Тринадцатая дочь бесплатное чтение

Меня зовут Неугода. Это не потому, что я такая уж плохая, просто у батюшки с матушкой до меня уже двенадцать дочек было, да и сами они уже на возрасте, а тут я возьми, да и родись не ко времени. Сёстры-то у меня все старше, умнее. А я что не сделаю – всё невпопад.

Да ладно. Речь-то не обо мне. Это я так. Ну, вроде как, для затравки. А речь-то о другом пойдёт. О важном. О том, как пришло в нашу Кокорию настоящее зло и едва всех не погубило.

Батюшка у меня воевода. Дело у него трудное: чуть, где раздор, какой между царями-королями – сейчас войско между ними встаёт, чтобы не передрались государи между собой. Это политика называется. А ещё Навь у нас в Кокории есть. Это всякая нечисть недобрая и тёмные маги. Навь у нас на юге живёт. С нею тоже надо ухо востро держать. Ведь чуть что, она войну затеять норовит. Вот и приходится её, Навь эту, караулить. Иногда по месяцу это делать приходится, иногда и по целому году.

Зато уж, когда войско возвращается, по всей Слободе праздник: жёны, истосковавшиеся лучшие наряды надевают, лучшие яства на столы выставляют. А уж песен и плясок и не счесть!

Только в этот раз всё по-другому вышло. Едет войско по слободской улице, как по кладбищу. На жён и детей и не взглянет никто, от отцов с матерями глаза отворачивают.

Ох, не к добру это!

Въехал батюшка во двор, а матушка к нему с объятиями:

– Ох, Богданушка, заждались мы тебя, родимого!

А он на неё как на бадью с помоями глянул и говорит:

– Уйди, Любава, не люблю я тебя, и знать боле не желаю.

Матушка, как услышала эти слова, так и сомлела, бездыханную в горницу понесли. Она и так здоровьем слабая, а тут такое услышать!

А Батюшка даже и не взглянул в её сторону, приказал коня накормить, баню истопить, а потом в кабак отправился. До утра там просидел, а утром – снова в седло, и поскакал, куда глаза глядят. А за ним и войско всё уехало.

Жутко стало в Слободе. Сидят все по домам за закрытыми ставнями. И носа на улицу не кажут: ни дети не бегают, ни собаки не лают, куры, и те в лопухи забились, будто и нет их вовсе.

Тогда собрала нас всех бабушка Назарея в нижней горнице и говорит:

– Целый год простояло войско у Навьего болота. Всё тепло из мужиков навьи-кикиморы высосали. Одно у нас спасение: найти Жар-цветок, да приготовить из него отвар. Вот только не помню я, как этот Жар-цветок выглядит, но слыхала, будто растёт он в Скалистых горах. Поэтому завтра до света отправляйся ты, Неугода в Скалистые горы. Какой цветок найдёшь, поклонись ему, и попроси позволения сорвать, да ещё, попроси, чтобы седьмицу не увядал он, а то мы в этом сене и не разберём ничего. Ну, а вы, девки, соберите ей вещичек каких, да еды поболе. Не на прогулку отправляем.

Про вещички бабушка не просто так сказала. Дома-то я в простом платье хожу из некрашенной холстины, так за ворота в нём, вроде, и выйти стыдно. Только я ведь за ворота почти и не выхожу никогда, разве за травами с бабушкой. И то больше огородами, или когда все в Слободе ещё спят. А платьев у меня нет, потому что я неудалая у батюшки с матушкой получилась, и не готова наша семья меня невестой кому-то предлагать. Мне даже волосы отращивать не разрешают, так и хожу, как мальчонка стриженная.

Едва на востоке серая ниточка заплелась отправились мы с моим другом Мякишем к Скалистым горам. Мякиш – это ёжик. Ежата всегда мягонькими рождаются. Иголочки у них потом твердеют. Мамку ёжика тележным колесом переехало, вот и остался он сироткой. Ну, я его себе и взяла. За пазухой носила, чтобы не замёрз, с тряпицы молоком поила, потому что соска в крохотный ротик не лезла.

Теперь-то Мякиш вырос таким молодцом – дворовые собаки дорогу уступают. И иголки у него ого-го! Вот только, поверите? Ни разу он меня не уколол!

До Скалистых гор мы за полдня добрались. Красота там несказанная. А цветов столько, что глаза разбегаются. Я таких и не видала никогда. Какой же из них Жар-цветок? Может этот: высокий, статный, лепестки, словно из белого шёлка. А, может, этот: тонкая травиночка, как бисеринками алыми снизу доверху усеяна. А вот этот на солнышко похож, а у этого цветочек сердечком…

Иду, кланяюсь каждому цветочку, а в глазах уже рябит. Да ещё сестрички дорогие снарядили меня, как на бал королевский. Вот сестричка Аглая мне и дала своё платье старенькое с юбкой кринолиновой да ещё всё в кружевах. Так я теми кружевами ни одного сухого куста, ни одного репья не упустила. Иду, как копна, еле поворачиваюсь. А сестрица Конкордия лучшие свои ботиночки отдала. Прюнелевые называются. В них, наверно, только на балах танцевать. Но не в домашних же опорках идти. Только правый ботиночек у меня ещё во дворе шмурыгать начал, а как до гор дошли, так и вовсе раззявился и давай всякие камушки да колючки хватать. Замучилась я с ним. Хотела отвалившуюся подошву шнурком подвязать, да только хуже вышло. Сунула я шнурки в карман – верёвочка-то всегда пригодится, а ботиночки на кустики повесила – может, птахи какие по весне гнёзда в них устроят. Пока с ботинками возилась, поняла, что устала. Да и Мякиш еле ножками двигает, тоже, видать, замаялся, бедолага. Я его хотела в котомку с травами положить, чтобы отдохнул маленько. Да куда там! Встопорщился весь, дескать, сам пойду. Мужик!

А я чувствую, что шагу больше не шагну. Да и есть хочется. Мы же, с утра с Мякишем маковой росинки в рот не положили.

* * *

Вдруг ёжик мой отошёл куда-то, а потом вернулся и тянет меня за кусты. А там пещерка. Небольшая, ладненькая, чистенькая. У входа место для костерка, а в самом уютном уголке сена целый ворох навален и рогожей прикрыт, вроде, как постель. Ну, я, признаться, к сену поначалу даже подходить боялась. Вдруг там мыши! Но Мякиш быстро порядок навёл: мышей разогнал, и даже одну гадюку придушил. У него не забалуешь – он парень серьёзный.

Сели мы с моим другом, хлебушка я нам отломила, молочка налила. Мякишу в мисочку, себе – в кружку. Уж как нам это молоко сестрица Ждана расхваливала: дескать, озаботилась, у самой Зорьки велела надоить, а у неё молоко самое сладкое, ведь эта корова на чистых клеверах пасётся. Только оно всё равно за день-то скисло. Покушали мы с Мякишем, да и завалились в душистое сено. Вроде, даже, подрёмывать начали.

И приснился мне сон. Будто не младшая неугодная дочь воеводы, а всамделишная царевишна-королевишна. Красивая-прекрасивая, даже краше моей старшей сестры Аглаи. И вот опускается прямо с неба перед пещерой нашей золотая карета, серебряными конями запряжённая. И выходит оттуда…

Тут я глаза открываю, и… О ужас! Стоит в проёме нашей пещерки кто-то огромный лохматый страшный и спрашивает громовым голосом:

– Это что за мелочь посмела в заповедную пещеру боевого мага забраться?

А мне хоть и страшно до мурашек, но я вспомнила, что я всё-таки дочь воеводская, встала, оправила платье, как смогла (вроде репьи на нём поровнее свесились), поклонилась, как подобает девице из хорошего рода и ответила, как мне показалось, твёрдым голосом:

– Прошу извинить меня, сударь, что вторглась без спросу в ваши приватные владения, но я не мелочь, какая-нибудь, а младшая дочь воеводы Богдана Евстратовича.

Чучело это словно удивилось даже.

– О! Она ещё и разговаривать умеет! А ты не боишься, что я тебя съем?

(Ага, не боюсь! Конечно! У меня, по чести сказать, так всё прямо и трясётся внутри.)

Но говорить стараюсь твёрдо:

– Не боюсь. Мне бабушка Назарея не раз объясняла, что говорливых девиц есть нельзя – они в зубах вязнут.

– Ну, ты даёшь, воеводина дочь! А звать-то тебя как?

– Неугода Богдановна, с вашего позволения, сударь. Как позволите вас величать, господин?

– Да у меня-то имя простое. Провом меня кличут.

– Очень приятно было познакомиться, но, если мы стесняем вас, господин Пров, мы сейчас, же освободим вашу пещеру.

– Вы? А вас там много что ли?

– Нет. Нас только двое. Мякиш, покажись, пожалуйста, господину Прову.

– Ха! Ёжик! Настоящий! Ну, давай пять, приятель!

Пров опустился на колени и положил раскрытую правую ладонь на землю

Ого, да по такой лопате ёжик неделю бегать будет.

Но умница Мякиш деликатно тронул правой лапкой указательный палец Прова.

Тут я вспомнила обязанности хозяйки (пусть и не совсем законной) и предложила Прову откушать с нами.

Возможно, нам с Мякишем и удалось бы продержаться на наших припасах ещё денёк, но Прову остатков хлеба и молока хватило на один глоток.

Ну и ладно. Что мы взрослый ёж и взрослая девица несколько дней летом в горах не прокормимся? Зато сегодня у нас хороший ночлег и отличный защитник.

* * *

Спать почему-то расхотелось, и мы решили попить чайку и поболтать.

– А давайте какие-нибудь истории придумывать, – предложила я.

– Стрррррашные! – Проревел Пров, жутко вращая глазами.

– Ну, нет. Страшные не надо, – я поёжилась, – лучше про каких-нибудь симпатичных зверушек рассказывать. Ну, вот, к примеру, жила была лягушечка красивая-красивая, вся изумрудно-зелёная и сверкающая, как камни в царской короне. А глаза у неё были большие и голубые.

– Такая что ли? – Спросил Пров, небрежно кивнув мне за спину.

Я обернулась. «Лягушечка» была именно такая. Она переливалась как драгоценный изумруд, но была при этом размером с небольшую деревенскую баньку. Она умильно сощурила свои голубые глаза и ласково проговорила:

– А я ёжиков люблю.

– Я тоже, – отозвалась я, – ну и что?

– А дай мне своего Мякиша – я его съем.

– А шмякиша не хочешь? А то у меня тут припасено с десяток. Специально для таких красоток голубоглазых.

– Не дашь ежа, тебя съем.

– Подавишься, я костлявая.

– А ты за меня не волнуйся, я косточки выплюну.

– Да я и не волнуюсь. С чего это мне за жабу волноваться. Сдохнешь, туда тебе и дорога, а я тебя ещё и за язык укушу, чтобы жизнь мёдом не казалась

Вот, кстати, язык её меня по-настоящему беспокоил. Она вытянула его уже аршина на полтора и продолжала тянуть его в мою сторону.

Что делать?!

Тут я выхватила из костровища кол, на который мы собирались подвесить котелок для чая, и от души пришпилила этим колом лягушкин язык к земле. Тварь заорала так, что я даже испугалась, как бы пещера не рухнула.

Тут Пров подошел и пинком добил лягушку.

– Чтоб не мучилась, – объяснил он небрежно, – жаренную будешь? Или лучше отварить.

– КАК? Её есть?

– Ну да. Ты Неугодка не теряйся. Тут в этих Скалистых горах закон такой: либо тебя съедят, либо ты съешь. Я так предпочитаю второе.

Я поначалу пробовать лягушку не решалась. Вроде только что разговаривали с ней. И вообще… Но Пров с таким аппетитом эту лягуху наворачивал, что я не выдержала, и попробовала кусочек. А жареная лягушка оказалась необыкновенно вкусной, я чуть язык не проглотила от этой вкуснотищи. Да Мякиш уписывал её за обе щёки. Правда, когда я предложила ему добавки, он засмущался и полез Прову в карман.

Ночь прошла спокойно, а утром мы насобирали столько разных трав и цветов, что в моей котомке они и помещаться перестали. Тогда Пров сплёл из веток и сухой травы огромный куль, куда мы и стали складывать нашу добычу. Я этот куль даже и поднять не могла, так и пришлось Прову таскать.

На обед Пров добыл небольшого оленя, и мы решили, отдохнуть и поесть. Пока Пров разделывал добычу, он попросил меня рассказать что-нибудь о себе.

– Да о себе-то мне и рассказывать особенно нечего. Бабушка Назарея говорила, что силы матушкины истощились, потому и последыш получился такой неудачный. И ростом мала, и талантов никаких, ни красотой, ни умом не задалась. Одно слово Неугода. Бабушка Назарея в таких делах понимает. Она ведь настоящей ведьмой была. Магиня второй степени. Во как! Зато остальные дочери у матушки одна лучше другой. Вот Аглая, к примеру, такая красавица, что ослепнуть можно. К ней четыре принца сватались.

– Ну и как?

– Да не заладилось там что-то. Бабушка Назарея говорит, что это всё политика. Бабушка уж и приданое за ней обещает невиданное. А вот политика эта всё никак Аглае замуж выйти не даёт.

– Да, политика – это серьёзно, – согласился со мной Пров.

– Вот и я говорю, с такой красотой и таким приданным да замуж не выйти! Батюшка-то у нас богатый. У него и стада большие, и земель много, и сады-огороды, и пасека, даже пруды с карпами есть. Да и денег ему государь за каждый поход щедро отсыпает.

– Выходит, вы богатые невесты?

– Ну, это кто как. Бабушка Назарея уже решила, что нам с Марьянкой гроша ломанного не причитается. Нам даже волосы отращивать нельзя и в косу заплетать.

– Ну, про меня бабушка говорит, что я неудачная получилась, замуж всё равно никто не возьмёт, и денег на меня тратить не стоит, а про Марьянку – это секрет. Я тебе скажу потихонечку, только ты не проболтайся.

– Я никому-никому, – шёпотом пообещал Пров.

– Марьяна актёркой хочет стать. А ведь это же неприлично!

– Это кто же тебе сказал?

– Бабушка Назарея.

– Какая ду…хм…мающая женщина! Ей бы Государю в советники.

– Нет, Государю в советники надо сестру Беренику. Она очень умная. Её советов многие спрашивают. И купцы разные, а и иногда, и министры. И кареты за ней высылают. Из уважения! Вот такая у меня сестра умная.

А ещё у меня есть сестра Владилея. Она вина делает, да такие, что только бояре пьют. Даже к государеву столу иногда заказывают.

– И впрямь чудо девицы!

– Глафиру в специальную школу приняли, будет нянчить государевых детей. Талант у неё такой.

Дорофея в монастыре живёт, её к постригу готовят. Какой-то старец предсказал, что из неё великая святая получится. Все грехи человеческие замолить сумеет.

Евпраксия на знахарку училась. Да не абы у кого, а у самой нашей главной слободской знахарки Белладонны. Вот траву принесём, она из неё зелье и наварит.

– А что же она сама-то за травой не пошла. Я слыхал, будто знахарки сами травы собирают.

– Да некогда ей. Она у матушкиной постели сидит безотлучно.

– Да, матушку больную не оставишь.

– А Ждана у нас по хозяйству главная. У батюшки хозяйство-то большое, но самому воеводе этим заниматься не пристало. Да и недосуг. Вот Ждана и следит, где чего сколько получат. Всё ей докладывают, а она в специальные книги записывает. А как же? За всем учёт нужен.

Ну, Злата – златошвейка известная. Во многих монастырях её ризы златотканные висят.

Исидора немая от рождения. Она у нас за огородами и садами следит. Она деревья лечить умеет, и всякую дурную траву с огорода гонит. А ещё она Батюшке помогает за оружием ухаживать. Наточит меч или саблю как следует, потом соком какой-то травы протрёт – и пожалуйста: оружие не тупится и не ржавеет.

– Ух, ты! Здорово. Вот бы её секрет узнать!

– Она никому сказать этот секрет не может. Даже бабушка Назарея её секрета не знает. И батюшка с матушкой не знают. Ну, вот, а сестра Конкордия у нас – швея знатная. Самые богатые и знатные дамы даже в очередь становятся за нарядами, какие Конкордия пошить может.

Ну, а сестричка Левона готовит хорошо. Поваров-то да кухарок у нас много, но Левонину стряпню завсегда отличить можно. Так вкусно у неё получается, что пальчики оближешь. Только у меня ничего Левониного нет, и угостить тебя нечем. Ждана сказала, что не-ра-цио-нально в поход деликатесы брать.

А Маремьяна у нас поэтесса настоящая. Вот вроде бы видит, что и мы с тобой: небо звёздное, ручеёк в камушках играющий, бабочку разноцветную, а такими словами опишет, что плакать от счастья хочется.

– Да, сестрицы у тебя прямо ларец с сокровищами. Хоть сейчас сватов засылай.

– А что? И, правда! Женись на какой-нибудь из моих сестёр – не пожалеешь. Честное слово!

– Ладно, с женитьбой погодим. Я пока молодой слишком.

– Сколько же тебе лет?

– Восемнадцать.

– Да ну? А я думала, что ты старый совсем, выглядишь ты на целых тридцать.

– Ну, сказала, так сказала! А тебе самой-то, пигалица, сколько лет?

– Шестнадцать позавчера исполнилось.

– Да ну? А махонькая такая отчего?

А я, действительно ростом мелкая. Я же говорю, со всех сторон неудалая. Даже ростом, и то не вышла.

Тут Пров засмеялся и говорит:

– Ладно, ладно, не дуйся. Поссориться мы с тобой ещё успеем, а ты давай-ка, пока ещё светло, за травками своими собирайся. Я в них всё равно ничего не понимаю, а я пока котёл отмою, мясо варить начну, да рёбра оленьи коптить повешу. Ты только много-то трав не набирай, как станет тяжело, зови.

* * *

Мы с Мякишем ещё и отойти-то далеко не успели и насобирали трав совсем немного, как услышали странный звон, словно кто-то ножи на каменный пол швыряет, да не один, не два, а десятками.

Что такое?

Мы бегом к пещере. А там стоит бедный Пров, а над ним птицы летают. Небольшие, вроде галок. А только перья у этих пташек железные и острые, как бритвы. Пров пытается от этих тварей мечом отмахаться да куда там! А говорил маг боевой. Что же он их магией не прогонит, галок этих? Уж сам весь в крови, бедняга. Особенно страшно перо одно глубоко воткнулось между плечом и шеей. Я знаю, там жила очень важная. Всю кровь потерять можно. Что же делать-то?

Что?!

А шнурочки-то мои от прюнелевых ботиночек вот же они, в кармане лежат. Рогатку смастерить – минутное дело. И вот уже у одной галки голова в одну сторону летит, а всё остальное – в другую. И со второй славненько получилось. Эх, с третьей промазала! Ну, ничего, пристреляюсь. А Мякиш-умничка, мне камушки нужные поближе подтаскивает, чтобы в траве не искать. Тут и Пров сообразил. Отложил меч в сторонку, взял камушек поувесистее и в птичку так швырнул, что только перья дождём посыпались.

Короче, мы даже толком разогреться не успели, как птички кончились.

Мякиш принялся перья железные собирать, чтобы никто из нас ноги не поранил, а я Провом занялась. Я как раны-то ему промыла, так едва не заплакала от жалости. Некоторые перья вскользь пролетели и только царапины глубокие оставили, а некоторые так впились, что даже зашивать раны пришлось. На повязки юбку свою нижнюю порвала – всё равно репьёв на остальной одежде столько, что и не видно есть там под ними нижняя юбка или нет.

Я хоть и не травница, а запас крапивы всегда при себе держу: отвар крапивный хорошо кровь останавливает. Бульоном из оленины раненного напоила, чтобы силы были, а на ночь мяту заварила, на случай жара.

Ночь у нас относительно спокойно прошла. Пров только пить просил, да повязки мятные я ему на лбу меняла, чтобы жар облегчить. Утро выдалось спокойное. Дышал Пров ровно, раны кровить перестали. И решила я сбегать к маленькому водопадику, который ещё в первый день приметила, а то сама и в траве, и в саже, и в крови. Кто незнакомый увидит, решит, что я навья и есть. А по дороге ещё травок наберу.

Только чуть сполоснуться успела: снова-здорово! Опять что-то происходит. Я на себя платье своё репейно-кружевное еле нацепила, котомку с травами подхватила и бегом к пещере.

Ну что опять за напасть?!

Прова судьба росточком-то не обидела. Настоящий богатырь, но рядом с противником своим, пацанёнком десятилетним смотрелся. И самое ужасное, что чучело это, на Прова напавшее, сплошь из камня. Пров по нему мечом лупит, да только искры летят, а этот валун безмозглый как двинет своей дубиной… У Прова уже и рука левая сломана, и стоит он к скале привалившись, видно и нога повреждена, и сквозь повязки вчерашние алая кровь сочится.

Взяла я Мякиша на руки, поцеловала в мокрый носик и говорю:

– Мякиш, миленький, возможно, на смерть тебя посылаю, но, если ты нас не спасёшь, всем пропадать.

Мякиш – он же умница. В тугой комочек свернулся, иглы выставил, а я этот комочек аккурат в правый глаз чудищу и влепила.

Только брызнуло.

Заорал каменюга, и давай Мякиша когтищами своими из глаза выцарапывать, но ёжик и так понял, что загостился слегка, скатился с каменного урода и в кусты. А пока валун окривевший с Мякишем воевал, Пров не растерялся, подхватил дубинку каменную и снёс этой дубиной голову чудищу.

Я Прова даже в пещеру не потащила, чтобы раны на свету рассмотреть. А там такое! Левая рука в двух местах переломана, осколки ребёр сквозь кожу торчат, лодыжка правая разворочена, а вчерашние раны все вновь открылись и кровят. Да на такое смотреть страшно, а мне его лечить надобно.

Ну, я Мякиша за лопушками послала. Они при переломах помогают и отёки снимают, сама к озерцу бросилась, рогоза набрать, чтобы шины временные сделать. Полыни по дороге прихватила, раны гнойные лечить, ну и крапиву с мятой. Куда же без них.

Пока возилась, стемнело уже. Какие уж тут цветы собирать. Только и успела силок поставить. Вдруг попадётся кто. Прову сейчас еда нужна хорошая: бульоны наваристые, мясо нежное, кашка с маслицем. Ну, мы с Мякишем остатки оленины Прову отдали, а сами перекусили, чем пришлось. Я голубики поела, Мякиш корешков себе каких-то нарыл. Он мне, правда, червяка дождевого предлагал, но я отказалась: сам кушай, сил набирайся.

На ночь мы так перед пещеркой и устроились, чтобы раны Прова не бередить. Сенца из пещеры принесли, рогожкой на случай дождя накрылись, я справа легла, чтобы хоть немного теплом своим греть, Мякиш тёплым мягким животиком к ногам Прова прижался.

А Пров угнездился так, чтобы раны поменьше болели, и вдруг попросил:

– Неугодушка, спой мне песенку, чтобы слаще спалось.

Нет, ну вот даёт! Сам сплошная рана, неизвестно до утра доживёт ли, а ему «песенку». Эх, Маремьянку бы сюда. Вот кто поёт славно.

– А я твою песню послушать хочу.

– Ну, ладно, только петь-то я не очень…

– А ты и спой «не очень».

Что же делать? Разве болезному откажешь. Запела, как могла.

«Правду люди бают или снова врут,

Будто есть на свете травка непростая,

Жар-цветком, ту травушку зовут,

И с поклоном люди собирают.

Ни красой, ни высотой не удивляет,

Скромно прячется среди камней,

Только чары навьины снимает,

Возвращает жар в сердца людей.

Муж жену нежнее обнимает,

Дети с ласками к родителям спешат,

Даже бабка с дедом вспоминают,

Те слова, что Жар-травой шуршат.»

Утром встала – вроде всё тихо. Ну, я котёл на огонь поставила, свежей крапивы заварить, а сама решила умыться по-быстрому и силок проверить. Вдруг попался кто. Хоть супчику наварим.

В силок зайчишка попался. Тощенький такой. В другое время я бы его отпустила, но тут хоть бульончику Прову сварю. А обрезки всякие дам Мякишу поглодать – всё еда.

К пещере подходим. Тихо. Неужели сегодня, наконец всё обойдётся?

АГА! Обойдётся! Как же!

Пров лежит, где и лежал. Только связанный крепко-накрепко. А каждая верёвка – с мою руку толщиной. Пров звука не издаёт, а только видно, что верёвки эти муки ему страшные приносят. А почти перед самым входом в пещерку пиявка разлеглась с хорошую корову размером. Да ладно бы просто лежала, она ведь, тварь такая, плюётся ещё. А как плюнет, так из её плевка сразу змея появляется – и к Прову, а на нём уже верёвкой заплетается.

Ну, всё! Кончилось моё терпение!

Сама не помню, как я через эту тварь перепрыгнула, схватила кипящий котёл – да на пиявку. Она и лопнула!

Ну, я ошмётки-то в костёр смела, чтобы не валялась эта пакость под ногами, да не смердела, потом верёвками, что Прова опутывали, занялась. Тронула одну, а она, как лёд холодная. У меня даже руки свело. Каково же Провушке приходится?!

Сделала я факел, да аккуратненько, чтобы Прова не обжечь, ткнула в одну из верёвок. Она враз змеёй оборотилась и тянет морду ко мне, чтобы укусить. Но Мякиш, друг мой верный начеку. Он такое место у змей на затылке знает – один укус – и всё кончено. Я эту змеюку выдернула, оттащила подальше, и мы с Мякишем со второй расправились. Не меньше десятка мы их растащили. Только последняя решила с нами не связываться, а сама в траву уползла.

Освободили мы Прова, а он всё равно, как заледенелый лежит. Я уж ему и руки-ноги растирала, и дыханием согреть пыталась, Мякиш животиком тёплым на грудь лёг. Но всё без толку.

Обняла я Провушку и заплакала. Видно, горючими слёзы мои оказались, оттаивать Провушка начал.

И шепчет мне тихонько:

– Неугодушка, а домой-то тебе не пора? Трав-то ты целый стог набрала. Добираться домой долго придётся.

– Да я всё понимаю, вот только соображаю, как бы мне и тебя и травы дотащить. Эх, пожадничала Жданка, хоть бы какую лошадёнку дала. Травы в Слободе очень нужны. Не принесу вовремя – останутся наши мужчины замороженными без жара в груди.

– Так брось меня тут. Отнеси травы. Потом за мной вернёшься.

– Ага, тебя бросишь. На пять минуточек оставлю, так к тебе всякая нечисть липнет. А пока я с травами туда-сюда ходить буду, тут столько всякого понаползёт, что я тебя и не отрою. Нет, дружочек, нам всем вместе выбираться надо. Вот только как, придумать пока не могу.

– А ты Мякиша запряги.

Шутник!

– И его запрягу, и сама впрягусь, вот только во чтобы впрячься, чтобы тебе остатки костей не переломать.

* * *

Препираемся мы, таким образом, а небо над нами вновь потемнело. Видно, теперь и впрямь конец пришёл. Я даже глаза закрыла, чтобы не видеть, какая очередная пакость нам на голову свалится.

Потом всё-таки приоткрыла щёлочку. Ну, интересно же!

А на полянке стоит карета, точь-в-точь из моего сна: вся золотая, а кони серебряные. Как тряхнут гривами, и словно жидкое серебро струится. Выходит из дивной кареты женщина необыкновенной красоты – настоящая королевишна, и к нам.

– Ну, здравствуй, Провушка, вставай, сыночек, что-то ты залежался.

А тот, как на пружинах подпрыгнул. И все мои повязки, словно осенние листья с него посыпались. А под повязками – вот чудо-то! – никаких ран не осталось. Прямо ни одной царапинки. Никогда мне такой волшбы видеть не доводилось. Я от таких чудес просто окаменела вся. Шевельнуться не могу и не одного слова вымолвить не в силах. А королевишна, магиня великая строго так у Прова спрашивает:

– Это что же такое, Пров? Как это получилось, что ты ни с какой нечистью справиться не смог? Ты же без пяти минут боевой маг, а тебя девочка спасала от неминуемой смерти. Ведь если бы не её отвага да находчивость, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

А Пров голову опустил и пробормотал виновато:

– Прости, мама, правду ты говоришь, если бы Неугода меня не выручала, не миновать бы мне погибели. Вот только почему-то я не одного заклинания в нужный момент вспомнить не мог. Сам не знаю, почему.

Нахмурилась волшебница.

– С тех пор, как Булат умер, странные дела на вашем факультете творятся. Пора бы уже с этим разобраться. А раны ты себе тоже заговорить не мог? Хотя бы временно, чтобы до знахаря добраться?

Тут Пров голову поднял и улыбнулся, да так улыбнулся, словно солнышко взошло.

– Ох, мама, если бы ты только представить могла, как Неугодушка лечить умеет. Вот право слово, так бы болел и болел, только бы она меня всегда лечила.

– Балабол, – засмеялась магиня и хотела шутливо Прова по затылку шлёпнуть, только не достала.

А я так и стояла онемелая перед этими красивыми любящими людьми. Настоящими волшебниками. И платье у меня было из репьёв и соломы, ноги, как копыта у козы, про то, что у меня на голове, даже думать было страшно, да ещё царапина во всю щёку от пера проклятого. Ну, мне-то царапина-другая красы не прибавит, не убавит, а только чувствовала я себя ужасно неловко.

Думаю, в какой куст бы спрятаться, а красавица-магиня прямо ко мне, да в пояс кланяется.

– Ну, спасибо тебе, Неугода Богдановна за сына-недотёпу. Повезло моему последушку-простачку такую девушку замечательную встретить.

А я стою и не знаю, как ей объяснить, что Пров-то хороший, вообще замечательный, а это я недотёпа и простушка.

А волшебница улыбнулась мне ласково.

– Ты молодец, Неугодушка. И я буду очень рада, если мы с тобой подружимся, только сейчас давай поторапливаться. Не успеем сегодня ночью до рассвета всех околдованных отваром Жар-цветка напоить – всё прахом пойдёт. Я потому и бросила все дела и помчалась в Слободу людей спасать.

Тут я отмерла.

– Как же так? – Спрашиваю. – Мне бабушка Назарея седьмицу на сбор цветов и дорогу отвела. У меня же ещё два денька в запасе.

А матушка Прова мне и говорит:

– Ошиблась Назарея маленько. Седьмицу надо было считать от возвращения войска в слободу, вот и выходит, что сегодня последний день. До полуночи надо отвар приготовить, а до рассвета всех напоить.

А Пров мне и говорит:

– Травы я сам в карету отнесу, а ты у меня перчатки из-за пояса возьми, чтобы руки не поранить, да прибери перья бритвопёрых галок. Они дорогие. У тебя их любой кузнец с руками оторвёт.

Перья я по-честному в две рогожки завернула. Себе и Прову. С галками-то мы вместе воевали, значит, и добыча пополам.

Я в каретах в жизни не ездила, да ещё в таких, чтобы по воздуху летали. А это так приятно, что и словами не передать. Жаль, быстро прилетели. Встала карета прямо посреди нашего двора. Выходит из неё Провина Матушка, да как крикнет зычным голосом:

– Эй, тетушка Назарея хватит бока отлёживать, иди делом заниматься!

На неё, конечно, Жданка с Конкордией налетели:

– Кто, ты, дескать, такая есть, что Бабушку Назарею – магессу великую так просто выкликаешь. Да к ней сам Государь без величания не обращается, а ты тут понаехала…

Тут сама бабушка Назарея на галерейку своего терема вышла, да как закричит.

– Светозара? Ты ли это? Цыц, девки бестолковые! Перед вами сама магиня высшей степени Светозара Лучезаровна – племянница моя.

* * *

Тут и мы с Провом из кареты выбрались. То есть Пров-то сразу за Светозарой вышел, а я в своём платье кринолиновом запуталась и вывалилась как куль. Пров меня поднимать бросился, а тут, как на грех и Аглая из окна выглянула, да как закричит во весь голос:

– Ой, гляньте-ка, какого видного жениха наша Неугода отхватила! Скорее свадьбу надо сыграть, пока он не передумал!

– Это кто тут про Неугодкину свадьбу говорит, – рассердилась Жданка, – не может наша семья эту замарашку невестой выставлять. Это же позор какой!

– А если это любовь? – не унималась Аглая.

– Тьфу, на тебя, приличной девице такие слова и говорить-то не положено. Это только в романах любовь, а непристойности порядочным девушкам читать не пристало.

– А откуда же ты знаешь, что там в романах написано, если их читать неприлично?

Короче, такой галдёж подняли. На весь двор. Мы с Провом уставились друг на друга ошарашено. Нет, не то, чтобы мне Пров не нравился, только замуж прямо сейчас выходить я вроде не собиралась. Замуж выходить – это не от волков убегать. Тут как-то спешка вроде и не к чему. И, вообще, мы ни о какой женитьбе даже и не думали. А Аглая со Жданой всё про свадьбу голосят. Тут у Светозары терпение лопнуло, и она строго бабушке говорит.

– Время уходит, Назарея, не успеем до полуночи отвар приготовить, всё прахом пойдёт.

Тут бабушка встрепенулась, цыкнула на Жданку с Аглаей и принялась командовать:

– Девки, вы чистые холсты расстилайте, на них травы перебирать будем. Ты, парень в погребе у нас котёл отыщи самый большой, да отмой его так, что он что изнутри, что снаружи сиял, как полная луна. Светлое волшебство грязи не терпит. Ну, а вы, мужики, костёр готовьте, чтобы всю ночь горел, да столы расставьте так, чтобы каждый мог сесть спокойно, да не спеша, с молитовкой взвар волшебный выпить.

Я потихоньку огляделась. А мужики-то многие вернулись. И Батюшка мой вернулся. Видно, прискучило им по полям и болотам попусту бродить. Щец домашних захотелось наваристых, постелей тёплых. Только бродят они по слободе, как стеклянные, и глаза у них пустые-пустые. Пришлось тут Светозаре их магией подстегнуть. Враз оживились, делом занялись.

* * *

Пока на поляне работы шли, я к нашему соседу кузнецу Гараю заглянула. Его двор к нашему вплотную примыкает, можно и на улицу не выходить, через перелаз перебраться.

– Скажи, дядя Гарай, правда ли, что такие перья продать можно?

– Так это же перышки от Бритвопёрой галки. Из них же лучшие мечи богатырские куют. Где же ты нашла такое сокровище?

– Сама добыла. Эти ваши галки, если в них из рогатки грамотно камушек пустить, сами на пёрышки разлетаются.

– Ай да девка молодец! Я бы тебе своими руками меч выковал, только не в обиду тебе будь сказано, ты с таким мечом, как мышь на вертеле смотреться будешь. Давай мы с тобой так договоримся, вот из этого пера я тебе ножичек сделаю. Маленький, лёгонький, только, что перо, что бревно перерубит. А остальные перья я у тебя куплю, сейчас проверю – вроде должно денег хватить.

Тут к нам конюх подошёл.

– Что-то тут у вас такое интересное? Ух, ты! Да неужто это перья Бритвопёрой галки?

– Они самые. Представляешь, Неугода сама этих пташек из рогатки настреляла.

– А я всегда говорил: в отца девка пошла. Хоть сейчас воеводой ставь. Неугодушка, с деньгами-то у меня, сама знаешь, туговато, но возьми у меня за пару пёрышек любого коня. С полной, так, сказать, амуницией.

А у меня даже язык к горлу присох.

– Даже Голубку?

Ага, сейчас как скажет: «Замахнулась хворостиной на орла! Голубку ей подавай».

Если бы вы только представить себе могли, что за чудо эта Голубка! Невысокая, ладненькая, тонконогая. Сама сизенькая, а по крупу точно кто-то капельки сметаны метнул. Гривка белая, волнистая, и хвостик тоже белый, только самый кончик, будто в сажу на ладонь макнули. А уж, какая Голубка послушная да ласковая.

Мечтаю я так и не слышу.

– Тебе Голубку-то прямо сейчас запрягать? Или лучше утром?

– А? Что? Утром, пожалуйста.

А Светозара вдоль холстин ходит, где девушки травы перебирают и подсказывает.

– Вот он Жар-цветок. Аккуратнее с ним, бережнее. Корешки, стебельки, листочки, цветки – всё в котёл, но, если, где головку с семенами найдёте, её на отдельную тряпицу укладывайте. Мы потом у всех палисадов Жар-цветы посеем, чтобы навьино племя в Слободу и сунуться не смогло.

– А вот, девушки, смотрите какой цветок – лилия называется. Коли на ночь отвар того цветка выпить, сны будут сладкие сниться, а кожа поутру, как лилейный лепесток станет: белая да гладкая.

– Эту колючку корявую бросайте сразу в огонь, да проследите, чтобы от неё и кусочка не осталось. От этой дряни ножки у детей отнимаются.

– А вот для мальчиков подарок, называется Меч-цветок. У кого в саду вырастет, там воин великий появится.

До первых звёзд зелье волшебное варили, а потом, сели за столы, разлили по кружкам и не спеша, с молитовкой маленькими глоточками пить стали.

Кто сам до стола дойти не мог по болезни или по старости, тому прямо к постели принесли.

Батюшка, как отвар выпил, заплакал горько от стыда, потом к матушке подошёл, поклонился ей и сказал:

– Прости, меня, Любавушка, дурака старого за то, что глупостей я тебе наговорил. Это меня навьи проклятые с панталыку сбили. Нет для меня дороже тебя никого на всём белом свете.

Обнялись они и ушли в опочивальню.

* * *

Так ночь и прошла. Небо на востоке розовым сделалось, как яблочко румяное.

И всё вроде так хорошо было, просто весь мир обнять хотелось… Только мне было немного грустно. На исходе ночи умчалась Светозара в своей волшебной карете. Да и Пров куда-то пропал. Видно, напугала его Аглая срочной женитьбой. А он ведь говорил, что ещё слишком молодой для этого. И стало мне очень обидно. Не потому, что замуж не взял, а потому, что сбежал по-тихому, и даже не попрощался.

И теперь сидели мы с Мякишем на лавочке у калитки, и щурились на восходящее солнышко. Наверное, оно было очень ярким, потому что у меня очень щипало глаза.

Тут и сёстры мои из дома вышли. Аглая, видно продолжая начатый разговор, громко произнесла:

– Я всю ночь промучилась, думала, что мне на Неугодкину свадьбу надеть. Наконец решила: я белое платье надену, прозрачное, алыми розами расшитое, а на голове венец из роз и у пояса розу, ну, а туфельки самые простые: беленькие с розочками.

– А я, – подхватила Злата, – платье золотое надену, а волосы так вверх подниму и вплету в них золотые бубенчики.

– А я, – вступила Конкордия, – платье себе сделаю, как у одной заморской герцогини видела. Представляете, разноцветные шёлковые ленты во много слоёв, а у пояса их тонкая золотая цепочка связывает. И с головы тоже водопад этих лент от маленького золотого веночка.

Я шагнула им навстречу.

– Девочки, – сказала я, – а свадьбы не будет.

II

– Сбежал всё-таки?! – ахнула Аглая.

Она сама, бедняжка больше двух десятков лет суженого ждёт. У неё все мысли только о замужестве. Не своём, так хоть чужом.

– Ещё бы не сбежал, – хихикнула Ждана, – вы только гляньте на это чучело. Какой же дурак на ней женится?

– Неугода не чучело. Это всё от одежды. Одевается она безобразно. Просто без слёз не взглянешь», – сказала Конкордия.

А я так и стою перед ними босая нечесаная в репейно-соломенном кринолине. И тут я заплакала. Ото всего сразу. И от усталости, и от пережитых страхов, когда мы с Провом от чудищ разных отбивались, и от обиды на сестёр, и… и на Прова. Даже не попрощался…

– А ну, хватит каркать, вороны! – Громко крикнула от крыльца Береника.

– Действительно, сами себе всякой ерунды напридумывали, а Неугода вам виноватая, – поддержала её Владилея.

– И вообще, Неугоде учиться надо, а не замуж бежать. Она же умная, только ничего еще в жизни не видела, – говорит Береника, – что же ей теперь кольцо на палец – да к прялке? Да она же сгниёт тут с вами. Ей точно мир повидать надо. Ума набраться.

– Вот бы ей ещё в Академию магов. Может, она магессой стала бы не хуже бабушки Назареи, – добавила Владилея, – да только бабушка не позволит.

Мне стало так интересно, что слёзы сами высохли. Ух ты! Целая Академия, где на волшебников учат.

– А что это за Академия, и откуда вы про неё знаете? – Удивилась я.

– Да мы же там учились. Береника шесть лет, а я четыре.

– А почему же…

– Бабушка нас забрала. Беренику вообще перед самым выпуском. Дескать, матушка помирать собралась, детишек в последний раз повидать хочет, слово материнское напутственное сказать. Ты ещё маленькая была.

– А учиться там здорово было, – вздохнула Береника.

Владилея заплакала и убежала в дом. Береника посмотрела печально ей вслед.

– Восемь лет с тех пор прошло, чего уж теперь… А Владка всё никак учёбу в Академии забыть не может и плачет каждую ночь. Мой тебе совет, беги из дома, пока бабушка тебя не удерживает. Может, тебе повезёт, и ты сможешь на магиню выучиться. Мне Светозара сказала, что у тебя потенциал хороший.

Я хотела про этот потенциал спросить. Что это такое? Но спросила я о другом.

– А где эта Академия?

– От нашего дома надо идти строго на восток. Если не заблудишься, то недели за две-три доберёшься. К экзаменам должна успеть.

Береника ушла, а я задумалась над её словами. Может и впрямь мне в эту Академию отправиться? А то ведь я и вправду нигде не бывала, ничего не видала. Меня же пока бабушка Назарея в Скалистые Горы за Жар-цветком не отправила, я и за околицу-то редко выходила. Только травок каких-нибудь набрать. А тут целое путешествие. Страшновато, конечно. Да и примут ли меня в Академию? Хоть Береника и сказала, что я умная, но разве этого для чародейской Академии хватит. Ну, не примут, и ладно. Я хоть на волшебников посмотрю. А там может уборщицей устроиться смогу, или посудомойкой. Пока я таким манером размышляла, ко мне конюх с женой подошёл, и привёл Голубку в полном снаряжении. Жена конюхова и говорит:

– Ты не побрезгуй, Неугодушка, я тебе мальчишечьи одёжки принесла. Всё чистенькое, стиранное. В штанах-то путешествовать удобнее, чем в юбках-то.

А конюх хохочет:

– А из платья твоего соломенно-репейного мы Бушуйке парадную будку сделаем. Будет там подружек принимать. А ещё тебе вот две сумы перемётные, в них всё возить удобно: хоть одёжку, хоть еду. А для Мякиша я коробок сплёл. Устанут ножки за лошадью бежать, в коробке поедет как фон-барон в карете. Я туда и сенца свежего подложил. Езжайте, ребятушки. Пусть дорожка сама вам под ноги катится. А мы тут каждый день вас добрым словом вспоминать станем – кабы не вы, так и ходил бы наш старшенький замороженным.

А раз они так говорят, видно и правда мне пора в дорогу отправляться. Ну, значит, так тому и быть.

И вот только я на Голубку села, словно в спину меня толкать кто-то начал, из Слободы уехать торопил. Ну, мы и поехали. Пока по слободской улице проезжали, каждый нам в мешок что-то хорошее клал: кто гуся целого копчёного, кто пирожков горячих, кто каравай свежий. Береника с Владилеей две стопки книг притащили – учись, сестрёнка.

А как выехали из слободы, решила я пешочком пройтись. Голубку и так загрузили сверх меры, а я ещё накатаюсь верхом. Тем более что красота-то кругом такая, и словами не передать: песок на тропинке мягкий, словно мука, а травки вокруг, да цветочки прямо душу радуют. А спешить-то особенно незачем. Если до Академии пешим ходом не больше трёх недель, то уж верхом-то я всяко успею. А, может, мне повезёт, и я ещё Прова в дороге повстречаю. Жаль только, с матушкой и батюшкой я попрощаться не успела. К моему отъезду они ещё из опочивальни не выходили.

* * *

Только что это вдруг такое? Вроде только что здесь этой пакости не было. Чертополох стоит, чуть не с Голубку ростом, и растёт, зараза. Прямо видно, как растёт. Уже вдвое выше Голубки стал, и листья-лапищи на полполянки распустил.

Почему-то мне этот сорняк ужасно не понравился. Не был он похож на обыкновенное растение. Уж не колдовское ли это создание?

Пока я чертополохом любовалась сзади послышался топот копыт. Я обернулась. По дороге во весь опор ко мне мчался всадник на огромном вороном коне. Я вгляделась повнимательнее, и сердце моё затрепыхалось перепуганным воробьём. Неужели?! Пров. И это не обман зрения.

А Пров закричал мне:

– Неугодка, замри! Не шевелись, стой на месте!

Да я, собственно, и так стою. И вовсе не собираюсь от Прова убегать. Что его так взволновало? Может быть, здесь какой-то хитрый капкан спрятан. Я огляделась. Ого, а чертополох-то времени не терял. Мы с Голубкой теперь были почти полностью окружены разлапистыми листьями с острыми шипами. Вот дрянь какая. Я швырнула в шипастый лист, почти подползший к Голубкиным ногам свой новый ножичек, который мне кузнец из перьев бритвопёрых галок выковал. Лист обуглился, а соседние отползли со злобным шипением, открывая узкий проход. Пров, уже подъехавший к нам, приказал:

– Осторожно выбирайтесь отсюда. Стараясь не касаться листьев. Там за кустами речка, сама помойся и зверьё прополоскай, чтобы точно знать, что ни капли яда не осталось.

– А мой нож?

Новый, между прочим. Из галочьих перьев!

– Сам достану. Это навий чертополох. Если хоть малюсенькая капелька останется, то прямо в живом теле прорастёт. Он так расселяется. Видишь, тушку зайца. Бедолага его в себе носил, пока не умер. Давай скорее, а я пока с Чертополохом Бурьяновичем побеседую, – сказал он, спешиваясь.

– Колдовать будешь? – заинтересовалась я.

Никогда вблизи волшебства не видела. Меня бабушка всегда из терема выгоняла, когда колдовать собиралась. А то, как Светозара Прова на ноги поставила, я и разглядеть толком не успела. Но Пров почему-то смутился.

– Вот ещё. Много ему чести. Просто сожгу эту пакость, – пробормотал он, а потом добавил решительно. – А ты поторопись, а то он сейчас оклемается и снова проход закроет.

Голубка оказалась сообразительнее меня, и аккуратненько, на выдохе, проскользнула по узкой тропе, вынося наши вещи и коробок с Мякишем. Я поспешила за ней.

Ну, пока мы мылись-купались, выжег Пров полянку до земли. Настроение у него заметно улучшилось после этого.

– Откуда ты взялся-то? – Спрашиваю. – Я думала, ты уехал, даже не попрощался со мной.

– Ага, тебя оставь на пять минут – точно во что-нибудь ввяжешься. Ты вот про чертополох навий и не знала ничего. Кабы я вовремя не подскочил, беды бы тебе не миновать. Попала бы капля сока ядовитого, и пророс бы Чертополох прямо в тебе. А тебя с собой с самого начала позвать хотел. Только я думал тебя в Слободе застать и попробовать уговорить. А тут вдруг сестра твоя, Береника, сказала, что ты сама в сторону Академии двигаться решила. Я так обрадовался, что слов просто нет. Нам же тоже туда надо. Каникулы кончаются. Я в ваших краях-то оказался, потому что за Ипатом ездил. Он у родных гостил. Кстати, позволь представить тебе.

Тут его конь, поклонился мне учтиво и человеческим голосом говорит:

– Здравствуйте, Неугода Богдановна. Меня зовут Ипат Гипиус. Я друг и однокашник Прова. Он мне про вас столько рассказать успел. И мне очень приятно с вами познакомиться.

– И я рада нашему знакомству. А можно мне спросить вас, уважаемый Ипат? Только, уж не обижайтесь, по возможности. Я неучёная, и многого не знаю. Я и из Слободы-то раньше не выезжала никогда. Так, что простите, если что не так.

– Спрашивайте, Неугода Богдановнва.

– Раз вы с Провом вместе учитесь, вы тоже боевой маг?

– Совершенно, верно.

– А вот вам не обидно… Ну, то, что вы под седлом? И всё такое…

– А чего же здесь обижаться, если я конём родился. А так даже удобнее. Мы ведь с Провом в одной связке работаем. Вместе мы знаете, какая сила? Ого-го! Как маг, я, конечно, слабее Прова, но зато, как «боевой» сто очков ему вперед дам.

И я засмеялась. И стала мне так легко и просто. Словно мы всю жизнь знакомы и дружны были.

* * *

Едем мы дальше и видим впереди диво-дивное. Посреди цветочной полянки стоит домик маленький, но до того нарядный, что мимо и не пройдёшь. Что такое?

Остановили мы лошадей, а нам навстречу из калитки кот выходит. Важный такой котик, сам чёрно-белый, будто во фраке, а на лапочках перчатки белые.

Увидел нас, обрадовался.

– Ох, Пров, Ипат! Неужто, опять в наши края? Рад, несказанно рад. А что за милые барышни с вами? А при них кавалер какой серьёзный.

– А это, уважаемый Мур Силаевич, я новую абитуриентку в Академию сопровождаю. Зовут её Неугода Богдановна. Видишь ты её в первый раз, но услышать о ней тебе не раз ещё придётся. А лошадку Голубкой зовут. Она у нас красавица и умница. А это Мякиш самый боевой ёж во всей Кокории. Неугода, познакомься. Это наш учёный кот – уважаемый Мур Силаевич. Заместитель ректора Академии магов.

Ух ты! Прямо заместитель ректора Академии!

– Рада знакомству, – сказала я.

– Учиться магии хотите? Похвально, барышня, похвально. А какая магическая специальность вас привлекает?

Я хотела сказать про знахарство и травничество, но Пров меня опередил.

– Я так думаю, Мур Силаевич, что Неугоде на наш факультет определяться надо. Она, знаешь, какая боевая? И с бритвопёрыми галками разобралась, и каменным истуканом справилась, и от змееплюйной пиявки меня спасла.

– Что же, дело хорошее. Только бы душа к этому лежала.

Пригласил нас Мур Силаевич в дом, познакомил с женой своей, Ласочкой. Миниатюрная белая кошечка с рыжими ушками и небольшим рыжим пятнышком на боку явно ожидала прибавления. Мур Силаевич над ней так и вился: и подушечку под спинку положит, и чашечку поближе придвинет, чтобы не тянуться сильно. И так хорошо было в их славном домике, столько любви и покоя, что и уезжать не хотелось. Да только дела нас впереди ждали. И Академия магов. Погостили мы немного и поехали дальше

Едем мы, едем, только чувствую я, что сейчас с лошади упаду.

Пров это заметил и говорит:

– Всё, приехали. Давай на ночлег устраиваться.

Достал он из кармана маленький платочек, дунул на него, и раскрылся платочек куполом на всю поляну. Только толку от него нет, потому, как он тоненький, как паутинка.

– Что это?

– А это защитный шатёр, чтобы нас никакие незваные гости не беспокоили.

Внутри защитного, Пров настоящий шатёр поставил, вроде, даже с мебелью. Только я уже ничего не помнила, так на пороге и заснула.

Утром просыпаюсь, а уже и чай готов, и пироги разогреты. А Мякиш, не будь дурак, гусиную ногу обгладывает.

Поели мы, потом Пров руку в кулак сжал – и все шатры пропали. Вот оно – магичество. Как же здорово магом-то быть и в Академии учиться. Только вряд ли меня бесталанную туда примут. Хоть одним глазком на Академию магическую взгляну. Уже ради этого ехать стоит.

Хотели мы дальше ехать, только меня вдруг словно кольнуло что.

– Пров, давай проверим, как там Мур Силаевич и Ласочка. Что-то неспокойно мне.

Пров возражать не стал, и повернули мы обратно.

И вдруг мне в кустах плач послышался. Горький такой. Мякиш – он же слышит-то лучше, он со всех лап туда, а я пока спешилась…

Добегаю до кустов, а там такое…

Мур Силаевич лежит весь израненный, обожжённый, глаз подбит, ухо разорвано, хвост отгрызен.

Тут и Пров подскочил.

– Что случилось, Мур Силаевич?

– Вскорости, как вы уехали, напали на дом наш рыжие хулиганы. Весь дом по брёвнышку раскатали, ни одной подушки, чашки-ложки целой не оставили. Да это всё ерунда. Но главное, они Ласочку убили, а ведь мы котёночков ждали.

А Пров спрашивает:

– А не было ли там, среди рыжих хулиганов, мордатого такого с чёрно-рыжим хвостом.

– Как же был там Бродулей собственной персоной. Щенков своих натаскивал.

– Ты, Мур, подожди нас немножко, я тебе обещаю хвост Бродулея привезти. Совсем обнаглел бесстыдник.

Мы без лишних рассуждений барахло оставили, и поскакали налегке в погоню за рыжей бандой. Я только попросила Мякиша за раненным присмотреть, и помощь, какую сможет оказать.

Мы поднялись на невысокий холм, а там внизу небольшая круглая, как блюдечко ложбинка, со всех сторон окружённая холмами. А на этом «блюдечке» тигров видимо-невидимо. Я даже сосчитать их не смогла сразу. Вся ложбина была рыже-чёрная. Прямо у подножия нашего холма развалился огромный зверюга. Морда у него была, как банный тазик. А лапы – с две моих ноги. Какого размера у него когти и зубы думать, почему-то, не хотелось. Пров скрипнул зубами от досады.

– Ничего себе, сколько их тут, – прошептал он.

– А который из них Бродулей? – Тоже шёпотом спросила я.

– Который ближе всех. Мордатый, – ответил Пров рассеяно, словно что-то прикидывая, – да, легко не будет. Давайте-ка, девочки, топайте отсюда.

– Ты, что? Хочешь к этой банде сунуться?

– Неугода, пойми, они на моих друзей подло напали. Ласочку убили. Я не могу им этого спустить. Хоть нескольких положу. Главное Бродулея прибью, заразу.

Тут Бродулей дёрнул ухом, прислушиваясь. Я знаком предложила друзьям немного сдать назад и обсудить ситуацию не над самым ухом врага. Ипат и Голубка бесшумно, словно на цыпочках перевалили за вершину холма.

– По-моему, спускаться вам с Ипатом к тиграм просто безумие. Они вас обоих сожрут раньше, чем ты мечом замахнёшься.

– Неугода права, – поддержал меня Ипат, – тем более, что у нас с магией сейчас какие-то заморочки. У тебя только бытовая осталась, а у меня вообще никакой.

– Так что?! Простить им? Мура, Ласочку, котят нерождённых? Простить?

– Нет, конечно, – возразила я, – только давай сначала продумаем всё. У меня батюшка – воевода. Хорош бы он был, если бы на каждого врага, очертя голову, бросался, не продумав, как этого врага победить.

– Ну и как?

– Скажи, а если бы Бродулей в сторонку от своих отошёл, ты бы с ним одним справился бы?

– Спрашиваешь!

– А давай, я постараюсь его как-то выманить в сторонку.

– Как?!

– Постараюсь уболтать как-нибудь.

– Это невозможно! Это слишком опасно!

– Не опаснее, чем с целой бандой сражаться.

– Я поэтому и сказал вам уезжать.

– Ты серьёзно думаешь, что тигры, разделавшись с вами, нас с Голубкой в охотничьем раже не догонят. Голубка замечательная лошадка, но бегает не очень быстро. Да и бросать друзей в трудную минуту не гоже. Я себе такого не прощу. Не тигры порвут, так совесть загрызёт. Так, что давай мы с Голубкой постараемся Бродулея за холм заманить, а уж вы с Ипатом, как момент подходящий случится – действуйте. Только очень далеко от нас не отходите, а то очень страшно всё-таки.

Так мы и сделали. Снова поднялись с Голубкой на вершину холма и открыто принялись спускаться с самым безмятежным видом. Я ещё что-то напевала и помахивала пучком каких-то цветочков, сунутых мне в руку Ипатом. Короче, две дуры на выгуле. Бродулей, конечно, от подобного нахальства проснулся. Рожа его и до того немаленькая, расплылась ещё шире.

– Обед сам приехал, – обрадовался он.

Некоторые тигры обернулись в нашу сторону, но признавая безусловное право вожака на эту добычу вмешиваться не стали. Я же подъехала ещё ближе, дескать не дошло да меня, про какой тут обед говорилось.

– Девку на первое, а кобылу на второе, – заурчал тигр мечтательно.

А я ему:

– А наоборот-то лучше: у меня мясо мягкое, оно и жаренное пойдёт, а конину варить надо долго. Да и специи нужны. Могу посоветовать, какие лучше.

А у Бродулея этого башка большая, а мозги там видно неплотно уложены. Расслабился, уши развесил, слюна капает – обед уже представляет. А я все мясные деликатесы, что Левона делает, припоминаю, расписываю в красках, а Голубка – умница, задом, задом потихоньку холм обходит. А тигр за нами, как привязанный идёт. Не знаю точно, как далеко мы таким образом отошли, но вдруг сбоку подскочил Пров и одним ударом меча отсёк тигриных хвост прямо под корень. Да так чисто, словно бритвой срезал. Я замерла на вдохе, понимая, что сейчас разъярённый зверь бросится на нас. Но Бродулей вместо этого вдруг жалобно завыл и со всех ног бросился прочь, высоко подкидывая куцым задом.

– Что это с ним? – Не поняла я.

– Он опозорен, навсегда, – спокойно ответил Пров.

– А он не нападёт на нас больше?

– Он теперь вообще ни на кого не нападёт, теперь его участь питаться лягушками и мышами.

– А если он решится в таком виде показаться кому-то на глаза, то его свои же загрызут. Это ведь для всех тигров позор несмываемый, – добавил Ипат.

– У нас ещё одно дело осталось, – сказал Пров, – давайте уж покончим с этим навсегда.

С этими словами он подхватил отрубленный тигриный хвост, вспрыгнул в седло и направил Ипата снова на вершину холма. Мы с Голубкой двинулись следом. Теперь мы не таились, а, напротив старались произвести гораздо больше шума. Распевали песни во всё горло, хохотали, точнее, ржали. Причём Пров громче всех. Даже у Ипата так не получалось. Про Голубку я уже и не говорю. Она девочка деликатная. Перевалив через вершину холма, мы с таким же шумом стали спускаться в ложбину с тиграми. Остановившись на такой высоте, чтобы всем тиграм было его хорошо видно и слышно, Пров помахал своим трофеем и громко спросил:

– Что, рыжики, хвостик признаёте? Правильно, Бродулеев хвостик. У меня, ребятки, такое правило: кто моих друзей обидит – тот на хвост короче становится. Ну, кто тут у нас следующий?

      Тигры недовольно заворчали, а Пров продолжал, как ни в чём не бывало.

– Ну, что, Неугодка, с кого начнём? Мне вон тот глянулся.

– А я бы вон с того начала. Смотри, какой у него хвост пушистый. Окно в горнице таким утеплить на зиму – никакой мороз не страшен.

Тигры, припав к земле, начали потихоньку отползать, изредка неуверенно порыкивая.

– А ещё вон на того посмотрите, – вступил в игру Ипат, – тоже хвост очень замечательный!

Тигры не выдержали и пустились наутёк. Вот это да!

Только я вдруг почувствовала страшную слабость и сползла с Голубки.

Пров тоже спешился, подошёл ко мне и заговорил удивлённо и восторженно:

– Ну, Неугода, ты даёшь! Я ещё в жизни не встречал такой умной и отважной девушки.

Он говорил ещё что-то, а в это время «умная и отважная» сидела на земле, размазывая по лицу слёзы и сопли. Пров растеряно топтался рядом.

– Неугодушка, ну что ты? Ну не плачь. Ты же такая молодчина! Мы бы без тебя нипочём бы не справились.

Между двумя всхлипами я вспомнила про свою лошадку.

– А где Голубка? Она же тоже перепугалась, бедняжка. Надо её успокоить.

Пров чуть сдвинулся, открывая мне обзор, и я увидела, как Ипат нежно перебирает гриву Голубки и что-то шепчет ей на ушко.

Но долго рассиживаться мы не могли. Надо было срочно возвращаться к Муру и пытаться как-то помочь несчастному. Поэтому мы постарались собраться и поспешили обратно к разорённому кошачьему домику.

Мур был совсем плох. К нашему приезду он лежал уже почти бездыханный. Мякиш честно суетился вокруг, прикладывал холодные компрессики, но было ясно, что кот умирал. Пров посмотрел на меня. Я только головой покачала. Здесь настоящий знахарь нужен, а, ещё лучше, сильный маг. Тогда Пров сказал:

– Тут знахарка знаменитая, Медуница Захаровна, неподалёку живёт. Может ещё сумеет нашего Мура Силаевича спасти. Только ты не обижайся, мы с Ипатом во весь дух помчимся. Может, ещё и подмагичить получится. Голубке нипочём за Ипатом не угнаться. Вы тут пару денёк-другой продержитесь. Я поляну защитным куполом накрою, чтобы вам страшно не было.

Я хотела сказать, что после беседы с глазу на глаз с Бродулеем, а потом ещё общением с целой тигриной бандой нас вряд ли испугать можно, но решила промолчать. Мне что-то не очень хотелось сегодня ещё опасных приключений. Хорошенького помаленьку.

* * *

Купол Пров поставил. Большой. Под ним поместилась не только вся полянка, но и берёзки и, даже кусочек живописного болотца.

Остались мы на поляне втроём: Голубка, Мякиш и я. И решили, пока суть, да дело, порядок на полянке навести. Что можно, на дрова пустить, остальное: что сжечь, что в землю закопать поглубже.

Вдруг слышу, словно писк какой-то. Я скорее туда метнулась. А там – Ласочка. Вся израненная, искусанная, избитая. Наполовину в болоте утопленная. Одна лапка сломана, так она второй за какую-то палку уцепилась, и висит так. Даже пищать-то толком, сил у неё нет.

Я скорее к ней, я Мякиш уж по краю болота бегает с рубашкой моей: обтереть, да согреть бедняжку. Вытащили к счастью! Я сразу ухом к животику кошкиному. Бьются, бьются сердечки! Ай да Ласочка!

Ну, мы скорее, обмыли её, вытерли. Лапку в лубок камышиный уложили, ранки, как смогли, обработали. А я по-быстрому в деревню за молоком съездила. И Ласочке налила, и Мякишу. Он ведь тоже истосковался без молочка-то. Потом шалашик небольшой сложили, а то вдруг дождик брызнет, или ветер налетит.

Всю ночь мы за Ласочкой ухаживали, а на рассвете трое котят родилось. И какие нарядные, как на подбор: один чёрный с белым галстучком, второй рыженький в полосочку, а третья – девочка, беленькая, как снежок.

Умотались мы, и не расслышали, как наши подъехали. Кабы меня Мякиш мокрым носом в ухо не ткнул, так и проспали бы всё на свете.

А посмотреть было на что: знахарка-то видно магиня великая. Она не только раны все у Мура Силаевича залечила, но и хвост тигриный приспособила, и смотрится хвост, как родной. Мур Силаевич с этим хвостом прямо неотразим.

Только и нам было, чем похвастаться. Вывели мы аккуратненько Ласочку из шалаша. На неё, конечно, без слёз не взглянешь: вся в плешинах, царапинах, лапка правая в лубке камышовым, левой лапкой она на палочку опирается, чтобы идти поувереннее, зато Мякиш за ней белую кисоньку несёт, а я следом котиков рыжего и чёрного.

Мур Силаевич, как увидал это, так и завопил от радости, а я поскорее котят Прову сунула, да бежать. Чтобы сердце не разорвалось.

Пров меня потом в кустах разыскал.

– Ты у меня умница, Неугодушка. Я тебе даже передать не могу, какая ты молодец. Кстати, у меня подарок для тебя есть. Медуница Захаровна, что Мура лечила, и меня всего осмотрела. И сказала, что тот, кто мне такие страшные раны так хорошо, быстро и одними травами вылечил, великим знахарем будет. Это она про тебя. А я-то всё тебя хочу на наш факультет заманить. Дерёшься ты классно! А вот от знахарки подарок тебе книжка про травы всякие.

Прожили мы у котов почти седмицу. Пров с Муром дом новый отстроили – краше прежнего. Ещё Пров придумал три сараюшечки к дому приделать. Съездил в деревню, да купил там пяток кур, да козочку молочную. А третью сараюшку под сеновал решили приспособить.

Приехал важный такой.

– Никак нельзя в семье с малыми детишками без молока.

– Нельзя-то нельзя, да только, как Ласочка козу доить станет?

Тут Мур Силаевич сходил в дом, принёс скамеечку маленькую, да синее ведёрко с ромашками.

Мы и оглянуться не успели, а уж ведёрко-то полное.

– Но как, Мур Силаевич? – Удивилась я.

– Вы ещё такая юная, Неугодушка, и не представляете, что нужда заставит – и ворону подоишь.

Наутро мы дальше отправились.

– Прости, Мур Силаевич, но не могу я тебе купол защитный оставить. Последний он у меня. А мы же пока до Академии доберёмся, Неугода такого наворотит.

Можно подумать, что все неприятности исключительно от меня. А я ничего такого и не делала.

– Да не волнуйся ты за нас, Провушка, – говорит ему Ласочка, – хвост Мура для нас лучшая защита. Ни один рыжий хулиган сунуться не посмеет, да и другие поостерегутся.

А на прощанье дала мне Ласочка маленький серебряный свисточек на ландышек похожий. На цепочку серебряную его повесила и сказала.

– Ты мне, Неугодушка, теперь ближе сестры. Как случится беда какая – только дунь в свисток, и помощь от меня придёт.

* * *

Едем мы дальше, а я всё про Академию магов думаю. Вот интересно, Ипат же конь, а в Академии учится. Как это? Надо бы спросить.

– А что, в Академию и животных берут?

– А как же, берут. У нас там даже дерево одно есть. Настоящий Дуб!

– А как в Академию попасть-то можно? – Спрашиваю, а у самой голос дрожит. – Сейчас они мне скажут, что не для таких недомерков-недоумков академии существуют.

А Ипат спокойно мне так отвечает.

– Ну, там собеседование устраивают, чтобы выявить магические способности, ну и ещё надо, чтобы Слово кто-то из магов сказал. Вот и всё.

Действительно, вот и всё. Магических способностей у меня точно нет, а из знакомых магов, только Мур Силаевич и Ласочка. Но им сейчас не до того, чтобы за меня слова говорить.

Едем дальше. В Академию магов попасть ужас, как хочется. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы слёзы в глазах оставались, и наружу не выкатывались. Мякиша к груди прижала, ну вроде мы с ним о чём-то разговариваем. Мало ли какие у нас секреты.

* * *

Вдруг кроткая Голубка, как заржёт, да на дыбы. Я с неё так и съехала, как с горки. Хотела подняться, да отругать её, но, когда увидела, что её напугало, сама быстрее лошади на четвереньках в другую сторонку побежала.

Болота в наших местах не редкость, но вот, чтобы посреди болота мужик, как камышинка на палочке рос, мне такого встречать не доводилось.

Я так быстро улепётывала, что парни меня еле отловили. Пров меня подмышки подхватил, и посадил перед собой.

– Там… Там человек живой на камышине растёт. Может ему помочь как-то надо? Вы же волшебники, хоть и незаконченные.

– Не надо ему помогать, – спокойно отвечает мне Пров, – этот красавчик здесь уже третий год висит, комаров кормит.

– И помочь никак нельзя?

– Незачем ему помогать. Наказание ему такое выпало. Он мать родную в этом болоте утопил, вот маги на него и разгневались. Пять лет ему тут висеть, пока не раскается полностью.

– А зачем он так, с матерью-то?

– Надоела она ему. Старая стала, неловкая. Целую бутыль браги опрокинула. Вот он и решил, что зажилась старуха на свете.

– Вот навье отродье! Пусть и дальше висит, у него это хорошо получается. Только давайте поскорее уедем отсюда.

– Да если бы ты быстрее Ипата не бегала, да ещё в другую сторону, мы бы уже через пару-тройку дней город бы увидели.

– У тебя, Неугода Богдановна замечательные способности, ты не подумывала о том, чтобы в Академию поступить на факультете боевых магов в качестве коня? – подхватил Ипат.

Вот издеваются все как могут. А что? Представляете? Боевая магическая кобыла Неугода Богдановна. Иго-го!

– Скажи, Ипат, а Голубка тоже волшебница?

– Нет, она простая кобылка. Но хороша! – Сказал Ипат мечтательно.

– Ну, и что же ты теряешься? – Захохотал Пров.

– А, потому, Пров Гордеевич, что к благородным девицам особый деликатный подход нужен. Уж тебе-то странно этого не понимать.