Грёзы об исповеди Фернандо Пессоа бесплатное чтение

Марина,

В этих строках кроется часть моей души,

Дарю тебе её с любовью.

"É talvez o último dia da minha vida.

Saudei o Sol, levantando a mão direita,

Mas não o saudei, dizendo-lhe adeus,

Fiz sinal de gostar de o ver antes : mais nada."

Poèmes désassemblés

Fernando Pessoa (1888-1935)

« Возможно, это последний день моей жизни.

Я поприветствовал солнце, поднимая правую руку,

Но я не поприветствовал, говоря ему прощай,

Нет, скорее посылая ему знак, что я счастлив его видеть: вот и всё. »

Разрозненные поэмы

Фернандо Пессоа (1888-1935)

Предисловие

Моё первое знакомство с творчеством Фернандо Пессоа произошело во время поездки в Лиссабон, в город, который сформировал и питал его творческий гений. Лиссабон, с его мощёными улицами, фасадами в азулежу, цветущими деревьями жакаранды, жёлтым трамваем, взбирающимся и спускающимся с его холмов, – это город, дышащий историей и поэзией. Прогуливаясь по улочкам района Чиадо, вдоль реки Тежу в качестве свидетеля, я встретил взгляд Пессоа, застывшего в бронзе его статуи на террасе кафе «A Brasileira». Книга в руке, отсутствующий взгляд, устремлённый к горизонту, он, казалось, приглашал прохожих поделиться мгновением его творческого одиночества.

Произведения Пессоа были мне тогда неизвестны, но странная статуя пробудила моё любопытство. По возвращении во Францию, заинтригованный, я купил "Книгу непокоя", не подозревая тогда, что это произведение полностью перевернет моё мировоззрение и взгляд на литературу. Через страницы этой книги раскрывается душа, полная боли и гениальности, гиперчувствительность, которая с невероятной ясностью исследует бездны существования. Бернардо Суарес, псевдоним, под которым Пессоа написал эту книгу, стал моим спутником в одиночестве, его размышления и наблюдения стали моей настольной книгой. Чтение этого произведения оказалось потрясающим и волнующим. Слова, фразы, образы, которые он создавал, были точными и пронзительно красивыми. Я не просто читал книгу, я погружался в сложную и измученную душу человека.

Фигура Пессоа, этого поэта со множеством лиц, этого человека, который разделялся на бесчисленное количество персонажей, которых он называл своими гетеронимами, начала одержимо преследовать меня. Каждая страница "Книги непокоя" отзывалась во мне, не просто как книга, но как глубокое и личное исповедание. Эта книга быстро стала той книгой, которую я всегда держу под рукой, к которой я возвращаюсь, перечитываю иногда несколько страниц перед сном, в надежде, что их прочтение повлияет на мои сны.

Читать Пессоа – значит вступить в общение с душой невероятной глубины, это значит позволить унести себя яркой меланхолии, которая освещает тёмные уголки существования. Каждое предложение, каждое слово – приглашение к размышлению, зеркало, направленное на наши собственные тревоги и радости. Эта первая встреча с Пессоа была для меня литературным шоком, одним из тех редких моментов, когда красота и истина произведения проникают прямо в сердце, вызывая сомнения в наших убеждениях и уверенностях.

Поэтому я решил углубиться в изучение этого поэта, погрузиться в его бурный и сложный мир. Я прочитал его стихи, прозу, изучил его гетеронимы, эти литературные альтер-эго с такими разными, но так тесно связанными с самим Пессоа личностями. Я вернулся в Лиссабон, посетил его дом в Кампу-де- Оурике, прогулялся по улицам квартала Байша, которые он так любил, я пытался, насколько это было возможно, пройти его шагами, увидеть мир его глазами.

Пессоа незаметно вошел в мою повседневную жизнь. Его слова сопровождали меня, утешали, беспокоили и, прежде всего, заставляли меня думать и задавать вопросы. Его интроспективное письмо, то меланхоличное, то лирическое, иногда даже жестоко-ясное, волновало меня, беспокоило, преобразовывало. Пессоа и я, мы стали, в некотором роде, товарищами непокоя.

Так родилась идея этой книги. Возможно, это безумная идея, но также и необходимость для меня. Желание поделиться этой встречей, рассказать о человеке, который скрывается за писателем, дать услышать его особенный голос. Путешествие не только в сердце творчества Пессоа, но и в сердце человека, с его сомнениями, страхами, надеждами и мечтами. Это история встречи, встречи читателя с писателем, но это также история дружбы, дружбы, которая связывает Пессоа со своими читателями через время и пространство. Это, наконец, история поиска, поиска истины о человеке и его творчестве.

Написание этой книги было для меня увлекательным опытом, погружением в его мир в поисках этого неуловимого человека, его фрагментированного "я", этого гениального писателя. Это поиски, которые вели меня в неожиданные уголки человеческой души, которые позволили мне открыть для себя неожиданные аспекты моей собственной личности.

И кто знает, возможно, эта книга станет для вас тем, чем "Книга непокоя" стала для меня: гидом, другом, источником удивления и размышлений. Встречей с Пессоа.

Явление

В глубинах ночи 2016 года, когда реальность и воображение казались сливающимися воедино, я пережил исключительный по интенсивности опыт. Это было в Лиссабоне, была обычная ночь, как многие другие, где царили тишина и темнота. Только серебристый свет луны пробивался сквозь жалюзи моего номера в отеле, бросая на пол меняющуюся картину света и тени.

Я уснул с необычным ощущением, каким-то туманным предчувствием. Волнующий всплеск энергии обволакивал меня аурой неспокойствия. Мой разум был насторожен, как будто ожидал чего-то, не зная чего именно.

Затем в тиши появилось чувство присутствия. Оно проявилось медленно, незаметно, как утренняя роса оседает на листьях деревьев. Это было неуловимое присутствие, едва заметное, но неоспоримое. Оно в конечном итоге обрело форму, воплотилось в знакомой фигуре: это был Фернандо Пессоа, португальский писатель, чьи произведения так глубоко отпечатались в моем сознании.

Там, в полумраке моей комнате, появление Пессоа было почти осязаемым. Его фигура, хоть эфемерна и ускользающа, была поразительно реальна. У него было грустное выражение лица, взгляд, обращенный внутрь себя, который не оставлял сомнений в глубине его внутреннего одиночества.

Его голос прервал тишину, это был мягкий и меланхоличный голос, почти гипнотическое напевание, казавшееся пришедшим из другого мира. Каждое слово, каждое предложение, каждое признание были наполнены поразительной эмоциональной интенсивностью. Он говорил о своей жизни, об одиночестве, о смерти. Он говорил о своей кончине с непринужденным смирением, ясным признанием неизбежности своего исчезновения.

В его голосе не было ни страха, ни сожаления. Напротив, он, казалось, принимал эту реальность с определенным спокойствием, принятием, окрашенным грустью. Каждое слово открывало немного больше его души, немного больше его внутренней истины. Это было уникальной и ценной привилегией быть вместилещем, сосудом, для его исповедей.

А затем, так же внезапно, как он появился, Пессоа исчез. Его образ медленно стерся, растворился в темноте, оставив за собой огромную пустоту. Комната снова стала тихой, как будто само время остановилось, чтобы отдать дань уважения ушедшему писателю.

Но отпечаток его присутствия был всё ещё здесь, врезанный в воздух, вписанный в пространство, которое объединило нас. Его произнесенные слова всё ещё звучали во мне, как упорное эхо, как бесконечная мелодия. Тогда я понял предстоящую мне миссию: передать эти исповеди, придать осязаемую форму этим ускользающим словам.

Это была долгая работа, требовавшая усилий и эмоционально изнурительная задача. Я провел много дней и ночей, воспроизводя эту встречу, погружаясь в его исповеди, пытаясь уловить суть его слов. Каждое предложение, каждое слово было наполнено особым значением, как будто душа самого Пессоа покоилась в них.

Этот опыт, каким бы деликатным и сложным он ни был, это одновременно и ответственность, и привилегия. Это миссия, которую я принял со смирением и решимостью, осознавая важность сохранения памяти о Пессоа, продолжения его голоса через его слова.

Рассказать о его явлении – это почти как пытаться поймать неуловимое, как пытаться придать осязаемую форму тени. Детали размыты, контуры неопределённы, но общее впечатление сильное, неизгладимое. Это задача одновременно волнующая и пугающая. Ответственность, которую я принимаю с уважением и преданностью.

Ведь через эти слова, через этот рассказ Фернандо Пессоа продолжает жить. Его голос, его мысли, его исповеди остаются живыми в этих строках. Они продолжают вдохновлять, трогать, волновать, стимулировать размышления. И это, в конечном итоге, его величайшее достижение: даже после смерти он продолжает писать, говорить, быть услышанным. И это, в конечном итоге, величайшее достижение любого писателя: преодолеть смерть через свои слова.

Послание

Дорогой посетитель царства теней, посланник снов, пересекающий границы времени и забвения, я умоляю тебя слушать. Здесь я, Фернандо Пессоа, тень, ускользнувшая от волн потустороннего мира, вернувшаяся на эти берега, чтобы предложить тебе еще неведанный рассказ о моих последних днях среди живых.

Ты, возможно, задаешься вопросом, почему именно ты, почему именно сейчас. Правда в том, что вуаль, отделяющая жизнь и смерть, настолько непроницаема, как и таинственна. Но ты стоишь здесь, у врат моей вечности, и этого достаточно, чтобы выбрать тебя в качестве моего собеседника.

Я надеюсь, что ты не будешь обременен этой ролью. Не обязательно понимать, не говоря уже о принятии всего того, что я собираюсь тебе доверить. Твоя единственная задача – слушать, вынашивать эти слова в себе и, возможно, однажды поделиться ими со всем миром. Потому что даже если их эхо, кажется, теряется в тумане времени, они были произнесены, и это уже имеет значение.

Это не простая задача – взглянуть на свои последние моменты, встретиться лицом к лицу со смутной тенью смерти. Но это рассказ, который должен быть рассказан, потому что это последняя глава жизни, которую я прожил.

Что касается моих гетеронимов, этих других, многочисленных я, которые возникли из моего сердца и вышли из-под моего пера, я могу только надеяться, что они продолжают жить в другой форме, в другой реальности. Потому что даже если я исчез, они остаются в строках, которые я написал, в мыслях, которыми я поделился. Они – мое литературное наследие, дар моей души потомству.

Я поручаю тебе эту миссию, дорогой посланник. Поведай мою историю, поделись моими последними мыслями, дай звучать моему голосу. И никогда не забывай: все мы – гетеронимы, эхо великого Всего. Даже в смерти мы никогда не бываем действительно одиноки.

Исповедь

Сейчас я обращаюсь к тебе, не как писатель к своему читателю, а скорее, как человек к человеку. Я стою здесь, на пороге сумерек моего существования и приглашаю тебя присоединиться ко мне в этом последнем путешествии, к этому последнему танцу со смертностью.

Я почувствовал, как ветры судьбы дуют мне в лицо, и в тихом шепоте этих ветров я услышал погребальный звон собственной кончины. Я готовлюсь описать для тебя этот период моей жизни, не с угнетающей меланхолией, но со спокойствием того, кто принимает неизбежное.

Я не прошу у тебя ни жалости, ни соболезнований. Вместо этого я просто прошу тебя слушать меня, читать меня, и, возможно, в этом моём последнем исповедании ты найдешь отголоски твоих собственных вопросов, твоих собственных страхов, твоих собственных надежд.

Перед тобой последние страницы моего существования. Это не конец, а переход. Последний акт, прежде чем упадет занавес. Будь готов следовать за мной в последнем танце с жизнью, со смертью, с тем, что за ней.

Вот моя жизнь, вот моя история.

*

Я – Фернандо Антонио Ногейра Пессоа, человек с тысячью лиц. Я – Ничто и сразу Всё , теряюсь и появляюсь вновь в каждый момент, в каждой мысли, в каждом слове. Моя жизнь – это серия встреч с самим собой, отголоски эха моего бытия в зеркалах моих гетеронимов.

Лиссабон – был моей колыбелью, которая приняла меня, ведомого материнской любовью и меланхолией далекого отца, чья призрачная песнь навсегда врезалась в меня. Африка приняла меня в моей юности, чужая земля, где я соединился с одиночеством, этим постоянным спутником и постоянным испытанием, которое сформировало моё существо, определило мои контуры, направило меня к зеркалу моей души.

Остаток жизни я провел, блуждая по улицам Лиссабона, поглощая книги, утоляя жажду словами и мечтами, изобретая другие жизни, другие миры. Я создал целые вселенные внутри себя, населенные моими гетеронимами, моими альтер – эго, моими другими я. Они – мое общество, мои друзья, мои учителя, мои соперники.

Абсурдность существования, неоднозначность реальности и одиночество были постоянно возвращающимися темами моей жизни и моего творчества. Жизнь для меня была бесконечным поиском смысла в странном лабиринте реальности. Театр абсурда – так я бы описал свою жизнь, каждый день которой – спектакль без зрителей, каждая ночь – падение в пустоту.

Я– любитель кафейн, наблюдатель улиц Лиссабона, писатель непокоя. Я – неоконченный человек, призрак своей собственной жизни.

Моя жизнь была поиском, бесконечным выискиванием Абсолюта, Истины, Сущности бытия. Я стремился понять жизнь, понять смерть, понять Бога, понять человека. И в этом поиске я нашел красоту неизвестного, радость неопределенности, счастье неудовлетворенности.

Мне кажется, что моё существование – это лишь отражение выцветшей тени, выражение незавершённого меня. Моё имя, как и моя жизнь, – это иллюзия, ряд бессодержательных букв, за которыми трудно скрыть пустоту, составляющую меня.

Я прожил тысячи жизней, и всё же остался тем же. Я менялся тысячу раз, и всё же я всегда остаюсь собой. Моя жизнь была сном, мечтой, галлюцинацией. Я – вечный странник своего собственного разума, вечный зритель своей собственной жизни. Я – странный пришелец.

Жить – значит умирать каждую секунду. Каждое дыхание, каждый удар сердца, каждая мысль – это ещё один шаг к неизбежному концу. Мы все – невольные самоубийцы, брошенные на существование непостижимой силой, движущиеся к своему концу со сномнамбулическим смирением. Жить, в своей сущности, – это акт непрерывного умирания. Само существование – это медленное убийство бытия.

И теперь я здесь, перед бездной неизвестности, на пороге вечности, где уже заметена моя кончина.

В этот самый момент, когда мне кажется, что я касаюсь границ моей смертности, меня занимает одна мысль. Что станет с моими спутниками по чернилам, моими братьями по духу, моими гетеронимами, когда меня не станет?

Алвару де Кампуш, Рикарду Рейш, Альберту Каэйру… Каждый из них – это грань моей души, отражение моих мыслей, зеркало моих чувств. Они родились из меня, но выросли за пределами меня, проложив путь в сердца и умы тех, кто читал их слова.

О, Алвару де Кампуш, инженер без проектирования, странник без путешествия, выживешь ли ты после моей смерти? Или же, без меня, придающего тебе форму, ты будешь дрейфовать, без цели, без порта, где бы ты мог причалить?

А ты, Рикарду Рейш, с твоим чрезмерным классицизмом, твоей умеренностью и равновесием, устоишь ли ты в этом постоянно меняющемся мире, который, кажется, потерял чувство красоты твоего стиля?

А ты, мой дорогой Альберту Каэйро, наш общий учитель, по натуре безхитросный, прямолинейный поэт, как ты будешь себя чувствовать в тишине моего исчезновения?

Возможно, ваше существование не угаснет вместе со мной. Возможно, вы будете увековечены, продолжая существовать в мною написанных словах, дыша между строками, биться в сердцах читателей, которые найдут утешение, вдохновение, насмешку в том, что мы создали вместе.

Пусть чернила моей жизни, в которых вы родились, продолжат питать вас долго после того, как моё собственное пламя погаснет. Пусть будущее примет вас, мои дорогие гетеронимы, с теми же теплыми объятьями, с которыми она так часто отвергала меня. И, возможно, в этой вечности чернил и бумаги, я найду постоянство, в котором мне отказала земная жизнь.

Однако я боюсь, что их голос никогда больше не будет таким же, их дыхание станет слабее, а их дух – более отдалённым. Ведь смерть, хотя и является общим пунктом назначения для всех живых существ, остается загадкой для всех, даже для моих гетеронимов.

Но, дорогой читатель, не оплакивай их молчание. Потому что пока будут ищущие, вопрошающие, мечтающие мужчины и женщины, мои гетеронимы никогда не будут полностью потеряны. Они будут жить в каждом слове, в каждой мысли, в каждой эмоции, которую ты и те, кто придут послетебя, разделят.

Потому что, как я всегда и верил, мы все – гетеронимы, зеркала друг-друга, самостоятельные, но всё же неразлучные в нашем общем поиске истины, красоты и смысла. Таким образом, даже в смерти, я на самом деле не одинок, и мои гетеронимы тоже ими никогда не будут.

Через мою исповедь, я проведу тебя к сумеркам моего земного существования, не только чтобы поделиться с тобой последним полотном моих дней, но и чтобы показать тебе тень, которая останеться после моего ухода, туда, где конец и начало сливаются воедино.

27 ноября 1935 года

Это должен был быть радостный день празднований в честь дня рождения моей любимой сестры Генриетты, в её доме, в Эшториле. Мое тело, однако, выбрало именно этот день, чтобы напомнить мне о своей хрупкости, своей уязвимости. Бессонная ночь и разрушительное утомление приковали меня к Лиссабону, далеко от празднований, заперев меня в тихом коконе моего внутреннего существования.

Надеясь компенсировать моё отсутствие, я написал телеграмму для сестры, полную пожеланий и извинений. Но, как перо, унесённое ветром, она испарилась, оставив только тревогу моей семьи в качестве эха на моё молчание.

В интимной тиши моего горя я искал убежище в «Martinhoda Arcada», в привычном кафе, где выпивая, мечтая и сочиняя, я провел так много часов.

В знакомых уголках этого места, среди гула голосов и звона винных бокалов, я встречаю своего товарища и друга Жозе Собрала де Альмада Негрейруша. Когда он меня видит, следы беспокойства исчезают с его лица, но он не может полностью скрыть свою тревогу. Он заметил мою бледность, замедленность моих движений и мои опущенные веки, отягощенные усталостью.

"Альмада, – говорю я, кладя руку ему на плечо,– сегодня я не в лучшей форме. Похоже, сон меня избегает, а усталость преследует."

Он кивает, беспокойство читается в его глазах: "Фернандо, ты бледнее листа бумаги. Может, тебе стоит показаться врачу?"

Я мотаю головой: "Не нужно. Нет ничего, чего бы не могла решить хорошая книга и агуарденте ." Я делаю паузу, прежде чем спросить: "Ты прочитал последний манускрипт, который я тебе дал?"

Альмада улыбается, его выражение принимает почтенный вид: "Я прочёл его, Фернандо. Это блестяще! Твое перо танцует по бумаге как никакое другое. Но сегодня меня больше интересует твое здоровье."

Послеобеденное время мы провели в разговорах о поэзии, об искусстве, о жизни, но беспокойство моего друга так полностью и не исчезает. Его взгляд блуждает по моему бледному лицу, фиксирует мою дрожащую руку, в которой я держу стакан.

Я слабо улыбаюсь в ответ: "Не волнуйся, Альмада. Даже в моём одиночестве я никогда не забываю о своих друзьях." Говоря это, я произношу тост за его здоровье, а он – за моё.

И так мы проводим время, среди шума кафе, в соучастной уютности нашей дружбы, осознавая тяжесть часа и тень болезни, которая следует за мной. И, несмотря на всё, мы находим радость в обмене идеями, в нашей дружбе и в любви к искусству, которое нас объединяет.

Перед уходом Альмада строго говорит мне : "Фернандо, заботься о себе. Ты дорог нам всем. Не забывай о нас в своих одиноких блужданиях."

*

Мой друг Гаспар Симоэш пришёл, когда день медленно отступал, уступая место ночи. Мы были одни в этом кафе, погружённом в сумерки.

"Фернандо," – начал он с серьёзным выражением лица, как будто он был в курсе моего тяжёлого состояния, – я слышал, что ты плохо себя чувствуешь. Это правда?" Его испытывающий взгляд искал во мне подтверждения своих опасений.

С усталым вздохом я кивнул: "Я истощён, Гаспар. Кажется, моё тело больше не может идти в ногу с разумом." Возможно, я выдал больше тревоги, чем хотел бы, так как его выражение лица смягчилось, а глаза наполнились сочувствием.

"И всё же, – продолжил он, -ты всё ещё здесь, в этом кафе, в кругу друзей и книг. Это то, что ты любишь, не так ли?" Он изобразил улыбку, словно подбадривая меня увидеть что-то позитивное.

Я улыбнулся ему в ответ, хотя чувствовал, что этотребует от меня больших усилий: «Да, мне всё это нравится, Гаспар. Быть здесь, с вами, даёт мне силы продолжать, несмотря ни на что. " Он кивнул в знак понимания, прежде чем сменить тему:

"Что насчёт твоих текстов, Фернандо? Как они продвигаются?" Гаспар, будучи писателем и литературным критиком, всегда особенно интересовался моей работой. Мы обсудили мои последние поэмы, идеи, которые я обдумываю, голоса, которые я озвучиваю. Несмотря на моё состояние, эти разговоры об искусстве и литературе давали мне определённую жизненную энергию.

Но по мере того, как вечер продвигался, я чувствовал, что моя энергия иссякала. Моё тело требовало отдыха и покоя. "Мне нужно пойти к Тейшейре," – наконец признал я.

*

На свежем воздухе Лиссабона я оказался наедине с самим собой. Слова Гаспара всё ещё звучат во мне, как далекий шёпот знакомой песни. Я делаю глубокий вдох, пробуя на вкус соленый воздух, в котором содержатся воспоминания об океане, и направляюсь к дому Армандо.

Я шёл по улицам Лиссабона, которые казались лабиринтом переплетённых мыслей, позволяя шагам нести меня, как волнам. Путь был тихим, каждый шаг приближал меня к реальности, которую я не мог полностью осознать. Нежный сумеречный свет окутывал меня, как молчаливый стих, написанный на небе, окрашивая брусчатку в оттенки пурпура и оранжевого.

Я был один, но, тем не менее, не чувствовал себя одиноким. Каждый шёпот города, каждый порыв ветра говорили со мной на языке, который могут понять только поэты. Мой разум кипел, но снаружи я шёл в неизвестность с почти сюрреалистическим спокойствием.

В тиши дома Армандо Тейшейра Ребелу вечер располагал к глубоким признаниям и к интимным дискуссиям. Его библиотека, какафония обложек и потрёпанных страниц, казалось, несла на себе тяжесть тысячи невысказанных мыслей, отголоски немых голосов их авторов.

"Фернандо," – начал Армандо (его лицо освещёно приглушённым светом настольной лампы), -ты выглядишь истощенным." Это его замечание, хотя и без претензий, казалось, открыло дверь, которую я так тщательно запер. Весь груз моего истощения, до этого момента удерживаемый, начал распространяться, заполняя каждый уголок уютной комнаты.

"Да, Армандо, – ответил я, и мой голос странно приглушила окружающая тишина, – боюсь, что моё здоровье подводит меня." Мгновение мы посмотрели друг на друга, разделяя тяжёлое молчаливое понимание. Затем, вздохнув, я откинулся назад, и мои глаза потерялись в танце летящих в свете лампы пылинок.

"Но есть одна вещь, которую я не могу просто так оставить, – добавил я, мысленно обращаясь к моим гетеронимам и литературному наследию, которое я создал, – моё творение ещё не завершено. Ещё столько историй нужно рассказать." Армандо, в своей утончённой мудрости, просто кивнул, понимая важность моего писательства для меня.

Вечер растянулся, затерявшись в мягких тенях дома Армандо. Мы продолжали разговаривать, наши голоса поднимались и снижались в умиротворяющей тиши библиотеки. Посреди наших дискуссий я почувствовал, как усталость усиливается, моё тело требует отдыха. И все же, несмотря на это, я нашёл некоторое утешение в присутствии Армандо, как в оплоте от одиночества, которое подстерегало меня.

В конечном итоге, ночь смягчилась, и разговор рассеялся, уступив место задумчивой тишине. Когда я встал, чтобы уйти, Армандо посмотрел на меня просветлённым понимающим взглядом. "Фернандо, – сказал он спокойно, – ты не одинок в этой борьбе." Его слова, произнесённые с обезоруживающей искренностью, принесли неожиданное утешение.

В тот вечер, уходя от Армандо , я не мог не думать о его словах. И хотя я знал, что мой путь будет трудным, я также знал, что я не буду идти по нему в одиночестве. В дружбе, в литературе и в поисках непокоя я нашел источник силы, который позволил мне продолжать двигаться вперед, несмотря на болезнь, грозившую поглотить меня.

С глубокой меланхолией я вспомнил этот день. То, что должно было быть днём радости, превратилось в день испытания и размышления. И, несмотря на усталость, беспокойство и пустоту, я знал, что нашел что-то очень важное в этот день. Я обнаружил новую грань своей собственной устойчивости, новое понимание своей собственной силы.

28 ноября 1935

Сегодня меня разбудила боль, более яростная и бесконтрольная, чем когда-либо. В моём теле разразилась буря, каждый удар сердца отражался в эхе мучений. Тошнота обрушилась на меня, как волна, затопившая мой желудок, заставляя меня изгонять ночных демонов.

Это была пытка, которая выходила за границы физического тела, пробивая себе путь в глубинах моей души. Как диссонирующая мелодия, она вибрировала сквозь моё существо, затмевая каждую мысль, каждое ощущение.

Пространство вокруг меня, казалось, сжимается и расширяется, резонируя с моей пульсирующей болью. Я закрыл глаза, пытаясь избежать реальности этого мучения, но черная ночь, царившая за моими веками, казалась, скорее усиливает её, чем смягчает.

Каждое движение, сколь бы незначительным оно ни было, было провокацией, вызовом этому злу, которое правило мною. Моё тело, некогда несущее мой ум, теперь становилось его тюрьмой, связывая меня с реальностью, от которой я отчаянно хотел убежать. Но, какой бы парализующей ни была боль, она не смогла заглушить мои мысли – сущность моего бытия.

В моём страдании я вспомнил цитату Шопенгауэра: "Боль является основой сознания". Она, по своей сути, является доказательством нашего существования – грубым утверждением нашей телесности. Я здесь, в агонии мучений, но это всё ещё я.

Я всегда был знаком со страданием, как с верным спутником моего существования. Но сегодня утром оно приняло новый облик, устрашающее лицо. Это уже не тот старый друг, которого я так хорошо знал, оно стало ужасающим монстром, ненасытной тварью. Меня пронзило мимолётное ледянящее прозрение: а что если это конец?

Это вопрос отзывается во мне эхом, траурным гонгом, объявляющим время моего ухода. Смерть – старая знакомая, о которой я часто думал, с мыслью о которой, как в танце, я часто кружил. Но сегодня она кажется такой реальной, такой осязаемой.

Я прожил тысячу жизней, носил тысячу масок. Но за всеми этими лицами всегда была эта истина, которую я искал, эта тайна, которую я хотел раскрыть. А что если это утро последнее? А что если это мучение, этот верный спутник, здесь, чтобы провести меня в небытиё?

Если это конец, то это конец. Я не боюсь смерти, я слишком часто думал о ней, чтобы её бояться. Но то, чего я боюсь, это уйти, не успев всего сказать, не успев всего выразить. Каждое ненаписанное слово – это звезда, которая не светит, это свет, который гаснет в темноте.

Я думаю об этом, и меня охватывает странное спокойствие. Жизнь – это путешествие, а смерть – это всего лишь этап. И как все странники, я знаю, что однажды мне придётся проститься. Поэтому я принимаю этот возможный конец с мужеством, с достоинством.

И даже в боли, даже в этой утренней тревоге, я нахожу странную красоту. Ведь каждая боль, каждый приступ, каждая пролитая слеза – это свидетельство моего бытия. Это следы моего прохождения по этому миру, отпечатки, которые я оставляю после себя.

Часть меня все ещё сопротивляется. Маленькая искорка, упорная, устойчивая, которая отказывается угаснуть. Она подталкивает меня продолжать, бороться, идти вперёд. Есть ещё миры для исследований, истины для открытий. И если это конец, то пусть это будет конец, достойный моего путешествия.

*

Поёживаясь в этой утренней блёклости, мне удается встать. Быстрый, усталый взгляд, брошенный на висящее на ветхой стене в зеркало, поймал отражение истощённого, мертвенно-бледного человека.

Я двигаюсь медленно, каждый шаг отзывается в утренней тишине. Мой рассудок впадает в тёмные размышления, в тревожное брожение. Я – Пессоа, да, но кто же на самом деле Пессоа?

Я медленно двигаюсь к письменному столу, паркет скрипит под грузом моих неуверенных шагов. Вечерняя тишина, нарушаемая только пением птиц, способствует погружению в себя. Кто я? Вопрос, который постоянно крутится в моей голове.

Я отгоняю мысли и сажусь за свой рабочий стол, окно широко открыто и пропускает свет наступающего дня. Звезды гаснут одна за другой, уступая место королю Солнцу. На мгновение я застываю и любуюсь этим зрелищем, этим небесным хороводом, предстающим перед моим взором.

Отягощенный бременем боли, я обращаюсь к звездам, далеким свидетелям нашего существования, чтобы расшифровать в коде Морзе свою судьбу. Тогда астрология становится гаванью, предлагающей укрытие от потока неопределённости, накрывающего меня. В её тусклом свете, перед лицом моей надвигающейся смерти, я ищу завтрашний день, намёк на ясность.

*

Это было в 1920 году, когда я, словно семя, унесённое ветром, попал в неизведанный мир астрологии, теософии и спиритизма. Примерно в то же время нежное пёрышко по имени Офелия Кейруш начало кружить в тумане моих мыслей, и наша переписка позволила мне глубже проникнуть в тайны жизни и загробного мира. Она поощряла меня искать ответы не только в себе, но и в звёздах.

Монументальное произведение Алана Лео "Составление гороскопа" открыло мне красоту астрологии. Лео описывал её не как холодную науку, а как искусство, танец между звёздами и нашей душой. Его тексты усилили моё увлечение к тому, как планеты и звёзды могут находить отклик в нашем внутреннем мире.

В то же время я погрузился в эзотерику и мистицизм. Произведения Елены Блаватской, основательницы Теософского общества, стали для меня откровением. Её "Голос " и "Корни ритуализма в церкве и масонстве" открыли передо мной новый мир, мир, который находится за границами известного и воспринимаемого. Спиритизм, с которым я познакомился благодаря работам Аллана Кардека, предложил мне другую перспективу, возможность общения с духовным миром.