Прекрасная, как река бесплатное чтение

Мелисса Перрон
Прекрасная, как река

Переводчик Анна Баншро

Редактор Елизавета Чебучева

Главный редактор Яна Грецова

Заместитель главного редактора Дарья Петушкова

Руководитель проекта Анна Деркач

Арт-директор Юрий Буга

Дизайнер Денис Изотов

Корректоры Ольга Улантикова, Анна Кондратова

Верстка Александр Абрамов

Иллюстрация на обложке Амели Монплезир

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля DesignWorkout^®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2021, Éditions Hurtubise inc.

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

* * *

Моим дочерям…

Это великое приключение – быть собой.

Симона де Бовуар

Вы когда-нибудь выступали с речью на похоронах?

Множество заплаканных глаз уставились на меня, ожидая, что я сломаюсь. Словно выискивали во мне слабые места: дрогнет ли голос, станет ли слово поперек горла… Никому бы не пожелала оказаться на моем месте, особенно учитывая, что́ мне предстояло произнести.

Я прокашлялась и дважды постучала по микрофону. Воцарилась полная тишина. Битком набитая церковь вмиг онемела. Мое молчание слегка затянулось, напряжение нарастало, и Фридрих, сидевший в первом ряду, бросил на меня красноречивый взгляд, давая понять, что пора бы мне заговорить.

– Спасибо, что пришли проститься с моей мамой. Перед смертью Брижит попросила меня кое-что вам передать.

Я сделала паузу и посмотрела на распятие, висевшее на стене. Немного поколебавшись, я решила, что мама заслуживала, чтобы ее последняя воля была исполнена.

– Она попросила сказать вам: катитесь к черту.

Последние слова Брижит

Когда мама объявила нам с Этьеном, что решила продать семейный дом и переехать в Сент-Огюст-сюр-Мер, меня это разозлило. У меня в голове сложный пазл, где каждый занимает свое место. Если какие-то фрагменты перемещаются, я встаю на дыбы.

19 мая 2017 года мы втроем сидели в гостиной и паковали коробки.

– Вы же знаете, как я вас люблю!

Этьен поспешил ответить, что это взаимно. А у меня был только один вопрос:

– Почему так далеко?

– Я тебе уже говорила, Фабьена: жизнь так распорядилась.

– Жизнь никогда не играла со мной в агента по недвижимости.

– Это потому, что ты недостаточно открыта. Тебе не хватает гибкости.

Этьен украдкой швырнул в меня скотчем, взглядом призывая не отвечать на мамины слова. Конечно, это был не лучший момент, чтобы проявлять характер, но я наконец-то получила шанс поговорить о том, что мы упорно старались не замечать при каждой встрече.

– Вообще-то я аутистка.

Мама вздохнула.

– Слушай, как там правильно? Ты говорила, у тебя синдром Аспергера. Вот видишь, если бы в прошлом году ты прислушалась к моим словам, то не попала бы в эту клинику. Там диагнозы навешивают, как бирки на одежду. Где это видано – ставить такой диагноз тридцатишестилетней женщине? Мы с твоим отцом уже давно заметили бы, если бы с тобой было что-то не так.

– А, понятно… Не хочешь признавать, что это ваше упущение?

– Посмотри на себя, Фабьена! Ты с нами разговариваешь, смотришь нам в глаза, шутишь. Что не так? Тебе самой не надоело искать проблемы там, где их нет?

– Мама, какого цвета твои дни недели? Мои – белого, персикового, индиго, бирюзового, черного, серого и красного. А еще в моей голове все четыре времени года следуют друг за другом гуськом, а с апреля начинают подниматься по склону. Все дни с понедельника по воскресенье едут в вагонах, и я смотрю на них слева направо. Ты не помнишь, что в моей комнате четверо настенных часов, потому что я помешана на цифрах? Не помнишь, что я полжизни провела зажав уши руками, из-за того что звуки казались мне слишком громкими? И как первые десять лет не желала есть ничего, кроме макарон с ломтиком желтого сыра? Ты и вправду не поняла, что я не такая, как вы все?

Пока я это говорила, мама смотрела на Этьена, но я все равно продолжила.

– Показать тебе заключение комиссии? Ты будешь все отрицать, как и семь лет назад, когда я была в депрессии, но знаешь что? Это расстройство часто сопутствует аутизму! Мне осточертело пытаться влезть в ваши рамки, чтобы вы меня приняли. Мне осточертело жить с этой скрытой инвалидностью. Я не просто существую: теперь я живу! Все эти тридцать шесть лет я притворялась, и ты же не станешь винить меня в том, что наконец я стала собой?

Она закатила глаза.

– Ладно, Фабьена. Давай для начала договоримся, что в каком-то смысле все мы немного аутисты.

Я вскочила на ноги и вышла из комнаты, отбросив в сторону моток скотча.

– У вас между ног не жжет? Ведь у всех нас тоже в каком-то смысле немного гонорея!

Оказавшись на улице, я села на бордюр. Двадцать минут спустя ко мне подошел Этьен.

– Не надо было с ней так, день и без того не из легких.

– Как «так»? Ты ее слышал? Не могу поверить, что моя собственная мать не понимает, что я не такая, как все!

– Забудь. Лучше помоги нам, грузовик приедет через час.

Я последней закрыла за собой дверь нашего семейного дома, все еще испытывая злость из-за недавнего разговора и из-за того, что мать с бухты-барахты решила уехать от нас так далеко.

Она не разрешила нам поехать с ней в Сент-Огюст-сюр-Мер, объяснив, что ее встретят друзья. Мы с Этьеном впервые слышали, что у нее там какие-то знакомые, но поняли, что лучше не задавать лишних вопросов. Когда я возвращалась к себе домой, на маяк, меня не покидало ощущение, что она что-то от нас скрывает.

Следующие месяцы прошли так же, как все предыдущие семь лет. В любую погоду я просыпалась в шесть утра и выходила на пробежку в лес, затем принимала душ, завтракала с моим парнем Фридрихом и шла на работу.

В тридцать лет я случайно оказалась в хосписе под названием Дом «Тропинка». Один из пациентов знал, что я художница, и его последним желанием было, чтобы я написала картину в его комнате. Очутиться наедине с умирающим было страшно, но я исполнила его волю. Так и получилось, что я полюбила это место благодаря Жерару Дюбюку, для которого писала здесь однажды зимним вечером. И я до сих пор очень горжусь этой работой.

Долгое время я занималась всем подряд, предлагала помощь там, где в ней нуждались. С каждым годом я все чаще появлялась на общих собраниях, но больше всего мне нравилось писать перед пациентами.

Одним октябрьским вечером, во вторник, я работала в Доме, когда прилетело сообщение от Этьена:

Сначала я попыталась дозвониться Фридриху, чтобы он меня отвез, но постоянно попадала на автоответчик.

Вообще-то я и сама умею водить, но за город выезжаю нечасто. Когда я сказала Лие, что срочно должна ехать, она предложила отвезти меня. Конечно, можно было бы взять такси, но такого рода идеи редко приходят мне в голову. Меня кидает в холодный пот от мысли о том, что придется долго ехать и беседовать с незнакомым человеком в тесном замкнутом пространстве.

В машине я задавалась вопросом, как и почему мама оказалась в нашей больнице, в трех часах езды от ее дома. Что, если она хотела устроить нам сюрприз своим приездом, но попала в аварию? Нет, вряд ли, мама никогда раньше не приезжала нас повидать. Я продолжала ломать голову до тех пор, пока Лия не высадила меня у дверей больницы.

– Припаркуюсь и догоню.

Я вошла и сразу увидела Этьена – он толкал перед собой инвалидную коляску. Его спина не давала разглядеть сидевшую в ней женщину. Мелькнула мысль: «Это не мама…»

Со дня ее переезда мы не виделись пять месяцев. Подойдя ближе, я схватилась рукой за сердце – так она исхудала.

– Мама, как ты здесь оказалась?

Едва я задала этот вопрос, Этьен оглушил меня тремя словами:

– Рак поджелудочной железы.

Я рухнула в оказавшееся рядом кресло. Будь я старым телевизором, сейчас по мне пришлось бы стукнуть, чтобы я снова заработала: у меня пропали и звук, и изображение.

Мама смотрела прямо перед собой. Пациенты рядом с нами замолчали. Заметив в отдалении кофемашину, я пошарила в карманах в поисках мелочи. Добавить к стрессу кофеин – не лучшая идея, но надо было срочно на что-нибудь переключиться. Оказалось, не мне одной пришла в голову эта мысль, и спустя несколько минут я вернулась с пустыми руками: не хотелось стоять в очереди из пятнадцати человек. Бросив взгляд на маму, я увидела что-то у нее в руке. Этьен заметил мой вопросительный взгляд.

– Она сказала, это желтый апатит.

Я погуглила название камня и прочитала вслух:

– Желтый апатит: лечит печень, поджелудочную железу и избавляет от целлюлита. Мама, у тебя и так всегда были красивые ноги. Тебе это ни к чему.

Это неуместное замечание вызвало у Этьена истерический смех. Я смотрела на него и не могла понять: то ли он рассмеялся до слез, то ли не в силах больше сдерживаться. Мама продолжала перекатывать в ладони камень, не подавая виду, что услышала меня.

Много лет она была членом общества «Лунный круг» – их ритуалы основывались на молитвах, песнопениях и литотерапии, а главная цель состояла в избавлении от телесной боли. Все ее карманы были забиты камнями, она раскладывала их повсюду, чтобы отогнать скверну, привлечь добро и положительную энергию. Как-то раз она даже призналась мне, что носит один камешек в бюстгальтере, «поближе к сердцу». Тогда я ответила, что большинство людей делают как раз наоборот – ходят к психотерапевту и платят баснословные деньги, чтобы тот помог избавиться от камня, лежащего на этом самом месте. Она сказала, что мне не понять.

Лия подошла в тот момент, когда медсестра назвала номер, который Этьен держал в руках. Дальше все пошло по накатанной. Мамины документы передали в Дом «Тропинка», и на следующее утро ее приняли.

К девяти утра, обустроив маму в палате, я предложила Этьену пойти в холл для посетителей – он был на третьем этаже.

– Давно ты об этом знаешь?

– О том, что у нее рак, еще с мая. Она потому и переехала, чтобы сменить обстановку.

Я смотрела на Этьена и думала, что, если бы мы предложили этот сценарий режиссеру, он просто посмеялся бы. Все слишком ужасно, чтобы быть правдой.

– Ты уже пять месяцев в курсе, что мама больна, а я узнаю, когда уже совсем поздно?

– …

– Но почему она не легла в больницу раньше?

– Она отказалась лечиться и не хотела, чтобы я тебе об этом говорил.

– Почему?

– Считала, это бесполезно.

Я поглубже погрузилась в кресло и принялась теребить кольца.

– Ну да, логично.

Этьен вздохнул.

– Что логично? Ты о чем?

Я покивала, словно мне вдруг все стало ясно.

– Она всю жизнь провела засунув голову в песок – и вот теперь задыхается.

– Ну хватит тебе, Фаб!

Я пожала плечами и добавила:

– Именно так оно и есть, но чего уж теперь.

Мы спустились обратно к ее палате и прямо перед дверью встретили медсестру Мирей.

– Ну как? Ваша мама с вами говорила после приезда?

– Нет, ей не нравится, что она здесь.

– Держитесь…

– Спасибо, Мирей.

Я оставила Этьена наблюдать за мамой, пока она спала, и пошла домой принять душ и перекусить. На кухне сидел Фред. Не отрывая глаз от газеты, он спросил:

– Ну что?

– Ей уже недолго осталось.

– Сочувствую.

Не успела я подняться, раздеться и включить теплую воду, как от Этьена пришло сообщение:

Я приняла самый быстрый душ в истории человечества, спустилась и по дороге схватила со стола яблоко. Фред наблюдал, как я в спешке натягиваю сапоги.

– Снова уходишь?

Я на ходу чмокнула его в губы.

– Расскажу, если будут новости.

Этьен ждал меня у двери Дома «Тропинка».

– Что случилось?

– Мне не нравится оставаться с ней вдвоем, она на меня постоянно смотрит.

– Ты мог бы ей что-нибудь рассказать, слышит-то она еще хорошо.

– Нет, ты не понимаешь, она на меня злится. Потому и молчит.

Мы сели в гостиной, между ресепшеном и пианино – мое любимое место.

– Вот я как раз и хотела спросить. Что случилось?

– Она позвонила мне позавчера из Сент-Огюста и попросила свозить ее посмотреть, как желтеют деревья в Дэмоне. Соскучилась по осеннему лесу. Но когда я увидел, в каком она состоянии, психанул и сказал, что мы едем в больницу. Все три часа пути она уговаривала меня вернуться, а когда поняла, что ничего не выйдет, у нее случилась истерика.

– Это все очень серьезно. Почему ты не позвонил?

– Подожди. Она стала повторять, что ей не нужна помощь, что братья и сестры света спасут ее и что мы не сможем ее понять, потому что мы не солдаты.

– Так и сказала? Солдаты?

– Солдаты «Лунного круга».

– Что за черт…

Я тут же пообещала Этьену, что больше не оставлю их вдвоем, а если ему понадобится уйти, без проблем посижу с мамой одна. Мы вошли в комнату номер восемь. Мама проснулась, хоть мы и ступали на цыпочках. Я помахала ей рукой, но она не отреагировала.

Два дня мама просидела у окна, глядя на шоссе, не выпуская из рук камень. Мы с Этьеном рассказывали ей обо всех шалостях, о которых раньше никогда не говорили. Мне показалось, что на ее лице мелькнула чуть заметная улыбка, когда я вспоминала об истории с мадам Буше: мы спрятали у нее в почтовом ящике банку с пауками. Мюрьель Буше была неравнодушна к моему папе, поэтому часто приглашала его к себе пропустить бокальчик, от чего он всегда вежливо отказывался.

Днями и ночами мы сидели с мамой в Доме «Тропинка», лишь изредка ненадолго отлучаясь, чтобы сходить домой помыться и переодеться. На третий день я сидела в кресле-качалке, листая ленту в твиттере, а Этьен читал журнал, стоя у окна.

– Скажи…

От неожиданности мы оба вздрогнули: это были первые мамины слова после приезда. Мы подошли ближе. Ее голос был очень слаб, и мы замерли, боясь ее перебить. Она посмотрела мне в глаза.

– Скажи им: пусть катятся к черту.

Я ждала, что она добавит еще что-нибудь, но нет, эта была ее последняя фраза. Мама умерла на следующий день, в пятницу, день черного цвета, в пятнадцать часов семнадцать минут.

Между козлом и овечкой

Я упаковывала последние подарки, когда в дверь позвонили. Из окна я увидела, как Этьен и Кловис, его сын, бросают друг в друга снежки, пока я иду им открывать. Фридрих должен был прийти попозже, он помогал ребятам на кухне в «Thym et Sariette».

Проходя мимо зеркала, я поправила волосы и улыбнулась. Днем я собирала в лесу шишки и еловые ветки для украшения маяка. Потом украсила птичьи кормушки гирляндами из сухофруктов, повесила на кленовые ветки кусочки сала для дятлов и насыпала орехов белкам. И, наконец, сделала генеральную уборку во всех комнатах под любимые песни.

Если мне нравится мелодия, я могу слушать ее часами, и мне она не надоедает. Из уважения к Фридриху при нем я надевала наушники, но наедине отрывалась по полной: из колонок в гостиной на всю катушку гремел старый рок-н-ролл. Я была в восторге оттого, что весь вечер будет посвящен исключительно развлечениям, еде и веселью.

Эта осень была перенасыщена событиями, и мне не терпелось немного передохнуть. Остаться дома, устроить маленький праздник с теми, кого люблю, – таков был мой план идеального вечера. Идея проста: повседневная одежда. Ничего неудобного, ничего неестественного. Я сказала Этьену, что надену свои поношенные джинсы – от времени они растянулись, стали мягкими – и бамбуковый джемпер. Он тоже может одеться как ему удобно. Он заметил, что я могла бы сделать над собой усилие и нарядиться в вечернее платье, но я стояла на своем.

Открыв дверь, я чудом увернулась от снежка, брошенного в меня Этьеном.

– Да что ж такое! Промазал!

– Эй! Будешь распаковывать подарки на улице! Заходи, Кловис, твой папа наказан.

Мальчик засмеялся, показывая на отца пальцем. Я незаметно наклонилась набрать в горсть снега и подошла поцеловать Этьена, но в последнюю секунду размазала снег по его лицу, как кремовый торт.

Кловис хохотал до упаду. Мы вошли в дом. Под радостные возгласы мальчиков, восхищенных моей огромной елкой у окон гостиной, я приняла у них верхнюю одежду и спальные мешки.

– А почему ты живешь на маяке?

Я обняла Кловиса.

– Чудной ты – вечно задаешь мне один и тот же вопрос, как ни придешь. Согласна, маяк в лесу – это странновато. Обычно они бывают возле воды. Но дело вот в чем: мой дом построен так, что когда я сижу у себя в мастерской на верхнем этаже и смотрю в окно, то вижу очень-очень далеко. Так далеко, что на днях я, кажется, видела остров с пиратами.

– Пиратами!

– Разве я не говорила? Так сходи, глянь. А я пока приготовлю тебе чего-нибудь вкусного и вредного.

Кловис побежал по лестнице так, будто наверху его ждали сокровища. Трудно было поверить, что ростом он мне уже по локоть.

– С ума сойти, до чего быстро время летит. Он так вымахал.

– Ему уже пять, почти маленький мужчина.

Я жестом пригласила Этьена на кухню.

– Есть вино, пиво и джин. Что тебе налить?

– Тебе не кажется это странным?

– Нет, если только не станешь смешивать.

– Я не о выпивке. Тебе не кажется странным, что ее с нами нет?

– Нет.

Он смотрел на меня – в его глазах стояли слезы.

– Вообще это не первый раз, когда мамы нет с нами на Рождество. Ты забыл, что было два года назад? Ее гуру позвонил и сказал, что она должна ехать к ним, потому что как раз на этот день выпало полнолуние. Она сказала мне: «Моя миссия не в том, чтобы причинить урон земле. Наоборот, я освещаю ее благодаря участию в «Лунном круге». Мы – дети луны».

– Да, помню, но сейчас все по-другому. Ее на самом деле больше нет.

– Вот именно, но мой траур начался не два с половиной месяца назад, а двадцать пятого декабря две тысячи пятнадцатого. И теперь мне даже легче, потому что не надо больше за нее переживать.

Последовало долгое молчание. Похоже, мы оба мысленно прокручивали в голове мои последние слова.

Этьен, легонько похлопав меня по плечу, сказал:

– На этой неделе самое время наведаться в наш дуплекс.

– Обещают снег.

– С каких это пор ты боишься снега, Фаб? Такими темпами нам не видать наследства еще несколько месяцев.

– Не люблю ездить по трассе зимой.

– Сент-Огюст всего в трех часах отсюда, и мы не в экспедицию собираемся! К тому же за рулем будешь не ты.

– К весне я буду готова. Только не езди без меня, окей?

Этьен вышел на балкон за пивом. Я знала, что он раздражен, но сдерживается, чтобы не испортить праздник. То, что мама завещала свой дуплекс нам с Этьеном, не было неожиданностью. Как-то вечером она вскользь упомянула об этом в разговоре по телефону. Но я считала, что мне и так повезло: благодаря наследству отца я смогла построить свой маяк, и больше мне ничего не нужно. На мои возражения мама ответила, что этот дуплекс – все, что у нее есть, и она хочет, чтобы он достался нам с Этьеном. Я сказала, что у нас еще будет время все обсудить и что в конце концов я уговорю ее отказаться от этой идеи. Тогда я и понятия не имела, что жить ей оставалось всего несколько месяцев, а она об этом знала, потому и готовила завещание.

Кловис спустился и сказал мне, что видел корабль в облаках.

– Как думаешь, пираты это едят?

Увидев тарелку с ирисками, шоколадными конфетами в форме Санты и взбитые сливки, он вытаращил глаза.

– Ничего себе!

– А я говорила, что еда будет вредной!

Мы расположились в гостиной в ожидании ужина, чтобы перекусить маленькими волованами, которые я испекла заранее. Кловис уплетал свои лакомства, лежа на животе прямо под елкой.

– Фаби, а почему у тебя нет рождественского вертепа? У мамы он есть, и у папы тоже есть.

– Вот именно, почему у тетушки до сих пор нет рождественского вертепа? Поможешь соорудить?

Горящие глазенки, весь рот в шоколаде – прелесть что за ребенок. Когда я собралась идти за фигурками для вертепа, в маяк с горой пакетов вошел Фридрих.

– Привет-привет.

Хорошо изучив его за столько лет, я по одному тону поняла: что-то не так. Мне трудно читать выражения лиц, зато я научилась распознавать интонации Фреда. Он поприветствовал Кловиса, пожал руку Этьену и отправился с пакетами на кухню. Я последовала за ним и, убедившись, что мы одни, спросила:

– Что с тобой?

– Сама знаешь, я не горел желанием встречаться с ним.

– Да брось, ты же был в курсе, что он придет. И что изменилось?

– Не знаю, просто видеть его не могу. Был бы он хотя бы твоим братом, я еще сделал бы над собой усилие.

– Но он и так мне как брат.

– Братья в сестер не влюбляются.

– Ну хватит! Ты опять за старое? С тех пор уже семь лет прошло, и я до сих пор не верю, что это правда. А даже если и было правдой, теперь все уже в прошлом.

– Я так не думаю.

– А я и не прошу тебя думать, просто будь вежливым. Если не ради него, то хотя бы ради ребенка. Кстати, если ты еще долго собираешься делать козью морду, то мне как раз такая нужна для рождественского вертепа.

Я вернулась в гостиную к Кловису и Этьену – они изучали имена на подарках. Мы неплохо повеселились, играя в пантомиму, прятки и собирая новую гоночную трассу Кловиса. В полдесятого малыш уже спал возле елки в спальном мешке. Фред был все так же серьезен и не отрывал глаз от телефона. Мои ожидания не оправдались – я все-таки надеялась, что мое Рождество будет радостным, как в пожеланиях. Когда мы добрались до тарелки с овощами и фруктами, по фейстайму позвонила моя подруга Анна, она же сестра Фреда. Увидев нас, она радостно вскрикнула:

– Feliz Navidad^[1], друзья!

Я держала телефон на расстоянии вытянутой руки, чтобы лица всех троих были в кадре.

– Чего вдруг по-испански, сестренка?

Улыбка слетела с лица Анны.

– Вот дурак.

– Ага, теперь и ты мне скажешь, что мое место под елкой?

– А?

Я поднесла телефон ближе к лицу:

– Я сказала твоему брату, что если он не перестанет делать козью морду, то я поставлю его в рождественский вертеп.

Она рассмеялась:

– Отлично! А ты сама овечкой прикинешься?

Я на секунду задумалась.

– Люблю овечек. Они мягкие.

Этьен почувствовал себя обделенным и громко спросил:

– А я?

Фред выпалил:

– Ты будешь le p’tit criss^[2].

Все бы поняли, что это шутка, если бы Фред засмеялся. Я ушла с телефоном на кухню. Анна смотрела на меня с экрана широко раскрытыми глазами.

– Да уж, напряжно у вас там… Думаешь, это хорошая идея – приглашать его каждый год?

– Было две причины: траур и расставание. Не могла оставить его одного.

– Хм… А может, хватит с ним сюсюкаться?

Мы болтали минут двадцать, обсуждая новости. Закончила разговор я – неловко было оставлять ребят вдвоем. К моему удивлению, когда я вернулась в гостиную, оба сидели на диване и смотрели в телефон Фреда. Этьен разглядывал фотографию какой-то девушки и делился впечатлениями.

– А эта ничего. Мне нравятся блондинки с прямыми волосами. Да и ростом она повыше.

Я подошла ближе и поняла, что они сидят на сайте знакомств.

– Ты тут что, зарегистрирован, Этьен?

– Нет, это Фред показал. Прикольный сайт.

Я села на пол, стараясь не опрокинуть блюдо с закусками и при этом выглядеть как можно спокойнее. В этот момент я так тщательно разжевывала оливку, словно это был кусок жесткого стейка.

– А ты сам откуда про него знаешь?

Фред посмотрел на меня так, будто я задала дурацкий вопрос.

– Да все о нем знают. Его же постоянно по телику и на радио рекламируют. Ты что, ревнуешь?

– Конечно, нет! Просто беспокоюсь, как бы вы не наткнулись на мой профиль.

Они переглянулись, закатывая глаза. Я улыбнулась. Впервые между ними возникло какое-то взаимопонимание. Я встала и пошла налить себе бокал вина. Весь вечер мы уплетали сэндвичи, закуски из овощей и фруктов и чипсы, а индейка до сих пор стояла нетронутая.

Указывая на Кловиса, я спросила:

– Как думаешь, он проснется, если я включу музыку?

Этьен рассмеялся.

– Даже если бы ты хотела его разбудить, ничего бы не вышло. Когда Кловис спит – он спит!

Я выбрала плейлист песен пятидесятых-шестидесятых и увеличивала громкость до тех пор, пока Фред выразительно не посмотрел на меня. Я подняла бокал в ответ, после чего залпом выпила вино, поставила его на столик и начала танцевать.

Я танцевала весь оставшийся вечер, придумывая новые движения. К часу ночи пошла взять себе индейки, пюре и сладких корнишонов. Парни сидели на кухне, сплетничали о расставании Этьена с мамой Кловиса.

– Идем танцевать!

Услышав начало «Tutti Frutti» Литтла Ричарда^[3], я отчаянно вскинула руки:

– Ну же, ребята! Пожалуйста, идем!

Глянув на меня, они продолжили смеяться и болтать. Я сбегала в свою комнату и надела длинное небесно-голубое платье с пышными рукавами, застегивающееся сзади на маленькие белые пуговицы. Этьен прав, я и так весь год одевалась как мне было удобно, и сегодня можно сделать над собой усилие, чтобы выглядеть красиво. Я накрасила губы и, распустив волосы, начесала их так, чтобы придать больше объема. К черту всех остальных – мне хотелось веселья. Я спустилась и стала танцевать дальше, наблюдая за тем, как вокруг меня кружится платье. Мне всегда нравилось отрываться до упаду.

В половину третьего я уже делала вид, что танцую вальс с партнером, а закончила свою вечеринку лежа на спине у высокого окна, глядя на звезды и слушая альбом Даниеля Беланже^[4] «Rêver mieux».

Проснулась от неожиданного прикосновения Кловиса в шесть утра. Он обнимал мое лицо ручонками.

– Ты что, спала на полу, Фаби?

Я медленно приподнялась, осматриваясь. Этьен спал на диване, а Фред, должно быть, в нашей комнате наверху.

– Все верно. Хотела быть поближе к тебе, чтобы присниться.

Он восторженно открыл рот.

– И ты не надела пижаму?

– Нет, Фаби забыла снять платье. Пойду надену рождественскую пижаму и напеку тебе блинов, окей?

Поднявшись в спальню, я переоделась и разбудила Фреда.

– Там ребенок хочет блинов. Приготовишь? Он будет в восторге от того, как ты их подбрасываешь.

Он натянул одеяло на голову.

– Козлы еду не готовят.

– Ты прав. От них еще и молока не дождешься.

Тушеная свиная лопатка

Зима была теплой и прошла незаметно.

Я работала полную неделю в Доме «Тропинка», но по пятницам часто брала выходной, чтобы провести его в мастерской, где писала картины для своего августовского проекта. Выставка готовилась в сотрудничестве с мэрией Дэмона. Мне представлялась этакая ночная поездка в лес, во время которой через каждые полкилометра зрители попадали бы во вселенную местного художника. Художник тоже был бы рядом, чтобы объяснить свое видение и ответить на вопросы. Повсюду предполагалась игра света и музыки, цвета и стили сменялись бы в соответствии с представленной темой. Я настолько увлеклась этим проектом, что часто забывала сделать перерыв на еду.

Было июньское утро четверга, бирюзово-прозрачного, как и все четверги в моем воображении. Я разглаживала покрывало на кровати, чтобы ни одной складки не осталось, когда в комнату вошел Фред. Не успела его обнять, как он повалился на матрас. Меня прямо передернуло.

– Что ты делаешь?

Я не сводила взгляда со смятого покрывала.

– По-твоему, это нормально?

– Что?

– Так переживать из-за кровати.

– Мне нравится, когда она хорошо заправлена.

– Дело не только в этом. Ты паникуешь, если подушки лежат не с той стороны; к кровати нельзя прикоснуться после того, как с нее встал. Очередные издержки аутизма? Тебе самой не надоело?

Я пожала плечами.

– А тебе надоело?

– Как раз собирался об этом поговорить.

– Окей.

Его лицо стало серьезным. Мы долго смотрели друг на друга. Я путалась в его недомолвках и в течение следующего часа несколько раз просила перестать ходить вокруг да около и наконец высказать все, что он думает.

– У нас с тобой все разладилось.

Не знаю, что на меня нашло, но, услышав это, я поднялась, быстро спустилась с лестницы, обула беговые кроссовки и побежала по тропе Белой березы, ведущей на вершину горы.

Бег – лучшее, что я умею делать. Особенно когда мне плохо. Бег помогает мне переключить внимание. Если вы думаете, что я просто убегаю от реальности, вы правы. Предпочитаю физическую боль – когда колотится сердце, трудно дышать и болят ноги. Причина такой боли мне хорошо понятна.

У меня никак не выходило сосредоточиться на дороге, и на подъеме я несколько раз споткнулась о корни деревьев. На вершине, совершенно выдохшаяся, я окинула взглядом просыпающийся город. По небу бежали облака, и ветер был слишком теплым для июньского утра. Я отыскала самое большое облако и наблюдала за тем, как оно меняет форму. Я думала о том, что и в жизни все меняется, трансформируется, а иногда испаряется.

Я уже давно заметила изменения в поведении Фреда. Говорят, вначале любовь ослепляет. Но мы с ним больше не были влюблены, и это было очевидно, хотя мне и не хватало смелости признаться себе в этом.

Карман завибрировал. Сообщение от Фреда.

Я подождала несколько минут, прежде чем ответить.

Я села, убрала телефон с режима вибрации и поставила новый рингтон. Выбирала между собачьим лаем и звоном церковных колоколов. В идеале хорошо бы совместить их: лай грязной собаки и погребальный звон по нашим отношениям. Я долго не отрывала взгляда от экрана в ожидании ответа. Мое сообщение он уже прочитал. Я сосчитала до десяти и легла на спину, положив телефон на живот. Тишина тоже ответ. Так я и лежала там, на вершине горы, делая медленные, глубокие вдохи.

– Фабьена? Ты в порядке?

Я вскочила на ноги. Это был Шарль, здоровенный лесоруб, с которым я познакомилась семь лет назад на праздновании своего тридцатилетия. У него был роман с моей подругой Анной, длившийся несколько месяцев. Если бы мне предложили сделать ставку на их отношения, я бы потеряла кучу денег, ведь я была уверена, что у них все сложится.

– Давно не виделись… Что ты здесь делаешь?

– Мы восстанавливаем террасу в лесу, у Сен-Лоранов, и я заметил, как ты промчалась мимо с таким лицом, будто кто-то умер.

Я улыбнулась, собирая волосы в узел.

– Мама умерла восемь месяцев назад, но я вовсе не из-за этого вышла на пробежку.

У Шарля всегда были румяные щеки, но в эту минуту они сделались пунцовыми. Чудесный оттенок для палитры какого-нибудь производителя красок.

– Вот я тупой. Просто не знал насчет Брижит, прости. Сочувствую тебе.

– Ничего… Спасибо.

– Я вернулся всего неделю назад, а тут работы по горло. Сейчас самый сезон – все хотят что-нибудь построить.

– Ты устроился в Ванкувере, как и хотел?

– Ага, прожил там три года. Потом вернулся, работал то там, то сям по всему Квебеку. А ты часто общаешься с Анной?

Я пожала плечами.

– Не видела ее шесть лет, но мы переписываемся. Она целиком занята детьми и мужем. Калифорнийская мечта!

– Она в Калифорнии! Наверняка ее муж не носит постоянно рубахи в клетку, как лесоруб!

Мы рассмеялись.

– Серьезно, Фаб, все в порядке?

– Между мной и Фредом все кончено.

Сама не знаю зачем, я достала телефон и показала ему нашу переписку. Он покачал головой, возвращая мне телефон.

– Не может быть.

Я не поняла, что он имел в виду, но не стала спрашивать. Мы молча пошли вниз, и на пересечении Кленовой тропы и Крепостной он сказал:

– Тут я должен свернуть. Запиши мой новый номер и звони, если что, хорошо?

Записывая номер в телефоне, я пыталась понять, что он имел в виду. Вся наша жизнь состоит из таких «если что».

– Если что? Например, если вдруг надумаю переделать кухню или туалет протечет?

Рассмеявшись, он почесал бороду.

– Позвони, если понадоблюсь. Все равно для чего.

Когда я вернулась на маяк, машины Фреда уже не было. Я позвонила Лие из Дома «Тропинка» и сказала, что свободна.

– У тебя какой-то уставший голос. Оставайся дома, ты много подменяла Сильви на этой неделе, так что отдыхай.

Наверное, она права. Я сняла покрывало, разделась и легла на самый край постели, стараясь ее не смять. В пятнадцать минут второго меня разбудил телефон. Если меня разбудить во время дневного сна, я никогда не могу понять, какой сегодня день. Звонил Фред.

– Алло.

– Ты где?

– В своей аккуратно заправленной кровати, как ты любишь.

– Сейчас приеду.

Через несколько минут он появился в дверях.

Я поднялась и надела рубашку. Еще вчера я гуляла по дому голой, но при мысли, что, возможно, он меня больше не любит, во мне внезапно проснулся стыд. Фред сел на пол, закрыл лицо руками и расплакался, а я стояла неподвижно, как телеграфный столб, не в силах сдвинуться с места. Никогда не видела его таким. Он поднял голову.

– Прости меня, Фаб.

Непонятно, за что он извинялся. Почему плакал. Почему не отвечал. Способен ли он еще любить меня? Я вглядывалась в его лицо, пытаясь найти ответ.

– Да. Я встретил другую.

У меня перехватило дыхание, но я попыталась держать себя в руках.

– Давно?

Он провел руками по волосам – когда он нервничает, то всегда так делает. И тут мы принялись кричать друг на друга, как дети.

– Утром я хотел тебе обо всем рассказать, но ты убежала!

– Ага, отлично! Значит, это я виновата? Целый час таращились друг на друга как придурки, потому что ты не мог из себя слова выдавить! Трудно было сказать: «Я больше тебя не люблю, я сплю с другой»?

– Не закатывай истерику!

Я повернулась к окну и на несколько секунд закрыла глаза. От крика у меня заболело горло, надо было успокоиться. Собрав остатки гордости, я взяла себя в руки и произнесла как можно спокойнее:

– Нет, Фред, я буду закатывать все, что захочу, – глаза, истерики, банки. Закачу тебе в морду, если завтра вернусь и обнаружу, что ты еще отсюда не убрался.

В сердцах я рванула на себе рубашку, вместо того чтобы расстегнуть; было слышно, как пуговицы посыпались на пол. Чертыхаясь, натянула джинсы и толстовку. Фред пытался сказать мне что-то еще, но я была точно в невидимых наушниках – мысленно уже убралась оттуда.

Схватив рюкзак, я стала запихивать в него одежду.

– Куда ты собираешься?

Он повторил громче.

– Куда ты собираешься, Фаб?

– Теперь это не твое дело.

Я вытащила из сарая Жозефа и поехала в Дом «Тропинка».

Жозеф – это мой велосипед. Однажды я нашла его возле дерева за домом. На стволе кто-то выцарапал «Жозеф, я тебя люблю», еще и сердечком обвел. Само собой, признание в любви касалось не велосипеда, но я решила назвать его именно так. С тех пор это официально мой велосипед и друг.

Коллеги всегда посмеиваются надо мной, когда я говорю, что приеду на работу на Жозефе или что мысленно разговариваю с ним по дороге. Забавно, что они считают это шуткой.

В тот день я долетела до работы в рекордные сроки. С каждым нажатием на педали сердце мое колотилось все быстрее, а в ногах чувствовалось приятное жжение, как во время бега. По пути я излила Жозефу душу, заранее попросив его не обращать внимания на ругань и путаницу, – во мне по-прежнему все кипело. Разумеется, я могла бы говорить что угодно, Жозефу все равно: он велосипед и просто делает свою работу – катится вперед. Я выкладывалась полностью, как будто это велогонки и я мчусь к финишной прямой. У меня онемели лодыжки, в шлеме было жарко, со лба стекал пот.

Заметив у входа скорую, я притормозила. Не удержалась и глянула на номерной знак: всегда проверяю, понравится ли мне сочетание цифр и букв. Если гласные и четные цифры сочетаются, для меня это всегда маленькая радость. Увидев в номере пятерку и букву К, я поморщилась: они все портили.

До сих пор с трудом привыкаю к поступлению новых пациентов, хоть это случается и часто. Каждый из них приходит со своей жизнью, прошлым, семьей. С больными у меня всегда складываются теплые отношения, зато среди остальной массы людей я чувствую себя скованно. И вот что я в итоге поняла: скрашивать последние дни пациентов у меня выходит лучше, чем утешать скорбящих.

Когда я приношу холсты и краски и предлагаю нарисовать все, что пациенты захотят, мне удается выстраивать с ними связь. В этом и заключается моя роль в Доме «Тропинка». Ни для кого не секрет, что я скорее согласилась бы почистить пол зубной щеткой, чем торчать на ресепшене. Хоть я и отзывчива и обожаю людей, передо мной всегда как будто толстое стекло, которое создает трудности в общении.

Оставив велосипед в сарае, я побежала обратно – придержать дверь парамедикам. Поприветствовала пациента, которого несли на носилках, и подошла к ресепшену расспросить Коринну о новоприбывшем. Достала из сумки блокнот, в котором обычно записываю имя, возраст, дату, номер комнаты и даже погоду за окном, когда к нам поступает кто-то новый. Погода – бесполезный факт, но мне кажется, что она каким-то образом помогает запечатлеть пребывание пациентов у нас. После того как они уходят, я записываю, сколько дней они с нами пробыли. Перечитывая запись, я улыбнулась. Подумала, что этот человек удачлив в своем невезении: у него на счету много четверок.

Как обычно по утрам я начала обход хосписа. Когда шла мимо комнаты номер восемь, мне показалось, что мама все еще там – сидит на кровати и смотрит в окно. Мне редко приходилось видеть конец жизни, наполненный таким разочарованием. Я развернулась, чтобы пойти к Лие, но она уже сама шла навстречу, по пути грозя мне пальцем.

– Тебе было велено идти в отпуск!

Я попыталась сдержаться, но не смогла и, всхлипывая, рассказала ей о нас с Фредом.

– У него есть другая.

– Так. Ну-ка идем.

Дверь ее кабинета обычно распахнута настежь, но на этот раз она ее аккуратно прикрыла.

– Со мной было то же самое.

Я расстроенно хлопнула себя по ноге и проговорила сквозь слезы:

– Черт! Что с этими парнями не так?! Почему не расстаться с одной девушкой, прежде чем искать другую?

Лия улыбнулась той своей улыбкой, которая у нее появляется, когда ей бывает неловко войти в комнату к пациенту. Непонятно, почему она решила продемонстрировать ее здесь и сейчас.

– В моем случае я сама изменила бойфренду. С женщиной.

Я уставилась на нее, гадая, шутка ли это, но нет, она говорила серьезно. Утерев слезы, я сделала вид, что обращаюсь к толпе с микрофоном в руке.

– Прошу прощения у всех мужчин. Женщины тоже могут быть…

Она со смехом закатила глаза и закончила мою фразу:

– Изменницами?

Взглядом я показала, что это слово подходит. Она подошла ко мне с грустной улыбкой.

– Я просто хотела сказать, что сейчас ему все кажется новым и прекрасным. Но пара задранных ног редко способна перевесить любовь.

Не удержавшись, я добавила:

– Если только ноги не слишком тяжелые…

Фраза вышла такой дурацкой, что мы даже чуть-чуть посмеялись.

– Думаю, любовь уже кончилась. Даже не знаю, почему плачу, Лия. Мне вроде бы и не грустно. Наверно, злюсь. Или разочарована? Это что, реакция моего эго? Видишь, я даже не в состоянии понять, что со мной происходит, мне просто хочется кричать!

– Если нужен отпуск, ты знаешь, что у тебя полно отгулов? А я всегда буду рядом.

– Как думаешь, можно ли мне остаться на ночь в кабинете? Я дала ему время до завтрашнего вечера, чтобы убрался с вещами.

– И речи быть не может, чтобы ты ночевала в кабинете, поедешь к нам.

Поблагодарив ее за приглашение, я на несколько часов отправилась помогать на кухню. Подойдя к кастрюлям, подумала: хорошо, что Фред уже несколько лет как не работает поваром в Доме «Тропинка». Теперь он ведет курс для будущих поваров в школе гостиничного бизнеса в соседнем городе.

После работы я пошла ночевать к Лие. Весь ужин мы спорили, кому спать на диване. Мне пришлось пригрозить ей, что вернусь на маяк, если она не пойдет в свою комнату. Когда мы мыли посуду, я получила сообщение от Этьена.

Я думала с полчаса, прежде чем ответить.

Я взглянула на Лию.

– Можно я возьму завтра выходной?

– Какая зануда… Я же сказала, у тебя полно отгулов.

Когда я нервничаю, то выкручиваю себе пальцы, играю кольцами, кусаю нижнюю губу, тереблю белье. Всем этим я по большей части и занималась ночью вместо того, чтобы спать. Несколько часов напролет я думала о предстоящем путешествии с Этьеном. Меня напрягала мысль, что придется так далеко ехать вместе, хоть он мне и не чужой человек. О чем разговаривают, когда говорить вообще не хочется?

Еще я думала о том, что мне придется провести три ночи не в своей кровати. За последние пятнадцать лет я ни разу не уезжала из дома так надолго. На всякий случай проверила погоду на выходные в Сент-Огюсте. Сама не знаю зачем – все равно наберу одежды на все случаи жизни. Для меня всегда было загадкой, как одеваться по погоде.

Следующим утром, рассыпавшись в благодарностях перед Лией за гостеприимство, я вернулась домой. Сразу бросилось в глаза то, как изменилась обстановка. Фридрих оставил свой ключ на кухонном столе. Я поискала записку, хотя бы пару слов, но ничего не нашла.

Я обошла дом. Он забрал только свои вещи и набор кухонной утвари. Я набила сумку так, будто собиралась в экспедицию на полгода, и села ждать Этьена на улице.

Прикрыв на несколько секунд глаза, я подставила лицо солнцу. У меня было двадцать пять минут, чтобы представить себе выходные. Раздалось шуршание шин по гравию, и я подскочила. Увидев, что на пассажирском кресле сидит Жюли, новая подружка Этьена, я улыбнулась: хорошо, что она поедет с нами. Паркуя машину, Этьен дважды посигналил, зная, как я ненавижу этот звук. Я смотрела на его смеющееся лицо за стеклом.

Уложив вещи в багажник, я забралась на заднее сиденье.

– А Фред? Он что, не смог поехать?

У меня было два варианта:

● соврать,

● сказать правду.

Я редко выбираю первый вариант.

– Он меня бросил.

Не дожидаясь его реакции, я надела наушники. По пути Этьен то и дело посматривал на меня в зеркало заднего вида. Я понимала, что ему не терпится узнать подробности, но не хотела ничего рассказывать. По крайней мере сейчас. Прислонившись головой к окну, я смотрела на мелькающий пейзаж.

Впервые за долгое время мне было нечем заняться, кроме как размышлять о годах, проведенных с Фредом. Я работала над этими отношениями так же долго и кропотливо, как повар готовит свиную лопатку. Сначала обожгла на сильном огне, затем долго переворачивала и прожаривала. После этого оставила тушиться, пока не испарится весь сок. Не знаю, сколько лет мы провели в таком вот режиме слабого огня. Но как раз это меня и устраивало: взрослые, удобные отношения, прочная основа. Он же променял наш толстостенный казан на новую сковородку. Повариха из меня так себе: иная свинья заслуживает больше внимания.

Мы остановились поужинать у дороги, в закусочной À nulle part^[5]. Это название вызвало у меня первую улыбку за день. Выглядела она так, будто микроавтобус переделали в ресторанчик и установили посреди поля. Поле было повсюду – спереди, сзади, и с других сторон тоже было поле. Место оказалось весьма популярным, все столики для пикника были заняты.

Пока мы стояли в очереди, чтобы сделать заказ, Этьен толкнул меня локтем.

– Эй… Мне жаль, что у вас с Фредом так вышло. Честно.

Это заставило меня забыть о тычке под ребра. Я даже немного отступила, будто его слова меня ошеломили.

– Спасибо.

Жюли прижалась к нему и сказала:

– Желаю тебе такого же парня, как Этьен.

Я громко рассмеялась.

– Таких, как он, больше нет, Жюли. И он достался тебе!

После этих слов я им подмигнула, хоть сама никогда до конца не понимала смысла подмигиваний. Но мне показалось, что момент подходящий.

Мы съели по хот-догу с капустой и горчицей, стоя на парковке и болтая о дуплексе в Сент-Огюсте. К моему большому удивлению, спустя несколько минут Жюли снова встала в очередь, чтобы заказать себе луковое кольцо. Этьен пустился в долгие рассуждения:

– Я точно не смогу там жить. У нас с матерью Кловиса совместная опека, так что я не буду ездить три часа туда и обратно каждую неделю, к тому же у меня вырисовываются новые планы.

– Нет-нет, мы его продадим.

В прошлом году в моей жизни и так произошло много перемен, поэтому я не собиралась бросать маяк. После ужина, сама себе удивляясь, я попросила Этьена уступить мне руль на оставшиеся полтора часа дороги. Мне надо было почувствовать, что я могу еще хоть что-то контролировать.

– Ты точно хочешь вести машину? Мы все же не в Дэмоне!

– Не говори ерунды, мне правда этого хочется, и тебе передышка не помешает.

– Ха-ха! Не хитри, Фабьена Дюбуа, ты не обо мне заботишься!

– Так и есть, не о тебе!

Жюли ела луковое кольцо и смеялась. Сев за руль, я подняла сиденье, придвинула его поближе к педалям, поправила зеркала, опустила стекла и сделала радио погромче.

Обожаю водить. К тому же мне прибавляло уверенности то, что в любой момент можно было вернуть руль Этьену. Поездка по новой дороге дарила редкое ощущение свободы. Приятный ветер развевал мои волосы, а пейзаж перед нами открывался совсем не такой, как из окна маяка. Река по левую руку теперь была намного шире, и мне стоило труда не отвлекаться от дороги. Хотелось остановиться, пойти к берегу и рисовать.

Мой водитель-напарник объявил, что мы почти приехали.

Сент-Огюст раскинулся перед нами, как раз когда заиграла песня «Recovering the Satellites» группы Counting Crows. Я попросила Жюли пошарить в моей сумочке и подать мне солнцезащитные очки. Не хотелось, чтобы они заметили, что я расчувствовалась. Было странно и прекрасно слушать одну из любимых песен и впервые видеть пейзаж, на который мама смотрела в последний год жизни. Очаровательные разноцветные дома и ряды магазинов заливал желтый свет июньского солнца. Казалось, передо мной знакомые места, которые я когда-то любила.

Я притормозила перед домом 2002 на улице Грэв и припарковалась на обочине. Как странно быть здесь без мамы. Наверное, Этьен чувствовал то же самое.

Выйдя из машины, я немного попрыгала на месте, чтобы размять ноги. Влюбленные безмолвно разглядывали здание. На лице Этьена появилось странное выражение, которое я не могла объяснить.

– Что-то не так?

– Сними свои солнечные очки. Тебе, наверное, плохо видно. Это же развалюха!

Но я видела иначе.

– Во-первых, ты преувеличиваешь, а во-вторых, ты же здесь не в первый раз, ты приезжал за ней в октябре.

– Было темно, я ничего не увидел!

Мне это здание показалось очаровательным. Словно ракушка, найденная на пляже. Хотелось ее поднять и начистить до блеска. Несмотря на запущенный вид дома, с ним можно было поработать. Несколько минут мы молча созерцали его. Этьен потряс ключами.

– Идем?

Но мне не хотелось сразу идти внутрь. Я столько ждала, когда можно будет пойти к реке, – осмотреть мамин дуплекс можно и после этого.

– Неплохо бы прогуляться по берегу, прежде чем заходить в дом…

Перейдя дорогу, мы оказались на небольшом деревянном мостике. Река текла прямо перед домом, на расстоянии вытянутой руки. Сняв шерстяной джемпер, я расстелила его на песке и села. Этьен и Жюли пошли дальше по берегу, держась за руки. Я достала из рюкзака бутылку маминого любимого вина и три пластиковых стаканчика. Решила их не дожидаться и сразу откупорила. Перед тем как сделать глоток, подняла стакан к небу и проговорила: «Я передала твое послание в церкви. Уверена, священник еще долго этого не забудет. Пока, мам. Еще увидимся, но, надеюсь, нескоро. Не принимай это близко к сердцу. Просто с тех пор, как я узнала свой диагноз, моя жизнь как будто только началась».

Было странно осознавать, что все кончено и я ее больше не увижу. Я взяла в руки телефон. Хотелось с кем-то поговорить, поделиться впечатлениями, и я сделала селфи с рекой.

Когда вернулись Жюли с Этьеном, я разглядывала небо. Встав, я протянула руки вверх.

– Красиво, правда? Вам нравится? Вы это видите?

Меня пьянил соленый воздух, хотелось набрать его в бутылки, забрать с собой в лес и вдыхать каждый раз, когда я снова захочу оказаться на берегу, на крупном речном песке. Так я и стояла, погрузив ступни в сокровища отлива. Этьен хлопнул в ладоши, чтобы вернуть меня с небес на землю.

– Видел, ты кому-то писала. Это был Фред?

– Нет, Шарль, – ответила я, не глядя, как он отреагировал.

Я собрала вещи, надела джемпер, и мы перешли обратно через дорогу. Минут двадцать просто стояли перед домом. Мне не хватало смелости попросить Этьена вставить ключ в замочную скважину. Очень странно было заходить в мамин дом, где ее самой не было, и попасть в ее личное пространство, где ничего не изменилось за последние восемь месяцев. Первой предложила войти Жюли.

– Вы заходи́те, а я пойду посмотрю, что там за домом, – сказала я.

Оказавшись во дворе, я перебралась через кучу старых пляжных кресел, деревянных досок и множество мусорных мешков. Невероятно, что мама терпела весь этот мусор у себя в саду. Я взглянула на здание – прекрасная старая архитектура. Ему требовался уход, и я как раз была не против этим заняться.

Жаль, я не приезжала посмотреть на него раньше. Всякий раз, когда я решала навестить маму, она или собиралась уехать, или была занята. Мне следовало проявить настойчивость. Наклонившись, я открыла один из мусорных мешков и узнала свои детские простыни и мамино постельное белье, а на дне оказались две небольшие сломанные швейные машинки.

Еще повсюду валялись кучи коробок из-под пиццы. Когда я возвращалась к дому, Этьен постучал в кухонное окно, приглашая меня войти.

– Фаб! Тут пусто.

– Да ладно, а где вещи? У нее их оставалось немного, но какая-то одежда и мебель все-таки были!

– Иди спроси у соседей сверху. Там живет хозяйка, они должны что-то знать.

– Сам иди. У тебя лучше получится.

Этьен кивнул. Мы с Жюли остались на первом этаже, чтобы обойти комнаты.

Этьен почти сразу вернулся. Он молча смотрел на нас.

– Ну как? Разузнал что-нибудь?

– На втором этаже пусто. Только матрас на полу.

– Вечер пятницы, наверняка они сейчас гуляют.

– Там пусто, Фаб. В доме никто не живет, и даже двери не заколочены.

Мы растерянно переглянулись. По спине у меня пробежал холодок – от поясницы до самой головы.

– А ты точно сюда за ней приезжал?

Этьен опустился на пол и провел рукой по лицу.

– Да, но она ждала меня на улице. Не знаю, был ли дом уже пуст.

– Черт, как же это меня достало.

Меня тошнило от семейных тайн и секретов. Она успешно скрывала от меня причину смерти отца целых двадцать лет, любые серьезные темы становились табу.

Я поднялась и вышла. Невдалеке от дома я заметила магазинчик из тех, что работают допоздна, – там я точно смогу что-нибудь разузнать. В любом маленьком городке, наверняка и в Сент-Огюсте, есть такое прелестное место встречи, где все друг друга знают. По пути я прокручивала в голове базовые правила разговора с людьми:

● cмотреть в глаза,

● ждать своей очереди высказаться,

● сосредоточиться на словах говорящего, а не на том, какие у него волосы.

У прилавка меня встретил Жослен. Его имя было написано на футболке.

Я взяла несколько упаковок жевательной резинки и попросила два лотерейных билета. Теребя сережку, я раздумывала о том, что хорошо бы начать разговор с комплимента.

– Красивые у вас места!

– Да, мадам, это мой рай! Тут родился, тут и умру. Не в магазине, конечно! Хотя я был бы не против умереть, например, в отделе чипсов, это моя слабость!

Мы рассмеялись – Жослен оказался очень дружелюбным парнем. Я слегка откашлялась и перешла к сути дела.

– Не знаете, что там с белым домом чуть ниже по бульвару? Выглядит заброшенным.

Он нахмурился. Я уже пожалела, что спросила. Может, я его чем-то обидела или поставила в неловкое положение? Он хлопнул по прилавку и громко сказал:

– Ты не местная, сразу видно. Грэв, 2002 – там была секта «Лунный круг». Сколько раз их оттуда выгоняли! Соседи вечно жаловались: по ночам эти ребята не давали спать. Жгли свои костры на заднем дворе, богохульствовали, как говорится. Говорят, сейчас там помойка. Но само здание добротное, красивое, раньше оно принадлежало Дежарденам.

Жослен пустился в воспоминания, связанные с этим местом. Я старалась слушать, но голова уже была занята другими мыслями. Мама купила дуплекс для того, чтобы жить со своими сектантами. У меня не было сил смотреть ему в глаза, и я перевела взгляд немного выше. У Жослена были тонкие каштановые волосы, хоть и сохранились они лишь по бокам. Я попыталась представить, каким он был в юности.

Колокольчик на двери зазвонил, оповещая о прибытии нового посетителя. Жослен воскликнул:

– О, Люси!

Я хотела незаметно уйти, но не вышло.

– Люси может много чего вам рассказать, она живет прямо за домом!

– Не спрашивай меня о доме с просветленными. С осени все вроде успокоилось, но по вечерам туда до сих пор кто-то приходит и роется в мусорке на заднем дворе. Они как крысы, Жослен, всегда возвращаются.

Я улыбнулась и вышла, оставив их разговаривать дальше. Никогда до этого меня не называли крысой. Я побежала по бульвару к дому, но возвращаться не хотелось – он явно притягивал внимание всей округи.

– Где ты была?

– В магазине. И это хорошо, что вы сидите.

– Ну, давай, напугай нас.

Я собиралась рассказать им о том, что только что узнала, но вдруг рассмеялась, да еще таким безудержным смехом, что даже присела. Как тогда, на похоронах, когда передала ошарашенной публике мамино послание. Я хохотала так долго, что и их заразила – они рассмеялись, сами не зная почему. По сути, смешного было мало.

– Мама жила здесь вместе с «Лунным кругом».

Смех затих. Мы то смотрели друг на друга, то озирались по сторонам. Не знаю, о чем думали они, но мне сейчас хотелось обычной жизни без игр в прятки и обмана, хотелось задавать вопросы и получать честные ответы. Голова шла кругом: я не могла понять, куда мама подевала всю мебель, одежду и наши вещи – фотоальбомы, фоторамки, книги… Тишину нарушило урчание в животе Этьена.

– Знаю, сейчас неподходящий момент, но я проголодался. Закажем пиццу?

Жюли надула губы.

– По мне так лучше курятину.

Я предложила сыграть в «Камень, ножницы, бумага» – курятина победила. У Этьена на лице нарисовалось разочарование, а Жюли победоносно улыбнулась.

Когда курьер припарковался у дома, солнце висело уже низко над горизонтом. Этьен обвел взглядом нас обеих и протянул мне сорок баксов.

– Сходит Фабьена.

– Почему это?! – воскликнула я.

– Для практики.

Развернувшись к Жюли, он объяснил:

– Фабьена аутистка, у нее проблемы с повседневным общением.

Жюли покосилась на меня и промолчала. Меня поразило, что Этьен вот так запросто объявил об этом. Я выхватила деньги у него из рук.

– Иди в ж…

– А что я такого сказал? Разве это неправда?

Выходя из дома, я часто моргала, сердце бешено колотилось в груди. Можно подумать, я шла не еду забрать, а на разведку. Но у меня был план. Не дав курьеру произнести ни слова, я начала разговор.

– Привет, все в порядке?

– Да! Прошу прощения за задержку. Так вышло, что сегодня я единственный курьер.

– Ничего страшного.

Я стояла спиной к дому и хотела убедиться, что Этьен наблюдает.

– Там из окна на нас смотрит парень?

Доставщик уставился на меня, чуть нахмурившись.

– Ну да, какой-то парень на крыльце смотрит.

– Хорошо. Можешь поговорить со мной еще пару минут? О чем угодно, мне все равно. Почему кроме тебя больше нет курьеров?

Парень слегка попятился, как будто я сказала, что радиоактивна.

– Если это чтобы заставить его ревновать, я в такое не ввязываюсь.

– Нет, нет, это мой брат. Просто он вечно насмехается надо мной, когда я иду расплачиваться с курьерами, потому что мне бывает неловко.

– Почему неловко?

– Не знаю.

– А ты просто перестань выкручивать себе пальцы и кусать губу, и никто не поймет, что тебе неловко.

Я громко засмеялась. Адреналин волнами прокатывался по моему телу от живота до пяток.

– Я уже много раз доставлял сюда еду. Обычно мне говорили положить все на крыльцо, отойти и ждать, пока хозяин не проверит, прежде чем оплатить. Это было как-то дико.

– Верю. Но они уже уехали. Теперь дом мой.

– Правда? Здорово. Его надо немного подремонтировать, зато потом будет красота.

Я взглянула на часы – мы болтали уже три минуты. Порывшись в кармане, я достала еще двадцать долларов чаевых.

– Спасибо. Думаю, благодаря тебе он не будет надо мной потешаться.

– Меня зовут Янни́к.

– А меня Фабьена.

Он улыбнулся, сел в машину и, опустив стекло, крикнул:

– Спасибо, Фаб! До скорого!

Я молча прошла мимо Этьена с коробками. Жюли, уже стоявшая на крыльце вместе с Этьеном, шепнула ему:

– Серьезно, Этьен, тебе надо бы извиниться, она вон даже с курьером подружилась.

Мы пошли ужинать на пляж: слишком прекрасен был закат, чтобы любоваться им из окна. Мне не хотелось есть. Этьен и Жюли переговаривались очень тихо, как будто я не должна была их слышать.

– Могу пойти прогуляться, если мешаю.

– Брось, я всего лишь говорил Жюли, что перепродать этот дом будет непросто. Он старый и требует ремонта.

– Почему? В Сент-Огюсте так красиво, взгляните вокруг! Пройтись кистью, убрать хорошенько – и дом преобразится, я уверена.

– Типичный ответ художника: пройтись кистью – и все прекрасно!

Я бросила в него картошкой фри.

– Да, я оптимистка, ты же знаешь. Мне нравится это здание. Но ты прав, одной банки с краской будет недостаточно. Ладно, оставляю вас наедине, голубки, пойду прогуляюсь.

Я перепрыгивала с камня на камень, стараясь не поскользнуться на пене, покрывавшей самые мелкие из них. Нашла обломки фарфора и осколки битого голубого стекла. Собрала несколько плававших деревяшек и минут двадцать стояла неподвижно, фотографируя большую цаплю – она задумчиво ходила взад-вперед, уставившись на воду, словно надеялась, что ужин сам проплывет между ее ходулями. Вдалеке Этьен принялся махать мне руками. Медленно, чтобы не спугнуть птицу, я отошла и вернулась к ним.

– Ну что? Каков наш план?

Мне всегда надо заранее знать план. Даже в отпуске, даже если нет никаких дел. Когда у меня запланировано какое-то действие, сначала мне надо представить его, визуализировать: по какой дороге будем идти, кого встретим, где поедим. И если в последнюю минуту план меняется, мне надо срочно обновить его до последней версии. Этьен закатил глаза.

– Фабьена и планы… Надо сходить к машине за спальными мешками и все приготовить для ночевки в гостиной. Уборкой займемся завтра.

– Трудно было?

– Что?

– Рассказать мне, каков план.

– Нет, не трудно. Просто твоя манера все контролировать немного бесит.

Жюли толкнула его локтем. Очевидно, она знала его еще недостаточно хорошо и эта поездка дала ей возможность узнать его получше. Я взглянула на Этьена, почесывая подбородок:

– Как же мне нравится твой патерналистский тон. Будь у тебя борода, было бы еще убедительнее.

Позади нас раздались крики, и мы втроем обернулись. Поодаль на пляже дурачилась группа девушек-подростков. Они хохотали и фотографировались. Я невольно им позавидовала.

– Мне бы тоже хотелось иметь друзей.

Жюли поперхнулась кока-колой.

– У тебя нет друзей?

– Есть Анна, но она живет в Калифорнии.

– И больше никого?

– Нет.

– Ай-ай… Ну и ну.

– А у тебя?

– У меня есть компания из универа, подруги из старшей школы, с которыми мы до сих пор встречаемся, есть хорошая подруга на работе и еще моя самая давняя лучшая подруга.

Это оказалось сильнее меня, и я вслух сказала:

– Ах, этот заветный титул: лучшая подруга…

Этьен посмотрел на меня и спросил:

– Кстати, а куда подевалась Алиса?

28 декабря 1996 года: планктон среди тюленей

Алиса была самой популярной девушкой в профшколе городка Де-Соль. А еще она говорила слишком громко, слишком много и часто загоняла преподавателей в угол щекотливыми вопросами. Втайне я называла ее Королевой старших классов. Для меня было загадкой, как ей удавалось привлекать к себе всеобщее внимание.

Как-то раз я пошла в школьную библиотеку взять книгу о секретах обаяния. Автор считал, что все проще простого: надо улыбаться. И только. Я принялась за дело. Каждый раз при встрече с кем-то я улыбалась. Обаяния вокруг, скажу я вам, было немного, по крайней мере по моим наблюдениям: ни в школе, ни в магазине, ни на улице никто не улыбался мне в ответ. На меня вообще редко кто обращал внимание.

Во время рождественских каникул я работала в магазине одежды Aster, и Алиса как раз пришла за покупками вместе с родителями. Я сделала вид, что не заметила их, но краем глаза наблюдала, складывая детские футболки. Она искала свитер для отца и украшения для матери. Я не сразу поняла, в чем фишка, но потом она протянула отцу свитер, и он громко рассмеялся: на горчично-желтом фоне был изображен олень с красным носом. А для матери она выбрала широкополую шляпу и жемчужные бусы. Потом они пошли между рядов паровозиком, напевая рождественские мелодии. Это меня рассмешило. Заметив меня, Алиса резко остановилась.

– Привет, Фабьена! Давно тут работаешь?

Я удивилась, что ей известно мое имя: в школе мы никогда не общались.

Королева не просто заговорила со мной, а даже проявила интерес. Я сделала над собой усилие, чтобы не начать заикаться. Знаю, это смешно, но в те годы раскрепощенные подростки производили на меня впечатление. Да и сейчас тоже.

– Меня взяли в начале каникул.

Наверно, перед походом в магазин Алиса ела пончик: на губе справа, внизу, осталась сахарная пудра. Немного, но достаточно, чтобы заметить и сказать ей об этом.

– У тебя что-то в уголке рта.

Я была горда собой: показала Алисе, что не восхищаюсь ею, и честно сообщила, что она гуляет у всех на виду с грязным ртом. Ее глаза расширились от удивления. Прикрыв губы рукой, она сказала:

– Ничего себе! Ты что, заеды никогда не видела?

Я не только никогда не видела никакие заеды, но даже никогда о них не слышала. Слово показалось мне красивым и протяжным. Я чуть не сказала об этом Алисе, но сдержалась.

– А это заразно?

Я тупила все больше и больше. Как ни странно, ей это показалось забавным.

– А говорить такую ерунду заразно?

Мы рассмеялись, хотя я всегда с трудом распознавала интонации. Непонятно было, шутка это или оскорбление. У меня вспотели ладони, но я продолжала складывать одежду.

– Я устраиваю вечеринку в субботу. Хочешь прийти?

Я выронила брюки, которые укладывала на полку. Королева приглашает меня в свое королевство! Не стану же я показывать, что меня еще никогда не приглашали на вечеринку. Я пустила в ход оружие, которое работает всегда, – юмор.

– Пойду, если только будут пончики с сахарной пудрой, – сказала я, указывая на ее рот.

Алиса жила в двадцати двух минутах ходьбы от меня. В день вечеринки я специально проснулась рано и прогулялась до ее дома пешком. Мне спокойнее, когда я заранее знаю, в каком буду квартале, какой пойду дорогой и как выглядит дом. В течение дня я многократно просматривала маршрут, который нарисовала, чтобы унять тревогу. Среди гостей наверняка будут наши одноклассники, но от этого не легче: не говорить же о школе, чтобы с кем-то подружиться. Поэтому всю субботу я прокручивала в голове варианты, с чего начать разговор.

1. Привет, как дела?

2. Давно знаешь Алису?

3. А у тебя красивый свитер. Где купила?

4. Ты живешь недалеко отсюда?

5. Чем займешься на каникулах?

Я не знала, что надеть. Это рождественская вечеринка? Мама предложила платье. Только не это! Наверняка будут танцы, поэтому мой выбор пал на черные легинсы, длинную футболку с Бобом Марли и клетчатую рубашку, которую мама давно хотела порвать на тряпки: ей надоело, что я все время хожу в одном и том же. Я купила четыре таких рубашки. Даже сейчас, когда мне очень нравится одежда или обувь, я покупаю ее сразу в двух, а то и трех экземплярах.

Алиса пригласила меня к девяти вечера. Без пяти девять я стояла перед ее домом. Боясь опоздать, вышла заранее, ибо встречи существуют для того, чтобы являться на них с точностью до минуты. Но в доме 280 по улице Було не было никаких признаков бурной вечеринки – там даже свет не горел. Я подобрала с земли картонку и уселась на сугроб перед домом с пирогом в руках. Да, я приготовила для Алисы пирог. Я прочитала в книге по этикету, что нельзя ходить в гости с пустыми руками.

В четверть десятого я прыгала на месте посреди улицы, пытаясь согреться. В эту минуту парадная дверь открылась, и я услышала голоса. До меня дошло, что вечеринка в цоколе. Я слезла со своего айсберга и пробралась внутрь. Тут гремела музыка и было жарко. Все мое тело благодарило меня за то, что я наконец-то оказалась в тепле. Сняв пальто, сапоги и шапку, я спустилась по десяти ступенькам в подвал, держа блюдо с пирогом.

Я часто считаю вещи вокруг, но, когда волнуюсь, делаю это автоматически, бессознательно. Свет был тусклым, и я искала, куда бы поставить десерт. Гости сидели небольшими группами прямо на полу по углам помещения. Через какое-то время я разглядела Алису – она лежала на диване. Я присела сказать, что пришла.

– Привет, Алиса.

Она взглянула на меня, как будто не узнавая. От нее разило алкоголем. Парень рядом с ней водил пальцами по ее волосам. Внезапно, как будто в озарении, она вскочила и воскликнула:

– Фабьена! Я думала, ты не придешь!

И тут же крепко меня обняла. Достаточно крепко, чтобы мне это понравилось. Потому что я выношу только такие объятия. Какой смысл в простом прикосновении? Она оторвалась от меня, взяла мою руку и подняла вверх.

– Эй, ребята! Это Фабьена! Она офигенно прикольная девчонка, вы с ней поласковей!

От ее слов не было никакого толку – никто не отреагировал. Я хотела воспользоваться моментом и поболтать с ней, но она ушла наверх с тем парнем, который сидел с ней на диване. Удивляло, что никто не двигался с места. Я походила по дому в поисках хоть кого-то, с кем можно пообщаться. Заглянув в гараж, нашла там кота Алисы. Следующие полчаса я сидела на полу и гладила его.

Когда я вернулась к остальным, меня поразила увиденная картина: в точности лежбище тюленей, среди которых я почувствовала себя планктоном. И по размеру, и по смыслу: по-гречески это значит «блуждающий». Вот и я блуждала среди них. Хорошо хоть, музыка была неплохая.

Я села на диван и в какой-то момент, сунув руку под подушку, достала маленькую зеленую липкую трубку. Мне никогда не приходилось курить, но я знала, что в эту штуку насыпают траву. Достав из кармана ключи, я принялась ее чистить и за час полностью оттерла от липких остатков. Все равно болталась там одна, как планктон, – хоть что-то полезное сделала.

Когда Алиса спустилась со своим парнем, играла песня «Longview» группы Green Day. Я сидела там же, положив трубку на видное место, на подлокотник дивана. Она была начищена до блеска. Тот, кто ее потерял, будет рад найти ее в таком виде. Я спросила у Алисы, где ванная. Пока искала мыло для рук, музыка стихла. Я замерла.

– Черт! Кто трогал мою трубку?

Я незаметно высунула голову за дверь, посмотреть, что происходит. Это был парень Алисы. Кто-то включил свет, и все столпились вокруг него.

– Тут смолы оставалось на кастрюлю гашиша! А теперь пусто. Пипец, она как новая!

Кто-то качал головой, прикрывая рот ладонью с таким видом, будто случилось убийство. Обычно я без труда признаю свою ошибку, но в тот момент интуиция подсказывала, что лучше держать рот на замке. Я вышла из ванной не подымая глаз и побежала наверх надеть пальто и сапоги. Вдруг я почувствовала, что за мной кто-то идет, – Алиса схватила меня за плечо.

– Ты все правильно сделала. Меня достало, что он все время ходит отмороженный.

Я хотела сказать, что пальцем бы не коснулась трубки, если бы знала, что нельзя, но решила сыграть в крутую девчонку.

– Да, я в курсе.

Смешно: как я могла быть в курсе? Я вообще не знала, чья это трубка. Но Алисе, кажется, понравился мой ответ – она сказала, что ей не терпится увидеть меня снова. Прежде чем закрыть за собой дверь, я услышала, как один парень крикнул:

– Эй, народ! У нас тут пирог!

Раздался всеобщий радостный вопль, и я рассмеялась.

Я вышла на холод, улыбаясь, воодушевленная. У меня появилась подруга.

Обаяние Марселя

– Почему не отвечаешь?

Я вертела в руках камень – точно как мама. Отвечать не хотелось, но Этьен не отстал бы.

– Ты же знаешь, Алиса поступила в колледж, и мы потеряли друг друга из виду.

– Да, но ты говорила, что нашла ее.

– Это правда, я долго ее искала. Даже к ее родителям ходила, чтобы узнать, как с ней связаться. Ее мама дала мне номер телефона.

В ожидании продолжения Жюли с Этьеном смотрели на меня с таким видом, будто я рассказывала что-то захватывающее. Они ловили каждое мое слово, чем рассмешили меня.

– И?

Жюли обгладывала косточки, оставленные Этьеном. Интересно, как в нее все это влезало?

– Не знаю, я еще не звонила.

Жюли перестала жевать.

– А чего ждешь?

– Наверное, не знаю, что сказать.

– Это же просто. Напомни ей какие-нибудь ваши подростковые истории. Мы с девчонками всегда так делаем, когда собираемся, это же весело.

– Спасибо, буду иметь в виду.

Я повернулась к Этьену сказать, что его подруга – золото, и у меня кольнуло в сердце. Он плакал, глядя вдаль.

– Эй… что случилось?

– Брижит была мне как мать. Ты хоть плакала после ее смерти?

Мне не понравилась его интонация. Хотелось спросить: это что, такой конкурс, но я не смогла – было слишком жаль его.

– Зачем тебе это?

– Не знаю, но у меня такое впечатление, что тебе все равно.

– Мне не все равно, Этьен, просто я реагирую не так, как ты.

Я сменила тему, напомнив ему о некоторых забавных моментах.

– Жюли, а ты в детстве когда-нибудь стригла себя?

– Сама? Нет.

– Моя мама работала в магазине одежды, и мне было запрещено носить джинсы – она считала, что это для мальчиков. Вечно покупала мне вельветовые штаны, а я их ненавидела. Однажды вечером я взяла кухонные ножницы и обстригла себе волосы до ушей.

– О нет!

– Да, я пошла к ней в комнату и заявила, что теперь я Фабьен и мне нужны джинсы. Мама раскричалась, а папа – он читал в постели – просто закрылся книгой, чтобы я не видела, как он смеется.

Вытирая слезы, Этьен рассмеялся.

– Выглядело просто жутко! У тебя остались фотографии? Ты должна показать их Жюли.

– Эй, я все равно была красивая. Но знаешь, что хуже всего, Жюли? Мне их все-таки купили, эти чертовы джинсы, только я не смогла их носить. Когда я их надевала, у меня на бедрах начинала гореть кожа.

– Это как?

– Я только недавно узнала, что это связано с повышенной тактильной чувствительностью.

– Из-за аутизма?

– Да.

– Теперь каждый раз, надевая джинсы, буду думать о тебе.

Я засмеялась.

– Наверное, я должна сказать спасибо?

Уже почти стемнело, когда мы забрали остатки ужина и поднялись по небольшой набережной, которая соединяла пляж с бульваром. Через дорогу было видно, что в одном из окон дома горит свет – в гостиной кто-то есть. Я повернулась к Этьену:

– Ты уверен, что в доме было пусто, когда ты его обходил?

– Ну да, уверен. А что?

Я показала пальцем на дом.

– Посмотри!

– Конечно, оставлять дверь незапертой на восемь месяцев не лучшая идея.

Я промолчала. Это же из-за меня мы так долго не приезжали. Переходя дорогу, Этьен ворчал без остановки, а Жюли умоляла его все бросить и вернуться в Монреаль.

Было трудно отделаться от мысли, насколько же очевидно, что они встречаются недавно. Иначе она бы уже знала, что он много говорит, но мало делает. Я попросила Жюли не волноваться, и мы поднялись по лестнице на второй этаж. Дверь оказалась заперта. Я постучала три раза, на что с другой стороны кто-то ответил двумя ударами.

В изумлении я посмотрела на Этьена и Жюли: что это значит? Игра в перестук с незваным гостем повторилась дважды, пока я не потеряла терпение.

– Ладно, хватит уже дурака валять.

Мужчина медленно открыл дверь, он как будто ждал нас. Посмотрев мне в глаза, он сказал:

– Рад познакомиться, Фабьена. Ты так же прекрасна, как твоя мать.

Я не успела отреагировать, как Этьен шагнул к нему, оттеснив меня от порога.

– Это ты Марсель?

– А ты Этьен? Мои искренние соболезнования, я о Жизели.

– Ее звали Брижит. Это ты придумал Жизель, типа вторая жизнь, ты и твоя идиотская секта.

Я посмотрела Марселю в глаза и сказала:

– Теперь, когда она умерла, переименуете ее в Мортаделлу? Раз уж покромсали ее имя.

Марсель прижал руку к сердцу и на несколько секунд закрыл глаза. Затем, глядя ввысь, начертал в воздухе крест. Это безумие, но он показался мне красивым: карие глаза, обаятельная улыбка и вьющиеся волосы до плеч. Когда мама о нем рассказывала, у меня в голове всегда возникал образ отталкивающего уродца. С одного взгляда я поняла, что мама пыталась объяснить мне все эти годы словами: «Он очарователен!»

Наблюдая за ним, Этьен рассмеялся.

– Если не возражаешь, обойдемся без ритуалов. Полагаю, ты прощаешься со своими апартаментами? Теперь дом принадлежит нам.

– Долго же вы думали, прежде чем решились приехать. Неуважительно по отношению к Жизели, разве нет? Он ваш благодаря мне: это мне она хотела его отдать, но я отказался.

Я едва успела отступить на шаг, когда Этьен замахнулся и врезал гуру по носу. От звука удара у меня мурашки по спине побежали. Я, конечно, не врач, но, судя по крови на белой рубашке Марселя, я бы поставила пятьдесят баксов на то, что у него сломан нос. Марсель набросился на Этьена, и они стали колотить друг друга на лестничной площадке, а мы с Жюли закричали. Она схватила меня за руку, и через несколько секунд мы оказались на улице. До нас доносились крики:

– Не тебе учить меня уважению! «Лунный круг»! Ну что, увидал звезды? Проваливай ко всем чертям, и чтоб духу твоего здесь не было! Хватай свою рясу и вали. Ясно?

От шока я не сразу заметила, что напротив дома собралось с десяток человек. Несколько минут спустя на пороге появился Марсель с голым торсом, он прикрывал нос краем рубашки. Люди принялись его оскорблять:

– Эй, Марсель! Нарвался, наконец?

– У меня есть бетонные ботинки, могу одолжить, если вдруг надумаешь в речке искупаться!

– Тебе идет эта тряпка на лице, почаще так наряжайся!

Он прошел мимо меня. Надо было сказать ему, что так надувать людей – отвратительно. Что если бы он встретил мою мать много лет назад, она бы дала ему пинок под зад, осмелься он хоть подумать, что она станет ему подчиняться. Единственное, на что меня хватило, – показать средний палец. Первый раз в жизни.

Когда спустился Этьен, собравшаяся толпа зааплодировала. Несколько человек даже подошли пожать ему руку и поздравить. Один мужчина вышел вперед и сказал:

– Спасибо, что навели порядок!

Я больше не могла мыслить здраво. Это была слишком долгая и напряженная, полная неожиданностей неделя. Сев на крыльцо и обняв колени, я зарыдала. Надолго.

28 декабря 1996 года: черный окунь

Алиса позвонила мне, когда я развешивала постеры в своей комнате. Я сделала магнитофон потише – Шарль Азнавур пел «Je m’voyais déjà». Диск с лучшими его хитами я попросила на Рождество, а мама нашла странным, что я хочу именно его, а не альбом модных групп. Не то чтобы они мне были неинтересны, но я подумала, что еще успею их наслушаться.

С модой я никогда не заигрывала, ибо считаю ее изменницей. Сначала она разжигает страсть, а когда все начинают сходить от нее с ума, убегает на цыпочках, оставляя после себя разочарование. Мне больше по душе пропустить волну мимо, а уж потом самой решить, когда пришло время познакомиться с новой музыкой. В семь лет у меня был кассетный радиоприемник, и я слушала и переслушивала альбом фолк-рок-группы Beau Dommage. Снова и снова, пока не выучила все слова наизусть. Потом был основоположник рок-н-ролла Джерри Ли Льюис и все, что попадалось под руку и хватало за душу. Теперь все это хранится у меня в голове, в папке «Музыка», вместе с другими любимыми исполнителями.

Мама два раза постучала:

– Телефон! Это Алиса!

Длина провода кухонного телефона позволяла мне говорить и в комнате, хотя мама повторяла, что ей не нравится играть в лимбо^[6], когда она пытается добраться до ванной. Но мне звонили так редко, что ей можно было не опасаться боли в спине.

– Алло?

– Фаб! У меня для тебя хорошая новость: вчера на тебя запал Симон!

Я попыталась понять, о ком она говорит. В моей голове каждый человек, которого я встречаю, пронумерован. Прическа, цвет, особенности волос – эти данные обрабатываются в первую очередь. Затем – лицо, одежда и обувь. А слова зачастую сохраняются с регистрацией по времени и дате, что впоследствии можно использовать как улику.

– Кто такой Симон?

– Лучший друг моего парня!

– Окей, и что?

– Можно будет погулять парочками! Эй, да не тормози ты!

Слыша Алисин восторг на другом конце провода, я подумала, что мне надо бы тоже порадоваться. Не успела я показать ей свою радость, как она уже выстроила план.

– Сегодня вечером все вчетвером идем в кино. Встречаемся в восемь!

Я бы предпочла, чтобы мы пошли к ней домой, но не осмелилась сказать об этом. Ненавижу кинотеатры: там слишком темно, звук чересчур громкий и очень резкий запах попкорна. Я позвонила узнать, какие фильмы будут показывать в восемь.

«Шапка Санта-Клауса», «Гора без тебя», «Нарушитель праздника».

Я слишком мало знала Алису, чтобы угадать, какой из этих фильмов выбрала бы она. Захотелось почитать рецензии или краткое содержание – получить представление о том, что будем смотреть. Часто мне хочется знать заранее даже концовку, чтобы к ней подготовиться. Не люблю сюрпризы – ни хорошие, ни плохие.

Аппетит пропал, и я почти не ужинала. Все-таки для меня это в новинку – гулять два вечера подряд. Мама хотела меня отвезти, но я предпочла пойти пешком. У меня еще была куча времени, чтобы продумать несколько вариантов развития событий. Я представляла, как мы с Симоном разговариваем о том о сем.

В кино я пришла заранее и воспользовалась моментом, чтобы посмотреть на игровые автоматы – их устанавливают в холле специально на время праздников. Узнав нескольких ребят, которые были на вечеринке у Алисы, я поздоровалась. Меня переполняла гордость. Было чувство, что я часть их компании.

Я поглядывала на часы и нервничала все сильнее: так можно и начало фильма пропустить. Алиса, Габриель и Симон все не появлялись. Я села на лавочке и заметила их только в 20:22: они играли на одном из аркадных терминалов.

– Алиса! Мы же опоздаем! – сказала я, подходя.

– Опоздаем куда?

Я была озадачена.

– На фильм.

Переглянувшись, все трое заржали.

– Говорила же, она прикольная! Какой еще фильм – мы пришли в кино поиграть на автоматах! А ты серьезно думала, что мы собирались смотреть «Шапку Санта-Клауса»?

Я не поняла, что плохого в том, чтобы посмотреть этот фильм, но засмеялась вместе с ними. При виде Симона я удивилась. Должно быть, вчера у Алисы я не разглядела его в гуще народу на полу: у меня в голове не отыскалось ни одной папки с его именем. Не слишком высокий, волосы темные, глаза голубые. Вообще-то не совсем в моем вкусе, но поскольку я его чем-то заинтересовала, то надо попробовать дать ему шанс. А вдруг это и есть любовь?

Мы провели вечер, гуляя от автомата к автомату и играя по очереди. Несколько раз выходили на площадку перед кинотеатром, чтобы парни могли выкурить косяк. Мне было мучительно выносить крики, неоновые огни, шум игровых автоматов, запах масла. Не знаю, была ли это попытка меня соблазнить или он просто обкурился, но Симон постоянно пытался меня рассмешить, тыча пальцем мне под ребра. Это было довольно утомительно, и я никак не могла понять, что в этом смешного. Или просто манера флиртовать? Наверное, я выглядела глупо, потому что он сказал Алисе:

– А вчера мне показалось, что она классная…

Я взглянула на людей в холле кинотеатра – похоже, им всем было весело.

– Дай мне тоже затянуться.

Все трое в изумлении переглянулись, словно я сказала что-то неприличное.

– Ты куришь травку?

Алиса была в шоке.

– Нет, но сейчас да.

Зажав косяк между большим и указательным пальцем, я сделала несколько затяжек так же, как это делали они. Я почувствовала, как дым опускается в легкие, и стала задыхаться. В груди запекло, словно я проглотила огненный шар и горсть камней в придачу. Габриель хотел забрать косяк, но я жестом попросила его подождать. Мне хотелось еще. Затем я передала косяк Алисе, которая, как мне казалось, была опытнее в этом деле. Я с нетерпением ждала обещанного ими безудержного веселья.

Вернувшись в холл кинотеатра, мы принялись играть в гонки на мотоциклах. Час спустя я присела на скамейку и закрыла глаза. Из колонок звучали фортепианные композиции из альбома «A Charlie Brown Christmas» в исполнении Винса Гуральди^[7]. Я знала этот альбом наизусть и слушала его с начала октября, хоть мама и считала, что я еще не доросла до такой музыки. Воображая себя пианисткой, я постукивала пальцами по джинсам.

Я всегда выделываю разные фигуры пальцами, когда хочу успокоиться, но тут выдала настоящее представление, и это было потрясающе: я сама была музыкой. Каждая нотка отзывалась в моем теле. Я исполнила все остальные песни, то и дело пуская в ход обе руки. Словом, я была звездой этого вечера. Когда музыка закончилась, я медленно открыла глаза и поняла, что Алиса сидит рядом со мной, в первом ряду. По виду – упоротая в ноль.

– Ого… Ты реально круто играешь на пианино.

Тем временем из колонок зазвучала «Hound Dog» Элвиса.

– Ты должна видеть, как я танцую!

Неторопливо поднявшись, я повернулась к ней спиной и, запустив руки в волосы, взъерошила их. Ноги мои плавно пришли в движение, бедра стали покачиваться из стороны в сторону. Развернувшись к ней, я стала изображать певицу. В одной руке у меня был микрофон, другая вращалась, как пропеллер.

Никогда раньше не слышала, как Алиса смеется. По крайней мере, так громко. Мне словно кто-то под коленки въехал, и я с хохотом повалилась на пол. Как только нам удавалось немного успокоиться, мы случайно встречались взглядами и снова помирали со смеху. Глядя на нас, проходившие мимо люди тоже начинали смеяться. Но веселье мое прошло в один миг, когда я почувствовала, что джинсы промокли.

Так было всегда: мочевой пузырь и смех у меня тесно взаимосвязаны. Сняв шерстяной свитер, я обвязала его вокруг талии, чтобы прикрыть попу. У Алисы потекла тушь, она вытирала глаза.

– Что такое, больше не танцуешь?

– Я описалась.

Я ожидала, что она захохочет с новой силой, но нет, она поступила лучше – она была полна сочувствия. Это меня добило.

– О нет, Фабьена!

Глядя на ее открытый рот и округлившиеся глаза, я вспомнила о черных окунях, которых ловила летом. Снова рухнув на пол, я уткнулась головой в колени и смеялась до тех пор, пока мне не стало плохо. Когда я встала, Алиса умоляла меня потанцевать еще, но надо было идти.

Мы пошли попрощаться с ребятами, игравшими в автогонки. Джинсы натирали мне бедра, но я старалась не подавать виду. Симон попросил мой номер телефона и записал у себя на ладони.

На улице, перед кинотеатром, я взяла с Алисы обещание хранить в секрете мое маленькое происшествие, и мы пошли каждая своей дорогой. На морозе джинсы стали жесткими, как картон. Хотелось поскорее вернуться домой. Что я ненавижу зимой, так это то, что не видно тротуара. Я никогда не наступаю на линии, потому что представляю, что это большие лезвия бритвы и если я наступлю на них, они отсекут мне полноги.

Медленно падал снег. Действие косяка прошло, но мне так хотелось есть, что я бы одна уплела целую мясную запеканку. Закрыв за собой дверь, я увидела, как мама вытирает посуду.

– Ну? Что это был за фильм?

– «Потоп».

– А! Не слышала о таком. И как, хороший?

Я сняла пальто, стянула обвязанный вокруг талии свитер. Увидев мои штаны, мама рассмеялась.

– Ого! Потоп! Значит, вечер прошел хорошо. Это же здорово, Фабьена!

Я побежала в душ. Это и вправду было здорово. Наконец-то я почувствовала себя немного похожей на остальных подростков. Чтобы сделать сходство почти идеальным, мне не хватало только парня.

До-о-о-о-о-о-оброе утро, Сент-Огюст!

Я проснулась в пять тридцать утра. Этьен и Жюли решили заночевать в столовой, я – в гостиной. Их храп разносился по пустой квартире, но не это мешало мне уснуть. Для меня важны ориентиры, и, когда приходится ночевать вне дома, я должна знать, как выглядит новое место. Атмосфера любого пространства изменяется в зависимости от времени суток, и мне нравится знать заранее, как дом выглядит внутри, когда на улице темно. Превращается ли он после захода солнца в уютный кокон или навевает уныние? В ту ночь мне хотелось оказаться в своей постели, на своем маяке, в своем лесу, в своем городе.

Каждый раз, когда я закрывала глаза, передо мной возникала одна и та же картина: голова Марселя откидывается назад под кулаком Этьена.

Я беззвучно поднялась, порылась в чемодане, натянула длинный дождевик лягушачьего цвета, желтую шапку и вышла из дома. Прогулялась до магазина, по пути наблюдая за пробуждением Сент-Огюст-сюр-Мер. Это было прекрасно. Шум волн и пение птиц служили мне аккомпанементом, пока я шла и считала. Дом находился в восьмидесяти восьми тротуарных плитках от магазина.

Я скрестила пальцы, загадав, чтобы за прилавком стоял не Жослен. Он показался мне милым, проблема была в другом: просто не хотелось ни говорить, ни улыбаться. Увидев меня, Жослен перестал подметать у кассы и разразился смехом. Пришлось натянуть маску веселой общительной девушки.

– Ты что, перепутала времена года? Шапка в июне!

– У вас красиво, но по утрам холодно! Есть кофе?

– Ну конечно!

Я взяла сразу четыре стаканчика. Заплатив, протянула один из них Жослену. Он тут же покраснел.

– Ты меня опередила, моя девочка. Это я должен был тебя угостить!

Я недоуменно нахмурилась.

– Вчера мне звонила Люси. Ты ее здесь видела, соседка, которая живет за вашим домом. Она узнала тебя на улице, перед входом. И даже похлопала парню, который вышвырнул Марселя, дав под зад ногой! У нас тут тихий городишко, мы ценим покой и благодать, и теперь благодаря вам все станет как раньше.

– Вообще-то я не из тех, кто решает вопросы, ломая носы.

Жослен подавился первым глотком.

– Что, прямо нос ему сломал?

Я знала, что имею дело с главным рупором Сент-Огюста, поэтому надо подбирать слова.

– У вас тут где-нибудь найдется врач?

– Ну да, большой желтый дом на берегу реки, прямо перед мостом – клиника доктора Берара. Чудесное место, туда тянет, даже если не болен. По всему периметру здания расположена терраса, и на ней стоят деревянные кресла с пледами. Это для тех, кто хочет полюбоваться рекой в ожидании приема. Туристы думают, что там отель!

Я не знала мэра Сент-Огюста, но мне подумалось, что Жослену хватило бы энтузиазма и любви к своему городку, чтобы справиться с этой работой.

– Звучит заманчиво! Не хочу распускать слухи, но, кажется, Марселю не помешало бы туда сходить, если не хочет остаться с кривым носом.

Жослен рассмеялся, поднося к губам картонный стаканчик. Может, я и ошибаюсь, но он как будто испытывал гордость, представляя себе избитого гуру.

– Так ему и надо! Значит, теперь ты новая владелица дома?

– Да, мы с братом. Ну, он мне не брат, но почти.

Я собиралась рассказать, что нас с Этьеном связывает, но прикусила язык. И даже немного загордилась тем, что сдержала нудный монолог.

– Собираетесь здесь жить?

Я покраснела.

– Я… Мы еще не решили.

Жослен умел выведывать информацию. Понятно, почему он знал все истории городка.

– В любом случае ничего лучше вы не найдете. Имей это в виду. Передавай брату привет, он мой герой!

Выйдя из магазина, я глубоко вздохнула. Разговоры такого рода отнимают у меня много сил. Когда я просыпаюсь утром, моя батарейка заряжена, и единственный способ сохранить заряд – не вступать в социальное взаимодействие, а это невозможно.

Возвращаясь в дуплекс, я увидела, что Этьен и Жюли еще спят. Поставив кофе, я крикнула:

– До-о-о-о-о-о-оброе утро, Сент-Огюст!

Этьен сел прямо и протер глаза.

– Обязательно было орать?

– Так же обязательно, как и бить людей.

Жюли воспользовалась моментом и, схватив подушку Этьена, накрыла ею голову, чтобы не слышать нас.

– Перестань, это же не люди, это Марсель. Тебя не оскорбило его хамство? Стоило ему сказать, что ты такая же красивая, как мама, и ты едва не упала к нему в объятия – я все видел.

– Ну и что с того? Еще один комплимент, и я бы с ним переспала? Я не виновата, просто впала в ступор. И нет, я не планировала оставлять его в доме, но и рожу разбивать ему тоже не собиралась. Я только что была в магазине, так продавец боготворит тебя: герой Сент-Огюста, изгнавший злодея! Думаю, он назовет в твою честь какой-нибудь рецепт кофе.

Этьен обрадованно захлопал в ладоши.

– Правда?

Видя его энтузиазм, я рассмеялась.

– Вообще-то нет! Но ты заработал уважение всех, кто был там вчера вечером. Знаю, для тебя это даже важнее.

Он встал, провел рукой по моим волосам и спросил:

– А твое уважение я вернул?

Отстранившись, я показала пальцем на укутанную в спальный мешок Жюли и прошептала:

– Главное, не потеряй ее уважение.

Пока они собирались на завтрак, я обошла верхний этаж. Когда я смотрела на реку из большого окна гостиной, звякнул телефон: это было сообщение от Шарля.

Я сунула телефон обратно в карман джинсов. Добавить было нечего.

Спустившись, тщательно заперла дверь дуплекса, хоть и знала, что никто сюда больше не сунется: история о сломанном носе Марселя наверняка уже разлетелась по всему городку и окрестностям.

Мы ехали минут десять вдоль реки к западу, прежде чем нам попался первый ресторан. Я испытала облегчение от того, что он оказался пуст. Мне всегда проще есть, когда вокруг малолюдно. Столик выбрали у панорамного окна с видом на реку. Мы с Этьеном тянули жребий – кто сядет возле окна. Я выиграла. Официантка подошла налить нам кофе и представилась.

– Добрый день, я Моника. Вы выбрали лучшее место для завтрака в наших краях!

– Наверняка так и есть: других мы просто не нашли!

Этьен и Жюли взглянули на меня, как будто я сморозила глупость. Она быстро предложила нам меню и ушла на кухню, а они всё смотрели на меня, посмеиваясь. Может, и стоило промолчать, но это же правда: единственный ресторан в округе – какие тут конкуренты?

И тут Этьен резко сменил тему:

– Почему ты вчера разрыдалась? Из-за Фреда?

– От переизбытка всего…

Я одарила его натянутой улыбкой, которую он хорошо понимал, и перевела разговор в другое русло.

– Как там Петрушка?

Жюли, которая прикрывала рот рукой, чтобы скрыть свою людоедскую манеру пожирать пищу, спросила, кто такой Петрушка.

– Это бродячий кот, которого я нашла семь лет назад. Когда в нашем доме случился пожар, он убежал в лес. Этьен его отыскал и выходил. С тех пор кот его навещает. Ты что, ни разу не видела Петрушку?

Меня пнули под столом, и это точно была не Жюли.

– Да нет, я еще не бывала у него дома.

Этьен тут же вставил:

– У тебя есть знакомый агент по недвижимости?

Я бросила взгляд на Жюли: она как будто не удивилась, что ее друг так быстро сменил тему. Конечно, обсудить продажу дома надо, но это слишком стремительно для меня. Хотелось спокойно поесть, любуясь рекой, а от вопроса Этьена у меня свело живот и пропал аппетит. Впрочем, глядя, как Жюли уплетает еду, я и так подумывала предложить ей свой блинчик.

Берег реки приковывал мой взгляд: я представляла, как прогуливалась бы у воды с моей собакой Вьюгой. Когда мне пришлось ее усыпить, в душе осталась зияющая пустота. С тех пор, как она ушла, минуло три года. Я пообещала себе, что больше не стану заводить собак. Никогда. Они разрывают сердце.

– Фабьена!

Встрепенувшись, я вернулась в мир спешащих деловых людей.

– Нет, у меня нет знакомых агентов, и, думаю, я не готова заниматься этим сейчас. Сначала хочу прибрать в доме, привести его в порядок. Скоро лето, возьму отпуск. Как ты на это смотришь?

– То есть вчера ты сказала «пройтись кистью» всерьез? Его и так купят, не стоит сильно напрягаться.

– Конечно, это обойдется недешево, но посмотри вокруг: река, воздух, домики, магазинчики… Я тоже не ожидала, что буду в таком восторге. А что, если мы не станем его продавать? Может, сдать в аренду? Это принесло бы нам доход.

– Иметь дом в трех часах езды? Неудобно.

– А если сделать его местом семейных сборищ? Приезжали бы, когда можем. Кловису здесь понравилось бы!

К разговору присоединилась Жюли.

– Он считает, что будет много хлопот сразу. Новый дом, совместная опека над Кловисом, наши новые отношения и ближайшие планы.

Прижавшись к Этьену, она положила руку себе на живот. Знаю, невежливо спрашивать у женщины, беременна ли она, но Жюли гладила живот явно не потому, что мы завтракали в лучшем и единственном ресторане в округе.

– Ты беременна?

Этьен ответил вместо нее:

– Да, мы только недавно узнали.

Жюли поспешила задать мне вопрос, который я с каждым годом слышу все чаще:

– А ты, Фабьена, не хотела бы ребенка?

Она смотрела на меня, широко улыбаясь. Красивая женщина высокого роста, с длинными светлыми волосами и большими голубыми глазами. Я бы сказала, для Этьена даже слишком хороша.

– Похоже, жизнь распорядилась так, чтобы этого не случилось.

– Жаль, ты была бы хорошей мамой.

Я приложила руку к сердцу. Ее слова меня тронули.

После двух выкидышей мне было слишком больно, и я больше не хотела пробовать. Фридрих долго сердился на меня за то, что я боюсь проходить через это снова; так мы и начали отдаляться друг от друга.

– Спасибо, Жюли. Поздравляю вас обоих!

Жюли извинилась и ушла в туалет. Я со смехом взглянула на Этьена и бросила в него пакетиком сливок для кофе.

– Сколько вы уже вместе?

– Три месяца.

– И она беременна?..

– Два месяца.

– Если воздержусь от комментариев, разрешишь мне быть крестной?

Тридцать шесть часов в кучево-дождевых облаках

Симона я впервые поцеловала на аптечной парковке однажды вечером, в сильную метель, а точнее – в пятницу, 24 января 1997 года, за несколько дней до своего семнадцатилетия. Ощущение было странное. Я и так ко многим вещам относилась с отвращением, а теперь к списку добавилась чужая слюна. Симон заметно удивился, что я сделала первый шаг.

– Ну как, нормально?

Вопрос звучал глупо и разрушал все волшебство, но я надеялась, что он оценит жест.

– Более чем.

– Окей, потому что это мой первый раз.

– У тебя никогда не было парня?

– Да нет.

Мы продолжили болтать до тех пор, пока он не сказал, что у него замерзли ноги и ему пора домой. Я осталась на несколько минут понаблюдать за хлопьями, похожими на бабочек в ореоле уличных фонарей. Это как смотреть на текущую в ванной воду: меня такое гипнотизирует. Вернувшись домой и торопливо сбросив с себя сапоги, я побежала наверх, на кухню. Мама говорила по телефону. Я знаком попросила ее положить трубку.

– Подожди секунду, Клэр, Фабьена хочет что-то сказать мне. Что такое?

– Ты закончила? Мне надо позвонить Алисе!

– Что за срочность?

– Мама, пожалуйста, мне надо сказать ей кое-что важное.

– Но я говорю с тетей Клэр, это ненадолго.

– Вы всегда долго говорите!

– У тебя что, пожар?

– Именно. Я горю, мам!

– Подождешь, тетя Клэр рассказывает историю с работы. Фабьена, ты ведешь себя нелепо!

Я кипела. Проклятые тетушкины истории, всегда были, как говорила мама, пикантными. Когда она начинала рассказывать, мне всякий раз приходилось затыкать уши. Какое мне дело до того, что Жюльен, бухгалтер из ее офиса, спит с Валери, помощницей повара. Я начала топтаться на месте, чувствуя, как гнев вытесняет радостное волнение, вызванное желанием сообщить новость Алисе. Я закричала:

– Ну и ладно! Я поцеловала Симона и хотела, чтобы Алиса узнала об этом первой!

Наклонившись к телефону, я прокричала:

– Вот так, тетя Клэр, я наконец-то поцеловалась, ты довольна?

Мама покраснела как помидор и закричала еще громче:

– Фабьена, будь повежливей!

Мою спальню от кухни отделяло восемь шагов. Я проделала этот путь, топая как можно громче. Бросилась на кровать – сердце билось где-то у меня в пятках. Взяв подушку и уткнувшись в нее, я заорала.

Впервые тетя спросила, есть ли у меня мальчик, когда я ходила в детский сад. Помню это как вчера. Очевидно, она хотела как-то разрядить обстановку – мы были на похоронах дедушки. С тех пор при каждой встрече она всегда задавала мне один и тот же вопрос: «Где же твой любимый? Не может быть, чтобы у такой красивой девочки никого не было!» Когда мне было восемь, я сказала маме на пасхальном обеде:

– У тети Клэр дома так вкусно пахнет, но ты всегда говоришь папе, что она сердцеедка. Это ведь не сердца у нее в духовке?

Услышав это, тетушка опрокинула бокал вина на свою зеленую блузку. Мама принялась твердить, что пятна с тафты не отстирываются, а папа поперхнулся куском хлеба. Этот случай вошел в копилку памятных семейных историй.

Я бросила взгляд на часы – девять девятнадцать. Подождав до девяти двадцати, я поднялась, собрала рюкзак и вышла из комнаты. Мама все еще говорила по телефону.

– Куда ты собралась?

– К Алисе.

– Эй, погоди-ка! Тебе надо извиниться перед тетушкой!

Не знаю, что тетя Клэр сказала ей на том конце провода, но мама рассмеялась и признала, что тетя права.

– Она просит передать, что гордится тобой и с нетерпением ждет твоего дня рождения, чтобы познакомиться с этим мальчиком.

– Этими мальчиками, ты имеешь в виду.

Мама расхохоталась и сказала сестре:

– Вот хулиганка! Ты это слышала?

Я снова вышла в метель и направилась к Алисе. Она не ждала меня, но я надеялась застать ее дома. Завернув на ее улицу, я чуть не попала под снегоуборочную машину. Вот задавило бы меня – а я так и не успела бы сообщить хорошую новость.

Звонить в дверь пришлось несколько раз, прежде чем Алиса открыла.

– Фаб! Ты похожа на снеговика!

– Можно я войду?

– Ни за что!

Я поздоровалась с ее родителями – они смотрели телевизор, и мы спустились на цокольный этаж.

– Угадай что.

– Что?

Алиса была хорошим слушателем: широко раскрыв глаза, она приготовилась выслушать новость.

– Сегодня вечером я поцеловала Симона.

Она схватила меня за плечи, и мы с криком стали кружиться и кружились до тех пор, пока ее отец не постучал по полу гостиной, давая понять, что надо вести себя потише.

– Выкладывай!

– Мы решили встретиться в аптеке – мне надо было купить шампунь и бальзам. Когда вышли, началась метель. Мы собирались разойтись по домам, а я не знала, как закончить разговор. Тогда я велела ему закрыть глаза, подошла и поцеловала.

Алису точно поставили на паузу. Она не шевелилась и пристально смотрела на меня.

– Ты сказала ему закрыть глаза и поцеловала его? Не верю.

– Это плохо? Мне было так неловко ждать от него первых шагов! Терпеть не могу все такое.

– Да нет же, это не плохо! Это так… сексуально!

Оставшуюся часть вечера мы поедали попкорн и жевательные конфеты и болтали о своих парнях. Я захватила с собой пижаму на случай, если останусь ночевать у Алисы, хотя всякий раз дело кончалось тем, что к концу вечера я передумывала.

– Почему ты никогда не остаешься на ночь? Давай же! Хотя бы разок! Будем всю ночь веселиться!

Идея была соблазнительной, но я боялась, что Алиса уснет раньше меня и я останусь бодрствовать одна. Мне хотелось просто заниматься какими-нибудь своими делами.

– Не могу.

Я не знала, как ей объяснить, чтобы она не смеялась надо мной; что-то врать – тоже не вариант.

– Сегодня не могу. Давай в другой раз, ладно?

В тот вечер, как и во все предыдущие, я ушла, надев пальто поверх пижамы.

Мне нужна была возможность оставаться дома, и двух дней передышки не хватало. По субботам я отдыхала от школьной недели, а в воскресенье меня уже мутило при мысли о завтрашнем дне. Почти все понедельники проходили одинаково. Я больше не поворачивала назад с полпути, как в детстве, потому что даже не удосуживалась выйти из дому. Целый день я анализировала все, что предстоит сделать в течение недели, и подготавливала себя ко вторнику. Уйма времени уходила на пережевывание тревожных мыслей о том, что нужно выйти из дома и затеряться в толпе из двух с половиной тысяч учеников.

Невероятно, но я никогда не замечала, что отсутствовала всегда в один и тот же день, пока парень Алисы не бросил мне как-то утром:

– Эй, Дюбуа! В твоей жизни что, нет понедельников?

– В смысле?

– Тебя никогда нет по понедельникам.

– Я есть по понедельникам. Только не здесь.

Нахмурив брови, он ответил:

– Ну ты и шизанутая.

Я могла бы обидеться, но уже так привыкла слышать в свой адрес самые разные синонимы слова «странный», что решила просто примирительно кивнуть Габриэлю. Исправить репутацию чудачки это не помогло бы, но я подумала, что раз уж он встречается с моей лучшей подругой, то наверняка не собирался меня оскорбить.

Когда все школьники собирались в раздевалке, я часто прикрывала уши руками. Гомон стоял, наверное, под сто децибел. Парадокс, но мама часто просила меня сделать музыку потише, а то к двадцати годам у меня станет звенеть в ушах.

Если мне и удавалось приходить в школу несколько дней подряд, принося туда свой личный мирок, то только благодаря Эстель Нолен. Мы познакомились с ней на уроке физкультуры во время игры в брумбол^[8]. Учительнице пришла в голову плохая идея – назначить меня вратарем. Эстель – она была в другой команде – засветила мне мячом прямо между глаз. Свалившись на лед, я притворилась, что потеряла сознание. Эстель рассмеялась, а мадам Дюпра сказала, что нам обеим надо повзрослеть, и оставила нас после урока посидеть и подумать. Мы подружились благодаря схожему чувству юмора.

В учебе Эстель и Алиса соперничали между собой, борясь за самые высокие оценки на экзаменах. Я вместе с 75 % класса в конкурсе не участвовала. Эстель была суперодаренной бунтаркой: рослая девушка с синим ежиком на голове, у которой было все, о чем только мог мечтать подросток в 1997 году:

● скутер;

● новомодная обувь для катания на скейте;

● портативный CD-плеер.

Лично я никогда толком не умела даже на велосипеде кататься, что уж говорить о скутере. А насчет обуви – я носила одну и ту же модель с начала старшей школы. У меня было шесть одинаковых пар, и в день, когда они исчезли с полок моего любимого обувного магазина, я разревелась. Продавщица, наверное, подумала, что это уже перебор – обливаться слезами из-за унылых замшевых ботинок бежевого цвета.

Однажды на перемене вокруг Эстель собралась целая толпа. Я пошла посмотреть, что там случилось. Она показывала всем свой новый портативный CD-плеер. Я влюбилась в этот предмет с первого взгляда. Когда я попросила посмотреть поближе, она сказала:

– Если хочешь, могу тебе его одолжить!

– На перемену?

– Да хоть на неделю! Пользуйся!

Не знаю, сколько стоил ее плеер, но, похоже, она ценила меня, раз уж так доверяла. Принеся плеер домой в руках, как сокровище, я аккуратно вставила в него новый диск рок-группы Dave Matthews Band.

С того момента я могла повсюду таскать свой кокон с собой. Это было волшебно, словно я носила на уроки часть своей комнаты. Впервые за четыре года старшей школы я входила в двери уверенно, с высоко поднятой головой. Музыка заполняла меня и придавала смелости. Несмотря на то что звонок звенел в двадцать минут девятого, каждый день в полвосьмого я уже была у своего шкафчика и ждала, когда приедет автобус Алисы и Симона. Делала вид, что навожу порядок и раскладываю тетради. Мне казалось, что все за мной наблюдают. Надев наушники, я могла даже сесть за стол в раздевалке, за которым уже сидела куча народу. Это было великолепно – находиться в своем коконе среди других. Наконец-то я чувствовала себя нормальной.

Счастье продлилось всего несколько дней – пока Нолен не забрала плеер. С тех пор ко мне вернулась утренняя тревога. Вы скажете, что все просто: надо было пойти купить такой же плеер, – но у меня уже был желтый кассетный Walkman, который мне не нравился. Покупать другой мама не хотела, и уж тем более она не стала бы покупать портативный CD-плеер.

Однажды Алиса сказала, что с моим стрессом не помешало бы наведаться к школьной медсестре. Она сама ходила с какой-то личной проблемой, и ей помогло. Я подошла к кабинету 23Б возле столовой. Рядом со мной в крошечной приемной сидела Мари-Анни. Это была девочка из моего класса по изобразительному искусству. Она всегда казалась мечтательной, и я думала, что у нее в голове, наверное, очень спокойно. Медсестра Изабель Мае подошла к ней и спросила, как идет прием лекарств. Я сделала вид, что уткнулась в учебник французского, а сама навострила уши.

– Больше ничего не чувствую, – ответила Мари-Анни. – Как робот.

Никаких эмоций? Как раз то, что мне надо. Когда пришла моя очередь, я объяснила Изабель, что не понимаю, в чем дело, но постоянно нервничаю из-за школы и иногда плачу без причины. Она сказала, мне повезло – врач на месте. Врач приходила в школу раз в неделю, чтобы обследовать тех, кто принимал лекарства. Я ушла на урок французского с рецептом антидепрессантов в заднем кармане. Мне не терпелось стать как Мари-Анни Дешан – роботом.

Тем же вечером, когда мы с мамой пошли за таблетками, фармацевт долго объясняла мне, что лекарство подействует не сразу. Я была готова на все. На следующее утро я приняла первую – и последнюю – дозу. Придя в школу, я положила рюкзак в шкафчик и, ожидая звонка, села на пол. Я была совершенно в другом мире. Звуки стали другими, а когда Алиса говорила со мной, я видела, как ее рот двигался, но слова больше не складывались в образы у меня в голове.

По дороге на первый урок фотографии лестница показалась мне нескончаемой, и я опоздала, потому что не могла найти кабинет. Без четверти девять, когда учительница закончила объяснять план урока и все ученики вошли в фотолабораторию, я осталась сидеть на месте. Слишком заторможенная, чтобы двигаться, слишком растерянная, чтобы понять, что происходит.

– Что-то не так, Фабьена?

– А где остальные?

Помню, она посмотрела на меня так же, как я – на Мари-Анни.

– Пытаетесь понять, нет ли у меня в голове кучево-дождевых облаков?

Окончив фразу, я засмеялась и уткнулась лбом в стол.

– Ты что, под кайфом на моем уроке?

– Не знаю… Мне доктор Гамаш сказала принять это, – ответила я, указывая на флакон с антидепрессантами.

Наверное, ей стало меня жаль, потому что она отвела меня в фотолабораторию, сказав, чтобы сейчас я постаралась сделать, что в моих силах, а в следующий раз можно будет продолжить. Мне повезло: остаток времени я провела, загипнотизированная процессом опускания бумаги в проявитель.

В целом кайф продлился 36 часов. На следующий день я сидела на полу около холодильника – меня так тошнило, что было не встать. Когда мне удалось добраться до ванной, мама поспешила к телефону звонить тетушке.

– Говорю же тебе, Клэр, она как растение высотой метр шестьдесят. Молчит и ничего не ест. Я только и могу, что поить ее время от времени.

Всю вторую половину дня я просидела на полу в своей комнате, рисуя на большом холсте. Меня очаровывали движения собственной руки с кистью, поражал симбиоз между мной и красками. Хоть и казалось, что все происходит медленно, мое воображение било как гейзер, и мне не хватало времени, рук и пространства, чтобы распорядиться всем, что оно мне предлагало. Никогда больше я не погружалась в подобное состояние благодати во время рисования. И все-таки, помню, я боялась остаться таким растением на всю жизнь.

Проснувшись следующим утром, я почувствовала себя лучше. Я пошла в кабинет медсестры сообщить, что лекарство мне совсем не подошло, но она как раз говорила с врачом. Я замерла в коридоре и слушала их, оставаясь незамеченной.

– Вчера звонила мать Фабьены Дюбуа. Наорала на меня за то, что ее дочь три дня просидела на ж… из-за одной таблетки.

Я вытянула шею, чтобы увидеть реакцию врача. Пожав плечами, та произнесла:

– Не парься. Учись не принимать истеричек близко к сердцу. Просто в случае с ее дочерью таблетка сработала не так, как надо, это бывает. Дама наверняка немного преувеличила. Стать полностью недееспособным от одной десятимиллиграммовой таблетки – никогда такого не видела. Наверняка девочка сделала из мухи слона, в этом возрасте они любят привлекать внимание. У нас что, опять кофемашина сломалась? Пора бы новую купить.

Порывшись в кармане, я извлекла как раз нужную сумму – 50 центов. Сходила в столовую напротив и вернулась в медпункт. Войдя в кабинет, поставила стаканчик на стол врача.

– Так и есть, таблетка сработала не так, как надо. Вот, смотрите, купила вам кофе. Раньше ни за что такого не сделала бы. Осторожно, он горячий, может язык обжечь.

И, уходя, крикнула из коридора:

– Ваш поганый змеиный язык!

Благословение Анны

Я настояла на том, чтобы оплатить завтрак. Жюли несколько раз меня поблагодарила, добавив, что все-таки немного жаль, если дом 2002 по улице Грэв будет продан. Я собиралась сказать ей, что ничего еще не решено, но тут у меня зазвонил телефон. Так рано утром в субботу мне часто звонила Лия, чтобы попросить подменить волонтерку в Доме «Тропинка».

– Алло?

– Привет, Фаб!

Я почувствовала, что краснею. Не потому, что это был Шарль, а потому, что Этьен и Жюли смотрели на меня, пока я разговаривала. Я дала им знак, чтобы садились в машину.

Говоря с Шарлем, я расхаживала туда-сюда перед рестораном.

– Как дела?

– Хорошо! Прости, вчера не было времени тебе рассказать, но Сент-Огюст прекрасное место. У меня там был контракт по ремонту клиники лет пять назад.

– Правда? Большое желтое здание на берегу реки?

– Ага!

– Я его не видела, парень из магазина рассказывал.

– Когда возвращаетесь?

– Наверное, завтра. Сегодня вымоем полы и немного приведем дом в порядок.

– Он не пустой?

– Внутри пусто, но задний двор похож на свалку.

– Я как раз выезжаю в ту сторону, если хочешь, могу заскочить глянуть на состояние дома.

Удивительно, но эта мысль даже не приходила мне в голову. Никто не мог бы оценить состояние дуплекса вернее, чем Шарль.

– Я бы не решилась тебя просить.

– Знаю. Я привезу ужин!

– Адрес – улица Грэв, дом 2002.

– Окей, до встречи!

Я побежала к Этьену и Жюли – они фотографировались, присев на капот.

– Фаб! Иди к нам!

Мы пофотографировались в разных позах, пока чувство вины не заставило меня извиниться и сказать, что мне надо сделать последний звонок. Прозвучало несколько гудков, прежде чем на том конце взяли трубку.

– Hello?

– Hi Pat! It’s Fabienne.

Парень на другом конце провода немного растерялся.

– Is everything OK, Fabienne?

– Yes. Anna is there?

– Wait^[9]…

Прошло какое-то время, прежде чем я услышала голос Анны.

– Фаб? Что случилось? У тебя все в порядке?

– Да, а что? Твой парень спросил то же самое.

– Сейчас полпятого утра.

Я сразу почувствовала себя ужасно.

– О черт… Всегда забываю, что у нас три часа разницы. Я перезвоню.

– Да нет, я уже проснулась. Рада тебя слышать.

– Я только хотела спросить тебя кое о чем.

Она предугадала мои мысли:

– Нет, то, что вы с моим братом больше не пара, ничего не изменит в наших отношениях. Даже еще лучше: когда я к тебе приеду, ты будешь в полном моем распоряжении!

С Анной всегда кажется, что мы говорили только вчера.

– А, так ты в курсе? Когда он рассказал тебе, что между нами все кончено?

– Ну… месяца два назад.

Меня как громом поразило.

– Два месяца?

– Я ждала, пока ты заговоришь об этом, но не хочу вмешиваться, Фаб. Я люблю и Фреда, и тебя. И не хочу, чтобы это менялось.

– Знаю, но два месяца, Анна! Я только на прошлой неделе узнала!

– Что? Разве не ты его бросила?

– Я? Нет же! Он встретил другую!

– Да ладно!

Анна перешла на крик. Я услышала, как Пэт попросил говорить потише, чтобы не разбудить детей.

– Слушай, ничего не поделаешь. Он ушел, и надо это принять.

– Сукин сын, поверить не могу! Еще и мне соврал!

Меня огорчило, что сестра говорит такое о брате, и одновременно было приятно слышать, как подруга обзывает моего бывшего «сукиным сыном».

– Короче, я тебе писала, что мама оставила нам с Этьеном дом?

– О нет! Опять сошлись ваши дорожки? А твоя мама коварна.

– Ха-ха! Перестань, бывает и похуже. Просто я хотела сказать тебе, что на состояние дома приедет посмотреть Шарль. Он в этом разбирается лучше нас с Этьеном, так что…

– Не понимаю… Я-то какое к этому имею отношение?

– Ну, не знаю, не хочу, чтобы между мной и тобой возникла неловкость, потому что твой бывший приедет нам помочь.

Анна рассмеялась.

– Ой! Мой бывший? Да ты прямо с самого утра в ударе! Ничего серьезного между нами не было. Клетчатые рубашки не в моем вкусе! Мне больше по душе рубашки адвокатов.

Ее парень – адвокат, и она часто говорит мне, каким он ей кажется красивым в адвокатском костюме. Меня это всегда смешит: ей хорошо известно, что для меня ничто не идет в сравнение со старыми джинсами и футболкой.

– Просто хотела твоего благословения.

– Я тебя умоляю, Фаб! Делай с Шарлем все, что захочешь! К тому же он чертовски хороший парень. Да еще и такой красавчик!

Два последних слова она произнесла шепотом.

– Не сваливай все в кучу. Он просто приедет посмотреть на дом. И потом, я совсем не готова снова кому-то довериться.

– Сейчас скажу тебе дикую вещь: для тебя и Фреда это наилучший исход. Помнишь, ты говорила, что он дулся на тебя целыми днями, делал вид, что тебя не существует? Эти отношения слишком затянулись, Фаб.

– Знаю, но это же не причина два месяца за моей спиной… траходром устраивать.

Мы засмеялись, и ничего лучше сделать не могли бы, учитывая предмет разговора.

– Мне не хватает твоих шуток. Ладно, отключайся. Это же межгород, ты разоришься. И перестань волноваться: между Шарлем и мной ничего такого не было. Удачи! Люблю тебя!

– И я тебя.

Этьен заждался меня – он стоял прислонившись к машине и скрестив руки. Жюли пошла прогуляться по берегу реки. Подойдя к машине, я посмотрелась в стекло и вытерла слегка потекшую тушь.

– Не слишком ли много звонков для субботнего утра? Может, тебе нанять менеджера?

Этьен уже несколько лет не занимался моей карьерой художника, но никак не хотел смириться с тем, что больше не может похвастаться титулом менеджера. Наверняка это была попытка рассмешить меня, но я сделала вид, что не слышу.

– К нам приедет Шарль, он расскажет о состоянии дома поконкретнее.

– Круто! Я больше не буду одним мужиком на всех.

– Да, жаль, что его тут вчера не было. У него же ручищи лесоруба – помог бы тебе превратить Марселя в лепешку.

Этьен в отчаянии вознес руки к небу. Глядя на него, я рассмеялась.

– Какая же ты зануда!

Вдалеке послышался крик Жюли:

– Этьен! Фабьена! Идите сюда!

Это глупо, но я впервые в жизни заметила, как схожи наши имена. Мы побежали к берегу реки, там Жюли указывала на что-то в воде.

– Смотрите!

В нескольких метрах от берега плавала бутылка. Этьена это, похоже, не особо впечатлило.

– Ну бутылка, и что?

Жюли толкнула его локтем.

– Присмотрись! Там внутри лист бумаги!

Не знаю, чего мы ждали, прежде чем полезть за бутылкой, но какое-то время все трое наблюдали за тем, как она кружится в воде. Большая волна подтолкнула ее к нам, и я, нагнувшись, выловила ее. Этьену, которому еще секунду назад было абсолютно наплевать на бутылку, теперь не терпелось ее открыть.

Это и вправду был свернутый лист бумаги в бутылке из-под вина. Мы сели на землю, как трое детей перед сокровищем, и я изо всех сил потянула пробку. Когда мы перевернули бутылку, бумажный цилиндр застрял в горлышке, и я аккуратно его извлекла. Это был длинный, плотно свернутый лист.

– Серьезно?! – воскликнула Жюли. – Знала бы, оставила бы ее в воде. Очень надо читать оскорбления с утра пораньше!

Этьен заключил ее в объятия и сказал:

– А ты думала, там выигрышные номера лотереи? Дети баловались, и все. Когда мы с Фабьеной были маленькими, делали вещи и похуже.

Я порылась в сумке в поисках карандаша. Перевернув лист, написала на обороте:

Жюли взяла лист и прочитала мой ответ.

– Что? Какое сокровище?

– Его нет. Просто чтобы их запутать.

– Странно.

Давно мне этого не говорили. Я машинально закатила глаза.

С полчаса мы гуляли вдоль берега реки, собирая ракушки и камни. Мне не хватило карманов, чтобы унести всю добычу, но оставить ее было даже приятно. Я подумала: повезло этой красоте – провести жизнь возле воды.

Мы вернулись к дуплексу, и Этьен припарковал машину у входа. Для меня это было символическое действие – мы как бы официально уведомили соседей, кто теперь владелец.

Здание смотрелось великолепно, солнечные лучи падали на жестяную крышу, и были заметны все дефекты фасада. Белая краска облупилась, окна кое-где треснули, крыльцо угрожало не выдержать еще одной зимы без ремонта, клумбам перед домом не хватало ухода и тюльпанов.

У меня была тысяча причин радостно избавиться от маминого наследства, но я не могла представить, что откажусь от дома. Какой безумец сделал бы это?

Хоть я и знала, что «Лунный круг» нес в себе негативную энергию, атмосфера в доме казалась другой. Да, там было грязно и пусто, но я знала: если мне помогут, у меня получится сделать из него уютное гнездышко. И все же, подумала я, не мешало бы сжечь несколько аромапалочек шалфея, чтобы очистить место.

Войдя, я открыла все окна. Спертый воздух не хотел просто так исчезать. Я спустилась узнать у Этьена, захватил ли он достаточно сильный освежитель воздуха. Этьен говорил с соседом.

– А, вот как раз и она. Знакомьтесь – Фабьена!

Этьен широко улыбнулся мне. Он знает, каких колоссальных усилий требует от меня поддержание разговора с незнакомцем.

– Добро пожаловать в Сент-Огюст, Фабьена. Я живу здесь уже шестьдесят четыре года! Абориген, как говорится. Приятно видеть по соседству молодых людей!

– А вы?..

– Фернан!

Я протянула ему руку, думая, что перед этим он наверняка пожал руку Этьену. Ладонь его была холодной и шершавой. Я на несколько секунд закрыла глаза, чтобы забыть это прикосновение. Ничего не могу с этим поделать – люблю людей, но, чтобы трогать их, мне надо их хорошо знать.

– Я рассказывал Этьену, что раньше тут была булочная. Очень удобно, каждое утро покупаешь свежий хлеб. Раньше – это когда я ребенком был, то есть давно! Вот сколько ты дала бы мне лет?

Глядя на него, я сморщила нос. Это у меня такой тик, он проявляется, когда я испытываю неловкость. На вид Фернану было шестьдесят с хвостиком. Высокий, худой, с седыми волосами, падающими на лоб и шею. Массивные дымчатые очки от солнца скрывали цвет его глаз, но достаточно было видеть его улыбку, чтобы понять: они у него лукавые. Глядя на его обувь, я тоже улыбнулась: на нем были великолепные красные адидасы с тремя белыми полосками сбоку. Не дожидаясь моего ответа, он подбоченился и, приподнявшись на носках, объявил:

– Мне семьдесят девять лет!

Я не могла оторвать взгляд от адидасов.

– Фернан, я влюбилась в вашу обувь.

Рассмеявшись, он снял очки и нагнулся посмотреть на свои ноги.

– Это благодаря внучке! Она любит водить меня по магазинам. Говорит, я самый крутой дедушка. Сейчас для этого немного нужно, правда? Пара башмаков – и ты крут!

– Вы выглядите безупречно!

– А знаешь, что в этом здании после булочной продавали? Угадай!

Фернану определенно нравились загадки. Обернувшись, я взглянула на дом.

– Тут был ресторан?

Фернан рассмеялся.

– Нет! Если только ты не ешь свои письма.

– Почтовое отделение?

Он был рад, что я догадалась, а я была рада тому, что только что осознала.

– Погодите, выходит, здание расположено в торговой зоне?

Фернан развернулся и направился к своему дому, подняв палец вверх, чтобы мы его подождали.

Этьен взглянул на меня. Мне было непонятно, как истолковать этот взгляд.

– Я сказала что-то неуместное?

– Да нет, Фаб. Только нам-то какая разница, в торговой зоне или нет?

– Просто интересно.

Фернан вернулся в компании женщины.

– Знакомьтесь, это Дениза.

Мысленно я обычно сравниваю людей с фруктами, овощами, животными или предметами. Дениза напоминала грифель, которым пользовались весь учебный год. Когда-то он был длинным, но теперь практически стерся.

Это была миниатюрная пухленькая женщина с невероятно голубыми глазами. Подстриженные словно по линейке рыжие волосы до ушей придавали ей озорной вид. Она подошла ко мне и посмотрела прямо в глаза. Я отсчитала три секунды, прежде чем перевести взгляд. Для меня невыносимо, когда кто-то пялится на меня в упор.

– Этот дуплекс – наполовину коммерческое жилое здание. Это я продала его Дежарденам, когда была агентом по недвижимости!

Она пристально смотрела на нас с Этьеном.

– Ты ее дочь, да? А ты ее сын?

Моя улыбка исчезла, и я нахмурилась.

– Ты дочь бывшей владелицы дома?

Я бросила взгляд на Этьена, не зная, надо ли отвечать.

– Как-то вечером твоя мама постучала к нам в дверь.

Я со страхом ожидала продолжения.

– Мы знали, что она была членом «Лунного круга», но я ее не боялась. Не так, как Марселя… У нее были большие серые глаза, такие добрые. Уж я-то умею отличать хороших людей. Она попросила позвонить по телефону. Я провела ее в гостиную и вернулась на кухню. Ну и, конечно, чуток подслушала разговор…

– Ох, Дениза!

Фернан поднял очки на лоб. Он выглядел обескураженным тем, что его жена сплетничает. Обескураженным, смущенным или пристыженным. Жена, смеясь, ущипнула его за плечо.

– Перестань! Ты тоже ее слушал, ты такой же проныра, как и я.

Мы посмеялись, и Дениза продолжила:

– Я слышала, как она говорила, что соскучилась по осени в Дэмоне. Она просила человека на том конце провода приехать за ней, когда стемнеет, чтобы Марсель не увидел, как она уезжает. Мне стало жаль ее. Я разогрела суп и налила ей тарелку. Когда она положила трубку, я предложила ей сесть и поесть. Бедняжка, она была кожа да кости!

– Дениза!

Фернан бросил на жену выразительный взгляд.

– Хватит тебе… Ребятам необязательно знать все детали.

– Она была больна, Фернан, ты сам ее видел! Не могу же я сказать им, что она была кровь с молоком! Неожиданно для меня ваша мама заговорила о вас двоих. Красивый темноволосый парень, высокий, и красивая румяная брюнетка, ростом пониже. Это вы, я уверена.

Этьен хотел сказать, что он не совсем сын, но Дениза перебила.

– Ты ее мальчик.

У всех глаза были на мокром месте.

– Знаете, я всю ночь не спала после того, как она пошла обратно домой с Марселем. Я все высматривала из окна, приедет ли за ней тот человек, которому она звонила. На второй вечер я услышала, как напротив нас припарковался автомобиль. Похожий на этот.

Она указала пальцем на машину Этьена.

– Да, это я за ней приезжал.

Довольная собой, Дениза повернулась к мужу.

– Видишь, Фернан, я разбираюсь в автомобилях! На следующий день мы поехали навестить нашу Леа – она живет в паре городков отсюда. Когда мы вернулись вечером, в дуплексе полиция надевала на Марселя наручники. По слухам, он пришел в ярость, узнав, что Жизель уехала. Выбросил во двор все, что было в доме, прямо на мешки с мусором, и угрожал смертью кому-то из членов секты. Мне так соседи сказали. Правда это или нет – кто знает. Может, его сердце было разбито?

В этот момент нас заставил подпрыгнуть сигнал подъезжающего внедорожника. Взглянув на меня, Этьен проворчал:

– Улыбаешься, потому что это он сигналит!

– Не встречать же его постной миной…

Шарль вылез из своего пикапа. Я всегда удивляюсь тому, какой он огромный. На нем были старые джинсы, бежевые рабочие сапоги и черная футболка с белой надписью «Lighthouse»^[10] – так называется моя любимая песня Патрика Уотсона. Бросив взгляд на телефон, я подумала, что сюда трудновато добраться за полтора часа.

– Ты что, ехал со скоростью двести километров в час?

– Скажем так, я был уже на полпути, когда остановился позвонить тебе. О-о! Симпатичный дуплекс!

Фернан и Дениза попрощались с нами, сказав, что в Сент-Огюсте нам всегда рады. Пожав руку Шарлю, Этьен как будто вспомнил, что у него есть девушка, и пошел посмотреть, как продвигается уборка дома.

– Хорошо доехал?

– Да, тут совсем рядом, к тому же вид по дороге отличный, река прямо перед носом.

Глядя на дом, он потянулся.

– Проблем с продажей не будет. К тому же он как раз напротив реки. Черт, как же красиво! Но давай я сначала покажу тебе клинику, которую построил? Это в пяти или десяти минутах отсюда на машине.

– Давай, конечно.

Я пошла предупредить Этьена и Жюли, что мы вернемся через полчаса.

– Без проблем, можете не торопиться! Мы с Жюли пойдем перекусим в местной забегаловке.

Усаживаясь в пикап Шарля, я быстро огляделась. С моей стороны лежали три диска. Ему нравились:

● Патрик Уотсон,

● The Barr Brothers,

● Foo Fighters.

На передней панели лежала пачка жевательной резинки, в подстаканнике торчал большой стакан кофе, у моих ног валялся журнал о рыбалке.

– Извини, тут бардак, да?

– Вовсе нет. Видел бы ты мою машину, у меня на заднем сиденье свалена половина моего гардероба.

– Это для чего?

– Никогда не знаю, что надеть…

Шарль рассмеялся. Я наблюдала, как мелькают вдоль дороги дома. Казалось, будто все население Сент-Огюста разом вышло на улицу. Дети играли у воды, родители сидели неподалеку, за столами для пикника. Я насчитала шесть домовладельцев, стригущих газон, и двадцать один человек гулял по Главной улице.

Мне вспомнились слова Денизы о маме: «кожа да кости». Я гадала, долго ли она решалась позвонить Этьену. Возможно, она уже пробовала уехать раньше. Возможно, Марсель проявлял к ней жестокость.

– Красиво, правда? Я влюбился в это место, как только впервые сюда приехал.

– Я точь-в-точь то же самое сказала Этьену и Жюли…

Когда мы остановились напротив клиники, я не удержалась и воскликнула:

– Ого!

Теперь было понятно, что имел в виду Жослен, когда говорил, что туристы принимают клинику за отель. Терраса действительно как в bed & breakfast^[11].

У меня зазвонил телефон – как всегда, звоном церковных колоколов. Шарль расхохотался.

– Вот это рингтон, за ним явно какая-то история!

Я бы тоже засмеялась, если бы на экране высветился чей угодно номер, только не Фреда.

– Алло?

Тишина. Точнее, шуршание, будто он шел с телефоном в кармане. Подождав несколько секунд, я сбросила вызов.

– Наверное, ошиблись, молчат.

Шарль вынул ключ зажигания, отстегнул ремень и сказал:

– Идем, хочу кое с кем тебя познакомить.

13 июня 1999 года, или Делай как Мари-Жозе

Конец учебного года ощущался во всем. Июнь выдался необычно жаркий, и всеобщее бурление в школе накаляло и без того перегретый воздух. Как обычно, в последние недели непоседы становились еще неугомоннее, и напрасно учителя твердили, что готовят нас к экзаменам, – атмосфера в классах была довольно-таки расслабленная.

Учительница фотографии разрешила нам побродить по территории школы с камерой на шее и поснимать при естественном свете. Работу победителя обещали вставить в рамку и повесить на входе в школу. Многим было наплевать на приз, но мне казалось, что это круто. Я чувствовала себя на задании и хотела сделать бессмертный кадр – такой, что принесет мне победу. Выйдя, я увидела Симона, он курил косяк у дверей. В синем джемпере под цвет глаз он показался мне невероятно красивым. Я смущенно подошла к нему.

– Ты не на математике?

– У меня годовая оценка 97 %, можно и прогулять. А ты что тут делаешь?

– Я на уроке Жинет, она разрешила нам выйти во двор. Можно тебя сфотографировать? Возле дерева классно получится.

– Что? Отвали…

И он выдохнул дым мне в лицо. Я подумала, не зашла ли я слишком далеко. Может, он тоже стеснительный. Надо сказать ему хоть что-нибудь, и по ответу станет понятно, изменилась у него интонация или нет.

– Сегодня пять месяцев, как мы вместе, помнишь? Встречаемся у тебя после школы?

– Ну да.

Симон, с которым я познакомилась в январе, уже давно замерз насмерть где-то на обочине трассы. Наши отношения держались только благодаря мне. Он не делал ни малейших попыток доказать мне свои чувства, не считая того, что иногда просил с ним переспать. В такие моменты ко мне возвращался прежний Симон. Однажды вечером, когда мы смотрели телик у него в подвале, он окончательно потерял терпение. Я соображала недостаточно быстро для него.

– Долго мы еще будем ждать? Ты хочешь со мной заниматься любовью или нет?

– Нет.

Он поднялся наверх, в кухню, и я ждала его полчаса.

Я думала, он готовит нам поесть, но, когда устала ждать и поднялась к нему, он сидел на диване в гостиной и вел себя так, словно я невидимка. Я ушла домой в слезах, не понимая, что сделала плохого – просто сказала нет.

Хоть он был и не в моем вкусе, хоть я первая удивлялась, что влюбилась в такого, все же я мысленно обвела дату на календаре, когда скажу ему да. Осознав, что наша пятимесячная годовщина выпадает на пятницу, 13-е, я засомневалась, но решила, что, вопреки распространенному мнению, мне это принесет удачу.

После школы я подошла к его шкафчику. Он был с друзьями. Я извинилась, зная, что он не любит смешивать роман и дружбу. Девушка – это после школы. Когда мы встречались в коридоре, никто бы и не подумал, что мы пара. Как-то я спросила, стыдится ли он меня, и он ответил, что нет. Я поверила. Зачем ему обманывать? Мне часто бывало трудно расшифровать его выражение лица, особенно когда он был под кайфом: его черты как будто застывали.

Прозвенел звонок, и я поспешила домой принять душ. Выбрала самые красивые расклешенные вельветовые брюки и синюю рубашку в белый цветочек. Увидев меня, мама сделала гримасу.

– Мы что, в семидесятых? Молодежь сейчас так не одевается! Клеш… черт, ну и видок! Неужели я сама такое носила.

Я же чувствовала себя красавицей. У меня были длинные волосы до пояса и куча бус вокруг шеи, но не было особого стиля, я просто надевала то, что хотела и когда хотела. Несмотря на то что я еще не знала о своем аутизме и все бы отдала, чтобы почувствовать себя частью компании, как другие подростки, в плане волос и одежды, как ни странно, я всегда поступала по-своему.

Набрав в бутылку воды, я сказала маме:

– Я к Симону.

– Ты ужинаешь не дома?

– Нет, мы сегодня празднуем наши пять месяцев, пойдем в ресторан!

Мама крепко меня обняла.

– Ты прекрасна.

Поставив бутылку, я закружилась, напевая «Aquarius/Let the Sunshine In»^[12], подняв пальцы в знаке мира и стараясь размахивать расклешенными штанинами.

– Как тебе, похоже на семидесятые?

Она смеялась, закрываясь рукой:

– Ну где еще такую взять…

Обычно я предпочитала ходить пешком, но в тот раз решила поехать к Симону на велике. Он жил по ту сторону железной дороги, и я боялась возвращаться вечером одна. Эта местность всегда была плохо освещена. Я не слишком умело крутила педали, но все же решила, что, если уж придется драпать, на колесах будет проще, чем на своих двоих.

Приехав к Симону, я увидела, что машины его родителей нет. Это была редкость – они оба работали из дома и обожали ходить пешком, даже в магазин. Не успела я позвонить в дверь, как Симон уже открыл.

– Долго же ты добиралась, я заждался…

От него приятно пахло. Очевидно, он тоже недавно принял душ, волосы еще не высохли. Взяв мою сумку и положив ее на диван, он повел меня в свою комнату, к большому зеркалу, и встал за спиной.

– Посмотри, какая ты красивая.

Что-то в его тоне изменилось.

– Спасибо… Твои родители не дома?

– Только что уехали на все выходные играть в гольф. Дом в моем полном распоряжении. Завтра устраиваю вечеринку.

– Круто! Габриель и Алиса знают?

– Естественно, все знают. Это же вечеринка в честь каникул.

Я хотела спросить у него, почему я до сих пор не в курсе, но он потянул меня на кровать, и, повалившись на нее, мы оказались совсем близко друг к другу. Нам было хорошо – мы тесно прижимались и говорили о том, как быстро прошли эти пять месяцев. Развернувшись, я поцеловала его. Хоть мы и не впервые были так близко, у меня всегда захватывало дух от волнения.

Симон ласково отстранил меня и потащил к себе под одеяло. Я сделала глубокий вдох – тихо, чтобы он не подумал, будто я вздыхаю. Он не должен был догадаться, что на самом деле я вовсе не горю желанием переходить к следующему этапу. Я намеревалась доказать ему, что люблю его и он мне дорог. Пока мы целовались, он стянул с меня рубашку. Удивительно, как ловко он одной рукой сдернул бюстгальтер – лично я с этой застежкой каждый вечер мучалась.

Сердце мое колотилось. Его руки так и рыскали повсюду, я даже не успевала понять, где именно он меня трогает и каким будет его следующее движение. Все происходило слишком быстро, и я чувствовала себя неуклюжей. Несколько раз я цепляла его коленкой и извинялась. Он остался в одних трусах, и его эрекция заполнила все пространство между нами. Я мысленно повторяла себе, что у меня нет выбора и настало время идти до конца.

– У тебя есть все, что надо?

Я так сильно смущалась, что была просто не в состоянии произнести слово «презерватив».

Симон на миг остановился, сунул руку под подушку и достал черный квадратный пакетик. Немного успокаивало то, что это первый раз и для меня, и для него, и у нас останутся одинаковые воспоминания.

Мне хотелось выключить яркое солнце, заливавшее комнату, почувствовать наши тела, не видя их. Я попыталась закрыться простыней. Симон разорвал пакетик, и в ожидании предстоящего я закрыла глаза. Он попросил меня лечь на спину, и в этот самый момент я пожалела. Боль от его проникновения и его стоны, похожие на рычание, парализовали меня.

– Встань на четвереньки.

Я быстро села, прикрывая грудь подушкой.

– Что?

– Встань на четвереньки!

Но зачем? Мы что, животные? Мы же занимаемся любовью, нет? Или я пропустила какой-то урок по половому воспитанию? Пока я соображала, он проронил:

– Так делает Мари-Жозе.

Удар пришелся мне в самое сердце. В нашем классе только одна Мари-Жозе, и когда мы переодевались перед уроком плавания, она всегда хвасталась, что переспала со всеми самыми красивыми парнями из старших классов. Девочки пытались вытянуть из нее информацию, но каждый раз она давала расплывчатые ответы и говорила, что это личное.

До сих пор не знаю почему, но я сделала как Мари-Жозе.

К семи вечера мы были в Lanctôt – самом популярном ресторане в городе. Симон сидел напротив меня, и настроение у него было отвратительное. Я старалась его как-то рассмешить, но безуспешно – он сидел с кислой физиономией, потому что не мог дозвониться до Ти-Джо, своего поставщика травки. Я пыталась забыть, что́ только что произошло у него дома, забыть, что до меня он уже спал с кем-то другим, забыть о боли, которую чувствовала при сидении, забыть чувство стыда.

В груди пекло, и я ждала, когда этот огонь остынет, наблюдая за входящими в ресторан людьми. Симон молчал. Какая-то высокая женщина, входя в ресторан, споткнулась о ковер: муж чудом ее удержал, чтобы она не распласталась во весь рост. Наши с ней взгляды пересеклись, и мы прыснули со смеху. Женщина дала мне понять, что все окей. Видя только половину сцены, Симон решил, что я смеюсь над ней. Он посмотрел на меня и процедил:

– Конченая дура.

Мне хотелось бы сказать вам, что я схватила горяченную тарелку с едой и швырнула ему прямо в рожу, обругала его сволочью, посмотрела ему прямо в глаза и сказала, что между нами все кончено, потому что я достойна лучшего, чем ты, урод, жалкий наркоман и манипулятор, – но мне было всего семнадцать. Самоуважение я обрела позже.

Я посмотрела на него, закусив губу, будто провинилась, воткнула вилку в картофель под соусом и стала есть, обжигая нёбо.

Тем вечером я вернулась домой пешком, везя велик рядом. Я даже не боялась, что ко мне могут пристать. У меня было только одно желание – пусть завтра Принцесса секса явится на вечеринку. Нужно кое-что прояснить.

Все 128 поз «Камасутры»

Выйдя из машины, я последовала за Шарлем к построенной им клинике. Когда он сказал, что хочет меня с кем-то познакомить, я тут же напряглась. Планы на день и без того уже изменились – мне пришлось считать все, что попадалось по дороге, чтобы как-то сосредоточиться, а это неожиданное заявление только добавило беспокойства. Это совершенно точно были самые напряженные сутки за долгое время:

● трехчасовая поездка от моего маяка,

● знакомство с домом,

● знакомство с Жосленом из магазина,

● встреча и драка с Марселем,

● знакомство с Фернаном и Денизой,

● рассказ Анны о том, что Фред встречался с другой женщиной дольше, чем я думала.

В попытке за что-то уцепиться я взяла Шарля под руку. Он остановился и взглянул на меня.

– Что такое? Ты белая как полотно.

– Надеюсь, хорошего качества.

У меня и вправду кружилась голова. Я едва успела услышать его громкий смех, и тут у меня засвистело в ушах. Я закрыла глаза.

– Понятно, так не пойдет… Держись-ка за меня.

Несколько секунд спустя Шарль вошел в двери клиники, держа меня на руках. Мне было очень стыдно: все на нас смотрели.

– Все нормально, Шарль. Я могу идти сама, просто чуть-чуть устала.

Я пыталась убедить его, что сумею держаться на ногах, но он как будто меня не слышал, хотя мы никогда еще не были так близко друг к другу чисто физически…

Мы подошли к секретарше. Не отпуская меня, Шарль спросил:

– Марилин, можно увидеться с Антуаном?

Она встала и направилась к одному из кабинетов, из которого вскоре вышел высокий мужчина такого же телосложения, что и Шарль.

– Фабьена, знакомься, мой брат Антуан. Антуан, знакомься… зна…

– Идите за мной.

Мы последовали за Антуаном в его кабинет, где меня наконец уложили на кушетку для осмотра.

– У меня просто слегка закружилась голова. Ничего страшного.

Я заметила, как Шарль подмигнул брату. Я не поняла, что он хотел ему этим сказать, но Антуан подошел и надел мне на руку манжету тонометра.

– С вами такое не впервые?

Я собиралась ответить, но он знаком велел мне подождать, пока послушает мое сердце.

– Давление восемьдесят шесть на шестьдесят восемь, слишком низкое.

– У меня всегда такое. Это плохо?

– Лучше так, чем высокое, это уж точно. Вы ели в последние несколько часов?

Они оба смотрели на меня, ожидая ответа.

– Мы еще не обедали, нет.

– Хорошо, но вы завтракали?

Я закусила губу, словно меня застукали за чем-то плохим.

– Нет.

В ресторане я только выпила кофе. Антуан нахмурил брови.

– Ужинали вчера вечером?

– Немного картошки фри…

Он посмотрел на часы, записывая что-то в моей новой медицинской карте.

– Думаю, от картошки фри не осталось ни следа. Вам надо поесть.

Пытаясь его успокоить, Шарль сказал:

– Я просто хотел показать ей клинику, а потом мы собирались идти ужи… уж…

Я не осмеливалась посмотреть на него. Никогда не замечала, чтобы он заикался.

– Ну же, черт! Я это скажу! Мы собирались идти ужинать!

Братья рассмеялись. Антуан похлопал Шарля по спине.

– Теперь узнаю тебя, мой Шарли!

– Я начинаю заикаться, только когда вижу тебя. Ты слишком умный, я чувствую себя мелким на твоем фоне.

Все еще сидя на кушетке, я смеялась, глядя на них.

– Сходите поешьте! – повторил Антуан.

Мы так и поступили. У Шарля в пикапе было столько всего, что можно бы накормить весь персонал клиники:

● багет с ветчиной и сливочным маслом,

● листья салата,

● сыр,

● газированная вода,

● чипсы,

● печенье,

● фрукты.

– Сам-то я ничего не приготовил, просто заскочил в небольшое придорожное кафе.

Может быть, он уточнил это, потому что я привыкла, что Фред готовил все сам?

– Отлично. Я бы тоже так сделала.

Мы уселись на старое покрывало в кузове пикапа. Я проголодалась сильнее, чем думала, и за рекордное время уплела салат. Он протянул мне багет с ветчиной.

– Тебе надо бы съесть сэндвич. В салате нет белка.

Я взяла багет и, прежде чем откусить, спросила:

– Помнишь, что ты сказал мне за маяком?

– Помню, говорил тебе, что у меня тоже был непростой период. Ты об этом?

– Да. А еще тебе было стыдно, что в период депрессии ты не мог работать в лесу с братьями. Сколько у тебя братьев?

Шарль, который в этот момент жевал сэндвич, подставил ко рту кулак, чтобы проглотить кусок. Думаю, он боялся подавиться со смеху.

– Выходит, с памятью у тебя проблем нет!

Я решила поразить его окончательно.

– Хочешь, даже расскажу тебе, во что ты был тогда одет? Красно-синяя клетчатая рубашка, черная шапка, видавшие виды джинсы и бежевые рабочие сапоги, такие же, как сейчас на тебе.

Он смотрел на меня не мигая. Теперь рассмеялась я.

– Я не виновата, что все запоминаю. У меня в мозгу отпечатываются даже самые незначительные вещи.

– Можно я тебя проверю?

– Конечно.

Мы посмотрели друг на друга, прищурясь, как два ковбоя на дуэли, готовые выхватить оружие и сразиться.

– Что я делал во время нашей с тобой второй встречи?

– Я возвращалась из парикмахерской, Анна встретила тебя в булочной, вы сидели и разговаривали у нас на кухне. Я показала вам свою новую челку. На тебе была зеленая рубашка цвета леса и часы на левом запястье.

Он рассмеялся.

– Как ты это делаешь?

– Может, как-нибудь расскажу…

Это единственное, что я смогла придумать, чтобы тут же не выдать ему правду об аутизме. Глупость, потому что обычно я этого не скрываю, но я сознавала, что наши с Шарлем отношения могут измениться, как только я объявлю ему о своей особенности. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы он не знал этого обо мне как можно дольше.

– Итак, твои братья. Сколько их?

– У меня их три: Алексис и Максим работают со мной. У нас своя строительная компания, мы занимаемся жилыми и торговыми зданиями. А Антуан – это старший из троих, он уже семь лет работает здесь врачом. Других двоих ты не видела, но мы все ростом шесть с лишним футов и одинакового телосложения.

– Это правда, вы с Антуаном похожи.

Снова зазвонили церковные колокола. Шарль засмеялся, как и в прошлый раз. Я поднялась, чтобы вытащить телефон из кармана, и показала ему имя на экране, прежде чем ответить.

– Алло?

– Фаб, можно с тобой поговорить?

– Ты мне звонил сегодня и повесил трубку?

– Да, не знаю, что случилось.

Шарль дал знак, что пойдет прогуляться по пляжу.

– Окей, хорошо… И что?

– Могу подъехать к маяку, так будет проще, чем по телефону.

– Я не дома.

– Где ты?

– Фред, что такое?

Некоторое время мы оба слушали тишину. Я даже подумала, что он отключился.

– Фред?

– Я соскучился.

Я ожидала чего угодно, только не этого. Снова сев, я смотрела на реку из кузова пикапа.

– Моя бабушка всегда говорила, что скучать хорошо, это развивает воображение. А от себя я добавлю, что в «Камасутре» есть сто двадцать восемь поз, которые ты можешь попробовать со своей новой девушкой. Честное слово, не заметишь, как пролетит время, если, конечно, у тебя судороги не начнутся.

– Я соскучился по тебе, по твоим шуткам. Мне не хватает твоей странности, Фаб.

– Может, я и особенная, но это были не шутки.

Нажав на красную кнопку, я положила телефон обратно в карман. Cтранно, я совсем не обрадовалась тому, что он соскучился. В то утро, когда я узнала, что Фридрих встретил другую, он словно топором перерубил мое доверие к нему. Даже если бы я захотела, то не смогла бы слепить куски воедино и продолжать делать вид, будто ничего не было. Чтобы справиться с таким, нужна сила, а у нашей пары ее не было. Увидев Шарля, сидящего на бревне у воды, я подвернула штанины, чтобы не намочить, и подошла к нему.

– Он соскучился?

Я пристально посмотрела на него.

– Как ты догадался?

– Это как ты со своим талантом все помнить – может, как-нибудь расскажу…

Я улыбнулась, глядя на проплывающее вдалеке судно.

– Как ты получил контракт с клиникой?

– Мой отец жил в Монреале, но всегда хотел переехать и работать в деревне. Он купил старую клинику и два года спустя решил ее расширить – для всех пациентов не хватало места. Сразу и не скажешь, но в Сент-Огюсте много жителей. Я был рад поработать несколько месяцев в местечке с такими чудесными видами. Но есть и еще один большой проект, он готовился уже несколько лет, потому сегодня я здесь. Ты себя достаточно хорошо чувствуешь? Я бы показал тебе это место, а потом поедем осматривать твой дом.

– Конечно, после обеда мне стало лучше. Спасибо.

Когда мы поднимались, у меня завибрировал карман. Лишь бы не Фред: пока мне больше нечего было ему сказать.

Пришло сообщение от Этьена:

Я воскликнула:

– О нет!

– Слишком соскучился?

– Нет, это не Фридрих, а Этьен, говорит, они возвращаются в Монреаль.

– Прямо сейчас?

– Кажется, да…

– Хочешь вернуться со мной вечером?

Это ломало все мои планы. Чертовы планы, которые никогда не приносят пользы, а только вечно нарушаются и отравляют мне жизнь. Шарль смотрел на меня, засунув руки в карманы.

– Все в порядке?

Я села обратно на бревно, зарывшись носками ботинок в песок. Это было сильнее меня: потеряв способность сопротивляться, я закрылась руками и замолчала. Я должна была заново переписать свои выходные. В таких случаях мне на голову всякий раз как будто падает картонная коробка с тремя отверстиями – для глаз и для носа. Для рта отверстия не бывает. На некоторое время я просто вываливаюсь из реальности. Мне было стыдно вести себя так при нем. Не дождавшись ответа, Этьен снова написал.

Шарль стоял рядом со мной в ожидании моего решения.

– Я вернусь с тобой, да.

Как минимум десять минут мы провели в молчании, наблюдая за бегающими перед нами чайками.

– С тобой все хорошо?

Медленно подняв голову, я не смогла удержаться и рассмеялась. Таким жутким смехом, о котором сразу жалеешь, как только сам его услышишь.

– Какой же ты высокий…

Сидя перед ним, стоящим в полный рост, я чувствовала себя муравьем. Словно не расслышав моих слов, Шарль сказал:

– А знаешь, что странно? Когда мы впервые встретились, я вырубил твой электрический щиток, чтобы в маяке выключился свет, и вечеринка закончилась.

Подняв брови, я ждала продолжения.

– Сейчас мне кажется, что, даже если я выключу свет, будет все так же светло.

Я позволила мозгу несколько секунд побуксовать и признала поражение:

– Не понимаю…

14 июня 1997 года: звезда вечеринки

Вернувшись домой тем вечером, я удивилась, что мама не задает обычных вопросов, как все прошло. Когда я появилась в столовой, она только спросила, хочу ли я яблочного пирога.

Я пожала плечами. У меня до сих пор стояла поперек горла картошка. Она поднялась и сунула пирог в микроволновку. Я села на кухонную стойку, думая об Алисе и Габриеле.

Мне было интересно, как это происходит у них, когда они спят друг с другом. Мы никогда об этом не говорили – не то чтобы случая не было, просто я слишком стеснялась. Они встречались с конца прошлого года, явно у нее куда больше опыта, чем у меня.

Мама шаркала тапками по кафельной плитке. Вот звук, который раздражает меня всегда – трение подошв об пол или асфальт.

– Шарик мороженого положить?

– Все нормально, мам? Если что, трением тапок об пол огня не добудешь.

Она застыла между холодильником и стойкой с пирогом в руках. В розовом фартуке с сердечками и черной шапочке она казалась мне очень красивой.

– Фабьена, мне пятьдесят.

– А мне семнадцать, мама.

Я думала, она шутит, но нет. Ее губы сжались в прямую линию.

– Я слишком молода, чтобы быть вдовой.

– То есть лучше быть старой вдовой?

– Лучше быть с кем-то. Тетушка Клэр хочет познакомить меня с одним мужчиной с работы.

– Окей.

Я не знала, что сказать. Да и что тут скажешь. Съев пирог, я пошла в душ на сорок восемь минут. Я терла кожу в самых потайных местах, чтобы смыть всякую связь с Мари-Жозе. Даже смотрясь в запотевшее зеркало, я еще чувствовала на себе грязь.

Придя в свою комнату, я стала искать Бубу́. Перевернула постель вверх тормашками, поискала под кроватью. Он был нужен мне, причем немедленно. Я бегом спустилась в прачечную и заметила в корзине его голубой мех между моей футболкой с группой Tragically Hip и маминым халатом.

– Мама?!

Я знала, что она сидит за стенкой в своей швейной мастерской, но все равно заорала. Почти мгновенно она появилась в дверях.

– Да в чем дело? Ты что так кричишь?

– Зачем ты бросила Бубу в грязное белье?

– Вообще-то могла бы спасибо сказать, что в твоей комнате убрали, а не орать.

– Ты же знаешь, я его только днем купаю!

Мама поджала губы, плохо скрывая улыбку.

– Тебе семнадцать лет, милая. В четыре-пять лет это было забавно, но засыпать с игрушечной обезьяной сейчас… Ты видела хоть одну игрушку в комнате Алисы?

– Нет, и что?!

Я бы хотела солгать ей, что кровать Алисы завалена детскими игрушками, но у нее их правда не было. Если бы тогда мы знали, что я аутистка, этого разговора не было бы. Я бы просто вытащила Бубу из корзины, сказала себе, что мама не понимает, а для меня это нормально – испытывать гипертрофированную привязанность к некоторым предметам, которые дают мне чувство безопасности. Я бы не придала этому случаю особого значения. Но в тот момент я сама не могла понять, почему так сильно привязана к старому комку голубого меха и, самое главное, почему так расстраиваюсь от одной мысли, что проведу без него ночь.

– Видишь, у твоей подруги игрушек нет. Вот и тебе они не нужны!

– Кому-то нужны мужчины, а кому-то обезьяны.

Открыв дверцу стиральной машины, я положила туда все, что было в корзине, и засыпала стиральный порошок. Мама уже подняла вверх палец – обычно за этим следовала фраза «повежливей, Фабьена Дюбуа», но на этот раз она не произнесла ни слова и вернулась к шитью.

Я села на стиральную машину, ожидая окончания цикла. Посмотрела на часы – десять минут одиннадцатого. Поздно, чтобы звонить Алисе, но у нас был уговор: если одна из нас хочет поболтать, надо позвонить, подождать один гудок и положить трубку. Это наш знак. В гостиной цокольного этажа был телефон, но я не хотела, чтобы мама все слышала. Я взбежала по лестнице, взяла телефон из кухни, протянула провод до своей комнаты и сделала все как договаривались. Алиса перезвонила через минуту.

– Алло?

На другом конце ничего не было слышно.

– Алиса?

Трижды всхлипнув, Алиса прошептала:

– Ты знала? Ты из-за этого звонишь?

Я ничего не понимала.

– Знала что? Я тебе позвонила, чтобы рассказать о вечере с Симоном…

– Габриель меня бросил.

Стоя посреди комнаты, я вытаращила глаза.

– Когда?

– Прямо сейчас! Я только что положила трубку.

– Почему он решил расстаться?

Она не ответила. Я слушала ее плач четыре минуты сорок две секунды. Это было долго.

– Да блин, Алиса, колись!

Услышав собственные слова, я пообещала себе больше не произносить эту дурацкую фразу. Меня же не Алиса взбесила, а Габриель. Между рыданиями она прошептала:

– Потому что я не хотела с ним спать…

– Вы что, никогда этого не делали?!

– Говори потише, Фабьена, твоя мама услышит! Нет, не делали.

Я застыла на месте, чувствуя себя преданной, хотя на то не было никаких оснований.

– Завтра надо идти на вечеринку к Симону.

– С ума сошла? Я туда не пойду!

– Алиса. Точно тебе говорю, надо идти.

Я положила трубку и повертелась вокруг собственной оси, чтоб�

Переводчик Анна Баншро

Редактор Елизавета Чебучева

Главный редактор Яна Грецова

Заместитель главного редактора Дарья Петушкова

Руководитель проекта Анна Деркач

Арт-директор Юрий Буга

Дизайнер Денис Изотов

Корректоры Ольга Улантикова, Анна Кондратова

Верстка Александр Абрамов

Иллюстрация на обложке Амели Монплезир

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля DesignWorkout^®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2021, Éditions Hurtubise inc.

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

* * *

Моим дочерям…

Это великое приключение – быть собой.

Симона де Бовуар

Вы когда-нибудь выступали с речью на похоронах?

Множество заплаканных глаз уставились на меня, ожидая, что я сломаюсь. Словно выискивали во мне слабые места: дрогнет ли голос, станет ли слово поперек горла… Никому бы не пожелала оказаться на моем месте, особенно учитывая, что́ мне предстояло произнести.

Я прокашлялась и дважды постучала по микрофону. Воцарилась полная тишина. Битком набитая церковь вмиг онемела. Мое молчание слегка затянулось, напряжение нарастало, и Фридрих, сидевший в первом ряду, бросил на меня красноречивый взгляд, давая понять, что пора бы мне заговорить.

– Спасибо, что пришли проститься с моей мамой. Перед смертью Брижит попросила меня кое-что вам передать.

Я сделала паузу и посмотрела на распятие, висевшее на стене. Немного поколебавшись, я решила, что мама заслуживала, чтобы ее последняя воля была исполнена.

– Она попросила сказать вам: катитесь к черту.

Последние слова Брижит

Когда мама объявила нам с Этьеном, что решила продать семейный дом и переехать в Сент-Огюст-сюр-Мер, меня это разозлило. У меня в голове сложный пазл, где каждый занимает свое место. Если какие-то фрагменты перемещаются, я встаю на дыбы.

19 мая 2017 года мы втроем сидели в гостиной и паковали коробки.

– Вы же знаете, как я вас люблю!

Этьен поспешил ответить, что это взаимно. А у меня был только один вопрос:

– Почему так далеко?

– Я тебе уже говорила, Фабьена: жизнь так распорядилась.

– Жизнь никогда не играла со мной в агента по недвижимости.

– Это потому, что ты недостаточно открыта. Тебе не хватает гибкости.

Этьен украдкой швырнул в меня скотчем, взглядом призывая не отвечать на мамины слова. Конечно, это был не лучший момент, чтобы проявлять характер, но я наконец-то получила шанс поговорить о том, что мы упорно старались не замечать при каждой встрече.

– Вообще-то я аутистка.

Мама вздохнула.

– Слушай, как там правильно? Ты говорила, у тебя синдром Аспергера. Вот видишь, если бы в прошлом году ты прислушалась к моим словам, то не попала бы в эту клинику. Там диагнозы навешивают, как бирки на одежду. Где это видано – ставить такой диагноз тридцатишестилетней женщине? Мы с твоим отцом уже давно заметили бы, если бы с тобой было что-то не так.

– А, понятно… Не хочешь признавать, что это ваше упущение?

– Посмотри на себя, Фабьена! Ты с нами разговариваешь, смотришь нам в глаза, шутишь. Что не так? Тебе самой не надоело искать проблемы там, где их нет?

– Мама, какого цвета твои дни недели? Мои – белого, персикового, индиго, бирюзового, черного, серого и красного. А еще в моей голове все четыре времени года следуют друг за другом гуськом, а с апреля начинают подниматься по склону. Все дни с понедельника по воскресенье едут в вагонах, и я смотрю на них слева направо. Ты не помнишь, что в моей комнате четверо настенных часов, потому что я помешана на цифрах? Не помнишь, что я полжизни провела зажав уши руками, из-за того что звуки казались мне слишком громкими? И как первые десять лет не желала есть ничего, кроме макарон с ломтиком желтого сыра? Ты и вправду не поняла, что я не такая, как вы все?

Пока я это говорила, мама смотрела на Этьена, но я все равно продолжила.

– Показать тебе заключение комиссии? Ты будешь все отрицать, как и семь лет назад, когда я была в депрессии, но знаешь что? Это расстройство часто сопутствует аутизму! Мне осточертело пытаться влезть в ваши рамки, чтобы вы меня приняли. Мне осточертело жить с этой скрытой инвалидностью. Я не просто существую: теперь я живу! Все эти тридцать шесть лет я притворялась, и ты же не станешь винить меня в том, что наконец я стала собой?

Она закатила глаза.

– Ладно, Фабьена. Давай для начала договоримся, что в каком-то смысле все мы немного аутисты.

Я вскочила на ноги и вышла из комнаты, отбросив в сторону моток скотча.

– У вас между ног не жжет? Ведь у всех нас тоже в каком-то смысле немного гонорея!

Оказавшись на улице, я села на бордюр. Двадцать минут спустя ко мне подошел Этьен.

– Не надо было с ней так, день и без того не из легких.

– Как «так»? Ты ее слышал? Не могу поверить, что моя собственная мать не понимает, что я не такая, как все!

– Забудь. Лучше помоги нам, грузовик приедет через час.

Я последней закрыла за собой дверь нашего семейного дома, все еще испытывая злость из-за недавнего разговора и из-за того, что мать с бухты-барахты решила уехать от нас так далеко.

Она не разрешила нам поехать с ней в Сент-Огюст-сюр-Мер, объяснив, что ее встретят друзья. Мы с Этьеном впервые слышали, что у нее там какие-то знакомые, но поняли, что лучше не задавать лишних вопросов. Когда я возвращалась к себе домой, на маяк, меня не покидало ощущение, что она что-то от нас скрывает.

Следующие месяцы прошли так же, как все предыдущие семь лет. В любую погоду я просыпалась в шесть утра и выходила на пробежку в лес, затем принимала душ, завтракала с моим парнем Фридрихом и шла на работу.

В тридцать лет я случайно оказалась в хосписе под названием Дом «Тропинка». Один из пациентов знал, что я художница, и его последним желанием было, чтобы я написала картину в его комнате. Очутиться наедине с умирающим было страшно, но я исполнила его волю. Так и получилось, что я полюбила это место благодаря Жерару Дюбюку, для которого писала здесь однажды зимним вечером. И я до сих пор очень горжусь этой работой.

Долгое время я занималась всем подряд, предлагала помощь там, где в ней нуждались. С каждым годом я все чаще появлялась на общих собраниях, но больше всего мне нравилось писать перед пациентами.

Одним октябрьским вечером, во вторник, я работала в Доме, когда прилетело сообщение от Этьена:

Сначала я попыталась дозвониться Фридриху, чтобы он меня отвез, но постоянно попадала на автоответчик.

Вообще-то я и сама умею водить, но за город выезжаю нечасто. Когда я сказала Лие, что срочно должна ехать, она предложила отвезти меня. Конечно, можно было бы взять такси, но такого рода идеи редко приходят мне в голову. Меня кидает в холодный пот от мысли о том, что придется долго ехать и беседовать с незнакомым человеком в тесном замкнутом пространстве.

В машине я задавалась вопросом, как и почему мама оказалась в нашей больнице, в трех часах езды от ее дома. Что, если она хотела устроить нам сюрприз своим приездом, но попала в аварию? Нет, вряд ли, мама никогда раньше не приезжала нас повидать. Я продолжала ломать голову до тех пор, пока Лия не высадила меня у дверей больницы.

– Припаркуюсь и догоню.

Я вошла и сразу увидела Этьена – он толкал перед собой инвалидную коляску. Его спина не давала разглядеть сидевшую в ней женщину. Мелькнула мысль: «Это не мама…»

Со дня ее переезда мы не виделись пять месяцев. Подойдя ближе, я схватилась рукой за сердце – так она исхудала.

– Мама, как ты здесь оказалась?

Едва я задала этот вопрос, Этьен оглушил меня тремя словами:

– Рак поджелудочной железы.

Я рухнула в оказавшееся рядом кресло. Будь я старым телевизором, сейчас по мне пришлось бы стукнуть, чтобы я снова заработала: у меня пропали и звук, и изображение.

Мама смотрела прямо перед собой. Пациенты рядом с нами замолчали. Заметив в отдалении кофемашину, я пошарила в карманах в поисках мелочи. Добавить к стрессу кофеин – не лучшая идея, но надо было срочно на что-нибудь переключиться. Оказалось, не мне одной пришла в голову эта мысль, и спустя несколько минут я вернулась с пустыми руками: не хотелось стоять в очереди из пятнадцати человек. Бросив взгляд на маму, я увидела что-то у нее в руке. Этьен заметил мой вопросительный взгляд.

– Она сказала, это желтый апатит.

Я погуглила название камня и прочитала вслух:

– Желтый апатит: лечит печень, поджелудочную железу и избавляет от целлюлита. Мама, у тебя и так всегда были красивые ноги. Тебе это ни к чему.

Это неуместное замечание вызвало у Этьена истерический смех. Я смотрела на него и не могла понять: то ли он рассмеялся до слез, то ли не в силах больше сдерживаться. Мама продолжала перекатывать в ладони камень, не подавая виду, что услышала меня.

Много лет она была членом общества «Лунный круг» – их ритуалы основывались на молитвах, песнопениях и литотерапии, а главная цель состояла в избавлении от телесной боли. Все ее карманы были забиты камнями, она раскладывала их повсюду, чтобы отогнать скверну, привлечь добро и положительную энергию. Как-то раз она даже призналась мне, что носит один камешек в бюстгальтере, «поближе к сердцу». Тогда я ответила, что большинство людей делают как раз наоборот – ходят к психотерапевту и платят баснословные деньги, чтобы тот помог избавиться от камня, лежащего на этом самом месте. Она сказала, что мне не понять.

Лия подошла в тот момент, когда медсестра назвала номер, который Этьен держал в руках. Дальше все пошло по накатанной. Мамины документы передали в Дом «Тропинка», и на следующее утро ее приняли.

К девяти утра, обустроив маму в палате, я предложила Этьену пойти в холл для посетителей – он был на третьем этаже.

– Давно ты об этом знаешь?

– О том, что у нее рак, еще с мая. Она потому и переехала, чтобы сменить обстановку.

Я смотрела на Этьена и думала, что, если бы мы предложили этот сценарий режиссеру, он просто посмеялся бы. Все слишком ужасно, чтобы быть правдой.

– Ты уже пять месяцев в курсе, что мама больна, а я узнаю, когда уже совсем поздно?

– …

– Но почему она не легла в больницу раньше?

– Она отказалась лечиться и не хотела, чтобы я тебе об этом говорил.

– Почему?

– Считала, это бесполезно.

Я поглубже погрузилась в кресло и принялась теребить кольца.

– Ну да, логично.

Этьен вздохнул.

– Что логично? Ты о чем?

Я покивала, словно мне вдруг все стало ясно.

– Она всю жизнь провела засунув голову в песок – и вот теперь задыхается.

– Ну хватит тебе, Фаб!

Я пожала плечами и добавила:

– Именно так оно и есть, но чего уж теперь.

Мы спустились обратно к ее палате и прямо перед дверью встретили медсестру Мирей.

– Ну как? Ваша мама с вами говорила после приезда?

– Нет, ей не нравится, что она здесь.

– Держитесь…

– Спасибо, Мирей.

Я оставила Этьена наблюдать за мамой, пока она спала, и пошла домой принять душ и перекусить. На кухне сидел Фред. Не отрывая глаз от газеты, он спросил:

– Ну что?

– Ей уже недолго осталось.

– Сочувствую.

Не успела я подняться, раздеться и включить теплую воду, как от Этьена пришло сообщение:

Я приняла самый быстрый душ в истории человечества, спустилась и по дороге схватила со стола яблоко. Фред наблюдал, как я в спешке натягиваю сапоги.

– Снова уходишь?

Я на ходу чмокнула его в губы.

– Расскажу, если будут новости.

Этьен ждал меня у двери Дома «Тропинка».

– Что случилось?

– Мне не нравится оставаться с ней вдвоем, она на меня постоянно смотрит.

– Ты мог бы ей что-нибудь рассказать, слышит-то она еще хорошо.

– Нет, ты не понимаешь, она на меня злится. Потому и молчит.

Мы сели в гостиной, между ресепшеном и пианино – мое любимое место.

– Вот я как раз и хотела спросить. Что случилось?

– Она позвонила мне позавчера из Сент-Огюста и попросила свозить ее посмотреть, как желтеют деревья в Дэмоне. Соскучилась по осеннему лесу. Но когда я увидел, в каком она состоянии, психанул и сказал, что мы едем в больницу. Все три часа пути она уговаривала меня вернуться, а когда поняла, что ничего не выйдет, у нее случилась истерика.

– Это все очень серьезно. Почему ты не позвонил?

– Подожди. Она стала повторять, что ей не нужна помощь, что братья и сестры света спасут ее и что мы не сможем ее понять, потому что мы не солдаты.

– Так и сказала? Солдаты?

– Солдаты «Лунного круга».

– Что за черт…

Я тут же пообещала Этьену, что больше не оставлю их вдвоем, а если ему понадобится уйти, без проблем посижу с мамой одна. Мы вошли в комнату номер восемь. Мама проснулась, хоть мы и ступали на цыпочках. Я помахала ей рукой, но она не отреагировала.

Два дня мама просидела у окна, глядя на шоссе, не выпуская из рук камень. Мы с Этьеном рассказывали ей обо всех шалостях, о которых раньше никогда не говорили. Мне показалось, что на ее лице мелькнула чуть заметная улыбка, когда я вспоминала об истории с мадам Буше: мы спрятали у нее в почтовом ящике банку с пауками. Мюрьель Буше была неравнодушна к моему папе, поэтому часто приглашала его к себе пропустить бокальчик, от чего он всегда вежливо отказывался.

Днями и ночами мы сидели с мамой в Доме «Тропинка», лишь изредка ненадолго отлучаясь, чтобы сходить домой помыться и переодеться. На третий день я сидела в кресле-качалке, листая ленту в твиттере, а Этьен читал журнал, стоя у окна.

– Скажи…

От неожиданности мы оба вздрогнули: это были первые мамины слова после приезда. Мы подошли ближе. Ее голос был очень слаб, и мы замерли, боясь ее перебить. Она посмотрела мне в глаза.

– Скажи им: пусть катятся к черту.

Я ждала, что она добавит еще что-нибудь, но нет, эта была ее последняя фраза. Мама умерла на следующий день, в пятницу, день черного цвета, в пятнадцать часов семнадцать минут.

Между козлом и овечкой

Я упаковывала последние подарки, когда в дверь позвонили. Из окна я увидела, как Этьен и Кловис, его сын, бросают друг в друга снежки, пока я иду им открывать. Фридрих должен был прийти попозже, он помогал ребятам на кухне в «Thym et Sariette».

Проходя мимо зеркала, я поправила волосы и улыбнулась. Днем я собирала в лесу шишки и еловые ветки для украшения маяка. Потом украсила птичьи кормушки гирляндами из сухофруктов, повесила на кленовые ветки кусочки сала для дятлов и насыпала орехов белкам. И, наконец, сделала генеральную уборку во всех комнатах под любимые песни.

Если мне нравится мелодия, я могу слушать ее часами, и мне она не надоедает. Из уважения к Фридриху при нем я надевала наушники, но наедине отрывалась по полной: из колонок в гостиной на всю катушку гремел старый рок-н-ролл. Я была в восторге оттого, что весь вечер будет посвящен исключительно развлечениям, еде и веселью.

Эта осень была перенасыщена событиями, и мне не терпелось немного передохнуть. Остаться дома, устроить маленький праздник с теми, кого люблю, – таков был мой план идеального вечера. Идея проста: повседневная одежда. Ничего неудобного, ничего неестественного. Я сказала Этьену, что надену свои поношенные джинсы – от времени они растянулись, стали мягкими – и бамбуковый джемпер. Он тоже может одеться как ему удобно. Он заметил, что я могла бы сделать над собой усилие и нарядиться в вечернее платье, но я стояла на своем.

Открыв дверь, я чудом увернулась от снежка, брошенного в меня Этьеном.

– Да что ж такое! Промазал!

– Эй! Будешь распаковывать подарки на улице! Заходи, Кловис, твой папа наказан.

Мальчик засмеялся, показывая на отца пальцем. Я незаметно наклонилась набрать в горсть снега и подошла поцеловать Этьена, но в последнюю секунду размазала снег по его лицу, как кремовый торт.

Кловис хохотал до упаду. Мы вошли в дом. Под радостные возгласы мальчиков, восхищенных моей огромной елкой у окон гостиной, я приняла у них верхнюю одежду и спальные мешки.

– А почему ты живешь на маяке?

Я обняла Кловиса.

– Чудной ты – вечно задаешь мне один и тот же вопрос, как ни придешь. Согласна, маяк в лесу – это странновато. Обычно они бывают возле воды. Но дело вот в чем: мой дом построен так, что когда я сижу у себя в мастерской на верхнем этаже и смотрю в окно, то вижу очень-очень далеко. Так далеко, что на днях я, кажется, видела остров с пиратами.

– Пиратами!

– Разве я не говорила? Так сходи, глянь. А я пока приготовлю тебе чего-нибудь вкусного и вредного.

Кловис побежал по лестнице так, будто наверху его ждали сокровища. Трудно было поверить, что ростом он мне уже по локоть.

– С ума сойти, до чего быстро время летит. Он так вымахал.

– Ему уже пять, почти маленький мужчина.

Я жестом пригласила Этьена на кухню.

– Есть вино, пиво и джин. Что тебе налить?

– Тебе не кажется это странным?

– Нет, если только не станешь смешивать.

– Я не о выпивке. Тебе не кажется странным, что ее с нами нет?

– Нет.

Он смотрел на меня – в его глазах стояли слезы.

– Вообще это не первый раз, когда мамы нет с нами на Рождество. Ты забыл, что было два года назад? Ее гуру позвонил и сказал, что она должна ехать к ним, потому что как раз на этот день выпало полнолуние. Она сказала мне: «Моя миссия не в том, чтобы причинить урон земле. Наоборот, я освещаю ее благодаря участию в «Лунном круге». Мы – дети луны».

– Да, помню, но сейчас все по-другому. Ее на самом деле больше нет.

– Вот именно, но мой траур начался не два с половиной месяца назад, а двадцать пятого декабря две тысячи пятнадцатого. И теперь мне даже легче, потому что не надо больше за нее переживать.

Последовало долгое молчание. Похоже, мы оба мысленно прокручивали в голове мои последние слова.

Этьен, легонько похлопав меня по плечу, сказал:

– На этой неделе самое время наведаться в наш дуплекс.

– Обещают снег.

– С каких это пор ты боишься снега, Фаб? Такими темпами нам не видать наследства еще несколько месяцев.

– Не люблю ездить по трассе зимой.

– Сент-Огюст всего в трех часах отсюда, и мы не в экспедицию собираемся! К тому же за рулем будешь не ты.

– К весне я буду готова. Только не езди без меня, окей?

Этьен вышел на балкон за пивом. Я знала, что он раздражен, но сдерживается, чтобы не испортить праздник. То, что мама завещала свой дуплекс нам с Этьеном, не было неожиданностью. Как-то вечером она вскользь упомянула об этом в разговоре по телефону. Но я считала, что мне и так повезло: благодаря наследству отца я смогла построить свой маяк, и больше мне ничего не нужно. На мои возражения мама ответила, что этот дуплекс – все, что у нее есть, и она хочет, чтобы он достался нам с Этьеном. Я сказала, что у нас еще будет время все обсудить и что в конце концов я уговорю ее отказаться от этой идеи. Тогда я и понятия не имела, что жить ей оставалось всего несколько месяцев, а она об этом знала, потому и готовила завещание.

Кловис спустился и сказал мне, что видел корабль в облаках.

– Как думаешь, пираты это едят?

Увидев тарелку с ирисками, шоколадными конфетами в форме Санты и взбитые сливки, он вытаращил глаза.

– Ничего себе!

– А я говорила, что еда будет вредной!

Мы расположились в гостиной в ожидании ужина, чтобы перекусить маленькими волованами, которые я испекла заранее. Кловис уплетал свои лакомства, лежа на животе прямо под елкой.

– Фаби, а почему у тебя нет рождественского вертепа? У мамы он есть, и у папы тоже есть.

– Вот именно, почему у тетушки до сих пор нет рождественского вертепа? Поможешь соорудить?

Горящие глазенки, весь рот в шоколаде – прелесть что за ребенок. Когда я собралась идти за фигурками для вертепа, в маяк с горой пакетов вошел Фридрих.

– Привет-привет.

Хорошо изучив его за столько лет, я по одному тону поняла: что-то не так. Мне трудно читать выражения лиц, зато я научилась распознавать интонации Фреда. Он поприветствовал Кловиса, пожал руку Этьену и отправился с пакетами на кухню. Я последовала за ним и, убедившись, что мы одни, спросила:

– Что с тобой?

– Сама знаешь, я не горел желанием встречаться с ним.

– Да брось, ты же был в курсе, что он придет. И что изменилось?

– Не знаю, просто видеть его не могу. Был бы он хотя бы твоим братом, я еще сделал бы над собой усилие.

– Но он и так мне как брат.

– Братья в сестер не влюбляются.

– Ну хватит! Ты опять за старое? С тех пор уже семь лет прошло, и я до сих пор не верю, что это правда. А даже если и было правдой, теперь все уже в прошлом.

– Я так не думаю.

– А я и не прошу тебя думать, просто будь вежливым. Если не ради него, то хотя бы ради ребенка. Кстати, если ты еще долго собираешься делать козью морду, то мне как раз такая нужна для рождественского вертепа.

Я вернулась в гостиную к Кловису и Этьену – они изучали имена на подарках. Мы неплохо повеселились, играя в пантомиму, прятки и собирая новую гоночную трассу Кловиса. В полдесятого малыш уже спал возле елки в спальном мешке. Фред был все так же серьезен и не отрывал глаз от телефона. Мои ожидания не оправдались – я все-таки надеялась, что мое Рождество будет радостным, как в пожеланиях. Когда мы добрались до тарелки с овощами и фруктами, по фейстайму позвонила моя подруга Анна, она же сестра Фреда. Увидев нас, она радостно вскрикнула:

– Feliz Navidad[1], друзья!

Я держала телефон на расстоянии вытянутой руки, чтобы лица всех троих были в кадре.

– Чего вдруг по-испански, сестренка?

Улыбка слетела с лица Анны.

– Вот дурак.

– Ага, теперь и ты мне скажешь, что мое место под елкой?

– А?

Я поднесла телефон ближе к лицу:

– Я сказала твоему брату, что если он не перестанет делать козью морду, то я поставлю его в рождественский вертеп.

Она рассмеялась:

– Отлично! А ты сама овечкой прикинешься?

Я на секунду задумалась.

– Люблю овечек. Они мягкие.

Этьен почувствовал себя обделенным и громко спросил:

– А я?

Фред выпалил:

– Ты будешь le p’tit criss[2].

Все бы поняли, что это шутка, если бы Фред засмеялся. Я ушла с телефоном на кухню. Анна смотрела на меня с экрана широко раскрытыми глазами.

– Да уж, напряжно у вас там… Думаешь, это хорошая идея – приглашать его каждый год?

– Было две причины: траур и расставание. Не могла оставить его одного.

– Хм… А может, хватит с ним сюсюкаться?

Мы болтали минут двадцать, обсуждая новости. Закончила разговор я – неловко было оставлять ребят вдвоем. К моему удивлению, когда я вернулась в гостиную, оба сидели на диване и смотрели в телефон Фреда. Этьен разглядывал фотографию какой-то девушки и делился впечатлениями.

– А эта ничего. Мне нравятся блондинки с прямыми волосами. Да и ростом она повыше.

Я подошла ближе и поняла, что они сидят на сайте знакомств.

– Ты тут что, зарегистрирован, Этьен?

– Нет, это Фред показал. Прикольный сайт.

Я села на пол, стараясь не опрокинуть блюдо с закусками и при этом выглядеть как можно спокойнее. В этот момент я так тщательно разжевывала оливку, словно это был кусок жесткого стейка.

– А ты сам откуда про него знаешь?

Фред посмотрел на меня так, будто я задала дурацкий вопрос.

– Да все о нем знают. Его же постоянно по телику и на радио рекламируют. Ты что, ревнуешь?

– Конечно, нет! Просто беспокоюсь, как бы вы не наткнулись на мой профиль.

Они переглянулись, закатывая глаза. Я улыбнулась. Впервые между ними возникло какое-то взаимопонимание. Я встала и пошла налить себе бокал вина. Весь вечер мы уплетали сэндвичи, закуски из овощей и фруктов и чипсы, а индейка до сих пор стояла нетронутая.

Указывая на Кловиса, я спросила:

– Как думаешь, он проснется, если я включу музыку?

Этьен рассмеялся.

– Даже если бы ты хотела его разбудить, ничего бы не вышло. Когда Кловис спит – он спит!

Я выбрала плейлист песен пятидесятых-шестидесятых и увеличивала громкость до тех пор, пока Фред выразительно не посмотрел на меня. Я подняла бокал в ответ, после чего залпом выпила вино, поставила его на столик и начала танцевать.

Я танцевала весь оставшийся вечер, придумывая новые движения. К часу ночи пошла взять себе индейки, пюре и сладких корнишонов. Парни сидели на кухне, сплетничали о расставании Этьена с мамой Кловиса.

– Идем танцевать!

Услышав начало «Tutti Frutti» Литтла Ричарда[3], я отчаянно вскинула руки:

– Ну же, ребята! Пожалуйста, идем!

Глянув на меня, они продолжили смеяться и болтать. Я сбегала в свою комнату и надела длинное небесно-голубое платье с пышными рукавами, застегивающееся сзади на маленькие белые пуговицы. Этьен прав, я и так весь год одевалась как мне было удобно, и сегодня можно сделать над собой усилие, чтобы выглядеть красиво. Я накрасила губы и, распустив волосы, начесала их так, чтобы придать больше объема. К черту всех остальных – мне хотелось веселья. Я спустилась и стала танцевать дальше, наблюдая за тем, как вокруг меня кружится платье. Мне всегда нравилось отрываться до упаду.

В половину третьего я уже делала вид, что танцую вальс с партнером, а закончила свою вечеринку лежа на спине у высокого окна, глядя на звезды и слушая альбом Даниеля Беланже[4] «Rêver mieux».

Проснулась от неожиданного прикосновения Кловиса в шесть утра. Он обнимал мое лицо ручонками.

– Ты что, спала на полу, Фаби?

Я медленно приподнялась, осматриваясь. Этьен спал на диване, а Фред, должно быть, в нашей комнате наверху.

– Все верно. Хотела быть поближе к тебе, чтобы присниться.

Он восторженно открыл рот.

– И ты не надела пижаму?

– Нет, Фаби забыла снять платье. Пойду надену рождественскую пижаму и напеку тебе блинов, окей?

Поднявшись в спальню, я переоделась и разбудила Фреда.

– Там ребенок хочет блинов. Приготовишь? Он будет в восторге от того, как ты их подбрасываешь.

Он натянул одеяло на голову.

– Козлы еду не готовят.

– Ты прав. От них еще и молока не дождешься.

Тушеная свиная лопатка

Зима была теплой и прошла незаметно.

Я работала полную неделю в Доме «Тропинка», но по пятницам часто брала выходной, чтобы провести его в мастерской, где писала картины для своего августовского проекта. Выставка готовилась в сотрудничестве с мэрией Дэмона. Мне представлялась этакая ночная поездка в лес, во время которой через каждые полкилометра зрители попадали бы во вселенную местного художника. Художник тоже был бы рядом, чтобы объяснить свое видение и ответить на вопросы. Повсюду предполагалась игра света и музыки, цвета и стили сменялись бы в соответствии с представленной темой. Я настолько увлеклась этим проектом, что часто забывала сделать перерыв на еду.

Было июньское утро четверга, бирюзово-прозрачного, как и все четверги в моем воображении. Я разглаживала покрывало на кровати, чтобы ни одной складки не осталось, когда в комнату вошел Фред. Не успела его обнять, как он повалился на матрас. Меня прямо передернуло.

– Что ты делаешь?

Я не сводила взгляда со смятого покрывала.

– По-твоему, это нормально?

– Что?

– Так переживать из-за кровати.

– Мне нравится, когда она хорошо заправлена.

– Дело не только в этом. Ты паникуешь, если подушки лежат не с той стороны; к кровати нельзя прикоснуться после того, как с нее встал. Очередные издержки аутизма? Тебе самой не надоело?

Я пожала плечами.

– А тебе надоело?

– Как раз собирался об этом поговорить.

– Окей.

Его лицо стало серьезным. Мы долго смотрели друг на друга. Я путалась в его недомолвках и в течение следующего часа несколько раз просила перестать ходить вокруг да около и наконец высказать все, что он думает.

– У нас с тобой все разладилось.

Не знаю, что на меня нашло, но, услышав это, я поднялась, быстро спустилась с лестницы, обула беговые кроссовки и побежала по тропе Белой березы, ведущей на вершину горы.

Бег – лучшее, что я умею делать. Особенно когда мне плохо. Бег помогает мне переключить внимание. Если вы думаете, что я просто убегаю от реальности, вы правы. Предпочитаю физическую боль – когда колотится сердце, трудно дышать и болят ноги. Причина такой боли мне хорошо понятна.

У меня никак не выходило сосредоточиться на дороге, и на подъеме я несколько раз споткнулась о корни деревьев. На вершине, совершенно выдохшаяся, я окинула взглядом просыпающийся город. По небу бежали облака, и ветер был слишком теплым для июньского утра. Я отыскала самое большое облако и наблюдала за тем, как оно меняет форму. Я думала о том, что и в жизни все меняется, трансформируется, а иногда испаряется.