Глиняный род бесплатное чтение

Часть

I

1. Пришлые

Чужаки появились весной, перед пахотой. Ретиш с братьями и Медарой копали глину для зудей, когда услыхали грубый незнакомый говор. Старший Умир велел всем схорониться в ивняке над оврагом. Сквозь едва распустившуюся листву наблюдали, как чужаки остановились у кромки леса за полем, поснимали с плеч поклажу. Было их много, не сосчитать, ещё и сновали непрестанно. Ретиш три раза пальцы на обеих руках загнул и сбился. Но вот от стойбища отделились шестеро рослых мужчин и прямо через поле направились к Ёдоли. Ноги их вязли в мокрой земле. Вскоре стало видно, что волосы пришлых черны, как сажа, а лица тёмные, как дикий мёд.

– Это людоеды? – прошептал Ретиш.

Зыбиш, последыш Ретиша, охнул, прикрыл руками бритую голову и прижался к Медаре.

– Нет, – ответил Умир. – Для последних людоедов Куль болото разверз. Это люди с гор.

– Медара, – хохотнул Зрин, второй из братьев, – то твои родичи, такие же чумазые.

Смуглые щёки Медары запылали, но она смолчала. Ретиш посмотрел на сестру. И правда, такая же тёмная, как пришлые, только глаза прозрачные, льдистые, да волосы что ковыль под ветром, как у всех в их роду. Должно быть, и у Ретиша такие будут, когда отрастут. Пока они и до бровей не доставали, не разглядеть, всего-то две луны назад ему двенадцать витков исполнилось, и Медара перестала скоблить ножом его голову каждую шестиду.

– Идут прямо, не хоронятся. Значит, зла не замышляют, – проговорил Умир. – Ретиш, беги в Ёдоль, донеси родовикам, ведуну донеси. Только стороной беги, чтоб не заметили. А мы здксь посмотрим за остальными.

Ретиш стреканул, пригибаясь, через ивовые заросли. Но, как ни торопился, не успел – едва он вбежал на улицу деревянного рода, как в Ёдали гулко зазвонил колокол. Из домов повалил народ. Доски, устилавшие улицу, застонали под множеством ног. К сходному месту Ретиш пробирался уже в толчее.

У дома ведуна Сувра, стоящем пред сходным местом, гудела толпа. Сам Сувр вышел на крыльцо в белёной рубахе, на ходу подвязываясь расшитым поясом. За ним семенила молодая брюхатая жена и вплетала в косы мужа ленты с ведунскими знаками. Позади блеснул на солнце вышитый бисером платок Отрады, младшей дочери Сувра. Ведун встал в ряд с остальными родовиками. Среди них не было только старой Благожи. Ретиш собрался было бежать за ней, как люд, перекрывший выход с улицы глиняного рода, расступился и пропустил родовицу.

Благожа пришла в нарядной рубахе и узорчатой верховице, за которую держался Малуша, едва начавший ходить. Ретиш подскочил, забрал братца и посадил себе на закорки. Негоже родовице с дитём в ряд хранителей вставать. А со стороны полей в Ёдоль уже входили чужаки. Толпа, окружившая сходное место, затихла.

Горцы ступали без суеты, смотрели прямо. На досках за ними оставались шматки грязи. Они прошли совсем рядом с Ретишем. Он вдохнул терпкий запах пота и успел заметить, что глаза их так же черны, как и волосы.

Чужаки встали против хранителей, коротко склонили головы, но спин не сгибали. Заговорил старший, судя по впалым глазам и высушенной коже, родовик:

– Свет вам, хранители. Ищем мы место для рода. Позволите остановиться подле вашего селения?

Голос его был груб и скрипуч. Звуки шипели в горле, точно вода, упавшая на раскалённые камни.

Ответил ему Сувр:

– Земля нам Еном дана, кто мы, чтобы не дозволять. Но и соседствовать невесть с кем не пристало. Назовитесь, расскажите, пред кем склоняетесь, от чего бежите и чего ищите, а там решим.

– Имя моё Шотхе. Склоняемся и служим одному Заккари, тому, кого вы Еном зовёте. А бежим от голода. Семь витков как сушь на юге стоит, в горах леса горят, землю суховеем унесло, голые камни остались.

– Между горами и нами добрые равнины лежат. Чего же там не нашли места?

– И на равнинах дождя нет, одни смерчи гуляют. Предки сказали нам на север идти.

Сувр почесал бороду. Задумался. После проговорил:

– Отчего же люди с равнин не бегут?

– Придёт время – и побегут. Это мы налегке, с места нетрудно сняться, а им дома и добро оставлять.

– То верно. И неизвестно, с чем пожалуют…

Ретиш заметил, что шагах в десяти от него поблёскивает платок Отрады. Он протиснулся за спинами, подобрался к ней и дёрнул за рукав рубахи.

– Отчего в колокол били?

Отрада обернулась. Увидев Ретиша, скривилась:

– Чего тебе, грязнюк?

– Думаешь, если платком лысую голову прикрыла, уже разумной стала?

– Сам-то давно с волосами?

– Сколько бы ни было, а не малец уже. Так кто твоему отцу о чужих сказал?

– Я. Мне открылось.

– Тебе?! Брешешь!

– Вот и нет!

Малуша ухватился за кисти платка Отрады и потянул в рот. Та выдернула, ещё больше скривилась:

– Обслюнявил! Идите от меня, грязюки!

Ретиш передразнил:

– Обснюня-я-явил. Уйдём, больно надо на твоё чванство смотреть. Только скоро сами на поклон к грязюкам пойдёте, как зуди для пахоты понадобятся.

Сувр тем временем называл родовиков:

– Сиян – хранитель хлебного рода, Мощёр – железного, Енослав – деревянного, Благожа – глиняного. Каков ваш род?

– Наше дело – выжить. Голод с переходами люд выкосили. Есть у нас и кузнецы, и плотники, и лекари, земли только нет. И места силы, – Шотхе кинул взгляд на высившиеся на севере пики чёрных гор.

– Верно чуешь, – сощурился Сувр. – То Стена Ена. Вот что. Раз голод с равнин людей погонит, те с отчаяния и со злом могут пожаловать. Тогда помощь соседей не помешает. Придёте на защиту, случись чего?

Шотхе поднял правую ладонь:

– Слово горного рода и предки тому свидетели.

– Добро. Переправим вас пока за реку. Мы тем временем с предками будем совет держать. Если они не воспротивятся, то там и обживайтесь.

Сувр подозвал мужчин деревянного рода и велел спустить лодки. Сам же повёл остальных родовиков к себе в дом для совета. Чужаки отправились к своим той же дорогой, которой пришли.

Ретиш снял с плеч Малушу и посадил в траву за сходным местом.

– Чего с тобой делать? Благоже не до тебя, а мне к братьям надо.

Малуша выдрал травинки и посыпал ими голову. Увидал гусеницу на лебеде, потянул в рот, тут же сплюнул, пуская зелёные пузыри.

– Ох, придётся с собой брать. – Ретиш снова подхватил мальца и побежал к оврагу.

Ивовые корзины так и валялись пустые. Братья забыли о работе и смотрели, как горцы переносят скарб на берег. Заслышав Ретиша, обернулись.

– Ну? Сказывай, чего там, – напустился на него Умир.

– Место ищут. Ведун велел их за реку пока переправить.

– А Малушу чего притащил?

– Куда его? Благожа с родовиками совет держат, предков о чужаках спрашивают.

– Надолго у них?

– Кто бы мне доложил о том!

Медара взяла у Ретиша Малушу, сказала братьям:

– Без меня тут управитесь. Благожа, небось, печь оставила. И хватит глазеть, принимайтесь за дело!

Умир со Зрином схватились за лопаты, но только Медара скрылась за кустами, как побросали их и снова пошли смотреть, как чужаки грузят на лодки длинные короба. Несли их осторожно, будто боялись разбить, по двое с коробом на плечах заходили в студёную воду по пояс и только тогда ставили в лодку.

– Чего у них там? Горшки? – усмехнулся Умир.

– Была печаль горшки с собой таскать! Над горшками так не дрожат. Сокровиша свои горные принесли. – Зрин задумчиво покусывал стебель травы. – В такой короб человек лёжмя поместится.

Ретиш насторожился:

– Человек? Значит, людоеды они?

Зыбишь заскулил тоненько, вцепился в рубаху Умиру. Тот прикрикнул на Зрина:

– Не мели чего зря! Вон, Зыбиша напугал.

Зрин сплюнул:

– Зыбишу три витка силой владеть, а он пуще Малуши трясётся. Ладно, беритесь за лопаты, а то потеряем день.

Наполнив доверху корзины, понесли их к дому. Улица глиняного рода была в Ёдали самой короткой: только изба да большой сарай. В него и сгружали глину под замес, а после снова шли к оврагу и всякий раз поднимались на пригорок, чтобы посмотреть на переправу. К закату чужаки уже устроились, разожгли костры и ловили рыбу.

Братец Тихуша, которому только шесть витков сровнялось, так уморился, что, вытряхнув в сарае свой кузовок, тут же и уснул на куче глины. Умир разогнул спину, вытер пот и посмотрел на угасающее солнце.

– Ещё раз до темноты сходим и хватит на сегодня.

К их приходу Медара нагрела воды и отправила всех во двор смывать грязь. Сама тем временем выставила на стол горшок с горячей кашей, взяла мочало и ушла в баню.

Благожа так и не вернулась.

Разбуженный Тихуша сонно посмотрел на дымящийся горшок, стянул со стола горбушку ржаного хлеба и поплёлся на половину мальцов, где уже спал Малуша.

Ретиш зачерпнул пустой каши. Надо было на ночь садки для рыбы поставить, но уж больно умаялись сегодня, да и забыли обо всём с чужаками.

Зыбиш ел тихо, даже жевать боялся, вздрагивал от каждого стука и шороха, косился на затянутое рыбьим пузырём окно. После отложил ложку, придвинулся к Ретишу и прошептал:

– А спи сегодня с нами, как раньше.

Ретиш аж подскочил:

– Чего это? Негоже мне с мальцами неразумными спать! А-а, ты людоедов боишься? Так Малуша с Тихушей тебя защитят.

Зрин расхохотался, Умир стукнул ложкой по столу.

– Уймитесь! А ты, Зыбиш, спи спокойно. Горцы не людоеды, иначе рыбу не ловили бы. И лодок им не оставили, через реку не переберутся.

Вошла раскрасневшаяся Медара в мокрой рубахе. На лбу и щеках кровоточили свежие царапины. Зрин заметил и опять развеселился:

– Сестрица, усердно же ты умывалась. Хотела кожу содрать, чтоб с чужаками не спутали?

Умир огрел его по затылку.

– Тебе четырнадцать витков, а разума меньше, чем у Малуши! Отправляйтесь спать, завтра подниматься спозаранку. Благожа вряд ли скоро вернётся, придётся Медаре на хозяйстве остаться, добывать без неё будем. – Он встал и ушёл за занавесь на половину мужчин.

Ретиш облизал ложку, стряхнул в ладонь крошки со стола, бросил их в рот и отправился за Умиром. Тот уже сопел. Ретиш лёг на тюфяк, набитый сухой травой, пахнущий солнцем и ветром. Видать, Медара выносила просушить во двор.

Вскоре за занавесь нырнул Зрин и растянулся на своём тюфяке. Долго ворочался. Ретишу тоже не спалось. Он прошептал:

– Зрин, а мудрые, когда будут учить силой владеть, покажут, как с людоедами сражаться?

Зрин хмыкнул, заложил руку за голову, ответил тихо:

– Нет. Мудрые будут учить, что нельзя ни держать оружия, ни касаться его, ни делать его.

– А как же ножи, топоры?

– Они для работы, то орудия. А оружие для смертоубийства. Так Ен сказал. Раньше для охоты было, но теперь зверья нет, значит, оружие только против человека можно поднять, поэтому его быть не должно.

Ретиш сел на тюфяке, сказал громче, чем следовало:

– А если людоеды вернутся? Вон, горцы говорили, на равнинах голод. Лишит он людей разума и начнут они есть друг друга. А как сюда явятся?

Умир перевернулся на другой бок, проворчал сонно:

– Да уймитесь вы, тараторы! Утром вас не добудишься.

Зрин дождался, пока старший снова засопит и прошептал Ретишу в самое ухо:

– Будет тебе ученье против людоедов. Поднимись пораньше, а как к оврагу пойдёшь, захвати топор.

Ретиш проснулся затемно. Пустой тюфяк Зрина уже остыл. Умир ещё спал.

Ретиш вскочил, подпоясался, схватил со стола кусок хлеба с луковицей и выбежал во двор. Выдернув из колоды топор, он понёсся к сараю, схватил корзину и припустил к оврагу.

2. Зудь

На добычном месте Зрина не было. Только лопата торчала в разрытом склоне да по краю оврага тянулся след из смятой травы и глиняной крошки на ней. По нему Ретиш и пошёл. След прерывался там, где овраг становился узким и глубоким, а его край резало тоненькое русло ручья. Там, на дне оврага, Ретиш и увидел зудя. Не такого, на которых пашут или каких в телеги впрягают. Этот стоял прямо, как человек, на ногах-столбах. Ручищи – что лопаты для печи. Даже голова у него была! Большая, бугристая, с перекошенным ртом и глазами-камешками.

Ретиш оторопел так, что и Зрина не сразу заметил. Тот нёс охапку травы. Увидав Ретиша, рассмеялся:

– Хорош людоед вышел? – Подошёл к зудю, которому едва до груди доставал, взобрался на кочку и приладил траву к макушке. – С ним и сразишься.

– Тоже мне битва – глину рубить! Не битва, а забава для мальцов, – пробурчал Ретиш.

Зрин хитро улыбнулся:

– А он оживёт.

Ретиш аж подпрыгнул. Зашикал на брата:

– Ты что? А если Благоже донесут?

– Кто? Умир нескоро проснётся, а Медара в доме останется.

Верно Зрин говорил, доносить некому. Ретиш потрогал ногтем лезвие топора. Острое. Умир точил вчера. Спросил:

– Сколько ж мне с ним биться? Пока не высохнет?

– Ты же не с зудём сражаться будешь, а будто с людоедом. А у людоеда, хоть он и ведёт себя не по-людски, смерть человечья. – Зрин ткнул пальцем в середину глиняной груди. – Тут у него сердце. Пока оно стучит – человек жив. Рубанёшь поглубже – сердце остановится. Тогда я и зудя остановлю.

– Как чуял, что дурное затеяли! Когда бы вы до свету встали! – Умир подкрался неслышно. – Благожа вас обоих обреет за такое!

– А кто ей скажет? Ты? – оскалился Зрин.

Умир принюхался, посуровел, спросил строго:

– Чья кровь?

– Не боись, не наша. На крови Бродыря Безродного замесил. За ней никто не придёт.

Ретиш испугался, что старший не позволит сразиться, а другого случая больше не представится.

– Умир, мы быстро, никто не узнает. Ну? Зудь ведь готов уже. А увидит его кто? Тогда и Благоже донесут. Дай мне сразить его! После изрубим остатки, бросим в ручей, и всё скроется.

Умир задумался, почесал пушок на щеках, оглянулся:

– Зыбиш с Тихушей бегут.

– Уж Тихуша не донесёт, – хохотнул Зрин.

– Не смейся над увечным, – проворчал Умир. – Ладно, только быстро. И Зыбиша сами уговаривайте, чтоб не донёс.

Зыбиш уже подбежал к ним. Увидав зудя, выронил корзину, закрыл глаза руками и завыл тоненько. Зрин ухватился за ивовый корень, вскарабкался по нему и выбрался из оврага. Подошёл к Зыбишу и оторвал руки от лица.

– Посмотри на меня! Если Ретиш одолеет зудя, то и с людоедами справится. А победит он, если ты прекратишь хныкать и отвлекать его. Не то зудь Ретиша раздавит. И смотри, чтоб никому, а то не станем защищать тебя, как чужаки ночью пожалуют. Понял меня?

Зыбиш всхлипнул и закивал.

Зрин улыбнулся, довольный. Повернулся к Ретишу:

– Спускайся.

Ретиш вытряхнул из-за пазухи хлеб с луковицей, положил их на лист лопуха. Спустился по ивовому корню в овраг, вынул топор, перехватил половчее и встал против зудя шагах в двадцати. Снизу тот казался ещё громаднее. Ростом с рослого мужчину, но шире и мощнее. Ещё эта трава… Как волосы! Да, это не безголовый зудь для пахоты. Этот разумный!

– Он меня видит? – крикнул Ретиш Зрину.

– Нет, он тебя чует. Готов? Сейчас оживёт.

– Подожди!

– Что, на попятный?

Ох, хорошо бы. Драться Ретишу уже не хотелось. Только как о том Зрину сказать? Он насмехаться станет, припомнит, что они с Зыбишем из одного чрева вышли. Ретиш упёрся пятками в землю. Крепче сжал топор.

– Я тебе не Зыбишь. Давай!

Зудь поднял ногу, закачался и сделал шаг. Бом! Со стен оврага посыпалась сухая глина. Бом-бом-бом! Сомнёт! Раздавит! Ретиш попятился.

– Ты биться будешь или бегать от него? – насмешничал Зрин.

Лучше бы подсказал, как с ним биться. Ретиш отступил ещё и угодил ногой в ручей. Тут же отскочил. Бом-бом! Совсем близко! Ретиш поднял топор, нацелил в широкую глиняную грудь. Кинулся к зудю, но ударить не успел, тот махнул ручищей и отшвырнул Ретиша в стену.

В голове загудело, живот свело так, что не вдохнуть, колени дрожали, из носа капала кровь. Ретиш подобрал топор, кое-как выпрямился. Зудь медленно разворачивался. Надо спрятаться и хотя бы отдышаться. Совсем рядом в стене темнела узкая промоина от ручья. Туда зудю не пролезть. Ретиш ввалился в щель и протиснулся подальше.

Загремели тяжёлые шаги, всё ближе и ближе. Просвет закрыла тень, и к Ретишу, слепо шаря по сторонам, потянулась глиняная рука. Он вжался в дальний угол расселины. На спину и плечи потекла студёная вода. Толстые пальцы зудя ощупывали стены. Ещё немного – и найдёт, схватит. Ретиш поднял топор. Руки тряслись. «Это от холода, от холода», – шептал он. Лапища легла на выступающий гладкий камень, задержалась на нём. Сейчас! Топор рухнул на запястье, прошёл сквозь глину и звонко ударил о камень. Бездвижная кисть упала в ручей, обдав Ретиша брызгами. Зудь вытянул культю.

По противоположной стене поползла вторая рука. Ретиш приготовился, поднял топор. На этот раз поторопился и отсёк только пальцы. Зудь отдёрнул руку, постоял у щели, будто думал, как быть дальше, а потом стал культями раскапывать проход пошире. Вот уже морда с перекошенным ртом влезла в щель. Ретиш заметался. Посмешище, а не воин, сам себя в ловушку загнал.

Зудь уже протискивал плечи. Просвет оставался только внизу, между ног. Ретиш собрался и нырнул рыбкой на свободу, проскользил на животе между глиняных столбов, развернулся и рубанул зудю ногу над стопой. Топор увяз. Ретиш дёрнул его раз-другой, да где там! А зудь уже разворачивался. Пришлось отскочить подальше.

Зудь поднял надрубленную ногу. Стопа с топором повисла на тонком перешейке, а при шаге и вовсе подвернулась. Зудь завалился набок, но устоял, снова поднял ногу, и вот стопа отвалилась, топор упал рядом с ручьём. Ретиш отбежал подальше и оглянулся. Зудь хромал к нему, расставив обрубленные руки и припадая на укороченную ногу. Топ-бом, топ-бом, того гляди упадёт. Тогда, может, и до груди добраться получится. Только бы топор подобрать.

Ретиш отпрыгнул к стене оврага. Зудь медленно развернулся к нему. Ретиш тут же перескочил к противоположной. «Ну, колода неповоротливая, ты у меня покрутишься, глядишь, так и свалишься!» Зудя клонило в бок, но он держался на ногах, а Ретиш всё отступал, всё удалялся от топора.

– Хватит возиться! – крикнул сверху Умир. – Заканчивай давай, пока не увидел кто.

Было бы чем заканчивать! Как его свалить? Разбежаться и толкнуть? А ну как ручищей опять вмажет! Спутать бы ноги ему. Только чем? Бежать до добычного места, где есть верёвки? Ретиш отступил ещё на шаг, зацепился ногой за тонкий ствол сухого деревца и сам упал. Тут же вскочил, схватился за ствол. Совсем лёгкий, небось, трухлявый. Задержит ли? Выбирать не приходилось, зудь уже размахивал ручищами в трёх шагах. Ретиш сунул деревце ему между ног и отскочил.

Зудь переступил ствол короткой ногой, завалился, поднял вторую и запутался в ветках. Ствол разломился, но и зудь не устоял, грохнулся ничком, подняв рыжую пыль. Ретиш перескочил через распластанные руки и кинулся за топором. Скорее вернуться, пока зудь не встал снова на ноги. Как только изловчиться и ударить его в грудь?

А зудь уже поднимал голову. Ретишу вдруг вспомнилось, как пару витков назад помер слепой старик из деревянного рода. Подошёл слишком близко к сыну, пока тот рубил дрова, и получил обухом в лоб, даже вскрикнуть не успел, осел и не дышал больше.

«Голова тоже годится!» – обрадовался Ретиш. Он с разбегу вскочил на глиняную спину и рубанул по пуку травы, торчащему из темени.

– Это не грудь! – закричал Зрин.

– Всё равно справился, – возразил Умир. – Хватит уже биться.

Ретиш почувствовал стопами, как из зудя уходит сила, глиняные руки, опиравшиеся о землю, надломились, и он рухнул в пыль.

– Ен-заступник! Что ж вы, гибельники, творите!

Вдоль оврага бежала Благожа. Умир прикрыл собой Зрина, сказал примиряющее:

– Матушка, не шуми. То не наша кровь.

Благожа будто не слышала, оттолкнула Умира, схватила Зрина за ухо и давай выкручивать и приговаривать:

– Ты затеял? Ты? Да когда же уймёшься? Будто Куль в тебе, будто мало бед роду выпало!

Зрин морщился, но терпел, только покряхтывал.

Ретиш выбрался из оврага, встал перед Благожей:

– Родуша, пусти Зрина, это я затеял. И кровь то не наша и никого из Ёлоди, а Бродыря, тот же семь витков как помер.

Благожа выпустила ухо Зрина, посмотрела на остальных внуков и сына. Умир виновато повесил голову, Тихуша молча хлопал глазами, Зыбиш забился под куст, зажал голову между коленей.

– Худоумная челядь… Да разве ж любым предкам не горько, что их силу на потеху спускают? После поговорим. Сейчас идите умойтесь и оденьтесь в чистое. Скоро колокол зазвонит: Сувр за чужаками лодки отправил, огласит всем волю предков. После вернитесь и уберите тут всё.

Ретиш со Зрином припустили первыми. Уже у дома Зрин ткнул Ретиша локтем в бок, прошептал в ухо:

– После сбора сразу зудя разобьём и до ночи глину носить будем, а завтра Благожа и не вспомнит, за что бранить хотела.

Пока смывали грязь да меняли рубахи, колокол отзвонил. На сходном месте собралась вся Ёдоль, над головами разносился голос Сувра. За спинами не разглядеть было, что в середине делалось. Зрин показал на корявую берёзу в начале железной улицы.

– Давай туда, сверху виднее.

Вскарабкавшись по стволу, они уселись на нижних толстых ветках. Чужаки, те же мужчины, что приходили вчера, стояли против родовиков. За родовиками выстроилась челядь ведуньего и хлебного родов, поблёскивал платок Отрады, виднелись отросшие золотистые вихры её брата Зарни, повитковца Ретиша. Речь держал Сувр, говорил распевно и зычно:

– В конце вечной зимы мы сами бежали с севера от голода и опасности. Людоеды выследили нас, нагоняли, но Ен помог выстоять и указал дорогу в этот край. Вы тоже пришли сюда в поисках места. Мы не вправе отказать вам. Наши предки дали дозволение на соседство, велели помочь на первых порах, вести мену, но не смешиваться. Люду пятиродья соседей не тревожить, за реку без нужды и разрешения хранителей не наведываться, а соседям, коль возникнет надобность, отправлять к нам посыльного. Если есть у вас какая нужда сейчас, то говорите.

Чужаки встали в круг и зашептались. После вперёд вышел Шотхе:

– Благодарим за радушие. С нуждой мы сами справимся, просим только немного зерна для сева. С урожая вернём долг. Пока же примите наши семена. – Он достал из-за пазухи мешочек размером с ладонь. – Много дать мы не можем, у самих осталось только на развод, но по осени соберёте плоды, хватит и на следующий сев.

Сувр принял дар и велел принести зерна горцам. Сказал:

– И мы с вами даром глиняного рода поделимся. Как пахать время настанет, приходите за зудями к родовице. – Ведун показал на Благожу.

Шотхе обернулся к своим. Смотрел недоумённо. Они снова зашептались, переспрашивая друг друга: «Зудь? Зудь?» Тут один из них выкрикнул чужое слово: «Джург!» Шотхе охнул, замахал руками, будто отгонял от себя мошкару, затараторил что-то быстрое. После ответил Сувру:

– Не пристало людям дары Виринеи принимать.

Сувр улыбнулся в бороду:

– От Куля нам ничего не надо. То добрый дар, сам Ен его пожаловал, чтобы людоедов одолеть.

Шотхе не поверил, опять замахал руками.

Листва на берёзе зашелестела, ветки закачало. Из-за реки к Ёдоли ползли тёмные тучи.

Шотхе крикнул сквозь шум ветра:

– Нам бы детей в место силы отвести. Как горы покинули, не учили их владеть даром предков.

Теперь родовики встали в круг и зашептались. За это время потемнело. Тучи закрыли полнеба. После совета вновь заговорил Сувр:

– Своих юнцов мы отправляем к мудрым на Стену Ена за луну до зимы, когда связь с предками крепче. Мои младшие сыновья тоже отправятся. – Ведун указал на свою челядь, что стояла у него за спиной. – Емве и Зарни. Тогда и своих проводить сможете.

Сверкнула молния. Ветер стих. С раскатом грома полил дождь. Люд разбегался по домам. Ретиш со Зрином слезли с берёзы. На опустевшем сходном месте только чужаки хохотали, кружились, раскинув руки, и подставляли лица дождю. Родовики посмотрели на их безумство и тоже стали расходиться. Шотхе вдруг замер и бросился следом за Сувром:

– Погоди, добрый человек! Последняя просьба. Где у вас дом хвалы? Надо поблагодарить Заккари.

Сувр вскинул брови.

– Разве возносить хвалу Ену нужно только в доме? Ен везде и всюду! Древние уже поплатились за то, что воздавали Ему только в домах и вспоминали только во время молитвы. Благодарите Его непрестанно, где бы вы ни были.

Сувр поспешил в дом. Чужаки тоже отправились к лодкам.

Ретиш и Зрин, несмотря на проливной дождь, медленно брели по глиняной улице. О добыче из-за ливня нечего было и думать. Придётся теперь до ночи выслушивать упрёки Благожи.

– Зато зудя размоет, унесёт в ручей, – утешил Ретиша Зрин.

3. Род

В доме было темно. Топилась печь и горели свечи. Медара сидела за шитьём, отвернувшись ото всех. Под ногами у неё ползал Малуша, слюнявил сухую корку и улыбался, показывая единственные два зуба. Зыбиш свернулся на лавке, укрылся с головой одеялом и стучал зубами не то от страха, не то от холода. Тихуша забавлялся игрой в камушки, понятной ему одному.

Благожа уже сменила нарядную верховицу на будничную серую и раскладывала на тряпице семена чужаков. Одни были белыми, плоскими, размером с ноготь. Другие, пёстрые, – толстыми и кособокими. Зрин протянул было руку, чтобы рассмотреть пёстрое семя поближе, но Благожа глянула сердито и проворчала:

– Снимайте мокрое, пока не залили всё.

Зрин с Ретишем разделись в сенях, развесили на верёвке рубахи и вернулись к печи греться.

Благожа напустилась на них:

– Зачем человека из глины слепили? Да ещё изрубили его?

Ретиш пробормотал виновато:

– То ж не добрый человек был, а людоед. А ну как они снова пожалуют?

– Всех людоедов Ен покарал и изничтожил. Или ты во власти Его сомневаешься? Тогда рано тебе волосы растить, коль разума в них нет. Обрить бы вас со Зрином да выпороть при народе!

– Хотела бы обрить, так уже сказала бы родовикам, а ты скрыла, – сказал Зрин, посмеиваясь.

Ретиш потрогал волосы надо лбом. Коротки ещё, не видать. У Зрина они до плеч. А вот у Медары коса длиннее, чем у Умира, хоть ему двадцать, а сестре только шестнадцать. Верно, она и родилась разумной.

– Смейтесь, пока смеётся. Недолго только вам веселиться. Придёт срок – заплачете, – ворчала Благожа. – Скольких я вырастила за свои сто восемьдесят витков – все вы одинаково кончаете. Хорошо, если сына за собой оставить успеете.

– Матушка, я ещё мальцом был, когда ты говорила, что тебе сто восемьдесят. С тех пор витков пятнадцать прошло. Ты никак со счёту сбилась? – Умир внёс поленья, оставил их сушиться у печи.

– Не к чему мне считать. Всё одно, только горечь с витками умножается.

– Сколько ж отцу Умира было? – удивился Ретиш.

Зрин рассмеялся:

– Родуша, признайся, как ты его завлекла? Волосы под ветром распускала и приманные песни с девицами пела?

Ретиш, как ни сдерживался, прыснул смехом. Уж больно забавно представилась Благожа среди девиц, подманивающих женихов. Даже Умир сделал вид, что закашлялся, а сам улыбался в кулак.

Благожа покачала головой:

– Была бы моя воля, так никогда бы не понесла, никого из ваших прадедов, дедов и отцов. Род детей, только и сменяете друг друга, никто из вас за двести витков бороды не отрастил. Только откроется предназначенное, как вы отступаетесь, уходите к предкам. Насмотрелась на вас за свою жизнь, давно бы сама ушла, да оставить вас не на кого, вот и тяну это бремя, как зудь соху.

Умир подошёл к ней, обнял за плечи.

– Матушка, полно тебе, рано или поздно, а родится тот, кто исполнит предназначенное.

– Духу ни у кого не хватит его исполнить. Ты бы вместо того, чтоб мальцам потакать, жену себе присмотрел. Два витка до откровения осталось, успей сына родить.

– Которую присмотрю, ту не отдадут за меня. А с выбранной родовиками не хочу. Да и зачем губить девушек? Вот если исполню предназначенное и живым останусь, тогда и женюсь.

Благожа махнула рукой и села рядом с Медарой, взяла два льняных лоскута, стала простёгивать и набивать ивовым пухом. Вдруг отложила работу, развернула внучку к свету и убрала волосы с лица. За ночь царапины на щеках потемнели.

– Ты что же над собой сделала?

– Ничего. Это… так, в кусты колючие вчера угодила, – ответила Медара чуть слышно.

– В кусты, в которых от темнорожих чужаков пряталась, – захихикал Зрин.

– Займитесь делом лучше, чем злое попусту болтать! – прикрикнула Благожа, вздохнула и вернулась к шитью.

Дождь и к ночи не унялся. В доме стало сыро и душно, чад от свечей и печи все глаза выел. Целый день только и делали, что плели корзины. Поужинали снова пустой кашей – из-за дождя даже рыбы не наловили – и отправились спать пораньше.

Ретиш долго ворочался. Сон не шёл. Всё вспоминались их со Зрином насмешки над Благожей, и от этого свербело внутри. Она тоже не спала, вздыхала горестно, шепталась сама с собой, отчего Ретишу совсем невмоготу стало. Уж лучше пойти повиниться, чем мучиться. Он поднялся и прокрался на женскую половину.

За занавесью Благожиного закутка горела свеча. Ретиш остановился, чтобы подумать, с какими словами войти, и тут услышал тихий скрип половиц. Занавесь приоткрылась, под неё скользнула тень в белой рубахе. Раздался шёпот Медары:

– Родуша, неспокойно мне. Повиниться хочу за братьев. Не углядела я, не почуяла.

«Вот же принесло сестрицу! – подосадовал Ретиш. – Будто без неё повиниться не догадался бы!»

– Да что ты, девонька! – опешила Благожа. – Поди-ка ко мне, а то простынешь.

Застонали доски лежанки, послышалась возня с одеялом. Ретиш сел на пол. Кажется, Медара надолго задержится. Как всё стихло, заговорила Благожа:

– Запомни, Дарушка, не в твоих силах удержать мужчину, если что взбредёт ему на ум. Ни мальца, ни зрелого, ни брата, ни мужа подле себя не сбережёшь. Такая уж порода у них. А уж в нашем роду и подавно. Торопятся они за короткую жизнь всё успеть.

– Зачем же они, неразумные, раньше срока её укоротить хотят? Нам горько, а им оттого весело.

– У них своя дорога. Ты о себе лучше подумай. Незачем тебе откровения ждать. Найди мужа и уходи в другой род.

– Ох, родуша, ты и сама знаешь, что не возьмёт меня никто. Вот если при глине останусь, то найдут мне захудалого жениха, которого не жалко, только чтоб понесла от него и род продолжила.

– Погоди, девонька. Мужчины не только в пятиродье есть. Теперь соседи у нас появились. У них после переходя женщин, должно быть, немного осталось.

Медара всхлипнула, проговорила сквозь слёзы:

– Родуша, зачем ты так со мной? Моя мать из горцев была. Её род принял отца, а как померла она, так прогнал нас. Ни за что не пойду к ним!

– С нами тебе один путь – сгинуть. А так хоть надежда будет.

– Не нужна мне такая надежда. И замуж не пойду. Лучше с братьями останусь. И… родуша, ты сама сказала, что устала, что рада была бы хранительство передать. Я и подумала, отчего бы не мне?

– Смерти моей ждёшь, девонька?

– Что ты, родуша! – Медара ещё пуще заплакала. – Я бы век с тобой жила, только не отпущено мне много, шесть виточков осталось, а ты сама говорила, что устала.

– Тише, Дарушка, успокойся, – проговорила Благожа ласково. – Оно и верно: на кого род оставить, как не на тебя. Со времён исхода ты первая девонька после стольких сыновей народилась. Если провожу тебя к предкам, другой такой не дождусь. Только замуж выйти придётся. Кому как не хранительнице род продолжать. А будет нужда, так и без мужа. Нелёгкая это доля, всё долгую жизнь нести её придётся.

Ретиш поднялся и тихо пошёл к себе. Виниться толку уже не было.

4. Грязюки

Солнце пробивалось даже сквозь мутный рыбий пузырь. Дождь кончился. Ретиш открыл глаза и зажмурился. Тут же вскочил, сдёрнул одеяло со Зрина и выбежал вон из затхлого плена дома. На крыльце остановился, втянул свежий воздух с запахом трав и потянулся широко, вольно.

Позади зашлёпали босые ноги, и в проёме показался заспанный Зрин, сощурился, буркнул недовольно:

– Чего поднял? Умир спит ещё.

– Садки ставить надо. Надоела каша.

– Ну и ставил бы. Или разума не достаёт без старшего?

Ретиш саданул его локтем в живот, несильно, только чтобы не насмешничал, но Зрин охнул и согнулся. Простонал плаксиво:

– Теперь и работать не смогу.

– Не кривляйся. – Ретиш присел рядом, зашептал на ухо: – Идём, там расскажу, чего ночью услышал.

Зрин тут же выпрямился, сбежал с крыльца, собрал раскиданные вчерашним ветром садки.

– Куда собрались не евши? – из дома вывалился Умир. Спросил, зевая: – Опять чего затеяли?

Зрин помахал садками:

– К реке сбегаем. А поесть пусть Медара на добычное принесёт, мы после сразу туда.

Умир подобрел:

– Дело хорошее, давно рыбы на столе не было. А корзины сегодня оставьте, лопаты возьмите. Мокрую глину не унесём, раскидаем пока, чтобы просохла.

Только отошли от дома, как Зрин подступил с вопросами:

– Ну? Чего слышал? Сказывай!

– Погоди, подальше уйдём, вдруг кто услышит, – хитро улыбался Ретиш. Очень уж забавляло его нетерпение Зрина, будто это Ретиш был старшим, а не он. Только в ивняке сжалился над братом и открылся: – Благожа Медару после себя родовицей сделает.

Зрин встал как вкопанный. Смог лишь выдавить:

– Как?

Ретиш передал всё, что слышал ночью. Зрин слушал не перебивая. После долго молчал, покусывал губу. Наконец спросил:

– И когда?

– Не знаю. О том не говорили. Ну уж, верно, не скоро. Какая хранительница из Медары? Ей шестнадцать только.

– Но и не долго. Родуша ей до откровения род передаст, иначе не успеет.

– Зрин, а что в откровении? Почему никто предназначенного исполнить не может?

– Не знаю. Может, муки такие, что и не выдержать.

Ретиш ковырял босой ногой мокрую землю, набирал воздуха грудью и выдыхал. Всё же выговорил:

– Я думал о муках. Неужто не лучше одному претерпеть, чем всему роду гибнуть? Я бы претерпел.

– Значит, там такое, что не вытерпеть.

– Вот бы знать что. Как думаешь, Умир скажет, когда ему откроется?

– Не скажет. Никто не сказал. Идём уже, а то остальные скоро соберутся, нас хватятся.

До реки заглянули на место вчерашней битвы. По всему оврагу дождь нанёс глины с добычного места, от зудя только холмик остался. Раскидали его ногами и побежали ставить садки.

На том берегу чужаки с топорами на плечах отправились к лесу.

– Строиться будут, – сказал Зрин, будто Ретишу самому разума не хватило бы смекнуть.

– А то не понятно! – проворчал он и добавил: – Как они ночь под дождём пережили?

– Не размокли, как видишь. И не наше это дело, родовики сказали не лезть к ним.

Глину кидали до полудня. Спины и плечи горели от тяжести лопат, ещё и солнце припекало по-летнему. К обеду так умаялись, что в дом не пошли, отправили Медару за едой. Она принесла горшок с горячей кашей и кувшин холодного сбитня из погреба, сама есть не стала, присела в тени под ветвями ивы и закрыла глаза.

Как снова принялись за работу, к добычному месту заявилась старшая челядь ведуньего, хлебного и железного родов. Среди парней и девиц виднелась алая верховица неразумной Отрады. Все встали у края, не решаясь спуститься.

– Как же тут пройти? Всю тропу глиной закидали, – развёл руками Нежан из хлебного рода.

– А чего вам тут ходить, работе мешать? – спросил Умир.

– Нам к реке надо.

– Так и идите на лодочный берег.

– Оттуда не видно. Хотим посмотреть, как чужаки обживаются.

– Чего глазеть? Родовики наказали не лезть к ним.

Емве, сын ведуна, спустился по склону, ступил было в глину и тут же увяз чуть не по колено, запачкал белые онучи и еле вытянул пле́тень.

– Развезли месиво! Вот уж и правда грязюки, – скривился он.

– Скоро все за зудями на поклон к грязюкам пойдёте, – усмехнулся Умир.

Ретиш со Зрином переглянулись, взяли по комку сырой глины и запустили в Емве. Ретиш целил в лицо, но промазал, только ухо задел. А вот Зрин попал в грудь: на белой рубахе Емве растеклось рыжее пятно. Сын ведуна рассвирепел, кинулся было на Зрина, но не решился вновь ступить в глину.

Нежан сказал примирительно:

– И правда, не стоит работе мешать. А ну, отцам донесут? Идём к лодкам.

Емве зарычал сквозь зубы и мотнул головой. Тут вперёд вышла Отрада:

– Братец, не ярись. Сейчас шепну им откровение, так они нас не только пропустят, а на руках перенесут.

Она посмотрела на Ретиша и подманила его пальцем.

– Подойди. Или боишься? – спросила насмешливо.

– Ничего я не боюсь, – проворчал он и пошёл следом за Отрадой за ивовый куст. – Ну, что за откровение?

Она обернулась, хитро сощурилась и прошептала:

– Я знаю, что вы вчера слепили зудя-человека и рубили его.

– Откуда знаешь?! – ляпнул Ретиш, тут же прикусил язык, да поздно было.

– Открылось мне, – улыбалась Отрада.

– Врёшь! Подсмотрела! Или отцу твоему открылось.

Отрада сложила руки на груди, совсем как разумная, и пропищала:

– Больно надо бегать за вами, подглядывать. А если бы отцу открылось, он бы вам этого не спустил, уже обрил бы. Но узнает, если не пропустите нас.

Говорила тоже как разумная. Ретиш позавидовал даже – сам он не умел так быстро смекать, но никогда бы в этом не признался. Подумав немного, спросил:

– Почём мне знать, что не скажешь после?

– Зачем мне попусту отца гневить? Ему не понравится, что сразу не призналась. А вот если не пропустите, я Емве шепну. Видал, какой он сердитый? Чтобы вам отомстить и отца не убоится, и меня выгородит.

У Ретиша руки чесались, так хотелось сдёрнуть с неё платок. А ну как волосы под ним? Откуда бритой голове ума набраться? Но сдержался, проворчал в ответ:

– Надо со старшими потолковать.

Умир, услыхав, чем пригрозила Отрада, цокнул языком с досады. Пробормотал:

– Аукнулись забавы ваши… Медара, что скажешь?

Медара не ответила. Она так и пряталась в тени.

– Точно не донесёт, если пропустим? – сомневался Зрин.

– Не донесёт. Иначе ей от Сувра достанется, что смолчала, – успокоил его Ретиш.

– Если не пустим, то донесёт, а так хоть надежда есть, – решился Умир и крикнул парням: – Эй, проходите, только не топчите сильно.

Отрада первой сбежала в овраг и остановилась перед накиданной глиной.

– Как же пройти здесь?

Емве подхватил сестру, закинул на плечо и прошагал на другую сторону. Крикнул оттуда:

– Мне одному мараться? Протопчите проход и переведите девиц.

Нежан снял плетни и стал разматывать онучи. Дорчин, сын железного родовика, рыжеволосый и угрюмый, хмуро глянул на оставленные Емве следы и принялся приминать глину обутым.

На склоне остались Дора, сестра Дорчина, такая же медноволосая и курчавая, как он, и Ислала, дочь Сияна, сестра Нежана. Парни протоптали тропинку и вернулись к девицам. Дорчин и Нежан разом протянули руки Ислале. Нежан хмыкнул:

– Сперва женись, а после касайся.

Дорчин смолчал, только зло глянул из-под косматых бровей.

Ислала опёрлась на плечо брата. Ретиш заметил, что ногти у неё чистые, розовые. И шла она словно плыла, даже голубая верховица не колыхалась. Ретиш посмотрел на тропку: остаются ли следы от плетней Ислалы? Да там затоптали всё так, что и не разобрать.

Дорчин, не глядя на сестру, поплёлся за ними. Дора встряхнула головой и перебралась на ту сторону сама.

Умир дождался, когда все поднимутся на пригорок и сказал:

– Толку кидать нет, возвращаться будут – снова затопчут. Идём тоже на чужаков посмотрим.

– Вы идите, я здесь останусь. – Вышла к ним Медара.

– Ты не захворала? – забеспокоился Умир.

Медара покачала головой.

– Нет. Устала просто.

– Вот что. Помощи от вас с Тихушей немного. Проверьте садки и ступайте домой, а к вечеру похлёбку из рыбы сварите.

Умир махнул остальным, чтобы шли за ним, и стал взбираться на пригорок.

Зрин притянул к себе Ретиша, зашептал в ухо:

– Это не хворь с ней. Ей Нежан люб. Я давно приметил.

Ретиш аж остановился.

– Да ну? Чего она тогда пряталась?

– Может, стесняется? Она всегда прячется, как его завидит. А после подсматривает за ним. И по ночам плачет.

– А Благоже сказала, что замуж не хочет.

Зрин усмехнулся:

– Хлебный род её не возьмёт. И Нежана к нам не пустят. Да он на Медару и не взглянет никогда.

– И была ей печаль тогда горевать? Не так уж он и хорош. Вот Ислала и правда красивая.

– Скучная она. Слова не скажет. С ней с тоски помрёшь.

– А Дорчину, похоже, нравится. Вон как смотрел на неё.

– Чему тут дивиться? Хлеб, железо и ведовство завсегда между собой женились. Наверняка Мощёр и Сиян сговорились уже.

Поднялись на пригорок. В стойбище чужаков кипела работа: одни мужчины сплавляли по реке связанные между собой брёвна, другие подтягивали плоты к берегу, развязывали верёвки, брались по двое за бревно и несли к светлому лугу.

– Ох, и силищи у них. Таким зуди ни к чему, – проговорил Умир.

Посреди луга женщины и мальцы копали широкую яму.

– А там чего? – спросил Ретиш.

– Не пойму. Велика для погреба. – Умир сложил ладони у рта и крикнул стоящим поодаль хлебникам, ведунцам и кузнецам: – Насмотрелись? Давайте назад, нам работать надо.

– Подождёте! – огрызнулся Емве.

Нежан что-то сказал остальным, похоже, вразумил, потому как все направились к оврагу.

Как только они ушли, Умир сказал братьям:

– Больше на пригорок не бегать, и так полдня потеряли, этак к пахоте не управимся.

До тех пор, пока не стемнело, кидали глину, не разгибая спины.

5. Пахота

После дождя пришло тепло. И шестида не кончилась, как земля согрелась, настала пора сеять.

Чужаки к тому времени построили над ямой домину о шести углах. Как сделали крышу, стали заносить в него ящики.

– Неужто и вправду все вместе там жить будут? – удивлялась Медара.

– Кто ж знает, какой у них уклад в горах. Ты жила с ними, вот и скажи, – насмешничал Зрин.

– Не помню, – ответила она тихо.

– Чего язвишь? – осадил его Умир. – Ей трёх витков не было, когда её отец в род вернулся. Хватит глазеть, завтра к пахоте приступать, нам зудей всю ночь лепить.

Глины натащили много. За сараем целая гора высилась. Ретиш со Зрином вычистили большой чан, после стали носить воду. Умир привёз на тележке кувшины с льняным маслом.

Вечером к сараю потянулись жители Ёдоли, но входить не спешили, ждали хранителей. Первым появился Енослав, хранитель деревянного рода, самый молодой из родовиков. Помявшись в воротах, он отошёл к своим.

– Чего он не заходит? – спросил Ретиш.

– Сувра ждёт. А после Сияна и Мощёра пропустит. Не толпитесь тут, ведуна самой Благоже встречать пристало. – Умир отвёл всех за раскрытые ворота.

– Чем деревянный род хуже остальных? Им же не надо предназначенного исполнять, – не унимался Ретиш.

– Исполнять не надо, только и нужды в них особой нет. Матушка говорила, что после исхода дерево в большом почёте было, все строились. А теперь что? Так, починить кое-когда выпадает. И на мену ставить нечего, леса везде полно. Это не хлеб с железом. А ведуну и в Торжище плавать не надо, к нему люд сам приходит.

– Ловко устроился: руду, брёвна да глину не таскает, на поле работники у него, нигде спину не гнёт, только знай – предков спрашивает. А Тихушу не смог поправить, – вставил Зрин.

– Откуда тебе знать, как ему ответы предков даются! – Умир проговорил тихо, чтобы не услышали снаружи. – Лучше Ретишу объясни, что к чему. Он разумным стал, в следующую пахоту сам будет зудей лепить.

Послышался скрип колёс. Разговоры снаружи стихли. К воротам шествовал Сувр со старшими сыновьями, следом за ними работники тянули тележки с бочками и мешками.

– Благослови Ен, Благожа, тебя и род твой, – нараспев пробасил Сувр. – Прими дары мои. Хоть и скромны они, но работу вашу покроют.

– И тебя пусть свет Ена хранит, – в лад ему ответила Благожа. – Дары твои всегда щедры были. И мы в работе не поскупимся. Сколько же зудей тебе надобно?

– Мне самому и одного с лихвой хватило бы, только, сама знаешь, родичей у меня много, а чем жиже кровь – тем слабее в них дар. Ни на что не годятся, кроме как сеять и жать. Вот от милости своей и даю им работу, чтоб с голоду не померли. А потому надобно мне шесть зудей к утру и трижды каждые два дня по шесть.

Сувр подманил работников. Благожа кликнула Зрина, и тот повёл их в сарай.

– Ведун даже кровь свою для зудей не даёт. Дальних родичей отправляет, – шепнул Ретишу Зрин.

– Чего там перешёптываетесь опять? – прикрикнул Умир. – Помогите лучше!

Зрин зачерпнул в миску сухой глины, плеснул к ней воды и замесил густо. После отщипнул немного теста, скатал шарик, сплющил его в лепёшку, вдавил пальцем середину. Получился не то напёрсток, не то чаша. Передал её Умиру. Тот ковырнул работника остриём ножа в сгиб локтя. Заструилась кровь. Умир собрал её в глиняную чашу и запечатал края. Показал Ретишу:

– Это кровник, сердце зудя. Из него сила предков исходит, и зудь двигается. – Затем нацарапал ножом на дне чаши глаз. Спросил: – Не забыл ещё говорящие знаки? Это знак ведуньего рода. Остальные будешь сам помечать.

Зрин уже протягивал следующую чашу. Умир собрал кровь, запечатал края и передал Ретишу. Помеченные кровники ставили в ряд на полке. Как из раны перестала сочится кровь, Медара замотал работнику руку тряпицей. Его место занял второй. Умир снова достал нож и вскрыл ему вену.

У ворот раздался голос Сияна:

– Свет тебе, Благожа! Прими и мои дары. Пока муку с зерном, а по осени, как вернусь из Торжища, ещё ситцев с пухом пожалую. Вот думаю, не взять ли кого из твоей челяди с собой? Товара много на мену повезу, на себе не натаскаешься.

– И тебе свет, Сиян! Благодарю за щедрые дары. Кого же в Торжище забрать хочешь?

– Батюшка, проси Зрина, он расторопный, – вставил Нежан.

Медара, заслышав его голос, заметалась, опрокинула ведро с водой, охнула, схватилась за метёлку, погнала лужу подальше от дверей.

– Зрина? – задумчиво протянул Сиян. – Молод Зрин ещё. И Горяч. Вот Умира или Медару бы взять.

– Умира бери, пусть парень мир посмотрит, – ответила Благожа. – А Медару не пущу. Негоже девице с мужчинами плавать

– Так мы ей мужа к осени сыщем. Вот и не будет она девицей уже, – хохотнул Сиян.

– Рано ей замуж. Так сколько зудей хлебному роду надобно?

– Много, Благожа, много. Такой уж промысел у нас. К утру дюжину надо. И каждые два дня по дюжине, пока все поля не засеем.

– Сколько пожелаешь, столько и налепим. Отправляй работников в сарай, челядь кровь сольёт.

– Не-ет, пусть сынки своей кровью поля вспашут. Нежан, Силан, ступайте к глиняной челяди.

Медара снова охнула, схватила пустое ведро.

– Умир, я за водой схожу.

– Чего удумала? Не время сейчас. Принимай хлебный! Ретиш тебе поможет.

Она послушалась, вздохнула, повязала голову платком так, что только нос на виду остался.

Нежан с Силаном уже входили и оглядывались по сторонам. Медара вся сжалась, даже губ разлепить не могла. Ретиш месил в миске глину на кровники, крикнул им:

– Эй, хлебные, сюда идите!

Нежан подошёл первым, засучил рукав, сказал со смехом:

– Силу предков по доброй воле на благое дело отдаю.

Медара вынула из-за пояса верховицы короткий острый нож. Ретиш заметил, как дрожат её покрытые цыпками руки. И ногти обломанные, с забившейся глиной. Не то что у Ислала. Ему вдруг стало жаль Медару. Он подскочил к ней, сунул миску и выхватил нож:

– Сестрица, дай мне!

Нежан отдёрнул руку.

– А ты умеешь?

Ретиш передразнил его:

– Уме-еишь? Не умел бы – не брался. Или ты боишься, хлебный сын?

Ничего он не умел, видел только, как Умир кровь пускает. Но уж лучше самому посрамиться, чем Медару выдать. Ох, помоги, Ен! Ретиш схватил Нежана выше локтя и, пока тот не опомнился, ткнул остриём в синюю жилку на сгибе. Из-под ножа ударила тугая струя крови. Нежан запричитал:

– Ой-ой-ой! Насквозь пропорол!

– Чего хнычешь, как малец! – прикрикнул на него Ретиш.

– А ты суров, глиняный сын, – посмеивался рядом Силан.

– Ничего, братец, скоро твой черёд настанет, – ответил Нежан со стонами.

Медара подала чашу. Ретиш наполнил её кровью, запечатал и вернул Медаре. Сам принялся катать новый шарик. Медара нацарапала на дне кровняка чёрточку, от неё по две чёрточки покороче. Как колосок получилось. Вот, значит, какой знак у хлебного рода.

С Нежана собрали дважды по дюжине кровняков, а кровь всё не унималась. Силан оттолкнул Ретиша и перетянул руку брата тряпицей.

– Довольно с него, белее полотна стал. Меня коли, глиняный сын, только полегче.

Ретиш вытер нож об рубаху, приложил его к руке Силана и осторожно поддел жилу самым остриём. Кровь потекла тонкой струйкой. Совсем как у Умира получилось!

В сарай ввалил люд железного рода. Эти много не сеяли, заказывали по зудю на две-три семьи. Принимали их Умир со Зрином. Ретиш закончил с Силаном и подскочил посмотреть, каков знак у железа. Зрин нацарапал черту, сверху на неё положил другую, покороче. Сказал:

– На молоток похоже.

К Умиру подошёл щуплый краснолицый Медыш, закатал рукав и пробормотал:

– Ты это… Две меры бери. По осени верну.

– Опять по осени? – возмутился Умир. – Пятый виток твои долговые храним!

На его крик вернулся Мощёр.

– Чего тут у вас?

– Да вот, родич твой пятой осенью грозится.

– Я отдам, с жатвы всё отдам, – залепетал Медыш.

Мощёр побагровел, свёл брови, рыкнул:

– К жатве у тебя брага из винной ягоды поспеет, не до хлеба будет. Что кузнец, что жнец из тебя никудышный! – Мощёр попыхтел и обратился к Умиру: – Вот что, в последний раз возьми с него кровник. Если по осени не вернёт положенного, я долг отдам, а его в рудники отправлю. Будет батрачить. Обещаю перед родом и предками!

Медыш засопел, стал нескладно благодарить. Мощёр схватил его за шиворот, встряхнул и просипел в ухо:

– А будешь Дорчина привечать у себя, так вовсе света не увидишь. Отстань от парня!

Отпустив Медыша, Мощёр обтёр руки о рубаху, будто они замарались, и вышел из сарая.

Зрин ткнул Ретиша в бок, зашептал:

– Смотри, у железных и деревянных зуди по семьям, тут к знаку рода ещё имя добавить надо. М-м-мощёр, знак «мы». – Зрин нацарапал на кровнике четыре чёрточки и перечеркнул их поперёк пятой. Показал на каждую: – Мы, то есть хлеб, железо, дерево, глина и скрепляет всех ведовство.

Умир передал ему кровники Медыша. Зрин снова зашептал:

– М-м-медыш… Снова «мы». – Он почесал голову. – Медыш-ш-ш, «ши», как ветер в ивах шумит.

И нацарапал рядом со знаком «мы» три чёрточки, расходящиеся лучами из одного начала. Тут Умир заметил, что Ретиш стоит без дела. Прикрикнул:

– Чего рот раззявил? Лепёхи катай, помогай Медаре.

А в сарай уже входила Благожа с Енославом и сынами деревянного рода. Она сама пустила кровь деревянному хранителю, остальные выстроились ждать очереди к Умиру и Медаре. Первый же из деревянных просил оставить меру в долг. Умир спокойно кивнул.

Ретиш наделал побольше чаш Медаре и подобрался к Зрину:

– Чего Умир не возмущается, что в долг?

– Деревянные всегда отдают. Не хватает им зерна до весны, они бы и рады сеять, да поля их далеко, все ближние пашни Сиян с Сувром прибрали.

Зрин нацарапал черту, сбоку вверху приделал к ней уголок.

– Знак дерева. На топор похож.

Как закончили с последним из деревянных, Благожа вышла к воротам и сказала для всех ожидавших:

– К утру налепим полдюжины зудей для Сувра и дюжину для Сияна. Остальные приходите за зудями завтра.

Умир обтёр нож и убрал за пояс. Кликнул дремавшего в дальнем углу на соломе Зыбиша. Тот растолкал Тихушу, укрыл спящего Малушу и подбежал к старшим.

– Вам с Тихушей воду с маслом подносить, – велел Умир. – Ретиш, ты у Зрина в помощниках, запоминай, что к чему.

Все принялись таскать глину и ссыпать в чаны. Потом залили воды с маслом и стали месить в тугое тесто. Зрин пояснял:

– Масло для мягкости добавляем, с одной водой глина сохнет и крошится, а с маслом зудь два дня ходит.

После вылепили четыре столбца – ноги зудя. На них положили брёвнышко с утолщённым краем, тело. Зрин добавил к нему ещё глины.

– Это грудь. Она крепче остального быть должна, на ней верёвки крепятся, что соху тянут.

Зрин ковырнул ножом ямку посреди груди, вложил внутрь один из кровников.

– Это ведуна. На спину тоже ведуний знак наносим, чтоб не спутать. – Он запечатал ямку с кровником и нацарапал на брёвнышке глаз.

Лепить закончили, когда солнце встало. У ворот уже поджидали работники Сувра и Сияна. Ретиш во все глаза смотрел, как старшие будут оживлять зудей, но как ни таращился, ничего не заметил. Вот зуди стояли недвижные – и вот уже пошли, аж земля от топота загудела.

– Идите мойтесь, я пока поесть соберу. После спите до вечера, – сказала Благожа.

Двор был завален бочками и мешками – платой за зудей. Бочки стояли и в доме. Умир вскрыл одну. В ней оказалась сомовья солонина, уже ржавая, с прошлого витка. Он достал ломоть, срезал край, попробовал, тут же скривился и сплюнул.

– Солёная до горечи.

Благожа поставила на стол горшок с холодной рыбной похлёбкой.

– К вечеру вымочу и пирогов напеку.

Ретишу едва хватало сил ложку до рта доносить. Зыбиш с Тихушей к еде не притронулись, сразу ушли к себе. Ретиш тоже не стал мучиться, оставил похлёбку и завалился на тюфяк.

На закате его разбудил запах пирогов. Все в доме уже поднялись. Зрин с Умиром спускали в подпол бочки с солониной. Медара ахала над развязанным мешком:

– Только посмотрите, какой пух! Плотный, тягучий. Добрые верховицы на зиму выйдут.

Благожа торопила всех:

– Шевелитесь, пора за дело приниматься!

Как поели, отправились лепить зудей.

Ретиш спросил Зрина:

– Мы другие говорящие знаки будем чертить?

– Да, сейчас за зудей для железных и деревянных примемся. Там много знаков.

– Хорошо, жаль только, что забуду всё к осени.

Зрин хитро подмигнул:

– Как пахоту закончим, научу, как не забыть.

6. Говорящие знаки

Зудей лепили больше шестиды. Ретишу казалось, что за работой целый виток прошёл, что кроме сарая и глины нет больше ничего на свете. Наконец увели последнюю дюжину. Как только стихло гулкое бом-бом-бом, Умир выдохнул и уселся прямо в траву у ворот, прислонившись к столбу натруженной спиной. Рядом с ним повалился Зрин.

Подошла Благожа. Погладила спутанные волосы сына. Сказала ласково:

– Поднимайтесь, милые. Я воды нагрела. Смывайте с себя глину и отдыхайте сколько душе угодно.

В последнюю ночь Ретиш только и думал, как бы растянуться на тюфяке и спать, спать… Но слишком пьянил утренний свободный воздух. Хотелось бежать вместе с ветром за Ёдоль, к лугам, к реке, взлететь над водой, кожей впитать простор и солнце. Ретиш сорвался с места и помчался по глиняной улице. Вслед ему нёсся крик Благожи: «Куда ты, неуёмный?»

Он вылетел на сходное место. Не останавливаясь свернул на улицу деревянного рода и бежал дальше, прочь от стен и заборов, только ветер свистел в ушах да босые пятки стучали по дощатому настилу, а потом ноги остудила росистая трава. Ретиш раскинул руки и спешил к реке. Вот она, совсем близко, за перевёрнутыми вверх дном лодками. Он перескочил через них и рухнул в воду.

От холода сжалось нутро. Ретиш вынырнул, отфыркиваясь и стуча зубами, но, вместо того чтобы выбраться на берег, погрёб на середину реки. От движения согрелся, перевернулся на спину и раскинулся на воде. Плыл по течению и смотрел в бескрайнее небо. Подкралась дрёма, и не было сил не поддаться ей.

Разбудили Ретиша зычные выкрики «Хэй» с берега, на котором основались чужаки. Он вздрогнул, ушёл с головой под воду, нахлебался до рези в носу, выскочил к свету. Течение отнесло его к пригорку у добычного места. Ретиш поплыл к берегу.

Мокрые рубаха и портки прилипли к телу. Ретиш отжал их и поднялся на пригорок, оттуда глянул на земли чужаков. Они тоже пахали. Только соху тянул не зудь, а человек. Даже не тянул, шагал бодро, будто и не тяжело ему было.

«Ну и силища!» – удивился Ретиш, но долго глазеть не стал, лёг в траву там, где стоял, и тут же уснул.

Нос щекотало. Видать, муха по нему ползала. Ретиш отмахнулся от неё и перевернулся на другой бок. Муха не отстала: поползла по щеке. Он шлёпнул себя и тут рядом зазвенел заливистый девичий смех. Ретиш открыл глаза. Над ним сидела Отрада с травинкой в руке и хохотала, откинув голову.

– Чего разбудила? – буркнул он.

– А чего ты тут спишь?

– Тебя не спросил! Опять на чужаков смотреть ходила?

– А хоть бы и так! Видал, как они пашут?

– Раньше тебя видал, – проворчал он, но всё же поднялся и посмотрел на тот берег.

Горец так же легко тянул соху, будто не устал вовсе. А уже перевалило за полдень. На Ретише даже одёжа высохла. А может, чужаки просто сменяли друг друга? Поди их различи издали.

Отрада всё не уходила.

– Вот прознает отец, что ты одна тут шастаешь, задаст тебе.

– Не прознает. Он к вам в дом пошёл.

Ретиш опешил. Чего ведуну у них понадобилось? Неужто не хватило зудей? Но спросил равнодушно, даже зевнул:

– Зачем?

Отрада пожала плечами:

– Мне он не доложился. Дело у него какое-то.

– Понятно, что дело, бритая ты голова! Попусту Сувр ноги топтать не станет.

Заурчал пустой живот. Ретиш вдруг понял, что голоден, и не слушая, что говорит Отрада, припустил к дому. Ух, сейчас он бы горшок пустой каши зараз съел!

Ретиш вошёл в сени и заглянул в приоткрытую дверь. Сувр с Благожей, Умиром и Медарой сидели за столом, а на нём – свежий хлеб, мёд, сбитень, пироги с солониной… В животе снова заурчало. Только нельзя со стола хватать, когда старшие, и уж тем более родовики, о деле толкуют. Младшие со Зрином чинно расселись на лавке. Все в белых рубахах, а на Ретише холстина грязная. Хоть и купался в реке, да разве ж глину этим отмоешь.

Говорил Сувр. Ретиш прислушался.

– Ты, Умир, не упирайся. Сколько от вашего роду осталось? Уйдёшь ты к предкам, не родив сына, и кто останется? Невесту тебе выбрали, Коряшу из железных. Ей двадцать уже. Не красавица, но понести сможет.

Ретиш палец прикусил, чтоб не охнуть. Коряша! Коротышка кривоногая!

Умир же ответил спокойно:

– Что же ей, в двадцать жить не хочется? Пусть немужняя, но живая. Не могу я девицу сгубить попусту, даже ради рода не могу.

– Ты не ерепенься, не может он! Род, он важнее жизни. Раз продолжается, то и предки в благости будут. А от испытания и покрепче тебя отступились. Сперва оставь сына после себя, а потом и испытание. Всё, нечего тут рассуждать, готовь подарок невесте, две шестиды всего осталось до выборного дня.

Умир отвёл взгляд, заиграл желваками, но смолчал.

Ведун обратился к Медаре:

– Теперь с тобой, девица. Сколько уже витков тебе? Шестнадцать?

– Что ты, Сувр, ей четырнадцать, – солгала зачем-то Благожа.

– Что-то сбилась ты со счёту, родовица. А хоть бы и четырнадцать, пусть в выборный день венок плетёт. Чем раньше замуж выйдет, тем больше сыновей роду оставит.

– Да рано ей ещё, Сувр, – побледнела Благожа и за грудь схватилась. – Успеется, молода ещё.

Ведун приподнялся, так и вперился взглядом в Благожу.

– А не темнишь ли ты? Чего задумала? Хранительство передать девице?

Благожа взгляда не отвела и головы не опустила. Ответила твёрдо:

– А хоть бы и так. Мне не вечно жить. Дождусь ли того, кому род передать смогу? Раз послал мне Ен Медару, значит, знак даёт, что пора мне к предкам. Что Умиру жену нашёл, то дело доброе, сама ему о том…

– Матушка! – не сдержался Умир, вскочил с места.

– Сядь! И не встревай, когда старшие говорят! – усмирила его Благожа и снова обратилась к Сувру: – Умира я наставлю, чтобы Коряшу взял, а Медару оставь. Как ей хранительству учиться, если думы будут о дите да о муже, которого вскоре к предкам провожать?

Сувр вздохнул:

– Ну, принуждать тебя я не могу. Воля твоя, как решишь, так и будет.

Он поднялся было, но Благожа остановила:

– Вот ещё что. Пришло время Тихуше имя давать.

– Выйдет ли он разумным?

– Выйдет. Он не слышит, оттого и не говорит, а по губам всё понимает. Испытай его!

Сувр повернулся к Тихуше, сидящему на лавке. Зрин толкнул его тихонько и указал на ведуна.

– Подойди ко мне! – велел Сувр.

Тихуша выполнил.

– Кто тебе родуша?

Тихуша показал пальцем на Благожу.

– Чем едят? Где хлеб пекут? В чём воду носят?

Тихуша указывал то на ложку, то на печь, то на ведро.

Сувр хмыкнул весело:

– Гляди-ка, и вправду понимает. Так и быть, на солнцеворот наречём его. Что ж, прощай, Благожа, прощай, челядь глиняная. Свидимся на выборном дне.

Ретиш отступил в тёмный угол, чтобы выходящий ведун его не заметил. Как только Сувр спустился с крыльца, заголосила Медара. Ретиш вбежал в дом. Она кинулась в ноги к Благоже, спрятала лицо у неё на коленях и благодарила сквозь рыдания:

– Ох, родуша, отстояла ты меня.

Умир же сидел хмурый, смотрел в стол.

Ретиш хотел было стащить кусок пирога, как его потянул за собой Зрин.

– Идём, что покажу, – зашептал он.

– Никуда не пойду, пока не поем! – вырвался Ретиш.

Зрин зажал ему рот, только Благожа на них и не смотрела, подняла Медару и увела к себе в закуток. Умир и головы не повернул.

– С собой возьмём. – Зрин расстелил чистую тряпицу, сложил в неё пирогов, хлеба, политого мёдом, снова потянул Ретиша из дома и привёл к сараю.

Ретиш попятился:

– Чего тут делать? Меня от глины воротит уже.

– Так я их тут спрятал.

– Кого их?

Зрин распахнул двери и полез на чердак. Ретиш не стал дожидаться ответа, разложил пироги на верстаке и принялся уплетать. Зрин спустился с тяжёлым узлом и поставил его перед Ретишем. Тот глухо брякнул, будто в нём миски были. Развязал. Оказалось, что это глиняные плитки с говорящими знаками. Ретиш чуть не подавился со страху.

– Это Благожины?! Да она нас обреет!

– Не её. Эти я сам делал.

– Когда?

– А по зиме. Она их Умиру дала, а я рядом был, тоже читал и угольком на полене царапал. А потом уж на глину перенёс и обжёг.

– Как ты успел? Чего меня не позвал?

– Я звал. Да тебе больше с мальцами на горке забавляться хотелось.

Ретиш не помнил. Про то, как с ребятнёй с обледеневшего пригорка на реку съезжали – помнил, а чтобы Зрин звал – нет. Он протянул руку к плиткам, но Зрин не дал.

– Не лапай! Умойся сперва.

По пальцам и правда стекал жир. Хорошо, что в сарае остались вёдра с водой. Ретиш забыл про еду и пошёл мыть руки.

Зрин разложил плитки на верстаке.

– Вот, тут всё по порядку. Благожины ещё её отец делал, потому она так и дрожит над ними. Здесь всё про исход и о том, откуда откровения у нашего рода.

– И в чём оно тоже сказано?

– Нет. Только о том, как Ен Блажену дар пожаловал и как тот людоедов одолел.

– Ух ты! – Ретиш схватил первую плитку, да только молчала она, ничего не хотела рассказывать.

Зрин усмехнулся:

– Скорый какой. Сперва надо знаки разобрать. – Он ткнул пальцем в нижний левый угол. – Как всё от корня растёт, так и говорящие знаки снизу читать положено. Как доверху дойдёшь, так снова вниз.

Ретиш всмотрелся. Первый знак он помнил: знак пятиродья, четыре чёрточки в ряд, пересечённые поперёк пятой, «мы». Дальше шли знаки родов. А вот над ними был незнакомый, две чёрточки и перекладина, скрепляющая их вверху.

– Это же глина, знак своего рода не признал, – рассмеялся Зрин. – Видишь, на зудя похож, если сбоку смотреть.

– Откуда же отцу Благожи было знать про зудей, если там говорится только о том, как Ен дар пожаловал?

– Дурень, так сказ уже в Ёдоли писался, до того и глины не видывал никто. Я тебе перескажу, что тут, а ты потом сам разбирай и вспоминай. Так знаки и выучишь.

Зрин положил плитку на прежнее место и заговорил нараспев, совсем как Сувр на сходном месте: «Мы, ведовство, хлеб, железо, дерево и глина, покинули селения, в которых родились и жили, на седьмой виток долгой зимы. Тогда у родов ещё не было этих имён. Все мы промышляли охотой. После долгого пути вышли мы к ледяному морю, выкопали шахты, полные угля. Тем углём и грелись. Долбили лёд и добывали морскую траву и рыбу. Тем и жили сто витков. А как зима закончилась, море оттаяло, шахты затопило, зверь вымер. Еды не стало».

Отложив плитку, Зрин взялся за следующую: «Советом мы решили идти на юг. Долго шли по болотам, много люда потеряли. Куль насмехался над нами, заставлял плутать и кружить. А после пустил людоедов по нашему следу».

– Покажи знак людоеда! – подскочил к нему Ретиш.

– Вот. – Зрин ткнул в чёрточку с зазубриной сверху. – Это копьё. Им людоеды людей пронзали.

– И вправду дети Куля! Неужто не учили их вреда человеку не делать?

– Не знаю. Может, и учили, да Куль им разум замутил.

– Давай же дальше!

«От тягот пути и голода не осталось у нас сил противостоять им. Тогда сын мой, Блажен, спросил у меня дозволения взять силу предков и обратиться к Ену. Я спросил совета у хранителя Сувра…»

– Так Сувр был при этом?!

– Выходит, что был.

«… и решили мы, что иначе, как к защите Ена обратиться, нам не спастись. Получив дозволение, отошёл от всех Блажен и молил Ена. Долго молчал тот, но вот разверзлись небеса и осветило всё сиянием, хоть и ночь была. О чём говорили Ен с Блаженом, то не слыхал никто. Но погас свет, вернулся к нам Блажен и сказал, что получил он дар от Ена оживлять грязь. До утра мы лепили из грязи зудей звериного облика, и отдавали им кровь свою вместе с силой. А наутро, как нагнали нас людоеды, ожили зуди и пошли топтать их, пока не загнали в топь. Так и выжили мы».

– И не сказано ничего об откровении?

– Немного. То, что все знают. Как потом Блажен признался отцу, что сперва Ен не хотел помогать, но Блажен пообещал что-то, и Ен согласился. Наказал, как сровняется Блажену двадцать два витка, чтобы исполнил обещанное, а если сам не сможет, то другие из рода должны исполнить. Блажен уже и забывать стал об обещании, пятиродье тогда уже в этих краях осело, Ёдоль построило, определило, какому роду каким промыслом заниматься. И тут Блажену во сне откровение пришло. Долго он мучился и наконец признался, что скорее умрёт, чем исполнит обещанное. Сувр тогда сказал, что умирать ему не надо, пусть просто к предкам уходит, и место указал в Стене Ена, где пещера с каменным мостом, который в край предков ведёт.

– Это куда отца и мать Малуши провожали?

– Да. И многих до них. И Блажен туда ушёл. А как ушёл, так откровение всем в роду было. Никто его не вынес, даже отец Блажена, хоть и родовиком был. Оставил он тогда хранительство сестре Блажена, Благоже…

– Нашей Благоже?

– А какой ещё? Оставил и тоже к предкам ушёл, а Благожа одна с мальцами осталась. Тогда род куда больше был, чем сейчас.

Ретиш задумался. Жалко стало Благожу: горькая доля ей досталась. А Зрин замесил глину, расстелил на верстаке полотно и налепил поверх него плиток. Протянул Ретишу заточенную палочку.

– Как разберёшь всё и перепишешь, так все знаки и запомнишь.

Ретиш старательно выводил знаки на сырой глине, столбец за столбцом. Встречались незнакомые, тогда он вспоминал сказанное Зрином и открыть их смысл. Так понял, что волна обозначает воду, а круг – и солнце, и Ена. Опомнился Ретиш, когда уже смеркаться стало.

– Может, лампу зажжём? – спросил он Зрина.

– Хватит, идём домой. Завтра продолжишь.

Зрин что-то лепил. Ретиш присмотрелся. Вроде цветок, но таких он не видывал. Уж больно замысловатый, сложный.

– Это чего? – спросил он и протянул руку.

Зрин быстро смял цветок, отмахнулся:

– А-а, безделица, придумалось просто. Идём, у меня живот от голода крутит.

И ушёл. Ретиш даже спросить не успел, как такое придуматься могло.

7. Выборный день

На солнцеворот с рассвета нарекали детей, которым подошёл срок давать настоящее имя. Тихуша стал Немолвом.

После наречения Благожа велела всем возвращаться в дом. Сегодня Умир приведёт жену в род, надо подготовиться к встрече. Уже подходило тесто для пирогов со щавелем, а в печи томилась белорыбица.

Благожа открыла пристрой, стоявший запертым с тех пор, как ушли к предкам родители Малуши, сняла с широкой лежанки тюфяк и отправила Ретиша со Зрином его выбивать. Медара вымела и вымыла пол.

Из сундука достали белёные простыни и застелили лежанку. Благожа вынесла расшитую рубаху, подозвала Умира:

– На вот, надень. В этой рубахе мой первый сын себе жену выбирал. А это ты своей преподнесёшь. – Она вынула из-за пазухи деревянные бусы.

Он глянул хмуро.

– Матушка, ни к чему это.

– Поздно на попятный идти! Не смей девицу позорить!

– Я девице не обещал ничего! И без меня охотники до неё найдутся. С железными породниться за честь.

– С железными, но не с Коряшей. Меня хотя бы не позорь: я слово Сувру дала, что образумлю тебя.

Умир вздохнул и натянул рубаху. Бусы, только Благожа отвернулась, сунул под тюфяк и Ретишу со Зрином знак сделал, чтобы помалкивали.

После полудня люд потянулся на ветровую пустошь, посередине которой стояли камни-столбы. Когда солнце начнёт клониться к закату, на них рассядутся девицы, распустят волосы, затянут приманную песнь и сплетут венки. Парни встанут поодаль, будут смотреть и слушать, выбирать ту, которая по сердцу. А как закончится песнь, пойдут к выбранной, принесут подарок. Тому, кто ей мил, возложит она венок на голову, они дадут клятвы предкам и станут мужем и женой. Там же, на пустоши, хранители примут приведённых в свой род, благословят и наставят. После зажгут костры, и начнётся пир.

Зазвонил колокол, и на дороге из Ёдоли показалась вереница девиц в жёлтых и голубых верховицах, с охапками цветов в руках. Первой величаво ступала Ислала. Позади шли отцы. Они подвели дочерей к камням, помогли взобраться. Коряша оказалась едва выше камня. Отцу пришлось взять её на руки, как дитё, и усадить на него.

Женихи в расшитых рубахах встали в ряд перед кругом камней. Сзади сгрудился остальной люд, пришедший посмотреть на выбор. Умира Благоже пришлось вытолкать к женихам, но только она отошла на место хранителей, как он вернулся в толпу.

Девицы распустили косы, расчесали их гребнями. Волосы Коряши, рыжие, кучерявые, даже до плеч не доросли, видать, брили её недавно. Послышались смешки. Громче всех хохотал Зарни, братец Отрады:

– Даже у меня волосы длиннее. В самую пору для грязюка жена!

Ретиш подпрыгнул, высматривая его золотистые вихры. Вон он, слева, чуть позади женихов. Эх, запустить бы камнем, чтобы чего зря не выкрикивал, да только за такое обреют.

Девицы разложили на коленях цветы, принялись плести венки и петь:

«Я лицом светла, как белянки цвет.

Синь глазам моим дали васильки.

Зрелые хлеба – косы у меня.

Щёки же мои – мальвы лепестки».

Звонче всех пела Ислала. Голос её звенел, что молоточки в кузне. Женихи только на неё и смотрели. Вдруг песню прервал крик:

– Чего пялитесь?! Моя она! Моя! Слышали?

Дорчин выбежал вперёд, размахивал руками, подскакивал то к одному, то к другому парню и орал им в лица:

– Моя! Моя!

Силан с Нежаном выбрались из толпы, схватили Дорчина под руки и пытались образумить. Он отпихивался и кричал: «Моя!» Стоящие позади женихов расступились, чтобы не зашибло случайно. Рядом с глиняным родом оказались Отрада с Зарни. Наконец Дорчина успокоили, поставили снова в ряд, а девицы продолжили песнь.

– Чего это он разбушевался? – спросил Ретиш Зрина.

Ответила за него Отрада:

– Чего тут непонятного? Ислала краше всех, и волос у неё самый длинный. Вот парни на неё и заглядываются, а Дорчин боится, что она другого выберет. Только зря он изводится, Ислала отцу перечить не станет, а он давно с Мощёром сговорился дочь за Дорчина выдать.

– Мог бы и получше жениха ей сыскать, – поморщился Ретиш.

Зарни, заслышав разговор, обернулся, фыркнул:

– Фу-у, с грязюками говоришь! Сестрица, и не зазорно тебе?

Отрада упёрла руки в бока:

– С кем хочу, с тем и говорю! У тебя ещё дозволения не спрашивала.

Зарни хмыкнул и отошёл к Емве, который стоял поодаль с Силаном и Нежаном.

«А волосы у него и вправду отросли, уже уши прикрывают, – с досадой подумал Ретиш. – Вот бы он чего натворил, чтобы его обрили».

Зрин же насмехался над Отрадой, но говорил серьёзно:

– А что, тебе отец тоже жениха сыскал?

– Сыскал. Нежана. Вот он и ждёт, когда я в пору войду.

Ретиш почувствовал, как за его спиной тихо ахнула Медара. И будто заледенела вся, так холодом от неё и повеяло.

– Только мне открылось, что не быть ему моим мужем, – добавила Отрада.

Медара ожила и выдохнула свободно. Ретишу почему-то тоже легко стало.

– Кому же быть? – всё спрашивал Зрин.

Отрада разрумянилась, опустила глаза.

– Не знаю. Этого не открылось. – Тут же вскинула голову, сказала гордо: – Как расцвету, краше Ислалы стану. Кого захочу, того и выберу!

Зрин рассмеялся:

– Только не осрамись, когда петь будешь. А то у женихов уши лопнут.

– Я хорошо пою! – осерчала Отрада.

Тут смолкла песня девиц, и женихи пошли к ним с подарками. Дорчин, опережая всех, бежал к Ислале. Она приняла подарок и поскорее возложила венок ему на голову.

Коряша высматривала Умира, даже встала на камне. Ретиш оглянулся. Куда он запропастился? Неужто и правда ослушаться решил?

– Уми-и-ир! – разнеслось над пустошью.

Коряша соскочила с камня и побежала, расталкивая толпу, к Ёдоли. Когда люд расступился, пропуская Коряшу, Ретиш увидал уходящего Умира. Она нагнала его, вцепилась в рубаху, заголосила:

– Женись на мне! Ты не смотри, что я неказистая. Я сноровистая, работящая. Преданней меня ты не сыщешь!

На пустоши стало тихо. Только шум ветра да шелест травы слышался.

Умир обернулся. Коряша едва ему до груди доставала. Он присел перед ней.

– Глупая, разве ж в красоте дело. Погубишь ты себя со мной.

Коряша вытерла слёзы, вскинула голову.

– А мне всё одно погибать. Никто меня в жёны не возьмёт, род меня стыдится, куском попрекает. Уже думала к предкам уйти, да Сувр надежду дал, сказал, что заберёшь ты меня из дому. Теперь, если откажешься, мне одна дорога – на каменный мост. Разве ж меня после всего назад примут? А так хоть два витка женой проживу, и горда этим буду. Достойнее тебя нет никого в Ёдоли, а уж краше и в целом свете не сыскать.

Умир зарделся, огляделся смущённо. Тихо ответил:

– Ну… Коли так… Раз по-другому тебе и не жить…

И склонил голову. Коряша опустила на неё смятый венок.

Умир вдруг опомнился:

– Подарок… Я его дома оставил!

Зрин сорвался, подбежал к ним и протянул бусы.

– Так и знал, что понадобятся.

Коряша приняла подарок и тут же надела на шею. Умир взял её за руку и повёл к Благоже. Люд молча расступался перед ними.

На пустоши горели костры. Над ними дымились чаны с брагой. Пахло хмельным мёдом и полынью. Перед рядом хранителей уже выстроились пары брачующихся. Возносили хвалу Ену. Умир с Коряшей встали против Благожи и подхватили напев. После стали принимать в род девиц.

Дорчин подвёл Ислалу к отцу. Мощёр ковырнул себе руку ножом, собрал пальцем заструившуюся кровь и коснулся им белого лба Ислалы, провёл черту посередине, над ней – другую. Ислала вдруг схватилась за грудь, пошатнулась. Дорчин поддержал её, она улыбнулась ему виновато, проговорила побелевшими губами:

– Ничего, в груди просто кольнуло. Это от радости.

Благожа сняла с пояса нож и царапнула им руку чуть выше запястья. Мазнула кровью по лбу Коряши, рисуя знак рода и приговаривая:

– Перед предками называю тебя, Коряша, своей дочерью. Отныне едины у нас кровь, хлеб, дело и род.

Остальные хранители ещё долго выводили на лбах девиц знаки родов. После родители или старшие из семей повели молодых по домам. Их провожали родичи девиц, нагруженные узлами и коробами с приданным. За Ислалой Нежан с Силаном и работниками несли нескончаемые сундуки с добром.

Благожа подозвала Медару:

– Отведи Умира с женой в дом, ты старшая сейчас. И мальцов наших заберите.

Коряшу никто не провожал.

Запищали сипло берестяные свиристелки. Затараторили трещётки. Заглушая их, над пустошью прогремел голос Сувра:

– Отправляйте неразумных по домам – пришло время гулять и веселиться.

К ведуну подскочила Отрада, о чём-то просила плаксиво. Сувр свёл брови, ответил строго:

– Не пришло ещё время твоё. Ступай домой! – Оглянулся к жене, сидящей позади в травяных подушках: – И ты с ней, нечего пузо перед хмельными выставлять!

Отрада опустила голову, помогла мачехе подняться и побрела с ней с пустоши. Проходя мимо Ретиша, подняла на него полные обиды глаза. Он глянул на неё с торжеством: вот и поквитались. Пусть он и грязюк, зато разумный, с гуляния никто не погонит.

Девицы завели хоровод, затянули песни. Ретиш отвернулся от Отрады и встал в круг парней, что любовались на девиц. Только вдруг ему стало скучно смотреть на пляски. Неужто оттого, что Отрада ушла?

Кругом горланили песни, веселились. Мужчины передавали друг другу ковши с брагой. Кто-то сунул и Ретишу. Тот отхлебнул, но стало и вовсе тошно: замутило, ноги слабыми сделались. Ещё и Зрин запропастился куда-то. Ретиш высматривал его в толпе, да только плыло всё перед глазами.

– Эк тебя разморило, братец! – Зрин сам нашёл Ретиша. – Зачем брагу пил? Пойдём-ка, шумно здесь, дымно.

И потянул за пустошь, на пригорок. Ретиш еле переставлял ноги, спотыкался, но вот с реки подул свежий ветер, в голове прояснилось.

Зрин опустился в траву.

– Отсюда посмотрим, тут всё видать.

Ретиш присел рядом и глянул на пустошь. В свете костров люди казались чёрными. Они так нелепо дёргались в пляске, что стало смешно.

– Гляди-ка, Нежан с Силаном вернулись, – показал Зрин на хлебных братьев. Силан вокруг Доры вьётся, точно шмель вокруг цветка. А Нежан и не помнит об Отраде, с девицами из деревянных в хоровод встал.

– Чего помнить об этой язве, – пробурчал Ретиш, а сам подумал: «Хорошо, что родуша Медару домой отправила, что не видит она забав Нежана, что не больно ей».

Над головой шелестела листва, стрекотали букашки в траве, звуки трещёток и свиристелок относило ветром в сторону. Ретиш поднялся и потянулся. Ноги снова окрепли, муть отпустила. Вдруг за рекой он увидел зарево.

– Зрин, глянь туда!

Зрин вскочил.

– Не иначе у пришлых пожар. Бежим смотреть!

На том берегу горели костры. Доносилось протяжное пение. Окна и двери большого дома были распахнуты, внутри же полыхал такой яркий свет, будто там не свечи, а солнце горело.

– Не похоже на пожар. Видать, у них тоже праздник, – рассудил Зрин.

– А чего у них в доме том?

– Не знаю. Чужаки тогда спрашивали про дом хвалы, вот, наверное, и построили. Взглянуть бы, чего у них там.

В Ретише удаль взыграла.

– Давай сплаваем, посмотрим.

Зрин рассмеялся:

– Братец, у тебя брага ещё не выветрилась, оттого смелый такой?

– Мы осторожно, только с берега. Ну же, Зрин!

Может, Зрин и решился бы, да позади раздался хмельной смех и пение. К реке шли Нежан с Силаном и Емве с Зарни. С ними были Дора и девицы деревянных.

– Привёл же их Куль! – прошипел Ретиш.

– Или Ен. Это знак, братец, что не стоит к чужакам соваться. Идём домой, пока не заметили.

Встречаться с Емве Ретишу совсем не хотелось. Скрывшись в ивняке, они со Зрином поспешили домой.

8. Дары

Тюфяк Умира был пуст. Ретиш не сразу сообразил, что он с женой спит в пристрое, и тут же обрадовался: больше никто не будет ворчать, если им со Зрином понадобится поговорить. Правда, в эту ночь сил на разговоры не осталось, сон сморил быстрее, чем голова коснулась подушки.

Ретиш не слышал, когда вернулась Благожа, но наутро, пока все спали, она уже хлопотала у печи.

Умир с молодой женой вышли к завтраку последними. Коряша пряталась за его спиной и не смела поднять заплаканных глаз. И, как бы она ни напускала на себя серьёзный вид, нет-нет да улыбалась счастливо. Умир усадил её подле себя и всё подкладывал ей ломти пирогов послаще, а она так смущалась, что и есть не могла. Ретиш всё рассматривал новую родственницу: зубы белые, да кривые, щёки румяные, да все конопушками усыпаны. Только глаза зелёные, что вода в заводях, из-под мокрых ресниц сияют.

Коряша заметила его взгляд, подняла голову.

– Братец, я знаю, что неказистая. Умиру бы такую жену, как Ислала, только благодарнее и вернее меня он не сыщет. Каждый день за него хвалу Ену возносить буду.

Зрин вдруг стукнул миской по столу, вскочил.

– Да что Ислала?! В ней жизни не больше, чем в зуде. Слепи такую – никто и не различит, где настоящая, а где глиняная. Сестрица, Ислале бы духу не хватило сказать, как ты вчера.

Коряша ещё больше разрумянилась, вновь опустила глаза.

Благожа покачала головой, выговорила Зрину:

– Мятежный дух усмирять следует. И не вздумай больше заговаривать о том, чтобы людей из глины лепить.

Коряша вступилась:

– Родуша, вы смиреннее меня не найдёте. Что до вчера, так это я с отчаяния. Больше речей таких не услышите, во всём вам послушной буду. Я никакой работы не боюсь. Меня матушка только стряпать и ткать не учила, говорила, всё одно из корявых рук ничего доброго не выйдет.

Благожа смягчилась, погладила Коряшу по плечу:

– Была бы душа чиста – любыми руками доброе дело сладится.

В ворота грохнуло, будто в них камень бросили.

Зыбиш охнул, Медара вздрогнула, Коряша побелела.

Благожа поднялась, проговорила:

– Кто бы это? Неужто уже с дарами пришли?

Все пошли смотреть.

За воротами никого не было, только узелок в пыли лежал.

– Это ж одёжа моя! – всплеснула руками Коряша. – Видать, братья принесли.

– А в руки отдать им духа не хватило? – выпалил Зрин и крикнул в сторону сходного места: – Эй, ржа на железе, вам в глаза смотреть боязно?

– Уймись! – осекла его Благожа. – Обижены они на Коряшу за вчерашние слова. Нечего ещё пуще злобу распалять. Лучше покажите сестрице хозяйство.

Коряшу повели в огород, показали грядки с репой, брюквой, моркошкой и капустой.

Благожа поясняла:

– Род у нас невелик, этого хватает. По осени за зудей ещё зерном отдадут, виток прокормимся. А это, – указала она на кудрявый бело-розовый куст и на вьющийся толстый ус с огромными листами и жёлтыми цветками размером с ладонь, – дары пришлых. Что из них уродится – узнаем к сроку.

Первыми одарить молодых пришли жена Сувра с Отрадой.

– Свет тебе, Всемила! – приветствовала её Благожа. – Проходи в дом, тяжела ты уже на ногах стоять.

– Со дня на день жду, – ответила Всемила, тяжело вздыхая.

– Чего же Сувр сам не пришёл?

– Недосуг ему, дел много.

– Ну да, железных одаривать пошёл, тут не до грязюков, – хмыкнул Зрин.

Отрада притихла, жалась к мачехе, только таращилась по сторонам. Благожа усадила их за стол, Медара подала холодного кваса.

Всемила вытерла испарину с лица и залпом опустошила кружку. Затем достала красный мешочек и медный кругляш.

– Это Сувр молодой жене передал, тут снадобье, чтобы понесла поскорее, а это оберег, чтобы никакая хворь в чрево не вошла. Сама такой у груди держу.

Отраде не сиделось на месте. Она подходила то к почерневшей от времени прялке, то рассматривала оставленную Медарой недошитую верховицу. Наконец шепнула Ретишу:

– А где же зуди?

Он прыснул в кулак:

– Вот глупая, мы же не в доме их лепим. Идём покажу.

И повёл Отраду в сарай. Прежде чем открыть двери, предупредил:

– Только зудей и тут нет. Мы их перед пахотой и на жатву делаем, а сейчас только горшки. Будешь смотреть?

Отрада кивнула и несмело переступила порог. В полутьме чуть не споткнулась о чан для замеса глины, заглянула в него, чихнула и отошла к гончарному кругу, покрутила его и тут заметила оставленные на верстаке глиняные цветы Зрина. Она тут же взялась их рассматривать.

– Это так, безделицы Зрина, – зачем-то сказал Ретиш.

– Они красивые. Можно, я возьму один?

– Бери, он ими не дорожит. Только зачем тебе? Небось, отец для тебя и серебряных не жалеет.

– Они красивые. И… Должно быть, хорошо, когда у тебя такой брат, как Зрин. Он всегда что-нибудь выдумает. А мои только задираются.

Ретиш аж глаза протёр. Отрада ли это? Но пробормотал в ответ:

– Хорошо. Только он мне не совсем брат. У нас родители разные. А вот с Зыбишем мы из одного чрева.

– Ох, значит, ты матушку свою помнишь? Вот повезло-то тебе!

– Нет. Помню только, как кричала она. Её связанной в пристрое держали, пока не разрешится. Ни лица, ни рук не вспомнить.

– Хоть это. Моя померла, когда меня рожала.

– Такое лучше и вовсе забыть, уж поверь. И чего тебе жаловаться? Мачеха вон ласковая досталась.

– Ласковая, пока своё дитё не народилось. А там кто знает…

Всемила, будто почуяв, что разговор о ней зашёл, позвала Отраду от ворот.

– Иду, матушка, – крикнула она в ответ, спрятала глиняный цветок под верховицу и выбежала из сарая.

Ретиш так и остался стоять столбом, размышляя, чего это с Отрадой случилось, если она не съязвила ни разу.

К полудню пришёл закадычный друг и повитовник Умира Сминрав из деревянных. Пришёл он с женой Добряной и сыном-младенчиком. Добряна тут же сунула дитё Коряше.

– Возьми! В день даров младенца подержать – добрый знак.

Коряша попятилась, руки за спину спрятала, головой замотала.

– Н-не… Не надо. Меня отродясь к детям не подпускали, уроню ещё.

Добряна рассмеялась, усадила Коряшу на лавку и вложила сына в руки.

Умир со Сминравом уселись за стол и повели разговор.

– Вот что, Умир, ходить вокруг да около не буду. Пришёл я не с безделицей, но и дарю не просто так. Не смогу я с тобой за зудя расплатиться, не собрать нам доброго урожая в этот виток, а долгом моим вы сыты не будете. И потому дар мой – лодка.

Ретиш со Зрином аж подпрыгнули. Лодка! Своя лодка у них будет!

А Умир смутился:

– Слишком уж щедрый дар. Сколько же зудей в той лодке?

– Щедростью на щедрость отвечаю. Твой род не раз отцу долг прощал. А потому принимай, идём к причалу.

Сминрав поднялся и вышел из дома. Ретиша со Зрином и звать не надо было, они кинулись следом.

Светлая новая лодка лежала вверх дном на берегу, подставив солнцу пахнущие смолой и деревом бока.

– На заре только просмолили с братом. Вот и знаки глины, чтоб не спутал. – Сминрав показал на вырезанных по борту зудей. – Опробуешь? Спустим на воду?

Умир почесал затылок.

– Чего зря пробовать? Сперва сомовий крюк раздобуду, тогда и опробую.

Зрин аж взвыл:

– Умир! Да как же не опробовать?

Ретиш тоже хотел просить Умира, да только у него ком в горле встал, от обиды чуть не зарыдал, как неразумный.

Умир глянул на братьев, рассмеялся:

– Ладно, спускайте, только не утопите дар Сминрава.

Плавали туда-сюда по реке, пока солнце не село. Ладони до кровавых волдырей стёрли. И всё посматривали на берег пришлых, да там тихо было, только ночные костры чуть дымились. Уже в темноте вытащили лодку на берег.

В доме к тому времени спать готовились. На лавках громоздились дары. Таких щедрых, как от Сминрава, больше не было, но Коряша радовалась и корыту, и ситцам. Ретиш же приметил под лавкой сомовьи крюки. Значит, быть скоро настоящей рыбалке.

9. Сом

Для ловли сома ждали только Умира. Ретиш со Зрином каждый вечер ставили садки на мелкую рыбу для наживки, но тому всё недосуг было: Сувр с Сияном, опасаясь нашествия чужаков из засушливых земель, собрали крепких мужей, не занятых работой, и выставили дозоры вокруг полей. В дозорные и Умира забрали. То днём, то ночью охранял он добро, а когда возвращался, сразу запирался с Коряшей в пристрое, да и Благожа не велела к нему подступаться.

Чужаки и вправду приходили. Измождённые, тощие, брели они, шатаясь, а завидев дозоры, обходили Ёдоль стороной. Редко кто отваживался приблизиться и попросить хлеба. Получив же еды, шли дальше, не задерживаясь.

Время близилось к жатве, а лодка так и стояла без дела. Наконец Зрин не вытерпел и высказал за ужином:

– Чего ждать-то? Скоро зудей лепить, потом ты на Торжище подашься, после две луны в ученье будем, а как вернёмся – река встанет. Опять зиму со ржавой солониной Сувра сидеть? Умир, мы с Ретишем и одни справимся, глянь, я уж ростом с тебя почти.

Умир нахмурился, но тут к нему прильнула Коряша.

– Пусти ты их, что ж они маются. Не мальцы уже, чтоб без дела сидеть или по ягоды ходить. Все парни на воде давно.

– Будь у них уменье – пустил бы. Они же не знают, как подступиться к сому.

– Знаем! – Ретиш вскочил. – Сколько раз с берега смотрели!

– Как же им научиться, если ты их не пускаешь? – снова вступилась Коряша.

Умир посмотрел на Благожу:

– Что скажешь, матушка?

Благожа макала сухую корку в чай. Ответила не сразу:

– Пусти их по добру. Эти неуёмные всё одно сбегут, без благословения только беду приманят.

– Хвала Ену! – взвился с лавки Зрин. – Родуша, сестрица, благодарю. Мы с уловом вернёмся, вот увидите.

Зыбиш сжался от его возгласов. Ретиш положил ладонь на его бритый затылок.

– А что, братец, пойдёшь с нами? С сомом справиться лишняя сила не помешает.

Зыбиш затряс головой, сполз под стол.

– Оставь его, – велела Благожа. – Мал он ещё. Пусть с Медарой по ягоды идёт.

Умир нашёл верёвку покрепче, сам привязал к ней сомовий крюк. Благожа благословила Ретиша со Зрином на доброе дело и отправила спать пораньше.

Поднялись ещё до света. Над рекой стелился туман. Сняли садки, полные мелкой рыбёхи, вывалили её в ведро, сели в лодку и погребли к илистым заводям.

Поднялось солнце, разгоняя туман. От вёсел по зелёной воде бежала зыбь.

– Давай глянем, есть ли здесь сомы. – Ретиш бросил грести.

Зрин тоже замер. Ждали, пока уляжется муть, только вода не стала прозрачней.

– Всё одно дна не видать. Чего бы им здесь не быть? Крюком и проверим. – Зрин принялся насаживать окунька на остриё. Велел Ретишу: – В корму кольцо вделано. Привяжи конец верёвки к нему.

– Зачем?

– Вдруг здоровый сом клюнет. Как мы его в лодку втащим? А так не упустим, потянем на верёвке.

Спустили наживку. Крюк коснулся дна, а верёвки ещё много осталось.

– Мелко здесь, сому не залечь. Давай другое место поищем.

Зрин взялся за вёсла и повёл лодку вниз по реке. Ретиш стравливал верёвку с крюком и, свесившись за борт, вглядывался, не покажется ли на дне сомовья спина.

Перевалило за полдень. От Ёдоли уже далеко отплыли, съели прихваченный хлеб, а никакая рыба так и не клюнула.

Зрин оглядел поросший ивняком берег, поёжился.

– Возвращаться пора. Неспокойно здесь. А ну как на чужаков нарвёмся? Это они перед дозорами смирные, а увидят лодку, так поживиться не откажутся.

– Да как вернуться с пустыми руками? Умир нас не отпустит больше после такого!

– Переберёмся поближе к Ёдоли, там и попробуем ещё.

Ретиш взялся за верёвку, чтобы поднять крюк, как вдруг она задёргалась в его руках. Он ухватился покрепче, потянул, да только без толку.

– Никак за корягу крюк зацепился. Помоги, одному никак, – позвал он Зрина.

Тут верёвку рвануло с такой силой, что обожгло ладони и содрало с них кожу. Ретиш чуть в воду не свалился, выпустил верёвку, и если бы не привязанный к кольцу конец, так и вовсе упустил бы. Лодку закачало.

Зрин бросил вёсла и перевесился за борт, вглядывался в взбаламученные глубины. Ретиш присел рядом. Спросил, вытирая о штаны кровоточащие ладони:

– Это же не коряга?

Тут вода вздыбилась, забурлила, и перед лодкой вынырнула блестящая голова, размером с горшок. Братья отпрянули. Голова раззявила рот с рядами игл-зубов, клацнула ими и скрылась под водой.

– Неужто сом? – прошептал Ретиш.

– Он самый, – ответил Зрин. Голос его дрожал. – Видал наш крюк в губе?

Ретиш покачал головой. Со страху он кроме зубов ничего и не заметил.

Вода под лодкой заволновалась. Зрин толкнул Ретиша, сам упал рядом и крикнул:

– Ложись! Держись крепче!

В дно лодки ударило так, что её подкинуло и едва не перевернуло. Опрокинулось ведро с наживкой, вывалив уснувшую рыбу.

Зрин потянул Ретиша:

– Поднимайся! Давай на вёсла!

Развернув лодку, погребли к Ёдоли, да только верёвка за кормой натянулась, и лодка двинулась в обратную сторону.

– Налегай! – орал Зрин.

Ретиш налегал, ладони от весла ещё больше закровили и руки то и дело срывались, а лодку несло вниз по течению.

– Сом сильнее. Что делать-то? – спросил он Зрина.

– Греби! Измотаем его.

– Или он нас, – буркнул Ретиш.

– Он ранен, ему больно с крюком тянуть.

Сом будто услышал: корма вдруг окунулась в реку, зачерпнув воды.

– В глубину тянет! Режь верёвку, а то утопим лодку!

Ретиш снял с пояса нож и перебрался на корму. Руки намокли, тряслись и едва держали нож. Он взялся за верёвку и начал пилить. Тугая пенька не поддавалась. Сом снова дёрнул в глубину, и нож выскользнул в воду.

– Упустил! Дай свой!

– Растяпа! Если я встану – точно перевернёмся. Черпай воду!

Зрин сел на вёсла, да только проку в том никакого не было, лодка двигалась туда, куда её сом тянул. Будь здесь чуть глубже – ушла бы под воду.

Берега впереди раздвинулись, река стала шире, заиграла водоворотами. Вот куда сом стремился! Уж тут он утащит лодку на дно и доберётся до людей. Ретиш черпал воду ведром и уже без всякой надежды взывал к Ену.

– Смотри! – вдруг заорал Зрин.

Ретиш обернулся. По реке к ним неслась шестивесёльная лодка Сувра. Слышалось удалое «э-эх» при каждом гребке. Поравнявшись с ними, гребцы подняли вёсла, достали багры и подтянули к своему борту лодчонку с братьями. Трое мужиков тут же спрыгнули в неё и взялись за верёвку. Ретиш перебрался на нос к Зрину, чтобы не зашибли.

С сомом и мужикам попотеть пришлось. Наконец над водой показалась его огромная голова. Снова взялись за багры и били ими по блестящему лбу, пока сом не затих.

Тут уж Зрин встал в лодке.

– Сом наш! Мы его поймали.

Мужики загоготали:

– Ваш, ваш. Нас хозяин не за рыбой отправил, а вас, дурней, спасать.

Ретиш удивился. Неужто они так быстро доплыть успели? Спросил их о том.

– Мы до полудня ещё вышли, – ответили работники.

– Что же получается: Сувр заранее знал, что мы в беду попадём?

– На то он и ведун, – усмехнулись они.

Самый рослый сел на вёсла, остальные взобрались на борт своей лодки и погребли в Ёдоль. Ретиш со Зрином подтянули сома к корме. Даже мёртвый он оставался страшным. Маленькие светящиеся глазки горели ненавистью, в огромный рот голова человека поместилась бы, а длинный хвост покачивался на воде локтях в шести от головы.

На причале толпился народ. Впереди всех Ретиш разглядел Умира и Благожу. Рядом с ними мелькал платок Отрады. Сувра видно не было.

– Ох, и попадёт же нам, – проговорил Ретиш. – Лишь бы не обрили.

Зрин не ответил, только губы сжал.

Однако Благожа с Умиром сильно браниться не стали. Видно, тревога их гнев погасила. Ретиш со Зрином выслушали упрёки, повинились и принялись вытягивать сома на берег. Только одним было не справиться. Пришедшие поглазеть на чудище тут же взялись помогать. Умир со Сминравом прикатили телегу, сома уложили на рогожу, четверо мужчин с трудом подняли его. На телеге только тулово уместилось, хвост же по земле волочился. Чтобы до дома довезти, хоть зудя лепи, да разве Благожа позволит. Пришлось самим за оглобли браться.

Увидав израненные ладони Ретиша, Умир велел ему со Зрином отойти в сторону.