Каникулы бесплатное чтение

Глава 1. Петух

С хронологической последовательностью в моих историях полный кавардак. Пишу о событиях, которые на мой взгляд могут быть интересными, или эти воспоминания греют мою душу, или наполняют меня стыдом. Как говорится, из песни слова не выкинешь – что было, то было.

Это событие произошло в период моего проживания в деревне Турное, у бабушки Лизы. Не знаю, может быть, раньше это место называлась Дурное, но, по-моему, обычная деревня в две улицы, а самая главная достопримечательность – это озеро, огромное как море – с трудом видно деревеньку на противоположном берегу. У озера были построены частные бани, в том числе баня, принадлежавшая бабе Лизе и тете Вере, ее дочери.

Раз в неделю бабушка протапливала камин, в который был вмурован большой котел – таким образом нагревалась вода. Баня отапливалась по-черному – это когда дым идет в помещение парилки и выходит через открытую дверь и маленькое оконце. Когда прогорали дрова и выветривался дым, можно было мыться. Так как я считался ребенком, мне позволялось мыться с женщинами. Мне очень не нравился этот вариант, так как раз в неделю приходилось наблюдать полный стриптиз бабушки Лизы и тети Веры. Тете было 28 лет, еще не совсем старая женщина, и на нее было приятно посмотреть. Бабе Лизе было около 60 лет и у нее все висело: сморщенные груди, как два пустых мешочка, живот, как пустой рюкзак, но самое неприятное – серый треугольник волос внизу живота. Но все эти неприятные моменты забывались, когда я чистый, с хрустящей кожей выходил на улицу. Дома я отпивался холодным домашним квасом, а бабушка с тетей пили горячий чай из самовара с сахаром вприкуску. Сахар надо было колоть специальными щипчиками, так как он был твердый, как камень. Я понял, что все старушки любят пить горячий чай. Наступал теплый летний вечер. Темнело поздно, но в конце концов приходилось зажигать керосиновую лампу, которая висела над столом. Электричества в деревне не было, радио было проводное. В углу на стенке висела черная большая тарелка, иногда передавали новости, объявления и русские народные песни. Телефон был только в сельсовете. Четверть бревенчатой избы, которая называлась пятистенкой, занимала русская печь. Летом ее не топили, но зимой было счастьем после мороза и снега забраться на ее теплый бок, развалиться на старых овчинных тулупах и вдыхать запах лука, вязанки которого были подвешены к потолку.

Но сейчас было лето, август. После чаепития бабушка пошла в хлев проверить, как там корова, овцы и куры. Назавтра планировалось зарубить старого петуха, так как уже подрос молодой петушок и они конфликтовали друг с другом. От старости петух выжил из ума, начинал кричать в три часа ночи и потом каждый час. Обычно живность в деревне губили мужчины, но за отсутствием оного бабушка возложила эту функцию на меня. Я ни разу до этого крупнее комара никого не убивал и был очень горд, что эту престижную работу доверили мне. Утром сообща отловили петуха, бабушка дала мне топор и проинструктировала, как правильно выполнить экзекуцию, а сама ушла по хозяйственным делам. Тетя пошла в огород подкопать молодой картошки: планировалось приготовить наваристый суп из выбранной жертвы. Я положил петуха на деревянную колоду и точным взмахом топора, как и учила баба Лиза, отрубил несчастному голову. До этого я помогал бабушке заготавливать дрова для летней печки, это был хворост, во всяком случае опыт работы с топором у меня был.

Я планировал отнести тело казненного на летнюю кухню и отчитаться перед бабушкой и тетей о доблестно выполненной работе. Но, к моему ужасу, петух, лишившись головы, шустро побежал сам, а из шеи пульсирующей струей хлестала кровь. Он бегал по двору так быстро, как не бегал при жизни. Я стал кричать как оглашенный: ”Держите его!”, а сам, с топором в руке, стал бегать за петухом. Из хлева выбежала баба Лиза, отняла у меня топор, осмотрела меня со всех сторон и, убедившись, что я не пострадал, пошла ловить петуха, который уже не бежал как стайер, а шёл короткими шажками, заваливаясь на левый бок. Потом этот куриный зомби упал и окончательно затих.

Бабушка сварила великолепный куриный суп с лапшой, вернее петушиный. В обед тетя Вера и баба Лиза с аппетитом хлебали свежее варево, а я под предлогом отсутствия аппетита и плохого самочувствия отказался есть. Это было мое первое и последнее убийство живого существа. И я поклялся себе, что как только вырасту, стану врачом, буду спасать людей. Я стал хирургом.

Глава 2. Показалось

Каждое лето я проводил в деревне. Мне нравилась свободная жизнь. Бабушке было не до меня, она много работала в колхозе, и я фактически был предоставлен сам себе – ходил на речку и в лес по ягоды и грибы. Однажды, возвращаясь домой после очередной вылазки в окрестностях деревни, я увидел пасущуюся одинокую лошадь и решил покататься на ней. Седла на ней не было, а передние ноги были спутаны веревкой. Я вскарабкался на лошадь и, как заправский жокей, ударил голыми пятками по ее бокам. Лошадь хотела побежать, но проклятая веревка не дала ей это сделать. Она пару раз скакнула, но потом, видимо, решила избавиться от назойливого седока и стала на дыбы. Уздечки на лошадке не было – я держался за гриву и, естественно, свалился. Чудо, что лошадь не наступила на меня. Упал очень неудачно, на правый локоть, и вначале не почувствовал боли. Сколько я там пролежал, не знаю, но мне показалось, что я сразу встал и пошел. И вот тут я почувствовал БОЛЬ! Моя рука была неестественно вывернута в локте, и я, держа ее как младенца, потащился домой. Никогда в жизни я так не ревел! Дальше было все смутно и как будто не со мной – помню, как меня везли на телеге до ближайшего фельдшерского пункта. Там мне сделали хороший укол, наложили повязку и уже на автомобиле отвезли в больницу. Все каникулы я пролежал в Великолукской областной больнице. Был сложный перелом, дважды оперировали, был длительный реабилитационный период. Но самое интересное произошло потом, когда я, уже будучи взрослым, приехал в родную деревню и, повинуясь ностальгическому порыву, решил съездить в Великие Луки и посетить ту больницу, где я так долго лечился. В принципе, мало что изменилось, разве что белые акации, что окружали старинные здания больницы стали выше, и исчез фигурный чугунный забор. И тут около двухэтажного здания приемного покоя я увидел мальчишку в серых поношенных шароварах и в тюбетейке на голове. Мальчишка нянчил на привязи правую руку, он сидел на скамейке около входа в приемное отделение, рядом стоял старый медицинский уазик с красным крестом на борту. И тут я с ужасом узнал себя. Мальчик посмотрел на меня, открыл рот, хотел что-то спросить, но тут его позвали внутрь. Через минуту я зашел в приемное отделение и спросил санитарку, куда направили мальчишку, который только что вошёл. Санитарка ответила, что никто сюда не входил и вообще приемное отделение в новом здании, а здесь сейчас морг.

Глава 3 Портрет

Насколько я себя помню, с самого детства я жил у кого-то из родственников. На сей раз судьба занесла меня на Крайний Север. Я не помню, как назывался поселок, где я жил у двоюродной бабки, помню, что в школу надо было ездить на автобусе или попутной машине в Нижнюю Омру. Это посёлок в Коми ССР, сейчас это Республика Коми. Я ходил в первый класс. Это был 1956 год. Три года назад умер Сталин. Его портрет, вырезанный из старой газеты, висел над бабушкиной кроватью. У нас была одна комната в коммунальной квартире, это был одноэтажный дом барачного типа, где жили еще 2 семьи. Сразу за домом начиналась тайга: огромные ели нависали над ветхим деревянным строением. Летом и осенью лес нас кормил: мы собирали в огромном количестве клюкву, бруснику и грузди. Я помню эти бочки с замороженными солеными грибами, с брусникой. Они стояли в холодном чулане и зимой бабушка отковыривала замороженные соленые грузди, потом мы их ели с горячей отварной картошкой. Из брусники и клюквы Фрося, так звали бабушку, готовила кисель. Я помню, как она для утепления поддевала под юбку модифицированную фуфайку и от этого попа у нее казалась очень большой. Еще она умела готовить овсяной кисель, для этого заквашивала овсяную муку и потом варила кисель. С тех пор я ни разу не ел это изысканное лакомство. Кисель надо было есть с постным маслом, и он был не сладкий, а кисло-соленый.

Бабушка Фрося была очень простая и спокойная женщина. До случая с портретом я не помню, чтобы она хоть раз вспылила, или ругала меня. Впрочем, я был очень дисциплинированным мальчиком и не давал повода для крутых разборок. Ну так вот, я не помню, что толкнуло меня на этот поступок – видимо, краем уха я слышал о культе личности и для себя решил, что бабушке не стоит хранить на стене портрет этого нехорошего человека. Выбросить портрет в печку-буржуйку, с помощью которой мы отапливались и на которой бабушка готовила нам немудреную еду, я не решился. Недолго думая, я выколол на портрете глаза, наивно полагая, что бабушка сама выбросит испорченный портрет И.В.Сталина.

Через некоторое время Фрося вернулась из бани. Ванны и душа в нашем бараке не было и все ходили в общественную баню, это был женский день. Поселок был очень маленький – несколько домов посреди тайги, и баня была маленькая, поэтому мужчины ходили мыться по четным дням, а женщины по нечетным. Обычно после бани бабушка пила много чая, заваренного листьями дикой малины, зверобоя и еще каких-то трав. Она наполнила свою простую алюминиевую кружку отваром и хотела сесть за стол, чтобы с удовольствием почаевничать с баранками и дешевой карамелью. Эти конфеты я называл голыми, ведь они были без оберток и от старости слипались в сладкий комок. Я очень любил их – ни были мягкими, карамель от старости превращалась в тянучку, и, смешанная с фруктовой начинкой, была безумно вкусной. С тех пор я ни разу не ел таких конфет.

И тут бабушка взглянула на стену, где висел портрет вождя-и лицо ее из румяного и сияющего после бани стало белым, как стена, на которой висел испорченный портрет. Кружка с чаем с грохотом упала на пол, а бабушка осела на табуретку. Руки и губы у нее задрожали, цвет лица поменялся на синий. Я испугался, что баба Фрося сейчас умрет, и хотел бежать к соседке за помощью, но бабушка шустро перехватила меня, заперла дверь на крючок, сняла старый кожаный ремень, которым она подпоясывала фуфайку, и отхлестала меня по девственным ягодицам. После первых ударов я пожалел, что у меня нет такой модифицированной фуфайки, которая защищала бабушкины ягодицы. Портрет Фрося после экзекуции бросила в буржуйку и велела никому не рассказывать о случившемся. С тех пор у нас дома никогда больше не вывешивались портреты государственных руководителей.

Глава 4. Недетские игры

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. Я был к этому готов.

Итак, после истории с наследством, которую я расскажу позднее, я начал работать в поликлинике Ессентуков в должности онколога. Я был хорошим специалистом, это ценили и пациенты, и, самое главное, руководство.

С переходом в новое здание поликлиники я получил кабинет, состоящий из трех смежных помещений, оборудованный самой современной по тому времени аппаратурой и инструментами. Я получил возможность проводить мелкие амбулаторные операции. Но мне надо было содержать семью, я был к тому времени уже отцом четырех детей. Денег катастрофически не хватало, и мне пришлось брать дежурства по экстренной хирургии. Позже, с внедрением платных услуг в поликлинике на официальной основе, я стал проводить типовые косметические операции. Приходилось, естественно, делиться с кассой, администрацией в лице завотделением, но денег хватало всем.

Мы давно уже переехали в Пятигорск и жили теперь отдельно от тещи и тестя в семейном общежитии. На работе у супруги мы состояли в льготном списке на получение квартиры как многодетная семья. Тогда квартиры еще выдавало государство, но можно было годами стоять в очередях, дети вырастали, родители умирали, а квартиры получали перспективные футболисты да артисты и вообще нужные люди. Подобная ситуация возникла и у нас. До нас дошли сведения, что в городе сдается новый дом и на институт жены выделена четырехкомнатная квартира. Но оказалось, что ее отдают семье, у которой было двое детей и они в очереди были за нами. Нам было известно почему – близким родственником у них числился завотделом института, очень уважаемый и нужный специалист. Но история с наследством, которая впереди, научила меня бороться и сопротивляться сложным жизненным ситуациям – то, что нас не убивает, делает нас крепче. Это были годы, когда партия руководила всем и вся, и у меня появилась мысль провести открытую политическую голодовку на рабочем месте. Я сидел на приеме с взбледнувшим лицом, день и два, пока завотделением не обратила внимание на мое состояние. Я официально заявил, что провожу голодовку и объяснил причину. И тут колесо завертелось: прибежал главный врач поликлиники, парторг. Они тут же составили ходатайство в партийный комитет Ессентуков, оттуда направили запрос в Пятигорский партийный городской комитет. Смысл запроса был таков: Как, каким образом врач-онколог, хирург, член КПСС проводит политическую акцию голодовки вследствие чудовищной несправедливости по распределению квартир?! На следующий день я, ко всему прочему, дежурил в больнице по экстренной хирургии. Завотделением хирургии был поставлен в известность о моей акции, но предупредил, чтобы мое состояние не отразилось на лечении больных, предлагал тихонько поесть, но я стойко держался, хотя к тому времени еле ноги таскал. К вечеру стало известно, что я победил. Система партийного контроля сработала, и нам волевым приказом была выделена четырехкомнатная квартира в новом доме, притом можно было выбирать из трех вариантов. Ужин в больнице давно закончился, остатки еды с кухни поварихи унесли домой, но случайно осталось полбуханки серого хлеба, который я умял за мгновение. И жить стало лучше, жить стало веселее. Анализируя сейчас ситуацию с моей политической голодовкой, я понял, что заскочил в последний вагон уходящего эшелона партии и распадающегося Советского Союза. Через год большинство активных коммунистов избавлялись от партийных билетов в связи с распадом Партии. Распад СССР стал результатом событий августа-декабря 1991 года. После августовского путча деятельность КПСС в стране была приостановлена. А 8 декабря 1991 года Советский Союз прекратил свое существование. Но моя семья благодаря руководящему влиянию партии получила квартиру. Слава КПСС!

Глава 5. Полеты во сне и наяву

8 мая 2021 г умер бывший член Политбюро Егор Кузьмич Лигачев. В 1985–1988 гг. он в качестве секретаря ЦК КПСС отвечал за вопросы идеологии. Фактически он был вторым лицом в партии после генсека Михаила Горбачева. В этот же период был одним из инициаторов и руководителей антиалкогольной кампании в СССР. Но мой рассказ не о нём.

В 1988 году меня отправили на курсы повышения квалификации в Ленинградский ГИДУВ -Государственный институт для усовершенствования врачей. Моя основная специальность – врач онколог. Поселили нас в новом общежитии на ул. Профсоюзной – огромное здание в 5 этажей из красного кирпича. Там была почта, переговорный пункт и видеозал. Жили мы в трёхкомнатной квартире по два человека в комнате, и была кухня, оборудованная всем необходимым, естественно душ и туалет – по тем временам шикарные условия. Мы покупали огромного венгерского гуся и запекали его в духовке. Голодные времена еще не настали, продукты были, но купить алкоголь становилось все труднее. Поэтому я и начал мое повествование с Лигачева Е. К. Может быть он, как и его соратники искренне верили, что русского человека можно по приказу сверху сделать трезвенником. Но товарищи не понимали и героически сражались в огромных очередях за бутылку любого алкогольного напитка с такими же жаждущими. Дело доходило до смертоубийства. За пивом тоже были очереди в несколько сот метров. Если вы помните, был один сорт пива – «Жигулевское разливное», разбавленное водой. Ну как бы то ни было, к гусю у нас было или пиво, или кислое вино из дружественных соцстран.

С промтоварами было проще – нам в институте выдали сертификаты, по которым мы могли покупать одежду, обувь и прочие дефицитные товары в магазинах Ленинграда. Осмелюсь напомнить, что иногородним товары повышенного спроса не выдавались, нужен был паспорт с пропиской или сертификат, в котором отмечено, что товарищ находится в командировке. Отоваривались мы чаще всего в Гостином дворе. Помню, искал себе костюм, и тут перед мной вывезли вешалку с прекрасными финскими вельветовыми костюмами Я, естественно, отхватил себе, даже моего размера, успел, через минуту вешалка была пуста-на полу валялись оторванные этикетки и какая-то прилично одетая женщина. Таким образом я обеспечил всю семью, ведь у нас в Пятигорске импортных товаров не было. До конца курсов оставалась еще неделя, мы осмотрели все достопримечательности и музеи города-героя и, как полагается, посетили Петродворец, Павловск, Екатерининский дворец. И тут я заскучал, захотелось домой хоть на минутку заскочить.

Однажды вечером, было еще не поздно, я вроде задремал. Потом я как бы вышел из своего тела и в той же позе как лежал поднялся к потолку, вылетел через окно и с нарастающим ускорением полетел над вечерним Ленинградом, потом дальше и выше. Я чувствовал на коже эту огромную скорость и шум в ушах. Потом приземлился, или точнее, прибалконился на балкон кухни нашей квартиры. На кухне горел свет и моя жена, что-то готовила. Тут она вздрогнула, обернулась и уронила на пол тарелку. То ли от шума то ли от чего-то другого я вновь полетел, но уже в обратном направлении, влетел в окно своей комнаты общежития, точно опустился в лежащее на кровати тело и проснулся. Тогда я не придал значение этому сну – я довольно часто летаю во сне. Но, когда после курсов я вернулся домой, после раздачи подарков и радости всей семьи от воссоединения, жена рассказала мне про странный случай, что случился с ней вечером на кухне такого-то числа: она тогда почувствовала, что на балконе кто то есть, испугалась, но не очень, так как мы жили на шестом этаже и никто посторонний не мог забраться на него. Этот событие совпало по времени и дате с моим странным сном, где я снова летал.

Глава 6. Наследство

В Пятигорском онкологическом диспансере я был самым молодым специалистом.

После окончания Иркутского медицинского института в 1972 году я был распределен в Иркутский областной онкологический диспансер. Это было престижное распределение, так как Иркутская область очень большая, и молодого хирурга могли распределить в районную больницу в тьмутаракань. Естественно, после годовой интернатуры по хирургии в Шелеховской городской больнице я мог самостоятельно оперировать только простые случаи аппендицита и грыжи. В районной больнице я бы варился в собственном соку и ничему бы не научился, ну правда, жизнь заставила бы расширить список операций, но на это ушли бы годы и самое главное, страдали бы пациенты от неумехи-хирурга.

По счастливой случайности меня женили на пятом курсе на молодом преподавателе политехнического института. Она была коренной иркутянкой, поэтому меня оставили в городе. Я не помню сейчас, почему я пошел в онкологию, но мне казалось это интересным и перспективным направлением медицины. Тем более областной онкодиспансер обслуживал БАМ и был оснащен самым современным по тому времени оборудованием. Это была стройка века, на нее не жалели средств, и все медицинские учреждения, которые обслуживали ее, снабжались в первую очередь и самым лучшим. В лучевом отделении функционировал РОКУС-ротационно-конвергентные компьютеризированные комплексы – лучевые установки, которые были только в центральных клиниках Москвы и Ленинграда. В диагностическом отделении использовали японские фиброгастроскопы, широко использовался цитологический метод исследования, в химиотерапевтическом отделении в достаточном количестве были самые современные по тем временам химиопрепараты, в основном, импортные. Я не говорю уже о специалистах высочайшего класса. Кроме лучевого и химиотерапевтического отделений, о которых я упомянул выше, были отделения прокто-абдоминальное, торакальное и отделение головы и шеи, в которых выполнялись все виды сложнейших операций почти всех локализаций рака. Я, как молодой специалист, поочередно работал во всех отделениях, сначала ассистировал, потом сам оперировал больных, выполняя типовые операции. Почему я так подробно описываю отделения и мою работу в них? Работа в этом центре очень много мне дала для развития как специалиста, и через три года обязательной отработки по распределению я превратился из молодого неопытного хирурга в онколога широкого профиля с уклоном в хирургию.

Моя теща, страдавшая сахарным диабетом, часто ездила в Ессентуки и Кисловодск на воды. По тем временам и по сравнению с Иркутском, там было сытно и тепло. Если в Иркутске надо было ловить время, когда привозили в магазин хлебную колбасу (это вид колбасы по форме хлеба, его, видимо, в этих же формах и выпекали), то на Кавказе продукты были в изобилии. Благодаря тому, что наша квартира располагалась этажом выше продуктового магазина, мы слышали, как гремели лотки – это значило: привезли что-то съестное, и каждый, кто был в это время дома, стремглав бежал вниз занять очередь, чтобы успеть получить вожделенный деликатес. Что это была за колбаса, я, сейчас ретроспективно анализируя, понимаю, что не каждая кошка стала бы есть этот шедевр мясной промышленности: там были и сиськи, и письки, и хрящики, и что-то еще. Но за неимением другого, мы ели и это. Ладно летом, но зимой в тридцатиградусный мороз было очень и очень некомфортно. И вот, после очередной поездки на Кавказские Минеральные Воды, теща в ультимативной форме отправила нас в этот благодатный край: «Езжайте, устраивайтесь, а мы подтянемся позже». У меня к тому времени закончился обязательный трехлетний срок отработки по распределению, и я, оставив заявление об увольнении, с женой уехал устраиваться на новое место. К тому времени у нас родилась старшая дочь, и теща предложила оставить ее у них, пока мы обустраиваемся на новом месте. О чем мы думали тогда, я не помню, но приехать в чужой город без родственников и знакомых, без жилья и работы, это надо быть такими отчаявшимися и безрассудными.

Надо было начинать все сначала. Моя супруга преподавала высшую математику в институте в Иркутске. В Пятигорске же ее взяли программистом во вновь созданный НИИ. Я устроился хирургом в центральную районную больницу Предгорного района. Так как Кавминводы были курортом всесоюзного значения, квартиру можно было снять прямо на вокзале. Потом, через полгода путем сложной комбинации двойного обмена, родители жены обменяли свою квартиру в Иркутске на квартиру в Ессентуках.

Я год проработал хирургом в Предгорной больнице, потом мне предложили полставки онколога. В должности районного онколога я проработал совсем недолго, и я помню тот день, когда ко мне на работу приехал главный врач Пятигорского онкодиспансера и предложил работу у себя. Видимо, информация, что в районе прозябает квалифицированный онколог, дошла до него и, таким образом, я получил работу по специальности.

В Пятигорском онкологическом диспансере я был самым молодым специалистом, тогда мне еще не было и тридцати лет.

ПОД (Пятигорский онкологический диспансер) обслуживал половину Ставропольского края и город Пятигорск, вторая же половина относилась к Краевому онкологическому диспансеру, расположенному в Ставрополе.

Наш диспансер ютился в неприспособленном двухэтажном здании. Говорят, раньше здесь был детский сад. На первом этаже была поликлиника диспансера, на втором – хирургическое отделение. Отдельно рядом было три одноэтажных здания: гинекологическое, лучевое и пансионат. Коллектив подобрался хороший, и, несмотря на тяжесть контингента больных, мы регулярно все дружно выезжали или просто выходили на природу, устраивали пикники, благо рядом была гора Машук с великолепными полянками. Видимо, причиной такой сплоченности был главный врач диспансера – молодой и энергичный человек без малого сорока лет. Первое время меня поставили на консультативный прием в поликлинике диспансера. Позже, учитывая мои склонности к хирургии, я стал поочередно работать то в хирургическом отделении, то в поликлинике. Прием в поликлинике был очень напряженным, мы не могли отказать больным, приехавшим из района за десятки километров. Иногда мне приходилось принимать до пятидесяти человек за смену. Я бы не смог консультировать столько сложных больных, если бы не четкая организация работы диспансера и, самое главное, опытные медицинские сестры. До сих пор с благодарностью вспоминаю одну из них – немку по национальности, благодаря которой я не тратил драгоценное время на бумажную писанину – даже направление на ВТЭК (врачебно-трудовая экспертная комиссия) она писала сама.

Однажды на прием пришла пожилая женщина около восьмидесяти лет. Старушкой ее нельзя было назвать, до пенсии она работала гидрогеологом в одноименном институте на Кавминводах, была эрудирована, в полном уме, но не в здравии: я диагностировал у нее рак левой молочной железы третьей стадии. Потом она пропала и появилась на приеме у меня через год. Выяснилось, что по семейным обстоятельствам она уезжала в Москву, ухаживала там за больным мужем. В Онкоцентре была произведена радикальная мастэктомия – удаление молочной железы, и вот снова вернулась в Пятигорск. У нее уже появился местный рецидив рака и метастазы в лимфоузлы в правой подмышечной области. На мой вопрос, почему не осталась долечиваться в онкоцентре, она ответила, что все понимает: ничто ей уже не поможет, и она хочет умереть на родине. Я предложил провести ей курс химиотерапевтического лечения, она отказалась. Единственно чего она боялась – это болей, и просила меня, если возникнет такая необходимость, вовремя назначить сильнодействующие средства. Я не стал вникать в подробности болезни ее мужа, но, видимо, он умер от рака и перед смертью сильно мучился. Позже на основании собственных наблюдений я сделал вывод, что больные боятся не столько самого рака, сколько болей, которые сопутствуют ему. Они боятся остаться один на один с этим демоном и мучиться до конца своей жизни. Особенно это было характерно для российской медицины, где борьба с наркоманией была важнее адекватного обезболивания умирающих больных. Мария Федоровна, так звали мою странную пациентку, периодически приходила ко мне на прием, я ей назначал какое-то общеукрепляющее и симптоматическое лечение. К больным, которые длительное время наблюдаются у врача, развивается эмпатия, они становятся вначале хорошими знакомыми, потом, со временем, ты относишься к ним, как к близким родственникам или хорошим друзьям. У моей пациентки никого не осталось, родственники умерли, подруги по институту тоже ушли в мир иной, где-то в Новочеркасске жила двоюродная племянница шестидесяти лет, которую никто никогда не видел, правда она появилась потом. Я навещал Марию Федоровну в ее однокомнатной квартире, когда она плохо себя чувствовала, и помогал ей чем мог, просто по-человечески, не как ее врач – покупал продукты и выполнял мелкие бытовые услуги: поменять сгоревшую лампочку, передвинуть мебель.

Между тем, обстановка в онкодиспансере изменилась в худшую сторону. Из Владивостока приехала пробивная бабенка, выжившая главного врача и занявшая его место. Эта маленькая блондинка сорока с хвостиком сумела рассорить всех врачей в диспансере, не стало общих посиделок и пикников на природе, появились любимчики и все остальные. Я не входил в ее близкий круг. Своей квалификацией и самостоятельным мышлением я приблизился к той черте, когда меня стали назначать исполняющим обязанности заведующим хирургического отделения диспансера на время отпуска Геннадия Николаевича Пака.

Я вступил в партию, и это давало мне возможность возглавлять отделение и претендовать на должность главного врача. Меня даже вызывали в горком партии для беседы на эту тему. Поэтому главврач, Светлана Борисовна Нестерчук, боялась, что я могу подвинуть ее с теплого места. Не секрет, что на Северном Кавказе было принято благодарить врачей, и чем выше должность врача, тем больше благодарность. Я не был святым и, если мне приносили коньяк или совали конверт в карман халата после операции, я недолго отпирался, но никогда не просил отблагодарить меня за мою работу. Но я знал, что существовала определенная такса и градация за операцию или лечение и размер благодарности зависел от должности врача. У многих эта практика вызовет непонимание и неприязнь, но прежде, чем осуждать нас, следует знать размер зарплаты врача – на нее невозможно существовать одному человеку, не говоря уже о содержании большой семьи. После развала Советского Союза зарплата врача составляла 20 долларов в месяц, большая часть врачей ушла в мелкий бизнес, это были, в основном, терапевты. Хирурги еще как-то держались, в основном, за счет добровольных пожертвований пациентов. Терапевты пополнили ряды челночников, людей, которые с огромными сиротскими сумками сновали, как челноки в ткацком станке, в Турцию, Грецию и обратно и становились продавцами на популярных на Кавминводах вещевых рынках «Руслан» и «Людмила».