Vita Nostra. Собирая осколки бесплатное чтение

Глава 1

– Если ты нажмешь на кнопку, хомяк в клетке умрет.

– Я понял. – Первокурсник кивнул. Он был конопатый, полноватый и очень старательный.

– Нажимай.

Мальчик посмотрел на нее в замешательстве, мигнул длинными светлыми ресницами и нажал на красную кнопку. Сквозь стенки клетки отлично было видно, как небольшой коричневый хомяк дернулся, повалился на спину и замер.

– Зачем ты нажал кнопку? – сдерживая себя, спросила Сашка.

– Потому что вы так сказали, – удивился первокурсник. – Вы же педагог, я делаю, что вы скажете…

Сашка демонстративно посмотрела на часы:

– Занятие окончено. На следующий раз отработаете упражнения четыре, пять и шесть на странице восемь.

– Но, Александра Игоревна… Я не могу эти упражнения. И никто не может… не понимает. Ни первое, ни второе, ни…

– Я педагог, – напомнила Сашка. – Вы делаете, что я скажу. Через «не могу».

Он хотел еще спорить, но посмотрел на Сашку и сразу сдался. Он был огорчен и разочарован, обижен – но не напуган, конечно. Записал номера в блокноте, попрощался и вышел; ничего он не отработает на следующий раз. Будет глазами хлопать.

Сашка открыла клетку. Вытащила дохлого хомяка. Положила на преподавательский стол.

Уперлась ладонями в край столешницы. Присвоила себе стол, а потом и остывающее тело. Хомяк задрожал; Сашка завершила метаморфозу, отделила от себя чужую материю, отошла от стола и уставилась в окно, где желтели молодые, недавно высаженные тонкие липы.

За ее спиной хрипло, торопливо задышали. Сашка обернулась. Второкурсница, бледная, как разбавленное молоко, сидела на столе и глядела несчастными глазами.

– Что ты поняла? – спросила Сашка.

– Мне не понравилось, – пролепетала второкурсница.

– Я не спросила, понравилось или нет. Что. Ты. Поняла сейчас?

– Александра Игоревна… Я не понимаю задания. Я не понимаю, чего вы от меня хотите. – Она чуть не плакала. – Быть хомяком неприятно, умирать еще хуже…

– Ты помнишь, как на первом курсе я давала тебе такое же задание?

– Д-да…

– И ты нажала кнопку?

– Но вы ведь сказали, что надо нажать…

– Занятие окончено, домашку прочитаешь в электронном дневнике. До четверга.

Пряча глаза, второкурсница попрощалась и вышла – поначалу никак не могла пройти в дверь, полминуты возилась, устанавливая дверной проем таким образом, чтобы в него можно было протиснуться. Сашка отошла к окну, облокотилась о свежевыкрашенный подоконник, открыла форточку и закурила.

Теперь она была той самой, всех раздражающей, что курила где попало и заставляла окружающих глотать дым. Ей не смели сделать замечание. Она могла закурить на занятии, на заседании кафедры, да где угодно. Стоило ей задуматься – и сигаретный дым складывался в туманность, в систему галактик, начинал опасно мерцать, и Сашке приходилось брать себя в руки, чтобы не порушить гравитацию на институтском кампусе.

Она преподавала как тьютор – только индивидуально и только в случае крайней необходимости. Хомячий тест был ее проклятым изобретением.

Абитуриенты получают приказы о зачислении кто по e-mail, кто в жестяной почтовый ящик и приезжают. Возможности отказаться нет ни у кого, но не потому, что они за кого-то боятся. Приказ автоматически лишает их воли; нет страха, нет зла и выбора нет. Фарит Коженников что-то ей втолковывал, но кто же верит Фариту. Тем более что теперь Фарита не существует, и это сделала Сашка.

В который раз – по привычке – она подошла к белой доске, подобрала с пола упавший зеленый маркер. Провела линию – горизонт; мигнула, вспоминая что-то давнее, в тот момент не очень приятное, а теперь, как она понимала, – единственно ценное.

Вот начальный импульс – Пароль прозвучал, новый мир открылся. Формируются галактики, на периферии зажигается Солнце, на третьей планете делится первая клетка…

Сашка уронила маркер, не доведя линию до конца.

– Очередной провальный набор, Александра Игоревна, – сказала Адель. – Первый курс начнет сыпаться уже на зимнем зачете. Те, что перешли на второй, немного сильнее, но половина не сможет восстановиться после деконструкции. Да кто из них вообще сумеет сдать экзамен на третьем году обучения?!

Голос Адели звучал бархатным контральто. Чем хуже шли дела на кафедре, тем тоньше становились ее духи и совершенней косметика, а где Адель берет элегантные пиджаки, костюмы, дизайнерские сумки и обувь – Сашка и думать не желала.

– Они неспособны на усилие, – продолжала Адель. – Вареные макароны, а не студенты. Ноль мотивации, как ни пляши перед ними, как ни пытайся увлечь…

– А на физкультуре они отлично успевают, – вставил Дима, сидевший прямо на столе, нога на ногу. – Есть ребята-разрядники, есть один кандидат в мастера… Я хотел бы вернуться к вопросу о бассейне.

Сашка посмотрела на него – и ничего не сказала. Дима стушевался:

– Нет, я понимаю, что не ко времени, но мы же говорили в конце прошлого семестра…

Сашка молча закурила. Дима сморщил нос и замолчал – табачный дым был ему, как спортсмену, противен и возмутителен.

– Грамматический состав не сбалансирован, – снова заговорила Адель. – Исчезающе мало глаголов… И это глаголы в условном наклонении! Редко в изъявительном! В повелительном – ни одного!

– Речь вырождается, грамматическая структура беднеет, – негромко сказал Портнов. Он, в отличие от прочих, никогда не менялся – его джинсы, свитер и очки в тонкой оправе оставались такими же, как Сашка запомнила их на первом курсе. Тем тяжелее ей было смотреть, как меняется Портнов изнутри; нет, он держался, он сопротивлялся упрощению Речи, но иногда застревал, глядя в пространство, как второкурсник во время упражнения, и Сашка видела: еще одна глыба смыслов откололась, распалась тупым мычанием и перестала существовать.

– Нам придется их жестко отсеивать. – Адель постучала по столу, будто призывая к порядку на лекции. – Пусть останется одна группа… пусть хоть десять человек, но таких, кто сможет освоить учебную программу!

– Они не смогут, – тихо сказала Сашка. Облако дыма опасно замерцало, принимая форму плоской спирали с темным облаком в центре. Сашка махнула рукой, разгоняя нарождающуюся проекцию.

На кафедре сделалось тихо. В подвальном помещении не было окон, сюда не доносилось ни чириканье воробьев, ни звук машин, проезжающих по улице Сакко и Ванцетти. Только еле слышно гудел старый кондиционер.

– Тот мир, который я… открыла, – Сашка поморщилась, так неточно и фальшиво звучали человеческие слова, когда надо было описывать процессы истинной Речи, – имеет встроенный… дефект. Да, мир существует… и даже неплохо, многим нравится… он даже как-то развивается… Но Речь не обманешь. Олег Борисович прав, мы все видим, что творится с грамматической структурой…

– Какая неожиданность, – невинно заметил Дима.

– У нас будет новый набор. – Сашка затушила сигарету. – С вашими разрядниками вам придется распрощаться, Дмитрий Дмитриевич, потому что набор будет прошлым летом, три месяца назад.

– Это бег по кругу. – Портнов взялся протирать очки краем свитера. – Студенты – порождения своей реальности, вам просто не из кого выбирать. Новый набор ничего не решит.

– Решит, если я проведу грамматическую реформу, – сказала Сашка.

Адель уставилась на Сашку, как на витрину. Дима покачнулся и чуть не упал со стола. Портнов прищурился:

– Вернете обратно буквы «ер» и «ять»?

Как хорошо, что у меня есть Портнов, подумала Сашка. Даже такой усталый, раненый, распадающийся изнутри.

Дима раскачивал ногами в белых кроссовках, будто загипнотизированный их движением. Мотались петли ярко-желтых шнурков.

– Дмитрий Дмитриевич, – сказала Сашка. – Сядьте, пожалуйста, как положено. Вы на заседании кафедры, а не в подворотне.

– Есть прекрасный бассейн местного спортивного общества. – Он неохотно перебрался на стул. – Чтобы получить там часы для студентов – не нужно даже денег, просто административное решение.

– И какую реформу вы нам предлагаете? – Портнов вернул очки на нос.

– Я не предлагаю, – сказала Сашка. – Это моя воля.

В половине первого ночи у нее закончились сигареты. В двенадцать сорок пришел Портнов и принес ей новую пачку.

– Ты слишком много куришь, – сказал с осуждением и сам прикурил от зажигалки, которую она ему поднесла.

– Ну хоть что-то у меня получается на отлично, – отозвалась Сашка.

В ее кабинете, находившемся на подземном этаже, тоже не было окон. Во власти Сашки было открыть здесь створку хоть на улицу Сакко и Ванцетти, хоть на Монмартр, хоть в космос. Она не утруждала себя – нигде не было того, что она искала.

– У тебя все получается. – Портнов уселся на стул верхом. – Ты убийца реальности. Все идет, как ты задумала.

– Нет, – сказала Сашка. – Мира, каким вы его видите, не существует. Каким вы его воображаете – не существует и в помине.

Так говорил когда-то Портнов на первом занятии по специальности в группе «А». Когда первокурсница Самохина стояла у доски с завязанными глазами и таращилась в темноту. Сейчас она вернула ему должок.

Он оценил, ухмыльнулся:

– Мир существует, Самохина, каким ты его создала. Когда книга дошла до читателей, поздно переписывать текст.

– Спасибо за сигареты, – сказала Сашка. – Я отдам, честное слово.

Она поднялась на крыльцо между двумя каменными львами – морды их стерлись от частых прикосновений, но правый казался грустным, а левый насмешливым, даже веселым. Львы глядели вверх, в небо, где зимой взойдет созвездие Ориона. Сашка держалась за свою мансарду как за место силы, хотя, конечно, могла бы жить… точнее, существовать и функционировать где угодно.

В комнате пахло холодным сигаретным дымом. Антикварный стол-конторка был завален карандашными набросками, и десятки альбомных листов на кнопках и стикерах покрывали стены, будто в кино о полицейском участке. Это были Сашкины автопортреты, все разные: те на первый взгляд неотличимы от фотографий, другие похожи на детские рисунки, а третьи не то злобные карикатуры, не то мясницкие схемы разделки туши. Вперемешку лепились картинки, не имеющие ничего общего с изображением человека: то идеально симметричные, то бесформенные, с лаконичной закорючкой в центре листа или с единственной точкой, где острие карандаша насквозь пробило бумагу.

Приближалось осеннее утро. Сашка открыла дверь крохотного балкона, увитого желтым виноградом, посмотрела в небо – в ту самую точку, куда смотрели каменные львы…

Провернулись созвездия, поднялся Орион. Покрылись снегом тротуары и крыши, и пришел февраль. Сашка вдохнула морозный воздух и снова посмотрела на небо; резко посветлело, наступило утро, виноград зазеленел густой сетью. Наступил конец июня.

Старые часы в комнате пробили семь. Сашке вспомнились другие часы, в другом доме, в иных обстоятельствах, но она до времени заперла воспоминание. Приняла горячий душ, разогрела бутерброд в микроволновке, сварила кофе. Выкурила две сигареты подряд – из пачки Портнова. Надо купить и вернуть ему пачку, но рядом с институтом сигареты не продаются.

В белом льняном костюме, в сандалиях на плоской подошве Сашка вышла из дома. Орали воробьи в липах. У входа в институт, у тротуара, стояла пара автобусов с табличкой «Специальный заказ».

Сашка вошла в вестибюль, кивнула вахтеру и тут же проследовала в институтский двор. Тут, между общагой и основным зданием, толпились студенты, только что переведенные на второй курс. С цветными рюкзаками, сумками, кто-то с гитарой – вчерашние первокурсники ехали на практику.

Они топтались на месте или стояли неподвижно. Они хмурились или рассеянно улыбались. То и дело трогали уши, щеки, носы, будто желая убедиться, что все части тела на месте. Иногда касались друг друга, не желая подбодрить или привлечь внимание – а все затем же, чтобы убедиться, что мир и предметы вокруг материальны.

Сашка видела их изнутри – с носами на затылке, с глазами на животе, с разрушенными привязанностями, причинно-следственными связями, вывернутой логикой. Естественный деструктивный этап, который проходит любой студент в первые годы обучения. Если они будут прилежно учиться, то соберут себя заново и сквозь человеческую оболочку проглянет Слово…

Сашка пошла от одного к другому, вглядываясь в лица. Кто-то смотрел сквозь нее, кто-то неуверенно улыбался. Сашка стиснула зубы: почти все они были застывшие изнутри, без динамики. Каждый – будто зародыш в золотом яйце, оцепеневший или уже дохлый. Это тот курс, о котором Адель говорила, что он «сильнее»?! Если с первого сентября они не начнут заниматься в полную силу – в полную, а не как в прошлом году! – они останутся калеками, сойдут с ума, провалят зачет, умрут…

Сашка едва удержалась, от того, чтобы отменить практику одним распоряжением и загнать студентов обратно в аудиторию. Все должно идти своим чередом, сегодня двадцать шестое июня. Адель закончила проверять явку по списку, махнула рукой, и студенты вереницей через подворотню потащились на улицу, к автобусам. Впереди широким шагом выступал Дима в спортивном костюме, с сеткой волейбольных мячей на плече, что-то говорил девушкам, и девушки смеялись…

– Я уезжаю, – сказала Сашка в ответ на вопросительный взгляд Адели. – К первому сентября у нас будет новый набор и новая мотивация.

Адель кивнула, всем видом показывая, что желает Сашке удачи, хотя и не верит в успех.

Сашка почти не помнила Торпу летом. Вечно так получалось, что лучшие месяцы она проводила где-то в другом месте. От летней Торпы осталось единственное воспоминание – липовый цвет, душистые цветы и листья, из которых так здорово заваривать чай осенью и зимой.

Теперь старые липы засохли и вместо них росли тонкие, молодые. Липовый цвет очень рано облетел этим летом, только кое-где еще вились пчелы.

Сашка пешком дошла до самого старого района, больше похожего на поселок, чем на город. Замедлила шаг перед одним из домов – над забором возвышалась огромная елка, на самой ее верхушке болталась ниточка мишуры – серебристый «дождик» не заметили или не смогли дотянуться, убирая украшения после Нового года. Во дворе грохотал мяч о забор и вопили дети: они съехались на каникулы к дедушке и бабушке. Младшей внучке было года четыре, а старшим в конце августа исполнится восемнадцать.

Она остановилась и посмотрела сквозь забор. Близнецы переживали тот период жизни, когда особенно хочется отличаться друг от друга: один полуголый, в линялых плавках, другой – в аккуратных джинсах и тенниске. Один на повышенных тонах объяснял двоюродной младшей сестре, что во время броска нельзя переступать линию, другой сидел в беседке, с планшетом на коленях, с кислой миной на лице – как будто младшие родственники, к которым парень относил и брата, докучали ему целую вечность и уже истощили терпение.

Мальчики были похожи на Ярослава Григорьева, как две точнейшие проекции: тот случай, когда отцовство написано на лбу безо всякой генетической экспертизы. Разумеется, у них имелись живые мама, папа, бабушки и дедушки, тетя и дядя, двоюродные брат и сестра, и эта шумная компания была, возможно, лучшим, что удалось создать Сашке в новом мире, где Пароль прозвучал.

Оба умны и талантливы, оба немного инфантильны. Вчера еще школьники, оба уже зачислены, один на первый курс политехнического университета, другой – на биофак. Оба мечтают будущим летом поехать куда-нибудь по отдельности, своей компанией, и уж точно не гостить в Торпе, где все мило и привычно, но до чертиков надоело, а ведь они уже взрослые; и еще кое-что роднит их. Внутри каждого, если присмотреться, есть отблеск, подобный запаху горячей канифоли. И звон, как от капли спирта на языке. Оба потенциальные Слова, орудия Речи. Их можно бы оставить в покое, тогда они останутся людьми, проживут свою жизнь и никогда не узнают правду об Институте. Так рассуждала Сашка ровно год назад, стоя у этого забора и глядя на этих мальчишек. Тогда она сказала себе – слишком рано, год у них еще есть…

Теперь было, пожалуй, слишком поздно.

Речь не терпит упрощения. Если институт в Торпе не выдаст новое поколение сильных, подготовленных выпускников – мир онемеет и перестанет существовать. И Сашка, создавшая этот добрый, умирающий мир, навеки повиснет в пустоте и одиночестве. И поделом же убийце реальности…

Она зашагала дальше – как раз в тот момент, когда с крыльца послышался веселый голос Антона Павловича:

– Обедать! Борщ, котлеты, ви-ишня! Ну-ка, руки мыть!

Сашка отошла на пару кварталов, опустилась на скамейку, белую от тополиного пуха, и закурила. Вытащила блокнот из полотняной сумки. Нарисовала, не отрывая руки, автопортрет – спираль раскрывающейся галактики и тень самолета, проходящего на фоне ядра. Крылатый силуэт, не имеющий ничего общего с авиастроением и вообще с материей; Сашка задумалась – и почувствовала, что рядом на скамейке кто-то сидит.

– Привет, – сказала, не поворачивая головы.

– Ты звала меня? – спросил он тихо.

Сашка покосилась; летнее солнце отражалось в его непроницаемо-черных очках. А в остальном он был такой, как прежде. Разве что старше.

– Я звала… – Сашка запнулась. – Ты очень на меня обижаешься?

– Нет. – Он запрокинул голову, в стеклах очков отразились ветки тополей и летящий пух. – Ты победила по-честному. Теперь не знаешь, что делать со своей победой.

– Я действующий Пароль, – сказала Сашка очень сухо. – Я разберусь. Может быть, не сразу.

– Ты разберешься. – Он снял очки и посмотрел на нее прямо. Глаза были совершенно человеческие, усталые и такие родные, что Сашка вздрогнула.

– Где он? – тихо спросил сидящий рядом.

– Он счастлив в семье, у него…

– Ты поняла, о чем я спросил.

Сашка, помедлив, протянула ему лист из блокнота. Он снова надел очки, отвел руку с рисунком от лица, как дальнозоркий. Разглядывал минуту, потом перевел взгляд на Сашку.

– Это исходная проекция. – Сашка прочистила охрипшее горло. – Отправная точка, где я прозвучала. Мир построен на идее, что самолеты никогда не падают. Но…

– Но жить – значит быть уязвимым, – процитировал ее собеседник когда-то сказанные слова.

– Теперь гармония рушится, – сказала Сашка. – Я это сделала. Я выбила имя Страха из несущей конструкции и не заменила ничем. Я рассчитывала, что Любовь как идея удержит общую структуру, но… Оказалось, что в мире без страха недостаточно и любви.

Ее собеседник снова посмотрел на рисунок – тень самолета, проходящего над ядром галактики:

– Ты рассчитываешь до него добраться?

– Там осталась часть меня, – сказала Сашка. – Осколок. Я должна его вернуть.

Прошла очень длинная минута.

– Я помогу тебе, – сказал сидящий рядом. – Можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо, – выдохнула она и закашлялась. Сигаретный дым, смешавшись с летящим пухом, попытался снова сложиться в галактику – но Сашка махнула рукой, отогнала пух, затушила сигарету. – Спасибо, Костя.

Пока Сашка варила кофе, он молча вымыл пепельницы и вынес мусорное ведро, хотя она не просила. Сашка невольно оглядела комнату его глазами; да, она давно не наводила здесь порядок. Впрочем, еще вчера был октябрь, а сегодня июнь; движение времени вспять портит вещи, нагромождает мусор, оставляет войлок пыли на столешницах и половицах. У Кости тоже были периоды в жизни, когда внутри и снаружи громоздился лежалый хлам…

А потом она посмотрела его глазами еще раз, внимательнее. Костя, оказывается, помнил эту комнату однажды в январе – когда стояла новогодняя елка, горел огонь в маленьком камине, когда Сашка и Костя были здесь счастливы – одну ночь, несколько часов накануне экзамена, где за провал положена участь хуже смерти…

– Мне всегда казалось, что мир устроен по-дурацки, – сказала Саша, с усилием отвлекаясь от ненужных мыслей. – Пока я сама не взялась его обустраивать. Мне казалось, что будет этичный синтез водорода, беззлобное формирование галактик, славные вулканы, веселые амебы, искренний Мезозой и ласковое Средневековье и так далее. Великая Речь, думала я, зазвучит по-другому, но все так же совершенно. Я думала… – Она ненадолго замолчала, сдвинула брови. – Понимаешь, все миллиарды лет – это один слог, Костя. Один младенческий писк. Точка, продавленная карандашным грифелем. А настоящее время, история, развитие – здесь, в Торпе. И настоящий смысл тоже здесь.

Костя молчал, ожидая, когда она продолжит.

– Я увлекала их радостью творчества, – сказала Сашка. – Будила любопытство. Переводила учебный процесс в игру. Они любили друг друга, любили весь мир… и они ломались.

– Ты хочешь сказать, что знаешь, в чем ошиблась? – деликатно уточнил Костя.

– Я не ошиблась, я сделала что хотела. Но Пароль – такая же часть Речи, как имя предмета, союз или предлог. Я источник сущего, но я шестеренка в общем механизме.

Сашка закурила. Выдохнула дым, и еле различимая спираль Вселенной поплыла по комнате.

– Я могу изъявить материю в любом виде, – сказала Сашка. – Но Речь я не могу изъявить, я могу ее только построить заново. Садись пей кофе, а то ведь остынет…

– Оттуда сквозит, – с легким беспокойством сказал Костя, разглядывая спираль из сигаретного дыма.

– Брось, это просто картинка. – Сашка махнула рукой, рассеивая призрак галактики. – Садись.

Костя молча уселся за стол, но к чашке не прикоснулся. Сашка посмотрела сквозь стекло на вьющийся виноград. Костя ждал.

– Великой Речи нужны новые Слова, – начала Сашка глубоким, тусклым, немолодым голосом. – Но человек, даже одаренный, не способен стать Словом ради добра, красоты, любви, стремления к познанию и шоколадного ассорти в подарок. Я любила своих студентов, я предлагала им пряники на любой вкус… Теперь я хочу изъявить для них кнут.

– И отказаться от своей главной цели? Мир без… Фарита и того, что он несет с собой?

– Не отказаться. – Сашка взяла чашку с остывшим кофе, рука дрогнула. – Фарита здесь больше не будет. Но я должна сохранить Речь, выстроить для нее новый баланс… А значит, найти баланс внутри себя.

Она запнулась. Костя потянулся через стол, накрыл ладонями ее руки:

– Ты хочешь спасти Речь – или вернуть своего пилота?

– Это одно и то же, – сказала Сашка и осторожно высвободилась.

Глава 2

Валя стеснялся своего имени. Это было глупо, тем более что назвали его в честь отца, и отец всегда очень обижался, когда маленький Валя представлялся новым знакомым как Витя.

– Так зовут девочек, – говорил Валя в свое оправдание.

– Я девочка, по-твоему?! – возмущался отец.

– Ты уже большой, – с горечью напоминал Валя. – Над тобой не будут смеяться.

– Скажи мне, кто над тобой смеется, и я с ним разберусь!

– Никто. – И Валя отворачивался, чтобы спрятать лицо. Слезы у него в детстве набегали по любому поводу.

– Валик, – наедине говорила ему мама. – Ты можешь всем говорить, что ты – Валентин, это имя происходит из Древнего Рима, означает «сильный», «здоровый», «крепкий»…

Он кивал, чтобы не обидеть ее. Все детство до школы он провел в бесконечных болезнях, носил очки – у него было минус пять, по физкультуре имел тройку из жалости. К имени «Валик» в исполнении мамы он привык, даже полюбил, но потом узнал, что валик – это такая штука из поролона, чтобы красить стены. Или жуткий персонаж мультика про музыкальную шкатулку. Но сказать это маме он не мог, конечно.

Отец ворчал, что мама балует единственного сына. Из-за Вали, его постоянных болезней и споров о воспитании родители чуть не разошлись, но отец был порядочным человеком. Правда, из прежней семьи он ушел, но там была «такая ситуация». Такая ситуация, говорил он подросшему Вале, и тот верил.

Когда-то у Вали была сестра, дочь мамы от первого брака, Валя ее не помнил. Девушку звали Саша, она поступила в какой-то провинциальный институт и однажды пропала. Ее портрет с пометкой «Помогите найти» встречался Вале много лет – будто сам по себе появлялся на досках объявлений, в компьютерной рекламе, на столбах…

– Она ужасно ревновала, когда мы с твоей мамой поженились, – говорил по секрету отец, и его голос делался желчным. – И сбежала, сперва в этот дурацкий институт, а потом и вовсе перестала выходить на связь.

И добавлял вполголоса:

– Свинья.

– Может, с ней что-то случилось? – неуверенно предполагал Валя.

– Что могло случиться?! Молодая здоровая девчонка. Может быть, когда-нибудь еще объявится. Хотя на месте мамы я бы ее не простил…

Валя часто думал о пропавшей сестре, когда ему было лет тринадцать-четырнадцать. Одно из объявлений, хорошо сохранившееся, он забрал себе и прятал от мамы в ящике стола. Иногда, когда Валя долго смотрел на лицо незнакомой Саши, у него начинала кружиться голова и приходило чувство, которого он раньше не знал. Мурашки по коже, слишком быстрый пульс и мало воздуха, будто ком в груди.

В старшей школе он почти забыл о сестре и выбросил старое объявление. Все его одноклассники встречались с девчонками, и Валя тоже делал вид, что у него кто-то есть. Пошел к окулисту и подобрал контактные линзы. Записался в спортзал, стал пить протеиновые коктейли, но, глядя в зеркало, видел в незнакомом подростке всего лишь себя. Маменькиного сыночка Валечку.

На выпускном вечере он танцевал один, но то и дело хватался за телефон, утыкался в экран, притворяясь, что ему кто-то пишет и надо срочно ответить. Едва стало можно – потихоньку ушел домой.

Было двадцать шестое июня. От школы до дома пешком – пятнадцать минут, а прежде, опаздывая на уроки, Валя и за десять прибегал. Теперь некуда было торопиться. Он шел по летней улице, где было людно, как в воскресный полдень: стайками шатались подростки, держались за руки влюбленные, собаки выгуливали хозяев, и только Валя, кажется, был совсем один, но одиночество не тяготило его. Впереди взрослая жизнь, и хотя факультет медицинской техники, куда его ненавязчиво сосватал отец, Вале вовсе не нравился – зато с ним были уверенность студента, гордость, что прошел по баллам, и уже там, в студенческой жизни, он точно с кем-то познакомится…

Девушка стояла у входа в магазин, лицом к освещенной витрине. Светлые брюки и куртка, гладко уложенные волосы. Валя задержал взгляд на ее спине, прямой как струна, и сам тут же перестал сутулиться. Заговорить с ней? Валя сроду такого не делал, но сейчас – сейчас на нем хороший костюм, линзы, остатки куража. Да и ведь она тоже почему-то стоит в одиночестве. Кого-то ждет?

Девушка обернулась, почувствовав его взгляд. Валя споткнулся на ровном месте; она вовсе не была его ровесницей. Ей можно было дать и двадцать, и сорок, но самое страшное – она кого-то напоминала ему так сильно, что мурашки пошли по коже и запрыгало сердце.

Девушка повернулась, шагнула в сторону, и вот уже никого нет у витрины, будто Вале все померещилось.

Он отпер дверь своим ключом, стараясь, чтобы замок не щелкнул слишком громко – родители, конечно, уже спали. Завтра они летели на море отдыхать, впервые вдвоем, он еле их уговорил. Точнее, маму: отец-то сам понимал, что сын уже взрослый и оставить «одного дома» на две недели – нормально.

Завтра, ближе к вечеру, они войдут в теплое море. Валя обещал звонить и писать каждый день и докладывать, что ел, где гулял, не простудился ли и как настроение.

Он оставил сумку с аттестатом в прихожей на полке. Посмотрел на часы – полпервого; не такое уж событие этот выпускной. Это раньше люди с ума сходили уже в сентябре, собирая деньги, заказывая рестораны и катера, в то время как выпускники только и мечтали, как бы поскорее разбежаться и забыть физиономии друг друга. Или так было не у всех? Или Валя по натуре одиночка?

Скоро университет, и вот там-то Валя найдет свою компанию. Хорошо, что на занятия ездить недалеко и жить он будет дома. Слово «общежитие» было для мамы пугалом, кошмаром…

На кухне горел свет. Мама стояла у окна в наушниках, смотрела фотографии на планшете, и Валя успел увидеть через ее плечо: солнце, море, молодая мама в купальнике, рядом девочка лет шестнадцати или семнадцати, такая, как Валя сейчас. Мама тяжело вздохнула; Валя потихоньку вышел и вошел снова, так, чтобы она наверняка увидела его отражение в оконном стекле.

Мама быстро обернулась. Погасила экран планшета:

– Так рано?!

– Все успел, – сказал Валя с улыбкой. – Аттестат получил, речь сказал, поел, потанцевал, от водки в туалете отказался. Лучше завтра провожу вас, помогу с чемоданами.

Мама крепко обняла его. Крепче обычного.

– Ты обещаешь быть осторожным? Переходить улицу только на зеленый свет?

«Тревожное расстройство» – так называлась ее болезнь. Она видела опасности там, где любому человеку и мысли не придет их искать. За сборами в отпуск мама, наверное, забыла принять таблетку.

– Я обещаю, – сказал Валя с чистым сердцем. – Со мной ничего не может случиться.

И вспомнил девушку с фотографии. Где-то сейчас она жила, наверное, своей жизнью и думать не думала, что мама из-за нее переживает. Отомстила, значит, за нового мужа, нового сына, новую жизнь…

И снова холодок прошел у него по спине.

После обеда восьмилетний Антошка начал проситься на речку: «Это лето или нет? Это каникулы – или тюрьма?!» Его сестра, маленькая Лора, радостно подхватила, копируя брата: «Или тюрьма-а?!» Дед засобирался, снял с веревки полотенца, вытащил удочки из сарая. Бабушка категорически заявила, что сначала измеряем давление – и только потом куда-то идем.

Экзамена дед не выдержал. «По жаре под солнцем, – сказала бабушка, – я с таким давлением никуда не пущу». А сама она недавно подвернула ногу, тащиться через всю Торпу не могла и пообещала полить Антошку и Лору из шланга, и пусть купаются в надувном игрушечном бассейне.

Лорка готова была зареветь, и тут Пашку будто шилом ткнули в неназываемое место.

– Я с ними пойду, – сказал он бабушке. – Заодно и сам искупаюсь.

Бабушка не сразу нашлась что сказать. Паша и Артур были в ее глазах немногим взрослее Антошки и Лоры. Но ведь братья уже окончили школу…

– Нет, – неуверенно сказала бабушка. Лора почувствовала слабину и заревела в голос.

– А что с ними может случиться? – подал голос дед. – Дорогу Пашка знает…

– Только в том случае, – нашлась бабушка, – если вместе с Артуром. Вот если вдвоем их поведете – тогда пускай.

Артур сидел в кресле-качалке в саду, слушал свои подкасты. Когда с него сняли наушники и объяснили, в чем дело, он сморщился, как старая слива:

– По такой жаре куда-то таскаться?!

– На речку же! – Антошка прыгал вокруг, уже собрав все необходимое – резиновый мяч и маску с трубкой для ныряния. – Купаться! Ты что, дурак, не хочешь купаться в речке?!

– Артурище, – ласково сказала бабушка. – Ну пожалуйста.

Через несколько минут они уже шагали по улицам, пустым в это время дня, то в гору, то под гору, по сухой глине, асфальту и гравию, а Лора и Антошка бегали кругами и срывали одуванчики с обочин. Маска с трубкой болталась у Антошки на шее.

Много раз потом Пашка вспоминал этот день. Как будто воздух, прогретый, по-особенному струился над землей. И сквозь одну реальность просвечивала другая. В какой-то момент он даже испугался: а вдруг ему «голову напекло», от чего предостерегала бабушка?

– Какой странный город эта Торпа, – сказал он вслух, потому что не мог молчать больше. – Вот в нашем районе – деревня же настоящая. А в центре… эти дома… Ты никогда не думал, а где у них градообразующее предприятие?

Пашка всегда мыслил системно, по крайней мере старался, он был технарь по выбору профессии. Но летом, в Торпе, на жаре и за бабушкиным столом Пашка тупел, конечно.

– Не «эта Торпа», – назидательно сказал Артур, – а «наша Торпа», раз уж наши предки здесь жили веками.

Они прошли мимо автобусной остановки – пустой – и зашагали по длинной, мощенной булыжником улице Сакко и Ванцетти.

– А будь у нас велики – доехали бы за двадцать минут, – сказал Пашка, поудобнее пристраивая рюкзак и удочки на плече.

– А будь у нас велики, – отозвался Артур, – ты бы сломал колесо вот на этом камне, а я на том…

Артур был очень практичен. Выбирал лучшие тарифы для телефона, читал и слушал только полезные книги, предсказывал последствия абсолютно всех действий. Пашка не сомневался, что Артур станет выдающимся биологом и синтезирует моментальное средство от всех болезней – и ни сопли, ни кашель больше не страшны будут человечеству.

На улице Сакко и Ванцетти липы росли вперемешку: старые, толстые, дававшие тень, и юные, едва принявшиеся, тонкие. Некоторые юниоры так и засохли и стояли среди лета будто скелетики, привязанные к деревянным кольям. Зато те, кому удалось выжить, еще местами цвели.

– Лора, назад! – кричал Пашка. – Не убегай далеко!

Он молча принял на себя обязанности воспитателя в этом походе. Артур на такое не подписывался, он пошел просто затем, чтобы не огорчать бабушку. Но мелкие, двоюродные, на улице слушались лучше, чем дома, и Пашка недоумевал: а почему они раньше не ходили на реку вместе? Зачем было тащить деда или бабушку? Можно пойти завтра, прямо с утра, пока не настанет жара…

Компания поравнялась с фасадом самого странного, наверное, в Торпе здания – с Институтом специальных технологий. Высокие двери были наглухо закрыты. Казалось, здание брошено, внутри давно никого нет.

– Вот тебе градообразующее предприятие, – сказал Артур.

– Разве они еще работают? – Пашка рассеянно поймал мяч и бросил обратно Лоре. Рюкзак опять сполз с плеча, пришлось поправить лямку.

– Говорят, да. – Артур наконец-то помог ему, взяв из рук удочки. – Просто сейчас каникулы. А соседи говорят, там наркотой торгуют, учат непонятно чему. Но каждый год – толпы новых абитуриентов…

– Интересно, кем надо быть, – пробормотал Пашка, – чтобы захотеть тут учиться.

– Мало ли. Кого больше никуда не взяли…

Улица Сакко и Ванцетти сменилась улицей Мира, совсем коротенькой. Впереди уже качались камыши, пахло рекой, и Пашке пришлось взять Лору за руку, чтобы не убежала вперед. На маленьком пляже, окруженном осокой, никого не было, только следы от позавчерашнего дождя. Торпа, конечно, глушь, подумал Пашка, но в этом есть своя прелесть.

«Только на мелководье», – предупреждала бабушка. Но река так обмелела к середине лета, что глубокое место еще попробуй найди; Лора сбросила сарафан, осталась в детском розовом купальнике и плюхнулась в воду, и за ней плюхнулся Антошка, едва успев скинуть шорты.

Пашка вспомнил, как они с братом тут плескались малышами. Каждое лето, каждое лето – в Торпу, и со временем надоедает. Но до чего же уютно, спокойно, привычно…

Старый лодочный причал рассохся, и давно тут не было ни одной лодки. Ниже по течению в зарослях камышей виднелись деревянные мостки, и на них кто-то стоял. Рыбак в брезентовой куртке с капюшоном по такой-то жаре. Повернул голову, поглядел на Пашку. Мелькнули блики в темных очках. Наверное, он был недоволен, что малышня пугает ему рыбу. Хотя от пляжа до мостков было шагов сто, не меньше.

– Давай, может, тоже что-то половим? – спохватился Артур. – Зря, что ли, тащили дурацкие удочки?

– Я буду следить за малыми, – твердо сказал Пашка. – А ты иди, если хочешь.

Артур распутал удочки, и через несколько минут Пашка увидел его силуэт на горбатом мосту через реку. Артур не вытащит ни рыбешки, ему просто нравится смотреть на поплавок, это Пашка усвоил давным-давно.

Лора и Антошка играли в мяч по пояс в воде и о чем-то спорили. Пашка пропускал их болтовню мимо ушей. Снял футболку, шорты, остался в плавках. Все вокруг запахло кремом от загара: бабушка не пощадила его, отпуская на реку, и вымазала, как бутерброд. Малышей и Артура тоже.

– Умею! – кричала Лора. – Умею плавать! Вот смотри!

И туча брызг взлетела среди зарослей осоки. Лора не то чтобы плыла, но явно держалась на воде, иногда тайком отталкиваясь от близкого дна руками…

Пашка огляделся: рыбак с мостков исчез. Решил попытать счастья в другом месте? Серый деревянный забор, давно не знавший краски, отбрасывал короткую тень на траву. На заборе обнаружилось граффити по трафарету из баллончика: «Мир не такой, как ты думаешь».

Пашка хмыкнул. Самоуверенность местного Бэнкси развеселила его. Он поднял с песка обломок кирпича – кто знает, как эта штука оказалась здесь? – и написал внизу: «А какой?»

Лора с визгом выскочила из воды, с обиженным ревом побежала к Пашке:

– Он меня щекотит! А я умею плавать, только он меня топит!

– Никакого баловства на речке! – твердо заявил Пашка. – Можно нахлебаться воды, съесть микроб и получить понос! Давай-ка вытрем тебе моську полотенцем…

На заборе больше не было ни граффити, ни Пашкиного вопроса. Только строчка зеленым маркером: «Скоро узнаешь».

Родители всегда приезжали в аэропорт заранее – из-за маминого тревожного расстройства она боялась опоздать. Вот и сегодня: поднялись спозаранку, проверили все вещи по списку, дождались такси. Посидели перед дорожкой и вышли с чемоданами, Валя катил самый тяжелый.

Знакомая дорога показалась ему значительной и торжественной, будто не в аэропорт они ехали, а на космодром. Наверное, дело в том, что на этот раз они улетали, а он оставался. Было в этом что-то от первобытной инициации; подумав об этом, Валя еле удержал смех. Родители бы не поняли, отчего он хохочет, а мама, как всегда перед дорогой, была немного взвинчена.

Когда сдали чемоданы и прошли все формальности, настроение у Вали поменялось: ему вдруг сделалось грустно. Захотелось быть маленьким, поехать на море и прыгать в волнах рядом с мамой. Но – родители помахали ему из-за ограждения и зашагали, обнявшись, и скрылись в толпе. Их отпуск – и новый медовый месяц – начался. А Валя побрел к выходу.

Много раз потом он вспоминал этот день. Навстречу, к стойкам регистрации, шли компании молодых людей, парни с девушками, семьи с детьми – все с разноцветными чемоданами и рюкзаками, все в предвкушении радости, ни одного грустного или хотя бы равнодушного лица не было во всем большом здании аэровокзала. Валя на секунду почувствовал себя чужаком непонятно почему. Они летят отдыхать, а он остается? Да ведь он сам себе хозяин, может поехать в лес на велике, пойти в кино и в аквапарк, или спать до полудня, или смотреть сериалы…

Он остановился напротив огромного, во всю стену, табло посадок и вылетов. Здесь были тысячи направлений: и Сингапур, и Амстердам, и Тиват, и Рим, и Одесса, и Сан-Франциско, и Симферополь. Какой большой у нас мир, подумал Валя. В детстве он мечтал быть пилотом и каждый день летать через моря и океаны, а закончилось все факультетом медицинской техники. Впрочем, у Вали полно времени, он может поступить потом куда-нибудь еще.

В строчке рейса, летящего в Тиват, мигнуло обозначение статуса. «Вовремя» сменилось на «Вылетел». Валя не поверил своим глазам: так рано?! Родители собирались куковать в зале полтора часа, не меньше…

Строчка опять мигнула. Вместо «Вылетел» появилось «Неопределенно». Такого слова нет и не было в лексиконе расписания полетов.

Люди вокруг шли по своим делам. Катились чемоданы. Бегали дети с рюкзачками за спиной. Строчка снова мигнула; «Мир не такой, как ты думаешь», – прочитал Валя и с облегчением понял, что хакеры сломали табло. Сейчас все начнут смеяться, фотографировать на телефоны, хотя работникам аэропорта, конечно, не до смеха…

Изображение на табло сменилось. Красные строчки побежали напротив каждого рейса: «Потерпел катастрофу. Выживших нет».

Пашка смочил свою кепку в реке и напялил на голову. Не хватало еще, чтобы начали мерещиться надписи на заборах.

Лора и Антошка теперь играли порознь, но напоказ, молча хвастаясь друг перед другом своими умениями. Антошка в маске с трубкой нырял на мелководье, поднимая муть и вытаскивая со дна ракушки. Лора навалилась грудью на мяч и теперь плавала, с трудом удерживая равновесие, колотя по воде ногами. Пашка, не снимая кепки, зашел в воду по колено и неожиданно замерз, хотя по-прежнему была жара, висели стрекозы над редкими кувшинками и солнце еле-еле склонялось к западу.

– Выходите греться! – позвал он детей, отступая обратно на сухую песчаную кромку.

– Мы не замерзли!

– Выходите, кому говорю!

Не слушаются.

– Все расскажу бабушке, и вас больше на речку не пустят!

– А мы сами убежим! – Это Антошка. Совсем раздухарился, как бабушка говорит – «вожжа под хвост попала».

Пашка не стал больше командовать, пусть делают что хотят. Вытащил сухое полотенце из рюкзака, укутался, будто плащом. Отчего так холодно, уж не заболел ли он? Рыбак в темных очках появился снова, теперь он стоял совсем близко, на ветхом лодочном причале. И когда только успел подойти?

Резкое движение удочки – и большая рыбина взлетела без крыльев и забилась на траве. Рыбак легко снял ее с крючка, бросил в жестяное ведро. Глянул на Пашку – в темных очках отразились блики – и улыбнулся, будто гордясь уловом. Неторопливо намотал на крючок густое тесто, закинул еще раз с театральным эффектом; новый рывок подбросил в небо следующую рыбешку, как будто там, под водой, они стояли в очередь за приманкой.

Артур с удочкой и сеткой торопливо шел от моста – созерцать неподвижный поплавок, конечно, медитативно, но, когда по соседству так здорово клюет, трудно соблюсти хладнокровие. Артур явно собирался нарушить рыбацкие приличия и встать рядом с удачливым коллегой, для этого он даже остановился на минуту и сбросил кеды и закатал до колена джинсы – а шорты он не носил даже в такую жару…

– Не слушаются, – пожаловался Пашка.

– Да что им сделается, – философски отозвался Артур.

Он аккуратно поставил кеды рядом с рюкзаком, в тень деревянного забора. «Мира, каким вы его представляете, не существует» – было написано на досках столь яркими баллончиками, что Артур вдруг забеспокоился:

– Тут, по ходу, тусовались придурки из института… Слушай, а вдруг в песке шприцы… или битое стекло?!

Он посмотрел на свои босые ноги.

Пашка вытер полотенцем лоб, секунду назад сухой, а теперь покрытый испариной. Обреченно подумал, что все-таки схватил грипп последи лета и бабушка теперь залечит его до смерти липовым отваром.

– Нет тут никакого стекла, – пробормотал, справляясь с дрожью. – Мы всегда сюда ходим.

Рыбак вытащил еще одну рыбину, такую здоровенную красноперку, что Артур забыл о своих опасениях и, подхватив снасти, зашагал к лодочному причалу.

– Я вам не помешаю? – услышал Пашка. Артур был очень вежливым мальчиком.

Рыбак кивнул, не снимая очков:

– Можете становиться прямо здесь. Я уже сматываю удочки…

Он с усилием поднял свое ведро и выплеснул в реку. С десяток рыбешек разного калибра блеснули чешуей, удирая в разные стороны. Вот оно что – экологичная спортивная рыбалка; Пашка подумал, что ничего глупее нет, рыба все равно погибнет, поврежденная крючком. Ну, или ее сожрет другая рыба, воспользовавшись моментом…

– Мира, каким вы его представляете, не существует, – негромко сказал рыбак, и Артур с облегчением рассмеялся:

– А, так это вы тут муралы рисуете?

Пашка посмотрел на забор; яркой надписи больше не было, вместо нее чернел лаконичный округлый знак, нарисованный, похоже, мазутом. У Пашки возникло чувство, что изображение знакомо ему. И что оно объемное и немного движется, будто отражается в воде.

– У меня температура, – сказал он слабым голосом. – Артур…

Он увидел лицо брата; тот стоял с удочкой в одной руке и пустой железной сеткой в другой, глядя туда же, что и Пашка.

– Что за фигня? – Голос Артура стал хриплым и совершенно чужим.

– Мальчики, – рыбак аккуратно сматывал свою удочку, – а где ваша сестра?

Антошка мок в воде, глубоко опустив голову в маске, выставив на поверхность попу в цветастых плавках и белые от холода пятки. Когда Артур и Пашка подскочили с двух сторон, он захлебнулся и закашлялся, сразу налившись кровью:

– Что? Да тут… Да вот она тут… была только что…

Струилась обмелевшая река. Шелестел камыш. На песке валялись Лорин сарафан и сандалики. У противоположного берега покачивался, прибитый течением, красный резиновый мяч. Пашке показалось, что он читает книгу и хочет перестать, но не может ни закрыть глаза, ни перевернуть страницу.

– У меня к вам разговор, ребята, – сказал рыболов в темных очках, незаметно оказавшись очень близко.

– Лора! – закричал Артур, не слушая его. Схватил Антошку за голые мокрые плечи, затряс так, что слетела маска. – Где она?!

Антошка надрывно кашлял.

– Лора! Лора-а! – Артур кинулся в воду, не снимая ни одежды, ни даже часов, поплыл через реку, к мячу, опуская голову в мутную воду, то ныряя, то выпрыгивая, вслепую шаря по дну. Антошка замер на берегу, оцепенев, обхватив себя тонкими загорелыми руками.

– Интересно, – задумчиво сказал человек в черных очках. – Вот как это работает… Он ничего не знает об утонувших детях, такого понятия нет в его мире. А реакция совершенно естественная… Славно, славно…

Пашке казалось, что он увяз в бетоне. Невозможно было ни шагнуть, ни выговорить слова, ни послать этого психа по адресу, откуда не возвращаются.

– А ты? – Человек в черных очках посмотрел на Пашку. – Ты хочешь вернуть девочку?

Прошла длинная секунда. Артур нырял и выныривал, Антоша на берегу дрожал мелкой дрожью, у дальнего берега ходили водовороты – там в самом деле было глубоко.

– Сколько? – прошептал Пашка. У него появилась ужасная, болезненная надежда. Раньше никогда его не шантажировали, но шантаж был частью реальности, а не кошмара.

– Нисколько. – Человек в очках улыбнулся со странным выражением, в иных обстоятельствах Пашка сказал бы, что это сочувствие. – Возьми.

Он протянул ладонь с маленькой золотой монетой. Пашка узнал округлый знак на реверсе.

– Мир не такой, как ты думаешь, – тихо сказал рыбак. – Самолеты падают, и дети тонут. Понимаешь?

– Неправда, – сказал Пашка.

– Возьми монету и проглоти, как таблетку. Это не страшно.

– Не буду!

– Я не хочу делать тебе больно, – сказал бывший рыбак. – Ни тебе, ни брату. Но времени нет.

Пашка смотрел на блики, отражавшиеся в темных очках.

– Давай. Как глотают лекарство. А то ведь твой брат сейчас ее найдет и откачать не получится, она слишком долго пролежала на дне…

Пашка протянул руку, почувствовал тяжесть, чрезмерную для мелкой денежки. Прямо с ладони проглотил, с первого раза. Монета царапнула горло, но больше он почти ничего не почувствовал. И подумал: вот бы это был сон, вот бы сейчас проснуться…

– Тра-та-та за Пашу! – послышался веселый голос Лоры. – Тра-та-та за Антошку!

Пашка моргнул. Лора в розовом купальнике, с растрепанными мокрыми волосами стояла у старого забора – давно не крашенного, гладкого – и колотила ладонью по чистым серым доскам.

– Не нашли! Не нашли! А я в камышах сидела!

Пашка закричал, срывая горло, и кинулся к ней. Схватил под мышки, поднял над землей…

– Ай! – она возмутилась. – Я уже тебя застукала, я выиграла, отпусти!

Пашка поставил ее на траву, перегнул через колено и впервые в жизни отшлепал по мокрому купальнику.

Валя купил в автомате какой-то шипучки и выпил залпом, не чувствуя вкуса. Опомнился, когда пустая жестянка стукнула о дно мусорного контейнера. Кажется, это был энергетический напиток с кофеином, очень некстати. Вале сейчас подошел бы мятный чай с валерьянкой.

Почему он увидел на табло то, чего там не было и не могло быть? Вот же, все в порядке, самолет с родителями вылетел по расписанию, уже сегодня вечером они войдут в теплое море. Там сосны, песок и мелкая галька, родители будут вдвоем впервые за много лет. Мама избавится от тревожного расстройства, вернутся оба загорелые, веселые, счастливые…

Если это хакеры – почему никто в зале не увидел страшное табло? Не заметил, не вскрикнул, не показал пальцем? Ведь сотня человек одновременно на него смотрела, а увидел только Валя. Что с ним не так?

Буйная фантазия? Откуда? Провожая родителей, он только немного грустил. Но не боялся. Откуда это… отвратительное, болезненное видение? Как будто мир, в котором он родился и вырос, добрый безопасный мир, приподнял благостную маску и показал такую жуткую харю, что взрослый парень испугался чуть не до мокрых штанов?

Валя решил, что больше думать об этом не будет. Вернется домой, приберет после поспешного раннего завтрака и завалится на диван с планшетом…

…Повернув ключ в двери, уже почувствовав запах дома, в полушаге от привычного спокойного мира он ощутил и услышал, что в пустой квартире кто-то есть.

– Ты. Не имел права. Поднимать руку на ребенка!

Лора, по дороге домой притихшая было, снова разревелась горше прежнего.

– Бабушка, мы чуть с ума не сошли, – тихо сказал Артур. Он давно не вступался за Пашку, а теперь готов был встать за брата горой – очень бледный, с играющими желваками, с волосами, так и торчащими дыбом. – Если бы я был там рядом на берегу, я вообще бы ее убил.

– Ну что ты говоришь, – грустно сказал дедушка, обнимая Лору, гладя ее по голове.

– Следить надо было. – Бабушкины губы едва разжимались, когда она говорила, и стягивались в нитку во время каждой паузы. – Не спускать с нее глаз! Ты обещал мне, Павел!

И, мягко перехватив Лору из дедушкиных рук, она повела ее в дом, по дороге что-то негромко приговаривая. На пороге обернулась, поманила за собой непривычно тихого, смирного Антошу. Пашка, Артур и дедушка остались во дворе, где от старой елки уже лежала тень до самых ворот.

Пашка инстинктивно прижимал ладонь к животу. Ему казалось, что золотая монета, которую он не по своей воле сожрал, живет внутри собственной опасной жизнью. Он гнал от себя дурацкие мысли, ясно же, что никакой монеты он не глотал, у него случилось временное помрачение рассудка, тепловой удар. Но бабушке он этого не расскажет – выйдет так, что он врет, оправдываясь.

– Он всего три раза ее шлепнул, – так же тихо сказал Артур. – Она нас очень напугала.

– Она ребенок, – сказал дедушка тусклым усталым голосом. – Она думала, что играет… А чего вы испугались, кстати?

Артур и Пашка переглянулись, мысленно адресуя друг другу тот же вопрос. Пелена жаркого дня наконец-то упала, оба осознали себя дураками, одурманенными слишком ярким солнцем.

– Она могла, конечно, глотнуть воды и закашляться, – мягко продолжал дедушка, – или наступить на острый камень… Вы бы тогда сразу ей помогли… Но она решила поиграть в прятки. Подыграли бы девочке, поискали и нашли ее в этих камышах…

Артур и Пашка подумали одновременно, что пора ехать домой. Летняя Торпа хороша, конечно, но лишь до определенного предела.

Пашка, опустив голову, прошел в дом. На кухне бабушка кормила Лору, уже переодетую в сухое, вареньем из земляники, тем самым, которое полагалось открывать только на Новый год.

– Прости меня, Лора, – сказал Пашка официально-покаянным голосом. – Прости, бабушка. Мы с Артуром, наверное, завтра уедем…

Бабушка посмотрела с сожалением, которое через секунду должно было смениться сочувствием. Покачала головой, вздохнула; в этот момент монета в животе у Пашки превратилась в раскаленный сюрикен.

Охнув, он метнулся к туалету – дверь была заперта, внутри всхлипывал Антошка. Пашка выскочил из дома, обогнул угол, забежал в заросли крапивы, которую давно пора было косить…

Упал на четвереньки в приступе тошноты, и монета вылетела из него и заблестела, как пойманная золотая рыбка. И не успел Пашка обрадоваться чудесному освобождению, как приступ повторился и еще четыре монеты полетели в траву.

Первым побуждением Вали было отшатнуться, прикрыть дверь и немедленно звонить в полицию. Но он испугался, что станет посмешищем – а вдруг в квартире соседка, которой родители на время отъезда всегда отдавали ключи? А вдруг она что-то перепутала и зашла полить вазоны? А он тут с полицией… Это же позор, еще и отругают за ложный вызов!

– Тетя Оля, это вы? – как можно доброжелательнее крикнул он в дверной проем.

– Это я, – отозвался женский голос, чужой – и до мурашек знакомый, как прикосновение ледяной ладони к горячему лбу. – Иди сюда, Валик, и дверь запри.

Она произнесла имя, которым звала его только мать. Как игрушка на веревочке, Валя пошел на кухню на этот голос; женщина сидела у стола, на котором семья, торопясь, оставила тарелки после завтрака. Теперь столешница была чисто вымыта, а незваная гостья пила чай из любимой маминой чашки.

– А вы… – удивленно начал Валя и вдруг запнулся.

Он ее узнал. Ну конечно же. Конечно, теперь все понятно, вот только откуда у нее ключи? От той же соседки?!

– Ты решила вернуться? – сказал он, тремя словами пытаясь обвинить, продемонстрировать независимость и напомнить все-таки об их родстве.

– Да, я твоя сестра, но обращаться будешь ко мне на «вы». – Гостья вытащила сигарету. – И звать по имени-отчеству: «Александра Игоревна».

– У нас не курят! – Валя повысил голос.

Гостья невозмутимо щелкнула зажигалкой, затянулась красиво, как в старых фильмах.

– Ты, конечно, меня не помнишь. Как я катала тебя в коляске. И как ты лежал тут на столе, новорожденный, без сознания, а я по глупости чуть не угробила тебя…

Валя вспомнил. Хотя это было невозможно. Он вспомнил холод, белый потолок над собой, вот это самое лицо – только моложе и с совершенно другим выражением – любопытства, жадной власти, как у девочки, вскрывающей куклу… И ужасное чувство, будто из него, Вали, вытягивают жизнь, разум, личность… хотя какая там у младенца личность…

– Прости, я не хотела. – Она курила, наблюдая за ним. – Чудо, что мне удалось тебя починить тогда. Мне помогли. Сама бы я не справилась.

Валя вдохнул дым и закашлялся.

– Ты следишь за рейсом? – Она буднично вытащила из кармана смартфон. – Сколько еще осталось быть в пути нашей маме и твоему отцу? Вот счастливые, летят на теплое море, а?

– Уходите, пожалуйста, – прошептал Валя.

– Помнишь, что ты видел в аэропорту на табло? – Она улыбнулась. – Мир не такой, как ты думаешь. Миллионы людей никогда об этом не узнают. Но ты уже знаешь, Валик.

– Я позвоню маме и все расскажу. – Он сжал кулаки. – И я позвоню отцу, он…

– Если самолет долетит, – сказала она просто.

У него помутилось перед глазами, но почти сразу на место обморочной беспомощности явилась злость. Даже не так: ярость.

– Пошла вон, – сказал он, выпрямляясь и стараясь казаться выше ростом. – Пока я не вышвырнул тебя за шкирку!

– Вот хорошо, – сказала она, с интересом его разглядывая. – Это правильная, здоровая реакция, ты меня радуешь, Валик… Как жаль, что совсем нет времени. Я обошлась бы с тобой мягче.

И она ушла, оставив на блюдце смятую, еще дымящуюся сигарету.

Бабушка выходила звать Пашку и говорила, что больше не сердится на него, что бывает всякое, надо пережить и идти дальше. Выходила Лора, вовсе не такая благостная, но правильно мотивированная дедушкой. Приносила тарелку с овощным рагу и чашку мятного чая. Пашка есть и пить отказался, так и сидел у крапивных зарослей за домом, скрестив ноги, будто больная птица в гнезде.

Пять золотых монет были зажаты в его кулаке, их не надо было еще раз разглядывать, чтобы вспомнить округлый знак на реверсе. Номиналом монеты были «ноль». Объяснить то, что сегодня случилось на берегу, галлюцинациями или гипнозом становилось с каждой секундой невозможнее.

Приходил дедушка, принес одеяло. Пашка поблагодарил, но к одеялу не притронулся.

Потом пришел Артур. Обнял за плечи (а таких нежностей он давно себе не позволял) и предложил термометр – старый, ртутный, бабушкин. Пашка просидел десять минут с термометром под мышкой, и результат оказался тридцать шесть и шесть. Артур сказал не очень уверенно, что есть такие грибы, если на них незаметно наступишь – разлетаются споры и вызывают видения, он видел такое в каком-то сериале. Пашка был готов показать ему монеты, но удержался. Слабым голосом попросил оставить его в покое на пару минут – сейчас он вернется в дом, поужинает и ляжет спать, и завтра все будет нормально.

Артур ушел и почти сразу вернулся. Пашка уже почти заговорил с ним, когда вдруг понял, что это не Артур. Блеснули огоньки, отражаясь в стеклах чернейших очков – это почти в полной-то темноте! Человек сел рядом с Пашкой, как только что сидел брат.

– Все мы через это проходили. И не через такое, а гораздо хуже. Сколько монет?

Пашка, будто в страшном сне, разжал ладонь. Пять золотых кругляшек оставили на коже отпечатки – так судорожно он сжимал их.

– Отлично. – Его собеседник явно обрадовался. – Очень хорошо, сохрани. Положи в какой-нибудь носок, только смотри не потеряй! Завтра я буду работать с твоим братом, а ты поддержи его. Вдвоем вам будет легче.

– Завтра, – Пашка еле разлепил губы, – мы оба уедем первой же электричкой из Торпы.

– Нет. – Человек в темных очках отстранился, с сожалением покачал головой. – Вы останетесь. Вы оба на крючке, будете дергаться – будет больно. Кстати, меня зовут Константин Фаритович… но можно просто Костя.

Глава 3

Ближе к полуночи она стукнулась в кабинет к Портнову. Молча поставила на стол блок хороших сигарет, запечатанный.

– Спасибо, – сказал он после крохотной паузы. – Не знаю, смогу ли я чем-нибудь тебе отдарить.

– Реформа началась, – сказала Сашка. – К первому сентября наберутся две группы на первый курс. Мы вернем Речи потерянные орудия. И в этом наборе, Олег Борисович, у нас будет Глагол в повелительном наклонении.

Портнов очень внимательно на нее посмотрел. Аккуратно вскрыл сигаретную упаковку.

– Генетические связи ничего не решают, иначе у нас половина студентов состояла бы в родстве.

– Генетика ни при чем. Когда мой брат был младенцем и валялся на столе, будто выпотрошенный… – Сашка содрогнулась. – Когда я дозвонилась Фариту, а тот – Николаю Валерьевичу… Когда я там, на кухне, пыталась вернуть в него человека, а родители тем временем ломились в дверь… Я оставила в маленьком Валечке – в его структуре – информационный фрагмент себя. Проекцию. Маячок.

Открыв поутру глаза, Валя точно знал, что будет сейчас делать. Не завтракая, он отправится в торговый центр, где продается что угодно. Потом найдет в интернете слесарные услуги, установку дверей или что-то в этом роде. Так, чтобы к вечеру замок в двери был другой. И пусть она попробует снова явиться.

Дверь, к счастью, запиралась на задвижку изнутри, так что ночью Валя мог спать спокойно. Но не желал, уходя из дома, представлять себе, как здесь хозяйничает чужая, неприятная, незваная сестра.

Родителям он решил пока ничего не говорить. Они совершенно точно сорвутся из отпуска – мама не сможет отдыхать у моря, когда ее Сашенька вернулась. Видела бы мама эту Сашеньку…

…И тут он услышал голоса на кухне. Подскочил, как на батуте, покрылся мурашками, уверился на долгую секунду, что забыл на ночь задвинуть щеколду на двери. Но задвинул же и проверил! Этого не может быть, никто не мог… или он еще спит?!

– Валик, – весело позвала мама, – ты поедешь нас провожать или нет?

В трусах и майке, босиком, он бросился на кухню – и чуть не споткнулся в коридоре о собранные чемоданы. Мама и отец заканчивали торопливый завтрак, одна тарелка на столе была накрыта крышкой – горячие бутерброды для Вали ждали его и не должны были остыть.

– Что с тобой? – всполошилась мама, когда увидела его лицо.

– Кошмар, – ответил он хрипло. – Плохой сон.

– Что снилось? – Отец посмотрел сочувственно.

– Не помню, – выдавил Валя. – Какое сегодня число?

– Здрасте. – Мама развела руками. – Двадцать седьмое, какое же еще? Ты забыл, на какой день у нас билеты?

Родители всегда приезжали в аэропорт заранее – из-за маминого тревожного расстройства она всегда боялась опоздать.

Знакомая дорога показалась Вале длинной и тягостной. Все силы он тратил на то, чтобы родители ничего не заподозрили. К счастью, те были заняты собой: мама пыталась вспомнить, что из критически важных вещей они позабыли. Отец шутил, пытаясь развеять ее тревогу – все равно что гасил огонь керосином.

Наконец сдали чемоданы и прошли все формальности. Валя в последний момент чуть не схватил маму за руку, умоляя остаться и никуда не лететь. Сам испугался этого детсадовского порыва. Вот был бы стыд-то.

Родители помахали ему из-за ограждения и зашагали, обнявшись, и скрылись в толпе. Их отпуск – и новый медовый месяц – начался. А Валя остался стоять, будто приклеенный к блестящему полу.

Навстречу, к стойкам регистрации, шли компании молодых людей, парни с девушками, семьи с детьми – все с разноцветными чемоданами и рюкзаками, все в предвкушении радости, ни одного грустного или хотя бы равнодушного лица не было во всем большом здании аэровокзала. Валя вдруг осознал впервые в жизни, что все они уязвимы, и, стремясь к радости, рискуют жизнью, поднимаясь высоко в небо в тесной алюминиевой трубке, где столько сложных приборов, что хоть один когда-нибудь обязательно откажет…

У меня тревожное расстройство, подумал он, сжимая зубы. Это как у мамы, только хуже. Но мама знает, что нездорова, принимает таблетки. Она знает, что ее страхи – выдумка… Отражение химических процессов в мозгу. Их надо регулировать, а значит, врачи, лекарства… Психотерапевты…

Он стоял, боясь двинуться с места. Боясь пройти мимо табло и уж конечно не желая возвращаться домой. Он все еще надеялся, что это может быть сон. Он придет домой, а там пусто, никого нет. Чтобы проверить это, нужно…

– Валик, – послышалось у него за спиной.

Он дернулся, но не обернулся.

– Давай поговорим, – сказала его сестра. – Я тебе не враг. Честное слово.

– Мы, конечно, уедем, – еле слышно шептал в темноте Артур. – Но лучше через пару дней. Свяжемся с мамой. Подготовим дедушку и ба. Ты не думай, он тебя не получит, этот маньяк. Я буду рядом.

– Ты разве не чувствуешь, что нельзя ждать?!

Артур вздохнул: он чувствовал. Они с Пашкой прожили долгую жизнь на двоих, почти восемнадцать лет, и в этой жизни было всякое. И по разным классам их разводили, чтобы разделить, и сводили снова, чтобы помирить, и врачи говорили, что это сиамские близнецы, только не физически, а ментально, и хорошо бы отправить их в разные города, чтобы нормально оформились личности. И когда они наконец переросли трудные времена, признали границы друг друга и сознательно отказались от болезненной связи – случился жаркий день на речке и все вернулось.

Артур сопротивлялся, да. Он долго верил, что Пашка заболел, и честно принес ему термометр. Но теперь, после Пашкиного рассказа в темноте, никаких сомнений не осталось: в их жизнь залезло непонятное, потустороннее, и надо сперва уносить ноги, а уже потом гадать, что это.

Пашка ворочался на диване, Артур – на раскладушке рядом. Дом спал или притворялся. Капала лекарство на дно стакана бабушка, гладил ее плечо дедушка, всхлипывала во сне Лора, отлично понимая, что стала причиной больших неприятностей. Дрых без задних ног Антошка, не замечая речного песка на подушке и в постели.

– Это Торпа, – снова зашептал Пашка. – Помнишь… в детстве мы придумывали… что это особенный город… что в нем есть большая черная ратуша, и особняк со львами, и еще много всяких штук… Что здесь живет что-то или кто-то, чего больше нет нигде. Мы уедем из Торпы, и… всё. Не вернемся.

– А бабушка с дедушкой? – после паузы спросил Артур.

– Их оно не тронет… не трогает. Они местные.

– А Лора с Антохой?!

Пашка думал об этом. Ох, как же хорошо и тщательно он об этом думал.

– Если нас тут не будет, оно их не тронет тоже. Но если мы останемся… нас будут ими шантажировать. А увезти их сами мы не можем, теть Ира с дядь Ромой нас убьют…

Еще секунду было тихо.

– Ты вещи собрал? – Голос Артура дрогнул. План становился реальностью.

– Да… что успел. Что забудем – не страшно, бабушка с дедушкой привезут или вышлют. Первая электричка в шесть… В райцентре пересядем на поезд.

– На один билет? – Артур улыбнулся в темноте.

Это был трюк, который они много раз проделывали: и экзамены, бывало, сдавали друг за друга. И на поезд один заходил с билетом, а другой прибегал перед отправлением: «Я за пирожками метнулся, чуть не опоздал! Вы же меня помните?» И ехали потом по очереди, один на спальном месте, другой на багажной полке…

– Посмотрим, – неуверенно сказал Пашка и вдруг понял, что они с Артуром поменялись ролями: прежде все придумывал и планировал брат. – Все-таки долго ехать.

Они снова прислушались к дому. Кажется, бабушка с дедушкой кое-как улеглись и, наверное, успокоились. А двоюродные брат с сестрой, пережив приключения, уже видели сны, и это были неплохие, спокойные сны…

– Давай не будем ждать утра, – тихо сказал Пашка.

«Дедушка, ба, простите, что мы сбежали. Вы не волнуйтесь, мы уже взрослые. Маме пока не звоните, мы, когда приедем, сами ей все расскажем. Спасибо за чудесные каникулы. Будем ждать вас в гости. Артур, Паша».

Фразу про чудесные каникулы вписал Артур. Пашка хотел написать «ваши оладьи самые вкусные в мире», но Артур так посмотрел, что Пашка молча развел руками. Не время для шуточек.

От дома до центра быстрым шагом дошли за полчаса. Почему-то были уверены, что на центральную площадь Торпы даже среди ночи можно вызвать такси по мобильному приложению. «Водителей поблизости нет», – отвечал им экран телефона, а первый автобус должен был отправиться на вокзал в полшестого утра. Пашка и Артур оказались в этот час на остановке одни, и даже окна в домах почти не светились. Фонари горели вполнакала.

Половина третьего ночи. Потом без четверти три.

– Пошли пешком, – сказал Пашка. – К шести как раз дойдем. Или по дороге поймаем попутку… Смотри, какие звезды. Это будет крутая прогулка.

Артур кивнул, поднял со скамейки свой рюкзак, закинул на спину. Пашка почувствовал странную радость – будто они вместе идут в школу, снова в прежнюю, снова в один класс, к неудовольствию учителей и психологов…

У обоих были мощные фонарики, но использовать решили один – экономить батарейки. За первые полчаса вышли из города, и только две машины попались им на этом пути. Обе – встречные, ни одна не остановилась.

– Надо подумать, что мы скажем маме, – нарушил молчание Артур. На тихой дороге под звездным небом идея панически бежать из Торпы вовсе не казалась такой очевидной. – И пусть ма не говорит отцу, пусть дождется из рейса.

– И что мы скажем бабушке, когда позвоним. – Пашка посветил фонариком далеко вперед. Прямо за городом колосилось поле, и в свете фонаря по нему ходили волны.

– Красиво, – сказал Артур. – Мы скажем, что… говорю же, надо подумать.

И они пошли дальше, и шли еще около часа, пока издалека не донесся странный звук. Поначалу такой тихий, что они не сразу поняли, что это. Гул, стрекот, шелест, скрип. Но уже через пару минут из-за холма вынырнула цепь огней. Странные механизмы с вращающимися челюстями, с близко посаженными яркими фарами шли через поле косой шеренгой.

– Комбайны! – удивился Пашка. – Ночью!

Фонарик сделался не нужен. Пашка и Артур увидели на дороге свет – и свои длинные черные тени впереди, через секунду поняли, что фары бьют прямо в спину, еще через полсекунды отскочили к обочине, пропуская колонну пустых грузовиков-зерновозов.

– И вот так мы оказались в самом центре ночных сельхозработ, – желчно пробормотал Артур.

– Прут, как слепые. – Пашка закашлялся от пыли. – Не видят, что ли, живых пешеходов?

Цепь огней в поле приближалась, будто комбайны не собирались делать разницы между колосьями и людьми.

– Они же не поедут по дороге, – растерянно сказал Пашка. – Чисто технически…

– Чисто технически тут пешеходы ночью не ходят, – отозвался Артур. – А уборка зерновых ночью – обычная практика в некоторых регионах…

Конечно, у него всегда была пятерка по биологии.

Пашку накрыло будто липкой сетью:

– Он сказал… Что мы не уедем из Торпы… Даже если захотим.

– Он не начальник сельхозкооператива, – сурово отозвался Артур. – Он не распоряжается комбайнами. Это совпадение.

– Артур, – взмолился Пашка, чувствуя, как заливается потом спина. – Пойдем скорее, пожалуйста. Ты же сам сказал, это всего лишь комбайнеры, они убирают пшеницу…

– Это рожь.

– Ну и тем более! Надо идти, мы больше чем полдороги прошли!

Строй комбайнов был совсем близко, правофланговый задевал обочину вертящейся челюстью. Фары превращали ночь в день; Артур оттащил зазевавшегося Пашку подальше, и огромное, окутанное облаком дыма механическое чудовище пролязгало мимо. В окне мелькнул силуэт человека, вскинувшего руку в очень неприличном жесте.

– Все они видят, – пробормотал Пашка. – Пошли!

Они переждали зерновозку, идущую вслед за комбайном, протерли глаза от пыли и мельчайшей соломы и, прикрывая лица рукавами, стараясь поменьше дышать, побежали бегом. Звук моторов отдалился, снова сделалось темно, Артур и Пашка перешли на шаг. Поле справа было выкошено и казалось растерянным, поле слева все так же покачивало тяжелыми колосьями, будто насмехаясь.

– Артур, – сказал Пашка, чтобы только не молчать на ходу. – А как ты думаешь, новые колосья знают, что случилось со старыми? У них есть генетическая память?

– Ага, – пробормотал Артур. – Они передают опыт из поколения в поколение. Пишут об этом книги и слагают песни…

Пашка коротко рассмеялся. Впереди уже виднелась лесополоса на краю поля.

– Если они просто растут, – продолжал Пашка, – и думают, что ничего плохого не случится… А что может быть плохого? Разве что засуха, но сейчас есть разные средства, поливальные машины…

Артур остановился:

– Кстати, о поливальных машинах. Мне нужно поссать.

– Посветить тебе? – предложил Пашка.

– Да пошел ты! Иди вперед, я догоню.

И Пашка пошел, подсвечивая фонариком неровную пыльную дорогу, то и дело поправляя лямку рюкзака, стараясь думать о простом и приятном – например, что за девчонки будут в учебной группе. Обычно на его специальность набирали только парней, но в последние годы, говорят, девчонок стало не в пример больше и они крутые… Раньше Пашка стеснялся знакомиться. Два раза так бывало, что за него знакомился Артур, а Пашка приходил потом на свидание. Но все равно тогда ничего не вышло…

– Эй, ты где там?

Он повернул луч фонарика на дорогу позади. Дорога просматривалась метров на двести, Артура не было. Покачивалась неубранная пшеница… то есть рожь.

– Придурок, – сказал Пашка. – Ты решил как Лора? В прятки поиграть? Сейчас?

Вдалеке послышался знакомый рокот. Показались огни – звено комбайнов возвращалось теперь с другой стороны поля.

– Артур! – Пашка закричал. – Выходи, где ты?!

Он добежал до места, где оставил брата. Кинулся в море колосьев, прошивая стебли лучом фонарика, надеясь вот-вот натолкнуться на сидящего (лежащего?!) человека. Не нашел ни следов Артура, ни его рюкзака. Вокруг уже было светло от набегающих фар. Челюсти комбайнов подсекали, скручивали стебли и вытряхивали зерно, казалось, все поле пришло в движение – горит огнями, рычит моторами. Колосьям, привыкшим за свою короткую жизнь, что все в мире происходит легко и размеренно, было так же страшно, как Пашке теперь. Мир не такой, как ты думаешь, колосок…

Комбайны шли со скоростью электрички. Пашка еле успел выскочить на дорогу и с нее убежать на сжатую часть поля, где стерня пыталась проколоть ноги даже сквозь подошвы кроссовок. Ближайшее чудовище прошло там, где Пашка только что стоял, и вместе с соломой и пылью невысоко подбросило в воздух округлый темный предмет.

Рюкзак Артура.

Пашка сел на землю, глухой, почти слепой, потому что фары отдалялись, а фонарь он, кажется, потерял.

Обе части поля, разделенные дорогой, остались теперь голыми, выбритыми, только кое-где, далеко друг от друга, стояли чудом выжившие колоски – в таком же шоке, как Пашка сейчас. Комбайны затихли, исчезли, будто их не бывало. Зато начало светлеть небо – очень чистое, без единого облачка. Бледнели звезды. Пашка поднялся; он не уйдет отсюда, пока не отыщет брата. То, что от него осталось.

Главное, что предстояло Сашке в этом разговоре, – избавиться от сочувствия к маленькому Вале. Сочувствие – яд, жалеть мальчика сейчас – значит дольше его мучить.

– Мы присядем вот здесь, на скамейку, и поговорим…

Сашка видела его насквозь: снаружи холодец повседневности, чуть глубже глина заурядности, мягкость, уступчивость, инфантильный конформизм – и золотой отсвет из глубины, там, где под обыденностью спит несказанное Слово. Сокровище внутри и мусор, облепивший снаружи, – Сашке захотелось препарировать мальчика на месте, прямо сейчас, чтобы вернуть Речи гармонию. Валя почуял ее внутреннее движение – и сжался, замкнулся в себе, отделяясь, прячась от действительности.

– Ты думал, что мир безопасен и добр. Это правда. Он таким и задуман. Но за его доброту кто-то должен расплачиваться…

Сашка сделала паузу. Мальчик не поднимал глаз и вряд ли слышал ее.

– Потом ты поймешь, что я права и то, что я делаю, – ради сохранения реальности, какой ее знает большинство людей. Ты поймешь, как устроен мир на самом деле и какое место ты в нем занимаешь. И все будет очень хорошо. Но сейчас, Валя, тебе придется просто делать то, что я скажу.

– Вы мне никто, Александра Игоревна. – Он поднял бледное, сосредоточенное лицо с играющими желваками. – Я все расскажу маме.

Он сопротивляется, подумала Сашка. Даже сейчас, когда она сломала его представление о мире и серьезно его напугала, он сопротивляется. Надежда есть.

– Шанин Валентин Валентинович, – сказала она официальным голосом. – Учитывая ваши предыдущие достижения, вы зачислены в Институт специальных технологий в виде исключения без экзаменов. Первого сентября вы должны быть в городе Торпа, улица Сакко и Ванцетти, двенадцать.

Он посмотрел ей прямо в глаза – услышав знакомое название.

– Торпа?!

– Очень славный маленький город.

– Мама не отпустит меня в Торпу, – сказал он с нервным смешком. – Это совершенно… исключено.

– Видишь ли, – Сашка вздохнула. – Она и моя мама тоже, поэтому я не допущу, чтобы с ней случилось что-то по-настоящему серьезное…

– Что… случилось, какое серьезное?! – Он дернулся.

– …Но меня в свое время она отпустила в Торпу. Хотя очень не хотела. Так сложились обстоятельства. Понимаешь?

– Зачем я вам нужен? – спросил он шепотом. Сашка услышала в его вопросе свои собственные интонации. Давным-давно. Перед лицом Фарита Коженникова.

Она задумалась: может быть, попытаться ему объяснить? Невозможно, нет. Он не готов. Все равно что чеканить монету из куска глинозема.

– У тебя есть два месяца лета, – сказала она. – Отдыхай, гуляй, купайся. Ничего не говори родителям, вообще никому ничего не говори. Сделать так, чтобы мама отпустила тебя в Торпу, – моя забота.

– Не отпустит! – сказал он убежденно. – Ни она, ни отец!

Сашка грустно улыбнулась.

Пашка двумя руками поднял с земли рюкзак Артура. Все вокруг было рассветно-серое, в воздухе висела соломенная пыль, но ни капельки крови Пашка не мог разглядеть, сколько ни мигал воспаленными веками.

– Это неправда! – сказал он в пространство. – Это сон! Скажи, что это сон?!

– Не сон, – послышалось у него за спиной. Пашка выронил рюкзак и обернулся, готовый драться, готовый голыми руками убить того упыря, порождение жуткого города Торпы…

И увидел себя будто в зеркале – серого, страшного, с огромными глазами, с черными губами, как нитка. И только через секунду понял, что видит не отражение, а брата.

– Пошли, – сказал Артур незнакомым, глухим голосом, не то сорванным, не то просто больным. – Скорее.

– Где ты был?!

– Хватит. Скорее. Идем обратно.

Артур подхватил свой рюкзак, бросился назад по дороге, усыпанной соломой, – и вдруг споткнулся. Упал на колени, закашлялся, и в пыль покатились мелкие золотые монеты.

В это утро и бабушка, и дедушка, и Лора с Антошей проснулись поздно – немудрено, сказались приключения вчерашнего дня. Пашка с Артуром успели вернуться в дом, подобрать и уничтожить записку, кое-как спрятать следы своих похождений и залечь в постель раньше, чем их побег разоблачили.

Солнце поднялось высоко и било в окна.

– Слушай… – начал Пашка, когда ворочаться стало невмоготу, а с кухни доносились уже голоса и звяканье ложек о чашки.

– Не спрашивай, – прошептал Артур.

– Я думал…

– Ничего не буду рассказывать. Нам отсюда не сбежать, и я не сумасшедший. И он не маньяк. – Артур перевернулся лицом вниз и натянул на голову одеяло.

– Может быть, – снова заговорил Пашка, – нам… спросить, чего он от нас хочет?

Артур молчал так долго, что Пашка уже подумал, что брат не ответит.

– Он хочет, – послышалось из-под одеяла, – сегодня он хочет… чтобы мы пошли в супермаркет «Старт» и украли упаковку конфет. Шоколадных. Одну…

Пашка засмеялся. Это был судорожный, дурацкий, нервный смех, но Артур подскочил и сорвал одеяло с головы:

– Тебе смешно?!

Пашка заткнулся, будто ему зажали рот. У Артура на скулах горели красные пятна, а глаза были мокрые и совершенно больные.

– Привет, Валик! Мы долетели, устроились, тут такая красота! Ты обедал? Ужинал? Как дела?

Валя сразу понял по звуку ее голоса, что она устала в дороге и успела соскучиться, но тревога ее, кажется, улеглась. Он ждал этого звонка. Он к нему готовился; он оказался не готов.

– Все хорошо, – сказал он хрипловато, но бодро.

– Что с голосом, ты простудился?!

– Нет, все нормально. – Валя прочистил горло. – Присылайте фотки, я хочу посмотреть.

Тут же полетели фотографии: сосны у прибоя, мелкая галька, яхты в отдалении, мама и отец, обнявшись, снимают себя на фоне гостиницы, моря, на фоне пляжа…

Сейчас он им расскажет. И они все бросят, сорвутся с места, поменяют билеты, прилетят – мама с надеждой, а папа в растерянности и недоумении… Мама спросит: где она? Где моя Саша?! А как, как Валя сможет предъявить им Александру Игоревну, если незваная сестра осталась в аэропорту и квартира, когда он вернулся, была нетронута и пуста?

– Классные фотки, – сказал он, тщательно следя за голосом. – Ну, отдыхайте.

На ночь он задвинул засов, включил сериал, зная, что не уснет, и все равно задремал где-то в половине второго. В полседьмого проснулся, вскочил, поспешил на кухню…

Чемоданов в прихожей не было. Стол, небрежно прибранный накануне, оставался пустым. Телефон показывал сегодняшнее число – двадцать восьмое июня.

– Так нормально же все, – прошептал Валя. – Все нормально… У меня тревожное расстройство. Все хорошо, просто отлично…

И он засмеялся и хохотал до тех пор, пока не сунул голову под струю холодной воды в ванной, и забыл при этом снять очки, и они чуть не разбились.

Глава 4

Сашка вернулась домой ранним вечером, когда еще не стемнело. Поставила в вазу букет ромашек. Разожгла камин – среди лета. Открыла окно и закурила.

Костя появился почти сразу, деликатно стукнул в дверь.

– Входи, – сказала Сашка. – Не заперто.

Он поставил на стол бумажный пакет из незнакомого кафе:

– Китайская еда. Из новых. Я не пробовал, говорят, хорошо.

– Спасибо. – Сашка выпустила дым за окно.

– Оба перспективные, ты была права. – Костя налил воду в чайник, включил, нашел в шкафу заварку и чашки. Сашка наблюдала отстраненно – он имел полное право распоряжаться у нее в мансарде, как дома. Миллиарды лет назад она однажды ему это позволила.

– Давай поедим. – Он расставлял, по очереди извлекая из пакета, пластиковые и картонные упаковки с закусками, соусами, какой-то замысловатой снедью. – Мы же белковые существа в том числе. Можем себе позволить.

– Мне выдать им справку о зачислении? – Сашке очень захотелось, чтобы он просто кивнул.

– Рановато. – Костя заваривал чай. – У них есть особенность: они отражают друг друга. Как пара зеркал. Или планеты, связанные гравитацией. Вертятся друг вокруг друга, не могут разорвать связь – и не могут слиться. Очень интересно.

– Зачем их дальше мучить, если они готовы? – Сашка докурила и потушила окурок.

– Ты меня попросила о помощи. – Костя уселся за стол, распечатал упаковку с закуской. – А я очень ответственный… Саша, с точки зрения грамматики – кем эти мальчики тебе приходятся?

– Об их грамматической принадлежности говорить пока рано, – сказала Сашка. – Но интересный случай, ты прав.

– Кто я такой, чтобы задавать вопросы Паролю, – пробормотал Костя. Это значило: «Ты можешь не отвечать, но я запомню».

– Они мне сыновья, разумеется грамматически. – Сашка разнервничалась и закурила по новой. – Биологически – чужие, у них другие папа и мама… И ты это прекрасно знаешь, но все равно спрашиваешь.

– Слушай, – сказал Костя серьезно, – ты все время вот столько куришь?

– …И в каждом из этих пацанов – фрагмент, отражение, проекция, которые мне дороги и которые мне очень нужны.

– Если нужны – тем более нельзя щадить. – Костя снял очки таким знакомым Сашке движением, что она вздрогнула. – Первого сентября они придут в актовый зал вместе с другими. Твоя ответственность – научить их. Моя – сделать так, чтобы они старались изо всех сил.

Весь день Пашка с Артуром притворялись больными, что было совершенно не сложно – они просто спали, только изредка разлепляя глаза. Бабушка встревожилась, хотела даже звонить знакомому врачу, они едва удержали ее. Сделали вид, что приободрились, наконец-то поднялись и оделись, съели оладьи со сметаной, в самом деле очень вкусные.

Лора и Антоша весь день слонялись по двору, постоянно и беспричинно ссорясь. Как только Артур и Пашка вышли на кухню – малыши прибежали, будто внезапно проголодавшись, и завели каждый свой разговор: Лора хвасталась, что поймала жука, вот он, в коробочке, вечером Лора его отпустит. Антоша, никогда не любивший читать, притащил книжку Жюля Верна из дедушкиной библиотеки и попытался втянуть Артура в дискуссию о литературе. Оба, хоть и маленькие, чувствовали, что происходит нечто странное, что двоюродных братьев хотят у них забрать, уже почти забрали, но, если отвлечь их жуком, например, – Артур и Паша забудут плохое, вернутся в обычную жизнь и останутся.

Супермаркет «Старт» в центре Торпы заканчивал работу в десять вечера. Артур, повидавший вчера нечто такое, чего Пашке видеть не довелось, начал собираться, когда солнце стояло еще высоко:

– Ба, ничего не надо купить? Мы прогуляемся в центр, можем зайти в магазин…

Прежде таких добровольных предложений от Артура никто не слышал. Бабушка задумалась, зато дедушка обрадовался:

– Как же не надо? Я позавчера, когда ездил, забыл лимоны купить, а в нашей бакалее их нет… Давай-ка я денег дам, возьмите что-то еще для мелких, печенье к чаю, конфеты…

У Артура дернулась щека, но заметил это только Пашка – Артур вовремя опустил голову.

– Возьмите нас! – выкрикнул Антоша, но Артур только взглянул на него – и тот будто язык проглотил. Чего испугался?

– Мы быстро, – сказал Пашка, за локоть вытаскивая Артура из кухни. Ему показалось, что они с братом отмечены невидимым клеймом, накрыты зыбкой пленкой нереальности и это заразно, может зацепить и ранить тех, кто рядом, кто ни в чем не виноват.

Хотя в чем они с Артуром виноваты?!

Был мирный, летний, обыкновенный вечер. Артур удачно выбрал время – самый людный час в местном супермаркете. Дети болтали ногами, восседая на продуктовых тележках, их матери переговаривались о сроке годности упаковок. Расхаживала молодая пара, заполняя тележку пивом и чипсами, нарезками колбасы и сыра, бумажными полотенцами и прочей ерундой, необходимой для вечеринки.

Пашка вошел первым. Прошелся вдоль стоек с пустой корзиной в руках, стараясь не коситься на камеры – а супермаркет, как солидная точка, был оборудован видеонаблюдением, да еще толстый охранник стоял у двери, поглядывая на посетителей.

Никогда в жизни Пашка ничего не воровал, даже мысли такой не возникало. Но вот Артур… в те несколько месяцев, когда братьев активно пытались разлучить, двенадцатилетний Артур связался с компанией совершенно посторонних ребят чуть постарше. И вот у них воровство из супермаркетов было спортом.

Они таскали конфеты и чипсы, футболки и наушники, один раз обчистили кассу у торговки цветами в маленьком павильоне. А потом Артура поймали – именно его, а не старших опытных приятелей.

Никто, кроме Пашки, не знал до конца, чего стоили Артуру чужие пальцы на запястье, обвинение «Вор!» и разбирательства в полицейском участке. Но главное – чего ему стоило потом выражение глаз отца, который спешно вернулся из рейса. Это было не осуждение и не гнев, а детское недоумение – его сын? Ворует?!

Толпа психологов – опять! – была вызвана на помощь. Артур в эти дни потерял себя, перестал быть собой, и поддержать его мог только Пашка – поделиться своей идентичностью, как аквалангисту с пустым баллоном дают подышать из чужого.

После того как случай удалось замять, братьев снова отправили в один класс, и это было единственным возможным утешением. Прошло шесть лет, они окончили школу; Артур научился даже смеяться над той историей, но человек в темных очках знал, оказывается, его болевые точки.

Откуда?

Стоп, сказал себе Пашка. Это травма Артура, а не моя. Я другой, я справлюсь, для меня это ерунда. Подумаешь, конфеты.

Прямо под камерой он взял со стойки три лимона, рядом упаковку овсяного печенья и на соседней полке пачку шоколадных конфет. Сложил все в корзину. Заплатил на кассе, взял чек. Направился к выходу, перед самой рамкой с охранником хлопнул себя по лбу и с видом забывчивого растяпы вернулся в зал.

В углу у дальних полок уже стоял, укрытый по ноздри капюшоном худи, Артур. Дождавшись, пока молодая пара с переполненной тележкой на секунду загородит их от камеры, Пашка уронил конфеты в спортивную сумку у Артура на боку. Рука дрогнула, пачка упала на пол, проходившие мимо покупатели повернули головы.

– Палевно, – прошептал Артур.

– Уйдем? – быстро предложил Пашка.

Артур замотал головой. Он готов был продолжать миссию любой ценой. Пашка снова с ужасом подумал, что же такое показал ему на поле человек в темных очках.

– Просто иди, ты ни в чем не виноват, – сказал Пашка. – Эти конфеты оплачены. Иди спокойно.

Артур еще ниже опустил голову, надвинул капюшон и пошел на выход. «Выпрями спину! – чуть не крикнул ему вслед Пашка. – Ты же шагаешь, как с плаката «Берегитесь воров!».

Вот Артур поравнялся с охранником и неловким жестом придержал сумку, будто нарочно, на самом деле от страха. Вот охранник заинтересовался, повернул голову, открыл рот…

Артур прошел сквозь рамку. Рамка не пискнула. Артур зашагал скорее, явно ожидая каждую секунду, что его окликнут…

Охранник передумал и вернулся на место.

Нервно улыбаясь, Пашка подошел к стойке с конфетами, взял такую же упаковку, бросил в корзину к лимонам и печенью. Потом шагнул в рамку, и она заорала так, что все, кто был в магазине, вздрогнули и повернули головы. Замигали синие и красные огни, будто Пашка ограбил банк на многие миллионы. Охранник был тут как тут:

– Сумку предъявляем…

– У меня нет сумки. – Пашка показал пластиковую корзину. – А вот чек: лимоны, печенье, конфеты…

– Мила, у тебя опять что-то не пробилось! – крикнул охранник девушке на кассе.

– В чеке все есть! – прокричала она в ответ. – Штрихкод не размагнитился, это в техподдержку…

– Я пошел? – тихо спросил Пашка. Охранник, теряя интерес, махнул ему рукой, веля не создавать толчеи…

Артур ждал в сквере напротив. В уголке его рта подсыхала капелька крови, в кулаке правой руки он сжимал что-то мертвой хваткой. Пашка улыбнулся, хлопнул его по плечу:

– Вот и всё. Я надеюсь, теперь он от нас отстанет и мы…

Его настиг приступ кашля, горло вывернулось наизнанку, и золотые монеты покатились по кирпичной дорожке.

– Сколько?

Человек в черных очках перехватил их на обратном пути, когда солнце отражалось в окнах красным закатом, обещавшим назавтра ветер. Просто шагнул наперерез, хотя секунду назад на дороге вроде бы никого не было.

– Шесть на двоих, – с вызовом ответил Пашка. – У меня три, у Артура три.

И вытащил руку из кармана. Монеты на ладони казались страшно тяжелыми. Человек в темных очках скользнул по ним взглядом:

– У тебя четыре, у Артура две. Мало, мало, плохо, ребята. – Он не упрекал и не ругался. Просто был раздосадован, как тренер, чья команда продула.

– Мы все сделали. – Пашка протянул ему коробку с конфетами.

– Ешьте сами, мне не надо. – Человек в очках бледно улыбнулся.

– А что вам надо? – от отчаяния Пашка сделался смелым. – Что еще?!

– Напомни, как меня зовут? – Человек в очках улыбнулся шире. – Я представлялся.

Пашка молчал. Он помнил, что какое-то имя прозвучало, вполне человеческое, но только Пашка в тот момент ничего не мог ни расслышать, ни запомнить…

– Меня зовут Константин Фаритович. – Его собеседник посерьезнел. – И я вижу, что нет смысла давать вам задания на двоих. Неэффективно. Будете работать врозь.

Голоса толпы психологов, когда-то имевших дело с Артуром и Пашкой, прозвучали эхом в этих его словах: «Врозь… Отдельно… Врозь…»

И, прежде чем Пашка сообразил, что тут можно ответить, Константин Фаритович поманил пальцем Артура. И тот подошел, будто под гипнозом.

Человек в очках небрежно склонился к его уху и прошептал фразу – не длинную, но и не короткую.

– Просто сделай, – сказал примирительно. – И потом все будет хорошо… Ну, идите домой, вас уже заждались.

И Константин Фаритович пропал, моментально завернув за угол соседского забора, будто его и не было. Артур остался на месте. Его длинная тень лежала на мостовой, сливаясь с тенями молодых каштанов у обочины.

– Что он тебе сказал? – Пашка, неловко придерживая пакет с покупками, подошел ближе…

И увидел лицо Артура.

Валя купил в аптеке баночку с капсулами – корень валерианы, лекарство для спокойствия. Он не отказался бы от таблеток, которыми лечила тревожное расстройство мама, но те были только по рецепту, и упаковку мама увезла с собой.

Труднее всего было просыпаться по утрам. Всякий раз Валя прислушивался к тишине пустой квартиры, пытаясь понять: вот эти шаги – они под окном или в соседней комнате? Вот этот скрип двери – он у соседей или в родительской спальне?

Он исправно звонил маме каждый день. Находил в себе силы казаться спокойным. И то – мама почти сразу начала что-то подозревать, но списала напряжение в его голосе просто на новый опыт: никогда раньше Валя не оставался дома один.

– Ты не ленишься варить кашу на завтрак? Хлопья каждый день – это не выход! Ты покупаешь фрукты? Почему бы тебе не позвонить кому-то из одноклассников и не сходить в кино?

Ее забота, привычная, чуть хлопотливая, успокаивала Валю не хуже валерианового корня. Пусть только они вернутся, говорил себе Валя, и я все им расскажу. И, когда мама увидит свою Сашу… А она ее обязательно увидит… И заставит варить кашу и покупать фрукты…

Дальше Валина фантазия не шла, он начинал смеяться, и ему становилось легче. Пусть они только вернутся – осталось чуть больше недели; он убирал в квартире, катался в парке на велосипеде, в пятницу даже съездил на пляж, где, сидя в тени под выгоревшим тентом, смотрел на девчонок, его ровесниц, которые прыгали в воду с жестяного понтона. Их микроскопические купальники, намокнув, сделались почти прозрачными; Валя решил приехать на пляж и в субботу тоже.

С утра, как обычно, он позвонил маме – и телефон не отвечал. Это было очень странно, но еще не пугающе: в конце концов, она могла уронить телефон в море. Тогда он перезвонил отцу. Отец отозвался, и голос у него был такой, что Валя похолодел.

– Не могу сейчас говорить, – сказал папа. – Позже.

– Мама здорова?! – выкрикнул Валя.

– Здорова, – сказал отец тяжелым, как камень, голосом. – Все здоровы. Потом поговорим.

Валя закружил по комнате, будто пойманная в банку муха. Александра Игоревна сказала: «Это и моя мама тоже, и я не допущу, чтобы с ней случилось что-то по-настоящему серьезное». А «несерьезное» – это как?!

Он не поехал ни на какой пляж, он не выходил из дома, хотя на улице был замечательный июльский день. Он то и дело проверял, заряжен ли телефон, и в порядке ли связь, и нет ли пропущенных звонков. Он даже в туалет ходил с телефоном; так прошло три часа, и наконец-то мама перезвонила.

– Валик, – сказала она очень тихим, прозрачным голосом. – Мы с твоим отцом прилетим завтра. Удалось поменять билеты.

– Но что случилось?! – выдохнул Валя. В интонации, с которой она произнесла «с твоим отцом», ему померещилось что-то невозможное, как дыра в небе.

– Потом, – сказала она коротко, будто обрезая струну. – Встречать нас не надо.

Конечно, Валя нашел в Сети единственный рейс из Тивата на завтрашний день. И конечно, он поехал в аэропорт.

Рейс задерживался на три часа. Сжав зубы, Валя сидел напротив табло прилета. Это была его долгая, личная борьба с Александрой Игоревной. Заслезились глаза – но Валя не отрывал взгляд от строчек. Он ждал каждую секунду, что или табло сломается, или Александра явится собственной персоной. Но вместо этого позвонила мама.

Они уже вернулись. Рейс был не из Тивата, из Дубровника и прибыл рано утром. Мама не понимала, зачем Валя поехал в аэропорт, хотя его ясно просили подождать дома.

Валя взял такси – дурацкая растрата, но он не мог ждать автобуса или электрички. Такси застряло в пробке. Когда Валя переступил порог, в квартире пахло сердечными каплями. Купальники и летние принадлежности были свалены на диване в гостиной, а в спальне отец заново паковал свои вещи – рубашки, брюки, костюмы, туфли.

– Наконец-то, – сказала мама.

Она стояла у окна кухни спиной ко всем и даже не обернулась, когда вошел Валя.

– Мама, что случилось?!

– Валентин, объясни, – сказала мама и ушла в ванную.

Отец медленно поднялся, бросил взгляд на дверь, которая закрылась за мамой. Посмотрел на Валю и сразу же опустил глаза:

– Твоя мама выгоняет меня из дома.

Его слова прозвучали для Вали полной бессмыслицей. Шум дождя в водосточной трубе логичнее и умнее.

– Я полагал, – монотонно продолжал его папа, прячась за простые действия, укладывая туфли в полиэтиленовый пакет, – она позволит мне хотя бы объяснить… объясниться… это ведь не то, что она подумала. Это ошибка с моей стороны, я признаю… но я… но мы… взрослые же люди! Это помутнение, единственный случай, а мы ведь много лет вместе… Нас объединяет жизнь, сын… а она даже не хочет слушать…

– Папа, – сказал Валя сухими губами. – Вы оба… сошли с ума?!

И будто солнце поднялось у него в голове. Не от радости, нет. От полной ясности, что здесь происходит.

– Погоди. – Он выставил перед собой ладони, будто желая задержать движение отца, пусть не возится пока с этими туфлями. – Я все объясню. Сейчас.

Он попятился из спальни, бросился к двери в ванную, застучал ладонью по гладкому дереву:

– Мама! Здесь была Саша! Александра Игоревна! Твоя дочь! Послушай, это она все подстроила!

Дверь открылась. Мама стояла на пороге, и Валя только сейчас осознал, сколько ей лет.

Отец уехал на такси, забрав с собой единственный чемодан.

– Не беспокойся, – говорила мама со странной улыбкой. – Не пропадет. Когда он бросил свою первую семью с двумя мальчишками, не пропал же…

– Мама, она меняет время. Она может сделать так, что один и тот же день повторяется. Все, что происходит, – неправда. Папа тебя любит. Даже если был там какой-то курортный роман…

Он сказал и покраснел. До чего же пошлые слова получились.

– Валик, – мама выкатила на ладонь таблетку из пузырька, – я прекрасно тебя понимаю. Это защитная реакция. В семнадцать лет ты фантазируешь, будто тебе восемь…

– Мама!

– …Но все пройдет. Страсти улягутся. Ты уже взрослый, вы с папой будете встречаться, когда сами захотите, где-то на нейтральной территории. Может быть, он познакомит тебя со своей новой семьей…

– Да нет у него новой семьи! И не будет!

– Она молода и красива, – задумчиво сказала мама. – Такой и я когда-то была. Когда он явился передо мной на берегу моря, на закате. И я влюбилась настолько, что закрыла глаза на то, что он женат… и позволила ему уйти из семьи… И перестала заботиться о дочери… Это карма, Валечка.

– Мама, ты меня не слышишь, что ли?! Александра вернулась! И она…

– Если бы Саша вернулась, – мама, похоже, в самом деле слышала сейчас только голоса в своей голове, – она первым делом подняла бы трубку…

Мама указала на телефон в прихожей. Когда Валя родился, аппарат уже был старый, но в трубке до сих пор жил гудок. И на табличке из прозрачного пластика было записано несколько номеров. Один из них мама всегда обновляла – восстанавливала черным фломастером стершиеся цифры.

– …И позвонила бы мне, вот и все. Но ты сейчас все выдумываешь, чтобы отвлечь меня и себя…

Мама запила таблетку водой, подошла и обняла Валю почти насильно:

– Мне тоже очень грустно. Я тоже поначалу не хотела верить. Но в жизни все бывает, это жизнь… До конца каникул еще полно времени, давай поедем с тобой куда-нибудь? У моей коллеги отличная дача, и она сейчас пустая стоит, там чудесное место… Озеро, лес…

Валя должен был сказать ей о Торпе, и одно это слово извлекло бы маму из глухого отрицания, похожего на истерическую глухоту. Но Валя понимал, что именно сейчас это слово добьет ее и таблетками дело не кончится.

Сашка сидела на скамейке в знакомом дворе, обросшем старыми тополями. Видела, как Валентин грузил свой чемодан в такси. Валентин был подарком судьбы Сашкиной маме. Валентин был мамина вторая молодость, подлинная и последняя любовь.

Судьбу-дарительницу звали Фарит Коженников.

– Спасибо, Фарит, – сказала Сашка тому, кто уже не мог ее услышать. – Это была отличная идея. Увидишь, как я заново ее использую.

Глава 5

Артур отдал Пашке сумку с продуктами. Ничего объяснять не стал. Сообщил, что должен пройтись и побыть один.

– Что он тебе сказал? Ну мне-то ты можешь…

– Не могу.

– А что будет, если ты его не послушаешь?!

Артур посмотрел с такой мукой, что Пашка заткнулся.

Потом они разошлись: Пашка побрел домой, Артур свернул в одну из улочек и пропал из виду. Пашка несколько раз останавливался, оглядывался, спрашивал себя: а правильно ли он поступает? Не должен ли догнать брата, и остаться с ним, и просто быть рядом, что бы ни случилось? Что было бы честнее по отношению к Артуру – выполнить его просьбу? Или не слушать его, наплевать – и попытаться защитить его? Но там, на поле с комбайнами, Пашка уже его «защитил»…

Он выбросил краденые конфеты в урну по дороге. Остальное принес домой. Лора и Антошка набросились на сладости, бабушка еле уговорила их отложить полкоробки на завтра. И ее, и деда интересовало в первую очередь, где Артур.

– Он встретил знакомого, – соврал Пашка. – Они решили немного пройтись. Давно не виделись.

– Знакомого? – Дед справедливо не поверил. – Может… знакомую?

Пашка поразился, как обыденность достраивает сама себя, будто кристалл соли или простая снежинка. Бабушка и дедушка знали, что приятелей в Торпе у Артура и Пашки не водилось – не так много тут летом молодежи, да и не похожи местные на «дачников». Но перед глазами у бабушки и деда тут же сложилась картинка: встретил девушку, напросился проводить домой. Погода отличная, вечер теплый, пусть погуляют.

Пашке показалось, что бабушка и дед создают вокруг себя поле уверенности и спокойствия, неразрушимого быта и счастливой предопределенности. Пашке захотелось спрятаться в этом поле, но он боялся пробить в нем дыру. Он с его новыми знаниями об устройстве мира мог быть опасен для уютного старого дома.

Поэтому он вышел во двор. Пахло увядающей зеленью – дед выкосил крапиву, жгучие побеги бессильно валялись теперь на зеленой стерне. Открылся путь к турнику у дальнего забора. Турник был такой старый, что Пашка помнил, как не мог допрыгнуть до перекладины, скачи не скачи. Теперь достаточно было чуть-чуть приподняться на цыпочки.

Он подтянулся раз, другой, третий, пятый. Спрыгнул и размялся, прошелся по скошенной крапиве. И еще раз подошел к турнику и стал подтягиваться уже без счета, просто потому, что мышечное усилие помогало справиться с тревогой.

Пашкина футболка прилипла к спине, а небо совсем потемнело, когда на улице послышались шаги Артура. Пашка узнал их, хотя это были очень необычные шаги.

Артур открыл калитку, вошел, пошатнувшись. Раньше Пашка никогда не видел брата пьяным. А в таком состоянии не мог даже представить. Артур едва держался на ногах, на футболке у него налипла плохо оттертая блевотина и еще какая-то дрянь. Казалось, прежде чем вернуться домой, он долго валялся в канаве. А запах – запах даже на расстоянии выворачивал Пашке ноздри.

– Подожди, – сказал он быстро. – Давай-ка на задний двор. Я тебе вынесу умыться, переодеться…

Артур помотал головой, потерял равновесие и чуть не упал. Очень решительно, контролируя каждый шаг, пошел к крыльцу, и надо же так случиться – на крыльцо из дома как раз вышла бабушка.

Падал свет из окон на веранду. Дотягивался луч от уличного фонаря. Бабушка всплеснула руками, стоя на верхней ступеньке крыльца. Артур, стоя на нижней, был почти одного с ней роста.

– Бедный ты мальчик, – сказала бабушка ласково. – Вы с ней поссорились? Она тебя обидела? Девчонки бывают очень вредные. Я впервые почувствовала себя свекровью, когда твоему папе было два года… Давай, всё уже, умывайся, я приготовлю лекарство…

Пашка, стоя в тени, видел, как Артур раскачивается, перемещает вес тела с ноги на ногу, будто готовясь к прыжку с трамплина. Или еще к чему-то готовясь. Глаза у него были стеклянные, но не от алкоголя. Кажется, в эту секунду Артур жалел, что недостаточно пьян.

– Артур! – предостерегающе крикнул Пашка и не успел. Его брат издал короткий звук, будто задыхаясь, и ударил бабушку по лицу так, что ее голова мотнулась назад.

Артур тут же бросился к полуоткрытой калитке. Выскочил на улицу и пропал, а Пашка потратил еще секунду, чтобы справиться с параличом. Потом уже метнулся к бабушке.

Левой рукой она держалась за перила крыльца. Правой ощупывала лицо: губы в крови, льющейся из носа и прибывающей все скорее.

– Деда! – закричал Пашка в отчаянии.

Дедушка тут же выскочил на крыльцо. Подхватил бабушку, поддержал:

– Что случилось?!

Пашка не мог объяснить. Бабушка тоже – она, кажется, была в шоке. Дедушка потащил ее в дом, и там сразу же испуганно завопили Антошка и Лора…

Пашка мог, по крайней мере, рассчитывать, что дед окажет бабушке первую помощь. Оставаться с ними рядом, отвечать на вопросы, что-то объяснять – нет, Пашка был не в силах. Перед глазами у него стояло лицо Артура – каким оно было, когда тот получил очередное задание от человека в темных очках. После того, что видел Артур на ржаном поле, он не мог не исполнить поручения, вот и исполнил. Что теперь?

Валин телефон позвонил, когда мама уже спала в опустевшей супружеской спальне, приняв целую батарею таблеток. Сначала из больницы пытались дозвониться ей, но мама отключила трубку.

– Да, я его сын, – сказал Валя, отвечая на звонок, и почувствовал, как поднимаются дыбом волосы. – А что?!

Через минуту мама проснулась. Через пять – уже одевалась, путаясь в рукавах и штанинах. Действие таблеток смело будто метлой. А возможно, за несколько часов она успела увидеть сны, растянувшие для нее время на несколько суток.

Через тридцать минут они сидели в такси, еще через полчаса оказались в приемном покое больницы. Валя поразился, до чего четко, властно и твердо его мама умеет добиваться цели, когда все вокруг кажется безнадежным.

Сам не понимая как, он оказался один в коридоре, где туда-сюда на каталках возили стариков – древних, сморщенных, но пока еще живых. Это естественно, сказал Валя своему страху. Люди смертны. Доживешь лет до ста – и отдавайся в руки медперсоналу, который станет катать тебя на каталках, будет немного забавно, но, в общем, уже все равно…

Но отец-то – слишком молод для таких приключений?!

Мама вышла из дверей реанимационного блока другим человеком. Валя поразился, как накануне мог увидеть ее старухой: она выглядела сейчас моложе, чем на детских Валиных фотографиях.

– Ему лучше. Врачи отличные, завтра с утра переведут в палату. Ты поезжай домой, я останусь здесь.

И, поймав его взгляд, она откинула волосы со лба:

– Валик, я… В общем, надо просто уметь прощать. Особенно если кого-то любишь.

Пашка нашел брата ровно там, где ожидал найти. Как если бы Артур был Северным полюсом, а Пашка – стрелкой компаса.

Берег речки. Скорчившаяся фигура на песке под мостом. Судорожно сжатый кулак. Стеклянные глаза.

– Сколько? – тихо спросил Пашка. Артур дернулся, но на Пашке не было темных очков, и со второго взгляда брат его узнал. Посмотрел на свой кулак – и не смог разжать руку.

– Мир, конечно, не такой, как мы думаем. – Пашка уселся рядом. – Но у тебя есть я, и я знаю, что происходит. А у меня есть ты… Нас двое, а он один.

Артур не смог с первого раза разлепить губы. Покачал головой:

– Я слышал, как ты меня звал. Комбайны шумели. Я слышал. Меня затащило внутрь… он пришел и остановил время. И немного отмотал назад, чтобы я из фарша стал снова собой… но мне кажется, что я до сих пор фарш. Размолотый, сломанный. Лучше бы я остался там.

Он поднялся, шатаясь, выбрался из-под моста и швырнул что-то в реку – золотые брызги разлетелись в свете далекого фонаря на самом краю улицы Мира. Разошлись круги по воде.

Костя пришел на рассвете, когда Сашка стояла на мосту над обмелевшей рекой, смотрела на водомерок, сновавших у берега, на стаи мальков у самой поверхности, на круги, расходившиеся по воде от игрищ рыбы побольше. Квакали лягушки, был самый прохладный час жарких июльских суток – и все равно очень тепло. Сашкин летний пиджак висел на рассохшихся перилах.

– Хороший клев, – сказал Костя, глядя на воду. – Взять бы удочку.

– Руки по локоть в вонючей чешуе, а червяки извиваются на крючках. – Сашка ухмыльнулась. – Романтика.

– Я никогда не ловлю на червя, – серьезно отозвался Костя. – Мне кажется это садизмом. Я ловлю на тесто… и потом всех выпускаю.

Сашка посмотрела сквозь воду. На песчаном дне, слегка подернутые илом, лежали мелкие золотые монеты с округлым знаком на реверсе. Всего одиннадцать.

– Ты сломал мальчишку, – сказала Сашка. – Артура. Зачем ты так?

– Затем, что ты меня призвала, – сухо отозвался Костя. – Затем, что ты чего-то хочешь от этих близнецов. Или нет?!

От его внезапной ярости прошелся ветер по зарослям рогоза и подернулась рябью вода.

– Я знаю, что ты видишь, когда на них смотришь, – говорил Костя. – Я знаю, кого ты видишь. Но они никто, пока ты их не выучишь и они не прозвучат. А учиться по-доброму они не станут. Нет Фарита – мне придется все делать за него… и мне будет легче без твоих упреков.

Рыбки брызнули кто куда. Им не понравилось, что происходит на мосту. Мелкая волна забилась о песчаный берег.

– Я знаю, как тебе важны эти близнецы! – Костя сжал тонкие пальцы на перилах. – И я постарался – специально для тебя – создать динамическое равновесие! Я не сломал Артура, я его… надломил. А Павла оставил свободнее. И у них будет разность потенциалов, понимаешь? Один отличник, второй разгильдяй, один фаталист, другой бунтарь… Сашка, я же старался! Даже Фарит не сделал бы лучше!

– Не поминай, – сквозь зубы сказала Сашка.

– Ты права. – Он вдруг ослабел и понурился. – Местоимение не называет по имени… того, кто был замещен. Только обозначает. Вот как я.

Сашка вздохнула и обняла его одной рукой за плечи, не отрывая взгляд от воды. Костя так поразился, что замер, будто мышь под взглядом василиска.

– Я тебе очень благодарна, – шепотом сказала Сашка. – Я все понимаю. Просто никак не могу привыкнуть.

– За миллионы лет?!

– Да хоть за миллиарды.

Мальки вернулись на отмель. Из рогоза выплыли две светло-коричневые утки и принялись щипать у берега траву.

Бабушка перестала различать Артура и Пашу.

Уж она-то различала их прекрасно еще в те времена, когда даже отец с этим путался. Когда братья ходили в одинаковых комбинезонах и говорили между собой на языке, только им понятном, бабушка никогда не ошибалась, как если бы у близнецов были метки на лбу.

После того что случилось вечером на крыльце, у нее будто пелена упала на глаза. Бабушка смотрела на братьев одинаково, избегала называть по именам, зная, что точно перепутает. Никакие извинения, разъяснения не помогли, конечно. Почему Артур был пьян, что ему привиделось, почему он сделал что сделал – не имело значения. Все изменилось. Сам воздух в доме стал другим.

Дедушка много раз давал понять, что братьям пора уезжать из Торпы. Дедушка не знал, кто такой Константин Фаритович, а Пашка с Артуром не могли ему объяснить.

– Это закончится, – шепотом говорил Пашка всякий раз, когда, прошатавшись целый день по городу, прокравшись в свою комнату за полночь, без ужина, они наконец-то укладывались спать. – Это не может бесконечно длиться. Скоро сентябрь… Мы не можем не уехать, у нас ведь учеба…

Академическое расписание представлялось ему всесильным – наверное, так древние землепашцы видели смену времен года.

– В детстве мы придумывали, – Артур кутался в одеяло, – что Торпа – особенный город. И, если хочешь от него избавиться, надо просто сбежать…

– Да.

– Нет, Паш. В том-то и дело… нет. Торпа – это просто его логово. А так – он везде.

Из одиннадцати монет, которые Артур в порыве отчаяния швырнул в реку, наутро удалось найти только девять. Артур, как на работу, каждый день ходил на затянувшийся ряской пляж и продолжал искать – надеялся, что нащупает в песке пропавшее золото, избежит наказания за растрату. Пашка с удивлением понимал, что Артур не только боится, но и напряженно ждет, когда снова явится Константин Фаритович.

И он пришел.

Моросил дождь, приближалась осень. Пашка с Артуром ели пирожки под навесом остановки – той самой, от которой ходил автобус на железнодорожную станцию. И никого, кроме них, в этот час на остановке не было – утренний рейс давно ушел, до вечернего оставалось пять часов…

– Здравствуйте, ребята.

Артур поперхнулся своим пирожком и закашлялся. Константин Фаритович несильно хлопнул его по спине, Артур дернулся, но кашлять перестал.

– Поздравляю. – Константин Фаритович благожелательно улыбнулся. – Вы оба зачислены на первый курс уважаемого учебного заведения. Будете учиться вместе, в одной группе, вы же сами хотели.

Пашка проглотил одним махом все, что осталось от его пирожка, и механически вытер руки о штаны. Константин Фаритович знал, что Артур и Пашка зачислены еще весной – Пашка в политех, Артур на биофак… «В одной группе»?!

– Артур, ты потерял две монеты, – так же спокойно продолжал Константин Фаритович, – но ничего страшного, в целом вы оба набрали проходной балл. Где находится Институт специальных технологий, вы ведь знаете?

– Нет, – быстро сказал Пашка.

– То есть как «нет»? Вы же мимо него ходили сто раз по улице Сакко и Ванцетти!

– Мы не будем там учиться! Мы туда не поступали! Артур, скажи?!

Артур сидел с улыбкой на губах – как будто тот факт, что ему только что простили две потерянные монеты, перевесил для него все остальные новости.

– Артур уже прекрасно все понял, – мягко сказал Константин Фаритович. – И ты тоже понял, Паша. Жить с бабушкой и дедушкой вам больше не придется, в институте прекрасное общежитие, столовая, библиотека – бери да учись. Заселиться можете когда угодно начиная с завтрашнего дня, но первого сентября быть с утра на занятиях – обязательно. Монеты, которые собрали за время абитуры, сдадите в учебную часть, когда будете регистрироваться, ладно?

Померещилось Пашке или нет – но Артур вздохнул с облегчением.

В середине августа Сашка стояла у забора, знакомого до крохотной детали древесного рисунка на досках, до последней шляпки гвоздя. Кусты сирени скрывали ее, хотя нарочно она не пряталась. За забором, в беседке, разговаривали отец и сын.

Ярослав Григорьев вернулся из долгой командировки. Новости, которые ждали его дома, повергли пилота в шок. Теперь он советовался с отцом, который был свидетелем последних событий.

Сашка смотрела на них через щели в заборе, сквозь ветки кустов, сквозь прорехи в реальности. Мужчина, чье лицо она знала до мельчайшей черты, был Ярославом Григорьевым – но не был им. Бледная тень; в мире, созданном Сашкой, не падают самолеты, а значит, нет и людей, способных предотвратить катастрофу.

Антон Павлович за последние недели сильно сдал. Он винил себя в том, что случилось с близнецами. Те были непростыми детьми и сложными подростками, но в последние пару лет выправились, повзрослели, дед с бабушкой не могли на них нарадоваться. И вот этим летом… сначала Паша будто с цепи сорвался. Но в то, что сотворил Артур, вообще невозможно поверить!

– С ними что-то произошло, – говорил Антон Павлович, и от тревоги в его голосе у Сашки сжималось сердце. – Я не могу понять… Что-то неладное. Я поначалу злился, я их отталкивал… не смог разобраться. Как бы с ними по-хорошему поговорить…

Он был проницательный, чуткий, и он любил Артура и Пашу.

– Я заберу обоих, – тяжело сказал Ярослав. – Поговорить?! Мы и так слишком долго с ними возились! Психологи, няньки… Они будут учиться куда поступили – или пойдут в армию!

– Мы останемся в Торпе, – услышала Сашка голос и не сразу поняла, кому он принадлежит. А потом увидела Артура – тот подошел незаметно и стоял теперь рядом с беседкой. Сухая еловая иголка упала сверху и запуталась у него в волосах.

– Нет, – уронил Ярослав. – Пока я отец, я решаю. Собирайтесь, мы уезжаем.

Сашка мигнула. Мужчина в беседке был похож на Ярослава точь-в-точь, но это была проекция, искаженная миром-без-страха. Настоящий пилот Григорьев понял бы, в чем дело; настоящий бы почувствовал, вслед за Антоном Павловичем, что с сыновьями что-то происходит, что это не фокусы и не глупые капризы…

Костя переложил тяжелую работу на мальчишек, подумала Сашка, и с трудом преодолела раздражение. Мысль, что Костя ревнует и нарочно издевается над близнецами Григорьевыми, была идиотской, и не просто человеческой – инфантильной. Но вот факт: Артуру сейчас придется доказать отцу, что их с братом лучше оставить в покое.

А как он будет доказывать?

Артур молча вошел в беседку. Взял стакан воды, стоявший на столе, и выплеснул Ярославу в лицо.

В начале августа подтвердилось место в реабилитационной клинике в Индии, в наисовременнейшем медицинском центре. История папиной болезни оказалась редчайшей, и врачи надеялись получить новые знания, а папу полностью вылечить. Он слишком молод, чтобы переживать сердечные приступы, – сердечные в медицинском смысле, говорила мама и лукаво улыбалась. Она простила мужа, осознав, как сильно тот переживает свою ошибку. Мама по-детски радовалась своему благородству. Папа был полностью растворен в ней. Это был их третий медовый месяц, и очень счастливый, несмотря ни на что.

Валя больше не упоминал имя Александры. Не говорил о ее возвращении. Несколько раз видел ее в толпе – и всегда потом сознавал, через секунду, что это другая женщина. Валя был как лягушка, которую очень медленно варят, и, когда стало понятно, что мама полетит в Индию с папой и будет там жить и работать на своей работе удаленно, а лечение вместе с реабилитацией займет самое меньшее полгода, – к этому моменту Валя не способен был сопротивляться.

События складывались, будто камни в пирамиде, поставленные один на другой. Если бы не внезапный «курортный роман», не ярость и ревность, не торопливый разрыв, не сердечный приступ, не реанимация, не чувство вины, наконец, если бы совершенно неожиданный, невероятный медицинский центр в Индии, на который папу вывели его же коллеги, – если бы все это не сложилось так точно по времени и по силе эмоций, разве оставила бы мама Валю одного на полгода?! Она и на две недели его еле-еле отпускала!

Разумеется, мама договорилась со своей родственницей тетей Ниной, что та переедет и будет жить с Валей в одной квартире, готовить еду, присматривать за мальчиком. Валя не удивился, когда за пару дней до переезда тетя Нина сломала ногу в трех местах. Несчастная женщина стала случайной и невинной жертвой, оказавшись на пути между Валей и городом Торпой.