От Хивы до Памира. Последние герои Большой Игры бесплатное чтение

Глава первая

Вторая половина XIX века явилась переломным временем в азиатской политике Англии. Особенно сильными оказались противоречия с Россией в этом регионе. Крымская война и сипайское восстание в Индии заставили англичан обратить внимание на изучение роли Индии в процветании Британской империи и на перспективы борьбы с Россией. Поэтому к вопросам Большой Игры, как и вообще к изучению Востока, в Англии стали подходить на самом серьезном уровне. Самодеятельность и инициатива одиночек быстро ушла в прошлое. Отныне ко всем вопросам, связанным с Большой Игрой, решено было подходить на государственном уровне и денег не жалеть.

Изменение отношения к Большой Игре на практике началось с того, что с 1865 году в Кембриджском и Оксфордском университетах начали целенаправленно готовить специалистов-востоковедов. Когда же неожиданно возникла нехватка толковых преподавателей, ее быстро восполнили за счет «призыва в науку» ветеранов-разведчиков.

Одновременно в Оксфорде была создана специализированная кафедра колониальной истории, а при Лондонском университете открыта школа по изучению Востока. Впоследствии проблемами Востока стали заниматься и в других крупных университетах Англии. Разумеется, продолжали наращивать свои усилия в направлении военно-политического изучения Востока т. н. Азиатское общество и Королевское географическое общество.

Помимо этого, в 60-х годах XIX века были организованы новые научные востоковедческие общества в Англии и Индии, в том числе такая серьезная разведывательная организация, как Ассоциация Восточной Индии. Так в 1868 году в Англии был создан целый Королевский колониальный институт, под патронатом принца Уэльского. Институт пропагандировал идеи английского колониализма, устраивал лекции и издавал брошюры. При институте была собрана огромная колониальная библиотека. Главной же задачей института являлось оказание поддержки разведывательным миссиями и исследовательским экспедициям, в которые направлялись и сотрудники института. В 1886 году Королевский колониальный институт был переименован в Имперский институт, что повысило его статус, после чего он стал играть ведущую роль в реализации британской внешней и колониальной политики.

Надо ли говорить, что огромное место в деятельности всех этих институтов, кафедр и обществ занимала разведывательная и пропагандистская работа против России.

Наиболее активно антироссийская работа велась в Королевском географическом обществе, которое в 60–70-х годах XIX века возглавлял известный участник Большой Игры востоковед Генри Роулинсон, одновременно являвшийся и директором королевского Азиатского общества. Противостояние двух великих держав только нарастало, и самые серьезные столкновения были еще впереди…

Наряду с серьезным изменениями форм и методов Большой Игры, претерпела изменения и английская внутренняя политика. В 50–60-х годах XIX века Англию буквально сотрясали яростные общественно-политической дискуссии по колониальным вопросам. За грудки хватали друг друга политические и военные деятели, генералы и дипломаты, сотрудники колониальных администраций, путешественники, историки и публицисты. При этом дискуссии не были просто академической болтовней. Именно они во многом отражали тогдашнюю политическую борьбу властных группировок и их стремление повлиять на общественное мнение в Англии.

Большая Игра, как некий организм-паразит, глубоко проникла в «тело» Англии, начав оказывать влияние уже на всю ее внутреннюю жизнь.

Скажем честно, в начале 60-х годов нам серьезно повезло. Прорвавшиеся к власти в либералы начали исповедовать политику т. н. «искусного бездействия». Именно политика «искусного бездействия» в 60-х годах во многом способствовала нашим успехам в Средней Азии.

В самой Англии либералам отчаянно противодействовали консерваторы, проталкивающие в жизнь совершенно противоположную «искусным бездельникам» собственную «наступательную политику». Именно подход к восточной политике, то есть к Большой Игре, и являлся на протяжении почти двух десятилетий главным камнем преткновения либералов и консерваторов на выборах.

Сторонники школы «искусного бездействия» полагали, что Россия в реальности не стремится к захвату Индии, так как не имеет к этому ни желания, ни необходимых для этого ресурсов. Исходя из этого, либералы считали, что нет необходимости проводить экспансию за пределы Индостана, а влияние Англии в Центральной Азии необходимо укреплять только за счет торговли и дипломатии. Наиболее яркими представителями школы «искусной бездеятельности» были ее создатель вице-король Индии Джон Лоуренс и его ближайшие сподвижники – премьер-министр Уильям Гладстон, политики и публицисты. Именно они заложили научную базу и разработали основные положения «искусного бездействия» в английской политике в Центральной Азии.

Согласно концепции либералов, исторический процесс представал как поступательное восхождение общества и государства по ступеням прогресса, как неуклонное расширение цивилизации, демократии и индивидуальной свободы. В рамках либеральной концепции получила право на существование и теория «бремени белого человека», которая подразумевала просветительскую миссию европейских народов, которые должны были нести отсталым народам Азии достижения современной цивилизации и культуры. В реальности теория «бремени белого человека» явилась фундаментом для будущей нацистской расовой теории.

Забегая далеко вперед, мы можем сказать, что истоки всего современного западного неолиберализма, который ныне сотрясает наш мир, был выпестован именно тогда в горниле классической Большой Игры…

Одним из основоположников школы «искусного бездействия», как мы уже сказали, являлся Джон Лоуренс, Начав службу в Ост-Индской компании, он сделал блестящую карьеру. В качестве главного комиссара провинции Пенджаб удержал ее во время восстания сипаев и содействовал усмирению восставших в других округах. После упразднение Ост-Индийской компании как один из опытнейших чиновников стал членом индийского совета, а в 1863 году – вице-королем и губернатором Индии.

Вступление в должность ознаменовалось для Лоуренса известием о начале масштабного продвижения России в Азию.

– Россия перешла в наступление! Теперь Россию следует опасаться всерьез! – заметались в Лондоне.

– Чтобы грамотно противостоять врагу, надо иметь хороший план! – отреагировал Лоуренс.

Сказано – сделано. Теперь чиновники Лоуренса торопились выработать принципы политики на северо-западных рубежах Индии.

При разработке концепции Джон Лоуренс опирался на накопленные ранее разведывательные документы. Принципы своей политики в Средней Азии и в Афганистане он сформулировал в меморандуме 1867 года.

В нем он выступил противником вторжения в Афганистан. Лоуренс заявил: «Независимо от того, войдем мы в Афганистан как друзья или как враги, конечный результат будет одним и тем же. Афганцы не хотят нас видеть. Они опасаются нашего вторжения в их страну. Последствия, связанные с последней афганской войной, оставили в их сердцах смертельную ненависть к нам. И эти чувства поддерживаются и укрепляются их священниками и вождями».

Относительно России Лоуренс считал, что ее «фундаментальный интерес» заключается не в захвате Индии, а «в консолидации в ее руках тех обширных пространств, которые уже находятся в ее власти».

Исходя из этого, Лоуренс считал наиболее эффективной для безопасности Индии политику невмешательства в афганские дела.

Когда Лоуренса пытались обвинить в потворстве России. На это отреагировал болезненно:

– Глупцы меня не поняли. Согласно моей концепции, России запрещено вмешиваться в дела Афганистана или любой другой страны на границе Индии. Если это произойдет, мы дадим ей понять, что любое движение к Индии приведет к большой войне!

Но мечты Лоуренса так и остались мечтами. Россия темпа продвижения на юг Азии не снизила, а Англия ни о какой большой войне так и не заикнулась.

Теперь из-за Лоуренса Лондон терял лицо. Чтобы переломить ситуацию, английское правительство пошло на переговоры, главной целью которых было обозначение пределов этого продвижения. В качестве условной пограничной линии между Бухарским эмиратом, который в 1868 году стал вассалом России, и Афганистаном англичане предлагали реку Амударью. Однако сложность определения точных границ и недостаток информации о реальном соотношении сил в регионе не позволили сторонам прийти к соглашению.

Несмотря на неудачу концепции Лоуренса по сдерживанию России, его принципы оставались основным трендом во внешней политике Британской Индии до конца 70-х годов XIX века.

Главным соратником Лоуренса в разработке концепции «искусного бездействия» был граф Мэйо (в 1869 году он сменил Лоуренса на посту вице-короля Индии). Мэйо авторитетно заявлял:

– Мы не опасаемся продвижения цивилизованной христианской России и ее влияния среди диких и беспощадных племен, но против того, что Россия хочет использовать свои позиции в Азии как рычаг давления на Англию в европейской политике и «Восточном вопросе».

А еще граф Мэйо ввел понятие т. н. «Индийского окружения» (Surround India) – необходимости создания пояса дружественных вассальных государств, которые будут заинтересованы в сохранении хороших отношений с Англией, чем с Россией.

В этот пояс Мэйо включал Калат (Белуджистан), Афганистан, Кашгарию, Непал и Бирму, образующих своеобразную цепь буферных государств вокруг Индии.

Важную роль в развитии школы «искусного бездействия», как и в становлении британской историографии Большой Игры, сыграл политик и ученый Джордж Дуглас Кемпбелл (герцог Аргайл). Выходец из древнего шотландского рода, он активно занимался политической деятельностью, многие годы был членом палаты лордов и ярым либералом, в 1868–1874 годах занимал должность министра по делам Индии. В период правления консерватора Дизраэли в 1874–1880 годах герцог Аргайл выступал как один из вождей оппозиции и критик политики консерваторов.

С парламентской трибуны он провозгласил:

– Россия не стремится овладеть Индией, а лишь желает образовать «больное место», чтобы доставлять нам неприятности в случае политических осложнений»

– А что вы намерены делать, чтобы у нас не было «больного места»? – кричали ему консерваторы.

На это герцог Аргайл разъяснял им, как разъясняют взрослые люди надоевшим детям прописные истины:

– Дело в том, что расширение русского владычества в Центральной Азии, подобно расширению наших пределов в Индостане, просто нельзя устранить. Спросите меня: почему мне не приходила мысль воспрепятствовать, чтобы Россия подчинила своему цивилизующему влиянию пустыни и разбойнические племена? И я отвечу, что было бы странно требовать, чтобы Азии осталась обречена на варварство, лишь бы не тревожилось английское общество! Русские вовсе не агрессивны. Сегодня в Азии Россия единственная держава, которая может спасти миллионы людей от варварства. Пусть этим там и занимаются, не мешая нам!

– А как же Индия, ведь русские уже стучатся в ее двери? – перебивали его оппоненты, теребя в руках отделанные шелком цилиндры.

– Мы наглухо закрыты стеной Афганистана, который уже предпочел наше правление, – продолжал свои разъяснения герцог-либерал. – Ну а если русские действительно что-то задумают, то мы всегда сможем их разгромить в афганских горах с силой индийской армии.

– Так вы хотите без боя отдать русским всю Среднюю Азию?

– Я говорю, что нам не следует проливать английскую кровь за местных туземцев. Пусть это делают русские. Я же выступаю за экономию, спокойствие и удержание Индии. Россия же, прибрав к рукам нищие и дикие ханства, только ослабнет, закачивая туда без всякого прока деньги и ресурсы.

– Все это слишком мудрено! – плевались консерваторы, водружая на головы цилиндры. – Гораздо проще было бы просто двинуть навстречу русским пару наших дивизий!

Оппоненты либералов – консерваторы – противопоставляли «искусному безделью» агрессивный «наступательный курс». Консерваторы заявляли, что все действия России в Центральной Азии направлены только на то, чтобы создать угрозу Британской Индии. Безусловно, даже самые русофобски настроенные политики не считали, что Россия хочет немедленно завоевать Индию, однако они доказывали, что Россия может использовать давление на Индию для решения вопросов европейской политики, прежде всего в отношении Черноморских проливов и Константинополя, которые играли важную роль для безопасности английских морских коммуникаций из Средиземного моря в Индию.

– Проникновение России в страны Центральной Азии должно расцениваться как подготовка условий, гарантирующих успех индийского похода. Россия не зря захватывает один военный плацдарм за другим, содержит армии за счет местных ресурсов, пополняет ее воинами-туземцами и заключает военные договоры с правителями азиатских государств! – заявлял авторитетный среди консерваторов ветеран Большой Игры Генри Роулинсон.

– Если московитам будет позволено укрепиться на границах Индии, наши политические и финансовые трудности возрастут стократно. Поэтому для отражения русской угрозы мы должны применять весь арсенал средств, вплоть до военного вмешательства! – вторили ему парламентарии Мак-Грегор и Джон Маллесон.

Сторонники «наступательного курса» активизировались к концу 60-х годов XIX века.

Их идейным вдохновителем стал Генри Роулинсон, бывший чиновник Ост-Индской компании и политический представитель в Кандагаре и Багдаде, а затем статс-секретарь по делам Индии, депутат парламента и посланник в Персии. По возвращении в Лондон в 1860 году Роулинсон занялся парламентской деятельностью, получив известность как пропагандист антирусской политики. Несколько лет спустя Роулинсон снова стал статс-секретарем по делам Индии.

Разумеется, что он как профессиональный разведчик всегда активно участвовал в работе Королевского географического общества, а затем и вовсе занял пост его директора. Именно Роулинсон первым публично изложил программу «наступательного курса» в меморандуме консерваторов 1868 года. Первоначально это был всего лишь текст выступления в палате общин.

Но либералы, узнав о планах оппонентов, просто не дали Роулинсону слова.

В ответ на это он размножил свою речь и раздал членам парламента. Так появился меморандум, ставший политической программой консерваторов.

«Бешеный Генри» – так называли Роулинсона ненавидевшие его либералы. В своей истерии Роулинсон действительно не знал предела. Когда кто-нибудь пытался ему доказать, что Россия сейчас никак не угрожает Индии, ветеран Большой Игры брызгал слюной:

– Да, возможно, сейчас Россия и не может напрямую угрожать Индии, но это вовсе не значит, что в отдаленном будущем она не будет нам угрожать!

– Позвольте, но в отдаленном будущем, возможно, не будет уже и Англии! – восклицали оппоненты.

– Пусть так! – кричал в запале Роулинсон. – Даже если Англии не будет, русская угроза Индии все равно останется!

Тут уж окружающие начинали переглядываться: а в своем ли уме именитый востоковед?

Что же предлагали консерваторы в своем меморандуме? Генри Роулинсон высказывался по узловым проблемам международных отношений в Центральной Азии: вопросам англо-русского соперничества, политики России и Великобритании в Афганистане, Персии и других странах Центральной Азии. Позднее меморандум 1868 года был включен в книгу «Англия и Россия на Востоке» – сборник статей, написанных им в разные годы и опубликованных в журнале «Quarterly Review».

В своем меморандуме Роулинсон отмечал: «…в интересах мира, в интересах торговли, в интересах нравственного и материального развития можно сказать, что вмешательство в дела Афганистана стало в настоящее время долгом и что умеренные жертвы или ответственность, которые мы возьмем на себя, восстанавливая порядок в Кабуле, окупятся в будущем». Оценивая историю англо-русских противоречий в Центральной Азии в первой половине XIX века, Роулинсон все действия России в регионе, будь то осада Герата персами, поход русского отряда на Хиву в 1839 году или миссия Яна Виткевича в Кабул, рассматривал как этапы к подготовке условий для успешного похода России на Индию. Кроме Афганистана в борьбе Англии против России в Центральной Азии Роулинсон особую роль отводил Персии. Он призывал активизировать английскую политику в Тегеране, чтобы изменить ориентацию шаха, склонив его к союзу с Лондоном. «Нам, – писал Роулинсон, – необходимо занять прочное положение в стране и укрепиться таким образом, чтобы иметь возможность сопротивляться давлению со стороны русских. Наши офицеры должны располагать сведениями и занять ведущее место в персидских войсках, как в дни Кристи, Линсдея и Харта (англичане, служившие советниками в персидской армии в начале XIX века. – В.Ш.). Наличие хорошо снаряженной армии и артиллерии будет свидетельствовать о возобновленном интересе к Персии. Персидские вельможи предпочтут отправлять своих сыновей для получения образования в Лондон… Инвестиции английского капитала в банки, железные дороги, шахты и другие коммерческие предприятия будут предлагаться свободно, если будет создан поддерживаемый нашим руководством продолжительный союз между странами».

Роулинсон призывал направить на командные посты в Персию и Афганистан офицеров-разведчиков из Индии. Помимо этого, он заявлял: «Продвижение России к Индии и ее демонстрации против Кабула и Герата отныне требуют от нас более активного вмешательства… Любые меры обороны, касающиеся Персии или Афганистана, должны быть организованы в Индии и выполняться из Индии».

Проигрывал Роулинсон и варианты возможной войны Англии и России из-за Индии. По этому вопросу он писал, что Англия «без колебаний возьмется за оружие, если ее правам или интересам будет грозить серьезная опасность либо в Турции, либо в Египте, либо в Центральной Азии».

Впрочем, мнение Роулинсона, при всем его авторитете и популярности, все же в конечном счете было только его личным мнением.

Глава вторая

В 1868 году в Англии к власти вместо жесткого консерватора Дизраэли кресло премьер-министра Англии занял либерал Уильям Гладстон. Это стало ударом для королевы Виктории, которая именовала шотландца Гладстона не иначе как «этот препротивный господин Г.» и вполне серьезно считала его наместником дьявола на земле.

Дело в том, что Гладстон являлся на самом деле фигурой своеобразной. Прежде всего он был настоящим религиозным фанатиком. В молодости пытался перевоспитывать лондонских проституток, а со страстями боролся, истязая себя плетью, мечтал закрыть все театры и запретить балы. Прирожденный оратор и педант, он со своими собеседниками вел себя как строгий учитель со школьниками. Гладстон часами читал королеве лекции о политэкономии и народах Античности, и королева стонала под гнетом его эрудиции. Выпроводив премьер-министра, она говорила в семейном кругу:

– Когда я покидала гостиную после беседы с мистером Гладстоном, я считала его умнейшим мужчиной во всей Англии. Но, пообщавшись с мистером Дизраэли, я начинала считать себя умнейшей женщиной Англии!

Но не только безжалостный интеллект Гладстона нагонял на королеву тоску. Личную неприязнь к премьеру подпитывала и политическая антипатия. Чтобы угодить ирландцам, роптавшим на английских угнетателей, Гладстон протащил через парламент акт об Ирландской церкви, лишивший англиканскую церковь в Ирландии статуса государственной. Это взбесило консерваторов и, разумеется, королеву.

– Гладстон льет воду на мельницу наших врагов! – кричали консерваторы. – Сегодня он заигрывает с папистами, а завтра отдаст России Индию!

Разумеется, что, став премьер-министром, Гладстон занялся вопросом укрепления безопасности колоний, прежде всего самой проблемной из них – Индии. Этот вопрос не был новым для либералов. Политика по выводу британских войск из колоний началась еще при правительстве лорда Пальмерстона в начале 60-х.

Официальная позиция Лондона и Калькутты в этот период была не слишком радикальной и достаточно сдержанной. Ни в какие военные авантюры в Афганистане и других странах Центральной Азии английские либералы вмешиваться не собиралась. Более того, в 1869 году произошло нечто невероятное для Большой Игры – начались межправительственные консультации Петербурга и Лондона по вопросам Центральной Азии, имевшие целью определить сферы влияния двух держав.

Гладстон предложил Александру II создать в Средней Азии нейтральную зону между английскими и русскими владениями, неприкосновенную для обеих сторон и предотвращавшую их непосредственное соприкосновение. Следует заметить, что на Гладстона произвела большое впечатление записка, составленная Генри Роулинсоном, утверждавшим, что если русские дойдут до Мерва, то в руках у них окажется ключ от Индии.

Что касается России, то нам также нужны были гарантии мира в Средней Азии. Это диктовала не только политика, но и экономика. Даже либеральный «Вестник Европы» в мае 1869 года писал: «Нам предоставляется новое обширное поле для деятельности… громадный рынок для сбыта изделий Восточной России, несмотря на английскую конкуренцию». Журнал сетовал на недостаточную поддержку правительством русской торговли, которая «должна прокладывать себе путь сама», в то время как британское правительство активно поддерживает свою торговлю. В статье указывалось на необходимость активно приступить к разработке местных минеральных ресурсов, развивать промышленность и пути сообщения в крае, не увлекаться только административными мерами, а придать русской политике в крае «характер экономический, промышленный, торговый».

Тогда же в Бухару был послан специальный агент Министерства финансов Николай Петровский, который в отчете писал: «В настоящее время можно с уверенностью сказать, что торговля русским товаром имеет здесь первостепенное место и тяготение Бухары к Макарию чувствуется на каждом шагу. Русскими хлопчатобумажными произведениями (кроме кисеи, но с прибавлением тика, которого из Афганистана не привозят) Бухара завалена буквально сверху донизу. На мой взгляд, русского бумажного товара по крайней мере раз в шесть более английского. Я видел на базаре этикетки фабрик Соколова, Богомазова, Сучкова, Истомина, Муравьева, Корнилова, Шереметьева, Манулилова, Сидорова, Морозова, Урусова, Баранова, Зубкова, Борисова, Миндовского, Фокина и Зизина. Затем идут сукно фабрик Осипова, Ремезова и Туляева, плис, парча и бархат, кожи кунгурская и уфимская, юфть, пряжа (ярославская и Лодера), прутовое, полосатое и листовое железо, чугунные котлы, медь, латунь, олово, свинец, меха, медные и железные изделия, фаянсовая посуда, сахар, леденец (преимущественно Кокина), сахарный песок, квасцы (идут больше ушковские), купорос (синий), нашатырь, сандал (идет тертый), фуксин (первый сорт; второй и третий не идут), стеариновые свечи, писчая бумага, ртуть, мишура, бисер, краски, сундуки и всякая мелочь».

Прочитав доклад, в Петербурге удовлетворенно потерли руки:

– Что ж, в настоящее время наши товары на бухарских рынках преобладают, и это лучшая из всех новостей!

Говоря откровенно, англичане были к этому времени вышвырнуты с бухарского рынка, а следовательно, и со всего среднеазиатского!

…Переговоры начались с того, что министр иностранных дел лорд Кларендон пригласил к себе русского посла барона Бруннова и обратился с предложением:

– Господин Бруннов, нельзя ли для успокоения общественного мнения в Англии и для предупреждения осложнений договориться о создании между русскими и английскими владениями в Средней Азии нейтрального пояса, который предохранил бы нас от всякого случайного соприкосновения.

– Под этим «нейтральным поясом» вы подразумеваете Афганистан? – тут же задал поясняющий вопрос Бруннов.

– В том числе, – расплывчато ответил министр.

– Я передам ваше предложение канцлеру! – склонил голову посол.

Канцлер Горчаков предложение английского министра принял. Императору он воодушевленно докладывал:

– Ваше величество, наконец-то у нас появятся гарантии мира в Центральной Азии и намордник на наших генералов, которым не терпится вымыть сапоги в Индийском океане!

Александр II, неожиданно для канцлера, склонил голову и глянул на носки своих сверкающих сапог:

– Кстати, было бы совсем неплохо, а то и мои подзапылились! Впрочем, договариваться с англичанами будем!

После этого Горчаков поручил Бруннову объяснить Кларендону, что создание нейтральной зоны как нельзя лучше отвечает намерениям России. 24 февраля 1869 года уже Горчаков, предлагая Англии отказаться от предубеждений против России, писал своему британскому коллеге: «Оставим эти призраки прошлого, которые должны бы были исчезнуть при свете нашего времени!.. Со своей стороны мы не питаем никакого страха к честолюбивым видам Англии в центре Азии, и мы вправе ожидать такого же доверия к нашему здравому смыслу. Но что может смутить рассудок, так это взаимное недоверие!»

В заключение канцлер поручал Бруннову повторить английскому министру иностранных дел свое «положительное уверение, что его императорское величество считает Афганистан совершенно вне той сферы, в которой Россия могла бы быть призвана оказывать влияние, и что никакое вмешательство, противное независимости этого государства, не входит в его намерения».

Одновременно Александр II изложил английскому послу Генри Уэлсли свой собственный взгляд на среднеазиатские дела:

– Я убежден, что правительство ее величества верит мне, если я говорю, что не имею честолюбивых замыслов в Средней Азии. Оно должно по собственному опыту знать, что положение наше в этих землях в высшей степени затруднительно. К сожалению, наши действия там не столько зависят от наших намерений, сколько от образа действий, принятого в отношении нас окружающими туземными государствами. Надеюсь вы меня понимаете?

– Я вас прекрасно понимаю! – кивнул Уэлсли подбородком сытого бульдога.

– И поверьте, если, к несчастью, в Средней Азии произойдут новые столкновения, то не я буду их виновником!

После этих слов Уэлсли буквально встал в бойцовую стойку, надеясь, что русский император сейчас о чем-то ему проговорится.

Но Александр II был слишком опытен. Мило улыбнувшись послу, он лишь пожелал здоровья королеве Виктории и на этом закончил аудиенцию.

В тот же вечер Уэлсли отправил шифровку в Лондон, где написал, что русский царь согласен на предложение Лондона по разграничению, но многое не договаривает.

– Что ж, мы тоже далеко не все говорим русским, – здраво рассудил лорд Кларендон и отправился на доклад к премьер-министру.

Получив согласие Александра II на им же сделанное предложение, лорд Гладстон вдруг объявил:

– Англия не может считать Афганистан нейтральной зоной, поскольку эта страна не удовлетворяет требуемым условиям.

Вторя ему, министр иностранных дел Кларендон тут же переменил и свою позицию:

– Я предлагаю считать нейтральным поясом реку Амударью к югу от Бухары.

Узнав об этом, Александр II возмутился:

– Что эти обормоты голову нам морочат! Амударья вот-вот и так будет нашей!

Окончательно обсудить злободневный вопрос с нейтральной зоной в Центральной Азии было решено в сентябре 1869 года в германском Гейдельберге на личной встрече канцлера Горчакова с лордом Кларендоном.

После официально приветствия делегаций канцлер, взяв под локоть английского министра, предложил прогуляться среди живописных руин Гейдельбергского замка. Вершители судеб прошли в запущенный парк на речном склоне.

– Не находите ли, как прекрасен отсюда вид на речку Неккар и как органичен арочный мост через нее? – умиленно произнес Горчаков, подставляя бледное лицо теплому осеннему солнцу.

Англичанин мрачно посмотрел на речку с мостом, потом на блаженно зажмурившегося русского канцлера, после чего перешел к делу:

– Мое правительство настаивает на создании в Средней Азии нейтральной полосы, так как Англия на собственном опыте убедилась, как трудно в отдаленных районах контролировать генералов, обуреваемых чрезмерным честолюбием.

– Вполне с вами согласен, коллега, – открыл глаза Горчаков, в которых больше не было и тени умиления. – Более того, я могу привести в пример действия нашего генерала Черняева, который самовольно захватил Ташкент. Этого же, к сожалению, можно ожидать и от нового генерал-губернатора Туркестана Кауфмана. Однако нейтральный пояс вдоль Амударьи нас не устраивает, так как владения Бухары находятся по обе стороны от этой реки и все они должны остаться под влиянием России.

К тому же в этом случае на нейтральной территории окажется разбойничье Хивинское ханство, что позволит хивинцам безнаказанно продолжать свои грабительские набеги на русские земли!

– О, за разбойников вы можете не переживать! – Кларендон был предельно вежлив. – В случае нужды английская армия всегда придет вам на помощь.

– Такая мелкая проблема не стоит ваших забот! – был не менее вежлив канцлер. – Мы как-нибудь решим эту проблему сами, а нейтральную полосу лучше все же провести по Афганистану. Так будет меньше забот и у нас, и у вас.

– Возможно, что теоретически вы и правы, коллега, но границы Афганистана еще недостаточно определены, поэтому мы вынуждены пока отклонить это предложение! – В голосе английского лорда послышалось раздражение.

– К сожалению, неопределенность границ может привести к конфликтам между ханствами и к еще более прискорбным последствиям, под которыми я имею в виду столкновение Англии с Россией. Скажу вам по секрету – наши генералы давно мечтают вымыть свои сапоги в Индийском океане! – припечатал собеседника Горчаков, с удовольствием наблюдая, как глаза того испуганно округлились. – Впрочем, примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении! А теперь пойдемте подышим осенним воздухом благословенного Пфальца!

И снова, взяв под локоть ошарашенного Кларендона, Горчаков увлек его в чащу заброшенного парка.

Вернувшись в Петербург, он доложил императору:

– Ваше величество, к сожалению, англичане, как всегда, пытаются обвести нас вокруг пальца, выдумывая несуществующие проблемы и не замечая существующие!

– Значит, поездка была напрасной? – нахмурился Александр II.

– Почему же, – поправил Горчаков дужку очков. – По крайней мере, я погулял по Гейдельбергскому парку.

Хотя консультации закончились ничем, но они все же обозначили конкретные проблемы между державами. Кроме этого, стало понятно, что вопрос разграничения сфер влияния вообще не может быть решен из-за отсутствия информации о территории, расположенной к югу от Сырдарьи и к северу от Гиндукуша. Это «белое пятно» на карте требовалось ликвидировать как можно скорее. Следует заметить, что к этому моменту Центральная Азия оставалась едва ли не единственным «белым пятном» на мировой карте. Теперь будущий расклад сил в Большой Игре решал вопрос, чьи разведчики быстрее изучат неизвестные районы Внутренней Азии и первыми застолбят приоритет своих держав. В Петербурге и Лондоне заторопились, так как опередивший в этой гонке получал серьезные преимущества в будущих политических спорах.

Под патронатом английского правительства и Королевского географического общества в район «белого пятна» было срочно направлено несколько экспедиций, которые подробно изучали географию, топографию, военную и политическую ситуацию в регионе и вербовали агентуру.

При этом территория, которая теперь интересовала англичан, значительно расширилась к северу и восток. Если в первой половине XIX веке английские разведчики в основном изучали территорию Малой Азии, Курдистана, Персии, Афганистана и Белуджистана, то в 70–80-х годах XIX века они углубились на земли туркмен, в Бухарский эмират, на Памир и в Восточный Туркестан (Кашгарию). Все это были территории, где владения России особенно приблизились к владениям Британской Индии.

И в России, и в Англии улучшилась система подготовки научных и исследовательских экспедиций. Если раньше это зачастую были исследователи-одиночки, которые на свой страх и риск отправлялись в далекие странствия, то в последней трети XIX века для проведения исследований снаряжались уже целые отряды со специальным оборудованием, штатом переводчиков и помощников, с вооруженной охраной.

В 1869 году в Афганистане закончился очередной период феодальных усобиц. В результате верх одержал Шир Али-хан – один из младших сыновей умершего шесть лет назад эмира Дост Мохаммада. После смерти отца он захватил власть в Кандагаре, объявив себя эмиром Афганистаном, но встретил противодействие со стороны двух других братьев – Афзаля и Азама, властвовавших на севере страны и в Герате. При этом Афзаль, а после его смерти три года спустя от холеры и Азам также провозгласили себя эмирами. В ходе вспыхнувшей войны победу вначале одерживал Афзаль (вернее, его сын Абдуррахман), но после смерти Афзаля чаша удачи склонилась в сторону Шир Али. В результате побежденный Абдуррахман бежал к русским, а Шир Али стал эмиром всего Афганистана.

Разумеется, что, как только утихла междоусобица, вице-король Индии лорд Мэйо решил сделать нового эмира своим агентом влияния. 27 марта 1869 года в индийском городе Амбале состоялась встреча лорда Мэйо с Шир Али-ханом. На первом же заседании тот начал высказывать свои обиды:

– В самом начале моего правления, когда в Афганистане вспыхнули восстания, я просил вас оказать мне помощь, однако вы отклонили мою просьбу. Поэтому я возвращаю вам деньги и оружие, которые вы только что послали! Никакого договора я никогда с вами заключать не желаю!

Однако Шир Али блефовал и несколько дней спустя все же взял и оружие, и деньги. При этом эмир вел себя столь дерзко, будто покупают не его, а он. Возмущенный таким поведением лорд Мэйо после очередной беседы с владыкой Афганистана заявил своим советникам:

– Этого дикаря рано или поздно, но обязательно следует уничтожить, так как поведение его непредсказуемо!

Вице-король Индии лукавил. Эмир Афганистана был вполне предсказуем. Шир Али-хан лишь настаивал на заключении равноправного союзного договора. Он требовал от Англии признать его власть в Афганистане, а также власть его наследника – младшего сына Абдуллы-хана. Лорд Мэйо был категорически против этого, так как не желал лишать себя возможности, в случае необходимости, менять правителей Афганистана. Это не было прихотью вице-короля. Такую политику диктовал сам Афганистан, являвшийся буфером между прорвавшейся в Среднюю Азию Россией и английской Индией. Потерять влияние в Афганистане значило уступить его России! В конце концов стороны пришли к некоему компромиссу. Вице-король дал обязательство не вмешиваться во внутренние дела Афганистана и не стал посылать туда резидентами английских офицеров, которых эмир обоснованно боялся. В свою очередь Шир Али пообещал лорду Мэйо согласовывать свою внешнюю политику с англичанами и не якшаться с русскими.

По словам одного из самых авторитетный военных корреспондентов того времени Арчибальда Форбса, отношения Шир Али с вице-королем Индии были дружественными, но не близкими. При этом никто никому не доверял. И если лорд Мэйо наводнил Афганистан агентами, которые следили за каждым шагом эмира, то Шир Али-хан ждал удобного случая, чтобы избавиться от унижавшей его опеки англичан.

Блестящая победа Пруссии над Францией в 1871 году и реорганизация русской армии потребовали и от Англии создания фактически новой армии, так ее старая воевать в Европе была неспособна. Мало того что английская армия всегда комплектовалась по остаточному принципу после флота, к тому же и создавалась прежде всего для колониальных войн с туземными племенами, а не с современными европейскими армиями.

Кроме всего прочего, в английской армии существовала тянувшаяся еще из Средневековья пагубная традиция… покупки офицерских чинов, что в итоге привело к полной деградации офицерского корпуса. Патентами на чины и должности торговала специальная Офицерская комиссия. Стоимость должности зависела от рода войск. В кавалерии она была дороже, чем в пехоте, в гвардии дороже, чем в обычных полках. Патент корнета в армии стоил 450 фунтов (в гвардии 1200), чин подполковника в армии – 4500 фунтов (в гвардии 9000). Для сравнения: английский рабочий в среднем зарабатывал в год 30–40 фунтов. Сложность с отменой продажи патентов была вызвана еще и тем, что пришлось бы возвращать деньги за уже проданные звания. А возвращать деньги английское правительство очень не хотело, даже если от этого зависло качество армии. Однако в 1871 году от продажи чинов было решено отказаться. Из казны пришлось вернуть 6150 тысяч фунтов почти семи тысячам английских офицеров.

Русский военный агент в Лондоне генерал-майор Новицкий в том же 1871 году сообщал: «Гордая своим богатством и прошлым политическим влиянием Великобритания со смущением чувствует ослабление этого влияния и со страхом взирает на создание в других государствах новых флотов и громадных внешних сил». Выход был один – вывести большую часть колониальный войск из доминионов в метрополию и там реорганизовать их в современную европейскую армию. В Индии сделать это было весьма проблематично. Этим вопросом и занялось Министерства колоний во главе с лордом Грэнвиллом до 1870 года.

В центре внимания тогдашнего либерального кабинета лорда Гладстона находился и вопрос взаимоотношения Индии с сопредельными странами. Именно через призму Индии английские политики оценивали всю внешнюю политику. Какие бы события ни происходили в Европе и на ее окраинах, какова бы ни была расстановка военно-политических сил, какие бы коллизии ни сотрясали мир, все это прямо или косвенно Лондон увязывал с судьбой своего господства в Индии.

После прихода к власти в 1870 году консерваторов англичане все же вывели войска из Канады. Затея с сокращением колониальных войск вызвала бурную реакцию в английском обществе. Часть консерваторов обвиняла премьер-министра Дизраэли и либералов в стремлении разрушить империю. Радикалов поддержали колониальные власти Новой Зеландии, Канады и Индии:

– Как вы будете защищать наши колонии. Вы уже забыли, что нам стоил мятеж сипаев?

В ответ либералы приводили свои доводы:

– Жизнь показала, что колонии не могут быть удержаны только силой оружия. Связь между ними и метрополией должна быть основана не на боязни штыков, а на обоюдных выгодах. Надо, чтобы колонии не находили выгоду в отделении от общих интересов с Англией!

Изменение колониальной политики вызвало определенную тревогу в Петербурге: какую еще пакость задумали англосаксы? Послам и военным агентам было приказано внимательно следить за ситуацией. В декабре 1871 года военный агент в Лондоне полковник Павел Кутайсов писал в своем донесении: «…рассматривая факт вывода войск, никак не следует считать его равносильным потере колоний. Мне кажется, если бы верно оценить положение английских Северо-Американских владений и с некоторым вниманием проследить бы все то, что там делалось в последние десятки лет, то можно прийти к тому заключению, что правительство, выводя оттуда свои войска, действует весьма разумно и правильно и нисколько при этом не спускает там своего могущества, ни своего знамени…»

Разумеется, наибольшее внимание российские дипломаты уделяли индийской и средневосточной политике англичан. Российские послы внимательно следили за всеми назначениями в индийском правительстве и Министерстве по делам Индии. В 1872 году, после смерти лорда Мэйо от рук фанатика, пост вице-короля Индии занял представитель консерваторов – лорд Нортбрук. Как сообщал в Россию Филипп Бруннов, «назначение на этот высокий пост является для лорда Нортбрука стремительным продвижением в его карьере на государственной службе». При этом Нортбрук хоть и был человеком Дизраэли, однако продолжил политику «невмешательства» своего предшественника в дела Афганистана, а кроме этого, вообще запретил проведение какой-либо разведки на северо-западной границе Индии. Новый вице-король Индии обладал одним качеством, достойным всяческих похвал, – независимостью мышления. В английском истеблишменте он считался прогрессивным реформатором, не в меру стремившимся к обновлению всего, что попадало в его поле зрения.

– Исключительно опасный тип! – характеризовали его либералы.

– Дурак с инициативой! – был еще конкретнее непосредственный шеф Нортбука Бенджамин Дизраэли.

Военный агент России в Лондоне Александр Горлов сообщал в 1873 году: «Главная забота Англии при проявлении затруднений на Востоке состоит всегда в строгом сохранении Индии и средства сообщения с этой страной, а равно и в возможно надежном обозначении своего азиатского положения против всяких случайностей в будущем». В связи с этим и Афганистан, и Персия рассматривались Лондоном и Калькуттой не столько с точки зрения расширения английского присутствия на Среднем Востоке, как именно с точки зрения безопасности Индии.

Глава третья

В самом начале 1867 года в дальнем краю Российской империи произошло на первый взгляд самое заурядное событие – правителем канцелярии управления Туркестанской области был назначен подполковник Николай Столетов. Назначение какого-то подполковника было делом столь заурядным, что на него никто не обратил внимания. И зря! На самом деле Россия ввела в Большую Игру очень сильную фигуру, которая со временем наделает много переполоха как в Калькутте, так и в Лондоне.

Новая должность Столетова была лишь прикрытием, и никакими канцелярскими делами подполковник заниматься и не думал. Еще больше запутала всех секретная директива вице-директора Азиатского департамента МИДа России, который в июле того же года сообщил консулу в Астрабаде статскому советнику Гусеву, что подполковник Столетов направляется в путешествие по странам Центральной Азии, при этом целью поездки будет изучение восточных языков, в которых Столетов достиг «весьма основательного знания». В документах того же внешнеполитического ведомства значилось, что подполковник Столетов отправился через Закавказье «на южный берег Каспийского моря по собственным делам». В военном министерстве миссию Столетова определили как «ознакомление с теперешним положением дел в Средней Азии». Еще больше неясности вносил и маршрут, по которому намерен был отправиться путешественник, – «через Астрабад в Герат, Афганистан и, если окажется возможным, в Кашгар». Прямо скажем, для правителя канцелярии маршрут более чем странный. И уж никаких «собственных дел» там Столетов решать не мог в принципе.

На самом деле подполковник Генерального штаба Николай Столетов, являясь кадровым разведчиком, должен был отправиться в весьма рискованную разведывательную экспедицию. Особенностью ее было то, что Столетов ехал без какого-либо поддержки официальных властей и дипломатического прикрытия, исключительно на свой страх и риск, в лучших традициях раннего периода Большой Игры.

Единственным документом, который имел Столетов на руках, был паспорт, в котором значилось, что он уволен со службы на восемь месяцев ради путешествия по Персии, Афганистану и Туркестану для изучения персидского языка. Там же имелась просьба к чиновникам этих стран оказывать Столетову должное уважение, а в случае надобности – покровительство.

Вначале Столетов хотел переодеться в мусульманскую одежду, выдавая себя за казанского татарина-паломника, едущего в Мешхед, но потом от этой затеи отказался: уж больно подполковник имел яркую славянскую наружность. Поэтому Столетов решил работать открыто. Да, он русский офицер, но находящейся в отпуске и путешествующий в свое удовольствие. Конечно, легенда звучала не слишком убедительно, но это было все же лучше, чем ничего.

В нашем дальнейшем повествовании Николай Столетов займет немало места, а поэтому познакомимся с ним поближе. Родился Столетов в 1831 года во Владимире в купеческой семье. Окончил гимназию, удивляя преподавателей способностями к языкам. К окончанию с золотой медалью гимназии Столетов владел французским, немецким и английским. Впоследствии изучил татарский, турецкий, фарси, хинди и пушту. В 1850 году Столетов поступил на физико-математический факультет Московского университета. Весной 1854 года он окончил университет и решил, что его место на войне. Вскоре Столетов добровольцем отправляется в Крым и начинает службу в качестве артиллериста-фейерверкера, участвует в Инкерманском сражении и обороне Севастополя. За мужество в боях получает солдатский Георгиевский крест, которым будет гордиться всю жизнь, ставя его выше иных наград. В мае 1855 года Столетов был произведен в прапорщики и участвовал в трагическом сражении на Черной речке. Там же Столетов знакомится с поручиком Львом Толстым. В 1857 году подпоручик Столетов поступает в Академию Генерального штаба и через два года с отличием ее оканчивает. Летом 1860 года штабс-капитан Столетов прибыл в Тифлис в Главный штаб Кавказской армии. Там состоялось его знакомство с генералом Милютиным, во многом определившее его дальнейшую судьбу. Энергичный, обладающий дипломатическими и административными способностями молодой офицер произвел на Милютина самое благоприятное впечатление. Обратил внимание на Столетова и прибывший в 1863 году на Кавказ наместником великий князь Михаил Николаевич. На Кавказе Столетов устроил и свою личную жизнь. Его супругой стала Зинаида Флавицкая – дочь местного дворянина. В 1867 года у супругов родилась дочка Зина.

За семь лет службы на Кавказе Столетов проявил себя как прекрасный администратор и толковый офицер, получив чин подполковника и три ордена. К этому времени Милютин стал военным министром и, вспомнив о Столетове, перевел его в Туркестан для выполнения особой разведывательной миссии.

Начало поездки Столетова было спокойным. До Астрабада он добрался без всяких приключений. Там его любезно принял правитель города принц Джансуд Мирза. Последующий месяц подполковник провел в Астрабаде, совершенствуя персидский язык, после чего вместе с принцем отправился в Шахруд, где купил лошадей и припасы для поездки в Афганистан.

До Мешхеда Столетов добрался уже с немалыми трудностями. Неожиданное появление русского подполковника очень встревожило тамошнего английского консула Дольмедта, который сразу понял, что Столетов его коллега по Большой Игре.

Вскоре Дольмедт узнал, что русский разведчик «просит об оказании содействия к поездке в Герат». Эта новость встревожила английскую дипмиссию в Тегеране. Дело в том, что Герат уже на протяжении долгого времени рассматривался англичанами как важнейший стратегический пункт в осуществлении русской экспансии против Индии. Оттуда легко было достичь любого из двух главных ворот в Индию – Боланского или Хайберского проходов. Одновременно Герат являлся выгодным плацдармом для продвижения Англии к Каспийскому морю и Закавказью. Поэтому Дольмедт немедленно подключил агентуру, чтобы помешать своему визави. Первому секретарю английской миссии в Тегеране Уильяму Томпсону было поручено приложить все усилия для недопущения Столетова в Афганистан. Персы пытались было успокоить Томпсона, что подполковник Столетов – обычный любитель-путешественник, совершенствующий знания восточных языков. Но англичанин, разумеется, им не поверил.

Визирь Мамед Насир Хан принял Столетова с почтением, но в реальности, под давлением Томпсона, помогать отказался. Ввязываться в разборки между русскими и англичанами визирь откровенно не пожелал. Не прибавило доверия к русскому и известие о взятии русскими войсками в апреле 1868 года Самарканда, а в июне – Бухары.

Просидев в Мешхеде около трех месяцев и поняв, что в Герат англичане его не пустят, Столетов вернулся в Шахруд, а оттуда отправился в Тегеран. В поездке подполковника сопровождал и наш агент – бухарский уроженец Хаджи Мир Хайдер.

Что делал в Тегеране Столетов, мы в точности не знаем, кроме того, что тесно общался с нашим поверенным в делах Зиновьевым. Все попытки нашего поверенного в делах в Тегеране Ивана Зиновьева помочь Столетову, тоже ни к чему не привели.

– Увы, Николай Григорьевич, я сделал все, что мог! – говорил Зиновьев Столетову, разводя руками. – Но не все в моих силах. Здесь в Персии мы играем с англичанами в открытую и чаша успеха постоянно качается из стороны в сторону. Недавно мне удалось обезвредить их разведчика, теперь же Томпсон отыгрывается н вас…

Худой, со впавшими щеками и запавшими глазами Зиновьев впоследствии станет послом в Персии, директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел и членом Госсовета, совершив немало полезного для России, но в тот раз переиграть англичан он не смог.

Вскоре в очередном донесении в Министерство иностранных дел консул Гусев заметил, что Столетов планирует через некоторое время «отправиться через Решт в Россию с каким-то индийским принцем». Это значит, что Столетов даром время в Мешхеде и Тегеране не терял. До этого еще никто из наших разведчиков на прямую не выходил на индийских принцев. Скорее всего, это была отчаянная попытка кого-то из раджей Кашмира, Индура или других северных княжеств установить прямые контакты с Россией для противодействия англичанам.

Судя по всему, переговоры с принцем Столетов вел в строжайшей тайне, так как, узнай об этом англичане, все могло бы кончиться военным конфликтом. Именно поэтому имя индийского посланца, с которым встретился Столетов, суть их переговоров и последующая поездка принца в Россию, остались и по сегодняшний день покрыты завесой тайны. Ничего нам не известно и о результатах самой поездки. Зато известно, что англичане о ней тоже ничего не узнали.

Результаты общения с индийским принцем и собственные наблюдения легли в основу составленной Столетовым в 1870 году «Докладной записки о состоянии английских военных сил в Индии и настроении туземцев».

Начальник Главного штаба Гейден и министр Милютин результатами командировки остались очень доволен. Следствием этого стало получение Столетовым «вне выслуги» полковничьих погон и ордена Анны 2-й степени с мечами.

А вскоре Милютин добился согласия императора Александра II на овладение Закаспийским краем. «Продавил» вопрос в июне 1869 года туркестанский генерал-губернатор Кауфман, полагавший, что наше укрепление в Красноводском заливе может оказать давление на враждебную Хиву. Впрочем, «партия мира» призывала генералов к терпению.

– Что там еще Кауфман опять замышляет? – спросил Милютина при очередном докладе император Александр.

– Смотрит на Красноводск как на средство, облегчающее ему военную экспедицию в Хиву.

– Ну а как смотрите вы? – поднял бровь император.

– Министерство смотрит несколько иначе. Красноводск – это прежде всего новые ворота для нашей торговли и в крайнем случае внушение Хиве.

– Было бы желательно, чтобы посредством каспийской крепости начала развиваться торговля, которая выгодностью докажет Хиве пользу добрых с нами отношений. Кроме того, хан поймет, что до него добраться теперь уже легко! Поэтому экспедицию в красноводские пески будем устраивать!

В августе 1869 года Александр II, основываясь на докладах министра и Столетова, утвердил предположения «О Красноводской экспедиции». Вначале хотели назначить начальником отряда генерал-майора Геймана, а Столетова начальником штаба. Но главнокомандующий Кавказской армией великий князь Михаил Николаевич решил иначе:

– Командование отрядом полагаю поручить полковнику Столетову как по его способностям и знанию, так и потому, чтобы назначением генерала не вспугнуть англичан!

– Не возражаю! – согласился император. – Столетов умен и храбр. Ему и карты в руки!

Не возражал против кандидатуры Столетова и военный министр.

Экспедиция должна была занять берег Красноводского залива и пункта в Балханских горах, причем о посылке русского военного отряда персов решено было уведомить заранее.

Выступление отряда было назначено на осень 1869 года. Задачи Столетову были поставлены так: «В случае образования враждебной нам коалиции среднеазиатских владетелей или необходимости поддержания принесшего нам покорность бухарского эмира, вновь занятый нами пункт может служить исходною точкою и базою отряду, переброшенному через Каспийское море, для совокупных операций кавказских войск с войсками Туркестанского округа. Наконец, в случае установления движения караванов между Красноводском и хивинскими владениями, торговый путь к некоторым рынкам Средней Азии значительно будет сокращен и удешевлен».

– Твоя задача – подготовить будущее генеральное наступление на Хивинское ханство! – сказал напоследок Столетову Милютин.

– Я готов сие генеральное наступление и осуществить! – гордо ответил Столетов.

– Ну, об этом мы подумаем чуть погодя! – охладил пыл подчиненного министр.

Переправа отряда через Каспийское море была организована безукоризненно. Впрочем, как писал позднее Столетов: «Из-за противных ветров и сильного волнения, замедлявших ход шхун», до пункта назначения добрались только 5 ноября. Через два дня полковник сообщил главнокомандующему Кавказской армией: «Отряд в сборе, здоровье людей хорошо, все необходимое с нами. Полковник Столетов».

Одновременно с отплытием отряда из Петровска новый российский посол в Тегеране Бегер прибыл с визитом к министру иностранных дел Персии Мирзе Саид-Хану и заявил:

– Русская экспедиция в Красноводский залив не имеет никакого враждебного характера ни к Персии, ни к туркменским племенам, а предполагает целью освоение фактории, которая могла бы служить как средством для продолжения торгового пути в Среднюю Азию, так и наблюдательным постом за сношениями хивинцев и туркменами.

– Есть ли у вас официальный документ?

– Документ имеется! – кивнул Бегер и вытащил из кожаного портфеля бумагу.

– Вот телеграмма от моего министра иностранных дел.

– Что же там написано? – полюбопытствовал перс.

– Его императорское величество признает владычество Персии до Атрека и не имеет в виду никаких укреплений в этой местности!

Мирза Саид-Хан выслушал Бегера, огладил бороду и сделал вид, что поверил. Сообщение Горчакова понравилось и Насреддин-шаху, который разрешил российским пароходам отныне входить в порты Муграб и Энзели наравне с парусными судами, чего Россия давно добивалась.

Итак, Красноводский отряд, состоявший из тысячи солдат при тридцати офицерах, спокойно высадился на берегу Красноводского залива в Муравьевской бухте.

Начальником этнографо-статистического отдела экспедиции являлся полковник Леонид Соболев (будущий премьер-министр Болгарии), художником экспедиции – герой Самаркандского похода отставной капитан Каразин, а в научную группу вошел будущий знаменитый исследователь Средней Азии Северцов. В отряде был и знаменитый в будущем штабс-капитан Михаил Скобелев.

Место высадки являлось лучшим на восточном берегу Каспия, однако оно было бедно пресной водой и к тому же отдалено от оазисов Туркестана жаркими пустынями. Поэтому Столетов почти сразу перевел значительную часть отряда к источнику пресной воды Таш-Арват-Кала, что был в полутораста верстах от Красноводска, у подошвы хребта Большой Балхан.

В январе 1870 года, получив донесение Столетова об успешной высадке, в столице состоялось «заседание комитета по делам, касающимся Каспийского моря», под председательством императора Александра. Комитет принял решение учредить в Муравьевской бухте укрепление и порт со складом, но главным местом нашего отряда и для фактории избрать удобное место в Балханских горах. Главным начальником обеих пунктов назначался Столетов.

К этому времени Столетов на месте древнего колодца Шагадам уже построил укрепления Красноводск, а несколько восточнее передовое – Михайловское.

Хотя операция была строго засекречена, английские агенты работали отлично, и информацию о высадке русского военного отряда Уайтхолл получил довольно быстро. В Лондоне запаниковали. Если до этого английское правительство ограничивалось тем, что заявляло время от времени протесты по поводу нашего продвижения в Центральной Азии, то на этот раз появление русского укрепления на восточном берегу Каспия перепугало англичан всерьез.

Главный эксперт по азиатским вопросам в парламенте Генри Роулинсон немедленно составил записку премьер-министру, в которой утверждал, что, если русские дойдут до туркменского оазиса Мерв, в руках у них окажется ключ от Индии. Что ж, отдадим должное Роулинсону. Он буквально прочитал мысли Столетова…

Высадка русских на каспийском побережье произвела ошеломляющее впечатление и на хивинского хана. Причем, пока это известие дошло до Хивы, оно обросло свойственными Востоку преувеличениями и небольшой отряд вырос в воображении рассказчиков до огромной армии. Когда хану перевели значение фамилии начальника отряда, он изумленно всплеснул руками:

– Кто такой Столет? Ему что, действительно сто лет? Он, наверное, все про всех знает! Как же с ним воевать?

Первым делом хивинцы завалили дохлыми собаками колодцы в пустыни. В самой Хиве кинулись ремонтировать крепостные стены. Одновременно хан начал подстрекать племена кочевников туркмен к нападению на русских.

В октябре 1870 года текинцы напали на наше передовое укрепление Михайловское, где стояла пехотная рота. Солдаты, выскочив по тревоге, накрыли атакующих текинцев беглым ружейным огнем. Затем пехоту поддержали пушки с вала укреплений и военного судна, стоявшего у берега. Текинцы бежали. В качестве наказания Столетов выступил к укреплению Кизыл-Арвата, которое разрушил.

Впрочем, призыву Хивы к нападениям на русских последовали далеко не все туркменские племена. Своим миролюбием Столетов быстро добился доверия и склонил на свою сторону многих местных туркмен. Из воспоминаний участника экспедиции флотского лейтенанта Спиридона Гунаропуло: «Туркмены эти, по первому требованию, если только было для них возможно, доставляли верблюдов, служили хорошими проводниками, сами, по своему желанию, нанимались работниками и оказывались честными и трудолюбивыми людьми. Они нередко, без всякого с нашей стороны надзора, отвозили на верблюдах доставляемый на судах провиант и все тяжести отряда к месту пребывания войск». Так глава рода йомудов седой Ата Мурад-хан, будучи непримиримым врагом хивинского хана, не только радушно встретил русских, но даже обратился с просьбой о принятии туркмен в подданство России, получив, впрочем, уклончивый ответ. Чтобы не обидеть старца, Столетов наградили его серебряной медалью.

В результате первых наших рекогносцировок восточного побережья Каспия были получены интересные научные результаты. Так было установлено, что данная местность богата гранитом, известняком и гипсом, а также нефтью, каменным углем и солью.

Обосновавшись на каспийском берегу, Столетов решил действовать дальше и написал письмо туркестанскому генерал-губернатору Кауфману, в котором предложил осенью 1871 года организовать совместный поход на Хиву, а там подумать и об индийских границах. Главная роль в Хивинском походе должна была принадлежать туркестанским войскам, отряд Столетова наносил бы вспомогательный удар. Кауфману, разумеется, эта идея понравилась. Не против в принципе был и министр Милютин. Но «заговор генералов» сорвал министр иностранных дел Горчаков. Узнав о задумке военных, он устроил форменную истерику императору, убедив последнего, что как только англичане узнают о нашем походе на Хиву, то дело может дойти до войны.

– Неужели англичанам так дорога эта Хива, что они станут из-за нее драться с нами? – удивился поначалу император.

– Ваше величество, англичане будут драться не за Хиву, а за Индию, полагая, что наше наступление – это продвижение к индийским границам! – ответил Горчаков.

– А вы попробуйте заверить их в обратном! – подмигнул Александр.

– Это просто невозможно! – не отреагировал на подмигивание Горчаков. – В Лондоне сидят не идиоты, а профессионалы. Поверьте, диверсия, задуманная Милютиным и Столетовым, – авантюра, которая не только преждевременна, но и опасна.

– Что ж, возможно, вы и правы, – погладил сивые бакенбарды Александр II. – Отложим сие мероприятие до лучших времен.

Надо сказать, что основания у Горчакова для опасений были. Он хорошо помнил, как уезжающий из столицы Столетов, без обиняков заявил ему:

– Как вы понимаете, я не намерен засиживаться на каспийских пляжах, а планирую двинуться на Герат, будучи уверенным, что вся Индия тогда будет в огне!

Поэтому, от греха подальше, с подачи Горчакова, Столетова наградили орденом Владимира 3-й степени и срочно отозвали в Петербург. Вместо него командиром Красноводского отряда был назначен менее амбициозный подполковник Генерального штаба Маркозов.

Приняв в министерстве разобиженного Столетова, Милютин дружески похлопал его по плечу:

– Ты, Николай Григорьевич, не печалься. Обещаю, что первое интересное дело в Азии будет твоим, а пока немного передохни! Поверь, долго бездельничать не придется!

Так как в России существовало правило служебного ценза, согласно которому офицер, прежде чем занять генеральскую должность, должен был обязательно откомандовать полком, Столетов был назначен командиром Уральского пехотного полка. Уже через год, на смотре в присутствии императора, Уральский полк получил наивысшую оценку. Александр II, вызвав командира, объявил ему благодарность. Присутствовавший при этом военный министр, отозвав Столетова в сторону, спросил его мнение о реалистичности плана Кауфмана на Хиву и возможных политических последствиях.

– Считаю, что Хиву мы усмирим легко. А после нам следует завязать дружбу с эмиром Афганистана. Шир-Али тяготится англичанами, которые лезут в его дела, и был бы рад найти покровительство России.

– Но это вряд ли понравится англичанам, – в раздумье ударил носком сапога по нескошенному одуванчику министр и, глядя, как разлетаются тычинки, добавил: – Видя наши успехи в Средней Азии, англичане опасаются за свои границы и вряд ли предоставят нам вполне свободный доступ в Хорасан, Белуджистан и Афганистан.

– Поэтому надо торопиться и немедленно снарядить посольство для переговоров в Кабул. Промедление может привести к печальным последствиям! – четко отрапортовал на это Столетов.

– Пожалуй, ты, Николай Григорьевич, прав, – покачал головой Милютин. – На ближайшем докладе я доложу твои соображения государю, а заодно проконсультируюсь у Горчакова.

Вспомним, что на переговорах с Англией в 1869 году по определению границ зон влияния в Средней Азии камнем преткновения встал именно вопрос определения границ Афганистана. Тогда Горчаков и его министерство, опираясь на сведения, собранные Кауфманом, доказывали, что северной границей Афганистана следует считать реку Амударью от слияния ее с рекой Кушкой до переправы Ходжа-Соля. Поэтому две области, расположенные к северо-востоку, Вахан и Бадахшан, Россия не желала признавать территорией Афганистана. Англия, наоборот, имея свой интерес, настаивала на включение Вахана и Бадахшана во владения афганского эмира.

Теперь же, чтобы устранить возможное политическое противодействие Англии и развязать себе руки в отношении Хивы, Александр II решил уступить англичанам. В январе 1873 года Горчаков отправил Бруннову депешу с уведомлением английскому правительству о том, что Россия признает принадлежность Вахана и Бадахшана афганскому эмиру, а также самостоятельность Афганистана во внутренних и внешних делах.

Ход, сделанный Россией, был красив и своевременен. Неожиданно получив столь щедрый подарок, Англия уже не могла устраивать политический скандал из-за Хивы. Что касается эмира Афганистана, то, заполучив на дармовщинку две богатые провинции, он высоко оценил бескорыстие России, проникнувшись особой признательностью к генерал-губернатору Туркестана Кауфману, которого считал главным дарителем. Как показало время, в той ситуации политический ход Александра II и Горчакова был единственно верным.

Глава четвертая

Надо сказать, что с конца 60-х годов XIX века в Большой Игре Россия все чаще оказывалась на шаг впереди Англии. В Лондоне и Калькутте скрежетали зубами, но ничего не могли поделать. Чего только стоило более чем своевременное учреждение Туркестанского генерал-губернаторства, которое позволило создать мощную государственную структуру вблизи английских владений и отнять у англичан последнюю надежду на захват Средней Азии. Правда, у Лондона некоторое время еще оставалась призрачная надежда на захват юго-восточного побережья Каспия. Данная территория не имела единого правителя, принадлежала нескольким полукочевым племенам, и контроль над ней мог стать решающим на данном этапе Большой игры. Но высадка Красноводского отряда полковника Столетова отняла у англичан и эту возможность!

В те дни премьер-министр Дизраэли докладывал королеве Виктории:

– Русские должны быть выдавлены нашими войсками из Средней Азии и сброшены в Каспийское море!

– Я не против, – жеманно пожимала плечами королева. – Действуйте, как считаете нужным!

Но сочинять планы всегда проще, чем воплощать их в жизнь. К открытой войне с Россией Англия была не готова, а мелкие провокации большого успеха не приносили. Не удалось англичанам вовлечь в очередную войну с Россией и Персию, на что так рассчитывали в Лондоне.

Интересно, что в это же время в российское посольство в Лондоне тайно обратились лидеры ирландских националистов с предложением создать в составе русской армии бригаду ирландских добровольцев, готовых воевать против англичан в Азии. Предложение по дипломатическим причинам было отвергнуто и сейчас вспоминается историками как некий казус. А, честно говоря, было бы любопытно увидеть ирландскую бригаду под русским флагом в предгорьях Гиндукуша!

Потерпев поражение в политической партии вокруг Каспия, 30 октября 1869 года Лондон обратится к Петербургу с идеей «сердечного согласия» (entente cordiale), прообраза будущей Антанты, о сферах влияния двух империй. Но эти переговоры должного понимания у нас не нашли и растянулись на долгие годы.

К началу 70-х годов XIX века политическая ситуация в Центральной Азии выглядела следующим образом. Персия держалась равноудаленно от Англии и России, отдавая при этом все же предпочтение последней. Афганистан находился под перманентным влиянием Англии. Это влияние не было полным, и эмир Шир Али больше тяготел к России. При этом сама Россия, соблюдая паритет с англичанами, никаких шагов навстречу эмиру не предпринимала. Бухарское и Кокандское ханства к этому времени полностью перешли в нашу зону влияния, став российскими доминионами, и поэтому никакой политической самостоятельности уже не имели. Теперь в Средней Азии оставалось лишь одно независимое государство, являвшееся яблоком раздора между участниками Большой Игры, – Хива.

…Хивинское ханство занимало тогда огромную площадь – всю нынешнюю Туркмению, север Узбекистана, полуостров Мангышлак и дельту Сырдарьи. Но в реальности это был весьма рыхлый конгломерат совершенно разных народов и племен. Так в Хорезмском оазисе вокруг Хивы жили крестьяне-сарты и узбеки. По степям же и пустыням кочевали казахи, каракалпаки и туркмены, у которых была собственная знать. Поэтому реальная ханская власть распространялась лишь на Хорезмский оазис.

Благодаря непроходимым пустыням, разбойничье гнездо Хивы веками чувствовало себя безнаказанно. Возделывая плодоносные оазисы низовьев Амударьи руками рабов-персов, ежегодно доставляемых на рынки туркменами, хивинцы, со своим трехсоттысячным населением, представляли собой странную химеру, которая существовала на границе с Российской империей и с которой до поры до времени ничего нельзя было поделать.

Надо сказать, что во время столкновения России в конце 60-х годов с Кокандом и Бухарой Хивинское ханство благоразумно держалось в стороне.

Тогдашний хивинский правитель Мухаммед Рахим-хан пришел к власти в 1864 году, после смерти своего отца. В Мухаммеде Рахим-хане сочеталось несочетаемое. Утонченный восточный вкус к поэзии и музыке соседствовал с приверженностью к работорговле и рабскому труду. Он собрал вокруг себя лучших поэтов, каллиграфов, переводчиков, историков Хорезма, лично возглавлял этот кружок интеллектуалов, сочинял стихи под псевдонимом Фируз и одновременно покровительствовал самым оголтелым и безжалостным разбойникам, привечая их в своем ханстве. Мухаммед Рахим-хан любил проводить вечера в беседах с учеными мужами, обожал дебаты по религиозным вопросам, запоем читал исторические произведения, наизусть цитировал своего кумира Алишера Навои:

…На шахские короны и пышные одежды

Мне надоело смотреть.

Мне достаточно одного моего простого узбека,

У которого на голове тюбетейка, а на плечах халат…

А по утрам отправлялся смотреть на казни, получая истинное удовольствие от вида отрубленных голов и воплей посаженных на кол…

В 1866 году Мухаммед Рахим-хан подчинил себе племя гордых йомудов, а год спустя, отведя один из рукавов дельты Амударьи – Лаудан, отнял воду у других туркменских родов, не признавших его власть и вынудив последних к капитуляции.

Подчинив туркмен, Мухаммед Рахим возомнил, что отныне он в состоянии бороться с Россией. Неудача походов на Хиву князя Бековича-Черкасского в 1717 году и Перовского в 1839 году, зыбучие пески и безводные пустыни, отделявшие ханство от остальной Азии, вселили в него уверенность в своей недоступности, а значит, и в безнаказанности. Поэтому Мухаммед Рахим начал пакостить России, разрешив нападения на наши купеческие караваны и захват купцов. Пленных волокли в Хиву, где продавали на невольничьем рынке. Причем главным покупателем являлся сам хан…

Все недовольные наступлением мира и спокойствия в Средней Азии разбойники и проходимцы стекались тогда в Хорезм, находя там приют и понимание. Говоря современным языком, Хива стала центром регионального торгового терроризма и криминала. Разумеется, никакая уважающая себя держава, а тем более такая великая, как Россия, терпеть у себя под боком такое уже не могла.

Но Хива была слишком твердым орешком, чтобы попытаться ее раскусить без должной подготовки. Поэтому Кауфман вначале разобрался с более близкими и доступными Бухарой и Кокандом, а затем обеспечил свой левый фланг и тыл занятием Кульджи и мирными отношениями с Кашгаром. Только после этого генерал-губернатор Туркестана обратил свой взор на далекую Хиву.

Еще по приезде в Ташкент, в ноябре 1867 года, генерал-адъютант фон Кауфман написал двадцатилетнему хивинскому хану письмо, в котором известил о своем назначении, о своих полномочиях вести переговоры с соседними ханами, объявлять войну и заключать мир.

С письмом поехал казахский султан Давлет Бушаев. Удивительно, но Мухаммед Рахим воспринял это письмо как заискивание со стороны Кауфмана и принял высокомерный тон. У Бушаева было отобрано оружие, и к сакле его приставлен охранник – личный палач хана, явный признак близкой расправы! Скорее всего, для верного казаха все закончилось бы печально, если бы в Хиву не пришло тогда известие о высадке в Красноводске отряда полковника Столетова. Впрочем, Бушаев все равно просидел в зиндане долгих три месяца. После этого его отправили обратно. На письмо Кауфмана занятый соколиной охотой хан так и не ответил. Вместо него это сделал его первый министр, что во все времена являлось вопиющим унижением.

Кроме того, сам ответ превзошел всякую меру хамства. Хивинский кушбеги (первый министр) писал: «Каждый государь владеет своей землей и народом, издавна ему подвластным, и войско его не должно переходить границы, нарушая этим мир. Однако же, выражение ваше, что обе стороны Сырдарьи принадлежат вашему управлению, похоже на нарушение прежних договоров, так как южная сторона Сырдарьи принадлежит нам… Если на южной стороне Сырдарьи разбойники будут беспокоить караваны, то усмирение их мы берем на себя, а если будут нападать по ту сторону Сырдарьи, то это уже ваша забота».

Кауфман был человеком умным, поэтому к выходке хивинского хана отнесся спокойно. Удивило генерал-губернатора другое. Ознакомившись с ответом, он вызвал к себе секретарей:

– Хивинцы пишут о каких-то границах по Южной Сырдарье? Разберитесь и доложите!

Вскоре на запрос в Министерство иностранных дел пришел ответ, что никаких договоров с Хивой о границах не существует и что, хотя хивинцы возбуждали тему о границах во время пребывания в Хиве нашего посла графа Николая Игнатьева, тот отклонил решение вопроса, сославшись на невозможность точного определения пограничной черты между государствами, окраины которых населены кочевниками.

– Мало того что разбойники, так они еще и наглые обманщики, – тяжко вздохнул Кауфман, ознакомившись со справкой МИДа. – Господи, с кем только ни приходится иметь дело!

Между тем произвол хивинских шаек в оренбургских степях стал нетерпимым. Теперь они разоряли уже не только мирных казаличинских казахов. Из-под Уральского и Эмбенского укреплений были угнаны все пасшиеся казенные и казачьи лошади. Чтобы хоть как-то образумить разбойников из Казалинска и Джизака были высланы в степь два рекогносцировочных отряда. Но как только отряды вернулись обратно, разбой возобновился.

– Восток всегда непредсказуем и непонятен, – рассуждал Кауфман в окружении своего генералитета. – Казалось бы, разгром Бухары должен был произвести впечатление на Хиву, но получилось все наоборот!

– В Хиве даже выше подняли голову, считая теперь себя единственной мусульманской державой, которая еще не бита русскими! – кивнул губернатор Сырдарьинской области генерал-майор Головачев, расправив свои знаменитые усы.

– Такое ощущение, что хивинцы нас просто провоцируют на нападение, полагаясь, что пустыни и в этот раз их защитят! – задумчиво произнес губернатор Семиречья генерал-майор Колпаковский.

– Покой нам только снится, – сыронизировал глава Зеравшанского округа молодой и боевой генерал-майор Абрамов. – Посудите сами! Проучили мы Коканд – тотчас ввязывается Бухара. Разгромили Бухару – вылезли со своими амбициями шахрисабзские беки. Управились с этими – подняли оружие вообще какие-то ничтожности, вроде коштутского и магианского беков. А теперь еще и хивинцы зашевелились!

– Странно не то, что невероятное поведение Хивы является очевидным, а то, что очевидность хивинской глупости является невероятной! – резюмировал начальник штаба генерал-майор Гейнс.

Генералы переглянулись, начальник штаба всегда любил выражаться предельно заумно.

– Надо принять за должное, что чужие уроки в Азии никогда никому не служат предостережением! Каждый желает испытать все на собственной шкуре, – продолжал Гейнс.

– Необходимо преподать еще один урок, теперь уже для самой Хивы! Посмотрим, насколько крепка ее шкура! – резюмировал Головачев.

Надо сказать, что Хива не ограничивалась высказыванием своего презрения к Петербургу и Ташкенту. В противоположном направлении она, наоборот, начала проявлять подозрительную инициативу. В конце 1868 года к английскому послу в Тегеране Элисону прибыли два депутата от туркмен рода Теке и Джемшиди. Посланцы просили о принятии ханства под покровительство Англии ввиду постоянного движения русских вперед. Посол уклонился от прямого ответа, но заверил депутатов, что русские не посмеют идти за Амударью. На прощание Элисон напутствовал ходатаев так:

– Я бы советовал вам составить военный союз племен, включая Хиву, чтобы вместе противостоять русским. Если такой союз состоится, Англия не останется в стороне от помощи!

Надо сказать, что тогдашний афганский эмир Шир Али-хан, по совету англичан, пытался создать обширный союз мусульманских владетелей. Сведения о деятельной переписке афганского эмира с Кашгаром, Кокандом и Хивой стекались к нам со всех сторон. Данный союз не состоялся, однако он сильно приободрил Хиву.

С весны 1869 года Хива начала вести уже откровенную подрывную работу против России. Степи наводнили провокационные прокламации хана и его министров. В одной из перехваченных прокламаций, скрепленных печатью Мухаммед Рахима, говорилось о том, что границей ханства был сначала Урал, потом Эмба и что движение русских за Эмбу есть прямое нарушение договоров, а потому хивинский хан призывает: «Отделяйтесь от неверных и разите их мечом ислама, а я посылаю вам войска!»

После этого начались беспорядки в оренбургских степях, так что почтовое сообщение Туркестана с остальной Россией было на время перерезано. Участились грабежи караванов и убийства русских мастеровых, направляющихся в Ташкент, сжигались почтовые станции, а люди угонялись в рабство.

Делать нечего, и в целях защиты от нападений в степь были посланы конные дозорные отряды.

Как только наши передовые дозоры замаячили у границ Хивы, Мухаммед Рахим-хан заволновался. Прежняя уверенность в своей недосягаемости сразу поколебалась. На очередном совещании у хана присутствовали первый министр – кушбеги, верховный судья – кази-калян и главный мулла шейх-уль-ислам. После долгого разговора было признано, что если русским удастся пройти пустыни, окружающие Хиву, то ни о каком сопротивлении нечего и думать. Полагаться на то, что Хорезм защитят пришлые разбойничьи шайки, было смешно, а большое ополчение долго содержать Хива не могла из-за недостатка хлеба. Но и сдаваться русским Мухаммед Рахим-хан не собирался.

Решено было отправить к русским послов, которые могли бы высмотреть там все, что нужно, протянуть время и поторговаться, нельзя ли отделаться подешевле. Но именно к Кауфману послов решили не посылать, зная, что его обхитрить не получится, тем более после тех оскорблений, которыми его подверг хивинский хан.

В результате послов снарядили к наместнику Кавказа и к оренбургскому генерал-губернатору. Ну а, чтобы насолить Кауфману, посла Баба-Назар-Аталыка отправили прямо в Петербург к русскому царю!

– Мне доносили купцы, что русские генералы грызутся между собой, как голодные собаки за брошенную кость! – важно разглагольствовал Мухаммед Рахим-хан. – Так мы бросим эту кость и посмеемся над их грызней!

Увы, хорезмские властители были очень далеки от российских реалий…

Прибыв в Тифлис и Оренбург, хивинцы пожаловались великому князю Михаилу Николаевичу и генералу Боборыкину на Кауфмана. Михаил Николаевич от встречи с хивинским посланцем отказался, и того опрашивали без него. Оба посла высказали притязания своего хана на левый берег Сырдарьи и пригрозили, что не выдадут русских пленных, пока вопрос о границах не будет улажен договором. Это был самый откровенный шантаж! Что касается Баба-Назар-Аталыка, то до Петербурга он не доехал. В Оренбурге, по распоряжению Министерства иностранных дел, его задержали. Послу было объявлено, что его не допустят ни к высочайшему двору и не примут от них писем, пока пленные не будут освобождены и пока не будет послано такое же посольство к Кауфману.

Впрочем, в чем-то Мухаммед Рахим-хан все же оказался прав. Понимая, что хивинский вопрос идет к развязке, наместник Кавказа великий князь Михаил Николаевич начал строчить в столицу письма, что с Хивой могут управиться только его кавказские войска, а другие военные округа, включая Туркестанский, тревожить вообще не стоит.

– Конечно, через Каспий до Хивы по карте не так уж далеко, но ведь там одни пустыни! Кавказцы поднаторели воевать в горах, но воевать в пустынях – это совсем иное! – сомневались в реальности кавказских претензий трезвомыслящие офицеры-операторы в окружных штабах.

– Ишь чего захотели! Всю славу и все ордена одним заграбастать! – заволновались карьеристы от Варшавы до Амура.

Несмотря на все мелкие дрязги, решающее слово в хивинском вопросе должно было остаться за Кауфманом.

…Получив от ворот поворот в попытке шантажа России, Мухаммед Рахим-хан послал своих людей в Индию к англичанам. В Калькутте взвесили все за и против и пришли к выводу, что вступать в открытую конфронтацию из-за Хивы им нет необходимости, так как игра не стоит свеч. Другое дело, если хан договорится с Россией, пойдя на уступки – отпустит рабов и на какое-то время затаится. Тогда появится реальный шанс послать в Хиву и советников, и оружие, а также «пободаться» с русскими относительно очередного пересмотра зон влияния, отторгнув Хиву себе.

Именно это и посоветовал вице-король Джон Лоуренс посланцам далекого Хорезма:

– Смиритесь перед Россией, исполняйте все ее требования, да и впредь не подавайте ей никаких поводов к неудовольствию. Пусть русские успокоятся и забудут о вас. Ну а мы вас не забудем!

Расставшись с послами, Лоуренс принял из рук мальчика-пажа раскуренную трубку:

– Доведенная до крайности хивинскими разбоями, Россия рано или поздно, но раздавит Хиву, после чего, без сомнения, станет твердой ногой на Амударье. А это не может быть желательно для нас. Не уверен, что хивинский хан последует моему совету, который дал бы ему какой-то шанс, как, впрочем, и нам!

– Что же мы можем сделать в отношении Хивы? – спросил его губернатор Мадраса Фрэнсис Непир.

– Увы, ничего! Пока нам придется перейти в зрительный зал и уже оттуда наблюдать за разворачивающейся драмой, – ответил вице-король.

– И мы ничего не можем предпринять? – воскликнул фальцетом женоподобный Непир.

– Ну почему же, – саркастически хмыкнул Лоуренс и пыхнул трубкой. – Сидя в зале, мы можем аплодировать или свистеть, в зависимости от того, как будет разворачиваться драма!

Непростой была в это время ситуация и в Бухаре. Эмир Бухары Музаффар оказался не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Вскоре в Ташкент Кауфману стали приходить вести, что Музаффар, несмотря на всю оказанную ему помощь, пытается сколотить собственный союз против России, для чего устанавливает контакты с афганским эмиром, ведет переговоры с Хивой и даже со своими недавними врагами – шахрисабзскими беками. Ситуация осложнялась тем, что из-за холодной и малоснежной зимы 1870 года в ряде областей Бухарского ханства случился неурожай. Как это обычно бывает, из-за бескормицы начался падеж скота. Из доклада Кауфмана: «Шайки голодных бедняков стали бродить по ханству, производя серьезные беспорядки. Фанатичное же духовенство всеми мерами подстрекало эмира против нас, указывая ему в один голос на важность утраченной в 1868 году житницы (то есть Самаркандского оазиса. – В.Ш.)».

После заключения мира с Петербургом и фактического превращения ханства в российский протекторат, а также начавшегося голода на эмира Музаффара снова ополчились воинственные шахрисабзские беки, увидевшие в этом ущемление своей власти. Вслед за ними отказались подчиняться Бухаре и беки верховьев Зеравшана. Будучи не в силах совладать с мятежниками, Музаффар обратился за помощью к генерал-губернатору Туркестана.

Непосредственным поводом к началу боевых действий послужило то, что в Шахрисабзе нашел убежище предводитель разбойничьей шайки Айдар-ходжа, совершавший набеги на границы Зеравшанского округа. Начальник округа генерал-майор Абрамов потребовал выдачи разбойника, но получил отказ.

Кауфман принял решение наказать ослушников. Весной 1870 года для усмирения буйных беков им были направлены отряды генерал-майора Абрамова (усиленный батальон) и полковника Деннета (усиленная рота).

Отряд Абрамова покинул Самарканд 25 апреля, пройдя полтораста верст вверх по Зеравшану и достиг кишлака Обурдан. Туда же подошел и отряд Деннета, который двигался из Ура-Тюбе через горный Аучинский перевал. Объединенный отряд двинулся к кишлаку Пальдорак, ставке матчинского бека, который, не испытывая судьбу, бежал. После этого Абрамов двинулся на восток, к ледникам Зеравшана, а Деннет повернул на север к перевалу Янги-Сабах. Перейдя перевал, Деннет обнаружил перед собой многотысячное войско матчинского бека и, не став испытывать судьбу, вернулся, чтобы снова объединиться с Абрамовым. После этого объединенный отряд снова двинулись на север, настиг противника и 9 июля разгромил его у северного выхода из перевала Янги-Сабах. Затем Абрамов и Деннет обследовали земли вдоль рек Ягноб и Фан-Дарья и озера Искандер-Куль.

В том же году Кауфман включил эти территории в состав Зеравшанского округа, назвав их – Нагорные Тюмени.

11 августа Абрамов подошел под стены города Китаба в Шахрисабзском оазисе. 12 августа, заложив батареи, наши начали осаду. Гарнизон Китаба насчитывал восемь тысяч человек, а его укрепления были достаточно мощны. Но Абрамов был уже опытен в штурме среднеазиатских крепостей. Поставив осадные батареи, он приказал начать обстрел крепости. 14 августа орудия пробили в стене первую брешь, после чего Абрамов решился на штурм. Солдаты штурмовой колонны, под началом полковника Михайловского, стремительно ворвались в город через брешь и поднялись на стены по приставным лестницам. За авангардом последовала резервная колонна майора Полторацкого, солдаты которого подожгли городской склад сена. После ожесточенных уличных боев Китаба пала. Потери составили более шестисот защитников города и два десятка наших солдат. Желая подчеркнуть, что карательный поход направлен исключительно против мятежников, Абрамов передал управление Шахрисабзскими оазисом эмиру Музаффару.

Тем временем шахрисабзские военачальники Джура-бек и Баба-бек собрали трехтысячное войско в Магианском бекстве. Против них немедленно выступили три роты нашей пехоты, и беки отступили. Шахрисабзская экспедиция ознаменовалась полным успехом, а мощь русской армии заставила эмира Музаффара отказаться от всех своих козней.

Таким образом, Россия навела порядок в Бухарском ханстве, а также совершила несколько рекогносцировочных походов в горный Таджикистан и в глубь туркменских земель.

Теперь оставалось лишь принудить к миру и спокойствию Хивинское ханство, которое по-прежнему держалось по отношению к нам не только вызывающе, но и откровенно враждебно, при этом все еще был злободневен вопрос «освобождения наших соотечественников, томящихся в тяжелом плену».

Мы уже говорили, что в 1871 году командиром Красноводского отряда вместо полковника Столетова был назначен полковник Генерального штаба Василий Маркозов (Маркозашвили). Сын генерала, он начал службу юнкером, участвовал в Крымской войне на Кавказе, отличился при штурме Карса, дрался с горцами, штурмовал аул Гуниб. Назначение Маркозова было закономерным: так как его отряд формировался на основе кавказских войск, то и командовать им должен был кавказец.

Военное министерство требовало от командира Красноводского отряда не отсиживаться в прикаспийских укреплениях, а проводить активную разведку в направлении Хивы, готовя плацдарм для возможного будущего генерального наступления.

Осенью 1871 года Маркозов произвел глубокую рекогносцировку территорий по Атреку и к Сарыкамышу. Когда туркмены отказались предоставить ему верблюдов, он отнял их силой и, составив большой караван, двинулся к Сарыкамышу, основывая по пути укрепленные пункты. Главной трудностью экспедиции стала нехватка воды. Тем не менее Маркозову удалось достичь далекого колодца Декча. После этого он перевел гарнизон Михайловского укрепления в более удобное селение Чикишляр на берегу Гассанкулийского залива, у впадения в него реки Атрек, по которой пролегал путь к главному кишлаку туркмен-текинцев Кизыл-Арвату.

Летом 1872 года Маркозов организовал еще одну экспедицию. Увы, прослужив всю жизнь на Кавказе, Маркозов не имел представления о специфике войны в пустыне. А в силу своего южного горячего характера к мнению более опытных подчиненных не слишком прислушивался. Все это имело негативные последствия. Началось с того, что в поход двинулись, не имея нужного количества верблюдов. Поэтому пришлось на имевшихся навьючивать гораздо больше, чем можно. Это привело к тому, что начался массовый падеж верблюдов, а это в свою очередь привело к тому, что пришлось бросать среди пустыни ценный груз…

Маркозов выступил из Чикишляра с двумя ротами пехотного Кабардинского полка. После 12-дневного марша достиг озера Топиатан в сухом русле Узбоя, где захватил караван, шедший из Хивы на Атрек. Затем к нему подтянулся почти весь Красноводский отряд. После этого Маркозов повел солдат вверх по Узбою и затем на Кизыл-Арват. 25 октября русские добрались до крепости Кизыл-Арват, но выяснилось, что туркмены оттуда ушли. Далее отряд двигался от колодца к колодцу, ожидая столкновения с противником, но туркмены всегда уходили, не принимая боя. Это выматывало людей и физически, и психологически.

После Кизыл-Арвата Маркозов направился на юго-восток, но и здесь все кишлаки пустовали. Отряд прошел кишлаки Кодж, Кизыл-Чешме, Бами и только в кишлаке Баурма обнаружил отряд текинцев, с которым имел перестрелку.

Одновременно пришло известие, что туркмены собираются напасть на ранее основанное нами Джамальское укрепление. Туда Маркозов выслал пять рот, во главе с полковником Клугеном, к колодцу Гяур и затем к Джамалу для «поднятия остальных войск». Когда Клуген подошел к Джамалу, тот уже осадили более двух тысяч туркмен и хивинских сарбазов. Клуген с ходу бросился в атаку и разбил противника. После чего снова направился на соединение с Маркозовым. Этот переход был очень тяжелым, так как пало много верблюдов.

Маркозов к этому времени дошел до колодца Декча, где начинался уже Хивинский оазис. Хивинский хан, по воле случая, как раз охотился в тех местах. Узнав о приближении русских, Мухаммед Рахим перепугался и поскакал в Хиву, сея по дороге панику. Добравшись до столицы, он наскоро собрал ополчение и двинул его к Декче.

Тем временем, соединившись, отряды Маркозова и Клугена двинулись через предгорную равнину Кюрендага назад к Чикишляру, куда и прибыли 18 декабря 1872 года. Возвращение было также очень тяжелым. Верблюды обессилили так, что приходилось бросать грузы, а это вело к сокращению провианта. К тому же пошли дожди, и в размытой глине вязли и люди, и верблюды. К концу похода в отряде осталось чуть больше трети верблюдов, да и те едва переставляли ноги. Закончилась вода, и люди пили собственную мочу…

К концу похода среди офицеров царило недовольство командиром. Многие сомневались, следовало ли ради мизерных успехов так выматывать людей, губить припасы и вьючных животных. Но сам Маркозов считал себя правым и любые советы, не слушая, отвергал.

Разумеется, хивинское ополчение уже не застало русских у колодца Декча. Обрадованный Мухаммед Рахим-хан хвастался, что это он прогнал неверных. Но, будучи неглупым человеком, он правильно расценил рекогносцировочный поход Красноводского отряда как преддверие большой войны и начал лихорадочно к ней готовиться.

Глава пятая

Одновременно с завоеванием среднеазиатских ханств Россия продолжила движение по направлению к Китайскому Туркестану, примыкавшему к нашему Заилийскому краю. Там тоже было не все спокойно – кочевые калмыки Китайского Туркестана давно донимали набегами наших подданных – казахов. Когда же дунгане (китайцы-мусульмане) подняли мятеж против китайцев и образовали собственный Кульджийский (или Илийский) султанат. Располагался новый султанат к северо-востоку от Кашгара вдоль границ владений Якуб-бека. При этом новая мусульманская территория в долине реки Или контролировала стратегически важные проходы в нашу Южную Сибирь.

Почувствовав силу, кульджийцы стали нападать как на нас, так и на китайцев, все более яростно. Не имея возможности справиться с мятежниками, китайцы обращались за помощью к нашим властям. Но до поры до времени у нас тоже не было сил наказать разбойных дунган. Однако произвол на границах недавно завоеванного края был недопустим и опасен. Чтобы замирить население приграничных китайских областей, в 1869 году военный губернатор Семиреченской области генерал-майор Герасим Колпаковский с отрядом из трех рот и трех казачьих сотен двинулся в западнокитайские владения. Около озера Сайрам-Нор, встретив огромные скопища таранчинцев (так в России именовали жителей Кульджи), он вступил с ними в бой и рассеял их, а затем взял с боем крепость Каптагай.

Но таранчинцы и калмыки вскоре снова начали скапливаться у речки Борахудзир, поэтому Колпаковский направился туда и, наголову разгромив кочевников, занял крепостицы Мазор и Хоргос. Впрочем, из-за недостатка сил Мазор вскоре пришлось оставить. После этого в Заилийском крае стало тихо, но, как оказалось, ненадолго. Набеги, разбой и грабежи Большой Орды в русской приграничной полосе продолжились.

Что касается Кульджийского султаната, то он тоже проводил враждебную политику по отношению к России. Шайки с его территории постоянно грабили казахов Большой Орды в русской приграничной полосе и скрывались от возмездия в султанате. Тамошний правитель султан Алахан на все запросы и требования Колпаковского прекратить беспредел отвечал отказом. Более того, узнав о прибытии нашего отряда на реке Уртен-Музарт, он заявил:

– Если русские не уберутся, то я их просто вырежу!

Теряя терпение, Колпаковский чуть ли не ежемесячно запрашивал у Кауфмана разрешения на новый карательный поход, но тот отказывал, ссылаясь на нежелание Петербурга ввязываться в пограничные разборки с Китаем:

– Кульджа – мятежная провинция Поднебесной. Пусть китайцы сами принимают меры против наглого султана Алахана.

Понимая, что тучи над его головой сгущаются, Алахан обратился за помощью к правителю соседней Кашгарии Якуб-беку, предложив вместе выступить против России.

– Этот безумец хочет моей смерти! – заявил Якуб-бек, выслушав посланца султана. – Я слишком хорошо знаю могущество русских, чтобы на них нападать. Пусть Алахан потягается с Ярым-падишахом, а мы посмотрим, что из этого выйдет!

Ярым-падишахом в Средней Азии именовали Кауфмана. Якуб-бек свою карьеру начинал в Бухаре и Коканде, поэтому был достаточно осведомлен о силе русского оружия и ввязываться в авантюру с ними не желал. Он мечтал захватить Кульджу.

Надо сказать, что занятие Кульджи имело бы для нас стратегическое значение. Дело в том, что в этом случае перекрывался горный проход, по которому некогда ринулись на Русь орды монгольских завоевателей. Поэтому этот проход расценивался Главным штабом как аналог ведущего в Индию Хайберского коридора. Однако это было не единственным достоинством долины Или. Геологи Кауфмана прекрасно знали о богатых залежах полезных ископаемых. Одновременно долина служила главной житницей огромного региона. Принятие решения ускорило сообщение лазутчиков, что Якуб-бек сам собирается захватить Кульджу. Если бы это ему удалось, на нашей границе появилось бы достаточно мощное мусульманское ханство с предприимчивым правителем, пользующимся расположением англичан. Последствия этого для нас могли быть печальными.

В апреле 1871 года, после консультаций с Петербургом, Кауфман дал разрешение Колпаковскому навести порядок в разбойничьих землях. Вскоре Кульджа получила ультиматум от Колпаковского, в котором тот требовал выдать грабителей и разбойников, скрывающихся в султанате, возместить российским подданным нанесенный ущерб, а также разрешить русским купцам торговать в Кульдже. Это был ультиматум.

– Если же ваш султан откажется выполнить мои требования, то горько пожалеет! – сказал Колпаковский передавая свое письмо посланцам.

Получив письмо, султан Алахан медлил с ответом. Понять его было можно. Пчелы не могут воевать против меда, и Алахан, сам первейший из разбойников, не мог отдать на расправу свое ближайшее окружение.

Между тем грабежи и беспорядки на границе только множились.

По истечении срока ультиматума, в начале мая 1871 года, к границе с Кульджой выступил небольшой рекогносцировочный отряд полковника Михаила Ждан-Пушкина. Полковник был из артиллеристов, участвовал в Крымской войне и боях на Кавказе. Практически все свои чины Ждан-Пушкин получил вне очереди за боевые отличия, поэтому опыта ему было не занимать.

На границе Ждан-Пушкин соединился с небольшим Тяньшанским отрядом подполковника Елинского. Объединенный отряд подошел к Кетменскому перевалу, где был встречен огнем засевших на высотах таранчинцев. Но остановить русских не получилось, и разбойники были быстро выбиты с перевала. Ночевать солдатам и казакам пришлось на высоте 9 тысяч футов. Ночью ударил мороз, началась метель, поэтому к утру часть лошадей и верблюдов замерзла.

На следующий день, посланные в дозор казаки обнаружили огромную толпу таранчинцев, поджидавших спуска нашего отряда с перевала. Не стремясь вступать в бой в столь неблагоприятных условиях, Ждан-Пушкин решил отойти назад в долину реки Чалкадысу. Разбойники начали было преследовать наших, но, нарвавшись на картечь, бежали, понеся большие потери.

Теперь они преследовали отходящий отряд Ждан-Пушкина, не приближаясь, пока не получили еще несколько тысяч подкрепления. После этого последовала новая атаку, которая также была отбита с большими потерями для нападавших.

На следующий день кульджийцам удалось окружить наших и с возвышенностей открыть огонь. Однако в ходе шестичасового упорного боя противник снова понес большие потери и откатился за Кетменский перевал. После этого наш отряд перешел границу и вернулся к месту своей постоянной дислокации. За время боев наши потери составили трое убиты и восемь раненых.

Поняв, что надо действовать серьезно, Колпаковский начал формировать для похода на Кульджу более мощный отряд. Чтобы отвлечь противника от главного пути наступления, полковник Михайловский с двумя ротами пехоты, четырьмя орудиями и полусотней казаков, а также группой джигитов выдвинулся к таранчинскому кишлаку Кетмень. Навстречу им выступили кульджийцы, но после атаки казаков быстро разбежались по местным оврагам, откуда вели беспорядочный и неточный огонь.

Постепенно выбивая местных из оврагов, казаки и пехота к вечеру подошли к Кетменю. На следующий день, выбив противника с выгодных позиций, Михайловский занял кишлак, обратив кульджийцев в бегство. Казаки преследовали беглецов еще десять верст. Но на этом сражение за Кетмень не закончилось.

Воспользовавшись тем, что ночь на 31 мая была темной, а русские, устав от боя должны были спать, более трех тысяч кульджийцев подкрались вплотную к нашему лагерю и на рассвете бросились на него со всех сторон. Однако застать нас врасплох не получилось. Как оказалось, дозоры вовремя заметили крадущегося противника, поэтому отряд уже ждал нападения во всеоружии – казаки на лошадях, а пехота с заряженными ружьями.

Подпустив атакующих вплотную, пехота начала расстреливать их точными залпами. Одновременно начала бить в упор картечью и артиллерия.

Очевидцы позднее вспоминали, что кульджийцев в присутствии самого султана и главных военачальников показали в том бою небывалую отвагу и, невзирая на страшные потери, бросались в рукопашный бой.

Однако и самому большом мужеству бывает предел. После четырехчасового противостояния нападавшие были опрокинуты и обращены в бегство. Беспорядочно бегущего противника преследовали казаки, рубя на скаку отставших.

Войско султана потерпело сокрушительное поражение, а потери были просто катастрофически. Более того, отныне местные уверовали в непобедимость казаков и более уже не только никогда не нападали на казаков, но всегда бежали от них при их появлении.

Вскоре после битвы за Кетмень главный отряд генерала Колпаковского двинулся к реке Хоргос, за которой, по донесениям лазутчиков, султан Алахан собирал новое войско. Состав отряда Колпаковского был весьма впечатляющ: почти семь рот пехоты, пять казачьих сотен (четыре – Сибирского войска и одна – Семиреченского), а также несколько сотен верных казахов. Артиллерия отряда насчитывала десять орудий.

Когда наш авангард перешел Хоргос, кульджийцы, увидев казаков, начали отходить к лагерю. Казаки преследовали противника, выбивая его со всех позиций, пока не обратили в полное бегство.

А дальше произошло вообще нечто невероятное. Преследуя отходивший авангард противника, казаки на кураже ворвались в главный лагерь противника у кишлака Алимту. Это вызвало невероятную панику. После этого начался совершенный разгром войска султана.

Более четырех тысяч таранчинцев в ужасе бежали во все стороны. При этом в результате боя потери казаков составили пять раненых, двое из которых остались в строю. Захватив брошенный лагерь султана Алихана у кишлака Алимту, Колпаковский двинулся к крепости Чинга-ходзи. Быстрому продвижению мешали изрезанные арыками поля. Когда же наши все-таки подошли к крепости, казаки быстро разогнали подступившую было кульджийскую конницу и остановились в садах на ночевку.

Утром наша пехота атаковала пятитысячное войско кульджийцев, снова обратив его в бегство. Преследуя бегущих, наши солдаты ворвались в крепость и захватили ее без боя.

То же самое произошло и со следующей крепостью – Суйдун. Увидев страшных казаков, крепость сразу же сдалась на милость победителей.

После этого сибирские казаки настигли часть войск султана в долине реки Или у кишлака Баяндай. Но реального боя не получилось – кульджийцы, побросав сабли и пики, просто разбежались.

Спрятавшись в Кульдже, султан Алихан наконец-то понял, что проиграл.

20 июня Колпаковский получил его письмо с просьбой остановить наступление и начать переговоры.

– Я начну переговоры только тогда, когда мне выдадут всех преступников, грабивших российских казахов! – ответил Колпаковский переговорщикам.

21 июня Колпаковский двинулся уже прямиком на Кульджу. В пути он встретил посольство султана во главе с его старшим сыном. Тот выдал генералу одного из главных разбойников – некоего Тазабека. Следом к Колпаковскому прибыл и сам султан Алихан в окружении главных чиновников.

– Я отдаюсь в руки русского царя и прошу пощадить мой народ! – встал он на колени.

Выслушав разбойного султана, Колпаковский покачал головой:

– Я гарантирую вам и вашим подданным безопасность и неприкосновенность. Но я жду от вас возмещения материального и морального ущерба как от главного виновника сегодняшней войны!

22 июня Колпаковский вступил в Кульджу. Там он конфисковал казну султана и разоружил его армию. С разбойничьим гнездом в Кульдже было отныне покончено. На южных границах Семиречья установился покой, а сама Кульджа временно вошла в состав нашей Заилийской области.

Вскоре китайскому императору сообщили, что российские войска очистили долину реки Или от мятежников и будут удерживать ее до тех пор, пока он или кто-то другой не сможет защитить регион от посягательств властителя Кашгарии. Но императора это не убедило, и он потребовал немедленного восстановления своей власти в Кульдже. Петербург на это идти отказался. В отношениях между двумя державами возникла определенная напряженность. Впрочем, вскоре все успокоилось. Не тревожась больше о возможной конфронтации с Пекином, Кауфман возобновил переговоры с Якуб-беком по вопросам признания Кашгарии в ее тогдашних границах и развития взаимной торговли.

Позднее Кульджа и прилегающие к ней районы, занятые исключительно в целях умиротворения населения, были возвращены обратно Китаю.

В 1872 году начался новый этап Большой Игры – между Англией и Россией возобновились переговоры по разграничению зон влияния в Центральной Азии. Год спустя переговоры завершились. В результате обе стороны снова подтвердили, что для сохранения мирных отношений было бы желательно не допустить непосредственного соприкосновение их владений в Средней Азии. Как вариант, англичане предложили некую промежуточную нейтральную территорию, неприкосновенность которой бы гарантировала как Англия, так и Россия. При этом, как и раньше, под нейтральными территориями англичане видели Хиву, Бухару и Коканд. Это нас, разумеется, не устраивало.

В ответ Горчаков в который уже раз предложил объявить нейтральной территорией Афганистан, брав обязательство не вмешиваться в его внутренние дела. При этом Россия снова проявила завидную сговорчивость. Так, в Петербурге согласились признать в качестве северо-западной границы Афганистана линию, проходящую по его северной границе с пустыней, которая принадлежала туркменским племенам. Это было выгодно Англии и не слишком выгодно нам. Но и это не все! Если Россия изначально считала, что ханство Бадахшан должно было стать независимым от Афганистана и входить в нейтральный пояс между афганскими и среднеазиатскими владениями, то затем, идя навстречу англичанам, она согласилась отдать Бадахшан Афганистану, то есть фактически уступала его Англии. Да, уступки были огромными, но их ценой в Петербурге рассчитывали заставить Англию отказаться от претензий на Бухару, Коканд и Хиву.

Англичане потирали руки, поверив, что им удалось достичь важной победы, хотя формальный договор подписан не был. В реальности тогдашняя граница являлась лишь весьма условной линией на еще более сомнительной карте. Относительно гор Памира в Восточном Афганистане пока речи вообще не шло. Это было делом будущего.

Увы, наши щедрые предложения англичан не удовлетворили. Их аппетиты росли. Посовещавшись с вице-королем Индии лордом Мэйо, премьер-министр Джордж Кларендон пришел к убеждению, что один Афганистан (даже с Бадахшаном!) не может отвечать условиям нейтральной территории, поэтому необходимо расширить пределы нейтральной территории на север, то есть включить в него среднеазиатские ханства. Тем самым Россия снова отбрасывалась к границам Оренбурга. Это была уже откровенная наглость! Надо ли говорить, что посягательство Лондона было с гневом отвергнуто! Таким образом, вопрос о нейтральной территории снова повис в воздухе.

При этом перерыв в переговорах был больше выгоден нам, чем англичанам. Наши войска по-прежнему продвигались на юг, а это заставляло англичан сильно нервничать. Поэтому пауза в переговорах долго не затянулась. Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, англичане решили вместо переписки перейти к личным контактам. В Петербург прибыл член индийской администрации Дуглас Форсайт, имевший от лорда Мэйо разрешение вести переговоры по среднеазиатским вопросам.