Жизнь после смерти бесплатное чтение

Глава 1. Тимофей

Все затормозилось. Тело застыло, руки приморозило к рулю. Мыслей никаких, совсем никаких. Ни об опасности, ни о том, что я сейчас умру, ни о былом. Ни о чем. Я, оглушенный и парализованный, тупо смотрю на летящие на меня фары и сквозь ослепляющие белесо-желтые шары почему-то могу видеть малиновый или даже несколько оранжевый закат. Красивый такой закат. Вот уже сейчас я перестану его видеть. Смертельные огни совсем близко. Р-раз. Д-два. Три.

Железный лязг. Громкий хлопок столкнувшихся машин. С треском вылетевшее стекло. Скулящее эхо от экстренного трения тормозящих колес об асфальт. Но я уже ничего не слышу. Ничего.

Я как-то сразу все понял. Не знаю, наверное, так со всеми и бывает. Ты просто сразу в один момент все осознаешь и все. И такое спокойствие накрывает! За тридцать два года моей жизни никогда такого не было. Даже когда маленьким сидел у мамы на коленях, было не так. Не так понятно и спокойно. Не так естественно и просто.

Я закурил. Наверное, от привычки. Ну а какая теперь уже разница? Минздрав предупреждал – Минздрав не предупреждал. Результат один. Да и черт с ним, с этим Минздравом.

Закурил, как-то равнодушно глядя на суету вокруг. Она меня больше не касается. Я даже не слышу ничего, а размытые облики туда-сюда снующих мимо вдребезги разбитой и перевернутой машины людей, воспринимаются мною как тени. Они вроде рядом, но так далеко от меня. И никогда уже близко не будут. И я понимаю это просто как данное, без каких-либо эмоций, без чувств, без собственных мыслей по этому поводу. Забавно даже, что ни относительно дорогая машина, ни мозги, ни диплом МВА, вообще ни-че-го – не защитило меня от этой смерти.

Кстати, я давно её заметил. Даже нет, не заметил (это неверное изречение). Я просто будто изначально знал, что она здесь, рядом. Мне не нужно было ее даже видеть, чтобы сознавать, что она тут. Хотя, надо признаться, в фантазийных фильмах её все же рисовали по-другому.

И вот, пока я курил, мы молчали. Ну а куда теперь-то спешить? Ну, может, конечно, ей и есть куда, я же всего еще не знаю… Вот прикол! А если Рай и Ад существуют, то я куда тогда? Вот сейчас и узнаем.

– Привет.

– Привет, – улыбнулась она, сияя глазками.

Я взглянул на нее внимательнее. Да-а-а! У Творца отменное чувство юмора. Чуть припухлые щечки у подбородка, два немножко растрепавшихся хвостика пушистых русых волос. Светлое платьице. Бровки домиком. На руке, у запястья – переводка в форме листочка. Ну сколько ей на вид лет? Девять? Ха-ха, Отче, у самого древнего существа Вселенной вид девятилетней девчушки. Если ее, конечно, вообще можно назвать существом.

– Красивый закат, – почему-то я решил сказать именно это.

А закат и правда был красив. Такое полыхающее огниво во мраке. Даже приятно, что я умер под ним, именно в этот час.

– Чудесный, – согласилась она. – Ты как? Голова не болит?

– А она что, теперь уж может болеть? – искренне удивился я.

– Фантомные боли, – поморщившись, объяснила. – Слышал про них?

Конечно, я слышал. Но почему-то мне думалось, что это только земное.

– Не болит.

Мы смотрим друг на друга. Она, наверное, привыкла, что все на нее таращатся. Профессия такая. Интересно, кстати, у нее отпуск-то бывает вообще? Или если ты работаешь вечность, то выходные перестают что-то значить?

Я не хочу спрашивать: а куда дальше. Ну какой-то это совсем уж дебильный вопрос. Все равно скоро узнаю – куда я денусь? А сидеть и молчать с ней – подобно какому-то гипнозу. В жизни не бывал в таком состоянии. Так просто сидеть и молчать, оказывается.

– А как это – быть Смертью? Никогда не понимал и сейчас, честно говоря, не особо представляю.

Она хихикнула. По-детски так, игриво и восторженно. А потом, смутившись и чуть войдя в краску, посмотрела в сторону аварии. Свет огней красиво освещал ее волосы и очертание маленького вздернутого носика.

– Я не Смерть, дурень.

– А-а-а, – протянул я и понял, что ничего не понял.

– Смерть же не призрак. Она никогда не жила. Смерть – это как Природа. Она вездесуща, сильна и неведома. Это инструмент.

– Инструмент – в смысле… Его? – как-то трепеща уточнил я на всякий случай.

Она хитро улыбнулась.

– А я с Ним увижусь? Ну ладно, знаешь, просто как-то там все это представлялось по-другому. Типа золотые врата, апостол Павел, тяжкий суд, все такое.

– А ты хочешь Павла и суд? – удивленно спросила, подняв свой задорный голос, она.

Я задумался. Нет, не хочу, наверное. Да не наверное даже, а определенно точно не хочу. У меня был слишком сложный день, чтобы еще и это… Я умер, в конце концов! С меня на сегодня хватит.

Она смотрела на меня, улыбаясь и, вероятно, умиляясь моей наивной глупости и неосведомленности, словно я слепой котенок. И сколько же таких котят она повидала на своем веку?

– Так я вроде как призрак теперь? Воскресшая душа? – наконец, не выдержал своего любопытства я.

«Называй как хочешь», – ответила она мне без слов.

«А ты?» – тоже спросил ее взглядом я.

– Таарья. Твой Встречный призрак здесь, если тебе так проще понять.

– Это так работает? Ты умираешь и к тебе приходит встречный призрак?

Таарья промолчала почему-то. Но мне и не потребовался ответ.

– А я теперь тоже призрак? Как ты?

– Ну, ты умер. Твоя душа, твое сознание сохранились. В этом мы похожи, да.

Таарья, казалось, привыкла к таким вопросам. Наверное, каждый (вроде меня) ее об этом спрашивает. Мы снова замолчали. Но я уже догадался, что у новой знакомой в детском обличьи, уже есть некий поэтапный алгоритм просвещения недавно умерших в порядках устройства изнанки мира. Поэтому она сама вскоре продолжила, закономерно уловив мою догадку.

– Ты умер. Ну, думаю, ты понял сам, каким именно образом. Твое тело – вот оно, лежит, – на этом моменте я без интереса взглянул в сторону аварии, куда уже успела прибыть «Скорая». – Но это больше не ты, можешь не волноваться. Оно тебе уже не нужно.

«Она права, – подумал я. – Зачем оно мне? Будто ничего и не изменилось: я при жизни себя так и чувствовал: мои мысли, мои чувства. И, кстати, мои руки! Вот же они! Я вижу свои ладони. А Таарья видит меня. Я сохранил свой облик, даже будучи призраком?»

Таарья улыбалась с хитрым огоньком в глазах. Она знала, о чем я думаю! Понимала каждую мысль мою, ведь уж наверняка каждый на моем месте именно так, в такой последовательности и размышляет. Я улыбнулся ей в ответ, разгадав это. Она мне тоже, мы рассмеялись, расхохотались даже. А прямо за нами внутрь «Скорой» грузили мое тело ногами вперед.

– Расскажешь сама, что мне нужно знать?

– Расскажу, Тимофей.

– Так ты знаешь, как меня зовут? – удивился я.

Таарья спрыгнула с камня, на котором мы сидели, по бордюрчику прошлась докуда-то во тьме сгустившейся ночи, подошла к месту аварии. Она сновала меж ходящих там туда-обратно темных фигур, оставаясь совсем незамеченной. Смотрела на мою разбитую машину под рыжим фонарем. Затем вернулась ко мне.

– Знаю, как тебя зовут. Знаю, кто ты. Ну так, в общих чертах. Когда к нам приходит «вызов», мы приблизительно что-то знаем о вас. То есть на тебя хранится целая папка с твоим личным делом, но мы ее, конечно, целиком не читаем. Так, глазами пробегаемся. Времени, бывает, и на то не хватает.

«В бесконечности времени не хватает?» – недоуменно подумал я.

«А ты один что ли умираешь за день?» – вполне логично молча ответила мне новая знакомая.

– Папка с личным делом? Давай подробнее.

– Ну что подробнее? Ты живешь, создаешь свою историю. Она фиксируется, дополняется. И так до самой твоей смерти. Вся твоя биография, включая самое потаенное. Чувства, впечатления – все в счет.

– Жесть! – вырвалось у меня, пока перед глазами проносились все постыдные и неловкие моменты моей жизни.

– Не, у тебя не жесть. У тебя обычная человеческая история. Жесть бывает, конечно, но у тебя ничего такого, обыкновенность.

Я замолчал, переваривая информацию. Ну вообще логично, да. Я же не фашист какой-нибудь.

– Давно ты умерла? – спросил я спустя время, отправляя докуренную сигарету в небытие.

– По твоим меркам давно. По здешним – не очень, – поморщилась Таарья. – Я доподлинно не знаю точно год, но, если порыться в архивах истории, то примерно в тысяча восемьсот тридцать четвертом. В феврале.

– От чего?

– Пневмония. Сейчас ее так называют. Тогда кашлоткой величали.

Таарья рассказывала об этом с таким ледяным спокойствием, что я даже удивился. Хотя, учитывая, что прошло почти двести лет… Наверное, ей уже давно дела нет до своей ранней смерти.

– И ты двести лет призрак, встречающий людей после смерти?

– Не очень люблю это слово. Мне больше нравится «душа». Я ведь – это душа моя. Да, практически все двести лет. Сначала хотела другую работу, но в итоге к этой и пришла.

– Работу? – переспрашиваю. – Это как?

– Ну, конечно, дружок. А ты как думал?

– Честно говоря, не особо много думал, но почему-то считал, что здесь типа вечный покой, все такое.

Таарья хмыкнула.

– Ну да, разумеется, – прошептала она сама себе со смешком. – А покой-то в чем? Слоняться целую вечность сам с собой?

Я замер, задумавшись. Как же все здесь устроено! Совсем все не так, как рассказывают при жизни.

– Не-е-ет, милый мой! Но ты не беспокойся, практически каждый с такой мыслью приходит. Человеку трудно представить бесконечность и вечность, это нормально. Ты привыкнешь.

– И если ты хочешь скрасить веки вечные, то чем-то полезным занимаешься здесь, так? – уточнил я.

Таарья подтвердила, кивнув. Я потряс головой, обдумывая. Вообще, она права. Вполне логично, так почему я сам до этого не додумался? Хотя не особо-то и размышлял над этим в жизни, если честно.

– Таарья, и есть несколько работ, ты сказала?

Она вдруг поднялась и встала прямо напротив меня. Это странное чувство: она старше меня почти на два века, а по росту мне где-то до пупка.

– Хочешь еще посидеть или идем дальше?

Я согласился идти. Ну а зачем здесь еще сидеть? Закат давно догорел, а приехавшая полиция и общая суета вокруг моей разбитой машины меня совсем не интересовали. И больше уже никогда не заинтересуют.

Я даже сам не понял, как мы оказались в городе. Я же ведь ехал по магистрали, когда разбился, это было вдали от того места, где мы оказались теперь.

Мы прошли мимо одного из пряничных домиков на Лялином переулке. На нем я и прочитал название улицы. Таарья, видимо, прочитала на моем лице немой вопрос и пояснила:

– Ты душа. Тебя как бы нет, только твое сознание. Ты можешь возникать, где хочешь. Этакая перетекающая энергия.

– Вот прямо так могу? Телепортироваться? Я ведь даже не понял, как это случилось.

– Привыкнешь, – улыбнулась Таарья.

Мы шли в ночной тиши старенького переулка. Я шагал, но не издавал ни звука. Странное ощущение: я вроде и могу касаться земли, стоять, сидеть, но слишком сильно надавливать у меня не получается. Будто бы я вообще в невесомости. Ну, разумеется, в загробном мире законы физики не работают, кто бы сомневался!

– Куда мы идем? – не отставал я.

Таарья призадумалась.

– Как тебе сказать? В один дом, где всегда ждут. Мне будет немного проще объяснить тебе, что к чему, если я буду не одна.

– Будут еще души?

– Будут, – заверила двухсотлетняя девчушка и свернула во дворик.

Не знаю, как мы это сделали, но мы оказались по внутреннюю сторону железной оградки, не открывая калитку. Я все еще не мог привыкнуть к тому, что все это теперь будет нормой вещей.

Она остановилась и задрала голову наверх, после чего долго вглядывалась, видимо, в какое-то из окон. Потом, вероятно, она что-то увидела и довольно вернула свой взгляд ко мне.

– Ты не слишком болтливый, – заметила она. – Обычно бывает шквал вопросов.

– Ты же сказала, что все расскажешь. Всему свое время.

Я соврал. Меня терзало бешеное любопытство и на все мне хотелось скорее получить ответ. Каждый вопрос вызывал под собой еще миллион вопросов: а какой он – Бог, а правда ли был Ноев ковчег, а Дарвин все же ошибался в своей теории эволюции, а Адам и Ева правда сожрали то несчастное яблоко, а какая религия в итоге оказалась правой? И где-то в глубине души я понимал, что все эти вопросы ужасно, безбожно (извините за каламбур) глупы и что Таарья рассмеется, если я их задам. От этого я терпел и делал вид просветленного человека.

Дверь открылась, и из подъезда, спускаясь по ступенькам и придерживаясь левой рукой за перила, вышла женщина лет шестидесяти. В полумраке небольших уличных фонарей мне было тяжело рассмотреть ее детально. Женщина шла прямо на нас и, казалось, даже видела меня и Таарью. Но ведь не может быть такого. Или может?

Таарья тем временем пошла навстречу.

– Аделина Ивановна, здравствуйте! – пропел ее звонкий голос.

Я остолбенел и окончательно запутался в происходящем.

– Ташенька, милая! Здравствуй, хорошая моя! А я ждала-ждала тебя. А потом так и поняла, что работа у тебя. Ну? Что же вы стоите? Проходите, проходите, прошу вас.

Я как загипнотизированный стал подниматься за ними по темной лестнице подъезда сталинского дома.

– Здрасьте, – выдавил я из себя, наконец, когда мы все вошли внутрь квартиры и остановились в коридорчике прихожей.

– Здрасьте-здрасьте! – бодрым голосом протянула Аделина Ивановна, изучая меня взглядом, после чего обратилась к моей маленькой знакомой. – Работа?

– Работа, Аделина Ивановна. Он не особо болтлив, но не обращайте внимания, еще только час прошел. Я к вам потому и задержалась, простите. Познакомьтесь, пожалуйста: Тимофей Мережков, автоавария. Хотя, впрочем, уже не важно ни то, ни другое. Перед вечностью фамилии не нужны.

– А-а-а, – протянула пожилая женщина. – Автоавария, значит. Ташенька, вы проходите, не стесняйтесь, что же вы стоите. Да-да, проходите в гостевую комнату. Тимофей, вы уж извините меня, я бы предложила чаю, но в вашем состоянии сейчас чай не нужен. А я, если позволите, заварю себе. Ножки зябнут, а потом в колено отдает, можете себе представить? Ох! А вот и Наденька.

В дверях полумрачной темно-зеленой гостиной, освещаемой желто-зеленым абажуром, возникла вторая женщина, чуть постарше Аделины Ивановны на вид.

– Добрый вечер, Надежда Ивановна, – колокольчиком прозвенел детский голосок Таарьи.

– Тааренька, вот те раз! Добрый вечер, милая моя девочка! А Аделина ждала тебя и уж думала, ты не придешь сегодня.

– Да как же, Надежда Ивановна, знаете же, что в любую минутку могу сорваться.

– Служба, служба, Тааренька. Служба – дело такое, – ласково заворчала Надежда Ивановна и будто только сейчас заметила меня, влившегося в кресло. – Так у нас гость!

– Добрый вечер, Надежда Ивановна, – поздоровался я и поправил очки, вставая и показывая манеры.

– О как! Защебетал! Защебетал! – зашлась в смехе Аделина Ивановна. – А то представь, Наденька, всего час, как Ташенька его забрала, а он нем, как рыба.

– Это Аделина Ивановна так шутит, – пояснила мне Таарья. – Просто есть некий негласный обычай, закономерность: когда люди умирают, у них поначалу очень много вопросов, эмоций, ну по поводу смерти. И чем меньше времени прошло от гибели, тем больше они говорят и вопрошают. Это потом уже успокаиваются и понимают новый порядок. А ты несколько более молчаливый.

– Умный. Умный малый, – подхватила Надежда Ивановна. – Вижу тебя…

– Тимофей.

– Тимофей, – согласилась и улыбнулась ему женщина.

Я смотрел на них и чувствовал какое-то абсолютное тепло этой комнаты. Я был здесь впервые, впервые видел этих бабушек, но чувствовал, будто бы меня здесь ждали всем сердцем и будут ждать всегда. Это что, и есть ощущение Рая?

Разглядывал комнату: вокруг были стены, оклеенные потертыми светлыми обоями, на полу лежал старенький цветастый розоватый ковер с крупным ворсом по периметру, чуть поодаль от нас стоял старинный деревянно-рыжий шкаф и такие же древние полки с книгами. У старенькой дверки интерьер украшало зеркальце с позолотой на рамке. А с другой стороны было главное во всей комнате – большущее и закругленное сверху окно, затейливо обрамленное шторками с двух сторон. Все здесь казалось таким старинным и диковинным, но в то же время уютным и простым. Детские воспоминания рисовали мне картинку бабушкиной квартиры, и я будто бы чувствовал в воздухе ее любовь, запах ее масляных блинов со сметаной и…

«Бабушка! Так, значит, теперь я смогу с ней повидаться!»

Я сидел в потрепанном, но, очевидно, горячо любимом хозяйками розовом кресле. Таарья – рядом со мной на деревянном стульчике, что явно был старше меня, подсунув одну ногу себе под попу. Аделина Ивановна с сестрой устроились на подобном моему креслу диванчике справа от меня. Теплота, уют. Дом.

– Вы здесь живете? Не задумывался о том, где живут души умерших людей.

Надежда Ивановна улыбнулась и покачала головой.

– Мы здесь живем, – подтвердила она. – Как вам у нас, Тимофей, нравится?

Я кивнул. Теперь я более внимательно посмотрел на хозяек квартиры и, наконец, мое сознание указало мне на то, что между ними определенно точно была какая-то разница.

– Один вопрос. А почему вы, Аделина Ивановна, можете пить чай, опираться всем телом на перила, открывать дверь. А вы, Надежда Ивановна, кажется, как и я и как Таарья, можете только едва прикасаться к вещам?

Надежда Ивановна и Аделина Ивановна переглянулись.

– Все верно, любезный мой, все верно говорите: мертвые уже ничего не могут вкусить, ни на что не могут опереться. Все так, мой хороший.

– Так, стало быть, вы не мертвы, Аделина Ивановна?

Таарья рядом со мной непоседливо поменяла ноги местами и поправила свои хвостики. Я будто почувствовал, что она ждала этого вопроса и засияла от того, что я его задал наконец.

– Я не мертва, – подтвердила Аделина Ивановна. – Пока еще живу. Ну надо же, в конце концов, кому-то платить за эту квартиру. Иначе нашу Наденьку, боюсь, выселят!

И все три женщины захохотали, а я хмыкнул за компанию, хотя в очередной раз не очень-то разобрался, что к чему.

– Аделина Ивановна жива, потому что у нее работа такая – жить среди людей, – пояснила мне Таарья. – И да, она видит нас.

– А почему? – все равно не понял я.

– Потому что, любезный мой, – начала Аделина Ивановна, отходя от смеха, – свой инсульт с дорогой к Господу я уже давно заработала. Но, видишь ли, мне было шестьдесят четыре, когда это произошло, а это какой-никакой жизненный опыт, усталость. Во мне не было такой молодой задорности, как, например, в Ташеньке, когда она начала свою службу при встрече умерших. Вот я и решила, что хочу другую работу. Что больше всего могу пригодиться еще здесь, на Земле.

– Подождите-подождите, – переспрашиваю. – То есть как это: вы умерли, но ожили?

По жестам и выражению глаз всех троих я понял, что мое предположение верно.

– Так, значит, можно вернуться назад?

Все они почему-то замолчали. Аделина Ивановна закутала свои ноги в пушистенькую шаль и с детским причмокиванием потянула чай из чашки.

– В старую жизнь вернуться никогда нельзя. А вот на землю – можно, теоретически, – первой сказала мне Таарья. – Если твою кандидатуру одобрят.

Видимо, мое лицо выражало абсолютную тупость, отчего Таарья решила не дожидаться моих последующих вопросов и продолжила:

– Мы с тобой говорили про то, что здесь мы все выполняем какую-то работу, помнишь?

Аделина Ивановна потянулась ложечкой к столику и зачерпнула сладко пахнущего варенья. Надежда Ивановна покачала головой, проводив взглядом, как ее младшая сестра с удовольствие проглатывает сладость.

– Ну что ты, Тааренька, у кого работа, а у кого и служба. Как у тебя, например.

– Да будет вам, Надежда Ивановна. Ну какая же разница, как это именовать? – ласково отмахнулась двухсотлетняя малютка.

– Погодите, – прервал их запутавшийся я, – выходит, есть разные работы здесь. Кто-то встречает таких новеньких, а кто-то зачем-то возвращается на землю?

Женское общество, видимо, любило улыбаться, потому что снова вся троица поймала шутливые взгляды друг дружки. Смеются они надо мной? Вот же женщины! Они и после смерти – женщины.

– Ну, не только. Другое тоже есть, – сказала мне Таарья. – Но ты прав.

Я задумался. Хотел спросить, как вернуться назад, но почему-то промолчал. Отчего-то мне показалось, что мне рано знать ответ на этот вопрос.

Наискось уставляюсь на Таарью. Она тоже тайком разглядывает меня, я увидел это!

«Ага! Ловишь мои реакции! Читаешь ход моих мыслей!»

– Сейчас уже поздно. Можем и сегодня, конечно, пройтись и поговорить, как тут и что, если тебе не терпится, – начала Таарья, но я понял, что она хотела побыть здесь, с бабушками-сестрами этим вечером.

«Ну а мне-то куда теперь торопиться, – думал я. – Успеет мне все рассказать».

Таарья, видимо, опять проницательно уловила мои рассуждения и благодарным взглядом ответила:

«Расскажу-расскажу, обещаю. А теперь давай просто посидим».

И мы все замолчали, думая каждый о своем. Ну я-то понятно, о чем думал, а вот они… Что, интересно, в голове у Таарьиной души? А у Аделины Ивановны, которая наслаждается своим чаем? А у старшей Надежды Ивановны? О чем думают все эти несомненно мудрые, повидавшие многое на своем веку женщины?

– Так, значит, у душ тоже есть дома, где они живут?

– Конечно, есть, а как иначе. На улице жить, можно, конечно, мы ни холода, ни страха не почувствуем, но все-таки привычка к собственному дому у многих есть.

– А ты где живешь? – обратился я к Таарье.

– В Цесисе. Городок такой в Латвии. Я там родилась.

Мои брови сами собой взметнулись наверх – настолько сильно я сначала удивился, а потом вспомнил про волшебное свойство телепортации, через которое я несколько раз за сегодняшний вечер прошел, сам того не ведая. Выходит, каждый раз после «работы» Таарья возвращается в свой маленький городок, чтобы почувствовать себя там дома.

– Там тоже квартирка?

– Там один дом, старенький такой. В нем есть милый чердачок. Не знаю, сколько уж, но по твоим меркам, наверное, лет тридцать-сорок я там живу.

Я живо вообразил себе картинку средневекового каменного домика с миниатюрным уютненьким чердаком, где, несомненно, была бы паутинная лампа с теплым светом, простенькая, но мягкая односпальная постелька, стоящие в вазочке полевые цветы и маленькое окошко – выход к ночным звездам. Я не так долго знал Таарью, но почему-то ее жилье мне представлялось именно так.

– Так ты из Латвии. Вот отчего такое необычное имя.

– Верно, для тебя оно необычное. Но у многих из нас необычные имена. Кто-то отказывается от своего прижизненного имени, несколько погодя после смерти, выбирает другое. Нередкая практика у нас здесь.

– А почему? – решил замучить ее вопросами до конца я.

Теперь уже в разговор вступила Аделина Ивановна.

– Когда умираешь, переосмысливаешь многое, что прожил. На это тут много времени дано. Кто-то настолько сильно меняет свое мировоззрение, что предпочитает забыть себя старого и открыть Вселенной свою обновленную душу. А кто-то по другим, своим, причинам меняет имя.

«Вот оно что, – думаю. – Интересно».

И вдруг я подумал то, о чем почему-то не размыслил с самого начала. Дом! Мой дом! Что же там сегодня? Горюют, плачут, бедные мои? «Такой молодой, тридцать два всего!» – убивается моя мама, наверное.

Почему же я сразу не думал о них, о близких? И как-то сам собой пришел ответ: я их люблю, конечно, и даже сейчас, после смерти, чувствую такую же любовь. Но я больше ничего не могу для них сделать.

Они же не знают, что моя душа жива. Не знают, что я все еще мыслю, чувствую, не знают, что я не жалею о смерти. Еще не успел пожалеть, а может быть, и вовсе даже не погорюю по этому поводу.

– Если сегодня все отправятся домой, выходит, и мне можно… домой? – аккуратно спрашиваю я.

– А ты хочешь? – проницательно спросила Таарья.

Я снова задумался. Откуда она знает, какие вопросы задавать мне? Откуда знает, что я ощущаю?

– Странное чувство, – смущаясь, признаюсь. – Я их люблю и понимаю, вернее, нет, я не понимаю, каково им сейчас. Я умер, но они же думают, что я прямо умер. Не знают, что я сижу и разговариваю с вами здесь.

– Хороший мой, – ласково взяла меня за руку Аделина Ивановна, что я почувствовал тепло и мягкость ее тела. – Знаю, хороший мой, как тебе тяжело. Но ты должен помнить одну вещь: ты действительно умер.

Я сник. Да, я действительно умер. Привыкну, видимо.

Что ж, теперь мне известно, что души могут касаться живых, вроде Аделины Ивановны. Новое открытие, нужно будет спросить у кого-нибудь из присутствующих, как же так.

– Я не знаю. Так странно, ужасно это сознавать, но я жалею их умом, а не чувствами. Их будто отключили, иначе я бы умер еще раз от сожаления к матери с отцом. Никто не заслужил видеть смерть собственных детей. И нормальный человек должен бы сейчас идти к ним туда или хотя бы винить себя в том, что не идет. Но я не иду.

Я выговорился и на издыхании выдохнул. Комната погрузилась в сочувственное молчание. Аделина Ивановна поставила почти пустую чашку на столик и подогнула под себя свои укутанные ноги. Надежда Ивановна тяжко вздохнула и о чем-то задумалась. Таарья тоже смотрела в одну точку и молчала, потом вдруг едва повернула голову в мою сторону и еле слышно шепнула:

– Я потом тебе расскажу про наши чувства. Они у тебя будут либо очень яркими, либо их совсем не будет. Смотря, что ты сам выберешь.

Я поднял губы вверх, изображая грустную улыбку. Но тут же из меня вырвался вздох, я поднял подбородок вверх и снова шумно выдохнул. Стало заметно легче.

– Видишь ли, Тимофей, твои мать и отец, наверняка, страдают. Я верю в это, потому что верю, что они любили тебя, а ты их. Но ты не можешь знать наверняка, что они думают и что чувствуют. Это их жизни, их переживания, их мир. Не стоит в это лезть, даже если ты очень сочувствуешь близким, – сказала Аделина Ивановна, поправляя очки.

– Это трудно понять, – подхватила Надежда Ивановна. – Все придет, все пройдет.

И снова все погрузились в свои мысли. Таарья, вероятно, решила сменить грустную ноту и спросила:

– Надежда Ивановна, а что же в архиве? Разобрались там с карточками?

– Конечно, – улыбнулась та и по-старушачьи кокетливо склонила голову на бок. – Все разобрали, все решили.

– Так быстро? Чудеса прямо-таки!

– А то! – бодро заметила старшая хозяйка квартиры.

Таарья вдруг посмотрела на меня и прищурилась, а потом вдруг расхлопнула широко свои огромные детские глаза и громко объявила:

– Помнишь, ты спрашивал сегодня про личное дело? На каждого человека ведется такое. От самого рождения и до смерти, ну а после смерти – там другой уже учет. Так вот! Надежда Ивановна как раз и работает в канцелярии, в архиве, прямо с личными делами. Ухаживает, проверяет, чтобы правильно заполнялись. Ну и чтобы порядок был.

– И мое дело там тоже есть? – взволнованно спрашиваю.

«Вот дурак! Ну я же сказала тебе», – выразило лицо Таарьи.

– Есть-есть. Было, вернее, – покачала головой Надежда Ивановна. – Ты теперь переведен в другой отдел – ныне действующих душ.

– А посмотреть его можно? – не удержался от любопытства я.

– А-то! – видать, тоже не выдержала Таарья моей любознательности, граничащей с тупостью. – Конечно, можно. Теперь там еще и уточнение добавилось: спрашивает очевидные вещи.

Я засмеялся. Сначала от неловкости, а потом уже такой смех навалил на меня, что я расхохотался, аж до выступивших слез. Да что же это?

И вдруг я почувствовал, что сильно устал. Не знал, конечно, что призраки могут ощущать усталость. Но, честно говоря, и думать-то об этом не хочется. Хочется лечь и уснуть. Такой вот у меня день был – убийственный.

– Оставайтесь у нас, Тимофей, – будто бы прочла в очередной раз мои мысли Аделина Ивановна. – расстелем здесь, на полу, а?

Таарья украдкой посмотрела на меня.

– Да ну что вы, Аделина Ивановна. Неужто думаете, я его брошу? Не могу, работа у меня такая. Вы не беспокойтесь, я его в добрые руки пристрою, под мостом спать не оставлю.

– Так зачем же пристраивать, Ташенька? – удивилась и ахнула Аделина Ивановна. – Оставайтесь здесь, что нам за дело? И ты оставайся.

Таарья замялась, сомкнула губы, как бы размышляя, и внимательно посмотрела на меня. Из их разговора я понял, что завтра она должна будет провести со мной еще какое-то время. Видимо, ввести меня в курс дела, так сказать.

– Ну в самом деле, Таренька, куда вы пойдете, ночь на дворе, – подхватила Надежда Ивановна, заламывая руки.

«А я думал, Рай – как и Москва – never sleep», – подумал я, а Таарья еще сильнее прищурилась.

– Позвольте, на минутку, хорошо? – неловко отпросилась моя знакомая своим детским голосочком, взяла меня за руку, и мы внезапно оказались на кухне.

От таких внезапных перемен у меня на долю секунды екало сердце. Ну или мне казалось, я же не знаю, может оно здесь екать в самом деле или нет.

– Я понимаю, что мало тебе рассказала. Здесь все так устроено… трудно будет сейчас показать и объяснить. То есть, конечно, если ты захочешь, мы прямо сейчас куда-нибудь отправимся, я продолжу экскурсию. Но вижу, что ты устал. И, честно говоря, я тоже. Давай останемся до утра в покое, а на рассвете я приду к тебе вновь.

– Конечно, – не стал спорить я. – Скажи только, а как призраки, то есть души, могут чувствовать усталыми?

– Могут. Я тебе говорила, что расскажу подробнее о наших чувствах. Это сложно, но вскоре ты все поймешь.

Я смотрел на нее и думал, что несколько даже боюсь остаться без нее. Ну то есть, конечно, я понимаю, что, наверное, в более безопасном месте, чем этот мир, я не бывал никогда. Пораниться или погибнуть здесь, по всей видимости, нельзя. Но все же я здесь был новорожденным младенцем, отчего нуждался в наставнике или хотя бы в проводнике. Таарья нужна была мне.

– Это работа моя, – продолжила она, как бы в ответ на мои переживания. – Я встречаю и адаптирую тебя, рассказываю про то, как здесь все построено. С рассветом ты все узнаешь. Побудешь в обществе Аделины и Надежды Ивановны? Смотри, как обе тебе рады.

Да, я это видел и ощущал. Они видели меня впервые, но будто знали меня с самого рождения и наизусть. И эта квартира, древняя, немного пыльная, слабо освещенная, магнитом манила меня и не отпускала, давая понять, что здесь находится эпицентр человеческой доброты и принятия.

Таарья, обнимаясь и расцеловываясь с бабушками-сестрами, горячо пообещала вернуться ранним утром и испарилась в воздухе, едва вышла за порог.

Утро пришло слишком быстро. Я долго молчал поначалу, сидя в уголке отдельной комнаты, что выделили мне добродушные хозяйки. С наступлением темноты и тишины мое сознание вдруг очнулось, как после долгого сна, и до меня, наконец, дошло осознание произошедшего. Я понял, именно понял, но еще не ощутил и не прочувствовал, что я умер – безвозвратно и полностью.

Затем вышел к ним, поняв, что больше не хочу находиться наедине с мыслями. Они будто ждали этого и обе не спали, молча сидя в тиши комнат. Мы поговорили, хоть и не очень болтливо с моей стороны. Добродушные Аделина и Надежда Ивановны мягко ублажили мое разгорячившееся сознание ласковыми и мудрыми словами, немного поясняя, что происходит и будет происходить дальше. Я узнал, что в этом изнаночном мире многое устроено так, чтобы не жалеть о былой земной жизни и служить во имя чего-то бесконечно великого, светлого и важного. Я еще ничего не знал про этот мир и свою новую жизнь, но что-то необъяснимое давало мне спокойствие и понимание, что здесь все придумано гораздо мудрее, чем на бренной земле.

В самом конце я едва забылся и впал состояние, похожее на дрему. Разбудила меня стоящая надо мной девчушка.

– Ну, что, готов?

Я открыл глаза и потянулся.

«Да-а-а-а, – думаю, – все-таки не приснилось. Видимо, я реально вчера откинулся».

– А что, призраки умеют спать? – удивился я тому, что уснул.

– Умеют. Как умеют ходить, бегать, думать и вставать по утрам. Все земные привычки останутся с тобой, иначе ты бы сошел с ума. А нам тут нужны души в сознании.