Avicii. Официальная биография бесплатное чтение

© Måns Mosesson & Avicii AB (Tim Bergling Foundation), 2024

© Ю.В. Антонова-Андерссон, перевод, 2024

© Издательство АСТ, 2024

Предисловие

Эта книга была написана на основе сотен интервью: бесчисленного множества длительных бесед с теми, кто знал Тима Берглинга и работал с ним. Семья Тима поделилась со мной его заметками в телефоне, сообщениями в мессенджерах, рисунками, фотографиями, электронными книгами, которые он проглатывал одну за другой. Я пересмотрел огромное количество видеоматериала, в том числе из личного архива. Также познакомился с тем принципом, по которому Тим размещал свои композиции в специальной программе.

Я ездил в клубы на Ибице и в Майами, бывал в его домах в Стокгольме и Лос-Анджелесе. Где только не проходили мои интервью: и в машине по пути в Лас-Вегас, и на хаус-фестивалях в Амстердаме, и за чашкой чая в Лондоне, и за тарелкой с картошкой и лососем в Шиллинге – местечке в южной шведской провинции Сконе.

Я изо всех сил старался понять, как и чем жил Тим. А было это ох как непросто: его повседневность переполнял хаос. Во многом разобраться в его мыслях мне помогли электронные письма – а за десять лет таковых накопилось более сорока тысяч! Были и личные записи, обсуждения на форумах, его переписка по смс и в мессенджерах.

Когда Тим что-то писал, он часто пользовался американской клавиатурой, на которой не было шведских букв. Для удобства шведскоязычных читателей такие отрывки были изменены. В некоторых случаях исправлена орфография и пунктуация – разумеется, смысл сказанного сохранился.

Наибольшего успеха Тим Берглинг достиг в тот момент, когда психическое здоровье молодежи всего мира оставляло желать лучшего. Причин тому много, но факт остается фактом: количество обращений за помощью и/или поставленных диагнозов выросло в разы. В одной только Швеции число зарегистрированных ухудшений психического состояния так называемых «молодых взрослых»[1] с 2006 года выросло на 70 %. Появилось больше симптомов, вызванных стрессом: проблемы со сном, беспокойство, подавленность, отчаяние, панические атаки. В данной возрастной группе участилось и количество самоубийств: во многих странах с высоким уровнем дохода населения суицид – одна из наиболее частых причин смерти лиц моложе тридцати лет. В Швеции эта цифра растет с начала XXI века, в США сильный скачок наблюдается последние десять лет. По данным Всемирной организации здравоохранения, людей, покончивших с собой, больше, чем скончавшихся от рака желудка или рака груди, цирроза печени и болезни Альцгеймера. Суицид уносит больше жизней, чем войны, преступления, террористические атаки и домашнее насилие вместе взятые.

За самоубийством почти всегда стоит какая-то форма психического расстройства, будь то депрессия или что-то более серьезное. Несмотря на это, тема суицида по-прежнему табуирована: о нем не говорят, его стыдятся. Поговорить с тем, кому тяжело – сродни непосильной задаче. Мы боимся сказать что-то не то, тем самым лишь усугубив ситуацию, и этот страх сдерживает нашу поддержку. Однако исследования доказывают, что наши опасения не обоснованы. Нет надобности подбирать «правильный», «идеальный» ответ. Самое важное – просто поинтересоваться самочувствием и быть готовым выслушать. Молчание не спасет жизнь – а вот разговор на это способен.

Писать об известных людях, которые покончили с собой, нелегко. Это накладывает ряд ограничений. Например, не стоит уделять слишком большое внимание месту происшествия и собственно трагедии – в противном случае рассказ может спровоцировать подобное поведение еще и у читателя. В этой книге я не описываю последние часы жизни Тима в подробностях – но рассказываю о том, что привело к подобному исходу. Быть может, мы сможем извлечь из этого какой-то урок.

Если вам кажется, что ситуация, в которой вы оказались, безвыходная, если вы всерьез задумываетесь о самоубийстве, то немедленно позвоните по номеру 112[2].

Если вам или кому-то из вашего окружения требуется поддержка, ее всегда можно получить – например, поговорить с кем-то, кому доверяете, или позвонить на горячую линию:

Организация Mind Självmordslinjen: тел. 90101, чат на сайте mind.se

Дежурный «ближний»[3]: тел. 08–702 16 80

Организация Bris (общество по охране прав ребенка): тел. 116 111

Дежурный священник: соединение после звонка по номеру 112

Avicii. Официальная биография

По вечерам из кустов отваживались выглянуть кролики. Серые и взъерошенные, будто только что дрались среди пиний. Еще мгновение – и в небе уже парит пустельга, распрямив на ветру крылья и готовясь вот-вот ринуться вниз за добычей.

Отсюда ему было многое видно.

С легким, едва ощутимым ароматом лимоновой рощи смешивался запах чеснока и розмарина – видимо, повар готовил ужин. У бассейна тихо шуршал опрыскиватель, в полусне посылая капли воды юкке.

Вот уже три недели, как Тим Берглинг находился в клинике и постепенно начинал приходить в себя. Он расположился на черепичной крыше, куда ему помог дотащить шезлонг персонал. В дымке Средиземного моря виднелись очертания острова – туда паромы отвозили туристов на сноркелинг. Эдакое дневное приключение, позволявшее немного прийти в себя от похмелья, прежде чем наступит вечер и в ход пойдут таблетки и спиртное.

Правда, сейчас на дворе стояла осень. Туристы, приезжавшие сюда на круглосуточные вечеринки, улетели домой. Знаменитые клубы Privilege, Space и Pacha закрылись до следующего сезона. Помалкивали даже сверчки.

Лето 2015-го пролетело как в тумане, но осознать это Тим смог лишь сейчас. Он сидел на белоснежной вилле, расположенной на южной оконечности Ибицы, и сходил с ума от того, что мелодии пока еще недостаточно хорошо смикшированы, а звукозаписывающая компания вынуждает его отправиться в Лондон на серию интервью.

Альбом Stories задумывался как продолжение первой пластинки – той самой, которая двумя годами ранее превратила Тима Берглинга из неплохого клубного диджея в мировую знаменитость. Тиму никак не удавалось сконцентрироваться, и выход альбома задерживался уже на год.

Проблемы со здоровьем появились довольно давно. А в последний год, после операции, у него появилось чувство, будто в желудке снова начало что-то расти. Мысль об этом комочке не давала Тиму покоя. Чем больше он о нем думал, тем сильнее его ощущал. Будто бы опухоль овладевала им все больше и больше. И пока это неопознанное образование продолжало расти, он принимал участие в многочисленных летних фестивалях Европы, а каждое воскресенье выступал в Ushuaïa – самом культовом хаус-клубе Ибицы.

Дав последний концерт, он был уверен, что теперь-то уж можно вернуться домой в Лос-Анджелес. Но вместо этого на первом этаже виллы его ждали отец Клас, менеджер Араш, прилетевший специально из Стокгольма, и его старший брат Дэвид. А еще телохранитель и тур-менеджер. И, разумеется, старые добрые друзья, которые вот уже пару лет следовали за ним по пятам.

Все они в один голос твердили, как беспокоятся о нем. Как устали врать, когда каждый день слышали вопрос: «Каково это, работать с Avicii?» Все это время они плакали, чувствуя бессилие и опустошение.

В итоге Тим согласился отправиться в клинику – по большей части, конечно, чтобы не слушать их нытье о том, что он якобы превратился в человека ненадежного и беспечного.

В первые дни, когда процесс отвыкания только начался, он в основном спал. Но потом врач Пол Таннер посоветовал ему писать.

Мое первое воспоминание – мама купает меня или поет колыбельную… или в комнату заходит отец и переворачивает кассету со сказками, пока я пытаюсь заснуть[4].

Формулировки давались с трудом. Слова выглядели какими-то колючими, неотесанными. Он так долго находился во власти обволакивающего опьянения, что предложения не клеились, все шло наперекосяк. Однако он понял, зачем это было нужно: облекая воспоминания в слова, о событиях становилось легче говорить. Он по-новому смотрел на жизнь, которая в сентябре 2015 года привела его в это место.

Начав писать, Тим уже не мог остановиться. Вместо сна он сидел перед ноутбуком и записывал мысли ночи напролет. Он рассказывал о детстве и юности, о родне, о том, как стал заниматься музыкой и как развивалась его карьера. Писал о сложных отношениях с менеджером Арашем и о времени, которое провел со своими девушками, Эмили и Ракель.

Вторая половина дня проходила за долгими терапевтическими беседами: вместе с врачом они обсуждали стратегии вымещения эмоций. По старой привычке Тим анализировал полученную информацию весьма скрупулезно – он всегда дотошно подходил к делу.

Постепенно Тим осознал, как много в себе подавлял. Он так долго вынуждал себя двигаться вперед, что начал воспринимать это как должное.

Внезапно все предстало в совершенно ином свете. Даже неприятные чувства и эмоции, с которыми он боролся с самого детства, – нервозность, тревожность и отчаяние. Может, в них не было ничего плохого? Он представил себе, что они будто компас, эдакий инструмент, способный указать ему нужное направление.

Сама по себе эмоция может обладать как положительной, так и отрицательной энергией, но ни одно ощущение на свете не желает нам зла.

До недавнего времени Тим то и дело переходил грань, жил в постоянных боли и страданиях. Боль была как физической – ему не давал покоя желудок, – так и душевной. Он не просто бился головой о стену – нет, он ее пробивал, и это происходило снова и снова. Ему и впрямь казалось, будто он играет с жизнью и уже одной ногой в могиле.

Как же он жалел, что никого не слушал!..

Я родился в 1989 году в Стокгольме в семье двух любящих родителей: Класа и Анки. Папа иронично называл себя «торговцем бумаг» – в Швеции всегда было принято немного принижать свои достижения. На самом деле у него было несколько магазинов канцтоваров, так что денег в семье хватало. Мама была успешной актрисой, по ее стопам пошел и мой брат.

К массивным люстрам поднимался дым. Стрелы охотников рассекали воздух, а маги бросали в драконьи головы огненные шары, но чудовище, казалось, было непобедимо. Острые зубы сверкали в темноте, оно бросалось на каждого члена клана, который осмелился подойти ближе.

Вместе с друидами, священниками и колдунами рыцарь Импортант вот уже несколько часов сражался, чтобы добраться до последнего чудовища, схватка с которым определяла исход всей битвы. Клан проявил смекалку и применил умную тактику: они то двигались всем войском в сорок человек, то делились на группы, чтобы уничтожить драконьи яйца, оставшись при этом в живых.

И вот Импортант, облаченный в огненно-оранжевые доспехи, спрятался за одной из каменных стен замка, построенного внутри горы Восточных королевств. Импортант был паладином, рыцарем с магическими способностями, который всегда приходил на помощь, когда кто-то из его клана оказывался в опасности.

Импортант полностью оправдывал свое имя[5]. К наплечникам его доспеха крепились ножи, руки скрывали железные рукавицы, а еще у него был пояс, о котором мечтал каждый игрок. Из-за забрала сияли белоснежные глаза. Иногда рыцарь объезжал столицу союзников Стормвинд только для того, чтобы поймать завистливые взгляды, устремленные на огромные рога, что украшали доспехи его коня – верный признак преданной службы.

Шестнадцатилетний Тим Берглинг сидел на кровати, облокотившись о стену. Оттуда-то он и управлял Импортантом. Пальцы отчаянно колотили по лежавшей на коленях клавиатуре, и рыцарь, подчиняясь командам Тима, торопился спасти очередного колдуна, оказавшегося в ловушке.

За всем происходящим внимательно наблюдал друг Тима Фредрик Буберг, которого все называли Фрикку. Очевидно, парни провели за игрой не один час: между стаканами с недопитой колой валялись конфеты, крошки чипсов и выплюнутые мешочки снюса[6].

Сразу после школы Фрикку с друзьями пришли в расположенную на Линнегатан квартиру родителей Тима. Они дружно затащили свои компьютеры на пятый этаж и в комнате Тима подключили их к сети. Было давно уже за полночь, а рейды в World of Warcraft[7] все не заканчивались. Один из парней чуть не клевал носом.

В этой комнатке Тим Берглинг провел все свое детство. Здесь он рисовал портреты родителей и друзей, писал стихи об осенних листьях и той самой девчонке из класса, которая ему больше всего нравилась. Когда-то родители подарили Тиму подписку на «Иллюстрированную науку»[8], и он изучил все, что можно, о спутниках, археологических раскопках и роботах. Особую страсть Тим питал к космосу. На его детство пришлось выведение на орбиту телескопа. «Хаббл», так называли эту напоминавшую мусорный бак причуду, был оснащен камерами, которые с невероятной высоты могли получать идеальной точности снимки умирающих звезд и мерцающих галактик. Внимание Тима привлекло гигантское газопылевое облако, изображения которого он потом долго рассматривал. Эти огромные столбы газа и пыли подсвечивались ультрафиолетовым светом и напоминали воющих чудовищ, словно иллюстрации из какой-нибудь сказки-страшилки. Видимо, в таком же отдаленном уголке вселенной однажды образовалась и наша солнечная система. Это было так давно, что мозг отказывался воспринимать эту информацию. Самому быстрому космическому аппарату, который только смог создать человек, понадобилось бы несколько сотен миллионов лет, чтобы добраться туда, в непознанную вечность.

Пока Тим погружался в размышления о далеком и непознанном, его мать Анки обычно крутилась на кухне, где готовила тефтели или спагетти для сына, сидевшего в своей комнате, что располагалась справа от плиты.

Как же она обожала своего Тимлима! Она его так ждала! И вот, наконец, в последнюю осень восьмидесятых он появился на свет.

Анки безумно хотела общего с Класом ребенка, хотя обоим было уже за сорок, а за плечами были недавно распавшиеся браки.

Тим был типичным поздним ребенком. Когда он родился, его братья и сестра давно стали подростками. Первыми съехали Линда и Дэвид, дети от предыдущего брака Класа, а за ними в свободное плавание отправился и сын Анки Антон. В квартире осталось всего три человека – Анки предполагала, что это и было причиной определенной сдержанности и замкнутости Тима.

При этом он был ужасно упрям. В детском саду Тим напрочь отказывался есть не только макароны и шарики из картофельного пюре, но и фруктовые салаты и ревеневый крем. Он решительно отвергал то, что другие дети поедали с огромным удовольствием. Ему же подавай исключительно хлебцы с маслом! Как-то во время празднования Дня святой Люсии[9] один из воспитателей внес Тима в зал на руках просто потому, что тот не желал прикасаться к полу. А когда все отправились в цирк, Тим не захотел заходить внутрь.

– Я не знаю этого клоуна, – сухо констатировал он и просто-напросто остался на улице.

Порой ему требовалось побыть одному – в такие моменты он четко давал понять это. Если они с Анки о чем-то спорили, Тим нередко запирался в комнате и продолжал общение, подсовывая под дверь бумажки.

«Ладно, признаю! – частенько заканчивал переписку Тим. – Был неправ. Извини. Но я все равно считаю, что называть меня “диванной картошкой” было грубо. Согласна?»

«Согласна, прости», – отвечала Анки, запихивая очередное послание под дверь.

И вот они уже снова друзья, и Тим выходит из добровольного заточения.

Быть может, эта осторожность и склонность к анализу передались ему по наследству от нее самой? Она актриса, которую нередко хвалили за правдивость ее ролей. За несколько лет до рождения Тима Анки сыграла одну из главных героинь в фильме «Моя собачья жизнь», номинированном на «Оскар». Сейчас же она много времени проводила в студии в Хальстахаммаре, где принимала участие в мыльной опере «Друзья и враги». Как и многие деятели искусств, Анки часто испытывала неуверенность в себе. Ей казалось, что она долговяза, чересчур самокритична и неуклюжа. Когда она смеялась, то походила на фаршированную рождественскую свинью – не хватало только яблока во рту. Во всяком случае, по ее личному убеждению.

Жизнь Анки Лиден делилась на «до» и «после».

В подростковом возрасте какой-то незнакомец заманил ее в лес, где попытался задушить. Об этом происшествии она не забывала ни на минуту. Из-за этого Анки боялась темноты и была чрезмерно чувствительна. Она не носила шарфы и платки: ей казалось, будто они сжимаются на ее шее и вот-вот перекроют ей кислород. Возможно, эта травма как-то сказалась и на ее детях? Пусть даже и косвенно?

Как бы то ни было, Тим, как и Анки, всегда занимал выжидательную позицию. На семейных ужинах, когда за столом собирались все шестеро, другие дети наперебой что-то рассказывали. Шуму от них было предостаточно! Тим же сидел тихо, а потом внезапно выдавал какой-нибудь жутко смешной комментарий, всегда бывший к месту. При этом он слегка усмехался, а затем, будто с чувством выполненного долга, удалялся в свою комнату, вновь погружаясь в собственный мир.

Отец Тима был владельцем компании Skottes, продававшей канцтовары фирмам и предприятиям. Сначала Клас Берглинг производил впечатление человека замкнутого и во всем безупречного, особенно когда обсуждал закупочные цены на ручки или степлеры. Но стоило с ним пообщаться поближе, как становилась очевидна его творческая жилка. Он с детства впитывал запах сольвент-нафты в Королевской опере, где его отец работал главным декоратором. На семейных встречах Клас превращался в мастера импровизации и изображал то придирчивого режиссера, то поддатого продавца. А утром по субботам он вполне мог врубить стерео на полную катушку и, одетый в халат, вальсировать под мощный голос своего кумира Рэя Чарльза. Лишенный зрения соул-певец с американского юга обладал невероятной способностью захватывать и очаровывать неподражаемой игрой на пианино, при этом рыча и шепча в микрофон так, будто на сцене был не он один, а целый оркестр. Помимо Рэя Чарльза, Клас тяготел к исполнителям блюза – в основном из Чикаго, в частности к гитаристам вроде Бадди Гая или Фредди Кинга. Ему импонировали эдакие потрепанные жизнью мужчины, повествовавшие об изменах и ревности, насилии и бедах.

Сестра и братья Тима тоже прониклись любовью к музыке и делали все, чтобы приобщить к ней младшего братишку. Линда познакомила всех с глэм-рок группой Kiss. Дэвид в основном смотрел MTV, где восхищался всеми жанрами, от хип-хопа до гранжа. Антон, поступив в гимназию[10], начал играть на ударных в рок-группе.

Каждое лето семейство выезжало на машине в местечко Шиллинге, расположенное в Эстерлене[11]. Они приобрели кирпичный домик в бывшей рыбацкой деревушке. Он, конечно, скорее напоминал развалюху и пострадал от сырости, но из него открывался чудесный вид на море. Пока Клас с обнаженным торсом играл на электрогитаре, Тим строил шалаши и учился плавать на простеньком «Оптимисте»[12]. Когда они с другом устраивали на перекрестке блошиный рынок, Анки приносила сыну гамбургер с газировкой.

По соседству проживал выдающийся тромбонист Нильс Ландгрен. Однажды он решил разгрести свои завалы старья и продать на площади ненужные инструменты. Тим купил синтезатор – Yamaha конца 1970-х годов. Его он поставил в комнате рядом с прихожей. В тот год почти все лето он потратил на то, чтобы освоить новый инструмент.

Тим наобум жал на клавиши, не слишком понимая, что к чему, но результат ему почему-то нравился. Он не представлял, чем хочет заниматься, но чувствовал, что тяготеет к творческой стезе. Тим периодически думал о бывшем муже Анки, любимце публики Томми Черберге[13]. Его певческая карьера служила прямым доказательством того, что жизнь надо строить исключительно в соответствии с собственными убеждениями и пристрастиями.

По возвращении в Стокгольм отец подарил Тиму шестиструнную гитару Fender из красного дерева. По сравнению с синтезатором гитара казалась совсем простым инструментом. Тим разучил классику типа Tears in Heaven Эрика Клэптона и House of the Rising Sun группы The Animals. Набрав побольше воздуха, он пытался спеть гимн Швеции и Vandraren Нурдмана.

С пением выходило не слишком здорово, а вот гитара с каждым днем давалась ему все лучше и лучше.

Когда мама предложила найти учителя музыки, Тим счел эту мысль абсурдной.

Нет, он, разумеется, и сам все освоит. Ему не нужна ничья помощь.

В детстве я довольно сильно стеснялся. Не то чтобы мне это очень мешало, но во мне точно жила какая-то застенчивость, вероятно, унаследованная от мамы, которая всю жизнь была чрезвычайно чувствительной.

По выходным мы смотрели фильмы и покупали кучу сладостей, а иногда ходили на вечеринки.

Потихоньку друзья начали просыпаться. Видимо, они заснули уже под утро, когда драконы в World of Warcraft оказались повержены, всех неумолимо клонило в сон, а сил оставаться на ногах не было.

Подростки принялись тереть глаза. В этот раз на угловом диване Берглингов разместились Юханнес Ленно и Фрикку Буберг. Якоб Лильемарк довольствовался зелеными подушками под спину: их он, устроившись на полу, использовал вместо матраса. Потянувшись, друзья поплелись на кухню.

Дверь в комнату Тима была, как обычно, закрыта, а значит, он все еще спал и не хотел, чтобы его беспокоили. Друзья прекрасно знали: если его разбудить до обеда, он потом весь день будет ныть. Фрикку достал из холодильника колбасу и сделал бутерброды. Ребята налили себе горячий шоколад, поздоровались с Класом и Анки и уселись в гостиной смотреть фильм.

– Черт, я обнаружил, как можно получить больше очков опыта! – воскликнул Тим, встав, наконец, с кровати.

Когда его друзья легли, он все еще оставался перед экраном. Забравшись на грифа, Тим перелетел на континент Калимдор – дом ночных эльфов и троллей. Ему не терпелось отыскать черные лотосы. Поиски продолжались до шести утра. Эти цветки могли сделать Импортанта сильнее, и в дальнейших приключениях клана пользы от него было бы больше.

– Вы ведь понимаете, что это значит? Крутяк!

– Надо бы прогуляться, – предложил Фрикку.

Его, конечно, тоже интересовала игра, но не до такой степени, как Тима. Тим был упрям, его невозможно было остановить. Если он что-то решил, то во что бы то ни стало добьется цели. Но к солнцу он тоже был неравнодушен.

Подростки поспешили вниз по лестнице. На улице они повернули направо.

Здесь, на Эстермальме[14], вырос не только Тим, но и Фрикку. Он жил в районе Йердет, у огромного поля за зданием Шведского радио. Как и Тим, он слыл натурой творческой. Его отец был успешным телепродюсером; сам же Фрикку ходил в музыкальную школу Адольфа Фредрика[15] и мечтал стать актером. С Тимом он познакомился пару лет назад, в гимназии, и они тут же нашли общую тему для разговора: кино. Они вместе пересматривали классику – в частности, «Крестного отца» и все, что когда-либо создали Квентин Тарантино и братья Коэн. Часами они обсуждали сценарий и символику «Твин Пикс» или же расслаблялись под мюзиклы вроде «Иисус Христос – суперзвезда» или «Призрак оперы». Тиму импонировали дружелюбие и свободные взгляды Фрикку. Он был забывчив и рассеян, но как-то очень по-милому. Эти черты к нему только располагали. Тим и Фрикку стали эдакими братишками.

Друзья обожали кварталы вокруг площади Карлаплан[16]. Это была их территория. Напротив дома Тима и старшей школы Йердес, где он учился, стоял торговый комплекс «Фельтэверстен». Здешние коридоры, петлявшие между спортивными магазинами и кондитерскими, были настоящим центром молодежного досуга. В продуктовом «Сабис» почти всегда предлагали попробовать сыр или ветчину – этим вполне можно было наесться. На крыше находились жилые квартиры, куда вел эскалатор. Клумбы в уютных двориках располагали к тому, чтобы побегать между ними или, например, тайно покурить и решить, кто в следующий раз будет отовариваться в киоске около театра «Максим»[17]. Тамошний торговец хотел почти две сотни за шесть банок пива, но никогда не проверял удостоверение личности. А назвав кодовые слова, можно было рассчитывать и на контрабандную русскую водку.

В начале нулевых район, в котором выросли парни, оказался на первых полосах газет. Надо сказать, к Эстермальму всегда было повышенное внимание: вот уже добрую сотню лет эта часть Стокгольма ассоциировалась исключительно с достатком и сытой жизнью. Дома конца XIX века, обрамлявшие эспланаду Карлавеген, источали запах денег и власти. Здесь в квартирах, помпезностью ничем не уступавших изысканным фасадам, жили предприниматели, дипломаты и друзья членов королевской семьи. Во всяком случае, именно такую картинку рисовали желтые газетенки.

Но с развитием интернета у Эстермальма появились и собственные корреспонденты. Такие блогеры, как Катрин, Алекс, Софи и Белла буквально поселились в отеле Anglais и Café Mocco, откуда докладывали, кто с кем встречался и расстался, в какие клубы ходил. В гуще событий почти всегда оказывалась площадь Стуреплан[18] и кварталы, расположенные между сонливой Карлавеген и пульсирующим сердцем города.

В дневное время Стуреплан считался эдаким финансовым ульем страны, по которому туда-сюда бегают управляющие фондами в галстуках набекрень и кожаными портфелями подмышкой. Вечером район преображался, превращаясь в центр развлечений. К знаменитейшим клубам и ресторанам, таким как Sturecompagniet, Grodan, Berns и Spy Bar, выстраивались длинные очереди. Ночная жизнь очень привлекала блогеров, внимательно следивших за всем происходящим, ведь именно здесь создавалась иерархия, вспыхивали ссоры и заключался мир.

Частью этой жизни стал старший брат Тима Антон. Как и Анки, он сыграл одну из ключевых ролей в нашумевшем сериале и теперь встречался с фотографом, которая снимала гала-премьеры в кинотеатрах Rigoletto или Grand. Иногда Тим за компанию ходил на эти мероприятия, но находил их довольно странными: актеры, политики, знаменитости, блогеры получали билеты в кино только для того, чтобы в знак благодарности профессионально поулыбаться на камеру.

На красной дорожке Тим часто позировал рядом с братом, но нередко на фотографиях выглядел как-то угрюмо. Будто он лишь сторонний наблюдатель. Казалось, вся эта шумиха его совершенно не касается и абсолютно не близка ему.

Куда лучше отправиться с друзьями в магазин видеопроката на площади Эстермальмсторьй и накупить сладостей к субботе[19]. Усевшись на кровати Тима, можно было весь день смотреть «Властелина колец» или боевики с Дензелом Вашингтоном и Томом Крузом (Тим достал кучу пиратских дисков во время поездки с семьей в Таиланд). Попивая газировку и беспардонно кидая крошки чипсов на одеяло, подростки хохотали над сериалом «Офис» с любимым комиком Тима Рики Джервейсом. Тим обожал тонкий юмор британца и его колкие комментарии в самый нужный момент. По той же причине они неотрывно смотрели мультсериал «Южный парк»: он был совершенно дурацким, но весьма ироничным. Эрик Картман и другие персонажи служили превосходным орудием для насмешек над президентом Джорджем Бушем, лицемерными голливудскими знаменитостями – да и в целом всем, что волновало общественность или было на повестке дня.

К большому удовольствию ребят, в последнем сезоне была целая серия, посвященная World of Warcraft. Картману приспичило избавиться от особо злого противника, и он пытался убедить друзей помочь ему в битве.

Компания Тима покатывалась со смеху, когда Картман своим самым властным тоном разглагольствовал о том, что играть в компьютерные игры куда важнее, нежели бегать по улице, дыша свежим воздухом и ловя солнечные лучи.

Когда я впервые в жизни столкнулся с акне, вера в себя невероятно пошатнулась.

Я прогуливал школу, когда прыщей становилось слишком много. Старался сидеть дома по выходным, но все же перебарывал себя, если кожа была относительно «чистой».

Было ощущение, что девчонкам я вообще не интересен.

Как же часто друзьям приходилось уговаривать Тима присоединиться к ним.

– Только волосы уложу! – кричал он в ответ из ванной, расположенной рядом с прихожей.

– Да ты уже давно это сделал!

– Обещаю, всего пару минут – и пойдем!

Тим внимательно разглядывал свой нос. Он ему всегда не нравился: его кончик торчал, словно свиной пятак. А теперь он ко всему прочему превратился в эпицентр крошечных кратеров, которые бойко карабкались от щек ко лбу. Тим проклинал на чем свет стоит эти чертовы прыщи, которые, несмотря на все старания, продолжали появляться на его лице.

Вместе с родителями он ходил к двум врачам: сначала в Аспуддене[20], а потом и в районе Эстермальм. Он пробовал гидрокортизон, консилер, мази и гели, но ничего не помогало.

Ему и самому казалось, что так убиваться из-за акне просто глупо. Тиму совершенно не нравилось накручивать себя из-за такого пустяка, представляя, будто еще чуть-чуть – и произойдет катастрофа. Все детство он до смерти боялся рака. Нередко он просил кого-то из друзей пощупать, нет ли у него на груди какого-нибудь подозрительного уплотнения. А теперь-то что? Окончание школы не за горами, можно и расслабиться. Но нет, он опасался, что стоит ему ступить за порог, как на него устремятся тысячи оценивающих взглядов. Одна только мысль об этом приводила его в такой ужас, что он едва ли был в силах пошевелиться.

Ну ведь глупо, разве нет?

– Пошли уже, Тим!

Друзья ждали его на кухне, с трудом сдерживая раздражение: каждый раз одно и то же! Тим явно не дружил со временем, будто жил в собственном мире. Знал ли он вообще, что такое часы?

Наконец Тим сдался. Так происходило почти всегда: несмотря ни на что, он выходил вслед за друзьями. Они направились к оранжевым постройкам воинской части, что располагались в паре кварталов отсюда. За деревьями торчала высокая, словно стена, скала, которая загораживала Линнегатан, позади была небольшая ложбина. Сухая трава покрывала склоны и уступы, на которых подростки могли оставаться незамеченными для проходивших по улице взрослых. Никто и предположить не мог, что в самом сердце скалы начиналась вечеринка.

Кто-то притащил переносной динамик, из которого доносился либо шведский хип-хоп вроде Snook или Fronda, либо итальянская танцевальная музыка типа Gigi D’Agostina и DJ Satomi. Друзья называли этот стиль «молодежным техно»: они прекрасно понимали, что эта музыка слегка примитивна, но тексты песен били в самое сердце.

Если повезет, кто-нибудь раздобудет бутылочку кокосового ликера или полбутылки водки. А если удача окончательно переметнется на их сторону, сюда заглянут и девчонки из Французской школы и смеясь расположатся в одной из расщелин.

Впервые Тим попробовал алкоголь пару лет назад, когда ему удалось стащить из родительских запасов полбутылки джина. Он уже начал привыкать к этому щекочущему ощущению в животе и разливающемуся по телу теплу, когда с каждым глотком щеки пылают все сильнее. Ему нравился тот человек, в которого он превращался, как только в кровь попадал алкоголь. Он становился более уверенным и сговорчивым, всегда находил, что ответить. Но главное – алкоголь помогал ему перестать думать. Нервозность исчезала, в голове рождались крутые идеи. Знавшие Тима лишь поверхностно едва ли могли поверить, что совсем недавно перед зеркалом стоял во всем сомневающийся человек. Теперь же ничем не примечательный парень в худи представал совершенно с другой стороны.

Подобрав в сухой траве пару палочек, Тим зажал между ними сигарету, чтобы родители не почувствовали запах табака от его рук. Сделав затяжку, он разразился неожиданно громким для себя самого хохотом.

В паре кварталов от потайного места возвышалась напоминавшая кирпичный замок гимназия Эстра-Реал. Она стояла в самом сердце Эстермальма. Этому учебному заведению есть чем похвастать. Его оканчивали и главные редакторы газет, и директора крупных предприятий, и даже шведский премьер-министр.

На каменных ступенях школы сидел семнадцатилетний Филип Окессон и стряхивал грязь со своих топ-сайдеров от Prada. Окессон прекрасно знал, как надо выглядеть, – он, например, давно понял, что на бренд Lacoste больше никто не клюнет. Бедолаги с крокодилом на груди может и считали этого зверя шикарным, но на самом деле их футболки производили впечатление чего-то купленного родителями на скорую руку в аэропорту во время последней командировки. Не-ет, это прошлый век. Теперь в тренде зачесанные назад волосы и ремень от Gucci. Брюки и рубашка плотно облегали его тело. Только так – и никак иначе.

Статус парней в школе зависел от места жительства и работы отца. Отец-финансист и квартира на верхнем этаже на Страндвеген[21] – это высший класс. Экономист в авиакомпании или директор сети отелей – тоже неплохо.

Отец Филипа Окессона был архитектором, и жили они в Бромме[22]. Не слишком хорошее начало. Но Филип чувствовал, что приближается к школьной элите, ведь его уже приглашали на все домашние вечеринки. А однажды он привязал к школьной лестнице какого-то мальчугана и палил по нему из пейнтбольного пистолета – вот это было круто, как сказали ему друзья. Филип не был тихоней и активно демонстрировал, что желает чего-то добиться в жизни. Чего именно – он пока не знал, но разве это важно? Главное – энергия и страсть. Нельзя оставаться в стороне, надо действовать и брать от жизни все.

Родители подарили ему айпод, в котором умещалось почти четыре тысячи песен. Как и другие парни Эстермальма, Филип когда-то слушал шведский хип-хоп, но летом 2006-го открыл для себя двух французов, писавших невероятно зажигательную музыку. Wolrd, Hold On (Children of the Sky) Боба Синклера и The World is Mine Дэвида Гетты звучали в его наушниках практически без остановки.

Все началось в Чикаго, лет за десять до рождения Филипа Окессона, когда в конце 70-х Фрэнки Наклз в клубе The Warehouse стал крутить пластинки. Наклз прекрасно миксовал тогдашние дискотечные хиты, превращая их в непрерывный музыкальный поток, так что ощущение пространства и времени на танцполе полностью терялось. Он использовал самую современную технику: семплеры и драм-машины, создавая собственные версии любимых композиций. Постепенно Наклз стер основополагающие черты диско и его обволакивающие мелодии: оборудование делало ритмы четче, ударные громче и ярче, а дорожку баса более резкой. Текст уже невозможно было разобрать: слова превращались во вкрадчивые стоны и звуки, остающиеся в песне лишь чтобы подчеркнуть ритм.

Сначала такую музыку называли в честь клуба, где она была изобретена, но позже за ней закрепилось название «хаус».

Теперь старые добрые мелодии казались Окессону чрезвычайно немодными: в них отчетливо слышалось потрескивание, возникавшее при записи песни на ленту. Спустя каких-то тридцать лет балом правил софт. В наушниках Окессона играло то, что вошло в историю как первая электронная музыка: мелодии создавались из нулей и единиц, а звучание настолько преображалось, что физического эквивалента звучавших инструментов просто не существовало. Это была музыка будущего. Филип загружал MP3-файлы из таких блогов, как House Heaven, Projekt 1408, Face The Music и Living Electro, где тот, кто первым выкладывал новый ремикс на песню итальянца Бенни Бенасси, становился в буквальном смысле слова королем.

Как и у всех поступивших на экономическую программу[23], шкафчик у Филипа Окессона находился на втором этаже прямо под изображением древнескандинавского бога Тора, замахнувшегося молотом в стремлении победить все зло в этом мире. Заперев вещи, Окессон бросился вниз, торопясь на очередное скучное занятие. Там, на первом этаже, находились личные шкафчики тех, кто выбрал программу обществознания.

За черными деревянными партами, стоящими по левую руку, сидел Тим Берглинг и его команда. Филип Окессон давно следил за Тимом, поскольку знал: его мама – актриса. Поговаривали, что в каком-то фильме она даже появилась обнаженной. В школе были и другие дети знаменитостей – к тому же, стоявшие в рейтинге крутых гораздо выше Тима. Скажем, сын телеведущего Мартина Тимелля или ребенок певца Тумаса Ледина. По сравнению с ними мать Тима не представляла собой ничего особенного. К тому же ее звездный блеск явно не передался сыну. Хуже того, по мнению Окессона, Тим с друзьями походили на обыкновенных зануд и ботанов, которые только и делали, что обсуждали Dota, World of Warcraft или еще какую-то детскую чепуху. Достаточно было взглянуть на Тима: прыщавое лицо, брюки три четверти в цветочек и кофта с длинными рукавами и деревянными пуговицами на вороте. И кроссовки Adidas, подошва которых давно ссохлась и пожелтела.

Одним словом, ничего впечатляющего. Не элита.

После первого курса гимназии Тим, Фрикку и несколько их друзей отправились на летние каникулы в Жюан-ле-Пен[24] на французской ривьере.

Как-то вечером они веселились то ли в Le Village, то ли в Whisky a Gogo – как бы там ни было, по пути назад кто-то в компании купил траву у какого-то чувака на набережной. Друзья спустились к воде, и под покровом темноты Тим сделал пару-тройку затяжек.

Сначала он ничего не почувствовал. Да и вторая затяжка не оказала на него особого действия. Все, казалось, шло хорошо, как вдруг в горле резко пересохло, а сердце бешено заколотилось. В голове помутилось, в ней будто заработал мотор, с каждой секундой набиравший обороты. Каждое биение сердца отдавалось в голове, но, измерив пульс, Тим с удивлением обнаружил: все нормально. Осознание того, что он, возможно, всего лишь борется с собственными мыслями, едва ли помогало. А вдруг он умрет?

Но постепенно это ощущение прошло. Тим вернулся в Стокгольм и не вспоминал о происшествии, пока однажды не просидел перед компьютером одиннадцать часов подряд. Уставший, он с трудом поднялся со стула. Комната кружилась перед глазами.

Придя в себя, Тим взглянул на коробочки из-под снюса, стоявшие на полке над изголовьем кровати. Рядом висел его портрет в рамке. Над письменным столом – пиратские копии DVD. Куда бы Тим ни смотрел, ему казалось, будто все находится где-то далеко и ему ни за что не дотянуться до собственных вещей.

Он подумал, что ему не мешает поспать, но на следующий день все повторилось. Тим словно очутился в другом мире и теперь находился в какой-то капсуле. Это чувство совсем не походило на страх заболеть раком. Если боязнь заставляла его грудь физически сжиматься, то новое чувство было сложно локализовать. Может, у него проблемы с психикой? Тим слышал, что конопля иногда вызывает психозы: состояния, когда перестаешь понимать происходящее. Говорят, если все зайдет слишком далеко, то начнут мерещиться голоса, возникнет мания преследования или уверенность, что тебе подчиняется весь мир. Несколько дней Тима не покидало это странное чувство, и, забеспокоившись, он решил рассказать все маме. Он покурил, и теперь с его головой что-то не так. Может, он сошел с ума?

– У меня чувство, будто я вне всего, – объяснил Тим Анки. – Как будто я потерял связь с самим собой. Больше всего родителей обрадовало, что Тим им доверяет и готов поделиться событиями во Франции. Все будет хорошо. Клас попытался успокоить сына, добавив, что в его возрасте чувствовал себя примерно так же. Некоторое замешательство, путаность мыслей, неуверенность. По ночам его охватывал ужас, ему казалось, что знакомая ему реальность больше не существует. И тогда он начал записывать мысли. Когда размышления обретали словесную форму, все становилось на свои места. Тиму нечего бояться, надо лишь понять, что его тревожит.

Они связались с отделением детской и юношеской психиатрии и вместе с Тимом поехали в клинику в Саббатсберге[25], где встретились с психологом, который специализировался на общении с молодежью.

Тим покинул кабинет со смешанными чувствами. Разговор определенно помог, но сам факт обращения к врачам лишь закрепил уверенность, что с ним что-то не в порядке.

Анки восхищалась сыном. Она вспоминала себя в возрасте Тима: ей бы и в голову не пришло поделиться своими переживаниями с родителями.

– Есть один огромный плюс, – сказала она мужу. – Можно не переживать, что Тим пристрастится к наркотикам.

Следующие недели Тим выглядел так, словно ничего не произошло. Со стороны казалось, что все наладилось. В коридорах гимназии его вниманием завладевали другие вещи: он смеялся, сидя за столом у шкафчиков и обсуждая с друзьями документальные фильмы или игры.

Но вечерами, оставаясь наедине с собой, Тим до смерти боялся, что, как только погаснет свет, к нему вернутся нехорошие мысли. Прошло три недели, неприятное чувство не отпускало – скорее наоборот, ему становилось только хуже. Теперь он думал не столько о произошедшем во Франции, сколько о последствиях. Тим переживал из-за собственного беспокойства и непонимания, откуда взялось это чувство. У него была отличная жизнь, ему повезло – можно даже сказать, он был баловнем судьбы. Прекрасное детство в одном из самых богатых районов Швеции, при этом лишенное каких-либо серьезных травмирующих событий и переживаний.

Получается, это с ним что-то не так? Раз эти ядовитые мысли нашли благодатную почву у него в голове, словно каменные дома на улице Эстермальме? Быть может, это его судьба? Быть может, кто-то свыше распорядился наградить его дурной головой, поэтому можно считать, что жизнь кончена?

Когда Тим пытался проанализировать, что же с ним все-таки происходит, зацепок найти ему не удавалось. Мысли скакали как сумасшедшие. В интернете Тим увидел термин «дереализация» – состояние, когда окружающий мир воспринимается чем-то чуждым, призрачным, не таким, каким виделся раньше. Ему вспомнилась мать из «Реквиема по мечте» – фильма, который его особенно впечатлил. В нем женщина среднего возраста мечтает принять участие в телешоу. Чтобы сбросить вес и влезть в любимое платье, она принимает таблетки. Дозы постоянно растут, и вскоре она уже поглощает пилюли словно конфеты – тогда-то ее квартира и «оживает». Гостиная искажается до неузнаваемости, а когда за героиней приезжают санитары, ее рассудок уже настолько помутнен, что она начинает спрашивать их, на телестудию ли они едут.

Дереализация. Неприятное слово. А вдруг и у Тима что-то подобное? В любом случае, у него пропало всякое желание ходить по вечеринкам. Он чувствовал: если напьется, может произойти все что угодно.

Ему хотелось получить советы тех, кто оказывался в похожей ситуации. Он отправил запрос на форум Flashback – крупнейшую интернет-площадку Швеции, где люди со всех концов страны обменивались мнениями обо всем на свете: от советов по уходу за садом до симптомов наркотического опьянения и сплетен о знаменитостях.

Вот что написал Тим:

«Ощущение, что не могу мыслить так ясно, как три недели назад. На пике состояния кажется, что все утратило смысл.

Также боюсь потерять контроль над собой, если буду под градусом. Раньше таких проблем не было, а теперь переживаю, что беспокойство усилится, если напьюсь, и что появится чувство, что все безразлично, и захочется покончить с собой или что-то в этом духе: P».

Шли недели, и Тим разработал стратегию борьбы с тревогой. Надо просто отключиться, перестать думать. Если заняться чем-то, это чувство, несомненно, исчезнет.

Осенью 2006 года мысли Тима были заняты новым предметом. Все лето по радио крутили песню – не сказать что хорошую, но довольно навязчивую. Пульсирующий синтезаторный бас, грохочущие барабаны и текст, который, судя по всему, не понимал ни один взрослый в Стокгольме. Ничего не знавшие о компьютерах были уверены: речь в песне о лодке. На самом же деле Boten Anna[26] – история любви модератора из чата. Исполнил ее парень, называвший себя Basshunter. Какие-то пару месяцев назад он был обычным компьютерным ботаном, подвергавшимся насмешкам и издевательствам. Как-то раз он выложил в интернете свою пробную шуточную мелодию – для него это был всего лишь прикол, но за несколько месяцев сингл стал самой часто скачиваемой песней в истории Скандинавии.

Тим понимал: песня и впрямь дурацкая. Ну, может, для подростков и сойдет, но вот гимназисты второго курса точно не будут такое слушать. Но в этой мелодии было нечто особенное. Она никак не выходила из головы.

Однажды вечером в начале осеннего семестра 2006 года друг Тима Якоб прислал MSN-сообщение: он нашел интересный ролик, который выложили на YouTube – новом сайте, куда любой желающий мог загрузить собственное видео.

Тим нажал на старт, и на экране возник серый клетчатый фон. Слева высветилась черно-белая клавиатура: цифровые клавиши выглядели точь-в-точь как клавиши пианино.

Ролик выпустил сам Basshunter, из динамиков раздавался его голос, говоривший с типичным халландским[27] акцентом. Он показывал, как создает свои хиты. При помощи мыши рисуешь на экране зеленые линии – и через семь минут уже готова основа песни.

Это выглядело не слишком сложным – зато интересным. Тим тут же загрузил пиратскую версию FL Studio – эту бельгийскую программу использовал Basshunter. Когда-то она называлась Fruity Loops и стала революционной в мире музыки. Лет десять назад музыканту требовалось снять студию или выложить несколько сотен тысяч крон за инструменты и оборудование. Теперь же все можно было сделать не выходя из спальни.

Тим действовал интуитивно. Немного побренчал на гитаре, чтобы понять азы. Если зеленые линии оказывались в верхней части сетки, ноты выходили высокими, в нижней – низкими. Эта программа по сути «рисовала» аккорды. Тим передвинул одну линию повыше, другую пониже, послушал, что вышло. При растягивании линии пошире нота звучала дольше.

Слева находилась колонка с предзаписанными звуками: синтезированные гитары, тарелки и скрипки. Одни напоминали капли дождя, неловко стучавшие по подоконнику, другие шипели, словно масло на сковороде. Третьи гремели, будто космические корабли во время перестрелки, четвертые звучали вкрадчиво и напряженно, как в фильме ужасов. Целый оркестр – нет, сотни оркестров оказались упакованы в одну единственную компьютерную программу.

Не в силах ждать, Тим бросился изучать все тонкости новой игрушки. Ночи напролет он перетягивал зеленые волны, придавая им разные формы. Если что-то не получалось, он начинал сначала.

Вскоре он понял: один и тот же аккорд может звучать совершенно по-разному в зависимости от того, что именно он выберет из левой колонки программы. То, что в одной интерпретации казалось спокойным и умиротворяющим, в другой походило на гнетущий рев. Особенно Тим проникся к Z3ta+, где находились звуки с сочными названиями Trance Delivery, Foreign Attack, Space Bell и Fusion Poly. Ему удалось синтезировать эдакое жалобное звучание, которое придало всей мелодии некоторую гнусавость.

Идеально! Он знал: Якоб, Фрикку и все остальные оценят по достоинству песню, которая едва ли вызывала что-то кроме раздражения. В папке Vengeance Essential Clubsounds Volume 2 Тим обнаружил весело звенящий хай-хэт, которым тут же приправил свою мелодию, равномерно и часто распределив его. Там же хранился и предзаписанный крик: «The beat, the bass and the party – let’s go!»[28]

Его песня наконец начала обретать форму. Чтобы лишний раз подчеркнуть, что речь о пародии, он добавил еще одну звуковую дорожку, где без перерыва повторялось: «БАС! БАС! БАС! БАС! БАС!»

Может, вышло и не так хорошо, как хотелось бы, зато весело и точно бы действовало на нервы.

Филип Окессон пробрался через погрузочно-разгрузочную площадку, ориентируясь на пульсирующий звук, заставлявший вибрировать бетонные стены. Вместе с другом он прошел через облезлый склад в промзоне Накки[29] – и наконец оказался в дымке, образуемой дымогенератором.

Это было совсем не похоже на скучные уроки в гимназии.

По танцполу скользили зеленые лазерные лучи, сливаясь в дрожащую паутину. Повсюду были светловолосые девчонки в облегающих платьях и парни из пригорода в дорогих костюмах и сникерах с позолоченными пряжками. В зале гремела оглушительная электронная музыка.

Филип так долго мечтал это увидеть вживую, что все казалось ему знакомым.

Стиль хаус, как и его двоюродный братец техно, родился в Чикаго, но был подхвачен любопытными британцами, которые и привезли эту музыку из США в Европу. А вместе с ней и вечеринки. Филип Окессон был наслышан о легендарном лете 1988-го, когда жаждавшие танцевать англичане устраивали незаконные рейв-пати на полях прямо у шоссе близ Лондона. Он знал и о «Параде любви», который годом ранее захватил Берлин, когда люди высыпали на улицы чествовать свободу и отмечать равноправие в любви.

На этом вечеринки не закончились. Они перебрались в заброшенные промзоны и на лесные опушки каждого уголка Европы, превратив танцевальную музыку в современную народную – эдакое лоскутное одеяло из разных стилей, которые то смешивались друг с другом, то вновь расходились.

В 2007 году французский хаус состоял из отфильтрованных элементов диско, паривших над расплывчатыми басовыми переходами. В Англии на пиратском радио звучал шумный «колеблющийся» бас вязкого стиля, вошедшего в историю как дабстеп. Сильнее всех разошлись нидерландцы: там собирал стадионы Tiеsto, заполняя их трансом на основе гремящих барабанов с наложенными на них струнными аранжировками.

Швеции нечем был похвастать – во всяком случае в количественном эквиваленте. Однако изменения все же намечались, и прогрессивные люди, подобные Филипу Окессону, не могли не замечать этого. В Стокгольме зарождалось особое музыкальное направление, мощное и эйфорическое, – только так можно описать те звуки, что доносились в тот вечер из складского помещения в южном пригороде.

Филип Окессон устремился к толпе, методично двигавшейся под звуки гремящего баса. Несколькими неделями ранее он впервые попробовал экстази и почувствовал, как крошечная таблетка заставила музыку отзываться в каждой клеточке его тела. Странным образом мелодии будто сливались с ним в единое целое. Так было и в этот раз: перед тем как пойти на вечеринку, они собрались на террасе отца одного из друзей, приняли необходимую для поднятия настроения дозу, и теперь музыка мягкими волнами расплывалась по телу. Было что-то волшебное в том, как эти мелодии медленно набирали мощь.

Ничего не смыслившие в этом, вероятно, воспринимали все песни как точные копии друг друга. Для непосвященных они были на одно лицо. Но в этом-то и прелесть! Именно монотонностью музыка и завораживала, затрагивая абсолютно все органы чувств. Это был океан, где постепенно начинался шторм.

На некое подобие сцены вышел парень в потертых джинсах, футболке и надетой задом наперед бейсболке с надписью LA Dodgers. Медленно переключая песню, он сорвал с себя бейсболку, обнажив туго перетянутый хвостик.

Вот он. Стив Анжелло. Из всех музыкантов Стокгольма, избравших своей стезей хаус, этот двадцатичетырехлетний парень был лучшим. В этом Филип Окессон не сомневался ни секунды. Достаточно на него взглянуть: в каждом жесте Анжелло чувствовалось, что ему абсолютно плевать на всех и вся. Казалось, из трудностей он всегда выходит с гордо поднятой головой. Шведская пресса, разумеется, не успевала за происходящим и даже не догадывалась, как за эти годы изменилась столичная музыкальная сцена. Но разве это важно, когда Анжелло встречается с модной блогершей? Давая советы по уходу за кожей и лаковым туфелькам, она рассказывала о том, когда ее парень встанет за пульт в клубах Стуреплана – тех самых, которые Филип Окессон мечтал посетить. Она писала о приветственных напитках в Grodan, F12 и Laroy, выкладывала фото Аксвелла и Себастьяна Ингроссо – двух продюсеров, с которыми сотрудничал Стив Анжелло.

Шутки ради, будто подчеркивая, сколь мала, но важна была шведская сцена, трио начало называть себя Swedish House Mafia. Летом они выступали на Ибице, средиземноморском острове, славящимся своими вечеринками. Филип уже успел понять, что это настоящий рай. На фотографиях в блоге Себастьян Ингроссо указывал на клуб Pacha, крепко держа выпивку. Там они выступали с самим Дэвидом Геттой! Нацепив соломенную шляпу, Стив Анжелло сидел на берегу с музыкальным журналом Mixmag и читал очередную статью о себе.

О такой жизни можно только мечтать!

Под гремящий бас, который отдавался в стенах, Филип Окессон принялся размахивать руками в такт музыке.

Это был его мир. Мир, в который он так долго жаждал попасть.

Тим Берглинг не ходил по клубам. Его это совершенно не привлекало. Вместо этого он провел четыре месяца перед компьютером, но результат, по его мнению, по-прежнему оставлял желать лучшего. В песнях явно чего-то не хватало.

Когда Тима просили описать жанр, в котором он работает, наступало замешательство. Что это за музыка? «Если честно, не знаю», – написал он однажды на форуме Studio, где неуверенные в себе новички соседствовали с именитыми музыкантами. «Что-то вроде подросткового-простецко-евродэнсовского техно», – решил он наконец. В конце января 2007 года он попросил совета о работе с программой FL Studio:

«Хотел узнать: может, у какого-нибудь знатока FL найдется немного времени, чтобы помочь мне с мелодией, которой я в целом вполне доволен. Дело в том, что я вот уже несколько ДНЕЙ колдую и с компрессором, и с усилителем баса, и с вокодером и пр., чтобы голос и бас хорошо звучали, но ничего не выходит:/. Никак не разберусь с этим компрессором и в песне дисторшн уже при увеличении громкости всего на 30 %…»

Советы Тим впитывал, словно губка. Смотрел новые ролики на YouTube, где объяснялись тонкости и настройки программы.

Судя по всему, многие начинали с ударных и баса. Если они вместе звучат хорошо – считай, полдела сделано. Это основа, хребет песни. Потом ее можно было приправить сэмплированием или небольшим стоном, но именно ударные и бас давали жизнь композиции.

Интуиция подсказывала Тиму нечто совсем другое.

Он начинал с мелодии.

Если она еще не звучала в его голове, то рождалась во время вырисовывания аккорда. Придумав мелодию, он переходил к следующему этапу. Тим подыскивал подходящий синтезированный звук, который доводил до ума. FL Studio позволяла превращать звук в совершенно неузнаваемый. Инструменты теряли традиционную роль: идеально настроенные струнные превращались в ритмичные; короткий агрессивный позывной трубы можно было переделать в мягкий бас.

Только когда аккорды звучали более-менее так, как хотелось Тиму, он переходил к ударным и дополнительным эффектам.

В YouTube играло видео Feel The Vibe (Til The Morning Comes) – композиция Аксвелла из Swedish House Mafia. Наклонившись к экрану, Тим внимательно изучал детали, стараясь уловить обволакивающую дорожку баса и элементы, придававшие песне какую-то теплоту. Он обратил внимание, как элегантно и воздушно бас перекликается с основной мелодией. Тиму нравилась эта мягкость, вызывавшая эйфорию, но не переходившая грань. Жизнерадостная музыка, которая не выходит из головы. И как Аксвеллу удалось добиться такого звучания? Ритмы Тима были словно начертаны острым карандашом, в то время как композиции Аксвелла – это картины, написанные разноцветной пастелью.

Ночи напролет Тим читал и задавал вопросы – в точности как раньше, когда был увлечен играми. Приходившим к нему друзьям было очевидно: он поглощен новым делом. Они предлагали ему посмотреть какой-нибудь фильм или устроить очередной рейд в World of Warcraft – но нет, Тим сидел, уткнувшись в экран, погрузившись в собственный мир. Так проходил час, иногда два. Тим словно не замечал товарищей.

Его затянул этот пазл, он понимал, что кусочек, сам по себе казавшийся незначительным, мог стать основополагающим, будучи объединенным с другим. В этом процессе была какая-то своя логика, дарующая ему успокоение.

Тим не думал о домашних заданиях, о еде и прыщах. Всего этого отныне не существовало.

Когда складывались два-три, а то и четыре кусочка пазла, Тим подскакивал на стуле. Подумать только: недавно на экране была лишь пустая сетка, а теперь в наушниках звучал бит. Да еще такой заводной!

Его распирало от счастья и гордости, когда он, размахивая руками, проигрывал получившуюся мелодию.

Если в соседней комнате слышалось шевеление – Анки шла в туалет, – он тут же выключал свет, чтобы она не догадалась, что он еще не спит.

По Эстермальму поползли слухи о музыканте, называвшем себя Moonboy. В коридоре гимназии Эстра-Реал из мобильников звучала композиция En låda, а Филип Окессон даже ставил ее на домашней вечеринке весной 2007 года, пришедшейся на весенний семестр второго курса.

Как-то один парень из класса Филипа рассказал, что Moonboy якобы учится в их же школе. «Не может быть», – подумал Окессон. Мелодия слишком профессиональна, никто в их возрасте не мог создать чего-то подобного.

Да ладно, неужели это парень из класса E2C? Тот, чья мать – актриса? Парень, что вечно торчал у столов рядом со шкафчиками и без умолку болтал о компьютерных играх? Тот, с пожелтевшими подошвами потертых адидасовских кроссовок?