Атлас, составленный небом бесплатное чтение

Горан Петрович
Атлас, составленный небом

© Горан Петровић, 1993

© Савельева Л. А., перевод на русский язык, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Пальмира», АО «Т8 Издательские Технологии», 2017

О Горане Петровиче, травинке из рукописи и нездешних мечтах

Горан Петрович не похож на человека, родившегося в 1961 году в Кралеве, маленьком сербском городке, сильно пострадавшем во время Второй мировой войны. Тем более он не похож на того, кто закончил там школу. Горан Петрович пишет не так, как написал бы человек, работающий на местном вагоностроительном заводе. Он не похож на того, кто пишет на сербском языке и считает литературным образцом для себя Данилу Киша. Поколение Горана Петровича не похоже на землю, на которой оно выросло, оно стало, может быть, одним из самых странных явлений конца XX века. На своей фотографии Горан Петрович не похож на писателя, сказавшего: «Даже самая маленькая травинка не может вырасти в рукописи просто так, без последствий».

Его книги, особенно две – роман «Атлас, составленный небом» (1993), который русский читатель найдет в этой книге, и сборник «Остров и рассказы его окрестностей» (1996), – можно назвать самыми редкими по своему вкусу плодами, выросшими сегодня в саду сербской литературы. В них проявилась сила и фантазия того поколения, которое беззлобно и радостно сопротивляется данной ему реальности мира и противопоставляет себя разрушению и смерти, которые завладели Балканами и нашими судьбами в начале 90-х годов этого столетия. Сегодня такие книги подобны горсти соли, оставленной на черный день и найденной тогда, когда пришло время трудностей и нищеты.

В этих книгах звучат лучшие из интонаций, свойственных прозе, – лирический юмор и поэтическая фантазия, не нарушающие, однако, повествовательной концепции автора. Сам писатель так говорит о себе: «Я не из тех, кто думает, что мы заплатили слишком большую цену за наши мечты. Я скорее думаю, что мы втридорога расплатились за чужие».

Беженцем из абсурда XX века назвала Петровича критик Ясмина Михайлович в своей большой статье о его творчестве. Вот что она, в частности, пишет:

«Дом – главный герой романа „Атлас, составленный небом“ – это, как сказал бы Башлар, волшебное пространство застывшего детства. Оно застыло так же, как застыла праистория. Дом населяют заговорщики духа, защищающие свое время, вечные юноши, доблестно сражающиеся за свою территорию – страну грез и мечты. Снаружи, за пределами дома, зияет бесплодная, всепоглощающая пустота. Книга борется с этим чудовищем пустоты. Кроме того, это каталог фольклорных мотивов сербского и других славянских народов, это миниатюрная антропологическая энциклопедия и справочник существующих и вымышленных растений, минералов, животных, предметов. И наконец, „Атлас, составленный небом“ – это своего рода манифест постмодернистского восприятия мира, человека, уставшего от обыденности и, следовательно, от политики».

Милорад Павич

Ил. 1. Картограф. Проба пера. 1991. Чернила, бумага. 21x12^[1]. Архив Тайного объединения развеянных по всему миру сот Вавилонской библиотеки

Слово благодарности

Пространство в самом начале, когда глаза читателя еще не утомлены, картограф хотел бы использовать в качестве подходящего места и момента для благодарения. Весенняя ветка сердечной благодарности – самое малое из того, что заслуживают все, кто помог в подготовке материала, внесенного в этот Атлас.

Пространство, открывающееся впереди, заботливо расширили или пополнили те, кто был предложен составителю как связующие звенья: Королевское географическое общество в Лондоне, Национальная библиотека Сербии в Белграде, Галерея Уффици во Флоренции, Музей текстиля в Вашингтоне, Китайская коллекция Восточного института в Чикаго, Третьяковская галерея в Москве, Государственный архив в Венеции, Зал свежести дворца Эскориал, Метрополитен-музей в Нью-Йорке, библиотека Гази-Хусревбека в Сараеве, Галерея зеркал в Женеве, Королевский музей изящных искусств в Брюсселе, Астрономическая обсерватория в Белграде, Музей Тонкапы в Стамбуле, Музей стекла (о. Мурано) в Венеции, Югославская фильмотека в Белграде, Институт колдовства в Лагосе, Музей Прадо в Мадриде, Ботанический отдел Академии невидимого в Ленинграде, Музей путешествий в Дели, Комиссариат парков, травы и памятников в Граде, Кабинет карт и глобусов Национальной библиотеки Сербии в Белграде, Общегосударственный легат снов в Париже, Музей игрушек в Михельштадте, Национальная портретная галерея в Лондоне, Египетский музей в Каире, Университетская библиотека в Риме, монастырь Грачаница, Еврейский музей во Франкфурте, НАСА – Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства – в Милуоки, Собрание Государственной музыкальной консерватории в Берлине, Галерея художников-примитивистов в Светозареве, Министерство древностей в Аддис-Абебе, Читальный зал Британского культурного центра в Белграде, Музей Сербской православной церкви в Белграде, Галерея Нуньо Гонсалеса в Лиссабоне, Музей прикладного искусства кочевников в Алжире, Картотека одного министерства в Париже, Галерея каллиграфии в Сремски-Карловцах, Великий музей бумажного кружева, фонариков и воздушных змеев в Пекине и Архив Тайного объединения развеянных по всему миру сот Вавилонской библиотеки.

Разумеется, богатство всех этих собраний нельзя было бы с толком использовать, если бы не доброжелательная и сердечная помощь музейных смотрителей, алхимиков, собирателей карт, историков, шаманов, музыковедов, астрономов, фотографов, орнитологов, звездочетов, археологов, ткачей, каббалистов, вышивальщиц, ювелиров, географов, гончаров, спиритов, архивариусов, библиотекарей, космографов, демонологов, документалистов, журналистов, жрецов, реставраторов, рисовальщиков, толкователей снов, чернокнижников, биологов, архитекторов, землемеров и других людей, которые своими профессиональными советами направляли картографа на истинные пути изучения перечисленных музеев.

К этому, безусловно, следует добавить и особую благодарность всем тем владельцам частных коллекций, которые любезно позволили картографу ознакомиться с содержанием своих собраний.

Также картограф воздает должное терпению, проявленному переводчиками, доброжелательным советам своих коллег, словам одобрения друзей, столь необходимой помощи семьи – все это имело огромное, а иногда даже решающее значение в преодолении трудностей, возникавших по ходу работы.

И под конец все тот же картограф отдельно благодарит составителя, или пользователя (как ему больше нравится), потому что без него весь этот материал так и остался бы лишь материалом; он не превратился бы в какое-то целое – ни в Атлас, ни в пристанище, продолжая быть простым собранием глав, комментариев и иллюстраций, среди которых растут листья папоротника и мох и где в одиночестве, в морозной безвидности проходят дни грустных слов, которые никогда не цветут.

Весной. Картограф

Голубое как следствие успешно осуществленного дела

Невзирая на серьезное Сашино предупреждение, что было бы разумнее подождать и узнать мнение отсутствующих, в то же утро мы бросили якорь шкалы нашего радиоприемника среди журчания музыки, выпили по рюмке абрикосовой наливки за удачное начало и приступили к осуществлению нашей идеи. Не успели у мужчин сползти засученные рукава, а вся мебель из комнат второго этажа уже стояла на первом. Женщины сновали вокруг, заботливо пряча все хрупкие предметы: посуду, вазы, декоративные тарелки, бутылки, картины, кувшины для воды, настольные лампы, зеркала, медальоны, цветочные горшки, графины, фарфоровые фигурки – в общем, все, что не приучено менять место и в таких случаях (даже при малейшем перемещении) имеет обыкновение нарочно ломаться или, что еще подлее, давать трещину.

Всецело охваченные уверенностью, что взялись за очень важное дело, мы даже не смогли всего упомнить и потому об усталости просто забыли. Возможно, поэтому чердак был разрушен еще до того, как утро расцвело полуднем. Одним словом, капельки пота еще стекали по нашим лбам, тонкая пыль от штукатурки лепилась к ресницам, треск досок крыши едва успел затихнуть в ушах, а возле нашего дома уже краснели высокие стопки снятой с крыши черепицы.

Снизу, с улицы, доносился шум голосов взволнованных сограждан. Люди стояли, обмениваясь мнениями и показывая руками то на нас, то на довольно крупный кусок чердачной тьмы¹, которая лениво, со скрипом прощалась со стропилами и балками, пока наконец не исчезла бесследно вдалеке, подхваченная мощным потоком воздуха. Хотя собравшаяся толпа была объята слоем недоумения толщиной в аршин (даже самый сильный ветер беспомощен перед тяжестью непонимания) и никто не мог сказать, что же происходит, никто ни о чем и не спрашивал (неужели бы мы не ответили!) до тех пор, пока из массы строгих и озабоченных лиц не выделилось одно, по улыбке более других запоминающееся, постоянная собственность почтальона Спиридона.

– Эй, наверху! – крикнул он в нашу сторону, приподнявшись на носки. – Соседи, помогай вам Бог, что у вас с крышей?

– И тебе того же! Хотим сменить цвет! – Богомил показал рукой на стропила. – В этом году крыша у нас будет, так сказать, голубая!

Почтальон Спиридон в сердцах шлепнул себя по лбу, видимо раздосадованный тем, что не понял столь очевидную цель наших действий, и после недолгого наблюдения опустился до уровня изумленных свидетелей.

– Люди, дело ясное, они просто меняют крышу! – с гордостью объявил он непосвященным то, что ему удалось узнать, поднявшись на цыпочки. – Была красная, теперь голубая. Вместо черепицы будет небо. Больше не на что смотреть, можете спокойно идти по домам.

Так что ближе к вечеру, когда лепестки дня начали потихоньку закрываться, а мы выносили строительный мусор и оставшиеся куски чердачной тьмы, чистили паркет и возвращали на старые места мебель, народ стал расходиться, разводя руками, пожимая плечами, злобно комментируя глупость, свидетелем которой он стал, или презрительно отводя взгляд от нашего дома².

А наверху, на втором этаже, всего лишь в нескольких метрах над уровнем непонимания, мы заканчивали свое дело. Все приняло такой же вид, как и утром, после того как старинный комод, на который мы поставили обычные солнечные часы, занял свое прежнее место. (Все приняло совершенно такой же вид, как и утром, – только у нашего дома больше не было крыши.)

Чем больше взгляд наш насыщался новым видом жилья, тем сильнее разбегалась по телу волна приятных жарких мурашек. Успех всего предприятия, правда, с оговоркой, что все же было бы лучше подождать отсутствующих, признала даже Саша. Торжества по случаю окончания работ, устроенные в самой большой комнате второго этажа, она сделала еще более пышными, распустив по плечам волосы. Чуть позже полная луна, похожая на роскошное колесо старинного парохода, вплыла в синий квадрат нового потолка. Только после того, как ее серебряные лопасти перебрались за середину ночи, мы отправились на покой, который, безусловно, заслужили. Прислушиваясь к плеску неба, полный решимости бдеть до утра, в комнате с открытым потолком остался только Полковник.

¹ О тьме подвальной и чердачной

Кажется просто невероятным, как человек добровольно соглашается большую часть своей короткой жизни проводить между двумя тьмами. Наивно уверенный, что его надежно охраняют внизу прочный пол, а наверху балки потолка, он даже не думает о пагубности такого образа жизни. Конечно, редко случается, что люди проваливаются в подвальную тьму или им на голову обрушивается тьма чердачная. У смерти по имени Грызодуша медленные туфли, пелерина из тишины и лицемерная маска. Дело в том, что коварные магнитные силы, царящие между этими тьмами, вызывают их медленное, но неумолимое сближение. С течением времени уютное для человека жилье превращается в пожизненную ловушку. Тогда, пришпиленный к собственной коробке, он ясно осознает фатальность своего заблуждения, однако, как правило, не находит достаточно сил, чтобы освободиться, а его душа отчаянно трепещет и бьется, попавшись в страшный капкан, пока не окончится жизнь. (См. энциклопедию «Serpentiana», главу «Общепринятый образ жизни и смерти».)

² Разоблачение некоторых отрицательных явлений в обществе

Через три дня после того, как была снята крыша, один из наблюдавших за этим обратился в «Городской газете» (№ 1748) на странице, предназначенной для писем читателей, в строительную инспекцию. Свидетель события, конспиративно подписавшийся как «Добронамеренный гражданин», высказал глубокое негодование:

«<…> Хотелось бы задать компетентным товарищам вопрос: как долго собираются они смотреть сквозь пальцы на это и подобное этому безответственное поведение отдельных лиц?! У нас в городе, естественно, каждое здание имеет крышу, таким образом, этот дом портит внешний вид всего Предместья. Еще более странно утверждение наших сограждан, что они всего лишь изменили цвет крыши. Сейчас это якобы голубой, хотя крыша и вовсе не видна. Пусть даже и так, однако ввиду того, что у всех других домов крыши нормального красного цвета, нельзя не согласиться с тем, что голубой на этом фоне выделяется не только своим цветом, но и своего рода дерзостью по отношению к соблюдению устоявшихся принципов <…>»

Под письмом редакция опубликовала короткий ответ строительной инспекции, в котором была выражена решительная готовность детально изучить неприятный инцидент и дать общественности (а как же иначе!) самую исчерпывающую информацию относительно мер, принятых против нарушителей порядка.

Ил. 2. Вид Видосавлевич. Вид Предместья перед сносом крыши. 1989. Сериография. 84x80. Из коллекции Еленки Утьешинович

Крыланы-подковники

Люди этой странной разновидности встречаются по всей Европе, чаще всего они живут в равнинных местах. Рост их всего несколько сантиметров, а кожа красновато-коричневого оттенка. Их интересуют все виды искусства, формулирование вопросов (и другие виды исследовательской деятельности), коллекционирование бабочек, старинных рукописей, будущих успехов и взглядов любимых женщин. Они нервозны и легко впадают в пограничные состояния. Чаще всего их можно встретить на берегу реки в послеполуденные часы, когда все остальные томятся в своих коробках-ловушках. Там, прямо на месте, под ивой или тополем, среди ракушек, улиток, волн и гальки, они внимательно следят за природой, пытаясь определить свою роль и степень своего участия в реализации ее законов. Ввиду того, что этим наблюдениям они предаются настолько самоотверженно, что по нескольку дней могут провести без пищи и воды, их почти никто не замечает, так как, находясь в таком особом состоянии, они почти невидимы и еще менее понятны и без того невнимательной окружающей их среде.

Крыланов можно легко узнать не только по характерному рту, напоминающему своей линией подкову, но и по постоянной, а иногда и совершенно полной погруженности в собственные, необычайно разветвленные, наподобие кроны дуба, растущего посреди поляны, сны¹.

¹ Отчасти человек – отчасти сон

Как говорит одна древняя легенда, сам Бог внедрил в сны рода человеческого, перенося из поколения в поколение, один Завет, тайную формулу, имеющую для человечества важнейшее значение. (Более подробно о феномене переноса снов из поколения в поколение см. в исследовании «Вывернутая перчатка» историка эзотерии М. Павича.) Считается, что Завет невелик по объему и хорошо спрятан в снах – никто точно не знает, в каком именно. То, как он выглядит, уже веками представляет собой предмет всевозможных домыслов. Одни говорят, что он написан на клочке бумаги; другие – что выгравирован на медной пластинке; по словам третьих, существует в устной форме – его должен произнести Старик, явившийся во сне. Тем не менее эти и многочисленные другие теории о том, как выглядит Завет, кажутся просто сосновой иголкой по сравнению с целым бором предположений относительно его содержания. Приобретет ли тот, кто найдет Завет, вечную жизнь, неограниченную половую мощь, абсолютное знание или какую-то особую четвертую силу, остается невыясненным до сих пор. (Поэтому так прискорбно долог список тех храбрецов, которые расстались с жизнью в своих собственных, а чаще в чужих снах. Так же реально, как пахнет снящийся цветок, может сорваться с кручи и увиденный во сне камень, а укус приснившейся змеи столь же смертоносен, как и настоящей; из некоторых снов очень трудно найти выход, но, кроме всего прочего, в снах обитает необыкновенно страшное существо по имени Морь.)

Время от времени забывавшаяся, иногда на протяжении годов запрещавшаяся, снова всплывавшая и опять предававшаяся забвению легенда о Завете постоянно жила лишь в кругу рода крыланов-подковников. Упорный во всем, этот род людей упорно держался и за свои представления в этом вопросе: тот, кто увидит Завет, приобретет возможность изменить свой рост, сможет неограниченно вырасти. Поэтому, желая коснуться звезд и оттуда взглядом исследователя посмотреть на Смысл, крыланы-подковники всегда много спали, и видели много снов, и, невзирая на опасности, всегда тщательно исследовали их. Погруженные в поиски Завета, они и наяву, уже проснувшись, оставались в сетях своих снов.

Разумеется, надежды, связанные с возможной находкой магической формулы, не могли не коснуться и нашего Подковника. Движение воды, даже в тех случаях, когда она вышла из берегов, все равно определяет основное русло реки. Для Подковника найти Завет было равнозначно вопросу существования. Как и весь его вечно погруженный в сновидения род, он верил, мечтал и ждал момента, когда сможет войти в круг посвященных. Именно он был одним из самых горячих сторонников разрушения чердака – ведь тогда, в час, когда откроется тайна, ничто не помешает ему расти, сколько душа пожелает.

Несколько раз, убежденный, что напал на след Завета, Полковник всех нас, а в особенности Сашу, приглашал к себе, в свой сон, присутствовать при эпохальном открытии. «Готовьте корзины, я соберу для вас самые сияющие и самые крупные звезды!» – возбужденно кричал он (да что там кричал – орал он еще в постели). К сожалению, ни слова из Завета не было. Обычно выяснялось, что просто сон натер себе мозоль записками об изученных и неизученных областях, камешком, зернами, крошками или еще чем-то столь же несущественным и скучным.

Среди аргументов Полковника единственным более или менее серьезным доказательством существования Завета и его чудотворного действия, единственным ясно вырисовывавшимся следом на песчаной дороге надежды на возможность изменения роста был фрагмент из путевых записок «До Кавдака и обратно» известного Мусафира Хамида, выдающегося путешественника, одного из семи сыновей арабского географа Идриси, который вместе со своими братьями стал великим мучеником некогда святого дела картографии.

Ил. 3. Ди Паоло. Географ Идриси и сыновья. 1481. Триптих, картина первая, та, что с левой стороны (по мотивам неизвестной в настоящее время мозаики XII в.). Темпера на дереве. 343x148. Галерея Уффици, Флоренция

Ил. 4. Ди Паоло. Географ Идриси и сыновья. 1481. Триптих, картина вторая, та, что в центре (по мотивам неизвестной в настоящее время мозаики XII в.). Темпера на дереве. 343x148. Галерея Уффици, Флоренция

Ил. 5. Ди Паоло. Географ Идриси и сыновья. 1481. Триптих, картина третья, та, что с правой стороны (по мотивам неизвестной в настоящее время мозаики XII в.). Темпера на дереве. 343x148. Галерея Уффици, Флоренция

Ил. 6. Мусафир Хамид. Путевые дневники «До Кавдака и обратно» (единственное письменное подтверждение существования Завета, который дает посвященным возможность изменять собственный рост). Ок. 1150. Сохранившийся фрагмент тринадцатой главы. Fol. 2. № Н-14. Библиотека Гази-Хусревбека, Сараево

Господин Половский

С первыми лучами солнца господин Поповский входит в парк. Садится на свою любимую скамейку и ждет. Обычно он сидит вполоборота к памятнику Орфелину, стоящему на берегу аллеи, посыпанной белым щебнем. Рождающееся солнце делает этот пейзаж необыкновенно красивым, однако господин Поповский находится здесь не для того, чтобы наслаждаться пропорциями памятника, чарующей игрой мягкого утреннего света или свежестью воздуха. Он здесь для того, чтобы ждать.

Стоит солнечным лучам засверкать более решительно, появляются голуби, а вскоре после них – старики. Позолоченные зернышки привлекают веселье птиц. Щебет перемещается из крон деревьев на клумбы с цветами. Однако господин Поповский находится в парке и не для того, чтобы кормить голубей, как это делают его сверстники. Он здесь для того, чтобы ждать.

Чем старше становится день, тем больше людей в парке. Сейчас здесь и дети, и те, кто выгуливает собак, и влюбленные пары. Фонтанами журчат сотни голосов, брызжут капли искристого смеха. Однако и променад радости не представляет интереса для господина Половского. Он здесь для того, чтобы ждать.

А затем, после десяти часов, глубокий вздох – господин Половский взволнован. Он поворачивается лицом к памятнику Орфелину, вокруг которого, танцуя в воздухе, неутомимо кружит, как он заметил, и летом и зимой одна и та же бабочка. Как и годы назад, он на миг удивляется этому, но тут же смотрит на часы, проводит рукой по волосам, поправляет лацканы пиджака безо всякой нужды, приглаживает бородку, разглаживает брови, пощипывает щеки и совершенно перестает моргать.

Замечает ее господин Половский еще издали, сразу же, как только она появляется из-за стволов лип. Вот, в развевающемся костюме цвета букетика цикламенов, она подходит к памятнику и вступает на аллею, где одиноко стоит его скамейка. Высокая, с распущенными волосами, стройной фигурой. А как она идет! Юбка из тонкой ткани волнующе очерчивает линию ее ног. Ветер свободно играет прядями ее волос. Все в ней приковывает к себе взгляды гуляющих. Но она – она идет прямо к нему. Белый щебень крошится под ногами! Белый щебень шуршит под ногами! Вот чего ждал господин Половский!

Разумеется, он знает, что эта девушка и не думает спешить ему навстречу. Он с ней даже незнаком. Но после того, как загадочная девушка проходит мимо него, каждый день около одиннадцати часов, господин Половский встает со скамейки и со счастливым выражением лица, с сердцем, переполненным, как весной бывает переполнена многоводная река, направляется к выходу из парка. «Да, – думает он в этот момент, – чертовски приятно кого-нибудь ждать».

Ил. 7. Сава Й. Тодорович. Памятник Орфелину. 1926. Бронза. Высота 258. Липовый парк, Град

Появления тети Деспины, чрезмерная тщательность в прическе и весенние работы

Время от времени в одной трети Северного зеркала¹ появляется Богомилова тетя – Деспина. Сначала слышится стук, как это обычно и бывает, когда приходят гости, потом доносится тонкий голос: «Хозяева, есть ли здесь кто?!» – и после этого часть зеркала становится прозрачной и показывается лицо. Тетя Пина всегда в хорошем настроении, а перемены можно заметить только в ее одежде, в зависимости от того, из какой страны она нам является: на ней то шляпа «сафари», то шуба из горностая, а то и костюм в мелкий цветочек, а как-то раз (когда она явилась нам в большой спешке) она «прибыла» в розовой ночной рубашке. Разговаривая (изрядная часть семьи назвала бы ее болтливой), она и не ждет, чтобы мы все собрались перед зеркалом, она интересуется семейными новостями, рассказывает всякую всячину, обязательно описывает свой новый роман и обязательно раскаивается в предыдущем, расспрашивает, пишут ли у нас о ее последнем предприятии, просит своего племянника поберечься от простуды и столь же неожиданно, как и возникла, исчезает из зеркала, оставляя нас в изумлении своим упорством, с которым она занимается невероятно странными делами. Из рассказов Боюмила, а отчасти и от нее самой мы знаем, что в Китае она интересовалась скрещиванием бабочек с хризантемами, вместе с сибирскими шаманами превращала облака в добрых джиннов, участвовала в экспедиции по поискам миража к югу от Марракеша, в лесах Бразилии уничтожала тарантулов, в Эр-Рияде выучилась ткать ковры-самолеты… В настоящее время она находилась в одной заморской стране, где с помощью рогатины пыталась отыскать границу между всеми тремя временами.

Появления тети Пины имеют огромное, даже не было бы преувеличением сказать, величественное значение для всех нас. У кого в памяти не остались такие ее слова: «Послушайте внимательно, что я вам скажу, реальность – это всего лишь слишком тщательно причесанная фантазия!» Важнейшей помощью для нас стал и ее совет о том, как выбрать наиболее благоприятный момент для начала дел, связанных с талисманами: «Если вам нужен талисман, в котором вы совершенно уверены, то выберите для его изготовления такое время, когда тают снега, солнце обещает конец зимы, а мрачным силам так пекут пятки пробуждающиеся растения, что те почти не высовываются, пока буйствует природа».

Так что все последние годы под бдительным взглядом Богомиловой тети мы выбираем для приготовления талисманов один из весенних месяцев. Разумеется, для того чтобы талисман против зол и бед был эффективен, необходимо точно придерживаться и непростых правил его изготовления. Например, нужно собрать за чрезвычайно короткое время целых пятьдесят два составных элемента². И всего должно быть не много и не мало, иначе все дело окажется загубленным.

В день изготовления талисманов наш дом бурлит. Тетя Деспина не покидает своей трети Северного зеркала, внимательно следит за ходом процесса. Мы пересчитываем, приносим, уносим, высыпаем, собираем, снова пересчитываем, запеваем, умолкаем, отмериваем. Из Северного зеркала слышится голос тети Деспины: «Осторожней взвешивайте!» Мы внимательно взвешиваем, режем или берем одним куском, погружаем, высушиваем, прислушиваемся, пробуем языком на вкус, пожалуй, хватит, еще вот это, еще вон то, посматриваем на часы и за несколько минут до полуночи помещаем все в широкую посудину (лучше всего в один из тазов для варки варенья). Затем в это глухое время, когда магические свойства становятся самыми сильными, мы аккуратно переносим посудину во двор и какой-нибудь ложкой побольше или половником мешаем под светом Вечерней звезды. В Северном зеркале тетя Пина бормочет заклинания против инородных тел: «Отсюда, оттуда, подальше от всех нас – крик совы, косой взгляд, солома, запах болиголова…» На рассвете, а если ночь была ясной, то и чуть раньше, когда уже получилась масса приблизительно одного цвета и одинаковой туманной структуры, мы делим ее на восемь равных частей и кладем в восемь непромокаемых мешочков, которые заранее сшила и по образцу, полученному от тети Богомила, украсила вышивкой Молчаливая Татьяна.

Когда мы с новыми талисманами против всех зол и бед собираемся перед Северным зеркалом, тетя Деспина сладко чмокает губами: «Талисманы на вас отлично смотрятся, гораздо лучше, чем прошлогодние». И перед тем, как уступить нам для прихорашивания ту треть зеркала, которую она занимает, перед тем, как вернуться в свою заморскую страну и продолжить там очередное важное предприятие, добавляет торжественным тоном: «Помните, не причесывайтесь слишком тщательно!»

¹ Расположение отдельных предметов в доме без крыши

В нашем доме есть два главных зеркала: Западное и Северное. Оба они находятся в гостиной, висят на стенах, соответствующих этим сторонам света.

Западное зеркало служит для наблюдения за ложью и правдой. Ложь и правда в нем разделяются и предстают каждая сама по себе, не смешиваясь, и так их можно ясно рассмотреть. На левой стороне кристаллизуется ложь того, кто находится перед зеркалом, на правой – правда. Так что уже из одного только этого понятно, что процесс отражения в Западном зеркале проходит очень болезненно. Неживые объекты ломаются, трещат и скрипят, живые потеют, их бросает то в жар, то в холод, дыхание затрудняется, начинаются страшные головные боли.

Благодаря всему этому Западное зеркало за свою историю сменило много хозяев, и его происхождение бесследно затерялось в многочисленных складках перемен. Легенды говорят, что для некоторых своих хозяев оно было даже смертоносным – люди чаще всего не в состоянии пережить разделение лжи и правды. Что же касается относительно безобидных последствий (постоянные и временные формы безумия, исчезновения, судороги, вывихи челюсти как следствие крайнего изумления, постоянно вытаращенные глаза, временные утраты смысла жизни), то их перечислять просто бессмысленно. Поэтому и неудивительно, что дольше всего зеркало задерживалось в руках тех, кто соткан или из чистой лжи, или из чистой правды. Естественно, для них отражаться в таком зеркале было вовсе не так мучительно. В силу того что они видели себя лишь в какой-то одной половине зеркала, им не приходилось переживать болезненное раздвоение своего лица.

Определенные проблемы, вызванные обладанием такой неудобной вещью, мы решали с помощью того, что старались как можно чаще смотреться в Западное зеркало – так мы не позволяли лжи и правде переплестись в нас настолько, что их разъединение стало бы слишком затрудненным и болезненным. Со временем пользоваться этим зеркалом сделалось для нас гигиеническим навыком – так же, как следует регулярно чистить зубы, следовало и регулярно анализировать актуальное соотношение лжи и правды в каждом из нас отдельно. В любом случае это было полезно делать хотя бы для того, чтобы какой-нибудь случайный, непреднамеренный взгляд, брошенный на поверхность зеркала, не стал роковым для владельца лица.

Из своих интересных путешествий тетя Деспина присылала нам не менее интересные подарки. Мы получали почтовые марки стран, территория которых была меньшей, чем две стопы, старые карты и книги, листья и корни редких растений, ракушки с морских отмелей, влажные носовые платки, все еще хранившие запах воды далеких рек. Одним из первых подарков было странное Северное зеркало (купленное во время поездки по древнегреческим местам прорицаний). Оно было странным по крайней мере по трем причинам: его поверхность была составлена из трех разных частей, трех кусков с изломанными краями, которые совпадали столь точно, что не возникало сомнений – так соединить может только судьба, но никак не рука человека. Первая часть Северного зеркала постоянно запаздывала, она отражала прошлое – и когда на дворе уже вовсю бурлил день, в зеркале едва лишь проглядывало утро. Вторая часть была обычной, она отражала настоящий момент – в полдень там царил полдень и так далее, по порядку. (Единственная странность этой части зеркала состояла в том, что, даже находясь от нас за тысячи и тысячи километров, в нем время от времени показывалась тетя Пина.) Третья часть Северного зеркала всегда спешила, она отражала будущее – в полдень эта сторона зеркала была уже окутана тьмой ночи, которая еще только должна была наступить.

И кроме того, будто всех его странностей и так было недостаточно, история, связанная с Северным зеркалом, еще и усложнялась его своенравием – иногда оно скрывало прошлое, иногда утаивало что-то из будущего, а судя по пробелам в отражении, кое-что не существовало и в настоящем. Однако при других обстоятельствах все безукоризненно переливалось из одной части зеркала в другую, проходя через все времена (лишь незаметно запинаясь на швах), – таким образом Полковник в один и тот же момент мог себя видеть с утра, когда он ошалело рассматривал в зеркале свое лицо (пока спросонья тер глаза) и до вечера (пока сонно зевал, лежа в постели).

Солидные усилия, приложенные к тому, чтобы обнаружить закономерности, с помощью которых можно было бы управлять своенравным зеркалом, «увенчались» нашей безоговорочной капитуляцией. Может быть, проблема состояла не в самом Северном зеркале, а в отражавшихся в нем предметах, которые привыкли с легкостью получать подтверждение своего существования из отражения в других, обычных зеркалах.

Кроме двух этих описанных нами главных зеркал, в нашем доме существуют и другие, так называемые Туалетные зеркала. Однако и при пользовании ими никто не был застрахован от разных неожиданностей.

² Пятьдесят два составных элемента

Для восьми талисманов против всех зол и бед следует взять: из левого глаза отражение буквы «Альфа»; меньший круг из тех, что описывает стрекоза на поверхности воды; щепотку нежности цветочной пыльцы; скорлупку свода размером с ноготь большого пальца; самый короткий шум роста молодого дерева тиса; вечный запрет оборачиваться; по своей мере силу семени; вдвойне надежды; пару крыльев красивого сна; подмышку порхания голубя; точку пересечения углов зрения; столько снежинок, сколько может поместиться на длинных ресницах; слов любви в таком количестве, какое уместится во рту; ноздрю запаха душицы; по хорошему вдоху всех четырех ветров; как можно больше весеннего света; неизмеримое упорство тайны; любую часть радуги; полстакана блеска белого камня на дне ручья; два ингредиента, которые всплывают в памяти лишь в день приготовления талисманов; на глазок разноцветной пыльцы дневной бабочки; связку магии ключей; зернышко шуршания скарабея; постоянную мысль о влаге перепонок; по желанию песни сверчка; клуб дыма из домашнего очага; на кончике ножа пламени; пядь длины пера облака; осколок сверкания молнии; обычную капельку знания воды; докуда достанет взгляд полета сокола; вертикаль по крайней мере до пятой небесной сферы; в другую ноздрю запаха земли; много смеха, которого никогда не много; для серьги жужжания пчел; пока не заплутает среди стволов, взгляд на лес; заносчивость травы под названием «упрямство»; вязанку послеполуденной тени смоковницы; нанизанные на нитку поцелуи; немного шума деревянной прялки; горсть тепла птичьего пуха; широкий взмах букетом базилика; искусство наблюдать квадрат; вокруг всего линию окружности и из правого глаза отражение буквы «Омега».

Ил. 8. Морье (?). Дельфийское зеркало. Год создания неизвестен (рама XX в.). 90x60. Галерея зеркал, Женева

Богомил и Эстер и Аугусто

Эту девушку зовут Эстер. Она среднего роста, цвет лица – кофе с молоком¹. Сидит и ходит ровно. Любит фиолетовый цвет. В верхней, внутренней части бедра, там, где кожа исключительно богата нежностью, у Эстер есть родинка, имеющая форму зернышка граната². Сейчас зернышка не видно – оно скрыто шелковым чулком и юбкой. Ладонью левой руки девушка часто дотрагивается до верхней части своего бедра, желая убедиться, что родинка все еще на месте. Обо всем этом Богомил может лишь догадываться, поскольку по счастливой случайности сидит рядом с ней. Из окна пышет зноем. На столе посреди комнаты стоит низкая плетеная корзина. Аугусто лениво протягивает руку, берет один плод, нащупывает самое мягкое место и продавливает его большим пальцем. Брызжет сок. Другой рукой Аугусто отрывает кожуру, небрежно бросая ее на пол. Мокрые рубиновые зерна стремительно исчезают у него во рту, очень чувственном. По подбородку испуганно сползает пара красноватых капель. Аугусто обтирает влажные руки о грудь, снова садится на стул и, наполовину сократив дыхательную деятельность, продолжает превозмогать жару. По счастливой случайности Богомил сидит рядом с ней в кино. Идет фильм. Девушка ерзает на своем месте. Без каких-либо видимых причин она то подается телом вперед к экрану, то откидывается назад³. Родинка на ее бедре не видна. В зале жара. Побелка на стенах с легким потрескиванием отшелушивается. Монотонно жужжит кинопроектор. Происходит что-то странное – зернышко граната начинает пахнуть.

¹ О цвете лица «кофе с молоком»

Цвет лица «кофе с молоком» – это тот вид цвета лица, по которому взгляд скользит легче, чем обычно.

² Приложение о ботанике и анатомии

Зернышко граната (punica granatum) имеет диаметр в полсантиметра, и дотрагиваться до него лучше всего тремя пальцами.

До родинки в форме зернышка граната лучше всего дотрагиваться губами, ее диаметр также составляет полсантиметра, и она так же, как и другие родинки, является проявлением души. Когда душа блуждает, родинки тоже (вопреки существующему представлению) блуждают по человеческим телам, появляются, исчезают наподобие знамений, которые подтверждают или отрицают решения внутреннего мира. В отдельных случаях родинки могут менять своих хозяев. У некоторых народов мира бытует мнение, что люди без родинок не имеют души и в силу этого являются вампирами. Поэтому в некоторых краях до сих пор существует обычай на веках умерших делать татуировки в форме Креста, Полумесяца или звезды Давида, символизирующие родинки. Цыгане, народ несколько больше, чем другие, посвященный в тайны природы, татуируют родинки на теле еще при жизни. Человека с родинкой, вытатуированной в форме Лабиринта, злая сила не возьмет, она там заблудится или просто не посмеет подступиться.

³ Эффекты, сопутствующие ерзанью в кресле во время киносеанса

Тихо, еле слышно, совсем тихо ее шелковые чулки соприкасаются один с другим, левый скользит по правому, правый трется о левый, уши у Богомила закладывает от мощного стука поднимающейся страсти.

Ил. 9. Эдвин Оливер Вебб. Леди Элен Хаггард с родинкой поручика Огастеса Хоупа. 1887. Масло, холст. 110x90. Национальная портретная галерея, Лондон

Крайне безмятежная смена жизни и смерти

Протерев зеркала от ночной тьмы, отнеся завтрак Андрею и полив цветы, Саша стала готовиться к своей утренней прогулке. Зачем и куда она идет, мы никогда не спрашивали, однако стало уже хорошо известным обычаем – с десяти до двенадцати дома ее никогда нет.

Единственным из всех нас, кто не хотел мириться с молчанием, был Подковник – он громко комментировал свои подозрения, что Саша ходит на свидания с каким-то мужчиной. Причиной тому была его тайная влюбленность, а поводом – Сашины тщательные приготовления.

– Как, неужели вы действительно не видите? – прыгал он вокруг нас и старался навязать свое видение ситуации. – Вы не можете не заметить, ей хочется выглядеть так, чтобы бросаться в глаза. Как тщательно она выбирает, что надеть! А как долго красится и причесывается! Она даже украшает волосы Лунной заколкой!¹

Поначалу Саша не раз принималась объяснять Подковнику, что он ошибается, просто ей необходима ежедневная двухчасовая прогулка. Но, похоже, она сама не верила собственным словам и в своих воспоминаниях упорно отыскивала знак, который навел бы ее на истинную цель этих прогулок. Даже частое заглядывание в Западное зеркало не давало никаких результатов. Казалось, в Саше вообще нет лжи – все ее лицо в целости находилось с крайней левой стороны, там, где пребывала кристально чистая и вообще-то весьма редко встречающаяся правда.

Ясно, что огромная ревность Подковника, конечно же, не могла растаять от такого слабого утешения. То краснея, то бледнея, он изображал на своем лице комбинации страдания и озабоченности и непрестанно стенал:

– Необходимость прогулки, вы слышали? Как же! Уходит гулять каждый день, а ко мне в сон ни ногой! Даже на пять минут! Ох-ох, я чувствую, как уменьшаюсь в размерах! Вместо того, чтобы расти, как написано в Завете, – я уменьшаюсь!

Потом, утомленный собственным ворчанием, он проводил время Сашиного отсутствия сидя в кресле, попеременно то похлопывая себя ладонями по бокам, то измеряя длину рук и ног желтым плотницким метром. Все это сопровождалось жалобным покачиванием головой, отмечавшим особенно удручающие параметры.

И такой сложившийся сценарий без единой ошибки, без единого отступления в репликах повторялся каждый день. Когда Саша возвращалась и слышался звук закрывающейся входной двери, из-за дивана всегда звучал нетерпеливый голос Андрея:

– Эта? Это ты, моя Эта?

– Нееет, это вернулась с прогулки особа, из-за которой я каждую ночь становлюсь ниже ростом! – отвечает всегда одно и то же Полковник.

Тем не менее Саша не обижалась на едкие замечания. Нисколько не злясь на Полковника, потому что у нее не было дара злости, она, напевая, занималась домашними делами или терпеливо объясняла Андрею, что нигде не встречала Эту.

А потом, в то утро, когда мы по совету тети Деспины со второго этажа нашего дома развеивали уже истраченное содержимое прошлогодних мешочков-талисманов, Саша задержалась с нами и отправилась на прогулку лишь около полудня. Вернулась она очень быстро, заметно взволнованная. На наши вопросы не отвечала и только грустными взглядами с отсутствующим видом разматывала запутанную далью линию горизонта. В этот момент зазвонил телефон. Саша без звука выслушала сообщение. Когда она положила трубку, мы увидели, что по щекам ее пара за парой сползают слезы:

– Умер господин Половский.

– Какой господин Половский? – спросили мы в один голос.

– Не знаю, – ответила она, продолжая плакать.

С этого дня Саша больше не ходила на свои утренние прогулки². Наверное, для того, чтобы хоть на время воспрепятствовать появлению грустных сообщений, Молчаливая Татьяна спрятала под телефоном зубчик чеснока.

¹ О лунной заколке и кое о чем еще

Как-то раз из-за сквозняка выходящее во двор окно захлопнулось так неожиданно и быстро, что застигнутый врасплох кусочек лунного луча не успел проскользнуть на волю и, переломившись, упал на пол в гостиной. В течение следующей недели Богомил, самый умелый из всех нас, сделал из этого кусочка лунного света заколку для волос и пять аквариумных рыбок, а остатки, не более двух горстей, ссыпал в маленькую стеклянную банку от маринованных огурцов и плотно закрыл ее целлофаном, стянутым резинкой. Лунную баночку получил Андрей, чтобы у себя за диваном иметь лунный свет даже в облачные ночи. Заколка досталась Саше, а Лунные рыбки считались общей собственностью.

² Расследование

Через несколько дней, истерзанный острой формой ревности, которая проявлялась точно между четвертым и пятым ребром, Подковник провел расследование о господине Половском. Однако он не смог похвастать ничем, кроме пары все еще свежих мыслей вроде такой, как «чертовски приятно кого-нибудь ждать», которые он разыскал в парке среди травы. Тем не менее Подковник принес домой даже эти весьма туманные следы существования господина Половского с тем, чтобы ночью, очистив их от волнующего запаха травы и наносных смыслов, изучить их истинное значение. Неожиданно ход расследования был резко прерван получением голубого конверта, содержавшего короткое письмо:

Уважаемый господин,

ожидание любви препятствует приходу смерти. Когда человек перестает ждать любовь, ее место восполняет смерть, именно так, как это и произошло в случае со мной. Наряду с необходимыми извинениями, что я невольно вмешался в Вашу любовь к Саше, хотел бы просить Вас вернуть на то место, где Вы их нашли, мои мысли, которые я оставил на том свете. Ожидая появления Саши, я пытался препятствовать приходу смерти, представляющей собой, кстати говоря, всего лишь формальный и не столь уж важный акт, после которого время проходит или в дальнейшем ожидании, или в жизни, исполненной любви. Так что, как видите, у Вас нет причин не только ревновать, но и продолжать копаться в моих мыслях. С надеждой, что Вас не затруднит выполнение моей просьбы, заранее благодарный

Ваш Половский.

Дочитав письмо. Подковник тотчас же завернул имевшуюся у него пару мыслей господина Половского в салфетку и покаянно вернул их в траву возле памятника Орфелину. К сожалению, несмотря на то, что его весьма интересовал целый ряд подробностей, связанных с жизнью и смертью, продолжить переписку с господином Половским он не мог – покойник забыл написать на задней стороне конверта обратный адрес.

Ил. 10. Тарик из Бухары. Диадема жены султана Оливеры. Лунные и солнечные лучи с северо-восточных склонов горы Копаоник. 1392. Музей Тонкапы, Стамбул

Прятки

«Кто бы мог в этом разобраться?» – спрашивал себя Андрей, морща лоб. Может, это действительно было, а может, до сих пор продолжается мучительный сон. Первой пряталась Эта. Я быстро нашел ее за дверью. Потом она встала в угол, который образовывали шкаф с разложенными на нем яблоками и шкаф, на котором лежала айва. Я спрятался за диваном. И как только она кончила считать: «Двадцать пять, сто, я иду искать!» – незнакомец постучал в дверь. Вот, я ведь до сих пор не могу понять, как она могла забыть об игре? Тому человеку она сказала: «Хорошо, сейчас иду!» – и в тот же момент вместе с ним покинула дом.

Я сидел за диваном и раздумывал, что же мне делать. Разве честно будет воспользоваться ее отсутствием и таким образом выиграть? Нет, до тех пор, пока Эта не придет и не продолжит игру, у меня нет выбора – мне придется прятаться¹.

1 Как разговор протекал дальше

А разговор и не был собственно разговором – говорил один Андрей. Все мы молчали, также прячась за диваном, просто так, чтобы составить ему компанию. Сумрак наслаивался на сумрак – ночь крепчала. Лунная баночка, Богомилово изобретение из двух горстей сверкающих лучей, храбро боролась с темнотой. Андрей спросил:

– Как вы думаете, не накрыть ли ее платком? Если Эта вернется, она же сразу найдет меня по этому свету.

Боже, мы просто не знали, что на это сказать.

Ил. 11. Полковник. Этина тень. В зависимости от местонахождения Солнца естественные размеры объекта изменяются в границах приблизительно от полутора до двадцати квадратных футов. Фотография опубликована вместе с текстом: «Разыскивается хозяйка с целью окончания начатой игры. Срочно сообщить в редакцию или по указанному телефону» [приложение «Объявления» (№ 152), «Городская газета» (№ 1757)]

Сила земного притяжения и другие древние верования

У гостя была кожа цвета акациевого меда, сверкающе-белые зубы, длинно-ловкие пальцы и ежевично-черные волосы, достигавшие плеч. Нос его был тонким, немного крючковатым, глаза каштановые, живые. Улыбался он искренне, и по всему этому было видно, что имя его Драгор. На подбородке он носил ямку, которая защищала его от пули и грома, а одежду застегивал не на пуговицы, а на засушенные головки цветов разных оттенков. Между тем то, что привлекало к нему долгие взгляды, находилось не на нем, а возле него. Это были три огромных морских сундука, из которых только третий имел свойства нормальных предметов. Первый – вот чудо-то! – парил сантиметрах в десяти над полом. Второй – еще большее чудо! – несмотря на то, что паркет в этом месте обладал вполне достаточной прочностью, был погружен в пол ровно настолько, насколько был приподнят над ним первый¹.

Посетитель рассказал нам, как он работал в цирке, а потом ему надоело, как случайно проходил по нашей улице и его привлекла необычность того, что у дома нет крыши. Он поинтересовался, как мы решили проблему дождя.

– Черт возьми, об этом ведь мы и не подумали! – только тут сообразил Богомил.

Драгор для раздумья заплел волосы, оглядел гостиную, посмотрел в окно, заглянул нам в глаза, сказал, что это он решит, и попросил позволения на некоторое время остаться у нас. Никто не возражал, а после того как он узнал в Северном зеркале трехстворчатое зеркало времени (в отличие от многих других, он не подумал, что это просто треснувшее стекло), мы поняли, что его присутствие среди нас уже давно было предопределено.

Потом в честь нашего знакомства мы долго нанизывали на нить разговора рассказы о всякой всячине, сидя за бутылкой домашней абрикосовой наливки. Оказалось, что Драгор побывал во многих странах, видел и знал много разных занятных вещей. Разглядев в наших глазах холод недоверия, он решил продемонстрировать одно из известных ему чудес.

– Переверните ваши рюмки с наливкой вверх дном! – распорядился он.

Мы только головами замотали, стараясь вытряхнуть из ушей Драгоровы слова.

– Не бойтесь, переверните рюмки! – настаивал он.

В прошедшее время возврата не было: мы послушались его вопреки своей воле, хотя даже еще не успели решить, чего нам жаль больше – отличной наливки или ковра. Но вот так сюрприз – жидкость как приклеенная продолжала оставаться в рюмках. Драгор смеялся, на его пиджаке подрагивали пуговицы из цветов горного лютика:

– Ничего особенного, маленькое чудо, дорогие мои друзья. Моя уверенность в том, что наливка не прольется, была сильнее, чем земное притяжение и ваша вера в него. Вы тоже это можете, нужно только немного поупражняться, минут по десять в день, не больше.

После того как мы около получаса изумленно понаблюдали за Драгором, началась разработка общего плана верований², в соответствии с которым даже самая жестокая непогода не смогла бы навредить нашему дому без крыши.

¹ Три морских сундука

Первый сундук, тот, что парил в десяти сантиметрах над полом, содержал внутри элементарную Легкость. Второй, который стоял погрузившись в пол, имел в себе элементарную Тяжесть. Третий морской сундук, единственный отличавшийся нормальным поведением, был наполнен воздухом с горы Арарат, книгами, самыми обычными камнями, разным хламом, всякой мелочью, заснувшими птицами, зверюшками из пластилина, пузырьками с водой, коробочками, свертками, пакетиками, горшочками с сушеной травой валерианы (средство против дурного глаза), горшочками, наполненными разноцветными засушенными цветами фиалки, которыми Драгор застегивал рубашки, мыльными пузырями, шариками из муранского стекла, свернуты ми в трубку географическими (?) картами, небольшими облаками и еще целой кучей «вещей» такого рода. Кроме того, там были зеркало, кое-какая одежда, предметы и средства личной гигиены и одна особенно толстая книга.

Элементарную Легкость и Тяжесть, лежавшие сейчас в двух первых сундуках, Драгор собирал всю жизнь, следя за тем, чтобы они постоянно находились в строго определенном соотношении. Ни в коем случае нельзя было допускать, даже на самое короткое время, чтобы Легкости было больше, чем Тяжести. Если бы так произошло, то человек стал бы добычей ураганных ветров, вроде воздушного шарика, оборвавшего нитку. И наоборот, если бы равновесие оказалось серьезно нарушено в пользу Тяжести, то хозяин сундука потонул бы в земле так же, как медная ступка стремительно погружается в пресную воду.

На вопрос, как он решился выбрать такое опасное хобби, Драгор нам ответил:

– Неужели вы думаете, что занимаетесь чем-то другим? Разве и вы не собираете то же? Вся разница, может быть, только в том, что я свою Легкость и Тяжесть держу в морских сундуках.

² Как осуществляется верование

Драгор объяснил нам, что верование мы можем очень хорошо реализовывать просто с помощью одной из его личных вещиц – дорожного зеркала. Его следует повесить на стену, а лицо, которое хочет верить, должно встать перед ним.

– Ничего особенного! – разочарованно проворчал Полковник, который предложил себя в качестве первого участника испытания действенности инструкции.

– Это уж как скажешь, друг, но только мне так не кажется, когда я стою перед ним! – усмехнулся Драгор. – Я высоко ценю ваши чудесные зеркала – и Западное, и Северное, – однако сила моего зеркала состоит как раз в том, что, как вы сказали, оно самое обыкновенное. Если бы оно не отражало реальный образ, это было бы ложным верованием.

Мы все согласились с этим. Зеркало Драгора было объявлено главным Южным зеркалом, и в соответствующую стену в гостиной был вбит гвоздь. Кроме того, мы поставили там столик, на который положили тетрадь и шариковую ручку. На обложке тетради Богомил торжественными буквами вывел: «Тетрадь учета отражений», а ручку веревочкой привязал к ножке столика. Наряду с ключами злые духи больше всего любят воровать (кто его знает, почему?) еще и шариковые ручки.

Ил. 12. Мастерская братьев Цанкино. Стеклянные шарики короля Людовика XIV. Вторая половина XVII в. Стекло с оранжевым отливом. Диаметр 2. Музей стекла (о. Мурано), Венеция

Увертюра

– Эстер, знакомая по кинотеатру, – коротко сказал Богомил, войдя с девушкой в гостиную.

– Привет, Эстер! Добро пожаловать, Эстер! – сердечно здоровались мы с ней.

– Я правильно понял, из кинотеатра? – спросил Полковник многозначительным тоном. – Значит, юная дама разбирается в искусстве. Я благодарю Бога, мои молитвы услышаны, я больше не буду так одинок в моих привязанностях, которые я так ценю. Вы меня понимаете, я думаю? Любители прекрасного должны помогать друг другу.

– Да, – сказала гостья несколько смущенно. – Но я не вполне уверена, что смогу быть вам полезна, из всего искусства я люблю только одно – известного артиста Аугусто.

– Это хорошее занятие? – включилась в разговор и Саша.

– Кино, можно сказать, потомственная профессия в моей семье. Мать моя тоже из этой области, – объяснила гостья.

– Ваша мать была актрисой? – снова поинтересовался неисправимо любопытный Полковник.

– Не в буквальном смысле этого слова, моя мать любила «Бал на воде»¹, вы ведь знаете эту известную историю, там плавают среди букетов орхидей, – встрепенулась Эстер. – А вот я люблю Аугусто. Это великий артист, настоящая звезда. Я смотрела все его фильмы раз по десять, я знаю о нем все. На правом бедре у меня родимое пятно в форме зернышка граната. Точно такой же формы, как и в фильме «Лето в ноябре».

– Любить артиста – это очень хорошее занятие, – разнеженно произнес Подковник.

– В этом фильме есть одна сцена, очень известная, когда Аугусто ест гранат и ужасно страдает, потому что влюблен в замужнюю женщину. Она тоже его любит, но не может бросить детей…

– Как это грустно! – загоревал Подковник, а глаза у него просто полезли на лоб, так высоко он поднял брови.

– Очень грустно! – согласились все мы, закивав головами.

Возникла небольшая пауза.

Лунные рыбки невидимыми плавали в аквариуме (ведь был день). Андрей за диваном шуршал страницами «Расписания наземного, морского и воздушного транспорта средиземноморских стран». Он хотел запомнить время прибытия в Град всех поездов. Надежда не оставляла его – Эта вернется, возможно даже, одним из этих поездов. Драгор постукивал пальцами по переплету толстой книги. Подковник уставился в свою Воображаемую точку². Молчаливая Татьяна молчала. Богомил встал, чтобы принести кларнет, Саша повернулась к Эстер.

– И в горе, и в радости мы обычно предлагаем музыку, – объяснила она.

– Спасибо, не откажусь, – сказала Эстер и убрала волосы за уши.

Богомил вернулся с инструментом в руках. Ногами он крепко уперся в пол, а глазами – в потолок гостиной. Он заиграл…

¹ Бал на воде

Даже слабо информированный знаток узелков без труда обнаружит завязку, которую составляют нить известного произведения Джорджа Сиднея «Бал на воде» (с Эстер Уильямс в главной роли) и нить имени знакомой Богомила из кинотеатра. Действительно, нетрудно догадаться, что Марлен одарила свою дочь именем Эстер в честь актрисы, игравшей в мелодраме, которую она так любила. Тем не менее этот узел называется «Бал на воде» вовсе не для того, чтобы привлечь внимание к моде тех лет. Он получил это название, он схлестнулся таким образом (как вода захлестывает ноги) тогда, когда однажды весенним утром Марлен, покинутая своим супругом, отцом тогда еще маленькой Эстер, решительно вступила в воды Широкой реки.

Два случайных свидетеля, два рыбака, которые и вытащили Марлен из перехлеста волн, позже в один голос утверждали, что по первому же движению этой женщины можно было догадаться, что она не пловчиха. Правда, на самоубийцу она тоже не походила. Первый рыбак даже считал, что утопленница хоть и тонула, но (добавил он с проницательностью человека, живущего на берегу реки) в то же самое время и плыла на облаках, что было видно по отражению в воде.

– Когда мы наконец распутали клубок из воды и тела, когда вытащили ее на отмель, было уже поздно, – сказал тот, кто был поразговорчивее. – Раки связали ее взгляд намертво, помочь здесь было нельзя. В левой руке она сжимала ракушку, а это верный знак, что она побывала на дне и видела хрустальный дворец Водяного, который никто из живых увидеть не может.

– Это почти вся история, – закончил первый рыбак. – Единственное, чего мы не поняли, – откуда в правой руке у несчастной взялся фиолетовый цветок орхидеи.

На эту небольшую загадку не смогла пролить свет даже группа известных ученых-биологов, которая в течение трех последующих месяцев безуспешно разыскивала упомянутый экзотический цветок. Разумеется, никогда, ни до, ни после того утра, орхидеи в этих краях не росли.

² Галактика воображаемых точек

Воображаемая точка – это крохотная исходная точка всех отсутствующих взглядов, исходная точка, от которой начинаются бескрайние фантастические просторы. Она есть у каждого человека, но многие не в состоянии ее увидеть. Поэтому для них эти широкие просторы остаются навсегда недоступными. Для первых же, однако, пространства следуют одно за другим. По ним блуждают, исследуют их или просто пользуются ими для прогулки. Группы воображаемых точек составляют одноименную галактику, которая своими размерами превышает любую из известных до настоящего времени звездных систем. (По данным энциклопедии «Serpentiana», глава «Человек вне тела».)

Ил. 13. Константин А. Тарасьев. Сибирская роза. 1949. Акварель. 60x40. Из коллекции семьи Егоровых, Одесса

Молчаливая Татьяна

Навсегда осталось тайной, знала ли вообще Татьяна наш язык. Воистину никто и никогда не заметил на ее губах ни слова. То там, то здесь она могла кивнуть головой или в знак неодобрения помахать слева направо рукой. Когда мы были грустны или веселы, вместе с нами грустила или веселилась и она. Но она лишь внимательно слушала, никак не участвуя в разговоре, во всяком случае общепринятым образом. Она разговаривала с нами продолжительностью или выражением взгляда, покоем или беспокойством рук, положением тела, своим незаметным присутствием или тем, как ее не хватало, когда она отсутствовала. Она разговаривала учащенным или спокойным дыханием, гладкостью лба или морщинами на нем. Время от времени она говорила и песней.

Дело в том, что иногда Молчаливая Татьяна пела. Слова этих песен были из какого-то чужого языка, и, несмотря на то что мы не понимали ни полслова, нам казалось, что на свете нет и никогда не было лучшего способа найти общий язык. Татьяна пела так, что бокалы для вина не выдерживали силы ее голоса. Где бы ни находилась в тот момент тетя Деспина, она старалась как можно скорее оказаться в своей трети Северного зеркала, чтобы послушать пение. Левая сторона Западного зеркала, та, в которой пребывала ложь, на мгновение слепла. У мыслей вырастали крылья с живописнейшими перьями. Люди обретали способность выходить за рамки своих обычных возможностей. И так далее…

Татьяна пела величественно. Во время торжеств по случаю сноса чердака она вышла на середину только что оставшейся без потолка комнаты второго этажа, закинула голову и запела. Она смотрела на небо, на ее округлом лице сияла улыбка, такая легкая, как огромное счастье, ее крупное тело рождало песню. Может быть, скептикам это покажется преувеличением, но мы точно знали, что благодаря Татьяниной песне над нашим домом без крыши роем собираются звезды.

Ил. 14. Феномен 88. 1991. Ситуационная карта созвездий над домом без крыши. Астрономическая обсерватория, Белград

День «Титаник», или О пропускной способности души

Забавно наблюдать за Полковником, охваченным страстью художника. Весь красный, он то и дело облизывает пересохшие губы, руки заметно дрожат от творческого вдохновения.

– Скорость крови у меня сто километров в час! – восклицает он возбужденно, время от времени нащупывая свой пульс и продолжая затем широкими мазками наносить на полотно краски.

Далекооблачнобелые, морскодонносиние, ужаскакчерные, мокрогазоннозеленые, закатносолнечножелтые – только брызги летят по сторонам. Рабочий уголок художника похож на изначальный хаос. Между тем из этого беспорядочного скопления элементов вовсе не рождается новый мир, неразбериха все более усугубляется и в конце концов непоправимо превращается в мазню. Полковник изранен болью. Его рабочий халат окровавлен резаносвеклокрасной краской. Глаза кажутся заплаканными, а вся фигура заметно уменьшившейся.

– В доме мне тесно, – решает он. – Завтра возьмусь за пейзажи.

Ранним утром следующего дня самозваный маэстро, оснащенный мольбертом и всем необходимым инструментом, решительно направляется в сторону реки. Возвращается он рука об руку с последними вздохами уходящего дня еще более мрачным, чем тьма надвигающейся ночи. Пейзаж, написанный им, можно воспринимать только как изображение нефтяного пятна.

– Этот день я назову «Титаник»! – в отчаянии стонет он, держась за голову. – Я погиб, пошел ко дну, это мое окончательное поражение!

– Глупости! – откликается Драгор, перелистывая толстую книгу. – Просто ты не можешь выразить себя через живопись. Вот в энциклопедии «Serpentiana»¹ в главе «О пропускной способности души человека» говорится: «И до настоящего времени еще не раскрыты закономерности пропускной способности человеческих душ. В то время как у одних, как через трубу, выливается все, что вошло, не оказав облагораживающего воздействия ни на единую частицу души, у других все в нее впитывается, никогда не просачиваясь наружу, будто закрыто гранитной плитой. Некоторые человеческие души пропускают только что-то совершенно определенное и ничего другого, причем эта способность не объясняется какими-то закономерностями, во всяком случае нам они неизвестны. Механизм третьих основывается на кристаллизации квинтэссенций входящих явлений и отторжении всего периферийного. Четвертые выпускают наружу именно сущность, а в себе, никто не знает, почему, ревниво берегут совершенно не важные элементы. С помощью многочисленных синтезов, анализов, благодаря таинственным процессам души что-то пропускают через себя, а что-то задерживают в себе. Это и делает людей отличающимися друг от друга».

Слова Драгора возрождают в глазах Полковника цвета надежды. Успокоившись на один оттенок весенненебоголубого цвета, он раскуривает трубку и принимается складывать разбросанные принадлежности.

Проходя мимо Северного зеркала, того самого, которое всегда держит в сборе все три времени, как будто это букет обычных полевых цветов, Полковник на мгновение останавливается. Вместо всего в целом бывшего художника в той части зеркала, результатом существования которого является отражение настоящего времени, где-то в районе нахождения души виден миниатюрный, но очень красивый пейзаж.

¹ «Serpentiana»

Энциклопедия «Serpentiana» представляет собой сравнительно толстую книгу в пестром кожаном переплете. На обложке каллиграфическими буквами изображено только ее название; имя автора, год и место издания не приводятся. Тем не менее в тот момент, когда книгу открывают, ее внешняя заурядность лопается с треском, как огромный дирижабль. Несмотря на то что на вид «Serpentiana» имеет конечное количество страниц, содержание некоторых ее статей бесконечно. Энциклопедия всегда сама раскрывается в том месте, где находится важная для читателя глава. Тогда не без изумления – ох! ох! ох! – делается вывод: «Serpentiana» не имеет начала! у нее нет и середины! и конца! Она содержит только то, что читается в настоящий момент. В ней необъятный и невообразимый ряд понятий течет в соответствии с истинным стремлением читателя к знанию.

Пока хозяин пробирался к нему из-за целой горы свитков и книг, Драгор имел достаточно времени, чтобы осмотреть часть шестиугольного помещения книжной лавки, в которой он оказался. Здесь, в окружении тридцати полок (по пять на каждой стене), находились груды пергаментов, папирусов и бумаг, сломанные гусиные перья, а также перья Жар-птицы, флакончики из матового стекла, керамические посудины, рамы, на которых сушились растянутые куски пестрой кожи, связанные в пучки тростниковые ручки со вставными металлическими перьями, костяные скребки, шила, иглы, нитки, сотни клочков бумаги с записями… (В путевых заметках «Сад расходящихся тропок» паломник X. Л. Борхес не отметил существование перечисленных предметов, однако, судя по некоторым деталям, небезосновательным является подозрение – а не было ли описанное помещение в свое время одним из шестиугольных залов развеянных по всему миру сот Вавилонской библиотеки?)

– Ты заметил, я все еще работаю по-старому? – сказал в глубине комнаты Старик и не спеша направился к Драгору.

Две слабо мерцавшие лампы давали бедный свет, при котором, однако, можно было хорошо рассмотреть, что он весь от простых сандалий до седовласой головы был перепачкан коричневой и красной краской. Если бы не его милое, старчески розовое лицо и добрый дрожащий голос, Драгор мог бы даже испугаться и убежать.

– К счастью, нынешняя техника печати совсем не так уж совершенна, – сказал Старик, приблизившись к нему. – Да и как сделать на машине палимпсест!

– Палимпсест? – повторил Драгор.

– Да, палимпсест, – улыбнулся Старик. – Книга с бесчисленным множеством текстов, написанных один поверх другого, но всегда так, что и предыдущие, и будущие слова могут быть прочитаны. Правда, ты должен знать, что кое-что из этого содержания можно найти и в других местах, например в обычных книгах, но нигде не найдешь такого, чтобы все было в одном месте, как в этих томах, переплетенных в пеструю кожу.

– В этих? Они что, все одинаковые? – тут только Драгор заметил удивительную тождественность размеров и вообще внешнего вида всех книг на полках.

– И да и нет. У всех у них одинаковый переплет, все они называются энциклопедия «Serpentiana». Если я только не ошибся при переписывании, то все они имеют и одинаковое, бесконечное содержание. Но у каждой есть и какие-то свои отличия, по крайней мере они отличаются друг от друга настолько же, насколько различаются и изучающие их читатели. Такое все еще умею делать только я, – с гордостью отвечал Старик и шагнул к одной из полок.

Воздух в книжной лавке был дурманящим, насыщенным испарениями препаратов, запахом выделываемой кожи и щелока, замешенного на пепле от дубовой коры. Казалось, Старик забыл о Драгоре, так долго он рассматривал ряды «тождественных» книг.

– Вот и твоя! – воскликнул вдруг он, повернувшись с одной из книг в руках. – Вот эта принадлежит именно тебе, вот твоя энциклопедия «Serpentiana». Некоторые из ее статей ты понять не сможешь, некоторые покажутся тебе до банального простыми, а некоторые ты истолкуешь только много лет спустя. Это не так уж важно, отправляйся в путь с ней, а взамен пошли мне книгу, которой у меня нет и которой нет еще и у тебя, однако не заносись слишком сильно и не думай, что в каком-либо облике она не содержится в энциклопедии «Serpentiana».

Произнося последние слова, Старик сунул энциклопедию в руки Драгору, повернулся и исчез в сумраке шестиугольной комнаты. Слабый свет ламп не позволял ничего разглядеть, но было ясно слышно, как он поскрипывающим пером продолжает писать начатую страницу.

Позже, не находя удовлетворения в одних только воспоминаниях о разговоре со Стариком, Драгор сообразил, что объяснение бесконечности и всеохватности текстов «Serpentiana» он может найти в ней самой. После длительных усилий с целью истолкования многих туманных статей, после бесчисленного количества таинственных страниц он случайно наткнулся (случайно ли?) на не очень ясную иллюстрацию, из которой он смог понять лишь небольшую часть:

Ил. 15. Неизвестный Старик с розовым лицом и добрым голосом. Узор змеи уробор. Год неизвестен. Деталь иллюстрации из энциклопедии «Serpentiana». 6x13. Из коллекции Драгора

Десять миллионов широких путей надежды

В обмен на посланное нами второе, значительно расширенное и дополненное лионское издание «По всему миру на воздушном шаре» (от 1892 года), наконец-то прибыло знаменитое «Международное расписание» Эдуарда Сама, раритет среди публикаций такого рода, мечта любого более или менее серьезного коллекционера. Таким образом, с поступлением этого исключительно ценного экземпляра, украшенного символическими изображениями вагона, парохода и самолета, количество книг в библиотеке Андрея возросло ровно до тысячи трехсот пятнадцати названий.

Можно с уверенностью утверждать, что на земном шаре не было такого хоть чем-то известного места, которое не было бы указано в одном из этих многочисленных томов, охватывавших область отправления и прибытия транспортных средств. Его не столь уж большая, однако со знанием дела подобранная библиотека путеводителей, портуланов, маршрутных схем, расписаний движения поездов, пароходов, самолетов, вариантов возможных пересадок, списков стоянок, источников питьевой воды и речных переправ охватывала самые отдаленные края и даже вроде бы исчезнувшие и вымышленные города и государства. Из карманных и энциклопедических изданий, инкунабул, брошюр и современных путеводителей можно было узнать, как добраться до Саутгемптона, Атлантиды, Гербиополиса, Ура, Львова, Маконда или любого другого населенного пункта, расположенного на любой географической широте. Караван до Хартума отправлялся по средам, ночью на Море Ясности, расположенное на Луне, можно было попасть на ладье из бумаги с парусами, на которых написаны стихи, а как утверждалось в одной средневековой рукописи, рассказывающей о древних обычаях и законах, лодка Харона пересекала реку Стикс каждые четверть часа (поэтому, чтобы душе не пришлось ждать на берегу, окна в комнате умершего следовало открывать с таким же временным интервалом).

Сидя за диваном посреди царства цифр и названий далеких мест, в окружении холодных на вид книг, Андрей неутомимо читал, изучал, подчеркивал, подсчитывал этапы, повторял вслух факты и пытался связать их. Ему было известно уже более десяти миллионов способов добраться до Града из разных концов света. И он надеялся на такое же количество возможностей, что Эта вернется к нему. Ежеминутно где-то отчаливал какой-то пароход, взлетал какой-то самолет, прибывал на станцию какой-то поезд. Ежеминутно Эта имеет возможность отправиться в путь, к нему, поэтому, естественно, ежеминутно можно ожидать – хоть сейчас! – ее появления на пороге дома без крыши. Если она движется с востока – здесь увидит росу, если приближается с запада – не разминется с полуднем, со стороны юга – значит, приедет послушать закат, если же ехала с севера – может быть, она уже прячется здесь, продолжая начатую игру в прятки.

Андрей не только изучал возможности Этиного возвращения в город, но и особым образом расположил книги своей библиотеки. За диваном возвышались мощные пирамиды томов в твердых переплетах, тянулись стены печатной продукции в глянцевых суперобложках, смело возносились вверх башни из роскошных изданий с позолоченными обрезами. Нужно ли повторять, что к этому укреплению вело по меньшей мере десять миллионов широких путей надежды¹.

¹ Анатомика I

Разумеется, для того, чтобы поближе подойти к любому человеку, требуется преодолеть фортификации, каналы, тропы, подъемные и обычные мосты, скрытые проходы, парки, широкие дороги, сады… Много выводов можно сделать о человеке на основании того, чем он себя окружает. Некоторые люди большое внимание обращают на оборону – такие даже знакомого не подпустят к воротам. Другие же, наоборот, не думая о возможной опасности, живут «на ветру» – без прикрытия, без заслона, не скрывая даже от случайных прохожих самых потаенных уголков своей личности.

В соответствии с тем, что изложено выше, развивается и многовековая дискуссия между сторонниками закрытых и открытых подходов. Первые предостерегают, напоминая рассказ об одном властелине города Хайдельберга. Этот наивный вошел в историю благодаря тому, что приказал разрушить все укрепления вокруг своего замка для того, чтобы расширить парк. За свою храбрость он заплатил смертью в плену у соседа-феодала, который коварно напал на него, воспользовавшись таким необдуманным шагом. Другие тоже ссылаются на эту историю, однако говорят о хайдельбергском властелине как о человеке с открытым сердцем, любителе природы и свободной жизни без ограничений.

Наряду с этим и в интересах истины, требующей стремиться к как можно более полной картине, следует упомянуть и совсем не малочисленную группу тех, кто окружает себя закамуфлированными подходами. Так, нередко бывает, что за посеревшими и обросшими терновником стенами толщиной в несколько метров стоит роскошный дворец в стиле барокко, богатый кружевными украшениями и раскрытыми окнами. Разумеется, многие знают, что нередко и после двухкилометровой прогулки через безукоризненно ухоженный парк со множеством фонтанов и позолоченных статуй можно встретить развалины, по виду которых почти невозможно представить себе, как выглядело когда-то то, чем они были.

Ил. 16. Кангра школа. Отплытие. Ок. 1700. Миниатюра из справочника «О путешествиях по небу». 7x4. Музей путешествий, Дели

?

Что же скрывается в шкатулке Драгора? Должно быть, там находится что-то особенно ценное, раз даже с расстояния в три взгляда видно, что и она сама выглядит как драгоценность.

Действительно, такой предмет сейчас встретить трудно, даже в антикварных магазинах, специализирующихся на восточных вещах ручной работы. Золотая проволока и мелкие камешки коричневого, красного, желтого и оливкового цвета, инкрустированные в розовое дерево, создают на ее поверхности сложный растительный узор. Орнаментика, переплетения, сплетения и вплетения стилизованных веточек и листочков ясно говорят, что перед нами произведение искуснейшего мастера. Что же может находиться внутри такого шедевра?

Драгор, разумеется, заметил огромные размеры нашего нетерпения познакомиться с содержимым шкатулки. Он даже развлекается, подогревая наше любопытство, – рассказывает о трудностях ее изготовления, о предположении, что сделана она в одной известной багдадской мастерской, прославившейся этим ремеслом во времена правления династии Аббасидов. Камни в обмен на жемчуг получали с Балкан (только эти камни не выцветали на солнце), а розовое дерево выращивалось во дворах гаремов халифа (его поливали взглядами самые страстные из жен).

Мы стараемся внимательно слушать Драгора, но с каждой минутой это становится все труднее и труднее – от любопытства закладывает уши: что же содержит арабская шкатулка? Подковник нервно постукивает пальцами, женщины просто пожирают взглядами предмет своих мук, даже Андрей, вопреки обыкновению, выглядывает из-за дивана. Что же скрывает проклятая шкатулка?

А затем на нижнем краю второй половины дня, там, где солнечные часы уже начинают останавливаться, Богомил не выдержал. Проходя мимо стола и стараясь держаться совершенно равнодушно, он вдруг шагнул к нему, такой бледный от волнения, будто ему предстояло лицом к лицу встретиться с циклопом, и дрожащей рукой поднял крышку. В тот же миг, пренебрегая возможной опасностью, к столу подскочили и мы…

Ох! Ох! Какое разочарование! В шкатулке ничего нет! Правда, внутри она обита пурпурным шелком, но в ней лежит самое обыкновенное ничего! Пока мы негодуем, Драгор улыбается:

– О!

– Ах так!

– Боже мой!

– Обман, вот что в этой шкатулке!

Продолжая улыбаться, Драгор объясняет: шкатулка не была пустой, в ней находилась Тайна, вот, смотрите, шелк немного примят, он даже еще теплый, но после того как мы ее открыли… Однако, к счастью, у него есть еще одна шкатулка.

При последних словах все мы, стоявшие повесив нос, несколько приободряемся. Драгор убирает арабскую и из обычного морского сундука достает другую шкатулку. На ней изображены какие-то неизвестные нам письмена. Мы обмениваемся многозначительными взглядами.

Что же скрывается в новой шкатулке?¹

¹ Лазурные покрывала

В 1892 году, запомнившемся по исключительно ясной погоде, богатый купец П. М. Третьяков подарил городу Москве свое собрание предметов искусства, после чего там была основана галерея, которая и по сей день носит его имя. За более чем сотню лет своего существования Третьяковская галерея приобрела славу одной из известнейших в мире. Коллекцию, содержащую более сорока тысяч экспонатов, ежедневно осматривают многочисленные отечественные и иностранные туристы, но дольше всего посетители задерживаются в самом охраняемом зале галереи, том самом, в котором, в соответствии с завещанием основателя, выставлены картины, закрытые большими покрывалами из ткани лазурного цвета. Поверхностным людям это кажется абсурдом – самое большое внимание привлекают именно те полотна, которые на самом деле нельзя увидеть. Покрывала с картин не снимают даже ради искусствоведов, смотрители залов тоже не знают, что скрывается под ними. Тем не менее это тот раздел Третьяковской галереи, об экспонатах которого написано больше всего научных трудов – сборников, иконографических исследований и критических статей. Картины под Лазурными покрывалами волнуют воображение не только обычных, так сказать, рядовых граждан, но и ученых, более того, они нередко вдохновляют художников на создание других произведений. Поэтому можно только радоваться тому обстоятельству, что в результате бурных полемик о судьбе картин – открывать их или нет – возобладало мнение, что значение и ценность экспозиции будут гораздо большими, если она останется под Лазурными покрывалами. О неизмеримой ценности этой коллекции, может быть, лучше всего написал французский искусствовед Э. Фуше. В предисловии к каталогу, выпущенному по случаю проведения выставки Лазурных покрывал в Париже в октябре – ноябре 1930 года, он подчеркивает: «Ясно, что во времена этого благотворителя не могло быть и речи о концептуализме, тогда еще ничего не создал и Казимир Малевич, однако П. М. Третьяков, обязав и все последующие поколения не снимать покрывал, проявил именно концептуалистский подход: Тайна должна существовать, без ее купола этот мир был бы выжженной пустыней, в которой не смогло бы плодоносить самое важное древо – древо животворящей человеческой способности задаваться вопросами».

Ил. 17. Небесный пояс богини Исиды. Ок. 3200–2900 гг. до н. э. Лицевая сторона. Озоносфера. 900x82. Министерство древностей, Аддис-Абеба

Ил. 18. Небесный пояс богини Исиды. Ок. 3200–2900 гг. до н. э. Изнаночная сторона. Озоносфера. 680x60. Министерство древностей, Аддис-Абеба

Сбор бриллиантов

Пока не появился Драгор, мы и представить себе не могли, какое богатство есть у нас во дворе. Траву, цветочные клумбы, пару кустов, персиковое дерево, дикий каштан, сирень и три тиса вряд ли можно было считать чем-то особенно ценным.

– Бедняк – это тот, кто видит не дальше, чем ему видно! – сочувственно покачал головой Драгор, после чего принялся листать толстую книгу, поглядывать на небо, на часы, внимательно слушать прогноз погоды, что-то отмечать в записной книжке.

Каждые два часа он выходит во двор и с испытующим выражением лица обходит вокруг персикового деревца, чья кора от ласкового весеннего солнца уже начала снова приобретать здоровый, красноватый оттенок. Но что же тут удивительного? В конце марта морозы прекращаются, погода становится все лучше и лучше и соки земли устремляются во все растения. Вряд ли для Драгора это первая встреча с феноменом пробуждения природы. Даже жители Града, которые редко и неохотно вылезают из своих домов-коробок, знают об этом явлении. Почему же тогда Драгор так себя ведет? Уж не имеем ли мы дело с пресловутой весенней болезнью?¹ И если это так, то ее развитие приняло опасный характер – Драгор все чаще по целым дням остается во дворе. Маленьким молоточком постукивает по стволу персикового дерева, с помощью посеребренных инструментов определяет положение солнца, карандашом вычерчивает кружочки, линии и углы на картах, изображающих ни небо, ни землю².

Дни пролетают так же, как пролетают стаи диких уток. И как раз в тот момент, когда мы, собравшись в гостиной, обсуждаем Сашино предложение отправить Драгора в горы, где пока еще зима, чтобы спасти больного от разрушительного для него воздействия весны, он появляется на пороге с радостным возгласом:

– Друзья мои, если нам хоть чуть-чуть повезет, в понедельник на персиковом дереве созреют бриллианты!

– Сошел с ума, – вырывается у Подковника, и он тут же начинает бить себя по груди, потому что подавился кофе.

– Но, разумеется, если выпадет дождь, – усмехается Драгор и сует нам под нос бумаги с какими-то расчетами, записанными мелкими цифрами.

– Где это видано, чтобы на деревьях росли бриллианты! Ясное дело – он болен, и мы должны ему помочь! – скрестив пальцы, бормочет Подковник.

– Многим цивилизациям была известна эта игра природы. Например, у мавров в окрестностях Гранады была целая плантация. На эти бриллианты строилась Альгамбра. Из росы горицвета народ майя получал изумруды. В Черногории снимали иней с бороды и волос и делали из него чистое серебро, японцам была известна тайна получения янтаря из сложенных в несколько слоев листьев осины, а в отрогах горы Рудник живет семья, которая умеет добывать яшму исключительной красоты, высушивая растение, известное как мята обыкновенная. Вообще подобных примеров очень много, – защищается Драгор.

Все это, однако, ни у кого не вызывает доверия. Поэтому в воскресенье вечером, как раз когда начинается дождь, Эстер получает задание завтра с утра пойти в Град и оплатить десятидневное пребывание в горах.

Бессонная ночь тянется долго. Дождь не стихает. Мы наблюдаем за Драгором, который нервно шагает от стены к стене, бессильные хоть как-то помочь ему. С облегчением отмечаем первые признаки утра, которые появляются по краям постепенно проясняющегося неба.

После восхода солнца Драгору все же удается уговорить Богомила, Сашу и Подковника выйти из дома. Воздух освободился от бремени пыли. Дождь совсем перестал. Небольшая экспедиция пускается в обход вокруг дерева, но кроме сверкающих остатков вчерашнего дождя не обнаруживает ничего достойного внимания.

– Обтрясти следует в нужный момент… – объясняет Драгор и утыкается носом в свои бумаги.

– Болезнь прогрессирует, – шепчет Подковник. – Эстер надо бы поторопиться.

– Да, – соглашаются Саша и Богомил. – Пусть прямо сейчас и идет.

Но как раз тут, в тот момент, когда благодаря расположению солнца казалось, что весь утренний свет сконцентрировался в маленьких капельках, покрывавших персиковое деревце, Драгор неожиданно и резко ударил ногой по стволу почти у самого корня. Деревце дрогнуло. Капли сорвались с веток и веточек. Сотни крошечных ручейков устремились вниз. Капли соединялись, разбивались и снова соединялись. Вдоль веток по молодой коре скользили осколки солнца. Весенние бусы персикового дерева разорвались. Дождем брызнули искры. В траву посыпались бриллианты.

На следующей неделе под впечатлением этого невероятного события Полковник начал готовиться к следующей зиме. Периода в семь месяцев должно было хватить для того, чтобы добиться гибкости пальцев. Снимать иней и делать из него серебро – это мастерство, для овладения которым необходима большая ловкость.

¹ Четыре сезонные болезни

Весенняя болезнь

Так же как змея сбрасывает старую кожу, человек обновляет эпидермис души и из-за этого становится на некоторое время чрезвычайно ранимым, не способным защитить себя от мало-мальски сильных эмоций и позволяющим им в полной мере овладеть собой.

Летняя болезнь

Тепло вызывает выделение через поры избытка жидкости, тело гораздо лучше понимает себя, движения делаются более определенными, взгляд твердеет, и кожа покрывается позолотой страсти.

Осенняя болезнь

Меланхолическая влага собирается где-то в недрах человека, а сам человек делается похожим на высохший лист, очень красивым, но и очень хрупким, и окружающие и он сам должны быть крайне внимательны к нему.

Зимняя болезнь

Все впадает в приятную дремоту воспоминаний или забвения, душа принимает округлые формы и становится похожа на мячик, которым можно играть, но который может погубить хозяина, застряв у него в горле.

² О картографии

Известные еще с античных времен карты, изображавшие ни небо, ни землю, изготавливавшиеся лишь в нескольких экземплярах и ревниво оберегавшиеся от копирования, в наше время заполонили мир. На них большой спрос, и печатают их на всех видах материала, от самой дрянной газетной бумаги до тиснения золотом на драгоценных тканях, так что они стали серьезным источником доходов крупных корпораций, обладающих монополией на их производство. Тем не менее, сколь привлекательной ни казалась бы их упаковка – хоть пестрая пластиковая, хоть футляр, сделанный из дорогих пород дерева, – карты, изображающие ни небо, ни землю, покупать не следовало бы. Их надо изготавливать собственноручно, отмечая на них собственные пути, причем таким образом, как владельцу это подсказывают его чувства. В конечном счете это единственный способ избежать множества ошибок, или произвольностей, которыми столь богаты нынешние карты.

Ил. 19. Ксерокопия выдержки из беседы с сэром Мортимером Греем, председателем Королевского географического общества в Лондоне, «О дисциплинах немилосердных и дисциплинах чувствительных» («Таймс», 26 октября 1985). Читальный зал Британского культурного центра, Белград

Песня о пении

Я могу рассказать тебе о многих местах на Свете. Куда только не садились все горлицы с моей шали. Как тяжела вода священных рек. Каково море в крошечных рыбацких поселках. Песчинка песка в пустыне. В чем особенность взгляда с глетчера. Почему в степи стебель травы кажется более стройным, чем сосна. Где больше неба, здесь или там. Каков ты между сводами ясной ночи. И куда расти до Великой колесницы. Я могу рассказать тебе о многих местах на Свете. Но ты лучше поймешь, если я тебе об этом спою¹.

¹ Напоминание о переводчике и методе перевода

«Песню о пении» Молчаливой Татьяны перевел Драгор. Песня переведена с помощью энциклопедии «Serpentiana», сыгравшей в процессе перевода решающее значение, причем особо важное – глава «Понимание с помощью чувств языка вещей, животных и растений, а также других забытых языков». Интересно, что под названием этой статьи энциклопедии не было никакого текста или объяснения.

Ил. 20. Шаль с горлицами (ручная работа из Югославии). Вторая половина XX в. Золотое шитье на муслине. 113x116. Музей текстиля, Вашингтон

Об украшении пространства

Никто и не утверждает, что мы особенно разбираемся в музыке. Полковник, например, полностью лишен слуха. (Он сам неопровержимо доказал это в период своего увлечения искусством композиции.) Радио больше других слушает Андрей, но музыка его внимания почти не привлекает, самое важное для него – это сообщение о состоянии на транспорте. Эстер, разумеется, выше всего ценит мелодии из кинофильмов. Саша поет, только находясь в ванной. Драгор, правда, часто дирижирует, но всегда воображаемым оркестром (это, кстати, самый удачный из всех известных способов привести свои мысли в состояние гармонии). Таким образом, из всего, посеянного музыкой, прорастают лишь зерна, брошенные Богомилом или Молчаливой Татьяной.

Однако часы, когда музицирует Богомил, дают возможность получить истинное наслаждение даже тем, кто не одарен этим благородным талантом. В такие минуты мы просто собираемся все вместе, иногда утром, иногда вечером, а то и ночью, и внимательно слушаем веселые или грустные композиции, которые Богомил на своем кларнете исполняет так (во всяком случае, как нам кажется), что бурьян Пустоты тут же вянет.

В зависимости от того, с чьей кожей¹ и как интенсивно эти мелодии соприкоснулись, они потрясают или, наоборот, нежно убаюкивают. Но особенно сильное впечатление на всех нас производит Богомилова манера игры на инструменте из мистического эбенового дерева. После каждых нескольких тонов кларнетист должен вдохнуть воздуха, чтобы продолжать играть. Вдох, естественно, должен быть тихим и быстрым, а пауза – не слишком длинной. Наверное, потому, из-за желания сократить ее, она и становится похожей на всхлип.

Когда играет Богомил, описанный шум вовсе не так уж незаметен. Он напоминает вздохи человека, охваченного отчаянием. Кажется, будто он приносит какую-то огромную жертву, необходимую для того, чтобы музыка могла продолжаться. Кажется, что это буквально последний вдох, доставшийся невероятно мучительно и потом великодушно подаренный изящному телу кларнета.

Но достаточно просто оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что страдания Богомила не остаются безрезультатными, в них есть смысл. Так же как Молчаливая Татьяна своим пением приводила в порядок небесные пути, Богомил с помощью кларнета делал более красивым окружающее его пространство. И без того музыкальные объекты (морской сундук с элементарной Легкостью, Сашины глаза, пуговицы Драгора, сделанные из цветков, Лунные рыбки…) становились абсолютно музыкальными, а те объекты, которые по своей природе таковыми не были (морской сундук с элементарной Тяжестью, угрожающие письма², Этина тень…), демонстрировали признаки добровольного намерения расстаться со всем зловещим в них.

Закончив украшение гостиной, Богомил выходил во двор, а ночью продолжал это важное дело на улицах Предместья. Он шагал от перекрестка до перекрестка и играл так, как будто расшифровал старейшую нотную запись, запись настолько старую, что даже нельзя было сказать, относится ли она к эпохе мифа или к эпохе истории. То, что он делает доброе дело, подтверждает само небо – оно благословляет его труд дождем. Музыка под сочными каплями зреет, мелодии бурлят, звук пахнет полем, поросшим молодой травой. Усталый, до нитки промокший, с кларнетом под мышкой, Богомил возвращается лишь под утро. Прежде чем лечь, он со второго этажа дома без крыши еще раз осматривает окрестности: теперь в некоторых местах серые стены лабиринта Предместья не видны – может, их даже больше уже и нет.

¹ Анатомика II

В отдельных ситуациях (промокая под дождем, ныряя, слушая музыку, занимаясь любовью или терпя боль) человек чаще всего чувствует только своей кожей. Разумеется, с давних пор хорошо известно, что кожа может быть тонкой – как прозрачное утро, средней толщины – похожей на спокойные сумерки, и толстой – вроде облачной ночи. От этого зависит и степень чувствительности человека. В то время как первых может свалить с ног даже снежинка, вторым нипочем целый град метеоров. Однако первые знают, что такое движение бабочки, лунный свет или страсть прикосновения, а для вторых это остается, как ни грустно, тайной.

² Угрожающие письма

С тех пор как крышей нашего дома стало небо, самый частый гость у нас почтальон Спиридон. Он приходил любоваться голубой конструкцией, вместе с нами наблюдал за рассадой музыки, разглядывал Лунных рыбок или же соревновался в знании географии с тетей Деспиной, которая всегда как бы случайно оказывалась в Северном зеркале, когда он как бы случайно заходил к нам как раз в тот момент, когда она как бы случайно оказывалась в Северном зеркале, а он как бы случайно к нам заходил, и так далее.

Но сказать по правде, Спиридон часто приходил и для того, чтобы передать нам многочисленные письма тех, кто требовал от нас вернуть на дом старую крышу. Сначала нас убеждали, потом от нас требовали, и в конце концов эти анонимные письма переросли в прямые угрозы, так что Саша разумно предложила вскрывать неподписанные конверты только в солнечные дни, когда наблюдение за природой не оставляет нам времени на чтение.

Ил. 21. Теохарес из Атлантиды. Расцвет и падение Атлантиды. Ок. 2000 г. до и. э. Частично восстановленная запись с глиняной таблички, найденной в Угарите II (Рас Шамра, Сирия). 10х15. Из собрания Государственной музыкальной консерватории, Берлин

Творческое удовлетворение

Боже! Как же мы перепугались, когда перед нами прошествовал Полковник с двумя бумажными сумками, до отказа набитыми кусками мыла в пестрых обертках. «Serpentiana» в руках Драгора закрылась сама собой, Богомил подавился кусочком абрикоса из наливки (это его любимый десерт), Сашин талисман зловеще зарокотал, как будто он состоял из одних только ингредиентов грозы, у Андрея прервалась нить сюжета сочиняемой им сказки, а Таня замолчала так гранитно, что стали слышны даже непроизнесенные вопросы. Что же случилось? Не сошел ли он с ума? Откуда вдруг столь неожиданная чистоплотность?

Однако мы так и остались при своем любопытстве – без единого слова объяснения Полковник удалился в свою комнату. Вскоре оттуда по всему дому пополз тяжелый запах сирени.

– Может, он купается? – подумала вслух Эстер.

– Что, без воды? – спросили мы в один голос.

– Почему бы и нет, уж от него-то чего угодно можно ждать, – тут же ответили мы сами себе в один голос, повскакали со своих мест, подошли к дверям комнаты Полковника и осторожно постучали.

Никто не отвечал, мы постучали снова, и наконец Полковник (с сухими волосами, в сухой одежде и совсем не намыленный) открыл дверь, беспощадно выпустив на нас целое облако запахов.

– Что такое, что вы здесь столпились?! – спросил он враждебно.

– Ничего, ничего. – Эстер попыталась сделать вид, что ничего не произошло, стараясь заглянуть через его плечо в таинственную глубину комнаты. – Ничего, просто хотели узнать, как у тебя дела.

Нисколько не растроганный нашим вниманием, Полковник сделал шаг назад и, прежде чем у нас под носом захлопнуть дверь, рявкнул:

– Я занят ваянием! Прошу вас оставить меня в покое!

На свои места мы вернулись притихшими. Испуганное выражение на всех лицах говорило о том, что мысли наши занимает одно и то же. Как мы сможем пережить новый припадок увлечения искусством? А главное – как выдержать все эти запахи?

Действительно, назавтра весь дом (подвал, первый этаж, второй этаж, крыша, которой нет, и сами небеса) пропитывается ароматами разных сортов мыла. Из комнаты скульптора доносятся нежные звуки доскребывания, потирания, постругивания… Время от времени Полковник выходит на свежий воздух, наверное, чтобы придать новый импульс творческому процессу. По утрам он отправляется в магазин за новым материалом. Так проходят четыре дня интенсивного труда маэстро и наших стараний нейтрализовать немыслимый букет запахов. Для этого мы порезали пополам всю нашу айву, лежащую на шкафах, и постоянно в огромных количествах завариваем чай из ромашки.

А на пятый день, когда половинки айвы уже превратились в четвертинки, а от запасов ромашки осталось всего каких-нибудь две ложки, Саша сообщила Подковнику, что в ванной кончилось мыло, причем как раз в тот момент, когда его не было дома, и она, для того чтобы умыться, воспользовалась одной из фигурок.

– Что?! – не поверил он своим ушам. – Что ты сказала?!

– Я сказала, что мне надо было умыться и я взяла розового льва, – спокойно повторила Саша.

– Льва?! Чтобы умыться?! – От гнева Полковник отяжелел, как набрякшая губка в мыльной воде.

Но Саша нисколько не смутилась. Напротив, сердитым шагом она сходила в ванную и принесла кусочек розового мыла.

– Забирай, жадина! – убийственно кратко сказала она.

Лев на ее ладони, вымытый и принявший более плавные очертания, похож на мышь. Полковник тайно влюблен в Сашу, и тепло его любви потихоньку начинает растапливать гнев. Скользя взглядом по ее мягкой коже, он начинает чувствовать определенное удовлетворение от того, что его скульптура послужила такой цели. С каждой секундой глаза его становятся все более мирными, и в конце концов в них появляются даже какие-то трогательные переливы.

– Ничего, оставь его себе, – говорит он примирительным тоном. – Я тебе еще дам и белого слона. Да вообще-то берите кому что нравится.

Так что дело закончилось вполне благополучно. К влюбленным взглядам Подковник добавил в свой арсенал и особое, любовное вдыхание запахов, сопровождающееся угадыванием того, какой фигуркой Саша пользовалась, принимая в очередной раз ванну или душ. Все остальное время он посвятил работе над эссе с длинным и довольно напыщенным названием «Характерные особенности нового предпринимательского искусства, с примерами и доказательствами его возвышеннейших достоинств».

Ил. 22. Полковник. Характерные особенности нового предпринимательского искусства, с примерами и доказательствами его возвышеннейших достоинств. 1991. Факсимиле части заключительной главы. Графитовый карандаш, бумага. 20х10. Из коллекции автора

Операция «Хартман»

После долгих обсуждений и оценки, как из близкой, так и из далекой перспективы, многих предложений мы наконец решили, каким образом потратить деньги, полученные от продажи части бриллиантов, которые мы собрали с персикового дерева. А так как любую медлительность всегда догоняет какая-нибудь быстрота, то относительно человека, подходящего для осуществления нашей идеи, слишком долго раздумывать не пришлось. Предложение почтальона Спиридона о том, чтобы им стал известный нам Арон Хартман, поддержали все единодушно. Биография этого господина была блестящей. До недавнего времени и сам служащий почты, коллега Спиридона Арон Хартман, в начале прошлого года был уволен из-за того, что вскрывал чужие письма с печальным содержанием и подменял их веселыми. Доводы защиты, в которых особо подчеркивалось, как много радости принесли действия Хартмана, в расчет приняты не были. Те, чьи сердца слушаются того, что продиктует им рука, объявили господина Хартмана виновным в том, что он позволил своей руке послушаться голоса сердца.

В том, что мы не ошиблись, нас убедила первая же встреча. Страстный и вечный поклонник всех видов любви, господин Хартман внимательно глянул на нашу идею, взял ее под мышку, прогулялся с ней по двору и, вернувшись в гостиную, торжественным тоном заявил:

– Она весьма привлекательна. Даю слово, что не расстанусь с ней до тех пор, пока не облеку ее в реальность, самую прекрасную реальность, какая и подобает ее гармонично задуманному облику.

И несмотря на то, что в знак доверия мы не хотели обязывать господина Хартмана принятием данного нам слова, он взялся за осуществление нашей договоренности столь энергично, словно всей своей жизнью поклялся в верности нам. Он сплел в сеть все свои силы, бесстрашно взял курс в унылую безысходность Града и адрес за адресом начал составлять список одиноких, разведенных, вдовцов, вдов, покинутых детьми родителей, брошенных родителями детей, забытых и других несчастных людей.

Спустя два месяца, когда список фамилий был готов, когда был обследован самый дальний закуток, этот неутомимый человек на деньги, полученные благодаря персиковому деревцу, основал специальную службу, задачей которой было посылать каждому, чье имя значится в списке, в день его рождения самые лучшие пожелания, запрятанные (чтобы дольше сохраняли силу) в букет лекарственных трав, которые глазами собрал один художник-примитивист. Из своего домика, со всех сторон окруженного цветами, судьба которого каким-то чудом разошлась с судьбой всего, что было красиво и потому оказалось разрушено, господин Хартман отечески руководил персоналом своей службы, подобранным на основе тестирования искренности почерка.

Руководствуясь красиво написанными и систематизированными списками адресов, составленными Ароном Хартманом, несколько его служащих ежедневно посылали в унылую безысходность Града сотни букетов, состоявших из поздравлений и трав. И как радостно бились сердца одиноких людей, когда среди лепестков они находили подтверждение того, что кто-то подумал и о них, а наша идея тем самым превращалась в редкую по красоте действительность¹.

¹ Служебная записка

Конфиденциально. Недавно на одном из тех особнячков, которые выделяются своим внешним видом и ухоженностью, появилась небольшая, но не скрывшаяся от моего острого глаза бронзовая табличка с загадочной надписью «Голубые сети». Осторожно наведя справки о том, что скрывается за столь необычным названием, я, во-первых, убедился в оправданности своих подозрений, а во-вторых, раскрыл личность основателя этой организации заговорщиков. Его зовут Арон Хартман, и он известен тем, что его руки слушаются голоса сердца. Этот опасный поклонник всех видов любви, один из тех, кому хотелось бы воплощать в жизнь красивые идеи, на сей раз сплел сеть поздравлений с днем рождения всех одиноких, используя в качестве вспомогательного средства репродукцию картины одного не менее опасного травника и одновременно художника. Не хотелось бы перегружать это сообщение многими ужасающими подробностями, которые стали мне известны в ходе предпринятого расследования, такими, например, как ухоженный домик, якобы благотворительное финансирование, лекарственные растения, искренность почерка и тому подобное… Все это отдельные фрагменты грозящей нам голубизны. Тем не менее кое-что я бы подчеркнул: Арон Хартман уже распространяет свои Голубые сети и на другие города и страны, надеясь на то, что его служба вскоре доберется до некоторых международных организаций, которые насаждают голод, сглаз, саранчу, несправедливость, малярийных комаров, крыс, печаль, болезни и разные другие страдания. Поэтому я надеюсь, что в ответ на это письмо последует ваша незамедлительная реакция, которая позволит, пока еще не поздно, разорвать Голубые сети и восстановить добрые старые порядки.

Ил. 23. Видан Ковачевич из села Травице. Букет. 1978. Масло, стекло. 120x110. Галерея художников-самоучек, Свето зарево

Сны I

Это была одна из тех ночей, по горло погруженных во тьму, когда мелководье превращается в водную бездну и пускаться в путь становится опасно, а еще опаснее переправляться с одного берега на другой. Одна из тех ночей, когда необыкновенно активны призраки, кикиморы, упыри, лешие, оборотни, нехристи, вурдалаки, трехголовые чудища, колдуны, водяные, чертенята, домовые, ведьмы и всякая другая нечисть и поэтому не следует делать вообще ни шага. Но зато в такие ночи (чтобы успокоить волнение души) к человеку приходят длинные и разветвленные сны, и в этих снах можно забраться так далеко, куда тело не доберется никогда:

Эстер – Пока киномеханик меняет пленку

Дверь зала кинотеатра неожиданно распахнулась, и в волне легкого воздуха желтые лампы, освещавшие помещение, казалось, разгорелись сильнее. Дорожка из кадров скрутилась и исчезла. Сеанс прервался. По залу пронесся легкий шум. Зрители завертели головами, послышались отдельные реплики. Некоторые даже тихо вскрикивали. Кое-кто привстал. Послышались аплодисменты. По проходу между рядами шел он – Аугусто.

– Простите, вы Эстер? – спрашивал он, поворачиваясь то налево, то направо и расточая улыбки.

Сердце забилось у меня, как у усталой птицы. Вдох комком застрял в груди, так что мне стало трудно дышать. Боже, он ищет меня, пронеслось в голове. Неужели это возможно? Неужели просто так, как во сне, безо всякого предупреждения?

– Извините, вы Эстер? – спросил он меня. Блеклые светильники зала отбрасывали на его лицо мягкие тени. Он был таким же прекрасным, как и на экране, улыбающимся, с чувственными губами.

Я хотела закричать: да! да! – но пересохшее горло не издавало ни звука. Хотела подтвердить это кивком головы, но шея словно окостенела. Хотела поднять к нему руки, но кто-то привязал к ним два тяжелых металлических шара. Хотела встать, но неведомая мне сила крепко держала меня за ноги.

– Барышня, не вы ли Эстер? – спросил Аугусто девушку, сидевшую в следующем ряду. Она отрицательно замотала головой, и он двинулся дальше. А потом и дальше. И еще дальше.

– Посмотреть бы на эту счастливицу! – восхищенно прошептала толстушка, сидевшая рядом со мной.

Боковое освещение в зале неожиданно увяло. Зрители, довольные тем, что увидели великого артиста Аугусто, снова заговорили, но, когда от кинопроектора через весь зал опять пролегла светлая дорожка, замолкли. Побелка на стенах продолжала понемногу отслаиваться, монотонно потрескивая, а может быть, это зрители тихо зашагали по световой дорожке, протянувшейся над их головами.

Молчаливая Татьяна – Каменоломня песен

После долгой и утомительной дороги, проходившей по живописным окрестностям, обрамленным густыми лесами, дороги, пересекаемой прозрачными ручьями и осененной небесной далью, я добралась до каменоломни песен. Обеими руками, пальцами, израненными в предыдущих снах, я расширяю трещины, образовавшиеся в склоне горы, и в мешок из лунного света собираю куски камней. Этот тяжкий груз будет постепенно уменьшаться в течение следующих дней – тогда, когда я буду петь свои песни.

Саша – Визит

В жилище Подковника я попадаю по коридору с воздушными стенками. На первом перекрестке нужно повернуть налево, потом немного попетлять, а после этого все время прямо – пока не попадешь на поляну, заросшую корявыми кустами и пожелтевшей травой. Подковника я застала врасплох. Похоже, он и не надеялся на мой приход.

– Прости, я не успел украсить сад, – говорит он и опускает на землю рядом с собой коробку с разноцветными ленточками, которые он минуту назад привязывал к кустам.

Я смотрю на него молча. Он такого же роста, как всегда. Два пестрых бантика смешно торчат на кусте возле него. И что же, это все? Неужели это и есть тот самый сон, в который он меня так упорно приглашал?

– Гораздо лучше выглядит, если украсить… – бормочет он запинаясь. – Вообще-то трава здесь значительно гуще. А кусты очень даже хорошие…

Я молчу. Не знаю, что бы ему сказать. Полковник через силу, уголками рта пытается изобразить улыбку. Но даже это ему не удается. Глаза его затуманиваются, как запотевшие стекла.

– Да-да! – больным голосом восклицает он. – Такова истина! Завет моего рода – это или апокриф, или его вообще не существует. Заблуждение! Чья-то неудачная шутка, гнусная фальсификация… Я остался таким, каким и был, такого же роста. Теперь и ты это знаешь!

– Тсс! – шепчу я, подходя к нему ближе.

Заглядываю в коробку. Там еще много всяких украшений. Вынимаю бумажный китайский фонарик и подвешиваю его на ветку. Потом поправляю один полуразвязавшийся бантик.

Полковник смотрит на меня с благодарностью. Нагибается и осторожно, кончиками пальцев распрямляет поникшую траву.

Неизвестная путница – Вдоль нити

Опасно здесь идти. Гибелью грозит любой неверный шаг. Пропасть зияет и с той, и с другой стороны, пропасть настолько глубокая, что взгляд может падать в нее целую вечность. Никто еще не слышал, чтобы что-нибудь ударилось о ее дно. Может быть, дна даже и нет.

Дорога узка. Она шириной с нить. Трудно держать равновесие, мешает дорожная сумка в левой руке, хотя зонтик в правой немного помогает.

Идти можно только миллиметровыми шагами. Смотреть не стоит, да и что увидишь – бесконечность всего и ничего. Слушать не стоит, ничего, кроме хриплого скрипа вечности, не услышишь. Нужно только идти, миллиметр за миллиметром.

Тончайшая дорожка перламутрового цвета больно врезается в ступни. Тело коченеет, особенно вытянутые руки. Но точка отсчета все ближе и ближе. Подтверждает это и все большая сила притяжения к ней. Подтверждает это и все большее натяжение нити пути.

Когда кончики пальцев дотронутся до цели, когда длина нити Ариадны (по которой идешь) будет измеряться досягаемостью руки, сон прервется и явь (из-за которой и весь этот сон и вся эта мука) окажется здесь, совсем рядом с губами.

В поисках Эты

Дальше так продолжаться не могло. Объявление, напечатанное в «Городском еженедельнике», не дало результатов. По картам ничего не было видно. Голубая сеть Арона Хартмана оставалась пустой. Магия не помогала. Казалось, все добрые духи на эти дни вдруг разом попали за решетку, а энциклопедия «Serpentiana», всегда хорошо помогавшая в трудные часы, упрямо не поддавалась переводу. Поэтому Подковник, не ставя об этом в известность Андрея, отправился в Град, надеясь отыскать хоть какой-нибудь след Эты. Правда, с момента ее исчезновения прошли месяцы, но должен же быть где-то свидетель, человек, запомнивший женщину без тени, запомнивший хоть приблизительно запах ее духов, или, может быть, звук шагов, или еще что-нибудь.

Поставив перед своими глазами задачу быть проницательными, Подковник кружил по улицам не моргая. Было много людей без тени, без туманной грусти, без светящегося счастья в облике, лица прохожих осаждались на стеклах витрин. Было здесь всякое. Но не было даже малейшего следа Эты.

Чувствуя, что в нем начинает преобладать северная сторона личности, Подковник, шагая по Западной авеню, терял последнее тепло надежды. Ночь не должна застать его в Граде без этого тепла. Ведь так можно и замерзнуть, подумал он.

И как раз тогда, когда, прежде чем развернуться и пойти домой, Полковник позволил инерции увести себя еще на несколько шагов вперед, он заметил огромную вывеску «Универсальный магазин Тамаза – это самый-самый магазин в Граде».

Может быть, именно это мне и нужно! – сверкнуло у него в голове, и, не теряя времени на разговоры с продавцами и заведующими секциями, он потребовал встречи с владельцем магазина.

Тамаз был крупным усатым человеком со впалыми глазами, тремя лицами¹ и роскошными перстнями на пальцах. Он молча выслушал рассказ Полковника об Андрее за диваном и (воспользовавшись необходимостью вытереть лоб носовым платком) заменил на лице выражение самодовольства на выражение глубокого сострадания.

– Я очень сочувствую вашему другу. Действительно незавидная ситуация. Я хорошо понимаю вашу обеспокоенность в связи с этим. Сегодня немного найдется людей, готовых помочь ближнему, – размышлял вслух Тамаз, лукаво поглаживая при этом своей левой рукой правую, ведь выражение рук изменить не так легко, как выражение лица. – Да… да… Как это благородно. Именно благородно помочь другу закончить игру. Не очень-то приятно за диваном. Наверное, там холодно. А может, и темно. Да и почти не видно, что происходит в мире.

– Итак? – спросил Подковник.

– Итак, видишь ли, дорогой друг, ведь я могу обращаться к тебе на «ты»? Итак, дорогой друг, «Универсальный магазин Тамаза» еще никого не оставил ни с чем. Для нас важно не только заработать. Деньги для нас не всегда самое главное. Найдется у нас и симпатичная молоденькая дама, зовут ее, правда, не Эта, но и такое дело можно уладить. – Тамаз снова провел платком по лицу, на сей раз сменив его выражение на полнейшую почтительность.

– Боюсь, вы меня неправильно поняли, мне нужна Эта, – запротестовал Подковник.

– Но, друг мой, почему же именно Эта, а не кто-нибудь другой? Большой разницы нет, тем более что цена совершенно символическая. Девушка, которую я тебе предлагаю, идеально подходит для того, чтобы закончить игру в прятки. – Тут Тамаз совершенно открыто, уже не пользуясь носовым платком, вернул себе на лицо выражение самодовольства.

– Я же сказал: Эта! – повысил голос Подковник.

– Ох, какой же ты упрямый! – еще больше повысил голос Тамаз и нажал на кнопку в столе, трепетно прислушавшись к тому, как его перстень тихонько стукнул по ореховой поверхности стола (было очевидно, что это один из тех звуков, которые наполняют блаженством его сердце и вызывают хищный блеск глаз).

Почти тут же, как будто она ждала под дверью, в кабинет вошла девушка. Из-за слишком обильного макияжа она была похожа на пластмассовые фрукты с витрины.

– Это Розика. Или, если тебе больше нравится, Эта. Высший сорт. Можно на час, или на день, или насовсем. Твой друг останется доволен. – Тамаз сделал широкий, великодушный жест рукой.

Подковник хотел было снова протестовать, но передумал. Он заплатил за «насовсем» и вместе с девушкой вышел из Большого универсального магазина. На улице он сказал:

– Можешь идти куда хочешь. Эта есть Эта. Ты же должна оставаться Розикой. Тоже красивое имя.

Девушка ничего не могла понять. Народ толпой валил в двери «Универсального магазина Тамаза».

¹ Анатомика III

Сколько есть людей, столько и имеет по нескольку лиц, причем их истинное лицо можно установить без особых проблем, это так же легко, как распознать в тарелке с супом кусочки мяса. Для того чтобы это узнать, следует просто внимательно посмотреть в глаза. Дело в том, что из глаз ничем не изгонишь то, что в них поселилось. Если в глазах волки, то их не заменишь порхающими пташками, зайцев не поселишь вместо змей, акул – вместо ягнят, а устриц – вместо лисиц.

Так же, как и глаза, незаменяемы и руки, живот и те части тела, которые обычно стараются скрыть. Это же почти всегда относится и к ногам. Все выше перечисленное человек изменить не может, как бы ему ни хотелось придать себе такой вид, которого у него на самом деле нет.

Таким образом, число метаморфоз можно было бы записать в одной небольшой записной книжке, если бы не бесчисленное множество выражений рта, которые люди непрестанно меняют и таким образом не только запутывают процесс, но и в значительной мере подвергают большой опасности конечный результат идентификации личности. Внешний вид губ, похожих то на сладкие съедобные или на ядовитые грибы, то на наивные фиалки, меланхоличный папоротник, жадные мухоловки, грустные морские водоросли или веселые ландыши, разумеется, значения не имеет. Беда и гордиев узел человеческой личности – это слова, которые выходят из таких ртов, поэтому лучше вообще не принимать их на веру, а попытаться отыскать контуры истины в уже упоминавшихся выше глазах.

Ил. 24. Глаза царицы Нефертити. XIV в. до н. э. Рельеф с вое точной стены дворца фараона Аменхотепа в Тель-эль-Амарне. Алебастр. 110х90. Египетский музей, Каир

Как исчезло зернышко граната

Дело было так. Сначала грянула пятница, потом мы завтракали, а потом позвонил менеджер Аугусто. Он спросил, не против ли мы, чтобы лицо, которое он представляет, посетило Эстер, и требуем ли мы за эту услугу какой-нибудь денежной компенсации.

– Доброе утро. Нам было бы очень приятно. Какую услугу? – смущенно отвечал Подковник. – Эстер бы так хотелось познакомиться с Аугусто. А что касается денег, то, по-моему, я вас не совсем понял.

– Отлично, – обрадовался человек на той стороне провода. – Тем не менее, уж вы не обижайтесь, давайте все же подпишем контракт. Знаете, у нас был и очень неприятный опыт в этом смысле.

Таким образом, очень быстро, не успели мы толком отдохнуть после обеда, нам принесли телеграмму от импресарио Аугусто, которая содержала контракт из нескольких пунктов. Подписав его, мы тем самым обязывались никогда не предъявлять никаких денежных требований, не задерживать великого артиста в нашем доме более чем на один час и в случае возникновения спора признать правомочность того суда, название которого никак не поддавалось расшифровке. Все это было удивительно. С чего бы нам требовать денег? Зачем контракт? И в конце концов, откуда это Аугусто узнал про Эстер? Однако, увидев, как она очарована возможностью предстоящей встречи, как мечтательно накручивает на указательный палец прядь волос (потом Саше потребовался целый вечер, чтобы ее распутать), мы безоговорочно согласились. Все же, ставя свою подпись, Драгор выразил общее мнение:

– Только большим усилием воли мне удается прогнать от себя мысль, что дело здесь нечисто.

Прошло немного времени, примерно столько, сколько нужно человеку, чтобы забыть, что он ел за ужином, как мы получили ответ. Импресарио сообщал нам о визите своего клиента, назначенном на следующий понедельник.

Нетрудно представить себе, каковы были приготовления к приезду прославленного гостя. Полковнику пришлось забрать из гостиной свой устрашающий пейзаж – нам не хотелось пугать свежего человека. Богомил купил полки для принадлежащего Андрею собрания расписаний движения транспортных средств – стройные башни и мощные стены были демонтированы и временно превращены в невыразительные ряды холодных многоэтажек. Драгору были доверены оформительские работы. На шкафах разместились самые крепкие яблоки и самая крупная айва. Аквариум с Лунными рыбками, чтобы не мерцал среди бела дня, переместили в более темное место. Для угощения свари ли сливовое варенье (по старинному рецепту – с лепестками герани и палочкой ванили). Разумеется, в подготовку входило и то, что Молчаливая Татьяна постоянно напевала на ухо Эстер свои самые нежные и самые романтичные песни. Саша шила вечернее платье, а Андрей великодушно одолжил ей несколько крупиц лунного света из своей банки, потому что в журнале мод эта модель была изображена с блестками.

Если Эстер не репетировала и не слушала песни, она подолгу смотрелась в Южное зеркало веры, чтобы приобрести перед такой важной встречей как можно больше уверенности в себе.

А потом в понедельник действительно приехал Аугусто. Передвигался он в слишком широком белом кабриолете и носил слишком узкую, вызывающе пеструю рубашку с пальмами. Если быть уж совсем честными – никто его не узнал. Заметно пожилой, с избытком килограммов, с неприятно тонкими губами и постоянно отводящий взгляд в сторону, он был тенью того Аугусто, каким мы видели его на экране.

Несмотря на небольшой рост, он спросил Сашу свысока:

– Это вы та самая особа, которая видит меня в прекрасных снах?

– Нет, – ответила она. – Наша Эстер будет вот-вот готова. Прошу вас в гостиную.

Краткий визит Аугусто прошел под знаком его надменности. О разрушенном чердаке он отозвался похвально, но на его лице можно было прочесть, что на самом деле он считает, что у нас просто не хватило денег на завершение строительства дома. Он потребовал стакан минеральной воды, а от сливового варенья отказался. Делал вид, что не замечает за диваном Андрея (хотя раза два с любопытством покосился на него краем глаза). Айву он смерил взглядом, сопровождавшимся циничной усмешкой, а на аквариум посмотрел с таким глупым выражением, что мы подумали: для Эстер лучше всего было бы не появляться вовсе.

Однако было поздно. Она вошла с улыбкой, немного бледная от волнения, походкой более легкой, чем то, что можно взвесить. Все вокруг нее стало чувствительно-нежным. Сладкое предвосхищение счастья увлажнило ее кожу, а приятное тепло так быстро распространилось повсюду, что воздух утратил подвижность и стал густым, как сон. Она действительно была прекрасна как никогда. Тем более казалось странным холодное выражение лица Аугусто, который, видимо, тем самым хотел сообщить нам, что привык к обществу гораздо более привлекательных женщин.

Как проходил разговор в гостиной, мы никогда не узнали. Не желая мешать, мы поднялись на второй этаж и принялись наблюдать за всегда увлекательным движением облаков. Отсюда нам был виден Аугусто, выходивший из нашего дома, причем пальмы на его рубашке зловеще покачивались. Что-то было не так. Человек, покидавший сейчас наш дом, был не тем, который в него вошел. Этот, который сейчас открывал дверцу кабриолета, был, без сомнения, более сухощавым, с красивыми губами, с более определенными движениями, он был даже моложе. Несколько мгновений мы пребывали в уверенности, что любовь нашей Эстер переродила Аугусто, но потом Саша, которой Эстер рассказывала свой сон, вдруг вскрикнула, догадавшись, в чем дело:

– Боже! Скорее вниз, скорее! Он украл ее сон! Это же Аугусто из ее сна!

Мы помчались на первый этаж не помня себя. Эстер, смертельно белая, как бумага, на которой не принимается стихотворение, сидела за столом.

– Он тебя обокрал?! – спросила Саша.

– Кажется, да, – прошептала она и провела рукой по верхней части правого бедра.

Платье все скрывало, но мы знали, что родимого пятна в форме зернышка граната больше нет.

– Что ты теперь будешь делать? Хочешь, я напишу тебе стихотворение? – попытался помочь делу Полковник.

Эстер глубоко вздохнула и подняла голову:

– Переменю род занятий. Полюблю кого-нибудь другого¹.

¹ Несколько ночных эпилогов и энциклопедия «Serpentiana»

Позже, прежде чем выздороветь, Эстер еще раз десять видела сон «Пока киномеханик меняет пленку». Аугусто там был именно таким, с каким она познакомилась наяву, – отяжелевшим, надменным, холодным и неприятным. Аугусто из ее старого сна – красивый, улыбающийся, с чувственным ртом – снялся в новом фильме, имевшем большой успех. Затем о нем некоторое время ничего не было слышно. Вероятно, он искал новую жертву. Жертву, благодаря сну которой он сможет опять помолодеть.

Все время, пока Эстер снились кошмары, мы дежурили у ее постели. В одну из таких ночей Драгор, решив чем-то скрасить бдение, листал энциклопедию «Serpentiana» и обнаружил там статью «Похитители снов».

Под этим названием стояло: «Самый худший из всех видов воров. Могут высосать из человека даже всю жизнь. Такому несчастному они оставляют одну пустую оболочку, которая может передвигаться. Тем самым они формально избегают ответственности за совершенное убийство».

Ил. 25. Вегеций Флавий Ренат. О хранителях и похитителях снов. 1427. Вторая часть книги «Краткое изложение военного дела» (переписано с утраченного оригинала V в. Поджио Браччолини). LL217. Университетская библиотека, Рим

Ночлег

Зимой день часто слезится, ночь обычно сверх меры сильна, а случается и так, что, если вечер начинается в полдень, утро бывает забывчивым. И каждое из этих обстоятельств, а тем более все они разом свидетельствуют о том, что пришло время играть в тени.

Мы решаем играть, Таня и Драгор расставляют по гостиной свечи. Первую свечу мы зажигаем искрой из аквариума с Лунными рыбками, вторую – от первой, третью – от второй, четвертую – от третьей и так далее, до сто пятьдесят шестой. Потом все разом и очень энергично раздуваем электрическое освещение и рассаживаемся. Немного выжидаем, чтобы тишина удобно устроилась во всех углах комнаты, и начинаем.

Само название игры говорит о том, что в ней все выражается тенями. Все, что сейчас здесь не поддается описанию, это лишь тень теней, и словами более точно не выразить. Например, Саше очень хорошо удается показывать птиц. Тени ее рук скользят по верхней части стен так плавно, как будто мы действительно видим полет стремящихся к своим домам перелетных птиц. Неподвижный Андрей выглядит на стене как мощная гора. Он и во время игры надеется, что Эта вернется к нему, поэтому его тень почти не дышит, ждет звука шагов. Эстер подражает рыбам. Встреча стаи птиц и стаи рыб молчалива. Они удивляются друг другу. Немного ниже Подковник препирается сам с собой – быть ли ему зайцем или павлином. По поверхности стен растет лес. Кое-где трава ростом переросла деревья. С верхушками колосьев соприкасаются облака Богомила. Раскаты их смеха будят тени Татьяниных шестикрылых бабочек. Усталые рыбы отдыхают на лепестках Драгоровых цветов. Слева от них все еще продолжается препирательство зайца и павлина, но его заглушает смех облаков. Одна птица выпускает что-то из клюва. Там, куда падает эта тень, появляется струя воды, она течет вверх, вверх и еще вверх, за ту самую стаю рыб, вот и небо. Облака спускаются ниже, кажется, что стены ползут вверх. Компанию покинутой траве составляют тени бабочек. Андрей настораживает уши, гора содрогается, шелестят деревья в лесу. Подковников павлин распускает перья, тень зайца убегает, выглядывает из цветов. Облака снова смеются, на этот раз просто так, без причины, ха-ха, ха, ха…

Чем больше наполняется дом, тем больше похоже, что ночь лопнет. Когда начинают разъезжаться швы темноты, свечи теряют свой смысл, а тени – силу. Запыхавшиеся, истощенные, мы засыпаем там, где нас застал рассвет, и не слышим тишину, когда она начинает возиться по углам¹.

¹ Перекрещивание пространства: история о Корнелии и Александре

Бывает так: какая-нибудь история на своем пути сталкивается с другой историей. Привившись, как черенком, малозначительной или даже весьма значительной деталью, первая история начинает тянуть за собой вторую, вырвав ее таким образом из близкого ей более широкого контекста.

Иногда, кроме почтальона Спиридона, в игру теней с нами играла еще и Корнелия. Она жила в Граде, одна, и приходила к нам раз в три или четыре дня, всегда в пять часов, принося с собой благородный взгляд, собственноручно высушенные цветы для Драгоровых рубашек и вино из ежевики, которое она делала особым, солнечным способом. Не успевали еще затихнуть шаги ее прихода, а она уже охватывала взглядом и всех нас, и гостиную, складывала цветы-пуговицы в вазу из прозрачного стекла и, налив ежевичное вино в стаканы и чашки, ласково обращалась ко всем нам:

– Ох, какие же вы все бледные. Нет ничего полезнее этого вина. Синие ягоды и зрелое солнце – сразу станете как новенькие!

Похоже, что она всех нас считала детьми. Но и сама она была немного ребенком. Сладко смеялась надо всем на свете, широко раскрывая глаза, как будто боясь что-то упустить и не заметить. Время от времени она, как ребенок, задавала вопросы:

– Сашенька, простите, я вам не помешаю? А что, Эта, из-за которой Андрей все время сидит за диваном, она плохая какая-нибудь женщина? Когда же вы опять споете нам, дорогая Татьяна? Кто это угрожает вам за голубую крышу? Сегодня опять будем проводить ночь среди теней?

С нашей же стороны вопросы никогда не задавались. Мы знали, что в каком-то другом городе Корнелия была замужем. И еще мы знали, что это был страшный брак. Ее муж по имени Александр не хотел, чтобы у них были дети. Бог его знает, почему, может быть, и ему самому это не было ясно, но только детей он не хотел. Дни жизни Корнелии проходили в мрачном, наполненном грустью пространстве. Но причиной ее страданий был вовсе не супруг. Она без труда подавила в себе разочарование судьбой, которая послала ей такого спутника жизни. Однако постоянная боль из-за несостоявшегося материнства не могла не отразиться на настроенности ее сердца. Возможно, именно поэтому она так часто повторяла с грустью: «Дитя мое, дитя мое!» – и осыпала нас подарками, как будто пришла навестить малышей.

Но вдруг однажды в начале охваченного весной осеннего месяца Корнелия появилась в последний раз. Она получила письмо от своего бывшего мужа, который тяжело заболел, и решила вернуться в свой город, чтобы ухаживать за ним. Расставаясь, мы молча смотрели друг на друга, разговаривать никому не хотелось.

Так же как бабочка, пролетевшая через первый свет зари, до полудня носит его на своих крыльях, наши истории оказались распутаны сотней рассветов позже, благодаря приходу одного болтливого коммивояжера, вместе с подарком (две бутылки вина из ежевики) он принес нам и вести о Корнелии. Ее муж действительно оказался тяжело болен. Врачи установили, что в его случае речь шла о редком заболевании костей с необычными симптомами. Говоря дилетантски, у Александра начали ссыхаться кости. Сначала ему стало трудно двигаться, затем он перестал вставать с постели. Но и это еще было не все. Очень скоро и без того низкорослый супруг Корнелии стал ниже сначала на пятнадцать сантиметров, а по мере развития болезни и на целых тридцать. Боли и неподвижность, которые ему приходилось переносить, сделали его речь совершенно невнятной – неразборчивое бормотание было всего лишь жалкой попыткой хоть что-то произнести.

Корнелия усердно ухаживала за больным. То ли из болезненной потребности, то ли из ненависти – этого мы никогда не узнали – она относилась к нему как к ребенку. Пела ему колыбельные, перекраивала костюмы в костюмчики, учила его говорить…

Коммивояжер рассказал нам, что Корнелия и Александр так дальше и живут – недавно он доставил заботливой матери каталог детских игрушек.

Ил. 26. Неизвестный одиночка. Ночлег. Год создания неизвестен. Титульный лист одноименной рукописи. Тень на бумаге. 29,5x20,5. Кабинет карт и глобусов Национальной библиотеки Сербии

Девушка, которая встретилась с кометой

Дом номер 78 на этой улице последний. Взгляд на ухоженный сад и особняк говорит о том, что небольшое хозяйство ведется с любовью и терпением. Входную дверь Саше открывает загорелый мужчина с банкой пива в руке. За его спиной видна не менее приятная женщина, светлая на вид. Ни ему, ни ей никак не больше сорока лет.

– Добрый день, я вас слушаю, – любезно произносит мужчина.

– Добрый день, могу ли я видеть Михаэла? – отвечает Саша.

– Михаэла? – изумляется мужчина. – Михаэла в настоящее время здесь нет. По сути дела, он еще не родился. Нашему сыну всего тринадцать лет, а женится он после того, как ему исполнится двадцать. Михаэл будет его вторым ребенком.

– Ох! – У Саши вырывается вздох разочарования.

– Не расстраивайтесь, – включается в разговор женщина. – Приходите через две недели в конце дня, Михаэл тогда будет как раз вашего возраста.

– Спасибо, – смущенно произносит Саша. – Означает ли это, что мы больше не…

– Да, – прощается с ней мужчина улыбкой и жестом свободной руки. – Очень рад был с вами познакомиться. Прощайте!

– Прощайте! – взмахивает волосами Саша, выходя за калитку.

Странно, через две недели отыскать дом номер 78 оказалось ничуть не легче. Улица выглядит совершенно иначе. Только недавно, на позапрошлой неделе, посаженные молодые сосны превратились теперь в полные достоинства деревья. Саше помогает только то, что она помнит – дом Михаила был последним домом на улице.

Дверь открывает он сам. Не говоря ни слова, отступает на шаг в сторону. Саша проходит в коридор, затем в комнату с белыми стенами, красиво меблированную запахом корицы и коньяка. Михаэл обнимает Сашу за талию. Теперь она чувствует и его запах. Через Сашино тело, песочные часы¹, струится желание, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее и быстрее, как горная лавина. Михаэл дотрагивается своими губами до Сашиных. Поцелуй прост, он похож на пирожное, посыпанное сахарной пудрой². Сашины пальцы погружаются в волосы Михаэла. Руки Михаила двигаются по Сашиному телу. При встрече ее ниспадающей мягкости травы с его восходящей горячей лаской начинает дрожать огонек, пламя, пожар. Огонь стремительно распространяется, он везде, где кожа соприкасается с кожей. Тем не менее ожогов нет. Только в комнате, пахнущей корицей, царит ужасная жара.

– Саша, Саша… – шепчет он.

– Михаэл, Михаэл, – шепчет она. – Пойдем…

– Нет, это было бы нехорошо, – тихо говорит он. – Мы с тобой два разных мира³. Здесь дерево вырастает из семени в течение одной ночи. Все события происходят с молниеносной быстротой. Ты должна без меня вернуться туда, где ход времени соответствует ходу твоих ступней…

Саша выходит из дома номер 78. Вечер стеклянно тих, видимо, поэтому в нем есть что-то зловещее. Только бы не поднялся ветер. Не сдул бы сахарную пудру с губ. Не развеял бы запах корицы и коньяка из волос. Не остудил бы тепло тела.

¹ Анатомика IV

Общей для всего человеческого рода является зернистая структура каждого индивидуума. Правда, существуют различия между тем, как выглядят те или иные «зерна». Состав по виду может быть следующим: порошок, песок, гравий или блоки из камня. А еще одно общее – это то, что абсолютно все, независимо от размеров своих «зерен», проходят через собственные песочные часы или через песочные часы времени. Некоторые тихо и стыдливо, а некоторые с помпезностью, с шумом и раскатами грома, как летняя гроза.

² На что же похож поцелуй, простой, как пирожное, посыпанное сахарной пудрой

Именно на это и похож.

³ Медленное и быстрое существование

Наряду с обычными, устоявшимися способами существования, слишком хорошо известными, чтобы ради их описания просеивать мелкие слова, есть и два таких, которые встречаются довольно редко, – медленное и быстрое. Такими способами могут жить отдельные люди, группы людей, целые населенные пункты, нации, а иногда и вся страна.

И если человеку, который живет медленно, от рождения и до смерти нужна целая вечность, быстроживущие люди проносятся по жизни стремительно и страстно, как кометы, расплачивающиеся за свою огнедышащую скорость смертью. Разумеется, было бы неправильно думать, что медленноживущие люди страдают или мучаются. Говоря без лишних словесных украшений, они просто долго и основательно переживают каждое мгновение своей жизни.

В истории цивилизации найдется множество примеров существования народов, которые принадлежат как к одному, так и к другому способу прожить жизнь. И первые, подобные столетним черепахам, и вторые, похожие на бабочек-однодневок, никогда не сожалеют о своем пути. Напротив, в сомнения чаще всего погружены те, кто находится где-то посредине, те, кто боится любой формы существования, хоть самую малость отличающейся от общепринятой и устоявшейся.

Ил. 27. Неизвестный автор. Любовники. Ок. 960-1279. Иллюстрация медленного способа существования. Препарированный шелк времен династии Сун. 28x10. Китайская коллекция Восточного института, Чикаго

Ил. 28. Донато де Ледже. Как отгородить сербов плотиной (отрывок письма венецианского информатора из г. Брсков). 1328. Иллюстрация быстрого способа существования. Liber Impressionum 4788-328. Государственный архив, Венеция

Сны II

Это была одна из тех ночей, по горло погруженных во тьму, когда мелководье превращается в водяную бездну и пускаться в путь становится опасно, а еще опаснее переправляться с одного берега на другой. Одна из тех ночей, когда необыкновенно активны призраки, кикиморы, упыри, лешие, оборотни, нехристи, вурдалаки, трехголовые чудища, колдуны, водяные, чертенята, домовые, ведьмы и всякая другая нечисть и поэтому не следует делать вообще ни шага. Но зато в такие ночи (чтобы успокоить волнения души) к человеку приходят длинные и разветвленные сны, и в этих снах можно забраться так далеко, куда тело не доберется никогда.

Богомил – Regressus ad uterum

Солнечный день похож на золотой стог в полдень. Мы играем возле дровяного сарая. Нас пять-шесть мальчиков и девочек, которые изображают самолеты, бегают кругами, расставив руки, и издают звуки, напоминающие треск пулемета, свист и разрывы бомб.

В разгар «боя» из-за угла появляется мать. Она в черном, огромная как дом, огромная как гора, медленно и устало идет по направлению к воротам двора. Заметив ее, я делаю вид, что подбит. Сгибаю одну руку в локте. Это мое сломанное крыло. Начинаю сипеть и урчать, как самолет, резко теряющий высоту. Стремительно несусь к земле, а на самом деле бегу к матери.

– Его подбили, подбили! – кричат остальные дети.

Со сломанным крылом, на последнем дыхании мотора лечу к матери. За пару шагов до нее я умышленно спотыкаюсь. Мой летательный аппарат врезается в гору. Со всего размаха я влетаю прямо в подол материнской юбки. Она теряет равновесие, но удерживается на ногах. Изумленно говорит:

– Богомил, сынок.

– Его подбили, подбили! – кричат дети.

– Я спасся! – отвечаю я, обвитый подолом. – Спасся!

Одна девочка, которой я нравлюсь, подтверждает:

– Да-да, самолет уничтожен, но пилоту удалось спастись!

Мать гладит меня по голове и ласково прижимает к себе.

Андрей – Сны на месте

Только по ночам я покидаю свое место за диваном. Хожу на поляну, куда раньше приходила Эта.

Широкая, сонная равнина позволяет вовремя заметить любое движение. Тем не менее я постоянно оглядываюсь вокруг, я должен контролировать взглядом весь горизонт. Хочу увидеть, что она (как в былые времена) издалека бежит ко мне.

Здесь, на месте, где я поворачиваюсь вокруг, трава примята, здесь даже земля немного утоптана. Время идет. Эта не появляется. Иногда мне начинает казаться, что точка, едва заметная вдалеке, – ее силуэт, но потом вижу, что это кто-то другой задел горизонт. Тем не менее я не отступаю. Поворачиваюсь на месте и внимательно слежу за всеми изменениями.

Мне страшно, что сон может истончиться, что я из него попаду в явь, что тень реальности через эту щель может просочиться в сон, и тогда мне уже действительно некуда будет деться. Тем не менее я поворачиваюсь на месте, потому что хочу увидеть, как она (как в былые времена) издалека бежит ко мне.

Драгор – Вдоль нити

Мне снится: сижу в гостиной в том же самом доме без крыши и читаю ту же самую энциклопедию «Serpentiana», переплетенную в пеструю змеиную кожу. К большому пальцу моей правой ноги привязана нить. Красивая нитка, перламутрового цвета, средней толщины. От меня нить идет к дверям соседней комнаты, затем через окно и во двор, а из двора на улицу, оттуда на другую улицу, потом через весь Град и дальше, по дороге вдаль.

Сижу читаю какую-то интересную главу. Вдруг нить натягивается, пальцем чувствую, как она дрожит, дергается. Кто же это тянет за нитку? любопытный? может быть, вор? Невольно откладываю в сторону «Serpentiana» и краем глаза наблюдаю, как нить через равные промежутки времени приподнимается и снова падает на пол, как она то натягивается, то ослабевает, как или дрожит в воздухе, или покоится внизу.

– Эй, кто это дергает мою нитку?! – кричу я как можно громче и как можно сердитее, надеясь отпугнуть безобразника.

Никто не отвечает.

– Кто дергает нитку, три тысячи чертей?! – Я стараюсь не только показать, что сержусь, но и вселить страх.

По-прежнему никто не отвечает. Я быстро встаю и иду в соседнюю комнату. Тот, кого я ищу, натягивает нить еще сильнее. Поэтому, сделав страшное выражение лица, я высовываюсь в окно. Мне не потребовалось потратить много зрения, чтобы понять, в чем дело. В какой-нибудь сотне метров от меня и метрах в десяти над землей по нити шаг за шагом идет девушка. В вытянутой левой руке у нее солнечный зонтик, в вытянутой правой – дорожная сумка. От страха из меня высыпается целая пригоршня слов:

– Эй, зачем ты забралась сюда, слезай! Ненормальная, ты же упадешь! Это опасно, слезай!

Девушка словно и не слышит меня. Продолжает осторожно идти дальше. Нить начинает раскачиваться. Она останавливается. Взмахивает зонтиком. Делает шаг. Останавливается. Взмахивает зонтиком. Перламутровая нить все больше натягивается. Она еще далеко от меня, но наши губы приближаются друг к другу.

Подковник – Визит

Саша попала в мой сон по коридору с воздушными стенками. Для ее прихода нельзя было придумать более благоприятного момента. Сад был в своей полной силе – буйная трава, пестревшая разноцветными цветами, разросшиеся кусты, украшенные люминесцентными ленточками, весь день залит солнечным светом, зрелый, как рассеченный пополам арбуз.

Я сидел в центре всей этой красоты, спокойный, освещенный солнцем и счастливый, что она наконец-то убедится в правильности Завета, данного моему роду. Удивленная моим ростом, очарованная видом сада, с побледневшим лицом, она смотрела на меня молча, было слышно только, как с ее ресниц осыпается пыль недоверия.

– Значит, так! – как, думаю, сказала она. – Ты такой высокий. Здесь просто чудесно.

Я ничего не ответил. Только посмотрел на нее и набрал букет собственных улыбок.

– Сплети по венку, для тебя и для меня, – шепнул я ей, протягивая букет.

– Сейчас, – сразу же согласилась она и минуту спустя уже плела – одна моя улыбка, одна ее, одна моя, одна ее…

Двухэтажная Вавилонская башня

Он не нуждался в том, чтобы представляться. По безликому выражению, обрамленному костюмом строгих линий, можно было безошибочно заключить, что пред нами стоит строительный инспектор, один из тех людей, которые ходят только на поводке, думают исключительно готовыми формулами и свои мнения, сформулированные другими, носят в черных портфелях.

Едва войдя в гостиную, посетитель так зачастил словами, что мы испугались, останется ли место для воздуха:

– Ваш дом без крыши резко отличается от той среды, где он находится. Он нарушает ее целостность, портит вид и вызывает негодование граждан. Строительная инспекция предписывает вам вернуть объекту прежний вид. В противном случае против вас будет возбуждено дело, крышу вам так или иначе придется поставить на место, да к тому же вы понесете значительные судебные расходы.

Мы обменялись взглядами. Полковник поежился. Эстер сидела не мигая, а у нее это было признаком крайнего смущения. Андрей на мгновение перестал ждать Эту. Незнакомка с солнечным зонтиком, приближение которой сейчас уже предсказывало и гадание на кофейной гуще, не сделала ни одного нового шага по перламутровой дороге к нашему дому. Что-то нарушилось и в равновесии между двумя нашими морскими сундуками, и тот, в котором находилась элементарная Тяжесть, под страшный звук трещащего паркета погрузился в пол значительно глубже.

Инспектор, однако, заученными движениями, не глядя и всячески давая понять, что к нему все это не имеет никакого отношения, открыл портфель и вынул оттуда сложенный лист бумаги.

– Ре-ше-ни-е, – резко выговорил он это короткое слово, будто желая им кого-то ранить.

– Будьте разумны, наш дом может только украсить город. Разве наша голубая крыша не освежает вид? – сохранил присутствие духа Драгор, один среди нас всех.

– Крыша? – Инспектор приподнялся на цыпочки, тем самым как бы вытянув и подчеркнув строгие линии своего костюма. – Об этом вы расскажите кому-нибудь другому. Кто согласится с тем, что небо – это крыша? Вы должны вернуть на место и балки, и черепицу. Это и будет крышей! Что вы умничаете, провоцируете общественность. Кроме того, подумайте и о том, что во время дождя дом под крышей не протекает.

Нам стало ясно, что убеждать посетителя бесполезно. Он мыслил геометрически и был просто не в состоянии понять, что при дожде наш дом и так не протекает, что такая крыша, как у нас, позволяет нашему дому простираться до самого неба, что наш дом, такой как он есть, это Вавилонская башня высотой в два этажа.

Драгор отбросил в сторону терпение и нервным почерком расписался в получении. Инспектор удовлетворенно кивнул, повернулся и направился к выходу. Шел он невыносимо правильно, на каждом шагу распространяя по гостиной восхищение самим собой (позже нам с большим трудом удалось его вымести).

– Ты что, действительно считаешь, что нам придется снова делать крышу? – вскричали мы все в ужасе, стоило посетителю оказаться за дверью.

– Мы должны что-то придумать, – задумчиво отвечал Драгор. – Единственный наш шанс – это бороться их же оружием. Мы сделаем вид, что делаем крышу. Иллюзорный характер наших действий¹ они не разгадают, потому что они и сами уже толком не знают, что реально существует, а что нет.

– Я ничего не понимаю, – сказала Эстер. – У нас будет крыша или ее не будет?

– Нет, крыши не будет. Просто днем одни из нас будут делать вид, что ее строят. Однако поскольку каждый, кто упорно сеет несуществующее семя, имеет шанс дождаться реального урожая, то по ночам другие из нас будут делать вид, что разбирают то, что якобы сделано первыми.

Ничего больше он нам не объяснил. Все же, судя по тому, что музыкальность² начала возвращаться к тем, кто ее утратил, а морской сундук с элементарной Тяжестью стал постепенно подниматься на свой прежний уровень, мы сделали вывод, что благодаря плану Драгора мы можем рассчитывать на несколько горстей надежды.

Так что вплоть до осени одни из нас днем делали вид, что строят крышу, а другие ночью делали вид, что уничтожают плод трудов первых. Народ некоторое время собирался на улице возле нашего дома, с известным удовлетворением наблюдая за тем, как мы жарим на солнце спины, но поскольку работы подзатянулись, этот вид развлечения быстро оброс густой скукой. Несколько раз появлялся и тот самый инспектор. Он молча наблюдал за работами. То ли он заметил обман, то ли, и сам опутанный целым клубком иллюзий, не мог отличить существующее от несуществующего, только когда начались дожди, он тоже потерял интерес к нашему дому. Как бы то ни было, мы добились самого важного для нас – ничего похожего на крышу над нашим домом не появилось, ни одной плитки черепицы, наша Вавилонская башня сохранилась, и покрыта она была лишь видимой возможностью простираться вдаль.

¹ Коротко об иллюзорном способе строительства с древнейших времен и до Новых Гиперборей

Еще в древних хрониках и дневниках путешественников отмечалось, что отдельные люди, группы людей и даже целые страны предпринимали попытки создать впечатление, что ими что-то построено. Сегодня многие считают, что последний пример настоящего, серьезного строительства – это Вавилонская башня и что с тех далеких времен человечество не построило ничего более реального. Несомненно, однако, что и тогда лишь натренированный взгляд мог заметить различия между фальшивым миром и настоящим, тем, который реально существует. Причины многовекового недоразумения кроются прежде всего в том, что цель иллюзорного способа строительства никогда точно не известна, хотя сущность обычно состоит в искусно скрываемом желании обладать неограниченной властью и, следовательно, строго контролировать чужую свободу. Отмечено, что еще древние египтяне воздвигали массивные обелиски истории, вытесанные из глыб гранита, сформировавшегося из живого песка мифов (подвергшегося давлению времени). Впрочем, этот обычай сохранился до наших дней, и именно благодаря ему места, где проживают люди, в изобилии разукрашены всевозможными памятниками. Другие «строили» несуществующие дороги, несуществующие города, которые потом уничтожались «варварами» во время несуществующих набегов, после которых легионы «подвергшихся нападению» отправлялись в реальные, вошедшие в историю благодаря своей жестокости карательные походы.

Хотя «воздвижение» городов было и остается любимым занятием многих цивилизаций, причем в таких случаях часто используются ловкие комбинации с какой-нибудь реальной стеной из настоящего камня или окном, из которого открывается прекрасный вид, строители-иллюзионисты на этом не останавливаются. Они начали создавать целые государства. Неизвестно, кому первому пришло в голову назвать одно из таких государств Новая Гиперборея. Число таких стран начало бурно расти, они множились быстрее вшей, и вскоре их стало столько, что даже сами «творцы» уже не могли разобраться в том, как их правильно определять. Целые народы жили и даже продолжают жить до сих пор, убежденные в том, что именно они – это те, кто проживает по ту сторону Северного ветра. В отличие от них те, кто понял эту ложь, кто знал не только то, что Гиперборея одна, но и что на самом деле ее не существует, были объявлены предателями или людьми, повредившимися в уме.

Организованность государственного аппарата во всех странах, называющих себя Новыми Гипербореями, отличается завидным уровнем. (Этой теме посвящено серьезное исследование С. Басары «Фальшланд», опубликованное в сборнике «Феномены».) Общим для всех Новых Гиперборей является то, что они фальшивы, но при этом каждая из этих стран утверждает, что лишь она одна истинна. Все различия относятся к формам «строительства». Одни действительно воздвигают целые города, но, правда, на несуществующей земле; другие до высочайшего уровня совершенства развили технику ретуширования и фотомонтажа, так что нелояльные граждане и даже целые неугодные части страны могут возникать или исчезать в зависимости от потребностей момента; третьи вложили огромные средства в развитие сети институтов, которые занимаются научным доказательством истины, причем истина определяется интересами и желаниями правящих кругов; четвертые все силы вкладывают в развитие системы образования, где главное место отводится таким дисциплинам, как наивность, забывчивость и убежденность в том, что именно их время – это aurea aetas^[2].

Собственно, даже этого краткого исторического обзора достаточно для вывода, что иллюзорный способ строительства развился просто чрезмерно. Никто больше не в состоянии определить масштабы такого «зодчества», а уж тем более выступить против него. Некоторые надежды на то, что вся планета не превратится вскоре в одну грандиозную иллюзию, возлагаются на так называемые Западные зеркала, которые разделяют ложь и правду, но и они не могут много помочь, потому что их действие ослаблено ложью серийно выпускаемых зеркал, в которые еще на фабрике закладывается программа, что и как отражать.

² Анатомика V

Так же, как невозможно найти двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, невозможно найти и двух людей с одинаковой музыкальностью. Каждый отдельный человек обладает определенным видом музыкальности. У одного это гибкие пальцы, у другого – крупные глаза, у третьего – нежные волосы, у четвертого – бархатистая кожа… Женщины, как правило, более музыкальны, чем мужчины. Музыкальная грудь, бедра, мышцы (или колени и локти, как заметил М. В. Льоса) – в этом нет ничего удивительного, если речь идет о женщине.

Тем не менее не было бы ничего ошибочнее, чем отождествить музыкальность с красотой. Гармоничные черты лица какого-нибудь человека вовсе не являются гарантией его музыкальности. Часто даже бывает именно наоборот. Без музыкальности (которую так легко почувствовать и так трудно описать) красота была бы лишь самобытной особенностью, определяемой сомнительными законами эстетики.

Ил. 29. Андреа Палладио. План Вавилонской башни-библиотеки. 1566. Чертежи фундамента, общего вида, сечения и идеальной реконструкции (сделаны для трактата «Четыре книги об архитектуре»). 20х10. Из частного собрания, Виченца

Отчет о садовниках

Так же как и повсюду, все пространство вокруг нас населено духами. Даже точнее было бы сказать перенаселено – этих созданий просто полно, на каждом шагу, в каждом углу, за любым явлением, в основе каждого события, есть они (те, что поменьше и плоские) даже между этими строками. Точно так же, как и в любом другом пространстве (а также и времени), в доме без крыши духи делятся на злых, шутников и добрых, так же, как человек, перебирая лесные орехи, делит их на три кучки – скорлупки на выброс, шляпки для украшения и ядра в пирог.

Если разобраться, злые духи стоят за плохим настроением, темными часами и невеселыми событиями. С неслыханным упорством они пытаются протолкнуть в дом через щель под дверью как можно больше частиц Пустоты. Тех самых, которые забиваются в одежду, обувь, между людьми, а в глазах образуются от неисполненных взглядов. Злые духи управляют и ветрами, которые опустошают души. Они вызывают сквозняки, запутывающие волосы, мысли и пальцы. Сбрасывают яблоки и айву со шкафов. Каждую ночь ломают солнечные часы. Демоны, эта особо опасная разновидность злых духов, подкармливают наши страхи, обучая их тому, каким образом пресекается связь между сном и явью (при этом для человека в равной мере губительно остаться как на одном, так и на другом берегу). Другая, еще более опасная разновидность злых духов повсюду вокруг себя сеет семена Несчастливки, растения, которое легко принимается и с трудом истребляется.

Несколько более безобидные злые духи находят удовольствие в ночных прогулках по потрескивающему паркету и в том, как мы, вооружившись тупыми ножами из столовых приборов, теннисными ракетками и свернутыми в трубку газетами, гоняемся за ними по всему дому. Особым нравом отличаются духи (эти скорее шутники, чем злые), которые занимаются перемещением предметов. Трубка Полковника, бывало, оказывалась утром в банке сливового варенья, в початой бутылке с абрикосовой наливкой мы, случалось, находили сухофрукты (?), а в холодильнике – отломанные головки спичек. Один из таких «злых духов» (которому мы даже симпатизируем) оставляет нам письма, описывающие его ночную деятельность: «Я курил на втором этаже. Пожалуйста, выкиньте окурки из пепельницы. Я выпил весь малиновый сок. Пожалуйста, купите еще. Я споткнулся о кресло в гостиной. Пожалуйста, поставьте его на старое место».

Естественно, в отличие от таких духов добрые духи стараются сделать что-нибудь хорошее. Своим дыханием они перелистывают страницы «Serpentiana», открывая ее всегда на нужном месте, таком, которое помогает нам разрешить очередную проблему. По ночам они поправляют на нас сбившиеся одеяла, чтобы мы не простудились. От Андрея они отгоняют сомнения и подозрения, Молчаливой Татьяне подсказывают шепотом, как звучит забытая строка; каждое утро, пока мы еще спим, исправляют солнечные часы, а из початых бутылок с нашей любимой наливкой упорно вылавливают и кладут на блюдечко кусочки сухофруктов (?). Ветры, находящиеся в их власти, распутывают наши волосы, проясняют мысли и удлиняют пальцы. Добрые духи старательно освобождают дом от частичек Пустоты, отыскивают и усердно уничтожают ростки Несчастливки и сеют семена Счастливки, растения, которое пышно цветет цветами невиданной красоты¹.

¹ Четвертое зеркало

Долгое время вокруг нас кружил целый хоровод вопросов: где живут духи? куда они исчезают, когда не заняты тем, что обычно делают? прячутся ли они в доме или где-то снаружи?

Чувствуя себя призванным распутывать все, что запутано, Полковник начал расследование с целью найти начало этого клубка. По утрам он каждого из нас подвергал допросу. Не заметили ли мы что-нибудь странное? В какой части дома было слышно движение? Если кто-то из нас сотрудничает с ними, то пусть лучше сразу признается, потому что он все равно все раскопает… Наши ответы он аккуратно записывал и сравнивал. Перед тем как улечься спать, он посыпал пол мукой, на которой остался бы даже след муравья, а уж что говорить о стольких духах. Тем не менее добиться ничего не удавалось. Тайна упрямо продолжала оставаться тайной. Захватывающий детектив, главным героем которого должен был стать Полковник, превращался в юмористический сериал.

А затем, когда мы уже решили, что этот запутанный случай не распутаешь, когда клубок начал застревать в уголках воспоминаний, все вдруг стало ясно так же, как, например, ясно был бы виден на ладони любой предмет, который меньше ладони.

Занимаясь уборкой в доме, Саша на втором этаже в коробке, где лежала целая куча поломанных и полузабытых вещей, нашла дамское зеркало в литой латунной раме фабричной работы. Им можно было пользоваться, но особого интереса оно не представляло. («Ах, сколько иллюзий нас окружает, как обманчива внешность, что только не скрывается под покровом обычного!» – напевала Молчаливая Татьяна в другом конце дома, занятая резкой петрушки.) Желая рассмотреть, что еще содержит коробка с хламом, Саша нагнулась над ней, и прядь ее волос упала прямо на зеркало. То есть она должна была упасть на зеркало, а упала в зеркало! Волосы шлепнулись в эллипс латунной рамы так, будто шлепнулись в чашку с водой. Саша сначала, конечно, испугалась, но затем с любопытством дотронулась до поверхности странного предмета. Кончики всех ее пяти пальцев погрузились во что-то, что позже она описала как крем для торта «Озеро из миндаля, шоколада и изюма».

Сашино открытие стало настоящей сенсацией. Охваченный исследовательской лихорадкой Полковник бросил в зеркало карандаш. Светлая поверхность пошла легкой рябью, и карандаш исчез, будто его никогда и не было. С этого момента сомнений больше не оставалось – зеркало в латунной раме было живым, в него можно было сунуть руку, как в колодец с водой, а потом вытащить ее обратно, как будто вода оказалась слишком холодной. Зеркало все отражало, его можно было поставить вертикально, его можно было даже повернуть к себе обратной стороной, но того, что в нем отражалось, вне его пределов не было.

– Дьявольская штука, – прошептала Эстер, не отдавая себе отчета, что держит в зубах узелок, которым завязана тайна… – Попахивает духами!

– Духи?! – воскликнул Полковник и тем самым потянул за нитку. – Дорогая моя Эстер, умница! Сейчас мне все ясно! Это и есть та единственная дверь, через которую они могут перебираться из одного мира в другой.

– Возможно, Полковник и прав. Не смотритесь в него слишком долго. Если это действительно проход из одного мира в другой, то пространство за поверхностью зеркала бесконечно. Взгляд может просто вытечь в зеркало, а тот, кто стоит перед ним, останется навсегда слепым, – внес свою долю в распутывание клубка и Драгор.

Все разом отшатнулись от зеркала.

– Оно слишком маленькое, чтобы человек мог в нем потеряться, рука и та еле влезет, – возразил кто-то после нескольких минут ожидания.

– Но человеческая душа здесь шутя пройдет, кроме того, тело и так всегда остается на этом свете, – продолжали мы распутывать загадку, одновременно наматывая ее нить на ножки перевернутого стула.

После того как все было распутано, мы опять аккуратно смотали нить и положили в тот ящик, где храним загадки в клубках, после чего приступили к поискам решения. Для того чтобы договориться, нам не потребовалось много времени. Зеркало действительно опасно, но ведь опасно любое зеркало. Богомил вбил в середину восточной стены гвоздь. Маленькое дамское зеркало было повешено рядом с главным Восточным зеркалом.

Вечером и утром, когда духи наиболее активно курсируют между двумя мирами, поверхность Восточного зеркала бурлит, как богатый форелью ручей, она морщинится, невидимые духи снуют туда-сюда так часто, будто это центральный проход в царство потусторонности для всего нашего Предместья. Иногда и какое-нибудь самовлюбленное насекомое вдруг сталкивается на этой границе миров со своим двойником, и оба исчезают по ту сторону.

Ил. 30. Несчастливка и Счастливца (из гербария «Невидимая флора»). Folio 10284/folio 36477. Ботанический отдел Академии невидимого, Ленинград

Смерть зеленой горошины

По мере того как дни постепенно скользили из будущего в прошлое, мы все больше верили в то, что удалось перехитрить строительную инспекцию: трюк с якобы заново поставленной черепичной крышей полностью удался. И когда стало совершенно ясно, что инспектор больше не появится, в один из солнечных дней, которые иногда случайно забредают в осенние дождливые недели, мы решили отпраздновать победу над врагами нашей голубой крыши. Все сошлись на том, что самым достойным для этого местом будет «Гарден», один из наиболее шикарных ресторанов.

Чтобы соответствовать месту, обладающему такой репутацией (что и приличествовало нашему возрасту), мы решили вести себя подобающим образом. Дамы к изысканным прическам добавили вечерние платья и ожерелья из капель с персикового дерева, мужчины повязали галстуки, Драгор одолжил каждому запонки для манжет из засушенных цветков садовой ромашки. Всё, за исключением Андрея, который наотрез отказался покинуть свое место за диваном, обещало нам прекрасный вечер, украшенный многими приятными моментами.

В изысканной атмосфере, царившей в роскошном зале «Гардена», наши желания исполняли метрдотель и три официанта. Богомил выбирал вина, Драгор заказывал блюда. Приглушенный свет, пышные цветы на столах, посетители в безукоризненных туалетах, тихая музыка струнного квартета и почти неслышный шелест голосов, сопровождающийся позвякиванием ножей и вилок. Тем не менее тот, кто хоть чуть-чуть знал нас, сразу бы заметил паутину скуки, которая цеплялась за края наших улыбок.

Дичь (в каком-то особенном соусе, приправленном розмарином) нам подали с гарниром из картошки, морковки и горошка. Тут-то все и произошло. У Подковника, видимо из-за того, что он неосторожно засмотрелся на даму, глаза которой напоминали двух аквариумных рыбок, убежала сначала из-под вилки, а потом и с тарелки зеленая горошина. Зеленое на белом видно прекрасно, но все мы (включая и пожилого метрдотеля, который упорно висел над нашими головами) делали вид, что ничего не замечаем. Изящным движением, претендующим на незаметность, двумя пальцами, с лицом, покрытым легким румянцем смущения из-за собственной неловкости, Подковник попытался устранить компрометирующую его горошину. Но беда не приходит одна, и именно в тот момент, когда казалось, что он успешно исправил ошибку, бодрая горошина снова от него улизнула и, сделав красивую дугу, шлепнулась Драгору в бокал с водой. Послышалось тихое «буль!». Ближайшему к Драгору официанту все это показалось очень веселым, и он стыдливо заулыбался. Хлестнув его строгим взглядом, убийственно серьезный метрдотель склонился над Драгором:

– Позвольте, господин.

Непринужденным движением, свидетельств

Goran Petrović

Atlas opasan nebom

© 1993, Goran Petrović

© Савельева Л. А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2024

* * *

О Горане Петровиче, травинке из рукописи и нездешних мечтах

Горан Петрович не похож на человека, родившегося в 1961 году в Кралеве, маленьком сербском городке, сильно пострадавшем во время Второй мировой войны. Тем более он не похож на того, кто окончил там школу. Горан Петрович пишет не так, как написал бы человек, работающий на местном вагоностроительном заводе. Он не похож на того, кто пишет на сербском языке и считает литературным образцом для себя Данилу Киша. Поколение Горана Петровича не похоже на землю, на которой оно выросло, оно стало, может быть, одним из самых странных явлений конца XX века. На своей фотографии Горан Петрович не похож на писателя, сказавшего: «Даже самая маленькая травинка не может вырасти в рукописи просто так, без последствий».

Его книги, особенно две – роман «Атлас, составленный небом» (1993), который русский читатель найдет в этой книге, и сборник «Остров и рассказы его окрестностей» (1996), – можно назвать самыми редкими по своему вкусу плодами, выросшими сегодня в саду сербской литературы. В них проявилась сила и фантазия того поколения, которое беззлобно и радостно сопротивляется данной ему реальности мира и противопоставляет себя разрушению и смерти, которые завладели Балканами и нашими судьбами в начале 90-х годов этого столетия. Сегодня такие книги подобны горсти соли, оставленной на черный день и найденной тогда, когда пришло время трудностей и нищеты.

В этих книгах звучат лучшие из интонаций, свойственных прозе, – лирический юмор и поэтическая фантазия, не нарушающие, однако, повествовательной концепции автора. Сам писатель так говорит о себе: «Я не из тех, кто думает, что мы заплатили слишком большую цену за наши мечты. Я, скорее, думаю, что мы втридорога расплатились за чужие».

Беженцем из абсурда XX века назвала Петровича критик Ясмина Михайлович в своей большой статье о его творчестве. Вот что она, в частности, пишет:

«Дом – главный герой романа “Атлас, составленный небом” – это, как сказал бы Башлар, волшебное пространство застывшего детства. Оно застыло так же, как застыла праистория. Дом населяют заговорщики духа, защищающие свое время, вечные юноши, доблестно сражающиеся за свою территорию – страну грез и мечты. Снаружи, за пределами дома, зияет бесплодная, всепоглощающая пустота. Книга борется с этим чудовищем пустоты. Кроме того, это каталог фольклорных мотивов сербского и других славянских народов, это миниатюрная антропологическая энциклопедия и справочник существующих и вымышленных растений, минералов, животных, предметов. И, наконец, “Атлас, составленный небом” – это своего рода манифест постмодернистского восприятия мира, человека, уставшего от обыденности и, следовательно, от политики».

Милорад Павич

Atlas specula sive tabulae orbis neue caeli neoue terrae

Достоин кубка, наполненного искренней признательностью, обычай старых картографов, прежде чем приступить к работе над картами, прилежно «опробовать» на первом листе свое перо. Понятно – не только затем, чтобы приноровиться к нему и «разогреть» руку, но и чтобы как-то помочь будущему обладателю этих карт сориентироваться в том, что его ожидает. Если перо оказалось хорошим – вот радость! – трусливая Пустота, поджав хвост, отступает, и становится ясно (разумеется, не до конца), какие мысли ведут это перо. Их не так уж много, все поместятся на раскрытой ладони: пятьдесят две надземные главы, пятьдесят два коридора катакомб комментариев и пятьдесят две иллюстрации в скромных рамах образуют не просто пространство для чтения. В этом пространстве желающий может перемещаться вдоль обозначенных и необозначенных дорог, через существующие и несуществующие края, ныряя, чтобы увидеть дно под водой, наклоняясь, чтобы разглядеть привлекшую внимание травинку, приподнимаясь на цыпочки, чтобы всмотреться в тихое облако… Здесь реки когда-то были каплями, а дороги – тропинками, поэтому тот, кто захочет, может на ходу составить небольшой Атлас. Конечно, дело самого составителя, как он распорядится имеющимся материалом, в каком порядке будет класть стены, где устанавливать опоры, оставлять проемы для окон, насколько украсит этот Атлас его собственная фантазия. Картограф надеется, что из его материала можно построить надежное пристанище, откуда открывался бы широкий и роскошный вид. Однако радость его не станет ни на одну улыбку меньше, если из всего предложенного составитель устроит пусть временное, но удобное и теплое место для ночлега, в котором он сможет провести хотя бы одну ночь.

Илл. 1. Картограф. Проба пера. 1991. Чернила, бумага. 21×12[1]. Архив Тайного объединения развеянных по всему миру сот Вавилонской библиотеки

Слово благодарности

Пространство в самом начале, когда глаза читателя еще не утомлены, картограф хотел бы использовать в качестве подходящего места и момента для благодарения. Весенняя ветка сердечной благодарности – самое малое из того, что заслуживают все, кто помог в подготовке материала, внесенного в этот Атлас.

Пространство, открывающееся впереди, заботливо расширили или пополнили те, кто был предложен составителю как связующие звенья: Королевское географическое общество в Лондоне, Национальная библиотека Сербии в Белграде, Галерея Уффици во Флоренции, Музей текстиля в Вашингтоне, Китайская коллекция Восточного института в Чикаго, Третьяковская галерея в Москве, Государственный архив в Венеции, Зал свежести дворца Эскориал, Метрополитен-музей в Нью-Йорке, библиотека Гази-Хусревбека в Сараеве, Галерея зеркал в Женеве, Королевский музей изящных искусств в Брюсселе, Астрономическая обсерватория в Белграде, Музей Топкапы в Стамбуле, Музей стекла (о. Мурано) в Венеции, Югославская фильмотека в Белграде, Институт колдовства в Лагосе, Музей Прадо в Мадриде, Ботанический отдел Академии невидимого в Ленинграде, Музей путешествий в Дели, Комиссариат парков, травы и памятников в Граде, Кабинет карт и глобусов Национальной библиотеки Сербии в Белграде, Общегосударственный легат снов в Париже, Музей игрушек в Михельштадте, Национальная портретная галерея в Лондоне, Египетский музей в Каире, Университетская библиотека в Риме, монастырь Грачаница, Еврейский музей во Франкфурте, НАСА – Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства – в Милуоки, Собрание Государственной музыкальной консерватории в Берлине, Галерея художников-примитивистов в Светозареве, Министерство древностей в Аддис-Абебе, Читальный зал Британского культурного центра в Белграде, Музей Сербской православной церкви в Белграде, Галерея Пуньо Гонсалеса в Лиссабоне, Музей прикладного искусства кочевников в Алжире, Картотека одного министерства в Париже, Галерея каллиграфии в Сремски-Карловцах, Великий музей бумажного кружева, фонариков и воздушных змеев в Пекине и Архив Тайного объединения развеянных по всему миру сот Вавилонской библиотеки.

Разумеется, богатство всех этих собраний нельзя было бы с толком использовать, если бы не доброжелательная и сердечная помощь музейных смотрителей, алхимиков, собирателей карт, историков, шаманов, музыковедов, астрономов, фотографов, орнитологов, звездочетов, археологов, ткачей, каббалистов, вышивальщиц, ювелиров, географов, гончаров, спиритов, архивариусов, библиотекарей, космографов, демонологов, документалистов, журналистов, жрецов, реставраторов, рисовальщиков, толкователей снов, чернокнижников, биологов, архитекторов, землемеров и других людей, которые своими профессиональными советами направляли картографа на истинные пути изучения перечисленных музеев.

К этому, безусловно, следует добавить и особую благодарность всем тем владельцам частных коллекций, которые любезно позволили картографу ознакомиться с содержанием своих собраний.

Также картограф воздает должное терпению, проявленному переводчиками, доброжелательным советам своих коллег, словам одобрения друзей, столь необходимой помощи семьи – все это имело огромное, а иногда даже решающее значение в преодолении трудностей, возникавших по ходу работы.

И под конец все тот же картограф отдельно благодарит составителя, или пользователя (как ему больше нравится), потому что без него весь этот материал так и остался бы лишь материалом; он не превратился бы в какое-то целое – ни в Атлас, ни в пристанище, продолжая быть простым собранием глав, комментариев и иллюстраций, среди которых растут листья папоротника и мох и где в одиночестве, в морозной безвидности проходят дни грустных слов, которые никогда не цветут.

Весной Картограф

Голубое как следствие успешно осуществленного дела

Невзирая на серьезное Сашино предупреждение, что было бы разумнее подождать и узнать мнение отсутствующих, в то же утро мы бросили якорь шкалы нашего радиоприемника среди журчания музыки, выпили по рюмке абрикосовой наливки за удачное начало и приступили к осуществлению нашей идеи. Не успели у мужчин сползти засученные рукава, а вся мебель из комнат второго этажа уже стояла на первом. Женщины сновали вокруг, заботливо пряча все хрупкие предметы: посуду, вазы, декоративные тарелки, бутылки, картины, кувшины для воды, настольные лампы, зеркала, медальоны, цветочные горшки, графины, фарфоровые фигурки – в общем, все, что не приучено менять место и в таких случаях (даже при малейшем перемещении) имеет обыкновение нарочно ломаться или, что еще подлее, давать трещину.

Всецело охваченные уверенностью, что взялись за очень важное дело, мы даже не смогли всего упомнить и потому об усталости просто забыли. Возможно, поэтому чердак был разрушен еще до того, как утро расцвело полуднем. Одним словом, капельки пота еще стекали по нашим лбам, тонкая пыль от штукатурки лепилась к ресницам, треск досок крыши едва успел затихнуть в ушах, а возле нашего дома уже краснели высокие стопки снятой с крыши черепицы.

Снизу, с улицы, доносился шум голосов взволнованных сограждан. Люди стояли, обмениваясь мнениями и показывая руками то на нас, то на довольно крупный кусок чердачной тьмы¹, которая лениво, со скрипом прощалась со стропилами и балками, пока наконец не исчезла бесследно вдалеке, подхваченная мощным потоком воздуха. Хотя собравшаяся толпа была объята слоем недоумения толщиной в аршин (даже самый сильный ветер беспомощен перед тяжестью непонимания) и никто не мог сказать, что же происходит, никто ни о чем и не спрашивал (неужели бы мы не ответили!) до тех пор, пока из массы строгих и озабоченных лиц не выделилось одно, по улыбке более других запоминающееся, постоянная собственность почтальона Спиридона.

– Эй, наверху! – крикнул он в нашу сторону, приподнявшись на носки. – Соседи, помогай вам Бог, что у вас с крышей?

– И тебе того же! Хотим сменить цвет! – Богомил показал рукой на стропила. – В этом году крыша у нас будет, так сказать, голубая!

Почтальон Спиридон в сердцах шлепнул себя по лбу, видимо, раздосадованный тем, что не понял столь очевидную цель наших действий, и после недолгого наблюдения опустился до уровня изумленных свидетелей.

– Люди, дело ясное, они просто меняют крышу! – с гордостью объявил он непосвященным то, что ему удалось узнать, поднявшись на цыпочки. – Была красная, теперь голубая. Вместо черепицы будет небо. Больше не на что смотреть, можете спокойно идти по домам.

Так что ближе к вечеру, когда лепестки дня начали потихоньку закрываться, а мы выносили строительный мусор и оставшиеся куски чердачной тьмы, чистили паркет и возвращали на старые места мебель, народ стал расходиться, разводя руками, пожимая плечами, злобно комментируя глупость, свидетелем которой он стал, или презрительно отводя взгляд от нашего дома².

А наверху, на втором этаже, всего лишь в нескольких метрах над уровнем непонимания, мы заканчивали свое дело. Все приняло такой же вид, как и утром, после того как старинный комод, на который мы поставили обычные солнечные часы, занял свое прежнее место. (Все приняло совершенно такой же вид, как и утром, – только у нашего дома больше не было крыши.)

Чем больше взгляд наш насыщался новым видом жилья, тем сильнее разбегалась по телу волна приятных жарких мурашек. Успех всего предприятия, правда, с оговоркой, что все же было бы лучше подождать отсутствующих, признала даже Саша. Торжества по случаю окончания работ, устроенные в самой большой комнате второго этажа, она сделала еще более пышными, распустив по плечам волосы. Чуть позже полная луна, похожая на роскошное колесо старинного парохода, вплыла в синий квадрат нового потолка. Только после того, как ее серебряные лопасти перебрались за середину ночи, мы отправились на покой, который, безусловно, заслужили. Прислушиваясь к плеску неба, полный решимости бдеть до утра в комнате с открытым потолком остался только Подковник.

1. О тьме подвальной и чердачной

Кажется просто невероятным, как человек добровольно соглашается большую часть своей короткой жизни проводить между двумя тьмами. Наивно уверенный, что его надежно охраняют внизу прочный пол, а наверху балки потолка, он даже не думает о пагубности такого образа жизни. Конечно, редко случается, что люди проваливаются в подвальную тьму или им на голову обрушивается тьма чердачная. У смерти по имени Грызодуша медленные туфли, пелерина из тишины и лицемерная маска. Дело в том, что коварные магнитные силы, царящие между этими тьмами, вызывают их медленное, но неумолимое сближение. С течением времени уютное для человека жилье превращается в пожизненную ловушку. Тогда, пришпиленный к собственной коробке, он ясно осознает фатальность своего заблуждения, однако, как правило, не находит достаточно сил, чтобы освободиться, а его душа отчаянно трепещет и бьется, попавшись в страшный капкан, пока не окончится жизнь. (См. энциклопедию «Serpentiana», главу «Общепринятый образ жизни и смерти».)

2. Разоблачение некоторых отрицательных явлений в обществе

Через три дня после того, как была снята крыша, один из наблюдавших за этим обратился в «Городской газете» (№ 1748), на странице, предназначенной для писем читателей, в строительную инспекцию. Свидетель события, конспиративно подписавшийся как «Добронамеренный гражданин», высказал глубокое негодование:

«<…> Хотелось бы задать компетентным товарищам вопрос: как долго собираются они смотреть сквозь пальцы на это и подобное этому безответственное поведение отдельных лиц?! У нас в городе, естественно, каждое здание имеет крышу, таким образом, этот дом портит внешний вид всего Предместья. Еще более странно утверждение наших сограждан, что они всего лишь изменили цвет крыши. Сейчас это якобы голубой, хотя крыша и вовсе не видна. Пусть даже и так, однако ввиду того, что у всех других домов крыши нормального красного цвета, нельзя не согласиться с тем, что голубой на этом фоне выделяется не только своим цветом, но и своего рода дерзостью по отношению к соблюдению устоявшихся принципов <…>»

Под письмом редакция опубликовала короткий ответ строительной инспекции, в котором была выражена решительная готовность детально изучить неприятный инцидент и дать общественности (а как же иначе!) самую исчерпывающую информацию относительно мер, принятых против нарушителей порядка.

Печальные-препечальные ряды домов, вереницы стен, редкая зелень, улица пересохла, людей нет, длинная нить паутины, свисающая с крыши, ветер, дующий низко, над самой землей, бесконечный хоровод бумажного мусора, настоящие утро и вечер сюда не заглядывают, среди немногих цветов доминирует сумрачный, безвольные снопы вечно параллельных линий, лишенных, даже в бесконечности, оправдывающей жизнь надежды на встречу.

Илл. 2. Вид Видосавлевич. Вид Предместья перед сносом крыши. 1989. Сериография. 84×80. Из коллекции Еленки Утьешинович

Крыланы-подковники

Люди этой странной разновидности встречаются по всей Европе, чаще всего они живут в равнинных местах. Рост их всего несколько сантиметров, а кожа красновато-коричневого оттенка. Их интересуют все виды искусства, формулирование вопросов (и другие виды исследовательской деятельности), коллекционирование бабочек, старинных рукописей, будущих успехов и взглядов любимых женщин. Они нервозны и легко впадают в пограничные состояния. Чаще всего их можно встретить на берегу реки в послеполуденные часы, когда все остальные томятся в своих коробках-ловушках. Там, прямо на месте, под ивой или тополем, среди ракушек, улиток, волн и гальки, они внимательно следят за природой, пытаясь определить свою роль и степень своего участия в реализации ее законов. Ввиду того, что этим наблюдениям они предаются настолько самоотверженно, что по нескольку дней могут провести без пищи и воды, их почти никто не замечает, так как, находясь в таком особом состоянии, они почти невидимы и еще менее понятны и без того невнимательной окружающей их среде.

Крыланов можно легко узнать не только по характерному рту, напоминающему своей линией подкову, но и по постоянной, а иногда и совершенно полной погруженности в собственные, необычайно разветвленные, наподобие кроны дуба, растущего посреди поляны, сны¹.

1. Отчасти человек – отчасти сон

Как говорит одна древняя легенда, сам Бог внедрил в сны рода человеческого, перенося из поколения в поколение, один Завет, тайную формулу, имеющую для человечества важнейшее значение. (Более подробно о феномене переноса снов из поколения в поколение см. в исследовании «Вывернутая перчатка» историка эзотерии М. Павича.) Считается, что Завет невелик по объему и хорошо спрятан в снах – никто точно не знает, в каком именно. То, как он выглядит, уже веками представляет собой предмет всевозможных домыслов. Одни говорят, что он написан на клочке бумаги; другие – что выгравирован на медной пластинке; по словам третьих, существует в устной форме – его должен произнести Старик, явившийся во сне. Тем не менее эти и многочисленные другие теории о том, как выглядит Завет, кажутся просто сосновой иголкой по сравнению с целым бором предположений относительно его содержания. Приобретет ли тот, кто найдет Завет, вечную жизнь, неограниченную половую мощь, абсолютное знание или какую-то особую четвертую силу, остается невыясненным до сих пор. (Поэтому так прискорбно долог список тех храбрецов, которые расстались с жизнью в своих собственных, а чаще в чужих снах. Так же реально, как пахнет снящийся цветок, может сорваться с кручи и увиденный во сне камень, а укус приснившейся змеи столь же смертоносен, как и настоящей; из некоторых снов очень трудно найти выход, но, кроме всего прочего, в снах обитает необыкновенно страшное существо по имени Морь.)

Время от времени забывавшаяся, иногда на протяжении годов запрещавшаяся, снова всплывавшая и опять предававшаяся забвению легенда о Завете постоянно жила лишь в кругу рода крыланов-подковников. Упорный во всем, этот род людей упорно держался и за свои представления в этом вопросе: тот, кто увидит Завет, приобретет возможность изменить свой рост, сможет неограниченно вырасти. Поэтому, желая коснуться звезд и оттуда взглядом исследователя посмотреть на Смысл, крыланы-подковники всегда много спали, и видели много снов, и, невзирая на опасности, всегда тщательно исследовали их. Погруженные в поиски Завета, они и наяву, уже проснувшись, оставались в сетях своих снов.

Разумеется, надежды, связанные с возможной находкой магической формулы, не могли не коснуться и нашего Подковника. Движение воды, даже в тех случаях, когда она вышла из берегов, все равно определяет основное русло реки. Для Подковника найти Завет было равнозначно вопросу существования. Как и весь его вечно погруженный в сновидения род, он верил, мечтал и ждал момента, когда сможет войти в круг посвященных. Именно он был одним из самых горячих сторонников разрушения чердака – ведь тогда, в час, когда откроется тайна, ничто не помешает ему расти, сколько душа пожелает.

Несколько раз, убежденный, что напал на след Завета, Подковник всех нас, а в особенности Сашу, приглашал к себе, в свой сон, присутствовать при эпохальном открытии. «Готовьте корзины, я соберу для вас самые сияющие и самые крупные звезды!» – возбужденно кричал он (да что там кричал – орал он еще в постели). К сожалению, ни слова из Завета не было. Обычно выяснялось, что просто сон натер себе мозоль записками об изученных и неизученных областях, камешком, зернами, крошками или еще чем-то столь же несущественным и скучным.

Среди аргументов Подковника единственным более или менее серьезным доказательством существования Завета и его чудотворного действия, единственным ясно вырисовывавшимся следом на песчаной дороге надежды на возможность изменения роста был фрагмент из путевых записок «До Кавдака и обратно» известного Мусафира Хамида, выдающегося путешественника, одного из семи сыновей арабского географа Идриси, который вместе со своими братьями стал великим мучеником некогда святого дела картографии.

В 1139 году от Рождества Христова в славную гавань Палермо из туманного осеннего утра вошло большое судно. Не успели еще все его паруса освободиться от ветра, а по городу уже разнеслась весть, что по приглашению Роджеро II «для того, чтобы осветить все пространства и границы королевства», прибыл географ Идриси. На землю Сицилии высадилось еще семь молодых магометан, семь сыновей Идриси, зачатых в одну ночь семь лет назад семью женами географа, происходящими из разных краев Света. До следующего утра под изумленными взглядами граждан Палермо продолжалась выгрузка арабских, греческих и латинских книг, инструментов для измерения земли, инструментов для наблюдения за небом и тюков сухих листьев, из которых позже иностранцы приготовляли себе напиток, который они называли словом «чай». Знатные дамы потом в течение нескольких дней ходили на прогулку вдоль причала, надеясь, что их парчовые платья пропитаются пьянящим ароматом этих листьев, если в спешке или по недосмотру носильщиков несколько тюков осталось в утробе судна географа.

Король Роджеро II встретил гостя со всеми почестями, которые приличествуют тем, кто обучался в далеком городе Кордове. Иностранцев поместили во дворце, где была самая близкая к звездам башня. В помощь им были выделены слуги для приготовления напитка «чай», слуги для стряпни по магометанским правилам и слуги для ловли насекомых (светлячков), которыми географ наполнял свои стеклянные лампы. Так несколько следующих лет прошло в спокойных приготовлениях, которым никто не мешал. Сыновья Идриси еще из колыбельных песен знали языки своих матерей, а из других их песен многое узнали и выучили об обычаях и чудесах семи краев света. Отцу на Сицилии оставалось лишь познакомить их со знаниями, приобретенными в западных Афинах, – как наблюдать за высотой, облаками, ветрами, горами, водами, травами, камнями и огнем в глубине земли. Мальчики росли, читая до полудня Мирина Тирского и Страбона, а после полудня Птолемея и Ибн Эзру, прилежно рассматривая по ночам во сне мифическую горную цепь Кавдак – горы, которые окружают свет. Город Палермо вообще забыл бы о тихих иностранцах, если бы каждый день, незадолго до наступления сумерек их слуги не выходили на поиски светлячков, а из самой близкой к звездам башни не разносился бы постоянно запах чая. В те времена знатные дамы города Палермо с их платьями, напоенными ароматом волшебного напитка, превосходили в изысканности даже знатных дам города Сиена. По прошествии десяти лет со дня прибытия географа настал момент начать задуманное предприятие. Король Роджеро II оснастил суда, выбрал самые надежные команды и торжествами, подобных которым не помнила вся Сицилия, отметил день их отплытия. Наутро семь сыновей Идриси на семи одинаковых судах вышли в море. Граждане Палермо после выпитого накануне вина, еще туманившего их взгляд, не заметили, а король, глаза которого были не столь остры, как у тех, кто по ночам читает при свете лампы, наполненной светлячками, не увидел того, что не укрылось от географа: в открытом море суда отделились друг от друга, и каждый из его сыновей взял курс на тот край света, откуда происходила его мать, каждый своим путем направился к горам Кавдак, горам, стоящим на краю света. Молчаливыми шагами вернулся Идриси в самую близкую к звездам башню, открыл все лампы, выпустил рои светлячков и, даже не потребовав, чтобы ему приготовили напиток под названием «чай», стал ждать. Знатные дамы города Палермо испугались, что они потеряют свою привлекательность, если пьянящий аромат напитка «чай» выветрится из их платьев.

Илл. 3. Ди Паоло. Географ Идриси и сыновья. 1481. Триптих, картина первая, та, что с левой стороны (по мотивам неизвестной в настоящее время мозаики XII в.). Темпера на дереве. 343×148. Галерея Уффици, Флоренция

Илл. 4. Ди Паоло. Географ Идриси и сыновья. 1481. Триптих, картина вторая, та, что в центре (по мотивам неизвестной в настоящее время мозаики XII в.). Темпера на дереве. 343×148. Галерея Уффици, Флоренция

Тем не менее очень скоро, еще до того как созрели маслины, в Палермо начали стекаться сведения о небе, течениях, городах, дорогах. Рои светлячков сами слетались в лампы, и Идриси принялся тщательно записывать и зарисовывать все, что содержалось в отчетах его сыновей. Король Роджеро II был удивлен – юноши вели себя, как опытные путешественники. Для них не существовало быстрых течений, крутых троп, непроходимых лесов, кровожадных зверей, опасных разбойников. Они продвигались вперед, каждый своим путем, пешком или верхом, на судне или в лодке. Настырные демоны малодушия осаждали их, искушая волю, но все семь упорно шли к цели и обо всем виденном сообщали своему отцу на Сицилию. Довольны были и знатные дамы города Палермо – снова приготовлялся чай, и их платья снова благоухали волшебным ароматом. А в самой близкой к звездам башне рукопись «Географии» становилась все толще, карты пополнялись, свет теперь падал на многие до сих пор скрывавшиеся во мраке края света. Проходили осени, зимы, вёсны, лета, и в 1154 году, после того как поступили последние сообщения непосредственно с горы Кавдак, Идриси передал своему покровителю законченную книгу (названную в честь короля «Kitabu al Rogger»), все карты мира, разбитого на семьдесят секций («Tabula Roggenana»), и одну большую карту мира, выгравированную на листе серебра (высотой в восемь и шириной в шестнадцать венецианских локтей). С края света, с мифической горы, увенчанные славой, к Идриси вернулись все сыновья. Все они получили почетное имя Мусафир. Один из них, Мусафир Хамид, описал свое волнующее путешествие в ста пятидесяти шести главах рукописи «До Кавдака и обратно». Вместе со всеми остальными братьями он погиб однажды ночью в 1160 году, отважно, но безуспешно защищая серебряную карту Мира, которую пытались растащить по кускам солдаты-мародеры во время одного из военных набегов на Сицилию. Если бы несчастные сыновья Идриси не получили коварных ударов ножами, их, несомненно, убил бы вид грабителей, жадно расчленявших небо, горы, реки и травы. В ту же ночь рои светлячков покинули Сицилию. Платья знатных дам города Палермо превратились в обычную парчу, а первенство в манере одеваться в запах имбиря перешло к знатным дамам городов Неаполь, Рим, Флоренция, Генуя и Венеция.

Илл. 5. Ди Паоло. Географ Идриси и сыновья. 1481. Триптих, картина третья, та, что с правой стороны (по мотивам неизвестной в настоящее время мозаики XII в.). Темпера на дереве. 343×148. Галерея Уффици, Флоренция

13. <…> На одном из судов, на третьей Великой воде, был и тот человек, о котором я слышал, что он может сам изменять собственный рост. Делал он это так: раздевался догола и вставал на носу, в то время как вся команда ждала в гробовой тишине. Спустя недолгое время морские птицы опускались на его плечи и голову – они рассказывали ему о том, что видно в пределах их горизонта, а он, получив знания о неведомых ему пространствах, начинал тянуться к небу, бодро, как утренний тростник. Благодаря этому капитан судна всегда вовремя мог узнать, не приближается ли суша и чьи паруса показались вдали – пиратов или торговцев. А с наступлением ночи, рассказывали мне, этот человек постепенно уменьшался и к приходу зари возвращался в свой старый рост. Если же капитану снова требовалась помощь впередсмотрящего, все повторялось так же, как и в предыдущие разы. И поскольку я все-таки не мог в это поверить, мне рассказали, что этот человек относился к роду крыланов-подковников. Этот вид вообще-то во многом схож с другими человеческими видами, однако среди них время от времени рождаются счастливцы, которым удается раскрыть тайну особого Завета – Завета, дающего посвященным в него возможность изменять собственный рост. Но когда я захотел увидеть сам этот Завет, все тут же стали клясться своим Богом, что это невозможно. Завет хранят даже не так, как остальные ценности, а еще тщательнее – во сне. И из сна в сон передают, словно из поколения в поколение. Я тогда решил подробно известить обо всем отца и потребовал встречи с этим человеком. Я хотел упросить его, невзирая на все возможные опасности, принять меня в свой сон – вдруг мне повезет и я увижу там то чудо, которое одаряет божественными возможностями. Между тем я неожиданно получил письмо с Сицилии, которое содержало требование ввиду необходимости, возникшей в связи с составлением «Географии», незамедлительно направиться в сторону Страны зеркал, что я и сделал, с тяжелым сердцем отказавшись от своего намерения <…>

Илл. 6. Мусафир Хамид. Путевые дневники «До Кавдака и обратно» (единственное письменное подтверждение существования Завета, который дает посвященным возможность изменять собственный рост). Ок. 1150. Сохранившийся фрагмент тринадцатой главы. Fol. 2. № Н-14. Библиотека Гази-Хусревбека, Сараево

Господин Половский

С первыми лучами солнца господин Половский входит в парк. Садится на свою любимую скамейку и ждет. Обычно он сидит вполоборота к памятнику Орфелину, стоящему на берегу аллеи, посыпанной белым щебнем. Рождающееся солнце делает этот пейзаж необыкновенно красивым, однако господин Половский находится здесь не для того, чтобы наслаждаться пропорциями памятника, чарующей игрой мягкого утреннего света или свежестью воздуха. Он здесь для того, чтобы ждать.

Стоит солнечным лучам засверкать более решительно, появляются голуби, а вскоре после них – старики. Позолоченные зернышки привлекают веселье птиц. Щебет перемещается из крон деревьев на клумбы с цветами. Однако господин Половский находится в парке и не для того, чтобы кормить голубей, как это делают его сверстники. Он здесь для того, чтобы ждать.

Чем старше становится день, тем больше людей в парке. Сейчас здесь и дети, и те, кто выгуливает собак, и влюбленные пары. Фонтанами журчат сотни голосов, брызжут капли искристого смеха. Однако и променад радости не представляет интереса для господина Половского. Он здесь для того, чтобы ждать.

А затем, после десяти часов, глубокий вздох – господин Половский взволнован. Он поворачивается лицом к памятнику Орфелину, вокруг которого, танцуя в воздухе, неутомимо кружит, как он заметил, и летом и зимой одна и та же бабочка. Как и годы назад, он на миг удивляется этому, но тут же смотрит на часы, проводит рукой по волосам, поправляет лацканы пиджака безо всякой нужды, приглаживает бородку, разглаживает брови, пощипывает щеки и совершенно перестает моргать.

Замечает ее господин Половский еще издали, сразу же, как только она появляется из-за стволов лип. Вот в развевающемся костюме цвета букетика цикламенов она подходит к памятнику и вступает на аллею, где одиноко стоит его скамейка. Высокая, с распущенными волосами, стройной фигурой. А как она идет! Юбка из тонкой ткани волнующе очерчивает линию ее ног. Ветер свободно играет прядями ее волос. Все в ней приковывает к себе взгляды гуляющих. Но она – она идет прямо к нему. Белый щебень крошится под ногами! Белый щебень шуршит под ногами! Вот чего ждал господин Половский!

Разумеется, он знает, что эта девушка и не думает спешить ему навстречу. Он с ней даже незнаком. Но после того, как загадочная девушка проходит мимо него, каждый день около одиннадцати часов, господин Половский встает со скамейки и со счастливым выражением лица, с сердцем, переполненным, как весной бывает переполнена многоводная река, направляется к выходу из парка. «Да, – думает он в этот момент, – чертовски приятно кого-нибудь ждать».

19 января 1785 года Захария Стефанович Орфелин, поэт, учитель, секретарь, путешественник, автор богословских и научных трудов и школьных учебников, живописец, редактор, печатник, гравер, каллиграф, бессребреник, виноградарь, физик, историк, первый сербский картограф, составитель календаря, человек, изучавший медицину, музыку и геральдику, сломленный нуждой и неблагодарностью, истерзанный лихорадкой, заснул где-то на хуторе неподалеку от Нови-Сада сном, из которого уже не вернулся. Приснилось измученному Захарии, хотя на дворе трещал мороз, что он находится среди роскошного парка. Приснилось убогому Орфелину, как он прогуливается по ухоженным аллеям, посыпанным мелким белым камнем, а мимо него мелькают люди с веселыми лицами и солнце благословляет деревья, траву и его самого. Приснилось бедному Захарии, как он идет (хотя он не понимал, как может двигаться, не обладая весом), приснилось, как подходит к высокому памятнику из блестящей бронзы, как дивится работе мастера и статности отлитого человека с умным лбом. Приснилось всеми покинутому Орфелину, как он читает, потому что он знал буквы, как читает слова на плите у подножия памятника: «Захария Стефанович Орфелин. 1726–1785». И еще приснилось честному Захарии, как он пробуждается и с легкостью такой, которой не было у него при жизни и какая пристала праведникам, отпускает свою душу, словно бабочку, в явь. Улыбнулся трудолюбивый Захария Орфелин в своей освященной постели, всегда, мол, ему снились сны, объемлющие многое, а вот сейчас смог увидеть и большее – во сне обнял и сон, и явь.

Илл. 7. Сава Й. Тодорович. Памятник Орфелину. 1926. Бронза. Высота 258. Липовый парк, Град

Появления тети Деспины, чрезмерная тщательность в прическе и весенние работы

Время от времени в одной трети Северного зеркала¹ появляется Богомилова тетя – Деспина. Сначала слышится стук, как это обычно и бывает, когда приходят гости, потом доносится тонкий голос: «Хозяева, есть ли здесь кто?!» – и после этого часть зеркала становится прозрачной и показывается лицо. Тетя Пина всегда в хорошем настроении, а перемены можно заметить только в ее одежде, в зависимости от того, из какой страны она нам является: на ней то шляпа «сафари», то шуба из горностая, а то и костюм в мелкий цветочек, а как-то раз (когда она явилась нам в большой спешке) она «прибыла» в розовой ночной рубашке. Разговаривая (изрядная часть семьи назвала бы ее болтливой), она и не ждет, чтобы мы все собрались перед зеркалом, она интересуется семейными новостями, рассказывает всякую всячину, обязательно описывает свой новый роман и обязательно раскаивается в предыдущем, расспрашивает, пишут ли у нас о ее последнем предприятии, просит своего племянника поберечься от простуды и столь же неожиданно, как и возникла, исчезает из зеркала, оставляя нас в изумлении своим упорством, с которым она занимается невероятно странными делами. Из рассказов Богомила, а отчасти и от нее самой мы знаем, что в Китае она интересовалась скрещиванием бабочек с хризантемами, вместе с сибирскими шаманами превращала облака в добрых джиннов, участвовала в экспедиции по поискам миража к югу от Марракеша, в лесах Бразилии уничтожала тарантулов, в Эр-Рияде выучилась ткать ковры-самолеты… В настоящее время она находилась в одной заморской стране, где с помощью рогатины пыталась отыскать границу между всеми тремя временами.

Появления тети Пины имеют огромное, даже не было бы преувеличением сказать, величественное значение для всех нас. У кого в памяти не остались такие ее слова: «Послушайте внимательно, что я вам скажу, реальность – это всего лишь слишком тщательно причесанная фантазия!» Важнейшей помощью для нас стал и ее совет о том, как выбрать наиболее благоприятный момент для начала дел, связанных с талисманами: «Если вам нужен талисман, в котором вы совершенно уверены, то выберите для его изготовления такое время, когда тают снега, солнце обещает конец зимы, а мрачным силам так пекут пятки пробуждающиеся растения, что те почти не высовываются, пока буйствует природа».

Так что все последние годы под бдительным взглядом Богомиловой тети мы выбираем для приготовления талисманов один из весенних месяцев. Разумеется, для того чтобы талисман против зол и бед был эффективен, необходимо точно придерживаться и непростых правил его изготовления. Например, нужно собрать за чрезвычайно короткое время целых пятьдесят два составных элемента². И всего должно быть не много и не мало, иначе все дело окажется загубленным.

В день изготовления талисманов наш дом бурлит. Тетя Деспина не покидает своей трети Северного зеркала, внимательно следит за ходом процесса. Мы пересчитываем, приносим, уносим, высыпаем, собираем, снова пересчитываем, запеваем, умолкаем, отмериваем. Из Северного зеркала слышится голос тети Деспины: «Осторожней взвешивайте!» Мы внимательно взвешиваем, режем или берем одним куском, погружаем, высушиваем, прислушиваемся, пробуем языком на вкус, пожалуй, хватит, еще вот это, еще вон то, посматриваем на часы и за несколько минут до полуночи помещаем все в широкую посудину (лучше всего в один из тазов для варки варенья). Затем в это глухое время, когда магические свойства становятся самыми сильными, мы аккуратно переносим посудину во двор и какой-нибудь ложкой побольше или половником мешаем под светом Вечерней звезды. В Северном зеркале тетя Пина бормочет заклинания против инородных тел: «Отсюда, оттуда, подальше от всех нас – крик совы, косой взгляд, солома, запах болиголова…» На рассвете, а если ночь была ясной, то и чуть раньше, когда уже получилась масса приблизительно одного цвета и одинаковой туманной структуры, мы делим ее на восемь равных частей и кладем в восемь непромокаемых мешочков, которые заранее сшила и по образцу, полученному от тети Богомила, украсила вышивкой Молчаливая Татьяна.

Когда мы с новыми талисманами против всех зол и бед собираемся перед Северным зеркалом, тетя Деспина сладко чмокает губами: «Талисманы на вас отлично смотрятся, гораздо лучше, чем прошлогодние». И перед тем, как уступить нам для прихорашивания ту треть зеркала, которую она занимает, перед тем, как вернуться в свою заморскую страну и продолжить там очередное важное предприятие, добавляет торжественным тоном: «Помните, не причесывайтесь слишком тщательно!»

1. Расположение отдельных предметов в доме без крыши

В нашем доме есть два главных зеркала: Западное и Северное. Оба они находятся в гостиной, висят на стенах, соответствующих этим сторонам света.

Западное зеркало служит для наблюдения за ложью и правдой. Ложь и правда в нем разделяются и предстают каждая сама по себе, не смешиваясь, и так их можно ясно рассмотреть. На левой стороне кристаллизуется ложь того, кто находится перед зеркалом, на правой – правда. Так что уже из одного только этого понятно, что процесс отражения в Западном зеркале проходит очень болезненно. Неживые объекты ломаются, трещат и скрипят, живые потеют, их бросает то в жар, то в холод, дыхание затрудняется, начинаются страшные головные боли.

Благодаря всему этому Западное зеркало за свою историю сменило много хозяев, и его происхождение бесследно затерялось в многочисленных складках перемен. Легенды говорят, что для некоторых своих хозяев оно было даже смертоносным – люди чаще всего не в состоянии пережить разделение лжи и правды. Что же касается относительно безобидных последствий (постоянные и временные формы безумия, исчезновения, судороги, вывихи челюсти как следствие крайнего изумления, постоянно вытаращенные глаза, временные утраты смысла жизни), то их перечислять просто бессмысленно. Поэтому и неудивительно, что дольше всего зеркало задерживалось в руках тех, кто соткан или из чистой лжи, или из чистой правды. Естественно, для них отражаться в таком зеркале было вовсе не так мучительно. В силу того, что они видели себя лишь в какой-то одной половине зеркала, им не приходилось переживать болезненное раздвоение своего лица.

Определенные проблемы, вызванные обладанием такой неудобной вещью, мы решали с помощью того, что старались как можно чаще смотреться в Западное зеркало – так мы не позволяли лжи и правде переплестись в нас настолько, что их разъединение стало бы слишком затрудненным и болезненным. Со временем пользоваться этим зеркалом сделалось для нас гигиеническим навыком – так же, как следует регулярно чистить зубы, следовало и регулярно анализировать актуальное соотношение лжи и правды в каждом из нас отдельно. В любом случае это было полезно делать хотя бы для того, чтобы какой-нибудь случайный, непреднамеренный взгляд, брошенный на поверхность зеркала, не стал роковым для владельца лица.

Из своих интересных путешествий тетя Деспина присылала нам не менее интересные подарки. Мы получали почтовые марки стран, территория которых была меньшей, чем две стопы, старые карты и книги, листья и корни редких растений, ракушки с морских отмелей, влажные носовые платки, все еще хранившие запах воды далеких рек. Одним из первых подарков было странное Северное зеркало (купленное во время поездки по древнегреческим местам прорицаний). Оно было странным, по крайней мере, по трем причинам: его поверхность была составлена из трех разных частей, трех кусков с изломанными краями, которые совпадали столь точно, что не возникало сомнений – так соединить может только судьба, но никак не рука человека. Первая часть Северного зеркала постоянно запаздывала, она отражала прошлое – и когда на дворе уже вовсю бурлил день, в зеркале едва лишь проглядывало утро. Вторая часть была обычной, она отражала настоящий момент – в полдень там царил полдень и так далее, по порядку. (Единственная странность этой части зеркала состояла в том, что, даже находясь от нас за тысячи и тысячи километров, в нем время от времени показывалась тетя Пина.) Третья часть Северного зеркала всегда спешила, она отражала будущее – в полдень эта сторона зеркала была уже окутана тьмой ночи, которая еще только должна была наступить.

И, кроме того, будто всех его странностей и так было недостаточно, история, связанная с Северным зеркалом, еще и усложнялась его своенравием – иногда оно скрывало прошлое, иногда утаивало что-то из будущего, а судя по пробелам в отражении, кое-что не существовало и в настоящем. Однако при других обстоятельствах все безукоризненно переливалось из одной части зеркала в другую, проходя через все времена (лишь незаметно запинаясь на швах), – таким образом Подковник в один и тот же момент мог себя видеть с утра, когда он ошалело рассматривал в зеркале свое лицо (пока спросонья тер глаза) и до вечера (пока сонно зевал, лежа в постели).

Солидные усилия, приложенные к тому, чтобы обнаружить закономерности, с помощью которых можно было бы управлять своенравным зеркалом, «увенчались» нашей безоговорочной капитуляцией. Может быть, проблема состояла не в самом Северном зеркале, а в отражавшихся в нем предметах, которые привыкли с легкостью получать подтверждение своего существования из отражения в других, обычных зеркалах.

Кроме двух этих описанных нами главных зеркал в нашем доме существуют и другие, так называемые Туалетные зеркала. Однако и при пользовании ими никто не был застрахован от разных неожиданностей.

2. Пятьдесят два составных элемента

Для восьми талисманов против всех зол и бед следует взять: из левого глаза отражение буквы «Альфа»; меньший круг из тех, что описывает стрекоза на поверхности воды; щепотку нежности цветочной пыльцы; скорлупку свода размером с ноготь большого пальца; самый короткий шум роста молодого дерева тиса; вечный запрет оборачиваться; по своей мере силу семени; вдвойне надежды; пару крыльев красивого сна; подмышку порхания голубя; точку пересечения углов зрения; столько снежинок, сколько может поместиться на длинных ресницах; слов любви в таком количестве, какое уместится во рту; ноздрю запаха душицы; по хорошему вдоху всех четырех ветров; как можно больше весеннего света; неизмеримое упорство тайны; любую часть радуги; полстакана блеска белого камня на дне ручья; два ингредиента, которые всплывают в памяти лишь в день приготовления талисманов; на глазок разноцветной пыльцы дневной бабочки; связку магии ключей; зернышко шуршания скарабея; постоянную мысль о влаге перепонок; по желанию песни сверчка; клуб дыма из домашнего очага; на кончике ножа пламени; пядь длины пера облака; осколок сверкания молнии; обычную капельку знания воды; докуда достанет взгляд полета сокола; вертикаль, по крайней мере, до пятой небесной сферы; в другую ноздрю запаха земли; много смеха, которого никогда не много; для серьги жужжания пчел; пока не заплутает среди стволов, взгляд на лес; заносчивость травы под названием «упрямство»; вязанку послеполуденной тени смоковницы; нанизанные на нитку поцелуи; немного шума деревянной прялки; горсть тепла птичьего пуха; широкий взмах букетом базилика; искусство наблюдать квадрат; вокруг всего линию окружности и из правого глаза отражение буквы «Омега».

На склонах вечного Парнаса, недалеко от известнейшего святилища в Дельфах, в маленьком приморском городе Итея живут три очень старые сестры – Клото, Лахезис и Атропос Триполис. Родственников, которые могли бы подтвердить, были ли они когда-нибудь молодыми, у них нет, замуж они не выходили, а если и выходили, то этого уже никто, в том числе и они сами, не помнит. Они проводят всегда одинаковые, неумолимо одинаковые дни каждого года и веками повторяющиеся годы. С раннего утра и до полудня они наблюдают за Океаном, который здесь называют Коринфским заливом. Они сидят на балконе прохладного белого дома, молчат и смотрят, время от времени вытягивая тонкие шеи, чтобы лучше рассмотреть душу мира. С полудня и до сумрака три сестры делают необычные зеркала. Необычно в них то, что каждое составлено из трех разных кусков, безукоризненно точно соединяющихся изломанной линией границы с таким совершенством, с каким может соединить вещи один только рок. Тот, кто купит зеркало сестер Триполис, может на нем (на каждой трети отдельно) встретиться с тем, что было, что есть и что будет. С полуночи и до зари три старухи сидят над картами. Каждая сама с собой с величайшим вниманием, которое не нарушили ни годы, ни ослабевшее зрение, играет в игру одиночества – пасьянс. Клото по картам синего цвета толкует прошлое. Лахезис по картам красного цвета читает настоящее. Атропос по картам зеленого цвета прорицает будущее. До той поры, пока солнечные лучи не скользнут вниз по Парнасу и, пройдясь по выбеленным Дельфам, на рассвете не постучат в жалюзи, три дамы раскладывают карту на карту, карту к карте, терпеливо выполняя доверенную им древнюю работу. Утром Клото, Лахезис и Атропос снова заплетают длинные косы, снова выходят на балкон и снова наблюдают за Океаном, который люди, живущие в этих местах, называют Коринфским заливом. Дни и ночи сменяют друг друга так же, как на ближайшей отмели сменяют друг друга приливы и отливы. Наверху в солнечном или лунном свете, безразлично, покоится вечный Парнас.

Илл. 8. Морье (?). Дельфийское зеркало. Год создания неизвестен (рама XX в.). 90×60. Галерея зеркал, Женева

Богомил и Эстер и Аугусто

Эту девушку зовут Эстер. Она среднего роста, цвет лица – кофе с молоком¹. Сидит и ходит ровно. Любит фиолетовый цвет. В верхней, внутренней части бедра, там, где кожа исключительно богата нежностью, у Эстер есть родинка, имеющая форму зернышка граната². Сейчас зернышка не видно – оно скрыто шелковым чулком и юбкой. Ладонью левой руки девушка часто дотрагивается до верхней части своего бедра, желая убедиться, что родинка все еще на месте. Обо всем этом Богомил может лишь догадываться, поскольку, по счастливой случайности, сидит рядом с ней. Из окна пышет зноем. На столе посреди комнаты стоит низкая плетеная корзина. Аугусто лениво протягивает руку, берет один плод, нащупывает самое мягкое место и продавливает его большим пальцем. Брызжет сок. Другой рукой Аугусто отрывает кожуру, небрежно бросая ее на пол. Мокрые рубиновые зерна стремительно исчезают у него во рту, очень чувственном. По подбородку испуганно сползает пара красноватых капель. Аугусто обтирает влажные руки о грудь, снова садится на стул и, наполовину сократив дыхательную деятельность, продолжает превозмогать жару. По счастливой случайности, Богомил сидит рядом с ней в кино. Идет фильм. Девушка ерзает на своем месте. Без каких-либо видимых причин она то подается телом вперед к экрану, то откидывается назад³. Родинка на ее бедре не видна. В зале жара. Побелка на стенах с легким потрескиванием отшелушивается. Монотонно жужжит кинопроектор. Происходит что-то странное – зернышко граната начинает пахнуть.

1. О цвете лица «кофе с молоком»

Цвет лица «кофе с молоком» – это тот вид цвета лица, по которому взгляд скользит легче, чем обычно.

2. Приложение о ботанике и анатомии

Зернышко граната (punica granatum) имеет диаметр в полсантиметра, и дотрагиваться до него лучше всего тремя пальцами.

До родинки в форме зернышка граната лучше всего дотрагиваться губами, ее диаметр также составляет полсантиметра, и она так же, как и другие родинки, является проявлением души. Когда душа блуждает, родинки тоже (вопреки существующему представлению) блуждают по человеческим телам, появляются, исчезают наподобие знамений, которые подтверждают или отрицают решения внутреннего мира. В отдельных случаях родинки могут менять своих хозяев. У некоторых народов мира бытует мнение, что люди без родинок не имеют души и в силу этого являются вампирами. Поэтому в некоторых краях до сих пор существует обычай на веках умерших делать татуировки в форме Креста, Полумесяца или звезды Давида, символизирующие родинки. Цыгане, народ несколько больше, чем другие, посвященный в тайны природы, татуируют родинки на теле еще при жизни. Человека с родинкой, вытатуированной в форме Лабиринта, злая сила не возьмет, она там заблудится или просто не посмеет подступиться.

3. Эффекты, сопутствующие ерзанью в кресле во время киносеанса

Тихо, еле слышно, совсем тихо ее шелковые чулки соприкасаются один с другим, левый скользит по правому, правый трется о левый, уши у Богомила закладывает от мощного стука поднимающейся страсти.

Леди Элен Хаггард влюбилась в молодого поручика Огастеса Хоупа в полдень своей зрелости. Два часа назад они вернулись с прогулки верхом. Волосы Элен были полны его шепота, а изгибы ушных раковин Огастеса хранили ее вздохи. Освежая горящие щеки только что принесенной из колодца водой, леди Элен заметила на своей стройной шее родинку поручика Хоупа, напоминавшую цветок вереска. Ей сразу стало ясно: их объятия были столь страстны и безрассудны, что родинки на их телах поменялись местами. Правда, ее супруг, лорд Николас Хаггард, ничего не понимал в родинках, а еще меньше он понимал в страсти, однако глаз у него был острый – он помнил, где лежит каждая соломинка в его поместье. О судьба! Ни один воротник или пластрон не были так высоки, чтобы прикрыть знамение любви поручика Хоупа. Рассказывают, что лорд Хаггард заметил это во время ужина, когда подали пудинг. Несчастный юноша все отрицал, однако когда под дулом револьвера ему пришлось снять верхнюю часть формы, на его груди была обнаружена родинка леди Элен в форме листика анемоны. Присутствовавший при этом доктор Уолкот, домашний врач Хаггардов, письменно подтвердил мистический обмен родинками, который, несомненно, произошел вследствие «акта прелюбодеяния между достойными нашего презрения леди Хаггард и гостем дома Хаггарда Огастесом Хоупом». Тем же летом поручик Огастес Хоуп был переведен в Британскую Гвиану. Там, через два дня после Рождества, он умер. Одни говорят, от тропической лихорадки, другие – от болезни, которая называется далекой любовью. Вместе с ним увяла и родинка в форме листика анемоны. Окруженная суровым презрением пуританского общества, леди Элен прожила еще десяток мучительных лет. Единственным утешением для нее было рассматривать цветок вереска на своей стройной шее. С тела лорда Хаггарда со временем исчезли все родинки, и без того немногочисленные.

Илл. 9. Эдвин Оливер Вебб. Леди Элен Хаггард с родинкой поручика Огастеса Хоупа. 1887. Масло, холст. 110×90. Национальная портретная галерея, Лондон

Крайне безмятежная смена жизни и смерти

Протерев зеркала от ночной тьмы, отнеся завтрак Андрею и полив цветы, Саша стала готовиться к своей утренней прогулке. Зачем и куда она идет, мы никогда не спрашивали, однако стало уже хорошо известным обычаем – с десяти до двенадцати дома ее никогда нет.

Единственным из всех нас, кто не хотел мириться с молчанием, был Подковник – он громко комментировал свои подозрения, что Саша ходит на свидания с каким-то мужчиной. Причиной тому была его тайная влюбленность, а поводом – Сашины тщательные приготовления.

– Как, неужели вы действительно не видите? – прыгал он вокруг нас и старался навязать свое видение ситуации. – Вы не можете не заметить, ей хочется выглядеть так, чтобы бросаться в глаза. Как тщательно она выбирает, что надеть! А как долго красится и причесывается! Она даже украшает волосы Лунной заколкой!¹

Поначалу Саша не раз принималась объяснять Подковнику, что он ошибается, просто ей необходима ежедневная двухчасовая прогулка. Но, похоже, она сама не верила собственным словам и в своих воспоминаниях упорно отыскивала знак, который навел бы ее на истинную цель этих прогулок. Даже частое заглядывание в Западное зеркало не давало никаких результатов. Казалось, в Саше вообще нет лжи – все ее лицо в целости находилось с крайней левой стороны, там, где пребывала кристально чистая и вообще-то весьма редко встречающаяся правда.

Ясно, что огромная ревность Подковника, конечно же, не могла растаять от такого слабого утешения. То краснея, то бледнея, он изображал на своем лице комбинации страдания и озабоченности и непрестанно стенал:

– Необходимость прогулки, вы слышали? Как же! Уходит гулять каждый день, а ко мне в сон ни ногой! Даже на пять минут! Ох-ох, я чувствую, как уменьшаюсь в размерах! Вместо того, чтобы расти, как написано в Завете, – я уменьшаюсь!

Потом, утомленный собственным ворчанием, он проводил время Сашиного отсутствия, сидя в кресле, попеременно то похлопывая себя ладонями по бокам, то измеряя длину рук и ног желтым плотницким метром. Все это сопровождалось жалобным покачиванием головой, отмечавшим особенно удручающие параметры.

И такой сложившийся сценарий без единой ошибки, без единого отступления в репликах повторялся каждый день. Когда Саша возвращалась и слышался звук закрывающейся входной двери, из-за дивана всегда звучал нетерпеливый голос Андрея:

– Эта? Это ты, моя Эта?

– Не-е-ет, это вернулась с прогулки особа, из-за которой я каждую ночь становлюсь ниже ростом! – отвечает всегда одно и то же Подковник.

Тем не менее Саша не обижалась на едкие замечания. Нисколько не злясь на Подковника, потому что у нее не было дара злости, она, напевая, занималась домашними делами или терпеливо объясняла Андрею, что нигде не встречала Эту.

А потом, в то утро, когда мы по совету тети Деспины со второго этажа нашего дома развеивали уже истраченное содержимое прошлогодних мешочков-талисманов, Саша задержалась с нами и отправилась на прогулку лишь около полудня. Вернулась она очень быстро, заметно взволнованная. На наши вопросы не отвечала и только грустными взглядами с отсутствующим видом разматывала запутанную далью линию горизонта. В этот момент зазвонил телефон. Саша без звука выслушала сообщение. Когда она положила трубку, мы увидели, что по щекам ее пара за парой сползают слезы:

– Умер господин Половский.

– Какой господин Половский? – спросили мы в один голос.

– Не знаю, – ответила она, продолжая плакать.

С этого дня Саша больше не ходила на свои утренние прогулки². Наверное, для того, чтобы хоть на время воспрепятствовать появлению грустных сообщений, Молчаливая Татьяна спрятала под телефоном зубчик чеснока.

1. О лунной заколке и кое о чем еще

Как-то раз из-за сквозняка выходящее во двор окно захлопнулось так неожиданно и быстро, что застигнутый врасплох кусочек лунного луча не успел проскользнуть на волю и, переломившись, упал на пол в гостиной. В течение следующей недели Богомил, самый умелый из всех нас, сделал из этого кусочка лунного света заколку для волос и пять аквариумных рыбок, а остатки, не более двух горстей, ссыпал в маленькую стеклянную банку от маринованных огурцов и плотно закрыл ее целлофаном, стянутым резинкой. Лунную баночку получил Андрей, чтобы у себя за диваном иметь лунный свет даже в облачные ночи. Заколка досталась Саше, а Лунные рыбки считались общей собственностью.

2. Расследование

Через несколько дней, истерзанный острой формой ревности, которая проявлялась точно между четвертым и пятым ребром, Подковник провел расследование о господине Половском. Однако он не смог похвастать ничем, кроме пары все еще свежих мыслей, вроде такой, как «чертовски приятно кого-нибудь ждать», которые он разыскал в парке среди травы. Тем не менее Подковник принес домой даже эти весьма туманные следы существования господина Половского, с тем чтобы ночью, очистив их от волнующего запаха травы и наносных смыслов, изучить их истинное значение. Неожиданно ход расследования был резко прерван получением голубого конверта, содержавшего короткое письмо:

Уважаемый господин,

ожидание любви препятствует приходу смерти. Когда человек перестает ждать любовь, ее место восполняет смерть, именно так, как это и произошло в случае со мной. Наряду с необходимыми извинениями, что я невольно вмешался в Вашу любовь к Саше, хотел бы просить Вас вернуть на то место, где Вы их нашли, мои мысли, которые я оставил на том свете. Ожидая появления Саши, я пытался препятствовать приходу смерти, представляющей собой, кстати говоря, всего лишь формальный и не столь уж важный акт, после которого время проходит или в дальнейшем ожидании, или в жизни, исполненной любви. Так что, как видите, у Вас нет причин не только ревновать, но и продолжать копаться в моих мыслях. С надеждой, что Вас не затруднит выполнение моей просьбы, заранее благодарный

Ваш Половский.

Дочитав письмо, Подковник тотчас же завернул имевшуюся у него пару мыслей господина Половского в салфетку и покаянно вернул их в траву возле памятника Орфелину. К сожалению, несмотря на то, что его весьма интересовал целый ряд подробностей, связанных с жизнью и смертью, продолжить переписку с господином Половским он не мог – покойник забыл написать на задней стороне конверта обратный адрес.

Дороже всех других жен, происходивших из благородных семей греков, франков и сельджуков, Баязиду I (известному также под именем Йылдырым) была самая младшая дочь князя Лазара – Оливера (ее называли также Деспиной). Баязид, искусный в боях и неискусный в словах любви, желая выказать ей свою особую благосклонность и чем-то выделить среди других султанских жен, пригласил к себе из города Бухары известного далеко за его пределами ювелира по имени Тарик, чтобы тот сделал для Оливеры украшение, достойное ее красоты. Мастер оказался в страшном затруднении: золото, серебро, слоновая кость, рубины, жемчуга, эмаль, кораллы, яшма – все это уже украшало заточенных в гареме в Бурсе жен Баязида, и ничто из этого великолепия не могло сравниться с дивной красотой новой жены. Срок, который назначил Йылдырым ювелиру, неумолимо приближался к концу. И когда Тарик уже ясно представлял себе, как станет на голову ниже, потому что еще никому из тех, кто не выполнил повеление султана, не удавалось прожить долго, он вдруг как-то на рассвете, наблюдая, измученный бессонницей, за игрой угасающих лунных и нарождающихся солнечных лучей, понял, что ему делать. Под великолепными знаменами из Бурсы в страну Рашку отправился караван. Вернулся он вполовину меньшим после долгого и опасного пути, но доставил с отрогов какой-то горы (которую неверные называли Копаоник) сплетенные в косу утренние лучи луны и солнца. Тарик хорошо знал, что природу не нужно поправлять, поэтому он просто приделал застежку, и любимая жена султана получила в подарок такую диадему, которая была достойна ее красоты. В хронике «Записки янычара», написанной Константином Михайловичем из Островицы, говорится, что, когда в 1402 году татары победили в битве при Ангоре, Баязид I выпил яд, не в силах смотреть, как его любимую жену вынудили прислуживать на пиру Тамерлану. Диадема из лунных и солнечных лучей с Копаоника досталась турку Айдину в награду за то, что он вызволил Оливеру из плена.

Илл. 10. Тарик из Бухары. Диадема жены султана Оливеры. Лунные и солнечные лучи с северо-восточных склонов горы Копаоник. 1392. Музей Топкапы, Стамбул

Прятки

«Кто бы мог в этом разобраться?» – спрашивал себя Андрей, морща лоб. Может, это действительно было, а может, до сих пор продолжается мучительный сон. Первой пряталась Эта. Я быстро нашел ее за дверью. Потом она встала в угол, который образовывали шкаф с разложенными на нем яблоками и шкаф, на котором лежала айва. Я спрятался за диваном. И как только она кончила считать: «Двадцать пять, сто, я иду искать!» – незнакомец постучал в дверь. Вот, я ведь до сих пор не могу понять, как она могла забыть об игре? Тому человеку она сказала: «Хорошо, сейчас иду!» – и в тот же момент вместе с ним покинула дом.

Я сидел за диваном и раздумывал, что же мне делать. Разве честно будет воспользоваться ее отсутствием и таким образом выиграть? Нет, до тех пор, пока Эта не придет и не продолжит игру, у меня нет выбора – мне придется прятаться¹.

1. Как разговор протекал дальше

А разговор и не был собственно разговором – говорил один Андрей. Все мы молчали, также прячась за диваном, просто так, чтобы составить ему компанию. Сумрак наслаивался на сумрак – ночь крепчала. Лунная баночка, Богомилово изобретение из двух горстей сверкающих лучей, храбро боролась с темнотой. Андрей спросил:

– Как вы думаете, не накрыть ли ее платком? Если Эта вернется, она же сразу найдет меня по этому свету.

Боже, мы просто не знали, что на это сказать.

В понедельник, после того как Андрей пять недель без всякого отдыха прождал возвращения Эты, он наконец заснул таким крепким сном, что Драгор и Богомил сумели, не разбудив его, вынести диван из дома. Наши опасения подтвердились. Несмотря на то что ненавистный предмет мебели оказался за пределами гостиной, его серая тень по-прежнему покрывала спящего Андрея. Страшные подозрения, таким образом, стали реальностью – прямоугольная тень на полу была вовсе не отражением дивана (хотя и имела его очертания), она была отражением души Эты с резко очерченными границами, под сенью которой Андрей неосторожно спрятался и теперь не сможет оттуда выбраться до тех пор, пока хозяйка не вернется за принадлежащей ей собственностью.

Илл. 11. Подковник. Этина тень. В зависимости от местонахождения Солнца естественные размеры объекта изменяются в границах приблизительно от полутора до двадцати квадратных футов. Фотография опубликована вместе с текстом: «Разыскивается хозяйка с целью окончания начатой игры. Срочно сообщить в редакцию или по указанному телефону» [приложение «Объявления» (№ 152), «Городская газета» (№ 1757)]

Сила земного притяжения и другие древние верования

У гостя была кожа цвета акациевого меда, сверкающе-белые зубы, длинно-ловкие пальцы и ежевично-черные волосы, достигавшие плеч. Нос его был тонким, немного крючковатым, глаза каштановые, живые. Улыбался он искренне, и по всему этому было видно, что имя его Драгор. На подбородке он носил ямку, которая защищала его от пули и грома, а одежду застегивал не на пуговицы, а на засушенные головки цветов разных оттенков. Между тем то, что привлекало к нему долгие взгляды, находилось не на нем, а возле него. Это были три огромных морских сундука, из которых только третий имел свойства нормальных предметов. Первый – вот чудо-то! – парил сантиметрах в десяти над полом. Второй – еще большее чудо! – несмотря на то, что паркет в этом месте обладал вполне достаточной прочностью, был погружен в пол ровно настолько, насколько был приподнят над ним первый¹.

Посетитель рассказал нам, как он работал в цирке, а потом ему надоело, как случайно проходил по нашей улице и его привлекла необычность того, что у дома нет крыши. Он поинтересовался, как мы решили проблему дождя.

– Черт возьми, об этом ведь мы и не подумали! – только тут сообразил Богомил.

Драгор для раздумья заплел волосы, оглядел гостиную, посмотрел в окно, заглянул нам в глаза, сказал, что это он решит, и попросил позволения на некоторое время остаться у нас. Никто не возражал, а после того как он узнал в Северном зеркале трехстворчатое зеркало времени (в отличие от многих других, он не подумал, что это просто треснувшее стекло), мы поняли, что его присутствие среди нас уже давно было предопределено.

Потом в честь нашего знакомства мы долго нанизывали на нить разговора рассказы о всякой всячине, сидя за бутылкой домашней абрикосовой наливки. Оказалось, что Драгор побывал во многих странах, видел и знал много разных занятных вещей. Разглядев в наших глазах холод недоверия, он решил продемонстрировать одно из известных ему чудес.

– Переверните ваши рюмки с наливкой вверх дном! – распорядился он.

Мы только головами замотали, стараясь вытряхнуть из ушей Драгоровы слова.

– Не бойтесь, переверните рюмки! – настаивал он.

В прошедшее время возврата не было: мы послушались его вопреки своей воле, хотя даже еще не успели решить, чего нам жаль больше – отличной наливки или ковра. Но вот так сюрприз – жидкость как приклеенная продолжала оставаться в рюмках. Драгор смеялся, на его пиджаке подрагивали пуговицы из цветов горного лютика:

– Ничего особенного, маленькое чудо, дорогие мои друзья. Моя уверенность в том, что наливка не прольется, была сильнее, чем земное притяжение и ваша вера в него. Вы тоже это можете, нужно только немного поупражняться, минут по десять в день, не больше.

После того как мы около получаса изумленно понаблюдали за Драгором, началась разработка общего плана верований², в соответствии с которым даже самая жестокая непогода не смогла бы навредить нашему дому без крыши.

1. Три морских сундука

Первый сундук, тот, что парил в десяти сантиметрах над полом, содержал внутри элементарную Легкость. Второй, который стоял, погрузившись в пол, имел в себе элементарную Тяжесть. Третий морской сундук, единственный, отличавшийся нормальным поведением, был наполнен воздухом с горы Арарат, книгами, самыми обычными камнями, разным хламом, всякой мелочью, заснувшими птицами, зверюшками из пластилина, пузырьками с водой, коробочками, свертками, пакетиками, горшочками с сушеной травой валерианы (средство против дурного глаза), горшочками, наполненными разноцветными засушенными цветами фиалки, которыми Драгор застегивал рубашки, мыльными пузырями, шариками из муранского стекла, свернутыми в трубку географическими картами, небольшими облаками и еще целой кучей «вещей» такого рода. Кроме того, там были зеркало, кое-какая одежда, предметы и средства личной гигиены и одна особенно толстая книга.

Элементарную Легкость и Тяжесть, лежавшие сейчас в двух первых сундуках, Драгор собирал всю жизнь, следя за тем, чтобы они постоянно находились в строго определенном соотношении. Ни в коем случае нельзя было допускать, даже на самое короткое время, чтобы Легкости было больше, чем Тяжести. Если бы так произошло, то человек стал бы добычей ураганных ветров, вроде воздушного шарика, оборвавшего нитку. И наоборот, если бы равновесие оказалось серьезно нарушено в пользу Тяжести, то хозяин сундука потонул бы в земле так же, как медная ступка стремительно погружается в пресную воду.

На вопрос, как он решился выбрать такое опасное хобби, Драгор нам ответил:

– Неужели вы думаете, что занимаетесь чем-то другим? Разве и вы не собираете то же? Вся разница, может быть, только в том, что я свою Легкость и Тяжесть держу в морских сундуках.

2. Как осуществляется верование

Драгор объяснил нам, что верование мы можем очень хорошо реализовывать просто с помощью одной из его личных вещиц – дорожного зеркала. Его следует повесить на стену, а лицо, которое хочет верить, должно встать перед ним.

– Ничего особенного! – разочарованно проворчал Подковник, который предложил себя в качестве первого участника испытания действенности инструкции.

– Это уж как скажешь, друг, но только мне так не кажется, когда я стою перед ним! – усмехнулся Драгор. – Я высоко ценю ваши чудесные зеркала – и Западное, и Северное, – однако сила моего зеркала состоит как раз в том, что, как вы сказали, оно самое обыкновенное. Если бы оно не отражало реальный образ, это было бы ложным верованием.

Мы все согласились с этим. Зеркало Драгора было объявлено главным Южным зеркалом, и в соответствующую стену в гостиной был вбит гвоздь. Кроме того, мы поставили там столик, на который положили тетрадь и шариковую ручку. На обложке тетради Богомил торжественными буквами вывел: «Тетрадь учета отражений», а ручку веревочкой привязал к ножке столика. Наряду с ключами злые духи больше всего любят воровать (кто его знает, почему?) еще и шариковые ручки.

Мало кто знает, что король Людовик XIV был не только любителем ароматных, надушенных носовых платков и париков с завитыми локонами, но со всей страстью предавался обычнейшей игре в стеклянные шарики. Особый секретарь его двора отвечал за площадку для игры в самой красивой части парка роскошного Версаля (король особым указом определил длину площадки в сто собственных шагов), кроме того, он следил за регулярностью закупок в Венеции драгоценных шариков (король играл исключительно шариками из оранжевого муранского стекла), и он же отвечал за правильность размеров лунок в земле (предписанный диаметр должен был составлять два больших пальца короля, ничуть не меньше и не больше). Тем не менее во время майского турнира по игре в шарики Людовик XIV был невесел. Клир с презрением отказался участвовать в пыльной плебейской игре. Среди дворян не было чистосердечного и гордого противника – каждый надеялся поражением заслужить хотя бы небольшую королевскую милость. От толстопузых министров никакой пользы, их чрезмерная лесть, которую они произносили хором, вызывала тошноту («Voilà! Bravo, bravooo! C’est magnifique! C’est le coup de roi!»). Придворные дамы – о них даже не стоило и вспоминать! – интересовались только своими декольте.

Вечером в одном из позолоченных и наполненных одиночеством салонов Версаля Людовик XIV рассматривал свои веселые оранжевые шарики. Складывая шарики в бархатный мешочек, один из самых всемогущих властителей мира грустил. В каком удивительном равновесии находились чаши невидимых весов – несмотря на то, что он был всем (а государство ничем), ребенком он быть не мог.

Илл. 12. Мастерская братьев Цанкино. Стеклянные шарики короля Людовика XIV. Вторая половина XVII в. Стекло с оранжевым отливом. Диаметр 2. Музей стекла (о. Мурано), Венеция

Увертюра

– Эстер, знакомая по кинотеатру, – коротко сказал Богомил, войдя с девушкой в гостиную.

– Привет, Эстер! Добро пожаловать, Эстер! – сердечно здоровались мы с ней.

– Я правильно понял, из кинотеатра? – спросил Подковник многозначительным тоном. – Значит, юная дама разбирается в искусстве. Я благодарю Бога, мои молитвы услышаны, я больше не буду так одинок в моих привязанностях, которые я так ценю. Вы меня понимаете, я думаю? Любители прекрасного должны помогать друг другу.

– Да, – сказала гостья несколько смущенно. – Но я не вполне уверена, что смогу быть вам полезна, из всего искусства я люблю только одно – известного артиста Аугусто.

– Это хорошее занятие? – включилась в разговор и Саша.

– Кино, можно сказать, потомственная профессия в моей семье. Мать моя тоже из этой области, – объяснила гостья.

– Ваша мать была актрисой? – снова поинтересовался неисправимо любопытный Подковник.

– Не в буквальном смысле этого слова, моя мать любила «Бал на воде»¹, вы ведь знаете эту известную историю, там плавают среди букетов орхидей, – встрепенулась Эстер. – А вот я люблю Аугусто. Это великий артист, настоящая звезда. Я смотрела все его фильмы раз по десять, я знаю о нем все. На правом бедре у меня родимое пятно в форме зернышка граната. Точно такой же формы, как и в фильме «Лето в ноябре».

– Любить артиста – это очень хорошее занятие, – разнеженно произнес Подковник.

– В этом фильме есть одна сцена, очень известная, когда Аугусто ест гранат и ужасно страдает, потому что влюблен в замужнюю женщину. Она тоже его любит, но не может бросить детей…

– Как это грустно! – загоревал Подковник, а глаза у него просто полезли на лоб, так высоко он поднял брови.

– Очень грустно! – согласились все мы, закивав головами.

Возникла небольшая пауза.

Лунные рыбки невидимыми плавали в аквариуме (ведь был день). Андрей за диваном шуршал страницами «Расписания наземного, морского и воздушного транспорта средиземноморских стран». Он хотел запомнить время прибытия в Град всех поездов. Надежда не оставляла его – Эта вернется, возможно даже, одним из этих поездов. Драгор постукивал пальцами по переплету толстой книги. Подковник уставился в свою Воображаемую точку². Молчаливая Татьяна молчала. Богомил встал, чтобы принести кларнет, Саша повернулась к Эстер.

– И в горе, и в радости мы обычно предлагаем музыку, – объяснила она.

– Спасибо, не откажусь, – сказала Эстер и убрала волосы за уши.

Богомил вернулся с инструментом в руках. Ногами он крепко уперся в пол, а глазами в потолок гостиной. Он заиграл…

1. Бал на воде

Даже слабо информированный знаток узелков без труда обнаружит завязку, которую составляют нить известного произведения Джорджа Сиднея «Бал на воде» (с Эстер Уильямс в главной роли) и нить имени знакомой Богомила из кинотеатра. Действительно, нетрудно догадаться, что Марлен одарила свою дочь именем Эстер в честь актрисы, игравшей в мелодраме, которую она так любила. Тем не менее этот узел называется «Бал на воде» вовсе не для того, чтобы привлечь внимание к моде тех лет. Он получил это название, он схлестнулся таким образом (как вода захлестывает ноги) тогда, когда однажды весенним утром Марлен, покинутая своим супругом, отцом тогда еще маленькой Эстер, решительно вступила в воды Широкой реки.

Два случайных свидетеля, два рыбака, которые и вытащили Марлен из перехлеста волн, позже в один голос утверждали, что по первому же движению этой женщины можно было догадаться, что она не пловчиха. Правда, на самоубийцу она тоже не походила. Первый рыбак даже считал, что утопленница хоть и тонула, но (добавил он с проницательностью человека, живущего на берегу реки) в то же самое время и плыла на облаках, что было видно по отражению в воде.

– Когда мы наконец распутали клубок из воды и тела, когда вытащили ее на отмель, было уже поздно, – сказал тот, кто был поразговорчивее. – Раки связали ее взгляд намертво, помочь здесь было нельзя. В левой руке она сжимала ракушку, а это верный знак, что она побывала на дне и видела хрустальный дворец Водяного, который никто из живых увидеть не может.

– Это почти вся история, – закончил первый рыбак. – Единственное, чего мы не поняли, – откуда в правой руке у несчастной взялся фиолетовый цветок орхидеи.

На эту небольшую загадку не смогла пролить свет даже группа известных ученых-биологов, которая в течение трех последующих месяцев безуспешно разыскивала упомянутый экзотический цветок. Разумеется, никогда, ни до, ни после того утра, орхидеи в этих краях не росли.

2. Галактика воображаемых точек

Воображаемая точка – это крохотная исходная точка всех отсутствующих взглядов, исходная точка, от которой начинаются бескрайние фантастические просторы. Она есть у каждого человека, но многие не в состоянии ее увидеть. Поэтому для них эти широкие просторы остаются навсегда недоступными. Для первых же, однако, пространства следуют одно за другим. По ним блуждают, исследуют их или просто пользуются ими для прогулки. Группы воображаемых точек составляют одноименную галактику, которая своими размерами превышает любую из известных до настоящего времени звездных систем. (По данным энциклопедии «Serpentiana», глава «Человек вне тела».)

Осенью 1936 года решили переместить около пяти сотен «перевоспитуемых» в другой трудовой лагерь. Изнуренные трехдневным переходом по промерзшей тундре, мы наконец добрались до парома на берегу Енисея. С криками и побоями нас разделили на несколько групп. Я оказался рядом с одним пареньком, которого мы называли Иванушка из Крыма. Он был худощавый и тихий, перед охраной не пресмыкался, а самые бывалые говорили, что долго он здесь не протянет. Енисей сердито пенился. Северный ветер беспощадно выдувал последнее тепло, которое мы вынесли за пазухой из барака последнего лагеря. Когда паром был где-то на середине реки, этот парнишка, Иванушка из Крыма, снял свои рукавицы и сунул их мне, прошептав:

– Вот, художник, бери, пригодятся.

Все остальное произошло мгновенно. Он перемахнул через низкую загородку у края парома, шагнул в воду, несколько раз взмахнул руками, будто хотел защититься от того, кто мог помешать ему спастись. Сначала казалось, что его тело слишком легкое для тяжелой воды. Но тут же вода расступилась, накрыла его, закрутила и потащила вниз. Пока мы дожидались, когда переправится девятая или десятая группа, своенравный Енисей вышвырнул Иванушку из Крыма на берег. Он лежал в нескольких шагах от нас и в одной руке сжимал ракушку – неоспоримое доказательство того, что ему удалось достичь дна и увидеть хрустальный дворец Водяного. В другой руке – и этого я никогда не забуду – он держал чайную розу (бутон с бархатными лепестками, из тех, что растут в Крыму и которых никогда не было и не будет в Сибири). Кто-то вполголоса, будто читая молитву, говорил:

– Милые мои, не плачьте. Милые мои, не растворяйте слезами желтый цвет этой розы. Милые мои, не плачьте, но помните.

Илл. 13. Константин А. Тарасьев. Сибирская роза. 1949. Акварель. 60×40. Из коллекции семьи Егоровых, Одесса

Молчаливая Татьяна

Навсегда осталось тайной, знала ли вообще Татьяна наш язык. Воистину никто и никогда не заметил на ее губах ни слова. То там, то здесь она могла кивнуть головой или в знак неодобрения помахать слева направо рукой. Когда мы были грустны или веселы, вместе с нами грустила или веселилась и она. Но она лишь внимательно слушала, никак не участвуя в разговоре, во всяком случае, общепринятым образом. Она разговаривала с нами продолжительностью или выражением взгляда, покоем или беспокойством рук, положением тела, своим незаметным присутствием или тем, как ее не хватало, когда она отсутствовала. Она разговаривала учащенным или спокойным дыханием, гладкостью лба или морщинами на нем. Время от времени она говорила и песней.

Дело в том, что иногда Молчаливая Татьяна пела. Слова этих песен были из какого-то чужого языка, и, несмотря на то, что мы не понимали ни полслова, нам казалось, что на свете нет и никогда не было лучшего способа найти общий язык. Татьяна пела так, что бокалы для вина не выдерживали силы ее голоса. Где бы ни находилась в тот момент тетя Деспина, она старалась как можно скорее оказаться в своей трети Северного зеркала, чтобы послушать пение. Левая сторона Западного зеркала, та, в которой пребывала ложь, на мгновение слепла. У мыслей вырастали крылья с живописнейшими перьями. Люди обретали способность выходить за рамки своих обычных возможностей. И так далее…

Татьяна пела величественно. Во время торжеств по случаю сноса чердака она вышла на середину только что оставшейся без потолка комнаты второго этажа, закинула голову и запела. Она смотрела на небо, на ее округлом лице сияла улыбка, такая легкая, как огромное счастье, ее крупное тело рождало песню. Может быть, скептикам это покажется преувеличением, но мы точно знали, что благодаря Татьяниной песне над нашим домом без крыши роем собираются звезды.

Несмотря на то, что, в соответствии со все еще остающимися в силе данными Международного астрономического союза, со всех широт можно наблюдать лишь 53 созвездия, Астрономическая обсерватория в Белграде отметила недавно изумивший всех феномен: когда поет Молчаливая Татьяна, на нашем небе собираются все 88 созвездий. Это явление еще недостаточно изучено, однако есть предположение, что в его основе лежит так называемый эффект «сжатия». Речь идет о процессе, известном в области теории музыки, – благодаря композиции произведения у слушателя создается впечатление, что внутри у него возникает космос. Поэтому многие мировые авторитеты считают: если возможно, что в человеке под действием музыки сгущается космос, то не исключено, что по этой же причине и на небе могут собираться все созвездия. И хотя официальных результатов изучения этого явления еще нет, уже сейчас (и с этого расстояния) просматривается новая, чрезвычайно важная нить, связывающая человека и звезды.

Илл. 14. Феномен 88. 1991. Ситуационная карта созвездий над домом без крыши. Астрономическая обсерватория, Белград

День «Титаник», или О пропускной способности души

Забавно наблюдать за Подковником, охваченным страстью художника. Весь красный, он то и дело облизывает пересохшие губы, руки заметно дрожат от творческого вдохновения.

– Скорость крови у меня сто километров в час! – восклицает он возбужденно, время от времени нащупывая свой пульс и продолжая затем широкими мазками наносить на полотно краски.

Далекооблачнобелые, морскодонносиние, ужаскакчерные, мокрогазоннозеленые, закатносолнечножелтые – только брызги летят по сторонам. Рабочий уголок художника похож на изначальный хаос. Между тем из этого беспорядочного скопления элементов вовсе не рождается новый мир, неразбериха все более усугубляется и в конце концов непоправимо превращается в мазню. Подковник изранен болью. Его рабочий халат окровавлен резаносвеклокрасной краской. Глаза кажутся заплаканными, а вся фигура заметно уменьшившейся.

– В доме мне тесно, – решает он. – Завтра возьмусь за пейзажи.

Ранним утром следующего дня самозваный маэстро, оснащенный мольбертом и всем необходимым инструментом, решительно направляется в сторону реки. Возвращается он рука об руку с последними вздохами уходящего дня еще более мрачным, чем тьма надвигающейся ночи. Пейзаж, написанный им, можно воспринимать только как изображение нефтяного пятна.

– Этот день я назову «Титаник»! – в отчаянии стонет он, держась за голову. – Я погиб, пошел ко дну, это мое окончательное поражение!

– Глупости! – откликается Драгор, перелистывая толстую книгу. – Просто ты не можешь выразить себя через живопись. Вот в энциклопедии «Serpentiana»¹