Дело, которое нужно закончить бесплатное чтение

Константин Мстиславович Гурьев
Дело, которое нужно закончить

1

Пятница

Зуммер квакнул, интерком голосом секретарши Ларисы сообщил, что референт Марина находится в приемной, а водитель Валера ожидает их в машине на подземной парковке, и, вообще, все уже готово; но тут уже в который раз, бесцеремонно вмешиваясь, заверещала мобила.

Рябов глянул на экран и, увидев все тот же незнакомый номер, сбросил звонок. Он никогда не отвечал незнакомым абонентам, и все, кто с ним работал, знали это. Ну, а если звонит тот, с кем Рябов не работает, то пусть изыскивает возможность представиться.

Да и момент сейчас совсем неподходящий! Потенциальные компаньоны, ухватившие где-то очень вкусный «кусок», искали поддержки, сами вышли с предложением о сотрудничестве, но сразу же после того, как команда Рябова согласилась, начали скакать туда-сюда так, что иногда казалось, будто это их нашли и уговаривают, а не наоборот.

Даже место для переговоров согласовывали несколько дней, действуя по одной и той же схеме: Рябов предлагал место, а потенциальные партнеры, попросив время на раздумья, отказывались, прикрываясь отговорками, которые вызывали у Рябова обыкновенную и совсем нецивилизованную злость!

Однако предложенный «кусок» был настолько хорош, что сам по себе призывал идти на жертвы, а жертвы иногда оказываются напрасными. Поэтому, когда Рябову было сообщено, что переговоры предложено провести в Будапеште, он неожиданно еще раз взглянул на ситуацию, увидел ее совсем с другой стороны и разом все перевернул, дав всем совершенно новые задания, об исполнении которых надо было докладывать в любое время суток, и, поскольку отчеты принимал сам Рябов, у всех сложилось впечатление, что он работает без сна и отдыха круглые сутки. Никто этому не удивился, хотя такое бывало нечасто.

От Будапешта отказались, встречу назначили в Москве, и вот сейчас Рябов сидел в своем кабинете и был полностью готов к переговорам. Он нажал на кнопку внутренней связи и велел Марине войти.

Не успела она отворить дверь, как мобила снова заверещала, и на экране снова появилось «Абонент неизвестен», и Рябов снова отключил сигнал, сожалея, что обстоятельства не позволяют просто выключить телефон: дел много.

Марина вошла, закрыла дверь и направилась к его столу. Высокая, статная, она вполне могла своей красотой и сексуальностью обеспечить себе беззаботную жизнь, но родители наградили ее еще и умом, которому, видимо, бездействие совсем не нравилось. Марина никак не соглашалась стать женой кого-то из серьезных людей, которые кружили возле нее все те семь лет, что она работала у Рябова.

Поначалу ее не трогали, уверенные, что Марина — любовница Рябова, но иллюзию эту они быстро разрушили, причем без всяких согласований и показных действий. Разрушили спокойным рабочим, ненавязчивым отношением друг к другу. Таким отношением, когда даже в самых мелких деталях не было и намека на что-то, кроме работы. И постепенно окружающие в это поверили. Не все сразу, конечно, но, тем не менее… Ну, если кто и не поверил, то Рябову было наплевать, а Марине тем более, потому что оба они были созданы исключительно для работы и достижения результата.

Она уже почти подошла, когда мобила снова заверещала, и Рябов снова сбросил звонок. Видимо, Марина почувствовала легкую досаду шефа и заметила спокойно, почти весело:

— Ларису эта мадам уже достала! Представляете, пока я была в приемной, она звонила пять раз! Пять раз!

До встречи оставалось чуть меньше часа, и времени, чтобы добраться до места, где она пройдет, было вполне достаточно, но не это было важно.

Марина смотрела на шефа и думала о том, что на подготовку этой встречи в последние сутки отдали свои силы все, кто был в команде, а за висеть все будет от одного человека, от Рябова, которого эти звонки, кажется, изводят. Она не была верующей, но сейчас где-то в глубине ее сознания, а то и подсознания, кто-то от ее имени бубнил что-то о даровании успеха хотя бы крохотного, самого маленького, но такого, чтобы хватило. И помощи просил особенно сейчас именно потому, что еще не все было ясно и уж тем более не всем.

Марина понимала, что Рябову сейчас на переговорах понадобится все умение держать себя в руках, предугадывать ловушки партнеров и аккуратно вести их к тем ловушкам, которые приготовила его команда, добиваясь нужного результата. Всякие переговоры — серьезное испытание, а тут такая совершенно неуместная нервотрепка. Рябов, тоже понимая состояние Марины, нарочито бодро спросил:

— Ну что, стартуем?

— Да, Виктор Николаевич, — кивнула Марина. — Валера уже ждет нас в машине.

— Не рано? — спросил Рябов, поднимаясь с кресла.

Он знал, что Марина все просчитала, и слушал ее, погружаясь в обычное свое деловое состояние.

— У нас два варианта на случай пробок, — говорила она, шагая к двери. — Если будет пробка, въедем через ближний тоннель, подсобный. Если нет — через дальний, парадный. Там разница по времени как раз пять минут — максимальная.

Они выходили в приемную, когда зашуршал сигнал телефона, и Лариса, ответив «вас слушают», со слезой в голосе сказала:

— Виктор Николаевич, извините, я уже не могу.

— В чем дело? — не скрывал недовольства Рябов.

— Она с утра звонит и все время требует вас…

— Она что — премьер России? — поинтересовался Рябов.

Лариса на миг замолчала, будто всерьез обдумывая ответ, потом выронила:

— Нет, конечно, но…

— Ну и хорошо, — подвел итоги Рябов, начиная движение к двери.

Та, будто ища сочувствия, продолжила:

— …она твердит, что она Доброхотова, и ей…

Марина усмехнулась, возводя глаза к небу, и сразу же осеклась: лицо Рябова мигом стало другим, совершенно незнакомым, и он, почти не разжимая рта, выдавил:

— Марина, вызови лифт и жди меня. Никого не пускай! Едем коротким путем!

Марина обмерла, потому что за все эти годы он ни разу не обратился к ней на «ты». А еще потому, что ей стало ясно: переговоры провалены, не начавшись, потому что в данный момент ее босс уже не смог бы похвалиться спокойствием, концентрацией на деталях, а без них…

Ей стало жалко! Не себя, не команду, а его! Его, который не проигрывал за эти годы ничего серьезного!

Рябов же сделал движение рукой, будто подгоняя Марину к лифту, рванул в кабинет, скомандовав Ларисе:

— Соединяй!

Когда трубка наполнилась шорохами дальней связи, Рябов смог выдавить только «алло» и услышал:

— Папа умер.

— Когда? — выдохнул он.

Невидимая собеседница произнесла, стараясь быть выдержанной:

— Я дала слово твоей секретарше, что не буду тебя задерживать и скажу только два слова. Я их сказала, так что объясни ей, что весь остальной разговор идет по твоей инициативе.

— Нина, перестань… — попросил Рябов.

Он слушал идущий издалека голос и представлял, что сейчас переживает та, которой этот голос принадлежит. Он понимал ее состояние и представил, как она сейчас старается, сдерживая себя. Она с самых ранних лет училась сдерживать себя и добилась успехов.

Он вспомнил — кстати ли, некстати, — как однажды, стараясь молчать, когда ее несправедливо отчитывала учительница, второклассница Нина закусила губу. А потом, когда еще и завуч вмешалась, девочка губу прокусила. Кровь, стекающая по подбородку, опрокинула завуча в обморок, а Нину сделала победительницей.

Рябов выдавил:

— Когда он… ушел?..

Нина молчала, и Рябов снова представил, как она закусила губу, и вспомнил тот крохотный шрамик под нижней губой слева.

— Вчера после обеда. — Голос был неестественно спокойным.

— Нинк, я сейчас… действительно опаздываю, но… — начал Рябов.

— Пора качать газ и нефть? — безразличным голосом перебила Нина.

— Не перебивай! — попросил Рябов уже спокойно: — Когда… похороны?

Голос Нины снова изменился, стал усталым, безразличным.

— Завтра… в Кричалиной…

Кричалина — это деревня километрах в пятидесяти от Города, откуда Рябов был родом. Деревня, в которой когда-то жили родители Дениса Доброхотова, где все еще стоял дом, ими поставленный.

— Он… уходил… дома?

— Нет, в клинике, но я там была… уж и не знаю, сколько дней… Просто не знаю…

— Так… Телефон, с которого ты мне звонила, твой? Если я его наберу, ответишь ты?

— Да.

— Наберу, как только что-то прояснится…

— Что там может проясниться?

— Перезвоню! — оповестил Рябов. Пересекая приемную, спеша к лифту, Рябов бросил Ларисе: — Найди Рому, пусть созвонится с Валерием и ждет меня после переговоров.

Сел на заднее сиденье и всю дорогу ехал молча. Какая-то мысль давила на него, отвлекая от всего другого, но он никак не мог понять, в чем дело. Только выходя из машины, понял. Достал мобилу, отыскал «непринятые», нажал клавишу «соединить» и, услышав ответ, сказал:

— Мне очень жаль, что я сейчас не рядом с тобой… и Денисом Матвеевичем… Поверь… Очень жаль… Ты… это… Нинк, правда…

И выключил, чтобы не слышать ее плача. Выключил не потому, что женские слезы терпеть не мог, а потому, что она никогда не простила бы ему, услышь он ее плач… Да он и сам говорил с трудом.

Переговоры он провел так, как никогда прежде не проводил. Марина впервые за все время сотрудничества все время сидела молча, потому что Рябов ее ни о чем не спрашивал. Он вообще никого не спрашивал. Все уловки другой стороны он встречал в штыки, совершенно не думая о деликатности. Несколько раз, отвечая на их реплики, приводил такие цифры и особенно факты, что потрясенной Марине хотелось крикнуть: «Что вы говорите!» Но другая сторона растекалась в беспомощности своей и молчала, и принимала все, что предлагал, а точнее говоря, диктовал Рябов.

Об этом Марина потом рассказывала и рассказывала, заключая повествование словами «они даже не квакнули, когда он закончил. Просто подписали бумаги и спросили с улыбкой, пытаясь сохранить лицо, будет ли шампанское».

Шампанское подали, но Рябов лишь пригубил и откланялся.

В офис его вез Рома, которого всю недолгую — минут пятнадцать — дорогу Рябов инструктировал. Рома привез, высадил и отправился выполнять, а Рябов поднялся в свой кабинет и, велев никого не пускать, взялся за телефон. Ему ответили сразу, будто только его звонка и ждали.

— На пальцах одной руки можно посчитать, чтобы звонили и так отзывались о переговорах, которых, как они и сами признают, не было как таковых. — Голос собеседника был наполнен уважением. — И я искренне вас поздравляю, Виктор Николаевич.

— Спасибо, Лев Моисеевич, — ответил Рябов. — Но просил бы не забывать и о роли моей команды.

— Ну конечно, конечно, — ответили ему и после едва заметной паузы спросили: — Хотите взять паузу?

— Причем всем вместе, сразу и неожиданно! — подтвердил Рябов.

Молчание на том конце провода его нисколько не смутило. Потом собеседник сказал:

— Сегодня у нас пятница? На моих двенадцать тридцать семь. Ну, тогда вот что… Ни о ком из вас я ничего не хочу слышать до понедельника следующей недели. Не ближайшей, а следующей, понимаете?

Потом послышалось тягучее «э-э-э», к которому Рябов давно привык, закончившееся безличным размышлением:

— Может, после товарищеского обеда…

— Как скажете, — согласился Рябов.

— Так и скажу! — шлепнулась на рычаги трубка.

Рябов нажал кнопку, и в кабинет вошла Лариса с блокнотом в руках.

— Ларик, — начал Победитель Рябов.

Лариса тотчас убрала блокнот. «Ларик» означало что-то особенное.

— Позвони Автандилу в «Шаверму» и скажи, что будем у них… — Он посмотрел на часы. — Будем у них в шестнадцать ноль-ноль.

Лариса уточнила:

— И — наличными?

— Умница! — кивнул Рябов. — Пусть учтет, что мы никого не хотим ни видеть, ни слышать. И всем нашим сообщи, что уходим на обед тихо и неорганизованно и встречаемся только у Автандила. — Осмыслил все сказанное. Дополнил: — Наших оповещай не спеша и до последнего момента ни слова про Автандила.

— А?.. — не хотела уходить Лариса.

— А тебе, мой верный оруженосец, придется заехать сюда вечером… часов в восемь… и все сдать под охрану. Кстати, пока не ушла на обед, подготовь мое распоряжение об отпуске в связи… ну, сама придумай, не маленькая…

— По поводу сегодняшнего? — засверкали глаза Ларисы.

И Рябов снова глядел грозно:

— Премии не упоминай! — Потом, тоном почти интимным, добавил: — Но намекни, что будут по возвращении. Пусть отдыхают без тормозов. — Посмотрел на нее и сказал суровым голосом: — Все, иди.

Лариса радостно выскользнула в приемную, а Рябов подошел к шкафу, налил полный бокал бурбона, раскурил сигару и сел на подоконник.

Отец Нины, Денис Матвеевич Доброхотов, был его, Вити Рябова, Учителем. Не школьным или университетским, а таким, какой не всем в жизни встретится.

Доброхотовы поселились в соседнем доме, когда Виктору уже было пятнадцать, и случилось это в середине девяностых, которые в их городе были теми же самыми «девяностыми», где человеческая жизнь падала в цене гораздо быстрее, чем рубль.

Ровесники и друзья Виктора быстро выбрали свой путь, но многие из них успели сделать по этому пути всего несколько шагов… Виктор не рвался идти следом, да и интерес его состоял не в том, чтобы любой ценой стать собственником иномарки, пусть даже с непривычным еще правым рулем.

Виктор много читал, поэтому не было ничего странного в том, что однажды у него зашел разговор о крестовых походах с мужиком из соседнего дома, который скучал во дворе, приглядывая за игравшей там дочерью. Разговор быстро перерос в спор, в котором Виктор шел напролом! Его доводы вынуждали собеседника закатывать глаза и хвататься за голову, чем он привлек внимание самостоятельной и сосредоточенной шестилетней Нины, которая подошла к ним и прервала спор, отчитав Рябова.

Мужик, придя в себя, признался, что удивлен, обнаружив некоторые знания у подростка, а потом сообщил, что он — Денис Матвеевич Доброхотов, историк и профессор местного университета. После этого Доброхотов познакомил Рябова со своей библиотекой и, уступая ходатайству Нины, разрешил ему брать книги для чтения. Ну, а уж после этого постоянные споры были неминуемы…

И сейчас, безуспешно стараясь бурбоном снять напряжение, Рябов пытался вспомнить Нину тогдашней, серьезной и самовольной, не слушавшей никого, поступавшей только так, как она хотела, и — не мог… Каждый раз, когда он пытался вспомнить шестилетнюю девочку, все ее зримые образы разлетались, не успев собраться, и Рябова от макушки до пят заполнял ее голос. Тот голос, который рвался из трубки сегодня.

Он пытался представить, что она делает сейчас, и сразу же в душе стало холодно: он снова подумал, что самое главное его желание сейчас — быть рядом с ней. Не надо никаких надежных объятий и успокоительных прикосновений, не надо понимающих взглядов, слов соболезнований, а надо просто знать, что она рядом. Знать, что можно просто подойти и обнять. И пусть проревется, уткнувшись в его подмышку. Да, пусть хоть задницей к нему повернется и ревет…

Лишь бы быть рядом… Лишь бы хоть чем-то ей помочь…

И пусть потом несколько дней сторонится его, как чужого, пусть отворачивается, не скрывая, что злится, потому что он видел ее слезы, что он слышал, как она плачет… Виктор все это переносил почти спокойно, злясь только поначалу. А потом вдруг понял, что он — единственный в мире, к кому она прибежала бы, зная, что сейчас заплачет…

А сейчас он был за тысячи километров от нее. Он взял в руки телефон. Нина ответила сразу, будто сидела и ждала, Рябов же спросил о похоронах.

— Папа давно уже сказал, чтобы его хоронили рядом с дедом и бабушкой.

— Значит, завтра?

— Ты все равно не успеешь… — После недолгого молчания Нина повторила: — Рябов, ты все равно не успеешь, так что лучше не начинай.

Ему очень хотелось говорить точно так, как он привык говорить за последние годы, но он чуть-чуть помолчал и ответил спокойным голосом:

— Ну, как скажешь…

Пирушка в «Шаверме» Автандила прошла хорошо, но не блестяще, как бывало всегда.

Рябов пил мало, не ел вовсе и, исполнив два «обязательных танца» — с Мариной и Ларисой, — ускользнул, сославшись на дела. Дома добавил стакан бурбона, принял душ, снова — бурбон, а потом сел в кресло и ни о чем не думал. Просто сидел и не мог избавиться от одной и той же мысли: «Ты так и не успел»…

2

Суббота

Автобус был рейсовый, но деревня Кричалина в его маршруте не значилась, поэтому водитель высадил Рябова на трассе, и ему пришлось еще километра два шагать по проселочной дороге, отчего туфли покрылись толстым слоем пыли, да и брюки аж по колено отливали серо-желтым. Он остановился, оглядел себя, подумал было, что в таком виде идти к дому Доброхотовых нельзя, потом плюнул и двинулся дальше.

Рябов издалека увидел, что двор уже полон людьми, а туда продолжают подходить со всех сторон. Какое-то время постоял возле забора, вроде пытаясь смахнуть пыль, но почти сразу понял, что просто боится войти во двор. Он вспоминал, давно ли бывал тут, никак не мог вспомнить и понял — значит, давно.

Войдя во двор, он не спешил продвигаться через ряды, которые тут выстроились сами собой, без всяких планов и указаний. Сделав несколько шажков, останавливался и медленно смотрел по сторонам, выискивая знакомые лица, и вдруг понял, что со стороны выглядит глупо вот так пробираться, будто он тут чужой. Рябов решительно пропорол плечом скопление нескольких человек, вышел к гробу и сразу ощутил себя так, будто находится в центре арены под светом прожекторов, а все присутствующие только на него и смотрят. И замер.

Возле крыльца на паре табуретов, застеленных плотной черной тканью, стоял гроб, и лежал в нем Денис Матвеевич Доброхотов, его Друг и Учитель… Все, что смог в этот момент Рябов, — положить ладонь ему на плечо, замереть, забыв о времени, и сдерживать слезы, которых он и сам от себя не ожидал. Потом ткнулся взглядом в Нину, стоявшую по другую сторону, хотел кивнуть ей и не смог.

Столы были расставлены прямо во дворе. Деревенские поминки традиционны: после третьей стопки люди поднимаются и уходят, понимая, что родным и близким покойного сейчас лучше остаться одним. Женщины быстро убирали со столов, наводили порядок и уходили, унося с собой то, что приносили для поминок: кто посуду, кто стулья. В деревне что похороны, что свадьба — дело общее…

Нина подошла к Рябову и сказала так, будто и не было этих лет разлуки:

— Пойдем!

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, говорила громко и без умолку, и ясно было, что делает так нарочно, стараясь скрывать дрожь в голосе.

— Папа последние лет семь жил здесь, так что тут многое изменилось.

Нина распахнула дверь.

— Вот это — папин кабинет… был…

Рябов ощутил щекотание в горле, и попросил Нину:

— Можно я тут посижу немного?

— Тебе придется тут не просто «посидеть», а просмотреть то, что в ящике. — Отвечая на недоуменный взгляд Рябова, добавила: — Папа сказал, что в ящике все — только для тебя…

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик, находившийся посредине, и сказала, ткнув пальцем внутрь:

— Читай не спеша, а я буду на первом этаже, чтобы не мешать тебе.

Рябов закрыл дверь за Ниной и огляделся.

Чем-то эта комната напоминала привычный кабинет профессора Доброхотова, в котором Рябов провел так много времени. И сам себя перебил: что ты о каком-то там «времени» разглагольствуешь!!! Это, Витя, была твоя Жизнь, и хрен бы ты чего добился, если бы Денис не трясся над тобой долгие-долгие годы, если бы ты не учился у него думать! Рябов прошел мимо стола, навалился на подоконник и выглянул в сад, раскинувшийся внизу.

Повертел головой влево-вправо, разглядывая крышу, на которую они с ребятами прямо тут, через окно, выбирались, чтобы загорать и, что гораздо важнее, курить тайком. Рябов потянулся было к подоконнику и сразу же одернул себя: что за мальчишество!

Небольшой шкафчик, мимо которого он только что прошел, Рябов помнил отлично! Доброхотов говорил, что это — последнее, что он смог сохранить из дефицитного чешского гарнитура, который купили когда-то еще его родители, Доброхотовы-старшие! Все остальное со временем развалилось и было выброшено, а шкафчик держался, и, будто в награду за его стойкость, Денис Матвеевич наполнил его «запретным», и держал там сигареты, хотя курил очень редко, а потом стал туда класть сигары и трубки, а также так гармонирующий с ними алкоголь!

Рябов открыл шкаф. Сигарет там не было. Их место занимал ящик, забитый сигарами, а сигара требует от курильщика слишком многого. На другой полке стояли бутылки с напитками, в основном крепкими.

Рябов посмотрел в окно, оценил высоту, на которой находилось солнце, закрыл шкаф и вернулся к окну. Он не смог бы сказать, о чем думал, не смог бы, наверное, вспомнить ни одной мысли. Он даже не смог бы сказать, как долго он стоял возле окна, уставившись куда-то невидящим взглядом. Важнее было другое: только сейчас он, кажется, начал понимать, что все, что он сегодня видел, было по-настоящему, и гроб из простого набора досок, обтянутых тканью, гроб, который у него на глазах несколько часов назад закопали, кажется, начал превращаться во что-то иное, что-то значимое, но непонятное. Во всяком случае, пока…

Видимо, в этот момент Рябов стал приходить в себя и тряхнул головой, отгоняя дурацкие мистификации. Потом резко развернулся, решительно уселся к столу и вытащил из ящика большой конверт какого-то бурого цвета, в который Нина ткнула пальцем. С обеих сторон конверта по диагонали тянулась размашистая подпись Доброхотова.

Странно, но никакого ощущения таинственности, предвкушения встречи с загадочным, необычным, потусторонним не было. Рябов взял нож для бумаги и вскрыл конверт. Вынул письмо, развернул его, положил на стол, прижал ладонями и старался на него не смотреть. Настраивался. Готовился. Наконец решился и уперся взглядом в доброхотовскую каллиграфическую вязь, текущую по листу нелинованной бумаги.

«Витюша, наверное, нельзя такое письмо начинать словом „здравствуй“, а?

Мы с тобой не виделись долгие годы, но ты ведь не забыл, что я никогда не любил стереотипы и шаблоны? Не любил и не люблю, но, странная вещь, едва пришла пора писать это письмо — письмо тебе, — я понял, что без них не обойтись…

Итак, если ты читаешь это письмо, значит, я уже умер, потому что Нина может передать письмо тебе только после похорон. Ведь ты, как бы ни обстояли твои дела, непременно сюда прибудешь, но, кто знает, в каком краю ты узнаешь о моем уходе!

Может, и припоздаешь, но все равно приедешь!

Во всяком случае, я буду умирать с верой в это.

Сразу о Нине.

Ей, конечно, будет очень тяжело, и, возможно, у тебя возникнет желание как-то ей помочь, сделать что-то „этакое“. Так вот, не делай! Будет лучше, если ты уедешь через пару дней после похорон. И приличия будут соблюдены, и тягостных ощущений не возникнет.

Но уезжай не навсегда!

Дом будет ждать тебя хотя бы изредка.

Он тебя помнит.

Если ты обиделся, что на все твои предложения о любой помощи я отвечал молчанием, поясню, что, образно говоря, брал твои предложения „в рост“ и намеревался тебе о них напомнить, когда придет пора серьезных расходов, но, как видишь, не успел.

Она придет — эта пора, — но уже после меня…

Поэтому, если ты согласен со всем, что я написал выше, проведи эти рекомендованные мной „пару дней“, изучая то, что сделано. Все материалы в твоем распоряжении, и твоих мозгов вполне достаточно, чтобы их понять и оценить. Слово „оценить“ в данном случае означает, что я сомневаюсь в результатах своего поиска, как любой нормальный исследователь.

Ты должен знать, что письмо, которое ты сейчас читаешь, — седьмое по счету. Да, не удивляйся, седьмое! Первое я написал, когда был уверен, что нашел решение проблемы. Потом осознал, что даже проблему-то саму не понял толком. И написал второе, так сказать, пояснительное. В общем, история о моих письмах тебе — история долгая и нудная. Может быть, я занимался настоящей ерундой…

В своих научных изысканиях я добился многого, известен по всему белу свету, ты и сам это знаешь, а о Сибири знал поразительно мало. И за эти годы понял, что история Сибири — это архипелаг тайн и загадок, но почему-то она, эта история, никому не нужна. И лезут в историю нашей земли разные самоучки вроде всяких „потомков“ черт знает кого и отделываются какими-то сказками пошлыми и не имеющими никакого продолжения.

Витюша, у тебя всегда хорошо получалось понимать проблему, намечать пути ее решения и ставить задачи перед исполнителями.

Перечитал и понял, что написал что-то несусветное, но, надеюсь, ты меня поймешь.

В конверте есть еще один листок и рисунок, о котором я ничего не смог разузнать.

Это тоже тебе.

Все.

Прощай, Витя!»

Последние строки читать стало трудно, и, только закончив чтение, Рябов заметил, что шмыгает и вытирает глаза… Несколько минут он сидел неподвижно, глядя в окно. Просьба Доброхотова удивила его тем, что была проста, скромна и, как считал Рябов, не совсем точно адресована. Решить задачу вполне могла бы и Нина, которая обладала всеми знаниями, необходимыми для этого. Знакомства? Имя Нины Денисовны Доброхотовой само по себе должно было в этих краях быть гарантией помощи и поддержки на любом уровне, гарантией решения любого вопроса! А Доброхотов обращается непосредственно к нему, не упоминая дочь. Почему? Он же прекрасно понимал, что Рябову все равно придется говорить с ней об этом хотя бы для того, чтобы узнать имена тех, кто с ним работал.

Ну что же, подумал Рябов, Доброхотов и сам предложил не задерживаться больше, чем на «пару дней после похорон», значит, сейчас они с Ниной спокойно обсудят все дела именно в смысле оказания всевозможной помощи, он возьмет их под опеку и будет помогать всем, что только понадобится. Но руководить, вникать в повседневные заботы не станет.

Стало проще. Рябов сразу же стал прикидывать свои действия и заглянул в конверт, надеясь, что там лежит листок с именами тех, кто продолжит работу, и сразу же ругнулся: вот склеротик! Доброхотов ведь черным по белому написал о втором листе, который он сейчас и разворачивал. Развернул, глянул, пробежал по диагонали и ничего не понял. Давай-ка еще раз, и внимательно, приказал он сам себе.

«Настоящим я, Доброхотов Денис Матвеевич, завещаю ¹/₂ часть дома, расположенного в деревне Кричалиной… по адресу… Рябову Виктору Николаевичу.

Воля, выраженная мной в настоящем документе, повторена и в моем завещании, составленном нотариусом… каковое будет оглашено в установленном законом порядке. Что касается права пользоваться и распоряжаться указанной собственностью, то я предоставляю его вышепоименованному Рябову В.Н. с момента ознакомления с данным документом.

Доброхотов Д.М.

Подпись Доброхотова Д.М. заверяю, нотариус…»

Несколько минут Рябов сидел, тупо глядя на этот второй листок и ничего не понимая. Никакой логики в этом листке не было! Никакой последовательности, никакого смысла и, главное, ни слова о Нине. Ведь наследница — она, и, значит, надо поговорить с ней. Рябов уже поднимался из-за стола, когда вспомнил слова о рисунке, и снова заглянул в конверт. В самом деле, вот он, рисунок, какой-то странный.

На пожелтевшем и измятом листке бумаги нарисован обыкновенный равносторонний треугольник, середины каждой стороны которого были соединены прямыми линиями, которые таким образом разбивали этот треугольник на четыре равные части.

И что это значит? Повертев листок в руках, Рябов сунул его обратно в конверт, решив, что сейчас-то уж точно не до рисунков. Посидел, готовясь к разговору с Ниной, и осознал, что впервые за много лет не знает, какие слова надо сейчас ей сказать, и понял, что просто боится этого разговора… Удивился, осознав, что уже давно не испытывал этого чувства, а потом отправился вниз.

Первый этаж, а он почти весь был занят холлом и кухней, был пуст, и только на диванчике, сжавшись в клубок, лежала Нина. Видимо, она тут просто ждала, когда Рябов разберется с бумагами, и незаметно задремала, а сейчас, будто почувствовав приближение Рябова, заворочалась. Рябов сел напротив и уставился на нее с грустью и нежностью.

— Разобрался со всем? — неожиданно спросила Нина, не раскрывая глаз. Потом села, огляделась. — Есть хочешь?

Рябов посмотрел на часы и сказал:

— Да, наверное, надо бы…

Нина поднялась:

— Посмотрю, что у нас есть. — На пути к холодильнику спросила: — Что он тебе там написал? Не секрет?

Рябов не хотел сейчас говорить об этом, поэтому ответил неопределенно:

— Да так… Разное…

Нина с готовностью подхватила:

— Про архив, видимо.

С ней Рябов никогда не играл, не юлил, поэтому спросил:

— Он много говорил об этом в последнее время?

— Смотря как понимать «последнее время», — ответила Нина. — Ты, Витя, должен для себя понять главное… — повернулась к нему и ткнулась, как маленькая, лбом ему в плечо. — Я тебя раньше так ненавидела… ну, просто так ненавидела, что…

— Ненавидела? Меня? За что? — сжался Рябов.

— Мне казалось, что папа тебя любит сильнее, чем меня!

— Ты с ума сошла!

Рябов хотел засмеяться, но, увидев глаза Нины, сразу отказался от этого.

— Я не любовями меряюсь, а на твой вопрос отвечаю, — сказала Нина. — У папы не было человека, которому он доверял бы больше, чем тебе, человека, в таланты которого он верил бы сильнее, чем в твои.

Она говорила спокойно, и, наверное, только Рябов мог расслышать ту тоску, которая была в ее голосе. А Нина, помолчав, улыбнулась:

— Пойдем, посидим на крылечке.

Рябов сразу же вспомнил эти посиделки, на которых Нина учила его жизни, совершенно игнорируя тот факт, что была младше его почти на десять лет, и было ей тогда не больше одиннадцати, и кивнул:

— Пошли!

Однако едва они присели на крыльцо, как, отворяя калитку, двинулся прямо к ним мужчина лет пятидесяти. Шагов за шесть-семь до них наклонил голову:

— Нина Денисовна, прошу принять мои самые искренние соболезнования…

— Кто вы такой? Что вам нужно? — перебила Нина, и в голосе ее снова зазвучали слезы.

— Дело в том, что… — начал гость.

Нина вскочила:

— Дело в том, что я с вами разговаривать не стану!

Она повернулась спиной к гостю, намереваясь вернуться в дом.

— Нина Денисовна, буквально пару слов! — воскликнул незваный гость. — Мы с Денисом Матвеевичем…

— Папа мертв!

Теперь в голосе уже звучала озлобленность, и Рябов, подхватив гостя под локоть, двинулся к забору.

— Сейчас не время, поэтому…

— Но, послушайте. — Незнакомец говорил тихо, очень тихо, но энергично. — Денис Матвеевич сам меня пригласил, сказал, что ждет, и я прилетел сразу же, как только смог.

Рябова все происходящее начинало злить.

— Следует извиниться за то, что он вас не дождался?

— Ну что вы… — смутился гость. — Речь совсем о другом! Просто Денис Матвеевич предложил мне вместе с ним просмотреть некоторые материалы из его архива.

Снова архив, и так быстро, удивился Рябов и сказал сочувственно:

— Жаль, что поездка ваша оказалась неудачной, но…

— Но, может быть, завтра? — с надеждой спросил гость.

Разговор тяготил Рябова, да и Нина, оставшаяся там одна, тревожила, поэтому он ответил решительно:

— После девятого дня, не раньше!

Мужчина остановился:

— Может быть, встреча станет возможной раньше?..

Теперь уже на исходе было терпение и у Рябова.

— Давайте каждый будет сам решать свои проблемы! У меня и так забот полно! — выпалил он и рванулся в дом.

Нина, увидев его, сказала:

— Называется, посидели на крылечке… Спать пойду. — Поднявшись на несколько ступенек, остановилась и сказала: — Вот если бы ты не уехал…

3

Много лет назад

Много лет назад ассистент кафедры всемирной истории Витя Рябов ради прикола выставил свою статью на каком-то форуме, где обсуждались смелые, а точнее, совершенно бесшабашные, околоэкономические теории. Статья вызвала много отзывов, быстро перетекших в бурную полемику, в ходе которой Витя, не обращая никакого внимания на звания и титулы оппонентов, отвечал только по сути, а если считал необходимым, то огрызался, не подбирая слов и выражений.

Было это зимой, а весной он получил неожиданное приглашение на конференцию в Ярославль, на которое обрадованный Витя сразу же ответил согласием. Еще более неожиданным был новый мейл, в котором его благодарили за согласие и просили проверить сделанные организаторами конференции расчеты на его поездку в Ярославль, включая проезд, проживание и питание. Рябов ответил, что все посчитано верно, и получил заверение в том, что денежные средства будут отправлены на его счет. Получив эсэмэску о поступлении средств на счет, он и вовсе ошалел.

На секции экономики выступал совершенно свободно, без политеса, будто продолжая полемику в Интернете, а на вопросы отвечал с юмором, точно зная, что ни один из профессоров-экономистов его диссертацией на соискание ученой степени кандидата исторических наук не заинтересуется, а значит, и подгадить не сможет.

Он не удивился, когда к нему подошел мужчина лет пятидесяти, совершенно не соответствующий достаточно зажатой и вялой обстановке конференции в целом. На пути к Рябову мужчина перебросился парой фраз только с каким-то солидным старичком, который командовал проведением всей конференции. Впрочем, перед незнакомцем старичок чуть не в струнку вытягивался и делано смеялся каждой его фразе, поэтому Рябов удивился, когда незнакомец остановился перед ним и сказал, будто продолжая недавний разговор:

— Но я до сих пор сомневаюсь, что выводы ваши так глубоко обоснованы, как вы это старались показать в докладе.

Рябов решил, что это кто-то из руководства местного университета, и ответил, не озабочиваясь субординацией:

— «Показывать» я ничего не старался, — не скрывая, усмехнулся он. — Все, что я сказал, очевидно, если есть умение видеть.

— Очень важное умение, между прочим, и довольно редкое, — будто не замечая тона Рябова, продолжил собеседник, — вы не экономист, насколько я понял?

— Нет, историк, — подтвердил Рябов.

— Овладеваете смежной специальностью? — без тени юмора спросил собеседник.

— Скорее, просто делюсь наблюдениями, — уже всерьез ответил Виктор и поправил собеседника: — Смежные области скорее, а не специальности.

— Смежные области, говорите? — Собеседник смотрел, не мигая. — Переквалифицироваться не хотите?

— В управдомы? — автоматически ответил Рябов, вспомнив Остапа Бендера. Он совершенно не понимал, кто и о чем говорит с ним.

— Название должности непринципиально, — отмел юмор собеседник и протянул руку: — Давайте знакомиться, господин Рябов, я — Штейнбок Лев Моисеевич, — пожав руку Рябову, повторил: — Я серьезно говорю, соглашайтесь!

Рябов усмехнулся:

— Создаете новый университет?

— Университет? — удивленно переспросил Штейнбок. — Да нет… я не связываюсь с умирающими, а образование в России помирает, как бы вы ни старались. Вот, например, вы защититесь, станете профессором, и сколько станете получать?

Рябов осознал свою беспомощность и решил увильнуть:

— Какая разница?

— Впрочем, вы ведь и профессором-то станете не сразу, — будто сам себя поправил Штейнбок.

Говорил он без тени улыбки, и голос был ровным.

— Ну, сколько получает ваш научный руководитель, профессор?

Сколько получает Доброхотов, Рябов не знал и, решив пойти в атаку, ответил с оттенком легкой незаинтересованности:

— Ну… тысяч двадцать — двадцать пять…

— В неделю? — уточнил Штейнбок.

Рябов, не выдержав, громко захохотал, а Штейнбок продолжал стоять, глядя на него, потом сказал:

— На испытательном сроке будете получать три тысячи в неделю. — Помолчав, уточнил: — В долларах.

Почему-то это Рябова разозлило, и он спросил:

— А в евро можно? Европа-то ближе…

Штейнбок ответил сразу же и серьезно:

— Евро — инструмент менее стабильный, но, если вам так угодно, получайте в евро. — Помолчал и сказал: — Все-таки рекомендую доллар, но решать вам.

Рябову все происходящее переставало казаться розыгрышем, и он пошел на попятный:

— Боюсь, вы не совсем точно поняли мой доклад…

— Не бойтесь, — перебил Штейнбок. — Давайте лучше я вам изложу проблему, которая меня беспокоит… — Он посмотрел на Рябова: — Есть желание послушать?

Рябов кивнул, не понимая, зачем он это сделал. Штейнбок начал говорить, и уже через несколько фраз Рябов осознал охватившее его удивление: человек говорил о сложных вещах, но все было совершенно понятно до такой степени, что Рябов вдруг перебил, поправил, возразил. Ему показалось, что Штейнбок обиделся, так моментально тот прервал свою речь на полуслове, а помолчав, сказал убежденно:

— Еще более настоятельно предлагаю принять мое предложение, потому что время уходит, и уходит очень быстро…

Рябов заговорил сбивчиво:

— Да на это уйдет… я не знаю… Вы поймите, это же не в газетах все искать надо, как я делал, а повсюду… даже не знаю где… А объем… вы сами понимаете?..

— Конечно, понимаю, — кивнул Штейнбок. — Но я вижу, что вы очень точно осознаёте проблему и легко сможете ее, так сказать, расщепить и быстро распределить задания между работниками…

— Какими работниками? — перебил Рябов.

— Ну, не один же вы будете все это ворочать, — с легким недоумением пояснил собеседник. — Сколько человек вам надо?

— Ну… двоих, как минимум… — беспредельно обнаглел Рябов.

— Двоих? — Штейнбок явно был удивлен. — Вы сами-то понимаете?..

— Конечно!

— Ну ладно, — сказал Штейнбок, — поначалу пять человек плюс, конечно, пара айтишников, секретарь и водитель. — Он смотрел на Рябова, будто что-то еще обдумывая, потом сказал: — Сегодня четверг? Значит, в понедельник вы начинаете работу. Прилететь следует не позднее воскресенья, чтобы с утра уже выйти в офис.

— А офис где? — ничего не понимая, спросил Рябов.

— Пока не знаю, — отмахнулся Штейнбок. — Вот мой телефон. Кстати, какой у вас номер?

Когда Рябов начал диктовать номер своего домашнего телефона, Штейнбок посмотрел на него удивленно, потом сделал жест куда-то в сторону, и к нему сразу же подскочил делового вида паренек.

— Быстро организуй новый аппарат.

Тот тут же отошел и так же быстро вернулся, протянув аппарат Штейнбоку, который потыкал пальцем в принесенный телефон, дождался, пока заверещит его собственный мобильник, нажал отбой и протянул аппарат Рябову:

— На этот телефон вам позвонят и сообщат, каким рейсом вы вылетаете в Москву. Понятно?

— В воскресенье я не смогу…

— Не тяните кота за хвост! — неожиданно вспылил Штейнбок и обнаружил очень точное понимание ситуации. — Никому и ничего вы не объясните, потому что люди там другие, а точнее, все те же. — Помолчал, буркнул недовольно: — Ну, можете сказать, что вам сделано интересное предложение, но вы не можете о нем говорить, пока не уточните некоторые детали. Но в воскресенье вас встречают в Москве.

Рябов уже и не помнил, что он тогда плел Доброхотову, объясняя необходимость поездки в Москву «дня на три-четыре», как прятался от Нины, понимая, что не сможет смотреть ей в глаза. И в Москве, пока везли из аэропорта в гостиницу, боролся с желанием вернуться назад, и всю ночь ворочался, а под утро и вовсе собрался в обратный путь.

Утром — короткий разговор со Штейнбоком и представление «команде».

И — все.

Оставшись один на один с незнакомыми людьми, Рябов поначалу не знал, что говорить, но, как только все расселись вокруг стола в самой большой комнате его офиса, вдруг точно осознал, что и как нужно делать. Он и не представлял, что так легко войдет в эту новую жизнь. Он делал то, о чем никогда прежде не думал, а то и вовсе не слышал, и ему было страшно от одной только мысли, что может не сделать эту работу, и он сделал ее за десять дней.

Когда он сдавал отчет Штейнбоку, тот завел разговор об очередной проблеме, и Рябов сразу же стал вслух прикидывать реальный срок исполнения. Лев Моисеевич впервые с момента их знакомства расхохотался:

— Виктор Николаевич, не сводите меня с ума! Вы успешно сдали вступительные, но вы мне нужны в полной боевой готовности, поэтому поезжайте отдохнуть.

Рябова этот вариант неожиданно подтолкнул к вопросу об оплате труда, и он сказал:

— Мне бы…

— Ах да! — спохватился Штейнбок.

Он достал из ящика письменного стола пакет, вынул оттуда пластиковую карточку:

— К сожалению, я не могу сейчас предоставить вам полную свободу выбора, потому что следующую работу надо будет начать не позднее чем через неделю. Поэтому пока придется ограничиться Чехией. Страна небольшая, весьма приличная во всех отношениях, так что просто смените сейчас обстановку, отоспитесь, — ткнул пальцем в сторону пакета. — Для удобства возьмите чешские кроны, чтобы не связываться ни с банками, ни с банкоматами.

— Но у меня нет загранпаспорта, — опомнился Рябов.

— Пустяки, — махнул рукой Штейнбок, — наши деловые партнеры летят туда на какой-то фестиваль, и мы попросили просто «подкинуть по пути». — Увидев и правильно оценив неподвижность лица Рябова, сказал: — Вы пойдете через ВИП-зону, без проверки паспортов. — Увидев, что Рябов все так же о чем-то напряженно думает, добавил: — Я имел в виду маршрут «туда — обратно», — и подмигнул. — Привыкайте!

Высшим органом управления Консорциума, куда теперь вступал Рябов, было Вече — сообщество нескольких человек, тех, кто еще в девяностых создал этот самый Консорциум и привел его к сегодняшнему положению: серьезному, влиятельному, непоколебимому. Вечем это именовали вроде с иронией, но произносили это слово тихо и только при людях, которым доверяли.

Вече к предложению Штейнбока пригласить никому не известного человека отнеслось настороженно, поэтому, когда пришло время оценить «дебют профана», Лев Моисеевич просто раздал присутствующим по листку бумаги, где были показаны запланированные цели и те, которых достигли благодаря привлечению Рябова.

— Прошу вас, господа, внимательно проследить, как он изменил всю схему, которую рисовали тут мы с вами, и насколько значительно вследствие этого было сокращено время на реализацию всего процесса. — Он обвел взглядом всех и добавил: — Мне кажется, что продление испытательного срока для Рябова — это бессмысленная потеря времени.

— Ну хорошо, хорошо, — вынуждены были согласиться с ним. — Направим его к Ворге.

И решение, выражавшее всю невообразимую сложность отношений в любом руководстве, было принято.

Онисим Васильевич Ворга был уроженцем небольшого закарпатского городка Теребовли и всем и каждому рассказывал, что во времена Киевской Руси городок этот был столицей княжества, и по этой причине завоевывать и властвовать — естественный удел уроженцев Теребовли. Люди, не знавшие Воргу близко, посмеивались, а вот те, кто работал под его началом, знали, что это не просто слова. Все препятствия Ворга преодолевал силой, иногда в ущерб отношениям в коллективе и, что гораздо хуже, с потерями времени, которое, как известно, не купишь ни за какие деньги. Однако искусству интриги и подковерных боев он мог бы поучить многих.

Узнав, что заместителем к нему прочат Витю Рябова, он тотчас нашел повод случайно встретиться, произнести несколько слов и сказать на прощание:

— Мне тебя хвалили. Возьму к себе замом, но учти: чуть не так — и… сам понимаешь…

Рябов в те времена себе верил меньше, чем слухам, поэтому, оказавшись в фирме Ворги, некоторое время в самом деле «понимал» и терпел его безграмотное хамство, полагая, что тот сумел уговорить Штейнбока отдать Рябова ему в полное подчинение. Штейнбок о таком и не думал, но решил, что время настоящих проверок и испытаний для Рябова еще не закончилось, и встречаться с ним прекратил. Рябов поначалу сам помогал Ворге, подсказывая все новые и новые оригинальные решения, а тот всюду выдавал их за свои, хотя Вече все прекрасно понимало.

Но время не только само меняется, но и нас меняет, и Рябов стал меняться.

Замерев и лишь глядя на то, что происходит рядом, Рябов понял, что Ворга пустышка, которую держат с какой-то целью. Все еще не желая рисковать, Виктор просто перестал отдавать Ворге свои предложения и советы, на совещаниях молчал, а если и начинал говорить, то обходился общими фразами.

Ворга некоторое время это терпел, а потом вызвал Рябова к себе и, не предложив сесть, начал отчитывать, постепенно переходя на крик. Он кричал, что заместитель оказался на грани, переступив которую, он полностью лишится его, Ворги, поддержки, а тогда, брат, пугал он, ты сразу на улице окажешься, и никому уже не будешь нужен.

Рябов, постояв несколько секунд, сел, достал из кармана сигареты, — а Ворга категорически не любил курильщиков, — закурил, наблюдая, как у хозяина кабинета глаза лезут на лоб, и заговорил. Говорил он спокойно и с удовольствием видел, что Ворга даже не пытается перебить. Рябов ознакомил Воргу с примерными подсчетами, судя по которым, фирма потеряла бы огромные деньги, если б не его, Рябова, решения. Осведомился, надо ли продолжать?

— За то время, которое вас, дорогой Онисим Васильевич, так огорчило, эффективность фирмы снизилась на семь процентов, так что вопрос если и встанет, то не обо мне персонально, а о руководстве в целом. Хотите, доказывайте, что вы — лучший. — Рябов посмотрел на него с откровенной усмешкой и спросил: — А сможете?

И тут Ворга удивил. Он согласился не продолжать наезд, но продвинул мысль значительно дальше, предложив оставить управленческую схему без изменений.

— То есть? — опешил Рябов.

То есть он, Ворга, как и прежде, руководитель, а Рябов все так же заместитель, продолжающий выдвигать свои замечательные идеи. Ну, а реальный результат столь откровенного разговора таков: теперь Рябов получает не пять процентов, как прежде, а десять.

Рябов улыбнулся:

— По образованию я историк и напомню вам, Ворга, что в вашем любимом Теребовли княжил когда-то князь по имени Василек…

— И что? — все еще рассерженно перебил Ворга.

— А то, что ему глаза выкололи, — глядя на него в упор, сказал Рябов, — и сделали это, между прочим, братья его.

Ворга молчал минуту, а то и больше. Сговорились на двенадцати.

Рябов к тому времени уже понимал, что Штейнбок и другие не так отстранены от реальности, как ему казалось, и положение Ворги зависит от многих обстоятельств, так что пусть пока все остается так, как есть. А двенадцать процентов Рябов выторговал потому, что, во-первых, больше ему и не надо было. Во-вторых, он, уже разобравшись в производственных процессах, понял, что вся их разборка станет известна наверху. Подтверждение он получил через пару дней, когда Штейнбок позвонил и пригласил на обед. Обедали вкусно, с удовольствием, а на прощание Рябов узнал, что его доля теперь пятнадцать процентов. Помолчав, Штейнбок усмехнулся:

— Не для передачи, конечно… Онисим получает тринадцать…

С тех пор довольно долго все шло спокойно, но стало меняться год назад, когда из Лондона вернулась дочь Ворги Соня. Ворга познакомил их на второй день после ее возвращения, когда она пришла «к папе на работу». После того как они обменялись фразами, положенными при знакомстве, София попросила Рябова «провести ее по офису» и, пока они обошли весь этаж, рассказала, что посещала лекции в разных университетах, написала дипломное сочинение, но так его и не защитила. На вопрос Рябова «почему?», ответила, что жить вне России не намерена, а английский опыт, как и любой другой, в России малопригоден, поэтому она хочет проверить свою английскую «теорию» российской «практикой». Рябову ответ понравился.

После экскурсии по офису София попросила провести экскурсию по «точкам общепита», и все это они завершили в постели. Правда, получив свою долю наслаждения, София отправилась в душ, попросив вызвать такси и предложив на прощание считать случившееся «обрядом знакомства, не более».

Через полгода Ворга спросил, как Рябов отнесется к тому, что София станет его заместителем. Вопрос свой Онисим дополнял рассказами о том, что Штейнбок знает Софию с детства и будет всячески ей помогать.

— Ты пойми, Витя, что я, конечно, могу просто уйти, так сказать, на повышение, и ее забрать с собой, — сказал он доверительно. — Но тут у нее уже есть знакомства, связи, отношения подчиненности выстроены. — Помолчав, внимательно глядя на Рябова, продолжил: — Могу, конечно, рекомендовать ее на мое место без этого разговора с тобой, но любой союз лучше любого недопонимания, согласен? Значит, если я рекомендую тебя, это оценят все! И я готов тебя рекомендовать при условии, что София — твой заместитель с широкими полномочиями. — Ворга постоял несколько секунд, потом повернулся к Рябову спиной и пошел к своему столу, кинув через плечо: — Думай недолго.

Через неделю Ворга после совещания, будто о чем-то маловажном, спросил:

— Что ты надумал, Витя?

— Еще не решил, Онисим, — ответил Рябов.

С того дня они к этому разговору не возвращались, но после успешного завершения переговоров, о котором так быстро узнали все и всюду, ситуация, видимо, стала обостряться, подумалось Рябову, и Ворга с его звериным чутьем это понимает и пытается использовать любой шанс ослабить возможного конкурента. Значит, надо поскорее возвращаться к месту действия, заключил Рябов.

4

Воскресенье

На следующий день Нина и Рябов с утра, как положено, отправились на кладбище, и по дороге к ним всё присоединялись и присоединялись люди, да и возле могилы уже кто-то был.

Сегодня Рябов уже не ощущал себя чужаком, спокойно глядел на присутствующих, узнавая, а точнее, вспоминая многих из них и кивая приветственно, да и к нему тоже подходили, здоровались, произносили свои имена, представляли жен или мужей, если те были не местными, и непременно приглашали «на стакан чая».

Потом все прошли в дом Доброхотовых и там присели к столу, но, как и принято, ненадолго. Потом вышли во двор и там уже продолжили разговаривать, а точнее, вспоминать истории, связанные с Денисом Матвеевичем.

Рябов с облегчением заметил, что настроение Нины меняется, лицо ее уже не такое напряженное, а губы ее, еще вчера плотно сжатые и часто подрагивавшие, сегодня стали мягче и, кажется, даже были готовы улыбнуться.

Когда все ушли, Нина села к столу и сказала:

— Скажи, что ты о вчерашнем думаешь?

— Ты о том мужике? — уточнил Рябов.

Нина кивнула.

— Ничего не думаю, тебя хотел спросить, — признался Рябов.

— Да о чем меня-то спрашивать? — удивилась Нина. — Никогда я его не видела, но все равно, он был и… — Она помолчала, а потом предложила: — Надо поговорить, а то время идет… Кстати, когда ты уезжаешь?

Рябов удивился:

— Я тебе мешаю? Чем?

— Да не в том дело, — повела Нина плечом. Она встала из-за стола, вышла из кухни и вернулась через минуту с пачкой сигарет в руке. — Пойдем покурим…

На улице, сделав несколько затяжек, заговорила тоном спокойным, рассудительным:

— Тебе, Витя, надо многое понять… и понять спокойно и правильно… И главное — понять, что папа состарился.

Рябов шевельнул рукой, и Нина, поняв это по-своему, попросила:

— Ты меня не перебивай, не надо! Ты давно с ним рядом не был, не видел, а у меня он перед глазами стоит, и еще долго стоять будет! И когда я сказала «состарился», я имела в виду не состояние его здоровья или, например, его внешний вид, а сам процесс перехода его в другое состояние. Он вдруг стал меняться, и это было совершенно неожиданно. Мне иногда казалось, что он сам для себя разработал по пунктам какой-то «порядок старения».

Нина замолчала надолго, и, когда заговорила после паузы, видно было, что заставляет себя:

— После того как ты уехал, папа пробовал поставить на твое место кого-то из ребят, которые работали еще при тебе, занимался с ними, пытался их как-то развивать, продвигать, а они видели только то, что было перед ними. Заглянуть за границы очевидного им не было дано, понимаешь. — Она скользнула взглядом по двору. — Вот ты этим даром обладаешь, но…

Она осеклась, а Рябов не удержался и продолжил:

— …Смылся с ним, завидев новые горизонты.

Нина глянула искоса и сказала решительно:

— Ладно, давай об архиве. Папа его собирал долго, как выяснилось. Видимо, начал еще при тебе, в то время, когда вы работали вместе…

— Не помню о таком, — мотнул головой Рябов.

— Ну, значит, тебе проще будет понять, как папа умел конспирировать, — невесело усмехнулась Нина. — Бумаги были в университете. Видимо, у папы была с кем-то договоренность, потому что ему выделили помещение и несколько ставок младших научных сотрудников, что по нашим временам, согласись, явление нечастое. Все шло как шло, а потом… Было так… Лето, сессия, выпускные, защита дипломов, в общем, аврал. А папа приболел, решил денек отсидеться дома.

— Он на факультет-то позвонил?

— В корень зришь, — вздохнула Нина. — Папа же привык, что без него все как без рук. Позвонил и давай командовать: сделайте то, сделайте это. Не знаю, что там было на самом деле, но в папином пересказе декан просто нахамил ему и бросил трубку. Может, и помирились бы, но на следующий день папа вовсе разболелся, горло саднит, из носа течет так, что он платок из рук не выпускает, говорить не может. Вызвали участкового врача, папу — на больничный. Приходит он после больничного, открывает свой кабинет, а там все переставлено, все вверх дном, и люди входят-выходят, как к себе…

— Представляю! — поморщился Рябов.

— Ну, раз представляешь… Два дня слова единого не произнес! Я испугалась, конечно, вызвала скорую, а у него пульс шестьдесят три, давление сто тридцать на девяносто! Как у пожилого космонавта! Но после того в университет он больше и шагу не сделал.

— Вообще? — уточнил Рябов.

— Абсолютно! В августе, перед началом учебного года, звонит декан, спрашивает, как там наш Денис Матвеевич? Я отвечаю, что сейчас его тут нет. Тот обрадовался — лучше я с вами поговорю, все объясню. И рассказывает: так, дескать, неловко получилось, что сотрудников на пару дней пришлось пересадить в кабинет Дениса Матвеевича, а уж вы, Нина Денисовна, объясните, пожалуйста, отцу! А папа тогда уже уехал в этот дом, дескать, хочу провести лето на лоне природы. Я приехала, рассказываю ему о звонке декана, а он смеется: мол, забыла, что я давно уже пенсионер? Говорю, папа, ну, так все сложилось: твоя болезнь, сессия, ремонт! Ну, пойми, не сердись. Да какое там! Меня ругать начал, дескать, защитница выискалась! — Нина ожесточенно поводила взглядом по сторонам в поисках пепельницы, потом резко поднялась, прошла на кухню и вернулась с жестяной баночкой, куда аккуратно положила окурок.

Рябову показалось, что она успокоилась, и Нина это подтвердила тем, как спокойно достала новую сигарету и, закурив, сказала:

— Вот такая история с архивом…

Ее спокойствие пугало Рябова. Нина затянулась несколько раз, по-мужски выпуская дым через нос.

— Вот с тех пор папа и жил тут, никуда не выезжая.

Она глубоко вздохнула, повернулась к Рябову и сказала будто выдохнула:

— Он реально жил тут, никуда не выезжая! Выехал только две недели назад! Выехал, чтобы вернуться в гробу.

Несколько минут сидели молча, потом Рябов нарочито спокойным тоном спросил:

— Ну, а ты-то сама почему не могла забрать этот чертов архив?

— Да он со мной об этом архиве и не разговаривал! — раздосадованно ответила Нина.

— Хорошо, — старался быть спокойным Рябов. — Давай съездим в универ и все решим.

Нина посмотрела на него, пожала плечами:

— О, как ты предсказуем, Рябов! Я еще вчера вечером позвонила и договорилась о встрече, так что…

— Ну, ты же просто Кассандра! — Рябов сложил ладони и восхищенно уставился на Нину. — Ты все предвидела!

— На твоем месте я бы не забывала, чем у них в тот раз все закончилось! — усмехнулась Нина. — И, видя удивленный взгляд Рябова, сказала: — Кассандре никто не поверил, и, невзирая на ее предостережения, все случилось так, как она предсказывала…

— Скромнее надо быть, Кассандра, скромнее, — усмехнулся Рябов. — Пойдем-ка, ты мне набросай фамилии тех, кто у Дениса работал в этой лаборатории.

Нина шла, всячески демонстрируя свое недовольство, а потом и вовсе сказала, что ничего не помнит и вообще устала, и отправилась к себе.

Ближе к вечеру, когда Рябов снова разбирал бумаги в кабинете профессора Доброхотова, от куда-то издалека стали раздаваться резкие звуки, которые неприятно усиливались. Он вышел из кабинета и, подойдя к лестнице, увидел, что все пространство первого этажа заполняется людьми в черной униформе. Он не увидел Нину, поэтому начал спускаться на первый этаж, спросив громко в пустоту:

— Что здесь происходит?

Человек лет сорока, в мундире, быстро подошел и встал, перегораживая лестницу, и, глядя на Рябова, сказал:

— Прокурор Реченского района Кулябкин! Кто вы? Предъявите документы!

Рябов демонстративно подтянул спортивные штаны, найденные на вешалке в кабинете Доброхотова.

— Рябов Виктор Николаевич. Что здесь происходит, и по какому праву?..

— Вы, собственно, кто? — перебил, изогнув бровь, Кулябкин.

— А я, собственно, гость Нины Денисовны Доброхотовой, хозяйки этого дома, и весьма интересуюсь происходящим на предмет соблюдения законов Российской Федерации.

— Не вижу в вас лица, перед которым должен отчитываться, — усмехнулся Кулябкин. — Кстати, вы тут на каком основании находитесь?

— Это с чего я вдруг должен давать пояснения? — искренне удивился Рябов.

— В чем дело? Кто вам позволил вломиться в мой дом? — раздался голос Нины.

Кулябкин оставил Рябова и двинулся в ее сторону.

— Вы — Доброхотова Нина Денисовна? — ровным, без интонаций голосом спросил он.

— Да. — Нина явно не понимала ничего.

Кулябкин отработанным движением развернул папку, достал лист бумаги, протянул его Нине и отчеканил:

— Вы арестованы по подозрению в убийстве Доброхотова Дениса Матвеевича. Собирайтесь, поедете с нами!

— Вы с ума сошли? — спросила Нина, и по тону ее было ясно, что она не верит в серьезность всего происходящего.

Кулябкин указал взглядом на лист бумаги, протянутый Нине:

— Ознакомьтесь.

Нина взглядом пробежала по бумаге и протянула ее Рябову.

Кулябкин резким движением уцепился за листок:

— Посторонним не положено…

— Я представляю интересы Нины Денисовны, — отвел в сторону руку с бумагой Рябов. — А вы мне в этом препятствуете…

— Больно уж вы невоздержанны… гражданин, — махнул рукой Кулябкин. — Хотите ночь провести у нас в гостях? — Он отвернулся и протянул Нине еще один лист бумаги: — Ознакомьтесь с постановлением об обыске…

— Какой обыск?! — воскликнула Нина. — Что тут происходит?!

Кулябкин повернулся к тому, что в камуфляже:

— Организуй понятых!

— Да у вас тут беспредел, гражданин Кулябкин, — усмехнулся Рябов. — Как говорится, закон — тайга, а прокурор…

— Я же вас предупреждал… — скорбно констатировал Кулябкин. — Собирайтесь…

Рябов, будто в растерянности, развел руками:

— Как же мы дом оставим без присмотра. Люди тут незнакомые… шастают. Пропадет что — с кого спросить…

Прокурорский снова кивнул:

— Собирайтесь, с нами поедете.

Подошел тот, что в камуфляже, почти прижался к Рябову:

— Ты, мужик, закон тут не нарушай, а то…

И было в его голосе что-то неприятное.

Рябов оглядел себя и обратился к Кулябкину:

— Мне надо переодеться, сами видите.

Вдруг из-за спины Рябова послышался возмущенный голос:

— Кулябкин, что ты тут делаешь?!

Услышав голос, Кулябкин повернулся удивленно:

— Тамара Федоровна… здравствуйте. Вы тут… как…

В этот момент Рябов узнал ее, хотя и вчера, и сегодня несколько раз хотел подойти к ней, но никак не мог вспомнить фамилию и собирался просить Нину сводить его в гости завтра. Это же Томка Гладилина! Пышка и хохотушка, участница всех затей, которые только бывали в деревне! Ах, как изменилась, а характер все тот же, неуемный!

— Ты меня еще допроси! — неожиданно зло ответила женщина и повторила: — Что ты тут делаешь?

Кулябкин пришел в себя:

— При всем уважении, Тамара Федоровна, давайте каждый будет делать свое дело.

Тамара явно собралась начать дискуссию, и Рябов, у которого были свои неотложные дела, спокойно отправился в кабинет, слыша, как она продолжает напирать:

— Я тебе вопрос задала!

Рябов вернулся минут через десять и сразу заметил, что Нины в доме уже нет, а Тамара возмущенно проинформировала:

— Витя, ты посмотри, что этот… творит!

Рябов хотел уточнить, что именно творит «этот», но Тамару было не удержать.

— Нинку он арестовал, видишь ли! — сообщила она, совершенно не обращая внимания на то, что Кулябкин стоял в двух шагах. — И сейчас тут собирается…

— Тамара Федоровна! — повысил голос Кулябкин. — Попросил бы…

— Попроси, попроси, — передразнила Тамара. — Он, видишь ли, подозревает Нинку, что она отца убила! — Голос Тамары сочился сарказмом.

— Да, это я уже знаю, — успокоил ее Рябов.

— Так! — повысил голос Кулябкин. — Вы собрались? Сами пойдете или вывести вас?

— Вы собираетесь производить какие-то действия в этом доме? — усмехнувшись, спросил Рябов.

— Следственные мероприятия вас не касаются. — Из голоса и взгляда Кулябкина, булькая, изливалась радость. — Тем более что вас сейчас сопроводят…

Рябов перебил с усмешкой:

— Меня это еще как касается, и вам скоро это объяснят.

Кулябкин смерил его презрительным взглядом и отошел к людям, копавшимся в вещах, и начал что-то говорить, но в этот момент заверещала его мобила, и Рябову показалось, что она верещит особенно противно.

— Кулябкин слушает, — отрапортовал тот.

И уже через несколько секунд лицо его начало сереть с желтизной, и плечи стали опускаться, и начал он горбиться, и слова сказать не мог, вслушиваясь в речь собеседника, и видно было, что отвечает он высокому начальству.

Потом поток, журчавший в мобиле районного прокурора, иссяк, но он еще постоял несколько секунд, прижимая телефон к уху. Несколько раз он, видимо, отвечал на вопросы звонившего, каждый раз пытаясь что-то добавить, но замолкал.

— Сразу к вам? — уточнил Кулябкин потухшим голосом. — Да, понял. Конечно… Но я… У меня все в полном порядке! Ну, не могу же я ни с того ни с сего…

И снова замолчал.

Тем временем в дом вошел человек в камуфляже с явным намерением что-то сказать, но Кулябкин отчаянно махал рукой, сперва тыча пальцем в потолок, а потом закатывая глаза, чтобы показать, какое высокое начальство его распекает в данный момент. Наконец он закончил разговор, суетливо сунул телефон в карман, достал платок и стал обтираться.

— Слышь… это… короче, меня отзывают… — нашел возможность сказать важное человек в камуфляже.

Кулябкин кивнул и сказал куда-то в пустоту:

— В отношении вас, господин Рябов, произошла досадная ошибка. Приношу извинения от лица службы и от себя лично. Вы имеете законное право подать жалобу на мои действия. До свидания…

— А Нина? — все так же раздраженно спросила Тамара.

— Это все в установленном порядке, — отмахнулся Кулябкин и вышел из дома.

После долгой паузы Тамара спросила:

— Это что было?

Рябов буркнул:

— Досадная ошибка, он же сказал.

Тамара рассеянно кивнула:

— Девка только отца похоронила, а они!..

— Ты же видишь, что они на службе, Гладилина, — попытался успокоить ее Рябов.

— Я уж сколько лет не Гладилина, а Сильченко, — поправила Тамара.

— А всегда было видно, что ты к Грише тяготела, — согласился Рябов.

— Скажешь тоже… Это он меня все замуж звал, — сказала Тамара, но голос ее был все таким же напряженным. Помолчав, двинулась к выходу, но потом резко остановилась, развернулась: — Ты, Витя, видать, шибко серьезно поднялся, если такое можешь делать, но я тебе по старой дружбе скажу, а ты без обид… Москва далеко, и у нас тут не все ей подчиняются. — Снова помолчала и продолжила: — Это все, видать, наши домашние непонятки, так что ты… не лезь… — Сделала несколько шагов в сторону Рябова. — Тут на твои знакомства не посмотрят, пришлют отморозка, и всё…

— В каком смысле? — наконец-то заговорил Рябов.

Но в это время заверещал мобильный. Рябов глянул на экран, увидел надпись «Соня» и отругал себя. Телефон, который ему пришлось включить несколько минут назад, решая актуальные вопросы, был отключен еще в Москве, в тот самый момент, как он поехал в аэропорт, отправляясь на отдых и не желая, чтобы его беспокоили. А разговоры с Софией, дочерью Ворги, сейчас ему были совсем не нужны! Рябов выключил телефон и повернулся к Тамаре. Она смотрела на него все так же напряженно. Казалось, она хочет, чтобы он сейчас же изложил ей все свои планы, но в то же время чувствует, что ей и не понять, каковы реальные возможности человека, который сейчас стоит перед ней. Человека такого знакомого и такого в данный момент совершенно непонятного.

— В общем, так, — продолжила она, — мы с тобой сейчас обойдем дом, проверим, все ли надежно заперто, а потом пойдем к нам. Сменим обстановку, поужинаем, а там посмотрим. — И, видя, что Рябову этот план не нравится, сказала: — Не волнуйся, возле дома будет караул стоять.

«Какой караул?» — хотел изумиться Рябов, но Тамара опередила:

— По дороге расскажу!

— Да нет, Тома, — перебил Рябов. — Никуда я не пойду, спать хочу — спасу нет, так что…

— Ну и черт с тобой, — неожиданно легко согласилась Тамара. И, выходя из дома, проинформировала тоном, не предполагающим возражений: — За домом присматривать будут, так что ты не волнуйся — это свои…

5

Понедельник (утро)

Этот день для Рябова начался очень рано. Собственно говоря, вообще трудно было бы сказать, когда закончился для него день вчерашний, такой бурный и переполненный событиями, а когда начался сегодняшний, новый! После того как Тамара ушла, так и не добившись согласия на «охрану», он попытался хотя бы лечь в постель, но смог там провести не более получаса, ворочаясь с боку на бок, но так и не заснув. Одна за другой всплывали картины «маски-шоу», которое, начавшись так бурно, завершилось ничем, и Рябов, осознав, что сна ни в одном глазу, отправился в кабинет Доброхотова и там с удовольствием закурил сигару.

Курение, конечно, вредит здоровью, как, впрочем, и многое другое из того, что делает человек, но помогает думать.

Во всяком случае, Рябов хотел в это верить, потому что думать было необходимо и думать было над чем!

Во-первых, просто так обыски не устраивают.

Во-вторых, нежелание допустить присутствие при этом хозяйки дома означало, что найти и изъять хотели что-то такое, что никак не может быть признано доказательством ее вины.

В-третьих, если у Кулябкина была бы точная информация и он искал бы что-то конкретное, то никакой звонок начальства его бы не остановил. Понятно, что Кулябкин этот действовал не сам по себе, а с чьей-то команды или подсказки. И в этом случае он любому звонившему каким-то образом это объяснил бы.

В-четвертых, поведение мужика в камуфляже подсказывало, что он привез сюда своих бойцов без какого-то официального обоснования и быстро понял, что может «попасть под раздачу».

Ух, сколько тонкостей! И это не все, ой, не все! Итак, Кулябкин был сюда направлен с простой целью — найти и увезти что-то! Что-то такое, между прочим, доказать наличие чего Нине потом было бы очень сложно, а то и вовсе невозможно!

Что?

Как там сказал герой Никулина из «Бриллиантовой руки»? «Золото — брильянты»? Наркотики? Валюту?

Да какая разница, сам себя перебил Рябов, другое важно!

Конечно, он успел позвонить людям влиятельным, людям, которые могли запросто решать важные вопросы, но на такой эффект, какой это произвело вчера, он даже не рассчитывал! Почему Кулябкин так безропотно по одному звонку все прекратил? Ну, позвонил какой-то начальник, и что? Основания для визита вполне законные — арест по подозрению в убийстве. Ордер предъявлен, арест произведен, и в чем проблема?

Обыск хотели начать после того, как уведут Нину. Почему? Чем могло помешать ее присутствие? Ответа пока нет.

Ну ладно, что дальше?

Звонок откуда-то сверху, с большой высоты? Возможно, по здешним меркам и с огромной, но в чем проблема-то? Не хотел Кулябкин давать пояснения начальству при нем, Рябове? Ну, отошел бы в сторонку, велика проблема! А он просто «взял под козырек» и все свернул! Значит, обыск этот он объяснить не смог бы! Значит, хотел искать и найти что-то вполне обычное и законное, что-то такое, что само по себе никак не может быть поводом к обвинениям…

…Кажется, Рябов на какое-то время все-таки задремал, потому что, когда он снова открыл глаза, в комнате уже было светло, почти как днем. Он обвел неспешным взглядом кабинет и подумал о том, как много событий произошло в крохотной деревушке за какие-то два дня…

Словосочетание «два дня» почему-то заставило напрячься, и он спросил себя: где он совсем недавно слышал именно про «два дня»? Уж какой такой важный разговор у него состоялся, что эти «два дня» вдруг так обеспокоили? Он буквально рванул на себя ящик стола, достал пакет, вытащил письмо Доброхотова и нашел то, что искал! Денис Матвеевич написал: «Будет лучше, если ты уедешь через пару дней после похорон. И приличия будут соблюдены, и тягостных ощущений не возникнет. Но уезжай не навсегда! Дом будет ждать тебя хотя бы изредка. Он тебя помнит».

Через пару дней! И если бы Рябов уехал, предположим, сразу после того, как побывал на кладбище, то, скорее всего, так и не узнал бы ни о чем? Совершенно верно! Он снова перечитал завещание, передававшее ему половину этого дома: а что, если Доброхотов сделал это, чтобы у Рябова были законные права препятствовать чему-то, происходящему в доме.

Но откуда он мог знать о таком повороте дел? Ну хорошо, не знать, а предполагать, что это меняет? Да нет, сам себе сказал Рябов, что ты ерунду городишь, как так можно было рассчитать и как можно было так ошибиться! Доброхотов жил на вулкане и понимал, что может произойти? Погоди, продолжал наставлять себя Рябов, не выдумывай ничего такого, что может увести далеко в сторону!

Поскольку именно то, что случилось, уже случилось, надо было во всем этом разбираться. На глаза ему попался листок с фамилиями, написанный, судя по почерку, Ниной. Видимо, все-таки составила и просто положила на стол.

Некоторые фамилии показались ему знакомыми, он попробовал вспомнить этих людей и, кажется, кого-то вспомнил, но неожиданно громко скрипнула дверь на первом этаже, и раздался голос Тамары Сильченко:

— Одевайся давай, московский гость, да пошли завтракать!

Едва вышли со двора, Тамара сказала:

— Ты ведь про Денис Матвеича ничегошеньки не знаешь, а знать надо, особенно сейчас. Без него тут ничего не было бы…

— В каком смысле? — спросил Рябов.

— Да в самом простом, — коротко ответила Тамара. — Тут за последние годы столько перемен, столько нового, что народ все еще в себя приходит!

— А что случилось?

— Ничего не случилось, — усмехнулась Тамара. — Просто взялся за нас профессор Доброхотов.

— Это как?

— А очень просто, — продолжила Тамара, и слышна была в ее голосе гордость. — Он, как только здесь постоянно стал жить, так стал нас подначивать, чтобы мы натуральными продуктами занялись: мол, все, кто себя побогаче считает, только натуральное едят. Ну, народ у нас, сам понимаешь, ленивый, к новому не шибко тянется, но Матвеич — настырный, уговорил. Начали с молочки, потом овощи, а сейчас ассортимент на три листа растянут, и все разбирают!

— Молодцы! — похвалил Рябов.

— Молодцы-то молодцы, — продолжила Тамара, — да тут вот какая штука… Когда все начиналось, никто не верил, работали, можно сказать, просто от нечего делать, о заработках не очень заботились, а значит, и прибылей — шиш. В общем, финансировал все Денис, а все эти дебет — кредит потом пошли. Потом, правда, стали и сами соображать, но свои деньги вкладывать не хотели… мало ли что… — Она помолчала, потом резко остановилась: — В общем, Витя, у меня вот о чем голова болит: боюсь, что вся эта катавасия с Нинкой-то как раз из-за нашего хозяйства. В него ведь несколько человек вложилось, но основная доля у Дениса, а сейчас у кого? А на хозяйство многие, поди, уже и глаз положили…

Рябов постарался скрыть недоверие:

— Да сколько уж с него, с вашего хозяйства, получить можно?

Тамара предсказуемо обиделась, но продолжила слегка иронично:

— У нас, конечно, не Москва ваша, но миллионов двадцать — двадцать пять мы за год прибыли имеем. — Она посмотрела на Рябова, пытаясь понять, как он воспринял эту новость, и добавила: — Мы с Денисом о развитии много говорили, много сделали, и со следующего года опять начнем, хотя без него, конечно, трудно будет. — Тамара глянула куда-то в сторону, будто оценивая возможности, потом махнула рукой: — Завтрак уже, поди, готов, не успеем!

— Куда не успеем? — удивился Рябов.

— Хотела, чтобы ты домики наши новые посмотрел.

— Что за домики?

— Ну, знаешь, как в американских фильмах показывают? Домик одноэтажный, с мезонином, или как там это называют, и вокруг него лужайки, газончики разные там…

— И что? — Рябова немного удивила та теплота, с которой Тамара говорила об этих «домиках».

— А то, что домики эти Денис построил под приезжих!

— Приезжие-то вам зачем?

— А затем, что, например, лечить да учить в нашей Кричалиной, считай, некому! Никто сюда ехать не хотел из «новых»-то! — почти сердито ответила Тамара.

— И что сделали?..

— А у Дениса голова, где надо, вот он и придумал привезти сюда тех, кому в городе-то уже вроде и места нет, людей, которые там… ну, по возрасту… сам, поди, знаешь, — вздохнула Тамара. — А тут они так прижились, что наши на них только что не молятся!

— В общем, ты мне хочешь сказать, что фирма, которую создал Денис, процветает, и Нину арестовали, чтобы фирму вашу отжать?

— Ну а что? — мигом рассердилась Тамара. — Особенно если какой-нибудь местный начальничек хочет детенышу своему будущее обеспечить или, например, молодухе своей на шубки-машинки!

Рябов пожал плечами, и Тамаре это не понравилось.

— Ой, Витя! Это у вас — разные там… передовые технологии… А тут все так тебе завернут, как при хане Кучуме было.

За столом в доме Сильченко, кроме семьи Тамары и Гриши, их ждал парень лет тридцати, лицо которого показалось Рябову знакомым, но вспомнить никак не мог, тем более что застольный разговор перескакивал с одного воспоминания на другое, отметая любую логику!

К концу завтрака стали приходить люди, которым Тамара давала указания на день, и делала это так привычно, что Рябов удивлялся: вроде никакими веб-семинарами не интересуется, а дело знает!

Поднимаясь из-за стола, Тамара спросила:

— Ты здесь будешь?..

— Пока здесь, а часа через полтора-два в город надо! — ответил Рябов.

— Ты вот что, — сказала Тамара. — Мы тут за домом присмотрим, а ты возьми ключи от их квартиры городской, да там осмотрись… Ну а потом, мало ли как повернется, может, задержишься. А чтобы без разных там… неожиданностей вроде вчерашней, так с тобой наш безопасник поедет.

Она посмотрела на того самого парня, и он с готовностью кивнул.

Рябова осенило в тот момент, когда через пару часов он выходил к ожидавшей машине, за рулем которой и сидел тот самый парень.

Еще раз вглядевшись в его лицо, Рябов воскликнул:

— Геня!

Парень, услышав такое детское обращение, просиял и поправил:

— Щеня! — Потом радостно уточнил: — Геней-то меня из-за тебя называть стали!

Рябов неожиданно смутился и, стараясь скрыть это, положил руку собеседнику на плечо:

— Да ладно тебе!

Хотя все именно так и было…

Лет двадцать назад Гену Щенникова привезли на все лето в Кричалину родители, и был Гена к деревенской жизни совершенно не приспособлен, что и вызывало у местной ребятни постоянное желание подшутить над «городским», да и дед с бабушкой, к которым Гена был привезен, добавили жару. Очень им не нравился муж единственной дочери, а заодно и его фамилия, потому в разговорах именовали зятя не Щенниковым, а Щеней, и уж тем более не по имени. Чтобы знал!

Народ в деревне общительный, и прозвание это сразу перенесено было и на Генку, что его очень огорчало и злило. Правда, драться во всей деревенской пацанвой у Гены не хватало сил, и неизвестно, как бы все продолжилось и чем бы закончилось, если бы Рябов, пользовавшийся в Кричалиной всесторонним авторитетом, не пресек эти игры, сказав раз и навсегда:

— Не Щеня он, а Геня!

Оглядел всех и спросил:

— Кто не понял? — После паузы обрадовался: — Вот и хорошо! Умные вы, ребята!

И то, что Гена Щенников помнит это до сих пор, приятно удивило Рябова.

— Но изменился ты, конечно, здорово! Потому и не сразу узнал! — сказал он, как бы поясняя и извиняясь.

— Да за столько-то лет, конечно! — с пониманием согласился Геня. — Да и вообще, тут столько изменилось, что…

И присвистнул.

Присвистнул и сразу же уточнил:

— Едем? Или ждем кого?

— Едем! Кого нам ждать? — ответил Рябов. — Или тебе еще кого подхватить надо?

Геня посерьезнел и, помолчав немного, сказал:

— Мне тут ни ждать, ни подхватывать никого не надо! Я тут за безопасность отвечаю.

— Ишь ты! — воскликнул Рябов и сразу же спохватился: — Уж извини, никак не ожидал. И давно?

— А с самого начала! Все мной поставлено, и, кроме меня, никто этим не командовал.

— Значит, тебя вся эта катавасия больше всех беспокоит? — спросил Рябов.

— Если честно, то не так, чтобы… — почти безразличным тоном ответил Геня. — Во всех этих делах я наезда на нас не вижу.

— А Тамара видит, — как бы возразил Рябов.

Геня посмотрел на него, потом на дорогу, снова на Рябова и сказал:

— Томку — между нами — другое пугает.

— И что же?

Геня снова посмотрел на него — на дорогу, потом слегка сбавил тон:

— Ну, это мне так кажется, а я, может, и ошибаюсь…

— Ты уж, если начал, не крути вола за хвост, — попросил Рябов. — Рассказывай…

Геня молчал, и Рябов сказал с пониманием:

— Нет, конечно, если я не вашего полета птица…

— Да не в том дело, — перебил Геня. — Я ведь только вижу и догадываюсь, а может, и ошибаюсь… Но так мне кажется, что Томка боится, как бы Нинка все не продала. Ей ведь все отцовы дела побоку…

— В каком смысле? — не понял Рябов.

— Ну, «в каком-каком»… — передразнил Геня. — Она же этим никогда не занималась, дела не знает, и не похоже было, что узнать захочет. Ей сейчас проще все продать, потому что у нас главный собственник — дядя Денис, а все остальные… так… сбоку припека… Ну, кроме Томки, Григория и меня…

— А вы что же?

— Тут такое дело, — охотно рассказывал Геня, — когда дела пошли хорошо, когда все у нас расхватывали и еще просили, решил дядя Денис всех сделать собственниками. Знаю потому, что он все это с нами обсуждал: со мной и Томкой. И говорил, что на свои деньги человек будет охотнее работать.

— И что?

— А ничего. Он предложил, а никто не захотел, и только мы с Томкой и взяли по десять процентов акций.

— И больше никто?

— Больше никто. — Геня шумно выдохнул: — Тупой народ-то, хочет, чтобы под него все текло и вытекало, а самому двигаться будто и нужды нет!

— И если Нина продаст, то твои, например, десять процентов ничего не будут значить, — догадался Рябов.

— Ни копейки! — согласился Геня. — Нам за них и гроша не предложат… — Он замолчал, но было его молчание каким-то напряженным и беспокойным. Терпел он недолго. — Тут ведь важно, что Нинка цены настоящей не знает и знать не может, а…

— А ты знаешь… — продолжил Рябов.

— Да как сказать. — Геня не скрывал своих сомнений, но продолжил: — В бухгалтерских делах я не силен, но могу тебе сказать, что дядя Денис в год получал миллионов пятнадцать — двадцать… Хотя, конечно, он — хозяин, тут все справедливо…

— Пятнадцать — двадцать? — удивился Рябов. — Ты же знаешь, что я в его доме живу, но, честно говоря, никаких следов роскоши не видел, так что…

— Могу тебе сказать, что и в городской их квартире, где последние годы Нинка живет, тоже роскоши не видал, но возможно, средства на счетах, — сказал Геня. — Точно знаю, что есть счет, который Нинке достанется, но она пока о нем не знает…

— Она не знает, а ты знаешь? — насторожился Рябов.

— Не забывай, что на мне вся безопасность, — усмехнулся Геня.

Видно было, что он принимает решение.

— В общем, куда и что еще — не наше с тобой дело, но миллиона четыре, а иногда и пять он передавал фирме, вполне солидной с виду, но довольно… как бы сказать… интересной…

— За что переводил? Крышевали?

— Говорю же: безопасность — мое дело, и помощь мне не нужна! — отрезал Геня. — Нет, не крышевали, и, вообще, не знаю, за что он платил. Они обналичивали, а наличку отдавали мне.

— Обналичивали под процент?

— Ну конечно! — удивленно подтвердил Геня. — А как еще? Но мне причитающееся выдавали с точностью до сотенной бумажки…

— И ты их — Денису?

— И я их — Денису, — согласился Геня.

— А он — кому? — продолжил диалог Рябов.

Геня помолчал:

— Только догадываться могу… Но пока не скажу… Уточню… — посмотрел по сторонам и спросил: — Тебе куда надо-то?

6

Понедельник (первая половина дня)

А надо было Рябову на встречи. Точнее, на одну встречу, куда приглашены были сразу трое. Трое из того списка, который нашелся в столе Доброхотова: две девушки и парень по имени Артем. Известие о смерти Дениса Матвеевича все трое восприняли с уместными реакциями и печалью, но вопрос о том, чем занимались они под руководством Доброхотова, вызвал странную реакцию: все трое начали выяснять, кто он, Рябов, такой, чтобы спрашивать, и пояснения их, кажется, не устраивали.

Потом Артем начал отвечать, но каждый раз перед тем, как ответить, он смотрел на Надю, девушку, с которой пришел, то ли прося подтвердить его слова, то ли испрашивая ее согласия на откровенность. Впрочем, назвать откровенными его ответы было невозможно.

Вдруг вторая девушка, сидевшая молча и сосредоточенно глядевшая на Рябова, всплеснула руками:

— А я тебя вспомнила! Ты ведь у Дениса был аспирантом, верно? А я — Люда! Не помнишь?

Она повернулась к своим спутникам и пояснила:

— Вы тогда еще в школе учились, а я уже на первом курсе была. А этого Рябова все девки любили, а он только Нинку Доброхотову.

И как ни в чем не бывало вернулась взглядом к Рябову:

— Как она-то после…

Странно, но Рябову воспоминания Люды дали возможность повернуть разговор в удобную сторону:

— Раз уж ты меня вспомнила, то, вероятно, помнишь и мой внезапный отъезд…

Люда кивнула.

— …и поймешь, что я не мог просто так бросить Дениса Матвеевича. После отъезда я хотел финансировать его исследования, но он все время просил не спешить, говоря, что время для крупных вложений еще не пришло… — Рябов сделал паузу, закурил, потом продолжил: — Ну, а сейчас в некотором роде произошло изменение, и я изучаю возможности спонсирования с целью продолжения начатого.

— И много хочешь… то есть хотите… спонсировать? — проявила интерес Надя, до того времени молчавшая.

Рябов ответил после паузы, неотрывно глядя ей в глаза:

— Размеры, как вы понимаете, определяются интересами. Вот я и хочу понять, насколько мне это интересно.

Девушка спокойно встретила его взгляд и, тоже выдержав паузу, ответила:

— Денис Матвеевич был человеком взглядов широких во всех отношениях, и фантазия у него была очень богатая.

— Это вы о чем? — уточнил Рябов.

— О чем? — переспросила Надя. — Если вы у него учились, то помните, как он руководил научными исследованиями! Он ведь сначала никаких серьезных задач и не ставил, а просто велел нарабатывать материал.

— Вы имеете в виду, что направлений было много, и вы не о каждом из них знаете?

Надя кивнула, посмотрела на своих коллег и те тоже закивали.

— Ну, а приоритеты он как-то выделял?

— Он-то, конечно, выделял, — сказал Артем, — но перед нами не отчитывался.

— Понимаю, — кивнул Рябов, — ну, а о том, чем занимались вы, рассказать сможете?

Снова заговорила Надя:

— Ну, нам, например, нашей группе, — она прикоснулась к руке Артема, будто приглашая и его к разговору, — поначалу приходилось просто обходить дворы и расспрашивать о разных историях из прошлого.

— Ходили по Городу? — перебил Рябов.

— И по Городу, и по деревням, да вообще по области…

— У нас было человека четыре с Урала, так он их туда отправил! — вмешалась Люда.

— Да, да, да! — оживленно закивал Артем. — Мне потом они рассказывали, отчеты писали…

— А ты, получается, был у него типа бригадиром? — спросил Рябов.

— Ну, вроде того, — подтвердил Артем.

— Правильно я понимаю, что эти, назовем их полевыми, работы велись летом, в каникулы? — спросил Рябов.

Собеседники дружно закивали, а Надя сказала:

— Ну, типа того.

Так встреча и завершилась ничем.

Рябов не торопясь шагал по бульвару, когда заверещала мобила с местным номером, который ему дала Тамара.

— Алё, Виктор? Это Надя…

— Кто?

— Ну, Надя! Мы сейчас с вами в кафе разговаривали…

— А-а-а-а… Что случилось, Надя?

— Ничего… Поговорить надо!

— Ну хорошо, возвращайся в кафе.

— Не пойду в кафе, я за вами следом иду…

Они шли по улице, когда женщина сказала, не скрывая злости:

— Ты, если что, Людку поменьше слушай, врать она будет!

— А она… — начал Рябов.

— Погоди, не сбивай, — попросила Надя. — Она от него что-то требовала, и он ее выгнал.

— Не она ушла, а он выгнал? — уточнил Рябов.

— Он, он! — подтвердила Надя.

И снова махнула рукой, увидев, что Рябов хочет спросить.

— Ты погоди, а то я собьюсь. Он ее выгнал, как раз когда мы устроили «охоту на золото»…

— Чего? — не удержался Рябов? — Какую еще «охоту»?

— Ну, ты же знаешь, что разных историй о том, как и что тут было в Гражданскую, полным-полно, — охотно ответила Надя. — Вот Доброхотов и предложил собрать все-все-все, что об этом говорят в деревнях…

— В деревнях? — снова перебил Рябов. — А почему только в деревнях?

— А он говорил, что в городах сейчас сознание поломано и засорено теликом да Интернетом, поэтому перестает быть самостоятельным. В городах больше повторяют услышанное, чем сами думают, понимаешь?

У Нади даже голос стал поучающим, безапелляционным, и Рябов улыбнулся:

— Понимаю.

— Ну вот! И мы много чего собрали за то лето, и собирали все, чтобы проводить семинары, а тут эта…

— Ей-то чем поиски помешали?

— Ну… — Надя замялась. — Она говорила типа… Ну, не она говорила, про нее говорили, что она с какой-то… группой общается…

— Что за «группа»? — насторожился Рябов.

— Ну, будто какие-то… ну, типа уголовники, но не уголовники…

Надя явно не знала, как сказать о том, что считала важным.

— Так, Надя, давай спокойно разберемся, — предложил Рябов. — Кто они такие, эти ее знакомые, нам сейчас неинтересно. А интересно нам, чего они хотели от Дениса Матвеевича и как им в этом помогала Люда, так?

— Ой, я тут не помощница! — почти вскрикнула Надя. — Я все это только слышала, да и то не вспомню, от кого слух шел…

Судя по ее голосу и движениям, она почему-то закрылась, и закрылась наглухо, понял Рябов. Ну что же… Как говорится, каждому овощу — свое время…

— Ладно, — сказал Рябов вслух. — Телефон мой ты знаешь, надумаешь — звони! У меня еще много важных встреч сегодня.

Встреча, на которую он шел сейчас, в самом деле была весьма важна.

С юристом Алексеем Романовичем Уланиным Рябов познакомился практически в самом начале своей новой карьеры, и с тех пор предпочитал работать с ним. Главное качество, за которое Рябов его ценил, — деловитость. Уланин если брался за работу, то посвящал ей по двадцать пять часов в сутки! Но мог спокойно и без объяснений отказаться от выгодного предложения, если сомневался в чем-то. Вторым важным качеством была деликатность, столь непопулярная по нынешним временам. Не сохранение тайны, предписанное законами и традициями адвокатского корпуса, а именно деликатность, когда ни одна мелочь, которая может задеть клиента, не станет достоянием общественности.

Рябов позвонил ему сразу же, как только остался в доме один после ареста Нины и ухода Тамары. Изложил суть, ответил на все вопросы, и после короткой паузы Уланин попрощался, обещав перезвонить сразу же, как только прояснится ситуация. К удивлению Рябова, перезвонил он уже через несколько часов, ранним утром, и сообщил, что готов вылететь в Город, а уж там от звонится по готовности. Поэтому, услышав приглашение на встречу, Рябов уже не удивлялся, а радовался, понимая, что без повода Уланин встречаться не стал бы.

И вот сейчас в пустынном ресторане Уланин, не торопясь и довольно подробно, рассказывал о том, что уже успел сделать, ничуть не смущаясь тем, что параллельно он еще и поглощает пищу.

— Кулябкин на встречу согласился сразу, вел себя весьма конструктивно. У меня создалось впечатление, что перед этим он побывал в каком-то высоком кабинете и получил нагоняй. Скорее он просто исполнитель, который ничего не решает. К моей просьбе о свидании с клиенткой отнесся так, будто и сам этого давно уже хотел…

— Как она? — не выдержал Рябов.

Уланин помолчал, усмехнулся:

— У меня создалось впечатление, что Нина Денисовна вполне обошлась бы и без меня. Во всяком случае, тактические решения у нее были готовы. Конечно, я их исполню, и это мне поможет.

Проговорив это, собеседник Рябова сказал «извините» и сразу же отправил в рот все, что успел заботливо уложить на вилку. Тщательно прожевал, запил минералкой и обратился к Рябову:

— Теперь о деле госпожи Доброхотовой предметно. В негативе у нас заявление медсестры, которая якобы видела, как Нина Денисовна что-то вливала в емкость для капельницы… не знаю, как это все у них называется…

— Да не важно, — отмахнулся Рябов. — Суть!

— Суть в том, что в ее заявлении названы еще несколько человек, которые будто бы тоже все это видели, и этих людей необходимо опросить.

— И это затянется надолго? — не снижал степень беспокойства Рябов.

— Мне сказано, что никто не намерен затягивать, но сейчас лето, пора отпусков, так что не все зависит от прокуратуры. Медсестру, например, вызвать не удастся, поскольку она уехала в отпуск…

— Так сразу и в отпуск? — радостно перебил Рябов, и сарказм струился из каждого его звука.

Но Уланин, деловито кивнув, разочаровал его:

— В отпуск, и в деле есть копия приказа об очередности отпусков, подписанного еще в начале декабря прошлого года. Это довольно распространенная практика в хороших коллективах. Заранее договариваются, чтобы все было распределено равномерно. И в деле есть ответ на запрос в туркомпанию, которая предоставила тур в Таиланд…

— …И тур был заказан в январе? — уныло перебил Рябов.

— В марте, — сказал Уланин. — В марте, когда компания уточнила возможности по сезону. Так что…

— …Так что медсестра, рассказав о том, что якобы видела, просто проявила гражданскую сознательность и после этого отбыла в законный отпуск, — продолжил Рябов.

— И сейчас ее ждут, чтобы провести необходимые следственные мероприятия. И все в рамках закона, — подвел итоги Уланин.

— И освободить Нину никак нельзя, потому что это будет незаконно, — ожесточенно констатировал Рябов.

— Виктор Николаевич, я не вижу оснований для волнений, — спокойно перебил Уланин. — Мы провели первую встречу, не больше. В ходе встречи я сделал несколько запросов, заметив, что буду обращаться во все инстанции, и, как мне показалось, Кулябкина это напугало, так что…

— Вы сделали новые запросы?

— Это же не записку написать, — улыбнулся Уланин. — Сделаю, конечно, но спешить не стану. — Он загрузил и прожевал очередную порцию и продолжил: — Тут никто не поспешит вытянуться в струнку, услышав окрик из Москвы. Так что надо ждать, и ждать спокойно…

— Она там сидит с каким-то отребьем, и я хочу… — перебил Рябов.

— Насчет условий содержания я договорился, — все так же спокойно сообщил Уланин. — Обещано максимальное удобство, продукты можно будет передавать, так что лучше сейчас не волноваться. Думаю, завтра после обеда мне скажут больше, чем сегодня, так что… — Уланин помолчал. — Кстати, вопрос смягчения режима содержания Кулябкин обсуждал совершенно нормально, так что я почти уверен, что он, скорее всего, просто исполнял распоряжение. — Уланин снова сделал плечами движение, которое должно было означать что-то вроде «поймите меня правильно», поднося ко рту вилку, нагруженную едой. Прожевав, сменил тему: — Теперь по вашему второму вопросу: меня ждут через час.

Рябов уточнил:

— Это к ректору по поводу архива профессора Доброхотова? Тогда возьмите Рому с собой. Просто так, для компании.

7

Понедельник (ближе к обеду)

После встречи с Уланиным Рябов отправился еще на одну встречу с теми, кто работал у Доброхотова, хотя понимал, что результат будет точно таким же, то есть нулевым. Он ведь даже себе самому не смог точно сказать, что его интересует, а уж требовать понимания и ответов от людей, которым толком и вопрос-то не можешь задать, как минимум, наивно. Поэтому тем, кто пришел на этот раз, он просто сказал, что решает вопрос о продолжении работ и хочет знать, каковы перспективы и насколько они реальны. Потом они поболтали ни о чем, вспоминая студенческие времена, обменялись контактами и разошлись каждый в свою сторону.

Солнце начинало уходить за высокие дома, ощущалось приближение вечерней прохлады, и Рябов присел на бульваре в центре города, снова пытаясь собрать воедино разрозненные впечатления этих дней, отметив про себя, уже не «двух». Он давно заметил, что общение с Алексеем Романовичем Уланиным каким-то неведомым образом упорядочивает его, Рябова, мысли. Для себя Рябов уже давно определил, что Уланин с самого начала старается максимально использовать все, что знает клиент, и по этой причине свои предположения излагает так подробно и последовательно, что и собеседник невольно начинает мыслить точно так же и, порой сам того не замечая, помогает адвокату. Распрощавшись с Уланиным, Рябов стал укладывать в единую схему все, что сейчас было важно.

Ну, по порядку!

Профессор Доброхотов в своем посмертном письме поручает ему, Рябову, завершение каких-то исследований, ни слова не сказав о сути исследований, предписывая при этом не задерживаться более «двух дней». Письмо отца Нина отдала Рябову после похорон. При этом Денис Матвеевич прямо пишет о том, что Рябов, возможно, не сможет приехать в нужный момент, значит, просьба его не требует немедленного исполнения? «Ну хорошо, — продолжил Рябов, — я бы не смог приехать сразу, значит — что?» Тот незнакомец, который так разозлил Нину, все равно появился бы в день похорон, и ничто бы этому не помешало. А он ведь рвался к архиву, это нежданный гость! Смогла бы Нина отказать, если бы Рябов не помог, не взял все на себя? Но у самой-то Нины нет никакого доступа к архиву, значит, она не смогла бы помочь кому-то другому! Значит, нельзя сказать, что его, Рябова, позвали только для защиты архива? И если Денис предвидел, что он может приехать позже, значит, главная задача не в защите архива.

А в чем?

Вспоминая недавние встречи, Рябов подумал, что никакого «творческого единства» в поведении тех, с кем он разговаривал, даже не проскальзывало. Работали вместе, но ничего объединяющего. Ну, получали они задания, ну, бродили, исполняя их, и что? Потом на каких-нибудь семинарах рассказывали о проделанной работе и сдавали отчеты в тот самый архив?

Рябов вдруг вспомнил очень давний разговор, а точнее, лекцию профессора Доброхотова, прочитанную для одного-единственного слушателя — Вити Рябова.

— Был, знаешь ли, Витюша, такой интересный персонаж в нашей истории — Афанасьев Александр Николаевич! Самобытный энтузиаст! Учился в Московском университете, был склонен к научной деятельности, да вот беда, не понравился властям, и всю карьеру ему сломали разом! Но он, человек настойчивый, стал бродить по России-матушке и расспрашивать по деревням о том, какие сказки в тех местах сказывают. Слушал, записывал, публиковал и, представляешь, стал знаменитостью! Сам все создал! А! Каково!

Тогда ему слышался в голосе Дениса Матвеевича сарказм, ничем не приправленный, чистый и сочный, а что, если и сам профессор Доброхотов на старости лет решил пойти тем же путем? Отправлял студентов и сотрудников по деревням собирать разного рода слухи и сплетни о старых временах, тем более что разных дел-то тут наворочено — не разгрузить! Собирал, чтобы потом группировать и осмысливать, так сказать, со стратегических высот? И ведь это было бы очень похоже на профессора Доброхотова!

Рябов провожал взглядами людей, проходящих мимо, и ощущал какое-то самое-самое легкое облегчение оттого, что появилась точка отсчета, а это уже — реальность! Эта точка, конечно, будет меняться, когда станет известно что-то новое, но эти изменения и есть цель любого исследования!

Возвращаться в Кричалину не хотелось, и Рябов неспешно прогулялся по знакомым улицам, неуклонно продвигаясь в сторону дворов, где когда-то жила его семья и семья Доброхотовых. Хотелось просто пройтись по знакомым местам, а потом оказаться в квартире, в которой провел так много времени и так давно не бывал.

Он открывал двери подъезда, когда сзади раздался удивленный голос:

— Рябов! Витя, это ты, что ли?

Рябов повернулся: перед ним стоял Стас Логинов, которого он видел в последний раз перед самым своим отъездом в Москву. Стас тогда учился на третьем курсе и был однокурсником Нины Доброхотовой. Вспомнил Рябов и то, как Стас безнадежно пытался обратить на себя внимание Нины, и делал это вовсе не потому, что папа ее был профессором.

И сейчас Стас смотрел на него недобрым взглядом:

— Ты к Нине? Москва надоела?

И голос Стаса был таким, что Рябов сразу же понял: все так и осталось, как было много лет назад.

Они сидели на кухне в квартире Доброхотовых уже почти полчаса, и все это время Рябов то злился на себя за бесхребетность, то убеждал себя, что поступил правильно. Стас за это время успел выпить довольно много, но все еще был в том состоянии, которое и вынудило Рябова притащить его сюда. Там, возле дверей подъезда, едва Рябов сказал, что Доброхотов умер и похоронен, лицо Стаса дернулось, уголки губ поползли вниз, а узнав об аресте Нины, он просто заплакал. Вид молодого мужика, по щекам которого ползут слезы, показался Рябову не вполне уместным для публичного обозрения, он схватил Стаса за руку и потащил его в подъезд. Стас продолжал молчать, когда они выпили «по одной», помянув Дениса Матвеевича. Потом налил себе и, почти прошептав «Нину-то как они посмели», снова выпил. Предложение Рябова съесть что-нибудь проигнорировал, а через пару минут спросил угрюмо:

— Ну, а ты-то хоть что-нибудь сделал, чтобы помочь ей? Хоть пальцем о палец ударил?

У Рябова не было никакого желания посвящать Стаса в обстоятельства ареста, потому что внешний вид собеседника выдавал его агрессивность. А еще было видно, что сам Стас ничего бы не смог сделать, кроме как страдать. И видно было, что он бросился бы в атаку, причем не в словесно-моральную, а в реальную, на кулаках. И еще было Рябову понятно, что Стас в драке был совсем не силен и тотчас получил бы свое, а это осложнит все последующее сотрудничество. Конечно, вполне возможно, что сотрудничества и так не будет, но надежда, как говорится, умирает последней.

Стас, решив, что молчание лишь подтверждает его худшие предположения, наполнил обе рюмки и предложил: «Ну, давай». Выпив и почти не закусив, сказал: «Я тут посижу», и не было в его интонациях никакого намека на то, что он испрашивает разрешения, а было просто оповещение: «Я так хочу». Рябов уже готов был разозлиться, но остановил себя, напомнив, что сам и привел Стаса сюда, глянул на часы и сказал себе самому, что, пожалуй, устал за день и надо бы прилечь на полчасика. Он прилег на диван с гостиной, долго ворочался, унимая злость, а потом, кажется, даже задремал, но был разбужен криком с кухни:

— Иди сюда! Поговорить надо!

Ругая себя за малодушие, Рябов пошел на кухню и разозлился еще сильнее: пустая бутылка была переставлена к мусорному ведру, а на столе красовалась новая, опустошенная уже на треть. Еще меньше понравилось Рябову то, что стол был заполнен содержимым холодильника. Проще говоря, Стас вел себя тут, как хозяин дома! Во всяком случае, как человек, который часто тут бывает и знает, где что лежит! А сложив это с отношением Стаса к Нине, Рябов сделал простой вывод: близки! И это было самым неприятным!

В этот момент Стас по-хозяйски указал на свободный стул:

— Садись!

Рябов сел, едва сдерживаясь, и Стас наполнил рюмки:

— Помянем!

— Ты уже напоминался, — не выдержал Рябов.

Стас опрокинул рюмку и, откусив огурчика, сказал:

— Две недели назад он меня отправлял в дорогу и все инструктировал, все планы строил.

Рябову уже надоело стирать со своего лица выражение открытого недовольства, но Стасу это нисколько не мешало.

— Ты знаешь, Витек, самое интересное то, что почти все его предположения и опасения сбывались так, будто он перед этим куда-то ездил на машине времени, правда! — Стас даже руками всплеснул. — Он мне весь маршрут на бумаге расчертил вплоть до того, каким рейсом я должен ехать и когда билеты брать, представляешь! — Он снова плеснул себе водки, выпил и продолжил: — Вот прикинь, Витек, весь путь можно проделать за два дня, а я мотался две недели, представляешь!

— Это еще зачем? — спросил Рябов только для того, чтобы не сидеть совсем уж молча.

— А, во-о-от! — протянул Стас с интонацией перепившего интеллигента. — Денис есть Денис, и этим все сказано. — Он вздрогнул и поежился, будто моментально замерз. — Такое со мной впервые, конечно, — заговорил он совсем другим голосом, — но мне часто казалось, что какая-то опасность то свистнула у меня за спиной, то прошмыгнула прямо у меня перед носом.

Он снова взялся за бутылку, и Рябов спросил:

— А не хватит тебе?

Стас, наполняя рюмку, безразлично пожал плечами:

— Жалко, что ли… — Снова выпил, снова кусанул огурчика и продолжил: — Приколи, доехал до Казани, а оттуда в Оренбург, а? Ну, нормальный человек ведь сразу спросит: зачем так делать? А в Казани поезд у меня ближе к вечеру был, и я, чтобы лишнего за номер не платить, съехал после завтрака, а вещи, чтобы с ними не таскаться, оставил в гостинице, горничной приплатил. Погулял по Казани, Волгой полюбовался, а когда зашел за вещами, она мне и говорит: мол, вас тут какие-то парни искали. Какие, — спрашиваю, — парни? Да такие, говорит, хулиганистые. Понимаешь? Я там ни одного человека не знаю, ни с кем словом не перемолвился, не то чтобы поругаться, а получается так, что каким-то парням я уже понадобился.

Стас посмотрел на Рябова совершенно трезвыми глазами.

— И самое интересное в том, что Денис мне сказал: мол, если будут искать, сразу ломай все намеченные маршруты. Вот и пришлось из Казани в Оренбург автобусом добираться. Ужас! — Он передернул плечами, и Рябов уже ни слова не сказал, когда Стас снова налил и выпил, и слушал его внимательно. — В Оренбурге, слава богу, никому я не понадобился, но пару дней пришлось сидеть сиднем.

— Ты толком рассказывай, — попросил Рябов.

— Так я толком и рассказываю, — возразил было Стас, но махнул рукой. — Вкратце! Добрался я до небольшого городка в Ивановской области, пришел по адресу, который получил, здороваюсь с хозяйкой и говорю: мол, вам письмо… — Стас всхохотнул, прикрыв рот ладошкой, отчего стал похож на мальчишку-проказника, но сразу же посерьезнел. — Начала отказываться, я ей письмо-то подаю, она глянула и отвечает: мол, конечно-конечно, я вас давно жду! Я уж не стал спрашивать, как давно, а не знаю, что дальше делать. Но она… Да что я, — спохватился Стас. Он достал свой гаджет и повернул к Рябову: — Сам смотри!

На экране появилась женщина лет шестидесяти, уверенно шедшая к комоду, стоящему возле окна. Комод был застелен белоснежным кружевным покрывалом, на котором стояло старое потускневшее зеркало, перед которым выстроилась цепочка таких же потускневших слоников. Женщина откинула край покрывала, выдвинула верхний ящик и достала из него небольшую кожаную коробку, цвет которой, скорее, можно было назвать синим, и положила ее на комод:

— Вот вам эта коробочка!

— Можно я ее сфотографирую? — послышался голос Стаса.

— Дак, штука-то теперь ваша, так что делайте с ней что вам угодно, — ответила женщина.

— Как — моя? — удивился Стас.

— Так тут ведь все написано, вот, смотрите, Анатолий Федорович так и пишет: «заберет человек, который привезет Вам мое письмо»… — В голосе ее зазвучало тепло: — И «Вам» с большой буквы написал.

Видео закончилось, Стас убрал свой гаджет и пояснил:

— Знал бы, что забирать приехал, так и не снимал бы ничего.

— Ты хоть покажи, — заинтересовался Рябов.

Стас посмотрел на него, не скрывая недовольства, но потом все-таки вытащил из сумки бумажный пакет, а уж из него достал коробку, раскрыл ее и протянул Рябову:

— Полюбуйся!

На бархате того же синего цвета, но более яркого, лежала прямоугольная металлическая пластина.

Рябов взял ее в руки, повертел, осматривая со всех сторон, но ничего более не увидел.

— И что это?

— Я же Денису это вез, — пожал плечами Стас. — Он и должен был разбираться.

— А добирался ты за ним, стало быть, с приключениями? — спросил Рябов.

Рассказ его заинтересовал, и нервное поведение Стаса стало казаться довольно естественным.

— Так ты в самом деле замечал, что кто-то за тобой следит?

— Скорее, не замечал, а как-то… ощущал, что ли, — поправил Стас. — В лицо-то я никого так и не увидел…

— Ну, а тут, в Городе, что-то такое замечал?

— Нет.

— А с чего Денис вдруг стал так предупреждать?

— Сам не знаю, — признался Стас и наполнил рюмку водкой.

На этот раз и Рябову.

Выпив, молча разжевал остатки огурчика, сказал:

— Вот такие дела, Витек.

И видно было, что ему нравится вот так обращаться к Рябову, показывать, что он тут свой человек, а Рябов — кто-то вроде прохожего.

И Рябову полегчало: ну, сам напросился!

— Ты вот что, Стас… Ты вроде успокоился, пришел в себя, так что собирайся да ступай домой.

Стас вскинулся, а Рябов, наслаждаясь произведенным эффектом, продолжил, будто не замечая:

— Нина мне передала посмертное письмо Дениса Матвеевича, в котором он поручает мне закончить его дела… — и замолчал, будто размышляя о чем-то, ожидая реакции Стаса, и не ошибся.

Тот развалился на стуле и сказал:

— А ты почему тут командуешь? Я захочу тут ночевать и останусь!

— Останешься?

Это никак не входило в планы Рябова, поэтому он, помолчав, будто что-то обдумывая, сделал вид, что соглашается:

— Ну смотри… Есть ключи, чтобы утром двери запереть?

Стас продолжал смотреть озлобленно, но поднялся:

— Больно надо! Сам закрывай!

— Может, такси тебе вызвать? — спросил Рябов.

— Да иди ты! — не сдавался Стас.

Он и выходил все так же нервно, стараясь сильнее хлопнуть дверью, но не удержался, пошатнулся и принял удар плечом.

Рябов после его ухода начал было собирать вещи, а потом закурил и, вылив в стакан оставшиеся граммов сто пятьдесят, прикинул, что добираться в Кричалину очень уж долго, и решил переночевать тут, в городской квартире.

Кухня после того, как тут посидел в одиночестве Стас, приобрела какой-то совсем неухоженный вид, и Рябов решил навести хоть какой-то порядок. Убирая со стола, случайно глянул на какую-то зелень, прораставшую на подоконнике, и разозлился, увидев окурок, видимо брошенный туда Стасом. Ругаясь, потянулся, чтобы достать окурок, и увидел, что за керамическим горшком лежит та самая синяя коробка, которую показывал Стас. Подержал ее в руках и подумал, что сейчас звонить и сообщать об этом не станет: вернется еще, а и так надоел этот Стас пуще горькой редьки.

Выйдя на балкон и обводя взглядом двор, который когда-то был их общим двором, снова подумал о Стасе, который вел себя в квартире Доброхотовых как дома, но потом сам себе сказал, что без вполне определенных отношений это было бы невозможно, а Нина уже вполне взрослая девочка и может себе позволить все, что ей заблагорассудится, не спрашивая разрешения ни у кого.

Он уже укладывался спать, когда позвонил Уланин, сообщил о визите в университет и незавершенности разговора с ректором, а потом сообщил, что в ректорате его просили о встрече, «которая поможет приблизиться к решению», и Рябов, посмеявшись, согласился.

Так и день закончился.

А вопросов становилось еще больше…

Отрывок из записи телефонного разговора, состоявшегося вскоре после того, как Станислав Логинов покинул квартиру Доброхотовых

Звонящий (личность не установлена):

— Ну, эта… Он вышел… оттуда… Здорово поддатый. Видать, узнал про Нинку-то.

Отвечающий (личность не установлена):

— И куда идет?

Звонящий:

— Мы тут… эта… Может, его Людка подберет?

Отвечающий:

— А чё, нормальный ход. Без бабы остался, так обрадуется.

Звонящий:

— Ну, мы ее запускаем тогда?

Отвечающий:

— Ну давай. А, слушай-слушай! Ты ей скажи, чтобы расспрашивала его… ну, обо всем…

Звонящий:

— Само собой!

8

Понедельник (ближе к вечеру)

А вот день Алексея Романовича Уланина был обычным, рядовым, привычно нагруженным. Встреча в университете, на которую он отправился после беседы с Рябовым, была делом вполне рядовым, хотя события там развивались довольно напряженно!

Ректор университета Сергей Сергеевич Красавин привык к положению полного хозяина, которого слушают молча, а говорят только с его разрешения, поэтому едва Уланин вошел, ректор сказал:

— Насколько я понимаю, господин Рябов, вас интересуют две темы: архив профессора Доброхотова и местонахождение его дочери.

При этом Красавин перебирал какие-то листки на своем столе, будто было на них что-то необходимое для продолжения разговора. Потом отвлекся от листков и перевел взгляд на посетителя, явно намереваясь сказать что-то решающее, но в этот момент Уланин перебил его.

— Куда вы так спешите?

И, осматривая кабинет, сказал, будто себе самому:

— Тут, видимо, не все знают, что гостю надо предложить присесть.

Потом, не обращая внимания на Красавина, уверенным шагом прошел к месту, которое ему, видимо, понравилось. Уселся на стул, который ему по каким-то причинам понравился больше других, на соседний стул положил свой портфель и удовлетворенно произнес:

— Ага!

Стул этот был расположен так, что ректору пришлось повернуться и оказаться боком к своему собственному столу и почти спиной к входной двери. Это показалось ему неудобным, поэтому все тем же тоном, будто не замечая перемен, он спросил:

— Вас не затруднит пересесть?

— Я пришел не для того, чтобы заниматься сменой стульев! — отрезал Уланин.

— Господин Рябов… — начал ректор.

— Господин Рябов занят! Вы уж, пожалуйста, иногда вспоминайте правила приличия и интересуйтесь именем гостя, хорошо? — перебил Уланин и протянул ректору визитную карточку.

Обескураженный, Красавин хотел что-то сказать, но Уланин махнул рукой: дескать, некогда вас учить манерам, и продолжил:

— Местонахождение госпожи Доброхотовой, кажется, так вы выразились, не станет предметом нашего разговора. Моего клиента беспокоит архив профессора Доброхотова, который, если вам известно, был учителем моего клиента и недавно скончался…

— Мы, конечно, выражаем искренние соболезнования… — начал было Красавин.

Уланин не позволил себя перебить.

— Спасибо, я передам, — кивнул он, — но давайте не будем отвлекаться!

В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел солидного вида человек лет пятидесяти. Остановился возле двери, закрыл ее, постоял, неотрывно глядя на Уланина, и попросил ректора:

— Сергей Сергеевич, представьте нас.

Ректор, вскочивший при появлении нового персонажа, сделал несколько шагов в его сторону, потом громко произнес:

— Зенченко, Юрий Кириллович…

— Представляю… администрацию области… скажем для ясности, — добавил Зенченко.

Красавин подвел итог:

— Наша встреча, как видите, интересна и губернатору.

Зенченко протянул руку, но Уланин, будто не замечая этого, обратился к ректору:

— Мы не договаривались, что встреча должна быть предметом интереса администрации, поэтому присутствие… И если уж так получилось, представьте меня!

Ректор напрягся, но после короткой паузы, видимо, сделал выбор и огрызнулся:

— Вы правы, Уланин Алексей Романович, об этом мы не договаривались, поэтому я не принимал никаких условий и не давал обещаний. — Он посмотрел на Зенченко и, видимо уловив его одобрение, закончил: — Так что можем и завершить нашу встречу!

Уланин поднялся, взял портфель, так и лежавший на стуле, достал тонкую папку, взял ее в руки и, оказавшись таким образом над своими собеседниками, с готовностью сообщил:

— Согласен, продолжение сейчас не имеет смысла, так что обозначу процедурные моменты. — Уланин раскрыл папку: — Речь идет о посмертном письме профессора Доброхотова моему доверителю господину Рябову, который был его учеником. — Он взялся за лист бумаги, потянул его, но вытащил всего на несколько сантиметров. — Само письмо является частным документом и не подлежит публичному оглашению, поэтому я сделал своего рода изложение для понимания основных его положений. Я не предвидел, что в беседе будет еще один участник, поэтому сделал изложение письма в двух экземплярах: себе и… — Уланин завершил движение, вытащил бумагу полностью и будто замер. Зенченко протянул руку, и тогда Уланин демонстративно передал бумагу Красавину: — Вам, господин ректор.

Красавин взял бумагу после заметной паузы и начал было читать, но Уланин продолжал, будто не замечая того:

— Профессор поручает заботам моего клиента свой архив, поэтому я задаю предельно простой вопрос: как скоро мы можем этот архив получить?

Красавин посмотрел на Зенченко.

Зенченко усмехнулся:

— Что вы на меня смотрите, Сергей Сергеевич? Вы — ректор, вы и решайте.

— Сейчас я не готов к предметному ответу, — демонстративно потянулся в кресле Красавин. — Для меня это вопрос слишком уж мелкий. Я вообще сомневаюсь, что этот архив цел.

Зенченко кивнул, и кивок этот скорее означал, что и им ответ услышан. Во всяком случае, Красавин, видимо, его так и понял, и продолжил:

— Кроме того, вы уж меня извините, письмо письмом, но пока это просто лист бумаги, — посмотрел он на Уланина. — Денис Матвеевич, при всем уважении к нему, не вправе распоряжаться имуществом университета…

— Так я ведь и сказал, что задаю простой вопрос, намереваясь уточнить обстоятельства, — сказал Уланин. — Например, архивы профессора Доброхотова внесены в реестр собственности университета?

Зенченко снова посмотрел на ректора, и тот, откашлявшись, сказал:

— Сейчас мне трудно дать конкретный ответ. Я должен хотя бы побеседовать с деканом исторического факультета, узнать подробности…

— Когда может состояться такая беседа?

— Ну, голубчик, сейчас лето, все в отпусках, где я его буду искать?

— По телефону это несложно сделать, — будто размышляя вслух, вновь перебил Уланин. — Что касается собственности, то дочь профессора утверждает, ссылаясь на беседы с вами, что было обещано передать ей архив сразу же, как только об этом зайдет речь.

— Дочь профессора сделала официальное заявление? — неожиданно вмешался в разговор Зенченко, до этого делавший вид, будто поглощен письмом Доброхотова. — Вы можете нас с ним ознакомить?

Уланин видел, что по ходу разговора заинтересованность Зенченко растет, и теперь получил возможность понять причины этого интереса или хотя бы его направленность.

Он повернулся к Зенченко:

— Во-первых, при всем уважении, господин… э-э-э… Зенченко, повторяю: я веду разговор с университетом, который взял на хранение архив профессора Доброхотова, — Уланин повернулся к Красавину: — Во-вторых, еще раз замечу, что это — попытка решить вопрос, не начиная юридические процедуры. Процедуры, знаете ли, и время отнимают, и проблемы создают… — Он помолчал и добавил: — Для всех участников: и тех, кто спрашивает, и тех, кто… ответит…

Зенченко после паузы обратился к ректору:

— Сергей Сергеевич, насколько сложно прямо сейчас позвонить декану исторического факультета?

— Вы же знаете — очень сложно! — не смог скрыть раздражения Красавин.

— Я… слышал… что ваши отношения с этим… как его… Лавреновым, кажется… сложные, — кивнул Зенченко, — но ситуация вынуждает… — Потом он повернулся к Уланину: — Университеты сегодня — точно такие же предприятия, находящиеся на содержании государства, поэтому расходование бюджетных средств порождает множество споров. Вот и этот Лавренов, как и многие другие, постоянно нагнетает конфликт, обвиняя ректорат в каких-то своих предпочтениях. Всю зиму тут… дискутировал…

— Да какую зиму! — с отчаянием воскликнул ректор. — Годами это тянется! То одному декану «плохо», то другому «нехорошо».

— Погодите, Сергей Сергеевич, — попросил Зенченко. — Господина Уланина наши внутренние проблемы не касаются…

Ректор поморщился и повернулся к Уланину:

— Вы можете точно сформулировать, что вам сейчас нужно? Ну, позвоню я, выслушаю порцию упреков: мол, и в отпуске не даете покоя, а потом что? О чем его просить? Что конкретно он должен разрешить нам?

— Ничего он не должен разрешать, — сказал Уланин, — он просто должен сообщить, где находится архив. И всё!

— В каком смысле — всё? — удивился ректор.

— В том смысле, что вопрос решен: мы вывозим архив…

— Об этом и речи быть не может! — воскликнул Красавин.

Он обеспокоенно глянул на Зенченко, будто ожидая поддержки.

— Обратите внимание на последние строки документа, который я вам отдал, — попросил Уланин. — Это номера исходящей корреспонденции, зарегистрированной в канцелярии университета, включая письмо профессору Доброхотову с предложением вернуться к работе в университете в удобной для него форме: хоть для чтения лекций, хоть для продолжения научных изысканий. Второй документ — перечень объектов, составляющих то, что обозначено как «архив профессора Доброхотова», с указанием места его складирования.

Красавин уткнулся в изучение бумаги, а Уланин продолжил:

— Ни на одном документе не указано, что его должен завизировать декан или, например, завхоз. Так что мы можем обойтись силами тех, кто находится в этом кабинете.

Уланин помолчал:

— Или, повторюсь, вы предпочтете обмениваться запросами и ответами?

Посмотрел на ректора. Потом перевел взгляд на Зенченко:

— Выбирайте.

— Ну хорошо, — заговорил Красавин. — Решение принимать мне с учетом всех последствий, поэтому, господин Уланин, прошу вас дать мне время на подготовку ответа и вернуться к вопросу завтра в это же время.

Вскоре Уланину позвонил Зенченко, принес извинения за «некоторую путаницу» и попросил устроить встречу с Рябовым, уверяя, что она важна для обоих, и Уланину оставалось только согласиться.

9

Вторник (утро)

Рябов проснулся поздно, кажется, выспавшись наконец-то, и не спеша готовился к встрече, когда в дверь позвонили. Открыв двери, он увидел Геню и пару крепких молодцев, довольно серьезно контролировавших паренька лет двадцати с небольшим. Именно на этого паренька, чуть ниже среднего роста, и воззрился Рябов удивленно:

— Рома, ты как сюда попал?

— Вот что это за явление? — спросил Геня. Видимо, реакция Рябова, который смотрел на Рому дружески и с легким сочувствием, его успокоила, и он махнул рукой своим ребятам, мол, ступайте и ждите.

Рябов жестом пригласил пришедших в квартиру и, закрыв двери, спросил:

— Где вы его взяли?

— В Кричалиной, — с легким удивлением сообщил Геня.

— Ты как туда попал? — изумленно повернулся к Роме Рябов.

— Вам какое дело? — буркнул сердитый Рома. — Вы мне адрес оставили?

Рябов обескураженно развел руками.

— Вы чё руками-то машете? Вы не часы, чтобы время двигать, — продолжил Рома в манере, к которой Рябов давно уже привык, и неожиданно сменил тему: — Это у вас завтрак?

Геня, наблюдая за происходящим, не переставал улыбаться, но потом, будто спохватившись, сказал:

— Ладно, у меня дела, так что…

— Вы познакомьтесь хотя бы, — предложил Рябов. — Работать вместе придется.

Рома с не вполне довольным лицом, пожимая руку Гене, сказал:

— Если вместе работать, то не спеши уходить.

Геня ошарашенно молчал, переводя взгляд с одного на другого: вроде еще минуту назад паренек был весьма покладист, а сейчас, ишь ты, раскомандовался! Но Рябов молча кивнул. Он точно знал, что Рома не любит пустословить.

С пронырливым Ромой Сиянко они познакомились лет пять назад… Тогда, отдыхая в Ялте, Рябов гулял по набережной в поиске приятных знакомств и вдруг увидел задорные и злые глаза худощавого парнишки, внимательно изучавшие карманы и сумочки таких же праздношатающихся, как и Рябов. Что-то в нем заинтересовало Рябова, и он, рассчитываясь за кофе, будто бы случайно перекинул ремень сумки так, чтобы ее лег ко было сдернуть. Парень сумку сдернул и рванулся прочь, сноровисто лавируя между праздношатающимися, и видно было, что использовать эту ленивую и неспешную текучесть людской массы он умеет, и обычно это помогало ему убегать. Но не в этот раз. Памятуя свое футбольное прошлое, Рябов дал парнишке возможность оторваться, и тот, решив, что дело сделано и погони не будет, бежал, уже не оглядываясь. Вот тогда Рябов и рванулся следом, скрываясь за чужими спинами, и чуть не упустил момент, когда парень нырнул в подворотню, однако чуть-чуть не считается, и он оказался за спиной воришки в тот самый момент, когда тот копался в сумке. Сумка была пуста, парень отчаянно выругался и получил подзатыльник от Рябова.

— Ты, клоун, хоть смотри, что воруешь!

— Я смотрел! — ощетинился воришка и получил новый подзатыльник.

— Куда смотрел? — безжалостно критиковал Рябов. — Псу под хвост?

— А ты чё не в свое дело лезешь! — попытался перейти в контратаку воришка и получил еще один подзатыльник.

— Как это «не мое дело», если ты у меня сумку спер?

Парень возмущенно засопел:

— На фига мне твоя сумка? На, забери!

— И просто «забери»? — ухмыльнулся Рябов. — И всё? И просто так?

Мальчишка сжался, как перед дракой, и прошипел:

— Ты, козел безрогий, чё тут крутишься?

Неожиданно взгляд его оживился, наполнился надеждой и устремился за спину Рябову:

— Тетенька, позовите полицию! Этот дяденька ко мне пристает!

Рябов от неожиданности остолбенел, глянул назад, и этого вполне хватило парню, чтобы проскользнуть мимо него и смыться.

Рябов все-таки оценил находчивость неудачливого воришки, поэтому, увидев его дня через три, тихо подошел и, положив руку на плечо парню, спросил:

— Как успехи?

Тот пытался вырваться, но Рябов держал крепко, и тогда парень смазал его взглядом и ухмыльнулся:

— Предъяву кидаешь? А нет у меня ничего, начальник, и ничего ты не докажешь! Есть у тебя свидетели?

— Ты чего хорохоришься? — удивился Рябов. — Я же тебя не в ментовку тащу.

— Ну и пошел тогда, — снова дернулся плечом парень.

— Да ты чего дуришь-то? — усмехнулся Рябов. — Есть хочешь?

Парень набычился, как тогда во дворе, и снова буркнул:

— Пошел ты…

— Повторяешься, — усмехнулся Рябов. — Жрать ты хочешь, работы у тебя нет…

— Кто меня на работу возьмет! — ожесточенно спросил парень.

— …на работу тебя не берут, — все так же спокойно продолжал Рябов. — А ты послушать не хочешь. И насчет этих… дел… ты зря. Я баб люблю, а такие шмакодявки, как ты…

— Сам ты…

Парнишка снова попытался дернуться, но Рябов крепко и надежно ухватил его за шею.

— Да ты послушать-то можешь или у тебя в заднице шило колет? — разозлился Рябов. — Пошли, перекусим.

Парень снова потянул плечо, пытаясь высвободиться, и Рябов отпустил его.

— Дурной ты какой-то, — усмехнулся он. — С тобой по-людски, а ты… Ну, не хочешь есть — беги, я тебя не держу. Если хочешь — денег дам, сам купи, чего захочешь.

— Котлету хочу, — внезапно ответил парень. — С пюрем.

— «С пюрем», так «с пюрем», — согласился Рябов. — Тебе как удобнее: в ресторане или в кафе?

— А пошли, я тебе хорошую столовку покажу, — предложил парнишка.

Так и познакомились Виктор Николаевич Рябов и Рома Сиянко — «гуцул с Карпат», как он сам себя называл, — который с тех пор стал правой рукой Рябова во всем, что не нуждалось в публичности и балансировало на грани. То на одной, то на другой. Правда, когда Рома увидел масштабы деятельности Рябова, стал обращаться к нему на «вы», но одновременно добавил нахальства. И делу это только помогало.

Рома, придя вместе с Уланиным на встречу в университет, должен был просто наблюдать. Рябов, как и всегда, рассчитывал на умение Ромы замечать мелочи, которые, может быть, никогда и не понадобятся, а может быть, однажды «стрельнут» неожиданно.

Рома, когда Уланин вошел в кабинет ректора, расселся на диванчике и погрузился в летнюю полудрему, любуясь длинноногой секретаршей ректора Любочкой, к ее полному удовольствию, но, когда Уланин вышел из кабинета ректора, Рома молча поднялся и вышел следом за ним, не сказав ни слова. Пройдя с Уланиным до угла здания, а потом, уточнив, что у юриста есть и свои дела, распрощался. Вернувшись в здание университета, сразу же поднялся в приемную, но входить не стал, а, стоя в дверях, посмотрел на Любочку.

Рома, надо признать, никогда не обманывал женщин. Это, между прочим, совсем несложно: надо просто не обещать ничего такого, чего не хочешь выполнять. В данной ситуации было важное обстоятельство, которое так повлияло на Рому. За то время, которое он провел в приемной, туда несколько раз заглядывали разные люди, чем-то обеспокоенные, а может быть, просто заинтересованные. Люди эти — и мужчины, и женщины — задавали вопросы, которые показались Роме чем-то похожими один на другой, и вопросы касались какого-то странного происшествия. Связав поручение шефа, касающееся университета, и какое-то событие, которое этот самый университет, кажется, взбудоражило, Рома ощутил возрастающий интерес к высшему учебному заведению. Было и еще одно важное обстоятельство: ему просто понравилась Любочка, а точнее говоря, совсем не «просто», а весьма и очень понравилась.

Любочка же все эти минуты, даже отвлекаясь на рабочие разговоры, ни о какой «сбыче мечт» даже и не думала, наслаждаясь тем, что рядом с ней такой Мужчина! Мужчина мечты! Почему она так решила? Как узнала? Как поняла? Она не ответила бы ни на один вопрос, но точно знала — Он!

Поэтому когда Рома, все так же стоя в дверях, просто спросил Любочку о том, в котором часу она сегодня освободится, она так же просто ответила «в шесть». Ответила и испугалась, едва представила их встречу! Достаточно хотя бы ее роста, из-за которого ее долго дразнили каланчой! Рома, по ее прикидкам, был как минимум на полголовы ниже ее, поэтому Любочка весь день тренировалась «ходить в полуприседе», надеясь, что так она хотя бы не сразу отпугнет Рому, а готовясь к выходу в конце рабочего дня, переобулась в кроссовки. У них хотя бы каблуков не было.

Однако Рома, увидев ее, обошел вокруг, не скрывая своего недовольства, и Любочка всем своим телом ощутила этот нахмуренный взгляд. Потом Рома, едва сдерживая возмущение, спросил:

— Ты на фига такие длинные ноги и красивую задницу портишь этими кроссовками? У тебя туфли со шпилями есть? Чтобы сэмэ десять, не меньше! Иди и переобуйся.

Любочка была ошарашена, едва выговорила «да, есть» и потом весь вечер с восторгом выполняла распоряжение Ромы «пройдись вперед, я полюбуюсь». В облака Роминого грубоватого, но искреннего обаяния Любочка погрузилась молниеносно и незаметно для себя самой! Ей и в голову не смогло прийти, что, гуляя с ней по городу, Рома расспрашивал ее о прошедшем дне не просто так, а с глубоким смыслом и дальним прицелом. Но, даже узнай она об этом, расстаться с Ромой у нее сил не нашлось бы! Она, не думая ни о чем «таком», купалась в Океане Любви. А это, между прочим, не всем дано…

Поэтому, когда вечер уже заканчивался и Рома спокойно сказал, что если она устала гулять, то они сейчас поедут «к нему», сердце Любочки радостно замерло, чтобы не разорваться от счастья!

Чуть позже, когда уже и тело ее наполнилось ощущением невероятной легкости и радости, она уже не глядела на часы, радуясь тому, что есть, и совершенно не думая о том, что будет! Осознавая, что Рома — мужчина исключительно серьезный, в минуты, когда тела требовали отдыха, Любочка заполняла их тихим щебетанием, рассказывая любимому Мужчине о кипучей жизни университета, где, между прочим, ее слово тоже много значит! Рома слушал Любочку, не перебивая, с выражением безмятежного спокойствия, и только после окончания монолога стал задавать вопросы. Он делал это так, что Любочка поняла: он оценил! Он все понял и теперь видит, насколько она серьезна и значима в повседневной жизни! Так серьезна, что ему не придется сомневаться! Рома, нежно поглаживая ее, расспрашивал, и делал это мягко, с улыбкой и поддевками, которые вызывали у счастливой Женщины новые приливы нежности и любви!

Но в голове у Ромы никаких шуток и вольностей не было. Как только речь зашла о том всеобщем беспокойстве, которое привлекло внимание Ромы, выяснилась интересная вещь: оказывается, вчера после обеда в главном корпусе университета появился какой-то незнакомый мужик, который всем стал отдавать распоряжения, а когда охранники и офис-менеджер попытались задавать вопросы, устроил выволочку всем, заявив, что уже все материалы готовы, и работники выходят завтра с утра! Говорил он так долго и напористо, что после этого уже никто не возражал, а только готовились исполнять все, что он велит! И мужик велел освободить немедленно несколько аудиторий, называя их номера. Услышав, что «сегодня они не успеют», он выругался неприлично, а потом плюнул и махнул рукой: дескать, сами все сделаем, только вы не мешайте. И все обрадовались!

А вечером явились люди, тем мужиком присланные, и стали освобождать комнаты в цокольном этаже, чтобы с утра начать там работы. В ходе этих работ вынесли из комнаты какие-то коробки с бумагами и увезли их. А сегодня с утра стало известно, что мужика этого никто не присылал и ни о каком «срочном ремонте» никто не слышал, а бумаги, которые вынесли его дружки, пропали.

Дело грозило крупными неприятностями, но люди, хоть как-то ко всему этому причастные, не хотели становиться крайними и стали на каждом углу всем и каждому рассказывать, «как было на самом деле». И все, конечно, бежали к ней, Любови Анатольевне, секретарше ректора, которая должна знать все, но вскоре выяснилось, что бумаги эти никому не нужны, а дело замяли.

Выслушав рассказ и уточнив подробности произошедшего, Рома успокоил Любочку и предложил хотя бы немного поспать. Утром же, провожая ее на работу, снова спросил об этом глупом происшествии, а Любочка, поняв, что он по достоинству оценил ее роль в столь уважаемом университете, и желая усилить впечатление, небрежным тоном пообещала вечером принести запи си с камер слежения, которые она собрала вчера по распоряжению ректора! А Рома, поразмыслив, спросил, нельзя ли это сделать пораньше, потому что после обеда у него дела. Кстати, погулять сегодня не получится, поэтому он ее заберет из дома ближе к вечеру.

— Ты где живешь?

Поняв, что роман еще только начинается, Любочка попросила подождать полчасика, после чего принесла флешку и, получив публичный и совершенно открытый жадный поцелуй прямо в губы — и без всяких там прикрываний ладошкой! — убежала к себе, ощущая жадный взгляд любимого!

А Рома, в самом деле провожавший Любочку неспокойным взглядом, бросился по следам Рябова, ориентируясь на отрывочные слова и названия, звучавшие в их разговорах. Так он и добрался до Кричалиной, где его мигом срисовали деревенские любопытницы из соседних домов — а кто скажет, где в деревне НЕ соседние дома? — и сообщили кому надо. Ну, а уж этот «кто надо» Рому прихватил, но стал много деликатнее, когда прозвучала фамилия Рябова, и повез его «на опознание». И теперь, активно поглощая завтрак, приготовленный Рябовым, и сетуя на скудость стола, Рома рассказывал обо всем, почти не упоминая Любочку, — это уж никак не их дело! После того как Рома замолчал, Рябов подождал немного, но как только понял, что теперь можно говорить и ему, спросил:

— И что? Все сразу замяли?

— Ну, — подтвердил Рома.

— И никто не возражал?

— А кому оно надо, если честно? — ответил Рома. — Ну, стояли там ящики с бумагами, и что? Вынесли их, и что?

— Ты почему так долго молчал-то? — не унимался Рябов.

— Ждал, пока записи с камер соберут, — ответил Рома.

После этих слов Рябов понимающе улыбнулся, а взгляд Гени стал уважительным.

Рома достал из кармана гаджет:

— Будете смотреть?

На экране появилось изображение какого-то пустого помещения, скорее, офисного. Три стола, стеллажи, вешалка в углу.

— Обратите внимание на время в правом углу — 20:06, — прокомментировал Рома.

— Ну-ка, останови! — потребовал Геня и впился в экран. — Увеличить можешь?

Потом, откинувшись на спинку сиденья, спокойно сказал:

— Включай дальше.

Двери открылись, вошел человек, огляделся.

Прошел к стене, на которой, видимо, укреплена видеокамера, и стал что-то рассматривать.

— Это — та самая лаборатория! А это — коробки с материалами, — продолжал Рома. — Теперь — внимание.

Человек, осмотревшись, стал набирать номер на мобильном.

— Звука нет, но это не важно, — пояснил Рома.

Поговорив, человек сел на стол, уткнулся в экран телефона.

— Читает, что ли? — снова заинтересовался Геня.

— Несущественно, — успокоил Рома. — Немного промотаем.

Промотав, сказал:

— Внимание на время — 22:03.

— Он там два часа вот так просидел, что ли? — уточнил Геня.

Рома энергично кивнул, а человек на экране поднес телефон к уху, что-то сказал, сунул телефон в карман и вышел из комнаты.

— Еще промотаем. Еще раз заметьте время — 22:43.

Все тот же человек вошел в комнату снова.

— Он в туалет ходил? — усмехнулся Геня и осекся, потому что следом за уже известным персонажем вошли еще четверо.

Они не осматривались, как осматривался первый несколько часов назад, а по-деловому друг за другом зашагали к тем самым коробкам. Каждый взял в руки коробку и так же почти строем двинулись к выходу.

— Замри! — скомандовал Геня и впился взглядом в экран. — Скинешь мне — надо на большом экране рожи их рассмотреть!

Рома кивнул, а Рябов встревожился:

— Это они что делают?

— Они воруют бумаги, — спокойным тоном ответил Рома.

Он выключил гаджет и пояснил:

— Тут еще изображения на полчаса, и все это время они будут выносить коробки. Вынесут все. Далее… — Рома снова ткнул пальцем в клавишу. — Смотрите дальше. Правда, тут изображение хуже: улица, вечер. Видно главное: коробки выносят и грузят вот в этот минивэн. После того, как все вынесут, уедут. Всё.

Рябов посмотрел на Рому удивленно:

— Как «всё»? А куда это увезли?

— Я знаю? — ответил Рома. — Ищу.

Он повернулся к Гене, хотел что-то сказать, но тот сразу же понял и ответил:

— Заметано.

— Ну ладно, — включился в их разговор Рябов. — Время идет!

— Мы с Романом сейчас все обсудим, уточним информацию, так что… — ответил Геня.

Рома молчал, глядя на шефа, потом, будто решившись, сказал:

— Тут еще другое…

— Что «другое»? Про что ты? — переспросил тот.

Рома исподлобья глянул на Геню и забубнил:

— После того как архив увели, по университету пошли разговоры…

Рябов знал его манеру скрывать разумное сомнение под маской пустого балабола, понимал, что Рома не уверен, что это нужно знать Гене, поэтому скомандовал:

— Продолжай!

Рома продолжал все так же неохотно, будто принуждая себя:

— Говорили, будто этот Доброхотов искал разное там золото, интересные истории рассказывали, между прочим…

Рябов замер в изумлении.

— Ну, пересказывай!

Рома глянул на Рябова:

— Всякую чушь — тоже?

— Валяй и чушь.

— Будто он и его ребята искали и собирали любые бумаги, которые оставались от колчаковцев, от белочехов и тому подобной публики…

— Ты про белочехов откуда знаешь? — невольно усмехнулся Рябов.

— С кем поведешься, с тем наберешься, — отшил Рома и потребовал: — Вы не сбивайте, не сбивайте! Говорили, что платили за бумаги хорошие деньги, что они сами напрашивались лазить по чердакам, по амбарам, по сундукам. Копались, где только можно.

Рома замолчал.

— Всё?

— Говорили, будто к нему подкатывали… разные…

— Ну и что?

— Ну и все! Говорю же… так, треп…

Рябов молчал, а Рома отметил про себя, что никогда еще шеф не молчал так долго. А Рябов замолчал, вспоминая вчерашний рассказ Нади, и сопоставлял то, что ему рассказывал и показывал незаменимый Рома, с тем, что ему сказала Нина за несколько часов до ареста. Она сказала, что завтра их ждут в университете, где они смогут забрать архив! Так, снова и снова проверял он себя, значит, Нина позвонила в университет и вела разговор об архиве. И кто-то, узнав об этом, испугался и сделал все, чтобы архив ликвидировать. Сделал все, чтобы архив не достался Нине! Стоп, сам себя перебил Рябов, значит, вчера, когда Уланин был у ректора, тот уже знал, что архив украден? Или не знал? Ну, как он мог не знать, если знала секретарша? Знал, конечно! Знал и юлил? Зачем? А этот Зенченко зачем приходил? Не случайно ведь заглянул, если он — человек губернатора?

Геня и Рома уже были в прихожей, когда Рябов спросил, широко улыбнувшись:

— Кстати, София часто звонит?

Теперь и Рома улыбнулся еще шире и ответил с легкой мстительностью:

— Каждый день и не по разу.

— Чем пугает?

— А поровну: то уволить обещает, а то и вовсе — приехать.

— Ну, ты… давай… держись, — расплылся в улыбке Рябов.

— Мне-то что! — воскликнул Рома. — Ваша любовь — не моя…

Радостно-нахальная физиономия Ромы будто говорила: все будет хорошо, босс!

10

Вторник (обед)

Вот так и получилось, что Рябов почти опоздал, поэтому чувствовал себя неуютно. Уланин, познакомив их с Зенченко, постоял молча несколько секунд, переводя взгляд с одного на другого, а потом вежливо проинформировал:

— Дел у меня много, так что я присяду перекусить, а если что-то…

Рябов кивнул:

— Все хорошо, Алексей Романович, надеюсь, не побеспокоим. — И повернулся к Зенченко: — Кофе?

Веранда, на которой они находилась, располагалась на другой стороне от входа в ресторан, и смысл такого размещения Рябов понял, когда Зенченко выложил на стол сигареты, улыбнулся и сказал:

— Тут — спецзона, — закурил и добавил тем же тоном: — Правда, нет никаких гарантий, что нас не прослушивают, поэтому каждый сам отвечает за свои слова…

— Думаете, могут слушать?

Зенченко пожал плечами:

— Сегодня нет всесильных, значит, нет никаких гарантий.

Рябов промолчал, не зная, чем ответить на этот афоризм, а Зенченко продолжил неожиданно и довольно напористо:

— Должен признаться, к первой встрече с вами я был не готов, да еще выяснилось, что вы, как говорится, не снизошли лично. Но теперь-то весь Город переполнен рассказами о том, как вы построили всю прокуратуру области по стойке смирно.

Зенченко демонстративно спокойно, медленно и аккуратно затушил сигарету и продолжил, чуть снизив накал:

— А еще вы устраиваете встречи с сотрудниками профессора Доброхотова, интересуетесь, чем они были заняты, говорите о своем намерении продолжить его дело и финансировать все мероприятия.

Зенченко снова помолчал, видимо ожидая реакции собеседника, а не дождавшись, завершил напористо:

— Спрошу прямо: зачем вам архив профессора Доброхотова?

Теперь улыбнулся Рябов:

— А что… Мне нравится, когда вот так прямо, без предисловий и сомнений! — на несколько мгновений уперся взглядом в Зенченко и заметил: — Это развязывает руки… — еще помолчал и спросил: — Встречный вопрос: вам он зачем, этот самый архив? И какие, собственно, у вас на него права?

Реакция Зенченко его удивила. Тот облегченно выдохнул, расслабленно откинулся на спинку стула и, внимательно глядя на Рябова, заявил:

— Так я ведь и встретиться-то хотел, чтобы все наши возможные разногласия свести к минимуму. Дело в том, уважаемый Виктор Николаевич, что в последние восемь лет профессор Доброхотов проводил исследования по нашему проекту с соответствующим финансированием и иной поддержкой, так что… — Он многозначительно замолчал, следя за реакцией собеседника.

Но Рябов совершенно спокойно обозревал пространство веранды, а потом знаком подозвал официанта и, глядя на Зенченко, снова заговорил:

— Кофе, пожалуй?

Когда официант отошел, Рябов предложил:

— Насколько я знаю, Уланин все объяснил при первой встрече, и меня удивляет возвращение к теме, которая закрыта, так что кофе обеспечит нам максимум того времени, которое нужно для того, чтобы закрыть вопрос.

— Вы имеете в виду посмертное письмо Доброхотова? — спокойно спросил Зенченко, помолчав после монолога собеседника.

— Да, то самое письмо, в котором все сказано, и это — первое!

Рябов поднял указательный палец:

— Второе: вы утверждаете, что Доброхотов выполнял ваши задания восемь лет? Но восемь лет назад мы с ним работали настолько тесно, что я знал обо всем, чем он занят или намеревается заняться.

Зенченко перебил:

— Ну, значит, теперь вы будете лучше понимать, как Доброхотов умеет молчать…

Внезапно Рябов вспомнил, как почти то же самое сказала Нина, и что-то его кольнуло: странное совпадение.

— И потом… Виктор Николаевич… При всем уважении и к вам, и к Доброхотову, его письмо вам — дело частное, можно сказать, душевное, а наши с ним отношения были оформлены совершенно официально, есть документы, есть финансовые ведомости, которые будут предъявлены при первом же официальном запросе.

Зенченко внимательно посмотрел на Рябова и добавил:

— Хотите, чтобы ваш Уланин посмотрел эти документы?

— О чем ваш договор? Каков предмет?

— На слово поверите? — усмехнулся Зенченко.

— Для начала — да, — кивнул Рябов, — а потом посмотрим…

— Денис Матвеевич был человеком ответственным, поэтому, как и предусмотрено договором, каждый год представлял отчеты о проделанной работе. Правда, — усмехнулся Зенченко, — должен признаться, что сами отчеты, то есть, грубо говоря, бумажки, мы не требовали передавать нам, хотя это и предусмотрено договором. Нам важен был результат трудов Доброхотова и его мнение по этим вопросам.

Зенченко внимательно смотрел на Рябова, потом сказал:

— И если возникнет необходимость, будут представлены свидетельства того, что такие отчеты о проделанной работе существуют. Сотрудники Доброхотова это сделают хотя бы потому, что есть ведь и финансовые документы, документы об оплате их труда. И получится, что уважаемый Денис Матвеевич не в полном объеме исполнял свои обязательства. Мелочь, конечно, но… — Зенченко снова помолчал, глядя на Рябова, и добавил: — Кстати, и фирма, которая так существенно подняла уровень жизни в Кричалиной, практически создана нами, и тому тоже есть документальные подтверждения.

Рябов понимал, что Зенченко ничего не придумывает, а значит, позиции у него вполне крепкие, и просто спорить не имеет смысла. Значит, надо что-то менять. Хотя бы в тактике.

— А ведь я с самого начала сомневался, что мой учитель смог стать таким успешным предпринимателем, — улыбнулся Рябов и спросил: — В чем же суть вашей идеи, которую реализовывал профессор Доброхотов?

Зенченко посмотрел с удивлением:

— Какие вы можете дать гарантии, что не используете эту идею, если архив в ваших руках?

— Для чего я могу ее использовать? — удивился Рябов.

— Для реализации! — ответил Зенченко, и голос его звучал резко. — Поэтому сперва надо договориться, так сказать, об основах наших отношений.

— Каких «отношений», изложите ваш вариант, — попросил Рябов.

Зенченко улыбнулся, но в улыбке не было ничего хорошего.

— Я ведь уже все изложил: если вы намерены делать то, о чем просит Доброхотов, если примете участие в исследовании, а прямо говоря, влезете в него, то у нас установятся судебно-правовые отношения. Если мы сможем найти компромисс, то… как говорится, возможны варианты. Решать вам.

— Вы меня в угол-то не загоняйте, — улыбнулся Рябов. — И если начинать с ваших первых тезисов, то вы убеждены, что архив у меня, так?

Зенченко хотел ответить, но Рябов жестом попросил не перебивать и продолжил:

— Архив увели из университета, где вы обладаете серьезным влиянием, так? Вы, как я понимаю, уже ведете поиски архива, но никакого результата не получили! И ваша просьба о встрече — скорее попытка давления в надежде на счастливый случай! Вы можете хоть как-то обосновать свои подозрения? Думаю, нет!

Зенченко хотел что-то сказать, но Рябов покачал головой и продолжил:

— Архив сперли через день после моего появления, так что видеть в этом мой след наивно, потому что я бы просто не успел организовать такое, людей не успел бы найти… — Увидев, что Зенченко все так же хочет что-то сказать, неумолимо продолжил: — Если бы я захотел все организовать, так сказать, дистанционно, так зачем бы мне было просить Нину звонить и договариваться о встрече?

— Кстати, почему именно она звонила, чтобы договориться о встрече? — спросил Зенченко.

Рябов не отреагировал на то, что Зенченко удивлен, а скорее всего, не придал этому значения, поскольку было оно, это удивление, естественным.

— Почему звонила Нина? Вас это удивляет? — уточнил он.

— Удивляет, — признался Зенченко и пояснил: — Дело в том, что за все эти годы дочь Доброхотова никак не была связана с этими исследованиями, — и после паузы, которая, видимо, должна была усилить эффект, повторил: — Никак!

— Мне сейчас трудно говорить об этом как-то внятно, — признался Рябов, — поэтому придется подождать, когда Нина Денисовна сможет принять участие в нашем разговоре.

Зенченко посмотрел на него, потом спросил, не скрывая раздражения:

— Разговор можно считать несостоявшимся?

— Вы начали словами о вероятном сотрудничестве, а в действительности только предупредили о возможных неприятностях, — пожал плечами Рябов. — Согласитесь, что это — слабая основа для сотрудничества.

Зенченко кивнул, стараясь сохранять на лице маску равнодушного разочарования:

— Ну, давайте обменяемся телефонами, чтобы мне не пришлось никого дергать своими просьбами.

Рябову стало весьма неудобно, потому что его повседневный, общедоступный номер был отключен, чтобы не донимали всякой ерундой типа «как дела»!

— Оставьте ваш номер, я перезвоню завтра, — предложил он.

Зенченко, не скрывая раздражения, достал визитку, размашисто выписал на обратной стороне цифры и отдал Рябову. Потом, будто только сейчас вспомнив о кофе, взял чашку, опорожнил ее одним глотком и ушел.

Рябова не покидало странное чувство полного непонимания происходящего. Вернее, непонятно было, как связаны все эти детали — мелкие, но важные, существенные, что-то определяющие! Больше всего ему не нравилась уверенность Зенченко в том, что Нина не участвовала в работе отца! Чем больше он об этом думал, тем больше становилось доказательств того, что так и было, как говорил Зенченко. Да ведь и Нина сама о работе отца говорила скептически, говорила как о какой-то старческой суете, которая призвана была только создавать впечатление занятости.

И вдруг, прорываясь через все эти сомнения и недоверие, внятно прозвучало: а брось-ка ты все это, Рябов! Просто брось! Сядь в самолет, заскочи в Москву, перебросься парой слов со Штейнбоком и езжай куда-нибудь на берег моря! И он представил, как, распластавшись в шезлонге, любуется проходящими перед ним девицами всех возрастов, цветов кожи и манер, какие только возможны. Вот они проплывают, делая вид, что им все совершенно безразлично, а сами, прикрываясь солнцезащитными очками, косят глаза, разглядывая этого мужика, от которого идет дух бизнесмена, точно знающего, чем и как можно радовать женщину! Они глядят на мужчину, от которого им не нужны вечная и глубокая любовь и привязанность, на мужчину, который поможет забыть «вчера» и приготовиться к «завтра», а ведь именно для того и нужно «сегодня»! Ну а почему нет, сам себя спросил Рябов и понял, что просто хочет ни о чем не думать хотя бы сегодня, плюнул на газон и поднял руку, ловя такси.

Подъезжая к дому Доброхотовых в Кричалиной, он увидел компанию, стоящую возле ворот: Геня, Рома и тот самый тип, который разозлил их с Ниной. Судя по позам всех троих, незнакомец тут появился относительно давно, потому что напряжения первых минут уже не замечалось, а молчание было расслабленным и позы спокойными.

— Чем удивите? — спросил Рябов.

И спросил он только для того, чтобы голосом выразить главное желание — ничем не заниматься!

— Да вот, — сказал Геня, кивая на незнакомца. — Тебя ищет…

— Вроде нормальный, — буркнул Рома.

Геня посмотрел на него удивленно, незнакомец — обиженно.

Зато Рябов немного огорчился, зная, что Рома попусту болтать не станет.

— Послушайте!.. — вступил в разговор и незнакомец. Все молчали, и он повторил: — Послушайте! Я вам не навязываюсь! Меня пригласил сюда профессор Доброхотов!

Видно было, что он старается держать себя в руках, но силы его на исходе.

— Прискорбно, конечно, что приехал я уже после его смерти, но может ли это отменить наши с ним договоренности? Мне ведь нужно только посмотреть то, что он сам предложил, понимаете?

Рябов подумал, что второй напряженный разговор подряд был бы слишком труден, и попробовал найти решение.

— Вы можете сказать, что и когда он вам предложил посмотреть? — спросил он, надеясь, что собеседник не даст внятного ответа.

— Вас ведь не устроит простой ответ! — воскликнул настойчивый незнакомец.

Такой ответ Рябову понравился, и он решил снизить накал:

— Вы начните, и станет ясно.

— Ах да! — сказал незнакомец и протянул руку: — Позвольте представиться — Свешников Кирилл Антонович.

Рябов представился в ответ, и Свешников продолжил, но теперь он говорил уже спокойнее, увереннее, применяя интонации, чтобы выделять самое важное:

— Прежде всего, должен признаться, что наше с Денисом Матвеевичем знакомство имеет сугубо заочный характер, но, если интересно, я готов предъявить его письма…

— Мы не в полиции, — улыбнулся Рябов. Он открыл калитку, движением руки предложил гостю входить, а сам задал вопрос одновременно и Гене, и Роме: — У нас есть чем поужинать?

Оба внимательно посмотрели на Рябова, мол, не опасаешься?

Потом Геня спросил:

— Полчаса потерпите? Сообразим что-нибудь. Вам горячее?

— Да без разницы, — ответил Рябов. — Вы там особо не заморачивайтесь и не спешите… — По дороге в дом заметил, предваряя продолжение разговора: — У профессора было много знакомых, но не всем от него что-то понадобилось сейчас, после того, как он ушел. В прошлый раз, если не ошибаюсь, вы говорили об архиве профессора Доброхотова, поэтому будет лучше, если вы изложите как можно более подробно и просьбу, и ее основания.

Свешников слушал внимательно, кивая в такт речи, потом сказал:

— Тем не менее! Письмо, в котором я изложил свою просьбу, первое письмо, я отправил через нашего с ним общего знакомого, который был при этом просто посредником…

— Что за знакомый, откуда он? — заинтересовался Рябов.

— Обо всем по порядку, — пообещал Свешников. — Человек, который нас познакомил, живет в Санкт-Петербурге. Как он знаком с профессором Доброхотовым — не знаю. Так вот, на мое письмо пришло послание на целых двух страницах, на которых Денис Матвеевич изложил свое мнение по моим взглядам и предложил мне ответить на вопросы и уточнить мои интересы.

Свешников остановился перед крыльцом:

— Мы можем поговорить тут? Тут ведь можно курить? — Закурив, продолжил: — Мое первое обращение носило характер детской игры «холодно или горячо», поскольку я излагал свои вопросы в совершенно общей и отдаленной манере, поэтому, видимо, Денис Матвеевич и счел нужным меня…

Он помолчал, подбирая слово.

— …наверное, он предложил мне сосредоточиться. — И кивнул, будто подтверждая точность выбора.

— Второе письмо я уже отправлял по адресу, который он рекомендовал…

— Вы помните этот адрес? — спросил Рябов.

— Конечно! Я же по нему и приехал к вам, — кажется, удивился Свешников.

— В Кричалину? — удивился Рябов. — Он вам назвал именно тот адрес?

Свешников замялся:

— Не совсем… То есть… Письмо я отправил именно по тому адресу, который мне прислал в ответном письме профессор Доброхотов, но, когда приехал, выяснилось, что живет-то Денис Матвеевич совсем в другом доме… — И с извиняющимися интонациями продолжил: — Собственно, из-за этого я и на похороны не пришел… Я же ждал хозяина дома и не знал, что хоронят Доброхотова.

— Ну а по какому адресу вы письмо отправляли и в Кричалину приехали? — спросил Рябов.

Он понимал, что адрес будет ему незнаком — не так уж хорошо он помнит все улицы в деревне, но предполагая, кто именно владеет тем домом, куда шли письма. Адрес в самом деле ни о чем не говорил, но скажет в самом скором будущем, был уверен Рябов. И тут он ощутил усталость и захотел разговор свернуть.

— Так что же вы разыскиваете, Кирилл Антонович? — спросил Рябов.

— Если отвечать просто, без утяжеляющих подробностей… — сказал Свешников.

Он раскрыл сумочку, лежавшую рядом, достал оттуда листок бумаги и протянул его Рябову:

— Вот тот знак, по которому сотрудники Дениса Матвеевича должны были отбирать любые бумаги.

— И он стал выполнять ваше…

Рябов хотел пошутить, но, развернув лист, передумал. На пожелтевшем и измятом листке был изображен равносторонний треугольник, от середины каждой из его сторон были проведены прямые линии, разбивавшие треугольник на четыре равные части, тоже треугольные.

— Откуда это у вас? Такой рисунок я видел у Доброхотова!

Свешников смотрел удивленно:

— Ну да! Так я же вам и говорю, что я его и прислал…

— Вы прислали это Доброхотову? А не наоборот?

Рябов не хотел верить словам своего нового знакомого, потому что это переворачивало все его предположения и порождало совершенно новые вопросы. Он вспомнил рассказ Стаса о поездке и ту кожаную коробку, которую тот показывал, и пластину, которая там лежала, и спросил:

— Ну, и что этот рисунок значит?

Свешников посмотрел удивленно:

— Неужели не ясно, что я потому и обратился к профессору Доброхотову, что ищу ответ на этот вопрос и на многие другие?

— Вы можете хотя бы в самых общих чертах описать цель вашего приезда? Что вы надеетесь тут отыскать?

11

Вторник (ближе к вечеру)

Свешников помолчал, и видно было, что он принимает решение, но, когда он начал говорить, голос его звучал решительно и убежденно:

— Начать придется издалека, потому что иначе просто невозможно будет понять. Так получилось, что отец мой, еще будучи студентом, принял самое активное участие в создании новосибирского Академгородка, потом там же защитился и там же стал преподавать. Познакомились они, когда мама стала студенткой, потом поженились, а когда мама забеременела мной, папа перевез ее и ее родителей в Москву, в квартиру своих родителей, которые к тому времени уже умерли.

Дед мой по отцовской линии был каким-то секретным ученым, и бабушка по отцовской линии тоже занималась чем-то таким же, но они рано ушли из жизни, оставив своему сыну обширные знакомства, квартиру в элитном доме и дачу в столь же элитном поселке. Вот в эту квартиру и на эту самую дачу папа нас и привез. Мамины родители — коренные сибиряки — сперва ехать не хотели, но папа убедил, что медицина в столице лучше, чем в Новосибирске. А когда он воспользовался старыми связями и поставил на учет в какую-то элитную клинику всех — маму со мной, бабушку и деда, — уже никто не рвался обратно в Сибирь, считая, что в таких больницах маме и мне будет лучше. Мама еле дождалась, пока врач, естественно, из академ

© Гурьев К.М., 2023

© Художественное оформление серии «Центрполиграф», 2023

© «Центрполиграф», 2023

1

Пятница

Зуммер квакнул, интерком голосом секретарши Ларисы сообщил, что референт Марина находится в приемной, а водитель Валера ожидает их в машине на подземной парковке, и, вообще, все уже готово; но тут уже в который раз, бесцеремонно вмешиваясь, заверещала мобила.

Рябов глянул на экран и, увидев все тот же незнакомый номер, сбросил звонок. Он никогда не отвечал незнакомым абонентам, и все, кто с ним работал, знали это. Ну, а если звонит тот, с кем Рябов не работает, то пусть изыскивает возможность представиться.

Да и момент сейчас совсем неподходящий! Потенциальные компаньоны, ухватившие где-то очень вкусный «кусок», искали поддержки, сами вышли с предложением о сотрудничестве, но сразу же после того, как команда Рябова согласилась, начали скакать туда-сюда так, что иногда казалось, будто это их нашли и уговаривают, а не наоборот.

Даже место для переговоров согласовывали несколько дней, действуя по одной и той же схеме: Рябов предлагал место, а потенциальные партнеры, попросив время на раздумья, отказывались, прикрываясь отговорками, которые вызывали у Рябова обыкновенную и совсем нецивилизованную злость!

Однако предложенный «кусок» был настолько хорош, что сам по себе призывал идти на жертвы, а жертвы иногда оказываются напрасными. Поэтому, когда Рябову было сообщено, что переговоры предложено провести в Будапеште, он неожиданно еще раз взглянул на ситуацию, увидел ее совсем с другой стороны и разом все перевернул, дав всем совершенно новые задания, об исполнении которых надо было докладывать в любое время суток, и, поскольку отчеты принимал сам Рябов, у всех сложилось впечатление, что он работает без сна и отдыха круглые сутки. Никто этому не удивился, хотя такое бывало нечасто.

От Будапешта отказались, встречу назначили в Москве, и вот сейчас Рябов сидел в своем кабинете и был полностью готов к переговорам. Он нажал на кнопку внутренней связи и велел Марине войти.

Не успела она отворить дверь, как мобила снова заверещала, и на экране снова появилось «Абонент неизвестен», и Рябов снова отключил сигнал, сожалея, что обстоятельства не позволяют просто выключить телефон: дел много.

Марина вошла, закрыла дверь и направилась к его столу. Высокая, статная, она вполне могла своей красотой и сексуальностью обеспечить себе беззаботную жизнь, но родители наградили ее еще и умом, которому, видимо, бездействие совсем не нравилось. Марина никак не соглашалась стать женой кого-то из серьезных людей, которые кружили возле нее все те семь лет, что она работала у Рябова.

Поначалу ее не трогали, уверенные, что Марина – любовница Рябова, но иллюзию эту они быстро разрушили, причем без всяких согласований и показных действий. Разрушили спокойным рабочим, ненавязчивым отношением друг к другу. Таким отношением, когда даже в самых мелких деталях не было и намека на что-то, кроме работы. И постепенно окружающие в это поверили. Не все сразу, конечно, но, тем не менее… Ну, если кто и не поверил, то Рябову было наплевать, а Марине тем более, потому что оба они были созданы исключительно для работы и достижения результата.

Она уже почти подошла, когда мобила снова заверещала, и Рябов снова сбросил звонок. Видимо, Марина почувствовала легкую досаду шефа и заметила спокойно, почти весело:

– Ларису эта мадам уже достала! Представляете, пока я была в приемной, она звонила пять раз! Пять раз!

До встречи оставалось чуть меньше часа, и времени, чтобы добраться до места, где она пройдет, было вполне достаточно, но не это было важно.

Марина смотрела на шефа и думала о том, что на подготовку этой встречи в последние сутки отдали свои силы все, кто был в команде, а за висеть все будет от одного человека, от Рябова, которого эти звонки, кажется, изводят. Она не была верующей, но сейчас где-то в глубине ее сознания, а то и подсознания, кто-то от ее имени бубнил что-то о даровании успеха хотя бы крохотного, самого маленького, но такого, чтобы хватило. И помощи просил особенно сейчас именно потому, что еще не все было ясно и уж тем более не всем.

Марина понимала, что Рябову сейчас на переговорах понадобится все умение держать себя в руках, предугадывать ловушки партнеров и аккуратно вести их к тем ловушкам, которые приготовила его команда, добиваясь нужного результата. Всякие переговоры – серьезное испытание, а тут такая совершенно неуместная нервотрепка. Рябов, тоже понимая состояние Марины, нарочито бодро спросил:

– Ну что, стартуем?

– Да, Виктор Николаевич, – кивнула Марина. – Валера уже ждет нас в машине.

– Не рано? – спросил Рябов, поднимаясь с кресла.

Он знал, что Марина все просчитала, и слушал ее, погружаясь в обычное свое деловое состояние.

– У нас два варианта на случай пробок, – говорила она, шагая к двери. – Если будет пробка, въедем через ближний тоннель, подсобный. Если нет – через дальний, парадный. Там разница по времени как раз пять минут – максимальная.

Они выходили в приемную, когда зашуршал сигнал телефона, и Лариса, ответив «вас слушают», со слезой в голосе сказала:

– Виктор Николаевич, извините, я уже не могу.

– В чем дело? – не скрывал недовольства Рябов.

– Она с утра звонит и все время требует вас…

– Она что – премьер России? – поинтересовался Рябов.

Лариса на миг замолчала, будто всерьез обдумывая ответ, потом выронила:

– Нет, конечно, но…

– Ну и хорошо, – подвел итоги Рябов, начиная движение к двери.

Та, будто ища сочувствия, продолжила:

– …она твердит, что она Доброхотова, и ей…

Марина усмехнулась, возводя глаза к небу, и сразу же осеклась: лицо Рябова мигом стало другим, совершенно незнакомым, и он, почти не разжимая рта, выдавил:

– Марина, вызови лифт и жди меня. Никого не пускай! Едем коротким путем!

Марина обмерла, потому что за все эти годы он ни разу не обратился к ней на «ты». А еще потому, что ей стало ясно: переговоры провалены, не начавшись, потому что в данный момент ее босс уже не смог бы похвалиться спокойствием, концентрацией на деталях, а без них…

Ей стало жалко! Не себя, не команду, а его! Его, который не проигрывал за эти годы ничего серьезного!

Рябов же сделал движение рукой, будто подгоняя Марину к лифту, рванул в кабинет, скомандовав Ларисе:

– Соединяй!

Когда трубка наполнилась шорохами дальней связи, Рябов смог выдавить только «алло» и услышал:

– Папа умер.

– Когда? – выдохнул он.

Невидимая собеседница произнесла, стараясь быть выдержанной:

– Я дала слово твоей секретарше, что не буду тебя задерживать и скажу только два слова. Я их сказала, так что объясни ей, что весь остальной разговор идет по твоей инициативе.

– Нина, перестань… – попросил Рябов.

Он слушал идущий издалека голос и представлял, что сейчас переживает та, которой этот голос принадлежит. Он понимал ее состояние и представил, как она сейчас старается, сдерживая себя. Она с самых ранних лет училась сдерживать себя и добилась успехов.

Он вспомнил – кстати ли, некстати, – как однажды, стараясь молчать, когда ее несправедливо отчитывала учительница, второклассница Нина закусила губу. А потом, когда еще и завуч вмешалась, девочка губу прокусила. Кровь, стекающая по подбородку, опрокинула завуча в обморок, а Нину сделала победительницей.

Рябов выдавил:

– Когда он… ушел?..

Нина молчала, и Рябов снова представил, как она закусила губу, и вспомнил тот крохотный шрамик под нижней губой слева.

– Вчера после обеда. – Голос был неестественно спокойным.

– Нинк, я сейчас… действительно опаздываю, но… – начал Рябов.

– Пора качать газ и нефть? – безразличным голосом перебила Нина.

– Не перебивай! – попросил Рябов уже спокойно: – Когда… похороны?

Голос Нины снова изменился, стал усталым, безразличным.

– Завтра… в Кричалиной…

Кричалина – это деревня километрах в пятидесяти от Города, откуда Рябов был родом. Деревня, в которой когда-то жили родители Дениса Доброхотова, где все еще стоял дом, ими поставленный.

– Он… уходил… дома?

– Нет, в клинике, но я там была… уж и не знаю, сколько дней… Просто не знаю…

– Так… Телефон, с которого ты мне звонила, твой? Если я его наберу, ответишь ты?

– Да.

– Наберу, как только что-то прояснится…

– Что там может проясниться?

– Перезвоню! – оповестил Рябов. Пересекая приемную, спеша к лифту, Рябов бросил Ларисе: – Найди Рому, пусть созвонится с Валерием и ждет меня после переговоров.

Сел на заднее сиденье и всю дорогу ехал молча. Какая-то мысль давила на него, отвлекая от всего другого, но он никак не мог понять, в чем дело. Только выходя из машины, понял. Достал мобилу, отыскал «непринятые», нажал клавишу «соединить» и, услышав ответ, сказал:

– Мне очень жаль, что я сейчас не рядом с тобой… и Денисом Матвеевичем… Поверь… Очень жаль… Ты… это… Нинк, правда…

И выключил, чтобы не слышать ее плача. Выключил не потому, что женские слезы терпеть не мог, а потому, что она никогда не простила бы ему, услышь он ее плач… Да он и сам говорил с трудом.

Переговоры он провел так, как никогда прежде не проводил. Марина впервые за все время сотрудничества все время сидела молча, потому что Рябов ее ни о чем не спрашивал. Он вообще никого не спрашивал. Все уловки другой стороны он встречал в штыки, совершенно не думая о деликатности. Несколько раз, отвечая на их реплики, приводил такие цифры и особенно факты, что потрясенной Марине хотелось крикнуть: «Что вы говорите!» Но другая сторона растекалась в беспомощности своей и молчала, и принимала все, что предлагал, а точнее говоря, диктовал Рябов.

Об этом Марина потом рассказывала и рассказывала, заключая повествование словами «они даже не квакнули, когда он закончил. Просто подписали бумаги и спросили с улыбкой, пытаясь сохранить лицо, будет ли шампанское».

Шампанское подали, но Рябов лишь пригубил и откланялся.

В офис его вез Рома, которого всю недолгую – минут пятнадцать – дорогу Рябов инструктировал. Рома привез, высадил и отправился выполнять, а Рябов поднялся в свой кабинет и, велев никого не пускать, взялся за телефон. Ему ответили сразу, будто только его звонка и ждали.

– На пальцах одной руки можно посчитать, чтобы звонили и так отзывались о переговорах, которых, как они и сами признают, не было как таковых. – Голос собеседника был наполнен уважением. – И я искренне вас поздравляю, Виктор Николаевич.

– Спасибо, Лев Моисеевич, – ответил Рябов. – Но просил бы не забывать и о роли моей команды.

– Ну конечно, конечно, – ответили ему и после едва заметной паузы спросили: – Хотите взять паузу?

– Причем всем вместе, сразу и неожиданно! – подтвердил Рябов.

Молчание на том конце провода его нисколько не смутило. Потом собеседник сказал:

– Сегодня у нас пятница? На моих двенадцать тридцать семь. Ну, тогда вот что… Ни о ком из вас я ничего не хочу слышать до понедельника следующей недели. Не ближайшей, а следующей, понимаете?

Потом послышалось тягучее «э-э-э», к которому Рябов давно привык, закончившееся безличным размышлением:

– Может, после товарищеского обеда…

– Как скажете, – согласился Рябов.

– Так и скажу! – шлепнулась на рычаги трубка.

Рябов нажал кнопку, и в кабинет вошла Лариса с блокнотом в руках.

– Ларик, – начал Победитель Рябов.

Лариса тотчас убрала блокнот. «Ларик» означало что-то особенное.

– Позвони Автандилу в «Шаверму» и скажи, что будем у них… – Он посмотрел на часы. – Будем у них в шестнадцать ноль-ноль.

Лариса уточнила:

– И – наличными?

– Умница! – кивнул Рябов. – Пусть учтет, что мы никого не хотим ни видеть, ни слышать. И всем нашим сообщи, что уходим на обед тихо и неорганизованно и встречаемся только у Автандила. – Осмыслил все сказанное. Дополнил: – Наших оповещай не спеша и до последнего момента ни слова про Автандила.

– А?.. – не хотела уходить Лариса.

– А тебе, мой верный оруженосец, придется заехать сюда вечером… часов в восемь… и все сдать под охрану. Кстати, пока не ушла на обед, подготовь мое распоряжение об отпуске в связи… ну, сама придумай, не маленькая…

– По поводу сегодняшнего? – засверкали глаза Ларисы.

И Рябов снова глядел грозно:

– Премии не упоминай! – Потом, тоном почти интимным, добавил: – Но намекни, что будут по возвращении. Пусть отдыхают без тормозов. – Посмотрел на нее и сказал суровым голосом: – Все, иди.

Лариса радостно выскользнула в приемную, а Рябов подошел к шкафу, налил полный бокал бурбона, раскурил сигару и сел на подоконник.

Отец Нины, Денис Матвеевич Доброхотов, был его, Вити Рябова, Учителем. Не школьным или университетским, а таким, какой не всем в жизни встретится.

Доброхотовы поселились в соседнем доме, когда Виктору уже было пятнадцать, и случилось это в середине девяностых, которые в их городе были теми же самыми «девяностыми», где человеческая жизнь падала в цене гораздо быстрее, чем рубль.

Ровесники и друзья Виктора быстро выбрали свой путь, но многие из них успели сделать по этому пути всего несколько шагов… Виктор не рвался идти следом, да и интерес его состоял не в том, чтобы любой ценой стать собственником иномарки, пусть даже с непривычным еще правым рулем.

Виктор много читал, поэтому не было ничего странного в том, что однажды у него зашел разговор о крестовых походах с мужиком из соседнего дома, который скучал во дворе, приглядывая за игравшей там дочерью. Разговор быстро перерос в спор, в котором Виктор шел напролом! Его доводы вынуждали собеседника закатывать глаза и хвататься за голову, чем он привлек внимание самостоятельной и сосредоточенной шестилетней Нины, которая подошла к ним и прервала спор, отчитав Рябова.

Мужик, придя в себя, признался, что удивлен, обнаружив некоторые знания у подростка, а потом сообщил, что он – Денис Матвеевич Доброхотов, историк и профессор местного университета. После этого Доброхотов познакомил Рябова со своей библиотекой и, уступая ходатайству Нины, разрешил ему брать книги для чтения. Ну, а уж после этого постоянные споры были неминуемы…

И сейчас, безуспешно стараясь бурбоном снять напряжение, Рябов пытался вспомнить Нину тогдашней, серьезной и самовольной, не слушавшей никого, поступавшей только так, как она хотела, и – не мог… Каждый раз, когда он пытался вспомнить шестилетнюю девочку, все ее зримые образы разлетались, не успев собраться, и Рябова от макушки до пят заполнял ее голос. Тот голос, который рвался из трубки сегодня.

Он пытался представить, что она делает сейчас, и сразу же в душе стало холодно: он снова подумал, что самое главное его желание сейчас – быть рядом с ней. Не надо никаких надежных объятий и успокоительных прикосновений, не надо понимающих взглядов, слов соболезнований, а надо просто знать, что она рядом. Знать, что можно просто подойти и обнять. И пусть проревется, уткнувшись в его подмышку. Да, пусть хоть задницей к нему повернется и ревет…

Лишь бы быть рядом… Лишь бы хоть чем-то ей помочь…

И пусть потом несколько дней сторонится его, как чужого, пусть отворачивается, не скрывая, что злится, потому что он видел ее слезы, что он слышал, как она плачет… Виктор все это переносил почти спокойно, злясь только поначалу. А потом вдруг понял, что он – единственный в мире, к кому она прибежала бы, зная, что сейчас заплачет…

А сейчас он был за тысячи километров от нее. Он взял в руки телефон. Нина ответила сразу, будто сидела и ждала, Рябов же спросил о похоронах.

– Папа давно уже сказал, чтобы его хоронили рядом с дедом и бабушкой.

– Значит, завтра?

– Ты все равно не успеешь… – После недолгого молчания Нина повторила: – Рябов, ты все равно не успеешь, так что лучше не начинай.

Ему очень хотелось говорить точно так, как он привык говорить за последние годы, но он чуть-чуть помолчал и ответил спокойным голосом:

– Ну, как скажешь…

Пирушка в «Шаверме» Автандила прошла хорошо, но не блестяще, как бывало всегда.

Рябов пил мало, не ел вовсе и, исполнив два «обязательных танца» – с Мариной и Ларисой, – ускользнул, сославшись на дела. Дома добавил стакан бурбона, принял душ, снова – бурбон, а потом сел в кресло и ни о чем не думал. Просто сидел и не мог избавиться от одной и той же мысли: «Ты так и не успел»…

2

Суббота

Автобус был рейсовый, но деревня Кричалина в его маршруте не значилась, поэтому водитель высадил Рябова на трассе, и ему пришлось еще километра два шагать по проселочной дороге, отчего туфли покрылись толстым слоем пыли, да и брюки аж по колено отливали серо-желтым. Он остановился, оглядел себя, подумал было, что в таком виде идти к дому Доброхотовых нельзя, потом плюнул и двинулся дальше.

Рябов издалека увидел, что двор уже полон людьми, а туда продолжают подходить со всех сторон. Какое-то время постоял возле забора, вроде пытаясь смахнуть пыль, но почти сразу понял, что просто боится войти во двор. Он вспоминал, давно ли бывал тут, никак не мог вспомнить и понял – значит, давно.

Войдя во двор, он не спешил продвигаться через ряды, которые тут выстроились сами собой, без всяких планов и указаний. Сделав несколько шажков, останавливался и медленно смотрел по сторонам, выискивая знакомые лица, и вдруг понял, что со стороны выглядит глупо вот так пробираться, будто он тут чужой. Рябов решительно пропорол плечом скопление нескольких человек, вышел к гробу и сразу ощутил себя так, будто находится в центре арены под светом прожекторов, а все присутствующие только на него и смотрят. И замер.

Возле крыльца на паре табуретов, застеленных плотной черной тканью, стоял гроб, и лежал в нем Денис Матвеевич Доброхотов, его Друг и Учитель… Все, что смог в этот момент Рябов, – положить ладонь ему на плечо, замереть, забыв о времени, и сдерживать слезы, которых он и сам от себя не ожидал. Потом ткнулся взглядом в Нину, стоявшую по другую сторону, хотел кивнуть ей и не смог.

Столы были расставлены прямо во дворе. Деревенские поминки традиционны: после третьей стопки люди поднимаются и уходят, понимая, что родным и близким покойного сейчас лучше остаться одним. Женщины быстро убирали со столов, наводили порядок и уходили, унося с собой то, что приносили для поминок: кто посуду, кто стулья. В деревне что похороны, что свадьба – дело общее…

Нина подошла к Рябову и сказала так, будто и не было этих лет разлуки:

– Пойдем!

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, говорила громко и без умолку, и ясно было, что делает так нарочно, стараясь скрывать дрожь в голосе.

– Папа последние лет семь жил здесь, так что тут многое изменилось.

Нина распахнула дверь.

– Вот это – папин кабинет… был…

Рябов ощутил щекотание в горле, и попросил Нину:

– Можно я тут посижу немного?

– Тебе придется тут не просто «посидеть», а просмотреть то, что в ящике. – Отвечая на недоуменный взгляд Рябова, добавила: – Папа сказал, что в ящике все – только для тебя…

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик, находившийся посредине, и сказала, ткнув пальцем внутрь:

– Читай не спеша, а я буду на первом этаже, чтобы не мешать тебе.

Рябов закрыл дверь за Ниной и огляделся.

Чем-то эта комната напоминала привычный кабинет профессора Доброхотова, в котором Рябов провел так много времени. И сам себя перебил: что ты о каком-то там «времени» разглагольствуешь!!! Это, Витя, была твоя Жизнь, и хрен бы ты чего добился, если бы Денис не трясся над тобой долгие-долгие годы, если бы ты не учился у него думать! Рябов прошел мимо стола, навалился на подоконник и выглянул в сад, раскинувшийся внизу.

Повертел головой влево-вправо, разглядывая крышу, на которую они с ребятами прямо тут, через окно, выбирались, чтобы загорать и, что гораздо важнее, курить тайком. Рябов потянулся было к подоконнику и сразу же одернул себя: что за мальчишество!

Небольшой шкафчик, мимо которого он только что прошел, Рябов помнил отлично! Доброхотов говорил, что это – последнее, что он смог сохранить из дефицитного чешского гарнитура, который купили когда-то еще его родители, Доброхотовы-старшие! Все остальное со временем развалилось и было выброшено, а шкафчик держался, и, будто в награду за его стойкость, Денис Матвеевич наполнил его «запретным», и держал там сигареты, хотя курил очень редко, а потом стал туда класть сигары и трубки, а также так гармонирующий с ними алкоголь!

Рябов открыл шкаф. Сигарет там не было. Их место занимал ящик, забитый сигарами, а сигара требует от курильщика слишком многого. На другой полке стояли бутылки с напитками, в основном крепкими.

Рябов посмотрел в окно, оценил высоту, на которой находилось солнце, закрыл шкаф и вернулся к окну. Он не смог бы сказать, о чем думал, не смог бы, наверное, вспомнить ни одной мысли. Он даже не смог бы сказать, как долго он стоял возле окна, уставившись куда-то невидящим взглядом. Важнее было другое: только сейчас он, кажется, начал понимать, что все, что он сегодня видел, было по-настоящему, и гроб из простого набора досок, обтянутых тканью, гроб, который у него на глазах несколько часов назад закопали, кажется, начал превращаться во что-то иное, что-то значимое, но непонятное. Во всяком случае, пока…

Видимо, в этот момент Рябов стал приходить в себя и тряхнул головой, отгоняя дурацкие мистификации. Потом резко развернулся, решительно уселся к столу и вытащил из ящика большой конверт какого-то бурого цвета, в который Нина ткнула пальцем. С обеих сторон конверта по диагонали тянулась размашистая подпись Доброхотова.

Странно, но никакого ощущения таинственности, предвкушения встречи с загадочным, необычным, потусторонним не было. Рябов взял нож для бумаги и вскрыл конверт. Вынул письмо, развернул его, положил на стол, прижал ладонями и старался на него не смотреть. Настраивался. Готовился. Наконец решился и уперся взглядом в доброхотовскую каллиграфическую вязь, текущую по листу нелинованной бумаги.

«Витюша, наверное, нельзя такое письмо начинать словом „здравствуй“, а?

Мы с тобой не виделись долгие годы, но ты ведь не забыл, что я никогда не любил стереотипы и шаблоны? Не любил и не люблю, но, странная вещь, едва пришла пора писать это письмо – письмо тебе, – я понял, что без них не обойтись…

Итак, если ты читаешь это письмо, значит, я уже умер, потому что Нина может передать письмо тебе только после похорон. Ведь ты, как бы ни обстояли твои дела, непременно сюда прибудешь, но, кто знает, в каком краю ты узнаешь о моем уходе!

Может, и припоздаешь, но все равно приедешь!

Во всяком случае, я буду умирать с верой в это.

Сразу о Нине.

Ей, конечно, будет очень тяжело, и, возможно, у тебя возникнет желание как-то ей помочь, сделать что-то „этакое“. Так вот, не делай! Будет лучше, если ты уедешь через пару дней после похорон. И приличия будут соблюдены, и тягостных ощущений не возникнет.

Но уезжай не навсегда!

Дом будет ждать тебя хотя бы изредка.

Он тебя помнит.

Если ты обиделся, что на все твои предложения о любой помощи я отвечал молчанием, поясню, что, образно говоря, брал твои предложения „в рост“ и намеревался тебе о них напомнить, когда придет пора серьезных расходов, но, как видишь, не успел.

Она придет – эта пора, – но уже после меня…

Поэтому, если ты согласен со всем, что я написал выше, проведи эти рекомендованные мной „пару дней“, изучая то, что сделано. Все материалы в твоем распоряжении, и твоих мозгов вполне достаточно, чтобы их понять и оценить. Слово „оценить“ в данном случае означает, что я сомневаюсь в результатах своего поиска, как любой нормальный исследователь.

Ты должен знать, что письмо, которое ты сейчас читаешь, – седьмое по счету. Да, не удивляйся, седьмое! Первое я написал, когда был уверен, что нашел решение проблемы. Потом осознал, что даже проблему-то саму не понял толком. И написал второе, так сказать, пояснительное. В общем, история о моих письмах тебе – история долгая и нудная. Может быть, я занимался настоящей ерундой…

В своих научных изысканиях я добился многого, известен по всему белу свету, ты и сам это знаешь, а о Сибири знал поразительно мало. И за эти годы понял, что история Сибири – это архипелаг тайн и загадок, но почему-то она, эта история, никому не нужна. И лезут в историю нашей земли разные самоучки вроде всяких „потомков“ черт знает кого и отделываются какими-то сказками пошлыми и не имеющими никакого продолжения.

Витюша, у тебя всегда хорошо получалось понимать проблему, намечать пути ее решения и ставить задачи перед исполнителями.

Перечитал и понял, что написал что-то несусветное, но, надеюсь, ты меня поймешь.

В конверте есть еще один листок и рисунок, о котором я ничего не смог разузнать.

Это тоже тебе.

Все.

Прощай, Витя!»

Последние строки читать стало трудно, и, только закончив чтение, Рябов заметил, что шмыгает и вытирает глаза… Несколько минут он сидел неподвижно, глядя в окно. Просьба Доброхотова удивила его тем, что была проста, скромна и, как считал Рябов, не совсем точно адресована. Решить задачу вполне могла бы и Нина, которая обладала всеми знаниями, необходимыми для этого. Знакомства? Имя Нины Денисовны Доброхотовой само по себе должно было в этих краях быть гарантией помощи и поддержки на любом уровне, гарантией решения любого вопроса! А Доброхотов обращается непосредственно к нему, не упоминая дочь. Почему? Он же прекрасно понимал, что Рябову все равно придется говорить с ней об этом хотя бы для того, чтобы узнать имена тех, кто с ним работал.

Ну что же, подумал Рябов, Доброхотов и сам предложил не задерживаться больше, чем на «пару дней после похорон», значит, сейчас они с Ниной спокойно обсудят все дела именно в смысле оказания всевозможной помощи, он возьмет их под опеку и будет помогать всем, что только понадобится. Но руководить, вникать в повседневные заботы не станет.

Стало проще. Рябов сразу же стал прикидывать свои действия и заглянул в конверт, надеясь, что там лежит листок с именами тех, кто продолжит работу, и сразу же ругнулся: вот склеротик! Доброхотов ведь черным по белому написал о втором листе, который он сейчас и разворачивал. Развернул, глянул, пробежал по диагонали и ничего не понял. Давай-ка еще раз, и внимательно, приказал он сам себе.

«Настоящим я, Доброхотов Денис Матвеевич, завещаю ¹/₂ часть дома, расположенного в деревне Кричалиной… по адресу… Рябову Виктору Николаевичу.

Воля, выраженная мной в настоящем документе, повторена и в моем завещании, составленном нотариусом… каковое будет оглашено в установленном законом порядке. Что касается права пользоваться и распоряжаться указанной собственностью, то я предоставляю его вышепоименованному Рябову В.Н. с момента ознакомления с данным документом.

Доброхотов Д.М.

Подпись Доброхотова Д.М. заверяю, нотариус…»

Несколько минут Рябов сидел, тупо глядя на этот второй листок и ничего не понимая. Никакой логики в этом листке не было! Никакой последовательности, никакого смысла и, главное, ни слова о Нине. Ведь наследница – она, и, значит, надо поговорить с ней. Рябов уже поднимался из-за стола, когда вспомнил слова о рисунке, и снова заглянул в конверт. В самом деле, вот он, рисунок, какой-то странный.

На пожелтевшем и измятом листке бумаги нарисован обыкновенный равносторонний треугольник, середины каждой стороны которого были соединены прямыми линиями, которые таким образом разбивали этот треугольник на четыре равные части.

И что это значит? Повертев листок в руках, Рябов сунул его обратно в конверт, решив, что сейчас-то уж точно не до рисунков. Посидел, готовясь к разговору с Ниной, и осознал, что впервые за много лет не знает, какие слова надо сейчас ей сказать, и понял, что просто боится этого разговора… Удивился, осознав, что уже давно не испытывал этого чувства, а потом отправился вниз.

Первый этаж, а он почти весь был занят холлом и кухней, был пуст, и только на диванчике, сжавшись в клубок, лежала Нина. Видимо, она тут просто ждала, когда Рябов разберется с бумагами, и незаметно задремала, а сейчас, будто почувствовав приближение Рябова, заворочалась. Рябов сел напротив и уставился на нее с грустью и нежностью.

– Разобрался со всем? – неожиданно спросила Нина, не раскрывая глаз. Потом села, огляделась. – Есть хочешь?

Рябов посмотрел на часы и сказал:

– Да, наверное, надо бы…

Нина поднялась:

– Посмотрю, что у нас есть. – На пути к холодильнику спросила: – Что он тебе там написал? Не секрет?

Рябов не хотел сейчас говорить об этом, поэтому ответил неопределенно:

– Да так… Разное…

Нина с готовностью подхватила:

– Про архив, видимо.

С ней Рябов никогда не играл, не юлил, поэтому спросил:

– Он много говорил об этом в последнее время?

– Смотря как понимать «последнее время», – ответила Нина. – Ты, Витя, должен для себя понять главное… – повернулась к нему и ткнулась, как маленькая, лбом ему в плечо. – Я тебя раньше так ненавидела… ну, просто так ненавидела, что…

– Ненавидела? Меня? За что? – сжался Рябов.

– Мне казалось, что папа тебя любит сильнее, чем меня!

– Ты с ума сошла!

Рябов хотел засмеяться, но, увидев глаза Нины, сразу отказался от этого.

– Я не любовями меряюсь, а на твой вопрос отвечаю, – сказала Нина. – У папы не было человека, которому он доверял бы больше, чем тебе, человека, в таланты которого он верил бы сильнее, чем в твои.

Она говорила спокойно, и, наверное, только Рябов мог расслышать ту тоску, которая была в ее голосе. А Нина, помолчав, улыбнулась:

– Пойдем, посидим на крылечке.

Рябов сразу же вспомнил эти посиделки, на которых Нина учила его жизни, совершенно игнорируя тот факт, что была младше его почти на десять лет, и было ей тогда не больше одиннадцати, и кивнул:

– Пошли!

Однако едва они присели на крыльцо, как, отворяя калитку, двинулся прямо к ним мужчина лет пятидесяти. Шагов за шесть-семь до них наклонил голову:

– Нина Денисовна, прошу принять мои самые искренние соболезнования…

– Кто вы такой? Что вам нужно? – перебила Нина, и в голосе ее снова зазвучали слезы.

– Дело в том, что… – начал гость.

Нина вскочила:

– Дело в том, что я с вами разговаривать не стану!

Она повернулась спиной к гостю, намереваясь вернуться в дом.

– Нина Денисовна, буквально пару слов! – воскликнул незваный гость. – Мы с Денисом Матвеевичем…

– Папа мертв!

Теперь в голосе уже звучала озлобленность, и Рябов, подхватив гостя под локоть, двинулся к забору.

– Сейчас не время, поэтому…

– Но, послушайте. – Незнакомец говорил тихо, очень тихо, но энергично. – Денис Матвеевич сам меня пригласил, сказал, что ждет, и я прилетел сразу же, как только смог.

Рябова все происходящее начинало злить.

– Следует извиниться за то, что он вас не дождался?

– Ну что вы… – смутился гость. – Речь совсем о другом! Просто Денис Матвеевич предложил мне вместе с ним просмотреть некоторые материалы из его архива.

Снова архив, и так быстро, удивился Рябов и сказал сочувственно:

– Жаль, что поездка ваша оказалась неудачной, но…

– Но, может быть, завтра? – с надеждой спросил гость.

Разговор тяготил Рябова, да и Нина, оставшаяся там одна, тревожила, поэтому он ответил решительно:

– После девятого дня, не раньше!

Мужчина остановился:

– Может быть, встреча станет возможной раньше?..

Теперь уже на исходе было терпение и у Рябова.

– Давайте каждый будет сам решать свои проблемы! У меня и так забот полно! – выпалил он и рванулся в дом.

Нина, увидев его, сказала:

– Называется, посидели на крылечке… Спать пойду. – Поднявшись на несколько ступенек, остановилась и сказала: – Вот если бы ты не уехал…

3

Много лет назад

Много лет назад ассистент кафедры всемирной истории Витя Рябов ради прикола выставил свою статью на каком-то форуме, где обсуждались смелые, а точнее, совершенно бесшабашные, околоэкономические теории. Статья вызвала много отзывов, быстро перетекших в бурную полемику, в ходе которой Витя, не обращая никакого внимания на звания и титулы оппонентов, отвечал только по сути, а если считал необходимым, то огрызался, не подбирая слов и выражений.

Было это зимой, а весной он получил неожиданное приглашение на конференцию в Ярославль, на которое обрадованный Витя сразу же ответил согласием. Еще более неожиданным был новый мейл, в котором его благодарили за согласие и просили проверить сделанные организаторами конференции расчеты на его поездку в Ярославль, включая проезд, проживание и питание. Рябов ответил, что все посчитано верно, и получил заверение в том, что денежные средства будут отправлены на его счет. Получив эсэмэску о поступлении средств на счет, он и вовсе ошалел.

На секции экономики выступал совершенно свободно, без политеса, будто продолжая полемику в Интернете, а на вопросы отвечал с юмором, точно зная, что ни один из профессоров-экономистов его диссертацией на соискание ученой степени кандидата исторических наук не заинтересуется, а значит, и подгадить не сможет.

Он не удивился, когда к нему подошел мужчина лет пятидесяти, совершенно не соответствующий достаточно зажатой и вялой обстановке конференции в целом. На пути к Рябову мужчина перебросился парой фраз только с каким-то солидным старичком, который командовал проведением всей конференции. Впрочем, перед незнакомцем старичок чуть не в струнку вытягивался и делано смеялся каждой его фразе, поэтому Рябов удивился, когда незнакомец остановился перед ним и сказал, будто продолжая недавний разговор:

– Но я до сих пор сомневаюсь, что выводы ваши так глубоко обоснованы, как вы это старались показать в докладе.

Рябов решил, что это кто-то из руководства местного университета, и ответил, не озабочиваясь субординацией:

– «Показывать» я ничего не старался, – не скрывая, усмехнулся он. – Все, что я сказал, очевидно, если есть умение видеть.

– Очень важное умение, между прочим, и довольно редкое, – будто не замечая тона Рябова, продолжил собеседник, – вы не экономист, насколько я понял?

– Нет, историк, – подтвердил Рябов.

– Овладеваете смежной специальностью? – без тени юмора спросил собеседник.

– Скорее, просто делюсь наблюдениями, – уже всерьез ответил Виктор и поправил собеседника: – Смежные области скорее, а не специальности.

– Смежные области, говорите? – Собеседник смотрел, не мигая. – Переквалифицироваться не хотите?

– В управдомы? – автоматически ответил Рябов, вспомнив Остапа Бендера. Он совершенно не понимал, кто и о чем говорит с ним.

– Название должности непринципиально, – отмел юмор собеседник и протянул руку: – Давайте знакомиться, господин Рябов, я – Штейнбок Лев Моисеевич, – пожав руку Рябову, повторил: – Я серьезно говорю, соглашайтесь!

Рябов усмехнулся:

– Создаете новый университет?

– Университет? – удивленно переспросил Штейнбок. – Да нет… я не связываюсь с умирающими, а образование в России помирает, как бы вы ни старались. Вот, например, вы защититесь, станете профессором, и сколько станете получать?

Рябов осознал свою беспомощность и решил увильнуть:

– Какая разница?

– Впрочем, вы ведь и профессором-то станете не сразу, – будто сам себя поправил Штейнбок.

Говорил он без тени улыбки, и голос был ровным.

– Ну, сколько получает ваш научный руководитель, профессор?

Сколько получает Доброхотов, Рябов не знал и, решив пойти в атаку, ответил с оттенком легкой незаинтересованности:

– Ну… тысяч двадцать – двадцать пять…

– В неделю? – уточнил Штейнбок.

Рябов, не выдержав, громко захохотал, а Штейнбок продолжал стоять, глядя на него, потом сказал:

– На испытательном сроке будете получать три тысячи в неделю. – Помолчав, уточнил: – В долларах.

Почему-то это Рябова разозлило, и он спросил:

– А в евро можно? Европа-то ближе…

Штейнбок ответил сразу же и серьезно:

– Евро – инструмент менее стабильный, но, если вам так угодно, получайте в евро. – Помолчал и сказал: – Все-таки рекомендую доллар, но решать вам.

Рябову все происходящее переставало казаться розыгрышем, и он пошел на попятный:

– Боюсь, вы не совсем точно поняли мой доклад…

– Не бойтесь, – перебил Штейнбок. – Давайте лучше я вам изложу проблему, которая меня беспокоит… – Он посмотрел на Рябова: – Есть желание послушать?

Рябов кивнул, не понимая, зачем он это сделал. Штейнбок начал говорить, и уже через несколько фраз Рябов осознал охватившее его удивление: человек говорил о сложных вещах, но все было совершенно понятно до такой степени, что Рябов вдруг перебил, поправил, возразил. Ему показалось, что Штейнбок обиделся, так моментально тот прервал свою речь на полуслове, а помолчав, сказал убежденно:

– Еще более настоятельно предлагаю принять мое предложение, потому что время уходит, и уходит очень быстро…

Рябов заговорил сбивчиво:

– Да на это уйдет… я не знаю… Вы поймите, это же не в газетах все искать надо, как я делал, а повсюду… даже не знаю где… А объем… вы сами понимаете?..

– Конечно, понимаю, – кивнул Штейнбок. – Но я вижу, что вы очень точно осознаёте проблему и легко сможете ее, так сказать, расщепить и быстро распределить задания между работниками…

– Какими работниками? – перебил Рябов.

– Ну, не один же вы будете все это ворочать, – с легким недоумением пояснил собеседник. – Сколько человек вам надо?

– Ну… двоих, как минимум… – беспредельно обнаглел Рябов.

– Двоих? – Штейнбок явно был удивлен. – Вы сами-то понимаете?..

– Конечно!

– Ну ладно, – сказал Штейнбок, – поначалу пять человек плюс, конечно, пара айтишников, секретарь и водитель. – Он смотрел на Рябова, будто что-то еще обдумывая, потом сказал: – Сегодня четверг? Значит, в понедельник вы начинаете работу. Прилететь следует не позднее воскресенья, чтобы с утра уже выйти в офис.

– А офис где? – ничего не понимая, спросил Рябов.

– Пока не знаю, – отмахнулся Штейнбок. – Вот мой телефон. Кстати, какой у вас номер?

Когда Рябов начал диктовать номер своего домашнего телефона, Штейнбок посмотрел на него удивленно, потом сделал жест куда-то в сторону, и к нему сразу же подскочил делового вида паренек.

– Быстро организуй новый аппарат.

Тот тут же отошел и так же быстро вернулся, протянув аппарат Штейнбоку, который потыкал пальцем в принесенный телефон, дождался, пока заверещит его собственный мобильник, нажал отбой и протянул аппарат Рябову:

– На этот телефон вам позвонят и сообщат, каким рейсом вы вылетаете в Москву. Понятно?

– В воскресенье я не смогу…

– Не тяните кота за хвост! – неожиданно вспылил Штейнбок и обнаружил очень точное понимание ситуации. – Никому и ничего вы не объясните, потому что люди там другие, а точнее, все те же. – Помолчал, буркнул недовольно: – Ну, можете сказать, что вам сделано интересное предложение, но вы не можете о нем говорить, пока не уточните некоторые детали. Но в воскресенье вас встречают в Москве.

Рябов уже и не помнил, что он тогда плел Доброхотову, объясняя необходимость поездки в Москву «дня на три-четыре», как прятался от Нины, понимая, что не сможет смотреть ей в глаза. И в Москве, пока везли из аэропорта в гостиницу, боролся с желанием вернуться назад, и всю ночь ворочался, а под утро и вовсе собрался в обратный путь.

Утром – короткий разговор со Штейнбоком и представление «команде».

И – все.

Оставшись один на один с незнакомыми людьми, Рябов поначалу не знал, что говорить, но, как только все расселись вокруг стола в самой большой комнате его офиса, вдруг точно осознал, что и как нужно делать. Он и не представлял, что так легко войдет в эту новую жизнь. Он делал то, о чем никогда прежде не думал, а то и вовсе не слышал, и ему было страшно от одной только мысли, что может не сделать эту работу, и он сделал ее за десять дней.

Когда он сдавал отчет Штейнбоку, тот завел разговор об очередной проблеме, и Рябов сразу же стал вслух прикидывать реальный срок исполнения. Лев Моисеевич впервые с момента их знакомства расхохотался:

– Виктор Николаевич, не сводите меня с ума! Вы успешно сдали вступительные, но вы мне нужны в полной боевой готовности, поэтому поезжайте отдохнуть.

Рябова этот вариант неожиданно подтолкнул к вопросу об оплате труда, и он сказал:

– Мне бы…

– Ах да! – спохватился Штейнбок.

Он достал из ящика письменного стола пакет, вынул оттуда пластиковую карточку:

– К сожалению, я не могу сейчас предоставить вам полную свободу выбора, потому что следующую работу надо будет начать не позднее чем через неделю. Поэтому пока придется ограничиться Чехией. Страна небольшая, весьма приличная во всех отношениях, так что просто смените сейчас обстановку, отоспитесь, – ткнул пальцем в сторону пакета. – Для удобства возьмите чешские кроны, чтобы не связываться ни с банками, ни с банкоматами.

– Но у меня нет загранпаспорта, – опомнился Рябов.

– Пустяки, – махнул рукой Штейнбок, – наши деловые партнеры летят туда на какой-то фестиваль, и мы попросили просто «подкинуть по пути». – Увидев и правильно оценив неподвижность лица Рябова, сказал: – Вы пойдете через ВИП-зону, без проверки паспортов. – Увидев, что Рябов все так же о чем-то напряженно думает, добавил: – Я имел в виду маршрут «туда – обратно», – и подмигнул. – Привыкайте!

Высшим органом управления Консорциума, куда теперь вступал Рябов, было Вече – сообщество нескольких человек, тех, кто еще в девяностых создал этот самый Консорциум и привел его к сегодняшнему положению: серьезному, влиятельному, непоколебимому. Вечем это именовали вроде с иронией, но произносили это слово тихо и только при людях, которым доверяли.

Вече к предложению Штейнбока пригласить никому не известного человека отнеслось настороженно, поэтому, когда пришло время оценить «дебют профана», Лев Моисеевич просто раздал присутствующим по листку бумаги, где были показаны запланированные цели и те, которых достигли благодаря привлечению Рябова.

– Прошу вас, господа, внимательно проследить, как он изменил всю схему, которую рисовали тут мы с вами, и насколько значительно вследствие этого было сокращено время на реализацию всего процесса. – Он обвел взглядом всех и добавил: – Мне кажется, что продление испытательного срока для Рябова – это бессмысленная потеря времени.

– Ну хорошо, хорошо, – вынуждены были согласиться с ним. – Направим его к Ворге.

И решение, выражавшее всю невообразимую сложность отношений в любом руководстве, было принято.

Онисим Васильевич Ворга был уроженцем небольшого закарпатского городка Теребовли и всем и каждому рассказывал, что во времена Киевской Руси городок этот был столицей княжества, и по этой причине завоевывать и властвовать – естественный удел уроженцев Теребовли. Люди, не знавшие Воргу близко, посмеивались, а вот те, кто работал под его началом, знали, что это не просто слова. Все препятствия Ворга преодолевал силой, иногда в ущерб отношениям в коллективе и, что гораздо хуже, с потерями времени, которое, как известно, не купишь ни за какие деньги. Однако искусству интриги и подковерных боев он мог бы поучить многих.

Узнав, что заместителем к нему прочат Витю Рябова, он тотчас нашел повод случайно встретиться, произнести несколько слов и сказать на прощание:

– Мне тебя хвалили. Возьму к себе замом, но учти: чуть не так – и… сам понимаешь…

Рябов в те времена себе верил меньше, чем слухам, поэтому, оказавшись в фирме Ворги, некоторое время в самом деле «понимал» и терпел его безграмотное хамство, полагая, что тот сумел уговорить Штейнбока отдать Рябова ему в полное подчинение. Штейнбок о таком и не думал, но решил, что время настоящих проверок и испытаний для Рябова еще не закончилось, и встречаться с ним прекратил. Рябов поначалу сам помогал Ворге, подсказывая все новые и новые оригинальные решения, а тот всюду выдавал их за свои, хотя Вече все прекрасно понимало.

Но время не только само меняется, но и нас меняет, и Рябов стал меняться.

Замерев и лишь глядя на то, что происходит рядом, Рябов понял, что Ворга пустышка, которую держат с какой-то целью. Все еще не желая рисковать, Виктор просто перестал отдавать Ворге свои предложения и советы, на совещаниях молчал, а если и начинал говорить, то обходился общими фразами.

Ворга некоторое время это терпел, а потом вызвал Рябова к себе и, не предложив сесть, начал отчитывать, постепенно переходя на крик. Он кричал, что заместитель оказался на грани, переступив которую, он полностью лишится его, Ворги, поддержки, а тогда, брат, пугал он, ты сразу на улице окажешься, и никому уже не будешь нужен.

Рябов, постояв несколько секунд, сел, достал из кармана сигареты, – а Ворга категорически не любил курильщиков, – закурил, наблюдая, как у хозяина кабинета глаза лезут на лоб, и заговорил. Говорил он спокойно и с удовольствием видел, что Ворга даже не пытается перебить. Рябов ознакомил Воргу с примерными подсчетами, судя по которым, фирма потеряла бы огромные деньги, если б не его, Рябова, решения. Осведомился, надо ли продолжать?

– За то время, которое вас, дорогой Онисим Васильевич, так огорчило, эффективность фирмы снизилась на семь процентов, так что вопрос если и встанет, то не обо мне персонально, а о руководстве в целом. Хотите, доказывайте, что вы – лучший. – Рябов посмотрел на него с откровенной усмешкой и спросил: – А сможете?

И тут Ворга удивил. Он согласился не продолжать наезд, но продвинул мысль значительно дальше, предложив оставить управленческую схему без изменений.

– То есть? – опешил Рябов.

То есть он, Ворга, как и прежде, руководитель, а Рябов все так же заместитель, продолжающий выдвигать свои замечательные идеи. Ну, а реальный результат столь откровенного разговора таков: теперь Рябов получает не пять процентов, как прежде, а десять.

Рябов улыбнулся:

– По образованию я историк и напомню вам, Ворга, что в вашем любимом Теребовли княжил когда-то князь по имени Василек…

– И что? – все еще рассерженно перебил Ворга.

– А то, что ему глаза выкололи, – глядя на него в упор, сказал Рябов, – и сделали это, между прочим, братья его.

Ворга молчал минуту, а то и больше. Сговорились на двенадцати.

Рябов к тому времени уже понимал, что Штейнбок и другие не так отстранены от реальности, как ему казалось, и положение Ворги зависит от многих обстоятельств, так что пусть пока все остается так, как есть. А двенадцать процентов Рябов выторговал потому, что, во-первых, больше ему и не надо было. Во-вторых, он, уже разобравшись в производственных процессах, понял, что вся их разборка станет известна наверху. Подтверждение он получил через пару дней, когда Штейнбок позвонил и пригласил на обед. Обедали вкусно, с удовольствием, а на прощание Рябов узнал, что его доля теперь пятнадцать процентов. Помолчав, Штейнбок усмехнулся:

– Не для передачи, конечно… Онисим получает тринадцать…

С тех пор довольно долго все шло спокойно, но стало меняться год назад, когда из Лондона вернулась дочь Ворги Соня. Ворга познакомил их на второй день после ее возвращения, когда она пришла «к папе на работу». После того как они обменялись фразами, положенными при знакомстве, София попросила Рябова «провести ее по офису» и, пока они обошли весь этаж, рассказала, что посещала лекции в разных университетах, написала дипломное сочинение, но так его и не защитила. На вопрос Рябова «почему?», ответила, что жить вне России не намерена, а английский опыт, как и любой другой, в России малопригоден, поэтому она хочет проверить свою английскую «теорию» российской «практикой». Рябову ответ понравился.

После экскурсии по офису София попросила провести экскурсию по «точкам общепита», и все это они завершили в постели. Правда, получив свою долю наслаждения, София отправилась в душ, попросив вызвать такси и предложив на прощание считать случившееся «обрядом знакомства, не более».

Через полгода Ворга спросил, как Рябов отнесется к тому, что София станет его заместителем. Вопрос свой Онисим дополнял рассказами о том, что Штейнбок знает Софию с детства и будет всячески ей помогать.

– Ты пойми, Витя, что я, конечно, могу просто уйти, так сказать, на повышение, и ее забрать с собой, – сказал он доверительно. – Но тут у нее уже есть знакомства, связи, отношения подчиненности выстроены. – Помолчав, внимательно глядя на Рябова, продолжил: – Могу, конечно, рекомендовать ее на мое место без этого разговора с тобой, но любой союз лучше любого недопонимания, согласен? Значит, если я рекомендую тебя, это оценят все! И я готов тебя рекомендовать при условии, что София – твой заместитель с широкими полномочиями. – Ворга постоял несколько секунд, потом повернулся к Рябову спиной и пошел к своему столу, кинув через плечо: – Думай недолго.

Через неделю Ворга после совещания, будто о чем-то маловажном, спросил:

– Что ты надумал, Витя?

– Еще не решил, Онисим, – ответил Рябов.

С того дня они к этому разговору не возвращались, но после успешного завершения переговоров, о котором так быстро узнали все и всюду, ситуация, видимо, стала обостряться, подумалось Рябову, и Ворга с его звериным чутьем это понимает и пытается использовать любой шанс ослабить возможного конкурента. Значит, надо поскорее возвращаться к месту действия, заключил Рябов.

4

Воскресенье

На следующий день Нина и Рябов с утра, как положено, отправились на кладбище, и по дороге к ним всё присоединялись и присоединялись люди, да и возле могилы уже кто-то был.

Сегодня Рябов уже не ощущал себя чужаком, спокойно глядел на присутствующих, узнавая, а точнее, вспоминая многих из них и кивая приветственно, да и к нему тоже подходили, здоровались, произносили свои имена, представляли жен или мужей, если те были не местными, и непременно приглашали «на стакан чая».

Потом все прошли в дом Доброхотовых и там присели к столу, но, как и принято, ненадолго. Потом вышли во двор и там уже продолжили разговаривать, а точнее, вспоминать истории, связанные с Денисом Матвеевичем.

Рябов с облегчением заметил, что настроение Нины меняется, лицо ее уже не такое напряженное, а губы ее, еще вчера плотно сжатые и часто подрагивавшие, сегодня стали мягче и, кажется, даже были готовы улыбнуться.

Когда все ушли, Нина села к столу и сказала:

– Скажи, что ты о вчерашнем думаешь?

– Ты о том мужике? – уточнил Рябов.

Нина кивнула.

– Ничего не думаю, тебя хотел спросить, – признался Рябов.

– Да о чем меня-то спрашивать? – удивилась Нина. – Никогда я его не видела, но все равно, он был и… – Она помолчала, а потом предложила: – Надо поговорить, а то время идет… Кстати, когда ты уезжаешь?

Рябов удивился:

– Я тебе мешаю? Чем?

– Да не в том дело, – повела Нина плечом. Она встала из-за стола, вышла из кухни и вернулась через минуту с пачкой сигарет в руке. – Пойдем покурим…

На улице, сделав несколько затяжек, заговорила тоном спокойным, рассудительным:

– Тебе, Витя, надо многое понять… и понять спокойно и правильно… И главное – понять, что папа состарился.

Рябов шевельнул рукой, и Нина, поняв это по-своему, попросила:

– Ты меня не перебивай, не надо! Ты давно с ним рядом не был, не видел, а у меня он перед глазами стоит, и еще долго стоять будет! И когда я сказала «состарился», я имела в виду не состояние его здоровья или, например, его внешний вид, а сам процесс перехода его в другое состояние. Он вдруг стал меняться, и это было совершенно неожиданно. Мне иногда казалось, что он сам для себя разработал по пунктам какой-то «порядок старения».

Нина замолчала надолго, и, когда заговорила после паузы, видно было, что заставляет себя:

– После того как ты уехал, папа пробовал поставить на твое место кого-то из ребят, которые работали еще при тебе, занимался с ними, пытался их как-то развивать, продвигать, а они видели только то, что было перед ними. Заглянуть за границы очевидного им не было дано, понимаешь. – Она скользнула взглядом по двору. – Вот ты этим даром обладаешь, но…

Она осеклась, а Рябов не удержался и продолжил:

– …Смылся с ним, завидев новые горизонты.

Нина глянула искоса и сказала решительно:

– Ладно, давай об архиве. Папа его собирал долго, как выяснилось. Видимо, начал еще при тебе, в то время, когда вы работали вместе…

– Не помню о таком, – мотнул головой Рябов.

– Ну, значит, тебе проще будет понять, как папа умел конспирировать, – невесело усмехнулась Нина. – Бумаги были в университете. Видимо, у папы была с кем-то договоренность, потому что ему выделили помещение и несколько ставок младших научных сотрудников, что по нашим временам, согласись, явление нечастое. Все шло как шло, а потом… Было так… Лето, сессия, выпускные, защита дипломов, в общем, аврал. А папа приболел, решил денек отсидеться дома.

– Он на факультет-то позвонил?

– В корень зришь, – вздохнула Нина. – Папа же привык, что без него все как без рук. Позвонил и давай командовать: сделайте то, сделайте это. Не знаю, что там было на самом деле, но в папином пересказе декан просто нахамил ему и бросил трубку. Может, и помирились бы, но на следующий день папа вовсе разболелся, горло саднит, из носа течет так, что он платок из рук не выпускает, говорить не может. Вызвали участкового врача, папу – на больничный. Приходит он после больничного, открывает свой кабинет, а там все переставлено, все вверх дном, и люди входят-выходят, как к себе…

– Представляю! – поморщился Рябов.

– Ну, раз представляешь… Два дня слова единого не произнес! Я испугалась, конечно, вызвала скорую, а у него пульс шестьдесят три, давление сто тридцать на девяносто! Как у пожилого космонавта! Но после того в университет он больше и шагу не сделал.

– Вообще? – уточнил Рябов.

– Абсолютно! В августе, перед началом учебного года, звонит декан, спрашивает, как там наш Денис Матвеевич? Я отвечаю, что сейчас его тут нет. Тот обрадовался – лучше я с вами поговорю, все объясню. И рассказывает: так, дескать, неловко получилось, что сотрудников на пару дней пришлось пересадить в кабинет Дениса Матвеевича, а уж вы, Нина Денисовна, объясните, пожалуйста, отцу! А папа тогда уже уехал в этот дом, дескать, хочу провести лето на лоне природы. Я приехала, рассказываю ему о звонке декана, а он смеется: мол, забыла, что я давно уже пенсионер? Говорю, папа, ну, так все сложилось: твоя болезнь, сессия, ремонт! Ну, пойми, не сердись. Да какое там! Меня ругать начал, дескать, защитница выискалась! – Нина ожесточенно поводила взглядом по сторонам в поисках пепельницы, потом резко поднялась, прошла на кухню и вернулась с жестяной баночкой, куда аккуратно положила окурок.

Рябову показалось, что она успокоилась, и Нина это подтвердила тем, как спокойно достала новую сигарету и, закурив, сказала:

– Вот такая история с архивом…

Ее спокойствие пугало Рябова. Нина затянулась несколько раз, по-мужски выпуская дым через нос.

– Вот с тех пор папа и жил тут, никуда не выезжая.

Она глубоко вздохнула, повернулась к Рябову и сказала будто выдохнула:

– Он реально жил тут, никуда не выезжая! Выехал только две недели назад! Выехал, чтобы вернуться в гробу.

Несколько минут сидели молча, потом Рябов нарочито спокойным тоном спросил:

– Ну, а ты-то сама почему не могла забрать этот чертов архив?

– Да он со мной об этом архиве и не разговаривал! – раздосадованно ответила Нина.

– Хорошо, – старался быть спокойным Рябов. – Давай съездим в универ и все решим.

Нина посмотрела на него, пожала плечами:

– О, как ты предсказуем, Рябов! Я еще вчера вечером позвонила и договорилась о встрече, так что…

– Ну, ты же просто Кассандра! – Рябов сложил ладони и восхищенно уставился на Нину. – Ты все предвидела!

– На твоем месте я бы не забывала, чем у них в тот раз все закончилось! – усмехнулась Нина. – И, видя удивленный взгляд Рябова, сказала: – Кассандре никто не поверил, и, невзирая на ее предостережения, все случилось так, как она предсказывала…

– Скромнее надо быть, Кассандра, скромнее, – усмехнулся Рябов. – Пойдем-ка, ты мне набросай фамилии тех, кто у Дениса работал в этой лаборатории.

Нина шла, всячески демонстрируя свое недовольство, а потом и вовсе сказала, что ничего не помнит и вообще устала, и отправилась к себе.

Ближе к вечеру, когда Рябов снова разбирал бумаги в кабинете профессора Доброхотова, от куда-то издалека стали раздаваться резкие звуки, которые неприятно усиливались. Он вышел из кабинета и, подойдя к лестнице, увидел, что все пространство первого этажа заполняется людьми в черной униформе. Он не увидел Нину, поэтому начал спускаться на первый этаж, спросив громко в пустоту:

– Что здесь происходит?

Человек лет сорока, в мундире, быстро подошел и встал, перегораживая лестницу, и, глядя на Рябова, сказал:

– Прокурор Реченского района Кулябкин! Кто вы? Предъявите документы!

Рябов демонстративно подтянул спортивные штаны, найденные на вешалке в кабинете Доброхотова.

– Рябов Виктор Николаевич. Что здесь происходит, и по какому праву?..

– Вы, собственно, кто? – перебил, изогнув бровь, Кулябкин.

– А я, собственно, гость Нины Денисовны Доброхотовой, хозяйки этого дома, и весьма интересуюсь происходящим на предмет соблюдения законов Российской Федерации.

– Не вижу в вас лица, перед которым должен отчитываться, – усмехнулся Кулябкин. – Кстати, вы тут на каком основании находитесь?

– Это с чего я вдруг должен давать пояснения? – искренне удивился Рябов.

– В чем дело? Кто вам позволил вломиться в мой дом? – раздался голос Нины.

Кулябкин оставил Рябова и двинулся в ее сторону.

– Вы – Доброхотова Нина Денисовна? – ровным, без интонаций голосом спросил он.

– Да. – Нина явно не понимала ничего.

Кулябкин отработанным движением развернул папку, достал лист бумаги, протянул его Нине и отчеканил:

– Вы арестованы по подозрению в убийстве Доброхотова Дениса Матвеевича. Собирайтесь, поедете с нами!

– Вы с ума сошли? – спросила Нина, и по тону ее было ясно, что она не верит в серьезность всего происходящего.

Кулябкин указал взглядом на лист бумаги, протянутый Нине:

– Ознакомьтесь.

Нина взглядом пробежала по бумаге и протянула ее Рябову.

Кулябкин резким движением уцепился за листок:

– Посторонним не положено…

– Я представляю интересы Нины Денисовны, – отвел в сторону руку с бумагой Рябов. – А вы мне в этом препятствуете…

– Больно уж вы невоздержанны… гражданин, – махнул рукой Кулябкин. – Хотите ночь провести у нас в гостях? – Он отвернулся и протянул Нине еще один лист бумаги: – Ознакомьтесь с постановлением об обыске…

– Какой обыск?! – воскликнула Нина. – Что тут происходит?!

Кулябкин повернулся к тому, что в камуфляже:

– Организуй понятых!

– Да у вас тут беспредел, гражданин Кулябкин, – усмехнулся Рябов. – Как говорится, закон – тайга, а прокурор…

– Я же вас предупреждал… – скорбно констатировал Кулябкин. – Собирайтесь…

Рябов, будто в растерянности, развел руками:

– Как же мы дом оставим без присмотра. Люди тут незнакомые… шастают. Пропадет что – с кого спросить…

Прокурорский снова кивнул:

– Собирайтесь, с нами поедете.

Подошел тот, что в камуфляже, почти прижался к Рябову:

– Ты, мужик, закон тут не нарушай, а то…

И было в его голосе что-то неприятное.

Рябов оглядел себя и обратился к Кулябкину:

– Мне надо переодеться, сами видите.

Вдруг из-за спины Рябова послышался возмущенный голос:

– Кулябкин, что ты тут делаешь?!

Услышав голос, Кулябкин повернулся удивленно:

– Тамара Федоровна… здравствуйте. Вы тут… как…

В этот момент Рябов узнал ее, хотя и вчера, и сегодня несколько раз хотел подойти к ней, но никак не мог вспомнить фамилию и собирался просить Нину сводить его в гости завтра. Это же Томка Гладилина! Пышка и хохотушка, участница всех затей, которые только бывали в деревне! Ах, как изменилась, а характер все тот же, неуемный!

– Ты меня еще допроси! – неожиданно зло ответила женщина и повторила: – Что ты тут делаешь?

Кулябкин пришел в себя:

– При всем уважении, Тамара Федоровна, давайте каждый будет делать свое дело.

Тамара явно собралась начать дискуссию, и Рябов, у которого были свои неотложные дела, спокойно отправился в кабинет, слыша, как она продолжает напирать:

– Я тебе вопрос задала!

Рябов вернулся минут через десять и сразу заметил, что Нины в доме уже нет, а Тамара возмущенно проинформировала:

– Витя, ты посмотри, что этот… творит!

Рябов хотел уточнить, что именно творит «этот», но Тамару было не удержать.

– Нинку он арестовал, видишь ли! – сообщила она, совершенно не обращая внимания на то, что Кулябкин стоял в двух шагах. – И сейчас тут собирается…

– Тамара Федоровна! – повысил голос Кулябкин. – Попросил бы…

– Попроси, попроси, – передразнила Тамара. – Он, видишь ли, подозревает Нинку, что она отца убила! – Голос Тамары сочился сарказмом.

– Да, это я уже знаю, – успокоил ее Рябов.

– Так! – повысил голос Кулябкин. – Вы собрались? Сами пойдете или вывести вас?

– Вы собираетесь производить какие-то действия в этом доме? – усмехнувшись, спросил Рябов.

– Следственные мероприятия вас не касаются. – Из голоса и взгляда Кулябкина, булькая, изливалась радость. – Тем более что вас сейчас сопроводят…

Рябов перебил с усмешкой:

– Меня это еще как касается, и вам скоро это объяснят.

Кулябкин смерил его презрительным взглядом и отошел к людям, копавшимся в вещах, и начал что-то говорить, но в этот момент заверещала его мобила, и Рябову показалось, что она верещит особенно противно.

– Кулябкин слушает, – отрапортовал тот.

И уже через несколько секунд лицо его начало сереть с желтизной, и плечи стали опускаться, и начал он горбиться, и слова сказать не мог, вслушиваясь в речь собеседника, и видно было, что отвечает он высокому начальству.

Потом поток, журчавший в мобиле районного прокурора, иссяк, но он еще постоял несколько секунд, прижимая телефон к уху. Несколько раз он, видимо, отвечал на вопросы звонившего, каждый раз пытаясь что-то добавить, но замолкал.

– Сразу к вам? – уточнил Кулябкин потухшим голосом. – Да, понял. Конечно… Но я… У меня все в полном порядке! Ну, не могу же я ни с того ни с сего…

И снова замолчал.

Тем временем в дом вошел человек в камуфляже с явным намерением что-то сказать, но Кулябкин отчаянно махал рукой, сперва тыча пальцем в потолок, а потом закатывая глаза, чтобы показать, какое высокое начальство его распекает в данный момент. Наконец он закончил разговор, суетливо сунул телефон в карман, достал платок и стал обтираться.

– Слышь… это… короче, меня отзывают… – нашел возможность сказать важное человек в камуфляже.

Кулябкин кивнул и сказал куда-то в пустоту:

– В отношении вас, господин Рябов, произошла досадная ошибка. Приношу извинения от лица службы и от себя лично. Вы имеете законное право подать жалобу на мои действия. До свидания…

– А Нина? – все так же раздраженно спросила Тамара.

– Это все в установленном порядке, – отмахнулся Кулябкин и вышел из дома.

После долгой паузы Тамара спросила:

– Это что было?

Рябов буркнул:

– Досадная ошибка, он же сказал.

Тамара рассеянно кивнула:

– Девка только отца похоронила, а они!..

– Ты же видишь, что они на службе, Гладилина, – попытался успокоить ее Рябов.

– Я уж сколько лет не Гладилина, а Сильченко, – поправила Тамара.

– А всегда было видно, что ты к Грише тяготела, – согласился Рябов.

– Скажешь тоже… Это он меня все замуж звал, – сказала Тамара, но голос ее был все таким же напряженным. Помолчав, двинулась к выходу, но потом резко остановилась, развернулась: – Ты, Витя, видать, шибко серьезно поднялся, если такое можешь делать, но я тебе по старой дружбе скажу, а ты без обид… Москва далеко, и у нас тут не все ей подчиняются. – Снова помолчала и продолжила: – Это все, видать, наши домашние непонятки, так что ты… не лезь… – Сделала несколько шагов в сторону Рябова. – Тут на твои знакомства не посмотрят, пришлют отморозка, и всё…

– В каком смысле? – наконец-то заговорил Рябов.

Но в это время заверещал мобильный. Рябов глянул на экран, увидел надпись «Соня» и отругал себя. Телефон, который ему пришлось включить несколько минут назад, решая актуальные вопросы, был отключен еще в Москве, в тот самый момент, как он поехал в аэропорт, отправляясь на отдых и не желая, чтобы его беспокоили. А разговоры с Софией, дочерью Ворги, сейчас ему были совсем не нужны! Рябов выключил телефон и повернулся к Тамаре. Она смотрела на него все так же напряженно. Казалось, она хочет, чтобы он сейчас же изложил ей все свои планы, но в то же время чувствует, что ей и не понять, каковы реальные возможности человека, который сейчас стоит перед ней. Человека такого знакомого и такого в данный момент совершенно непонятного.

– В общем, так, – продолжила она, – мы с тобой сейчас обойдем дом, проверим, все ли надежно заперто, а потом пойдем к нам. Сменим обстановку, поужинаем, а там посмотрим. – И, видя, что Рябову этот план не нравится, сказала: – Не волнуйся, возле дома будет караул стоять.

«Какой караул?» – хотел изумиться Рябов, но Тамара опередила:

– По дороге расскажу!

– Да нет, Тома, – перебил Рябов. – Никуда я не пойду, спать хочу – спасу нет, так что…

– Ну и черт с тобой, – неожиданно легко согласилась Тамара. И, выходя из дома, проинформировала тоном, не предполагающим возражений: – За домом присматривать будут, так что ты не волнуйся – это свои…

5

Понедельник (утро)

Этот день для Рябова начался очень рано. Собственно говоря, вообще трудно было бы сказать, когда закончился для него день вчерашний, такой бурный и переполненный событиями, а когда начался сегодняшний, новый! После того как Тамара ушла, так и не добившись согласия на «охрану», он попытался хотя бы лечь в постель, но смог там провести не более получаса, ворочаясь с боку на бок, но так и не заснув. Одна за другой всплывали картины «маски-шоу», которое, начавшись так бурно, завершилось ничем, и Рябов, осознав, что сна ни в одном глазу, отправился в кабинет Доброхотова и там с удовольствием закурил сигару.

Курение, конечно, вредит здоровью, как, впрочем, и многое другое из того, что делает человек, но помогает думать.

Во всяком случае, Рябов хотел в это верить, потому что думать было необходимо и думать было над чем!

Во-первых, просто так обыски не устраивают.

Во-вторых, нежелание допустить присутствие при этом хозяйки дома означало, что найти и изъять хотели что-то такое, что никак не может быть признано доказательством ее вины.

В-третьих, если у Кулябкина была бы точная информация и он искал бы что-то конкретное, то никакой звонок начальства его бы не остановил. Понятно, что Кулябкин этот действовал не сам по себе, а с чьей-то команды или подсказки. И в этом случае он любому звонившему каким-то образом это объяснил бы.

В-четвертых, поведение мужика в камуфляже подсказывало, что он привез сюда своих бойцов без какого-то официального обоснования и быстро понял, что может «попасть под раздачу».

Ух, сколько тонкостей! И это не все, ой, не все! Итак, Кулябкин был сюда направлен с простой целью – найти и увезти что-то! Что-то такое, между прочим, доказать наличие чего Нине потом было бы очень сложно, а то и вовсе невозможно!

Что?

Как там сказал герой Никулина из «Бриллиантовой руки»? «Золото – брильянты»? Наркотики? Валюту?

Да какая разница, сам себя перебил Рябов, другое важно!

Конечно, он успел позвонить людям влиятельным, людям, которые могли запросто решать важные вопросы, но на такой эффект, какой это произвело вчера, он даже не рассчитывал! Почему Кулябкин так безропотно по одному звонку все прекратил? Ну, позвонил какой-то начальник, и что? Основания для визита вполне законные – арест по подозрению в убийстве. Ордер предъявлен, арест произведен, и в чем проблема?

Обыск хотели начать после того, как уведут Нину. Почему? Чем могло помешать ее присутствие? Ответа пока нет.

Ну ладно, что дальше?

Звонок откуда-то сверху, с большой высоты? Возможно, по здешним меркам и с огромной, но в чем проблема-то? Не хотел Кулябкин давать пояснения начальству при нем, Рябове? Ну, отошел бы в сторонку, велика проблема! А он просто «взял под козырек» и все свернул! Значит, обыск этот он объяснить не смог бы! Значит, хотел искать и найти что-то вполне обычное и законное, что-то такое, что само по себе никак не может быть поводом к обвинениям…

…Кажется, Рябов на какое-то время все-таки задремал, потому что, когда он снова открыл глаза, в комнате уже было светло, почти как днем. Он обвел неспешным взглядом кабинет и подумал о том, как много событий произошло в крохотной деревушке за какие-то два дня…

Словосочетание «два дня» почему-то заставило напрячься, и он спросил себя: где он совсем недавно слышал именно про «два дня»? Уж какой такой важный разговор у него состоялся, что эти «два дня» вдруг так обеспокоили? Он буквально рванул на себя ящик стола, достал пакет, вытащил письмо Доброхотова и нашел то, что искал! Денис Матвеевич написал: «Будет лучше, если ты уедешь через пару дней после похорон. И приличия будут соблюдены, и тягостных ощущений не возникнет. Но уезжай не навсегда! Дом будет ждать тебя хотя бы изредка. Он тебя помнит».

Через пару дней! И если бы Рябов уехал, предположим, сразу после того, как побывал на кладбище, то, скорее всего, так и не узнал бы ни о чем? Совершенно верно! Он снова перечитал завещание, передававшее ему половину этого дома: а что, если Доброхотов сделал это, чтобы у Рябова были законные права препятствовать чему-то, происходящему в доме.

Но откуда он мог знать о таком повороте дел? Ну хорошо, не знать, а предполагать, что это меняет? Да нет, сам себе сказал Рябов, что ты ерунду городишь, как так можно было рассчитать и как можно было так ошибиться! Доброхотов жил на вулкане и понимал, что может произойти? Погоди, продолжал наставлять себя Рябов, не выдумывай ничего такого, что может увести далеко в сторону!

Поскольку именно то, что случилось, уже случилось, надо было во всем этом разбираться. На глаза ему попался листок с фамилиями, написанный, судя по почерку, Ниной. Видимо, все-таки составила и просто положила на стол.

Некоторые фамилии показались ему знакомыми, он попробовал вспомнить этих людей и, кажется, кого-то вспомнил, но неожиданно громко скрипнула дверь на первом этаже, и раздался голос Тамары Сильченко:

– Одевайся давай, московский гость, да пошли завтракать!

Едва вышли со двора, Тамара сказала:

– Ты ведь про Денис Матвеича ничегошеньки не знаешь, а знать надо, особенно сейчас. Без него тут ничего не было бы…

– В каком смысле? – спросил Рябов.

– Да в самом простом, – коротко ответила Тамара. – Тут за последние годы столько перемен, столько нового, что народ все еще в себя приходит!

– А что случилось?

– Ничего не случилось, – усмехнулась Тамара. – Просто взялся за нас профессор Доброхотов.

– Это как?

– А очень просто, – продолжила Тамара, и слышна была в ее голосе гордость. – Он, как только здесь постоянно стал жить, так стал нас подначивать, чтобы мы натуральными продуктами занялись: мол, все, кто себя побогаче считает, только натуральное едят. Ну, народ у нас, сам понимаешь, ленивый, к новому не шибко тянется, но Матвеич – настырный, уговорил. Начали с молочки, потом овощи, а сейчас ассортимент на три листа растянут, и все разбирают!

– Молодцы! – похвалил Рябов.

– Молодцы-то молодцы, – продолжила Тамара, – да тут вот какая штука… Когда все начиналось, никто не верил, работали, можно сказать, просто от нечего делать, о заработках не очень заботились, а значит, и прибылей – шиш. В общем, финансировал все Денис, а все эти дебет – кредит потом пошли. Потом, правда, стали и сами соображать, но свои деньги вкладывать не хотели… мало ли что… – Она помолчала, потом резко остановилась: – В общем, Витя, у меня вот о чем голова болит: боюсь, что вся эта катавасия с Нинкой-то как раз из-за нашего хозяйства. В него ведь несколько человек вложилось, но основная доля у Дениса, а сейчас у кого? А на хозяйство многие, поди, уже и глаз положили…

Рябов постарался скрыть недоверие:

– Да сколько уж с него, с вашего хозяйства, получить можно?

Тамара предсказуемо обиделась, но продолжила слегка иронично:

– У нас, конечно, не Москва ваша, но миллионов двадцать – двадцать пять мы за год прибыли имеем. – Она посмотрела на Рябова, пытаясь понять, как он воспринял эту новость, и добавила: – Мы с Денисом о развитии много говорили, много сделали, и со следующего года опять начнем, хотя без него, конечно, трудно будет. – Тамара глянула куда-то в сторону, будто оценивая возможности, потом махнула рукой: – Завтрак уже, поди, готов, не успеем!

– Куда не успеем? – удивился Рябов.

– Хотела, чтобы ты домики наши новые посмотрел.

– Что за домики?

– Ну, знаешь, как в американских фильмах показывают? Домик одноэтажный, с мезонином, или как там это называют, и вокруг него лужайки, газончики разные там…

– И что? – Рябова немного удивила та теплота, с которой Тамара говорила об этих «домиках».

– А то, что домики эти Денис построил под приезжих!

– Приезжие-то вам зачем?

– А затем, что, например, лечить да учить в нашей Кричалиной, считай, некому! Никто сюда ехать не хотел из «новых»-то! – почти сердито ответила Тамара.

– И что сделали?..

– А у Дениса голова, где надо, вот он и придумал привезти сюда тех, кому в городе-то уже вроде и места нет, людей, которые там… ну, по возрасту… сам, поди, знаешь, – вздохнула Тамара. – А тут они так прижились, что наши на них только что не молятся!

– В общем, ты мне хочешь сказать, что фирма, которую создал Денис, процветает, и Нину арестовали, чтобы фирму вашу отжать?

– Ну а что? – мигом рассердилась Тамара. – Особенно если какой-нибудь местный начальничек хочет детенышу своему будущее обеспечить или, например, молодухе своей на шубки-машинки!

Рябов пожал плечами, и Тамаре это не понравилось.

– Ой, Витя! Это у вас – разные там… передовые технологии… А тут все так тебе завернут, как при хане Кучуме было.

За столом в доме Сильченко, кроме семьи Тамары и Гриши, их ждал парень лет тридцати, лицо которого показалось Рябову знакомым, но вспомнить никак не мог, тем более что застольный разговор перескакивал с одного воспоминания на другое, отметая любую логику!

К концу завтрака стали приходить люди, которым Тамара давала указания на день, и делала это так привычно, что Рябов удивлялся: вроде никакими веб-семинарами не интересуется, а дело знает!

Поднимаясь из-за стола, Тамара спросила:

– Ты здесь будешь?..

– Пока здесь, а часа через полтора-два в город надо! – ответил Рябов.

– Ты вот что, – сказала Тамара. – Мы тут за домом присмотрим, а ты возьми ключи от их квартиры городской, да там осмотрись… Ну а потом, мало ли как повернется, может, задержишься. А чтобы без разных там… неожиданностей вроде вчерашней, так с тобой наш безопасник поедет.

Она посмотрела на того самого парня, и он с готовностью кивнул.

Рябова осенило в тот момент, когда через пару часов он выходил к ожидавшей машине, за рулем которой и сидел тот самый парень.

Еще раз вглядевшись в его лицо, Рябов воскликнул:

– Геня!

Парень, услышав такое детское обращение, просиял и поправил:

– Щеня! – Потом радостно уточнил: – Геней-то меня из-за тебя называть стали!

Рябов неожиданно смутился и, стараясь скрыть это, положил руку собеседнику на плечо:

– Да ладно тебе!

Хотя все именно так и было…

Лет двадцать назад Гену Щенникова привезли на все лето в Кричалину родители, и был Гена к деревенской жизни совершенно не приспособлен, что и вызывало у местной ребятни постоянное желание подшутить над «городским», да и дед с бабушкой, к которым Гена был привезен, добавили жару. Очень им не нравился муж единственной дочери, а заодно и его фамилия, потому в разговорах именовали зятя не Щенниковым, а Щеней, и уж тем более не по имени. Чтобы знал!

Народ в деревне общительный, и прозвание это сразу перенесено было и на Генку, что его очень огорчало и злило. Правда, драться во всей деревенской пацанвой у Гены не хватало сил, и неизвестно, как бы все продолжилось и чем бы закончилось, если бы Рябов, пользовавшийся в Кричалиной всесторонним авторитетом, не пресек эти игры, сказав раз и навсегда:

– Не Щеня он, а Геня!

Оглядел всех и спросил:

– Кто не понял? – После паузы обрадовался: – Вот и хорошо! Умные вы, ребята!

И то, что Гена Щенников помнит это до сих пор, приятно удивило Рябова.

– Но изменился ты, конечно, здорово! Потому и не сразу узнал! – сказал он, как бы поясняя и извиняясь.

– Да за столько-то лет, конечно! – с пониманием согласился Геня. – Да и вообще, тут столько изменилось, что…

И присвистнул.

Присвистнул и сразу же уточнил:

– Едем? Или ждем кого?

– Едем! Кого нам ждать? – ответил Рябов. – Или тебе еще кого подхватить надо?

Геня посерьезнел и, помолчав немного, сказал:

– Мне тут ни ждать, ни подхватывать никого не надо! Я тут за безопасность отвечаю.

– Ишь ты! – воскликнул Рябов и сразу же спохватился: – Уж извини, никак не ожидал. И давно?

– А с самого начала! Все мной поставлено, и, кроме меня, никто этим не командовал.

– Значит, тебя вся эта катавасия больше всех беспокоит? – спросил Рябов.

– Если честно, то не так, чтобы… – почти безразличным тоном ответил Геня. – Во всех этих делах я наезда на нас не вижу.

– А Тамара видит, – как бы возразил Рябов.

Геня посмотрел на него, потом на дорогу, снова на Рябова и сказал:

– Томку – между нами – другое пугает.

– И что же?

Геня снова посмотрел на него – на дорогу, потом слегка сбавил тон:

– Ну, это мне так кажется, а я, может, и ошибаюсь…

– Ты уж, если начал, не крути вола за хвост, – попросил Рябов. – Рассказывай…

Геня молчал, и Рябов сказал с пониманием:

– Нет, конечно, если я не вашего полета птица…

– Да не в том дело, – перебил Геня. – Я ведь только вижу и догадываюсь, а может, и ошибаюсь… Но так мне кажется, что Томка боится, как бы Нинка все не продала. Ей ведь все отцовы дела побоку…

– В каком смысле? – не понял Рябов.

– Ну, «в каком-каком»… – передразнил Геня. – Она же этим никогда не занималась, дела не знает, и не похоже было, что узнать захочет. Ей сейчас проще все продать, потому что у нас главный собственник – дядя Денис, а все остальные… так… сбоку припека… Ну, кроме Томки, Григория и меня…

– А вы что же?

– Тут такое дело, – охотно рассказывал Геня, – когда дела пошли хорошо, когда все у нас расхватывали и еще просили, решил дядя Денис всех сделать собственниками. Знаю потому, что он все это с нами обсуждал: со мной и Томкой. И говорил, что на свои деньги человек будет охотнее работать.

– И что?

– А ничего. Он предложил, а никто не захотел, и только мы с Томкой и взяли по десять процентов акций.

– И больше никто?

– Больше никто. – Геня шумно выдохнул: – Тупой народ-то, хочет, чтобы под него все текло и вытекало, а самому двигаться будто и нужды нет!

– И если Нина продаст, то твои, например, десять процентов ничего не будут значить, – догадался Рябов.

– Ни копейки! – согласился Геня. – Нам за них и гроша не предложат… – Он замолчал, но было его молчание каким-то напряженным и беспокойным. Терпел он недолго. – Тут ведь важно, что Нинка цены настоящей не знает и знать не может, а…

– А ты знаешь… – продолжил Рябов.

– Да как сказать. – Геня не скрывал своих сомнений, но продолжил: – В бухгалтерских делах я не силен, но могу тебе сказать, что дядя Денис в год получал миллионов пятнадцать – двадцать… Хотя, конечно, он – хозяин, тут все справедливо…

– Пятнадцать – двадцать? – удивился Рябов. – Ты же знаешь, что я в его доме живу, но, честно говоря, никаких следов роскоши не видел, так что…

– Могу тебе сказать, что и в городской их квартире, где последние годы Нинка живет, тоже роскоши не видал, но возможно, средства на счетах, – сказал Геня. – Точно знаю, что есть счет, который Нинке достанется, но она пока о нем не знает…

– Она не знает, а ты знаешь? – насторожился Рябов.

– Не забывай, что на мне вся безопасность, – усмехнулся Геня.

Видно было, что он принимает решение.

– В общем, куда и что еще – не наше с тобой дело, но миллиона четыре, а иногда и пять он передавал фирме, вполне солидной с виду, но довольно… как бы сказать… интересной…

– За что переводил? Крышевали?

– Говорю же: безопасность – мое дело, и помощь мне не нужна! – отрезал Геня. – Нет, не крышевали, и, вообще, не знаю, за что он платил. Они обналичивали, а наличку отдавали мне.

– Обналичивали под процент?

– Ну конечно! – удивленно подтвердил Геня. – А как еще? Но мне причитающееся выдавали с точностью до сотенной бумажки…

– И ты их – Денису?

– И я их – Денису, – согласился Геня.

– А он – кому? – продолжил диалог Рябов.

Геня помолчал:

– Только догадываться могу… Но пока не скажу… Уточню… – посмотрел по сторонам и спросил: – Тебе куда надо-то?

6

Понедельник (первая половина дня)

А надо было Рябову на встречи. Точнее, на одну встречу, куда приглашены были сразу трое. Трое из того списка, который нашелся в столе Доброхотова: две девушки и парень по имени Артем. Известие о смерти Дениса Матвеевича все трое восприняли с уместными реакциями и печалью, но вопрос о том, чем занимались они под руководством Доброхотова, вызвал странную реакцию: все трое начали выяснять, кто он, Рябов, такой, чтобы спрашивать, и пояснения их, кажется, не устраивали.

Потом Артем начал отвечать, но каждый раз перед тем, как ответить, он смотрел на Надю, девушку, с которой пришел, то ли прося подтвердить его слова, то ли испрашивая ее согласия на откровенность. Впрочем, назвать откровенными его ответы было невозможно.

Вдруг вторая девушка, сидевшая молча и сосредоточенно глядевшая на Рябова, всплеснула руками:

– А я тебя вспомнила! Ты ведь у Дениса был аспирантом, верно? А я – Люда! Не помнишь?

Она повернулась к своим спутникам и пояснила:

– Вы тогда еще в школе учились, а я уже на первом курсе была. А этого Рябова все девки любили, а он только Нинку Доброхотову.

И как ни в чем не бывало вернулась взглядом к Рябову:

– Как она-то после…

Странно, но Рябову воспоминания Люды дали возможность повернуть разговор в удобную сторону:

– Раз уж ты меня вспомнила, то, вероятно, помнишь и мой внезапный отъезд…

Люда кивнула.

– …и поймешь, что я не мог просто так бросить Дениса Матвеевича. После отъезда я хотел финансировать его исследования, но он все время просил не спешить, говоря, что время для крупных вложений еще не пришло… – Рябов сделал паузу, закурил, потом продолжил: – Ну, а сейчас в некотором роде произошло изменение, и я изучаю возможности спонсирования с целью продолжения начатого.

– И много хочешь… то есть хотите… спонсировать? – проявила интерес Надя, до того времени молчавшая.

Рябов ответил после паузы, неотрывно глядя ей в глаза:

– Размеры, как вы понимаете, определяются интересами. Вот я и хочу понять, насколько мне это интересно.

Девушка спокойно встретила его взгляд и, тоже выдержав паузу, ответила:

– Денис Матвеевич был человеком взглядов широких во всех отношениях, и фантазия у него была очень богатая.

– Это вы о чем? – уточнил Рябов.

– О чем? – переспросила Надя. – Если вы у него учились, то помните, как он руководил научными исследованиями! Он ведь сначала никаких серьезных задач и не ставил, а просто велел нарабатывать материал.

– Вы имеете в виду, что направлений было много, и вы не о каждом из них знаете?

Надя кивнула, посмотрела на своих коллег и те тоже закивали.

– Ну, а приоритеты он как-то выделял?

– Он-то, конечно, выделял, – сказал Артем, – но перед нами не отчитывался.

– Понимаю, – кивнул Рябов, – ну, а о том, чем занимались вы, рассказать сможете?

Снова заговорила Надя:

– Ну, нам, например, нашей группе, – она прикоснулась к руке Артема, будто приглашая и его к разговору, – поначалу приходилось просто обходить дворы и расспрашивать о разных историях из прошлого.

– Ходили по Городу? – перебил Рябов.

– И по Городу, и по деревням, да вообще по области…

– У нас было человека четыре с Урала, так он их туда отправил! – вмешалась Люда.

– Да, да, да! – оживленно закивал Артем. – Мне потом они рассказывали, отчеты писали…