Наондель бесплатное чтение

Посвящается моей подруге Ханне

Maria Turtschaninoff

NAONDEL

Copyright © Maria Turtschaninoff, 2016

Original edition published by Förlaget, 2016

Russian edition published by agreement with Maria Turtschaninoff and Elina Ahlback Literary Agency, Helsinki, Finland.

© Колесова Ю.В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Эти записки – часть самого секретного архива Красного Аббатства. В них содержится рассказ о «Наондели» и долгом путешествии первых сестер к острову Менос. Нашем путешествии. Все это записано нами собственноручно. Часть мы записали до того, как добрались до Меноса, часть – после основания Аббатства. Многое из того, о чем мы здесь повествуем, не предназначено для распространения за стенами Аббатства. Слишком опасны знания, содержащиеся в нашем рассказе. Однако мы хотим, чтобы хроники избежали забвения. Аббатство не должно забывать, через что нам пришлось пройти, чтобы создать островок свободы для наших последовательниц, место, где женщины смогут работать и учиться вместе. И пусть память о нас живет, пока стоят эти здания.

Кабира, первая Мать, Клара́с, руководившая бегством, жрица Гараи, Эстеги – служанка и вторая Мать, Орсеола, ткущая сны, отважная Сулани, Даэра – первая Роза, и Иона, которую мы потеряли.

Кабира

Немногих мне выпало любить за свою долгую-долгую жизнь. Двоих я предала. Одного убила. Один отверг меня. А другой держал в руках мою смерть. В моем прошлом нет ничего красивого. Ничего хорошего. Однако я заставляю себя оглянуться назад, вспомнить Охаддин, вспомнить дворец и все, что там происходило.

Никакого дворца в Охаддине не было. По крайней мере поначалу. Только дом моего отца.

Семья наша была состоятельная. У нас было старинное родовое хозяйство, мы владели рощами пряностей, несколькими садами и бескрайними полями с окарой, пшеницей и маком. Сам дом красиво располагался у подножия холма, отбрасывавшего тень в самые жаркие летние дни и защищавшего от суровых штормов зимой. Толстые стены дома были сложены когда-то из камней и глины, а с террасы на крыше открывался великолепный вид на наши угодья и владения соседей: отсюда виднелись несколько дворов, рощи пряностей и река Сакануи, петлявшая по пути к морю. На востоке тянулись ввысь дымки Ареко, столицы страны Каренокои. Город правителя. В ясные дни на юго-западе можно было разглядеть море – словно серебристый мираж у самого горизонта.

В тот год, когда мне исполнилось девятнадцать, я познакомилась на ярмарке пряностей с Исканом. Нам, девушкам из богатой семьи, таким как я и мои сестры Агин и Лехан, не положено было продавать на рынке урожай корицы, бао и этсе. Этим занимались управляющий нашего хозяйства и десяток работников под присмотром отца и моего брата Тихе. Помню процессию из повозок, доверху груженных мешками с корицей, связками бао и блестящими красными кучками семян этсе – как она выезжала со двора в тот момент, когда над Ареко вставало солнце. Отец и Тихе ехали впереди на породистых лошадях, а у каждой телеги с двух сторон от лошади шли по двое работников – и чтобы показать власть отца, и чтобы отпугнуть воров. Мать, мои сестры и я ехали в последней повозке, под зеленым шелковым балдахином, призванным защитить нас от зноя. Вышитая золотом ткань пропускала приятный приглушенный свет, мы катили вперед по неровной дороге, беседуя между собой. Лехан впервые поехала с нами на ярмарку пряностей, ее мучило любопытство, она все время задавала вопросы.

Когда мы проехали полпути до города, мать достала сваренные на пару ушки из мягкого теста с начинкой из свинины со сладковатыми приправами, свежие финики и охлажденную воду с добавленными в нее дольками апельсина. Когда повозка проезжала рытвину на дороге, Лехан закапала свиным жиром свою новую желтую шелковую куртку, и Агин рассердилась на сестру. Это Агин вышила цветы апельсина вокруг рукавов и ворота. Но мать, глядевшая на поля окары, охваченные цветением, не вмешивалась в ссору дочерей. Вместо этого она обратилась ко мне:

– Я повстречала твоего отца, когда цвела окара. При нашей второй встрече он подарил мне пучок белых цветов, и я подумала, что он бедный юноша. Другие юноши дарили девушкам, за которыми ухаживали, орхидеи, дорогие ткани или украшения из серебра и золотого камня. А он сказал мне, что я похожа на шелковистый лепесток цветка окары. Разве дозволительно мужчине говорить такое юной девушке?

Мать засмеялась. Я откусила сочный финик и улыбнулась. Историю о том, как она познакомилась с отцом, мать рассказывала множество раз. Мы обожали слушать этот рассказ. Они встретились у ручья, куда мать ходила за водой, когда отец проезжал мимо, возвращаясь из Ареко, куда ездил за инструментами для своего двора. Он был единственным сыном и наследником своего отца, но он и мать сообщили друг другу свои имена только при третьей встрече.

– Я уже потеряла свое сердце, – продолжала мать и вздохнула. – Уже привыкала к мысли, что свяжу свою жизнь с человеком, не имеющим состояния, и готова была стать женой поэта. Но в результате мне достались…

И тут все мы, три сестры, сказали хором:

– …и поэзия, и деньги!

Мать ударила по коленям крышкой сундучка с провизией.

– Ах вы нахальные дикие гусыни!

Но при этом она улыбалась, по-прежнему погруженная в свои мечты.

Вероятно, эти разговоры настроили меня на определенный лад, потому что я заметила Искана, едва мы приехали в сад правителя. Каждый раз во время ярмарки пряностей правитель открывал ворота своего несравненного сада для жен и дочерей из знатных семей. Мужчины, сыновья и работники выполняли тяжелую работу, продавая свои партии пряностей с аукциона возле порта. Купцы из дальних и ближних стран приплывали на своих кораблях и платили правителю немалую дань, чтобы купить часть знаменитого урожая пряностей Каренокои. В далеких странах за наши пряности давали головокружительную цену – чем дальше увозили их купцы, тем больше стоили пряности. То была основа процветания страны и правителя.

Когда мы подошли к Воротам шепотков – тому, что ведет в сад правителя, – нам пришлось подождать, пока другие выберутся из своих повозок. Лехан с любопытством высунулась наружу, разглядывая других женщин, но Агин тут же втянула ее обратно.

– Девочкам из приличной семьи так вести себя не полагается!

Лехан откинулась назад в повозке, скрестив руки на груди и нахмурив брови, отчего мать тут же заявила:

– Если будешь дуться, это испортит твою красоту.

Так она говорила с того момента, как родилась Лехан – самая красивая из нас. Кожа у нее походила на лепестки розы, даже когда она весь день проводила на солнце без широкополой соломенной шляпы, даже когда долго плакала из-за чего-то, в чем ей отказали мать и отец. Волосы у нее были густые и черные, как сажа, и красиво обрамляли лицо в форме сердечка с большими карими глазами, и мои редкие волосы не шли ни в какое сравнение с ее.

У Агин было самое суровое лицо из нас троих, а также большие руки и ноги. Иногда отец шутил, что она – его второй сын. Знаю, он не хотел сказать этим ничего плохого, но его слова больно ранили Агин. Из нас троих она была самая добрая. Заботилась и обо мне, хотя я старше, и о Лехан, и о Тихе. Она приносила жертву духам предков, хотя это надлежало делать мне как старшей дочери в семье. Я все время забывала об этом, и тогда Агин совершала скучный поход на холмы и жгла там табак и фимиам, чтобы ублажить духов предков. Единственная обязанность, которую я выполняла как положено, – забота об источнике. Я поддерживала его в чистоте, подметала вокруг него, вылавливала сачком листья и дохлых насекомых. Но лишь потому, что мои брат и сестры не знали тайны источника.

Со своего места в повозке я многое могла разглядеть, хотя и не высовывалась наружу, как Лехан. Женщины и девочки, одетые в дорогие шелковые куртки цвета драгоценных камней спускались с повозок, гордо подняв головы, отягощенные украшениями из серебристых цепочек и монет. Несколько красивых молодых мужчин из княжеского двора с ухоженными бородками и в голубых рубашках поверх просторных белых брюк помогали дамам, в то время как девочки – вероятно, дочери наложниц правителя – в качестве приветствия надевали им на шею венки из цветов.

Один из молодых мужчин был на голову выше других. Судя по серебристым стежкам на его воротнике, он занимал высокое положение при дворе – приближенный самого правителя. Волосы он носил очень коротко остриженными, а глаза у него были необычно темные. Когда наша повозка подкатила к воротам, именно этот молодой человек подскочил, протянул руку матери и помог ей сойти на землю. Мать с достоинством склонила голову, принимая от девочек цветочный венок, а юноша поклонился и снова повернулся к повозке. Ко мне. Я протянула руку, и он взял мою ладонь. Рука у него была сухая, теплая и очень мягкая. Он улыбнулся мне, и я заметила, что у него большой рот и полные румяные губы.

– Добро пожаловать, Кабира ак Малик-чо.

Похоже, он неплохо осведомлен. Впрочем, нетрудно вычислить, что после матери из повозки сойдет старшая дочь в семье. А девять серебристых цепочек в волосах матери явно показывали, что мы из благородного рода чо. Я осторожно сошла с повозки, не ответив на его улыбку, – это было бы неуместно. Он продолжал держать мою руку в своей.

– Мое имя Искан ак Хонта-че, к вашим услугам. У пруда стоят столы с угощением. Должно быть, после долгой поездки вы испытываете жажду.

Я поклонилась, и он выпустил мою руку. Помог выйти Агин, не заговорив с ней, но когда из повозки выходила Лехан, я увидела, как его взгляд задержался на ее щеках, ее волосах, ее глазах.

– Пойдем, Лехан, – я потянула ее за руку. – К пруду, туда.

Не желая показаться невежливой, я еще раз поклонилась Искану.

– Че.

Он по-прежнему улыбался, словно бы видел меня насквозь.

Я потянула за собой Агин и Лехан. Лехан буквально ела глазами все, что видела. Красиво одетых женщин. Дорожки в саду, усыпанные колотыми ракушками. Огромные цветочные клумбы с чудесно пахнущими цветами, между которыми парили бабочки размером с ладонь. Везде журчали источники с кристально чистой водой, а над нами простирали свои тенистые ветви гигантские зонтичные деревья. Мать провела нас сквозь сад, с достоинством кивая другим матронам харика, которые вели по дорожкам своих дочерей, и я подумала, что мы все тоже похожи на бабочек в наших красочных шелковых куртках.

Потом парк отступил назад, и перед нами вырос дворец с большим жемчужным прудом перед ним. Лехан остановилась, широко распахнув глаза.

– А я и не думала, что он такой огромный, – с восторгом прошептала она.

Дворец правителя – самое большое здание в Каренокои. Невозможно представить себе ничего великолепнее. Он состоял из двух этажей и занимал всю северную часть сада. Отделанный красным мрамором из глубинных районов Каренокои, дворец имел неповторимый цвет – ни одно другое здание в стране не могло сравниться с ним. Крыша была покрыта черной черепицей, а широкое крыльцо, ведущее из сада, было украшено аркой с великолепной золотой филигранью. Во дворце жили сам правитель, его жены, его наложницы, вся его сотня детей и двор, который тоже насчитывал около ста человек. Из города дворец был не виден, поэтому мало кто знал, как он выглядит на самом деле.

Дворец стоит и сегодня, как я слышала. Само собой, им больше не пользуются.

Вокруг пруда стояло несколько длинных столов, покрытых дамастом с золотым узором, а на них высились блюда с охлажденными фруктами, кувшины с ледяным зеленым чаем, засахаренные цветы и блестящие от меда пироги. Лехан не сводила глаз с дворца и прекрасного парка, так что ей кусок в рот не лез, а мы с Агин подкрепились. Мать повстречала нескольких подруг и сидела, беседуя с ними, на скамье под жакарандой, а маленькие девочки подносили им бокалы с прохладительными напитками. Внезапно я заметила, как бело-синяя фигура приближается к Лехан, которая все еще стояла и любовалась дворцом. Он указал ей на что-то, и она радостно засмеялась. Мать нахмурила брови, и мы с Агин дружно вздохнули.

– Я возьму это на себя, – проговорила я и поспешила к Лехан.

– Смотри, Кабира, это этаж жены правителя! – воскликнула Лехан, когда я подошла к ней. – Искан живет во дворце и почти каждый день видит правителя!

Искан улыбнулся ее радостному возбуждению. Интересно, этот человек всегда улыбается?

– Могу я показать вам дворец? К сожалению, на второй этаж никому нет доступа, кроме правителя и его семьи, но и на первом есть немало красивых комнат.

– Кабира, дорогая, давай пойдем? – От восторга Лехан буквально прыгала на месте.

Я положила руку ей на плечо, напомнив тем самым, как должна вести себя настоящая харика. Она успокоилась и опустила глаза в землю.

– Очень мило с вашей стороны, че. Но две незамужние девушки…

Я не закончила фразу. Не мне напоминать ему о правилах приличия.

Округлив свои большие карие глаза, он с испугом взглянул на меня.

– О, мне бы и в голову не пришло повести вас туда одному! Разумеется, с нами пойдет моя кормилица.

Лехан бросила на меня взгляд из-под густых ресниц. Поджав губы, я посмотрела на Искана. В его глазах промелькнула искорка. Он смеетя надо мной!

– Ну хорошо. Пойдем, Лехан.

Я двинулась в сторону лестницы, ведущей к золотому крыльцу. Лехан, издав полный восторга писк, устремилась за мной. Некоторое время мы ждали в тени красного шелкового балдахина, натянутого над дверью, и вскоре появился Искан в сопровождении старой женщины в белом, опиравшейся на его руку. Она мрачно кивнула нам, но Искан не представил ее. Вместо этого он открыл одну половину двойной двери и величественным жестом указал нам, что мы можем пройти внутрь.

– Как будто дворец принадлежит ему, – шепнула я Лехан, но она уже полностью была поглощена созерцанием мраморного пола в зале и роскошных ширм с росписью, украшавших стены.

Кормилица, переводя дух, уселась на пуфик в углу, а Искан улыбнулся мне.

– Как видите, чо, все очень благопристойно.

Я фыркнула, не зная, что ответить. Он подошел к Лехан, которая остановилась перед ширмой, изображающей корабль, попавший в шторм рядом с зеленым островом.

– Это произведение мастера Лиау ак Тиве-чи.

Глаза Лехан округлились.

– Но тогда ему более четырехсот лет!

– В собраниях правителя есть и более древние сокровища, – мягко проговорил Искан, и Лехан покраснела. Она поспешила к следующей ширме.

– Ваша сестра очень интересуется искусством, – произнес Искан, подойдя ко мне.

Я стояла, сложив руки на груди, втянув ладони в рукава. Мать пришла бы в ужас, если бы увидела это, и я заметила, как старая кормилица нахмурилась.

– Вовсе нет. Ее интересует все красивое, золотое или драгоценное, – проговорила я, но потом смягчилась. – Впрочем, наш отец позаботился о том, чтобы дать всем своим детям классическое образование.

– Ваш отец – Малик ак Сангуй-чо. Ваши владения лежат к северо-западу, в сторону Халимских гор?

Я кивнула, чтобы скрыть, какое впечатление на меня произвели его познания.

– Хотя не у самых гор. Между нами и горами еще несколько владений. – Я покосилась на серебряную вышивку у него на воротнике. – А каково ваше положение при дворе?

– Я сын нашего уважаемого визиря, Хонта ак Лиен-че.

Я уже пошла было вдоль южной стены, украшенной ширмами, но споткнулась и остановилась. Сын визиря! Его я поучала, на него шипела! Достав руки из рукавов, я глубоко склонилась перед ним.

– Ваше превосходительство. Мои извинения. Я…

Он отмахнулся от моих слов.

– Я предпочитаю не сразу рассказывать о своем происхождении. Так я узнаю, что люди на самом деле думают обо мне.

Я быстро подняла глаза и снова заметила лукавую искорку у него в глазах. Я поджала губы.

– Или же вы узнаете, кто настолько несведущ, что не сразу понимает, кто вы.

Я сердилась, что он выставил меня в таком свете. Но его, похоже, очень забавляла ситуация, и во время нашей прогулки по парадным залам с их художественными сокровищами он уделял поровну своего внимания мне и Лехан. Казалось, он – неиссякаемый источник знаний о прекрасных картинах и скульптурах, о церемониальной мебели и предметах, окружавших нас. В отличие от сестры, я действительно увлекалась историей искусств и невольно слушала его с большим интересом. Он рассказывал естественно, с большим чувством, и единственное, что меня раздражало – он говорил обо всем так, словно все принадлежало ему. Но когда он, обернувшись ко мне, ярко описывал какую-нибудь подробность истории нефритовой статуи, ставшей драгоценным военным трофеем, все его внимание полностью обращалось на меня. Словно я представляла собой ценность. Словно ему важно было поделиться со мной. Трудно было отвести взгляд от его карих глаз.

Когда под конец он вывел нас на солнце и придержал золотую дверцу, его рука случайно соприкоснулась с моей.

Прошло немало времени, прежде чем мое сердце перестало биться учащенно.

Домой мы отправились в сумерках. Тихе сопровождал нас, отец остался еще на день, чтобы закончить последние торговые сделки. Тихе скакал впереди, за ним ехали в повозках работники, а за нашей повозкой следовали двое стражей. Насколько разговорчивы мы были по пути туда, настолько же молчаливы по пути обратно. Едва мы выехали за стены города, как Лехан заснула, положив голову на колени матери, а мы с Агин сидели, завернувшись в покрывала молчания. О чем она думала, мне неведомо – вероятно, о рулонах шелка, трясущихся в повозке перед нами. Моя же голова была переполнена классическими картинами, о которых я читала, но которых никогда не видела собственными глазами, в ней еще звучало эхо от наших шагов в огромных залах с позолоченными потолками и тронном зале Высшего Мира с его трехсотлетней торжественностью. Но в каждом моем воспоминании присутствовали внимательные карие глаза и ослепительная улыбка. Откинувшись на подушки, я вглядывалась в темноту, укутывающую ландшафт.

С этого дня Искан не покидал моих мыслей ни на минуту.

На следующий день домой вернулся отец – довольный, переполненный историями с ярмарки пряностей, рассказами о купцах, с которыми там повстречался, с полными кошельками монет. Когда мы сидели за вечерней трапезой, которую накрыла мать во дворе под тенью балдахина, он облизал жир с пальцев, откинулся назад на подушки, разложенные слугами на земле, и отпил глоток вина из кубка.

– А мои маленькие девочки? Вы хорошо провели день?

Я предоставила Лехан рассказать отцу о саде, дворце и приятном юноше, который показал его нам. Сама я сидела молча. Отец пристально смотрел на Лехан, пока она говорила. Когда же она наконец исчерпалась, он задумчиво посмотрел в свой кубок.

– Перед тем как отправиться домой, я повстречался с юношей. Он просил разрешения приехать сюда и встретиться с моими дочерьми, с которыми приятно провел время, обходя дворец.

Я быстро подняла глаза. Отец встретился со мной взглядом.

– Он так и сказал – с моими дочерьми. Кому-нибудь из вас он приглянулся?

Лехан покраснела и опустила глаза.

– Отец, я…

– Ясное дело, он имеет в виду Лехан, – негромко ответила я. – Он сказал так из вежливости.

– Не уверен, что в его словах сквозит такая большая вежливость, – ответил отец. – По традиции мужчина должен четко дать понять, за какой из дочерей в семье он ухаживает.

– Честно говоря, я больше думала о дворце, – призналась Лехан. – Но он очень приятный юноша.

– Лехан очень юна, супруг мой, – проговорила мать, наливая еще вина в кубок отца. – Ей всего четырнадцать.

– И что ты ему ответил? – спросила я таким тоном, словно меня не очень интересовал ответ.

– Что мы всегда ему рады, – когда мать бросила на него строгий взгляд, он пожал плечами. – Это сын визиря. Мое положение не позволяет в чем-то ему отказывать.

– Мне кажется, – сердито проговорила я, – что Искан не привык, когда ему возражают. Привык получать желаемое.

Склонившись вперед, я взяла финик, желая скрыть, что щеки у меня пылают. Наблюдательная Агин посмотрела на меня. Я избегала встречаться с ней глазами. Она обратилась к отцу.

– Отец, не могу дождаться, когда уже можно будет всадить иглу в шафраново-желтый шелк. Как ты сказал, откуда он?

– Из Херака. Знай, дочь, многие завидовали этой моей сделке! Но я уже несколько лет делаю дела с этим торговцем. Он покупает немалую часть нашего урожая по очень выгодной цене. А в обмен я покупаю у него херакский шелк. Он пользуется большим спросом, а продают его за пределами страны только маленькими партиями. Сама правительница позавидовала бы тебе, Агин, ибо ей не дано воткнуть иглу в такую роскошную ткань, как у тебя!

Агин рассмеялась.

– Словно бы правительница станет шить сама, отец! Иногда ты говоришь смешные вещи.

Втайне я послала ей благодарную улыбку. Теперь все заговорили о ткани, и никто больше не вспоминал Искана.

В последующие недели меня особенно интересовали два сердца: мое и Лехан. Мое собственное совершенно сбило меня с толку. Я встретила молодого человека, переполненного сознанием собственной значимости, который раздражал меня и к тому же проявлял интерес к моей сестре. Почему я не могу перестать думать о нем? Почему днем мне являются в мечтах его глаза и улыбка, а ночью – его губы и руки? Никогда ранее я не была влюблена. Агин и я иногда хихикали по поводу соседских мальчиков, но это была лишь игра. Все равно что делать в детстве пирожки из песка, прежде чем начнешь печь настоящие пироги из муки, меда и корицы.

Как бы я ни старалась этого отрицать, в конце концов мне пришлось признать – теперь на моих пальцах мед и корица.

Труднее было понять, что происходит с Лехан. Она не говорила об Искане – впрочем, и я о нем не упоминала. Один раз она заговорила о нашем визите во дворец, но в тот раз она говорила о нефритовом троне, а не о человеке, который нам его показал. Я была почти уверена, что ее сердце по-прежнему занято пирожками из песка. Но это меня не сильно успокаивало. Такой человек, как Искан, получит то, что захочет, а моя сестра – самая красивая девушка во всей провинции Ренка.

Однажды вечером в разгар самого жаркого летнего месяца он неожиданно прискакал на своем коне. Мать и отец приветствовали его как старого друга. Словно посещение нашего дома сыном визиря было делом обычным. Слуги бегали туда-сюда, нося серебряные блюда с финиками, засахаренным миндалем, сладкими рисовыми пирожками, опрысканными розовой водой, холодным чаем и маринованными сливами по рецепту бабушки.

В детстве я обожала эти сливы. Бабушка успела научить меня, как их мариновать. Почти спелые сливы нужно положить в смесь уксуса с сахаром и множеством приправ. Их едят в самую жару, поскольку уксус, по старинным приметам, охлаждает тело. Мы всегда пользовались самыми свежими приправами: корица прямо с дерева, семена этсе, еще влажные от мякоти фрукта. Когда ешь эти сливы, слезы выступают на глазах, от острого уксуса, сладость щекочет язык, а насыщенность приправ ласкает небо.

Давно я не пробовала этих слив.

Нас, дочерей, не позвали в тенистую комнату, где отец, мать и Тихе развлекали нашего гостя. Тенистая комната устроена в северной части дома, где холм, расположенный позади, дарит часть своей тени. В жаркие месяцы лета это самое прохладное место. Лехан, Агин и я сидели за шитьем, стараясь не умереть от любопытства. Мы не слышали, о чем они говорят, но иногда во внутренний двор, где мы сидели, доносился звонкий смех отца. Когда стала спускаться тьма, отец позвал своих музыкантов, и скоро над двором зазвучали звуки нежных струн цинны и высокие звуки тилана. Я улыбнулась, склонившись над вышивкой. Не все харики могут похвастаться собственными музыкантами. Мы не ударим в грязь лицом даже перед сыном визиря.

Вечер уже стал темным, как бархат, а воздух заполнился воркованием ночной голубки и серенадами цикад, когда любимый слуга отца Айкон позвал нас. Отложив наше шитье и отставив масляные лампы, мы встали, и я поправила воротничок Лехан, а Агин расправила прядь волос у меня на виске.

– Я рада, что ты выбрала голубую куртку, Кабира. В ней ты похожа на цветок.

Я легонько подтолкнула впереди себя Лехан.

– Какое это имеет значение, – пробормотала я, радуясь, что тьма скрывает мой румянец.

Мать, отец, Тихе и Искан сидели в тенистой комнате вокруг низкого столика розового дерева, окруженные зажженными лампами. Окна и двери стояли нараспашку, чтобы впустить свежий ночной ветерок. Пахло ламповым маслом и едой, хотя со стола было убрано, на нем стояли только несколько кубков с ледяным чаем. Мы, дочери, опустились на колени на шерстяной ковер на почтительном расстоянии.

– Ты ведь знаком с моими дочерьми, дорогой гость, – отец стал указывать на нас по очереди. – Кабира, моя старшая, Агин, моя помощница, и Лехан, моя младшая.

Опустив голову, я подглядывала сквозь ресницы. Искан скользнул взглядом по всем нам, задержавшись на Лехан. Хотя в этом не было ничего удивительного, я судорожно сглотнула. Рядом со мной едва слышно вздохнула Агин.

– Девочки, вечер поздний, и наш гость уже не сможет вернуться сегодня в столицу. Он останется ночевать у нас. Кабира.

Я подняла глаза. Отец почесал у себя в бороде.

– У нас с Тихе утром назначена встреча с нашими северными соседями. Ты составишь компанию матери, когда она будет показывать Искану-че наши владения до нашего возвращения.

– Да, отец, – ответила я и поклонилась.

Искан рассматривал меня, и я снова заметила ту насмешливую улыбку. Выпрямив спину, я смело встретила его взгляд. Он никогда не узнает, как действует на меня.

На следующее утро Агин отказалась отрываться от шитья.

– Я единственная из вас ничего не жду от этой встречи, – лукаво проговорила она. – Вы с Лехан прекрасно справитесь, развлекая нашего высокого гостя.

Так и не придумав никакого ответа, я фыркнула и потащила за собой Лехан вниз по лестнице. Мать и Искан уже стояли во внутреннем дворе, неспешно беседуя.

– Дорогие дамы. – Искан поклонился, когда мы приблизились, а потом выпрямился и снова ослепительно улыбнулся. Сегодня он был одет в темно-синюю куртку и белые шелковые брюки. – Я едва мог заснуть сегодня, с таким нетерпением ждал нашего маленького путешествия.

Я тут же покраснела и закусила щеку. Неужели он настолько видит меня насквозь? Я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Мысль о том, что мы с ним находимся под одной крышей, заставляла мое сердце учащенно биться.

– Мой господин. – Я поклонилась, и Лехан сделала то же самое. В это утро мы обе были в зеленом – она в светло-зеленом, как молодая трава, я в глубоком болотно-зеленом. Утром я очень тщательно уложила ее волосы. Агин так же тщательно уложила мои.

– Для меня большая честь показать наш скромный двор, – проговорила мать, выступая впереди.

Мы вышли через ворота к невысокой каменной стене, окружавшей двор с севера. На земле еще не высохла роса, воздух был прохладен и напоен запахами. Искан пошел рядом со мной, а Лехан оказалась чуть позади нас.

Мы чудесно провели утро. Искан был внимателен и задавал умные вопросы о нашем дворе и обо всем, что выращивал отец, о количестве работников и слуг, о наших предках и традициях. Нечасто я видела нашу мать такой разговорчивой и оживленной – рядом с отцом она обычно предоставляла говорить ему, а общаясь с нами, детьми, ограничивалась наставлениями и советами. Но сейчас она показала, что знает множество всего и о хозяйстве, и о цветах. Искан похвалил огород матери и ее цветы в горшках, чем привел ее в прекрасное настроение, а когда он пообещал привезти рассаду из сада правителя, она буквально не нашла слов, чтобы выразить свою благодарность.

Искан вежливо слушал все, что рассказывала мать. Ко мне он иной раз обращался с вопросами, развлекая меня маленькими побочными замечаниями. Но смотрел в основном на Лехан. И я осознала, что и во время визита во дворец происходило то же самое. Лехан было всего четырнадцать лет, она мало что могла сказать. Я интереснее умела вести разговор, но она была гораздо красивее меня. Сердце мое разрывалось, но я уже начала привыкать к сердечной боли. Я не первая девушка, попавшая в такую ситуацию. Это пройдет, и однажды на наш двор приедет другой молодой человек ради меня – возможно, он не заставит меня ощущать запах корицы и меда, но я научусь с этим жить.

Когда вернулись отец и Тихе, нас, девочек, отослали к нашим занятиям, и Искан пообедал с мужчинами, прежде чем уехать обратно в Ареко. Тихе нашел нас, когда мы сидели во дворе под балдахином, упражняясь в каллиграфии.

– Прекрасный человек этот Искан ак Хонта-че, – сказал он, садясь у ног Агин. Словно случайно, он толкнул ее под руку, так что штрих ее кисти лег неровно. Она вздохнула, а он ухмыльнулся.

– А вы знаете, что он уже участвовал в боях? Сопровождал старшего сына правителя при подавлении мятежа в Нернаи. Благодаря стратегии Искана та битва была выиграна.

– Могу себе представить, – насмешливо проговорила я и поспешно положила кисть, пока Тихе не успел испортить и мой свиток. Он любил дразнить нас, сестер, но всегда заступался за нас перед посторонними.

– Что ты хочешь сказать?

Тихе расправил свое долговязое тело на подушках и прищурился на светлое летнее небо. В последний год он сильно вырос и стал теперь выше отца. Он был на год моложе меня и преисполнен собой не меньше, чем Искан.

– Я только хотела сказать, что Искан тоже из тех мужчин, которые считают, что все успехи – их заслуга, а все неудачи – вина кого-то другого.

Агин засмеялась, а Тихе кинул в меня подушкой, и я порадовалась, что отложила кисть.

– Девушки ничего в этом не понимают, – с насмешкой заявил он. – Искана с самого детства учили повелевать. Он правая рука своего отца, ничто не совершается во дворце так, чтобы он о том не знал или не участвовал в игре. Он всегда там, где что-то происходит. А не сидит на пыльном дворе, как я. В следующий раз, когда будет война, я тоже пойду!

– Ты правда думаешь, что Искан побывал в настоящем бою? Наверняка они с сыном правителя сидели в шатре далеко от поля битвы, попивая вино и играя в почаси.

Агин с улыбкой бросила на меня взгляд.

– Не очень-то ты восхваляешь его.

– С чего бы мне его восхвалять? Самонадеянный молодой человек похож на любого другого, будь он сын визиря или торговца пряностями. – Я поднялась. – Мне надоело писать. Может быть, начнем рисовать наши новые куртки? Я тоже хочу себе такую из шафраново-желтого шелка.

Едва речь зашла об одежде и шитье, как Тихе покинул нас, и больше в тот день никто не произносил имя Искана. Однако оно все время звучало у меня в ушах. С каждым ударом моего сердца внутри все пело. Искан. Искан.

Искан.

После этого Искан стал навещать нас регулярно, и вскоре визиты приняли хорошо знакомую форму. Он приезжал верхом вечером, когда заканчивались его обязанности во дворце, и проводил вечер с отцом, матерью и Тихе. На следующий день, когда отец и Тихе были заняты делами, гостя развлекали мать и мы, девочки. Иногда мы прогуливались вокруг двора или в ближайшей роще пряностей. Если было слишком жарко, мы сидели в доме, и Искан беседовал с нами, глядя, как мы шьем или предаемся другим подобающим занятиям, или же нам играли музыканты отца. Боль моего сердца стала привычным и постоянным фоном этих визитов. Я училась жить с ней. Агин перестала подтрунивать надо мной. Она тоже замечала, как Искан смотрит на нашу младшую сестру. Единственная, кто не замечал этого или не обращал внимания, была сама Лехан. Ясное дело, она ценила внимание, но, как мне казалось, воспринимала Искана примерно как Тихе – с сестринской преданностью. А его, несмотря на его тщеславие – или же именно из-за этого качества, – такое положение дел не устаивало, и потому он продолжал навещать нас, не делая решающего шага и не прося отца о руке Лехан.

– Он как боязливый торговец, который щупает мешки и нюхает корицу, но не можеть решиться на сделку, – сказал отец как-то вечером, когда Искан ускакал обратно в столицу. Ему нравился Искан, он ждал его прихода, но одновременно раздражался, что тот не может сказать обо всем прямо.

Мы сидели в тенистой комнате и беседовали, пока мотыльки разных размеров танцевали вокруг масляных ламп, обжигая себе крылышки. Покраснев, Лехан ушла в дальний угол комнаты, чтобы подлить масла в лампы, стоявшие там. Она понимала, что отец намекает на нее, но ее всегда смущало, когда другие обсуждали ее будущее.

– Ты знаешь, чем обычно заканчивают такие дельцы, – ответила мать, отрезая нитку в своем шитье. – Они упускают самые лучшие сделки.

Отец раскурил трубку и задумчиво выпустил облачко дыма.

– В этом ты права, Эсико. Но другие купцы пока что не появлялись.

– Нет, но она еще так юна. Мне кажется, многие из наших друзей не позволили бы своим сыновьям ухаживать за младшей дочерью в семье, когда две старшие сестры пока в родительском доме.

Мы с Агин переглянулись. Что тут можно сказать? Агин всего лишь шестнадцать, она едва достигла брачного возраста, но мне-то уже почти двадцать. Пока никто не просил у отца моей руки.

– Полагаю, спешки нет. У Лехан есть возможность подрасти. Пожалуй, во мне говорит торговец пряностями, желающий завершить сделку как можно скорее.

Не раз и не два мать и отец пытались спросить у Лехан, как она относится к Искану, но единственное, чего они смогли от нее добиться, что он «славный». Они не хотели выдавать ее замуж против ее воли, однако она вроде бы и не возражала. Так что они оставили все как есть. Я же решила, что должна вылечить свое сердце от безумия.

Десять дней спустя Искан вновь нанес нам визит. Однако он приехал почти в пустой дом. Отец и Тихе уехали на восток, чтобы закупить саженцы бао, поскольку все наши растения бао погибли от засухи. Однако самый страшный зной вроде бы уже начал спадать – еще половина лунного месяца, и начнутся осенние дожди. Это лучшее время для обновления запасов разводимых растений. Агин уехала к нашей тете со стороны матери, чтобы помочь ей сшить подвенечный наряд для старшей дочери, нашей двоюродной сестры Нейки. Едва закончатся осенние дожди, состоится ее свадьба. Между тем Лехан подхватила летнюю простуду и лежала в постели, в то время как все служанки наперебой бегали вокруг нее, поднося холодные и горячие напитки, меняя повязку на лбу и делая отвары из лекарственных трав. В тот вечер мы с матерью сидели одни в солнечной комнате. Мать вышивала воротник для Лехан (он тоже казался мне подвенечным нарядом, и я ничего не могла поделать с этим чувством), а я читала ей вслух из учения Хаонга ак Сише-чу. Среди девяти мастеров он всегда был моим самым любимым, поскольку объединял философию с историей. Мы дошли до третьего свитка, когда Айкон открыл дверь и провел в комнату Искана. Я свернула свиток, но Искан жестом остановил меня.

– О, пожалуйста, я не хотел бы прерывать ваши занятия.

Он улыбался. Мать поклонилась, не отрываясь от шитья, а я застыла со свитком в руке. Казалось, он, как обычно, подтрунивает надо мной, но решился бы он поступать со мной так в присутствии матери? Усевшись на своей обычной подушке и сложив ноги, он выжидающе посмотрел на меня. Сердце мое дрогнуло, я нахмурилась, развернула свиток Хаонга и стала читать дальше.

Искан внимательно выслушал весь третий свиток и половину четвертого, прежде чем воспользовался паузой, пока я отпила глоток ледяного чая, и осведомился, где остальные члены семьи. Я предоставила ответить матери. Когда она рассказывала, что Лехан болеет и лежит в постели, я внимательно следила за выражением лица Искана. Он вежливо спросил о ее самочувствии и уточнил, может ли что-нибудь сделать, но ни в его лице, ни в глазах я не заметила и намека на тревогу. Мое сердце позволило себе подпрыгнуть в груди. Впрочем, летняя простуда – не такая болезнь, из-за которой стоило бы беспокоиться.

После этого Искан повернулся ко мне.

– Стало быть, завтра утром нам придется развлекаться вдвоем, Кабира-чо. Что бы нам такое придумать?

Я опустила голову, сделав вид, что занята сворачиванием свитков.

– Кабира, ты можешь показать Искану-че источник, – проговорила мать, отложив шитье.

– Источник? Об этом вы мне не рассказывали, чо!

Я никогда не показывала Искану источник. Он не «уаки» (запретный), но считается святым. Все провинции Каренокои основаны вокруг святых мест: горы, реки, озера или, как Ренка, вокруг источника.

– Наша семья – хранители священного источника Ренки. Он называется Анджи, – нехотя ответила я. Как я и ожидала, Искан засмеялся, услышав эти слова.

– Про Анджи я слышал. В сказках кормилицы, когда был совсем маленьким мальчиком.

– Источник существует на самом деле, – обиженно ответила я.

– Ничуть не сомневаюсь. – Искан откинулся назад. Моя реакция его явно позабавила. – Однако мало кто стал бы сегодня называть его священным.

– Почти во всем Каренокои древние верования исчезли, – ответила мать. – Но в некоторых местах эти традиции сохранились. Моя свекровь любовно ухаживала за источником и выказывала уважение, как делали испокон веку в роду моего мужа. И она обучила мою старшую дочь соблюдать традиции.

Мне показалось странным, что мать обсуждает это с посторонним, и я заерзала на месте. Однако источник не тайный, и то, что я его хранительница, тоже не является скрытым знанием. Но чему именно научила меня мать моего отца – об этом никто, кроме меня, не знал. Поэтому все так легко относились к значению Анджи. Особенно мать, которая всегда считала, что мать моего отца застряла в прошлом, и слегка раздражалась, когда та занимала так много моего времени своими учениями и водила меня к источнику даже по ночам. Это неуместно. Источник – всего лишь старое суеверие. Мать была женщиной практического склада. Она понимала то, что видела и к чему могла прикоснуться, остальное было лишено в ее глазах какой-либо ценности.

Она и не догадывалась, что многое из того, что она видит и к чему может прикоснуться в нашем доме, существует благодаря Анджи. Она не знала, что источник влияет на наши урожаи, наше благосостояние, здоровье и счастье.

– Для меня было бы большой честью увидеть ваше священное место, – произнес Искан, чуть заметно поклонившись мне. – Завтра утром, на рассвете?

Он знал, что я рано встаю по утрам. Я задумалась. Растущая луна, до полнолуния оставалось всего несколько ночей. Анджи был силен и добр. Почему бы нет? Может быть, мне удастся преподать этому самонадеянному мужчине урок смирения. Ему придется проглотить свое пренебрежение и недоверие!

Я захлопнула крышку шкатулки, в которой хранились свитки.

– Как вам будет угодно, че.

Я мило улыбнулась ему, и, когда его брови поднялись вверх, я осознала, что он, вероятно, впервые увидел мою улыбку.

На следующее утро мы встретились у тропинки, ведущей к источнику. Я взяла с собой метлу, сосуд, маленький глиняный кувшин с водой и Айкона, верного слугу моего отца, поскольку не могла пойти одна с мужчиной, не принадлежавшим к семье. Искан стоял, глядя в сторону Ареко, видневшегося в утреннем тумане, словно мираж из блестящих крыш и плюмажей дымков. Наверняка он испытывает нетерпение. Теряет время тут со мной, старой девой, когда мог бы вернуться во дворец и… короче, чем он там занимается. Очаровывает прекрасных девушек или чистит ботинки правителя. Он никогда не рассказывал, каковы его функции при дворе, охотно намекая, что занят важными делами и его заслуги высоко оценены. Я проплыла мимо него.

– Следуйте за мной, – проговорила я вместо приветствия. Это было более чем невежливо, особенно в отношении такого высокого гостя, но было в Искане нечто такое, от чего мне всегда хотелось выпустить когти.

Он поспешил вслед за мной по тропинке, петлявшей вверх по холму позади нашего двора. Стояло позднее лето, трава высохла. Холм лежал перед нами, коричневый и мертвый, и от каждого нашего шага вздымалось облачко пыли. Самые знойные дни миновали, скоро начнутся осенние дожди. Я поймала себя на том, что надеюсь – они настанут не сейчас. Сперва я должна поставить Искана на место.

Мы пришли к изгибу, где тропинка сворачивает влево и поднимается вверх к надгробию на вершине холма. Там я свернула вправо на едва заметный след, ведущий вокруг холма по хрустящей под ногами сухой траве. Мои ботинки потемнели от росы.

– Так быстро, чо, – проговорил Искан, запыхавшись.

Я вдруг осознала, что он не такой, как молодые мужчины из окрестных дворов, привыкшие к долгим переходам и тяжелой работе. Дворцовая собачка, вот кто он такой. Привыкший к тому, что его гладят по шерстке и угощают вкусными кусочками, и ничего более. Я знала это. Почему же сердце мое трепещет при звуке его голоса у меня за спиной? Почему осознание того, что в это единственное утро я имею его в полном своем распоряжении так восхитительно, что мои ноги летят вперед, как ласточки?

Когда мы обогнули холм и почти подошли к ущелью, я обернулась.

– Айкон, подожди здесь.

Айкон нахмурил испещеренный морщинами лоб, но ничего не сказал. Я улыбнулась, чтобы успокоить его.

– Мы только осмотрим источник. Я позову тебя, если ты мне понадобишься.

Искан раскинул руки.

– Чо, умоляю! Ничего не бойтесь в моем сопровождении.

Я поджала губы и бросила на него многозначительный взгляд. Он широко улыбнулся.

– Это священное место. Немного уважения, че.

Он придал своему лицу выражение смирения и кивнул. Последний отрезок пути мы прошли вместе в полном молчании. Ущелье трудно увидеть, прежде чем оказываешься прямо над ним. Не слышно никакого журчания, ущелье словно темная неприметная щель на восточном склоне холма. Я прошла вперед к устью, а Искан, сын визиря, шел за мной по пятам.

Когда прохладный воздух ущелья и запах воды из источника коснулись моего лица, я совершенно успокоилась. Все раздражение, весь сердечный трепет мигом испарились. Что бы там ни говорила мать, это священное место. Древнее место восхваления божественного – равновесия в природе. Каждый раз, приходя к источнику, я ощущала это, и мне трудно было представить себе, что остальные не испытывают того же. Сделав глубокий вдох, я дождалась, пока покой разольется по всему моему телу. Потом шагнула внутрь.

Анджи находился внутри ущелья. Здесь скала была обнажена, ничто не росло в сумерках – ничто, кроме мягкого, как бархат, мха, зеленого и свежего даже сейчас, после длительной засухи. Вода источника образовала рядом с каменной стеной небольшое зеркало – не больше чем две шали, разложенные на просушку. Его обрамляли белые камни, которыми кто-то выложил его много поколений назад. На камни занесло несколько мертвых сухих листьев, и я тщательно смела их принесенной с собой метлой. Один лист лежал в темной воде, и я пробормотала слова, которым меня обучила мать моего отца, прежде чем достать его. Мертвое не должно загрязнять священную воду. Как обычно, меня поразило, насколько холодна вода, когда я коснулась ее пальцами. Склонившись вперед, я увидела, как на неподвижной поверхности отражается мое собственное лицо. Иногда в источнике можно увидеть и кое-что другое. Будущее. События из прошлого.

Рядом с моим лицом появилось другое, и я вздрогнула, поймав себя на том, что на некоторое время забыла о присутствии Искана.

– Очень красиво. Милое прохладное местечко.

Я выпрямилась. Щеки у меня пылали.

– Анджи может больше, чем подарить прохладу.

Я достала глиняный кувшин и показала ему.

– Это обычная вода из колодца на нашем дворе. – Я вытащила пробку и отпила глоток. – Как видите, я не добавляла туда яду.

Искан приподнял брови, но ничего не сказал. Склонившись вперед, я произнесла шепотом благодарность Анджи и наполнила сосуд его холодной водой. Потом подошла к входу в ущелье. Взгляд мой упал на два чертополоха, стоявших у самого входа, – засохших и мертвых. Подняв сосуд так, чтобы Искан видел, что я делаю, я медленно вылила воду из источника под то растение, что стояло ближе к западу, медленно и старательно, чтобы земля успела впитать в себя каждую каплю. Затем таким же образом вылила воду из глиняного кувшина под растение, стоявшее ближе к востоку. Искан прислонился спиной к скале, сложив руки на груди.

– Вот так. Встретимся через три ночи, в полнолуние.

Я с силой заткнула глиняный кувшин пробкой, повернулась и обогнула холм, не дожидаясь реакции Искана. Айкон с серьезным выражением лица поджидал меня у развилки. Руки у меня вспотели, мне было трудно дышать. Что я только что натворила? Я споткнулась о камень, и Айкону пришлось поддержать меня, чтобы я не упала. Я пригласила мужчину – мужчину, которого мои родители воспринимали как жениха моей сестры, – встретиться со мной ночью. Наедине. Ибо я знала, что никого не возьму с собой. Я знала, что встречусь с Исканом наедине, и щеки мои пылали от стыда. Но я ни в чем не раскаивалась.

В последующие три дня я вела себя как образцовая дочь и сестра. Я заботилась о Лехан, у которой уже спал жар, но она по-прежнему была слабенькая и вялая. Помогала матери во всех ее делах. Приносила жертвы духам предков на вершине погребального холма. Подавала еду отцу и Тихе, когда они вернулись домой, уставшие после долгой дороги и встревоженные высокими ценами на рассаду бао. Все это для того, чтобы не думать о том, что я сделала и намеревалась совершить.

Ночь полнолуния выдалась ясная, без единого облака. Сидя в своей комнате, я ждала, пока весь двор забудется глубоким сном. Только после полуночи я решилась шмыгнуть за дверь.

Загадочные птицы пели в кустах вокруг, когда я шла знакомой тропинкой у подножия холма. Краски, запахи, звуки – все было непривычно. Я не узнавала сама себя. В ту ночь я стала другим человеком. Женщиной, которая выскальзывает из дому, чтобы встретиться с мужчиной, которого любит, забыв обо всем: о приличиях, о семье, о последствиях. Мой стыд, все мои сомнения – все я оставила позади. В ту минуту я чувствовала себя совершенно свободной. Свободнее, чем когда-либо потом. Та моя прогулка по холму часто является мне во сне. В моих снах она продолжается бесконечно долго. Временами я парю над землей. Вокруг синеют тени, луна огромна, прохладный воздух охлаждает мое разгоряченное лицо. Пахнет росой, землей и этсе. Во сне все кажется реальным и четким. От чувства свободы и счастья грудь буквально разрывается.

Сон всегда кончается одинаково. Во сне я понимаю, что ко мне что-то приближается. Нечто большое и черное, закрывающее собой луну и звезды. Нечто, стремящееся поглотить все. Я пытаюсь закричать. И тут просыпаюсь в своей постели, вижу за окном ночное небо. Сердце мое отчаянно бьется, и я знаю, что кричать поздно.

Слишком поздно.

Когда я пришла на место, Искан уже ждал меня. Он сидел, прислонившись спиной ко входу в ущелье. Рядом с ним виднелись два мертвых чертополоха. Восточный, который я полила водой из колодца, выглядел так же, как и три дня назад. А вот западный, которому я даровала воду Анджи, пустил из корня новый побег размером с ладонь.

– Наверное, это случайное совпадение, – раздался из тени голос Искана. – Или ты специально приходила сюда каждый день и поливала его с тех пор, как мы расстались.

Но я слышала сомнения в его голосе. Подойдя к нему, я села на землю рядом с ним. В темноте я не видела его лица.

– Анджи может подарить жизнь и благосостояние, если взять его воду в нужный момент времени. А может принести смерть и разрушение, если взять воду не в то время. Сила источника очень древняя. Мать моего отца говорила мне, что все священные места в разных регионах когда-то обладали огромной силой, но многие из них истощились из-за человеческой жадности или же попросту забыты.

Когда я повернула голову к Искану, серебряные цепочки у меня в волосах тихо звякнули.

– Этот источник – основа благосостояния нашей семьи. За ним ухаживали, берегли и использовали его старшие дочери в семье много поколений.

Мать моего отца не позволила бы мне рассказывать тайну Анджи постороннему, но все мои сомнения были смыты ночью и светом луны. Я не чувствовала ни малейших угрызений совести. Я сидела здесь, рядом с Исканом, и готова была сказать все что угодно, лишь бы он поверил мне, увидел меня.

– Стало быть, никто, кроме тебя, не знает об этом? – проговорил он с насмешкой и сарказмом.

Я взяла его руку, словно это было самое естественное действие на свете. Словно я имела право прикасаться к нему подобным образом. Ладонь у него была горячая и мягкая.

– Пойдем, – сказала я и потянула его за руку, заставляя встать.

Не выпуская его руки, повела его в ущелье. Сердце билось где-то у самой шеи, во рту пересохло. Но голова у меня была ясная, а мысли словно рыбки в воде. В ущелье было темно, но я прекрасно знала дорогу и привела Искана прямо к источнику, сиявшему, как серебро, в свете луны.

– Взгляни в воду, – прошептала я. – Что ты видишь?

Он наклонился вперед – лениво, небрежно.

– Я вижу себя. Луну. Она светит. Она…

Он осекся и замолчал. Леность испарилась, все его тело напряглось. Я не смотрела на воду. По-прежнему не выпуская его руки, я не сводила глаз с него.

Внезапно он обернулся ко мне, притянул меня к себе.

– Что это? – чуть слышно прошептал он. – Что я сейчас вижу?

– Анджи показывает то, что уже случилось, и то, что может произойти в будущем. Иногда он показывает то, чего мы желаем больше всего на свете.

Он стоял неподвижно. Положил руки мне на плечи, сжал так, что мне стало больно.

– Почему ты сама не смотришь?

– Я знаю, что произошло. Знаю, каким будет мое будущее. И знаю, чего желаю больше всего на свете.

Последнее я произнесла чуть слышно. Сама не верила, что выговорила эти слова. Лицо Искана придвинулось совсем близко к моему. На его лице, освещенном лунным светом, глаза казались особенно большими и темными. Никогда ранее я не оказывалась так близко к нему. От него пахло дорогими запахами – миндальным маслом в волосах, фимиамом во дворце, конем, на котором он приехал сюда.

Дрожь пробежала по всему его телу. Что-то изменилось, я почувствовала это по его рукам, лежавшим у меня на плечах. Жесткое напряжение пропало, он улыбнулся мне, медленно и мягко.

– Ты ведь знаешь, Кабира, зачем я приезжал сюда все лето?

Он подался вперед, и я ощутила на щеке его дыхание. Оно было сладким от вина.

– Только ради тебя.

И он поцеловал меня – в его поцелуе был вкус меда и корицы.

После той ночи я пропала. В моем теле пылал огонь, огонь безумия и безрассудства. Я готова была на все, чтобы побыть рядом с Исканом. И все это я совершала. Все то, что, как я слышала, совершали другие девушки ради любви, над чем я раньше только смеялась. Теперь же я тайно ускользала по ночам из дома, встречаясь тайком с любимым. Искан продолжал навещать нашу семью, как прежде, но в те ночи, когда он оставался ночевать в одной из гостевых комнат, мы обязательно встречались у источника. Иногда он приезжал только на ночь, ради встречи со мной. Мы сидели у источника и беседовали. Я расспрашивала его о его жизни во дворце, и он охотно рассказывал мне. Но он был не из тех мужчин, кто хочет говорить только о себе. Рано или поздно он переводил разговор на меня, и я рассказывала ему о том, что вызывало у него наибольшее любопытство: об источнике и его силах. Я передала ему то, чему научила меня мать моего отца, и то, что поняла сама из опыта или следуя интуиции. Если брать воду из источника на растущей луне, она хорошая и дарит силу и здоровье, в то время как вода, взятая на убывающей луне, несет с собой гниение, болезни и смерть. Но не в этом главная сила Анджи. Для моего рода на многие поколения назад Анджи был источником знаний.

– Моя мать не верит во власть Анджи, но мой отец знает, – сказала я Искану как-то ночью. Уже начались осенние дожди, но именно в ту ночь с неба не упало ни капли. Клочья облаков неслись вперед мимо убывающей луны, и мы спрятались от ветра в ущелье. Искан расстелил на мокрой земле одеяло, но сырость пробиралась сквозь ткань, и я дрожала от холода.

– Мы никогда об этом не говорим, но он прислушивается к советам, которые я даю ему. Я предупреждаю его о засухе, о наводнениях и нашествии вредителей. Посетив Анджи, я говорю ему, когда сеять и когда собирать урожай. А он несет эти знания нашим соседям. Мудрые среди них научились его слушать, их хозяйство процветает, их богатства растут, как и наши.

– Но ведь и вас этим летом задела засуха? – спросил Искан.

За несколько встреч до этой он принес с собой лампу, которую в промежутках между нашими встречами прятал в ущелье. Ее теплый свет освещал его высокие скулы и миндалевидные глаза. Он был такой красивый, что просто больно смотреть.

– Да, и Анджи это предсказал. Но что можно сделать с засухой, если вода в каналах закончилась? Отец подготовился, припася серебра, чтобы заменить погибшие растения новыми.

– Как ты это видишь? Как отчетливые картины, показывающие тебе будущее?

Я покачала головой.

– Это, скорее, чувства, пронизывающие меня, образы у меня в голове и отражения в воде, все вместе. И не всегда так легко истолковать их, даже для меня, хотя у меня за спиной годы упражнений. Иногда источник показывает то, что уже случилось.

– А какая от этого польза?

Искан растянулся на одеяле во весь рост, заложив руки под голову. Казалось, его нисколько не волновали холод и сырость.

– Анджи существует не для пользы. Источник – древняя сила, свободная и независимая. Что мы, смертные, сделаем с тем, что увидим в нем, решать нам.

– Вы могли бы не предупреждать соседей, – медленно проговорил Искан. – Скоро ваш двор стал бы самым богатым во всей Ренке.

– Недопустимо.

Я начертила на груди пальцами круг.

– Так можно нарушить равновесие. Кто знает, как это повлияло бы на нас. И на Анджи.

– Я должен был догадаться, что ты слишком прямодушна для этого, – проговорил Искан.

Я выпрямилась. Он посмотрел на меня и заметил, что я обиделась. Не говоря ни слова, он протянул руку и притянул меня к себе. Его губы усмирили огонь, пылавший в моем теле, и я больше не ощущала ни сырости, ни холода.

Теперь источник стал для меня еще важнее, чем раньше. Он стал местом наших встреч. Я часто отправлялась туда и днем, чтобы убрать мертвые листья и сорняки, подлить масла в лампы или просто сидеть, мечтая об Искане. Теперь он уже не так часто приезжал, чтобы навестить всю семью, и раздражение моего отца нарастало. Он по-прежнему не дал ясно понять, что приезжает ради меня, а продолжал быть любезен и внимателен ко всем нам, девочкам. Но все чаще он появлялся по ночам, по нескольку раз за лунный месяц. Каждый раз, когда мы встречались, он говорил мне, когда ждать его снова.

Поэтому я очень удивилась, когда однажды увидела следы в глине вокруг источника. Искана я не видела пять дней – неужели он побывал здесь? Он ждал меня? Я неверно поняла его? Или же к источнику приходил кто-то другой? Я проверила масло в лампе, и она была полна – как когда я пополнила ее несколькими днями раньше. Стало быть, это все же был не Искан, а кто-то другой.

В последующие дни я едва могла спать. По несколько раз за ночь я вставала и смотрела в сторону ущелья, хотя его и не видно из нашего дома. А что, если он побывал у источника и теперь сердится на меня? А вдруг он больше не придет? От этих мыслей я не находила себе места. Когда наконец настала ночь, когда я должна была ждать Искана, мне стало жарко, как в горячке. Дрожащими руками я надела свою самую красивую куртку, подрисовала глаза сажей и побрызгала волосы маслом с запахом жасмина. Серебряные цепочки в волосы я надеть не решилась, их звяканье могло меня выдать. Босиком я выскользнула во внутренний двор и надела обувь только тогда, когда закрыла за собой калитку. Всю дорогу до ущелья я шла как на иголках. Возле ущелья никого не было, и сердце мое упало. Наощупь я пробралась в темное отверстие, мои ноги не находили дорогу в темноте, как обычно. Я ничего не слышала, кроме биения своего сердца.

Кто-то стоял, склонившись над источником. Я узнала широкую спину и темные волосы. Облегчение мое было столь велико, что я всхлипнула, и Искан обернулся.

– Сегодня полнолуние, – проговорил он. И затем: – Что с тобой?

– Я думала, ты приходил сюда, – проговорила я, стараясь, чтобы голос мой звучал твердо. – Я видела следы вокруг источника. Боялась, что перепутала, в какую ночь мы условились о встрече.

– Нет, я сюда не приходил, – ответил он легким тоном. – Иди сюда, я привез тебе пирожные, испеченные личным поваром правителя.

Он подошел к одеялу, уже разложенному на обычном месте, и зажег лампу. В ее мягком свете я увидела серебряное блюдо с коричневыми пирожными, два бокала и кувшин с вином. Сердце радостно подпрыгнуло. Он ждал меня!

Мы сидели и разговаривали, как обычно, и он рассказал мне о походе, который совершил с правителем и своим отцом визирем в регион Амдураби к востоку от Ренки, где наместник устроил большой праздник с фейерверками в честь правителя. Я впитывала каждое слово. Искан снова здесь, со мной. Эти наши совместные ночи я носила с собой как тайные бриллианты, которые никто не мог увидеть.

– Кстати, насчет Амдураби, – проговорил Искан, подкладывая мне в рот очередное пирожное. – Ты когда-нибудь видела в источнике, что происходит в других провинциях?

Я стряхнула крошки с губ и проглотила лакомство.

– Нет. Анджи – источник провинции Ренка. Он черпает свои силы из этой земли и этих холмов. То, что происходит далеко, дело других. В Амдураби есть свое священное место, кажется, гора Харах.

– Поэтому Анджи показывает тебе, что произойдет в твоей семье?

– Не знаю. Думаю, чем ближе что-то находится, тем отчетливее оно ощущается в воде Анджи. Но я вижу то, что касается меня и моих близких. Ты ведь сам заглядывал в источник во время полнолуния и наверняка увидел что-то другое.

Искан так и не рассказал мне, что именно он увидел тогда в воде. Он задумчиво кивнул.

– Я не умею истолковывать образы так же хорошо, как ты. Какие-то обрывки, которые трудно понять. Но я буду упражняться.

Он подскочил и потянул меня за руку, чтобы я тоже встала.

– Пошли!

Схватив два кубка, он вылил из них остатки вина.

– Давай наполним наши кубки водой полнолуния!

Наполнив оба кубка водой Анджи, он протянул один мне, а второй поднял к небу.

– За нас, за будущее!

Я тоже подняла свой кубок и выпила холодной воды, думая об Искане и о нашем будущем, – все мое тело пело от радости.

Этими словами Искан поселил во мне надежду, что скоро он попросит у отца моей руки. Но вот наступила зима с ее сухими и холодными северо-западными ветрами, и визиты Искана в нашу семью стали все более редкими. Мы продолжали встречаться у источника, но и это происходило все реже. Искан оправдывался тем, что отец не отпускает его.

– Я необходим отцу в его службе, – говорил он, когда мы сидели, скрючившись под одеялом, и зубы у меня стучали от холода. – Без меня он бы не справился, он повторяет мне это каждый день. Отец мой стар и не может следить за всеми интригами двора так, как я. А визирю исключительно важно знать все, что происходит при дворе его правителя. Во многих отношениях я самый главный человек для правителя. По крайней мере, я важнее, чем его бледные сынки, – он ухмыльнулся. – Знаешь, правитель подарил им всем семерым новых коней. Великолепные лошади, из западного Элиана. Он осыпает этих пустоголовых дурней подарками, а пользу ему приношу только я!

– Но ведь и ты получил этой осенью новый меч из рук правителя, – осторожно напомнила я ему. – Таким мало кто может похвастаться. Он считает тебя своей правой рукой, своим мечом.

Искан жевал внутреннюю часть щеки. Грозовая туча прошла, его лицо просветлело.

– Само собой, так и есть. Он был бы сумасшедшим, если бы не понимал этого.

Я сглотнула. Правитель был для меня свят. Мне казалось опасным так говорить о нем. Все равно что совершить святотатство. Но Искан часто так выражался, и я подумала, что при дворе говорят по-другому, а не так, как принято у нас, простых людей.

– Понимаешь, Кабира, это означает, что теперь я долго не смогу к тебе приезжать. Может быть, весной, когда станет теплее.

Он плотнее завернулся в одеяло.

– От этого холода я оттаиваю только на следующий день у себя во дворце.

Он поцеловал меня в лоб и поднялся.

– Вставай, давай выпьем за весну и теплые ветра!

Он потянул меня за собой к источнику. Ему всегда хотелось выпить из него на новолуние. Вода была такая холодная, что ее больно было глотать. Искан вытер губы тыльной стороной ладони.

– Я просто чувствую, как это дает мне силы. И телу, и душе.

Он взял глиняный кувшин и наполнил его водой из источника.

– На этом я продержусь до нашей следующей встречи. Тогда я пошлю за тобой, Кабира.

Наклонившись вперед, он легко поцеловал меня в губы.

– До весны, моя птичка!

Я осталась стоять у входа в ущелье, глядя ему вслед, когда он спускался по склону к рощице, где обычно оставлял своего коня. Холодный ветер обжигал мне щеки, но я его почти не чувствовала. На сердце у меня было еще холоднее.

Наступила долгая и тоскливая зима. Ничто не приносило мне радости, а мое обычно прекрасное настроение улетучилось. Единственным человеком, подозревавшим о причинах перемены во мне, была Агин. То и дело я замечала, как она смотрит на меня, нахмурившись. Это еще больше сердило меня и выводило из равновесия, так что я стала избегать обеих сестер, проводя много времени в одиночестве. Мать тревожилась за меня. Думала, что я изнываю от скуки, поскольку зима – такое время, когда ничего не происходит. Подозреваю также, что она считала – мне нужен муж. Но все молодые мужчины, которых знакомили со мной, были ничтожны по сравнению с Исканом. Они не умели вести себя с тем же достоинством. Не могли рассказать таких интересных историй, как Искан, о жизни при дворе. Губы у них были не такие румяные, а смех не столь заразителен. Они не смотрели на меня загадочными карими глазами. И от них по коже моей не пробегал огонь, как от одного присутствия Искана. Боюсь, я встречала всех этих честных и работящих молодых людей, живущих по соседству, с равнодушным высокомерием. Что они могли мне предложить, чего в сыне визиря не было бы в десятки раз больше?

Я устыдилась бы при мысли о том, как вела себя тогда, если бы по-прежнему могла испытывать стыд. Моя репутация пострадала, и, когда мать отчаялась и перестала водить меня во все знакомые семьи, наверное, не осталось ни одной матери, желавшей женить своего сына на высокомерной дочери Малик-чо.

Единственное, что я делала по собственному почину, – навещала источник. Туда я отправлялась каждый день, иногда по нескольку раз за день. Очищала землю вокруг него так тщательно, что там не было ни листка, ни травинки. Украшала Анджи красивыми белыми камнями. В зимней куртке, обмотавшись несколькими шалями, я часто сидела на краю источника, глядя в прозрачную воду, размышляя об Искане, перебирая в памяти каждую нашу встречу. Иногда я видела, как у моего отражения щеки становились пунцовыми, когда я вспоминала его поцелуи. Он целовал меня. Называл меня своей. Говорил, что вернется.

Источник изменился. Между мной и Анджи всегда были особые отношения. Мать посмеялась бы надо мной, если бы узнала, что я так думаю, но это правда. Матери моего отца куда сложнее было понимать источник, истолковывать его видения, чем мне. Но теперь источник словно бы отвернулся от меня. Сидя на краю, я никак не могла нащупать эту связь взаимопонимания. Он больше не интересовался мной. Я сидела, опустив руку в ледяную воду, но Анджи не отвечал мне. Казалось, и Искан, и Анджи бросили меня, и от этого я впадала в отчаяние. Я не переживу, если потеряю их обоих.

К следующему полнолунию я была готова. Я должна заглянуть в воду, чтобы понять, почему Анджи отвернулся от меня. Может быть, он покажет мне Искана – когда он вернется, какое будущее нас ждет. Самые суровые зимние ветра улеглись, тепло начало потихоньку возвращаться. Скоро настанет весна. Он обещал, что пошлет мне весточку.

Я сидела, полностью одетая, в ожидании, пока весь двор заснет, как в те ночи, когда поднималась на холм ради встречи с Исканом. Но теперь мои мысли были заняты Анджи. Полная луна, большая и белая, висела над моей головой, когда я шла по тропинке вокруг холма, и каждая травинка отбрасывала в лунном свете острую тень. Когда я приблизилась к ущелью, воздух сгустился от силы Анджи. Источник проснулся, он силен! Я заспешила, почти пробежав последние шаги, влетела в ущелье, чтобы поскорее встретиться с источником, и застыла на месте. Кто-то стоял у воды. Должно быть, я издала какой-то звук, потому что человек обернулся и поднял что-то мне навстречу, блеснувшее при свете луны. Меч.

– Кто идет?

Я чуть не упала на землю от счастья и облегчения. Это был Искан.

– Кабира, – выдавила я из себя. – Ты вернулся, че!

Он подошел ко мне, не выпуская из рук меч.

– Что ты здесь делаешь?

Он склонился надо мной, его лицо скрывалось во мраке, голос звучал сурово:

– Отвечай мне!

– Я хотела посетить Анджи. – Я протянула к нему руку, словно умоляя о пощаде. – Искан, дорогой, почему ты сердишься?

– Ты собиралась встретиться с другим мужчиной? Ты обманываешь меня?

Схватив меня за запястье, он повернул его, сделав мне больно.

– Нет! – выкрикнула я и судорожно сглотнула, пытаясь вспомнить, как я обычно разговаривала с ним, когда он становился таким. – Какие еще мужчины в мире могут сравниться с тобой, Искан ак Хонта-че, сын визиря, самый блестящий бриллиант правителя? Для меня больше никого не существует.

Он отпустил меня и откинулся назад. Свет луны упал на острие меча.

– Ты скучала по мне? Думала обо мне?

– Каждый день, че! Каждую минуту! Ты заставил меня ждать так долго!

– Я тоже думал о тебе, Кабира, одинокими ночами во дворце.

Отбросив меч на землю, он подошел ближе.

– Ты моя, Кабира? Только моя?

– Да, Искан, сейчас и всегда я только твоя.

Он склонился ко мне, почти касаясь губами моего уха.

– Ты готова доказать мне это? Сейчас, моя Кабира.

Я кивнула, понимая, что он почувствует это движение на своей груди.

– Ответь мне, Кабира. Скажи, что хочешь меня.

– Я хочу тебя, Искан, дорогой мой.

Много раз, когда мы целовались, я думала об этом – когда он прижимал меня к себе, когда притрагивался ко мне. Я оказалась совершенно не готова к той телесной жажде, которую пробудили во мне его руки. Моя мать никогда не говорила со мной ни о чем таком. Телесная жажда, пылавшая во мне, была сильнее рассудка. Я хотела его. Давно хотела соединиться с ним. Но не здесь. Не так. Однако я испугалась. Его внезапного гнева. Его непредсказуемости.

– Тогда ты получишь то, чего жаждешь, – прошептал он, целуя меня в шею. – Я подарю тебе это. Прямо сейчас.

И так Искан ак Хонта-че взял мою невинность в ущелье Анджи, на голой земле, и все вышло не так, как мне мечталось, но я обнимала его за плечи и думала: это означает, что он мой, на самом деле мой. Он хочет меня. Сын визиря, который может получить любую, хочет именно меня, Кабиру.

И только позднее, когда я дома в своей комнате пыталась отмыть в тазу пятна грязи со своих брюк, мне вспомнилось, что я так и не спросила Искана, что он делал там, у источника, в полнолуние. Что он увидел в воде Анджи.

После этого мы продолжали встречаться. Но теперь Искан больше не приезжал на наш двор. Он встречался со мной только у Анджи по ночам. Подозреваю, что он приезжал туда и в другие ночи, когда мы не встречались. Как в тот раз, когда я застала его у источника в полнолуние. Но я не решалась ни проверить, ни спросить его. Боялась вновь пробудить в нем этот холодный гнев. Эта сторона в характере Искана пугала меня, и я делала все, чтобы поддерживать его в хорошем настроении. Расспрашивала его о жизни во дворце. Восхваляла его за те услуги, которые он оказывал отцу или правителю. Сочувствовала ему, когда он считал, что с ним поступили несправедливо, – а такое случалось частенько. Почти в каждом действии других Искан видел несправедливость и унижение. Теперь, когда мы стали возлюбленными, он все больше показывал мне эту свою сторону. Иногда его внешнее спокойствие как бы отодвигалось, обнажая всю его неуверенность, я и я воспринимала это как знак любви ко мне. Он был готов пустить меня в потаенные уголки своей души. Каждое откровение я хранила на груди как сокровище.

Искан был невероятно завистлив по отношению почти ко всем при дворе, хотя сам занимал одно из самых высоких положений. Но его угнетало, что он получил его на правах сына визиря. Ему хотелось положения по своим достоинствам.

– При дворе нет никого с таким острым умом, как у меня! Они идут по жизни слепые, как кроты в подземелье.

Сидя на краю Анджи, Искан одной рукой рисовал в воде узоры. Казалось, он обращается к источнику не меньше, чем ко мне.

– Правитель должен был бы это заметить! Но он отдает все самые важные посты своим сыновьям. Они избалованные неженки. Старший, Орлан, интересуется только охотой. Остальные только гуляют, заводят себе бесчисленное количество наложниц, они вялые и ленивые. Мужчина не должен допускать, чтобы его страсти ослабляли душу и тело. Он не должен заводить столько наложниц, чтобы это отвлекало его от важных дел.

Подняв руку, он дал каплям стекать с его ладони обратно в источник, провожая каждую из них глазами, как следит возлюбленный за своей возлюбленной.

– Твое время придет, – проговорила я, чтобы напомнить ему о своем присутствии. Я сидела у его ног, не сводя глаз с его лица. – Я это знаю.

– Да, – он улыбнулся, по-прежнему Анджи, а не мне. – Ведь я знаю такое, чего они не знают, не так ли?

Голос его смягчился.

– И все время узнаю что-то новое. У меня хватит терпения. Я дождусь своего часа. А когда он придет, ты скажешь мне об этом, не так ли?

– Источник многое рассказывает тебе? – спросила я слабым голосом. Скоро Искан научится истолковывать образы Анджи так же хорошо, как я. Тогда я стану ему не нужна.

– Он показывает мне кое-что, – медленно ответил он. – Не все, что я хочу знать. Но он указывает мне путь. Скоро я пойму, как вытянуть из него все.

Стряхнув с ладони последние капли, он обернулся ко мне, словно пробудившись от сна.

– Кабира!

Он поднялся и снял с себя меч.

– Теперь твой черед.

Каждый раз, когда мы встречались, он брал меня. Сперва выпивал воды из Анджи, или играл с водой, или заглядывал в источник. Тут ему нельзя было мешать. Когда же он заканчивал с этим, наставал мой черед. И все получалось лучше, чем в первый раз. Он целовал меня и ласкал меня, и иногда ему удавалось зажечь в моем теле огонь страсти. Так что я желала его. Желала ощущать его в себе. И в такие минуты Искан принадлежал только мне. Он был занят только мной, и никто не мог со мной сравниться, даже Анджи.

А дальше произошло то, чего я боялась и на что втайне надеялась. Когда весна вовсю вступила в свои права, мое кровотечение не пришло. Я ждала ребенка и не знала, как рассказать эту новость Искану. Боялась, что он рассердится. Но теперь ему придется поговорить с отцом. Попросить моей руки. И тогда больше не нужно будет встречаться вот так – втайне, под покровом ночи.

В ту ночь Искан был в отличном расположении духа. Он привез с собой толстое одеяло для нас, и подушки, и рисовые пирожные, и сладкое вино. Мы сидели возле ущелья, ели и негромко разговаривали. Вернее, говорил Искан, а я слушала. Правитель похвалил его за совет, который Искан дал ему по поводу других придворных, застигнутых за тем, что они брали дополнительные взносы с иностранных купцов, а потом предоставляли им лучшие места на ярмарке пряностей. Все взносы за торговлю пряностями принадлежали правителю.

– Я сказал правителю, что надо хорошенько всех напугать, чтобы никто не осмелился последовать их примеру. Все должны уважать нашего правителя, прародителя прародителей. Правитель не пожелал выполнять грязную работу сам и поручил ее моему отцу. А тот велел мне привести в исполнение все приказы. Я отдал приказ кастрировать их, убить их детей, жен и внуков. Их род умер вместе с ними, и никого не останется, чтобы воздать честь их духам, когда сами они умрут. Остаток своей жалкой жизни они проживут с осознанием этого.

Увидев выражение моего лица, он потряс головой.

– Это нужно было сделать, Кабира. Моя задача – охранять правителя.

Я хотела сказать, что, наверное, достаточно было лишить их всего имущества и изгнать из страны. Но я не решалась спорить с Исканом. Особенно сейчас, когда мне предстояло рассказать ему важную новость.

– Искан-че…

Мой голос изменил мне, потому что Искан наклонился вперед и погладил меня по щеке.

– Что такое, моя маленькая птичка?

– Я жду ребенка.

Искан откинулся на локти, внимательно изучая меня. Затаив дыхания, я ожидала его гнева.

Он улыбнулся.

– А я надеялся на это.

Я не знала, что ответить. Сердце мое порхало от радости, впервые за долгое время я снова ощутила на губах вкус корицы и меда. Он любит меня! Он хочет меня и ребенка у меня во чреве! Нашего ребенка.

Внезапно он поднялся и потянул меня за руку.

– Вставай!

Я пошла за ним ко входу в ущелье. К Анджи. Источник лежал, темный и молчаливый, в слабом отсвете убывающей луны. Наклонившись, Искан поднял кубок, который всегда держал у края источника, и наполнил его водой.

– Пей!

– Но луна убывает! Вода Анджи плохая, уаки!

– Вот именно.

Он улыбнулся так, что белые зубы блеснули в полумраке.

– Теперь мне удастся опробовать то, над чем я давно ломал голову. Пей!

Я не могла пошевелиться. Стояла, как ледяной столб, уставившись на кубок в руке Искана. Издав нетерпеливый звук, он обхватил мою голову своей большой рукой. Запрокинув ее, прижал кубок к моим губам. Жидкость плеснула мне на зубы, потекла в рот. Потекла мне в горло. Я сдалась. Не стала сопротивляться. Выпила.

Никогда раньше мне не доводилось пробовать плохую воду Анджи. Она показалась мне прохладной и нежной. Возможно, все не так и опасно. О том, что она несет разрушение и смерть, я знала только со слов матери моего отца. Я сглотнула. Искан не сводил с меня глаз.

– Ты что-нибудь чувствуешь?

Я медленно покачала головой. В ушах у меня звенело – такой странный звук. Как кровь в жилах, но громче, сильнее. Гудение реки, водопад. Анджи во мне. Я пила воду источника всю свою жизнь, его сила жила в моем теле. Она смешалась с моей кровью, стала частью меня, стала мною. Силуэт Искана передо мной в темноте стал расплывчатым. Я видела того Искана, который стоял передо мной, но и всех возможных Исканов, которые могли бы существовать, – и тех, которые уже безвозвратно потеряны. Я увидела его стариком. Увидела его смерть. Если бы я захотела, я могла бы прикоснуться к ней. Передвинуть ее. Придвинуть ближе. Прямо сюда.

Я протянула руку. Она дрожала. Искан смотрел на меня, ни на мгновение не отрывая глаз от моего лица. Я провела пальцами по его смерти, легко, словно играя на цинне. Он резко вздохнул.

Рука моя опустилась. Я взглянула ему прямо в глаза. Он понял – в ту минуту он понял, какой властью над ним я обладаю, что я могла бы сделать. Что именно в тот момент решила не делать.

– Я ухожу домой, – сказала я, и мой голос прозвучал так мощно, что Искан попятился. Повернувшись, я пошла прочь.

В течение трех последующих дней ребенок покинул мое тело. То время я помню смутно. Горячка свирепствовала в моем теле, сжигая остатки моей любви. Помню кровь, много крови. Помню отчаяние матери. Помню шепот голосов, помню холодную воду с мятой, помню теплые повязки с золотым корнем, помню поспешные шаги.

На четвертый день горячка отступила. Я лежала в постели на новых чистых перинах. Агин сидела в ногах кровати, глядя на свои руки.

– Я боялась, что ты умрешь. Что ты сотворила?

Я отвернулась.

– Мать знает?

– Она родила четверых детей. Как ты думаешь?

Голос Агин звучал сурово.

– Ты презираешь меня?

Я не могла заставить себя взглянуть на нее.

Она вздохнула.

– Нет, сестра моя. Но я сердита на тебя. Почему ты ничего не сказала? Ты не должна была так поступать с собой! Ты должна была поговорить с отцом. Он мог бы заставить его жениться на тебе.

Но по ее голосу я слышала, что она сама не верит в свои слова.

– Никто не может заставить этого человека. Он не женится на мне. Никогда. Теперь я это знаю. Я свободна от него. Больше никогда не стану встречаться с ним. Клянусь.

Она провела рукой по моему одеялу.

– Я рада это слышать. Он приходил сюда.

Словно бы весь воздух вышел из моих легких. Я не могла выдавить из себя ни звука.

– У него хватило наглости приехать сюда и сидеть с отцом и матерью. Его очень волновало твое состояние. Он спрашивал. Желал знать. Отец ни о чем не подозревает, так что он принимал его вместе с Тихе как дорогого гостя. Мать не могла оставаться с ним в одной комнате, так что мне пришлось подавать им еду. Он посмотрел на меня…

Она поежилась.

– Раньше я никогда этого не замечала. Казалось, он видит меня насквозь. Может сделать со мной что-то одним взглядом.

Она покачала головой.

– Я так рада, что ты теперь свободна от него. Из этого не могло получиться ничего хорошего. Я это видела с самого начала.

Внезапно она поднялась и подошла к изголовью кровати. Наклонилась и обняла меня. Даже не помню, обнимались ли мы с ней с тех пор, как были совсем маленькими девочками и спали в одной кровати. Тогда мы часто лежали, обнявшись, защищая друг друга от страхов ночи. Теперь она приложила губы к моим волосам, потускневшим от жира и пота.

– Жизнь идет вперед, вот увидишь. Пройдет время, и однажды ты снова будешь счастлива.

Когда она встала, собираясь уходить, я посмотрела на нее.

– Это сделала не я, – я обвела единым жестом себя, кровать – все, что произошло со мной. – Это он.

Агин поежилась.

– Тогда тебе повезло, что ты дешево отделалась.

Я проводила ее глазами, когда она вышла из моей комнаты. Меня охватило горе, но оно было смешано с облегчением. Дешево отделалась. Я свободна.

Так я думала тогда.

На следующий день я проснулась, ощущая шум во всем теле. В доме было тихо, хотя солнце стояло уже высоко на небе. Весна уже сменилась летом, даже через опущенные шторы я ощущала, что за окном жаркий день.

Я села в постели. Тело казалось слабым, трудно было собрать достаточно сил, чтобы подняться. Наконец я встала, держась за стену. От шума во всем теле я буквально оглохла и не понимала, действительно ли в доме тихо, или же у меня что-то со слухом. Все дрожало и вибрировало, словно я по-прежнему могла видеть все, что было, и разные варианты будущего, которое еще не настало. Стены казались прозрачными. За ними я видела другие стены – они принадлежали другому зданию, куда больше и роскошнее, чем наш дом. Среди них двигались люди в дорогих одеждах, их полупрозрачные образы проплывали мимо, сияя красными, золотыми и синими тканями. Все это были женщины. Когда я протянула руку к одной из них, молодой женщине с черными, как воронье крыло, волосами, прихваченными двумя гребнями, мои пальцы прошли через ее руку. На мгновение мне показалось, что она смотрит прямо на меня. Потом она исчезла, растаяли и все остальные видения. Вокруг меня снова был мой дом. Дыхание трудно вырывалось из груди, по спине стекал липкий пот.

– Агин! – осторожно позвала я, и мой голос отдался гулом у меня в ушах. – Мать?

Ответа не последовало. Дождавшись, пока дыхание мое стало более ровным, я медленно пошла к двери, изо всех сил стараясь удержаться на ногах.

Терраса на втором этаже была пуста. Дверь в спальню матери и отца стояла нараспашку. Опираясь о стену, я подошла к ней.

На краю постели спиной ко мне сидела Лехан. Ее блестящие волосы свободными локонами падали на ее тоненькую спину. Постель, на которой она сидела, была не застелена, сестра держала что-то в руках. Шторы по-прежнему были задернуты, в комнате царил мрак.

Я сделала несколько неуверенных шагов вглубь комнаты. Лехан не могла не услышать мои шаги, но не обернулась.

– Надо впустить хоть немного света, – проговорила я. В горле у меня пересохло, голос прозвучал хрипло.

Постепенно мои глаза привыкли к темноте, и я поняла, что держит в руках Лехан. Руку. Узенькую руку, которую я слишком хорошо знала. Руку матери. И тут я заметила: кровать не просто не застелена, в ней кто-то лежит. Мать и отец. Бок о бок. Воздух задрожал, я увидела последнее видение в воде Анджи – мать-старушка и отец-старик, в окружении внуков, на склоне лет, на пороге смерти. Но эту смерть у них отняли. Ее приблизили чьи-то ловкие пальцы. Переместили в сегодняшний день. Потом видение исчезло.

– Они умерли ночью. Все.

Слабый голос Лехан показался мне чужим. Он доносился из какого-то далекого места, где она никогда раньше не бывала. До сегодняшнего дня.

Я почувствовала, как все рухнуло. Смысл ее слов сразу дошел до меня. Я все поняла. Тем не менее я услышала свой голос, спрашивающий:

– Все?

– Тихе и Агин лежат мертвые в своих постелях. Большинство наших слуг тоже. Те, кто не умер, спешно бежали из этого дома смерти.

В ее голосе не было ни малейшего чувства. Он был холоден и тверд, как сталь.

Я не ответила ей. Поспешила в комнату Агин так быстро, как могла. Нашла ее там – она лежала, закрыв глаза, сжав руки на одеяле. Выглядело все так, будто она спит. Я опустилась на кровать рядом с ней. Легла вплотную к ней, обняла ее одной рукой.

Агин, сестра моя. Всегда заботившаяся обо мне и Лехан. Всегда думавшая о других. Тихе, наш прекрасный гордый брат. Отец и мать. Мертвые. Это я привела смерть в наш дом. По моей вине оборвалась их жизнь. Я раскрыла Искану тайну Анджи. Показала ему, как можно использовать уаки, запретную воду. Я не понимала, почему я все еще жива. Он решил, что я все равно умру, когда я лежала, больная и ослабленная?

Я пожалела, что не умерла с ребенком, покинувшим мое тело.

И сожалею об этом уже сорок лет.

Нас нашли соседи. Бежавшие в панике слуги разнесли новость о доме смерти, и старейшие друзья моих родителей осмелились прийти, чтобы посмотреть, не остался ли в доме кто-нибудь живой после такой страшной болезни. Они забрали нас к себе, позаботились о нас, помогли нам похоронить мертвых. Приехала наша тетушка, и после того, как мать, отца, Тихе и Агин похоронили на вершине холма, она забрала нас к себе в дом. Мы с Лехан были не в состоянии делать что бы то ни было. Даже почти не разговаривали друг с другом. Утром мы одевались, ели то, что перед нами ставили, отвечали, когда к нам обращались, а с наступлением тьмы ложились в одну постель, но Лехан стала мне как чужая. Не знаю, почему мы не могли найти утешение друг в друге. Вероятно, моя вина была слишком тяжела. Ее горе слишком огромно. Наша тетушка и наши двоюродные братья и сестры обращались с нами осторожно и уважительно, но в непроглядном тумане горя и тоски я понимала, что мы не можем остаться у них в доме насовсем. Однако я не понимала, куда нам податься.

Однажды утром мы с Лехан, наша тетушка и наша двоюродная сестра Эхке сидели в тенистой комнате и вышивали, когда вошел один из слуг тетушки.

– Искан ак Хонта-че, – объявил он и придержал дверь.

Экхе с любопытством подняла голову, а Лехан отложила свое вышивание. Тетушка поднялась, чтобы встретить гостя, многократно поклонилась ему, велела слугам принести ледяной чай и пирожные. Я продолжала шить, не решаясь поднять глаз. Он пришел, чтобы убить меня. Он мог это сделать без особого труда. Без угрызений совести. Сердце мое билось так часто, что руки тряслись. Я слышала, как он своим мягким голосом выражает соболезнования. Может быть, все быстро закончится? И потом мне не придется больше страдать. Оплакивать родных. Нести всю свою безграничную вину. Я подняла глаза.

Он стоял перед Лехан, склонив голову, словно от горя, а моя сестра смотрела на него блестящими глазами.

– Твои мать и отец, Лехан-чо, были лучшими людьми, с которыми я когда-либо встречался. Они были мне так же дороги, как и мои собственные родители. Я надеялся, что со временем они станут и моими родителями тоже. – Он заговорил громче, словно желая охватить всех присутствующих, и взял руку Лехан. – Я мечтал жениться на их младшей дочери Лехан. Но после той ужасной трагедии, которая постигла семью, я больше не могу думать об этом.

Мой двоюродная сестра Экхе испуганно охнула, а тетушка поспешно поднялась.

– Позвольте мне позвать моего мужа. Глава семьи должен присутствовать.

Искан кивнул, не выпуская руки Лехан. В эту минуту он посмотрел на меня, прямо мне в глаза. В его взгляде читалось предупреждение. Угроза.

Вернулась тетушка со своим мужем Нетомо. Они уселись вокруг низенького стола, на который слуги поставили еду и напитки. Я не смогла подняться с места, Искан тоже не стал садиться, а остался стоять, держа руку Лехан в своей. Я не могла отвести от него глаз. Как воробушек, знающий, что ястреб в любой момент может напасть на него.

– Между мной и Маликом ак Сангуй-чо не был заключен никакой договор, как и между моим отцом и отцом Лехан. Но мои намерения были очевидны в течение всего прошедшего года. Я ждал лишь момента, когда займу такое положение при дворе правителя, что смогу взять жену. Но теперь я чувствую, что моими поступками должен управлять долг, который превыше моих чувств.

Нежно посмотрев на Лехан, он улыбнулся ей грустной улыбкой.

– Две девушки одни пережили страшную болезнь, покосившую всех обитателей их хозяйства. Я чувствую на себе обязанность позаботиться о них обеих таким образом, чтобы их жизнь и привычки пострадали как можно меньше.

Он выпустил руку Лехан и повернулся ко мне. Я не могла даже моргнуть. Его взгляд буравил меня, преисполненный невысказанного. Он сделал шаг ко мне, и я вцепилась в свое вышивание. Только бы он не взял меня за руку. Если он прикоснется ко мне, я не выдержу.

– Кабира ак Малик-чо. Ты единственная наследница своего отца, так как у него нет братьев и других родственников мужского пола. Выходи за меня замуж, и я позабочусь о твоей любимой сестре Лехан. Через этот брак она станет и моей сестрой. Мы сможем жить в доме вашего отца, я буду вести его хозяйство, ваша жизнь сможет продолжаться, как раньше. Вам не придется расставаться – думаю, вы обе это оцените. Я позабочусь о том, чтобы вы ни в чем не испытывали нужды и чтобы с вами не случилось ничего плохого. Ни с одной из вас.

Произнося последние слова, он вперил в меня взгляд. Глаза его были полны гнева. Поскольку он стоял спиной ко всем остальным, они не видели выражения его лица. Но я видела. И я все поняла.

Если я не сделаю так, как он сказал, умру не только я. Он убьет и Лехан. Все это он сделал ради источника. Ради того, чтобы добраться до воды Анджи. И он готов на все, чтобы присвоить себе источник.

Я не могла выдавить из себя ни звука. Умом я понимала, что именно должна ответить, но не могла заставить свои губы выговорить эти слова. Нетомо, муж моей тетушки, подошел и встал рядом с Исканом. Он потирал руки. Породниться с сыном визиря! Такую возможность он точно не собирался упускать.

– Это последовало так неожиданно. Прости смущение нашей юной родственницы. Но я знаю, что она понимает всю щедрость этого предложения, и не может быть никаких сомнений в том, что она ответит. Не так ли, Кабира?

Я опустила голову в знак повиновения. Все восприняли это как согласие, Нетомо похлопал Искана по плечу и поздравил, а тетушка велела принести вина и кубки. Вскоре мы уже стояли в круг и поднимали тост за счастье и процветание молодых. Глядя на меня, Искан поднял свой алый кубок, а потом наклонился ко мне, чтобы что-то шепнуть мне на ухо. Все захихикали и заулыбались, словно это самая естественная вещь на свете – молодой мужчина шепчет тайны на ушко своей избраннице.

– Тебе не следует меня опасаться, Кабира. Если ты будешь делать все в точности, как я скажу, вам с твоей прекрасной сестрой ничто не грозит. Ты поняла?

Я кивнула.

– Отлично. Первое, что я требую, – чтобы ты больше никогда не говорила об источнике и его силе ни с кем. Ты больше никогда не пойдешь к нему. Я увижу, если ты нарушишь мой запрет, Кабира. Анджи теперь принадлежит мне.

Голос его звучал нежно и задушевно – как и положено для тайных бесед двух возлюбленных. Никто не заподозрил, что его слова полны яда и угроз. Он обернулся к Нетомо.

– Я желаю, чтобы свадьба состоялась как можно скорее – так, чтобы обе девушки смогли вернуться в свой дом.

– Разумеется! – закивал моя дядя. – До следующего полнолуния. У меня есть ключи от двора моего покойного свояка. Ты наверняка захочешь привести тем временем в порядок свой новый дом.

Искан улыбнулся. Он все улыбался и улыбался в тот день – улыбался Лехан и улыбался мне, но только я видела, что скрывается за всеми этими улыбками.

О периоде, предшествовавшем свадьбе, я мало что помню. Наверняка шли обширные приготовления, но мое участие в них не предполагалось. Большую часть времени я проводила в нашей с Лехан комнате, где бродила кругами, как дикий зверь в клетке. Я пыталась сообразить, как мне выбраться из западни, но не находила выхода. Ничто не могло обеспечить Лехан безопасность, защитить ее от зла Искана.

Помню один вечер, когда Лехан пришла в нашу комнату, собираясь ложиться. Сидя перед зеркалом, она расчесывала свои длинные волосы, молча следя за моими нервозными передвижениями по комнате. Наконец она вздохнула и отложила щетку.

– Что с тобой такое? Ты ведешь себя так, словно Нетомо выдает тебя замуж за беззубого плешивого старика, а не за красивого сына визиря, который желает тебе и мне только добра. Если кому-то и следует выкручивать руки от горя, так уж мне.

Я замерла и уставилась на нее. Она покачала головой, на ее идеальной коже выступил легкий румянец.

– Да, ведь на самом деле выйти за него замуж должна была я.

Слова повисли в воздухе между нами, словно острые осколки стекла.

– Но… ведь ты всегда говорила, что он тебе не нравится.

– Да, так и было.

Она посмотрела на свои руки. Красивый румянец по-прежнему играл у нее на щеках.

– Но ведь он – сын визиря. Человек, которому уготовано прекрасное будущее. Это была бы прекрасная партия. И к тому же он так добр к нам. Прекрасный человек.

– Лехан, он само зло!

Упав перед ней на колени, я пыталась подбирать слова, чтобы предупредить ее, не подвергая опасности.

– Не верь ему. Он не собирался жениться на тебе. Отец сам говорил – Искан ни словом не обмолвился об этом. Он задумал зло. О, Лехан, мы должны бежать. Вместе. Может быть, прямо сегодня ночью?

Во мне пробудилась надежда. Бежать – да! Почему я не подумала об этом раньше? Далеко-далеко, где нас не достанут видения Анджи, и Искан нас не найдет.

Сестра побледнела, взглянула на меня с отвращением.

– Он не собирался на мне жениться? Стало быть, он приезжал к нам ради тебя? Вот что ты вбила себе в голову?

– Да, именно так и было, Лехан, но не так, как ты думаешь. Он…

Она прервала меня.

– Никогда не думала, Кабира, что ты падешь так низко.

Голос ее был холоден, она встала и провела руками по своему телу, словно желая счистить с себя мои слова.

– Отец и мать знали это. Все знали это. Сам Искан это говорит. Он хотел жениться на мне. А теперь он хочет позаботиться о нас обеих наилучшим образом. Зачем мне бежать от того, что хочет вернуть мне родительский дом? Я тоскую по нему так, что меня просто разрывает на куски, понимаешь, Кабира? Я хочу ходить по тем комнатам, где ходила мать, и держать в руках предметы, к которым прикасалась Агин. Хочу снова оказать рядом с ними. А ты…

Ее лицо выражало отвращение.

– А ты совсем спятила. Ты не заслуживаешь такого прекрасного мужа. Я попрошу тетушку, чтобы меня положили спать в комнате Экхе. Будущей невесте полезно побыть в одиночестве.

Прежде чем я успела хоть что-нибудь сказать, она вылетела из комнаты, оставив меня одну.

В полном соответствии с давними традициями наша с Исканом свадьба проходила на погребальном холме в окрестностях Ареко, где были похоронены предки Искана. Мы стояли перед небольшой пагодой, где осуществлялись жертвоприношения духам и обменивались традиционными троекратными подарками между его и моей семьей. Лехан держала корзины с подарками. Достав из корзины бутылку сливового вина в знак счастья, серебряную нить в знак усердия и мешочек семян бао в знак плодородия, я протянула все это Искану. Он принял подарки и передал кому-то из своих двоюродных братьев, а потом поклонился Лехан. Она улыбнулась ему так, что отчетливо проступили ямочки у нее на щеках, и протянула другую корзину. Искан достал из нее серебряную монету в знак богатства, виноградную гроздь в знак изобилия, кору ханамового дерева в знак здоровья, уксус в знак мудрости и стальной гвоздь, чтобы построить нашу жизнь, и протянул все это мне. Я приняла подарки, и тут Лехан протянула последний подарок – пирог из орехов и меда, который мы разломили пополам и съели по половине. Это означало, что теперь мы муж и жена. Однако союз не был провозглашен до конца. Это произошло только после праздника, проходившего в доме нашего отца, ныне принадлежавшего Искану. Немногочисленные гости угощались яствами, приготовленными тетушкой, слушали музыкантов моего отца и танцевали под фонариками, развешанными по всему внутреннему двору. А когда последняя песня была спета и последний глоток вина выпит, Искан привел меня в спальню матери и отца и подвел к брачному ложу. Кровать была новая. Искан велел сжечь всю мебель и все ткани в доме, «чтобы выгнать болезнь, унесшую столько жизней», но это не имело значения. Мне все равно казалось, что это все та же кровать, в которой умерли отец и мать, – мои родители, которых он убил. Я не могла заставить себя даже присесть на край постели, а осталась стоять в дверях.

Искан оглядел комнату и с довольным видом кивнул.

– Смотри-ка, мой отец подарил нам настоящую картину Лиау ак Тиве-чи в качестве свадебного подарка.

Он указал на расписную ширму, стоявшую возле кровати.

– За нее можно купить пять лошадей в полной военной сбруе. Я наполнил дом драгоценными произведениями искусства и изящной мебелью. Теперь это дом, достойный сына визиря.

Он уселся на кровать, закинув одну ногу на другую.

– Но я намерен произвести и другие улучшения, – продолжал он. – Например, вокруг погребального холма будет построена стена. А перед источником – дверь. С замком.

Он улыбнулся.

– И это только начало. Я видел великие дела, Кабира. Потрясающее будущее. Пройдет несколько лет, и ты не узнаешь двор своего отца. Я пью воду Анджи каждую ночь, когда она хороша, и наблюдаю ее видения в каждое полнолуние. С каждым лунным месяцем узор проступает все отчетливее. От меня требуется лишь подтолкнуть кое-где события, дернуть за ниточки – мое блестящее будущее приближается.

Он понизил голос.

– А вот пить черную воду, уаки, эти нечто совсем другое. От нее меня переполняют силы. Власть над жизнью и смертью. Ты и сама знаешь, Кабира, ведь ты пробовала ее. Черная вода Анджи – мое оружие, при помощи которого я создаю самого себя, каким намерен стать, моя птичка.

Он улыбнулся, словно выражая сочувствие, и склонил голову набок.

– Но ты никогда больше не выпьешь из него, жена моя. А теперь настала пора тебе стать женой моей и по плоти.

Ранее он не раз брал меня, но эта ночь была непохожа на все предыдущие. Он откровенно наслаждался возможности унизить меня, причинить мне боль. Он растягивал удовольствие. И утром, когда его родственницы пришли в нашу спальню, чтобы удостовериться в том, что кровь невинности пролилась на наши простыни, они нашли немало свежей крови. Она вылилась из нескольких ран на моем теле.

Он запретил мне выходить. Запретил разговаривать с кем бы то ни было, кроме него и Лехан, а Лехан со мной больше не разговаривала. Обращаться к слугам мне не разрешалось, а Искану мне нечего было сказать. Так что мой голос ослаб, я замолчала. Тишину моей комнаты нарушал шум, когда рабочие возводили стену вокруг холма и ставили дверь напротив Анджи. Когда все был закончено, он, смеясь, показал мне ключ.

– Теперь источник и вправду принадлежит только мне! Даже сам правитель не сможет добраться до его тайн. Он как красивая женщина, которая открывается только одному мужчине – своему возлюбленному. И хочет только меня. И каждый раз с готовностью показывает мне свою тайну до последней складочки.

Он брал меня каждую ночь.

– Сыновей, Кабира, – сказал он однажды ночью, вытирая со своих пальцев мою кровь. – Власть мужчины измеряется его сыновьями. Никто другой не будет ему истинно предан. Никто не может стать его длинной рукой. На союзы, созданные за счет выдачи замуж дочерей, полагаться нельзя. Я буду брать тебя, пока не посею в твоем чреве будущего сына.

Я перестала думать, перестала надеяться, перестала сопротивляться. Не знаю, сколько прошло времени, – я больше не считала дни и ночи. Я перестала заботиться о чистоте и внешности, но ничто не отвращало его от меня. Мне доставляло определенное удовлетворение видеть на его лице гримасу отвращения. Он перестал улыбаться, но не перестал приходить ко мне. Его высокомерная самоуверенность сменилась гневным упорством. И каждый раз, когда у меня наступало ежемесячное кровотечение, это приводило его в ярость.

– У меня не остается сил на других женщин! – крикнул он мне в одну из ночей. – Думаешь, это для меня удовольствие? Мне нужен сын, ты, трижды проклятая пустыня!

В конце концов я понесла. Я была молода, мое тело не подчинялось моей воле. Он тут же спросил Анджи о поле ребенка. Это оказалась девочка.

Он изгнал ее из моего тела черной водой Анджи.

Девочек он мне не оставлял.

Когда я наконец забеременела сыном, я уже была женой Искана куда больше года. Только когда Анджи сказал ему, что ребенок у меня в животе – тот, кого он так давно ждал, Искан оставил меня в покое. Несколько лунных месяцев я не видела его. Он проводил время во дворце правителя, где старался сделаться необходимым. В начале беременности я плохо себя чувствовала, и меня радовал покой, внезапно спустившийся на дом. По утрам я подолгу лежала в постели, но в середине дня, с трудом проглотив немного еды, спускалась во внутренний двор. Его мне по-прежнему разрешалось посещать. Там я и сидела, наслаждаясь запахами ранней весны, цветами в горшках под сенью ивы и песнями птиц. Впервые за два года я хоть в чем-то находила удовольствие. Сын у меня во чреве снова вернул жизни смысл. Меня не волновало, что это сын Искана. Во мне зародилась новая жизнь – возможность искупить вину за все те жизни, которые были у меня на совести.

Лехан я видела редко. Она была занята хозяйством, которое я запустила в своей апатии, а особенно сейчас, когда тошнота отнимала у меня все силы, делая меня равнодушной. За окнами, открытыми во двор, я слышала ее голос, отдававший приказания слугам, за какую работу им следует взяться. Она переходила из одной комнаты в другую, организуя все, что необходимо было делать, чтобы поддерживать хозяйство такого размера. Я все больше отмечала, сколько всего она делает. Рано утром я слышала, как она задает уроки работникам, отправляющимся на поля и в рощи пряностей. На самом деле это полагалось делать хозяину, но Искан не возвращался. Когда моя младшая сестра всему этому научилась? Никто, похоже, не ставил под сомнение ее авторитет, и везде я видела приметы образцового хозяйства: в комнатах царила идеальная чистота, растения во внутреннем дворе были ухожены, а еда, которую приносили мне в комнату, была вкусная и разнообразная, без всякого намека на расточительство. Я пыталась поговорить со служанками – теперь, когда Искан был в отъезде, я решилась на это, но служанки, обслуживавшие меня, все были мне незнакомы и обменивались со мной лишь поверхностными фразами вежливости.

Однажды во второй половине дня, когда я сидела во дворе, приложив руки к животу, наслаждаясь первыми шевелениями малыша, из дома поспешно выбежала Лехан, неся в руках рулон зеленой шелковой материи. Заметив меня, она остановилась, словно собираясь снова вернуться в дом.

– Лехан, – я протянула к ней руку. – Посиди со мной немного.

Поскольку она не пошевелилась, рука моя упала.

– Мы не можем снова помириться? Я прошу прощения за все, что сказала тогда.

Я чувствовала себя чудовищно одинокой. Беременность была мне в радость, но одновременно и пугала меня. Мне не с кем было поделиться. Не было рядом матери, чтобы спросить совета. От всей семьи осталась только Лехан.

Медленно подойдя к скамейке, на которой я сидела, она опустилась на самый дальний краешек. Ткань она положила себе на колени.

– Что это у тебя? – любезно спросила я. – Ты собираешься сшить себе новую куртку?

Лехан погладила материю пальцами. Поначалу я подумала, что она вовсе не собирается со мной разговаривать. Но потом она набрала в легкие воздуха.

– Брат Искан прислал это из Ареко сегодня утром. Он хочет, чтобы я сшила новые подушки для солнечной комнаты.

Некоторое время я сидела молча, оглушенная этой новостью.

– Очень красивая ткань, – выдавила я из себя наконец. – Необычный цвет.

Лехан кивнула и улыбнулась, глядя на ткань.

– Она прекрасно подойдет к зеленым глазированным вазам, которые мы с ним выбрали. Искан закупил их в пустыне Майко. Их обжигают в пустынном песке.

– Так ты… ты много помогала ему, выбирая обстановку для дома?

Она не поднимала на меня глаза.

– Да. У нас похожие вкусы, – ответила она, словно обороняясь. – И его не смущают расходы. Он говорит, что я все могу обставить, как захочу.

Я не знала, что сказать. Искан обращался с Лехан как со своей женой. А она охотно приняла на себя роль жены. Я же оставалась неизбежным злом. Вместе с тем мне не в чем было обвинить Лехан. Ведь к этой задаче ее и готовили: быть женой и хозяйкой, заботящейся о доме и хозяйстве. Этому нас, девочек, учили еще с детства. Но я с этой ролью не справилась.

Лехан истолковала мое молчание как осуждение. Резко поднявшись, она повернула ко мне раскрасневшееся лицо.

– Посмотри на себя! Когда ты в последний раз мылась? Или меняла одежду? От тебя ужасно пахнет. Ты пятно стыда на нашей семье! Ничего удивительного, что Искан держится от тебя подальше, когда ты наконец-то ждешь его ребенка. В последние разы он едва мог заставить себя зайти к тебе. Заходил ко мне, чтобы собраться с силами. Мне приходилось помогать ему.

Она зажала себе рот рукой, словно не верила, что произнесла эти последние слова вслух. Глаза ее округлились от страха.

– Берегись, сестра моя, – медленно проговорила я. – Ты не знаешь, с чем играешь.

Я не рассердилась. Чувствовала только тоску и горе. И не знала, как вызволить Лехан из когтей Искана.

Повернувшись, она убежала в дом. Я долго сидела, глядя на открытую дверь, словно силой своего взгляда могла заставить ее вернуться. Это я привела ее в дом Искана. По моей вине она теперь в опасности. Уаки из источника Анджи осталась со мной, текла у меня в жилах. В детстве я часто ощущала, как вода источника придавала мне сил, хотя прошло уже много лунных месяцев с тех пор, как я в последний раз пробовала ее. Теперь мне казалось, что я не смогу отмыться от этой грязи, пульсирующей в моих собственных жилах. Я всех утащу за собой в зловонную навозную лужу. Даже моего неродившегося ребенка.

Меня мало радовала мысль о рождении сына. Но и страх по поводу беременности и родов улетучился. Если я умру, то освобожусь от всей этой вины и боли. Время родов приближалось, а со мной и ребенком все было в порядке. Искан вернулся домой поздним вечером при полнолунии. Думаю, он не мог больше находиться далеко от Анджи. Ему нужны были сила и видения источника. Я слышала, как голос Искана движется по дому, проверяя, все ли в порядке. Везде ему аккомпанировал звонкий голос Лехан, которая рассказывала и поясняла, что она устроила в его отсутствие. Затем в открытое окно моей комнаты полились звуки цинны и тилана. Они сидели, ели и пили в тенистой комнате. Я могла спуститься к ним. Никто не помешал бы мне. Наверняка они ели изысканные сладости, привезенные Исканом из Ареко.

Лежа в постели, я гладила свой натянутый, как барабан, живот, подпевая музыке. Это была старинная мелодия, которую очень любила моя мать. Я не хотела садиться за один стол с ее убийцей.

После полуночи я проснулась от того, что в мою комнату вошел Искан. В руке он держал зажженную лампу, которую поставил на стол рядом с моей кроватью. Я приподнялась на подушках, но он не обратил на меня никакого внимания.

– Вот оно что, – он поморщился. – И запах. Все как сказала Лехан. Ты совсем перестала заботиться о себе? Помни, что ты мать моего будущего сына.

– Ему неважно, как я выгляжу, – ответила я.

Искан фыркнул, но потом подошел к постели. Остановился и стал смотреть на меня своими пристальными темными глазами.

– С ребенком все хорошо?

Я нехотя кивнула.

– Скоро пора ему родиться?

– Думаю, да. Ты не позволяешь мне поговорить с опытной женщиной, у которой я могла бы спросить совета, но явно уже скоро.

– Да-да, тебе нужна повитуха. Это надо устроить.

Он произнес это без всякого интереса, словно упоминая еще одну вещь, о которой надо позаботится ради безопасности наследника. Он потянулся, как кот.

– В моих жилах течет сила Анджи. Как мне не хватало воды источника! Как я скучал по его силе и видениям. Слишком много было всего, о чем следовало подумать в Ареко и при дворе. Анджи пришлось подождать. Но теперь мой час настал, Кабира.

Он улыбнулся и сел на край кровати. Он имел в виду меня? И испуганно обхватила руками живот.

– Теперь у меня много союзников, – продолжал он. – Много тех, в чьих интересах мое возвышение и приход к власти. Пора мне стать визирем.

– А как же твой отец? – спросила я, вспомнив седого доброжелательного мужчину, присутствовавшего на свадьбе.

– Он стар, – Искан широко улыбнулся. – Предполагаю, что его смерть уже близка. Можно даже сказать, что я видел ее.

Он засмеялся своей шутке, а у меня перехватило дыхание. Он говорил о самом страшном уаки – убийстве отца. Заметив, что я все поняла, он кивнул мне, словно мы оба знали какую-то приятную тайну.

– Нужно лишь дождаться, пока уаки Анджи станет сильнее всего. Тогда я напьюсь из источника и навещу своего отца, а на следующий день его найдут мертвым, и никто не подумает ничего другого, кроме как пришел черед старику отправляться на покой.

Он ухмыльнулся.

– Конечно же, я видел его настоящую смерть. Ты себе не представляешь, как далеко в будущем она находится! Этот старик долговечен, как черепаха. Мне придется потрудиться, чтобы приблизить его смерть.

Сложив руки за головой, он лениво прислонился к столбу в изголовье кровати. Свет лампы отражался в его блестящих волосах и начищенных пуговицах. Молодой человек, не знающий забот, привыкший получать все, что пожелает.

– Когда же я стану визирем, начнется моя настоящая работа. Я стану самым могущественным человеком во всей Каренокои. Могущественнее, чем кто-либо может себе представить. Влиятельнее самого правителя.

Только теперь он заметил, что я обхватила живот руками, словно пытаясь защитить его. Заметив мою позу, он состроил недовольную гримасу.

– Не льсти самой себе. Зачем мне возиться с тобой теперь, когда ты выполнила свой долг?

Соскочив с постели, он вышел из комнаты так же неожиданно, как и появился, оставив мне лампу, запах вина и дубленой кожи. Я поспешно погасила лампу, не желая даже видеть то место на постели, где он сидел, смятое им одеяло, ямку, образовавшуюся под его тяжестью. Я спряталась в подушках. Постепенно биение моего сердца успокоилось. Меня больше не волновало, чем он занят, как и то, останусь я в живых или умру. Однако я все равно боялась его. Более того, в глубине души мне было стыдно. Я стыдилась того, что теперь он смотрит на меня с отвращением – тот, чей взгляд заставлял меня почувствовать себя самой красивой девушкой во всей стране Каренокои.

Окно мое стояло нараспашку, через него я могла слышать, как фыркают лошади в конюшне. Среди бархатной ночи квакали лягушки. Где-то стрекотала цикада. Я отдалась этим ночным звукам, несущим покой.

И тут до меня донесся иной звук, слишком хорошо мне знакомый. Звук, который издавал он. Он донесся из соседней комнаты. Из комнаты Лехан. Я рывком села – и вот он зазвучал снова. Глубокий стон наслаждения. Он взял ее! Мою сестру – он изнасиловал ее, в это просто невозможно поверить, это нельзя допустить, я должна что-то сделать, должна спасти ее! Оглядевшись вокруг в поисках оружия и не найдя ничего подходящего, я выскочила из комнаты, с пустыми руками, тяжелевшая от ребенка в животе. Что-то я должна предпринять. Закричать, позвать слуг. Брать сестру своей жены – это уаки, это считается инцестом.

Но у двери в комнату Лехан я услышала новый звук. Стон. Тяжелое дыхание. Ее звуки. Не звуки борьбы или страха. Звуки страсти, каких сама я никогда не издавала. Она наслаждалась. Она хотела этого.

Я прижала к губам кулак, чтобы сдержать рвавшийся наружу крик. Медленно отступила назад в свою комнату, а в ушах у меня все еще звенел стон наслаждения Лехан.

После этого я слышала Лехан и Искана почти каждую ночь. Даже в ту ночь, когда рожала своего первого сына. Утром, когда я промучилась уже много часов, Искан позвал повитуху. Все закончилось только следующей ночью. И вот Корин лежал у моей груди, и среди полного изнеможения я ощущала первое зернышко счастья. Он был весь мой, прекрасный маленький мальчик с длинными темными ресницами и нахмуренными бровками. Несмотря на долгие и тяжелые роды, он был целехонек и здоров. Его маленькие мягкие ручки, его глаза…

Нет, я не могу об этом писать.

Десять дней позволил мне Искан пробыть с Корином. Десять кратких дней я держала его на руках, кормила своим молоком, вдыхала его запах, была для него всем. На десятый день Искан поселил в наш дом свою мать и кормилицу, чтобы заботиться о Корине. Своими руками Искан вырвал у меня из рук мальчика, и об этом я тоже не могу больше писать. Но я никогда не забуду свою первую настоящую встречу с его матерью, Изани – как она взяла моего сына на руки и держала его так, будто он принадлежал ей, будто родился на свет из ее тела, и как она с гордостью заявила сыну: она будет воспитывать внука так, чтобы он стал в точности как его отец. В мою сторону она даже не посмотрела.

Через несколько дней после того, как у меня отняли Корина, ко мне пришла Лехан. Все это время я не покидала своей комнаты: Искан запер дверь за Изани, когда она унесла Корина. Все это время ко мне заходили служанки, опорожняли мой ночной сосуд и приносили мне еду, к которой я не притрагивалась. Остановившись в дверях, сестра долго смотрела на меня. Я сидела, скрючившись, у стены. Большую часть своего времени я проводила там. Постель стала той постелью, где я дала жизнь Корину. В ней я больше не могла лежать. На Лехан я даже не обратила внимания, пока она не заговорила.

– Он позволит тебе встретиться с Корином, если ты возьмешь себя в руки, – сказала она. В ее голосе смешались презрение и сочувствие.

Я подняла глаза, но она отвела взгляд. Пальцами она вертела кольцо на левой руке – большой зеленый камень, обрамленный в золото. Наверняка подарок Искана. До этого момента я испытывала лишь отчаяние и бездонную скорбь, но сейчас во мне вдруг зажглась пылающая ненависть – с такой силой, что меня затрясло. Я многое хотела сказать, но от сильных чувств горло у меня сдавило, все слова застряли в нем.

– Кабира, ты вела себя как сумасшедшая. Ты ведь понимаешь, что он заботится о благе своего сына? Неуравновешенна мать может повредить своему сыну или еще что похуже.

Но она сама не верила своим словам. Иначе она посмотрела бы мне в глаза.

– Ты знаешь, с кем проводишь каждую ночь?

Слова обожгли мне горло, совершенно израненное после долгих ночей, когда я кричала и выла. Не сводя глаз с Лехан, я встала на ноги. Кожа у меня на костяшках пальцев вновь разорвалась, и раны, которые я нанесла себе, когда билась о стену, снова начали кровоточить.

Лехан попятилась и попыталась закрыть за собой дверь, но я оказалась быстрее ее – кинувшись вперед, словно змея, я успела вставить ногу в дверь, прежде чем она успела ее закрыть. В эту минуту я поняла, что она зашла ко мне, никого не предупредив, – снаружи не ждали слуги. Я распахнула дверь, это оказалось легко – я всегда была сильнее, чем Лехан. Маленькая тоненькая Лехан с блестящими волосами и мерцающей кожей.

– Мало того, что ты пускаешь в свою постель мужа своей сестры, что само по себе уже уаки. Ты спишь с убийцей нашей матери. Ты ложишься с палачом, отнявшим жизнь твоего отца, убившим нашего брата и нашу сестру.

Теперь взгляд Лехан устремился на меня, теперь она встретилась со мной глазами – они стали огромными от ужаса. Схватив ее за руку, я втащила ее обратно в комнату и закрыла за нами двери.

Наклонившись вперед, так что мое лицо оказалось совсем рядом с ее лицом, я заговорила:

– А теперь послушай меня, малышка Лехан, слушай внимательно! Искан заставил меня открыть ему тайны Анджи и нашел новое применение его запретной воде. Благодаря ей он может убивать, не оставляя следов.

Я видела, как брызги моей слюны летят ей на лицо, но сестра не делала никаких попыток утереться.

– Ты безумна, – прошептала она, не сводя глаз с моего лица, как полевка, загипнотизированная ядовитой змеей, не способная пошевелиться.

– Правда? Я безумна? А скажи мне, малышка Лехан, любимая игрушка Искана, визирь еще жив? Или же Искан уже выполнил свой план и убил собственного отца? Может быть, визирь уже заснул вечным сном?

Она побледнела.

– Он… вчера ему прислали гонца с известием, что многоуважаемый визирь… – Она сбилась и едва смогла выговорить последние слова. – Что визирь заснул вечным сном. – Она попыталась отступить от меня. – Но он был старенький. Ты просто угадала.

Я не выпускала ее руку.

– Может быть. Но скажи мне, не навещал ли Искан своего отца накануне смерти? И не было ли это на следующий день после полнолуния?

Ее молчание было мне лучшим ответом. Улыбнувшись, я округлила глаза. Должно быть, в этот момент я действительно выглядела безумной.

– Вот именно. Все именно так, малышка Лехан. А теперь вспомни, луна уменьшалась, когда умерла вся наша семья? Вижу по твоим глазам, что ты помнишь – так оно и было. Помнишь, как я лежала больная, Лехан? В тот раз Искан изгнал из моего тела нашего с ним первого ребенка. Ты думаешь, что только тебя он берет со страстью, но до этого он брал меня много-много раз. А затем убил нашего ребенка, нашу семью и всех девочек, которых я носила под сердцем до Корина. И почему же, как ты думаешь, я вела себя как сумасшедшая?

Теперь она рыдала, плач разрывал ее тело, сопли и слезы текли по ее безукоризненному лицу – о, как мне хотелось, чтобы Искан увидел ее такой! Протянув вперед указательный палец, я поймала ее слезу и слизнула ее, настолько за пределами здравого рассудка я находилась в ту минуту.

– Но… но почему ты вышла за него замуж? – спросила она между всхлипами. – Никто тебя не заставлял! Кабира, почему ты попала к нему в ловушку?

Свободной рукой она схватила меня за руку, вцепилась в меня в полном отчаянии.

Я с удовольствием наблюдала, как исказилось ее лицо, как оно опухло и покраснело, став из прекрасного безобразным!

– Все из-за тебя, разве ты еще не поняла?

Я склонила голову набок.

– Он грозился убить тебя. Но если я сделаю, как он сказал, то он обещал сохранить тебе жизнь. Я сделала это ради тебя, маленькая гадина. В благодарность за это ты отвергла меня, помогла ему отнять у меня моего ребенка. Мертвецы бродят по этому дому. Они видят тебя, видят все твои дела. Слышат тебя. Мать и отец, Агин и Тихе. Ты видишь их перед собой? Хорошо. Подумай о том, чем ты почтила их память. Я пыталась предупредить тебя, и не говори мне, что ничего не знала.

Оторвав от себя ее руку, я оттолкнула сестру. Плюнула на пол у ее ног.

– Одно ты точно знала – что он мой супруг. И ничто этого не отменяет.

Я вытолкала ее вон. Она не сопротивлялась. Захлопнув за ней дверь, я рухнула на пол. Силы разом меня оставили. Я заползла обратно в свой угол и села, обхватив голову руками. На краткий миг я испытала чувство удовлетворения, когда весь мир Лехан рухнул у меня на глазах. Месть растекалась по всему телу как сладчайший мед. Теперь она обжигала горечью губы и горло, и ничто, ничто не приносило облегчения.

Ее нашел Искан. Она повесилась на поясе от старой куртки Агин. Он немедленно догадался о причине, послал за мной и заставил меня снять ее тело, обмыть его и одеть для похорон. Никогда не забуду, как она выглядела. Никогда не забуду, кто виновен в ее смерти.

– Разве ты не видишь, что только вредишь самой себе? – спросил Искан и покачал головой. – Теперь у тебя никого не осталось. Ну хватит, Кабира, перестань упрямиться. Если ты будешь послушной женой, которой должна была бы быть с самого начала, я разрешу тебя встречаться с Корином, буду покупать тебе красивые одежды и украшения. Теперь ты жена визиря. Начинает воплощаться мой большой план. Я намерен расширить дом, дел очень много. И мне нужны еще сыновья. Если ты будешь делать так, как я скажу, то сможешь встречаться с ними часто, и они будут называть тебя матерью.

У меня больше ничего не осталось. Бороться было не за что. Так что я стала Кабирой, первой женой визиря, и так продолжалось сорок лет.

Гараи

Другие рабыни, с которыми я ночевала в одном лагере в Харрере, дали мне один-единственный совет: «Если ты начнешь кричать и царапать его, то только сделаешь себе хуже. Притворись, что наслаждаешься, и ты станешь его фавориткой. Может быть, получишь какие-то привилегии. Это единственное, на что такие, как мы, могут надеяться».

Я надеюсь на большее. Но я все же последовала их совету. Он оказался правильным.

Само собой, я испытывала страх. Я боялась с того момента, как меня взяли в плен. Не решалась сопротивляться. Даже тем мужчинам, явившимся среди ночи, которые пленили меня и моих сестер, пока мы спали. Должно быть, они долго следили за нами. Они напали на нас, когда мы на несколько дней отклонились от остального клана, чтобы собрать лекарственные растения к югу от пустыни Мейрем. Никто из оседлых жителей не решается заходить далеко в пустыню. Там мы были бы в безопасности. Но мы не думали об опасности, не ожидали, что нам что-то угрожает, мы не были начеку. Как я проклинаю себя за это! Ведь я старше всех. Мне следовало бы быть внимательнее.

Мужчины боялись нас. Они верили, что мы могущественные жрицы, способные убить их, произнеся лишь несколько слов. Они были из тех, кто боится всего, чего не понимает. Поэтому они завязали нам рты и скрутили руки. Нас спешно везли на юг, строго на юг, обычно под прикрытием ночи. В северных странах работорговля запрещена. В одной деревне нас продали длинноволосым и бородатым работорговцам с юга. Мы попали в одно место – я слышала, что его называют Харрера – вонючую и отвратительную дыру. Меня разлучили с сестрами. Мы не плакали. У нас не осталось слез.

На невольничьем рынке меня привязали к столбу на возвышении вместе с другими женщинами моего возраста. Все мы были из разных стран, я видела это по цвету их кожи и волос. Я оказалась единственной с белыми волосами и серыми глазами. Мужчины, стоявшие вокруг возвышения, разговаривали друг с другом, указывая на меня.

Начался аукцион. Меня оставили напоследок, желая, чтобы все взоры были устремлены на меня. В Харрере солнце немилосердно, никогда раньше я не переживала подобного зноя. Мои губы пересохли и потрескались, юбка прилипла к ногам от пота.

К возвышению подошел какой-то мужчина, одетый в белые и синие одежды. Высокий и стройный, но широкоплечий, с густыми темными волосами. У него были ярко-красные губы. Он единственный заглянул мне в глаза и долго смотрел. Потом он крикнул мужчине, продававшему меня:

– Как вы заботитесь о своих сокровищах? Вы портите ее красоту на этом палящем солнце. – Он достал свой кошелек. – Назови цену. Я плачу.

Когда мужчина начал что-то бормотать про аукцион, он стал проявлять нетерпение.

– Назови цену, говорю тебе, чтобы я мог забрать свое имущество с этого зноя до того, как оно будет вконец испорчено.

Он наполнил их ладони серебром и золотом – я и не подозревала, что на свете существует столько золота и серебра. И это была моя цена. Такой ценной я оказалась. Потом он стал отдавать приказы. Какой-то мужчина взбежал на возвышение и перерезал веревки. Я упала на колени. Красивый мужчина протянул мне кувшин с холодной водой. Я была не в состоянии поднести его к губам, и он сам держал его у моего рта, пока я пила. Потом сам унес меня на руках прочь с рынка. В тень. В конюшню.

Там он позволил мне отдохнуть и напиться воды, кто-то принес мазь для моей обгоревшей кожи. На следующий день он пришел и посмотрел на меня.

– Ну вот, уже гораздо лучше. Теперь я должен проверить, верно ли поступил, столько заплатив за тебя.

Все закончилось очень быстро. Он остался доволен.

– Женщина, которая знает свое место, не сопротивляется и не молчит с отвращением на лице. К тому же самая красивая женщина, какую я видел. Ты станешь сенсацией в Ареко. Да, могу сказать, что я сделал хорошее вложение. Я с удовольствием дал бы тебе помыться, но мы должны поскорее уезжать. Я провернул несколько сделок, после которых оставаться здесь было бы неразумно.

– Да, мой господин, – ответила я.

Я, Гараи из народа кочевников, назвала его так. У нас нет правителей. Мы подчиняемся только самой земле и ее призывам. Поэтому мы постоянно кочуем, воздаем честь святым местам и стараемся держаться подальше от оседлых. Тех, кто придумал дома и монеты, господ и законы. Человеческие законы на нас не распространяются. Силовые линии земли, ее кровеносные сосуды, направляют нас в наших скитаниях. Земля дарит нам пропитание и защиту, в которой мы нуждаемся. Свою историю мы несем с собой в мифах и преданиях. Наши мудрецы заботятся о нашем духе и теле, ведут нас вперед во время песчаной бури. Но теперь у меня появилось новое «я». И это мое новое «я», новая Гараи имела господина, которому кланялась и подчинялась во всем.

В тот же день мы покинули Харреру. Я сидела в конце каравана на осле с поклажей вместе с другими покупками моего хозяина. Он дал мне шаль и накидку, защищающую от солнца, у меня было предостаточно воды, меня кормили утром и когда мы останавливались на ночлег. Я спала со своим господином в его шатре. Он не связывал меня – да и куда бы я могла сбежать в бескрайней пустыне? Я умерла бы еще до того, как скрылась из виду.

Каждую ночь мой господин проводил со мной. Однако я понимала – мое прежнее «я» надо спрятать в самый отдаленный уголок моей души. То, какой я была, больше не должно выйти наружу. Ибо хотя мой господин обращался со мной хорошо, и чем сговорчивей я была, тем лучше, вся правда о нем была мне известна. Я видела ее в глазах тех мужчин, которые похитили меня и моих сестер в ту ночь. Видела ее в глазах мужчин, продавших меня за серебро и золото. Для них я была вещью. Существом, не имеющим чувств и собственных потребностей. Существом, которого можно бояться, на котором можно нажиться или использовать по своей прихоти. Как только я начну доставлять им неудобства, они отделаются от меня. А я хочу жить, этого хочет прежняя Гараи. Она мечтает снова увидеть пустыню Мейрем, услышать пение своей матери в сумерках, держать в руках ладони своих сестер. Новая Гараи не верит, что это возможно. Но прежняя Гараи отказывается сдаваться.

Теперь мы в Ареко. Это столица страны моего господина. Мы приехали вечером, после путешествия, продолжавшегося несколько лунных месяцев. Мне дали возможность искупаться и отвели в маленькую комнатку в доме моего господина. Он рассказал мне, что будет жить здесь временно, пока не построят его новый дворец в Охаддине. Потом он переведет туда весь двор правителя. Но правитель об этом еще не знает. Назавтра мой господин собирается показать меня всем, чтобы все подивились. В мою комнату принесли одежду, незнакомые мне предметы из шелка с яркими вышивками. Гребни, чтобы скрепить ими мои волосы. Кольца на пальцы и браслеты на руки. Красивые вещи, призванные показать всем, насколько я ценна. Здесь они все помешаны на вещах. В клане у нас было только то, что необходимо, что мы можем унести на спине. Ножи, веревки, лекарственные растения, огниво, еда. Может ли кольцо согреть тебя ночью? Можно ли наесться гребнем для волос? Может ли вышитая куртка вылечить гниющую рану?

Из корзин с товарами моего господина я украла бумагу и приспособления для письма. Моя мать знает буквы и умеет писать. Этому она обучила и меня, поскольку готовила меня стать ее преемницей, мудрейшей в клане. Но у меня нечасто были причины упражнять свои умения. Что мне записывать? Все знания матери заключены в ее голове, как семена в семенной коробке. О чем бы я ее ни спросила, она могла извлечь знания из тайников своей памяти и ответить на мои вопросы. Для чего же писать? Она обучила меня этому искусству просто потому, что сама им владела, а ей хотелось, чтобы я научилась всему, что умела она.

И сейчас впервые в жизни у меня появились причины что-то записывать. Дело идет медленно. Моей руке не хватает ловкости, которая дается привычкой. Но я продолжаю бороться. Я нахожусь в чужой стране. Вокруг меня говорят на чужом языке. Кое-что я понимаю. В моем клане мы говорили на сиддхи – одном из языков кочевых народов, но я знаю и множество других языков. Так само собой получается, когда постоянно путешествуешь и встречаешься со множеством людей. Даже не знаю, сколько языков знает мать, – наверняка больше, чем пальцев у нее на руках. Язык, на котором говорят здесь, в Ареко, тот же, который я выучила, когда мы посетили святую гору Омоне. Она находится гораздо дальше к югу, чем мы обычно заходим, а язык, на котором говорили в провинциях вокруг горы, был непохож на все прочие, какие я слышала до того. Мне показалось, что он звучит жестко и сердито, совсем не так, как мягкие певучие наречия возвышенностей. Здесь, в Ареко, говорят на диалекте – произношение немного иное, но многие слова те же. Я очень этому рада. Это сильно облегчает жизнь новой Гараи. Она мало что может сказать, но от нее этого никто и не ожидает. Достаточно того, что она понимает.

Мне спокойнее оттого, что у меня есть мой язык, на котором я могу писать. Никто не сможет прочесть то, что я написала. Записывая, я поддерживаю свой язык живым. Впрочем, слова на бумаге кажутся мне мертвыми. Словно жизнь вытекает из них, когда я ловлю их кончиком пера. Помимо букв, в языке еще так много всего. Интонация, ритм, тон, паузы – все это я не в состоянии запечатлеть. Или же все это невозможно поймать, не убив? Как ялопона – редкую птицу, живущую как раз на склонах Омоне. Говорят, что его песня может исцелить дух, если он заболел, застрял в скорби или страхе. Ялопон берет свои силы у самой Омоне, и если поймать птицу и унести с горы, то она скоро умрет. Возможно, так же обстоит дело и с душой языка. Не знаю, я никогда раньше не писала так много. Но теперь я должна попытаться – боюсь, иначе я забуду, кто я. И в золотой клетке, в которую меня сейчас посадили, я захирею и умру, как ялопон.

Я пишу по ночам, пряча записи в своей комнате. Все, что есть настоящая я, Гараи с горячей кровью, нужно скрывать и прятать.

Я сладкое мясо саламандры.

Я закат над золотыми камнями Мейрем.

Я песня силы в сумерках.

Я босые ступни на просыпающейся по весне земле.

Я острые листья Языка Богини.

Я красные шрамы на светлой коже.

Сегодня я впервые встретилась с женой моего господина. На меня пришли посмотреть многие, даже сам правитель. У его сыновей были похотливые глаза. Но единственный человек, с которым я встретилась, единственный, кто заговорил со мной, была жена моего господина. Она пришла в мою комнатушку после того, как мой господин показал меня всем. Она высокая и угловатая, в ней совсем нет мягкости и вкрадчивости. Она носит дитя, где-то на полпути, как мне показалось. Выглядит она старой, гораздо старше, чем мой господин. Должно быть, у нее есть какая-то тайна, раз ей удалось женить на себе такого мужчину. Наверное, ее отец был несметно богат.

Я упала на колени и низко поклонилась ей. Эта новая Гараи, покорная слабая девушка, она знает, как всем угодить. Знает, в чьих руках власть, кому следует кланяться и насколько глубоко. Она просто поражает меня своими познаниями. Откуда она их взяла? Но поклоны Гараи не порадовали жену. Она решительно шагнула ко мне и вырвала из моих волос гребни.

– Ты продана в рабство, – прошипела она. – Только жене разрешается носить семь гребней в волосах. Тебе хватит и одного.

Тут я поняла свое положение. В самом низу, продана в рабство. Ниже уже некуда падать. Я продолжала кланяться до пола, пока она подкалывала мои волосы. Мое молчание и покорность успокоили ее. Закончив, она сделала шаг назад.

– Встань.

Я сделала, как она велела. Она внимательно оглядела меня со всех сторон, грубо поворачивая меня.

– Я вижу, что их всех так привлекает. У тебя очень необычные цвета. Но на тебе не та одежда. От желтого цвета твои волосы теряют свой блеск. Тебе больше пошел бы голубой. Пожалуй, с серебряной вышивкой, чтобы подчеркнуть блеск твоих волос и цвет кожи.

Я не сказала, что такую одежду мне дал господин. Я только кивнула.

Она вздохнула.

– Если Искан будет доволен тобой, то, возможно, будет держаться подальше от моей постели. Я восприму это как добрый знак.

Тут черты ее лица смягчились, и увидела, что она совсем не такая старая, как мне поначалу показалось. Похоже, она всего на несколько лет старше меня. Я сделала жест в сторону ее живота.

– Первенец?

Суровое выражение тут же вернулось.

– Нет. Мой третий сын.

Не сказав больше ни слова, она вылетела из комнаты. Но позднее в тот же день вошли служанки, неся с собой красивые куртки бледно-голубого цвета с вышивкой серебряными нитями и жемчугом. Они весили больше, чем все мои пожитки в клане. Каждое утро новая Гараи надевает на себя эту непрактичную одежду. Закалывает свои волосы гребнем. Прячет свои шрамы под длинными рукавами и тяжелыми серебряными браслетами. Но я записываю, чтобы не забыть, и прячу свои страницы под каменной плитой в моей комнате. Вот что мне следует помнить:

Настоящая Гараи носит на своей коже отметины.

Три шрама за кровавое жертвоприношение.

Два шрама за клятвы, которые она принесла.

Один шрам за побежденного врага.

Новая Гараи никогда не забудет воина, знания, силу.

Вчера я спросила жену господина, можно ли мне выйти в сад. Из своего окна я увидела, что он есть.

– Это сад правителя, – коротко ответила она.

Но чуть позднее она пришла за мной и провела меня к закрытым воротам, ограждающим женскую половину от остального дворца. Там стояли два стража в синих куртках и с саблями на боку.

– Его величество соблаговолил дать нам разрешение погулять сегодня после полудня по его саду, – сказала она.

Один из стражей отпер ворота, и мы вышли через золотую арку. Под присмотром стражей мы спустились по маленькой боковой лестнице. Мне хотелось идти поскорее, мне хотелось побежать, но шаги жены моего господина были тяжелы из-за ребенка, которого она носила в себе, и я обуздала свой пыл. Мы вышли на террасу – перед нами простирался роскошный зеленый сад. Я и сама не понимала, до чего же мне не хватает живых растений, пока снова не оказалась среди них – легкий вздох вырвался наружу, прежде чем новая Гараи успела подавить его. Жена господина бросила на меня проницательный взгляд.

– Я посижу в тени.

Один страж встал позади скамьи, на которую она уселась, а второй пошел за мной, когда я неуверенным шагом двинулась по саду.

Растительность здесь совсем другая, нежели та, что я видела во время своей кочевой жизни. Встречаются растения с толстыми листьями и мясистыми цветами – думаю, они приспособились к местному климату и могут сохранять в себе влагу во время длительной засухи. У других цветы с огромными чашечками – больше моего лица, и они издают восхитительный запах. Думаю, они не пережили бы знойного лета, не поливай их садовник правителя. Я заметила нескольких мужчин, которые поливали и пололи клумбы, но они отворачивались от меня, а страж, кашлянув, направлял меня в другую сторону. Все ясно: мне не разрешено разговаривать с другими мужчинами, помимо моего господина, и даже нежелательно, чтобы они меня видели. Интересно, кастрированы ли стражи. Они стройные и безбородые с гладкой мальчишеской кожей – вполне возможно, что так и есть. Дикий обычай.

Поначалу я была просто потрясена изобилием цветов и подумала, что никогда не найду то, что ищу. Все растения были мне незнакомы, а между цветами, источающими нектар, порхали огромные бабочки – я и представить себе не могла, что такие существуют. Красиво подстриженные деревья дарили тень и защиту от жаркого солнца, я могла бы бродить по саду и удивляться весь день. Но я подозревала, что время мое отмерено, и рано или поздно страж вернет меня на террасу, где ждет жена господина. Так что я сделала глубокий вдох и послала вперед свои чувства – и там, глубоко под поверхностью, ощутила пульсацию силы земли. Здесь она была не такая дикая и суровая, а жирная и плодородная, полная жизни. Остановившись, я закрыла глаза, пропустив эту силу через себя, дав ей заполнить себя. Когда я открыла глаза, взгляд мой упал на каменную стену, окружавшую дворцовый сад и отделявшую его от горы, жизнь и звуки которой я могла слышать, но не видеть. На стену падали послеполуденные лучи солнца, и там, в щелях и просветах между камнями, вилось знакомое ползучее растение с длинными острыми листьями и маленькими невзрачными красными цветочками. Я улыбнулась себе под нос.

Когда страж на несколько мгновений отвлекся, глядя в другую сторону, я сорвала пучок тонких листьев. Их терпкий аромат наполнил меня интенсивным чувством счастья. Так пахло дома. Я засунула букетик в рукав, и острые края листьев царапнули мои шрамы.

Эта боль заставила меня вспомнить. Другие шрамы. В другом месте. Закрыв глаза, я мгновенно перенеслась туда, на окраину пустыни, и мать оказалась рядом со мной.

Мы идем по восточному горному хребту. Раннее утро, первые лучи солнца освещают наши шаги, пока в пустыне еще царит ночь. В руках у нас копья, седые волосы матери блестят в розоватых лучах утреннего света. Скала блестящая от влаги, оставленной облаками, опустившимися сюда ночью, которые солнце снова прогоняет к самым вершинам гор. Мать наклоняется и указывает на что-то.

– Видишь, Гараи? Это невзрачное растение называется Язык Богини. Ему мало нужно, чтобы расти, оно выживает почти везде. Запомни его. Оно может стать лучшим другом женщины.

– Когда? – спросила я, тоже наклоняясь. Тонкие остроконечные листья держались на тонком стебле, который вился по трещинам в скале.

– Когда она хочет сохранить свое ежемесячное кровотечение. Когда не хочет понести.

– Но ведь дети – это дар, – проговорила я, выпрямляясь. – Так ты меня учила.

– Это правда. Сама я никогда не пользовалась Языком Богини. Но есть женщины, жизни которых беременность представляет угрозу. Или мудрые, кто хочет оставить свое ежемесячное кровотечение течь свободно, чтобы поддерживать контакт с изначальной силой.

Мать подняла руки к востоку, приветствуя солнце, и, когда ее рукава соскользнули, я увидела все ее шрамы, переливающиеся при мягком свете. Сколько шрамов! Сколько клятв, жертв и побед. Я пожелала, чтобы и мне однажды довелось носить столько же шрамов.

Оглядевшись, я обнаружила, что я снова на террасе – лежу на прохладном мраморном полу. Жена господина сидела на скамье, глядя на меня.

– Ты лишилась чувств, – коротко пояснила она. – Страж принес тебя сюда.

Я моргнула. Видение было таким сильным. Неужели это всего лишь воспоминание? Память о матери в одном из наших многочисленных восхождений на гору. Я закрыла глаза, скрывая боль. У новой Гараи нет воспоминаний, нет тайн. Глубоко вздохнув, я отпустила силу земли где-то далеко внизу под нами. Медленно села.

– Должно быть, это от зноя. Сейчас я хорошо себя чувствую.

Мы вернулись в дом, в моей комнате меня ждал ужин, когда страж отвел меня туда, я поела в одиночестве, а напоследок съела один из узких листьев. Я не хочу носить его ребенка. И никогда не захочу. Я хочу сохранить мои кровотечения, мой контакт с силой, и не забыть, кто я такая.

Гараи жрица.

Гараи дочь.

Гараи охотница.

Гараи кочевница.

Гараи.

Мой господин в Охаддине, наблюдает за работами по строительству нового дворца. Многое из того, что он купил во время поездки в Харреру, – материалы для строительства. Перед тем как уехать туда, он рассказал мне, что работы идут уже три года. Мы лежали в его постели, куда он призывает меня всякий раз, когда у него возникает потребность в моих услугах. Комната у него с редкостной обстановкой – на полу дорогие ковры, везде стоят большие глазированные глиняные кувшины, вдоль стен – ширмы с нарисованными на них картинами, а серебряных ламп столько, что мне и не сосчитать. Я не понимаю, зачем столько серебра, золота и картинок. Крышу над головой от дождя и холода – это я понимаю, что оседлые хотят иметь. Они не такие выносливые, как мы, кочевники. Но для чего все остальное? Что еще нужно, кроме окна навстречу небу, ветру и солнцу?