Сказка четыре бесплатное чтение

Консерватория

«Откуда вдруг после обрушения на меня стольких звуков берётся береза во поле?», подумала синица и рывком поднялась в кресле, задев локтем старуху-соседку.

Синица прочла у Льва Николаевича, что в музыке рассудочности меньше всего, сплошное лишь чувство, и с тех пор в консерваторию стала ходить без рассудка. На четвёртую симфонию она едва не опоздала, желая уместить в себя четвертый стакан вина; ее одежда не была поглажена, волосы растрепались и тело расплывалось в консерваторском кресле. Глаза же синица удовольственно закрыла, и потому не заметила, что старуха-соседка была вынуждена косым своим взглядом следить за ней первые три части симфонии, чтобы не дай бог что. Потому задев старуху локтем синица услышала куриное «ой» и змеиное «я за вами наблюдала».

– А где были ваши уши, – ответила синица, и шепотом добавила, – как сказала Александра Карловна фон Мекк самой себе, со второго лишь раза полюбив симфонию.

Старуха раскрыла глаза, нарочито медленно отвернула голову и дослушала последнюю часть симфонии с усердием заставляя себя больше не коситься на синицу.

В следующем отделении будут играть первый концерт, в перерыве синица решила выпить ещё один стакан. У буфета до ее плеча дотронулись. «Старуха пришла шипеть», подумала синица.

– Синица!

– А, это вы. Я же говорила вам не приходить. Я люблю слушать музыку одна.

Перед синицей стоял карась. После их первой встречи месяц назад он много спрашивал о синице, а потом стал часто оказываться в местах, где та бывала. Синицу карась утомлял. Вчера в телефонном звонке карась узнал о сегодняшнем концерте, просил совместного похода и получил отказ.

–Что вы будете?

– Вино.

Карась и синица прошли к столу. Она залпом выпила полстакана, и посмотрела на карася, ожидая обязательного вопроса о симфонии, гармонии, здоровии. Что-то за плечом карася настойчиво заглядывало в глаза синицы – за соседним столом сидела старуха.

– Вы хотите извиниться?

Голова старухи была покрыта платком, из-под платка с двух сторон торчало что-то острое и бурое. Синица смотрела с непониманием.

– Что же вы натворили, – весело поинтересовался карась.

Старуха ответила вместо синицы, передразнивая ее:

– А где были ваши уши!

И тогда карась заметил. Он знал историю старухи из газеты. Старуха прославилась своим последним посещением консерватории. В тот раз ей не посчастливилось сидеть рядом с арабскими гостями: «гости шептались и чавкали финиками, куски которых вылетали из пухлых арабских ртов на утонченные русские пальцы старухи» (газета Х). Разозлившись, старуха ущипнула ближайшего к ней араба. В антракте тот подошёл с извинениями и угостил ее сушеным инжиром. Следующей ночью у старухи выросли ослиные уши. Это были Маленький Мук и пара его товарищей. Старуха много дней подряд давала газетам интервью как многоуважаемая жертва. Никто не смел обмолвиться недобрым словом о ее ослиных ушах.

Карась сказал тихим голосом:

– Извините ее.

– Ну раз девушка не умеет разговаривать, – старуха махнула рукой и ушла из буфета.

Синица допила вино; карась рассказал ей историю из газеты.

– Как, вы не знали?

– Я газет не читаю.

– Не хотите теперь извиниться?

– А не надо было щипаться.

«Интересно, что Маленький Мук приехал послушать в Москву», подумала синица. Прозвенел второй звонок, времени на вопросы о симфонии, гармонии и здоровии не осталось.

У входа в зал карась спросил не хочет ли синица поменяться с ним местами ввиду известных обстоятельств. Она отказалась. Из центрального прохода карась свернул направо, синица налево к старухе. Концерт начался – molto maestoso. Старухин глаз покосился на синицу опять: на этот раз она плакала. В прочем синица часто плакала в консерватории. Она испытывала чувство, его лелеяла, и за ним сюда возвращалась. И думала, что может ничего больше ей и не надо. После концерта синица вышла через боковую дверь левой стороны партера почти сразу, не желая снова встретить карася.

Карась долго аплодировал, не отрывая взгляд от сцены в надежде что синица заметит его и станет восторгаться его вниманием. Затем он обернулся к левой стороне, и увидел рядом со старухой в платке пустое кресло. Тогда карась протиснулся к проходу и выбежал из консерватории. Синица стояла на тротуаре с вытянутым крылом пытаясь остановить такси и едва заметно шаталась.

– Подождите!

Синица обернулась и опустила глаза.

– Вы так скоро ушли, вам было неудобно с ней находиться? – спросил карась.

Синица посмотрела на карася, глаза ее были мокрыми.

– А ведь завтра уже чистый понедельник, – ответила синица русской классической прозой, вынув из каракулевой муфты крыло в черной лайковой перчатке и подав его карасю, – Хотите поехать в Новодевичий монастырь?

Картина

После череды монастырей и ресторанов такси остановилось в переулке у дома синицы. Синица сказала карасю расплатиться и пригласила войти. В пустой гостиной стояло кресло с кофейным столом, книжный шкаф, на стене висела картина.

– Садитесь, – синица указала карасю на кресло, а сама подошла к книжному шкафу. В одной из полок стояли графин со стаканом.

– Вы ведь не пьете?

– Нет.

– Расскажите мне что-нибудь.

Карась стал рассказывать о симфонии, гармонии и здоровии. Синица вылила все что оставалось в графине в стакан и села на кофейный стол. Карась говорил и говорил, затем обратился к синице:

– Что за картина?

– Мне нарисовали, давно, – синица вздохнула, – ее завтра заберут, я уезжаю.

Чистый понедельник в 2022 году выдался на седьмое марта. Билеты на выезд из Москвы к тому времени слегка упали в цене после исторического подъёма. Синица чувствовала, что должна сейчас же уехать, но ни на билеты, ни на перевозку картины денег не имела, и потому решила ее продать заграничному коллекционеру с надеждой выкупить через пару лет. Покупатель вскоре нашелся.

Картина была дорога синичьему сердцу – она любила сидеть возле нее, и не всегда даже обращать на картину внимание, скорее просто знать, что картина у нее есть. Вспомнив о завтрашнем расставании, синица заплакала. Карась протянул свою руку к крылу синицы, сжал его и наклонил к нему свое лицо.

– Вы чего? – резко сказала синица, отдернув крыло.

– Но ведь у Бунина дальше все случилось.

– Я с вами просто поболтать хотела. От скуки. Чтобы последний вечер в Москве не слишком был горьким.

Синица подумала, что карась теперь уйдет. Вместо того он остался и слегка потрясываясь объяснился в чувствах. Синица сказала, что не может ему ответить, что ее сердце занято другим чувством. Сказала:

– В консерватории я его испытываю, его лелею, и за ним туда возвращаюсь. И может, ничего больше мне и не надо.

– Это не то, – ответил карась, – Да и вы уезжаете и не сможете его лелеять и за ним возвращаться.

– Хотя постойте есть еще чувство к картине.

– И это не то, – карась открыл рот чуть шире, хватая ртом возможность оказать синице услугу, и почти успел сказать, – Давайте я вам…

– Вы сейчас предложите оплатить перевозку и билеты, я откажусь и продам картину, вы ее выкупите у коллекционера днем позже, отправите мне за границу, выступите в некотором смысле героем и некотором смысле меня обяжете. Так что не нужно. Вам пора.

Коллекционер (патриотическая)

На картине была раздетая женщина в простынях. Картину освещало солнце, в дверь звонили. Синица проснулась, резко почувствовав обиду на себя за то, что проспала встречу, которую сама назначила на этот час. Она встала с кровати и накинула халат. «Надо было что-то под него надеть, я совсем раздетая», подумала синица на ходу поправляя простыни.

Синица открыла дверь, перед ней стоял мужчина в берберской джеллабе. Синица подумала: «не Маленьким ли Муком оказался коллекционер?» Нет, он был слишком высок. Он сделал шаг к приветственно протянутому крылу, но не заметил его – коллекционер смотрел вперед и искал что-то взглядом. Наткнувшись на крыло, он отпрянул.

– Извините, я не заметил. Здравствуйте, – так и не пожав синицыно крыло коллекционер оценивающе оглядел ее, – Где картина?

– Здравствуйте, – сказала синица и провела его в гостиную.

Коллекционер на свете жил уже двести лет и москвичей давно не любил; предпочитал их не трогать, а лучше и вовсе с ними не заговаривать. На то были две причины.

В октябре 1907 в поезде из Каира в Суэц он встретил человека с глубоко грустным лицом и в странных одеждах. Коллекционер заговорил с мужчиной, обратив внимание на алый шарф со сливовыми цветами. Тот поблагодарил его и замолчал, но коллекционер не мог остановиться, он, как всякий коллекционер, хотел услышать провенанс шарфа. Оказалось, мужчина был сыном московского купца Ивана Ивановича Щ., он с детства рос среди восточных тканей и ковров, там же рос и его вкус. А потом Сергей Иванович Щ. начал собирать картины. Шарф служил драпировкой одному парижскому фовисту и был замечен Сергеем Ивановичем Щ. – очень уж напоминал детство. Услышав это, коллекционер воскликнул «о!», и завел с коллегой многолетнюю дружбу. Позже оказалось, что незадолго до того дня Сергей Иванович Щ. потерял жену и ехал от общества на Синай, и было счастливой случайностью что в поезде он согласился продолжить разговор.

В 1910-х коллекционер часто приезжал в московский особняк Щ, и наблюдал великую любовь Щ. к его картинам. Еще до наступления 20-х тот хотел, чтобы картины видела публика. В 20-х он предлагал картины Москве, но Москва не брала картины из рук Щ., зато, когда тот уехал, Москва предпочла демонстративно их конфисковать, а владельца объявить скрывшимся. Тогда Щ. решил заочно завещать картины семье, но Москва их украла и считает себя правой по сей день.

Второй причиной было то, что на его ныне живого друга и соотечественника вот уже две недели клеветали в московских газетах. Тот, видите ли, накормил старуху инжиром, от чего у нее выросли ослиные уши. Во-первых, не надо было щипаться. Во-вторых, о поведении в зале старуха приврала. В-третьих, после наступления 20-х москвичи явно забыли, что