Классики жанров бесплатное чтение

Наталия Белостоцкая

Инженер-авиастроитель, поэт, философ, Наталия Фёдоровна родилась на Севере – в Мурманске, на берегах студеного Баренцева моря, где она с отличием окончила школу, после чего училась в Ленинградском институте авиационного приборостроения. Защитив на отлично диплом авиационного инженера-механика в ЛИАПе, трудилась на Ленинградском авиационном заводе.

Писать стихи начала с 1999 года и за это время сумела подняться от уровня обычного бытового стиха до создания произведений философского содержания. Значительное место в творчестве Наталии Белостоцкой занимают мифы, легенды, притчи, сказки, басни. Является победителем многочисленных поэтических конкурсов.

Более подробно с творчеством автора можно познакомиться в интернете – https://stihi.ru/avtor/belost.

Пандора

По мотивам одноимённого древнегреческого мифа

13 апреля 2006 г.

Арахна

По мотивам одноимённого древнегреческого мифа

«Когда в таланте есть гордыня…»

Когда в таланте есть гордыня,

Зовущая с небес богиню

На состязанье в ремесле

(Не видя равных на земле

Своим уменьям благородным),

Тогда случится что угодно…

Так, превращённая богиней

Арахна чудо-паутины

Теперь плетёт среди ветвей,

Оставив страсти для людей.

26 июня 2007 г.

Александр Александрович Блок

(1880–1921)

Выдающийся русский поэт и мыслитель начала XX века. Его поэзия характеризуется глубоким лиризмом, символизмом и философскими размышлениями о судьбе России и человеческой судьбе.

В его стихах глубокая философия, размышления о смысле жизни и смерти, а также любовь и религиозность. Одним из известных его произведений является поэма «Двенадцать», посвященная событиям Русской революции. В ней поэт выражает свои переживания в условиях революционного переворота и гражданской войны, представляя Россию как великую мученицу и жертву политических изменений в стране.

Поэта по праву считают классиком русской литературы ХХ столетия и одним из крупнейших представителей русского символизма. Поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик – все эти звания он заслужил своей неустанной деятельностью и талантом, оставив неизгладимый след в русской литературе. Его стихи продолжают вдохновлять читателей и исследователей.

Классики идут туда, где трудно

…После того, как бомба-полутонка разнесла Сенной рынок напротив Второго ГПЗ и вышибла окна в нашей пятиэтажке, маме со мной и племянником Женей пришлось на время переехать в бабушкину многосемейную коммуналку на Арбате. Она была попросторнее нашей, населена многими людьми и всегда пахла нехитрыми обедами и непрерывной стиркой. Как только давали газ (саратовского газа в Москве тогда еще не было), из кипящих баков на бельевые веревки перекочевывали дымящиеся и пахнущие щелоком полотнища серых простыней, рубахи и подштанники, дамские и мужские халаты; на плитах доваривались постные щи и закипали соседские чайники…

Но главное – в маленькой комнате были КНИГИ.

Григорий Воскресенский, отец бабушкиного мужа, нашего любимого дяди Димы, погибшего в сорок втором, оставил сыну библиотеку, превращающую комнатку в кабинет энциклопедиста эпохи Просвещения, в мир таинственно светящихся минералов и захлебывающихся магмой вулканов.

Здесь я впервые прочел восхитительные слова «Кракатау», «Игуанодон», «Смарагд», «Виктория Регия», «теория Канта-Лапласа», «Повесть временны́х лет», «Триас», «Мел», «Альфа Большого Пса». Ясное ночное небо превращалось в завораживающую до ощущения падения бездну, где летящий над великой рекой Млечного Пути Лебедь теряет очертания и его звезды распределяются в третьем измерении непредставимых глубин космоса.

Веками наполнялись чинные книгохранилища в кельях, кабинетах и усадьбах. Переписывались «Правдивые сказанья», и в них застывала, готовая открыться потомкам, многосложная и великая история.

Но история эта была не только сурова, она любила внезапно и круто менять приоритеты.

Темп развития наук, искусств и ремесел нарастал. Знания и убеждения, передававшиеся веками от поколения к поколению, совершенствовались и менялись. И книги теперь все чаще покидали привычные полки, шкафы, начинали спорить друг с другом, приходили в движение.

Сословная структура человеческого общества, стремясь к совершенствованию, порождала неравенство, и общество переставало быть стабильным. Книги усилиями их авторов и проповедников старались всё упорядочить, поспевая и в монастыри, и в школы, и в мудрую тишину кабинетов Фаустов, и в пеструю периодику.

Но наступала пора крутых перемен и социальных катастроф. Жизнь перекраивалась повсюду. И череда потрясений не могла не коснуться мира Книг.

Мир этот оказался неожиданно удивительным. Волна поспешной эмиграции состоятельных и не склонных менять образ жизни граждан оставляла в России не только недвижимость, но и тысячи книг…

Как ни странно, расходясь по России, они становились доступнее массовому читателю. Да, хранилища делались скромнее и проще. Да, их иногда сжигали люди, которым они казались обязательным атрибутом власть имущих.

Об этом, в частности, вспоминает Маяковский.

«Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: “Нравится?” – “Хорошо”, – сказал Блок, а потом прибавил: “У меня в деревне библиотеку сожгли”.

Вот это “хорошо” и это “библиотеку сожгли” было два ощущения революции, фантастически связанные в его поэме “Двенадцать”…»

Иногда книги конфисковали у владельцев, и, как правило, в этом случае в целом или по частям книги попадали в читальни, в библиотеки казенных учреждений, в частности – в лагерные и тюремные, где не редкостью были дорогие и даже уникальные издания.

И долгие годы после этого книги – художественные, профессиональные, научные – поддерживали самых разных людей, потерявших привычный образ жизни.

Удивительное дело! Книги приходили в движение и как будто шли искать читателей к тем и именно тогда, когда жизнь оборачивалась суровой, а то и мучительной стороной.

Какая бы суровая доля ни испытывала Россию, русского человека всегда притягивал Север. Север дарил нам Ломоносова и первые успехи российского флота. Север заставлял наших предков участвовать в полярных экспедициях. В самый тяжкий период блокады Ленинграда именно Север посылал интинский и воркутинский уголь и ухтинскую нефть.

После Гражданской войны Север лежал в хмурой неподвижности и молчании. Его богатства были уже изучены первопроходцами. О месторождениях угля было уже известно, а ухтинская нефть, месторождения которой были расположены южнее, была обнаружена и понемногу использовалась еще в XVI веке.

Но уголь Инты и коксующийся уголь Воркуты сторожили тундряные болота, особый режим рек: незащищенность их от равнинной жары на пике краткого (иногда пять-восемь дней) и яркого лета…

Добираться в верховья против течения даже до открытого уже месторождения нужно было начиная с ранней весны, когда просыпались речные извилины, перетаскивая поклажу (а когда начиналось освоение – то и оборудование) и переводя людей через отмели и перекаты. Одной из удивительных особенностей природы в тех местах была краткая и обнажающая местами речное дно трех-пятидневная жара, в которую травы за полсуток вырастают на ладонь, а речные суда в неосвоенных местах терпеливо, а иногда и томительно, стараясь экономить припасы, ждут. Краткое северное лето быстро уходит – и русла рек заполняются настолько, что дно судна уже не чиркает по камням. Добраться первопроходцу или рабочим до месторождения первое время удавалось только к осени…

Теперь там – поезда… На широких трассах – грузовики и легковушки. Но мы помним:

Вот почему в тех местах так любили стихи: их проще запоминать, а терпение и ожидание с ними легче.

Это было суровое время. Но Книги, вырвавшиеся или изгнанные из респектабельных хранилищ, шли за каждым из нас по пятам, хотим мы того или нет. И начинало казаться, что они, их создатели знают и стараются пробуждать в тебе именно то, что должно случиться в следующий миг…

Даже из тюремных хранилищ молчаливый библиотекарь приносила в камеру картонную табличку с названиями, на которой можно было пометить выбранные три книги (на неделю, а то на десять дней). Но любители чтения выпрашивали пять, иногда прося просмотреть не одну, а две-три таблички.

И в замкнутость и одиночество проникали Мефистофель, прикинувшийся черным пуделем, – благо пентаграммы над дверью не было, – неудержимый Эвфорион, громкий и беспомощный Марк и болезненный, стальной Юджин из «Кандиды» Бернарда Шоу. Шелестели страницы Истории древнего Востока, возникала из пыли и песка, клубившихся над столиком, и мчалась на фоне зеленовато-синей стены персидская конница, и пятнадцативаттная лампочка меркла, как солнце в самум; ты набирал на всю жизнь впечатлений и быстро терял зрение.

Смесь жестокости и вдохновения, свойственная тому времени, вопреки всему, хотим мы того или не хотим, наполняла нас мужественным оптимизмом и готовностью к самопожертвованию.

Часто говорят, что без этого мы не выдержали бы войну.

Я думаю, что без этого мы не выдержали бы и эту гражданскую драму, которая, думаю, стоила нашему народу не дешевле войны…

Лихое время снова и снова охватывало массы людей, и быстро развивающийся Север перемешивал оказавшихся рядом переброшенных за тысячи километров.

Место для поселения «Инта» в северной области Приуралья было выбрано там, где изгиб Уральского хребта открыл возможность Сибирским траппам (породам, образованным выброшенной на поверхность магмой) в северо-западной части трапповой провинции Сибири прорваться между побережьем Карского моря и северными отрогами гор.

Именно в этом месте когда-то гигантский пузырь магмы, иначе – «мантийный плюм», простершись на западе до среднего течения Печоры, прожег себе путь на поверхность планеты.

А миллионы лет спустя в поисках подземных богатств России сюда с юго-запада, преодолевая тысячекилометровые заболоченные пространства, пересыхающие в июле реки, северо-восточные ледяные вихри, пришли геологи и открыли месторождения каменного угля. Интинский уголь вместе с коксующимися углями Воркуты и ухтинской нефтью стал поступать через Ладогу на предприятия блокадного Ленинграда.

Именно здесь, в тогда еще небольшом шахтерском «поселке городского типа» мы однажды заговорили о сходстве и различии разноплеменного множества людей, которых собрал российский Север.

Молодой, но многое уже повидавший Олекса говорил:

– Наверное, наш взгляд на окружающее определяется тем, как и чем встречал каждого из нас реальный мир. Иногда эта встреча бывает жестокой и даже неправдоподобной. Дед рассказывал, что, когда он первый раз спустился в шахту, им навстречу под руки вывели к двери шахтной подъемной клети человека с лицом, израненным раздробленным углем, перемешанным с кровью.

– Бурильщик он. На отпал наткнулся… Не взорвался у запальщика один патрон… – видя растерянные взгляды новичков, хмуро пояснил его товарищ.

Профессия шахтера недаром считается самой опасной (говорят, правда, наряду с профессией журналиста…).

Разговор был неторопливый, и вдруг совсем неожиданно Олекса запел:

Помолчав, продолжил:

– Это песня интинских шахтеров середины пятидесятых годов прошлого века. Тоже дед напевал. А бурильщик все-таки выжил. Это не случай и не исключение. И, уверяю вас, не только в России.

Я достоверно знаю такое же о жизни польских шахтеров. А четверть века назад в результате землетрясения в Китае обрушилась часть шахты, погибли больше сотни шахтеров. Рухнувшую часть шахты закрыли.

А когда через семнадцать лет решили возобновить работу, там обнаружили выжившего шахтера. Ему было уже пятьдесят девять лет.

Чунг Ваи – так его звали. Ему удалось выжить, и полтора десятка лет вентиляционное отверстие было для него единственным источником свежего воздуха.

Когда кончились запасы продовольствия, Чунг Ваи ел крыс и мох.

Но главное – он откапывал, относил в глухую выработку и хоронил – своих товарищей, которых не стали искать в свое время.

Думаю, это было главным, что помогло ему выжить.

– Я не могу привести профессиональный пример из жизни шахтеров, – заметила Линда, – но уверяю вас, что эвенкийский охотник поступает так же. Он тоже меняет свою жизнь на жизнь попавшего в беду человека. Это для него – как дыхание. Так велит ему свод заповедей – Итыл.

Отец Александр, давно уже по доброй воле приехавший на Север с Украины, оживился:

– Линда Ивановна, голубушка! Расскажите Бога ради!

– Я начну несколько неожиданно и, может быть, с краткой характеристики той культуры эвенков, к которой вы, Анатолий Анатольевич, несколько скептически, как мне показалось, отнеслись. Постараюсь быть краткой, но напомню вам аналогичные церковно-славянским духовные начала, выполняющие в эвенкийской культуре роль заповедей. Их сборник называются Итыл. Их всего восемнадцать. Вот послушайте некоторые:

«Земли и неба благословением живет человек.

Небо-родитель дает,

Небо-родитель кормит,

Противного ему не задумывай, противного ему не делай.

Все, что даруется Небом-родителем, не жалей для людей. Делись безвозмездно, соблюдая обычай Нимат. Еще ни один человек не умер от того, что накормил сироту.

По следу человека иди, не обрубая тропы его. Сокровенные мысли друг друга узнавая, душой внимая друг другу и понимая, люди жить должны.

Желание и страсть унизить человека из всех грехов греховнее, невинному вину находить – самый тяжкий грех.

И самый невзрачный из людей гордостью людей может стать».

Не хочу отнимать у вас время, доказывая, что народ, в культурном наследии которого есть такие правила, должен быть признан высококультурным.

Меня всегда профессионально интересовала проблема реанимации, восстановления самосознания и душевных особенностей. Это стремление полностью отвечает уникальному с моей точки зрения Иту: «Сокровенные мысли друг друга узнавая, душой внимая друг другу и понимая, люди жить должны».

Почему-то у нас, на Земле, даже годы спустя после реального и неоднократного применения высокотехнологичной реабилитации личности реинкарнация считается понятием ненаучным.

И тут впервые в деловое обсуждение вступила жена Олексы Констанция, которая обычно была молчалива, только так поразившие когда-то Олексу зеленовато-каштановые глаза часто вспыхивали – но молчание побеждало, и она находила какие-то малозначительные одно-два слова, чтобы сгладить неловкость.

– По-моему, – сказала она, – мы о культуре говорим – «своя» она или «чужая» – удивительно просто. Вот пани Линда, opowiedzie (простите!), рассказала про эвенкийские Иты. То чужое? То – другое. Но оно нам родное. Не потому, чтобы мы принимали участие в их создании, – просто качество и уровень внутренней культуры нас соединяют друг с другом. А вот Россия и Польша. Смотрите: кроме нашествий степняков вряд ли отыщется в истории у соперников бóльшее неприятие и расхождение во всем друг с другом, чем у России и Польши… Изначально это – интерес вопреки всему, что порождает ежеминутное соперничество. Это как андалузский фламенко – танец-соперничество, несовместимость противоречий, которые слить в единое целое может только Любовь.

– Да, – задумчиво улыбнулся Олекса. – Я как-то пытался подсчитать, сколько томов книг авторы России и Польши посвятили героям и проблемам друг друга и сколько в конференциях польско-литовской философской школы участвовало российских ученых самого высокого уровня. Придется признать проявление пристального (и сочувственного, заметьте!) внимания друг к другу. Нет решительно ни одной творческой области, в которой бы это не дало заметного результата.

– Но самое удивительное, – продолжала Станя, – это самая большая поэма Блока «Возмездие», «полная революционных предчувствий». Он не захотел заканчивать ее, когда революция уже произошла, и резкие, негодующие строки об «ораве военных пошляков» в третьей главе оказались адресованными не России, а тогдашним властям.

А в предисловии он раскрывает основной смысл сравнения: «Варшава, кажущаяся сначала задворками России, призвана, по-видимому, играть некую «мессионическую» (так у Блока) роль, связанную с судьбами… Польши»; по замыслу автора трехкратное соединение русской и польской крови порождает поколение тех, кто сознательно готов к борьбе с социальным злом – русским ли, польским ли, – и ребенок этого поколения уже повторяет за матерью: «И за тебя, моя свобода, взойду на чёрный эшафот».

Блок рассматривает это именно как двуединство России и Польши. А противоречивое единство он везде ищет. Помните, в конце «Двенадцати» красногвардейцы стреляют в Христа, но идут-то за Ним! Он «и от пули невредим», ведет их куда-то…

Когда все разошлись, отец Александр подошел к Олексе и негромко сказал:

– Я не решаюсь сказать об этом вашей супруге, но я глубоко впечатлен ее сегодняшней репликой. Я уже успел без спроса (простите, Христа ради) подглядеть в третьем томе вашего собрания сочинений Блока концовку поэмы. Это удивительное прочтение. «Стреляют – и идут за Ним!» Теперь меня уже не удивляют рассуждения вашего сына Антона. Дай Бог вам всем здоровья и стойкости!

Он помолчал и добавил:

– А Книги? Что ж Книги… Они бывают и трагичны, и могущественны. Если хотите, даже когда их преследуют, кидаются, приходят два слова об одной из них. Великий и погубленный в расцвете сил Николай Димитриевич Кондратьев вывел и доказал базовый период эволюционного развития экономики, действующий во всех культурах ведения хозяйства и равный примерно сорока годам. В Пятикнижии Моисеевом, в Книге Левит окончание сорокалетнего периода развития государства именуется «День Роговых Труб». Поэтому я думаю, что вы правы: Книги, когда нам трудно, рискуя гибелью, кидаются нам помочь…

Данте Алигьери

(1265–1321)

Итальянский поэт, философ и автор «Божественной комедии». Его творчество оказало огромное влияние на мировую литературу и философию. «Божественная комедия» – эпическое произведение, включающее «Ад», «Чистилище» и «Рай», описывающее путешествие Данте по потустороннему миру и его духовное вознесение.

В своем творчестве Данте выразил темы греха, искупления, веры и божественного милосердия. Он также сформулировал концепцию человеческой души и ее отношения к Богу. Его язык, тосканский диалект, стал основой современного итальянского языка, и его стихи остаются образцом классической поэзии.

Данте Алигьери также был активным политическим деятелем и за свои убеждения был изгнан из Флоренции. В «Божественной комедии» он выразил свои политические и социальные взгляды, а также критику средневековой церкви и политической коррупции.

Его величественное произведение считается одной из вершин мировой литературы и оказало значительное воздействие на культуру и искусство.

Прогулки с Данте

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу…

Данте Алигьери, Божественная комедия

Суровый Дант не презирал сонета…

А. С. Пушкин, «Сонет»

Иван Сергеевич Тургенев

(1818–1883)

Выдающийся русский писатель XIX века, чьи произведения одними из первых стали известны за рубежом.

Тургенев славится своими романами и рассказами, в которых он исследовал социальные и нравственные аспекты русской жизни, затрагивал темы борьбы между старыми и новыми ценностями, внутренних конфликтов и поиска смысла в жизни.

Тургенев также был известен мастерством описания природы, что сделало его произведения яркими и живыми. Он считался одним из основателей русского психологического реализма. Его литературное наследие продолжает вдохновлять читателей и исследователей, и его произведения остаются актуальными и вдохновляющими и почти два столетия спустя.

Александр Николаевич Островский

(1823–1886)

Выдающийся русский драматург и писатель, известный своими социальными комедиями и пьесами. Он считается основоположником русской реалистической драматургии.

В своих произведениях автор анализировал социальные проблемы и нравственные дилеммы своего времени, взаимодействие и столкновения различных общественных слоев.

Пьесы и комедии Островского остаются популярными и в современности, по-прежнему привлекая внимание к актуальным общественным проблемам и человеческим ценностям.

Классика

Отцы и дети

А. Островский

Есенин

«Я пишу на листочках…»

Магия книги

Федор Михайлович Достоевский

(1821–1881)

Выдающийся русский писатель, философ и публицист, чьи произведения оказали огромное влияние на мировую литературу. Его творчество отличается глубоким психологизмом, философскими размышлениями и изучением человеческой души.

Его произведения исследуют нравственные и этические дилеммы человека перед законом и совестью («Преступление и наказание»); вопросы смысла жизни, веры, любви и справедливости («Братья Карамазовы»). В своих романах он обращается к извечным моральным и философским проблемам, пытаясь найти пути их разрешения.

Тема одиночества, безнадежности и человеческой слабости глубоко раскрыта в его произведениях «Записки из подполья» и «Идиот», «Бесы».

Творчество Достоевского вызывает интерес у читателей и исследователей по всему миру, и оно продолжает вдохновлять и провоцировать читателей своими глубокими размышлениями о человеческом существовании.

После смерти Достоевский был признан классиком русской литературы и одним из лучших романистов мирового значения. Творчество русского писателя оказало воздействие на мировую культуру, в частности на творчество ряда лауреатов Нобелевской премии по литературе.

Путь, и истина, и жизнь Ф. М. Достоевского

Известно, что Ф. М. Достоевский был «образованнее многих русских литераторов девятнадцатого века, как, например, Некрасова, Панаева, Григоровича, Плещеева и даже самого Гоголя». В его лице взошёл российский Светоч – человек, новое божественное существо, являющееся общепризнанным источником истины, просвещения, свободы. 28 января (9 февраля) 1881 года не стало Фёдора Михайловича Достоевского – одного из самых значительных и известных в мире русских писателей. Он остался в человеческой памяти как великий мыслитель, оставив после себя целое философское наследие. Он описал «страдания маленького человека» как социальную трагедию и провёл психологический анализ расколотого сознания с глубочайшим психологизмом и трагизмом. Творчество этого удивительного человека оставило неизгладимый след в жизни каждого и оказало мощное влияние на русскую и мировую литературу. Его произведения никогда не выйдут из моды, потому что его темы вечны, как и сам Достоевский. Он во многом своей жизнью повторил образ Иисуса Христа.

Громкая слава позволила Достоевскому значительно расширить круг своих знакомств. Многие стали прототипами героев будущих произведений писателя, с другими связала многолетняя дружба, близость идейных взглядов, литература и публицистика. В январе – феврале 1846 года Достоевский по приглашению критика В. Н. Майкова посещал литературный салон, где познакомился с И. А. Гончаровым. А. Н. Бекетов, с которым Достоевский учился в Инженерном училище, познакомил писателя со своими братьями. С конца зимы – начала весны 1846 года Достоевский стал участником литературно-философского кружка братьев Бекетовых. Многие его друзья и единомышленники видели в нём огромный заряд прогрессивной энергии и в жизни старались найти в нём надёжную опору.

Осенью того же года члены этого кружка устроили «ассоциацию» с общим хозяйством, которая просуществовала до февраля 1847 года. В кругу новых знакомых Достоевский нашёл истинных друзей. 26 ноября 1846 года Достоевский писал брату Михаилу, что добрые друзья Бекетовы и другие «меня вылечили своим обществом». Весной 1846 года А. Н. Плещеев познакомил Достоевского с почитателем реформаторских идей Ш. Фурье М. В. Петрашевским. Достоевский начал посещать им устраиваемые «пятницы» с конца января 1847 года, где главными обсуждаемыми вопросами были свобода книгопечатания, перемена судопроизводства и освобождение крестьян. Осенью 1848 года Достоевский познакомился с называвшим себя коммунистом Н. А. Спешневым, вокруг которого вскоре сплотилось семеро наиболее радикальных петрашевцев, составив особое тайное общество. Достоевский стал членом этого общества, целью которого было создание нелегальной типографии и осуществление переворота в России. Здесь Достоевский несколько раз читал запрещённое «Письмо Белинского Гоголю».

Ранним утром 23 апреля 1849 года писатель в числе многих петрашевцев был арестован и провёл восемь месяцев в заключении в Петропавловской крепости. «Члены общества Петрашевского, – говорил в своём докладе следователь Липранди, – предполагали идти путём пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников, как пользоваться фанатизмом раскольников, а в прочих сословиях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства, как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы предполагались находящимися уже в брожении от семян, брошенных сочинениями Шевченко. Из всего этого я извлёк убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».

На основании предъявленных ему обвинений суд признал его «одним из важнейших преступников» за чтение и «за недонесение о распространении преступного о религии и письма литератора Белинского». До 13 ноября 1849 года Военно-судная комиссия приговорила Ф. М. Достоевского к лишению всех прав состояния и «смертной казни расстрелянием».

22 декабря 1849 (3 января 1850 года) на Семёновском плацу петрашевцам был прочитан приговор о «смертной казни расстрелянием» с преломлением над головой шпаги, за чем последовала приостановка казни и помилование. При инсценировке казни о помиловании и назначении наказания в виде каторжных работ было объявлено в последний момент. Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, сошёл с ума. Ощущения, которые Достоевский мог испытывать перед казнью, отражены в одном из монологов князя Мышкина в романе «Идиот»[1]. Так, петрашевцу Ф. Н. Львову запомнились слова Достоевского, сказанные перед показательной казнью на Семёновском плацу Спешневу: «Мы будем с Христом!», Ф. М. Достоевский с тех пор был с Иисусом Христом неразлучен.

19 ноября смертный приговор Достоевскому был отменён с осуждением к восьмилетнему сроку каторги. В конце ноября император Николай I при утверждении подготовленного генерал-аудиториатом приговора петрашевцам заменил восьмилетний срок каторги Достоевскому четырёхлетним с последующей военной службой рядовым.

В 1849 г. Достоевский, замешанный в деле Петрашевского, был сослан в Сибирь.

4 февраля 1850 года привезли великого арестанта, которому предстояло отбыть в Омске четыре года каторги. Звали арестанта Фёдор Михайлович Достоевский. Теперь для Достоевского началась новая, каторжная жизнь. Ему выбрили переднюю половину головы (бессрочным каторжникам выбривали левую сторону), выдали «лоскутные платья» – арестантскую одежду со специальными метками (зимой чёрная, летом белая), надели ножные кандалы. Это был так называемый «мелкозвон», оковы весом в четыре-пять килограмм, которые снимались только при освобождении. «Форменные острожные кандалы, приспособленные к работе, – пишет сам Достоевский в “Записках из Мёртвого дома”, – состояли не из колец, а из четырёх железных прутьев почти в палец толщиною, соединённых между собою тремя кольцами. Их должно было надевать под панталоны. К серединному кольцу привязывался ремень, который в свою очередь прикреплялся к поясному ремню, надевавшемуся прямо на рубашку». Так поступили с великим писателем. Для него это был крест Господний. Уже тогда он был автором повестей «Бедные люди», «Двойник» и «Белые ночи», которые сделали его в глазах читателей и коллег «новым Гоголем». Несомненно, Ф. М. Достоевского, точно так, как и Иисуса Христа, сделали «козлом отпущения», чтобы «другим было неповадно».

Подобным образом поступали ещё в древнем Израиле. В великий день искупления во времена Иерусалимского храма (X век до новой эры – I век новой) первосвященник брал одного тельца и двух козлов. О козлах бросался жребий (считалось, что это по воле Божьей). Козёл отпущения – в иудаизме особое животное, которое, после символического возложения на него грехов всего народа Израиля, отпускали в пустыню. Один жребий предназначался для Иеговы; другой – для Азазела (демона пустыни, к которому евреи отпускали козла отпущения). Обряд исполнялся в праздник Йом-Кипур.

Когда священник закалывал козла для жертвы за грех, он поступал с его кровью так же, как с кровью тельца, окропляя ею крышку ковчега и перед нею, для искупления за народ. Священник брал козла, оставленного в живых, и исповедовал над ним все грехи сынов Израилевых. Живого козла, нёсшего на себе беззакония людей, отводили в отдалённое место и отсылали в пустыню (Лев. 16:6–22).

Ф. М. Достоевскому была очевидна вся абсурдность отпущения грехов гибелью невиновного. Тем более когда для «искупления грехов всего человечества» был принесён в жертву Иисус Христос, Который был послан создать на Земле Царство Божие. Он так говорил Своим последователям о Своём предназначении: «Я есть путь и истина и жизнь» (Ин. 24:6). Однако они стали почитать Его не живого, а распятого. Иудеи позволили Ему служить в этом качестве только три с половиной года. Своё почитание Иисус заслужил только здесь, на земле. Его крестная смерть была великим преступлением.

Для Ф. М. Достоевского инсценировка казни, каторга и кандалы наложили глубокий отпечаток и на его писательскую деятельность. Теперь для изложения своих сокровенных помыслов он использовал сновидения своих героев, что было весьма удобно для сокрытия своих тайных замыслов. Ведь это спонтанные явления во время сна, представляемые в них изображения исходят из мозга. В результате сновидения часто кажутся реалистичными, хотя по большей части это фантастика. Мир снов и сновидений всегда волновал писателей, учёных и поэтов. Многие русские и зарубежные писатели и до и после Достоевского пытались прибегать к помощи снов, чтобы раскрыть основную идею произведения, раскрыть душу и мысли героя, его внутренние качества и характер, отношение его к себе и к другим героям, чтобы понять, как к этому герою относятся остальные действующие лица.

Так, на протяжении всего произведения «Преступление и наказание» снятся Раскольникову сны. Скрытый символизм заложен автором в сновидения, с которым цензорам было невозможно поспорить. Обратимся к изображению снов Ф. М. Достоевского более внимательно. Начальная суть символичных видений заключалась в разрушении гипотезы Раскольникова и раскрытии правильной сути жизни. С помощью сообщений, посылаемых главному герою в сновидениях, автор пытается бороться с идеологией ненависти созданного персонажа. Расшифровка своеобразных символов – это ключи, отпирающие закрытые двери сложного замысла Достоевского.

Великое преступление Голгофской жертвы Иисуса Христа он также описал в сновидении. Страшный сон приснился Раскольникову. Он фантастичен. Приснилось ему его детство, ещё в их городке.

«Он лет семи и гуляет в праздничный день, под вечер, с своим отцом за городом. Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне. Городок стоит открыто, как на ладони, кругом ни ветлы; где-то очень далеко, на самом краю неба, чернеется лесок. В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он проходил мимо его, гуляя с отцом. Там всегда была такая толпа, так орали, хохотали, ругались, так безобразно и сипло пели и так часто дрались; кругом кабака шлялись всегда такие пьяные и страшные рожи… Встречаясь с ними, он тесно прижимался к отцу и весь дрожал. Возле кабака дорога, просёлок, всегда пыльная, и пыль на ней всегда такая чёрная. Идёт она, извиваясь, далее и шагах в трёхстах огибает вправо городское кладбище. Среди кладбища каменная церковь, с зелёным куполом, в которую он раза два в год ходил с отцом и с матерью к обедне, когда служились панихиды по его бабушке, умершей уже давно и которую он никогда не видал. При этом всегда они брали с собой кутью на белом блюде, в салфетке, а кутья была сахарная из рису и изюму, вдавленного в рис крестом. Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частью без окладов, и старого священника с дрожащею головой. Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить. Но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал её. И вот снится ему: они идут с отцом по дороге к кладбищу и проходят мимо кабака; он держит отца за руку и со страхом оглядывается на кабак. Особенное обстоятельство привлекает его внимание: на этот раз тут как будто гулянье, толпа разодетых мещанок, баб, их мужей и всякого сброду. Все пьяны, все поют песни, а подле кабачного крыльца стоит телега, но странная телега. Это одна из тех больших телег, в которые впрягают больших ломовых лошадей и перевозят в них товары и винные бочки. Он всегда любил смотреть на этих огромных ломовых коней, долгогривых, с толстыми ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих за собою какую-нибудь целую гору, нисколько не надсаждаясь, как будто им с возами даже легче, чем без возов. Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые – он часто это видел – надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка. Но вот вдруг становится очень шумно: из кабака выходят с криками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные большие такие мужики в красных и синих рубашках, с армяками внакидку. «Садись, все садись! – кричит один, ещё молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, – всех довезу, садись!» Но тотчас же раздаётся смех и восклицанья:

– Этака кляча, да повезёт!

– Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобыленку в таку телегу запряг!

– А ведь савраске-то беспременно лет двадцать уж будет, братцы!

– Садись, всех довезу! – опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берёт вожжи и становится на передке во весь рост. – Гнедой даве с Матвеем ушёл, – кричит он с телеги, – а кобылёнка этта, братцы, только сердце моё надрывает: так бы, кажись, её и убил, даром хлеб ест. Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдёт! – И он берёт в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.

– Да садись, чего! – хохочут в толпе. – Слышь, вскачь пойдёт!

– Она вскачь-то уж десять лет, поди, не прыгала.

– Запрыгает!

– Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, зготовляй!

– И то! Секи её!

Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и ещё можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную. Она… щёлкает орешки и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака лядащая кобылёнка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздаётся: «ну!», клячонка дёргает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трёх кнутов, сыплющихся на неё, как горох. Смех в телеге и в толпе удваивается, но Миколка сердится и в ярости сечёт учащёнными ударами кобылёнку, точно и впрямь полагает, что она вскачь пойдёт.

– Пусти и меня, братцы! – кричит один разлакомившийся парень из толпы.

– Садись! Все садись! – кричит Миколка, – всех повезёт. Засеку! – И хлещет, хлещет, и уже не знает, чем и бить от остервенения.

– Папочка, папочка, – кричит он отцу, – папочка, что они делают! Папочка, бедную лошадку бьют!

– Пойдём, пойдём! – говорит отец, – пьяные, шалят, дураки: пойдём, не смотри! – и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дёргает, чуть не падает.

– Секи до смерти! – кричит Миколка, – на то пошло. Засеку!

– Да что на тебе креста, что ли, нет, леший! – кричит один старик из толпы.

– Видано ль, чтобы така лошадёнка таку поклажу везла, – прибавляет другой.

– Заморишь! – кричит третий.

– Не трожь! Моё добро! Что хочу, то и делаю. Садись ещё! Все садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!..

Вдруг хохот раздаётся залпом и покрывает всё: кобылёнка не вынесла учащённых ударов и в бессилии начала лягаться. Даже старик не выдержал и усмехнулся. И впрямь: этака лядащая кобыленка, а ещё лягается!

Два парня из толпы достают ещё по кнуту и бегут к лошадёнке сечь её с боков. Каждый бежит с своей стороны.

– По морде её, по глазам хлещи, по глазам! – кричит Миколка.

– Песню, братцы! – кричит кто-то с телеги, и все в телеге подхватывают. Раздаётся разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист. Бабёнка щёлкает орешки и посмеивается.

…Он бежит подле лошадки, он забегает вперёд, он видит, как её секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нём поднимается, слёзы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает всё это. Одна баба берёт его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но ещё раз начинает лягаться.

– А чтобы те леший! – вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берёт её за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской.

– Разразит! – кричат кругом.

– Убьёт!

– Моё добро! – кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздаётся тяжёлый удар.

– Секи её, секи! Что стали! – кричат голоса из толпы.

А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дёргает, дёргает из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают её в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвёртый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить.

– Живуча! – кричат кругом.

– Сейчас беспременно падёт, братцы, тут ей и конец! – кричит из толпы один любитель.

– Топором её, чего! Покончить с ней разом, – кричит третий.

– Эх, ешь те комары! Расступись! – неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом.

– Берегись! – кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошадёнку.

Удар рухнул; кобылка зашаталась, осела, хотела было дёрнуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.

– Добивай! – кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало – кнуты, палки, оглоблю – и бегут к издыхающей кобылке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает.

– Доконал! – кричат в толпе.

– А зачем вскачь не шла!

– Моё добро! – кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми кровью глазами. Он стоит, будто жалея, что уж некого больше бить.

– Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! – кричат из толпы уже многие голоса.

Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает её мёртвую, окровавленную морду и целует её, целует её в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.

– Пойдём! пойдём! – говорит он ему, – домой пойдём!

– Папочка! За что они… бедную лошадку… убили! – всхлипывает он, но дыхание ему захватывает, и слова криками вырываются из его стеснённой груди.

– Пьяные, шалят, не наше дело, пойдём! – говорит отец».

О значении образа Миколки в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»:

Миколка – это не второстепенная фигура, а образ огромного символического значения. Как раскрывается этот скрытый образ? Миколка совершил огромное моральное преступление, изуверски, общенародно убил «клячонку», которая символично подобна жертве Иисуса Христа. Когда Порфирий Петрович, как символ апостола Павла, не только обвиняет его за это злодеяние, а напротив, отменил наказание, в последнем свидании с Раскольниковым так рисует ему Миколку, как народ, распявший Иисуса Христа: «Перво-наперво, это ещё дитя несовершеннолетнее, и не то что бы трус, а так, вроде как бы художник какой-нибудь. Право-с, вы не смейтесь, что я так его изъясняю. Невинен и ко всему восприимчив. Сердце имеет; фантаст. Он и петь, он и плясать, он и сказки, говорят, так рассказывает, что из других мест сходятся слушать. И в школу ходить, и хохотать до упаду от того, что пальчик покажут. И пьянствовать до бесчувствия. Не то, чтоб от разврата, а так, полосами, когда напоят, по-детски ещё». В образе Порфирия Петровича изображён апостол Павел, обосновавший невиновность иудеев и всего народа за казнь Иисуса Христа.

Таким образом, Фёдору Михайловичу Достоевскому удалось передать взыскательному читателю свои сокровенные мысли и желания. В то же время писатель был обласкан властью: он не раз обедал вместе с великими князьями Сергеем и Павлом, сыновьями императора Александра II, а в 1880 году состоялось его знакомство с будущим правителем Александром III.

Александр Сергеевич Пушкин

(1799–1837)

Выдающийся русский поэт, прозаик, драматург и литературный классик. Его стихи и проза входят в золотой фонд российской культуры и словесности.

Он был вдохновителем и создателем русского романтизма и считается основателем современной русской поэзии. Его стихи характеризуются изысканным языком, глубокой философией и чувственностью. Пушкин изучал и воспевал русскую историю и культуру, придавая им новое звучание и актуальность.

Александр Сергеевич Пушкин остается навсегда символом русской культуры, а его наследие надежно вписано в историю мировой литературы.

Марина Ивановна Цветаева

(1892–1941)

Великая русская поэтесса и прозаик, одна из ключевых фигур Серебряного века российской литературы. Ее стихи, пропитанные страстью и глубокими эмоциями, выражают трагический опыт русского народа в период исторических потрясений начала XX века.

Цветаева вложила в свои произведения богатство образов и метафор, исследовала темы любви, боли, искупления и искусства. Ее поэзия славится уникальным стилем и сильным эмоциональным зарядом, а проза впечатляет глубиной мысли и тонкостью психологических портретов.

Творчество Цветаевой остается вдохновением для многих поколений читателей и писателей, позволяя им заглянуть в глубины человеческой души через ее поэзию и прозу.

Александр Сергеич

Дворик Окуджавы

Ветер над Окою

• Я сегодня во сне рассыпала
• Мелкое серебро.

Марина Цветаева

• Гора горевала, что только дымом
• Станет – чтó ныне: и мир, и Рим.

Марина Цветаева, поэма «Горы»

Испания Лорки

Серебряный век

Марине, Николаю, Анне,

Борису, Осипу, Максимильяну

и другим

• Макс, мне было так…

Марина Цветаева

Михаил Юрьевич Лермонтов

(1814–1841)

Выдающийся русский поэт и прозаик. Его произведения занимают почетное место в русской литературе. Лермонтов был символистом романтизма, известен своими страстными стихами и глубоким психологическим анализом персонажей.

Его судьба завершилась трагически, он погиб на дуэли в 27 лет. Но оставил неизгладимый след в истории русской литературы как один из самых ярких представителей романтизма и литературного наследия XIX века.

Анна Андреевна Ахматова

(1889–1966)

Выдающаяся российская поэтесса Серебряного века. Ее лирические стихи отражают сложные времена России, включая революцию и Великую Отечественную войну. Ее произведения, такие как «Реквием» и «Поэма без героя», известны своей глубокой эмоциональностью и уникальной структурой. Ахматова стала символом духовной устойчивости и непреклонности в тяжелых обстоятельствах. Ее поэзия оставила неизгладимый след в мировой литературе.

Белла Ахатовна Ахмадулина

(1937–2010)

Выдающаяся российская поэтесса, литературный критик и переводчик. Ее стихи, проникнутые глубокой эмоциональностью, являются классикой русской поэзии. Ахмадулина уделяла особое внимание звучанию и ритму слов, создавая мелодичные и яркие произведения. Она также была активным участником литературных дискуссий и считалась одной из ключевых фигур шестидесятников – движения, выступавшего за свободу слова и творческую независимость. Ее вклад в российскую литературу остается значительным, и ее стихи продолжают вдохновлять читателей и поэтов.

Марина Ивановна Цветаева

(1892–1941)

Выдающаяся русская поэтесса и прозаик. Ее стихи отличаются глубокой эмоциональностью. В своих произведениях она выражала чувства и мысли о любви, жизни, искусстве. Важной частью ее творчества являются стихотворения, посвященные революции и Великой Отечественной войне. Ее жизнь была полна трагедий, включая эмиграцию, и закончилась смертью в Ташкенте. Марина Цветаева считается одной из величайших поэтесс XX века, и ее произведения остаются важным элементом русской литературной культуры.

Жёлтые монетки – лепестки…

Холостяцкая (по Лермонтову)

Памяти Андрея

Матрица к стихотворению

«Мягка трава на солнечной поляне» Виктора Гиленко

Лев и Мышь