Морские, и не только, истории… бесплатное чтение

Часть первая.

Введение.

Светлой памяти моих родителей

Руденко Георгия Елисеевича и Надежды Пантелеевны

посвящается.

На память моим детям Володе и Марине,

внукам Ангелине, Лилие и Григорию.

Эти заметки начинались в январе 2007 года в виде простейших объяснений к фотографиям, сделанным в различных командировках.

По мере работы и систематизации фотоснимков в альбомах из памяти стали проявляться те или иные события и эпизоды, которые произошли со мной за 60 лет жизни, многие годы службы на подводных лодках и в Генеральном штабе, последующей работы на «гражданке», уже и не связанные с поездками.

Захотелось как-то рассказать и о них…

Так постепенно в течение 2007 года на персональном компьютере в новом здании ОАО «ИМПЭКСБАНК» (ул.Смоленская-Сенная, №28, кабинет №3213) с видом на высотное здания МИДа и были напечатаны эти, скажем так, «домотканые» мемуары.

Как говорил старый чукча, что вижу, о том и пою.

Так делал и я…

А тогда, между тем, существовала реальная угроза прекращения моей трудовой банковской деятельности.

Мы уже знали, что наш «ИМПЭКСБАНК» купил австрийский «Райффайзенбанк».

Руководство банка, не желая работать в объединенном банке на предлагаемых должностях, с понижением на одну-две позиции, активно искало себе новые места в других российских банках.

Контроль ослаб, и офисный народ большую часть рабочего времени только изображал деятельность. Неопределенность в перспективе дальнейшего трудоустройства, как Дамоклов меч, маячила перед каждым сотрудником банка.

Я чувствовал, что австрийское начальство не захочет активно сотрудничать с министерством обороны, МЧС и оборонными предприятиями России, продолжать развитие зарплатных проектов и обслуживание жилищных сертификатов военнослужащих, кредитование «оборонки» и т.д. А это были основные задачи нашего управления внешних связей, где я был заместителем начальника.

К сожалению, так и получилось, хотя должность ведущего специалиста в отделе продаж при переводе в «Райффайзенбанк» мне все же выделили.

О чем вспомнил, что когда-то врезалось в память, что подтверждается фотографиями, статьями или публикациями, то и получило здесь свое письменное отражение.

В последующем только что-то исправлял и добавлял…

2007г. За рабочим столом. «Мемуары» почти завершены…

Вид из моего окна на здание МИД.

Центральный холл нашего банка.

Туманное далёко…

Одним из самых первых отрывочных и неясных воспоминаний из моего далекого-далекого детства всплывает такая картина.

Мы тогда жили в г. Геническе на улице Петровского, д.86

.

2012 год. Фасад дома не изменился. Только забор новый.

Папа и мама в голодные и бедные послевоенные годы при финансовой поддержке своих родителей как-то смогли купить по этому адресу полдома (маленькая верандочка, коридор, две комнаты, общий туалет во дворе).

Там мы проживали до 1959 года, когда уже они построили большой дом в переулке Махарадзе, д.3.

В средней комнате прямо у окна стоит швейная машинка. Рядом справа в углу стол. На нем – большая съемная столешница, которую мама использовала для раскладывания бумажных лекал при раскрое ткани и глажки больших участков сшитых предметов одежды.

Я, еще совсем маленький (год-полтора), с пустыми катушками из-под ниток, в качестве игрушек, обложенный со всех сторон большими пуховыми подушками, чтобы не свалиться вниз, сижу у стенки на столе.

Непрерывно работает машинка, на которой до позднего вечера мама строчит многочисленные швы, создавая произведения «от кутюр» для местного городского начальства, и почти всегда что-то тихонько под настроение напевает.

Одна из маминых песен врезалась в память навсегда.

Вот пара ее куплетов:

«Нiчь яка мiсячна, зоряна, ясная,

Видно, хочь голки збирай.

Вийды, коханая, працею зморена

Хочь на хвилиночку в гай.

Ты ж не лякайся, що нiженькi босii

Вступлять в холодну росу.

Я ж тебе, серденько, аж до хатиноньки

Сам на руках вiднесу…»

Я, естественно, из этой песни не понимал ни одного слова, но очень лиричный и печальный характер ее мелодии уже тогда как-то обостренно воспринимался моим детским пробуждающимся сознанием…

Повзрослев, под этим же столом мною был устроен «штабик», где, скрытый от посторонних глаз свисающими вниз краями скатерти, любил возиться с игрушками и читать первые любимые книжки.

И опять, услышав знакомую мамину мелодию, замирал, теперь уже вслушиваясь в каждое слово песни.

Было как-то особенно жаль эту бедную усталую девушку, которая вынуждена была босыми ногами ступать по холодной от росы траве…

Потом во время учебы в училище и последующей службы те детские восприятия были скрыты под громадным слоем новых жизненных событий, получаемых знаний и впечатлений…

Но вот однажды уже в двухтысячные годы в Москве совершенно случайно услышал эту песню в исполнении певца Николая Гнатюка.

Был поражен той волной эмоций и впечатлений, которые вдруг мгновенно возникли в душе.

Сразу отчетливо вспомнил и себя, сидящего на столе, и шум работающей швейной машинки, и негромкое задушевное мамино исполнение той песни, с которой и началось восприятие истинного народного творчества…

А шила мама прекрасно!

В те времена магазинов готовой одежды в нашем Геническе не было, поэтому хорошая портниха была, как говорят, нарасхват! Очередь к маме на пошив растягивалась на несколько месяцев…

Мама могла шить и мужскую и женскую одежду, начиная от шапок и пальто и заканчивая брюками, юбками и кофтами. Причем стремилась не просто пошить, как хотела клиентка, а всегда предлагала свои варианты отделки, какие-то детали украшений, которые подчеркивали бы женские достоинства и скрывали недостатки… Словом, настоящий универсальный кутюрье-профессионал!

Предпочтение она отдавала учителям, женам местных партийных и советских функционеров, работникам торговли…

Шить мама любила, поэтому часто засиживалась за швейной машинкой заполночь. А еще и дом, сад, огород, стирка, готовка и двое детей…

Как только она все успевала делать!

Поэтому ее вклад в семейный бюджет намного превышал скромную учительскую папину зарплату. Помимо денежных вознаграждений мама получала и некоторый доступ товарам, которые можно было купить только по «блату», что в эпоху всеобщего дефицита было особенно важным. Это могли быть импортный мебельный гарнитур, украшения из золота, чайный сервиз, хрустальная ваза и т.д…

Даже домашний телефон нам установили в 1962-м году только потому, что мама пошила костюм жене первого секретаря райкома партии.

Такие вот порядки тогда существовали!

Будучи учеником старших классов, мне, порой, приходилось наблюдать, как мама общается со своими клиентами, как она рекомендует сделать то или это (увеличить или уменьшить декольте, поднять или опустить плечи, удлинить или укоротить юбку…), и как они безоговорочно подчиняются ее авторитету.

Однако попыток попытаться перенять мамин опыт и мастерство у меня, к сожалению, не было. Почему-то считал, что это чисто женская профессия.

А ведь мог бы с ее помощью тоже стать известным кутюрье как Армани или Зайцев…

Шутка!

Март 1948 г. Геническ. Мое первое фото. Уже целый год живу!

12.06.2013 г. Москва. Говорят, что внук Григорий похож на меня.

Несколько слов о Геническе.

Стела на въезде в город.

Водка местного разлива.

Геническ Херсонской области является моим родным городом, где

жили мои родители, где я был рожден, где прошли мои детские и юношеские годы.

Город, который потом в течение многих и многих месяцев был прекрасным местом жизни и отдыха моего сына Володи и дочери Марины.

Название "Геническ" происходит от тюркского слова «джениче» – тонкий.

У Геродота есть описание юго-восточного побережья Азовского моря. На месте современного Геническа 2500 лет назад стоял греческий Неонтихос.

Море наступало и размывало обрывистый берег. То, что было Неонтихосом, теперь находится на дне моря около двух-трех километров от берега.

Оживленно расти Геническ начал с 1835 г., когда через него и далее по Арабатской стрелке был проложен почтовый тракт до Феодосии.

Еще большее значение Геническ приобрел в 1876 г., когда к нему от недавно построенной железной дороги «Лозовая – Симферополь» была проложена железнодорожная ветка.

Геническ получил статус города в 1903 году.

Из его порта ежегодно отправлялось на экспорт свыше четырех миллионов пудов зерна. Но все же г.Геническ оставался унылым, заштатным местечком, летом утопающим в пыли, зимой в грязи. В конце 19–го века 75 процентов населения было неграмотным. На 1330 человек жителей здесь было десять трактиров.

В наше время Геническ – районный центр, в котором работает несколько про-

мышленных предприятий, в их числе – известные на Херсонщине рыбоконсервный и арматурный заводы. Население – 22500 человек.

Рыбоконсервный завод выпускает свыше 12 миллионов условных банок, его продукция пользуется спросом во многих городах Украины и России.

А изделия арматурного завода применяются на новостройках Сибири и Дальнего Востока, стран Прибалтики и Закавказья.

Кроме общеобразовательных школ, работают в Геническе музыкальное и медицинское училища, имеются районный Дом культуры, библиотеки, историко-краеведческий музей.

Арабатская стрелка – непрерывная коса длиной 120 км.

Начинается от г.Геническ и тянется узкой полосой на юг к восточной части Крымского полуострова, отделяя Азовское море от залива Сиваш.

На херсонской части территории «Арабатки» расположено несколько жилых поселков (Счастливцево, Стрелковое, Генгорка) и много пансионатов, детских оздоровительных лагерей и домов отдыха.

Большая часть крымской территории косы необитаема, и только в самой южной её части расположено небольшое село Соляное, где когда-то был соляной промысел.

В мире есть ещё всего лишь три подобных источника минерального сырья.

Это залив Кара-Богаз-Гол в России, Большое Солёное озеро в США и Мёртвое море на Ближнем Востоке.

В двух километрах от с. Каменское находятся, будто вырастающие из-за песчаных холмов, мощные стены с бойницами. Это и есть Арабатская крепость. Хорошо сохранились ее трехметровой толщины стены, многоугольники фортов, но в самом крепостном дворе остались только груды глины и камня.

 Перед стенами – крепостной ров, за ним – вал, который и сейчас местами достигает высоты семь-восемь метров. Ров заполнялся водой по специальным каналам из Азовского моря и Сиваша, благо здесь Стрелка представляет собой узенькую полоску суши между двумя водными бассейнами. В этом и заключалось в свое время чрезвычайно выгодное положение крепости.

Здесь сохранились естественные степные растительные и животные сообщества, обитавшие в этих местах сотни, а может быть, и тысячи лет назад.

Больше всего поражают естественные урочища, поросшие тюльпанами. Весной тюльпаны сплошным ковром покрывают степь, покачивая под степным ветерком золотисто-красными, розовыми, белыми головками-цветами. Они, как и многие другие здешние растения, «спешат» развиться ранней весной; летом очень быстро яркие краски трав и цветов блекнут под палящими лучами солнца.

Геническ и Арабатская стрелка идеально подходят для спокойного семейного отдыха и рыбалки.

Хорошая экологическая обстановка, чистая теплая вода Азовского моря, целебный воздух, напоенный ионами морских солей и запахами растений бескрайних степей, теплые песчаные пляжи, обилие овощей, фруктов и рыбы этому только способствуют.

Июнь 1982 г. Наша семья на крыльце родного дома!

Вова держит Дартика.

Август 1989 г. Детский пляж.

Слева Володя-брат, его дочь Наташа, моя дочь Марина, Валя-жена брата Володи, я, Володя- мой сын.

Мама с внучкой Мариной.

Когда на мое 60-летие смотрели чудом сохранившийся небольшой любительский фильм, снятый Володей летом 1998 года в Геническе и в нашем доме по переулку Махарадзе, д.3, то комок стал в горле и самопроизвольно выступили слезы.

21 марта 2007 г. Москва. Празднуем! Я слева.

А дети с сожалением в очередной раз задали вопрос: «Зачем мы в конце сентября 2001 года продали этот дом?».

История одной фотографии.

В октябре 2016 года из Вильнюса в Питер приезжала двоюродная сестра Люда Разумовская.

Привезла эту фотографию, которая и вызвала поток ярких воспоминаний, о которых захотелось рассказать…

Лето 1952 года. У бабушки и дедушки Мазуновых в селе Могучее.

Слева я, рядом Люда, брат Володя и двоюродный брат Миша. Мне пять лет и четыре месяца, Люде – пять и пять, Вове – восемь месяцев, Мише – два года и восемь месяцев.

Дедушкин дом находился на околице села, окруженный со всех сторон ровной безграничной степью…

В нем постоянно проживали наши дедушка Пантелей, бабушка Мария, их сын Иван (мой дядя, естественно) с женой Полиной, детьми Людой и Мишей. Мама со мной и братом Володей приехала к родителям отдохнуть на пару недель.

Погода тогда была прекрасная, и мы с Людой целые дни проводили на природе.

Солнце было ВЕЗДЕ!

От полуденного зноя и духоты можно было укрыться только в полутемных комнатах (окна от солнечных лучей прикрывались ставнями) и под парой старых раскидистых яблонь возле дома, которые тоже давали какое-то подобие тени в ту жаркую июльскую пору…

Потоки раскаленного воздуха, поднимаясь к яркому безоблачному небу, часто захватывали частицы почвы и создавали вихревые расширяющиеся к верху пылевые столбы, смерчи, которые внезапно возникали, быстро перемещались по бескрайним степным просторам и растворялись где-то за горизонтом.

Наблюдение за таким необычным явлением природы вызывало у нас настоящий ужас и оцепенение…

Помимо отдыха у нас с сестрой была и постоянная обязанность – собирать на полях солому и сухую траву, которые при отсутствии дров в совершенно безлесной местности использовались в качестве топлива для печки летней кухни, где готовилась еда.

Большой удачей для нас была находка в степи одного-двух клубков «перекати-поле».

Перекати́-по́ле —травянистые растения, произрастающие в степных или пустынных районах, оставляющие после отмирания особые образования, круглые, овальные и сухие, которые состоят из высохших частей и катаются по ветру в виде иногда довольно больших шаров, рассеивая семена. В Сибири имеет название «катун», у нас на Украине – «курай».

Перекати-поле или курай.

Мы с Людой весело катили домой шар такого «курая», достигавшего порой в диаметре до одного метра, зная, что получим заслуженную похвалу от взрослых.

Однажды в качестве поощрения за доставку особо большого травяного клубка, мне разрешили сжечь его самому. Я очень стремился оправдать доверие бабушки и мамы, которые хлопотали на кухне, и поддерживал огонь, периодически закладывая в топку печи комки сухой травы, выдираемые из «курая». И старательный мальчик Саша так увлекся работой, что не заметил, что с очередным пучком соломы в печку отправил и одну свою сандалию…

Ох, и досталось мне потом от мамы!

Тогда в послевоенные годы покупка чего-нибудь из одежды и обуви являлась очень большой проблемой. Все было дефицитом!

И если с пошивом любых предметов одежды для взрослых и детей мама справлялась отлично, то чтобы «достать» обувь ей приходилось искать связи среди работников торговли г.Геническа…

Короче, оставшееся время пребывания в с.Могучее я проходил босиком. А на фотографии те сандалии еще на мне!

И еще один смешной эпизод того лета.

В один из вечеров дядя Ваня привез двух убитых зайцев, которых тут же моя мама начала разделывать. Она и в этом вопросе была настоящим мастером!

Ваня с юных лет был отличным охотником. Мама рассказывала, что он ухитрялся бить зайцев, которых тогда в степи было огромное количество, даже длинным металлическим прутом. А когда было куплено ружье, зайчатина на семейном столе стала постоянной едой. В доме была специальная бочка, в которой засаливалось заячье мясо. Оно во многом помогло семье пережить даже Голодомор. (Массовый голод, охвативший в 1932—1933 годах всю территорию Украины. По разным оценкам, число умерших тогда составило от двух до восьми миллионов человек).

Заячьи шкурки выделывались, высушивались и сдавались в заготовительную контору, что даже приносило семье небольшой денежный доход…

Вскоре куски зайчатины уже жарились и варились на той злополучной печке, где я умудрился сжечь свою сандалию. Мама закончила очищать заячьи шкуры, вывернула их мехом внутрь, всунула в них деревянные клиновидные правилки и повесила на веревку для просушки.

Летние заячьи шкурки ценились очень дешево, но нельзя же пропадать добру!

И вот уже вся большая семья за столом.

В больших тарелках куски аппетитно пахнущего жареного и вареного свежайшего заячьего мяса, приправленного луком и зеленью.

Вкуснотища!

Сколько я его съел, естественно, не помню, но знаю точно, что много…

Ночью я проснулся от нестерпимого желания посетить туалет по очень и очень большой нужде.

Быстро разбудил маму, которая успела вывести меня из дома до ближайшего куста, под которым из меня и вылилось все то, что еще вчера было зайчатиной… Что и говорить, мальчик переел!

Утром обнаружилось, что ночью туалет посещал не только я.

Брат Миша не успел добежать до заветного кустика и сделал свое «большое» дело прямо в деревянное корыто с замоченным бельем, которое стояло в коридоре…

Не донес!

И последнее.

Спал я с мамой и братом Володей в самой большой комнате дома. Называлась она «Зала».

Мама рассказала мне, что в ее детстве в верхнем углу залы был иконостас – три иконы и горящая лампадка. В этой же комнате стоял большой дубовый сундук, в котором хранились парадные одежды, украшения, деньги и сладости, которые иногда с ярмарки привозил ее папа, мой дедушка Пантелей. Детям открывать этот сундук не разрешалось категорически. «Это большой грех!», – постоянно приговаривала ее мама, моя бабушка Мария. «Боженька все видит, он вас накажет», – продолжала она и показывала на центральную икону с ликом Христа.

Маленькие Надя, моя будущая мама, с братом Ваней, которым тогда было по шесть-семь лет, слушались маму, боялись нарисованного бога, но однажды желание полакомиться конфетами победило все мыслимые и немыслимые запреты…

В то время, когда их родители были в огороде, Ваня с Надей проникли в залу, залезли на сундук, ножом на иконе выкололи глаза, чтобы бог не увидел их, открыли сундук и стащили горсть леденцов. Организатором всего этого «греха» был Ваня, который взял в помощники старшую сестру, только потому, что в одиночку не смог бы поднять тяжелую крышку сундука…

Лакомства были съедены немедленно во дворе, и дети стали ждать родительского или божьего наказания.

Наказание в виде хорошей отцовской порки последовало через несколько дней, когда их мама поднялась к иконостасу, чтобы подлить масла в лампадку и увидела испорченную икону…

Да, не зря говорят: «Запретный плод всегда сладок!».

Так и я, будучи уже школьником 6-7-го класса, тайком горсть за горстью доставал из мешочка с изюмом, припрятанного мамой в духовке для выпечки будущих пирогов, запретные сладости, наивно думая, что мама ничего не заметит…

О божьем гневе я, конечно, не думал!

А иконостас продержался в парадном углу залы еще несколько лет.

Ваня с Надей подросли, их в школе приняли в Комсомол. В те времена в стране проводилась широкомасштабная антирелигиозная кампания, и молодые активные комсомольцы настояли, чтобы родители эти иконы выбросили.

Одну маленькую иконку их мама, моя бабушка Мария все же сохранила и спрятала в сундуке, откуда тайком от своих детей доставала, чтобы помолиться…

Уже в пожилом возрасте мои папа с мамой перевезли бабушку на постоянное место жительства в Геническ. Вместе с ней переехал и тот дубовый сундук с иконкой.

До конца жизни бабушки и моих родителей сундук стоял в нашей летней кухне. Иконка, к сожалению, куда-то пропала…

Первый заплыв.

Из детских воспоминаний почему-то одним особо памятным оказался эпизод, когда я первый раз проплыл расстояние между берегом и ледорезом.

В Геническе в те времена у железнодорожного моста через пролив, соединяющий Азовское море с заливом Сиваш, стояли три ледореза.

(Деревянное сооружение пирамидальной формы, размер сторон 6х6 метров. Установлен на деревянных сваях. На верхнем ребре укреплен рельс, о который весной во время ледохода раскалывается лед).

Среди генических семи-десятилетних пацанов своеобразным показателем умения плавать была способность преодолеть дистанцию от берега до крайнего ледореза и обратно.

В общей сложности 25-30 метров.

Тот, кто проплыл это расстояние, не важно «по-собачьи» или кролем, мог потом с чувством собственного достоинства говорить своим босоногим товарищам, что он уже спокойно плавает к ледорезу.

Как-то вечерком в августе 1953 года папа, мама с маленьким Володей и я пришли к этому мосту окунуться.

Разделись на одной из многочисленных стоящих у берега лодке и начали купаться. Я к этому времени уже прилично для своих лет нырял и плавал «на меляке» вдоль берега, но лезть на глубину еще не решался, да и родители строго следили за этим.

Не помню уже, как я набрался храбрости попросить разрешения поплыть к ледорезу.

Папа знал об этом мальчишечьем критерии проверки плавательных способностей, поэтому разрешил.

Сказал только, что, если я устану плыть, то чтобы схватился за край ледореза и передохнул.

Поплыл вначале типа стилем «кроль», потом быстро устал и перешел на что-то вроде брасса.

Плыл до ледореза с одной мыслью: «Отдыхать там или нет». Если передохну, то заплыв не будет считаться, но и сил уже было маловато…

Решил все же не останавливаться. Коснулся рукой края ледореза и повернул назад.

Плыву уже «по-собачьи» и вижу, что течением (там оно из-за сужения особенно сильное) меня сносит с выбранного курса к лодке, где с нетерпением ждут папа и мама.

Но продолжаю барахтаться руками и ногами, захлебываясь горько-соленой морской водой.

Берег все же медленно-медленно приближается.

Вижу, папа уже стоит по пояс в воде ниже по течению в готовности прийти на помощь. Еще пара конвульсивных гребков, и ноги коснулись песчаного дна.

ДОПЛЫЛ!

Папа обхватил меня, и только я тогда почувствовал, как сильно бьется сердце, и какое частое у меня дыхание.

Выложился полностью, но зато преодолел заветное расстояние!

До этого мне иногда казалось, что папа как-то строго относится ко мне (больше ругает, чем хвалит), но в те минуты я отчетливо видел и чувствовал, что он искренне гордится своим сыном…

Моя первая учительница.

«Мы умираем только тогда, когда нас забывают».

Морис Метерлинк, бельгийский писатель, автор философской пьесы-притчи «Синяя птица».

1 сентября 1953 года.

Ученики всех классов школы №4 г.Геническа построены на школьном дворе по случаю начала нового учебного года.

Для меня тот год был первым!

Мне – шесть лет и пять месяцев. Стою в строю таких же растерянных и взволнованных первоклашек…

Пожилая невысокая учительница, стоящая перед нами, начинает называть фамилии школьников 1-го «А» класса. В ответ слышится « мозгу что-то заклинило… Здесь» или «Я». Наконец доходит очередь и до фамилии Руденко, но я стою и молчу – в

Рядом стоящий Володя Мижура, живший на нашей улице Петровского по соседству через один дом, толкает меня – отвечай!

С Вовчиком мы потом просидели за одной партой все 11-ть классов!

Издаю какой-то хриплый и невнятный звук: «Я…».

Так начинался мой долгий многолетний путь познания науки в школе, военном училище, военной академии…

Так 1-го сентября 1953 года состоялось мое знакомство с моей первой учительницей Руденко Олимпиадой Федоровной.

Родственных отношений не было никаких, просто по мужу однофамильцы.

Первый класс. Я крайний слева в первом ряду.

Нам, с тогдашней нашей возрастной позиции, Олимпиада Федоровна казалась пожилой женщиной, хотя ей было немногим более 50-ти лет!

Худощавая, подтянутая, энергичная, с гладкой прической, одетая в строгое темное платье с белым воротничком – такой была она почти всегда на протяжении моей школьной четырехлетки…

С первых же уроков я понял, что моя беззаботная босоногая дворовая вольница закончилась…

Олимпиада Федоровна делала все, чтобы как можно скорее привить нам самые необходимые правила поведения в школе и других общественных местах.

Конечно, и до этого папа и мама пытались наставлять меня, как говорится, на путь истинный, но то были просто родительские пожелания, которыми можно было иногда и пренебречь…

Здесь же в школе все требования должны были выполняться четко и беспрекословно: снимать фуражку (тогда все мальчики носили этот головной убор) при входе в помещение, не держать руки в карманах брюк (а ведь это был неписаный пацанский шик!), не плеваться на землю, пропускать первыми в дверь девочек, уступать им место, при приветствии взрослых слегка наклонять голову и т.д…

Мальчики должны были иметь короткую стрижку, поэтому до окончания 4-го класса у меня на голове был только короткий чубчик, а остальная часть – была «под ноль» или, как у нас говорили, «налысо».