Непреднамеренность бесплатное чтение

Автор обложки Кристина Герасимова

© Дарья Рагулина, 2024

ISBN 978-5-0062-3296-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Открываю глаза. Софи. Чёрт бы её побрал, эту Софи. Мы вместе уже восемь лет, а я не могу вспомнить ни одного своего утреннего пробуждения, в котором было бы счастье.

Сначала я добивался её расположения, долго и муторно добивался… добился. Потом налаживал доходы, чтобы ей угодить, не помню вообще эти три года из жизни. Да и жизнь ли это? Еда, сон, работа, еда, работа, пара часов сна, работа… Потом ещё что-то было, а, да – мы строили этот дом. Вернее, его строили нанятые люди, я работал, чтобы им заплатить, а она жила на побережье Тосканы, чтобы не расстраивать себя видом стройматериалов. А что потом?

А потом она сказала, что не хочет детей. И что физическая близость с мужчинами ей противна. Она даже что-то говорила о том, что будет не против, если я заведу любовницу, но, когда я не пошёл с ней в ресторан в день годовщины свадьбы, она предположила, что я был у другой женщины, и закатила скандал. А я в тот день просто заключал очередной контракт.

Морщусь от воспоминаний, впиваюсь глазами в лицо своей Софи. Ровная, бархатная, свежая кожа. Пушистые ресницы, маленький вздёрнутый носик, лёгкий румянец на щеках, надутые во сне нежные губы, лицо обрамляют блестящие, шелковистые локоны её светло-русых волос. От её красоты внутри всё начинает дрожать, так хочется весь мир положить к ногам этой спящей девушки, на руках её носить, осыпать цветами, себя наизнанку вывернуть, лишь бы она улыбалась. За восемь лет я перепробовал всё, что мог придумать, чтобы вызвать в её душе хоть что-то. Хоть какую-то тёплую эмоцию в отношении себя; временами мне казалось, что я смог, но если быть честным – я провалил эту операцию.

Бесшумно встаю с постели, оборачиваюсь на спящую жену – вид её красивого стройного тела под тонким одеялом сразу вспыхивает пульсирующим жаром в теле, – поспешно отворачиваюсь, иду в душ. Воду включаю ледяную, чтобы потушить пожар желания, и решаю сегодня же поехать к одной из любовниц. К какой? Снова морщусь, но теперь от отвращения к себе. Любовниц у меня семь. Мне казалось забавным, что можно распределить их на каждый день недели, – теперь мне кажется это мерзким. Утешаю себя лишь тем, что с ними стараюсь быть честным, не скрываю от них, что женат, не обещаю ничего, так и говорю, что где-то надо делать физическую разгрузку организма. Понимают, жалеют, разгружают физически. Большего и не требуется, благодарю их презентами и подарками, путёвками и цветами, вроде все довольны. Кроме меня.

Со злостью выключаю воду, не глядя на постель, иду в гардеробную. Прохожу мимо бесконечных рядов нарядов Софи: куда она это надевает? Где она вообще бывает? К своему стыду, я ничего не знаю о том, что она делает днём. Куда ездит, с кем видится? Во что наряжается? Платья такие яркие и такие вульгарно красивые, что в них можно выйти только на открытие недели выставки моды, она, видимо, выходит в них на завтрак. Ну что ж – пусть. Она хотела роскошной жизни, я хотел красивую жену, каждый имеет право хотеть чего-то.

Ежедневный обряд: надеваю костюм, ботинки, галстук, запонки, часы, брызгаю туалетную воду на шею, пару раз провожу расчёской по мокрым волосам, беру портфель – и скорее ухожу из этого шикарного дома, в котором ненавижу всё. Ненавижу, потому что строил его для счастья, а обрёл в нём только пустоту. Ненавижу, потому что приезжаю сюда каждый день, только чтобы ложиться спать и по утрам видеть спящую Софи. Ненавижу, потому что не понимаю, зачем плачу огромные деньги за обслуживание этого загородного дворца, в котором живёт женщина, которая меня не любит. Ненавижу, потому что хотел видеть в нём своих детей, играть с ними, укладывать их спать вместе с женщиной, которую люблю, хотел, но потерял веру в возможность этого.

Приезжаю на работу взвинченный и нервный. Лидия, моя секретарша, бросает на меня свой любопытный взгляд, но, увидев лицо, с которым иду мимо неё, сразу опускает глаза в компьютер. Пару раз я уже срывал свои нервы на ней, видел потом, как она в слезах убегала в туалет, но ни разу не извинялся и в будущем не планирую: пусть я начальник дрянного плана, но я даю ей возможность хорошо зарабатывать, и пусть будет благодарна за это. Кстати, после тех моих срывов она больше не допускает ошибок, значит, я всё сделал правильно.

Первую половину дня провожу на автопилоте – подписываю, просматриваю, договариваюсь, оплачиваю, отправляю, командую. За час до обеда звоню Вике, предупреждаю, что заеду на обед; голос у неё радостный, она всегда мне рада, сразу слышу какой-то посторонний шум у неё – видимо, начала доставать продукты для готовки сразу, чтобы успеть приготовить к моему приезду. Делаю ещё пару звонков, чувствую, что моя дообеденная продуктивность подходит к нулю, отодвигаю папки, встаю из-за стола. Возле стойки Лидии останавливаюсь.

– Могу задержаться с обеда, что там у нас на вторую половину дня?

Отвечает без запинки:

– Только представители рекламной компании, я перенесу их на шестнадцать часов.

Киваю, ухожу.

Запах свежего обеда чувствую, сразу выйдя из лифта, звоню в дверь. Вика сразу открывает. Улыбается во весь рот, глаза светятся, на ней только красивая светлая льняная сорочка, кудрявые волосы рассыпаны по плечам, нос улавливает аромат цветочных духов, она молчит, я тоже. Окидываю взглядом её соблазнительное тело и делаю шаг вперёд. Вика сразу шагает навстречу, и я набрасываюсь на неё, как голодный зверь, сразу с порога. Не люблю оттягивать этот момент. Не люблю все эти бесполезные, неловкие разговоры перед сексом, она это знает и подстраивается под это моё желание. Вика всегда действует проворно, никогда не успеваю понять, когда она успела расстегнуть мою рубашку, снять с меня брюки и оказаться обнажённой подо мной.

Не жду от процесса ничего фееричного, просто монотонный действо, дающее разрядку. Вика делает вид, что ей нравится, запрокидывает свою головку, прикусывает губку, страстно, но сдержанно впивается коготками мне в спину.

Пока смываю с себя её запах в душе, она накрывает стол. Пока она варит кофе, перевожу деньги ей на карту. Всегда так делаю. На её телефон приходит оповещение о входящем переводе, оборачивается на меня, улыбается.

– Спасибо, Саша.

Киваю, приступаю к обеду. В голове разные мысли. Каждую нашу встречу я оплачиваю Вике как полноценную зарплату своим офисным работникам. Вика нигде не работает, иногда я подозреваю, что у неё есть ещё несколько мужчин, таких же, как я, которые полностью обеспечивают её беззаботное существование. Я бываю у неё не чаще двух раз в месяц, всегда в обед. Однажды хотел заехать вечером, она намекнула, что не может видеться по вечерам, что ей удобнее всего именно в обед. Значит, по вечерам у неё кто-то другой, а может, и по утрам. Зато она не задаёт никаких вопросов, ничего не требует, всем удовлетворена, в тумбочке всегда имеет средства контрацепции и заботится о том, чтобы я вовремя ими воспользовался, сама.

Делаю пару глотков кофе. Встаю.

– Спасибо за обед.

– Заезжай почаще, я всегда очень рада тебя видеть.

Надеваю ботинки, смотрю в её живые зелёные глаза – глаза такие добрые, такие тёплые. Вика вообще очень тёплый человек, правда, я о ней ничего не знаю.

– Почему ты рада меня видеть?

Зачем я это спрашиваю, мне непонятно, но у неё в лице появляется такая досада и растерянность, что вдруг чувствую внутри некое любопытство. Вижу, что ей нечего ответить, но не пытаюсь прийти на помощь какой-нибудь фразой, жду. Наконец она находит силы улыбнуться:

– Потому что ты самый шикарный мужчина в моей жизни.

Ладно, неплохой ответ, но меня уже несёт. Несёт не снаружи, несёт внутри. Внутри меня такая злость, что мне хочется дать самому себе пощёчину. Молча стою на пороге, сжав зубы, смотрю на Вику со злым прищуром. Она смотрит с непониманием, а я уже многое понял для себя. Понял, что на самом деле рада она только лёгкому и быстрому способу дохода не выходя из дома, понял, что ждать в этой квартире чего-то искреннего бессмысленно, понял, что не хочу больше с ней видеться. Почему именно сейчас это произошло? Два года меня всё устраивало, и только сейчас стало гадко. Чтобы не мучить больше ни её, ни себя, говорю:

– Спасибо за то, что столько времени меня терпела, Виктория.

– Почему терпела, Саш?

Складывает руки на груди, закрывается от меня, личико обиженное.

– Давай не будем, пожалуйста.

Разворачиваюсь и ухожу, пока не наделал глупостей.

В машине начинаю чувствовать, что мне не хватило этой физической и эмоциональной разгрузки, внутри всё дрожит, дрожит от злобы. Эта злоба такая всепоглощающая, что мне сложно даже дышать. Включаю кондиционер, холодный воздух бьёт в лицо, не помогает. Мне не хватает воздуха, открываю окно, откидываюсь на сиденье, закрываю глаза. Так, кто ещё у меня есть?

Вероника. Начну с неё, Вероника очень горда тем, что у неё есть такой любовник, как я. Она знает, что не может мною хвастаться, потому что я довольно публичное лицо, но она любит делать фото с моей рукой, в кресле моей машины, в моём пиджаке, всегда фотографирует мои подарки и цветы. Если бы я не мог себе позволить пиджак за несколько тысяч долларов, стала бы она в нём делать своё фото?

Звоню ей.

– Да, мой Сашенька!

– Дома?

– Нет, но рядом, через сколько мне быть дома?

– Через час.

– Уже бегу!

Отключаюсь, сразу пишу сообщение Лиде, чтобы отменила на сегодня все дела и встречи, хочу провести этот день весело. Раз в восемь лет можно. Погода стоит потрясающая для конца марта, настроение уже вовсю «весна», тепло и солнечно, делаю музыку в машине громче и под бодрые напевы современной попсы еду к Веронике, которая считает, что я её Сашенька. Не знаю, сколько времени проведу у неё, поэтому пока ничего конкретного больше не планирую, хочу предоставить событиям шанс подарить мне знаменательный день. Одно предчувствую точно – этот день что-то изменит.

Сразу задаю себе вопрос: а что, собственно, хочу поменять? Всех любовниц разогнать? Завести новых? Новых, свеженьких, ещё не надоевших, но в основе своей таких же пустых, как предыдущие. С горечью думаю о Софи. Ведь я уже никогда не обрету с ней счастья и знаю об этом уже давно, знаю, возможно, все восемь лет, но готов ли я отказаться от надежды когда-то увидеть в её глазах свет оттого, что я с ней рядом? Нет, не готов. Значит, пока наводим шум в рядах любовниц, жену не трогаем.

Звоню в звонок, Вероника открывает в одном нижнем белье, выглядит она восхитительно, хочет сразу сказать что-то, но я начинаю смеяться как безумный, и она так и стоит с открытым ртом.

Внизу хлопает дверь подъезда, и Вероника испуганно хватает какую-то кофту с вешалки у входа, прикрывает тело. Мне становится её немного жалко, перестаю смеяться, как будто кто-то нажал кнопку «выкл», захожу в квартиру, прикрываю за собой дверь. Вот как я воспитал этих девчонок, они уже знают, зачем я к ним иду, и встречают в рабочей форме – в белье, в пеньюарах или вообще без всего – было уже по-всякому.

– Ник, извини за смех, я не над тобой смеюсь.

Она неуверенно шмыгает носом, брови нахмурены, смотрит исподлобья.

– А над чем?

– Над собой.

– Почему?

– Потому что я смешон, разве ты не замечала?

– Нет, что в тебе смешного?

С досадой взмахиваю рукой, давая понять, что это всё не то, впиваюсь глазами в её лицо и задаю вопрос, из-за которого сюда приехал:

– Ты рада меня видеть?

Вся оживляется, глаза круглые, даже делает шаг, чтобы подойти ко мне поближе.

– Конечно рада!

Бросает кофту, которой прикрывалась, куда-то в сторону, тянет руки ко мне, чтобы обнять, но я перехватываю эти всегда ласковые руки на полпути, держу её тёплые ладони в своих:

– Почему ты рада меня видеть?

Спрашиваю и начинаю мысленно умолять её: «Подумай, Вероника, подумай хорошенько, скажи мне что-то такое, после чего я захочу остаться с тобой и сделать тебя счастливой! Прошу тебя, соври, сочини, но убеди меня в том, что я хоть кому-то нужен!»

Она внимательно смотрит на меня; в какой-то момент мне начинает казаться, что она действительно скажет что-то, что спасёт меня; лицо её расцветает улыбкой.

– Потому что ты крутой!

Улыбаюсь в ответ:

– Что же во мне такого крутого?

– Ты богатый, ты красивый, ты умный, ты добрый.

Звучит как состав какого-то парфюма. Но я-то знаю, что в составе парфюма первым пишут тот компонент, которого во флаконе больше всего. Вот и Вероника первым назвала то, что в моей крутости имеет наибольший вес. Однако же чувствую, что огромная доля злости внутри ушла, облегчённо вздыхаю, даже чувствую какую-то благодарность за честность.

– Я больше к тебе не приеду.

Ужас в глазах, но не даю ей ничего сказать, кладу палец на её губы.

– Не будем выяснять, просто больше не хочу, если напоследок тебе от меня что-то нужно, можешь озвучить.

– Мне нужен ты! – пылко выдыхает она в мой палец. Убираю руку.

– Тебе нужен я, потому что богатый. Давай просто решим, нужны ли тебе откупные, чтобы ты не пыталась меня вернуть, и какие.

В её глазах включается калькулятор, но быстро гаснет.

– Можно, я просто всем подружкам скажу, что сама тебя бросила?

Протягиваю ей руку для рукопожатия; неуверенно пожимает, а я добавляю:

– И скажи, что я очень страдаю, каждый день звоню и умоляю о встрече.

– И что посылаешь мне огромные букеты, но я их не принимаю, потому что бросила тебя навсегда.

– Да! Прекрасно.

Разворачиваюсь и почти бегом выхожу из подъезда, чтобы скорее это всё прекратить. Последний её намёк я прекрасно понял, поэтому, только сев в машину, сразу звоню в доставку цветов и заказываю двадцать огромных букетов для Вероники, которые ей будут приносить несколько раз в день в ближайшую неделю. Сижу в машине злой и опустошённый. На работу уже не нужно, домой не хочется. Звоню Ваньке, которого не видел уже несколько месяцев.

– Да, друган. Давно не слышались.

– Иван Сергеевич, как смотришь на распитие спиртных напитков?

– Прекрасно, но сейчас не могу, давай в семь меня с работы заберёшь?

– Понял, увидимся.

Смотрю на время, у меня есть ещё больше двух часов. Чтобы их убить, звоню Любе.

– Да, мой сладенький, – говорит Люба из телефона, и я сразу жалею, что позвонил.

– Люб, ты где?

– Я по магазинам гуляю, купила идеальный капучино и нашла эклеры, которые просто невероятны, вкуснее этих эклеров только твой…

Перебиваю, чтобы её не понесло дальше, я прекрасно знаю, как она любит сравнивать меня с разными блюдами и лакомствами.

– Люб, куда мне подъехать?

– Ой, прямо сейчас, что ли? Давай я тебе геопозицию просто скину.

– Скидывай.

Отключаюсь. Выезжаю сразу, как только получаю информацию о её местонахождении. К моменту моего прибытия она уже без эклера, с удовольствием потягивает капучино через трубочку. Садится в машину, протягивает мне стаканчик:

– Попробуешь?

Отрицательно мотаю головой. Пожимает плечами, продолжает пить сама. Люба очень похожа на мою Софи, такое же красивое ангельское лицо, такие же блестящие светлые волосы, стройная фигура, несмотря на то что она ест много и постоянно, только она какая-то более светлая. Если приезжать на свидание с пирожными и тортами, она вообще становится самым счастливым человеком на свете. Почему-то медлю задавать вопрос, из-за которого приехал. Люба нетерпеливо ёрзает на сиденье.

– Чем будем заниматься? – не вытерпев, спрашивает она.

– А чем мы обычно занимаемся? – устало спрашиваю её в ответ.

– Сначала сладко целуемся.

Тянется ко мне – отстраняюсь; она удивлённо часто моргает.

– Люб, я спросить тебя хотел кое о чём.

Произношу это с такой жалкой интонацией, что сам удивляюсь. Вздыхаю, хочется просто выпихнуть её из машины и уехать, какого чёрта я вообще придумал этим заниматься? Я же прекрасное знаю, что ничего этим не добьюсь.

– Спроси, конечно, – спокойно говорит она и делает ещё один глоток капучино.

– Ты рада меня видеть?

– Угу, – произносит она, не вынимая трубочки изо рта, ладно хоть смотрит на меня.

– Почему?

– Почему рада?

– Да.

Наконец освобождает рот от трубочки, убирает стаканчик от лица.

– Мы с тобой уже сколько времени встречаемся? Три года, почти четыре. Ты всегда страстный, пылкий и щедрый. Ты не обременяешь меня заботами, ну, типа погладить рубашку, всегда подкидываешь денежек на вкусняшки, встречаемся мы нечасто, друг другу не надоедаем, поэтому ты для меня как некий призрак романтики в моей жизни.

Чувствую, что на третьей попытке одного и того же разговора появляется хоть какой-то просвет. Немного позволяю себе расслабиться, но удовлетворения всё равно нет.

– Если мы перестанем видеться, расстроишься?

– Ага, жалко расставаться с необременительным мужчиной, надоела я тебе, что ли?

– Вы мне все надоели.

К моему удивлению, Люба рассмеялась:

– Так и знала, что я не одна у тебя. Сколько нас?

– Уже меньше, чем было утром, но ещё больше, чем будет завтра.

– О, дак ты со всеми, что ли, расстаёшься? Случилось что-то?

Люба и правда обеспокоена или очень естественно притворяется.

– Сложно объяснить, – тяжело вздыхаю, – жить стал хорошо, меньше времени и контроля требуется на работе, появилось много времени думать о себе. Пора вторую фирму открывать.

– И куда тебе столько деньжищ?

– Жене куплю остров, яхту и личного модельера, ей понравится.

– Любишь её?

Злость снова вспыхивает внутри. Люба, видимо, чувствует, сразу исправляется, говорит быстро и весело:

– Прости, лезу не в своё дело, меня не касается и не волнует, и вообще я дура, и пошла-ка я отсюда.

И в подтверждение своих слов она приоткрывает дверцу машины, но сидит.

– Прости, Люб, это я дурак, самый настоящий дурачина. Надеюсь, не очень тебя напрягал нашим общением.

– Вообще не напрягал, благодаря тебе я узнала, в каких ресторанах вкуснее всего кормят, не скучай, будет настроение, звони.

Люба легко выпархивает из машины и, не оборачиваясь, уходит по улице. По привычке и ей перевожу денег с комментарием «на ресторан» и удаляю её номер.

Времени до сих пор мало, но я знаю, что катание по Москве в автомобиле прекрасно позволяет избавиться от нескольких часов своей жизни, поэтому решаю поехать сразу к Ваньке, с учётом пробок есть вероятность, что я ещё и опоздаю. Завожу двигатель и стараюсь выключить все мысли в голове; уже чувствую, что лимит впечатлений и эмоций исчерпан на эти сутки, но встреча с другом уже назначена, надеюсь, хоть с ним не придётся расставаться навсегда.

Глава 2

Иван с самого детства мечтал работать в полиции, а я мечтал стать богатым. Поразительно, но мы свои мечты исполнили. Исполнить-то исполнили, но в детстве думалось, что исполнение мечты равно обретению счастья. Ошиблись. Причём оба. Ванька работает как проклятый, ни семьи, ни жизни, говорит, что во сне снятся только трупы, кипы бумаг и что денег не хватило, чтобы погасить ипотеку.

– Какого хрена я вообще решил покупать эту квартиру? Я же в неё хожу только коммуналку оплатить, ну иногда поспать!

Звучит невесело, но он хохочет, подливает нам коньяка в одноразовые стаканчики, нарезку колбасы, которую он купил на закуску, мы уже съели, но и в бутылке уже меньше половины, так что теперь можно и не закусывать. Выпиваем, не чокаясь, морщимся; я позволяю себе алкоголь настолько редко, что почувствовал опьянение ещё после первого глотка, поэтому сейчас мне уже и жарко, и тошно, и соображается с трудом, но это же не повод прекратить глотать низкопробный коньяк.

– Вань, пошли работать ко мне начальником системы безопасности?

– У тебя ж был какой-то?

Пару лет назад я уже предлагал ему эту должность, но тогда он ещё был полон амбиций и не так уставал на работе; тогда он сказал, что дождётся пенсии, а потом, если что, пойдёт ко мне в подчинение.

– Он и есть, но его давно пора менять, он уже изучил всю систему от и до и узнал все варианты, которые помогают ему меня обворовывать.

– Прям реально ворует? – недоверчиво спрашивает Ваня.

– Да, реально ворует, – заплетающимся языком говорю я, – по мелочи в основном, иногда покрупнее урывает что-то.

– Например? – Дух полиции сразу просыпается в моём друге.

Устало взмахиваю рукой, даже этот жест вызывает головокружение. Ваня понимающе кивает:

– Ща, я быстро.

Он выходит из машины и куда-то уходит; покорно жду, глаза сами закрываются, но стоит их закрыть, мир вокруг начинает кружиться, поэтому спешу открыть веки. Ваня возвращается быстро, с большим стаканом горячего чая.

– Я сахара попросил побольше, пей, должно помочь.

Пью, обжигаю рот и горло, но пью. Ванька выпивает ещё коньяка. В течение получаса начинаю чувствовать, что и правда становится легче.

– Дрянной у тебя коньяк.

– В сейфе нашёл какой-то, думаю, зачем деньги тратить, если уже всё есть.

Ванька наливает себе ещё, мне уже не предлагает, я вдруг вспоминаю, на чём мы остановились.

– Дак ты пойдёшь ко мне в систему безопасности или как?

– Пойду, Санька, надоело мне всё. Или у тебя там тоже сутками?

– Нет, конечно, следить, чтоб охрана вовремя менялась на смену, чтоб из складов не воровали фурами, чтоб конкуренты не украли базы данных, чтоб дом мой не ограбили.

– О, дом к той же системе подключён?

– Да, дом тоже.

– Как, кстати, дома-то?

Спрашивает будто между прочим, знает, что терпеть не могу говорить про Софи. А я вдруг чувствую, что, обходя эту тему стороной, я всё равно её не улучшаю, ведь оно всё равно уже так, как есть. Хуже некуда у меня дома, но в этом никто не виноват. Ванька тем более.

– Хреново, Ванька, дома. Из кожи вон лезу, а ей как было на меня наплевать, так и осталось. Последний месяц, чтоб не видеть, насколько я ей противен, стараюсь приходить домой, когда она спит уже, и ухожу, пока не проснулась.

– М-да, а эти твои как? Твоя порочная семёрка?

Мне становится смешно, хохочу от души, даже слёзы выступают. Ваня смотрит на меня с лукавой улыбкой.

– Почему моя семёрка стала порочной вдруг?

– А как? По-другому и не назовёшь. Вот давай рассуждать. Есть семь пороков человеческих, так?

– Так, – соглашаюсь я.

– Ну вот из тех, про кого ты рассказывал, Ангелина, или как её там…

– Ага, Ангелина, она страдает завистью. – Мне вдруг становится так любопытна его теория «порочности», что остатки хмеля сами вылетают из головы.

– Причём сколько бы ты мне про неё ни говорил, вот это же богиня зависти просто: то хочет на море как соседка, то кольцо как у подруги, то туфли как у кого-то там.

– Как у Кайли Дженнер.

Я снова начинаю смеяться, но уже спокойно, легко.

– Так, согласен, смешно, но подожди, кто там ещё у тебя есть?

– Вероника была, расстались сегодня.

– Это которая всё фоткалась в тачке твоей?

– Ага.

– Ну, с этой совсем просто – гордыня.

– С Любой-чревоугодницей тоже сегодня закончил отношения.

Ванька удивлённо вскидывает брови, но ничего не уточняет.

– Ещё у тебя были какие-то Кэт и Мэри.

– Леность и скупость, – само срывается с моего языка, но выпивший уже достаточно Иван вдруг решает сменить тему:

– Что за имена басурманские! Где ты откапываешь вообще таких баб, Мэри и Кэт, тьфу! Машка и Катька! Да и Сонька твоя туда же.

Прикусываю губу и пожимаю плечами, почему-то желание смеяться пропало, но Ваня не унимается:

– Нет, ну скажи мне, почему Софи?

– Она просит её так называть.

– Не моё, конечно, дело, но жена у тебя, конечно, омерзительная особа. Вот если в твоих любовницах по одному пороку, то в Соньке все семь сразу, а может, и побольше.

– Их всего семь.

– Да какая разница – сколько их? – Иван повышает голос. – Она ж тебя не любит и унижает, как захочет, а ты…

Наши взгляды встречаются. Иван резко успокаивается, просто начинает доставать бутылку, которая упала ему под ноги. Продолжаю за него:

– А я терплю все унижения, как тупой олень. Зачем терплю – сам не знаю, надежду на её расположение уже давно потерял, да и уже не знаю, надо ли. Просто по привычке исполняю её прихоти, должна же быть какая-то мотивация в жизни.

– Так себе мотивация, но раз тебе подходит – мотивируйся сколько влезет.

– Да вот уже не лезет.

Разговор прерывается, время позднее, пора по домам. Вызываю нам по такси; пока ждём машины, договариваемся, когда он придёт устраиваться на новую работу. Благодаря его согласию работать со мной чувствую некоторое облегчение, хоть видеться будем чаще. Видеться чаще с единственным человеком, которого вообще хочется видеть, – это как обещание от мамы выдавать мороженку каждый день все каникулы напролёт, а может, даже лучше.

Домой захожу, еле волоча ночи. Уже не пьяный, но уставший, как пограничная собака. Одежду раскидываю на ходу, за что-то же я плачу штату сотрудников из пятнадцати человек, надеюсь, их не затруднит собрать мои ботинки и запонки. В спальню вхожу без носков и брюк, но в рубашке, пуговки слишком мелкие и крепко пришиты, не расстегнуть и не оторвать. Софи на своём месте, спокойно спит в шёлковых простынях. Сажусь рядом с ней, трясу за плечо.

– Сонь, Соня, ты давно уснула?

– Не называй меня так, – сонно, но всё-таки раздражённо бормочет она, – я же тысячу раз просила.

– Сонь, да какая разница, – резко говорю ей, видимо, не только резко, но и громко; раскрывает глаза, приподнимается на локте.

– Ты что, напился?

– Напился, но я не сильно.

– Фу, от тебя так пахнет неприятно. Может, в другой комнате ляжешь?

– Ещё чего.

Морщится, переворачивается на другой бок, чтобы не видеть меня.

– Софи, поговори со мной.

– Я устала и хочу спать, – зевает, беззаботно зевает.

– Что же ты делала целый день, что так устала?

Пытаюсь припомнить, бывают ли у неё дела, в доме у неё точно нет дел, всё делает прислуга, никаких хобби у неё тоже не замечалось, спорт ей не интересен.

– Ко мне приезжала подруга, мы с ней занимались расхламлением моего гардероба.

– Весь день?

– Вот что ты ко мне пристал? Какая тебе разница, чем я занималась! Иди спать в другую комнату, от тебя воняет!

Пока разговариваем, всё пытаюсь расстегнуть пуговки, но они никак не поддаются, после этих её слов меня взрывает яростью, и руки сами разрывают ткань рубашки на груди, срываю её, бросаю на пол.

– Я с тобой буду спать.

– Тогда я уйду.

Она пытается вытянуть из-под меня одеяло, чтобы завернуться в него и уйти, я не встаю, она фыркает и начинает вставать из постели. Я со злостью толкаю её обратно.

– Ты никуда не пойдёшь. Будешь спать со мной.

– Почему? – спокойно спрашивает она, но я вижу, как высоко вздымается её грудь и как дрожат руки.

Понимаю, что напугал её, или разозлил, или просто раздражил, или что-то в этом роде, чувствую нечто похожее на стыд, но упрямо продолжаю стоять на своём.

– Потому что я твой муж, ты будешь спать со мной. И ещё, – неуверенно добавляю следом, – я хочу тебя.

Сам слышу, как жалко это звучит, поэтому её злой смех меня даже не удивляет.

– Зато я не хочу тебя, пошёл вон из моей спальни.

Хватаю её за ногу и рывком тащу к себе, на край кровати; она визжит, но реагирует моментально: удар её ладони о мою щёку обжигает; хватаю обе руки, завожу ей за спину, падаю на неё сверху и со злостью пытаюсь задрать её ночнушку; она кричит так, будто я её убиваю, и впивается зубами мне в плечо. Впивается с такой злостью, что я рычу и отталкиваю её от себя.

– Ты что делаешь? – в ужасе кричу я и боковым зрением вижу, что на плече кровь. Тяжело дышит, но молчит. Смотрит в упор, готовая отразить любое моё действие.

– Зачем мы с тобой живём вместе?

Она не отвечает.

Вся эта ситуация кажется мне каким-то кошмарным сном. Откуда в этой женщине столько ненависти ко мне? Ведь я только и делал, что пытался исполнить каждый её каприз, с самого дня знакомства, когда она была ещё совсем юной девочкой двадцати пяти лет, ещё тогда, когда она в своём розовом платьице нечаянно уронила сумочку рядом с моей машиной, я предложил ей не расстраиваться, что от удара у её сумочки отлетела какая-то декоративная деталь, и купил ей новую. А потом каждый день я старался исполнить каждую её мечту, и мы даже играли в игру под названием «Сто одна мечта», и её мечты закончились на третий год замужества.

– Соня, зачем мы с тобой?

Вместо ответа она повторяет ранее сказанные слова:

– Пошёл вон из моей спальни, я не хочу с тобой разговаривать.

Её слова клокочут яростью внутри меня. Мне хочется ударить её, задушить, сделать ей больно, очень больно. Я любил её так сильно, что теперь это непринятое ею чувство разрывает меня изнутри, съедает, уничтожает. Пока не сделал ничего ужасного, ухожу в гардероб и одеваюсь, надеваю что попало, главное, чтоб быстрее. Главное – уйти, пока она не успела сказать ещё что-то, что я не смогу вытерпеть.

Выхожу из дома в ночь, сажусь в свою старую машину, но тут же понимаю, что ехать пьяным опасно, документы остались в машине возле отделения полиции Ваньки. Достаю телефон из кармана, чтобы вызвать такси, но понимаю, что ехать мне некуда. Мама в другом городе, Ванька уже спит, в дом возвращаться не хочу, к любовницам ехать не вижу смысла. Откидываю сиденье и ложусь. Что ж, есть повод купить себе квартиру.

Глава 3

Оказалось, что при наличии денег покупка хорошей квартиры не проблема. Оказалось, что при наличии подтверждающих фактов воровства начальник системы безопасности пишет заявление об увольнении по собственному желанию и благодарит, что с ним обошлись по-человечески. Оказалось, что когда твой друг работает с тобой, это немного скрашивает будни. Делаю определённые открытия каждый день.

Оказалось, что, чтобы расстаться с любовницей, не обязательно к ней ехать и ей за это платить; оказалось, что можно просто позвонить и сказать, что она надоела. Так я поступил с Кэт и с Мэри, а остальных просто заблокировал. С Софи мы не видимся уже несколько месяцев, оказалось, что я перенёс это легче, чем думал. Единственное, что беспокоит, – это что всё равно необходимо с ней встретиться, хотя бы чтобы обсудить условия развода. Консультация юриста помогла мне разобраться, что Софи не может претендовать на мою фирму, но может претендовать на дом. Меня это даже немного обрадовало: зачем мне дом, с которым связано только мерзкое чувство униженности.

Просыпаться в новой квартире мне нравится, никаких чужих людей, только я. Утром нет опасности столкнуться с горничной и чувствовать себя неловко оттого, что я в одних трусах. Первое время меня раздражает, что, чтобы поесть, надо куда-то идти, но потом я вспоминаю, что когда-то мама меня учила варить еду. Она много работала и не всегда успевала с готовкой, и мне нравилось сварить к её приходу каких-нибудь макарон с сосисками. Начинаю читать рецепты в интернете и по выходным готовлю себе сам. Получается вполне съедобно, особенно если голоден. Иногда насмехаюсь над собой. Не таким я представлял себе богатство во взрослой жизни или не о том богатстве мечтал.

Оставив в прошлом гонку за расположением Софи, отказываюсь от некоторых рабочих проектов, не вижу смысла менять жизнь на деньги. Хочу менять деньги на что-то… просто ещё не понимаю на что. Ванька теперь тоже посвободнее, иногда проводим время вместе. Дрянной коньяк больше не пьём, вообще не пьём; один раз он меня вытащил на футбол, один раз я его на рыбалку. По уровню счастья получилось на пару баллов выше, чем в день свадьбы.

– Как-то надо заняться разводом.

Ванька задумчиво чешет подбородок, смотрит мимо меня. Я купил квартиру в его районе, теперь, как в детстве, можем провожать друг друга до угла, ну, или в нашем случае подвозить. С работы я теперь ухожу вовремя, хотя и торопиться некуда. После работы иногда завожу Ивана по его делам, сегодня ему надо за новым телевизором.

Раз Иван никак не реагирует на мою реплику о разводе, уточняю:

– Тебе в какой магазин?

– Сань, тут такое дело. Я уже три дня не знаю, как с тобой это обсудить.

Сразу напрягаюсь, отодвигаю кресло подальше от руля, чтобы, подобрав одну ногу, сесть лицом к другу.

– С каких это пор мы что-то не можем обсудить?

Ванька нервничает, ладонью размазывает пот на лбу, я напрягаюсь ещё сильнее.

– В общем, давай я тебе покажу, а ты пообещай, что без глупостей.

Даже представления не имею, о чём он, но уже чувствую, что на меня что-то рухнуло. Бесцветно выдавливаю:

– Давай.

Он берёт свой портфель с заднего сиденья, достаёт ноутбук. Ванька с детства довольно крупный парень, после тридцати его живот стал похож на баскетбольный мяч, поэтому процесс добычи ноутбука проходит медленно, с кряхтеньем. Я терпеливо жду, даже не пытаюсь раньше времени заглядывать в экран. Ванька, видимо, находит то, что нужно, краснеет от шеи до самого лба, поднимает на меня взволнованные глаза, прикрывает ноутбук.

– В общем, я же тут навожу порядок во всех твоих филиалах, складах. Вроде бы всё урегулировал, во всём разобрался. А потом моя любопытная рожа решила проверить…

Вдруг давится слюной и закашливается. Хлопаю его по спине и продолжаю фразу за него:

– И твоя любопытная рожа, решила проверить, что там делает Софи, которая уже больше месяца живёт без мужа.

Кивает. Достаёт бутылку воды из дверцы, пьёт.

– В общем, Сань, там так себе обстановка, но меня даже не это выбесило.

– В смысле?

– Ну в смысле, давай я тебе покажу, я не могу это описать.

– Давай, уже пути назад, похоже, нет.

Иван включает мне видеозапись. В нашем доме камеры установлены простого образца, запись идёт чёрно-белая, без звука. Но ведь качество съёмки не особо влияет на содержание кадра. А в кадре моя Софи занимается сексом с каким-то качком, в нашей спальне, ах нет, при нашей последней встрече она же мне так и сказала: «Вон из моей спальни», поэтому лучше сформулировать так – занимается сексом с каким-то качком в своей спальне. Смысл, конечно, не меняется, но объясняет некоторые вещи. Ванька, видимо из чувства солидарности, быстро выключает запись.

– Самое обидное не это, – говорит он.

Вопросительно смотрю на него. Спрашивать что-либо нет сил.

Он включает аналогичное видео и показывает на дату:

– Это в тот день, когда мы с тобой коньяк пили.

Показывает недолго, буквально секунд десять. Выключает, загружает ещё одно.

– Это за две недели до того, как вы поругались.

Ещё одно.

– Это за месяц. Возможно, я бы показал больше видеоархивов, но у тебя там хранение файлов не резиновое.

– Да к чему больше-то, и так всё понятно, – спокойно говорю я.

– Интересно просто, как давно…

Не даю ему закончить:

– Скорее всего, очень давно. Тебе в какой магазин-то?

Растерянно смотрит на меня, но не решается больше ничего говорить на тему моей жены, закрывает ноутбук, убирает обратно в портфель.

– Да поехали домой, не хочу сегодня его покупать.

Киваю и везу его домой. В голове пусто. Настолько пусто, что приходится, как роботу, командовать себе, куда ехать, где останавливаться, где сворачивать. Ванька молчит, но сидит неспокойно, то на меня смотрит, то пальцами бутылку с водой сжимает, то пьёт, то снова на меня смотрит. Моё сознание то затуманивается, то обостряется до предела. До дома доезжаем на удивление быстро. Прежде чем выйти из машины, Иван спрашивает:

– Чем заниматься будешь? Может, вечерком забегу, у меня пузырь есть.

Усилием воли делаю что-то наподобие улыбки:

– Не, давай в другой раз.

Кивает, выходит. Разворачиваю машину и еду в мой дом. В наш дом. В дом Софи.

Ехать далеко, за город, есть время помучиться мыслями, пожалеть себя, пострадать. Я знаю, что она не любит меня столько же времени, сколько знаю её. Знал это, когда делал ей предложение, знал, когда женился на ней. Я всегда видел, какой она человек, видел, что брендовые туфли её интересуют больше, чем то, сколько ночей я не спал, чтобы она могла их купить. Ведь я отдал восемь лет своей жизни для служения её эгоистичному существу добровольно, ведь я прекрасно понимал, что закончится это всё тленом и пустотой, но всё равно боролся за что-то.

За что? Чего я хотел? Почему выбрал именно её? Почему именно она пленила мой разум, моё сердце, всего меня она пленила. Почему я до сих пор невыносимо страдаю оттого, что не стал для неё ничем. Мог ли я стать чем-то? Почему именно меня она выбрала своей жертвой, своим фанатом, поклонником, служителем? И почему, выбрав меня, она даже не попыталась подарить мне хоть капельку теплоты? Ведь я готов был всё, что есть во мне и у меня, отдать за… нет, я даже не дерзаю сам себе сказать слово «любовь», хотя бы за отсутствие неприязни у неё ко мне.

Я останавливаю машину на стоянке у дома, останавливаю рядом со стоящей тут незнакомой мне машиной. В принципе, этот её любовник вполне мог жить тут и до этого, у нас несколько гаражей и столько комнат, что, если бы Софи поселила его в тот крыле дома, в котором я не бываю, я бы даже о нём и не подозревал. Прежде чем войти в дом, окидываю взглядом всю его величественную фигуру. Когда его строили, мне казалось это необходимым – построить дом, который впечатляет. Что это было? Что за несостоятельность? Зачем мне хотелось кого-то впечатлять? Важно ли это? Теперь нет, тогда было. Стряхиваю с себя эти мысли, медленно вхожу в дом.

Бесконечно наводящая чистоту горничная в строгой форме, увидев меня, удивлённо вскидывает брови и отводит глаза, начинает ещё тщательнее протирать влажной тряпкой листья какого-то тропического растения у лестницы. Никогда не вникал, кто на меня работает – люди и люди. Меня и сейчас раздражает, что в этом доме нельзя побыть наедине с собой, везде кто-то возится, что-то моют, меняют, готовят, стирают. Безликие тени, которые выучены работать так, чтобы мы их не замечали.

Подхожу к лестнице, зачем-то снова бросаю взгляд на эту горничную. Молодая девушка, круглое лицо, из-под чепчика выглядывают каштановые завитки; успеваю заметить изгиб белой шеи – и поворот мраморной лестницы прячет её от меня. Мозг зачем-то расцветает воспоминаниями о моих любовницах, мысленно перебираю их, ноги перебирают ступени. Вспоминаю, как знакомился с ними, как легко они становились моими, как легко мы с ними находили общий язык, общую постель, общее утешение. Мне казалось, что я нужен им, им казалось, что они нужны мне. В чём-то это было правдой, но лишь в немногом. Я нашёл у них то, что искал, я дал им то, что мог дать, я получал некое удовольствие с ними, и я очень им благодарен за пусть недолгое, но ощущение желанности. Расставшись с ними, я не ощутил никакого дискомфорта, можно даже сказать, что я ни о чём не жалею, возможно, лишь о том, что не рассмотрел их более внимательно, а ведь каждая из них могла стать для меня более достойной женой, чем Софи. В чём разница между ними и ей? Её я любил.

Мне нравится, что о любви к ней я думаю в прошедшем времени, хотя где-то глубоко-глубоко до сих пор настойчиво царапает мысль о том, что я не смог её добиться.

Подхожу к двери спальни, за дверью тихо. Представления не имею, что буду делать, когда увижу то, что внутри. Выяснять отношения? Драться с соперником? Высказывать ей все претензии, что накопил за эти годы? Мысли кажутся одна нелепее другой, но я пришёл и не могу заставить себя уйти просто так. Поэтому просто берусь за ручку двери и тяну её на себя.

Дверь открывается бесшумно. В нос бьёт запах интимного процесса, которым тут недавно занимались. Напротив меня в огромной постели, в лучах закатного солнца спят двое. Она положила свою головку ему на плечо и закинула свою грациозную ножку на его бедра. Его сильная рука лежит на её талии. Постель в беспорядке, простыни сбиты, одеяло практически полностью упало на пол, их обнажённые тела прикрыты лишь частично.

В висках начинает стучать. Громче, громче, невыносимо громко. Чувствую, как всё моё тело напрягается, чувствую, что пот вышибает везде, где может, сразу становлюсь липким, резкий запах моего же пота бьёт в нос; ощущение такое, что в эти десять секунд моего созерцания этой влюблённой пары вложили несколько часов пытки с помощью электрического тока.

Всё, что мне нужно, – это просто принять увиденное, оформить документы на развод, отдать ей этот чёртов дом и вычеркнуть её из своей жизни навсегда. И попробовать жить счастливо в будущем. При мысли о счастье чувствую тошноту, не оттого, что это слово мне противно, а оттого, что оно для меня запретно. Я и оно – чуждые друг другу материи, я не верю, что когда-нибудь смогу проснуться утром и подумать о том, что я сча… даже выговорить не могу, слово застревает в сознании.

Закрываю глаза. Зачем я поехал сюда? Всё же уже видел через видеозапись, чего я тут хотел? Раскаяния от Софи? Ха-ха-ха. Решаю уйти прямо сейчас. Больше её жизнь меня касаться не должна, пусть играет, кем захочет, я научусь жить заново, без игр. Открываю глаза и разворачиваюсь, не глядя на них, делаю шаг к выходу, но мне в спину бьёт сонный бас:

– Э, ты что тут делаешь, тварь?

Резко разворачиваюсь: он сидит и смотрит на меня своими пустыми глазами, Софи сонно щурится и тянет на себя одеяло. На его вопрос сложно ответить, поэтому предпочитаю промолчать. Он тянется рукой за трусами, быстро натягивает их, и вот он уже стоит на ногах у постели и, угрожающе сжимая кулаки, повторяет вопрос:

– Я не понял, ты что тут делаешь?

– Смотрел, как моя жена спит с любовником, что ещё я тут мог делать.

– Она не твоя жена, – рычит он, – она не твоя уже три года!

Три года. Я и рад, что он назвал эту рогатую цифру, и нет.

– Моя, твоя, какая разница? – спокойно говорю ему.

Почему говорю спокойно, не знаю; в висках продолжает стучать, по спине течёт струйка пота, мечтаю разорвать его на куски и выбросить из этого дома, хотя и понимаю, что он тут ни при чём, не он же заставлял меня жениться на этой женщине, но тем не менее хочется заглушить собственную никчёмность каким-то действием, выплеснуть через что-то. Заткнуть рот своему унижению, вот чего я желаю. И как только я понимаю это, понимаю и принимаю мысль о том, что меня унизили, растоптали, надругались над моей честью, – во мне просыпается животная ненависть к этому куску мышц.

Он открывает рот, чтобы вывалить ещё что-то грубое, но не успевает сказать, потому что за долю секунды я оказываюсь рядом с ним, и мой кулак ударяет его где-то между виском и ухом.

Я слышу, как Софи верещит, и вижу, как от неожиданного удара он падает на пол. Я прыгаю на него и начинаю со всей силы бить его в лицо, бью с такой силой, что собственные кулаки хрустят, чувствую, что и на его лице что-то ломается и лопается, и кровь марает мои руки. Визг Софи превращается в нечленораздельный вой и утихает где-то вдалеке. Просто перестаю её слышать. В ушах настырный голос: «Убей его, убей, отомсти за себя, убей», и мои руки обхватывают его горло.

Я мысленно прорисовываю в голове своё ближайшее будущее, вижу, как сижу в колонии строгого режима много-много лет, вижу, какие поганые там условия, вижу, что к людям там относятся как к собакам, и я точно такая же заморённая собака среди других, но это мне кажется прекрасной перспективой в сравнении с тем, что я переживаю сейчас.

Вдруг из ниоткуда появляется Софи. Я уже забыл, что она тоже здесь. Она накидывается на меня как кошка, она когтями целится в мои глаза, чувствую ожог царапин на щеке, на секунду расцепляю руки, чтобы её откинуть. Сопротивления этого качка не опасаюсь – мой противник не приходит в себя ещё с момента первого удара, поэтому убеждаюсь, что Софи отлетела достаточно далеко от меня, и снова закрываю замок своих рук на шее обидчика.

Его горло угрожающе хрустит, изо рта вырывается отвратительный хлюпающий звук, ещё пара мгновений, и я могу считать свою обиду отомщённой, но…

На мою голову обрушивается что-то. Боль такой адской проникающей силы, что реальность покрывается красными пятнами и потухает.

Глава 4

Сознание врывается в меня болью. Мне так больно, что я даже кричать не могу. В нос бьёт запах гари, и ощущение нестерпимого жара пронизывает всё моё тело. Вдруг чувствую, что кто-то тащит меня за ноги. Следом в мою жизнь врываются звуки. Слышу шум разрушения и треск огня, и ещё всхлипывания, вернее, безутешные рыдания, которые обрываются надрывным кашлем кого-то рядом со мной. Слышу и свой стон и пытаюсь открыть глаза. Кто-то тащит меня, вытаскивает из горящего дома, делает это из последних сил, медленно, всё в дыму, дышать нечем. Хриплю:

– Убегай, брось меня!

Напрягаю ноги, дёргаю на себя; её руки от неожиданности выпускают их, но она вновь пытается их взять и падает сама, потому что задыхается от дыма. Переворачиваюсь, на четвереньках пытаюсь понять, где выход из дома, но ничего не вижу, дым жжёт глаза. Она падает рядом, я не понимаю, кто это, но тело такое хрупкое, что может принадлежать только девушке.

В моей голове всё мутнеет, хочу сдаться прямо сейчас, боль в голове съедает все мысли, сдохнуть легче, чем это терпеть. Но вдруг её рука, вернее, её тонкие пальцы обхватывают мои, и они тянут меня, она не перестаёт кашлять, но тянет меня. Поражённый её волей к жизни, ползу следом, каждую секунду кажется, что я больше не смогу, но её пальцы не сдаются.

Вдруг её пальцы сжимаются так сильно, что мне больно, а потом исчезают; слышу надрывный кашель, кашель до рвотных позывов, выворачивающий наизнанку лёгкие кашель. Я сам в нескольких секундах от такого же кашля, дым обдирает лёгкие до мяса, шарю рукой, чтобы найти её, нахожу, упираюсь пальцами в её тело, кашель вдруг затихает.

Отсутствие её кашля так пугает меня, что волосы встают дыбом, судорожно вдыхаю дым и начинаю так же, как и она, судорожно корчиться в кашле. Мне кажется, что мой кашель не прекратится никогда; катаюсь по полу в припадке, мечтая о глотке чистого воздуха или о глотке чистой воды, чтобы смыть с горла налёт копоти. Но ни чистого воздуха, ни чистой воды тут нет.

Вдруг разрывающаяся от боли голова куда-то исчезает, за нею исчезает желание выплюнуть лёгкие, следом исчезает припекающий тело жар от огня. Я не знаю, хорошо это или плохо, но я превращаюсь в светлый всполох где-то во вселенной.

Я постепенно пытаюсь осознавать себя. Если я вижу, что это вселенная, значит, у меня должны быть глаза, но их нет. Как и самого меня нет, я до сих пор всего лишь всполох. Вокруг меня движется прекраснейшее из всего, что можно увидеть, – бесконечный простор движущихся космических тел. Всё такое отчётливо яркое, идеально расположенное в пространстве, такое знакомое и такое реальное. Мне кажется, я знаю это место. Я родился тут. Тут, сотканный из света, я обрёл себя как суть.

Здесь я выбрал, что именно я хочу познать, выбрал направление, выбрал ориентиры и пути. Здесь я часть общего света. Бесконечного света. Я энергия, я смысл, я жизнь. Здесь я могу обрести всё, что мне нужно, но мне ничего не нужно. Всё, о чём я мечтаю, у меня уже есть. Я обрёл всё, что хотел, я добился всего, чего должен был, я уже состоялся.

Я впитываю в себя звуки пространства, эту глубокую мелодию звёзд, и плыву в полной гармонии бытия межреальности. Всё внешнее пропало, всё суетное ушло, есть только желание быть, быть светом и звуком, материя уже не актуальна.

Я способен охватывать всю окружающую меня красоту, я способен быть большим и маленьким, я точка во вселенной, и я вселенная. Я свет, я радость, я начало.

Начало будущего, начало всего.

Я часть божественного. Я Бог.

Я хочу быть.

Не умирай, Саша.

Этот голос не принадлежит творцу, этот голос не принадлежит духу, этот голос принадлежит душе, и этот голос обращён ко мне.

Не умирай, Саша!

Этот голос не один, этих голосов несколько, этот голос имеет плотность, этот голос имеет силу, этот голос как канат, толстый канат, способный удерживать свет.

Саша, не умирай! Саша, не умирай! Саша, не умирай…

Канат уже держит меня, но меня не тяготит это. Этот голос, он тоже свет, он дополняет моё сияние, и от этого окружающее меня пространство расцвечивается золотом мерцания.

Саша, не умирай!

Голос превращается в крик, он одновременно и кричит, и шепчет, и размножается на бесчисленное количество звуков.

Саша, не умирай!

Голос уже знает, что я не умираю, я только начал жить, я рождён, я просветлён, я есть.

Ты нужен ей. Не умирай, Саша.

Я знаю, что нужен, всегда это знал. Я нужен ей точно так же, как и я сам нуждаюсь в ней. Мы с ней ключи друг от друга. Теперь стали ключами. Голос связал нас с ней. Он проделал огромный путь, выбирая меня для неё, определяя её для меня. Он предусмотрел все траектории движения сущего, он пожертвовал себя в служение нам. Он отдаёт всего себя во имя существования единения её света с моим, он знает, что мы должны бороться, но бороться ради обретения. Этот голос сделал то, что до этого считалось невозможным, но этот голос есть любовь, только другая любовь, любовь, созданная независимо от внутреннего и внешнего, любовь чистая, любовь первозданная. Этот голос сам является бессмертной душой, душой, которая прошла часть своего пути, но избрала свет её глаз вместо движения вперёд. Душа, которая согласна стать ничем, вернее, чем-то, чем-то огромным, но при этом несуществующим, для того чтобы мы с ней состоялись. Мы никогда не узнаем, какую жертву принесла эта душа ради нас, но мы будем догадываться и беречь данное нам сокровище. Клянусь. За себя и за неё.

Я открываю глаза. Отвратительно чувство прийти в себя с трубкой во рту. Понять, где я нахожусь, нетрудно. Самочувствие так себе. Голова тяжёлая, моргать больно, тело незнакомое, тяжёлое, слабое. Наличие трубки во рту жутко раздражает. В палате никого нет. Хочу позвать на помощь, получается только хрипящее мычание, вдобавок ко всему ещё и рвотные позывы. Поэтому сразу прекращаю попытки. Вдруг понимаю, что эта трубка дышит вместо меня. От осознания этого сразу бросает в холодный пот. Но при этом сознание ясное, чёткое.

Судя по всему, Софи ударила меня чем-то по голове, потом был пожар. Сомневаюсь, что дом сам загорелся. Потом, видимо, она испугалась, что я умру и она будет виновата, и решила меня оттуда вытащить. Раз я живой, значит справилась. Теперь у меня есть за что быть ей благодарным. Значит, она не такой потерянный человек, как я думал.

Терпеливо жду появления хоть кого-то из медперсонала. Обстановка палаты внушает доверие. Всё чисто, новая мебель, техника тоже выглядит свежей. Несвежий в этой палате только я. Ухмыляться больно и тошно, поэтому ухмыляюсь в уме.

Мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я пришёл в себя, но часы на стене утверждают, что не прошло и двадцати минут. Наконец дверь открывается, входит женщина-врач с какими-то бумагами в руках. Лицо уставшее, сосредоточенное, за стёклами очков видно серые круги под глазами. На меня не смотрит, смотрит в бумаги, затем на мониторы слева от меня. Смотрит на них удивлённо, переводит взгляд на капельницу, из которой очень медленно что-то вливается мне в вены. Я устаю ждать её взгляда, чувствую себя нелепо, и наконец её глаза встречаются с моими, и она подскакивает, будто её ударило током. У неё такое испуганное лицо, что я чувствую себя неловко, но ведь я ничего не делаю, я просто лежу. Или я выгляжу слишком плохо? Может, у меня лицо в ожогах? Но я бы, скорее всего, чувствовал это, видел боковым зрением хотя бы, что лицо изменилось. Её испуг приводит меня в такое замешательство, что мне самому становится страшно. Датчики тоже начинают волноваться и сообщают об этом учащённым пиканьем. Скорее всего, пульс участился. Наконец она обретает дар речи, кладёт планшетку с бумагами на тумбочку, подходит ко мне.

– Александр Николаевич, извините. Вы понимаете, где находитесь?

Понимаю, чего уж тут непонятного. Моргаю один раз. Видел, что так делают в фильмах.

– Очень хорошо. К сожалению, я не могу убрать трубку искусственной вентиляции лёгких до вечера, но могу попросить медсестру поставить вам сонное, чтобы вы легче перенесли это время.

Уходить в сон не хочу, хмурю брови, не понимаю, зачем нужно ждать вечера. Но без способности говорить возразить мне нечего. Врач нажимает кнопку на моей кровати, через мгновение появляется медсестра.

– Надя, пациенту нужен отдых, поставь феназепам.

Надя кивает и будто из ниоткуда извлекает шприц. Мне кажется, что я засыпаю раньше, чем она начинает вводить жидкость в мышцу. Странно, но я вижу сны. Яркий сон, красочный. Я вообще видел сны только в детстве и вот теперь. Обычно между вечером и утром я просто проваливаюсь куда-то и выныриваю при первой вибрации телефона. Будильник я ставлю без звука, чтобы не будить Софи. После того как мы стали жить отдельно, потребность в беззвучном будильнике пропала, но привычка… дело такое.

Я понимаю, что сплю, и это удивительно и странно. Передо мной красивый старинный город. Я не знаю, где нахожусь, но здания вокруг из прошлых эпох. Я внимательно смотрю по сторонам: высокие дома создают тень на узких улочках, где-то вдалеке играет музыка, на одном из перекрёстков я вижу солнечный свет, льющийся в пространство между домами. Этот свет переливается и манит к себе. Не сопротивляюсь, иду к свету, луч всё ближе, кажется, что он плотнее обычного воздуха, неуверенно протягиваю к нему руку, плотность та же, но руке становится тепло. Делаю шаг в этот свет.

На пару мгновений теряю способность видеть, щурюсь, различаю впереди какой-то залитый солнцем парк. Вокруг ходят люди, но я особо не вижу их, они не имеют никакого значения в этом сне. Значение имеет другое существо.

Посреди парка, на небольшом льняном покрывале сидит девушка. Я не вижу её лица, она низко склонила голову, её тёмные волосы оставили открытым лишь кончик носа. Девушка сидит, подогнув под себя ноги, на ней светлое платье, и вся её фигура пронизана какой-то опустошающей трагедией. Всё, чего мне хочется, – это просто утешить её, погладить по этим немного спутанным волосам, обнять за худые плечи, посадить на колени, прижать. Как котёнка. Но можно ли?

Это мой сон, я тут хозяин, но девушка так реальна, что я не верю, что она – это моё воображение. Я в нерешительности стою в двадцати шагах от неё. Она не видит меня, она вообще ничего вокруг не видит; возле её ног лежит небольшой лист плотной бумаги, и она медленно водит по нему карандашом. Что она рисует?

Желание взглянуть на рисунок обжигает меня, мне становится жарко, мне нечем дышать, мне страшно. Страшно, что не успею увидеть, что проснусь раньше времени. Паническая атака пробегает дрожью по ногам, поднимается к животу, сковывает грудь, залезает в уши. Я делаю вдох, внутри всё обжигает, хочется закашляться, но я боюсь спугнуть видение как птицу, собираюсь с силами и выдыхаю, делаю ещё один медленный вдох и заставляю ноги сделать шаг. Тело до сих пор тяжёлое, но я чувствую себя спокойно. Я обещаю себе, что если не увижу рисунок сейчас, то постараюсь вернуться в этот сон и ещё раз попытаюсь увидеть и рисунок, и девушку. Я буду дышать ожиданием этой встречи, буду искать способ вернуть этой девушке то, что она утратила. Расстояние между нами сокращается, вот и рисунок. Звёзды. Она рисует звёзды.

Маленькие и большие, россыпь звёзд на бумаге. Звёзды будто живут, они складываются в созвездия и мерцают. Мне кажется, что я уже видел эту картинку, что это звёздное пространство как-то связано со мной. Перевожу взгляд на девушку. Я стою совсем рядом, можно руку протянуть и прикоснуться к её блестящим волосам, можно присесть рядом и заглянуть в лицо, можно спросить её имя. Карандаш в её руке замирает: она заметила, что рядом кто-то есть. Она поворачивает голову, я вижу бледный профиль, но картинка смазывается. Я понимаю, что сегодня мне суждено расстаться с ней. В последний миг всё-таки решаюсь протянуть к ней руку, кончики пальцев чувствуют мягкую прохладу её волос – я открываю глаза и чувствую под пальцами прохладу больничной простыни.

Передо мной сидит Иван, сидит, смотрит на меня, вид глупый – испуганно-удивлённый. С удовольствием отмечаю, что во рту больше нет трубки, но другие трубки ещё имеют место быть. Замечаю идущую из-под одеяла трубку мочеприёмника, в руку воткнута капельница.

– Ну ты как? Дышишь? – не выдерживает Ванька.

Мне становится смешно: в последний раз он был так напуган, когда я в детстве выпал из нашего дома на дереве; чувствовал я себя тоже жутко, но, ко всеобщему удивлению, ничего не сломал. Улыбаюсь. Приятно, что кто-то может так сильно за меня переживать. От осознания моего «неодиночества» внутри тепло, конечно, там есть ряд неразрешённых вопросов, в основном неприятных, но стараюсь пока двигать их поглубже.

– Дышу, Вань.

Он выдыхает, немного расслабляется, откидывается на спинку стула.

– Хорошо, тебе трубку убрали минут десять назад только. Ты сначала так медленно дышал, что было страшно, но вроде ничего, теперь-то же получше, ага?

– Ага.

Несмотря на слабость в теле, вместе с сознанием просыпается и физиологическая часть бытия.

– Вань, тут есть что пожрать?

Он округляет глаза, встаёт:

– Ща найдём.

Пулей вылетает из палаты. Пока жду его, провожу анализ состояния тела. Все конечности выглядят целыми, руки лежат поверх одеяла; медленно приподнимаю – ожогов не видно, аккуратно трогаю лицо; меня вдруг снова насторожил испуг врача при моём первом пробуждении, но лицо целое. Даже ссадин не чувствую. Ванька возвращается с подносом и с врачом.

Я делаю попытку присесть, врач сразу реагирует:

– Ну-ну, давайте без резких движений, я сейчас подниму вас.

Нажимает кнопку, кровать начинает поднимать меня в положение полусидя. Ваня нерешительно стоит рядом, не зная, куда деть поднос.

– Дай мне уже поесть, – нетерпеливо говорю ему.

Он протягивает мне поднос, я беру его в руки, но он не отпускает до тех пор, пока я не ставлю его на колени.

– Я, кстати, хорошо себя чувствую, ложку держать смогу, – с сарказмом сообщаю ему.

Но врач приходит Ивану на помощь:

– Знаете, Александр Николаевич, с вашим повреждением лёгких странно, что вы не то что ложку можете держать, а вообще, что в сознание пришли.

Удивлённо вскидываю брови, но, прежде чем ответить, запихиваю в рот большую ложку геркулеса, с удовольствием жую, запиваю компотом.

– А что не так с моими лёгкими?

– Могу говорить при Иване Сергеевиче?

Меня всё больше удивляет их таинственность, но голод сильнее; киваю и продолжаю жевать.

– Вы поступили к нам позавчера поздно вечером с тяжелейшим отравлением горючим газом. На момент, когда вы поступили, вы уже были в коме; пока мы пытались что-то делать, вы решили умереть. Мы зафиксировали смерть, но спустя двадцать две секунды вы решили воскреснуть, но из комы не выходили.

Она переводит дух; я откусываю хлеб, отправляю в рот последнюю ложку каши.

– Но я же вышел из комы вроде.

– Вышли. По прогнозам должны были выйти не скоро, и то, что вы сейчас дышите самостоятельно, – это чудо.

Проглатываю остатки еды под их неотрывными взглядами. Кома, смерть… чушь какая-то. Чувствую себя очень живым.

– Это всё, конечно, прекрасно, но я хочу в туалет.

– Сейчас позову медсестру, – с досадой говорит врач и пулей вылетает из палаты. Ванька устало садится на стул.

– Добавки бы.

– Ты уверен?

– Уверен. Я голодный и хочу домой, скоро меня выпишут?

– Ты дурак, что ли? Ты сдох позавчера! – Ванька почему-то становится злой и как ужаленный вскакивает со стула.

– Ну, сдох я не до конца, и вообще…

Закончить не успеваю, входит медсестра с уткой. Увидев эту больничную утку, я вскидываю руки в защите:

– Ну уж нет. Простите, я сам в туалет схожу.

– Вам нельзя, – пожимает она плечами, – вам ближайшую неделю лучше не вставать.

– Ага, щас. Нет, я отказываюсь, уберите с меня все эти трубки ваши, я могу сам справиться с посрать.

Медсестра испуганно ставит утку на тумбочку, быстро нажимает кнопку на стене, в течение пары секунд возвращается врач.