Бёрк. Оборотни сторожевых крепостей бесплатное чтение

Ли Литвиненко
Берк. Оборотни сторожевых крепостей

Пролог

Широкие земли покоились на огромном плато, простиравшемся от Заветного моря до горного хребта, возвышавшегося на севере. Земли не были поделены на государства или страны, только реки межевали их на огромные ломти. Народы, поселившиеся здесь в незапамятные времена, жили в мире и согласии. Они с уважением относились к традициям и нравам друг друга. Гномы, эльфы, орки, люди, оборотни и другая мудреная живность, вместе строили города, вместе обрабатывали землю, вместе вели торговые дела.

И беда была у них общая — бесчисленное полчище горных гоблинов. Эти мерзкие кровожадные твари, населявшие Темные горы в несметном количестве, частенько совершали набеги на мирный люд. Жадные до чужого добра, они жгли и убивали, не зная пощады. Их опустошающие вылазки на приграничные земли, не давали жить спокойно и вселяли в мирян страх.

Чтоб защитится от этой напасти, воздвигли сторожевые замки. Они, как камни в драгоценном ожерелье, тянулись вдоль горного хребта. Оборотни, лучшие в военном деле, заселили их своими стаями. Тысячи воинов хранили безопасность этой земли.

Все рухнуло не так давно… Прошло, быть может, лет двести…

Впервые Красный мор расцвел на западе в замке, населенном стаей Поющего неба. Он располагался в самой высокой точке сторожевого кордона, отделявшего Широкие земли от территории гоблинов. Один за другим оборотни, не знавшие, что такое болезнь, свалились с кровавым кашлем, разрывавшим легкие. Тела двуликих за считанные часы покрылись пузырями, наполненными красной юшкой, а температура поднималась так, что на несчастных можно было греть воду. От поголовного вымирания их спасла регенерация. Не всех. Самки гибли чуть ли не через одну.

На одной крепости зараза не остановилась. Словно снежная лавина она двинулась дальше. Облачные копья, Грозовые тучи, Небесные туманы, Неприступные твердыни сдавались под натиском новой инфекции. А потом оборотни словно обезумели. Они бросили свои крепости и двинулись в долину, уничтожая по пути все человеческие поселения, сжигая их дома и поля, убивая скот. Те, кто недавно был зашитой, вдруг стал смертельным врагом.

Это была катастрофа. Никто не мог понять, что происходит. До дальних городов, населенных эльфами, доносились слухи один страшнее другого.

— Человечество столкнулось с войной и голодом, — сообщали караванщики. — Началась массовое бегство. Охваченные паникой люди собирают все, что могут увезти, и переправляются через Безымянную речку.

— Зачем? — вопрошали эльфийские главы. — Там лежат незаселенные, пустынные земли, по которым бродят лишь горные гоблины.

— Это потому, что там нет сторожевых замков, спасающих от их набегов. И там нет оборотней…

Собрали миротворческое войско и двинулись к темной гряде. В низине у переправы стало ясно, что с миром они опоздали. Берег, на сколько хватало глаз, был усеян обломками волчьей жестокости. Округу наполняли крики умирающих, мольбы о помощи и звон оружия.

— Остановитесь!

В пылу сражения нападавшие не заметил огромный отряд, подоспевший с юга. В нем были все: орки, тролли, гномы. Возглавляли его эльфы — как самые долго живущие и мудрые.

— Не лезьте не в свое дело, — огрызнулся наполовину перекинувшийся оборотень, бившийся на краю.

Вся одежды его была залита кровью. Она стекала даже с удлинившихся клыков, торчащих из его рта — убивая, волк рвал глотки своим врагам. Тут же забыв о непрошенных гостях, он резко повернулся и вогнал меч в грудь оказавшегося рядом человека. Поверженный закатил глаза и упал. Волк снова замахнулся.

— Довольно! — усиленный магией голос эльфа разнесся над противниками, оглушая и останавливая бой. — Хватит!

Теперь уже все увидели миротворческую армию и, повинуясь магическому приказу, замерли.

— Переговоры! — снова прокричал на весь берег эльф. — Я требую начать переговоры!

— Проваливай в бездну! — крикнул кто-то в ответ.

С пальцев эльфа сорвалась синяя молния и, пролетев между отшатнувшихся от нее воинов, ударила куда-то в гущу сраженья. Пламя охватило крупного оборотня, затянутого в медную кольчугу. Он закричал от боли и, упав, принялся кататься по земле.

— Убирайся туда, откуда пришел, остроухий!

— Не лезь не в свое дело!

Среди двуликих нашлись те, кого это показательное наказание не охладило.

С кончиков пальцев эльфа сорвались еще две молнии и поразили смельчаков. Остальные стояли и смотрели растерянно. Подождав пару минут, не найдется ли еще несогласный, эльф щелкнул пальцами. Огонь погас.

— Я сказал — довольно!

Обгорелые оборотни были живы, но стонали от боли. Их конечности сгорели до костей, кожа почернела и отваливалась кусками. От их тел шел смрадный дым. Воняло горелым мясом и шерстью.

— Кто ведет вас? — обратился эльф к двуликим.

Оборотень, поднявший меч в воздух, стоял у самой реки, в которой лежали разбитые перевернутые телеги.

— Назовись.

— Сначала сам назовись! — крикнул оборотень.

— Я Рэдариэл, сын Гарабета из Туманного леса.

— А я Дарион, сын Мануорта, альфа стаи Поющего неба. И я хочу знать, по какому праву ты вмешиваешься в правосудие, которое я вершу?

— Правосудие? Не слишком ли громкое слово, чтобы называть им убийство женщин и детей?

— Самое подходящее слово для истребления этого гнилого племени! — прокричал в ответ оборотень.

Разговор велся через поле боя, на котором лежали убитые, стонали раненые, плакали женщины и дети.

— Да в чем наша вина? — прокричала женщина, сидевшая на земле.

На ее коленях её лежала голова мертвого мужчины.

— За что?

— Они все сошли с ума! — раздавались голоса немного осмелевших людей.

— За предательство! За Красный мор! — закричал в ответ оборотень. Лицо его сделалось злобным, клыки снова выступили изо рта.

— В твоих словах, загадка для нас, — вступил в разговор гном со скорбным выражением лица и огромной булавой на плече. — Устроим же перемирие и поговорим.

— Не будет больше мира между оборотнями и людьми! — взъярился Дарион. — Однажды предавшие, должны умереть!

— Тогда назовем это передышкой, — устало сказал гном.

Он был мужем и воином, а не нянькой. Уговаривать оборотней, словно малых детей, ему было впервой. Но брошенные двуликим обвинения, были слишком серьезными. Это могло объяснить их нападение, но нужно было прояснить, что это за мор такой. Возможно, тогда удастся остановить эту бессмысленную резню.

— Твои воины отдохнут, а ты расскажешь нам всем свою историю. Если ты прав, никто не станет мешать тебе творить справедливость.

Люди в страхе начали переглядываться. В новом войске они уже увидели свое спасение, а теперь их снова могут уничтожить за неизвестный им грех.

— Согласен. Только ради правды. Я хочу, чтобы все узнали, как оно есть и не считали оборотней свихнувшимися дураками.

— Передышка! — прокричал Дарион и дал знак своим воинам.

Над полем боя разнесся рокот голосов. Люди отходили с радостью и облегчением, оборотни опускали оружие с неохотой. В них еще бурлила жажда крови, и желтые глаза, зажжённые боем, все еще пугали продольными зрачками. Нестройная вереница двуликих разделилась с человеческим войском и отхлынула к лесу. Туда же направились и приехавшие войны.

Главы кланов спешивались и собирались в отдельный круг. К ним подошел Дарион, сопровождаемый альфами других стай.

Люди отступили к воде. На мелководье скучились нагруженные повозки разных размеров. За ними, как за стеной, спрятались женщины, старики и дети. Сейчас они со страхом выглядывали из своего укрытия, не зная, чего ждать от наступившей тишины. Мужчины махали им, подавая знак бежать, пока другие народы решают их судьбу. Передышка — самое подходящее время, чтобы уйти как можно дальше отсюда.

Повозки одна за другой двинулись вброд на другой берег — в этом месте течение намыло толстый слой песка и камней, получилась переправа. Огромное число убитых и раненых окрасили воду в багровый цвет и казалось, что по широкому руслу текут потоки крови. Но тут было самое мелкое место в округе, где глубина доходила людям только до пояса. Колеса телег скрывались в волнах полностью, добро нагруженное сверху подтапливало. Но его хозяева остались целы.

Дарион смотрел на это поспешное бегство с мрачной решительностью. Не стоило даже сомневаться, что он продолжит преследование людей.

— Все собрались, — сказал гном, когда последний из предводителей стал в круг.

— Ты можешь говорить, — кивнул эльф Дариону.

— Мне не нужно твое разрешение, — огрызнулся альфа и, нетерпеливо переступив с ноги на ногу и бросив злой взгляд вслед беглецам, прокашлялся и продолжил: — Это люди принесли нам мор.

— Как ты это узнал? — спросил тролль, стоявший рядом с гномом. На его голове был полушлем с коротким наносником.

— Они сами признались. — Дарион прошел к сваленному дереву, бросил окровавленный меч в траву и сел рядом. — Люди привозили нам провиант. Мы знали их всех, были дружны, доверяли им. Когда пятеро прибывших разом свалились с кровавым кашлем, я сам пошел на них посмотреть. — Оборотень устало потер голову. — Перед смертью он решил покаяться… Людишки… Думал, наверное, что после этого его гнилая душонка не провалится в преисподнюю.

Оборотень говорил тихо, и собравшиеся обступили его плотным кольцом.

— Ведро алмазов — вот чего стоили наши шкуры для них! Они согласились принести к нам заразу за ведро алмазов! Но небесная кара настигла их, мир справедлив. Проклятая пыльца осела и на их плечах…

— Не мог бы ты говорить понятней? — спокойно попросил Рэдариэл. — А то мы продолжаем думать, что все вы просто свихнулись от горя и просто устроили бойню.

— Попонятней? Хорошо, расскажу во всех подробностях. Мы покупали у людей овощи, муку, мясо… Человеков оставляли ночевать в гостевом доме. Утром они не показались на завтрак. Мерижа, моя сестра, сходила к ним. Новость оказалась тревожной, все лежали вповалку и выплевывали свои легкие кровавой пеной. День, два… У нас нет лекарей, мы если и болеем, то любовной тягой. — Оборотень горько усмехнулся. — Когда трое из них умерли, я пошел посмотреть, что там да как. Нужно было отослать вести их семьям. И старший из них вдруг решил признаться… Может, лихорадка развязала его язык. «Нас наняли, чтобы принести вам проклятый цветок. От его пыльцы все ваши дочери умрут еще до рождения» — вот что шептали его потрескавшиеся губы.

— Ты поверил словам бредившего человека?

— Я их запомнил. А потом перхалка перекинулась и на нас. На всех в крепости! За один день! Больные лежали везде. Некому было даже принести свежей воды. Я сам не помню и половины того черного дня.

— Одного дня?

— Да, всего день, и меня отпустило — я альфа, самый сильный в стае. Правда, кашлял еще неделю, а шкура заживала еще дольше, но остальные поправлялись медленнее. Первая оборотница умерла к обеду второго дня… Я не мог в это поверить, ведь мы оборотни! А тут какая-то людская простуда. Но самки умирали и умирали… и моя Тариона… Моя пара… — Дарион закрыл глаза ладонями и заплакал.

Видеть, как могучий воин утирает слезы, было больно. Окружавшие его потупили взоры.

— Прими наши соболезнования…

— Оставь их себе, эльф, — вскинул голову волк. — Мое сердце хочет мести.

— Она не спасет тебя от боли.

— Она точно её притупит, — кровожадно оскалился альфа.

— Ты хочешь уничтожить целый народ лишь из-за пары фраз умиравшего человека? — вступился за людей гном. — Вдруг ему все это привиделось?

— А это мне тоже привиделось? — Дарион вытащил из кармана черный камешек и бросил коротышке. — Бери, теперь у меня этого добра полно.

— Что это? — Гном в недоумении повертел кусочек с неровными гранями и отдал эльфу.

— Цветок Каройдомуса, — сказали оборотень и эльф одновременно.

— Говорят, они растут на дне самого глубокого разлома, — стал задумчиво рассказывать Рэдариэл. — Темные горы полны секретов. Мир, никогда не видавший света, хранит в своей глубине множество тайн. Бездонные подземелья смертельно опасны, и только гоблины, дети тьмы, там в своей стихии. Все стены там увиты странными прожилками. Они черны, словно уголь, и тверды, как камень. Не каждый уразумеет, что блестящие линии, плетущиеся по стенам — живые. По легенде, раз в несколько лет цветок оживает и разрастается, бутоны-камешки раздуваются и выпускают в воздух пыльцу.

— Споры Красного мора, — кивнул Дарион. — Убивающие каждого, к кому прикоснутся.

— Но пыль гибнет на солнце, — возразил Рэдариэл. — Чтобы заразиться, нужно спуститься в самое жерло Темного хребта. А граница защищена эльфийской ворожбой, ни один гоблин не смог бы пронести через неё болезнь.

— Так было раньше. Гоблины наложили проклятье на красную пыль, а через границу горшок с Каройдомусом пронесли люди, а не гоблины. На них ваши охранки не сработали.

— Ты утверждаешь, что люди добровольно заразились мором, чтобы принести его вам?

— Я утверждаю, что они жадные дураки. Когда человечки тащили свой подарочек, крышка горшка сдвинулась, и проклятая пыль легла и на их плечи. Они не сразу заметили, а может, думали, что обойдется. Но даже когда поняли, что сами заболели, не одумались, а разбросали эти камни по всему моему замку. А дальше ветер сделал свое дело.

— Но никто, кроме людей и оборотней, не болеет.

— Проклятье легло на тех, кого оно коснулось в первую ночь. Теперь два наших вида словно помеченные мишени. Болезнь, встретившись с нашими расами снова, узнает нас и опять поразит.

— Откуда тебе это знать?

— Мне рассказал тот человечек, принесший Красный мор в мой дом.

Войны стояли вокруг альфы молча. Каждый обдумывал услышанное и старался прикинуть последствия.

Как гоблины узнали о губительной силе красной пыльцы, можно только догадываться. Но узнали. И чтобы раз и навсегда уничтожить преграду, отделявшую их от сытой жизни, наняли людей. Все знали, что, несмотря на запрет, некоторые человечки пробирались в горы. Жадность толкала их на это преступление. Пещерные монстры меняли добытые ими в горах драгоценные камни на оружие.

— Ты говорил о не рождённых дочерях… — спросил эльф. — Но ведь умерли взрослые оборотницы…

— Они все были беременными. В утробе каждой была девочка. Тело волчица могло защитить от болезни себя, но, когда пришлось одновременно бороться и за жизнь дочери, регенерация не справилась.

— Как ты узнал? — спросил гном, заранее догадываясь, каким будет ответ.

— Разрезал их, — оборотень закрыл лицо руками. — Я должен был убедиться… — простонал он. — Другие остались живы и благополучно рожают сыновей.

— Но все закончилось, — неуверенно произнес Рэдариэл. — Все остальные выздоровели.

— А те, что умерли?

— Крови, что вы уже пролили, достаточно для мести. И ты ведь помнишь, что люди сами наказали себя? У них регенерации нет, они вымирают целыми поселениями. — Рэдариэл посмотрел оборотню в глаза. — Нужно заключить с ними мир.

— Мир?! — оборотень вскочил. — Неужели ты… — он огляделся. — Неужели вы не поняли? С нами покончено!

Он вытащил из кармана еще несколько черных камешков, зловеще поблескивавших на солнце, и потряс их. В воздухе появилась и сразу рассеялась красная дымка.

— Это навсегда. Ничто не очистит воздух от Красного мора. Я знаю: некоторые стаи отправились к морю. Они надеются, что чистые ветра сохранят их самок от заразы. Но что бы мы ни делали сейчас, наш род обречен. У переболевшей будут рождаться только мертвые дочери. Всегда. Через сто лет или двести, но мы вымрем! У нас не рождаются полукровки.

— Надеюсь, ты ошибаешься. И даже если это правда, виновных уже нет в живых. Нужно остановить эту бессмысленную бойню.

— Для меня в ней смысла достаточно. Мы поклялись полностью уничтожить людское племя на Широких землях.

Эльф молчал и оценивающе смотрел на Дариона. У волка была своя правда, за которую он готов умереть, но смертей и так уже было слишком много на этом берегу.

— Ты сдержишь свою клятву, обещаю. И мы не будем препятствовать…

Стоявшие вокруг пораженно зашептались.

— …Но у меня есть одно условие.

— Я чую подвох, эльф.

— Дай им шанс. За этой рекой Широкие земли заканчиваются. Пусть те, кто хочет сохранить свою жизнь, уйдут.

— Хочешь, чтобы я стоял и просто смотрел? — Дарион зло оскалился.

— Мы назовем это: Разымающий договор. Люди за свое предательство будут изгнаны с нашей земли. — Рэдариэл старался говорить грубо, чтобы волку понравились условия сделки. — Пусть убираются за эту реку. Как она называется, Кутор? — обратился он к гному.

— Безымянная.

— Багровая. Это название теперь подходит ей больше. Пусть живут на том берегу. Правом берегу…

— Людожите, — подсказал гном названье он придумал только что.

— Людожит? А что, подходит. Берег Людожит для житья людей. Пусть убираются на него. А вы дадите им время уйти. Так будет справедливо. Месяц?

— Хорошо, — нехотя согласился оборотень. Он и сам устал от крови. Но клятва заставляла его поднимать меч снова и снова. — Но через месяц я начну убивать каждого человека, встреченного на Широких землях. И никто меня не остановит!

— Будь, по-твоему. Но тот берег будет для вас запретным, слышишь?

— Что, станешь его сторожить?

— Поставлю охранки по всему берегу и каждому оборотню, что сунется к человечкам, лично отрублю голову, — сказал эльф спокойно, но, сколько металла звенело в его словах. Никто ни на секунду не усомнился в сказанном.

Новый закон был написан там же, и через реку потекли нескончаемые вереницы телег. Люди были охваченные горем от того, что им пришлось оставить свои дома и земли, но собственная жизнь была дороже. Их встретили дикие земли, не знавшие плуга, по которым то и дело шныряли гоблины. Все пришлось начинать с чистого листа.

Оборотни разделились. Переболевшие стаи остались в крепостях и продолжали нести службу. Иногда они прочесывали поселения и, если находили людей, убивали их. Как и предупреждал Дарион, их переболевшие самки рожали мертвых дочерей, а союзы с другими видами, потомства не приносили. Оставшиеся на границе оборотни, вымерли первыми.

Двуликие, избежавшие первой волны мора, поспешно уехали. Они обосновались у заветного моря и построили себе новые дома. Но пыльца долетела и туда. Прекрасных оборотниц с каждым годом рождалось все меньше и меньше.

Наступил век Последних. Век, когда родились только самцы — завершающее поколение оборотней.

Между тем, раз в несколько лет происходили вспышки страшной болезни. Никто не знал, где и когда начнется новая эпидемия и сколько жизней она унесет на этот раз. Страшный замысел гоблинов удался. Грозные сторожевые крепости стояли покинутыми.

1. Проклятая

Зарево пожара, метавшееся в окне всю ночь, постепенно затухало. Соседний дом обрушился и почти догорел. Единственное, что давало теперь свет в просторной комнате, была лампадка, горевшая под образами богов. Темные дощечки с грубо нарисованными на них ликами, как положено, весели в южном углу. Мудрые лица задумчиво глядели на женщину, стоявшую перед ними на коленях, и молчали, не давая ответов на её вопросы.

— Что мне делать? — в который раз спрашивала несчастная. Обхватив голову руками, она, словно сомнамбула, раскачивалась вперед-назад. — За что?..

Женщина уже не плакала, только всхлипывала, вздрагивая всем телом. Возможно, она дрожала от холода, потому что печь в доме не топилась второй день. Зима подходила к концу, но мороз пробирался сквозь стены и уже совсем выстудил комнаты.

— За что? — шептала женщина серыми губами.

Прошедший год стал для них наказанием. Сухая холодная весна и необычайно палящее лето погубили почти весь урожай на полях. Трава не росла даже на заливном лугу. От жары у скотины пропало молоко, много молодняка погибло. Но люди терпели. Экономили, ужимались и верили. Осень дала передышку и скромный урожай с огородов. Народ облегченно выдохнул — еды хватит. Но зима грянула так, что лето показалось сказкой. Красный мор обрушился на крайние дворы и двинулся к середине поселка, забирая жизни у людей, чуть ли не через одного.

— Дайте ответ, — выдохнув облачко пара, богомолица запнулась, словно подавившись последним словом, и зашлась в приступе сильного кашля.

Женщина прикрыла рот ладонями, и между пальцами проступила кровь, вылетавшая из её легких вместе с мокротой. Приступ был долгим, казалось, что вместе с воздухом, несчастная выкашляет лёгкие.

— Мам, — позвала проснувшаяся в кухне девочка.

Тонкий детский голосок прозвучал неестественно громко в мертвой тишине комнат.

— Сейчас, — немного отдышавшись, ответила женщина, вытерла рот рукавом и медленно поднялась.

От слабости её шатало. Лицо несчастной, густо покрытое нарывами, было необычайно бледным и напоминало брюхо неживой рыбы.

— Мам, мне страшно, — ребенок говорил в темноте шепотом, словно боясь разбудить уснувших навсегда.

— Я уже иду.

Хватаясь за стулья и спотыкаясь о половицы, мать перешла в маленькую кухню. На ощупь нашла сидевшего в ворохе одеял ребенка.

— Почему я сплю здесь, а не в своей кровати? — шепотом спросила девочка.

— Твоя сестра сильно кашляла, и я боялась, что ты не сможешь уснуть.

Крепко прижав к себе дочку, женщина сдвинула платок на её голове и поцеловала в макушку.

— Ей лучше? — спросил ребенок, помедлив, словно зная ответ и страшась его.

— Келли больше нет с нами. — всхлипнула женщина и снова закашлялась.

Келли нет… Это так странно, когда говорят, что близкого человека нет, а он продолжает лежать на своей кровати, только больше не говорит с тобой и не шевелится. Но эта девочка уже понимала сказанные матерью слова. За последнюю неделю все вокруг только и делали что умирали. Даже в родном доме, жизнь уже в третий раз продемонстрировала их значение.

— Я так надеялась, что она тоже выздоровеет, как ты, — всхлипывала мать.

— Тетка Дина говорила, что никто не выживет, — прошептала дочь.

Она видела, как ополоумевшая старуха бегала между дворами в одном тонком платье, с всклокоченными волосами, вся охваченная огнем. Она была похожа на страшную ведьму из старых сказок.

— Вы все умрете! — орала она и стучала в запертые ворота. — Трусы, вас не спасут замки и запоры! Красный мор найдет вас везде!

Словно живой факел металась она по улице, и было видно, как покрывается волдырями её кожа.

— Она неправа. — Мать хотела добавить, что соседка сошла с ума, но кашель снова прервал её.

— Почему подожгли их дом? — спросила девочка.

Она слышала обрывки разговора родителей, запальчивые слова мамы и еле слышные ответы отца. Но тогда у неё был жар, и что происходило вокруг, она толком не понимала. После дома тетки Дины сгорели еще несколько. И каждая ночь была освещена чьим-то погребальным костром.

— Люди решили, что там все умерли. Так нужно, чтобы инфекция не расходилась дальше. Нужно сжечь все, что могло касаться больного человека. И их тела… Ничто не должно выйти на улицу.

— Поэтому наши двери заколотили?

— Мы заразные… То есть я. Ты уже нет.

— Мне можно выходить?!

Девочка радостно встрепенулась. Второй день она чувствовала себя хорошо, и сидеть все время в доме ей надоело. Если она не несет угрозу, можно пойти погулять с друзьями, как прежде.

— Тебя не выпустят.

— Но ведь ты говоришь, что я не заразная!

— Послушай меня, милая, — женщина заговорила со своей пятилетней дочкой как со взрослым человеком, — мир жесток. Никто не станет рисковать собой и своей семьей ради одной маленькой девочки, ведь люди по сути своей темные и трусливые существа. А еще эгоистичные. Они спалят нас сразу, как только перестанет гореть лампадка. Желающих проверить, есть тут кто живой или нет, не найдется.

— Они знали, что тетка Дина живая?! — вдруг с ужасом поняла девочка.

Соседку стало жалко. Это была добрая и приветливая старушка, часто угощавшая её пирогами. Сначала она потеряла всю семью, а потом, спасаясь, выбиралась из горящего дома, подожженного соседями. Громко, проклиная весь человеческий род, она умерла посреди улицы, как бездомная собака.

— Им было все равно, — потерянным голосом ответила мать. — И до проклятых тоже никому нет дела.

— Проклятых?

— Тех, кто выжил, называют проклятыми.

— Так от мора не все умирают?

— Не все. Редко, но выздоравливают. Девочки или молодые девушки. Они остаются бесплодными и изуродованными, но живут. Узнать их можно по ярким приметам: тела проклятых покрыты рубцами, оставшимися после нарывов.

— Но я никогда не встречала таких.

— Есть закон, по которому проклятым запрещено жить среди здоровых людей. Их всегда отсылают.

Женщина говорила сбивчиво и тихо, словно повторяла заученный текст. От её злого голоса дочке стало страшно, она поежилась, ближе прижимаясь к материнскому боку.

— Но куда? И зачем?

— Подальше с глаз долой. Чтоб не напоминали про постоянную угрозу. Люди считают проклятых заразными. Как бы ни доказывали лекари обратное, страх перед калеками не проходит. И закон не отменяют.

— Что еще за закон такой?

Девочка не очень понимала, что говорила мать, но слушала внимательно, словно это была очередная сказка. Очень страшная сказка, в которой главная роль отведена ей.

— По закону, проклятых отвозят в специальные обители. Там они должны в молитвах и труде прожить остаток своих дней. Теперь ты одна из них.

— Проклятая?

— Я надеялась, что Келли тоже выживет, и вы пойдете вместе…

Женщина снова закашлялась, и её хрипы смешались с всхлипыванием.

— Мама, мама!

— Я не знаю, что делать дальше… Будь на дворе лето, тебя бы отвезли в обитель, но сейчас… все дороги замело… Нас сожгут… А я слишком слаба…

Она упала на одеяло и горько заплакала. Дочка гладила её по волосам и, пытаясь успокоить, приговаривала:

— Моя мама самая умная, моя мама самая сильная…

Ребенок не знал, что еще говорить. Из-за материного бессилия ей становилось страшно. Они остались единственными живыми в этом доме, и ей не к кому было обратиться за помощью. Вся остальная семья её перестала существовать, хоть тела родных и лежали в соседней комнате, накрытые с головой простынями.

— Правильно, — встрепенулась мать. — Правильно. Я сильная, я смогу.

Она встала с сундука, на котором спала этой ночью девочка, и, пошарив в темноте, зажгла свечку. Женщину пошатывало, словно пьяную, все движения давались ей с трудом — так вымотала её лихорадка. Казалось, она вот-вот упадет и больше не поднимется. На толстый свитер женщина надела куртку, на голову повязала платок. Потом поправила одежду на дочери. Из-за холода та спала одетая — в сапогах и заячьей шубейке.

Лицо ребенка было не таким бледным, как у матери — легкий румянец вернулся на её щечки, доказывая, что болезнь действительно отступила. Струпья от нарывов подсохли и покрылись темной корочкой. Через неделю они отпадут, и на коже останутся красные кратеры шрамов.

— В обиталище проклятых я отведу тебя сама, — заявила мать и потянула ребенка в сенцы.

— Как мы пойдем? — растеряно спросила девочка. Она понимала, что каждый шаг дается матери с трудом. — Ты ведь болеешь

— Больше некому… Я справлюсь. — Уверенности в голосе матери было мало, но зато полно решительности.

— Но двери и окна закрыты, как мы выберемся? — забеспокоилась девочка.

Оконные проемы с улицы накрест забили досками, а двери просто заколотили гвоздями. Никто не должен был покинуть дом до самой смерти. Их лишили возможности выйти даже за дровами и водой. Деревянная ловушка должна была стать надежной преградой для болезни.

— Мы убежим через чердак.

В сенях стояла старая отполированная годами лестница, над ней люк в потолке. Мать поднималась долго, отдыхая на каждой ступеньке. Следом проворно, словно ласка, забиралась девочка. Под крышей пахло сушеными фруктами и травами, висящими пучками на балках. С перекладин свисали гирлянды лука, сплетенного в косы. В холодной темноте играл сквозняк, раскачивал паутину в углах и шуршал луковой шелухой. Вдоль стены пробежала потревоженная мышь. Сюда поднимались нечасто, и место казалось заброшенным.

— Через окно, — подтолкнула мать девочку к слуховом окошку с одной затянутой слюдой створкой.

Оно было небольшим, но достаточное для того, чтобы мог пролезть взрослый человек.

— Там высоко! — испугалась девочка, глянув вниз.

Серая предрассветная марь размыла контуры предметов, и казалось, что земли внизу совсем нет.

— Не бойся. С той стороны намело большие сугробы, и мы упадем как на перину. — Женщина первая переступила раму и стала ногами на тонкий карниз. Доска протестующе заскрипела, напоминая, что установлена здесь не для этого. — Давай руку.

Девочка доверчиво схватилась за рукав материнской куртки и когда женщина разжала подоконник, выпала из окна вслед за ней. Под эту сторону и, правда, навьюжило целый стог сенега. Упав на покрытый тонкой корочкой скат, они провалились.

— А-а-а. — успела пискнуть девочка, но мать тут же зажала ей рот.

— Тише, нас могут услышать.

— Они погонятся за нами?

— Не знаю… Нет… Но лучше идти тихо.

Подняв дочь, женщина отряхнула её от снега и тяжело ступая по сугробу, выбралась на утоптанную дорогу, ведущую между дворов. Только сейчас она вспомнила, что не взяла с собой даже остатки черствого хлеба, чтобы подкрепиться в пути.

В деревне еще спали, и беглянок никто не остановил. Выходя за околицу, беглянки встретили солнце, поднимавшееся над белым полем.

— У нас все получится, — шептала женщина. — Только нужно все время идти в сторону болот, туда, где видно горы.

— Мы идем к проклятым?

— Да.

— Когда найдем их, то останемся с ними жить?

Девочка воспринимала их с матерью побег как интересное приключение. Весь смысл происходящего не доходил до детского сознания.

— Ты будешь с ними жить.

— А ты? Где будешь ты?

2. Сфенос

Сфенос шел так быстро, как позволяло раненое колено и зыбучая поверхность болота, но слишком медленно, чтобы убежать от своих страхов. Он часто оглядывался назад и постоянно водил своими острыми изодранными ушами, прислушиваясь к завыванию ветра.

С момента побега прошло уже много дней, но орк все еще опасался погони. Болотная пустошь, по которой наискосок тянулся его след, была безжизненной и неприветливой, со всех сторон открытой для ветров. По форме она напоминала припорошенную снегом тарелку, огромную и плоскую, северным краем переходившую в Темные горы. Одинокий странник был виден на ней издалека, и если гоблины решат выследить беглеца, то сделать это будет очень просто.

Болотная грязь даже на морозе не замерзала, а только покрывалась тонкой ледяной коркой. Орк наступал на неё и проваливался по самую щиколотку, тут же крепко увязая в густой трясине. Она неохотно отпускала своего пленника, раздраженно и мерзко чавкая. А на ее снежно-белом покрывале оставался грязный овал с проваленными внутрь краями. Это сильно замедляло Сфеноса. Порой ему казалось, что он топчется на месте и даже бледное, почти белое, зимнее солнце обгоняет его, быстро скатываясь за горизонт.

— К ночи нужно дойти до леса и найти ночлег, — повторил себе в который раз орк. — Если засну в грязи, то замерзну насмерть.

Сырая поверхность сразу намочит и охладит его тело, а постелить что-нибудь под себя ему было нечего. Из вещей на орке была только шкура оленя, намотанная на плечи, да кусок тряпки, заменявшей ему штаны. Даже развести костер он не мог. Сфен тяжко вздохнул, выпуская из широких ноздрей струйки пара, и, собрав остатки сил, ступил на больную ногу. В колене что-то неприятно затрещало, и конечность прошило острой болью, напоминая, что вывернутый в сражении мосол до конца так и не зажил. Скрипнув от боли клыками, торчащими из нижней челюсти вверх, Сфенос упрямо сжал губы и, утерев пот, выступивший на лбу, продолжил путь. К боли ему было не привыкать, семь лет рабства научили его стойко переносить невзгоды и похуже. Плохо будет, если его поймают и вернут обратно.

От этой мысли орк поежился и нервно, со страхом, оглянулся. Ветер, дувший в спину, словно только этого и ждал. Он зло сыпанул целую пригоршню мелких льдинок в глаза беглецу, от чего они заслезились, и все вокруг стало размытым, словно в тумане. В скрипе тонких деревьев, то тут, то там росших на болоте, ему снова почудились голоса преследователей, а в тенях стволов и ветвей мерещились фигуры горных гоблинов. Орка накрыл приступ паники. Тело словно завопило, требуя скорее бежать, ползти, прятаться… Огромным усилием воли Сфен заставил себя оставаться на месте.

— Все ложь, — повторял он себе. — Память опять играет со мной. Я свободен! — Он потер глаза, густо окруженные глубокими морщинами, и зрение вернуло прежнюю четкость. — Ну вот же, посмотри, — говорил Сфенос себе, — только пустота вокруг и эти несчастные деревья. Чего было пугаться?

Убеждая себя, он вертелся на месте, прикрывая глаза ладонью. Вокруг все так же белело болото. Никто не двигался по нему, кроме теней, отбрасываемых скрюченными ветками. Только они, словно оживленные поземкой, тянули к орку свои серые пальцы, напоминавшие щупальца морских чудовищ. Но догоняли и касались Сфеноса только ручейки ледяного песка, перетекавшие между замерзшими кочками.

— Как ребенок, — стыдил себя орк, когда-то не знавший, что такое страх, — или трусливая, старая женщина. Женщина, вот кто ты теперь, Сфен.

Страх понемногу отступал, давая дышать полной грудью, но тощее тело было напряжено, словно струна, и орк продолжал чутко прислушиваться к каждому звуку.

Напев болота был скучно-монотонным: завывание ветра, хруст веток, скрип снежной крошки о лед. Ви-и-у-у, шелк, шорх, ви-т-и-у-у. Раз за разом мотив повторялся, успокаивая уставшего орка. Эти звуки как колыбельная, убаюкивали Сфеноса, навевали дремоту. Когда он уже был готов продолжить путь, в эту тихую однообразную мелодию чуть слышно вклинилось почти неслышное «мяу». Правое ухо орка, лишенное кончика, дернулось. Глубоко посаженные глаза сосредоточенно заметались по белому полю в поисках источника. Звук был такой слабый, что сначала Сфен решил: показалось. Но нет, звук повторился, и снова, и снова. Когда орк повернул голову на восток, звук можно было различить более отчетливо. Звук, напоминавший мяуканье котенка, повторялся, складываясь в мелодию.

— Живое… — прошептал взволнованно орк.

Страх был забыт, зато проснулся интерес. Такие звуки точно не могли издавать гоблины — единственные существа, которых Сфенос боялся. Их глотки могли только рвано рыкать. Нет, это не гоблин. Это было что-то другое — маленькое и, возможно, съедобное…

За все дорогу орк ел только раз, когда случайно наткнулся у предгорья на останки оленя — видно, бедняга свалился с крутого уступа и свернул себе шею. Где несчастье у одного, там удача для другого. Сперва Сфенос содрал с животного шкуру, которая теперь и заменяла ему плащ, а потом добрался до мяса и съел его сырым, на ходу, даже не останавливаясь на привал. Оленина закончилась пару дней назад, и орк тщетно выискивал по дороге что-нибудь съедобное.

Сфенос переступил с ноги на ногу, не зная, что делать, но, подумав минуту, медленно, крадучись, пошел на звук. Его источник находился недалеко в стороне от намеченного пути, он только совсем немного отклонился к востоку, но продолжил идти к краю Безысходной топи. Сумерки опускались быстро, и разглядеть что-либо становилось все трудней, но мелодия не замолкала и по мере приближения становилась громче и отчетливее. Орк шел на него, время утекало, мелодии менялись, и теперь стало понятно, что издававшее звук существо разумно.

На след он вышел у самой границы болота. Тонкая цепочка, почти заметенная снегом, тянулась от леса и обрывалась возле бесформенной кочки. Перед тем как подойти ближе, Сфенос остановился, огляделся по сторонам. Холод пронизывал до костей, пробираясь под шкуру, но он медлил. Возможно, что это ловушка, задуманная гоблинами. Но никакого движения вокруг орк не заметил. Вокруг только холодное спокойствие.

— Кому ты нужен? — решил, наконец, Сфенос. — Мерзнуть в этой всеми забытой пустоши из-за одного орка? — Он фыркнул, набираясь храбрости, и все-таки приблизился к источнику звука.

Сначала решил, что видит просто кучу тряпья, брошенную на снег, и только остановившись в двух шагах, разглядел тело.

Человечка лежала на животе, повернув на бок и чуть запрокинув голову. Все ее лицо покрывали гнойники и не зажившие струпья. Рот женщины был широко открыт, будто несчастная кричала. Перед смертью она, видимо, сильно кашляла кровью отчего снег вокруг был густо забрызган. Красные капли, в сумерках потеряли яркость и стали черными. Виден был только один глаз, распахнутый, с остекленевшим уже, ничего не выражающим, взглядом. Кружившие вокруг снежные мошки, прикоснувшись к помутневшей склере, замирали, прилипнув к ней, но не таяли.

Смерть даже незнакомого существа, если только не гоблина, всегда была Сфеносу неприятна и болезненно тревожила. Он с тоской смотрел на странницу, закончившую свой путь — вот так, не достигнув цели, и теперь уже без опаски подошел еще ближе.

Под боком мертвячки лежал комок. По сравнению с орком, совсем крошечный. Сфен при желании мог раздавить его одной ногой. Кокон мурлыкал очередную мелодию и зябко подрагивал. Он был укутан в одежду, словно капустный кочан, и разглядеть, где начинается капюшон, прикрывавший голову, удалось не сразу. Только по меховой оторочке да по струйке пара орк понял, в какой стороне лицо, и откинул капюшон в сторону.

Она медленно, без страха, поднял голову и посмотрела на Сфеноса огромными синими глазами. Так открыто, просто, с чистым любопытством смотреть могут только дети, потому что еще не знают об опасности окружающего их мира. Этот ребенок был совсем маленьким, худеньким и бледным, как любой человечек, к тому же все лицо его было усыпано красными болячками, как у матери.

Орк как-то сразу понял, что это девчонка. В её взгляде уже было это — нарочито женское, уверенное и снисходительное. Да-да, вот так глядят на сильных представителей своих рас все бабы, будь их шкура хоть белой, хоть зеленой, хоть коричневой (про ушастых вообще можно не говорить). Вот и эта, только недавно научившаяся, наверное, ходить, уже лупит на него свои наглючие зенки и думает, что умнее всех.

Сфенос тяжко вздохнул, как будто сейчас его заставляли вынести за кем-то отхожее ведро. Не сказав ни слова, сгреб находку и аккуратно, чтобы не помять, сунул за пазуху. Глянув на мертвячку, задумался, не снять ли что-нибудь с неё. Но куртка на ней была маленькой, а сумки или узла он не увидел. Сфен сделал большой шаг и, переступив через тело, пошел по следам в сторону леса, размышляя, зачем наградил себя этой пискучей обузой?

Сначала от холодного свертка за пазухой сделалось неуютно. На одежду человечки налип снег и, подтаяв, влага студила кожу. Сфен прибавил шагу — болото закончилось и теперь шлось легче. После мерзлого месива твердая земля под ногами словно сама прибавляла скорости, и орку казалось, что он несется с быстротой лошади. От движения тело согрелось, и мысли вернулись к найденышу.

Сфен забрал девчонку, не думая, просто инстинктивно спасал ребенка от смерти. Потом, ступив на след погибшего человека, поразмыслил и решил: самым лучшим отнести малышку к ее родичам. Чем бы ни руководствовалась безумная мать, отправляясь со своим выводком зимой на болота, а ребенку тут точно не место.

Некоторое время сидящий за пазухой малыш не шевелился и просто тихо сопел. Орк шагал молча, делая вид, что ему абсолютно все равно, что происходит под его накидкой. Потом девочка расслабилась — Сфенос точно почувствовал этот момент — и прикоснулась к нему ладошками. Под оленьей шкурой на орке была надета лишь грубая суконная рубаха, зиявшая дырами, потому кожей он почувствовал, какие ледяные и крошечные у девчонки пальчики. Видно, не один час она просидела там, рядом с мертвой матерью.

Потом малышка снова пошевелилась и прижала к телу орка голову.

— Стучит… — сказала тонким голоском.

Орк заинтересовался. Он остановился и заглянул себе за пазуху. Сдвинув набок платок, завязанный на голове, девчонка прижималась к его груди ухом и внимательно слушала, как бьется его сердце. Она посмотрела ему в глаза своими синими, словно лесные озера, гляделками и, легонько стукнув его в грудь кулачком, повторила:

— Стучит!

Орк поморщился: «Какая глупая! Неправильно произносит орочье приветствие». Он стукнул себя в грудь в том месте, где она показывала, и представился так, как принято в его народе.

— Сфенос, — произнес свое имя коротко и рвано.

Голосовые связки, отвыкшие работать, сделали голос похожим на карканье ворона.

Девочка сделала губами «О» и закивала, вроде как говоря: «Ну ясно, ясно. Так я и думала». Потом радостно заулыбалась и позвала:

— Сфенос!

Орк снисходительно кивнул. Повторяя его движения, малышка гордо ткнула себя в грудь, собираясь назвать свое имя.

— Бёрк, — перебил её великан.

Ребенка он собирался спихнуть в другие руки при первой возможности, потому и имя её запоминать не хотел. Зачем прилагать лишние усилия? Будет называть её так, как ему нравится.

Малышка мотнула головой, не соглашаясь, и опять собралась назвать свое настоящее имя.

— Бёрк! — снова перебил ее орк.

На недовольный взгляд крохи Сфен сурово свел брови. Мордашка ребенка сменила эмоцию с «недовольна» на «ну ладно, Большой Зеленый Крендель, посмотрим еще кто кого!» Она поджала губку и надулась, напоминая теперь маленького взъерошенного галчонка, сидящего в гнезде. Орк вздохнул и, запахнув потуже шкуру, потопал дальше.

Отношения с находкой обещали быть непростыми, но впервые за много лет сухая корка, окружавшая сердце, треснула, и в душе Сфена начали буйно расти сочные побеги новых эмоций. Весь путь до этого он просто бесцельно брел, ведомый инстинктом самосохранения, но как только прижал к груди маленький живой комочек, все вдруг поменялось, и он почувствовал себя нужным.

Как будто в ответ на его мысли из-за пазухи донеслось тихое пение. Мелодия была другая — не та, что звучала над болотом, когда он нашел мертвую человечку. Теперь, когда маленькая певунья прижималась к его груди, Сфенос мог отчетливо разобрать слова. Это была песня о жадном мужике, обижавшем соседей. Сфеносу было невдомек, что знай девочка песню про жадного или злого орка, она бы спела её, но увы, такой в репертуаре не нашлось. Потому девочка пела про плохого человека.

Песни она выучила от матери — та напевала, хлопоча по хозяйству, а девочка с легкостью запоминала и подхватывала мелодии. А вечерами перед сном мама рассказывала сказки. Была среди них одна про зеленого здоровяка-тугодума. Ее малышка помнила плохо, но, увидев Сфеноса, сразу поняла, что он орк. Согреваясь у него за пазухой, кроха размышляла, стоит ли его бояться, злой он или добрый. Особенно интересно ей было, чем он питается. Вот про оборотней она точно знала: встретила — беги! Про них было много сказок, и все страшные, если даже захочешь забыть такую, не сможешь. А вот орки… Но на всякий случай, спорить с ним она не стала, чтобы лишний раз не злить.

След уводил в лес. Пройдя через редкий подлесок, Сфенос вышел на засыпанную снегом дорогу, ведущую вдоль реки. Укрытая от ветра, она сохранила отчетливые следы единственного путника, прошедшего тут за всю зиму.

— Хорошо, — решил Сфенос. — Не придется плутать среди этих колючих елок.

Деревня сначала почувствовалась, а только после показалась из-за веток. От неё густо разило дымом и горелыми тряпками. В спустившейся ночи не было видно ни одного огонька, только собаки лаем встретили путника у первых ворот, убедив, что селение обитаемо. Обнесенные высокими заборами дворы стояли друг от друга на большом расстоянии и прятались за крепко запертыми резными воротами. На громкий стук никто не отозвался.

— Вымерли, они что ли? — почесал голову Сфенос и пошел к следующему двору.

Если и сидели в этих крепостях люди, то незваным гостям они явно были не рады.

— Хозяева! — проорал орк своим сорванным голосом. — Выйдите кто-нибудь! У меня к вам важное дело!..

Собаки, не одна, а целая свора, лаяли, не смолкая и заглушали его слова. Псы царапали доски забора, не боясь орочьего духа, и рвались в бой.

— …Что делать? — в растерянности пожал плечами Сфенос. — Может, у этих людов манера такая — ночью не показываться?

Побродив еще немного между деревянными крепостями, сменявшимися выгоревшими проплешинами пожарищ, он вышел на окраину поселения. Тут стояли несколько полуразвалившихся хибарок, давно брошенных за ненадобностью, общие сараи и занесенные снегом стога сена. Луна уже и ярко освещала голое поле, начинавшееся сразу за деревней. Выбор у Сфена был невелик: спать на снегу или в развалинах. Кряхтя и ругая белокожих, орк полез под завалившуюся на бок стену небольшого домика. С собой он прихватил знатную охапку сена и устроил в прелой соломе, некогда покрывавшей крышу, подобие гнезда. Тут можно было укрыться от ветра и снега, а утром попытать счастья снова и сбыть с рук эту обузу.

Поворочавшись в травяном ворохе, он уплотнил стены тесной норы и уснул, скрестив на груди руки. Этим защитным жестом Сфенос оберегал большую ценность, вдруг появившуюся в его жизни.

Сон его был неспокойным. Вместо того чтобы полностью отключится, мозг орка прокручивал картинки горьких событий ушедших лет.

Сфенос попал в плен, когда на его табор напали горные гоблины. Они накатили в вечернем тумане, как морская волна, темная и беспощадная. Гоблины превосходили численностью и не дали оркам даже маленького шанса на победу. Караван разорили, повозки-дома сожгли, а раненых захватили. Единственный ребенок и жена Сфена погибли, несмотря на то что он до последнего защищал семью. Орка сначала тяжело ранили, потом оглушили, лишив возможности сопротивляться.

Он пришел в себя от громкого мычания волов, впряженных в клетки с толстыми прутьями, в которых везли пленников. От природы спокойные животные, одурев от запаха крови, громко мычали, мотая рогатыми головами, и били копытами. Все было кончено. Его и еще нескольких орков везли в сторону проклятых, черных гор.

Гоблины устроили себе гнездовье в брошенном оборотнями приграничном замке. Время не пощадило это место. Его стены местами обрушились, а каменная кладка поросла травой и молодыми деревьями. Давно не развевался над остроконечными крышами гордый волчий стяг. Посреди крепостного двора рабы вырыли огромный котлован глубиной в три орочьих роста — туда и сбрасывали пленных. После очередного набега сытые и довольные гоблины развлекались, спуская в яму к пленникам голодных диких хищников.

Во сне по телу орка прошла судорога, под сжатыми веками задвигались глазные яблоки. В ушах, словно наяву, зазвучали предсмертные вопли умирающих пленников, когда они, безоружные, пытались защищаться, но гибли, а крепость наполнялась победным звериным рыком. По краю ямы прыгали и бегали на четвереньках, от возбуждения брызжа слюной, пещерные твари.

Сфеноса миновала эта страшная участь, но в битве ему раздробили колено, и движения орка были ограничены. Пускать на мясо сильного великана гоблины не пожелали и нашли для него работу. Прикованный за ошейник к стене замка, он крутил деревянное колесо на колодце, наполняя водой поилки для ящероподобных созданий, заменявших гоблинам лошадей.

Постепенно пещерные твари продвигались вглубь континента, пожирая, как болотная гниль, все на своем пути. Много лет спустя основная масса ушастых ушла дальше. Крепость стала перевалочным пунктом для проходивших через неё полчищ тварей. Постепенно она пустела, охрана ослабла, караулов не стало. Из пленников в живых остался только Сфенос — видимо, где-то в глубине Широких земель гоблины обосновали новое гнездо, и теперешних пленных уводили туда.

Прошли годы, но Сфенос не смирился и не оставлял надежду спастись. Он постоянно думал о побеге. Сначала, Сфен руками пытался оторвать от стены державшую его цепь. По ночам не спал и вкладывал все силы, чтоб раскачать проклятую железку. Но кольцо, к которому она была прикована, вмуровали в стену на совесть, и все попытки оставались безуспешными. Когда на пленника совсем перестали обращать внимание, он подобрал возле колодца два выбитых из брусчатки камня и припрятал их в своих лохмотьях. Когда замок засыпал, орк приставлял один булыжник к ржавому замку, другим камнем пытался его сбить. Далеко не сразу, но ему повезло, и ошейник слетел с сильно изодранной неудачными ударами шеи. В ту же ночь Сфенос сбежал через пролом в стене, а сильная метель, разразившаяся на его счастье, скрыла все следы.

3. Людожит

Просыпаться не хотелось, но утреннее солнце пробралось сквозь пучки соломы. Оно светило прямо лицо, да так ярко, что из закрытых глаз покатились слезы. Сфенос попробовал повернуться на другой бок, чтобы спрятаться от настырного луча, но услышал за пазухой возмущенный писк. Орк испуганно охнул, вспомнив о маленьком человечке, прятавшемся у него за пазухой. Пришлось спешно выбираться из теплого логова. По-другому девчонку было не достать, а его пробрало любопытство.

Раньше он никогда не бывал на этом берегу и белокожих вблизи не видел. Тут ничто не привлекало орков, всю жизнь кочевавших по Широким землям. Людожит сильно зарос лесами, а свободную землю, много где, люди распахали на поля. Вольным же странникам вроде Сфена, разводившим огромных буйволов и живших за счет этого, нужен был степной простор. Зачем лишние проблемы в виде вытоптанного поля или съеденного волами огорода? В краю гномов было куда проще. Там если и встречались на пути стада, какие-то поселения, то их давно огородили высокими стенами. Конечно, бывало, набредали караваны на гномью собственность, но там, ни одна корова не принесет вреда. В руднике или шахте, какой вред от скотины? Только смотри в оба, чтобы волы ноги не поломали в выкопанных коротышками ямах.

Спускаясь с Темных гор, Сфенос сознательно уходил в сторону. Гоблины шли вниз по прямой, и орк решил обойти их маршрут по дуге. Для этого пришлось перейти реку и несколько дней двигаться вдоль человеческого берега. Почему гоблины тут не появлялись? Причина проста: болота.

Багровая река, бравшая начало где-то в чаше Великого леса, несла свои неспокойные воды через все плоскогорье. Но темная гряда гор, перекрывала ей ход. Руслу пришлось сделать резкий поворот. Обогнув каменную преграду, дальше река бежать вдоль неё. В этом месте течение сильно замедлилось, речка разлилась во все стороны и обмелела. Низину на стороне людей затопило и превратило заливные луга в настоящее болото.

Как истинный кочевник Сфенос легко запоминал карты. Стоило ему один раз взглянуть на пергамент с зарисованным ландшафтом, маршрутами и названиями, как они навсегда отпечатывались в его памяти. Вот и сейчас, откуда-то из прошлого, выныривали забытые названия. Безысходная топь, Парчовый лес… Было какое-то озерцо или пруд, называвшийся Бёрк. Буквы были написаны рядом с двумя синими пятнами на карте, так похожими на глаза найденной человечки, потому Сфенос и назвал её так. Слово вспомнилось и намертво приклеилось к человеческой девчонке.

Орк встал в полный рост и, пошарив за пазухой, извлек оттуда сонного ребенка. Держа за шкирку, как котенка, он поднял девчонку к самым глазам. За ночь вид у неё стал еще жальче. Платок съехал на шею, открыв светлые волосы. Косичка распустилась, и непослушные прядки торчали в стороны, как пух у одуванчика. Курточка сверху расстегнулась и задралась, показывая шерстяную юбчонку. Сапоги остались у Сфена за пазухой, и сейчас малышка брыкалась ножками в полосатых носках, связанных крупными петлями. Ей явно не нравилось находиться в подвешенном состоянии, но орк не обращал внимания на недовольно скривленные губы и убийственный взгляд. Изучая находку, он повертел её всеми сторонами и даже обнюхал, обдавая при этом, сочным орочьим амбре.

— Фу-у-у, — человечка недовольно сморщила свой маленький, похожий на пуговицу, нос.

Пахло от орка… сильно. Особенно по утрам. Особенно изо рта.

— Что не так, детеныш?

— Ты воняешь.

Дети редко понимают границу между правдой и оскорблением.

— Не нравится? — хохотнул Сфен.

Он не смутился. Густой запах для орка так же естественен, как и зеленая шкура.

— Нет. Так вонял козел моего деда.

Дети бесстрашны. Девчонка не боялась огромного орка со свирепым лицом, изрезанным шрамами.

— Ты теперь тоже воняешь, как козел твоего деда. — Сфенос вслед за девчонкой решил говорить правду, какой бы горькой она ни была.

— Влешь. — Малышка поднесла свой рукав к носу.

— Не так сильно, но…

Ночь за пазухой орка пропитала её одежду запахом Сфена. От понимания этого, пятнистое личико девочки скисло.

— Пусти, — обиженно попросила она.

Сфен не стал возражать. Достал из-за пазухи слетевшие сапожки и протянул девочке.

— Не бойся, терпеть мой запах тебе недолго. Сейчас отнесу тебя твоим родичам, там отмоешься.

— То есть ты меня не будешь? — уточнила девочка.

— Я говорящих не ем, — развеселился Сфенос, — от них живот пучит.

Земля была засыпана рыхлым снегом, потому обувалась девочка, вися в воздухе, смешно извиваясь в руке орка.

— Все, теперь можешь меня поставить.

За время рабства орк привык беспрекословно подчиняться командам, поэтому её лова не вызвали протеста. Писклявый голос не пугал, а то, как она по-детски картавила, даже веселило. Сфеносу было интересно наблюдать за ребенком, в нем проснулась какая-то странная, забытая теплота. Такие чувства он испытывал, качая на руках сына. Сердце колыхнуло забытое: семья…

Опустив девочку на снег, орк поправил на ней куртку. Поглядев с высоты на лохматую подопечную, Сфенос снял с неё платок, пригладил, как смог, волосы и завязал его обратно. В душе совсем потеплело, к сердцу словно притронулась весна.

Ребенок воспринял заботу как что-то само собой разумеющееся и, не сказав даже спасибо, побежал за угол завалившегося сарая. Сфенос, словно курица-наседка, пошел следом, потирая приятно нывшую грудь.

— Эй! — возмущенно пискнула мелкая. — Не ходи за мной!

— Там может быть опасно. — Сфенос растерялся, не понимая, почему она его прогоняет.

— Но мне нужно… — Она красноречиво присела, сжав коленки.

— Зов природы! Ясно. Подожди только, посмотрю, чтоб никого не было.

Орк заглянул за угол и, убедившись, что нечисти там не водилось, оставил ребенка одного. У него тоже нашлись неотложные дела за соседним стогом. Встретились они возле своего ночлега. Сфен молча усадил девочку за пазуху. Она привычно, будто сидела там всю жизнь, свернулась калачиком. Сквозь оленью шкуру орк услышал, как громко заурчало у неё в животе.

— Сейчас тебя покормят, — и легонько похлопал ладонью по месту, где предположительно находилась её голова.

Поселение, показавшееся вчера вымершим, просыпалось, было слышно, как мычат в сараях коровы, кукарекают петухи. Почуяв орка, забрехали собаки, но в общем галдеже, никто не обратил на Сфеноса внимания. Деревенька была из небогатых: простые бревенчатые дома, крытые соломой, редко где виднелись железо и серая черепица. Подворья, обнесенные высокими заборами, стояли друг от друга на большом расстоянии, что показалось Сфеносу странным, пока он не глянул на припорошенное снегом пепелище. «Наверное, они так строят, чтобы при пожаре не сгореть всем скопом», — решил орк и двинулся к первому двору.

Тут были красивые ворота, украшенные ярким рисунком. Широкими мазками, неизвестный художник нарисовал на сворках двух лебедей. Они плыли навстречу друг другу и сходились носами в центре. Сквозь щели в досках видно было движение во дворе, и орк радостно забарабанил по калитке. Послышались торопливые шаги, загремел засов, и грубо выкованная большая щеколда повернулась вниз. Дверь распахнулась.

В проеме показалась женщина. Не старая еще, пухленькая и розовощекая. Она, видимо, только что подоила корову и держала в руках тяжелое ведро, полное молока. От него шел пар и чудно пахло нежным сливочным вкусом. Рот орка наполнился слюной — Сфенос уже много лет не пил молока. Тетка открывала двери с радостью, ожидая, наверное, увидеть знакомых, при виде орка её лицо удивленно вытянулось, и она нерешительно протянула:

— Э-э-э-э…не зная, что сказать.

На ее голос из-за пазухи Сфеноса выглянула девочка. Орк собирался отдать человечке ребенка и попросить позаботиться о нем, но глаза женщины резко округлились, а потом черты лица исказил ужас. Ведро выпало у неё из рук, и она громко, выжимая из легких весь воздух, закричала. С надрывом, как кричат перед смертью.

Визг тетки рвал орку перепонки, и он, вжав голову в плечи, попятился назад, не понимая, что происходит. Не могла же она его так испугаться? Сразу ведь не испугалась. Да и люди с орками никогда не враждовали.

Из разных концов деревни в ответ на крик донеслись голоса, хлопанье калиток и топот бегущих по обледенелой дороге ног.

— Проклятая! — закричала женщина. — У него проклятая! Заразу нам принес!

В голове орка, как шаровая молния, полыхнуло и прокатилось воспоминание. Ну конечно! «Проклятыми» называли переболевших человечек! Они считались заразными всю оставшуюся жизнь.

Сфенос развернулся и так быстро, как позволяла покалеченная нога, побежал в сторону леса. Вслед неслись проклятья. Мужчины и женщины ругались и махали вилами, кричали все вместе, так что отдельных слов было не разобрать. Четко слышно было только:

— Проклятая!

В спину полетели камни. Один раз в орка попал горящий факел. Шкура, укрывавшая плечи, задымилась. Орк сбил огонь рукой. Кто-то спустил собаку. Её зубы клацали возле голых ног. Сфен нагнулся и схватил кусок толстой доски, торчащий из свежего пепелища, мимо которого пробегал, и ударил пса. Собака жалобно взвизгнула и отпрянула в сторону, но потом продолжила преследовать и лаять, но не так смело, как прежде, а за селом и вовсе отстала. Доска стала не нужна, и великан бросил её в снег, не подозревая о том, что держал в руке кусочек дома, в котором родилась и выросла сидевшая у него за пазухой девочка. Сутки назад в том доме еще теплилась жизнь…

Сфенос добежал до леса, сипло дыша, словно загнанная лошадь— давненько он не бегал! Оглядевшись вокруг, нашел высокий пень, тяжко уселся на него и задумался.

— И что мне с тобой делать? — спросил скорее себя, чем девочку.

Из-за ворота в узкую щель между краев шкуры на орка смотрели заплаканные синие глазенки. Малышка поняла, что произошло, и теперь ей было страшно и обидно. Люди, знакомые всю жизнь, вдруг стали врагами, желавшими её смерти. Она доверчиво прижималась к зеленому великану и вытирала о грязную рубаху мокрые от слез щеки.

Сфенос тяжело вздохнул. Ему тоже стало страшно. Он боялся не прошедшего уже нападения, а безрадостного будущего, что его ожидает. Как изменится его жизнь, если с ним останется человеческий ребенок? Девчонка слабая, маленькая, её нужно кормить и греть. Других хлопот с ней тоже будет предостаточно…

Орк отдышался и стал спокойно обдумывать произошедшее. Ребенок. Зачем ему такая обуза, когда он не знал, что вообще делать дальше? Но как с ней поступить? Он мог оставить её здесь. Самый простой вариант. Просто дождаться темноты и оставить её в том гнезде, где они ночевали. И тогда она погибнет. Наверняка.

От этой мысли в нутрии орка поднялась волна горечи. Душа бурно протестовала. Сфен сопротивлялся не долго, и почти сразу отбросил этот вариант.

— Еда. — принял он решение. — Нам нужна еда.

Где можно добыть ее зимой? Только в поселениях.

Убегая, они выскочили на другую сторону села, и теперь перед путниками стоял незнакомый лес. В чашу уходили две просеки, словно специально обсаженные высокими липами. Сейчас дороги были занесены снегом, но летом ими пользовались.

— Поищем место поприветливей, — объявил Сфенос своей попутчице и поднялся с пенька.

Снег, на дороге прогретой солнцем, слежался, и идти по нему было легко. Орк за весь день остановился только два раза, чтобы перевести дух и оправиться. К вечеру он разглядел между голых ветвей, темные строения. Не поселение Сторожка или маленький хутор. Заборов не было. Только пара маленьких домишек, окруженных низкими сарайчиками и лесом.

Теперь стучать в двери Сфенс не стал — спрятался за густым малинником и принялся терпеливо выжидать. За час, что он морозил ноги, никакого движения так и не заметил. Уже наступила ночь, а окошки так и остались темными. Сфенос решился. Для верности обошел хутор по кругу — никаких следов, кроме собственных, не нашел.

— Дома нежилые, — уверено сообщил девочке, выглядывавшей из-за ворота.

— Мне страшно. Может, нам уйти от сюда? — Малышка высунулась из своего укрытия только по глаза. Так было все видно и тепло.

— Если там кто-то и есть, — Сфенос сжал кулак, — то мы его одолеем.

В таком домике много народу не спрячется. Даже если и сидят там люди, Сфен останется здесь. Больше в этой глуши идти некуда. В лесу ночью они просто замерзнут. И еда…

Порожки заскрипели под ногами, удивляясь весу орка. Деревянная не крашеная дверь была не заперта. Сфенос приоткрыл её наполовину и прислушался.

— Фу, воняет!

Как же девчонка чувствительная к запахам.

— Воняет — это хорошо.

— Почему?

— Это значит, — Сфен хотел сказать «все умерли», но не стал пугать девчонку, — что тут никто не живет.

— Мы будем здесь ночевать? — спросила девочка, больше высовываясь из шкуры.

— Если повезет, то останемся здесь зимовать, — устало ответил Сфен. Переход его вымотал, и больше всего орку хотелось погреться у горячей печки. — Есть кто в доме? — на всякий случай крикнул он в дверь и, не дожидаясь ответа, переступил порог.

Внутри было темнее, чем на улице, но на столе нашелся огарок свечи. Он был не длиннее мизинца и намертво вплавился в глиняный черепок, в котором его установили.

Сфенос вытащил ребенка из-за пазухи и опустил на стул.

— Посиди здесь.

Чиркнув огнивом, он зажег фитилек, и в помещении задрожал свет. Комната в доме была одна, но дальний угол отгораживала засаленная шторка. Сфенос отодвинул полог и заглянул. Там пряталась кровать… и хозяин дома, умерший как минимум неделю назад. Пожилой мужчина походил на засушенную мумию и лежал, мирно сложив на груди руки. Орк накинул на него одеяло и вместе с постельным бельем и матрасом, закатал в рулон, как скатывают ковры.

— Прости, друг, но кровать тебе больше не понадобится.

Забросив сверток на плечо, он вынес его на улицу и спрятал в одном из сараев. Вернулся оттуда в дом с охапкой дров.

— Сейчас будем греться.

Домик в лесу, как оказалось, принадлежал пасечнику. Он жил тут один — других людей, ни живых, ни мертвых, орк не нашел. В одном из сараев его встретили радостным визгом две свиньи, чуть живые от голода. В другом хранились инструменты пасечника и несколько бидончиков с потемневшим медом. В домике, к радости Бёрк и Сфеноса, обнаружился подпол с запасом продуктов: в деревянных ящиках грудилась картошка, морковь и репа, на аккуратных полочках были расставлены бочонки с квашеной капустой, огурцами и грибами. Почивший хозяин мужиком был запасливым, провианта с лихвой хватало, чтобы прожить до тепла одному человеку. Но для взрослого изголодавшегося орка и растущей девочки, этого маловато, но они радовались находке как бесценному сокровищу.

Отоспавшись, оглядевшись и хорошо подумав, орк решил оставаться на пасеке, пока не закончится еда. Спешить ему было не к кому, а впереди маячили самые промозглые месяцы года. О незваных гостях Сфен не переживал: пасечник, судя по всему, еще по осени сбыл весь мед, и к нему еще долго никто не заявится. Тем более в разгар Красного мора, когда люди без лютой необходимости не высовывают носа дальше собственных ворот.

* * *

Прошел месяц, другой… Зима отступала. Ночи становились короче, а раздумья орка длинней.

Сфенос постоянно размышлял над их будущим. Теперь он уже не отделял от себя детеныша человечка и успел прикипеть к ней всей душой. Орк складывал разные варианты, крутил и так, и этак, но картинка не складывалась. Не вязалась судьба мелкой с Людожитом. Мир людей больно пнул больного детеныша под зад, вытолкнул в холодное никуда и захлопнул за ней двери. Дорога теперь орку и девочкее оставалась только одна — на ту сторону Багровой реки. Там в «проклятую» никто камней кидать не станет… разве что оборотень встретится…

— Да откуда им там взяться? — спорил орк сам с собой. — Небось, выдохли уже все.

Он грустно посмотрел на девочку, копавшуюся возле печки. Она старательно связывала из лоскутов подобие фигурки. Жалко, конечно, что не орчонок. Хотя очень похожа — вредная, настырная и эти неровности на коже ну точно орочьи бородавки. Только окрас… Вот если бы кожа у неё была зеленой, она бы с легкостью сошла за его детеныша.

В один из дней от нечего делать орк перебирал лежавшее в сундуке имущество пасечника. В основном там хранилось какое-то барахло, но были и семена для огорода в заботливо подписанных сверточках, и немного круп для похлебки. Развязав очередной маленький узелок, орк увидел зеленый порошок. Понюхал, лизнул.

— Изумрудная водоросль! — опознал субстанцию Сфенос.

Довольно редкая вещ, очень любимая среди баб всех рас. Охочий до заработка народ собирал её по заводям рек. Длинные стебли сушили, а потом растирали в порошок. Если отрез ткани или готовую одёжку проварить в её настое, она приобретала приятный травянистый цвет. Покрашенная таким манером ткань не линяла и не выгорала на солнце. Орчихи страшно любили такую одежду, и у каждой был припрятан узелок с порошком.

А вот люди пользовались ею с опаской: если испачкать кожу, то оттереться будет большой проблемой.

Сфенос потер между пальцев щепотку порошка — кожа, и без того зеленая, потемнела сильней.

— Интересно…

Орк подошел к девочке, игравшей на полу в самодельные куклы. Скрученные углом лоскутки сейчас разговаривали между собой, будто живые.

— Пойдем кушать картошку? — спрашивал кукиш побольше.

— Нет, — отвечал маленький красный. — Я хочу каши.

Сфенос провел испачканным пальцем по лбу дитенка, и кожа от самых волос до переносицы стала зеленой.

— Забавно… — усмехнулся орк.

Наслюнявив чистый палец, попробовал оттереть полосу. Людина сопротивлялась, негодующе пища и отталкивала лапу Сфеноса. Смыть краску не вышло. Уже кожа вокруг покраснела, а зеленый пигмент держался.

Тогда Сфенос зачерпнул из узелка порошка побольше и, не обращая внимания на оскорбления, сыпавшиеся из ребенка, натер порошком все её лицо. Зелень смягчила яркие крапины шрамов и сделала человечку, на взгляд орка, намного красивей. От умиления он даже немного прослезился.

Но надолго мордашка человечки зеленой не осталась. А все ее любовь к купанию, — за три дня отмылась до белизны. Неудача Сфеноса не остановила, и с ослиной упертостью он стал проводить эксперименты. Орк пробовал красить кожу человечки разными способами. Сперва он заваривал водоросль в кипятке и заставлял Бёрк умываться этим отваром — зелень держалась не больше четырех дней. Потом натирал кожу девочки порошком, смешанным с медом. Не самый лучший вариант — пигмент смывался почти сразу. Были и другие попытки, и каждый раз Сфен педантично считал, через сколько дней очищалась кожа, и делал пометки на стене дома. Самым лучшим вариантом оказалась масляная болтушка. Орк смешал порошок с нагретыми остатками подсолнечного масла, оставшимися после жареной картошки. Смесь загустела и приобрела консистенцию густой сметаны. На ощупь она оказалась приятной и шелковистой, мягко ложилась на детскую кожу. Хорошо впитывалась и не смывалась больше недели.

Девочка воспринимала все эти манипуляции как игру. Ей было интересно заглядывать в маленькое зеркало и обнаруживать там копию Сфеноса. Она с удовольствием корчила себе рожицы и показывала язык.

Сфенос приучал ее к новому имени и прививал орочьи повадки.

Сварив полную кастрюлю картошки, которую даже не считал нужным очистить, орк водружал её на стол. Рядом ставил мисочки с капустой и грибами. Достав одну картофелину, Сфен клал ее перед собой.

— Это Сфеносу, — громко объявлял орк.

— А это… — Сфен доставал клубень поменьше и, словно задумавшись, замирал.

— Бёрк, — недовольно произносила новое имя девочка и тянула руку за едой.

Орк довольно хмыкал и вручил ей картошку, а потом пододвигал ближе и другие тарелки.

Девочка была упрямой и первые дни предпочитала голодать, но не отзываться на это инородное «Бёрк». Потом привыкла, сдалась. Все же она была маленьким ребенком, быстро забывала прошлое и не понимала полностью смысла происходящего.

— Бёрк. — Орк погладил её по голове и улыбнулся.

Его улыбка больше походила на оскал, но ребенок привык, и зеленая морда казалась ей теперь родной и очень милой. Даже орочье приветствие, демонстрируемое Сфеносом каждое утро, теперь не пугало ее.

— Сфенос! — резко кричал орк на заре и ударял себя в грудь кулаком.

Потом он коротко рычал, показывая клыки. Классическое приветствие среди орков, что-то вроде «доброе утро» или «свидетельствую свое почтение». Бёрк в точности повторяла его действия и получала одобрительный кивок.

Но прежде, чем стать настоящим орком, нужно перестать быть человеком.

Каждое утро человечка расчесывала свои длинные светлые волосы. Она важно доставала из кармана красивый гребешок с искусно вырезанным на нем узором и рассказывала про свою сестренку, которой он принадлежал. Надевая носки, она вспоминала маму, которая связала их. Еще был яркий поясок — Бёрк объяснила Сфеносу, что собиралась подарить его своему маленькому братику, когда тот вырастет.

Однажды утром гребешок пропал. Девочка старательно обыскала всю постель, потом весь небольшой дом, но потеря не обнаружилась.

— Крысы, — покачал головой Сфенос.

В доме под полом действительно водились крысы, которые часто шуршали по ночам. Малышка горевала о потере несколько дней, а потом забыла. Без вещи из прошлого из памяти маленького ребенка быстро стерся образ сестры. Потом так же бесследно пропали носки, затем поясок. Постепенно из дома исчезли все личные вещи девочки: одежда, украшения, игрушки — всё, что было при ней, когда Сфенос её нашел. Они заменяли пропажи другими вещами — найденными в доме. Все, конечно, было большое, приходилось что-то подшивать, что-то подворачивать, но, к счастью, малышка немного умела шить, так что в одежде нужды не было.

Последним Сфенос бросил в огонь маленький деревянный кулон, который Бёрк носила на шее. Он осторожно, чтобы не разбудить девочку, разрезал крепко сплетенный из конского волоса шнурок. Потянув за край, аккуратно вытащил его из-за пазухи спящего ребенка. На тонкой косице висел с любовью сделаныйоберег — женский лик с большими глазами. Он был вырезан отцом девочки, и перед сном она, видимо, молилась своим богам, сжимая в кулаке овальный образок.

— Ты больше не человек… — тихо прошептал Сфенос, глядя на последнюю вещицу, связывавшую девочку с прошлым, и погладил её по сбившимся в колтуны волосам.

А утром уговорил её подстричься. Бёрк даже всплакнула по горящим в печке косам, а дом наполнился неприятным запахом паленой курицы. Девочка провела по непривычно голой макушке, ощупывая новую прическу. Теперь на её голове красовался короткий неровный ирокез, старательно выстриженный Сфеносом. Он подал человечке зеркало: зеленая кожа и ежик темных, почти зеленых от краски, волос.

— Настоящий орк! — гордо сказал Сфен и стукнул себя в грудь кулаком.

— Орк! — повторила девочка и тоже ударила себя в грудь.

Эта «игра» ей определенно нравилась.

* * *

Они покинули пасеку весной, когда снег растаял, а дни стали теплыми. Не дожидаясь, когда продукты, которые они тщательно экономили, закончатся, квартиранты собрали пожитки и отправились в путь.

За плечами орк нес увесистую котомку, а за пазухой у него, как и раньше, сидела Бёрк. Девочка выглянула и помахала рукой приютившему их на зиму домику.

— До свидания! — прокричала она.

— Прощай, — поправил её орк и, взглянув через плечо, быстро зашагал в сторону Багровой реки.

4. Бёрк

Спустя несколько лет

Утро обещало быть добрым. Ни туч, ни ветра за окошком не наблюдалось, и солнце уже вовсю пускало зайчиков по комнате. Бёрк откинула одеяло и сладко потянулась. Ранний подъем был для неё привычен. С кроватью девушка расставалась быстро, особенно зимой, когда в доме по утрам было холодно.

Зевая и почесывая живот, как истинный орк, Бёрк прошла в переднюю, где стояло ведро с водой и выщербленный таз, заменявший рукомойник. Наполнив два черпака, она сунула в них руки. Вода была прохладная и быстренько смыла остатки дремы. Фыркая и тряся головой, словно собака, девушка умылась. Зачерпнув из маленькой плошки древесной золы, пальцем почистила зубы и громко высморкалась, как учил её Сфенос. Плеснув из пузатой баночки на ладонь вязкую зеленую жидкость, Бёрк тщательно растерла её по рукам, доходя до самых локтей. Потом, глядя в осколок зеркала, размазала краску и по лицу, не забыв про уши и шею. Кожа и до этого зеленая от регулярной покраски, стала приятного оттенка молодой травы.

Завершало утренний туалет скрупулезное расчесывание волос. Косица была не особо густая, но отрезать её девушка не хотела, как ни настаивал на этом Сфен. В детстве она, как и положено настоящему орку, носила на голове ирокез — Сфенос два раза в год выбривал ей виски. Но после того, как они осели среди гномов, прическа стала казаться Бёрк неактуальной. Местные ходили заросшими по самые брови. И мужчины, и женщины носили косы и совсем не брились. После долгих споров, в которых Бёрк не раз пускала слезу, отец разрешил отрастить ей серенькую косу, по толщине больше походившую на мышиный хвост. Сейчас Бёрк с любовью вплела в неё синюю ленточку, подаренную Полли на весеннее равноденствие.

Хлопнула входная дверь.

— Утро доброе, — пробасил Сфенос, ступая через порог.

Не разуваясь, он прошел к столу и уселся на широкую лавку у стены.

Как только на улице спадали морозы, отец перебирался ночевать в конюшню. Он любил прохладу и часто жаловался, что в доме ему душно. В теплое время года он заходил домой только по утрам, и они вместе завтракали.

— Где этот чертов носок? — ругалась Берк, встряхивая одеяло.

Она уже скинула ночную рубаху и теперь в одних трусишках ползала по полу, заглядывая под низкую кровать. Своей наготы она совсем не стыдилась. С детства Бёрк купалась и переодевалась при отце, и даже повзрослев не переменила привычек.

Сфен разломил краюху зачерствелого хлеба, принесенную вчера из харчевни, и оглядел комнату. Девчонка под вечер всегда сильно уставала и, раздеваясь, могла разбросать свои вещи по всему дому.

— На печке, — кивнул Сфенос на кучу тряпок, скрученных узлом.

Бёрк торопливо просунула голову в рубашку и метнулась к топке, прикрытой старым покрывалом. Точно, тут нашлись и штаны, и недостающий носок, а на полу ждали растоптанные сапоги из потрескавшейся кожи.

— Я вчера не стала свечку зажигать, — объяснила она, натягивая пропажу на ногу и усаживаясь за стол.

— Ты и с зажженной мимо лавки проходишь, — беззлобно пожурил дочку орк.

— Зато все достирала. — Объявила девушка, вытащив из кармана штанов медную монетку. — Вот, целый медяк! — И гордо сунула её отцу под нос.

Сфен одобрительно кивнул и в поощрение, провел огромной, покрытой огрубевшей кожей ладонью, по волосам девушки. Деньги в их семье зарабатывала только Бёрк, Сфенос работал за еду и поношенные вещи, которые время от времени отдавал ему хозяин харчевни.

— Еще две — и закажем тебе новые сапоги, — набив хлебом рот, пробубнила Бёрк.

— Тебе нужнее, — отпивая темный квас, возразил Сфенос.

Ему было стыдно за свою несостоятельность, и когда речь заходила об обновках для него, он всегда пытался отказаться от них.

— Не начинай, — возразила девушка. — Сто раз уже говорили. Сначала тебе сапоги — они дороже выйдут, а ты весной уже босиком ходил…

— Мне не холодно.

— …А к зиме я себе на сапоги заработаю.

Бёрк старалась говорить твёрдо, хоть уверенности в своих словах не испытывала. Обувь для орка стоила дорого. Размер ноги у Сфеноса был просто огромным по сравнению с ногами гномов. Кожи на такие сапожищи уходило много больше, и цена соответствовала. Они копили уже полгода, не позволяя себе тратить ни одной монеты.

— Сезон заканчивается. Еще недели три — и все разъедутся.

Бёрк зарабатывала, стирая вещи рудокопов. В эту глушь они съезжались на лето, чтобы рыть уголь в здешней шахте. Как только начинались осенние дожди, каменоломни подтапливало, и рабочие разбегались по домам.

— Тогда купим в следующем году.

Её сапоги были куплены года четыре назад. Кожа отличного качества и, наверное, могла носиться еще долго, но за это время девушка выросла, и единственная обувь нещадно жала ноги, а ходить босиком было уже холодно. Бедные пальцы Бёрк не успевали заживать от мозолей.

— Тогда твои ноги превратятся в скрюченные копытца, — хмыкнул Сфен.

— Не превратятся.

— Будешь на следующее лето цокотеть по дорогам, словно козлик Полли.

Бёрк представила эту картину и возразила, наморщив нос, словно злая зеленая кошка.

— Не бывать этому!

— Ме-ме-ме. — продолжал со смехом дразнить её Сфен.

— Ну тебя! — вскочила со стула обиженная Бёрк. Она смахнула со стола рассыпанные крошки и высыпала себе в рот. Шумно выцедив из кружки последние капли кваса, стрелой выскочила на улицу. — Все равно сапоги купим тебе! — услышал Сфенос, перед тем как дверь захлопнулась.

— Не получилось, — грустно вздохнул Сфен — он так надеялся её рассердить.

Орк был туговат на идеи и других способов управлять своенравной девчонкой придумать не мог. Несколько раз это срабатывало, и в порыве злости она поступала так, как хотел Сфенос. Но вот с сапогами, стоившими как хороший поросенок, это не помогало. Дочь впряглась в эту идею, как упрямый мул. А ведь он мог ходить по снегу, просто обмотав ноги кусками войлока…

Бёрк обогнула угол дома и, подхватив большущую ивовую корзину, стоявшую у порога, пошла по дорожке мимо грядок пожелтевшего лука. Поперек заднего двора на веревках, натянутых от огромного старого дуба к сараю, были развешанные разномастные вещи, сушившиеся на свежем воздухе. Тут мотались на ветру короткие штаны рудокопов, сорочки престарелых соседей, не хотевших заниматься стиркой, и постельное белье с постоялого двора.

Летом стирка была почти в удовольствие: полощи в реке, вывешивай на улице. Не то, что зимой, когда от веревок в доме комнаты напоминают лабиринт.

Девушка пощупала крайнюю рубаху с наполовину оторванным рукавом — толстая шерсть была еще влажной.

— Сыровата… К обеду сниму.

Бёрк легко проскользнула под тряпичными парусами, пошла к дороге.

Их маленький хутор, словно бурей раскиданный по пологому берегу речки, являлся местом весьма живописным. Земля тут неровная, словно изрыта огромными кротами, и у каждого домика не просто двор, а как бы земляная лунка, в которой прятался дом. Для уединения не нужно было ставить забор или палисадник, ведь, чтобы увидеть соседа, требовалось зайти в его личный закуток. С берега можно рассмотреть только ярко-красные черепичные крыши, похожие на мухоморы, торчащие между деревьев. Домиков было немного — не больше двадцати. На окраинах они стояли далеко, а ближе к центру хутора сходились плотней, словно заглядывая в окна двухэтажной гостиницы, которая была сердцем этого места.

Хибарка Бёрк и Сфена находилась недалеко от реки. Домишко был так себе: низкий, чуть скособоченный, с обитыми потемневшей дранкой стенами и скрипучим порожком и имел всего два окна. За ним небольшой огородик, засаженный овощами и кукурузой. Большим плюсом этого места была дорога, проложенная к водяной мельнице мимо их двора — по ней часто ездили, и накатанная полоса всегда оставалась чистой: зимой её очищали от снега, а летом Бёрк не надо было идти по мокрой от росы траве.

Легонько пнув зазевавшуюся курицу, девушка ступила на укатанную глинистую колею. Корзину для белья, которую всегда брала с собой, она перевернула и для удобства надела на голову на подобии огромной шляпы. Ивовые прутья сплели неплотно, и Берк отлично видела дорогу через щели. Несмотря на солнце, утро было прохладным — осень стояла совсем недалеко и уже позолотила листья на деревьях.

Ближний к ним дом давно оставался заброшенным, и двор его густо зарос лопухами и боярышником. Сейчас в них рылись две худые длинноухие свиньи, внешне больше напоминавшие бездомных собак. С дороги за ними наблюдал хозяин — господин Адуляр Гурт, ушедший на покой городской учитель, приехавший на хутор доживать свой век. На поросшей седым пухом голове у сухощавого коротышки был неизменный колпак с золотой кисточкой, который он носил круглый год, а на ногах смешные ботинки с загнутыми к верху длинными носами. Старик был их ближайшим соседом, и каждое утро Бёрк обязательно с ним сталкивалась. Хитрый гном всегда делал вид, что это случайность.

— Доброе утро, господин Гурт! — громко крикнула орчанка и помахала ему рукой.

Старик был глуховат, и неизвестно что было тому виной: жизнь, такая же продолжительная, как песчаная отмель, или густая растительность, торчавшая из его ушей. Гном прищурился и посмотрел в её сторону, словно только что увидел, и, покряхтев, переступил с ноги на ногу. Его руки были скрещены и лежали на высоком кряжистом посохе, доходившим гному до подбородка.

— Бёрк? — удивленно спросил гном, будто не ожидал её тут встретить.

Действительно! Кто бы еще мог идти тут в такой ранний час?

— Да, это я, господин Адуляр, — отвечала Бёрк на ходу.

Она старалась говорить со стариком как можно меньше короткими, мало что значившими предложениями. Одинокому гному было скучно, и часто он развлекался, заговаривая с прохожими на разные темы. Невинная фраза могло вызвать у Адуляра пространные воспоминания, и разговор мог затянуться на час, а то и дольше.

— Куда это ты идешь? — бесцеремонно спросил старый учитель.

Одно лето Бёрк училась у него счету и грамоте, и до сих пор он воспринимал её как нерадивого ребенка, сбегавшего с уроков.

— На работу.

— На работу… — проскрипел гном и скривился, будто она зарабатывала блудом, а не стиркой.

— Да. Стирка, штопка, перешивка, — повторила Бёрк свой рекламный лозунг. — Вам ничего не нужно постирать? — вежливо поинтересовалась, хотя ответ знала наперед.

— Нет.

Гном с любовью провел рукой по засаленному жилету, наполовину скрытому длинной бородой, отросшей гному до колен.

Адуляр, как любой порядочный гном, был довольно прижимист и, в целях экономии сам стирал себе одежду. Судя по застарелым пятнам, недостаточно часто.

— Жаль. Но если когда-нибудь вам понадобится…

— А почему в такую рань? Отчего тебе не спится? — перебил старик и, прищурив глаз, уставился на неё, как на преступницу.

В детстве она ею и была, но сейчас… Почти исправилась.

Бёрк задумалась. Как коротко объяснить дедусе, что ты не замышляешь ничего дурного? Винограда по дороге не было, морковь уже убрали, а яблок в этом году у них с отцом и у самих полно.

Свиньи, не заинтересованные в разговоре, бросили свое занятие и потрусили к реке. Видимо, после кореньев их замучила жажда. Адуляр с тоской посмотрел животине вслед. Придется отпустить ему свою жертву. Он от злости стукнул о землю посохом, на который опирался, и Бёрк дернулась — до сих пор не забыла, как старик лупил её своей палкой, когда не слышал на уроках ее ответа, или тот был неверным.

— Сегодня я меняю всю постель на постоялом дворе, — Прокричала Бёрк.

Старик ничего не ответил, только еще раз стукнул посохом о землю, досадуя на лопоухих свинтусов и смешно ковыляя в своих башмаках, стал спускаться к речке. Обойдя по обочине старика, проходившего мимо (мало ли, вдруг решит ее треснуть), Бёрк почти бегом понеслась к гостинице. Мысленно она благодарила хрюкающее хозяйство Адуляра, избавившее её от утреннего допроса.

Через заднюю дверь она влетела на кухню, как штормовой ветер. С порога в нос ударили аппетитные ароматы специй и выпечки. Беленые стены, выскобленные до блеска деревянные полы, льняные занавесочки и кустики мелкого жгучего перца, украшавшие подоконники — просторная комната с широкими окнами была по-домашнему уютной и теплой. В центре стояла печь с кипевшими на ней кастрюлями. Половину комнаты занимал длинный разделочный стол, на котором громоздилась свежая зелень с огорода.

— Ух! Напугала! — дернулась Полли — трактирная кухарка. Правая рука её была по локоть погружена в кадку с тестом. — За тобой что, шишига гонится? — вытерев передником пот со лба, спросила гномка.

— Адуляр.

— Вот уж не поверю! — засмеялась стряпуха. — Чтоб старый пень да за кем-то гнался…

Гномка была щедро наделена природой. Тело с мягкими изгибами, постоянно притягивало мужские взгляды. Сегодня, высокую грудь Полли подчеркивал ситец ярко-розового цвета, щедро обшитый воланами. Из-за обилия поклонников и капризного характера, Полли все еще не была замужем, хотя ей давно перевалило за двадцать.

— Он устроил мне засаду у гнилушки.

И Бёрк поставила свою широкую корзину у двери и зачерпнула ледяной воды, только поднятой из колодца. Железное ведро было покрыто влагой, будто вспотело.

— Опять заставлял рассказать ему счетную таблицу? — Гномка чистой рукой выхватила у Бёрк ковш и кивнула на глиняный кувшин, стоявший на столе: — Молоко.

Орчанка скривилась, уже ощущая вкус козьего молока на языке, но зная, что отпираться бесполезно, налила полную кружку.

— Нет, только хотел знать, что я замыслила в такой час.

— Жир, — потребовала Полли.

— А ведь ты хорошая…

— Жир! — не терпящим возражения тоном снова потребовала толстушка.

Гусиный жир, отвратительная на вид и запах субстанция, стояла на верхней полке в баночке, заботливо накрытой холстинкой. Зачерпывая ложкой желтоватую массу, Бёрк оскалилась, задрав верхнюю губу. Так делал Сфенос, когда был недоволен. У него это выглядело устрашающе из-за крупных клыков, но на лице Бёрк это смотрелось как смешная гримаса.

— Кто только выдумал, что эта гадость полезная? — И девушка расколотила в теплом молоке ложку жира.

Стараясь выпить как можно быстрее, она большими глотками осушила кружку с плавающей на поверхности желтой пленкой.

— Врачеватели, — убирая тесто, ответила Полли.

— Дурни, — зло рыкнула Бёрк и стерла с губ остатки неприятного пойла.

— Да уж поумнее тебя будут, — отмывая руки, усмехнулась Полли. — Это же надо было додуматься — купаться в речке в такой холод, да еще в грозу!

— Я сети снимала, сколько можно повторять? — Бёрк не любила оправдываться, тем более, когда действительно была невиновна.

— А лодка зачем нужна? Видно, чтобы умный народ в воду не лез, не простужал свое хлипенькое здоровьице.

— Сеть за коряги зацепилась, а там дерево повалено, на лодке было не подойти.

— А ты так умна, что в ледяную воду прыгнула! — Кухарка поцокала языком.

— А как я должна была сделать?

— Бросила бы эти сети.

— Они денег стоят! И рыба…

— И грудное воспаление теперь.

— Кто ж мог знать…

— Тот, кто от каждого сквозняка мается кашлем по полгода.

Бёрк досадливо фыркнула. Месяц назад она простудилась, снимая сети на дальней запруде. Целую неделю её лихорадило, а кашель прорывался и сейчас. Отец долго пичкали её всякими отварами — такими гадкими, что, казалось, от них становилось только хуже. Немного окрепнув, Бёрк стала выливать вонючие настойки в окно, изображая перед Сфеносом покорность и смирение. Но вот Полли, с её гусиным жиром, провести было куда сложней. Принимать лекарство приходилось под цепким взглядом стряпухи. Девчонку она раскусила давно и не доверяла её шельмоватому характеру, ни на грош. Почему-то гномка решила, что гусиный жир с молоком — средство чудодейственное, и заставляла Бёрк не только пить и есть эту гадость, но и натирать ею спину перед сном.

Вообще, орки отличались прекрасным здоровьем. Отец, сколько Бёрк себя помнила, никогда не мучился даже изжогой. А вот она…

Бёрк вообще была особенным орком. Слишком особенным даже для этого хутора. Альбинос. У всех орков кожа бугристая и зеленая, а Бёрк белая, в розовую крапину. Её шкурка была светлой, как у гномов и только неровности, похожие на маленькие шрамы, пятнили её словно яйцо перепелки.

— Почему так? — спрашивала она Сфена.

— Исключение… — отвечал отец, пожимая плечами.

Разве могло это мудреное слово дать ей объяснение? Чтобы она не сильно отличалась от своего родителя и не вызывала лишних вопросов, Сфен выдумал её красить, и теперь периодически девушка натиралась болтушкой из Изумрудной водоросли.

Но слабое здоровье под краской не спрячешь, и девчонка постоянно простужалась.

— Пойду белье менять, — бросила Бёрк.

— В четвертой комнате не нужно, там никого нет, — предупредила Полли, усаживаясь на низкую скамеечку и пододвигая к себе корзину с овощами.

— Знаю.

Глянув на кухарку, Бёрк незаметно стащила с тарелки, приготовленной для постояльцев, оладушек и сунула его в рот — плата за гадость, которую ей пришлось пить.

— Потом поможешь мне с репой, — сказала Полли и смахнула с желтого клубня макушку.

— Будешь запекать?

— Нет, отварю на гарнир к кролику.

— О-о-о! — Бёрк радостно встрепенулась — остатки со столов всегда отдавали им со Сфеном. — Кролик!

Бёрк любила поесть.

— Даже не мечтай. Все куски поделены между постояльцами, лишних сегодня не будет.

— У-у-у-у, — уныло протянула Бёрк и поплелась к лестнице.

5. Оборотни

Вереница всадников растянулась по дороге длинной гусеницей. Следом катили две большие телеги, затянутые парусиновыми пологами. Мирно поскрипывали деревянные оси колес, изредка позвякивали доспехи на крепких телах верховых. На длинном древке копья, воткнутого в передок главной телеги, развевался красный флаг с вышитой на нем профилем головой волка. Памятуя о мирном времени, черного зверя изобразили не скалящимся, а гордо смотрящим вперед.

В пластичных движениях и хищных профилях ехавших, сразу узнавалась волчья порода. Оборотни. Редкие гости в этих краях.

Их лошади шли мягким аллюром, крупные копыта тяжеловозов поднимали облака пыли. Массивные и мускулистые лошади были под стать оседлавшим их спины воинам. Двуликие предпочитали эту породу другим из-за силы и выносливости. Конечно, тягачи уступали тонконогим скакунам в резвости и скорости, но кроткий нрав и мягкая поступь с лихвой компенсировали их неповоротливость.

Два ехавших впереди всадника, походили на своих коней не только силой, но и мастью. На вороном ехал брюнет с вьющимися волосами — Гелиодор Вафт, последыш из далекой стаи Дикого ветра. И сразу было видно, что он здесь глава, альфа. Оборотень словно пропитался силой всего своего народа. Гордая осанка, величественный разворот плеч Серьезные, карие глаза такие темные, что издалека кажутся черными. Взгляд отчужденный, с врожденной надменностью и толикой высокомерия. Одежда на нем не яркая, пошита просто, но качество материи и хорошее шитье говорили о дороговизне и достатке. Такую народ с достатком покупает не на показ, а для удобства.

На соловом коне с бледно-желтой гривой ехал рыжий оборотень с зелеными глазами — Тумит Сэт, бета, правая рука и нареченный брат альфы Полная противоположность вожака. Его куртка расшита золотой тесьмой, сапоги привлекали взгляды сочно-красным цветом. Сразу становилось ясно, что это любитель всеобщего внимания. На лице ироничная полуулыбка, в глазах — жажда приключений. Тумит лениво оглядывал окрестности, вертя кудлатой головой, и со стороны могло показаться, что оборотень делает это от скуки. Только стая знала, что Тумит отбывает свою очередь дозорного.

Оба всадника были почти одного возраста: двадцати восьми лет один, второй чуть младше. Они встретились еще юными щенками и с тех пор объезжали Широкие земли в одной связке. К ним в компанию набились такие же отщепенцы, и теперь вся гурьба гордо именовала себя стаей Черного зверя.

Гелиодора разморила дневная осенняя теплынь, и он, убаюканный плавным шагом своего вороного, беспечно придремал. Конь почувствовал послабление и не преминул этим воспользоваться. Чуть притормозив, угольно-черный здоровяк пропустил вперед шедшего справа жеребца. Выгнув шею, словно змея, он резко укусил своего соседа за заднюю ляжку.

— Аа! — вскрикнул от неожиданности всадник, едва не вылетевший из седла, когда его конь после подлого нападения резко взбрыкнул и рванул в сторону, забыв о седоке.

Гелиодор сразу проснулся.

— Вот дрянная скотина! — закричал он на своего коня и дернул поводья.

— Он опять это сделал, — обиженно сообщил Тумит, возвращаясь на дорогу.

— Что поделаешь, такой характер, — вздохнул Гелиодор.

Его конь отличался от своих собратьев. К безупречно красивой внешности прилагался злобный и мстительный норов.

— Все потому, что других лошадей родили кобылицы, а твоего выплюнула сама бездна.

Вороной зыркнул на Тумита блестящими глазами и всхрапнул, будто давая понять, что запомнил и оскорбительные слова, и обидчика.

— Просто у Шторма слишком развито чувство справедливости. — вступился за свою скотинку Гел.

— Что справедливого в укусах исподтишка?

— Твой Колос не пропустил его при въезде в город, помнишь?

— И что?

— Он конь вожака и всегда должен идти первым.

Тумит зло сплюнул в дорожную пыль.

— Да он искусал уже весь табун. Будешь уверять, что его обидел каждый?

— Шторм как главный следит за порядком. Наверняка у него были на то причины.

— А стая? Всякий из нас хоть раз носил на шкуре отметины от его зубов.

— Зато вы все испытываете к нему почтение.

— Страх…

— Уважаете его.

— Ненавидим…

— И любите…

Тумит хохотнул, давая понять, что альфа говорит абсурдные вещи.

— …По-своему, конечно. Но нельзя же не любить такого красавца!

Оборотень ласково потрепал жеребца за чуб и нежно провел ладонью по иссиня-черной шкуре, переливавшейся на солнце. Конь действительно был красив. Ровного цвета, без единой помарки. В тон телу, густая грива и хвост, доходивший до земли. А как хорош в езде! Отзывчивый и чуткий, словно натянутая тетива. Он стоил Гелиодору огромных денег, а его братья по стае расплачивались за соседство с ним вечной настороженностью.

— Ты не умеешь выбирать ни лошадей, ни женщин, — покачал головой Тум. — Они слишком дорого тебе обходятся.

— Но ведь стоят того? — хитро прищурился Гел.

Брат ему завидовал. Это читалось в тоне и взгляде, брошенном через плечо.

Последняя любовь альфы была бурной и всеобъемлющей. Как истинный оборотень, он полностью отдался охоте на выбранную самку и победил! Потратив целую кучу золота.

— Я не уверен, что хотел бы в свою постель эльфийку…

— А я не знал, что волки умеют лицемерить, — блеснул крупными клыками Гелиодор.

— Нет, серьезно. По мнетак они холодней сосулек, свисавших зимой с Темных гор.

— Ты ошибаешься. Элириданна не такая.

— Ну и имечко… Только услышав его, я бы повернул назад.

— Согласен, с ней не так просто, как с гномкой и с гоблинихой. — И оба, словно заговорщики, оглянулись и посмотрели на Сфелера.

У оборотней необычайно чуткий слух, и вся стая не специально, но слышала каждое слово.

Сфел скривился.

Летом он как-то напился гномьего рома до полного одурения и лег с гоблинихой, державшей ту пивнушку. Она была из степных гоблинов, разительно отличавшихся от горных Эти, совсем не охочи были до резни и очень хорошо торговали. К всеобщему удивлению, одним разом дело не обошлось, и Сфел навещал трактирщицу до самого отъезда. Как она рыдала у городских ворот, провожая стаю в дорогу!..

По рассказам оборотня, она была страстной и безотказной в постели, всегда снабжала его бесплатной выпивкой и еще приплачивала деньгами. Отношения удобные со всех сторон. Но вот внешность… Сгорбленная фигура, покрытая морщинистой кожей зелено-коричневого оттенка, редкие волосы, кривые зубы. Как Сфелер ухитрялся столько в себя вливать?

Теперь бедняга стал притчей во языцех, и каждый, говоря про ночь с очередной дамочкой, сравнивал её с гоблинкой Сфелера. В стае появилась как бы своя шкала женской привлекательности, где самой низкой отметиной была гоблиниха, а самой высокой эльфийка Гелиодора.

— Но ты же видел эти шелковистые волосы… А глаза! Словно трава весной. Кожа… Атлас покажется мешковиной рядом с ней. Голос словно пряный мед, и смех…

— Ого! Неужели она может смеяться? А я думал, она постоянно ведет себя как фарфоровый истукан.

— И умна…

— Да, умом её природа не обделила. Чтобы вытянуть с оборотня столько золота, нужно как следует перетряхнуть ему мозги. Или хорошенько отжарить его в койке. Но это не про Продаванну.

— Элириданну.

— Ведь в постели она не греет. Я прав?

Он был прав. Элирия ходившая по улицам города с высокомерным выражением на своем красивом личике, в постели была… терпелива. Она терпела его поцелуи, ласки и разговоры. Вот и получалось, что любоваться её телом — наслаждение, а обладать им — все равно что иметь мраморную статую.

— Даже в постели она ведет себя достойно.

Услышав эту фразу, Тумит непочтительно расхохотался. За спиной ему в поддержку раздались смешки братьев.

— Так и знал! Она того не стоит! Ты зря выбросил свои деньги.

— Каждый миллиметр её тела стоит золота.

— Буквально! Это мы уже поняли. — Тумит оглянулся на улыбавшихся братьев. — Ты вот что скажи, альфа: после того, как мы закончим, собираешься вернуться к ней?

— Да, — уверенно заявил Гелиодор. Он уже скучал по роскошным изгибам своей эльфийки. Надежда растопить её сердце ещё теплилась в нем. — И она будет ждать меня. Будет хранить мне верность.

— Еще бы! К тому времени ты получишь вторую половину платы и снова будешь при деньгах.

— Дело не только в монетах.

— Ну да, дураков зариться на добро оборотня в том городе тоже не найдется.

Ни гном, ни эльф не рискнет завести шашни с женщиной оборотня. Волчья натура — эгоист и собственник, он не станет делиться, и сопернику грозит смерть.

— К слову о деле, — Гелиодор зацепился за возможность сменить тему разговора. — Ну-ка еще раз перескажи мне подробности этой аферы.

— Зачем же так сразу — афера… Обычное дело.

— Обычное дело — это на сезон наняться в городские стражники. А мы тащимся к самой границе. Да еще придется объединяться с другой стаей.

— Так это стая Смарага, а Острозубые нам почти братья.

Со стаей Острозубых они вместе отстояли позапрошлую зиму в Жаргороде. Оборотней осталось немного, и мелкие группы Последышей всегда радовались встрече с себе подобными. Обычным делом были совместные попойки и гулянки. К тому же двуликие обменивались клановыми новостями и передавали сообщения родне.

— Все равно. Два альфы — это плохо. Придется сверять планы, договариваться. Я этого не люблю.

— Но заказчик сказал, нам самим не справиться, — напомнил Тум.

Их наняла гильдия гномов, занимавшихся добычей алмазов и железной руды. Они честно расписали всю опасность предстоящего сражения.

— Много он понимает в военном деле? — огрызнулся рассерженный Гелиодор. — Коротышки только и могут что репу сеять.

— Я думаю, он прав. Это предгорье, Гел, там даже караваны орков ходят, сбившись по несколько сотен.

— Зачем гномам вообще понадобилось отбивать ту землю, если её заселили гоблины? Им что, мало укрепленных городов?

— Алмазная руда, камни величиной с кулак… Говорят, это самая мощная жила на Широких землях. Да и не так давно там обосновались горные. Говорят, еще прошлым летом рудник работал в полном объеме. Остроухие пролезли туда зимой, когда все стояло. Наверное, подземные пещеры сильно напомнили им родной дом.

— Ну и дельце ты подобрал, — вздохнул Гелиодор. — Бой в шахте с противником, численность которого неизвестна…

Перспектива представлялась мрачной, но контракт уже подписан.

— Оплата соответствует.

— Я помню. К оплате никаких претензий нет. Никогда столько не зарабатывали за раз.

— И еще одна стая для безопасности, — подбодрил друг.

Тумит только казался бесшабашным простаком, но на деле был расчетливым и осторожным, иногда даже чересчур. Если он заключал с кем-то договор, то перед этим сто раз просчитывал все возможные ходы и варианты. Вот и сейчас, почувствовав всю серьезность предприятия, он потребовал в помощь еще одну стаю.

— Мы справимся, — уверенно заявил Тумит.

— Даже не сомневаюсь. Когда это мы не справлялись? — хмыкнул Гелиодор. — Вот только время много потратим, и еще торчать в этой дыре неизвестно сколько будем.

Смараг дорабатывал свой последний контракт — его стая подрядилась проводить караван торговцев к Зунделею и бросить дело так просто, они не могли. Договорились подождать их на каком-то гномьем хуторе, стоявшем у самых опустошенных земель.

— Зато хорошенько отдохнем перед дракой.

— Или сопьемся со скуки, — хмыкнул Гел.

— Ты, альфа, точно не сопьешься со своими пустыми карманами.

— Разве брат не займет мне на стаканчик доброй медовухи?

— Я пообещал, что не дам тебе и медяка, если потратишь всё на ледяную стерву.

— Но ты же не всерьез? — Гелиодор состроил испуганное лицо.

— Я серьезен как никогда! Если б твой папаша узнал, сколько ты истратил на продажную девку, утопил бы тебя еще слепым щенком.

— Она не продажная девка…

Тумит выразительно хмыкнул.

— …Ну не совсем. — Еще одно обидное «ха-ха» от брата. — Ладно, бездна с тобой, пусть будет продажная. — Тум ликующе хохотнул. — Но очень дорогая продажная. Леди продажная.

— Ты еще назови ее королевой. Продажная королева! Как звучит? Отец, познакомься, это моя королева, только вчерась купил. Дорого.

— И еще, — издевки начали надоедать, — я просил не напоминать мне про отца. Это удар ниже пояса. Всегда, когда вспоминаю или слышу о нем, чувствую себя неудачником, ребенком-разочарованием. Тем более если речь касается самок.

Его отец тоже был альфой. Его стая вымирала, и он потребовал от сына жениться на оборотнице зрелого возраста. Вернее было бы сказать — на волчице, годившейся ему в матери. Тогда он еще не до конца осознавал ценность семьи, юношеский максимализм лез через все щели, и Гелиодор взбунтовался. Он мечтал о свободе, приключениях, любви. Зачем ему было связываться с какой-то теткой и пытаться завести приплод? Он сбежал.

— Да брось, брат, ту обиду давно пора забыть.

— Я не виделся с ним больше. Он умер, так и не простив меня.

— Извини.

Тумит редко напоминал альфе про семью, да и все в стае чурались этой темы — ни у него одного все сложилось по-плохому.

— Он хотел продолжения рода, а я хотел свободы. — Гелиодор широкой пятерней отбросил упавшие на лицо волосы

— Никто не виноват, что ваши желания рознились.

— Но как сын вожака я должен был думать о стае. Возрождение двуликих — вот какой должна была быть цель моей жизни.

— Там есть кому поразить эту цель. Твой братец умеет думать получше — вот кого наделила мать Луна разумом. Так что хватит корежиться каждый раз, когда я чихаю в сторону Великого леса. Считай, Диким ветрам повезло избавиться от такого оболтуса. Останься ты в альфах — разбазарил бы всю казну на остроухих баб.

— Я истратился только на одну! — Гелиодор перешел от хандры к возмущению.

— Продажную леди.

— Да весь прошлый год я почти задарма драл свежих гномок. Обходился только лаской и кормежкой.

— Зато в этом спустил весь золотой запас на королеву. Удивляюсь, как и семейный раритет не остался в бездонной шкатулке Продаваны…

— Зачем Элириданне сдался мой кинжал?

Гел откинул плащ и с любовью провел рукой по висевшему на поясе кинжалу. Его рукоять, густо отделанную серебряной чеканкой, венчал крупный красный камень.

— О-о-о! В ее загребущих лапках эта вещица обрела бы новую жизнь. Так и вижу, как она, вооружившись пилкой для ногтей, выковыривает Драконий глаз, а потом ворожит, чтоб прилепить его к какой-нибудь брошке или булавке.

— Пусть бы попыталась. — Нарисованная бетой картинка была вполне правдоподобной. Не раз он замечал жадный взгляд эльфийки, на сияющем камешке. — Сам никогда не отдам, не настолько я дурак.

Вложенный в ножны кинжал был старинной семейной реликвией и всегда передавался от отца к старшему сыну. Это единственная ценность, которую Гелиодор посмел взять с собой из родной стаи. Необычайно крупный кроваво-красный гранат имел своё имя и историю. По легенде, это был глаз дракона, которого победил основатель и первый альфа Диких ветров. Считалось, что камень обладал тайной магией.

— А если сопрет? Разве можно верить этим королевам?

Гелиодор развеселился, представив гордую эльфийку в роли воришки, и расхохотался. Упавшее было настроение, снова поднялось до безмятежного уровня.

— Поймаю и накажу.

— Совсем не переживаешь? Спокойно засыпаешь в ее постели, не боясь проснуться с пустыми ножнами?

— Драконий глаз всегда возвращается к хозяину, — пожал плечами Гел.

— Веришь в эту легенду?

— Он возвращался к каждому из нашей семьи.

— Это могут быть враки.

— Я видел собственными глазами, как он вернулся к отцу. Его привезли в теле вора, обчистившего наш замок. И ко мне он тоже вернулся. Помнишь? Он ведь утонул, когда мы перевернулись на лодке. Но на следующий день рыбаки выловили его сетями, и он опять при мне.

Тогда им срочно нужно было попасть на другой берег. Несмотря на разыгравшуюся непогоду, стая отправились через вздутую весенним паводком реку и… потерпела неудачу.

— Это просто совпадение. Тогда нам пришлось хорошенько потрепать шкуры мелкорослым, чтобы забрать твои пожитки.

Гномы, рыбачившие в бухте, наотрез отказались отдать улов. Пришлось напомнить им, кто такие оборотни.

— Все в этой жизни — судьба, а значит не случайно, — философски изрек Гелиодор.

— Ладно. Пусть будет по-твоему. А давай проверим? Ну чтоб наверняка понять, так все или нет. Вот возьмем и бросим его тут. Прямо тут. — Тумит ловко выхватил кинжал у зазевавшегося друга. — Нет, лучше вон там, на опушке. А? — И, двинув своего коня пятками, галопом понесся к зеленой кромке.

— А ну стой! — заорал Гелиодор и бросился догонять.

6. Житейские будни

— Бёрк! Бёрк! — орал Татимир, стоя у лестницы.

Своей настойчивостью и силой голоса он походил на мартовского кота, сидящего на заборе.

— Да иду я! — зло прошипела Бёрк, от неожиданности запутавшаяся в пододеяльнике.

Это был последний заменённый ею комплект постельного белья. Орчанка выпростала из него ногу и, скрутив в безобразный узел, сунула к остальным. Горка белья выпирала из корзины, словно подошедшая опара.

— Бёрк! — снова заорал у лестницы харчевник.

— Вот же злобный… гном! — сплюнула она на пол. — Ни минуты покоя от него.

Она с трудом подхватила корзину, дно которой было в два обхвата шире неё. Пристроив край к бедру, вышла из последней коморки, сдаваемой посетителям, и пошла по ступеням вниз. Неудобная крутая лестница недовольно заскрипела. Подъем у неё был слишком крутым, а перила шаткими, потому приходилось идти осторожно, ведь обзор загораживала куча белья.

— Бёрк! — Татим скривил лицо в кислой улыбке. — Наконец ты пришла! — А потом, сразу посуровев, рявкнул: — Сколько можно копаться?!

Бёрк, привыкшая к перепадам настроения хозяина гостиницы, в ответ только закатила глаза.

— …Ох, девонька, — погрозил ей пальцем гном. — Сколько раз я говорил тебе, не делай так. Ради себя самой — не делай. Иначе однажды твои глазные шары оторвутся от своей оси и выкатятся наружу. Представь, каково тебе будет без глаз-то.

Татимир любил пугать всех страшными предвещаниями. По его словам, нельзя было плевать в огонь — иначе на языке вырастет бородавка. Нельзя начинать есть раньше него — иначе никогда не выйдешь замуж, а если и выйдешь, то за пройдоху или дурака. Полли, к слову, строго соблюдала эту рекомендацию. Нельзя в полнолунную ночь справлять малую нужду под березой, — а то при сборе грибов, тебя съедят дикие еноты.

В детстве Бёрк верила каждому его слову и страшно переживала, нарушив какую-либо «примету». Сейчас же, повзрослев и набравшись ума, она совсем не боялась — поняла, что в большинстве случаев Татим сам придумывает эти страшилки.

— А я намажу их медом, да и вставлю обратно, — бойко огрызнулась Бёрк.

Настроение упало. Если хозяин зовет так настойчиво, значит нашел ей новую работенку, за которую наверняка не заплатит.

— Зачем медом? — заинтересовался гном.

— Чтоб держались.

Татимир хмыкнул и потер свою длинную бороду. Она доросла гному до самого пояса и была его гордостью. Спереди он хитро сплел ее в косицу, а на кончике завязал лентой в тон жилетке.

— Тогда у тебя будет желтая пелена перед глазами, и все цветы для тебя будут словно подсолнухи.

— Цветы мне безразличны, переживу. А вот вы…

— Что я? — насторожился Татим.

— Вы наверно будете походить для меня на… большого шмеля.

Это был коварный выпад. Удар ниже пояса. Хозяин гостиницы был падок на модные вещи. Большую часть выручки он тратил на одежду и обувь, бессовестно экономя на работниках.

Татимир недовольно крякнул, поняв намек. Сейчас на нем была шелковая жилетка в широкую черно-зеленую полосу. Вещица дорогая, качественная, но с небольшим изъяном. Полоски шли горизонтально, расширяя и так могучую фигуру харчевника. Лохматая голова, черные сапоги… А если представить полосы желто-черными, то сходство с насупленным жужалом, становилось колоссальным.

— Шмеля?..

Гном расстроился и выглядел потерянно — он понял, что потратился на обновку зря. Жители хутора побаивались Татимира. Все тут вертелось вокруг гостиницы, и попасть в немилость к её хозяину сулило неприятности. Ему льстили и поддакивали. Одна Бёрк вела себя смело и независимо. Только она могла бросать ему честные замечания, когда он перегибал палку с модой.

— Та-ак… — растеряно крякнул гном и покраснел как вареный рак. — Шмеля, говоришь?

Бёрк спокойно кивнула в ответ. А чего бояться? Он и так собрался нагрузить её какой-то работенкой.

— Зачем звали?

Держать корзину было тяжело. и дочь орка как можно быстрей хотела получить свой дневной ворох дел.

— Вещи поменяла? — гном все еще был растерян.

— Поменяла.

— Одежду постояльцам починила?

— Починила и постирала, вечером принесу. Зачем звали-то?

— Звал… звал… — Гном мучительно вспоминал, зачем ему понадобилась девчонка, но мысль о потраченных впустую двух серебряных мешала думать. — Бутылка! — вспомнил он наконец. — За стойкой лопнула бутылка с медовухой. — Вообще, это он случайно разбил её, когда зацепился ногой за неровную половицу, но орчанке об этом знать не нужно. Девка до работы была, не особо охоча. Оговаривалась, что яблочный огрызок, по всякому поводу. Каждый раз приходилось, чуть ли не кулаками, доказывать ей свою правоту.

— Так что возьми ведро и приберись.

— Сейчас?

Бёрк мыла полы каждое утро. Но вчера, зная, что предстоит большая стирка, дождалась ухода последнего посетителя и вымыла всю харчевню с вечера.

— Нет, давай ждать, пока я не растяну бражку по всему полу. Сама потом будешь зудеть, что я грязь развел…

Бёрк обреченно вздохнула.

— …И не говори, что не забочусь о тебе. Я мог бы и промолчать!

Пришлось оставить стирку и тащиться в обеденный зал.

Размер бедствия оказался удручающим. Разбилась ведерная бутыль со старой медовухой. Это был прошлогодний остаток, забытый и давно скисший. Теперь пол покрывала липкая булькающая масса непонятного цвета. Из-за неё вся комната наполнилась густым запахом самогонной браги. От такого вида Берк расстроилась и громко шваркнула об пол ведро с водой.

— Это как же она разбилась? — заподозрила обман Бёрк.

— Как-как. Обычно. Стояла себе и вдруг бабах! Все сразу растеклось…

— А вы где были?

— Когда?

— Тогда, — прищурила глаза Бёрк.

— Так в окно смотрел. — Гном подошел к широкому подоконнику, заставленному горшками с геранью, и сделал вид, что заинтересован чем-то на улице. — Стою я смотрю в окно и думаю: будет дождь или…

— Нет, — перебила Бёрк.

Татима она раскусила, но поймать его на вранье, сейчас было невозможно: ни свидетелей, ни улик.

— Значит, не будет дождя? — охотно сменил щекотливую тему гном. — Хорошо. Тогда вечерком на рыбалку пойду.

Он слишком поспешно удалился в сторону своего кабинета, оставив орчанку собирать зловонную жижу.

Не быстро, но она справилась. Чтобы доски перестали липнуть и отмыть все щели, пришлось сменить три ведра воды. Выплеснув на дорогу последнее, Бёрк повесила поломойную тряпку сушиться и пошла помогать Полли.

— Наконец-то! — всплеснула та руками.

— Не говори мне ничего, я и так спешила как могла. — Бёрк вымыла руки и повязала передник. — Эта гадость не хотела отмываться. Густая, как смола. Как её пьют-то?

— Пьют свежую, а эта, небось, сто лет стояла.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Бёрк и принялась ловко лепить пирожки с картошкой.

Горячая начинка исходила паром, а поджаренный лучок аппетитно поблескивал из золотистого пюре. Бёрк проглотила выступившую слюну и с грустью вспомнила оладушек, съеденный утром.

— Поняла по хозяину. Будь разлитая медовуха свежей, он бы себе волосы на голове выдергал.

— Это да, — хмыкнула Бёрк.

О прижимистости Татимира можно было складывать сказки.

В хлопотах пробежало полдня. Бёрк, собиравшаяся улизнуть пораньше, была насильно приставлена подавальщицей к толпе рудокопов, явившихся пообедать. Они стояли лагерем за хутором и приходили не каждый день. Только когда уезжали заполненные углем телеги, них случалась дневная передышка и коротышки ели и пили в единственной харчевне до потери сознания.

— У меня стирка, — попыталась Бёрк отмахнуться от хозяина.

— Завтра достираешь, — подталкивал её в спину Татим. — А я тебе неделю завтракать тут разрешу.

От такого щедрого предложения грех было отказываться. В добавок, между перетаскиванием подносов, Берк ухитрилась неплохо пообедать объедками.

Заржала лошадь во дворе.

— Сфенос вернулся, — глянула в окошко Полли.

Бёрк поставила вымытые тарелки на стол и пошла во внутренний двор.

— Молоко! — попыталась вернуть её Полли.

— Некогда, — махнула рукой орчанка и захлопнула дверь.

Хоть бы хозяин запретил стряпухе расходовать на неё драгоценный продукт, мечтала Бёрк. Коза, которую доила Полли, была гостиничной. На ее молоке варили каши на завтрак и делали творог. Почему гном расщедрился, для Бёрк было загадкой. Нет она, конечно, понимала, что за такие гроши работать тут больше дураков не найдется, но все же, это было необычно. Гном даже ни разу не попрекнул её выпитым молоком. Она всерьез опасалась, что когда-нибудь он найдет случай и предъявит ей огромный счет за лечение

— Я помогу. — Бёрк схватила небольшое брёвнышко с телеги и бросила к дровяному сараю. — А ты иди обедать.

Сфенос устало слез с воза и взялся было за дрова, которыми была полна повозка.

— Потом, — оттолкнула его дочь. — Иди поешь сначала. Сегодня похлебка с грибами, пироги с картошечкой и репа. — она старалась поподробней описать ему еду, чтоб старик оставил разгрузку на неё и ушел отдохнуть. Сфен задумался, глядя на горку дров. — Иди-иди, — настойчиво подтолкнул его Бёрк. — Я не спеша буду скидывать.

Это была работа орка. Каждое утро он ездил в лес на гостиничной кляче и собирал там поваленные деревья. Орк был уже стар и слаб, быстро уставал и обратно возвращался уже к послеобеденному времени. Еще он был у Татима на подхвате: принести, разгрузить… Но денег ему не платили — списывали за еду. Оказалось, прокормить орка, пусть и такого немощного, было проблемой. Большое тело — большой аппетит. А с годами он все больше дряхлел, и последние годы дочь поменялась с отцом ролями. Теперь добытчиком в их семье была она.

Бёрк хоть и не вышла ростом, но была шустра и предприимчива. Помимо работы в гостинице чинила и стирала чужие вещи, иногда нанималась убираться в домах местных. В общем, бралась за все, что могла сделать. Благодаря этому их семейная жизнь была вполне сытой.

Ждать, пока родитель поест, она не собиралась. Залезла на телегу и быстро стала сбрасывать дрова на землю. Лошадь распрягать не стала — решила на речку стирать поехать в повозке. Мокрая ткань становилась очень тяжелой и везти ее обратно приходилось в развалюхе-тачке. А сегодня она поедет на телеге — почти королева!

Бёрк вернулась на кухню рассказать отцу про свои планы и услышала, как разбушевались в главной комнате гости. Они возбуждено спорили, пытаясь перекричать друг друга.

— Оборотни!

— Оборотни! — слышалось из кормильни.

— Что это они? — заинтересовалась Бёрк.

Полли тревожно глянула на Сфеноса и, поколебавшись, ответила:

— Кто их знает? Вот чего-то вспомнили.

Бёрк было интересно, и она подошла к двери.

— Я вам говорю, что это оборотни! — доказывал остальным молоденький гном Ретик.

Он приехал в этом году впервые и с интересом поглядывал на Бёрк.

— Да тебе откуда знать? Когда последний раз тут бывали двуликие, ты еще титьку у мамки лакал, — смеялся чернявый Желок.

— А давай спорить! — вскочил молодой, пристыженный при других.

— Давай! Останешься без штанов.

— Посмотрим.

— О чем это вы? — вмешалась Бёрк. — Что стряслось?

— Оборотни! — радостно сообщил ей Ретик. — Ставят лагерь на опушке.

— Да врет он все. Они, поди, уже вымерли, — возражал Желок. — Ты точно спутал.

— С кем? Для гномов они во! — Молодой поднялся на цыпочки и рукой показал большой рост. — Эльфов я знаю — у них уши.

— Их-то ты издалека и не рассмотрел.

— Да говорю вам: это — оборотни!

— Ай! — пискнула Бёрк, когда ее больно щипнули за бок.

— Ага! Испугалась! — Это Татимир незаметно подкрался к ней.

— Что же, дядя Татим, это правда оборотни? — взволнованно спросила Бёрк.

Этого народа тут никогда раньше небывало, и посмотреть на настоящего двуликого очень хотелось. Она читала о них много сказок, слышала много легенд: про их невиданную силу, красоту, про воинские успехи.

— Похоже, что да, — кивнул гном. — Ты ведь помнишь, что встречаться с ними мелким орчаткам нельзя?

Еще бы она не помнила… Татим как-то рассказал ей, что оборотни любят маленьких орчат… есть. Он описал ей процесс очень красочно, с жуткими подробностями, для наглядности громко причмокивая губами. Отец слушал и поддакивал, говорил, что так и есть. Бёрк после той истории даже спать боялась в темноте и, пока сказочка хоть маленько забылась, сожгла месячный запас свечей. Но тогда она была еще очень доверчивой и наивной. Сейчас орчанка не верила ни единому слову брехливого гнома.

— Но ведь я уже не ребенок.

— Но ты так и не выросла, — оспорил возражение Татим. — Потому держись-ка подальше от них. — На удивление он был серьезен и говорил сурово.

Уверенность Бёрк пошатнулась. Вдруг сказка — правда?

— Нужны они мне. У меня стирка, — фыркнула высокомерно орчанка. — Я лошадь возьму? На речку белье полоскать отвезу?

— На речку — это хорошо… — кивнул гном. Речка текла в другой стороне от леса. — Бери. И это… Завтра не приходи. Постирай все спокойно, без спешки. А твой паек я через Сфеноса передам.

7. Хронические недуги

Как же это обидно болеть! Особенно когда жизнь на хуторе неожиданно забурлила. Бёрк тяжко вздохнула.

— Ничего, ты скоро поправишься, — пообещал отец и потрепал её за ухо. От этих слов легче не стало, и Бёрк насуплено отвернулась к окну. — Главное, не вставай и никуда не ходи, — продолжил наставления Сфенос. — Я вернусь сегодня пораньше и привезу тебе вкусный обед…

Орк задумчиво подергал себя за разорванную губу — он всегда так делал, когда волновался. Его лицо рассекал шрам, тянувшийся от самого уха до середины рта. Край верхней губы со временем задрался, обнажая левые клыки, и стал походить на однобокую ухмылку.

— …А тебе давно нужен отдых. — Сфен еще потоптался рядом с её постелью, но, не дождавшись ответа, пошел к двери.

— Отдых! Тебе нужен отдых, — недовольно бурчала девчонка, когда он ушел. — Да, я бы с удовольствием отдохнула где-нибудь на речке с удочкой. Или спокойно обедая с посетителями в харчевне.

Она была зла, потому что болеть страшно не любила. Это же скучно! А все проклятый Фуч. Это после его трепки у неё начались эти недомогания. Бёрк не особо-то и накосячила тогда. Всего-то и украла пару яблок из его корзины.

Дело было поздней осенью лет пять назад. Тогда в харчевне собрались почти все местные. Заезжий картежник показывал невиданное мастерство, обчищая всех желающих. Половина хуторян пробовали играть, другие пришли просто поглазеть. Степной тролль явно мухлевал, но такие глупцы, как Фуч, все равно лезли на рожон и оставались без штанов.

Гном, по правде сказать, оказался там почти случайно. Он притащил к гостинице корзину поздних ярко-красных яблок и поставил на главном пороге в надежде разжиться деньгой на их продаже. Но азарт сманил его в теплую кормильню и засосал по самые вихры. Бёрк, тоже совершенно случайно оказавшаяся рядом с сочными дарами осени, не сдержалась и запихнула парочку себе на шиворот. Все было бы хорошо, но как раз перед этим Фуч продул последнюю ставку и злой, как раненый вепрь, выскочил на порог. Увидев, как его обкрадывают во второй раз, гном взбесился и набросился на мелкого орчонка.

Раньше Бёрк тоже частенько получала от него тумаки. За расплескавшийся по дороге суп, за нерасторопность, за лишнее слово. Дать сдачи силенок у неё не было, а втягивать в каждый конфликт отца Бёрк не хотела. Поэтому тихо ненавидела гада и старалась держаться от него подальше.

Но в тот раз Фуч рассвирепел по-настоящему. Сначала, ругая её последними словами, оттаскал Бёрк за волосы, потом, надавав пощечин, свалил на землю и принялся пинать ногами. Справился с ней гном легко — ростом она в то время была ему вровень, а по весу легче вдвое. Орчанка защищалась как могла, свернулась в клубок и старалась прикрыть руками голову. Из гостиницы вышли проигравшие посетители и некоторые стали журить Фуча. Злость его еще не сошла, и он, бросив Бёрк, схватился с соседями в словесной перепалке.

Сфен в это время был на конюшне, служившей им домом. Сидя у стены, он плел большую корзину под дрова. Когда из-за угла вышла Бёрк в порванной одежде и с разбитой головой, его будто отбросило назад в прошлое, когда он был в плену. Разум накрыло паникой, тело бросило в жар, словно орк окунулся в кипяток. Хрупкое здоровье человечки всегда тревожило Сфеноса, он старался беречь Бёрк от напастей, ведь она стала единственным родным ему существом, заменила собственных детей, семью. А сейчас он видел её растерзанную, с розовой юшкой, вытекавшей из носа, с опухшей губой и… кровавым пятном, расползшемся на штанах между ног. Так совпало, что в тот день у Бёрк впервые пошла женская кровь она стала девушкой. Но Сфенос этого не знал — у орчанок такой напасти не было. Он решил, что над приемной дочерью надругались.

— Кто?! — не спросил, а взревел, как медведь.

Бёрк испугалась такой реакции. Она думала, что отец расстроится, но, чтобы так…

— Фуч. Я…

Бёрк хотела объяснить, что украла у него всего два яблока, но отец не стал слушать.

Он бросил корзину в сторону и побежал к главному входу. Бёрк, забыв про свои раны и боль, помчалась следом. Хорошо, что Сфен прихрамывал и бегал не быстро.

— Ты обидел Бёрк! — заорал Сфенос на гнома, все еще топтавшегося во дворе.

Тот повернулся и с ехидной улыбочкой сплюнул орку под ноги. Видно, после драки он успел выпить и стал храбрецом.

— Твое отродье это заслужило, — ответил Фуч, улыбаясь.

Сфен схватил Бёрк за шкирку и как доказательство, потряс перед гномом.

— Обидел Бёрк!

На крик снова выбежали посетители, столпились на пороге гостиницы. Бесплатные представления были тут редкостью. Сфенос повернул к ним висящую в воздухе дочь и потряс ею, словно тряпичной куклой.

— Правосудие! — объявил он зрителям и, отпихнув Бёрк, вырвал огромную жердину, подпиравшую навес над крыльцом.

В его руках оструганный ствол молодого дерева показался настоящей боевой палицей. Зрители в страхе отступили, но они были не интересны взбесившемуся орку. С невероятным проворством Сфен подскочил к гному, замершему с растерянным видом, и, словно сонную осеннюю муху, прихлопнул его одним ударом. Кажется, на пороге кто-то даже кричал, когда увидел расплющенное тело мнимого насильника. Сфенос, тяжело дыша, осел на землю. Вспышка гнева прошла, выжав все его силы. Сейчас орк выглядел растерянным и беззащитным.

Из дверей вышел Татимир. Во время ссоры он считал в погребе бутылки рома и ничего не видел. Татимир на хуторе всегда был за главного и если случались споры, выступал между сторонами в качестве судьи.

— Так-так, — подошел он, качая головой. — Так-так…

Вот чего Татим никогда не ожидал от этого орка, так это убийства. На вид и характер тот был степенным добряком, наивным как ребенок. Гному всегда легко получалось его уговорить или запутать. На дешёвой рабочей силе в виде Сфеноса ему удалось неплохо экономить.

— Кто-нибудь расскажет мне подробности? — обратился гном ко всем сразу.

— Он, — орк ткнул пальцем в расплывающуюся лужу крови. — Обидел Бёрк!

Татимир посмотрел на девчонку, которая выблевывала у забора свой завтрак. Ничего удивительного, ведь гномов до этого она видела только снаружи, и внутренний мир Футча показался ей неприглядным.

Харчевник внимательно оглядел её порванную одежду и растрепанный вид. От цепкого взгляда не ускользнуло красное пятно на штанах. Место у него было не двусмысленное и, словно сверяясь своей догадкой с орком, Татим переспросил:

— Её обидел Фуч?

Сфенос многозначительно закивал.

— Это правосудие, — объяснил он гному.

Фуч был порядочный скотиной и на хуторе его не любили. Раньше он занимался торговлей и ездил на собственной кибитке по ближним городкам. Он что-то постоянно скупал и продавал, и никогда не упускал возможности облапошить наивного покупателя. Последние годы гном укоренился в своем домишке на окраине и жил за счет сбережений и сада. На вид Фуч был неприятным и каким-то скольким, словно пиявка. Коротышка, даже для гнома, он носил засаленную одежду и плохо пах. В запутанной бороде всегда какие-то крошки, а на волосах, торчавших из крупного носа, нередко висела козявка. Даже весёлые девчонки, останавливавшие свои кибитки у их хутора, однажды скрасив его одиночество за звонкую монету, на второе свидание не соглашались.

Татимир в правдивость обвинений сразу поверил. Он не раз видел, как Фуч придирался к орчанке.

«Почему ты так долго несла мне обед?» — расслышал однажды харчевник, протирая за стойкой стакану. Людей за столами сидело немного, и Татим сразу заметил Фуча. Поймав Бёрк за руку, гном с улыбкой выкручивал ей пальцы.

«Если сломаешь ей руку, — обратился к гостю хозяин, — сам станешь подавальщицей, пока её кости не срастутся».

Фуч сразу разжал руку и постарался перевести все в шутку. Но Татим сухо осадил его и перестал наливать в долг. После того раза Фуч притих и если шпынял девчонку, то исподтишка.

Татимиру было стыдно — не досмотрел. Надо было кулаками объяснить подонку как вести себя с его работниками. Теперь уже поздно и для Фуча, и для Бёрк.

— Вот что я выяснил, — обратился Татим к собравшимся. — Преступление было совершено, — он показал пальцем на Бёрк. — Урон нанесен.

Вокруг все кивали, соглашаясь с каждым словом. С кухни прибежала запыхавшаяся Полли и кинулась обнимать Бёрк. Орчанка выглядела вялой, как вареный шпинат, и еле стояла у заборчика.

— Чтобы горе девки было не таким черным и ради справедливости, я решил отдать все имущество Фуча её семье.

От такой новости народ оживился, но возражений никто не высказал. Наследников у вредного дядьки не было, долгов он тоже, к счастью, не оставил. Потому решение трактирщика показалось хуторянам справедливым.

— Только хоронить его тоже будешь ты, Сфенос. — После этих слов харчевник поспешил удалиться. Народ потянулся следом — никому не хотелось смотреть на расквашенного гнома. — Каждому налью бесплатную кружку медовухи, — объявил Татимир уже на пороге. — За упокой души этого грешника.

Идущие оживились и в предвкушении, радостно загомонили. Во дворе остались только Полли, Бёрк и Сфенос.

— Подожди меня там, — велел отец, показывая на конюшню.

— Я лучше заберу её в кухню, — возразила кухарка и повела девушку, нетвердо стоявшую на ногах, к черному ходу.

С похоронами Сфен справился быстро. Выкопал на окраине хутора яму в два гномьих роста, закатал останки Фуча в мешковину и неуважительно сбросил их в могилу. Быстро закидал землей, а в качестве указателя воткнул сиденье от старого нужника.

— Пойдем, Бёрк, — позвал орк от двери.

Девочка как раз допивала мятный чай, который для успокоения налила ей кухарка.

— Куда?

— Домой, — просто сказал отец.

До того дня дома у них не было. Летом они жили в конюшне, а зимой ночевали в гостиничной кухне — там у входа была небольшая клетушка, отведенная под дрова. Места мало, зато тепло.

— Поздравляю! — Полли радостно обняла орчанку. — Хоть в чем-то повезло! Свой дом!

Весь их скарб уместился в большую корзину, поэтому переезд был недолгим. Домик Фуча оказался таким же неказистым, как и его покойный хозяин. Ни разу не мытый порог, заросший в углах травой, мутные стекла, покосившаяся труба. Но для новых жильцов он показался королевским дворцом.

— А ну посмотрим, что внутри! — заскрипел по ступенькам Сфенос.

Там оказалось голо и грязно. Стол, широкая лавка, никогда не знавшая побелки печь с парой тарелок, покрывшихся плесенью. Там же кастрюля с засохшими остатками какого-то варева. В чулане нашлось старое корыто и железный бак для воды.

Сфенос сразу растопил печку и, натаскав воды устроил для своей дочери купание. Он решил, что Бёрк захочет смыть со своего тела следы Фуча. Сфен с тревогой наблюдал за воспитанницей. Синяки, расплывшиеся по коже, выглядели пугающе и, судя по тому, как она двигалась, были сломаны пара ребер.

Она хотела смыть только пыль, в которой её изваляли, и кровь, размазанную по лицу, но пришлось мыться полностью и основательно. Вообще-то она любила воду, но не в тот день. Все тело болело, накатывала слабость от пережитых эмоций. Хотелось просто свернуться калачиком под теплым одеялом, и чтобы все оставили в покое.

Оказавшись на постели, она сразу уснула. Тело болело еще долго. И шла кровь. Она текла от куда-то из кишок, и приходилось подкладывать куски полотенца, чтобы не испачкать всю кровать.

— Проклятый Фуч! — ругался Сфенос.

Он был обеспокоен не на шутку и даже позвал Полли, заменявшую на хуторе лекаря. Она знала разные травки и всем болеющим заваривала чаи. Вместе с кухаркой пришел проведать новоселов и Татимир. Когда орк рассказал гномам про кровь, Полли как-то странно хихикнула.

— Так это же… — она сразу поняла, что за недуг одолел девушку.

— Внутреннее раненье, — перебил её гном.

Татимир многозначительно посмотрел на стряпуху, и та растерянно замолчала.

— Ранение? — удивилась Бёрк.

— Да, от побоев, — уверено заявил Татимир. Он спокойно огладил свой выпирающий живот и выписал лечение: — Нужен покой, и все постепенно пройдет.

Орк облегченно выдохнул. Покой своей дочери он мог обеспечить. Гости долго не задержались. Оставив на столе большой сверток с пирогами, ушли.

Сразу за дверью, Полли накинулась на хозяина.

— Что еще за ранение вы выдумали?! Это у девчонки начались обычные лунные дни!

— А я, по-твоему, настолько глуп, что сам не догадался?

— Так зачем врали?

На узкой дороге Полли обежала его и встала спереди чтоб, видеть загадочное лицо гнома. Так дальше и шла спиной вперед.

— Затем. Если говорю, надо слушаться. А не глаза вылуплять. Я тебя поумнее и знаю побольше. Нет у орков лунных дней.

— Да? — Полли даже остановилась от удивления.

— Да? — обидно перекривил её Тумит. — А теперь представь, что будет, если Сфеносу сказать правду.

Как только Тумит впервые увидел странную пару, вошедшую в харчевню, сразу понял, что общей крови в них нет. Другие поверили, но не он. А потом белую кожу ребенка рассмотрела Поли и поделилась с хозяином.

— Неужели правда? — спросила она Тумита.

По хутору ходила гадкая сказочка, что мать нагуляла девчонку от гнома и подкинула Сфену.

— Что Бёрк от гнома? Брехня, — сказал Тум. Слишком тонкой и легкой она была. — А вот от человека — вполне.

Полли была шокирована.

— Откуда тут мог взяться человек?

— А ты обдумывай услышанное, не пропускай все мимо. Он ведь говорил, что пришел с Людожита.

— Так вы думаете, она помесок орка и человека?

— Нет, глупая. Бёрк просто человек.

Если так, то все сходилось. И маленький рост, и бледная кожа, и эта болезненная для гнома худоба. Только знал ли об этом орк? И как поступит с Бёрк, если узнает? После недавнего происшествия можно смело предположить, что прибьет.

Полли отступила к обочине, пропуская Тумита вперед. Она пошла за харчевником в полной растерянности и от удивления хватала ртом воздух. Не складывалась картинка в её голове.

— А кожа? Кожа у нее…

— Побита Красным мором, — закончил за неё Тум.

— Что же это?.. Как же?..

— Я тоже думал: как да что? Только теперь мы вряд ли узнаем правду. Сфенос молчит как рыба. Я и так к нему подходил, и эдак разведывал… Уверен, орк просто не знает истины, а то бы рассказал.

— Но Сфенос говорил, что ребенок от жены.

— Орки они не слишком следят за детьми. Родили, завернули в шкуру и таскают, сильно не разглядывая. А вдруг больное дите им просто подменили? Кинули заместо орчонка и все.

Ведь действительно, так могло быть. Мать умерла, а в свёрток завернули подкидыша.

— Теперь смотри не проболтайся. И про лунные дни не ляпни. Течет кровь и пусть течет. Говори: так бывает, надо отлежатся. И все!

До гостиницы дошли молча.

— А ведь ей нельзя сюда, — вспомнила Поли. — На наш берег.

— А кого бояться? Оборотней? Так они давно все ушли…

Бёрк отбросила одеяло и села на кровати. Хоть болезнь и продолжала возвращаться, со временем она к ней привыкла и перестала бояться. Орчанка давно не соблюдала постельный режим и, втайне от отца, продолжала заниматься в «эти дни» своими делами. Только нужно было подождать, пока Сфен уедет со двора.

Кровь сама переставала течь дней через пять. Увидев, как вскрывается водянка после ожога, орчанка придумала, что в животе у неё прорываются точно такие ж пузыри. Просто нужно подождать, чтобы лишняя кровь вышла.

Но это была не главная её беда. После избиения она совсем перестала расти и осталась ростом с Татимира. А так хотелось смотреть на него свысока, как отец, и одним рыком пугать всех обидчиков. Но жизнь навсегда сделала её слабым карликом. Девушка была абсолютно убеждена в своем уродстве. Больной карлик, да еще и альбинос.

Мудреное слово она вычитала в одной из книг учителя Адуляра. Там было много рассказов про редких животных, и альбиносы описывались как ущербный приплод, обреченный на раннюю смерть. Писали, что такие выродки бывают в каждом виде и отличаются нетипичной белой окраской.

— Точно про меня, — решила тогда Бёрк и долго плакала.

Сфенос успокаивал и говорил, что любит её любую, хоть даже синюю. Тогда она была еще подростком.

Сейчас Бёрк смирилась со своим обликом и иногда умело им пользовалась, притворяясь детенышем.

Орчанка побродила, по комнате выжидая время. Потом внимательно всматривалась в окно.

— Никого, — убедилась она и стала быстренько одеваться.

Позднее утро — самое подходящее время для её задумки, пока гномы либо уже работали, либо еще спали. Как только новость про оборотней подтвердилась, Бёрк стало раздирать любопытство. Когда еще они заедут на их всеми забытый хутор? Эх, была не была! Втайне от всех она решила хоть издали посмотреть на двуликих. Просить разрешение у отца Бёрк даже не пыталась. Это было бы бесполезно. Наслушавшись сказок Тумита, отец запретил ей даже говорить об оборотнях.

Вчера, прощупывая настроение Сфеноса, Бёрк как бы между делом спросила:

— Интересно, если в оборотня на двух ногах бросить камнем, он перекинется в волка?

Сфенос оторопел. Он был уверен, что им с харчевником удалось так запугать строптивую девчонку, что она и носа не высунет из дома, пока вокруг крутятся оборотни.

Расстроенный её любопытством, орк без лишних слов вытащил из-за печки ивовый прут. Он уже давно пылился без дела и успел закостенеть. Эгоистично забыв о временном недуге дочки, Сфенос как следует отстегал её по мягкому месту.

— Я просто спросила! — возмутилась Бёрк, потирая зад.

— Теперь спрашивать про зверей охота отпала?

Спрашивать она больше не станет. Пойдет смотреть без спроса.

8. Гелиодор

Как он и ожидал, гномий хутор оказался дырой на краю света. Хотя даже слово «дыра» было слишком громким для этого места. Так, точка на береговой линии, похожая на орочий плевок. Десяток разваливающихся хибар, скрипучая мельница на реке да дешёвая харчевня. Тишь и покой. Унылый пейзаж для привычного к городской суете воина.

Оборотень в который раз подивился: каким образом его сюда занесло? как можно было согласиться на эту гнилую авантюру?

— Через пару дней я сдохну тут от скуки, — обреченно произнес Гел и тяжко вздохнул.

Здесь не было абсолютно никаких развлечений. Речка, редкий лес с одного краю и захудалая гостиница с десятью номерами, в которую они даже не стали заселяться. Нет даже шатра с веселыми девочками, а ведь этого-то добра хватало на всех дорогах. Как вообще можно жить, не спуская пар в койке? И на кой пень гномы решили построить свои лачуги в этом месте?

Гел вышел из душного зала кормильни через черный ход и громко хлопнул дверью. Неизвестно откуда взявшийся гвоздь тут же зацепил его куртку и продрал на ней прореху.

— Что за напасть? — сплюнул оборотень.

Вот так с ним всегда: если случалась неудача, то следом, как приклеенная, тянулась другая. Черная полоса началась сразу по приезде в этот тупик Широких земель. Сначала место, на котором он поставил палатку, оказалось заросшей травой лужей — пришлось снимать и переставлять выше. Потом харчевник отказывался наливать в долг. Даже под честное слово оборотня. Это было обидно для альфы, и оправдание «я вас не знаю» ситуацию не сглаживало. После Гел, с дуру, сел играть в кости с напыщенным эльфом, остановившимся в гостинице. Вообще, Гел считал всех эльфов напыщенными, словно раздутый индюк, но этот был особенно высокомерным и удачливым. Он тряс кости и надувался еще сильней, когда выигрывал. Гелиодор проиграл ему единственную монету, завалявшуюся в кармане.

Для полного букета не хватало чего-то еще. Словно услышав его мысль, порвалась куртка, на почин которой не было денег. Теперь придётся носить рванье.

Грустно вздохнув, Гелиодор вытащил из кармана штанов полотняный мешочек, в каких обычно продают хороший чай. Развязав шнурок, он запустил в него руку и вытащил крупный кругляш с золотистым поджаренным боком. Орехи водяного мака — то, что нужно для утешения.

Сладким зерном с ним поделился Тумит, щедро сыпнув из своих запасов. Гелиодор просил у него денег, но «друг» отказал.

— Не обижайся, альфа, но ты ведь понимаешь, что я делаю это ради тебя? Иначе истратишь всю будущую выручку, и твоя ненаглядная не пустит тебя в постель или сбежит с парнем побогаче.

— С каких пор ты так переживаешь за мою личную жизнь? — вздыбился Гелиодор.

— С тех самых, когда ты начал жаловаться на нее мне. Думаешь приятно обсуждать с тобой за кружкой медовухи бабью неверность, вместо того чтобы вспоминать наши славные битвы?

Гелиодор еще немного попенял брата за жадность, но тот остался верен себе и денег не дал. Альфа забрал угощение и, сохраняя гордый вид, вышел на задний двор. В харчевне ему теперь делать нечего. Размышляя о подлостях судьбы и дополнительном заработке, он не спеша поедал орехи… пока не почувствовал запах.

Действовать нужно было осторожно, за каждым поворотом Бёрк мог поджидать доносчик, готовый при встрече сдать ее отцу с потрохами. Не то чтобы гномы были злыми, просто разговоры о дочери были любимой темой у Сфеноса, и все встречные обязательно рассказывали старому орку, где встречали Бёрк и чем она в то время занималась. Потому она, не то, чтобы кралась, но двигалась медленно и осторожно. Конечно, она не пошла на главный порог харчевни. Еще чего! Татимир первым поймал бы ее за ухо и отвел домой. Бёрк еще раз вспомнила его приказ и настороженное лицо. По всему выходило, что в свою сказочку про оборотня-оркоеда он сам верил. Это немного пугало, но отступать девушка не привыкла. Даже если так, она просто будет очень-очень осторожна. Не станет попадать на глаза, только посмотрит через окна на пришлых и сразу пойдет домой.

Бёрк обошла гостиницу дворами, проскользнула между дровником и конюшней. Огляделась. Прислушалась. Подкралась к старой длинной террасе, пристроенной к задней стене. Деревянные перила густо обвили виноградные лозы. Гроздья уже собрали, и только местами между скрученных листьев еще висели щепотки подсушенных ягод. Кусты хоть и пожелтели, но мешали смотреть в кормильню издали, и чтобы заглянуть в окна, придётся подняться на дряхлые ступени. Но сначала нужно убедиться в собственной безопасности.

Бёрк осторожно раздвинула лозы и изумлённо замерла. На залитой теплым солнцем веранде обнаружился волк! Ну как волк… Оборотень. Он сидел прямо на пыльном не крашенном полу и всем своим видом источал смертную скуку.

Оборотень был… невероятно хорош! В черных кожаных штанах, обтягивающих длинные ноги, в красной рубашке с воротом, расстегнутым до середины гладкой мускулистой груди. Широкие вышитые рукава подкатаны почти да локтей, на открытой коже рук виднелись шрамы и черные татуировки. На узких бедрах — пояс с медными заклепками. Оборотень положил руку на рукоять кинжала, вставленного в отделанные гравировкой ножны, пристегнутые к поясу. Черные и жесткие на вид волосы оборотня вились крупными кольцами и прикрывали уши, но не доходили волку до плеч. Нос с небольшой горбинкой, широкие скулы, пухлые чувственные губы и темные раскосые глаза, обведенные густыми длинными ресницами.

Засмотревшись, Бёрк как ребенок разинула рот. От красивой картинки в горле пересохло, и орчанка громко сглотнула. Нетерпеливо потянулась поближе и почти уткнулась головой в виноград. Восхитительный! Оборотень!

Он закинул ногу на ногу. Начищенные до блеска высокие сапоги поблескивали на солнце. Рядом валялась куртка из тонко выделанной кожи, на ней тряпичный кулек. Оборотень вытаскивал из полотняного мешочка орехи водяного мака. Внимательно оглядев, подбрасывал вверх, чуть запрокидывал голову и ловил ртом. Аппетитно хрустя, оборотень не спеша съедал орешек и снова повторял этот фокус.

Бёрк потеряла дар речи, что случалось с ней крайне редко. Причина была проста: перед орчанкой слились воедино две ее мечты. Первая — орешки! Покрытые глазурью, сладкие, хрустящие. О! Как бы она хотела съесть хотя бы один! Как мечталось ей узнать наконец, каков он на вкус, драгоценный лакомый кусочек.

Прошлым летом ночевать на постоялом дворе остановился ярмарочный обоз, и гастролеры поставили во дворе огромный разноцветный шатер. В нем установили столы, и ряженые в клоунов артисты продавали всякие безделицы, сувениры и диковинные вкусности. Местные гномы сбежались посмотреть на редкую невидаль, любопытная орчанка тоже крутилась рядом. Внутрь балагана ее не пустили — вход был платный, а у Бёрк тогда совсем не было монет. Но издали она смогла рассмотреть, как жарили на медной сковороде большие светлые орехи. Когда зерна потемнели и стали приятного янтарного оттенка, их полили особенным белым медом, собранным с горных акаций. От жара он становился твердым, словно стекло, и покрывал орех блестящей сладкой корочкой.

Орчанка не была избалованна едой, всю жизнь ее преследовал голод. Еда доставалась ей самая простая, и даже пирог с вишней был для неё деликатесом. Слов «шоколад» и «карамель» Бёрк и вовсе не знала. Запах, исходивший тогда от лакомства, чуть не свел её с ума. Слюна наполнила рот и чуть ли не капала на пол. Она смотрела на горку блестящих шариков как загипнотизированная и готова была пойти на преступление, только бы съесть хоть один.

Уставшие гастролеры быстро поняли, что заработать здесь не выйдет. Обозлившись, они легли спать, не забыв выставить часового. Бёрк всю ночь бродила поблизости, как голодная кошка. Она искала лазейку, хоть малюсенькую брешь в цветастом шатре, но он оказался непреступным. Часовой, как заведенный, раз за разом обходил его по кругу и поддерживал огонь в горящих рядом кострах. Свет не дал возможности подползти ближе, и все, что осталось орчанке, — жадно принюхиваться, сидя в кустах. С тех пор орешки часто снились Бёрк, она мечтала подкопить денег и в следующий приезд ярмарки купить заветное лакомство. Ну хотя бы пару зернышек…

Второй мечтой уже давно были оборотни.

Однажды, когда Бёрк было лет десять, она нашла в дорожной колее книгу. Грязную, измятую, с пожелтевшими от времени страницами, без обложки. Переплет грубо оторвали, и из бумажного бока жалко торчали скрюченные нитки.

Недавно прошедший дождь оставил на верхних листочках разводы, черные буквы слились с цветными картинками в радужные кляксы, припудренные пылью.

— Бедняжка, — присела на корточки девочка. — Кто так тебя невзлюбил? — Бёрк погладила книгу, как будто она была живой. — Наверное, кто-то из постояльцев…

Недавно у них в гостинице останавливалась семья зажиточных гномов. Неприятные высокомерные родители и два мальчика-подростка. Парни, развлекаясь, бросая в Бёрк камнями и показывали языки.

— Постояльцы могут быть очень неприятными, — имитирую голос Полли, поведала книге Бёрк. — Но наша задача терпеливо выполнять свою работу, потому что они приносят прибыль хозяину. — Так всегда талдычила кухарка, когда Бёрк пыталась жаловаться.

Взяв за толстый корешок, орчанка потянула талмуд к себе. Прикрытая наполовину ворохом сухой листвы книга словно вынырнула из нее, показав свой истинный размер.

— Ого! Какая большущая! И тяжёлая.

Увесистая вещица была наполнена невероятно красивыми завораживающими тонкой работой рисунками. Словно веер волшебницы, она открылась перед девушкой фигурами невиданных раннее существ. Драконы, эльфы, оборотни, смотрели на неё как живые. Они сражались, колдовали, жили. Уголки каждого листа украшали витиеватые рюши, а заглавные буквы были стилизованы под животных.

Бёрк не могла оторваться от книги и рассматривала ее, сидя на дороге, до самого вечера. Только когда в сумраке прошедшего дня картинки стали плохо видны, орчанка поплелась домой.

Сфенос к этому времени обыскал полхутора. Дочь всегда крутилась на виду и редко когда не приходила домой до заката. Она обязательно появлялась на обед и никогда не пропускала ужин. Орк уже решил, что случилось несчастье, и взбудоражил всех местных жителей и постояльцев.

Когда к порогу подошла задумчивая Бёрк и на вопрос отца:

— Где была?

просто пожала плечами, Сфеносу не оставалось ничего другого, как хорошенько отстегать ее ивовым прутом.

От порки любовь к литературе у нее не прошла, и она всюду таскала с собой потрепанную книжку, а в свободные минуты завороженно разглядывала картинки.

— Вот бы узнать, про что там написано… — как-то вздохнула Полли, заглядывая ей через плечо. Читать кухарка не умела, как и большинство гномих. Учение стоило денег.

— А что там может быть? — поинтересовалась Бёрк.

— Как что? Истории разные, легенды, сказки! — натирая тарелку, объясняла Полли. — Вот на той страничке, — она указала на рисунок гнома с большой бочкой меда, — наверняка про трепливого пасечника. Помнишь, Татимир нам рассказывал?

Бёрк посмотрела на красочную картинку. Да, все сходится. Вот и широкий пояс, которым пасечник отгонял пчел, и смеющиеся соседи, заглядывавшие к нему во двор через низкий забор.

— Вот бы прочитать…

В душе орчанки родилась тоска и нетерпение. Такова уж была ее натура: что ни задумает, непременно нужно выполнить, иначе и сон не идет, и ноги покоя не дают.

— Па… — тем же вечером присела она на лавку рядом со Сфеносом.

Орк оторвал глаза от корзинки, которую плел, и вопросительно посмотрел на дочь. Последнее время она была непривычно тихой. Не заболела ли?

— Па, а грамоте дорого выучиться?

Орк пошамкал губами и надолго задумался. Трудный вопрос, неизведанный. Вот если бы дочь спросила, сколько стоит связка сушеной рыбы или, например, сколько платит хозяин за колку дров, он бы легко ответил, но дочь задала вопрос, для него неожиданный. Никогда орк не нуждался в знании букв. Считать немного умел, но вот закорючки-слова…

— Па, у меня тут вот… — Бёрк вытащила из кармана горсть монет. Старые медяшки были подточены ржавчиной и сильно измяты. — Я собирала…

— На красную пряжу, — вспомнил Сфенос давнюю мечту дочки — она хотела связать себе шарф из крашеной шерсти.

— Да ну её. Мне бы выучить буквы… — Она подняла на орка свои огромные невозможно синие глаза и вылупилась ими с мольбой, против которой отец никогда не мог устоять. — Па-а-а…

На следующий день Татимир долго хохотал, услышав просьбу Сфеноса.

— Что? Научить девчонку грамоте? Да ты рехнулся, старик! — Просьба показалась гному абсурдной, словно его просили научить орчанку летать. — Да где ты слыхал, чтоб прачка читала? Богатейки и то не садятся за писанину. Или она у тебя эльфийских кровей?

Татимир посмотрел на выглядывавшую из-за угла зеленую мордашку Бёрк и захохотал с новой силой. Предположение, что в жилах маленькой уродины течет хоть капля голубой крови эльфов, была просто уморительной.

— Я заплачу, — обижено ответил орк и вытащил семь медяков.

Пять скопила Бёрк, два добавил он.

— Этим? — На секунду гном заинтересовался, но, сосчитав возможную прибыль, остыл. — Да ты знаешь, как дорого мое время? Что я, по-твоему, горняк какой? Ты глянь на неё, — гном ловко схватил Бёрк за ухо, не больно сжав, выволок на середину комнаты. — Только посмотри. В эту тыкву, — он постучал указательным пальцем ей по лбу, — чтоб что-то вбить, недели две надо талдычить.

Татмир считал Бёрк не то, чтобы тупой, но какой-то особенной дурочкой. Хитрой, изворотливой, но прозорливой. А для учебы нужна усидчивость. Разве можно найти усидчивость в крученом дитенке, не сидящем на стуле и минуты, да постоянно вертящимся, словно уж на сковороде?

— Нет. Иди ты со своей дочкой… — Гном хотел указать ему на тропинку, которая уходила к глухой топи. — А иди ты к Гурту! — в последний момент исправился харчевник.

— Который Адуляр? — нахмурился орк.

Дряхлый гном недавно поселился на окраине хутора.

— Тот самый! — радостно кивнул Татим.

Орк порой был довольно настойчивым, и отделаться от него было проблематично. А теперь гном как бы спихнул проблему с себя на вышедшего на пенсию учителя.

— Что живет в доме под дубом?

— Он! Он! Кто лучше выучит ребенка, чем учитель? Я договорюсь! — Татим выгреб из широкой ладони орка мелочь и сунул себе в карман.

Так Бёрк попала в ученицы к господину Адуляру. Старику было скучно, и он согласился познакомить ее с буквами. Денег, конечно, он потребовал больше, но их не было. Разницу договорились компенсировать работой. Сфеносу пришлось колоть дрова для старика, переделать ему крыльцо и починить забор. Пока орк стучал молотком на улице, учитель вдалбливал в голову Бёрк наукуи.

Гурт был приверженцем старой школы и частенько пускал в ход палку, прививая девочке усидчивость. С каждым днем это случалось все реже, потому что Бёрк оказалась умным ребенком и схватывала все на лету. К его удивлению, азбуку она усвоила за три дня, на пятый уже прекрасно складывала слоги, а к концу второй недели прочитала три сказки.

Забор был еще не закончен, и Адуляр усадил ее за арифметику. И тут его ждал сюрприз. Если складывать кур и собак ей было неинтересно, то стоило попросить сосчитать деньги, как она делала это мгновенно. Десятки, сотни, а потом и тысячи медяков, серебряных и золотых Бёрк соединяла в уме быстрей, чем старик складывал на костяных счетах. С проснувшимся азартом Гурт стал объяснять ей азы геометрии, географии и биологии. Потом познакомил с астрономическими картами, созвездиями и устройством телескопа. Три недели оплаченного обучения растянулись на месяцы. Теперь гном караулил девчонку у харчевни и, как только она освобождалась от работы, усаживал ее за книги. Считалось, что учит он ее за деньги, но в долг. О том, когда долг будет отдан, они с орком не говорили.

Бёрк была не очень рада такому рвению Адуляра, все, что она хотела, — читать книгу с картинками. В ней были сотни сказок про гномов, эльфов и оборотней. Легенды народов Широких земель буквально поглотили ее. Страницы, пропитанные волшебством, шептали про подвиги ушедших героев и красоту их дев. Особенно Бёрк приглянулась сказка про оборотня и луну. В ней волк спас от гибели богиню луны, и она в благодарность подарила ему второе тело.

Если эльфы и гномы были привычны Бёрк, потому что частенько останавливались в гостинице, то двуликие оставались загадкой. Никогда они не появлялись на хуторе, про них мало кто вспоминал и вообще считалось, что их вид почти вымер.

— Эх, — думала маленькая Бёрк, — вот бы хоть разок увидеть, как он перевертывается…

Как это, когда из тела вырастает шерсть? А уши? Куда деваются зубы, когда вырастают волчьи клыки? И что случается с хвостом, когда волк возвращается в двуногое тело? Отваливается? Это что ж, весь лес, где живут оборотни, засыпан отпавшими хвостами? От этой мысли Бёрк начинала смеяться, представляя, как на кустах и ветках деревьев висят волчьи хвостики.

А вот теперь оборотни тут… Редкостная редкость. Диковинка. Почти мифические существа. И можно своими глазами увидеть воскресшую легенду.

В груди сладко заныло, и девушка жадно всмотрелась в сидящего на полу двуликого, даже не понимая, какую на самом деле опасность он для нее таит.

Кто она есть на самом деле, Сфенос девочке так и не рассказал. Орк поддерживал легенду о том, что Бёрк — чистокровный орк. Когда она подросла, Сфен понял, что приемная дочь ничего не помнит о своей прошлой жизни. К тому времени он сильно привык к ней и побоялся рассказывать правду — вдруг она захочет найти своих родичей? На ее расспросы о матери Сфен отвечал, что плохо ее знал, дескать, до ее рождения они мало общались, а после не общались вообще… поскольку при родах она умерла.

Услышав о приезде двуликих, он пришел в ужас. Что, если они учуют в ней человека? Говорят, у оборотней нюх не хуже собачьего. По запаху двуликие могли определять возраст, пол и даже настроение. Как хорошо, что Татимир отпустил Бёрк с работы, да еще болезнь вылезла как нельзя вовремя, а пока невидимая рана заживет, волки уже уедут. От этой мысли Сфенос немного успокоился, но на всякий случай всю ночь вещи Бёрк— штаны, рубаху, курточку и даже шапку — держал за пазухой. Поутру от всей ее одежды за метр разило немытым орочьим телом. Не то что волк, но и гном ускорит шаг, проходя мимо девчонки. Даже если дочь по дурости выйдет во двор, никто не поймет ее человеческой сути. В лес Сфенос уезжал со спокойной душой.

Запах. Густой запах орочьих портков потянулся из-за перил. Хлипкие деревяшки веранды были густо обвиты виноградными лозами, и сначала оборотень никого за ними не заметил. Но то, что воняло, шелохнулось и сунуло морду ближе. Голова пришлого прижалось к перилам, и среди пожухлых листьев Гелиодор увидел невероятно синие глаза, круглые, как столовые плошки, и удивленно выпученные.

Сначала ему показалось, что они смотрят на него прямо с веток. Это что получается, его рассматривает виноград? На минуту усомнившись в здравии своего рассудка, оборотень перестал жевать, но, моргнув, понял, что так кажется из-за цвета кожи вонючки. А чего еще он ожидал, почувствовав тяжелый запах? Обоняние оборотней улавливало даже мельчайшие оттенки ароматов, и мозг словно рисовал трёхмерную проекцию. Сейчас нос четко изобразил огромного старого орка, а орки зеленые, и потому кожа пришлого отлично слилась с зеленью.

Создание сдвинулось к ступенькам и стало полностью видимым. Странно, запах принадлежал взрослому орку, а перед ним стоял мелкий орчонок. Гелиодор принюхался, разбивая запах по оттенкам. Ну вот и ответ: запах старого орка был мертвым, он не принадлежал детенышу, а просто въелся в его одежду и перебил собственный дух этого существа. Несмотря на теплую погоду, оно было укутано как зимой в толстые штаны, отвратительную меховую куртку — черную с большими белыми пятнами. Куртку и шапку, которую орченок натян

Пролог

Широкие земли покоились на огромном плато, простиравшемся от Заветного моря до горного хребта, возвышавшегося на севере. Земли не были поделены на государства или страны, только реки межевали их на огромные ломти. Народы, поселившиеся здесь в незапамятные времена, жили в мире и согласии. Они с уважением относились к традициям и нравам друг друга. Гномы, эльфы, орки, люди, оборотни и другая мудреная живность, вместе строили города, вместе обрабатывали землю, вместе вели торговые дела.

И беда была у них общая – бесчисленное полчище горных гоблинов. Эти мерзкие кровожадные твари, населявшие Темные горы в несметном количестве, частенько совершали набеги на мирный люд. Жадные до чужого добра, они жгли и убивали, не зная пощады. Их опустошающие вылазки на приграничные земли, не давали жить спокойно и вселяли в мирян страх.

Чтоб защитится от этой напасти, воздвигли сторожевые замки. Они, как камни в драгоценном ожерелье, тянулись вдоль горного хребта. Оборотни, лучшие в военном деле, заселили их своими стаями. Тысячи воинов хранили безопасность этой земли.

Все рухнуло не так давно… Прошло, быть может, лет двести…

Впервые Красный мор расцвел на западе в замке, населенном стаей Поющего неба. Он располагался в самой высокой точке сторожевого кордона, отделявшего Широкие земли от территории гоблинов. Один за другим оборотни, не знавшие, что такое болезнь, свалились с кровавым кашлем, разрывавшим легкие. Тела двуликих за считанные часы покрылись пузырями, наполненными красной юшкой, а температура поднималась так, что на несчастных можно было греть воду. От поголовного вымирания их спасла регенерация. Не всех. Самки гибли чуть ли не через одну.

На одной крепости зараза не остановилась. Словно снежная лавина она двинулась дальше. Облачные копья, Грозовые тучи, Небесные туманы, Неприступные твердыни сдавались под натиском новой инфекции. А потом оборотни словно обезумели. Они бросили свои крепости и двинулись в долину, уничтожая по пути все человеческие поселения, сжигая их дома и поля, убивая скот. Те, кто недавно был зашитой, вдруг стал смертельным врагом.

Это была катастрофа. Никто не мог понять, что происходит. До дальних городов, населенных эльфами, доносились слухи один страшнее другого.

– Человечество столкнулось с войной и голодом, – сообщали караванщики. – Началась массовое бегство. Охваченные паникой люди собирают все, что могут увезти, и переправляются через Безымянную речку.

– Зачем? – вопрошали эльфийские главы. – Там лежат незаселенные, пустынные земли, по которым бродят лишь горные гоблины.

– Это потому, что там нет сторожевых замков, спасающих от их набегов. И там нет оборотней…

Собрали миротворческое войско и двинулись к темной гряде. В низине у переправы стало ясно, что с миром они опоздали. Берег, на сколько хватало глаз, был усеян обломками волчьей жестокости. Округу наполняли крики умирающих, мольбы о помощи и звон оружия.

– Остановитесь!

В пылу сражения нападавшие не заметил огромный отряд, подоспевший с юга. В нем были все: орки, тролли, гномы. Возглавляли его эльфы – как самые долго живущие и мудрые.

– Не лезьте не в свое дело, – огрызнулся наполовину перекинувшийся оборотень, бившийся на краю.

Вся одежды его была залита кровью. Она стекала даже с удлинившихся клыков, торчащих из его рта – убивая, волк рвал глотки своим врагам. Тут же забыв о непрошенных гостях, он резко повернулся и вогнал меч в грудь оказавшегося рядом человека. Поверженный закатил глаза и упал. Волк снова замахнулся.

– Довольно! – усиленный магией голос эльфа разнесся над противниками, оглушая и останавливая бой. – Хватит!

Теперь уже все увидели миротворческую армию и, повинуясь магическому приказу, замерли.

– Переговоры! – снова прокричал на весь берег эльф. – Я требую начать переговоры!

– Проваливай в бездну! – крикнул кто-то в ответ.

С пальцев эльфа сорвалась синяя молния и, пролетев между отшатнувшихся от нее воинов, ударила куда-то в гущу сраженья. Пламя охватило крупного оборотня, затянутого в медную кольчугу. Он закричал от боли и, упав, принялся кататься по земле.

– Убирайся туда, откуда пришел, остроухий!

– Не лезь не в свое дело!

Среди двуликих нашлись те, кого это показательное наказание не охладило.

С кончиков пальцев эльфа сорвались еще две молнии и поразили смельчаков. Остальные стояли и смотрели растерянно. Подождав пару минут, не найдется ли еще несогласный, эльф щелкнул пальцами. Огонь погас.

– Я сказал – довольно!

Обгорелые оборотни были живы, но стонали от боли. Их конечности сгорели до костей, кожа почернела и отваливалась кусками. От их тел шел смрадный дым. Воняло горелым мясом и шерстью.

– Кто ведет вас? – обратился эльф к двуликим.

Оборотень, поднявший меч в воздух, стоял у самой реки, в которой лежали разбитые перевернутые телеги.

– Назовись.

– Сначала сам назовись! – крикнул оборотень.

– Я Рэдариэл, сын Гарабета из Туманного леса.

– А я Дарион, сын Мануорта, альфа стаи Поющего неба. И я хочу знать, по какому праву ты вмешиваешься в правосудие, которое я вершу?

– Правосудие? Не слишком ли громкое слово, чтобы называть им убийство женщин и детей?

– Самое подходящее слово для истребления этого гнилого племени! – прокричал в ответ оборотень.

Разговор велся через поле боя, на котором лежали убитые, стонали раненые, плакали женщины и дети.

– Да в чем наша вина? – прокричала женщина, сидевшая на земле.

На ее коленях её лежала голова мертвого мужчины.

– За что?

– Они все сошли с ума! – раздавались голоса немного осмелевших людей.

– За предательство! За Красный мор! – закричал в ответ оборотень. Лицо его сделалось злобным, клыки снова выступили изо рта.

– В твоих словах, загадка для нас, – вступил в разговор гном со скорбным выражением лица и огромной булавой на плече. – Устроим же перемирие и поговорим.

– Не будет больше мира между оборотнями и людьми! – взъярился Дарион. – Однажды предавшие, должны умереть!

– Тогда назовем это передышкой, – устало сказал гном.

Он был мужем и воином, а не нянькой. Уговаривать оборотней, словно малых детей, ему было впервой. Но брошенные двуликим обвинения, были слишком серьезными. Это могло объяснить их нападение, но нужно было прояснить, что это за мор такой. Возможно, тогда удастся остановить эту бессмысленную резню.

– Твои воины отдохнут, а ты расскажешь нам всем свою историю. Если ты прав, никто не станет мешать тебе творить справедливость.

Люди в страхе начали переглядываться. В новом войске они уже увидели свое спасение, а теперь их снова могут уничтожить за неизвестный им грех.

– Согласен. Только ради правды. Я хочу, чтобы все узнали, как оно есть и не считали оборотней свихнувшимися дураками.

– Передышка! – прокричал Дарион и дал знак своим воинам.

Над полем боя разнесся рокот голосов. Люди отходили с радостью и облегчением, оборотни опускали оружие с неохотой. В них еще бурлила жажда крови, и желтые глаза, зажжённые боем, все еще пугали продольными зрачками. Нестройная вереница двуликих разделилась с человеческим войском и отхлынула к лесу. Туда же направились и приехавшие войны.

Главы кланов спешивались и собирались в отдельный круг. К ним подошел Дарион, сопровождаемый альфами других стай.

Люди отступили к воде. На мелководье скучились нагруженные повозки разных размеров. За ними, как за стеной, спрятались женщины, старики и дети. Сейчас они со страхом выглядывали из своего укрытия, не зная, чего ждать от наступившей тишины. Мужчины махали им, подавая знак бежать, пока другие народы решают их судьбу. Передышка – самое подходящее время, чтобы уйти как можно дальше отсюда.

Повозки одна за другой двинулись вброд на другой берег – в этом месте течение намыло толстый слой песка и камней, получилась переправа. Огромное число убитых и раненых окрасили воду в багровый цвет и казалось, что по широкому руслу текут потоки крови. Но тут было самое мелкое место в округе, где глубина доходила людям только до пояса. Колеса телег скрывались в волнах полностью, добро нагруженное сверху подтапливало. Но его хозяева остались целы.

Дарион смотрел на это поспешное бегство с мрачной решительностью. Не стоило даже сомневаться, что он продолжит преследование людей.

– Все собрались, – сказал гном, когда последний из предводителей стал в круг.

– Ты можешь говорить, – кивнул эльф Дариону.

– Мне не нужно твое разрешение, – огрызнулся альфа и, нетерпеливо переступив с ноги на ногу и бросив злой взгляд вслед беглецам, прокашлялся и продолжил: – Это люди принесли нам мор.

– Как ты это узнал? – спросил тролль, стоявший рядом с гномом. На его голове был полушлем с коротким наносником.

– Они сами признались. – Дарион прошел к сваленному дереву, бросил окровавленный меч в траву и сел рядом. – Люди привозили нам провиант. Мы знали их всех, были дружны, доверяли им. Когда пятеро прибывших разом свалились с кровавым кашлем, я сам пошел на них посмотреть. – Оборотень устало потер голову. – Перед смертью он решил покаяться… Людишки… Думал, наверное, что после этого его гнилая душонка не провалится в преисподнюю.

Оборотень говорил тихо, и собравшиеся обступили его плотным кольцом.

– Ведро алмазов – вот чего стоили наши шкуры для них! Они согласились принести к нам заразу за ведро алмазов! Но небесная кара настигла их, мир справедлив. Проклятая пыльца осела и на их плечах…

– Не мог бы ты говорить понятней? – спокойно попросил Рэдариэл. – А то мы продолжаем думать, что все вы просто свихнулись от горя и просто устроили бойню.

– Попонятней? Хорошо, расскажу во всех подробностях. Мы покупали у людей овощи, муку, мясо… Человеков оставляли ночевать в гостевом доме. Утром они не показались на завтрак. Мерижа, моя сестра, сходила к ним. Новость оказалась тревожной, все лежали вповалку и выплевывали свои легкие кровавой пеной. День, два… У нас нет лекарей, мы если и болеем, то любовной тягой. – Оборотень горько усмехнулся. – Когда трое из них умерли, я пошел посмотреть, что там да как. Нужно было отослать вести их семьям. И старший из них вдруг решил признаться… Может, лихорадка развязала его язык. «Нас наняли, чтобы принести вам проклятый цветок. От его пыльцы все ваши дочери умрут еще до рождения» – вот что шептали его потрескавшиеся губы.

– Ты поверил словам бредившего человека?

– Я их запомнил. А потом перхалка перекинулась и на нас. На всех в крепости! За один день! Больные лежали везде. Некому было даже принести свежей воды. Я сам не помню и половины того черного дня.

– Одного дня?

– Да, всего день, и меня отпустило – я альфа, самый сильный в стае. Правда, кашлял еще неделю, а шкура заживала еще дольше, но остальные поправлялись медленнее. Первая оборотница умерла к обеду второго дня… Я не мог в это поверить, ведь мы оборотни! А тут какая-то людская простуда. Но самки умирали и умирали… и моя Тариона… Моя пара… – Дарион закрыл глаза ладонями и заплакал.

Видеть, как могучий воин утирает слезы, было больно. Окружавшие его потупили взоры.

– Прими наши соболезнования…

– Оставь их себе, эльф, – вскинул голову волк. – Мое сердце хочет мести.

– Она не спасет тебя от боли.

– Она точно её притупит, – кровожадно оскалился альфа.

– Ты хочешь уничтожить целый народ лишь из-за пары фраз умиравшего человека? – вступился за людей гном. – Вдруг ему все это привиделось?

– А это мне тоже привиделось? – Дарион вытащил из кармана черный камешек и бросил коротышке. —Бери, теперь у меня этого добра полно.

– Что это? – Гном в недоумении повертел кусочек с неровными гранями и отдал эльфу.

– Цветок Каройдомуса, – сказали оборотень и эльф одновременно.

– Говорят, они растут на дне самого глубокого разлома, – стал задумчиво рассказывать Рэдариэл. – Темные горы полны секретов. Мир, никогда не видавший света, хранит в своей глубине множество тайн. Бездонные подземелья смертельно опасны, и только гоблины, дети тьмы, там в своей стихии. Все стены там увиты странными прожилками. Они черны, словно уголь, и тверды, как камень. Не каждый уразумеет, что блестящие линии, плетущиеся по стенам – живые. По легенде, раз в несколько лет цветок оживает и разрастается, бутоны-камешки раздуваются и выпускают в воздух пыльцу.

– Споры Красного мора, – кивнул Дарион. – Убивающие каждого, к кому прикоснутся.

– Но пыль гибнет на солнце, – возразил Рэдариэл. – Чтобы заразиться, нужно спуститься в самое жерло Темного хребта. А граница защищена эльфийской ворожбой, ни один гоблин не смог бы пронести через неё болезнь.

– Так было раньше. Гоблины наложили проклятье на красную пыль, а через границу горшок с Каройдомусом пронесли люди, а не гоблины. На них ваши охранки не сработали.

– Ты утверждаешь, что люди добровольно заразились мором, чтобы принести его вам?

– Я утверждаю, что они жадные дураки. Когда человечки тащили свой подарочек, крышка горшка сдвинулась, и проклятая пыль легла и на их плечи. Они не сразу заметили, а может, думали, что обойдется. Но даже когда поняли, что сами заболели, не одумались, а разбросали эти камни по всему моему замку. А дальше ветер сделал свое дело.

– Но никто, кроме людей и оборотней, не болеет.

– Проклятье легло на тех, кого оно коснулось в первую ночь. Теперь два наших вида словно помеченные мишени. Болезнь, встретившись с нашими расами снова, узнает нас и опять поразит.

– Откуда тебе это знать?

– Мне рассказал тот человечек, принесший Красный мор в мой дом.

Войны стояли вокруг альфы молча. Каждый обдумывал услышанное и старался прикинуть последствия.

Как гоблины узнали о губительной силе красной пыльцы, можно только догадываться. Но узнали. И чтобы раз и навсегда уничтожить преграду, отделявшую их от сытой жизни, наняли людей. Все знали, что, несмотря на запрет, некоторые человечки пробирались в горы. Жадность толкала их на это преступление. Пещерные монстры меняли добытые ими в горах драгоценные камни на оружие.

– Ты говорил о не рождённых дочерях… – спросил эльф. – Но ведь умерли взрослые оборотницы…

– Они все были беременными. В утробе каждой была девочка. Тело волчица могло защитить от болезни себя, но, когда пришлось одновременно бороться и за жизнь дочери, регенерация не справилась.

– Как ты узнал? – спросил гном, заранее догадываясь, каким будет ответ.

– Разрезал их, – оборотень закрыл лицо руками. – Я должен был убедиться… – простонал он. – Другие остались живы и благополучно рожают сыновей.

– Но все закончилось, – неуверенно произнес Рэдариэл. – Все остальные выздоровели.

– А те, что умерли?

– Крови, что вы уже пролили, достаточно для мести. И ты ведь помнишь, что люди сами наказали себя? У них регенерации нет, они вымирают целыми поселениями. – Рэдариэл посмотрел оборотню в глаза. – Нужно заключить с ними мир.

– Мир?! – оборотень вскочил. – Неужели ты… – он огляделся. – Неужели вы не поняли? С нами покончено!

Он вытащил из кармана еще несколько черных камешков, зловеще поблескивавших на солнце, и потряс их. В воздухе появилась и сразу рассеялась красная дымка.

– Это навсегда. Ничто не очистит воздух от Красного мора. Я знаю: некоторые стаи отправились к морю. Они надеются, что чистые ветра сохранят их самок от заразы. Но что бы мы ни делали сейчас, наш род обречен. У переболевшей будут рождаться только мертвые дочери. Всегда. Через сто лет или двести, но мы вымрем! У нас не рождаются полукровки.

– Надеюсь, ты ошибаешься. И даже если это правда, виновных уже нет в живых. Нужно остановить эту бессмысленную бойню.

– Для меня в ней смысла достаточно. Мы поклялись полностью уничтожить людское племя на Широких землях.

Эльф молчал и оценивающе смотрел на Дариона. У волка была своя правда, за которую он готов умереть, но смертей и так уже было слишком много на этом берегу.

– Ты сдержишь свою клятву, обещаю. И мы не будем препятствовать…

Стоявшие вокруг пораженно зашептались.

– …Но у меня есть одно условие.

– Я чую подвох, эльф.

– Дай им шанс. За этой рекой Широкие земли заканчиваются. Пусть те, кто хочет сохранить свою жизнь, уйдут.

– Хочешь, чтобы я стоял и просто смотрел? – Дарион зло оскалился.

– Мы назовем это: Разымающий договор. Люди за свое предательство будут изгнаны с нашей земли. – Рэдариэл старался говорить грубо, чтобы волку понравились условия сделки. – Пусть убираются за эту реку. Как она называется, Кутор? – обратился он к гному.

– Безымянная.

– Багровая. Это название теперь подходит ей больше. Пусть живут на том берегу. Правом берегу…

– Людожите, – подсказал гном названье он придумал только что.

– Людожит? А что, подходит. Берег Людожит для житья людей. Пусть убираются на него. А вы дадите им время уйти. Так будет справедливо. Месяц?

– Хорошо, – нехотя согласился оборотень. Он и сам устал от крови. Но клятва заставляла его поднимать меч снова и снова. – Но через месяц я начну убивать каждого человека, встреченного на Широких землях. И никто меня не остановит!

– Будь, по-твоему. Но тот берег будет для вас запретным, слышишь?

– Что, станешь его сторожить?

– Поставлю охранки по всему берегу и каждому оборотню, что сунется к человечкам, лично отрублю голову, – сказал эльф спокойно, но, сколько металла звенело в его словах. Никто ни на секунду не усомнился в сказанном.

Новый закон был написан там же, и через реку потекли нескончаемые вереницы телег. Люди были охваченные горем от того, что им пришлось оставить свои дома и земли, но собственная жизнь была дороже. Их встретили дикие земли, не знавшие плуга, по которым то и дело шныряли гоблины. Все пришлось начинать с чистого листа.

Оборотни разделились. Переболевшие стаи остались в крепостях и продолжали нести службу. Иногда они прочесывали поселения и, если находили людей, убивали их. Как и предупреждал Дарион, их переболевшие самки рожали мертвых дочерей, а союзы с другими видами, потомства не приносили. Оставшиеся на границе оборотни, вымерли первыми.

Двуликие, избежавшие первой волны мора, поспешно уехали. Они обосновались у заветного моря и построили себе новые дома. Но пыльца долетела и туда. Прекрасных оборотниц с каждым годом рождалось все меньше и меньше.

Наступил век Последних. Век, когда родились только самцы – завершающее поколение оборотней.

Между тем, раз в несколько лет происходили вспышки страшной болезни. Никто не знал, где и когда начнется новая эпидемия и сколько жизней она унесет на этот раз. Страшный замысел гоблинов удался. Грозные сторожевые крепости стояли покинутыми.

1. Проклятая

Зарево пожара, метавшееся в окне всю ночь, постепенно затухало. Соседний дом обрушился и почти догорел. Единственное, что давало теперь свет в просторной комнате, была лампадка, горевшая под образами богов. Темные дощечки с грубо нарисованными на них ликами, как положено, весели в южном углу. Мудрые лица задумчиво глядели на женщину, стоявшую перед ними на коленях, и молчали, не давая ответов на её вопросы.

– Что мне делать? – в который раз спрашивала несчастная. Обхватив голову руками, она, словно сомнамбула, раскачивалась вперед-назад. – За что?..

Женщина уже не плакала, только всхлипывала, вздрагивая всем телом. Возможно, она дрожала от холода, потому что печь в доме не топилась второй день. Зима подходила к концу, но мороз пробирался сквозь стены и уже совсем выстудил комнаты.

– За что? – шептала женщина серыми губами.

Прошедший год стал для них наказанием. Сухая холодная весна и необычайно палящее лето погубили почти весь урожай на полях. Трава не росла даже на заливном лугу. От жары у скотины пропало молоко, много молодняка погибло. Но люди терпели. Экономили, ужимались и верили. Осень дала передышку и скромный урожай с огородов. Народ облегченно выдохнул – еды хватит. Но зима грянула так, что лето показалось сказкой. Красный мор обрушился на крайние дворы и двинулся к середине поселка, забирая жизни у людей, чуть ли не через одного.

– Дайте ответ, – выдохнув облачко пара, богомолица запнулась, словно подавившись последним словом, и зашлась в приступе сильного кашля.

Женщина прикрыла рот ладонями, и между пальцами проступила кровь, вылетавшая из её легких вместе с мокротой. Приступ был долгим, казалось, что вместе с воздухом, несчастная выкашляет лёгкие.

– Мам, – позвала проснувшаяся в кухне девочка.

Тонкий детский голосок прозвучал неестественно громко в мертвой тишине комнат.

– Сейчас, – немного отдышавшись, ответила женщина, вытерла рот рукавом и медленно поднялась.

От слабости её шатало. Лицо несчастной, густо покрытое нарывами, было необычайно бледным и напоминало брюхо неживой рыбы.

– Мам, мне страшно, – ребенок говорил в темноте шепотом, словно боясь разбудить уснувших навсегда.

– Я уже иду.

Хватаясь за стулья и спотыкаясь о половицы, мать перешла в маленькую кухню. На ощупь нашла сидевшего в ворохе одеял ребенка.

– Почему я сплю здесь, а не в своей кровати? – шепотом спросила девочка.

– Твоя сестра сильно кашляла, и я боялась, что ты не сможешь уснуть.

Крепко прижав к себе дочку, женщина сдвинула платок на её голове и поцеловала в макушку.

– Ей лучше? – спросил ребенок, помедлив, словно зная ответ и страшась его.

– Келли больше нет с нами. – всхлипнула женщина и снова закашлялась.

Келли нет… Это так странно, когда говорят, что близкого человека нет, а он продолжает лежать на своей кровати, только больше не говорит с тобой и не шевелится. Но эта девочка уже понимала сказанные матерью слова. За последнюю неделю все вокруг только и делали что умирали. Даже в родном доме, жизнь уже в третий раз продемонстрировала их значение.

– Я так надеялась, что она тоже выздоровеет, как ты, – всхлипывала мать.

– Тетка Дина говорила, что никто не выживет, – прошептала дочь.

Она видела, как ополоумевшая старуха бегала между дворами в одном тонком платье, с всклокоченными волосами, вся охваченная огнем. Она была похожа на страшную ведьму из старых сказок.

– Вы все умрете! – орала она и стучала в запертые ворота. – Трусы, вас не спасут замки и запоры! Красный мор найдет вас везде!

Словно живой факел металась она по улице, и было видно, как покрывается волдырями её кожа.

– Она неправа. – Мать хотела добавить, что соседка сошла с ума, но кашель снова прервал её.

– Почему подожгли их дом? – спросила девочка.

Она слышала обрывки разговора родителей, запальчивые слова мамы и еле слышные ответы отца. Но тогда у неё был жар, и что происходило вокруг, она толком не понимала. После дома тетки Дины сгорели еще несколько. И каждая ночь была освещена чьим-то погребальным костром.

– Люди решили, что там все умерли. Так нужно, чтобы инфекция не расходилась дальше. Нужно сжечь все, что могло касаться больного человека. И их тела… Ничто не должно выйти на улицу.

– Поэтому наши двери заколотили?

– Мы заразные… То есть я. Ты уже нет.

– Мне можно выходить?!

Девочка радостно встрепенулась. Второй день она чувствовала себя хорошо, и сидеть все время в доме ей надоело. Если она не несет угрозу, можно пойти погулять с друзьями, как прежде.

– Тебя не выпустят.

– Но ведь ты говоришь, что я не заразная!

– Послушай меня, милая, – женщина заговорила со своей пятилетней дочкой как со взрослым человеком, – мир жесток. Никто не станет рисковать собой и своей семьей ради одной маленькой девочки, ведь люди по сути своей темные и трусливые существа. А еще эгоистичные. Они спалят нас сразу, как только перестанет гореть лампадка. Желающих проверить, есть тут кто живой или нет, не найдется.

– Они знали, что тетка Дина живая?! – вдруг с ужасом поняла девочка.

Соседку стало жалко. Это была добрая и приветливая старушка, часто угощавшая её пирогами. Сначала она потеряла всю семью, а потом, спасаясь, выбиралась из горящего дома, подожженного соседями. Громко, проклиная весь человеческий род, она умерла посреди улицы, как бездомная собака.

– Им было все равно, – потерянным голосом ответила мать. – И до проклятых тоже никому нет дела.

– Проклятых?

– Тех, кто выжил, называют проклятыми.

– Так от мора не все умирают?

– Не все. Редко, но выздоравливают. Девочки или молодые девушки. Они остаются бесплодными и изуродованными, но живут. Узнать их можно по ярким приметам: тела проклятых покрыты рубцами, оставшимися после нарывов.

– Но я никогда не встречала таких.

– Есть закон, по которому проклятым запрещено жить среди здоровых людей. Их всегда отсылают.

Женщина говорила сбивчиво и тихо, словно повторяла заученный текст. От её злого голоса дочке стало страшно, она поежилась, ближе прижимаясь к материнскому боку.

– Но куда? И зачем?

– Подальше с глаз долой. Чтоб не напоминали про постоянную угрозу. Люди считают проклятых заразными. Как бы ни доказывали лекари обратное, страх перед калеками не проходит. И закон не отменяют.

– Что еще за закон такой?

Девочка не очень понимала, что говорила мать, но слушала внимательно, словно это была очередная сказка. Очень страшная сказка, в которой главная роль отведена ей.

– По закону, проклятых отвозят в специальные обители. Там они должны в молитвах и труде прожить остаток своих дней. Теперь ты одна из них.

– Проклятая?

– Я надеялась, что Келли тоже выживет, и вы пойдете вместе…

Женщина снова закашлялась, и её хрипы смешались с всхлипыванием.

– Мама, мама!

– Я не знаю, что делать дальше… Будь на дворе лето, тебя бы отвезли в обитель, но сейчас… все дороги замело… Нас сожгут… А я слишком слаба…

Она упала на одеяло и горько заплакала. Дочка гладила её по волосам и, пытаясь успокоить, приговаривала:

– Моя мама самая умная, моя мама самая сильная…

Ребенок не знал, что еще говорить. Из-за материного бессилия ей становилось страшно. Они остались единственными живыми в этом доме, и ей не к кому было обратиться за помощью. Вся остальная семья её перестала существовать, хоть тела родных и лежали в соседней комнате, накрытые с головой простынями.

– Правильно, – встрепенулась мать. – Правильно. Я сильная, я смогу.

Она встала с сундука, на котором спала этой ночью девочка, и, пошарив в темноте, зажгла свечку. Женщину пошатывало, словно пьяную, все движения давались ей с трудом – так вымотала её лихорадка. Казалось, она вот-вот упадет и больше не поднимется. На толстый свитер женщина надела куртку, на голову повязала платок. Потом поправила одежду на дочери. Из-за холода та спала одетая – в сапогах и заячьей шубейке.

Лицо ребенка было не таким бледным, как у матери – легкий румянец вернулся на её щечки, доказывая, что болезнь действительно отступила. Струпья от нарывов подсохли и покрылись темной корочкой. Через неделю они отпадут, и на коже останутся красные кратеры шрамов.

– В обиталище проклятых я отведу тебя сама, – заявила мать и потянула ребенка в сенцы.

– Как мы пойдем? – растеряно спросила девочка. Она понимала, что каждый шаг дается матери с трудом. – Ты ведь болеешь

– Больше некому… Я справлюсь. – Уверенности в голосе матери было мало, но зато полно решительности.

– Но двери и окна закрыты, как мы выберемся? – забеспокоилась девочка.

Оконные проемы с улицы накрест забили досками, а двери просто заколотили гвоздями. Никто не должен был покинуть дом до самой смерти. Их лишили возможности выйти даже за дровами и водой. Деревянная ловушка должна была стать надежной преградой для болезни.

– Мы убежим через чердак.

В сенях стояла старая отполированная годами лестница, над ней люк в потолке. Мать поднималась долго, отдыхая на каждой ступеньке. Следом проворно, словно ласка, забиралась девочка. Под крышей пахло сушеными фруктами и травами, висящими пучками на балках. С перекладин свисали гирлянды лука, сплетенного в косы. В холодной темноте играл сквозняк, раскачивал паутину в углах и шуршал луковой шелухой. Вдоль стены пробежала потревоженная мышь. Сюда поднимались нечасто, и место казалось заброшенным.

– Через окно, – подтолкнула мать девочку к слуховом окошку с одной затянутой слюдой створкой.

Оно было небольшим, но достаточное для того, чтобы мог пролезть взрослый человек.

– Там высоко! – испугалась девочка, глянув вниз.

Серая предрассветная марь размыла контуры предметов, и казалось, что земли внизу совсем нет.

– Не бойся. С той стороны намело большие сугробы, и мы упадем как на перину. – Женщина первая переступила раму и стала ногами на тонкий карниз. Доска протестующе заскрипела, напоминая, что установлена здесь не для этого. – Давай руку.

Девочка доверчиво схватилась за рукав материнской куртки и когда женщина разжала подоконник, выпала из окна вслед за ней. Под эту сторону и, правда, навьюжило целый стог сенега. Упав на покрытый тонкой корочкой скат, они провалились.

– А-а-а. – успела пискнуть девочка, но мать тут же зажала ей рот.

– Тише, нас могут услышать.

– Они погонятся за нами?

– Не знаю… Нет… Но лучше идти тихо.

Подняв дочь, женщина отряхнула её от снега и тяжело ступая по сугробу, выбралась на утоптанную дорогу, ведущую между дворов. Только сейчас она вспомнила, что не взяла с собой даже остатки черствого хлеба, чтобы подкрепиться в пути.

В деревне еще спали, и беглянок никто не остановил. Выходя за околицу, беглянки встретили солнце, поднимавшееся над белым полем.

– У нас все получится, – шептала женщина. – Только нужно все время идти в сторону болот, туда, где видно горы.

– Мы идем к проклятым?

– Да.

– Когда найдем их, то останемся с ними жить?

Девочка воспринимала их с матерью побег как интересное приключение. Весь смысл происходящего не доходил до детского сознания.

– Ты будешь с ними жить.

– А ты? Где будешь ты?

2. Сфенос

Сфенос шел так быстро, как позволяло раненое колено и зыбучая поверхность болота, но слишком медленно, чтобы убежать от своих страхов. Он часто оглядывался назад и постоянно водил своими острыми изодранными ушами, прислушиваясь к завыванию ветра.

С момента побега прошло уже много дней, но орк все еще опасался погони. Болотная пустошь, по которой наискосок тянулся его след, была безжизненной и неприветливой, со всех сторон открытой для ветров. По форме она напоминала припорошенную снегом тарелку, огромную и плоскую, северным краем переходившую в Темные горы. Одинокий странник был виден на ней издалека, и если гоблины решат выследить беглеца, то сделать это будет очень просто.

Болотная грязь даже на морозе не замерзала, а только покрывалась тонкой ледяной коркой. Орк наступал на неё и проваливался по самую щиколотку, тут же крепко увязая в густой трясине. Она неохотно отпускала своего пленника, раздраженно и мерзко чавкая. А на ее снежно-белом покрывале оставался грязный овал с проваленными внутрь краями. Это сильно замедляло Сфеноса. Порой ему казалось, что он топчется на месте и даже бледное, почти белое, зимнее солнце обгоняет его, быстро скатываясь за горизонт.

– К ночи нужно дойти до леса и найти ночлег, – повторил себе в который раз орк. – Если засну в грязи, то замерзну насмерть.

Сырая поверхность сразу намочит и охладит его тело, а постелить что-нибудь под себя ему было нечего. Из вещей на орке была только шкура оленя, намотанная на плечи, да кусок тряпки, заменявшей ему штаны. Даже развести костер он не мог. Сфен тяжко вздохнул, выпуская из широких ноздрей струйки пара, и, собрав остатки сил, ступил на больную ногу. В колене что-то неприятно затрещало, и конечность прошило острой болью, напоминая, что вывернутый в сражении мосол до конца так и не зажил. Скрипнув от боли клыками, торчащими из нижней челюсти вверх, Сфенос упрямо сжал губы и, утерев пот, выступивший на лбу, продолжил путь. К боли ему было не привыкать, семь лет рабства научили его стойко переносить невзгоды и похуже. Плохо будет, если его поймают и вернут обратно.

От этой мысли орк поежился и нервно, со страхом, оглянулся. Ветер, дувший в спину, словно только этого и ждал. Он зло сыпанул целую пригоршню мелких льдинок в глаза беглецу, от чего они заслезились, и все вокруг стало размытым, словно в тумане. В скрипе тонких деревьев, то тут, то там росших на болоте, ему снова почудились голоса преследователей, а в тенях стволов и ветвей мерещились фигуры горных гоблинов. Орка накрыл приступ паники. Тело словно завопило, требуя скорее бежать, ползти, прятаться… Огромным усилием воли Сфен заставил себя оставаться на месте.

– Все ложь, – повторял он себе. – Память опять играет со мной. Я свободен! – Он потер глаза, густо окруженные глубокими морщинами, и зрение вернуло прежнюю четкость. – Ну вот же, посмотри, – говорил Сфенос себе, – только пустота вокруг и эти несчастные деревья. Чего было пугаться?

Убеждая себя, он вертелся на месте, прикрывая глаза ладонью. Вокруг все так же белело болото. Никто не двигался по нему, кроме теней, отбрасываемых скрюченными ветками. Только они, словно оживленные поземкой, тянули к орку свои серые пальцы, напоминавшие щупальца морских чудовищ. Но догоняли и касались Сфеноса только ручейки ледяного песка, перетекавшие между замерзшими кочками.

– Как ребенок, – стыдил себя орк, когда-то не знавший, что такое страх, – или трусливая, старая женщина. Женщина, вот кто ты теперь, Сфен.

Страх понемногу отступал, давая дышать полной грудью, но тощее тело было напряжено, словно струна, и орк продолжал чутко прислушиваться к каждому звуку.

Напев болота был скучно-монотонным: завывание ветра, хруст веток, скрип снежной крошки о лед. Ви-и-у-у, шелк, шорх, ви-т-и-у-у. Раз за разом мотив повторялся, успокаивая уставшего орка. Эти звуки как колыбельная, убаюкивали Сфеноса, навевали дремоту. Когда он уже был готов продолжить путь, в эту тихую однообразную мелодию чуть слышно вклинилось почти неслышное «мяу». Правое ухо орка, лишенное кончика, дернулось. Глубоко посаженные глаза сосредоточенно заметались по белому полю в поисках источника. Звук был такой слабый, что сначала Сфен решил: показалось. Но нет, звук повторился, и снова, и снова. Когда орк повернул голову на восток, звук можно было различить более отчетливо. Звук, напоминавший мяуканье котенка, повторялся, складываясь в мелодию.

– Живое… – прошептал взволнованно орк.

Страх был забыт, зато проснулся интерес. Такие звуки точно не могли издавать гоблины – единственные существа, которых Сфенос боялся. Их глотки могли только рвано рыкать. Нет, это не гоблин. Это было что-то другое – маленькое и, возможно, съедобное…

За все дорогу орк ел только раз, когда случайно наткнулся у предгорья на останки оленя – видно, бедняга свалился с крутого уступа и свернул себе шею. Где несчастье у одного, там удача для другого. Сперва Сфенос содрал с животного шкуру, которая теперь и заменяла ему плащ, а потом добрался до мяса и съел его сырым, на ходу, даже не останавливаясь на привал. Оленина закончилась пару дней назад, и орк тщетно выискивал по дороге что-нибудь съедобное.

Сфенос переступил с ноги на ногу, не зная, что делать, но, подумав минуту, медленно, крадучись, пошел на звук. Его источник находился недалеко в стороне от намеченного пути, он только совсем немного отклонился к востоку, но продолжил идти к краю Безысходной топи. Сумерки опускались быстро, и разглядеть что-либо становилось все трудней, но мелодия не замолкала и по мере приближения становилась громче и отчетливее. Орк шел на него, время утекало, мелодии менялись, и теперь стало понятно, что издававшее звук существо разумно.

На след он вышел у самой границы болота. Тонкая цепочка, почти заметенная снегом, тянулась от леса и обрывалась возле бесформенной кочки. Перед тем как подойти ближе, Сфенос остановился, огляделся по сторонам. Холод пронизывал до костей, пробираясь под шкуру, но он медлил. Возможно, что это ловушка, задуманная гоблинами. Но никакого движения вокруг орк не заметил. Вокруг только холодное спокойствие.

– Кому ты нужен? – решил, наконец, Сфенос. – Мерзнуть в этой всеми забытой пустоши из-за одного орка? – Он фыркнул, набираясь храбрости, и все-таки приблизился к источнику звука.

Сначала решил, что видит просто кучу тряпья, брошенную на снег, и только остановившись в двух шагах, разглядел тело.

Человечка лежала на животе, повернув на бок и чуть запрокинув голову. Все ее лицо покрывали гнойники и не зажившие струпья. Рот женщины был широко открыт, будто несчастная кричала. Перед смертью она, видимо, сильно кашляла кровью отчего снег вокруг был густо забрызган. Красные капли, в сумерках потеряли яркость и стали черными. Виден был только один глаз, распахнутый, с остекленевшим уже, ничего не выражающим, взглядом. Кружившие вокруг снежные мошки, прикоснувшись к помутневшей склере, замирали, прилипнув к ней, но не таяли.

Смерть даже незнакомого существа, если только не гоблина, всегда была Сфеносу неприятна и болезненно тревожила. Он с тоской смотрел на странницу, закончившую свой путь – вот так, не достигнув цели, и теперь уже без опаски подошел еще ближе.

Под боком мертвячки лежал комок. По сравнению с орком, совсем крошечный. Сфен при желании мог раздавить его одной ногой. Кокон мурлыкал очередную мелодию и зябко подрагивал. Он был укутан в одежду, словно капустный кочан, и разглядеть, где начинается капюшон, прикрывавший голову, удалось не сразу. Только по меховой оторочке да по струйке пара орк понял, в какой стороне лицо, и откинул капюшон в сторону.

Она медленно, без страха, поднял голову и посмотрела на Сфеноса огромными синими глазами. Так открыто, просто, с чистым любопытством смотреть могут только дети, потому что еще не знают об опасности окружающего их мира. Этот ребенок был совсем маленьким, худеньким и бледным, как любой человечек, к тому же все лицо его было усыпано красными болячками, как у матери.

Орк как-то сразу понял, что это девчонка. В её взгляде уже было это – нарочито женское, уверенное и снисходительное. Да-да, вот так глядят на сильных представителей своих рас все бабы, будь их шкура хоть белой, хоть зеленой, хоть коричневой (про ушастых вообще можно не говорить). Вот и эта, только недавно научившаяся, наверное, ходить, уже лупит на него свои наглючие зенки и думает, что умнее всех.

Сфенос тяжко вздохнул, как будто сейчас его заставляли вынести за кем-то отхожее ведро. Не сказав ни слова, сгреб находку и аккуратно, чтобы не помять, сунул за пазуху. Глянув на мертвячку, задумался, не снять ли что-нибудь с неё. Но куртка на ней была маленькой, а сумки или узла он не увидел. Сфен сделал большой шаг и, переступив через тело, пошел по следам в сторону леса, размышляя, зачем наградил себя этой пискучей обузой?

Сначала от холодного свертка за пазухой сделалось неуютно. На одежду человечки налип снег и, подтаяв, влага студила кожу. Сфен прибавил шагу – болото закончилось и теперь шлось легче. После мерзлого месива твердая земля под ногами словно сама прибавляла скорости, и орку казалось, что он несется с быстротой лошади. От движения тело согрелось, и мысли вернулись к найденышу.

Сфен забрал девчонку, не думая, просто инстинктивно спасал ребенка от смерти. Потом, ступив на след погибшего человека, поразмыслил и решил: самым лучшим отнести малышку к ее родичам. Чем бы ни руководствовалась безумная мать, отправляясь со своим выводком зимой на болота, а ребенку тут точно не место.

Некоторое время сидящий за пазухой малыш не шевелился и просто тихо сопел. Орк шагал молча, делая вид, что ему абсолютно все равно, что происходит под его накидкой. Потом девочка расслабилась – Сфенос точно почувствовал этот момент – и прикоснулась к нему ладошками. Под оленьей шкурой на орке была надета лишь грубая суконная рубаха, зиявшая дырами, потому кожей он почувствовал, какие ледяные и крошечные у девчонки пальчики. Видно, не один час она просидела там, рядом с мертвой матерью.

Потом малышка снова пошевелилась и прижала к телу орка голову.

– Стучит… – сказала тонким голоском.

Орк заинтересовался. Он остановился и заглянул себе за пазуху. Сдвинув набок платок, завязанный на голове, девчонка прижималась к его груди ухом и внимательно слушала, как бьется его сердце. Она посмотрела ему в глаза своими синими, словно лесные озера, гляделками и, легонько стукнув его в грудь кулачком, повторила:

– Стучит!

Орк поморщился: «Какая глупая! Неправильно произносит орочье приветствие». Он стукнул себя в грудь в том месте, где она показывала, и представился так, как принято в его народе.

– Сфенос, – произнес свое имя коротко и рвано.

Голосовые связки, отвыкшие работать, сделали голос похожим на карканье ворона.

Девочка сделала губами «О» и закивала, вроде как говоря: «Ну ясно, ясно. Так я и думала». Потом радостно заулыбалась и позвала:

– Сфенос!

Орк снисходительно кивнул. Повторяя его движения, малышка гордо ткнула себя в грудь, собираясь назвать свое имя.

– Бёрк, – перебил её великан.

Ребенка он собирался спихнуть в другие руки при первой возможности, потому и имя её запоминать не хотел. Зачем прилагать лишние усилия? Будет называть её так, как ему нравится.

Малышка мотнула головой, не соглашаясь, и опять собралась назвать свое настоящее имя.

– Бёрк! – снова перебил ее орк.

На недовольный взгляд крохи Сфен сурово свел брови. Мордашка ребенка сменила эмоцию с «недовольна» на «ну ладно, Большой Зеленый Крендель, посмотрим еще кто кого!» Она поджала губку и надулась, напоминая теперь маленького взъерошенного галчонка, сидящего в гнезде. Орк вздохнул и, запахнув потуже шкуру, потопал дальше.

Отношения с находкой обещали быть непростыми, но впервые за много лет сухая корка, окружавшая сердце, треснула, и в душе Сфена начали буйно расти сочные побеги новых эмоций. Весь путь до этого он просто бесцельно брел, ведомый инстинктом самосохранения, но как только прижал к груди маленький живой комочек, все вдруг поменялось, и он почувствовал себя нужным.

Как будто в ответ на его мысли из-за пазухи донеслось тихое пение. Мелодия была другая – не та, что звучала над болотом, когда он нашел мертвую человечку. Теперь, когда маленькая певунья прижималась к его груди, Сфенос мог отчетливо разобрать слова. Это была песня о жадном мужике, обижавшем соседей. Сфеносу было невдомек, что знай девочка песню про жадного или злого орка, она бы спела её, но увы, такой в репертуаре не нашлось. Потому девочка пела про плохого человека.

Песни она выучила от матери – та напевала, хлопоча по хозяйству, а девочка с легкостью запоминала и подхватывала мелодии. А вечерами перед сном мама рассказывала сказки. Была среди них одна про зеленого здоровяка-тугодума. Ее малышка помнила плохо, но, увидев Сфеноса, сразу поняла, что он орк. Согреваясь у него за пазухой, кроха размышляла, стоит ли его бояться, злой он или добрый. Особенно интересно ей было, чем он питается. Вот про оборотней она точно знала: встретила – беги! Про них было много сказок, и все страшные, если даже захочешь забыть такую, не сможешь. А вот орки… Но на всякий случай, спорить с ним она не стала, чтобы лишний раз не злить.

След уводил в лес. Пройдя через редкий подлесок, Сфенос вышел на засыпанную снегом дорогу, ведущую вдоль реки. Укрытая от ветра, она сохранила отчетливые следы единственного путника, прошедшего тут за всю зиму.

– Хорошо, – решил Сфенос. – Не придется плутать среди этих колючих елок.

Деревня сначала почувствовалась, а только после показалась из-за веток. От неё густо разило дымом и горелыми тряпками. В спустившейся ночи не было видно ни одного огонька, только собаки лаем встретили путника у первых ворот, убедив, что селение обитаемо. Обнесенные высокими заборами дворы стояли друг от друга на большом расстоянии и прятались за крепко запертыми резными воротами. На громкий стук никто не отозвался.

– Вымерли, они что ли? – почесал голову Сфенос и пошел к следующему двору.

Если и сидели в этих крепостях люди, то незваным гостям они явно были не рады.

– Хозяева! – проорал орк своим сорванным голосом. – Выйдите кто-нибудь! У меня к вам важное дело!..

Собаки, не одна, а целая свора, лаяли, не смолкая и заглушали его слова. Псы царапали доски забора, не боясь орочьего духа, и рвались в бой.

– …Что делать? – в растерянности пожал плечами Сфенос. – Может, у этих людов манера такая – ночью не показываться?

Побродив еще немного между деревянными крепостями, сменявшимися выгоревшими проплешинами пожарищ, он вышел на окраину поселения. Тут стояли несколько полуразвалившихся хибарок, давно брошенных за ненадобностью, общие сараи и занесенные снегом стога сена. Луна уже и ярко освещала голое поле, начинавшееся сразу за деревней. Выбор у Сфена был невелик: спать на снегу или в развалинах. Кряхтя и ругая белокожих, орк полез под завалившуюся на бок стену небольшого домика. С собой он прихватил знатную охапку сена и устроил в прелой соломе, некогда покрывавшей крышу, подобие гнезда. Тут можно было укрыться от ветра и снега, а утром попытать счастья снова и сбыть с рук эту обузу.

Поворочавшись в травяном ворохе, он уплотнил стены тесной норы и уснул, скрестив на груди руки. Этим защитным жестом Сфенос оберегал большую ценность, вдруг появившуюся в его жизни.

Сон его был неспокойным. Вместо того чтобы полностью отключится, мозг орка прокручивал картинки горьких событий ушедших лет.

Сфенос попал в плен, когда на его табор напали горные гоблины. Они накатили в вечернем тумане, как морская волна, темная и беспощадная. Гоблины превосходили численностью и не дали оркам даже маленького шанса на победу. Караван разорили, повозки-дома сожгли, а раненых захватили. Единственный ребенок и жена Сфена погибли, несмотря на то что он до последнего защищал семью. Орка сначала тяжело ранили, потом оглушили, лишив возможности сопротивляться.

Он пришел в себя от громкого мычания волов, впряженных в клетки с толстыми прутьями, в которых везли пленников. От природы спокойные животные, одурев от запаха крови, громко мычали, мотая рогатыми головами, и били копытами. Все было кончено. Его и еще нескольких орков везли в сторону проклятых, черных гор.

Гоблины устроили себе гнездовье в брошенном оборотнями приграничном замке. Время не пощадило это место. Его стены местами обрушились, а каменная кладка поросла травой и молодыми деревьями. Давно не развевался над остроконечными крышами гордый волчий стяг. Посреди крепостного двора рабы вырыли огромный котлован глубиной в три орочьих роста – туда и сбрасывали пленных. После очередного набега сытые и довольные гоблины развлекались, спуская в яму к пленникам голодных диких хищников.

Во сне по телу орка прошла судорога, под сжатыми веками задвигались глазные яблоки. В ушах, словно наяву, зазвучали предсмертные вопли умирающих пленников, когда они, безоружные, пытались защищаться, но гибли, а крепость наполнялась победным звериным рыком. По краю ямы прыгали и бегали на четвереньках, от возбуждения брызжа слюной, пещерные твари.

Сфеноса миновала эта страшная участь, но в битве ему раздробили колено, и движения орка были ограничены. Пускать на мясо сильного великана гоблины не пожелали и нашли для него работу. Прикованный за ошейник к стене замка, он крутил деревянное колесо на колодце, наполняя водой поилки для ящероподобных созданий, заменявших гоблинам лошадей.

Постепенно пещерные твари продвигались вглубь континента, пожирая, как болотная гниль, все на своем пути. Много лет спустя основная масса ушастых ушла дальше. Крепость стала перевалочным пунктом для проходивших через неё полчищ тварей. Постепенно она пустела, охрана ослабла, караулов не стало. Из пленников в живых остался только Сфенос – видимо, где-то в глубине Широких земель гоблины обосновали новое гнездо, и теперешних пленных уводили туда.

Прошли годы, но Сфенос не смирился и не оставлял надежду спастись. Он постоянно думал о побеге. Сначала, Сфен руками пытался оторвать от стены державшую его цепь. По ночам не спал и вкладывал все силы, чтоб раскачать проклятую железку. Но кольцо, к которому она была прикована, вмуровали в стену на совесть, и все попытки оставались безуспешными. Когда на пленника совсем перестали обращать внимание, он подобрал возле колодца два выбитых из брусчатки камня и припрятал их в своих лохмотьях. Когда замок засыпал, орк приставлял один булыжник к ржавому замку, другим камнем пытался его сбить. Далеко не сразу, но ему повезло, и ошейник слетел с сильно изодранной неудачными ударами шеи. В ту же ночь Сфенос сбежал через пролом в стене, а сильная метель, разразившаяся на его счастье, скрыла все следы.

3. Людожит

Просыпаться не хотелось, но утреннее солнце пробралось сквозь пучки соломы. Оно светило прямо лицо, да так ярко, что из закрытых глаз покатились слезы. Сфенос попробовал повернуться на другой бок, чтобы спрятаться от настырного луча, но услышал за пазухой возмущенный писк. Орк испуганно охнул, вспомнив о маленьком человечке, прятавшемся у него за пазухой. Пришлось спешно выбираться из теплого логова. По-другому девчонку было не достать, а его пробрало любопытство.

Раньше он никогда не бывал на этом берегу и белокожих вблизи не видел. Тут ничто не привлекало орков, всю жизнь кочевавших по Широким землям. Людожит сильно зарос лесами, а свободную землю, много где, люди распахали на поля. Вольным же странникам вроде Сфена, разводившим огромных буйволов и живших за счет этого, нужен был степной простор. Зачем лишние проблемы в виде вытоптанного поля или съеденного волами огорода? В краю гномов было куда проще. Там если и встречались на пути стада, какие-то поселения, то их давно огородили высокими стенами. Конечно, бывало, набредали караваны на гномью собственность, но там, ни одна корова не принесет вреда. В руднике или шахте, какой вред от скотины? Только смотри в оба, чтобы волы ноги не поломали в выкопанных коротышками ямах.

Спускаясь с Темных гор, Сфенос сознательно уходил в сторону. Гоблины шли вниз по прямой, и орк решил обойти их маршрут по дуге. Для этого пришлось перейти реку и несколько дней двигаться вдоль человеческого берега. Почему гоблины тут не появлялись? Причина проста: болота.

Багровая река, бравшая начало где-то в чаше Великого леса, несла свои неспокойные воды через все плоскогорье. Но темная гряда гор, перекрывала ей ход. Руслу пришлось сделать резкий поворот. Обогнув каменную преграду, дальше река бежать вдоль неё. В этом месте течение сильно замедлилось, речка разлилась во все стороны и обмелела. Низину на стороне людей затопило и превратило заливные луга в настоящее болото.

Как истинный кочевник Сфенос легко запоминал карты. Стоило ему один раз взглянуть на пергамент с зарисованным ландшафтом, маршрутами и названиями, как они навсегда отпечатывались в его памяти. Вот и сейчас, откуда-то из прошлого, выныривали забытые названия. Безысходная топь, Парчовый лес… Было какое-то озерцо или пруд, называвшийся Бёрк. Буквы были написаны рядом с двумя синими пятнами на карте, так похожими на глаза найденной человечки, потому Сфенос и назвал её так. Слово вспомнилось и намертво приклеилось к человеческой девчонке.

Орк встал в полный рост и, пошарив за пазухой, извлек оттуда сонного ребенка. Держа за шкирку, как котенка, он поднял девчонку к самым глазам. За ночь вид у неё стал еще жальче. Платок съехал на шею, открыв светлые волосы. Косичка распустилась, и непослушные прядки торчали в стороны, как пух у одуванчика. Курточка сверху расстегнулась и задралась, показывая шерстяную юбчонку. Сапоги остались у Сфена за пазухой, и сейчас малышка брыкалась ножками в полосатых носках, связанных крупными петлями. Ей явно не нравилось находиться в подвешенном состоянии, но орк не обращал внимания на недовольно скривленные губы и убийственный взгляд. Изучая находку, он повертел её всеми сторонами и даже обнюхал, обдавая при этом, сочным орочьим амбре.

– Фу-у-у, – человечка недовольно сморщила свой маленький, похожий на пуговицу, нос.

Пахло от орка… сильно. Особенно по утрам. Особенно изо рта.

– Что не так, детеныш?

– Ты воняешь.

Дети редко понимают границу между правдой и оскорблением.

– Не нравится? – хохотнул Сфен.

Он не смутился. Густой запах для орка так же естественен, как и зеленая шкура.

– Нет. Так вонял козел моего деда.

Дети бесстрашны. Девчонка не боялась огромного орка со свирепым лицом, изрезанным шрамами.

– Ты теперь тоже воняешь, как козел твоего деда. – Сфенос вслед за девчонкой решил говорить правду, какой бы горькой она ни была.

– Влешь. – Малышка поднесла свой рукав к носу.

– Не так сильно, но…

Ночь за пазухой орка пропитала её одежду запахом Сфена. От понимания этого, пятнистое личико девочки скисло.

– Пусти, – обиженно попросила она.

Сфен не стал возражать. Достал из-за пазухи слетевшие сапожки и протянул девочке.

– Не бойся, терпеть мой запах тебе недолго. Сейчас отнесу тебя твоим родичам, там отмоешься.

– То есть ты меня не будешь? – уточнила девочка.

– Я говорящих не ем, – развеселился Сфенос, – от них живот пучит.

Земля была засыпана рыхлым снегом, потому обувалась девочка, вися в воздухе, смешно извиваясь в руке орка.

– Все, теперь можешь меня поставить.

За время рабства орк привык беспрекословно подчиняться командам, поэтому её лова не вызвали протеста. Писклявый голос не пугал, а то, как она по-детски картавила, даже веселило. Сфеносу было интересно наблюдать за ребенком, в нем проснулась какая-то странная, забытая теплота. Такие чувства он испытывал, качая на руках сына. Сердце колыхнуло забытое: семья…

Опустив девочку на снег, орк поправил на ней куртку. Поглядев с высоты на лохматую подопечную, Сфенос снял с неё платок, пригладил, как смог, волосы и завязал его обратно. В душе совсем потеплело, к сердцу словно притронулась весна.

Ребенок воспринял заботу как что-то само собой разумеющееся и, не сказав даже спасибо, побежал за угол завалившегося сарая. Сфенос, словно курица-наседка, пошел следом, потирая приятно нывшую грудь.

– Эй! – возмущенно пискнула мелкая. – Не ходи за мной!

– Там может быть опасно. – Сфенос растерялся, не понимая, почему она его прогоняет.

– Но мне нужно… – Она красноречиво присела, сжав коленки.

– Зов природы! Ясно. Подожди только, посмотрю, чтоб никого не было.

Орк заглянул за угол и, убедившись, что нечисти там не водилось, оставил ребенка одного. У него тоже нашлись неотложные дела за соседним стогом. Встретились они возле своего ночлега. Сфен молча усадил девочку за пазуху. Она привычно, будто сидела там всю жизнь, свернулась калачиком. Сквозь оленью шкуру орк услышал, как громко заурчало у неё в животе.

– Сейчас тебя покормят, – и легонько похлопал ладонью по месту, где предположительно находилась её голова.

Поселение, показавшееся вчера вымершим, просыпалось, было слышно, как мычат в сараях коровы, кукарекают петухи. Почуяв орка, забрехали собаки, но в общем галдеже, никто не обратил на Сфеноса внимания. Деревенька была из небогатых: простые бревенчатые дома, крытые соломой, редко где виднелись железо и серая черепица. Подворья, обнесенные высокими заборами, стояли друг от друга на большом расстоянии, что показалось Сфеносу странным, пока он не глянул на припорошенное снегом пепелище. «Наверное, они так строят, чтобы при пожаре не сгореть всем скопом», – решил орк и двинулся к первому двору.

Тут были красивые ворота, украшенные ярким рисунком. Широкими мазками, неизвестный художник нарисовал на сворках двух лебедей. Они плыли навстречу друг другу и сходились носами в центре. Сквозь щели в досках видно было движение во дворе, и орк радостно забарабанил по калитке. Послышались торопливые шаги, загремел засов, и грубо выкованная большая щеколда повернулась вниз. Дверь распахнулась.

В проеме показалась женщина. Не старая еще, пухленькая и розовощекая. Она, видимо, только что подоила корову и держала в руках тяжелое ведро, полное молока. От него шел пар и чудно пахло нежным сливочным вкусом. Рот орка наполнился слюной – Сфенос уже много лет не пил молока. Тетка открывала двери с радостью, ожидая, наверное, увидеть знакомых, при виде орка её лицо удивленно вытянулось, и она нерешительно протянула:

– Э-э-э-э…не зная, что сказать.

На ее голос из-за пазухи Сфеноса выглянула девочка. Орк собирался отдать человечке ребенка и попросить позаботиться о нем, но глаза женщины резко округлились, а потом черты лица исказил ужас. Ведро выпало у неё из рук, и она громко, выжимая из легких весь воздух, закричала. С надрывом, как кричат перед смертью.

Визг тетки рвал орку перепонки, и он, вжав голову в плечи, попятился назад, не понимая, что происходит. Не могла же она его так испугаться? Сразу ведь не испугалась. Да и люди с орками никогда не враждовали.

Из разных концов деревни в ответ на крик донеслись голоса, хлопанье калиток и топот бегущих по обледенелой дороге ног.

– Проклятая! – закричала женщина. – У него проклятая! Заразу нам принес!

В голове орка, как шаровая молния, полыхнуло и прокатилось воспоминание. Ну конечно! «Проклятыми» называли переболевших человечек! Они считались заразными всю оставшуюся жизнь.

Сфенос развернулся и так быстро, как позволяла покалеченная нога, побежал в сторону леса. Вслед неслись проклятья. Мужчины и женщины ругались и махали вилами, кричали все вместе, так что отдельных слов было не разобрать. Четко слышно было только:

– Проклятая!

В спину полетели камни. Один раз в орка попал горящий факел. Шкура, укрывавшая плечи, задымилась. Орк сбил огонь рукой. Кто-то спустил собаку. Её зубы клацали возле голых ног. Сфен нагнулся и схватил кусок толстой доски, торчащий из свежего пепелища, мимо которого пробегал, и ударил пса. Собака жалобно взвизгнула и отпрянула в сторону, но потом продолжила преследовать и лаять, но не так смело, как прежде, а за селом и вовсе отстала. Доска стала не нужна, и великан бросил её в снег, не подозревая о том, что держал в руке кусочек дома, в котором родилась и выросла сидевшая у него за пазухой девочка. Сутки назад в том доме еще теплилась жизнь…

Сфенос добежал до леса, сипло дыша, словно загнанная лошадь— давненько он не бегал! Оглядевшись вокруг, нашел высокий пень, тяжко уселся на него и задумался.

– И что мне с тобой делать? – спросил скорее себя, чем девочку.

Из-за ворота в узкую щель между краев шкуры на орка смотрели заплаканные синие глазенки. Малышка поняла, что произошло, и теперь ей было страшно и обидно. Люди, знакомые всю жизнь, вдруг стали врагами, желавшими её смерти. Она доверчиво прижималась к зеленому великану и вытирала о грязную рубаху мокрые от слез щеки.

Сфенос тяжело вздохнул. Ему тоже стало страшно. Он боялся не прошедшего уже нападения, а безрадостного будущего, что его ожидает. Как изменится его жизнь, если с ним останется человеческий ребенок? Девчонка слабая, маленькая, её нужно кормить и греть. Других хлопот с ней тоже будет предостаточно…

Орк отдышался и стал спокойно обдумывать произошедшее. Ребенок. Зачем ему такая обуза, когда он не знал, что вообще делать дальше? Но как с ней поступить? Он мог оставить её здесь. Самый простой вариант. Просто дождаться темноты и оставить её в том гнезде, где они ночевали. И тогда она погибнет. Наверняка.

От этой мысли в нутрии орка поднялась волна горечи. Душа бурно протестовала. Сфен сопротивлялся не долго, и почти сразу отбросил этот вариант.

– Еда. – принял он решение. – Нам нужна еда.

Где можно добыть ее зимой? Только в поселениях.

Убегая, они выскочили на другую сторону села, и теперь перед путниками стоял незнакомый лес. В чашу уходили две просеки, словно специально обсаженные высокими липами. Сейчас дороги были занесены снегом, но летом ими пользовались.

– Поищем место поприветливей, – объявил Сфенос своей попутчице и поднялся с пенька.

Снег, на дороге прогретой солнцем, слежался, и идти по нему было легко. Орк за весь день остановился только два раза, чтобы перевести дух и оправиться. К вечеру он разглядел между голых ветвей, темные строения. Не поселение Сторожка или маленький хутор. Заборов не было. Только пара маленьких домишек, окруженных низкими сарайчиками и лесом.

Теперь стучать в двери Сфенс не стал – спрятался за густым малинником и принялся терпеливо выжидать. За час, что он морозил ноги, никакого движения так и не заметил. Уже наступила ночь, а окошки так и остались темными. Сфенос решился. Для верности обошел хутор по кругу – никаких следов, кроме собственных, не нашел.

– Дома нежилые, – уверено сообщил девочке, выглядывавшей из-за ворота.

– Мне страшно. Может, нам уйти от сюда? – Малышка высунулась из своего укрытия только по глаза. Так было все видно и тепло.

– Если там кто-то и есть, – Сфенос сжал кулак, – то мы его одолеем.

В таком домике много народу не спрячется. Даже если и сидят там люди, Сфен останется здесь. Больше в этой глуши идти некуда. В лесу ночью они просто замерзнут. И еда…

Порожки заскрипели под ногами, удивляясь весу орка. Деревянная не крашеная дверь была не заперта. Сфенос приоткрыл её наполовину и прислушался.

– Фу, воняет!

Как же девчонка чувствительная к запахам.

– Воняет – это хорошо.

– Почему?

– Это значит, – Сфен хотел сказать «все умерли», но не стал пугать девчонку, – что тут никто не живет.

– Мы будем здесь ночевать? – спросила девочка, больше высовываясь из шкуры.

– Если повезет, то останемся здесь зимовать, – устало ответил Сфен. Переход его вымотал, и больше всего орку хотелось погреться у горячей печки. – Есть кто в доме? – на всякий случай крикнул он в дверь и, не дожидаясь ответа, переступил порог.

Внутри было темнее, чем на улице, но на столе нашелся огарок свечи. Он был не длиннее мизинца и намертво вплавился в глиняный черепок, в котором его установили.

Сфенос вытащил ребенка из-за пазухи и опустил на стул.

– Посиди здесь.

Чиркнув огнивом, он зажег фитилек, и в помещении задрожал свет. Комната в доме была одна, но дальний угол отгораживала засаленная шторка. Сфенос отодвинул полог и заглянул. Там пряталась кровать… и хозяин дома, умерший как минимум неделю назад. Пожилой мужчина походил на засушенную мумию и лежал, мирно сложив на груди руки. Орк накинул на него одеяло и вместе с постельным бельем и матрасом, закатал в рулон, как скатывают ковры.

– Прости, друг, но кровать тебе больше не понадобится.

Забросив сверток на плечо, он вынес его на улицу и спрятал в одном из сараев. Вернулся оттуда в дом с охапкой дров.

– Сейчас будем греться.

Домик в лесу, как оказалось, принадлежал пасечнику. Он жил тут один – других людей, ни живых, ни мертвых, орк не нашел. В одном из сараев его встретили радостным визгом две свиньи, чуть живые от голода. В другом хранились инструменты пасечника и несколько бидончиков с потемневшим медом. В домике, к радости Бёрк и Сфеноса, обнаружился подпол с запасом продуктов: в деревянных ящиках грудилась картошка, морковь и репа, на аккуратных полочках были расставлены бочонки с квашеной капустой, огурцами и грибами. Почивший хозяин мужиком был запасливым, провианта с лихвой хватало, чтобы прожить до тепла одному человеку. Но для взрослого изголодавшегося орка и растущей девочки, этого маловато, но они радовались находке как бесценному сокровищу.

Отоспавшись, оглядевшись и хорошо подумав, орк решил оставаться на пасеке, пока не закончится еда. Спешить ему было не к кому, а впереди маячили самые промозглые месяцы года. О незваных гостях Сфен не переживал: пасечник, судя по всему, еще по осени сбыл весь мед, и к нему еще долго никто не заявится. Тем более в разгар Красного мора, когда люди без лютой необходимости не высовывают носа дальше собственных ворот.

***

Прошел месяц, другой… Зима отступала. Ночи становились короче, а раздумья орка длинней.

Сфенос постоянно размышлял над их будущим. Теперь он уже не отделял от себя детеныша человечка и успел прикипеть к ней всей душой. Орк складывал разные варианты, крутил и так, и этак, но картинка не складывалась. Не вязалась судьба мелкой с Людожитом. Мир людей больно пнул больного детеныша под зад, вытолкнул в холодное никуда и захлопнул за ней двери. Дорога теперь орку и девочкее оставалась только одна – на ту сторону Багровой реки. Там в «проклятую» никто камней кидать не станет… разве что оборотень встретится…

– Да откуда им там взяться? – спорил орк сам с собой. – Небось, выдохли уже все.

Он грустно посмотрел на девочку, копавшуюся возле печки. Она старательно связывала из лоскутов подобие фигурки. Жалко, конечно, что не орчонок. Хотя очень похожа – вредная, настырная и эти неровности на коже ну точно орочьи бородавки. Только окрас… Вот если бы кожа у неё была зеленой, она бы с легкостью сошла за его детеныша.

В один из дней от нечего делать орк перебирал лежавшее в сундуке имущество пасечника. В основном там хранилось какое-то барахло, но были и семена для огорода в заботливо подписанных сверточках, и немного круп для похлебки. Развязав очередной маленький узелок, орк увидел зеленый порошок. Понюхал, лизнул.

– Изумрудная водоросль! – опознал субстанцию Сфенос.

Довольно редкая вещ, очень любимая среди баб всех рас. Охочий до заработка народ собирал её по заводям рек. Длинные стебли сушили, а потом растирали в порошок. Если отрез ткани или готовую одёжку проварить в её настое, она приобретала приятный травянистый цвет. Покрашенная таким манером ткань не линяла и не выгорала на солнце. Орчихи страшно любили такую одежду, и у каждой был припрятан узелок с порошком.

А вот люди пользовались ею с опаской: если испачкать кожу, то оттереться будет большой проблемой.

Сфенос потер между пальцев щепотку порошка – кожа, и без того зеленая, потемнела сильней.

– Интересно…

Орк подошел к девочке, игравшей на полу в самодельные куклы. Скрученные углом лоскутки сейчас разговаривали между собой, будто живые.

– Пойдем кушать картошку? – спрашивал кукиш побольше.

– Нет, – отвечал маленький красный. – Я хочу каши.

Сфенос провел испачканным пальцем по лбу дитенка, и кожа от самых волос до переносицы стала зеленой.

– Забавно… – усмехнулся орк.

Наслюнявив чистый палец, попробовал оттереть полосу. Людина сопротивлялась, негодующе пища и отталкивала лапу Сфеноса. Смыть краску не вышло. Уже кожа вокруг покраснела, а зеленый пигмент держался.

Тогда Сфенос зачерпнул из узелка порошка побольше и, не обращая внимания на оскорбления, сыпавшиеся из ребенка, натер порошком все её лицо. Зелень смягчила яркие крапины шрамов и сделала человечку, на взгляд орка, намного красивей. От умиления он даже немного прослезился.

Но надолго мордашка человечки зеленой не осталась. А все ее любовь к купанию, – за три дня отмылась до белизны. Неудача Сфеноса не остановила, и с ослиной упертостью он стал проводить эксперименты. Орк пробовал красить кожу человечки разными способами. Сперва он заваривал водоросль в кипятке и заставлял Бёрк умываться этим отваром – зелень держалась не больше четырех дней. Потом натирал кожу девочки порошком, смешанным с медом. Не самый лучший вариант – пигмент смывался почти сразу. Были и другие попытки, и каждый раз Сфен педантично считал, через сколько дней очищалась кожа, и делал пометки на стене дома. Самым лучшим вариантом оказалась масляная болтушка. Орк смешал порошок с нагретыми остатками подсолнечного масла, оставшимися после жареной картошки. Смесь загустела и приобрела консистенцию густой сметаны. На ощупь она оказалась приятной и шелковистой, мягко ложилась на детскую кожу. Хорошо впитывалась и не смывалась больше недели.

Девочка воспринимала все эти манипуляции как игру. Ей было интересно заглядывать в маленькое зеркало и обнаруживать там копию Сфеноса. Она с удовольствием корчила себе рожицы и показывала язык.

Сфенос приучал ее к новому имени и прививал орочьи повадки.

Сварив полную кастрюлю картошки, которую даже не считал нужным очистить, орк водружал её на стол. Рядом ставил мисочки с капустой и грибами. Достав одну картофелину, Сфен клал ее перед собой.

– Это Сфеносу, – громко объявлял орк.

– А это… – Сфен доставал клубень поменьше и, словно задумавшись, замирал.

– Бёрк, – недовольно произносила новое имя девочка и тянула руку за едой.

Орк довольно хмыкал и вручил ей картошку, а потом пододвигал ближе и другие тарелки.

Девочка была упрямой и первые дни предпочитала голодать, но не отзываться на это инородное «Бёрк». Потом привыкла, сдалась. Все же она была маленьким ребенком, быстро забывала прошлое и не понимала полностью смысла происходящего.

– Бёрк. – Орк погладил её по голове и улыбнулся.

Его улыбка больше походила на оскал, но ребенок привык, и зеленая морда казалась ей теперь родной и очень милой. Даже орочье приветствие, демонстрируемое Сфеносом каждое утро, теперь не пугало ее.

– Сфенос! – резко кричал орк на заре и ударял себя в грудь кулаком.

Потом он коротко рычал, показывая клыки. Классическое приветствие среди орков, что-то вроде «доброе утро» или «свидетельствую свое почтение». Бёрк в точности повторяла его действия и получала одобрительный кивок.

Но прежде, чем стать настоящим орком, нужно перестать быть человеком.

Каждое утро человечка расчесывала свои длинные светлые волосы. Она важно доставала из кармана красивый гребешок с искусно вырезанным на нем узором и рассказывала про свою сестренку, которой он принадлежал. Надевая носки, она вспоминала маму, которая связала их. Еще был яркий поясок – Бёрк объяснила Сфеносу, что собиралась подарить его своему маленькому братику, когда тот вырастет.

Однажды утром гребешок пропал. Девочка старательно обыскала всю постель, потом весь небольшой дом, но потеря не обнаружилась.

– Крысы, – покачал головой Сфенос.

В доме под полом действительно водились крысы, которые часто шуршали по ночам. Малышка горевала о потере несколько дней, а потом забыла. Без вещи из прошлого из памяти маленького ребенка быстро стерся образ сестры. Потом так же бесследно пропали носки, затем поясок. Постепенно из дома исчезли все личные вещи девочки: одежда, украшения, игрушки – всё, что было при ней, когда Сфенос её нашел. Они заменяли пропажи другими вещами – найденными в доме. Все, конечно, было большое, приходилось что-то подшивать, что-то подворачивать, но, к счастью, малышка немного умела шить, так что в одежде нужды не было.

Последним Сфенос бросил в огонь маленький деревянный кулон, который Бёрк носила на шее. Он осторожно, чтобы не разбудить девочку, разрезал крепко сплетенный из конского волоса шнурок. Потянув за край, аккуратно вытащил его из-за пазухи спящего ребенка. На тонкой косице висел с любовью сделаныйоберег – женский лик с большими глазами. Он был вырезан отцом девочки, и перед сном она, видимо, молилась своим богам, сжимая в кулаке овальный образок.

– Ты больше не человек… – тихо прошептал Сфенос, глядя на последнюю вещицу, связывавшую девочку с прошлым, и погладил её по сбившимся в колтуны волосам.

А утром уговорил её подстричься. Бёрк даже всплакнула по горящим в печке косам, а дом наполнился неприятным запахом паленой курицы. Девочка провела по непривычно голой макушке, ощупывая новую прическу. Теперь на её голове красовался короткий неровный ирокез, старательно выстриженный Сфеносом. Он подал человечке зеркало: зеленая кожа и ежик темных, почти зеленых от краски, волос.

– Настоящий орк! – гордо сказал Сфен и стукнул себя в грудь кулаком.

– Орк! – повторила девочка и тоже ударила себя в грудь.

Эта «игра» ей определенно нравилась.

***

Они покинули пасеку весной, когда снег растаял, а дни стали теплыми. Не дожидаясь, когда продукты, которые они тщательно экономили, закончатся, квартиранты собрали пожитки и отправились в путь.

За плечами орк нес увесистую котомку, а за пазухой у него, как и раньше, сидела Бёрк. Девочка выглянула и помахала рукой приютившему их на зиму домику.

– До свидания! – прокричала она.

– Прощай, – поправил её орк и, взглянув через плечо, быстро зашагал в сторону Багровой реки.

4. Бёрк

Спустя несколько лет

Утро обещало быть добрым. Ни туч, ни ветра за окошком не наблюдалось, и солнце уже вовсю пускало зайчиков по комнате. Бёрк откинула одеяло и сладко потянулась. Ранний подъем был для неё привычен. С кроватью девушка расставалась быстро, особенно зимой, когда в доме по утрам было холодно.

Зевая и почесывая живот, как истинный орк, Бёрк прошла в переднюю, где стояло ведро с водой и выщербленный таз, заменявший рукомойник. Наполнив два черпака, она сунула в них руки. Вода была прохладная и быстренько смыла остатки дремы. Фыркая и тряся головой, словно собака, девушка умылась. Зачерпнув из маленькой плошки древесной золы, пальцем почистила зубы и громко высморкалась, как учил её Сфенос. Плеснув из пузатой баночки на ладонь вязкую зеленую жидкость, Бёрк тщательно растерла её по рукам, доходя до самых локтей. Потом, глядя в осколок зеркала, размазала краску и по лицу, не забыв про уши и шею. Кожа и до этого зеленая от регулярной покраски, стала приятного оттенка молодой травы.

Завершало утренний туалет скрупулезное расчесывание волос. Косица была не особо густая, но отрезать её девушка не хотела, как ни настаивал на этом Сфен. В детстве она, как и положено настоящему орку, носила на голове ирокез – Сфенос два раза в год выбривал ей виски. Но после того, как они осели среди гномов, прическа стала казаться Бёрк неактуальной. Местные ходили заросшими по самые брови. И мужчины, и женщины носили косы и совсем не брились. После долгих споров, в которых Бёрк не раз пускала слезу, отец разрешил отрастить ей серенькую косу, по толщине больше походившую на мышиный хвост. Сейчас Бёрк с любовью вплела в неё синюю ленточку, подаренную Полли на весеннее равноденствие.

Хлопнула входная дверь.

– Утро доброе, – пробасил Сфенос, ступая через порог.

Не разуваясь, он прошел к столу и уселся на широкую лавку у стены.

Как только на улице спадали морозы, отец перебирался ночевать в конюшню. Он любил прохладу и часто жаловался, что в доме ему душно. В теплое время года он заходил домой только по утрам, и они вместе завтракали.

– Где этот чертов носок? – ругалась Берк, встряхивая одеяло.

Она уже скинула ночную рубаху и теперь в одних трусишках ползала по полу, заглядывая под низкую кровать. Своей наготы она совсем не стыдилась. С детства Бёрк купалась и переодевалась при отце, и даже повзрослев не переменила привычек.

Сфен разломил краюху зачерствелого хлеба, принесенную вчера из харчевни, и оглядел комнату. Девчонка под вечер всегда сильно уставала и, раздеваясь, могла разбросать свои вещи по всему дому.

– На печке, – кивнул Сфенос на кучу тряпок, скрученных узлом.

Бёрк торопливо просунула голову в рубашку и метнулась к топке, прикрытой старым покрывалом. Точно, тут нашлись и штаны, и недостающий носок, а на полу ждали растоптанные сапоги из потрескавшейся кожи.

– Я вчера не стала свечку зажигать, – объяснила она, натягивая пропажу на ногу и усаживаясь за стол.

– Ты и с зажженной мимо лавки проходишь, – беззлобно пожурил дочку орк.

– Зато все достирала. – Объявила девушка, вытащив из кармана штанов медную монетку. – Вот, целый медяк! – И гордо сунула её отцу под нос.

Сфен одобрительно кивнул и в поощрение, провел огромной, покрытой огрубевшей кожей ладонью, по волосам девушки. Деньги в их семье зарабатывала только Бёрк, Сфенос работал за еду и поношенные вещи, которые время от времени отдавал ему хозяин харчевни.

– Еще две – и закажем тебе новые сапоги, – набив хлебом рот, пробубнила Бёрк.

–Тебе нужнее, – отпивая темный квас, возразил Сфенос.

Ему было стыдно за свою несостоятельность, и когда речь заходила об обновках для него, он всегда пытался отказаться от них.

– Не начинай, – возразила девушка. – Сто раз уже говорили. Сначала тебе сапоги – они дороже выйдут, а ты весной уже босиком ходил…

– Мне не холодно.

– …А к зиме я себе на сапоги заработаю.

Бёрк старалась говорить твёрдо, хоть уверенности в своих словах не испытывала. Обувь для орка стоила дорого. Размер ноги у Сфеноса был просто огромным по сравнению с ногами гномов. Кожи на такие сапожищи уходило много больше, и цена соответствовала. Они копили уже полгода, не позволяя себе тратить ни одной монеты.

– Сезон заканчивается. Еще недели три – и все разъедутся.

Бёрк зарабатывала, стирая вещи рудокопов. В эту глушь они съезжались на лето, чтобы рыть уголь в здешней шахте. Как только начинались осенние дожди, каменоломни подтапливало, и рабочие разбегались по домам.

– Тогда купим в следующем году.

Её сапоги были куплены года четыре назад. Кожа отличного качества и, наверное, могла носиться еще долго, но за это время девушка выросла, и единственная обувь нещадно жала ноги, а ходить босиком было уже холодно. Бедные пальцы Бёрк не успевали заживать от мозолей.

–Тогда твои ноги превратятся в скрюченные копытца, – хмыкнул Сфен.

– Не превратятся.

– Будешь на следующее лето цокотеть по дорогам, словно козлик Полли.

Бёрк представила эту картину и возразила, наморщив нос, словно злая зеленая кошка.

– Не бывать этому!

– Ме-ме-ме. – продолжал со смехом дразнить её Сфен.

– Ну тебя! – вскочила со стула обиженная Бёрк. Она смахнула со стола рассыпанные крошки и высыпала себе в рот. Шумно выцедив из кружки последние капли кваса, стрелой выскочила на улицу. – Все равно сапоги купим тебе! – услышал Сфенос, перед тем как дверь захлопнулась.

– Не получилось, – грустно вздохнул Сфен – он так надеялся её рассердить.

Орк был туговат на идеи и других способов управлять своенравной девчонкой придумать не мог. Несколько раз это срабатывало, и в порыве злости она поступала так, как хотел Сфенос. Но вот с сапогами, стоившими как хороший поросенок, это не помогало. Дочь впряглась в эту идею, как упрямый мул. А ведь он мог ходить по снегу, просто обмотав ноги кусками войлока…

Бёрк обогнула угол дома и, подхватив большущую ивовую корзину, стоявшую у порога, пошла по дорожке мимо грядок пожелтевшего лука. Поперек заднего двора на веревках, натянутых от огромного старого дуба к сараю, были развешанные разномастные вещи, сушившиеся на свежем воздухе. Тут мотались на ветру короткие штаны рудокопов, сорочки престарелых соседей, не хотевших заниматься стиркой, и постельное белье с постоялого двора.

Летом стирка была почти в удовольствие: полощи в реке, вывешивай на улице. Не то, что зимой, когда от веревок в доме комнаты напоминают лабиринт.

Девушка пощупала крайнюю рубаху с наполовину оторванным рукавом – толстая шерсть была еще влажной.

– Сыровата… К обеду сниму.

Бёрк легко проскользнула под тряпичными парусами, пошла к дороге.

Их маленький хутор, словно бурей раскиданный по пологому берегу речки, являлся местом весьма живописным. Земля тут неровная, словно изрыта огромными кротами, и у каждого домика не просто двор, а как бы земляная лунка, в которой прятался дом. Для уединения не нужно было ставить забор или палисадник, ведь, чтобы увидеть соседа, требовалось зайти в его личный закуток. С берега можно рассмотреть только ярко-красные черепичные крыши, похожие на мухоморы, торчащие между деревьев. Домиков было немного – не больше двадцати. На окраинах они стояли далеко, а ближе к центру хутора сходились плотней, словно заглядывая в окна двухэтажной гостиницы, которая была сердцем этого места.

Хибарка Бёрк и Сфена находилась недалеко от реки. Домишко был так себе: низкий, чуть скособоченный, с обитыми потемневшей дранкой стенами и скрипучим порожком и имел всего два окна. За ним небольшой огородик, засаженный овощами и кукурузой. Большим плюсом этого места была дорога, проложенная к водяной мельнице мимо их двора – по ней часто ездили, и накатанная полоса всегда оставалась чистой: зимой её очищали от снега, а летом Бёрк не надо было идти по мокрой от росы траве.

Легонько пнув зазевавшуюся курицу, девушка ступила на укатанную глинистую колею. Корзину для белья, которую всегда брала с собой, она перевернула и для удобства надела на голову на подобии огромной шляпы. Ивовые прутья сплели неплотно, и Берк отлично видела дорогу через щели. Несмотря на солнце, утро было прохладным – осень стояла совсем недалеко и уже позолотила листья на деревьях.

Ближний к ним дом давно оставался заброшенным, и двор его густо зарос лопухами и боярышником. Сейчас в них рылись две худые длинноухие свиньи, внешне больше напоминавшие бездомных собак. С дороги за ними наблюдал хозяин – господин Адуляр Гурт, ушедший на покой городской учитель, приехавший на хутор доживать свой век. На поросшей седым пухом голове у сухощавого коротышки был неизменный колпак с золотой кисточкой, который он носил круглый год, а на ногах смешные ботинки с загнутыми к верху длинными носами. Старик был их ближайшим соседом, и каждое утро Бёрк обязательно с ним сталкивалась. Хитрый гном всегда делал вид, что это случайность.

– Доброе утро, господин Гурт! – громко крикнула орчанка и помахала ему рукой.

Старик был глуховат, и неизвестно что было тому виной: жизнь, такая же продолжительная, как песчаная отмель, или густая растительность, торчавшая из его ушей. Гном прищурился и посмотрел в её сторону, словно только что увидел, и, покряхтев, переступил с ноги на ногу. Его руки были скрещены и лежали на высоком кряжистом посохе, доходившим гному до подбородка.

– Бёрк? – удивленно спросил гном, будто не ожидал её тут встретить.

Действительно! Кто бы еще мог идти тут в такой ранний час?

– Да, это я, господин Адуляр, – отвечала Бёрк на ходу.

Она старалась говорить со стариком как можно меньше короткими, мало что значившими предложениями. Одинокому гному было скучно, и часто он развлекался, заговаривая с прохожими на разные темы. Невинная фраза могло вызвать у Адуляра пространные воспоминания, и разговор мог затянуться на час, а то и дольше.

– Куда это ты идешь? – бесцеремонно спросил старый учитель.

Одно лето Бёрк училась у него счету и грамоте, и до сих пор он воспринимал её как нерадивого ребенка, сбегавшего с уроков.

– На работу.

– На работу… – проскрипел гном и скривился, будто она зарабатывала блудом, а не стиркой.

– Да. Стирка, штопка, перешивка, – повторила Бёрк свой рекламный лозунг. – Вам ничего не нужно постирать? – вежливо поинтересовалась, хотя ответ знала наперед.

– Нет.

Гном с любовью провел рукой по засаленному жилету, наполовину скрытому длинной бородой, отросшей гному до колен.

Адуляр, как любой порядочный гном, был довольно прижимист и, в целях экономии сам стирал себе одежду. Судя по застарелым пятнам, недостаточно часто.

– Жаль. Но если когда-нибудь вам понадобится…

– А почему в такую рань? Отчего тебе не спится? – перебил старик и, прищурив глаз, уставился на неё, как на преступницу.

В детстве она ею и была, но сейчас… Почти исправилась.

Бёрк задумалась. Как коротко объяснить дедусе, что ты не замышляешь ничего дурного? Винограда по дороге не было, морковь уже убрали, а яблок в этом году у них с отцом и у самих полно.

Свиньи, не заинтересованные в разговоре, бросили свое занятие и потрусили к реке. Видимо, после кореньев их замучила жажда. Адуляр с тоской посмотрел животине вслед. Придется отпустить ему свою жертву. Он от злости стукнул о землю посохом, на который опирался, и Бёрк дернулась – до сих пор не забыла, как старик лупил её своей палкой, когда не слышал на уроках ее ответа, или тот был неверным.

– Сегодня я меняю всю постель на постоялом дворе, – Прокричала Бёрк.

Старик ничего не ответил, только еще раз стукнул посохом о землю, досадуя на лопоухих свинтусов и смешно ковыляя в своих башмаках, стал спускаться к речке. Обойдя по обочине старика, проходившего мимо (мало ли, вдруг решит ее треснуть), Бёрк почти бегом понеслась к гостинице. Мысленно она благодарила хрюкающее хозяйство Адуляра, избавившее её от утреннего допроса.

Через заднюю дверь она влетела на кухню, как штормовой ветер. С порога в нос ударили аппетитные ароматы специй и выпечки. Беленые стены, выскобленные до блеска деревянные полы, льняные занавесочки и кустики мелкого жгучего перца, украшавшие подоконники – просторная комната с широкими окнами была по-домашнему уютной и теплой. В центре стояла печь с кипевшими на ней кастрюлями. Половину комнаты занимал длинный разделочный стол, на котором громоздилась свежая зелень с огорода.

– Ух! Напугала! – дернулась Полли – трактирная кухарка. Правая рука её была по локоть погружена в кадку с тестом. – За тобой что, шишига гонится? – вытерев передником пот со лба, спросила гномка.

– Адуляр.

– Вот уж не поверю! – засмеялась стряпуха. – Чтоб старый пень да за кем-то гнался…

Гномка была щедро наделена природой. Тело с мягкими изгибами, постоянно притягивало мужские взгляды. Сегодня, высокую грудь Полли подчеркивал ситец ярко-розового цвета, щедро обшитый воланами. Из-за обилия поклонников и капризного характера, Полли все еще не была замужем, хотя ей давно перевалило за двадцать.

– Он устроил мне засаду у гнилушки.

И Бёрк поставила свою широкую корзину у двери и зачерпнула ледяной воды, только поднятой из колодца. Железное ведро было покрыто влагой, будто вспотело.

– Опять заставлял рассказать ему счетную таблицу? – Гномка чистой рукой выхватила у Бёрк ковш и кивнула на глиняный кувшин, стоявший на столе: – Молоко.

Орчанка скривилась, уже ощущая вкус козьего молока на языке, но зная, что отпираться бесполезно, налила полную кружку.

– Нет, только хотел знать, что я замыслила в такой час.

– Жир, – потребовала Полли.

– А ведь ты хорошая…

– Жир! – не терпящим возражения тоном снова потребовала толстушка.

Гусиный жир, отвратительная на вид и запах субстанция, стояла на верхней полке в баночке, заботливо накрытой холстинкой. Зачерпывая ложкой желтоватую массу, Бёрк оскалилась, задрав верхнюю губу. Так делал Сфенос, когда был недоволен. У него это выглядело устрашающе из-за крупных клыков, но на лице Бёрк это смотрелось как смешная гримаса.

– Кто только выдумал, что эта гадость полезная? – И девушка расколотила в теплом молоке ложку жира.

Стараясь выпить как можно быстрее, она большими глотками осушила кружку с плавающей на поверхности желтой пленкой.

– Врачеватели, – убирая тесто, ответила Полли.

– Дурни, – зло рыкнула Бёрк и стерла с губ остатки неприятного пойла.

– Да уж поумнее тебя будут, – отмывая руки, усмехнулась Полли. – Это же надо было додуматься – купаться в речке в такой холод, да еще в грозу!

– Я сети снимала, сколько можно повторять? – Бёрк не любила оправдываться, тем более, когда действительно была невиновна.

– А лодка зачем нужна? Видно, чтобы умный народ в воду не лез, не простужал свое хлипенькое здоровьице.

– Сеть за коряги зацепилась, а там дерево повалено, на лодке было не подойти.

– А ты так умна, что в ледяную воду прыгнула! – Кухарка поцокала языком.

– А как я должна была сделать?

– Бросила бы эти сети.

– Они денег стоят! И рыба…

– И грудное воспаление теперь.

– Кто ж мог знать…

– Тот, кто от каждого сквозняка мается кашлем по полгода.

Бёрк досадливо фыркнула. Месяц назад она простудилась, снимая сети на дальней запруде. Целую неделю её лихорадило, а кашель прорывался и сейчас. Отец долго пичкали её всякими отварами – такими гадкими, что, казалось, от них становилось только хуже. Немного окрепнув, Бёрк стала выливать вонючие настойки в окно, изображая перед Сфеносом покорность и смирение. Но вот Полли, с её гусиным жиром, провести было куда сложней. Принимать лекарство приходилось под цепким взглядом стряпухи. Девчонку она раскусила давно и не доверяла её шельмоватому характеру, ни на грош. Почему-то гномка решила, что гусиный жир с молоком – средство чудодейственное, и заставляла Бёрк не только пить и есть эту гадость, но и натирать ею спину перед сном.

Вообще, орки отличались прекрасным здоровьем. Отец, сколько Бёрк себя помнила, никогда не мучился даже изжогой. А вот она…

Бёрк вообще была особенным орком. Слишком особенным даже для этого хутора. Альбинос. У всех орков кожа бугристая и зеленая, а Бёрк белая, в розовую крапину. Её шкурка была светлой, как у гномов и только неровности, похожие на маленькие шрамы, пятнили её словно яйцо перепелки.

– Почему так? – спрашивала она Сфена.

– Исключение… – отвечал отец, пожимая плечами.

Разве могло это мудреное слово дать ей объяснение? Чтобы она не сильно отличалась от своего родителя и не вызывала лишних вопросов, Сфен выдумал её красить, и теперь периодически девушка натиралась болтушкой из Изумрудной водоросли.

Но слабое здоровье под краской не спрячешь, и девчонка постоянно простужалась.

– Пойду белье менять, – бросила Бёрк.

– В четвертой комнате не нужно, там никого нет, – предупредила Полли, усаживаясь на низкую скамеечку и пододвигая к себе корзину с овощами.

– Знаю.

Глянув на кухарку, Бёрк незаметно стащила с тарелки, приготовленной для постояльцев, оладушек и сунула его в рот – плата за гадость, которую ей пришлось пить.

– Потом поможешь мне с репой, – сказала Полли и смахнула с желтого клубня макушку.

– Будешь запекать?

– Нет, отварю на гарнир к кролику.

– О-о-о! – Бёрк радостно встрепенулась – остатки со столов всегда отдавали им со Сфеном. – Кролик!

Бёрк любила поесть.

– Даже не мечтай. Все куски поделены между постояльцами, лишних сегодня не будет.

– У-у-у-у, – уныло протянула Бёрк и поплелась к лестнице.

5. Оборотни

Вереница всадников растянулась по дороге длинной гусеницей. Следом катили две большие телеги, затянутые парусиновыми пологами. Мирно поскрипывали деревянные оси колес, изредка позвякивали доспехи на крепких телах верховых. На длинном древке копья, воткнутого в передок главной телеги, развевался красный флаг с вышитой на нем профилем головой волка. Памятуя о мирном времени, черного зверя изобразили не скалящимся, а гордо смотрящим вперед.

В пластичных движениях и хищных профилях ехавших, сразу узнавалась волчья порода. Оборотни. Редкие гости в этих краях.

Их лошади шли мягким аллюром, крупные копыта тяжеловозов поднимали облака пыли. Массивные и мускулистые лошади были под стать оседлавшим их спины воинам. Двуликие предпочитали эту породу другим из-за силы и выносливости. Конечно, тягачи уступали тонконогим скакунам в резвости и скорости, но кроткий нрав и мягкая поступь с лихвой компенсировали их неповоротливость.

Два ехавших впереди всадника, походили на своих коней не только силой, но и мастью. На вороном ехал брюнет с вьющимися волосами – Гелиодор Вафт, последыш из далекой стаи Дикого ветра. И сразу было видно, что он здесь глава, альфа. Оборотень словно пропитался силой всего своего народа. Гордая осанка, величественный разворот плеч Серьезные, карие глаза такие темные, что издалека кажутся черными. Взгляд отчужденный, с врожденной надменностью и толикой высокомерия. Одежда на нем не яркая, пошита просто, но качество материи и хорошее шитье говорили о дороговизне и достатке. Такую народ с достатком покупает не на показ, а для удобства.

На соловом коне с бледно-желтой гривой ехал рыжий оборотень с зелеными глазами – Тумит Сэт, бета, правая рука и нареченный брат альфы Полная противоположность вожака. Его куртка расшита золотой тесьмой, сапоги привлекали взгляды сочно-красным цветом. Сразу становилось ясно, что это любитель всеобщего внимания. На лице ироничная полуулыбка, в глазах —жажда приключений. Тумит лениво оглядывал окрестности, вертя кудлатой головой, и со стороны могло показаться, что оборотень делает это от скуки. Только стая знала, что Тумит отбывает свою очередь дозорного.

Оба всадника были почти одного возраста: двадцати восьми лет один, второй чуть младше. Они встретились еще юными щенками и с тех пор объезжали Широкие земли в одной связке. К ним в компанию набились такие же отщепенцы, и теперь вся гурьба гордо именовала себя стаей Черного зверя.

Гелиодора разморила дневная осенняя теплынь, и он, убаюканный плавным шагом своего вороного, беспечно придремал. Конь почувствовал послабление и не преминул этим воспользоваться. Чуть притормозив, угольно-черный здоровяк пропустил вперед шедшего справа жеребца. Выгнув шею, словно змея, он резко укусил своего соседа за заднюю ляжку.

– Аа! – вскрикнул от неожиданности всадник, едва не вылетевший из седла, когда его конь после подлого нападения резко взбрыкнул и рванул в сторону, забыв о седоке.

Гелиодор сразу проснулся.

– Вот дрянная скотина! – закричал он на своего коня и дернул поводья.

– Он опять это сделал, – обиженно сообщил Тумит, возвращаясь на дорогу.

– Что поделаешь, такой характер, – вздохнул Гелиодор.

Его конь отличался от своих собратьев. К безупречно красивой внешности прилагался злобный и мстительный норов.

– Все потому, что других лошадей родили кобылицы, а твоего выплюнула сама бездна.

Вороной зыркнул на Тумита блестящими глазами и всхрапнул, будто давая понять, что запомнил и оскорбительные слова, и обидчика.

– Просто у Шторма слишком развито чувство справедливости. – вступился за свою скотинку Гел.

– Что справедливого в укусах исподтишка?

– Твой Колос не пропустил его при въезде в город, помнишь?

– И что?

– Он конь вожака и всегда должен идти первым.

Тумит зло сплюнул в дорожную пыль.

– Да он искусал уже весь табун. Будешь уверять, что его обидел каждый?

– Шторм как главный следит за порядком. Наверняка у него были на то причины.

– А стая? Всякий из нас хоть раз носил на шкуре отметины от его зубов.

– Зато вы все испытываете к нему почтение.

– Страх…

– Уважаете его.

– Ненавидим…

– И любите…

Тумит хохотнул, давая понять, что альфа говорит абсурдные вещи.

– …По-своему, конечно. Но нельзя же не любить такого красавца!

Оборотень ласково потрепал жеребца за чуб и нежно провел ладонью по иссиня-черной шкуре, переливавшейся на солнце. Конь действительно был красив. Ровного цвета, без единой помарки. В тон телу, густая грива и хвост, доходивший до земли. А как хорош в езде! Отзывчивый и чуткий, словно натянутая тетива. Он стоил Гелиодору огромных денег, а его братья по стае расплачивались за соседство с ним вечной настороженностью.

– Ты не умеешь выбирать ни лошадей, ни женщин, – покачал головой Тум. – Они слишком дорого тебе обходятся.

– Но ведь стоят того? – хитро прищурился Гел.

Брат ему завидовал. Это читалось в тоне и взгляде, брошенном через плечо.

Последняя любовь альфы была бурной и всеобъемлющей. Как истинный оборотень, он полностью отдался охоте на выбранную самку и победил! Потратив целую кучу золота.

– Я не уверен, что хотел бы в свою постель эльфийку…

– А я не знал, что волки умеют лицемерить, – блеснул крупными клыками Гелиодор.

– Нет, серьезно. По мнетак они холодней сосулек, свисавших зимой с Темных гор.

– Ты ошибаешься. Элириданна не такая.

– Ну и имечко… Только услышав его, я бы повернул назад.

– Согласен, с ней не так просто, как с гномкой и с гоблинихой. – И оба, словно заговорщики, оглянулись и посмотрели на Сфелера.

У оборотней необычайно чуткий слух, и вся стая не специально, но слышала каждое слово.

Сфел скривился.

Летом он как-то напился гномьего рома до полного одурения и лег с гоблинихой, державшей ту пивнушку. Она была из степных гоблинов, разительно отличавшихся от горных Эти, совсем не охочи были до резни и очень хорошо торговали. К всеобщему удивлению, одним разом дело не обошлось, и Сфел навещал трактирщицу до самого отъезда. Как она рыдала у городских ворот, провожая стаю в дорогу!..

По рассказам оборотня, она была страстной и безотказной в постели, всегда снабжала его бесплатной выпивкой и еще приплачивала деньгами. Отношения удобные со всех сторон. Но вот внешность… Сгорбленная фигура, покрытая морщинистой кожей зелено-коричневого оттенка, редкие волосы, кривые зубы. Как Сфелер ухитрялся столько в себя вливать?

Теперь бедняга стал притчей во языцех, и каждый, говоря про ночь с очередной дамочкой, сравнивал её с гоблинкой Сфелера. В стае появилась как бы своя шкала женской привлекательности, где самой низкой отметиной была гоблиниха, а самой высокой эльфийка Гелиодора.

– Но ты же видел эти шелковистые волосы… А глаза! Словно трава весной. Кожа… Атлас покажется мешковиной рядом с ней. Голос словно пряный мед, и смех…

– Ого! Неужели она может смеяться? А я думал, она постоянно ведет себя как фарфоровый истукан.

– И умна…

– Да, умом её природа не обделила. Чтобы вытянуть с оборотня столько золота, нужно как следует перетряхнуть ему мозги. Или хорошенько отжарить его в койке. Но это не про Продаванну.

– Элириданну.

– Ведь в постели она не греет. Я прав?

Он был прав. Элирия ходившая по улицам города с высокомерным выражением на своем красивом личике, в постели была… терпелива. Она терпела его поцелуи, ласки и разговоры. Вот и получалось, что любоваться её телом – наслаждение, а обладать им – все равно что иметь мраморную статую.

– Даже в постели она ведет себя достойно.

Услышав эту фразу, Тумит непочтительно расхохотался. За спиной ему в поддержку раздались смешки братьев.

– Так и знал! Она того не стоит! Ты зря выбросил свои деньги.

– Каждый миллиметр её тела стоит золота.

– Буквально! Это мы уже поняли. – Тумит оглянулся на улыбавшихся братьев. – Ты вот что скажи, альфа: после того, как мы закончим, собираешься вернуться к ней?

– Да, – уверенно заявил Гелиодор. Он уже скучал по роскошным изгибам своей эльфийки. Надежда растопить её сердце ещё теплилась в нем. – И она будет ждать меня. Будет хранить мне верность.

– Еще бы! К тому времени ты получишь вторую половину платы и снова будешь при деньгах.

– Дело не только в монетах.

– Ну да, дураков зариться на добро оборотня в том городе тоже не найдется.

Ни гном, ни эльф не рискнет завести шашни с женщиной оборотня. Волчья натура – эгоист и собственник, он не станет делиться, и сопернику грозит смерть.

– К слову о деле, – Гелиодор зацепился за возможность сменить тему разговора. – Ну-ка еще раз перескажи мне подробности этой аферы.

– Зачем же так сразу – афера… Обычное дело.

– Обычное дело – это на сезон наняться в городские стражники. А мы тащимся к самой границе. Да еще придется объединяться с другой стаей.

– Так это стая Смарага, а Острозубые нам почти братья.

Со стаей Острозубых они вместе отстояли позапрошлую зиму в Жаргороде. Оборотней осталось немного, и мелкие группы Последышей всегда радовались встрече с себе подобными. Обычным делом были совместные попойки и гулянки. К тому же двуликие обменивались клановыми новостями и передавали сообщения родне.

– Все равно. Два альфы – это плохо. Придется сверять планы, договариваться. Я этого не люблю.

– Но заказчик сказал, нам самим не справиться, – напомнил Тум.

Их наняла гильдия гномов, занимавшихся добычей алмазов и железной руды. Они честно расписали всю опасность предстоящего сражения.

– Много он понимает в военном деле? – огрызнулся рассерженный Гелиодор. – Коротышки только и могут что репу сеять.

– Я думаю, он прав. Это предгорье, Гел, там даже караваны орков ходят, сбившись по несколько сотен.

– Зачем гномам вообще понадобилось отбивать ту землю, если её заселили гоблины? Им что, мало укрепленных городов?

– Алмазная руда, камни величиной с кулак… Говорят, это самая мощная жила на Широких землях. Да и не так давно там обосновались горные. Говорят, еще прошлым летом рудник работал в полном объеме. Остроухие пролезли туда зимой, когда все стояло. Наверное, подземные пещеры сильно напомнили им родной дом.

– Ну и дельце ты подобрал, – вздохнул Гелиодор. – Бой в шахте с противником, численность которого неизвестна…

Перспектива представлялась мрачной, но контракт уже подписан.

– Оплата соответствует.

– Я помню. К оплате никаких претензий нет. Никогда столько не зарабатывали за раз.

– И еще одна стая для безопасности, – подбодрил друг.

Тумит только казался бесшабашным простаком, но на деле был расчетливым и осторожным, иногда даже чересчур. Если он заключал с кем-то договор, то перед этим сто раз просчитывал все возможные ходы и варианты. Вот и сейчас, почувствовав всю серьезность предприятия, он потребовал в помощь еще одну стаю.

– Мы справимся, – уверенно заявил Тумит.

– Даже не сомневаюсь. Когда это мы не справлялись? – хмыкнул Гелиодор. – Вот только время много потратим, и еще торчать в этой дыре неизвестно сколько будем.

Смараг дорабатывал свой последний контракт – его стая подрядилась проводить караван торговцев к Зунделею и бросить дело так просто, они не могли. Договорились подождать их на каком-то гномьем хуторе, стоявшем у самых опустошенных земель.

– Зато хорошенько отдохнем перед дракой.

– Или сопьемся со скуки, – хмыкнул Гел.

– Ты, альфа, точно не сопьешься со своими пустыми карманами.

– Разве брат не займет мне на стаканчик доброй медовухи?

– Я пообещал, что не дам тебе и медяка, если потратишь всё на ледяную стерву.

– Но ты же не всерьез? – Гелиодор состроил испуганное лицо.

– Я серьезен как никогда! Если б твой папаша узнал, сколько ты истратил на продажную девку, утопил бы тебя еще слепым щенком.

– Она не продажная девка…

Тумит выразительно хмыкнул.

– …Ну не совсем. – Еще одно обидное «ха-ха» от брата. – Ладно, бездна с тобой, пусть будет продажная. – Тум ликующе хохотнул. – Но очень дорогая продажная. Леди продажная.

– Ты еще назови ее королевой. Продажная королева! Как звучит? Отец, познакомься, это моя королева, только вчерась купил. Дорого.

– И еще, – издевки начали надоедать, – я просил не напоминать мне про отца. Это удар ниже пояса. Всегда, когда вспоминаю или слышу о нем, чувствую себя неудачником, ребенком-разочарованием. Тем более если речь касается самок.

Его отец тоже был альфой. Его стая вымирала, и он потребовал от сына жениться на оборотнице зрелого возраста. Вернее было бы сказать – на волчице, годившейся ему в матери. Тогда он еще не до конца осознавал ценность семьи, юношеский максимализм лез через все щели, и Гелиодор взбунтовался. Он мечтал о свободе, приключениях, любви. Зачем ему было связываться с какой-то теткой и пытаться завести приплод? Он сбежал.

– Да брось, брат, ту обиду давно пора забыть.

– Я не виделся с ним больше. Он умер, так и не простив меня.

– Извини.

Тумит редко напоминал альфе про семью, да и все в стае чурались этой темы – ни у него одного все сложилось по-плохому.

– Он хотел продолжения рода, а я хотел свободы. – Гелиодор широкой пятерней отбросил упавшие на лицо волосы

– Никто не виноват, что ваши желания рознились.

– Но как сын вожака я должен был думать о стае. Возрождение двуликих – вот какой должна была быть цель моей жизни.

– Там есть кому поразить эту цель. Твой братец умеет думать получше – вот кого наделила мать Луна разумом. Так что хватит корежиться каждый раз, когда я чихаю в сторону Великого леса. Считай, Диким ветрам повезло избавиться от такого оболтуса. Останься ты в альфах – разбазарил бы всю казну на остроухих баб.

– Я истратился только на одну! – Гелиодор перешел от хандры к возмущению.

– Продажную леди.

– Да весь прошлый год я почти задарма драл свежих гномок. Обходился только лаской и кормежкой.

– Зато в этом спустил весь золотой запас на королеву. Удивляюсь, как и семейный раритет не остался в бездонной шкатулке Продаваны…

– Зачем Элириданне сдался мой кинжал?

Гел откинул плащ и с любовью провел рукой по висевшему на поясе кинжалу. Его рукоять, густо отделанную серебряной чеканкой, венчал крупный красный камень.

– О-о-о! В ее загребущих лапках эта вещица обрела бы новую жизнь. Так и вижу, как она, вооружившись пилкой для ногтей, выковыривает Драконий глаз, а потом ворожит, чтоб прилепить его к какой-нибудь брошке или булавке.

– Пусть бы попыталась. – Нарисованная бетой картинка была вполне правдоподобной. Не раз он замечал жадный взгляд эльфийки, на сияющем камешке. – Сам никогда не отдам, не настолько я дурак.

Вложенный в ножны кинжал был старинной семейной реликвией и всегда передавался от отца к старшему сыну. Это единственная ценность, которую Гелиодор посмел взять с собой из родной стаи. Необычайно крупный кроваво-красный гранат имел своё имя и историю. По легенде, это был глаз дракона, которого победил основатель и первый альфа Диких ветров. Считалось, что камень обладал тайной магией.

– А если сопрет? Разве можно верить этим королевам?

Гелиодор развеселился, представив гордую эльфийку в роли воришки, и расхохотался. Упавшее было настроение, снова поднялось до безмятежного уровня.

– Поймаю и накажу.

– Совсем не переживаешь? Спокойно засыпаешь в ее постели, не боясь проснуться с пустыми ножнами?

– Драконий глаз всегда возвращается к хозяину, – пожал плечами Гел.

– Веришь в эту легенду?

– Он возвращался к каждому из нашей семьи.

– Это могут быть враки.

– Я видел собственными глазами, как он вернулся к отцу. Его привезли в теле вора, обчистившего наш замок. И ко мне он тоже вернулся. Помнишь? Он ведь утонул, когда мы перевернулись на лодке. Но на следующий день рыбаки выловили его сетями, и он опять при мне.

Тогда им срочно нужно было попасть на другой берег. Несмотря на разыгравшуюся непогоду, стая отправились через вздутую весенним паводком реку и… потерпела неудачу.

– Это просто совпадение. Тогда нам пришлось хорошенько потрепать шкуры мелкорослым, чтобы забрать твои пожитки.

Гномы, рыбачившие в бухте, наотрез отказались отдать улов. Пришлось напомнить им, кто такие оборотни.

– Все в этой жизни – судьба, а значит не случайно, – философски изрек Гелиодор.

– Ладно. Пусть будет по-твоему. А давай проверим? Ну чтоб наверняка понять, так все или нет. Вот возьмем и бросим его тут. Прямо тут. – Тумит ловко выхватил кинжал у зазевавшегося друга. – Нет, лучше вон там, на опушке. А? – И, двинув своего коня пятками, галопом понесся к зеленой кромке.

– А ну стой! – заорал Гелиодор и бросился догонять.

6. Житейские будни

– Бёрк! Бёрк! – орал Татимир, стоя у лестницы.

Своей настойчивостью и силой голоса он походил на мартовского кота, сидящего на заборе.

– Да иду я! – зло прошипела Бёрк, от неожиданности запутавшаяся в пододеяльнике.

Это был последний заменённый ею комплект постельного белья. Орчанка выпростала из него ногу и, скрутив в безобразный узел, сунула к остальным. Горка белья выпирала из корзины, словно подошедшая опара.

– Бёрк! – снова заорал у лестницы харчевник.

– Вот же злобный… гном! – сплюнула она на пол. – Ни минуты покоя от него.

Она с трудом подхватила корзину, дно которой было в два обхвата шире неё. Пристроив край к бедру, вышла из последней коморки, сдаваемой посетителям, и пошла по ступеням вниз. Неудобная крутая лестница недовольно заскрипела. Подъем у неё был слишком крутым, а перила шаткими, потому приходилось идти осторожно, ведь обзор загораживала куча белья.

– Бёрк! – Татим скривил лицо в кислой улыбке. – Наконец ты пришла! – А потом, сразу посуровев, рявкнул: – Сколько можно копаться?!

Бёрк, привыкшая к перепадам настроения хозяина гостиницы, в ответ только закатила глаза.

– …Ох, девонька, – погрозил ей пальцем гном. – Сколько раз я говорил тебе, не делай так. Ради себя самой – не делай. Иначе однажды твои глазные шары оторвутся от своей оси и выкатятся наружу. Представь, каково тебе будет без глаз-то.

Татимир любил пугать всех страшными предвещаниями. По его словам, нельзя было плевать в огонь – иначе на языке вырастет бородавка. Нельзя начинать есть раньше него – иначе никогда не выйдешь замуж, а если и выйдешь, то за пройдоху или дурака. Полли, к слову, строго соблюдала эту рекомендацию. Нельзя в полнолунную ночь справлять малую нужду под березой, – а то при сборе грибов, тебя съедят дикие еноты.

В детстве Бёрк верила каждому его слову и страшно переживала, нарушив какую-либо «примету». Сейчас же, повзрослев и набравшись ума, она совсем не боялась – поняла, что в большинстве случаев Татим сам придумывает эти страшилки.

– А я намажу их медом, да и вставлю обратно, – бойко огрызнулась Бёрк.

Настроение упало. Если хозяин зовет так настойчиво, значит нашел ей новую работенку, за которую наверняка не заплатит.

– Зачем медом? – заинтересовался гном.

– Чтоб держались.

Татимир хмыкнул и потер свою длинную бороду. Она доросла гному до самого пояса и была его гордостью. Спереди он хитро сплел ее в косицу, а на кончике завязал лентой в тон жилетке.

– Тогда у тебя будет желтая пелена перед глазами, и все цветы для тебя будут словно подсолнухи.

– Цветы мне безразличны, переживу. А вот вы…

– Что я? – насторожился Татим.

– Вы наверно будете походить для меня на… большого шмеля.

Это был коварный выпад. Удар ниже пояса. Хозяин гостиницы был падок на модные вещи. Большую часть выручки он тратил на одежду и обувь, бессовестно экономя на работниках.

Татимир недовольно крякнул, поняв намек. Сейчас на нем была шелковая жилетка в широкую черно-зеленую полосу. Вещица дорогая, качественная, но с небольшим изъяном. Полоски шли горизонтально, расширяя и так могучую фигуру харчевника. Лохматая голова, черные сапоги… А если представить полосы желто-черными, то сходство с насупленным жужалом, становилось колоссальным.

– Шмеля?..

Гном расстроился и выглядел потерянно – он понял, что потратился на обновку зря. Жители хутора побаивались Татимира. Все тут вертелось вокруг гостиницы, и попасть в немилость к её хозяину сулило неприятности. Ему льстили и поддакивали. Одна Бёрк вела себя смело и независимо. Только она могла бросать ему честные замечания, когда он перегибал палку с модой.

– Та-ак… – растеряно крякнул гном и покраснел как вареный рак. – Шмеля, говоришь?

Бёрк спокойно кивнула в ответ. А чего бояться? Он и так собрался нагрузить её какой-то работенкой.

– Зачем звали?

Держать корзину было тяжело. и дочь орка как можно быстрей хотела получить свой дневной ворох дел.

– Вещи поменяла? – гном все еще был растерян.

– Поменяла.

– Одежду постояльцам починила?

– Починила и постирала, вечером принесу. Зачем звали-то?

– Звал… звал… – Гном мучительно вспоминал, зачем ему понадобилась девчонка, но мысль о потраченных впустую двух серебряных мешала думать. – Бутылка! – вспомнил он наконец. – За стойкой лопнула бутылка с медовухой. – Вообще, это он случайно разбил её, когда зацепился ногой за неровную половицу, но орчанке об этом знать не нужно. Девка до работы была, не особо охоча. Оговаривалась, что яблочный огрызок, по всякому поводу. Каждый раз приходилось, чуть ли не кулаками, доказывать ей свою правоту.

– Так что возьми ведро и приберись.

– Сейчас?

Бёрк мыла полы каждое утро. Но вчера, зная, что предстоит большая стирка, дождалась ухода последнего посетителя и вымыла всю харчевню с вечера.

– Нет, давай ждать, пока я не растяну бражку по всему полу. Сама потом будешь зудеть, что я грязь развел…

Бёрк обреченно вздохнула.

– …И не говори, что не забочусь о тебе. Я мог бы и промолчать!

Пришлось оставить стирку и тащиться в обеденный зал.

Размер бедствия оказался удручающим. Разбилась ведерная бутыль со старой медовухой. Это был прошлогодний остаток, забытый и давно скисший. Теперь пол покрывала липкая булькающая масса непонятного цвета. Из-за неё вся комната наполнилась густым запахом самогонной браги. От такого вида Берк расстроилась и громко шваркнула об пол ведро с водой.

– Это как же она разбилась? – заподозрила обман Бёрк.

– Как-как. Обычно. Стояла себе и вдруг бабах! Все сразу растеклось…

– А вы где были?

– Когда?

– Тогда, – прищурила глаза Бёрк.

– Так в окно смотрел. – Гном подошел к широкому подоконнику, заставленному горшками с геранью, и сделал вид, что заинтересован чем-то на улице. – Стою я смотрю в окно и думаю: будет дождь или…

– Нет, – перебила Бёрк.

Татима она раскусила, но поймать его на вранье, сейчас было невозможно: ни свидетелей, ни улик.

– Значит, не будет дождя? – охотно сменил щекотливую тему гном. – Хорошо. Тогда вечерком на рыбалку пойду.

Он слишком поспешно удалился в сторону своего кабинета, оставив орчанку собирать зловонную жижу.

Не быстро, но она справилась. Чтобы доски перестали липнуть и отмыть все щели, пришлось сменить три ведра воды. Выплеснув на дорогу последнее, Бёрк повесила поломойную тряпку сушиться и пошла помогать Полли.

– Наконец-то! – всплеснула та руками.

– Не говори мне ничего, я и так спешила как могла. – Бёрк вымыла руки и повязала передник. – Эта гадость не хотела отмываться. Густая, как смола. Как её пьют-то?