Жизнь Гегеля. Книга вторая бесплатное чтение

Глава первая Литературная ситуация в Йене

Как уже говорилось в конце предыдущей главы, Гегель позволил убедить себя переехать в Йену. Однако литературное оживление в городе было уже в значительной степени завершено. Например, «Атеней» Шлегелей перестал выходить; Новалис – прекрасная душа «Феноменологии» – умер в 1801 году; Фихте уехал; Тик уехал. Athenaeum был полон жизни и приучил публику к парадоксам. Позвольте заметить, что это была эпоха литературного журнала в Британии и, думаю, в других странах тоже, отчасти потому, что она стояла на пороге новых технологий печати и изготовления бумаги.

Примеры Рейнгольда, Фихте и Шеллинга привлекли в Йену многих, кто надеялся сделать себе имя в философии. Однако Шеллинг уже не считался здесь новинкой. Он приехал в Йену из Лейпцига как «экстраординарный профессор». В Йене Хеннингс и Ульрих занимали кафедры философии и преподавали логику и моральную философию. Ульрих стремился примирить Лейбница, Вольфа и Канта.

Приват-доцентов было много – Розенкранц упоминает Якоба Фриза и историка Грубера как наиболее известных. Поскольку логика была обязательным предметом, а значит, и доходным, ее много преподавали. Была также мода на натурфилософию. Кроме того, «Философская энциклопедия» была предметом многих курсов частных преподавателей, которые, впрочем, могли следовать своим собственным интересам.

Цены были скромными – 2 или 3 талера за урок. Многие преподаватели составляли новые рецензии или стремились писать за вознаграждение уже существующие. За немногочисленные профессорские должности шла ожесточенная конкуренция, что порождало атмосферу поиска виноватых, упреков, мелкой зависти и взаимных пристрастий. Когда Бавария реорганизовала свою систему высшего образования, она могла свободно черпать из этой среды. Так

– Нитхаммер

– Паулюс

– Шеллинг

– Аст

отправились в Баварию, где на них с завистью смотрели те, кто остался. Позднее Гегель переписывался с Нитхаммером. В январе 1801 года Гегель появился в Йене, еще один шваб среди многих, кто уже был там, где он проведет следующие шесть лет своей жизни.

Глава вторая Различие между философской системой Фихте и Шеллинга

Эссе «Различие» стало первой книгой Гегеля, опубликованной в июле 1801 года. Система трансцендентального идеализма Шеллинга появилась в марте 1800 года и была в значительной степени фихтеанской. Вмешиваясь, я должен сказать, что «Система трансцендентального идеализма» Шеллинга – одно из самых неясно выраженных произведений прозы, которые я когда-либо читал. В отличие от него, Гегель в эссе «Различие» временами весьма ярко выражен, а Розенкранц говорит слишком кратко, чтобы отдать ему должное.

Гегель считает, что Фихте ошибается, видя бесконечный прогресс в конкретной жизни. Он считает, что Абсолют Шеллинга – это просто точка безразличия. Во введении Гегель говорит о:

Необходимость философии

Идея фундаментального принципа

Интуиция

Рефлексия

История философии

как актуальные мысли. Идея системы как чего-то, что вытекает из усовершенствованного принципа, а также аналитический и синтетический методы являются предметом глубоких размышлений. Есть также изложение Фихте и Шеллинга.

В приложении к эссе «Различие» рассказывается о Бардили и Рейнгольде, которые сейчас почти забыты. Бардили был двоюродным братом Шеллинга, который развивал идеи Канта, пытаясь доказать то, что было принято за исходную точку. Для Гегеля первична необходимость просто начать. Бардили написал «Предисловие к логике», которое вышло в 1800 году. В «Историческом очерке философии в начале XIX века» Рейнхольда она была использована. Бардили развивал некоторые логические идеи, особенно идеи единого и многого, независимо от конкретной феноменологии и сознания. Гегель счел это слишком формалистичным, принимающим математическую форму. Тем не менее, те, кто знал обе работы, говорили, что логика Гегеля чем-то обязана логике Бардили.

Глава третья Диссертация об орбите планет

В Йене Гегель подготовил «Абилитационную диссертацию об орбите планет», основанную на его чтении Канта, Кеплера и Ньютона. Он написал ее на немецком языке, а затем обобщил на латыни. Он особенно восхищался «Harmonia Mundi» Кеплера, и его главной темой были расстояния планет до Солнца. В своем отношении Гегель руководствовался патриотизмом, ведь Кеплер был швабом, отвергнутым Тюбингеном. По тем же причинам он критиковал «Оптику» Ньютона за разделение математических и физических свойств света, защищая Гете от критиков-натуралистов. Однако здесь он рассматривает:

а) форма орбиты планет

б) их скорость (расстояние от Солнца и время обращения)

и все это на априорной основе. Ньютон считался первооткрывателем эллипса как орбиты планет. Гегель знал, что физические понятия (притяжение, импульс) имеют лишь математическое значение, и в целом он был менее уверен в себе здесь, чем в логике и психологии.

Розенкранц замечает в этой связи, что Гегель хотел говорить универсальными терминами, но при этом избегать ошибок в деталях, и это привело к неясности его выражений. Мне кажется, что это ключевое наблюдение имеет гораздо более широкое значение, чем этот незначительный текст, и только ради него стоит прочитать книгу. С другой стороны, Шеллинг обратился к поэзии.

Среди рассуждений о числе и геометрических формах в конце текста Гегель рассматривает прогрессии чисел как возможное указание на новую планету. Гипотетически он говорит, что если бы прогрессия Тимея (1, 2, 3, 4, 9, 16, 27) была правильной, то в этом не было бы необходимости. Открытие нескольких астероидов в 1801—07 годах сделало эти рассуждения излишними. Восхищение Гегеля Якобом Бёме было из той же ткани, что и его уважение к Кеплеру – реакция против механизма понимания.

[Мне кажется, что здесь возникает вопрос о подходе Гегеля к научному методу, поскольку он, похоже, просто ищет закономерности, а не ставит наблюдение на первое место. И это несмотря на то, что он правильно обозначает свою идею как гипотезу. По сути, движение планеты в ньютоновских терминах является функцией ее массы и скорости, а также массы Солнца, и из этого, кажется, не следует, что должна существовать какая-то закономерность в количестве планет или их расстояниях от Солнца. Конечно, может быть, что в известных планетах есть какая-то закономерность, и это дает некоторые (слабые) основания для ее расширения путем создания гипотез. Таким образом, можно использовать аналогию для создания гипотез, но тогда, как говорил Ньютон, гипотезы – это не часть науки, а скорее запросы, которые можно поместить в конце книги как темы для возможных дальнейших исследований, как в Principia.]

Глава четвертая Защита Habilitationschrift

Гегель защитил диссертацию в Йене 27 августа 1801 года, в день своего 31-летия. К ней он приложил различные латинские тезисы по логике, натурфилософии, философии в целом и практической философии. Они сохранились до наших дней и в них широко используется парадокс. Розенкранц перечисляет их и дает описание того, как они могут быть обоснованы:

1. Противоречие является правилом истинности, а непротиворечие – ложности.

Это не направлено, говорит Розенкранц, против тождества Вольфа, но указывает на то, что добро и зло, истинное и ложное – противоположные понятия, оба применимые к реальности. Он ссылается на этику Спинозы 2.43 «Схолия».

Что А есть А, А не есть В и не-В разрушает всякое углубление познания своей жесткостью. Негативное, такое как боль, болезнь, зло, также является частью реальности. Противоречия существуют, например, центростремительная сила и инерция, и разрешаются, как на орбите. Здесь Гегель опирается на диалектику Канта в «Критике чистого разума».

2. Силлогизм – принцип идеализма.

Гегель обнаруживает появление трех терминов в диалектике Канта, тезиса, антитезиса и синтеза Фихте и в построении тождества и двойственности Шеллинга. В этом проявляется логическая сторона Гегеля. по мнению Розенкранца.

3. Квадрат – закон природы, треугольник – закон разума.

Это, говорит Розенкранц, он позаимствовал у Франца фон Баадера и Платона.

4. В истинной арифметике сложение происходит от единицы к диаде, вычитание – от диады к триаде […].

Здесь есть некоторая попытка построения арифметических идей.

5. Притяжение планет к Солнцу – это естественный маятник.

Это взято из натурфилософии того времени.

6. Идея – это синтез бесконечного и конечного, и вся философия заключена в Идее.

7. В критической философии есть недостаток. Это незавершенная форма скептицизма.

8. Вопрос о постулате разума, выставленном критической философией, разрушает эту философию и является принципом спинозизма.

9. Природное состояние не является несправедливым, и поэтому мы должны его покинуть.

Иными словами, воля должна отказаться от своей естественности и определить себя. Гегель придерживался этого всю свою жизнь.

10. Принцип нравственной науки – уважение к судьбе.

11. Добродетель исключает невинность в действиях и страсти.

12. Абсолютная мораль […] несовместима с природой».

Эти парадоксы направлены в целом, говорит Розенкранц, против кантовской морали и в сторону античной концепции этической жизни (Sittlichkeit), к которой мы вернемся позже.

Глава пятая Йенские курсы

В это время Шеллинг больше, чем Гегель, занимался критическим подходом к первым принципам, в то время как Гегель был больше озабочен циклом наук. Розенкранц воспроизводит латинские описания курсов, которые Шеллинг читал вплоть до своего отъезда в Баварию зимой 1803 года. Шеллинг был похож на революционера в философии, говорил горячо, но с аристократической неточностью и небрежностью. В отличие от него, манера Гегеля была более простой. Он привлекал внимание не к себе, а к предмету разговора.

[Розенкранц проводит здесь общее различие, которое до сих пор остается с нами. Есть те, кого я бы назвал философскими личностями, возможно, включая Зизека, которые привлекают к себе внимание в манере публичных фигур, часто публикуются и т. д., становятся предметом обсуждения, но при этом можно усомниться в том, что они действительно пополняют человеческое знание, кроме как демонстрируют работу ума в определенных обстоятельствах. Это не означает критики такого предприятия как такового или его ценности как ораторского искусства, но я думаю, что стипендия, которая намеревается добавить к человеческому знанию в традиции Фрэнсиса Бэкона, либо в совокупности, либо путем переосмысления, – это совсем другое дело. Впрочем, сам Зизек намерен в ближайшее время опубликовать работу о Гегеле, так что, возможно, я сочту, что совершил несправедливость.]

Затем Розенкранц описывает курсы, которые читал Гегель. Я всегда думал, что люди, описывающие эти курсы, ссылаются на старые каталоги колледжей, но на самом деле они просто воспроизводят материал Розенкранца. Поскольку он якобы неправильно датировал некоторые рукописи, написанные Гегелем в Йене, франкфуртским периодом, в деталях ему может не хватать точности. Тем не менее, курсы были следующими:

Зима 1801 года, логика и метафизика, с 3 до 4 часов дня, 11 слушателей.

Лето 1802 года, аналогично, после Шеллинга.

Зима 1802 года, логика и метафизика, по учебнику, который скоро появится. В курс должно войти естественное право.

Лето 1803 года. Вся философия», в соответствии с проектом «Компендиума». Розенкранц отмечает, что в этот период Гегель был очень увлечен писательством.

Зима 1803 г. «Система спекулятивной философии», включая логику и метафизику, или трансцендентальный идеализм, философию природы и философию разума.

Лето 1804 года, курса нет, возможно, из-за отсутствия студентов.

Зима 1804 года, то же, что и зима 1803 года. У него 30 студентов, включая Бахмана, и в дальнейшем от 20 до 30 студентов.

Лето 1805 года, естественное право и вышеупомянутый курс.

Зима 1805 года, история философии, Realphilosophie (т.е. природа и разум), математика (арифметика и геометрия, по книгам Шталя и Лоренца) Габлер, преемник Гегеля в Берлине, высоко ценил этот курс.

Лето 1806 года, философия природы и разума, спекулятивная философия, включая феноменологию и логику

Зима 1806 года, снова спекулятивная философия.

Начиная с лета 1805 года, существовала небольшая группа преданных слушателей, включая грека из Константинополя. Интересно, что к концу этого периода темами становятся основные книги Гегеля: тройная система «Энциклопедии», «Философия права» или «Естественное право» и сочетание «Феноменологии» и «Логики». Кажется, что основные различия в системе возникают благодаря этим всеобъемлющим изложениям материала от первых принципов до их применения. Впечатляющим достижением является и то, что он не отставал от математики. Интересно также, что зимой 1805 года историческое изложение философии, похоже, заменяет «Феноменологию» и «Логику».

Глава шестая «Критический философский журнал» 1802—1803 гг.

Глава седьмая Дидактические изменения в системе

Глава восьмая Записная книжка 1803—1806 гг.

Гегель был коллегой Шеллинга в течение двух с половиной лет до того, как Шеллинг переехал в Вюрцбург в Баварии в 1803 году. Возможно, в связи с прекращением существования «Критического журнала» Гегель начал вести «Тетрадь для записей» (он использует английское выражение, говорит Розенкранц, хотя «Commonplace book» – это то, что мне знакомо по Джону Локку). В ней много выдержек из английских, французских и немецких книг, особенно по естественным наукам. Кажется, он проводил эксперименты со светом, и есть посредственная зарисовка, где он стоит у окна и наблюдает за светом из него. Некоторые из комментариев и афоризмов, особенно против натурфилософии, вошли в «Феноменологию». Есть прекрасные замечания о Гомере и трагедии. По моим впечатлениям, афоризмы проницательны, без того пьянящего чувства собственной важности, которое можно найти у Ницше, но с похожим стилем и внешним видом на странице.

Одно из показательных замечаний заключается в том, что, по его мнению, люди теперь ожидают от философии восполнения утраты религии.

Затем Розенкранц приводит знаменитое прометеевское признание Гегеля, напоминающее чтение «Фауста» Гете, которое он с трудом пытается примирить с более привычным стилем Гегеля. Однако Осмо указывает, что в статье в Hegel Studien в 1973 году было показано, что это на самом деле отрывок из рецензии на романы, и поэтому объяснения Розенкранца излишни.

Гегель предстает здесь как патриотическая фигура. События дня вызывают сочувствие, иронию, но чаще всего сарказм. В начале дискуссии, продолженной позже, Розенкранц говорит, что эти замечания показывают, что Гегель не воспринимал реальное как рациональное и даже с гневом встречал неразумную действительность. Более подробно он обсуждает это в биографическом контексте позже в связи с «Философией права».

Глава девятая Феноменологический кризис системы до 1807 года

Гегель анонсировал выход «Руководства» в издательстве Котта, но оно так и не появилось. Розенкранц предполагает, что, возможно, задержка объясняется частыми изменениями в его взглядах. Лекции по истории философии 1805—1806 годов стали для Гегеля шагом вперед. В них он увидел единство философии в ее разнообразных проявлениях. Действительно, стоит отметить, что объем твердых знаний в философии можно было бы сократить до гораздо меньшего, если бы устранить все повторения ошибок и т. д., которые составляют большую часть литературы, и это Гегель попытался сделать в «Энциклопедии». Однако я полагаю, что имеется в виду единство развития. К этому моменту Гегель представлял себе всеобщую историю с точки зрения абсолютного знания. Как всегда, мне, как и многим, эта заключительная позиция кажется сомнительной, но я не буду развивать здесь свои размышления.

Вся современная философия, считает Гегель, исходит из концепции самосознания. Вновь вмешаюсь, это относится и к Декарту, и к Локку, и к Канту. В это время, замечает Розенкранц, Гегель использует идею субстанциальности как противоположности самосознанию, но также как опыта, который самосознание создает для себя. Эта последняя идея стала с 1804 года наброском «Феноменологии». В этот набросок Гегель вписал наиболее последовательные из своих работ.

В качестве предыстории Фихте проанализировал теоретические, практические и телеологические эстетические суждения в своей «Wissenschaftslehre» (различия кантовские). Шеллинг, напротив, применял те же самые различия конкретно при рассмотрении природы, истории и искусства в своей «Системе трансцендентального идеализма». Это иллюстрирует взаимодействие теоретического и конкретного подходов в современной философской литературе.

Сознание, таким образом, прогрессивно определяет себя, пока не совпадет с бесконечностью своего содержания. Таким образом, существует детерминация, отношение этого к предыдущему сознанию и прогрессия («Aufhebung»). Это он интерпретирует как саморазвитие. Сознание должно обрести форму, адекватную как его собственной природе, так и его содержанию. Таким образом, оно отказывается от ряда форм, которые были приняты в одностороннем порядке, но имеют относительно абсолютную ценность. То, что мы решаем, погружается обратно в то, чем мы были, ограничения и последствия чего становятся очевидными как неизбежно вытекающие из первоначального решения.

Розенкранц отмечает, что «Феноменология» – это название четвертой главы «Метафизических элементов природы» Канта (1786), а до этого она встречается в «Новом органоне» (1764) Ламберта. Этим термином называлось учение о видимости. Позднее Гегель назвал «Феноменологию» своим «Путешествием открытий».

Основными этапами являются:

Сознание

Дух (имеется в виду субъективность как субстанция)

Абсолютное познание

В заключении сознание постигает себя как постигающее абсолютно. Таким образом, книга выполняет функцию введения. Сознание вновь появляется в системе, но в «Феноменологии» оно предстает как познающее себя в природе, этической жизни, культуре, морали и религии. При этом ситуации вновь предстают с разных сторон. Например, переходы от стоицизма к скептицизму, от этической жизни к правовому государству, от эстетической к абсолютной религии соответствуют переходу от греческого к римскому миру во всеобщей истории. Точно так же несчастное сознание, романтизм, вера, отчужденный дух, прекрасная душа и переход от явленной религии – все это соответствует и развивает логику самосознания, разрывающегося между сознанием изменчивости и вечности. Это и есть принцип их отречения от мира. Гегель думает о средневековой клерикальной иерархии, но логика применима ко всем подобным иерархиям.

Взаимодействие тщеславия и культурного труда типично для дореволюционной французской культуры. Здесь имеется в виду Дидро (чей «Племянник Рамо» был переведен Гете в 1804 году), а также Мариво и Руссо). Розенкранц указывает, что в качестве примера распадающейся культуры он мог бы взять и Люсьена, и «Письма Плиния Младшего». Точно так же Розенкранц уподобляет «Прекрасную душу» гётевскому Вильгельму Мейстеру, но в целом это относится к логике отделения от действия.

Таким образом, происходит путешествие самосознания к прозрачному самопознанию. Метод, описанный в предисловии, заключается в том, чтобы позволить предмету развиваться в его собственных терминах. Истина возникает из взаимодействия субъекта и субстанции. Окончательное примирение представлено в смерти Христа, воскресении и сошествии Духа. Вмешаюсь, но мне кажется, что здесь есть опасность гордыни, которая не является полностью христианским чувством, хотя, конечно, это уже давно спорный вопрос. Розенкранц воспроизводит длинную цитату, которая в других источниках утрачена, указывающую на уверенность в исследовании природы и разума. Несколько таких цитат воспроизведены в «Документах Гофмейстера».

Гегель писал «Феноменологию» с 1804 года, но читал курс по ней лишь однажды, летом 1806 года, причем страницы раздавались слушателям. Разве не чудесно было бы вернуться в прошлое и побывать на том занятии! Герр профессор, что вы имели в виду, когда писали… Печать была завершена в 1807 году. Его последний курс в Йене закончился в сентябре 1806 года, и Розенкранц цитирует перацию из него о наступлении новой эры для человеческого духа, которую философия должна признать за то, что в ней вечно, и приветствовать как таковую. Это часто воспроизводится в биографиях.

Глава десятая Влияние на студентов

Следующие несколько глав Розенкранц посвящает общественной жизни Гегеля в Йене, а в этой главе рассматривает его влияние на студентов. Что касается характера, то Гегель в это время придерживался фактов, будучи побуждаем к размышлениям импульсами современности, он делал успехи в мысли, но иногда был догматичен в своих высказываниях. Его глаза были обращены внутрь, но его взгляд становился впечатляющим, когда они сияли. Его голос тоже не был звучным, но он был способен на вдохновенные высказывания. Его улыбка была доброжелательной, но в то же время он мог быть язвительным, резким, болезненным или, возможно, скорее ироничным.

На студентов университетского городка он производил впечатление разве что далекой диковинки. Те, кто хотел попробовать себя в роли одного из молодых ассистентов, а не более опытных профессоров, скорее обратились бы к Якобу Фризу (1773—1843). Осмо отмечает, что Фрис был учеником Фихте, который подошел к кантовской проблематике с психологической точки зрения, близкой к Якоби. Он опубликовал «Новую критику чистого разума» (1807) и много писал. С 1805 года Фрис преподавал в Гейдельберге, а с 1816 года – в Йене. За участие в патриотическом Вартбургфесте в октябре 1817 года он был отстранен от работы, но в 1825 году восстановлен в должности. Гегель был о нем невысокого мнения. Другой лектор Краузе также имел своих слушателей.

Один студент Зутмайер выступал в поддержку Гегеля, но отличался распущенными манерами, что, по мнению некоторых, подкрепляло доводы против ортодоксальности философии Абсолюта; другой, Зельман, был более глубоким. Розенкранц иллюстрирует юмор, который вырос вокруг неясности Абсолюта как идеи. Один студент сказал, что не знает, кто это – утки или гуси, и на это высказывание был сочинен стих. На позднем курсе по истории философии студент из Мекленберга воскликнул,

«Тогда все должны умереть!»

Зутмайер ответил, что через такую смерть есть жизнь. В другом анекдоте Гегель пришел на час раньше и читал лекцию не тому классу, над которым подшучивал, говоря об иллюзиях чувственной уверенности. Розенкранц обращает внимание на письмо к Зельману (Correspondance I, Letter 85, 129) как на иллюстрацию близких отношений со студентами. Позднее были опубликованы письма Гегеля к другому студенту, Ван Генту.

Ходили сплетни: у него, например, была трубка, и случайным замечаниям придавалось мнимое значение. В маленьком университетском городке такие вещи были событием. Он был знаком с владельцем книжного магазина Фромманом, чья невестка присматривала за его родным сыном Людвигом Фишером. Розенкранц, разумеется, обошел это молчанием.

Глава одиннадцатая Знаки почета и профессорское звание

В эти годы Гегель изучал природу. В частности, он изучал физиологию у Аккермана, ботанику у Шельвера, химию у Зеебека, медицину у Кастнера. Он также изучал геологию. Он был членом или играл определенную роль в Минералогическом обществе Йены, Ассоциации натуралистов Вестфалии в Брокгаузене. Гейдельбергское общество врачей отметило его различными способами.

В феврале Гегель был удостоен экстраординарного профессорского звания в Йене, после того как в своем письме он пожаловался на повышение в должности других людей с меньшим опытом, чем у него. 1 июля 1806 года он получил свою первую и последнюю выплату в размере 100 талеров с сопроводительным письмом от Гете, в котором тот извинялся, что не получил больше, но утверждал, что многое уже сделано, если сделан первый шаг. Я не могу не чувствовать, что кто-то в министерстве, возможно, имел чувство юмора, выбирая сумму в 100 талеров, учитывая ее роль у Канта и притворное безразличие Гегеля в его обсуждении онтологического аргумента.

Гегелю пришлось обратиться в Штутгарт за разрешением принять эту сумму, так как наличие дохода в другом месте могло бы повлиять на его вюртембергское гражданство. Когда позже он переехал в Нюрнберг, он потерял свое вюртембергское гражданство. Интересно отметить эти ограничения на торговлю внутри страны, которая теперь стала единым государством.

Глава двенадцатая Близкая дружба

Шеллинг и Нитхаммер были самыми близкими друзьями Гегеля во время его пребывания в Йене. Шеллинг уехал летом 1803 года, и они переписывались до ноября 1807 года, когда Шеллинг прочитал отрывок «Ночь, в которую все коровы черны» из предисловия к «Феноменологии» о своей формуле «А есть А» для Абсолюта. По словам Осмо, Розенкранц не имел доступа ко многим письмам между ними до этого.

Он печатает письмо Гегеля к Шеллингу от 1803 года с новостями из Йены. В нем Гегель выражает неприязнь к Коцебу (1761—1819), который впоследствии был убит как предполагаемый шпион царя в либеральных и националистических кругах. Он замечает, что Шиллер пишет «Вильгельма Телля». Гете и Шиллер также упоминают Гегеля в своих письмах, причем больше Гете, чем Шиллер. Гете признавал его глубину, но сетовал на его неясность и изложение. Гете и Гегель вместе обсуждали книги, в том числе «Бога» (1800) Гердера и различия между двумя его изданиями.

Гегель также был близок с Якобом Гризом (1775—1842), переводчиком романской поэзии и членом ставшей Лигой свободных людей. Он не был близок с Ф. Шлегелем, который однажды прочитал лекцию о трансцендентальном идеализме без особого успеха и был ошибочно причислен некоторыми более поздними авторами к влиянию на Гегеля. В это время обращение в католицизм было не редкостью, и есть письмо одного из студентов к Гегелю по этому поводу.

Он просматривал французский перевод Спинозы в связи с изданием Паулюса (1802), которое сопровождалось биографией Паулюса. Это то, о чем я думал в некоторых предыдущих комментариях, но в целом другие мыслители, похоже, оказали большее влияние на Гегеля. Об этом см. SW15, 371 и Correspondance I, Letter 32, 67.

Гегель также знал Кнебеля, который переводил Лукреция и чья жена была певицей; и Нитхаммера, от которого, по словам Розенкранца, у него не было секретов, и его жену. С последним он поддерживал знакомство до самой смерти. Нитхаммер оказывал ему различную помощь, продолжавшуюся и после его переезда в Мюнхен.

Глава тринадцатая Проекты

Гегель хотел опубликовать свою систему со второго года обучения в Йене. В конце концов, проект был принят Гебхардтом из Бамберга, и таким образом «Феноменология» со временем была воплощена в жизнь. Этому посвящена другая глава.

Розенкранц упоминает о нескольких друзьях, желавших, чтобы Гегель присоединился к ним в Гейдельберге, а также о прохладной реакции на идею его переезда туда или в Баден. Об источниках этой информации см. Correspondance I, письмо Кастнера от 15/11/1805 и «Гегель – Фоссу», с. 95—98. В письмах к Фоссу, переводчику Гомера, он делает замечание о том, чтобы заставить философию говорить по-немецки, как Лютер – Библию (а Фосс – Гомера). Однако Новая философия, как она была известна, рассматривалась некоторыми представителями власти в то время как угроза религии, которая, в свою очередь, считалась поддержкой государства.

В ходе этой переписки Гегель также предложил преподавать эстетику по образцу французской литературы. Он также хотел перевести «Физиологию» (1801) Ришерана, ученика Бишата, чье имя будет известно читателям Шопенгауэра.

Прежде всего, Гегель планировал создать «Критическое обозрение», которое сосредоточится на важных публикациях, а не будет стремиться к всеобъемлющему или исчерпывающему анализу литературных и научных достижений того времени. Он стремился бы не к резюме и вердиктам, а к анализу содержания и принципов, которые принесли бы наибольшую пользу читателю. В качестве примера можно привести «Эдинбургское обозрение», которое воспользовалось новой технологией производства бумаги и печати и нашло новый рынок. Гегель дошел до проспекта нового журнала, который должен был называться «Журнал немецкой литературы». Он состоял из «Максимов», которые сохранились в современном издании Suhrkamp «Jenaer Schriften», Works Vol II, 568. Журнал должен был начать выходить в июле 1807 года, но к тому времени в дело вмешались другие неотложные события.

Глава четырнадцатая Йенская катастрофа, осень 1806 года

Прохождение прусской армии через Йену вызвало замечание Гегеля, критический тон которого оказался слишком уместным. От этого времени сохранилось множество писем к Нитхаммеру в Бамберг. Сохранилось письмо от 13 октября 1806 года, в день въезда Наполеона в город. Это был понедельник, и он отправил рукопись «Феноменологии» в среду и пятницу. Вот что он пишет:

«Я видел, как император, эта мировая душа, проезжал по городу…»

Невозможно не восхищаться им, он ехал дальше, и, похоже, многие это чувствовали. Примерно в это время Наполеон встретился с Гете. Гегель даже желает удачи французской армии, которая была более внушительной, чем пруссаки, и что таким образом вернется мир. Эдуард Ганс резко заявил, что закончил рукопись в тот момент, когда грохотали пушки в битве под Йеной. Конечно, в это время он отправлял последние листы в типографию, не зная их дальнейшей судьбы.

Гегель был разграблен французскими солдатами, которые стали угрожать ему. Он призвал к Почетному легиону одного солдата, сказав, что надеется, что такой человек будет уважать простого немецкого ученого. 14 октября его выставил проректор университета, забрав рукопись «Феноменологии» и оставив книги. Наполеон приказал ограничить бушевавший в городе пожар, и тогда Гегель смог вернуться в свое жилище. Гегелю пришлось взять перо и бумагу на месте и попросить денег у Нитхаммера.

Глава пятнадцатая Журналистская деятельность в Бамберге 1807—1808 гг.

Во-первых, Осмо отмечает, что этот период также является предметом исследования: Between Phenomenology and Logic: Hegel as Editor of the Bamberger Zeitung (Frankfurt, 1955) by W R Beyer. Кажется, я припоминаю, что Кауфман ссылается на эту работу.

Гегель теперь чувствовал, что Йена отрезана от мира. Она придавала универсальную ценность книгам, которые продавались тиражом в сто экземпляров. Гейдельберг, напротив, был более мощным проводником влияния. Знания, не проникающие в реальность, были поверхностными, считал он. (Конечно, не обошлось и без отношений с госпожой Фишер, как мы теперь знаем).

Поэтому Гегель согласился на переезд в Бамберг, чтобы редактировать местную газету «Бамбергер газетт» («Таймс»). В этом предприятии Гегель был коммерческим партнером владельца. Он должен был следить за техническим состоянием печатного оборудования и возвращать его в том виде, в котором нашел. В феврале 1807 года он писал, что считает эту должность интересной, но преходящей. Он надеялся приблизиться к тону французской газеты, но при этом сохранить педантичную беспристрастность, которую ожидали в Германии. [Это наводит на мысль о несколько бесцеремонном отношении к точности фактов, но это мимолетное замечание].

Сам Бамберг был католическим центром. В 1807 году там жили Нитхаммер и Паулюс, биограф Спинозы. Здесь у Гегеля наконец-то появилась возможность увидеть католический город вблизи. Здесь проходили фестивали и работал французский театр.

Гегель оставался редактором журнала около года, до осени 1807 года. Эдуард Ганс описывал статьи в газете как энергичные и политически ангажированные, но Розенкранц прямо говорит, что Ганс ошибается. В газете не было редакционных статей, а тон был фактологическим. Розенкранц намекает на наполеоновскую цензуру. В общественной жизни того времени на карту были поставлены возвышение Наполеона и судьба Пруссии.

Письма Гегеля к Кнебелю (Correspondance I, L104, 109, 131) свидетельствуют о некоторой степени насмешки над самим собой, но также и о том, какие усилия он прилагал, чтобы получить информацию из других мест Германии. Кнебель – бывший офицер прусской армии, живший в Веймаре и переводивший Лукреция, эпикурейского философа и поэта. Со своей стороны, Кнебель рассказал о встрече Наполеона и царя Александра в Эрфурте. Наполеон, по его словам, отличался меланхолией, которую, как заметил Аристотель, считал элементом всякого величия характера. Наполеон также имел несколько бесед с Гете, и это несколько примирило его с местным мнением. [Осмо ссылается на Гофмейстера, который подтверждает это из дневника Гете за 26 сентября – 14 октября 1807 года].

Друзья Гегеля теперь ожидали [от издателя Гебхардта] «Феноменологию». Издатель Фромман распространил несколько листов «Предисловия». Кнебель писал, восхищаясь им (Correspondance I, Letters 105, 110), но сожалея об отсутствии конкретных иллюстраций. [Вмешаюсь, это было общим упреком с тех пор, и интересно, что первые читатели чувствовали то же самое. Таким образом, целевая аудитория не является автоматическим объяснением неясности].

Письма Паулюса, Зеебека и Кнебеля к Гегелю показывают, что одним из последствий «Феноменологии» было более критическое отношение к Шеллингу. [Возможно, это способствовало негативной реакции Шеллинга с ноября 1807 года. Переписка с Паулюсом также позволяет предположить, что Спиноза в это время была для Гегеля на слуху].

Глава шестнадцатая Критика германской конституции 1806—1808 гг.

Это довольно объемная глава. Осмо сообщает, что рукопись «Германской конституции» существует в двух вариантах – 1801 и 1802 годов, а введение датируется 1799 годом. Предыдущие исследователи Хайм (1857) и Розенцвейг (1920) поместили ее в соответствующую дату. Затем Георг Лассон опубликовал ее в 1923 году, Моллат – в 1935 году. (Осмо не говорит об этом, но я думаю, что существует также более ранняя версия Моллата и более поздняя версия Хабермаса). Осмо ссылается на статьи Шулера и Киммерле (1963, 1967) в «Hegel Studien 2 и 4» как на окончательное изложение даты. Он не указывает, что делает их статью окончательной, по его мнению.

В самом начале Розенкранц утверждает, что Гегель хотел стать Макиавелли Германии (384). Он отмечает, что Фихте тоже читал Макиавелли примерно в это время, что говорит о том, что его идеи витали в воздухе. Он возвращается к этому в конце главы. Затем он приводит знаменитую сентенцию Гегеля о том, что:

«Германия больше не является государством». (385)

Вольтер также называл Германию анархией. Таким образом, Гегель в своем эссе предлагает разработать новую конституцию для Германии. Однако обстоятельства не благоприятствовали его завершению и публикации. Письмо Гегеля к Зельману (23/1/1807, Correspondance I) показывает его отношение к французской военной мощи. Французы, по его мнению, оставили позади повседневное существование и страх смерти. Немцы будут воевать из-за религии, а не из-за политики. Затем он пытается проанализировать ситуацию в Германии, хотя и в отчасти полемическом духе. Личная храбрость не была объяснением слабости Германии, а скорее региональная разобщенность и отсутствие генералитета. Не было и национального долга или банкротства, не было этики, культуры или религии. Речь шла скорее о феодальной форме государства. В Германии бывшие вассальные князья стали фактически суверенами [фактически – Wirklichkeit].

С появлением пороха война превратилась из дуэли в массовый поединок. Универсальность смерти не оставляла никакого значения в разнообразии униформ. В финансовой сфере на смену натуральным платежам пришла другая универсальность – деньги. Розенкранц резюмирует:

«С точки зрения финансов, если для Средних веков был характерен, в различных формах, способ натуральных взносов, то современность сосредоточила все внимание на власти денег, понимаемых как универсальная стоимость всех вещей и как наиболее подвижное средство в этой области». (386)

В средние века в Германии война была окрашена культурой и религией. Однако росла идея, что государственной религии быть не должно. Fiat justitia aut pereat mundus [Да свершится справедливость, хотя мир погибнет] была принята в Германии в качестве максимы. Рациональное содержание государственной деятельности не искалось, и вырос безграничный контроль над всеми сферами жизни. Гегель приходит к выводу, что немецкая политика должна была ориентироваться на внешнюю концентрацию своей власти, чтобы иметь возможность защитить себя от нападок других народов. Общая внешняя политика и централизованно финансируемая армия должны сопровождаться свободным культурным и социальным развитием внутри страны. Далее Розенкранц объединил пересказ и цитирование. [Вмешаюсь, но мне этот текст запомнился предвзятым поиском подтверждений идеалистического видения немецкого единства. Эта вещь не заслуживала публикации в качестве беспристрастного политического анализа, а только в целях биографии].

Гегель обращается к обзору недавней европейской истории. Франция, рассказывает он, разрушила Германскую империю, оставив земли («Länder»), как плоды, лежащие под деревом, чтобы сгнить или быть собранными наугад. Государственный долг на юге Германии продлит страдания войны. Национальное единство проявляется в войне больше, чем в мире. Некоторые Ландеры перешли под иностранный контроль. Гегель заявляет, что хочет понять, а не сетовать на то, что есть, так как это даст больше спокойствия в политическом видении. Вещи таковы, какими они должны быть, а не таковы, какими они должны быть. Они не являются результатом случайности. Немец приписывает закону и обязанностям необходимость, но внешние события не следуют этой необходимости. [Это представляет интерес в связи с его философией, особенно «Философией права»].

Таким образом, Германия оказалась в изоляции. Ей нужно было не только защищаться, но и противостоять внешней агрессии. Представительное участие в масштабах современного государства невозможно, считает он. Тогда необходимо создать центральное правительство, гарантирующее лояльность народа, как в случае с монархом, определяемым по рождению, с делегированием реальной власти на местный уровень.

Затем Гегель обращается к мирным договорам, подписанным немецкими государственными деятелями. Половина Германии находилась в состоянии войны, в то время как остальная часть была во внутреннем конфликте или нейтральной. Население и плодородные земли не компенсируют отсутствие рациональной организации общей обороны. В Германии обязательства увязают в судебных процессах, не находя разрешения. Варварство на практике – это толпа, которая составляет народ, но не государство, говорит он. (394). Культурное государство ставит закон, то есть универсальность, между монархом и отдельным гражданином. Он немного возражает против детального регулирования частных вопросов, например, заполнения форм для ремонта окна.

Как же достичь единства? Гегель пишет:

«Такое событие никогда не было плодом размышления, но плодом насилия». (395)

Здесь имеется в виду сила завоевателя, дающая ограничение. Однако такой Тесей должен обеспечить участие народа в делах, представляющих всеобщий интерес. Он должен уметь терпеть ненависть, как это делал, например, Ришелье во Франции, ради достижения политической цели. Гегель прямо говорит здесь о Макиавелли, на которого ранее ссылался Розенкранц, рассуждая об Италии. Осмо отмечает, что Фридрих Великий написал книгу «Анти-Макиавелли» (1739). Гегель пишет, что сам Фридрих в своем предисловии к «Истории первой Силезской войны» отрицает обязательность договоров между государствами, когда они перестают отвечать государственным интересам. Ненависть к «Принцу», таким образом, не говорит против истинности его содержания. Гегель пишет:

«Произведение Макиавелли остается великим свидетелем его времени и его собственного убеждения в том, что судьба народа, идущего к своей гибели, может быть спасена гением». (396)

Публика восстановила его репутацию, предположив, что он говорил с иронией. Осмо замечает, что Розенкранц опускает последнее замечание Гегеля в этом отрывке: «Голос Макиавелли угас, не оставив эха». [Вмешаюсь, я не знаю ни одного сравнения Гегеля и Макиавелли, за исключением, возможно, работ Фридриха Майнеке, но это сравнение звучит вызывающе].

Глава семнадцатая – Переход в ректорат Нюрнберга, конец осени 1808 года

В Южной и Юго-Западной Германии, то есть в Бадене, Вюртемберге и Баварии, царил дух реформ. В Баварии это особенно касалось образования. Возникли соперничающие схоластические и утилитарные схемы, которые задавали тон дебатам. В этом контексте друг Гегеля Нитхаммер (1766—1848) написал работу «Конфликт филантропии и гуманизма в теории образования нашего времени» (Йена, 1808). В ней он искал средний путь между Средневековьем и Просвещением. Он также составил «Директиву» [в официальном качестве]. Есть также работы Гегеля на эту тему.

Нитхаммер был вызван в Мюнхен и проводил там занятия. [Он предложил Гегелю должность в гимназии в Нюрнберге, который был рад этому. Оказалось, что Паулюс, узнав об этом, тоже заинтересовался должностью. «Так Пегас был запряжен в плуг школы», – говорит Розенкранц. И все же, продолжает он, это было не так уж плохо. Хотя Гегель стремился к университетской должности, немецкие университеты при Наполеоне в 1808—1813 годах не имели большой свободы; к тому же Гегель уже восемь лет работал репетитором и имел практическое представление о преподавании. Все письма Гегеля из Нюрнберга выражают удовлетворение его участью, хотя он никогда не терял из виду возможности работы в университетах.

В нюрнбергской Эгидиенгимназии Гегелю пришлось преподавать философию. При этом он еще больше усилил внимание, которое начал уделять в Йене отношениям нефилософского сознания и спекуляции. [Вмешиваясь, я задаюсь вопросом, нет ли здесь ненужного дуализма, но я думаю, что это развито в другом месте. – SC]

Глава восемнадцатая – Гегель как учитель

Розенкранц редактировал 17-й том «Сочинений Гегеля», включающий «Философскую пропедевтику». По мнению Розенкранца, опыт обучения в Эгидиенгимназии повысил ясность его изложения.

Гегель был неутомим как учитель. До 1812 года он тщательно переписывал свои курсы каждый семестр и адаптировал их к возрасту учеников. Он преподавал философию и религию, хотя в отсутствие других учителей мог обратиться к греческому языку и даже к математике (исчисление). На основных уроках он диктовал параграфы, а затем объяснял их. Он использовал табак. Ученики должны были делать честные копии, а на следующем уроке им предлагалось устно подвести итог последнего урока. Они могли задавать вопросы в классе. Он обращался к ученикам формально (месье, предположительно герр), чтобы привить им ответственность. В целом школа была успешной.

С 1811 года и особенно после отступления из Москвы усилилась реакция против французского гнета. Будучи ректором, Гегель внешне оставался отстраненным и беспристрастным. Однако Розенкранц замечает, что: «В городе, и прежде всего среди преподавательского состава, он выдавал себя за франкофила». (403) Однако он не поощрял немецкую группу чтения среди учеников, рекомендуя вместо этого Гомера. Группа продолжала работать подпольно. [Вмешаюсь, но, по впечатлению Розенкранца, Гегель был скорее устойчивым влиянием, чем агитатором]. Он настаивал на соблюдении религиозных обрядов как католическими, так и протестантскими учениками.

Гегель одевался в серый костюм и шляпу, прилично, но без вычурности. По вечерам он читал газеты в Нюрнбергском музее (в котором был читальный зал). [Читальные залы в это время стали социальным институтом в Европе. – С.К.] Он посещал Паулюса (редактора Спинозы) и Зеебека. Он проявлял интерес к исследованиям последнего в области теории цветов Гете. Он был экзаменатором преподавателей философии, для чего задавал вопросы по истории философии.

Пять бесед Гегеля о преподавании, произнесенных в дни школьных премий, содержатся в Werke 16 (есть также французское издание под редакцией Б. Буржуа, но я не помню, чтобы я слышал о нем на английском). В них он рассматривает школу как нечто среднее между семьей и общественной жизнью. Розенкранц полемизирует с теми, кто отрицает наличие этического содержания у Гегеля, утверждая, что здесь, как и в «Философии права», много этического. Гегель утверждал, что изучение древних дает ощущение целостности, которому не способствует современная жизнь с ее отдельными ремеслами и профессиями. [Эта мысль больше ассоциируется с Адамом Смитом в Великобритании, но, похоже, отражает озабоченность эпохи]. Аналогичные разговоры ведутся и в связи с выходом на пенсию Шенка, его предшественника. Отдельный ученик, говорит Гегель, одушевлен окружающей его жизнью: семьей, школой, страной, церковью. Розенкранц ссылается на дефектное издание этих бесед в 1835 году и на газетную критику, в которой были указаны эти дефекты.

Глава девятнадцатая – Философская пропедевтика с 1808 по 1812 год

Баварские стандарты для преподавателей философии содержались в директиве, которую воспроизводит Розенкранц. Преподавание должно было вести к спекулятивной точке зрения и заканчиваться идеями на уровне поступления в университет. Для студентов, для которых это было слишком высокой целью, содержание курса должно было начинаться с логики (с использованием Ламбера и Плуке в качестве текстов); затем космология и естественная теология; затем психология, этика и юридические концепции (с Карусом и Кантом в качестве текстов); и, наконец, то, что называлось «Философской энциклопедией», взгляд на целое. [По-моему, это звучит достаточно амбициозно, хотя нечто подобное пытаются сделать в последнем классе французской средней школы. – SC] Гегель изменил это, перейдя к следующему:

Низший класс: право, мораль и религия

Средний класс: психология и логика (включая антиномии Канта)

Высший класс: Энциклопедия (согласно директиве).

Последняя охватывала силлогизм, научный метод, феноменологию, государство и религию. Он написал отчет Нитхаммеру об этой инициативе (см. SW17), в котором объясняет, что этические предметы были более адаптированы для студентов. Розенкранц сам редактировал «Философскую пропедевтику» (SW18) и говорит, что она сыграла решающую роль для Гегеля, который научился сочетать краткость и точность.

В «Пропедевтике» Гегель сформулировал следующий трехчастный план логики:

1. Объективная логика

Бытие

Сущность (сущность как таковая, пропозиция, основание)

Реальность (Wirklichkeit)

2. Субъективная логика

Понятие

Суждение

Силлогизм (включающий идею цели)

3. Учение об идеях

Жизнь

Знание и воля

Наука как система

Все это, комментирует Розенкранц, знаменует собой продвижение вперед йенской структуры. [В комментариях он также расходится с опубликованной «Наукой логики» и на самом деле имеет для меня больше смысла, чем опубликованная версия. Мне всегда было трудно рассматривать субъективную логику как следствие объективной логики по аналогии с развитием метафизических идей в первой части и действительно видеть, как заключительный путь к абсолютной идее был частью субъективной логики как таковой. Я полагаю, что третья часть слабо соответствует понятию определения у Аристотеля].

В заключение Розенкранц замечает, что в философии разума больше внимания уделяется субъективным психическим явлениям, а именно интуиции, воображению, памяти, языку и т. д.

Глава двадцатая – Женитьба Гегеля, осень 1811 года

Жизнь Гегеля характеризовалась спокойным развитием и органической зрелостью. Не было спешки в действиях, но дела доводились до конца в свое время. В этом духе, говорит Розенкранц, Гегель женился в 40 лет. В XVII и XVIII веках Декарт, Спиноза, Малебранш, Локк, Юм и Кант оставались холостяками. Фихте был первым современным философом мирового значения, который женился, как и Гербарт и Шеллинг. Кристиана, сестра Гегеля, радовалась за него.

Его жена, Мария фон Тухер (1791—1857), происходила из знатной семьи с местными корнями. Ее отец был бюргермейстером Нюрнберга. Она отражала те чувства, которые Гегель испытывал к ней. Они дополняли друг друга как личности, что заставляет Розенкранца хвалить ее живость и воображение. Розенкранц воспроизводит несколько стихов, которые Гегель написал для нее. Судя по анекдотам, связанным с ней, и ее письмам, она выглядит жизнерадостным и уверенным в себе человеком. Во время помолвки потребовались некоторые объяснения. Ее обидело или обеспокоило одно из его выражений: «В той мере, в какой счастье является моей судьбой в этом мире». Гегель считал, что брак по сути своей религиозен. Он написал письмо, в котором говорил, что у высших натур счастье оттеняется меланхолией, и утверждал, что она обещала исцелить его от того, что отвратило его от веры в счастье. Любовь – это наша любовь, не моя к тебе и не твоя ко мне, говорит он.

Пара поженилась 16 сентября 1811 года. Дочь умерла в раннем детстве (от удушающего катара). У них было два сына: Карл Гегель (1813—1901), ставший профессором истории, и Иммануил Гегель (1814—1891), ставший государственным служащим. Карл Гегель отредактировал второе издание «Философии истории» в 1848 году, первое было выпущено Эдуардом Гансом в 1837 году. Он также подготовил первое издание «Переписки» (1887), рассказывает Осмо.

Гегель был внимательным мужем. Его дома были скорее функциональными, чем элегантными. В семье был слуга, но только один, только после рождения детей. Он вел домашнюю бухгалтерию. В Берлине его квартира была удачно расположена. В гостиную можно было попасть прямо из коридора. Он и Мари любили совершать экскурсии, чтобы расслабиться. Они навещали Нитхаммера и его жену в Мюнхене, куда приезжали с ответным визитом.

Глава двадцать первая – Отношения Гегеля с философами своего времени

Глава двадцать вторая – Логика 1812—1816 годов

Глава двадцать третья – Переезд из Нюрнберга в Гейдельберг, осень 1816 года

Будучи школьным учителем в гимназии в Нюрнберге, Гегель все чаще присматривался к академическим должностям. Летом 1816 года появилась вакансия в Эрлангене, но ее получил его коллега по школе Геллер. Вскоре Гегель получил должность в Гейдельберге, где у него были друзья и сторонники в лице Шелера, Тибо, Крейцера и Дауба. [Для Розенкранца характерно упоминать об этих отношениях с современниками, оставляя возможность более поздним интерпретаторам рассмотреть их более пристально. – SC]

Вознаграждение в Гейдельберге составляло 1 300 флоринов и количество пшеницы разных сортов. Дауб с гордостью отметил в письме, что Спиноза был приглашен туда, хотя в итоге не приехал. К этому времени относится небольшое эссе о философии в университетах (SW17; Correspondance II, L284) (источник – Раумер).

Уже были идеи отдать Гегелю старую кафедру Фихте в Берлине. Раумер, Зольгер, Линк и Нибур работали над этим по поручению Гегеля, но в то время эта идея сошла на нет. Нибур был тайным советником. Министр внутренних дел Пруссии написал Гегелю письмо, в котором ссылался на отсутствие у него опыта преподавания и отмечал, что тот опыт, который у него есть, был накоплен много лет назад. Его спрашивали, сможет ли он читать живые и убедительные курсы, учитывая важность живости там, где студенты сосредоточены на доходных курсах. Гегель пока предпочел Гейдельберг.

Глава двадцать четвертая – Деятельность в Гейдельберге

Глава дватцать пятая – Энциклопедия

«Только в Гейдельберге Гегель впервые представляет свою философию как единое целое, и это было очень необходимо, чтобы защитить третью часть «Логики» от грубого непонимания. Для использования на уроках был напечатан курс «Энциклопедии философских наук», который он составил между Михаэльмасом (осенью) 1816 года и Пасхой 1817 года. Как показывает сравнение с «Философской пропедевтикой» [впервые отредактированной Розенкранцем], гимназические тетради послужили ему лучшей основой для этого труда, за исключением того, что благодаря большей ясности, которой он достиг, он мог позволить себе на этот раз более возвышенную форму.

В «Предисловии» он заявил о своей ясной оппозиции, с одной стороны, к философии, которая хочет навязать себя, но которая неупорядочена; с другой стороны, к недостатку мысли, к поверхностности скептицизма, к непосредственности знания, которое увязает в чувстве. Ни случайное изложение приключений мысли, ни тщеславие отсутствия идей, которые слишком долго превращали немецкое глубокомыслие в посмешище, оставляя неудовлетворенной его потребность в философском развитии, не могут способствовать прогрессу. Достичь этого может только демонстрация, как ее называли раньше: метод, который еще, как он надеялся, будет признан единственно верным, поскольку он тождественен своему содержанию.

Это первое издание Энциклопедии все еще хранит свежесть первого потока композиции. Последующие издания отличаются большей проработкой деталей, прежде всего полемических и защитных замечаний, но чтобы иметь систему Гегеля в ее концентрированной полноте, такой, какой она предстала со всей силой первого появления, необходимо всегда возвращаться к этому первому изданию и, следовательно, также перепечатывать его.»

Существует французская версия этого первого издания в полном варианте под редакцией Бернара Буржуа – части I и III уже появились, а часть Ii находится в процессе работы в 2004 году. На английском языке, однако, мы по-прежнему имеем только полные переводы более поздних изданий Уоллеса и Миллера. Еще одна версия «Логики» (перевод Гераетса, Сухтинга, Харриса) появилась с тех пор, как у меня появился повод поискать ее копии. Обновление: английский перевод первого издания энциклопедии (изд. Белер; перевод Таубенек) появился в The German Library: Continuum, 1990].

Это рассказ о пребывании Гегеля в Гейдельберге с 1816 по 1818 год, взятый из «Жизни Гегеля» Карла Розенкранца (1844), первой биографии Гегеля. Она включает в себя обсуждение эссе Гегеля о Якоби и о вюртембергских владениях.

Глава двадцать шестая – Участие в гейдельбергских ежегодниках

Гегель представил две оригинальные статьи в «Гейдельбергский ежегодник литературы». В этом издании Гегель отвечал за философско-филологическую часть. Филология – это немецкий термин, обозначающий нечто вроде литературно-исторической науки в английском языке. В I и II тома «Ежегодника» он включил эссе о недавно вышедших сочинениях Якоби и эссе о вюртембергских поместьях.

Сочинения Якоби

Ф.Х.Якоби (1743—1819).

[Гегель уже обсуждал Якоби в «Критическом журнале». Якоби недавно опубликовал книгу «Божественные вещи и их откровение» (1811). Эссе Гегеля было переведено на французский язык (Recension des Oeuvres de F H Jacobi. trans. A Doz, Paris: Vrin, 1976), но, насколько мне известно, не на английский. Якоби также был переведен на английский Джорджем ди Джованни, но не в вышеупомянутой работе].

В своем эссе Гегель обошел стороной спор между Якоби и Шеллингом. Якоби проигнорировал недавнюю работу Шеллинга о свободе, и это стало поводом для некоторой вражды. Гегель не отказался от критики Якоби, высказанной им в «Критическом журнале» в 1802 году, но вернулся к ней в более взвешенном тоне. Критика заключалась в следующем:

неправильное истолкование Спинозы

натурфилософия

отсутствие спекулятивной формы

принятие индивидуальной точки зрения

отсутствие объективности понятий.

Но основными вопросами, которые он обсуждал под этими главами, были отношения субстанции и субъекта, а также необходимости и свободы. Во многом он был согласен – свобода, бессмертие, постижение абсолюта в форме разума, как личного, – но не в непосредственном познании, которое исключало бы посредничество, необходимое для различения необходимости. Гегель писал:

«Бог не есть мертвый Бог, но живой; он еще больше, чем живой Бог, он есть дух и вечная любовь».

Далее Розенкранц рассматривает роль посредничества в гегелевской идее Бога – отношения лиц Троицы, божественное самосознание и творение, доказательства бытия Бога. Он говорит о позднейшем обвинении в пантеизме:

«как будто самосознание Бога в человеке исключает из себя собственное самопознание Бога».

Якоби и многие другие оценили примирительный тон, который взял на вооружение Гегель. После выхода статьи Якоби посетил Гейдельберг, и они обнялись. Гегель упоминает об этом в письме Виктору Кузену (Corr. II 5/10/1818, L344). Писатель Жан Поль также посетил Гейдельберг. [Вмешательство: это усиливает впечатление, которое я иногда высказывал, о конструктивной связи между мыслями более здравого характера и гегелевскими спекуляциями, которая также обнаруживается в эссе «Различие», хотя и в меньшей степени в «Феноменологии», опора на которую приводит к ненужной полемике со стороны современных защитников Гегеля.]

Вюртембергские поместья

Гребень вюртембергских владений

[Второе сочинение, которое Гегель поместил в «Гейдельбергские ежегодники», было посвящено вюртембергским владениям, но прием здесь был не столь приятным. Фридрих I, первый король Вюртемберга, стремился в соответствии с Венским конгрессом дать своей стране конституцию. [Примечание: по-видимому, это вариант знаменитой Хартии, предложенной Франции Людовиком XVIII примерно в то же время.] Гегель отмечал популярность старых форм правления. Он писал: ]

«Если бы князья новых королевств желали основательно обмануть свои народы и снискать себе славу, так сказать, перед Богом и людьми, то они вернули бы своим народам предполагаемые старые конституции…»

Фридрих I, по его словам, был выше такого обмана. Гегель говорит, что было бы макиавеллизмом сохранять старые формы, как Август и Тиберий сохраняли республиканские формы, когда ситуация так изменилась за 25 лет. [Примечание: Различение формы и содержания часто применяется Гегелем в его описаниях политических изменений. Взгляды Лоуренса Дики на политику Вюртемберга, в которой популярные протестантские интересы пытались сдержать католического южногерманского монарха, также важны для интерпретации этого эссе в целом (см. предыдущий пост). – SC]

В марте 1815 года Фридрих I собрал дворянство и представителей буржуазии. Он произнес речь, в которой объявил об отмене религиозных и региональных различий и создании единого королевства с должностями, открытыми для всех на пропорциональной основе. Это было сделано путем дарования конституции. Гегель высказывает подозрение, что этот придворный проект пользуется вялостью общества, и в этом ключе выносит о нем многословное суждение. Он обсуждает, как рассказывает Розенкранц, основные права этой Вюртембурской хартии, в том числе:

право на участие в законодательстве

право голосовать по налогам

бывшее имущество церкви

право на отчетность о государственных расходах

личная свобода

ответственность государственных служащих

право на эмиграцию

долговременные полномочия сословий

Силы, которые Гегель видит в действии, – это желание монархии ограничить аристократию и приобретение власти Третьим сословием. Для этого необходимо было пожертвовать историческими позитивными правами. Сословие восхваляло старый добрый закон (выразительное местное выражение), признавало необходимость необходимых изменений, но одобряло только те, которые служили его собственным интересам. Третье сословие называет себя народом, и Гегель усматривает здесь мистическое отождествление. Он не видит особой заботы о внешней репутации государства.

Народ – это часть, которая делает себя целым, но при этом действует против других частей. Словосочетание «народ» уравнивает средние классы и толпу. Гегель писал против публицистов, которые отстраняли народ от отправления правосудия с помощью судебных пошлин. Это, по его мнению, вносило разлад в деятельность мировых судей и заставляло государство осуществлять власть над местными назначениями. Возраст и богатство не были достаточными для должности выборщика, поскольку не относились ни к какой конкретной сфере.

«Короче говоря, он считал, что вюртембергские эстеты поступили противоположно тому, чего хотела Французская революция – создать государство, основанное на разуме. Напротив, они имели представление только об историческом аспекте вещей, не утруждая себя выяснением того, разумны они или неразумны». (484)

Они говорили о «яде» французских принципов, но не смотрели на их содержание. Вступление, по словам Розенкранца, является шедевром. Эссе было перепечатано газетой «Фольксфройнд» и находится в SW17. За это аристократы осудили Гегеля как подневольное существо, потому что он защищал рациональность и популярность королевской воли против их эгоизма и против Altrechtler [защитников старого закона].

Глава Первая Литературная ситуация в Йене

Гегель решил отправиться из Франкфурта прямо в Йену.

Здесь уже вовсю шло литературное брожение. Фихте, уехавший из-за обвинения в атеизме, был уже в Берлине. Шлегелевский «Athenaeum», пикантный журнал, приучивший публику к парадигме, уже снова вышел в свет. Романтики разошлись. Новалис умер в Вайсенфельсе в 1800 году, а Тик уехал летом того же года. Наконец, Сехе Хинг, приехавший из Лейпцига в качестве доцента, по крайней мере, уже не был новинкой.

Но движение уже распространялось. Йена наполнялась молодыми людьми, которые хотели сделать карьеру в философии. Пример Рейнгольда, Фихте и Шеллинга, их стремительный взлет к славе был чрезвычайно привлекателен, и от спекулятивной самоуверенности Фихте можно было защититься осторожностью, а от его дисциплинарных конфликтов со студентами – снисходительностью. Каталоги лекций университета в Йененсе в то время были пропитаны философией. В них представлены образцы самых разных философских позиций – от догматического вольфианства до романтических импровизаций натурфилософии. Старые Хеннингс и Ульрих читали свою «Логику и мораль» снова и снова, но вместе с ними, словно голуби, влетающие и вылетающие из голубятни, появлялись и исчезали частные лекторы. Среди них есть совершенно утраченные имена, такие как Кистнер, Вермерен и другие, а также многие, кто позже вновь появился в других местах, например, Шад, Фриз, Краузе, Грубер, Аст и так далее. Почти все эти частные преподаватели, за исключением своего любимого предмета в дополнение к своему любимому предмету, изучению которого они уделяли особое внимание, они читали логику, потому что этот колледж, как наиболее посещаемый молодыми студентами, предлагал наилучшие перспективы вознаграждения. Однако, хотя один студент больше склонялся к математике, другой – к естественному праву, третий – к психологии, чтение натурфилософии или философских энциклопедий уже входило в этикет. Довольно многие также предлагали при желании обучать студентов тому или иному предмету, например, декламации, философии и т. п. Как свидетельствуют регистрационные бланки Гегеля и другие, цены были умеренными – от 2 до 3 лаубталеров за лекцию.

Кроме того, большинство из них участвовали в проектах новых журналов или, по крайней мере, стремились сотрудничать с уже существующими, в том числе и ради гонорара.

Наконец, необычайным было стремление получить звание профессора, чтобы выделиться из массы частных лекторов. Как всегда бывает в немецких университетах, это стремление порождало конкуренцию, которая часто перерастала в злобу из-за поиска защитных знакомств, сплетен и анекдотов. Поэтому, когда Бавария начала организовывать свои учебные заведения по новому плану, она смогла привлечь целую колонию ученых из Йены. Уехали Нитхаммер, Паулюс, Шеллинг, Аст и другие. Те, кто остался, с завистью наблюдали за ними и стремились как можно скорее разделить их судьбу.

Гегель попал в эту ситуацию в январе 1801 года, еще один шваб среди многих швабов, уже собравшихся здесь.

Глава вторая Различие между философской системой фихте и шеллинга

Приехав в Йену, Гегель должен был публично засвидетельствовать «свою философскую физиономию». Поскольку за философией Канта последовали изменения Рейнгольда, «Wissenschaftslehre» Фихте, трансцендентальный идеализм Шеллинга, и поскольку Йена, начиная с вольфианства, включала в себя эти фазы философии, Гегель был вполне вправе взять на вооружение различие между Фихте и Шеллингом. Гегель был вполне прав, взяв различие между системами Фихте и Шеллинга в качестве темы своего первого трактата, который он написал за несколько месяцев до июля 1801 года. Поскольку, будучи литературным чужаком в уже зрелом возрасте, он внезапно вошел в толпу, в которой литературная деятельность была всеобщей, ему нужно было хотя бы приблизительно описать положение, которое он будет занимать. Кроме того, он чувствовал желание соотнести глубокое образование, которое он незаметно приобрел, с тем, что было в то время.. В марте 1800 года Шеллинг опубликовал свою систему трансцендентального идеализма, которую Гегель все еще изучал во Франкфурте. В ней Шеллинг оставался фихтеанцем в той мере, в какой он конструировал природу исключительно с точки зрения «я». Конечно, от понятия материи до понятия телеологии она должна была быть параллелью развития «я» от чувства к воле, но она еще не была задумана в своей свободной объективности. Шеллинг постоянно колебался между идеализмом и реализмом и поэтому завершил свою систему художественным ходом, так как в нем свобода производящего «я» непосредственно соединяется с необходимостью вещи как гения. Теперь Гегель показал в философии Фихте ошибочность той мысли, что всякая объективность постигается только субъективно и поэтому распадается в конкретном, а именно в морали и политике, на бесконечную совокупность конечных элементов. Он признавал систему Фихте как бессмертное произведение со стороны философствования, со стороны производительной силы, мастерства умозрения, но как система сама по себе эта философия была для него недостаточна, потому что, как он подробно доказывал, она не достигала ни понятия природы, ни понятия нравственности и эстетической культуры; поскольку она нигде не схватывала объекта в его положительной независимости от субъекта, а только как отрицательную преграду, и таким образом еще меньше Абсолюта, как тождества объекта и субъекта. В философии Шеллинга он признавал, что она обладает объективностью как необходимым, внутренне независимым коррелятом субъективности, а также имеет понятие об отмене этой двойной односторонности в самом понятии Абсолюта, но в тонкой форме отмечал и тот недостаток, что Абсолют определяется только как тождество объекта и субъекта.

Во введении и приложении к книге он выступил более решительно. В последнем дана экспозиция различных форм, встречающихся в современном философствовании, интересная критика всех понятий, вокруг которых тогда велась философская борьба: необходимость философии, принцип философии как высшего принципа, трансцендентальный взгляд, рефлексия как инструмент философствования, история философии и так далее. Каждое из этих коротких эссе содержало длинные, хорошо продуманные определения на доходчивом языке. Особое внимание уделялось понятию системы как самоорганизующейся совокупности знания, которое не может быть выведено лишь демонстративно из высшего, недоказуемого принципа, а также необходимости объединения синтетического и аналитического методов умозрения.

В приложении речь шла о Рейнгольде и Бардили. Последний довел идею Канта о том, чтобы сделать критику способности познания условием познания, до абсурдного вывода о предварительном философствовании, начале до начала, рассуждении до рассудка. Он низвел реализацию истины до простого намерения. Гегель выступил против такой астении с не меньшей остротой, чем с юмором, и вкратце сказал, что начало должно начинаться с начала. Бардили, двоюродный брат Шеллинга, в то время написал так называемый «Первый набросок логики», в котором Рейнгольд видел желательное средство от спекулятивных затруднений, с которыми он снова столкнулся. Рейнхольд была благородной душой, но слишком женственной. Ему всегда нужен был рядом человек, на которого можно положиться и держаться рядом. Новая дерзость, с которой Бардили обращался с Кантом и Фихте, снова поразила его, как когда-то Фихте поразил его в отношении Канта. Он не видел, что логика Бардили отличалась от общепринятой только в попытке реализовать противопоставление единого и многого. То, что Бардили вновь уловил мышление в независимости его детерминаций от феноменологического процесса субъективного интеллекта, от истории самосознания, было настоящей заслугой. Ни у Фихте, ни у Шеллинга логический элемент не был признан в своей свободной независимости. Но Бардили был не первым, как он думал, кому удалось взять мышление как процесс исчисления.

Глава третья Диссертация об орбите планет

После того как Гегель своим первым произведением условно определил свою литературную позицию, его первой задачей стало написание хабилитационной диссертации. Его тема – исследование закономерности расстояний между планетами – вынашивалась им долгое время. Выдержки из трудов Канта по механике и астрономии, из Кеплера, Ньютона и других авторов можно найти в его работах гораздо раньше. Сначала он написал свою диссертацию на немецком языке. Затем он более кратко изложил ее на латыни. Эти рукописи и масса относящихся к ним расчетов сохранились до сих пор.

Гегель глубоко проникся кеплеровской Harmonia mundi. То, что в систематике небесных тел, как с предчувственной уверенностью заявил Кеплер, существует разум, было для него мыслью, которую он хотел бы исчерпать полностью. Он упрекал философию в том, что она слишком мало сделала для астрономии. Путаница чисто математических определений с физическими, например, линий и точек с силами, казалась ему одной из главных причин путаницы в натурфилософии, а Ньютон – одним из важнейших авторитетов в этом вопросе. Он считал, что Кеплер уже постиг фактическую суть вопроса в отношении небесной механики, а Ньютон лишь гипотетически перевел данное ему содержание в математические формулы. Эта техническая заслуга не могла служить основанием для прославления Ньютона, как это часто делается, как открывшего истинную форму движения небесных тел – эллипс. В полемику против гипотезы Ньютона о так называемой тангенциальной силе Гегель вложил всю горечь уязвленного патриотизма, ведь Кеплер был не только немцем, но и его соотечественником, швабом, которого Тюбингенский университет когда-то тоже отверг по теологическим соображениям, то есть из страха перед истиной. Гегель был раздосадован тем, что немцы сами затмили Кеплера, так банально восхищаясь англичанами. Оптика Ньютона также служила для него нескончаемым источником упреков в том, что он не сумел правильно отличить математические определения от физических; полемика, которая усилилась из-за его интереса к теории цвета Гёте, сделала его враждебным многим естествоиспытателям, которые в ответ относились к нему как к схоласту, тщетно пытавшемуся с помощью бесплодных логических усилий привести к чести некоторых сверчков Гёте и Шеллинга.

Диссертация была призвана разработать априорные законы Кеплера о форме планетарных орбит и скорости движения небесных тел. Гегель не отдавал должное поспешным построениям. Он нисколько не презирал так называемые эмпирические науки, а напротив, с величайшей готовностью и упорством предавался их изучению, так что, как показывают сохранившиеся многочисленные и обширные отрывки, он не оставил нетронутыми почти ни одного из наиболее известных трудов математиков, физиков и физиологов. Только когда эмпиризм хотел сузить пространство для спекуляций и отказать им в признании, в котором они нуждались, он обращался против него. Однако взглядам Гегеля на природу не хватало той примитивной уверенности, которая была характерна для него в области логической идеи и духа.

Его первоначальное образование в области математики и физики также было полностью ньютоновским. Его поздний идеализм позволил ему объяснить движения небесных тел с помощью определений конечной механики, удара и падения; невозможно было предположить две различные силы, действующие в перигелии и афелии с противоположной мерой скорости. Он назвал яблоко, которое, как говорят, помогло спящему Ньютону осознать, что в каждом мельчайшем механическом движении Земли преобладает тот же закон гравитации, что и в гармоничном гигантском вихре небесных тел, астрономическим падением человека. Он прекрасно понимал, как и сам Ньютон, что его выражения: Притяжение, импульс и т.д., должны иметь только математический смысл. Но как часто об этом не забывали! Гегель теперь возвеличивал Кеплера именно за то, что тот умел сохранять математическую чистоту. Но его представление оставалось несовершенным. Скрупулезность его эмпирических, весьма разнообразных знаний, стремление не ошибиться в деталях постоянно противоречили универсализму его умозрительной концепции и порождали несомненную неуклюжесть и тусклость изложения. Шеллинг не был столь робок в проблематичных начинаниях и, благодаря поэзии своих оборотов речи, прорицательным проблескам великих взглядов, вызывал решительный энтузиазм, которого Гегелю всегда не хватало в области натурфилософии.