Искусство французского убийства бесплатное чтение

Коллин Кембридж
Искусство французского убийства

Colleen Cambridge

MASTERING THE ART OF FRENCH MURDER

© 2023 by Colleen Gleason

© Капустюк Ю., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие автора

Хотя в 1949 году Джулия и Пол Чайлд, а также сестра Джулии Дор жили в Париже в двухуровневой квартире на Университетской улице, 81, Табита Найт, ее дедушки и описанные в данной книге трагические события являются художественным вымыслом, плодом воображения автора.

Глава первая

Париж, декабрь 1949

У Джулии Чайлд были проблемы с приготовлением майонеза.

Я знала об этом все, все мельчайшие подробности, потому что, во-первых, я была одной из ее самых близких подруг в Париже, а во-вторых… Не удивлюсь, если все в Седьмом округе, от Бурбонского дворца до Эйфелевой башни, были наслышаны о проблеме с майонезом. Такой уж была Джулия: общительной, энергичной, легкомысленной и полной энтузиазма.

И я очень ее любила – возможно, потому, что в чем-то мы были похожи, а в чем-то я хотела быть похожей на нее. Если бы я могла вытворять на кухне хоть половину того, что вытворяла она, или хотя бы треть!

Джулия уже несколько недель жаловалась на свою проблему с майонезом и с беспокойством думала о том, что это будет значить для меня. В конце концов, если у Джулии, которая брала уроки в «Лё Кордон Блё», вдруг возникли проблемы с приготовлением майонеза – соуса, который она на протяжении многих месяцев готовила с легкостью и совершенством, что это значило для меня, человека, который едва умел варить яйца?

Последствия казались зловещими.

– Я просто не понимаю, в чем дело! – в сердцах произнесла она, когда мы шли по Университетской улице, на которой мы обе жили. Укутавшись от лютого декабрьского холода, мы направлялись на рынок. Я несла корзинку с пучками свежего шалфея и розмарина из теплицы моего дедушки для нескольких продавцов, но я собиралась сделать и некоторые покупки. Я надеялась, что Джулия поможет мне выбрать подходящую курицу для запекания.

– У тебя всегда получался такой вкусный майонез! – с завистью произнесла я. Мне еще ни разу не удалось приготовить нормальный майонез. – Такой красивый, с изумительной кремовой текстурой! Поверить не могу, что у тебя не получается.

– Это необъяснимо, – согласилась Джулия. – Соус вдруг просто перестал меня слушаться! Яйца и масло не эмульгируются, сколько бы я их ни взбивала. Вчера вечером я хотела приготовить майонез с травами, чтобы добавить его в спагетти. Но соус растекался и так и не загустел. Я пробовала три раза, пока у меня не закончились яйца. Бедняге Полу пришлось есть спагетти с черным перцем, пармезаном и маслом, – добавила она и ласково хохотнула. – Он слушал, как я стучу, взбиваю, ругаюсь, и снова стучу, бряцаю, и наконец проголодался до такой степени, что ему уже было неважно, что есть.

Пол был мужем Джулии, и именно из-за его дипломатической работы в Информационном агентстве Соединенных Штатов Чайлды год назад переехали в Париж. По словам Джулии, первое же блюдо, которое она попробовала здесь, во Франции, переключило что-то у нее внутри, как будто внезапно щелкнул выключатель или загорелась лампочка. Никогда в жизни она не получала такого удовольствия от еды. О той первой порции sole meunière^[1] она всегда говорила тихим, благоговейным тоном человека, входящего в церковь.

Как она впоследствии с восторгом рассказывала всем, кто был готов ее слушать, именно тот первый ужин, за которым последовало бесчисленное множество не менее восхитительных блюд, помог Джулии найти свое призвание, свою музу, свой рай: французскую кухню, ее историю и традиции. Все это стало ее новым миром. Выросшая на простых, унылых и однообразных американских блюдах, она, приехав во Францию и познакомившись с местной кухней, испытала то, что можно назвать великим, даже духовным пробуждением.

С тех пор Джулия наслаждалась поглощением блюд французской кухни, а затем, совсем недавно, поддалась очарованию ее истории и стала учиться готовить.

Вот почему тайна майонеза так беспокоила и ее, и меня, поскольку последние несколько месяцев Джулия являлась моей наставницей и помогала мне совершенствовать свои кулинарные способности.

А что мне еще оставалось? Либо учиться готовить, либо сидеть с дедушкой и дядей Рафом на консервах, сыре, багете и вине.

Зато я хотя бы умела выбирать вино.

Прошлой весной, прямо перед Пасхой, я переехала в «город света» из пригорода Детройта, но совсем по иной причине, чем супруги Чайлд.

Недавно я разорвала четырехлетнюю помолвку с Генри Маккинноном, и мне вот-вот должно было исполниться двадцать девять лет. С тех пор как закончилась война и все солдаты вернулись домой и занялись работой, которую мы, женщины, выполняли, пока мужчин не было дома, я ощущала внутреннее беспокойство и порой не находила себе места. А тут еще в январе после продолжительной болезни умерла моя бабушка-француженка, которая помогла растить меня в Штатах.

После этого меня позвали жить к моему дедушке, в Париж.

Моя мама, которую я очень люблю и с которой мы довольно хорошо ладим, учитывая то, насколько мы разные, убедила меня поехать в Париж и остаться там так долго, как мне захочется.

Возможно, она не меньше меня устала от моей хандры и скуки. Я знаю, что мои сестры не могли дождаться, когда я выпорхну из гнезда, но полагаю, это потому, что они боролись за мою спальню.

Во время войны я направила всю свою энергию на работу на заводе по производству бомбардировщиков в Уиллоу-Ран, в том числе B-24 Liberator. Я даже научилась работать с их двигателями. Я всегда была немного сорванцом, к ужасу моих женственных француженок, мамы и бабушки. И хотя в сумочке я носила губную помаду и расческу, в кармане у меня всегда лежал многофункциональный швейцарский нож.

Мне нравилось возиться с механизмами и двигателями; мне всегда было любопытно, как устроены машины и люди – отчасти поэтому мы с Джулией так сдружились. Однажды прошлым летом, когда мы столкнулись на рынке, она упомянула, что у них барахлит радио.

Разумеется, у меня был при себе мой армейский чудо-нож, поэтому я предложила ей свою помощь. Она была безумно благодарна, когда я починила им радио, а после того, как я отказалась принять какую-либо плату за работу, она настояла, чтобы я осталась на ужин. Такой вкусной домашней еды я еще никогда не ела, и тогда я поняла, что мне нужно научиться готовить. Если я в состоянии починить двигатель самолета, то и курицу смогу зажарить. Вряд ли это такая уж сложная наука.

Хотя нет, это сложная наука.

Тот факт, что мы с Джулией жили в одном квартале и обе недавно переехали в Париж из Штатов, способствовал тому, чтобы наша дружба состоялась.

С тем, чтобы завести новых друзей, у Джулии Чайлд проблем не было; напротив, я была менее общительной, чем моя энергичная и шумная подруга. И поскольку в то время я в Париже не знала никого, кроме моего дедушки и дяди Рафа, мне было приятно познакомиться с Джулией, ее мужем Полом и младшей сестрой Дороти, которая приехала к ним жить несколько месяцев назад.

– Я беспокоюсь, что это предвестник того, что потом будет еще хуже! – восклицала в своей драматической манере Джулия, пока мы шли по извилистой дорожке от Бурбонского дворца к рынку. – Вдруг коржи для пирога не получатся слоенными? Или глазурь на торте начнет растекаться? А что, если мои суфле падут, как Римская империя? Что я буду делать? Кулинария – моя жизнь!

– Может быть, тебе стоит начать с самого начала, – предложила я, глядя на нее снизу вверх. Джулия была крепкой и высоченной, почти сто девяносто сантиметров, а я всего сто шестьдесят пять. Мое худощавое телосложение и невысокий рост всегда вызывали шквал комментариев, когда я упоминала, что работала на заводе по производству самолетов, хотя я и не понимаю, почему. Мне ведь не нужно было их поднимать или таскать. – Когда я хочу выяснить, что именно не работает, я разбираю весь механизм на части и проверяю по очереди каждую деталь. Убедившись в том, что каждая деталь работает должным образом и не повреждена, я собираю механизм обратно. Может, и тебе так попробовать?

– А что, в этом есть смысл, Табита! – сказала Джулия, резко остановившись на тротуаре. Она говорила так, словно я только что вручила ей ключ к бессмертию. – Именно этому нас учил в «Лё Кордон Блё» шеф-повар Буньяр – начинать с самого начала и осваивать каждый шаг, прежде чем двигаться дальше. Так я и сделаю. Я вернусь к самым основам приготовления майонеза. Я буду делать заметки. Буду экспериментировать. Я буду делать порцию за порцией майонеза, пока не выясню, что не так, и не исправлю это!

– Главное не забыть кое о чем, – заметила я, когда в поле зрения появился рынок на улице де Бургонь.

– О чем же? – нахмурившись, спросила она.

– Тебе понадобится гораздо больше яиц.

Мы обе громко расхохотались и, шатаясь, как пьяные, побрели по улице.

* * *

Во время войны парижане жаловались в первую очередь на немецкую оккупацию, потом на невыносимый, пронизывающий до костей холод, а лишь потом на отсутствие еды. Тот факт, что для людей, привыкших к хорошей кухне, отсутствие еды стало меньшим испытанием, чем холод, свидетельствует о жестокости зимы в «городе света».

Недавно я убедилась в правильности этого мнения. Весна, лето и осень в Париже были великолепны, и я влюбилась в этот город. Я исследовала улицы пешком или на велосипеде и не могла насытиться: ароматами, достопримечательностями, вкусной едой и прекрасными красочными парками, которые веками вдохновляли художников.

Но с наступлением зимы мы чувства к Парижу слегка поостыли (какой удачный каламбур).

Несмотря на холодный декабрь, мне нравилось, что по улицам Парижа так легко передвигаться пешком или на велосипеде. Мне нравились и люди, и ароматы, и даже неприятные запахи казались мне чудесными лишь потому, что они были парижскими. Мне нравились широкие бульвары и великолепные кирпичные здания медового или кремового оттенка, построенные бароном Османом сто лет назад.

Парижане жаловались на большое количество машин, заполонивших их улицы в связи с наплывом американских туристов, но я себя туристкой не считала. В конце концов, я же наполовину француженка! Я – часть этого места.

Повсюду были кошки, столько кошек, что они казались такой же неотъемлемой частью города, как знаменитые огни и Эйфелева башня, возвышавшаяся всего в нескольких кварталах от Университетской улицы.

И конечно же, всюду была еда, приготовленная кем-то другим, и вино!

Все просто: Париж – это рай.

Рынок на улице де Бургонь был ближайшим к кварталу, где жили мы с Джулией. Я с интересом обнаружила, что, делая покупки на парижском рынке, вы автоматически знакомитесь со всеми владельцами магазинов и продавцами. Другого выхода просто нет. Все дружелюбны и затягивают вас в свои сплетни и болтовню.

Совсем другое дело в Штатах: там человек несется как сумасшедший в продуктовый магазин, хватает все, что ему необходимо, мгновенно проходит очередь в кассу и не сбавляя темпа мчится домой. «Наш» же рынок был маленьким сообществом, и именно здесь я познакомилась со своими соседями, включая Джулию, и узнала о всевозможных интересных продуктах и о том, где их лучше покупать.

А вот приготовление блюд из моих покупок – которые я всегда совершала с величайшим удовольствием – совсем другое дело. Я уже не помню, сколько раз портила курицу или пережаривала жаркое.

Несмотря на то, что я француженка, ни моя мама, ни бабушка не увлекались готовкой, а если и готовили, то незамысловатые американские блюда, потому что такая пища нравилась моему отцу – и потому что так готовила его мать. Поэтому я выросла на той же еде, что и Джулия: обычная скучная яичная лапша или макароны из коробки, говяжье жаркое с жидким безвкусным соусом, пересушенные жареные цыплята, картофель с картофелем поверх картофеля, много кукурузы и зеленой фасоли. Тонко нарезанный белый хлеб в полиэтиленовом пакете; хлеб, который был таким пористым, что весь кусочек, с коркой и всем остальным, можно было сплющить в шарик размером с вишню. И конечно же жареная свинина. На шикарных званых вечерах в нашем мире часто подавали ломтики жареной свинины, увенчанные кусочками ананаса. Соусами служил густой суп из банок «Кэмпбелл», который выливали на мясо или картофель.

Кофе, который я пила, – это разбавленный кипятком «Фолджерс», и я любила рассказывать Джулии, что момент чувственного просветления наступил у меня с первой чашкой французского café.

К сожалению, в конце тысяча девятьсот сорок девятого года кофе оставался единственным продуктом питания, который все еще продавался по карточкам, поэтому я не мог баловать себя в кафе так часто, как мне бы хотелось. Тем не менее мой дедушка умудрялся хранить дома более чем достаточный запас кофе. Я подумала, что лучше не задавать слишком много вопросов на эту тему, хотя все открыто говорили о черном рынке.

– Bonjour, мадам Мари! – радостно произнесла Джулия, когда мы остановились посмотреть на лук-шалот и репчатый лук, предлагаемые морщинистой круглолицей продавщицей овощей.

– Bonjour, мадам Чайлд, – ответила пожилая торговка, закутанная в теплое пальто и шерстяное одеяло. В маленькой металлической кастрюльке горел огонек, чтобы она могла согреть свои узловатые руки. – Bonjour, мадемуазель Найт. Как поживаете в это холодное утро четверга?

– Bonjour, мадам, – ответила я. – Я чувствую себя отлично, за исключением того, что у меня окоченели нос и пальцы на ногах! – Для пущей убедительности я плотнее закуталась в шерстяной шарф и спрятала нос в его теплых складках.

Благодаря маме и бабушке мой французский был безупречен, но Джулия выучила этот язык только после переезда сюда. Она до сих пор испытывала трудности, когда люди говорили слишком быстро или перебивали друг друга. Я много раз сидела за столом в ее крошечной кухне на третьем этаже и практиковала с ней французский, уплетая приготовленную ею вкусную еду. Это были взаимовыгодные отношения.

Благодаря этим посиделкам я начала обучать французскому языку детей и жен американских дипломатов. По инициативе Джулии Пол Чайлд с энтузиазмом предложил мои услуги нескольким своим коллегам в посольстве США.

Мне повезло, и у меня появились четыре американских студента и один француз (последнему я помогала с английским), а это означало, что я проводила по одному уроку в день, обычно утром. Нагрузка была небольшая, и было довольно скучно. Естественно, я взяла бы больше студентов, если бы представилась такая возможность. Но на данный момент это занятие приносило мне достаточно денег, чтобы покупать себе в магазинах на Елисейских Полях стильные туфли и шляпки, от которых я никак не могла отказаться. Хотя мне и нравилось лазать по деревьям и разбирать радиоприемники, я унаследовала любовь мамы и бабушки к красивой одежде и модным аксессуарам.

В то время как Джулия тратила деньги на кухонную утварь – кастрюли, сковородки, ножи и множество других предметов, о предназначении которых я даже не догадывалась, я тратилась на обувь, шляпки, сумочки и потрясающие платья. Я оправдывала эти расходы тем, что дедушка и слышать не хотел о том, чтобы я платила за свою комнату или вносила свою лепту в расходы на питание в нашем доме на Университетской улице.

Пока Джулия копалась в корзинке с луком-шалотом, я протянула свои замерзшие в перчатках руки к огню маленького очага мадам Мари. Эта приземистая продавщица была известна как Мари-Четыре-Сезона, потому что у нее всегда были лучшие продукты на любой сезон.

Пока я не познакомилась с Мари-Четыре-Сезона, я не глядя хватала из корзины картошку или первый попавшийся кабачок, и даже – quelle horreur!^[2] – покупала редиску уже по окончании сезона, увядшую, сухую и безвкусную. Но в самый первый раз, когда я зашла на этот рынок, Джулия и мадам Мари взяли меня под свое крыло и наставили на путь истинный.

Как-то так получилось, что они обе сунули носы в мою сумку, чтобы посмотреть, что я выбрала в другом продуктовом киоске, которым владел месье Бланш.

– Нет-нет-нет-нет! – воскликнула мадам, увидев сморщенную редиску с увядшей ботвой. – Нет, мадемуазель, такое нельзя подавать! – Не успела я среагировать, как она схватила невзрачные овощи и швырнула их на землю, бросив свирепый взгляд в сторону тележки месье Бланша. – Никому! Даже уличной собаке!

– Но это всего лишь редиска, – возразила я, с трудом сдерживая смех. Судя по всему, это была очень серьезная ситуация, раз старушка так возмущалась.

– Я тоже думала, что это просто редиска, – искренне произнесла Джулия. В то время она говорила на медленном французском, но я легко ее понимала. – Пока мадам не заверила меня в обратном!

– Вы никогда не найдете себе мужчину, если будете подавать ему сморщенную редиску или увядшую зелень, мадемуазель! – Мадам подсунула мне три своих редиски, и я была вынуждена признать, что выглядят гораздо лучше тех, что она швырнула на землю.

– Да, это верно, – заразительно смеясь, согласилась Джулия. – Мужчинам не нравится, когда им напоминают о чем-то увядающем, морщинистом или обвисшем!

Меня так поразил ее комментарий, особенно в присутствии пожилой женщины, что я разразилась смехом, наполненным и ужасом, и умилением.

Но мадам Мари глубокомысленно кивнула и похлопала меня по ладони.

– Oui, oui^[3], – сказала она. – Мадам Чайлд, – фамилию Джулии она произносила как «Шеельд», – знает, что говорит, non?^[4] Мужчинам нравятся длинные, прямые и очень, очень твердые продукты, потому что они напоминают им о том, какие они есть – или какими хотят быть.

Я рассмеялась еще громче, но мне не хватило духу сказать им, что мне вполне хватает двух мужчин, которые сейчас присутствуют в моей жизни и каждый из которых старше меня на несколько десятилетий. Кроме того, мне и так стоило огромного труда готовить для дедушки и дяди Рафа.

И все же, возможно, они оценили бы хрустящую и твердую редиску и не стали бы размазывать по тарелке блюдо, которое я для них приготовила.

Инцидент с редиской, если вдуматься, не только познакомил меня с Джулией Чайлд и мадам Мари, но и положил начало общерыночной инициативе: найти мне, Табите Найт, мужчину, хотела я того или нет.

Я ничуть не сокрушалась о нашем разрыве с Генри. Порвать помолвку было моим решением, я и так с ним слишком затянула. Кто был потрясен, так это моя мама. Думаю, она с нетерпением ждала, когда я, наконец, уеду из дома.

Война изменила и Генри, и меня, как и почти всех, кого я знала. Хотя мы встречались с двадцати двух лет и все предполагали, что мы поженимся (не исключено, что поэтому мне потребовалось так много времени, чтобы расстаться), мне становилось дурно при мысли, что я свяжу себя узами брака, остепенюсь, стану растить детей и работать учительницей. От этого веяло скукой и безнадежностью, как от опавшего суфле, особенно после моей работы в стиле Клепальщицы Роузи во время войны.

Когда все закончилось и мы остались хорошими друзьями, Генри наверняка испытал такое же облегчение, что и я. Так все и началось: мы были учениками на кафедре химии в Мичиганском университете. Когда я решила испортить стол нашего преподавателя уксусом и пищевой содой за то, что он поставил нам четверку, хотя мы явно заслуживали пятерки, Генри меня прикрыл.

А через две недели его призвали в армию.

И вот сегодня, когда мадам Мари спросила, как у меня дела, на самом деле она спрашивала, ходила ли я на свидания и встречалась ли с интересными мужчинами. Поэтому я нырнула под свой шарф и притворилась, что не понимаю, что она имеет в виду. Тем не менее продавщица овощей окинула меня понимающим взглядом.

– Для вас сегодня не будет сморщенной редьки или картошки, non, мадемуазель? – спросила она с огоньком в глазах.

– Нет, пожалуй, я возьму немного лука-шалота, – ответила я.

Джулия достала из корзины три луковицы и протянула их мне. Плотные, они буквально распирали свою рыжую кожицу, и я заметила, что паутинистые корешки на закругленных кончиках еще гибкие и влажные.

– Как насчет этих, Таб? О, у Табиты вчера вечером было свидание, – сказала она мадам, и мне захотелось ее пнуть.

Джулию, а не мадам Мари.

– О, так вы ходили на свидание? Правда? – Продавщица с интересом смотрела на меня.

– Это было не свидание. – Я бросила на Джулию мрачный взгляд. Она лишь рассмеялась и принялась рыться в корзине с красной картошкой. – Я тебя убью, – пробормотала я ей по-английски.

– Это было свидание вслепую, – весело произнесла Джулия, очевидно, не обеспокоенная моей пустой угрозой. – Дор ее подставила.

Дор – прозвище сестры Джулии. Мне показалось забавным, что оно звучит почти так же, как шоссе к северу от Детройта, недалеко от того места, где я жила, когда работала на заводе по производству бомбардировщиков.

– О, она действительно сходила на свидание? – Мадам была очень заинтересована. – Эта молодая женщина, Дороти, она очень высокая – даже выше вас, мадам Чайлд, и поэтому ей нужен высокий и крепкий мужчина, non?

Мне нравилось говорить о том, каким будет будущий муж Дор, а не мой, и я охотно следовала за ходом ее мысли.

– Хороший рост означает, что он уверен в себе и не побоится выйти в люди с высокой женщиной. Естественно, не выше себя. – Я улыбнулась Джулии: ее муж Пол был на десяток сантиметров ниже ее, и они безумно друг друга любили. Он обожал ее, а она – его, и хотя найти мужчину я не стремилась, их отношениям я слегка завидовала. Вероятно, это было одной из причин, по которой Джулия была полна решимости меня пристроить.

– Не увиливай от темы, Табс, – усмехнулась Джулия. – Ты избегала говорить об этом на протяжении всего нашего пути сюда, так что теперь ты просто обязана посвятить и мадам Мари, и меня во все подробности.

Я вздохнула. Лучше ответить на все вопросы сейчас, а не когда мы пойдем дальше по рынку и Джулия станет привлекать всех остальных к обсуждению моей несуществующей личной жизни.

– Итак, мадемуазель, вы расскажете мне об этом свидании вслепую, – потребовала продавщица овощей, и это было утверждение, а не вопрос.

– Вчера вечером Дор пригласила в дом Джулии нескольких своих друзей, и она позвала меня, чтобы я познакомилась с одним из мужчин из театра, в котором она работает, – объяснила я. – Вот и все.

Дор работала в офисе в коммерческом отделе Американского театра, который выступал на сцене Театра Монсо. У нее появилось много друзей как на сцене, так и вне ее, и большинство из них были американцами. После спектакля они часто заходили в квартиру Джулии и Пола и нередко засиживались до самого утра.

По словам Джулии, она и Пол не слишком возражали против таких посиделок, за исключением того, что молодые люди употребляли много спиртного. А шум мешал пожилой паре вовремя засыпать. Пол больше ворчал по этому поводу, чем его жена и взял с Джулии обещание поговорить об этом с Дор, тем более, что вчерашняя вечеринка было уже третьей на этой неделе.

– Ну и как, вы с этим мужчиной познакомились? – Мадам не собиралась оставлять эту тему. Рыночные сплетни были одной из составляющих их интереса к жизни ее и остальных продавцов.

– Да, познакомилась. Он оказался очень милым, – ответила я.

Это было правдой. Марк Джастис из Бостона, которому представила меня Дор, был милым, симпатичным и внимательным. Мы немного поговорили за бокалом виски и вина. Но он не пробудил во мне той искры, которую хочется ощутить при встрече с потенциальным партнером. По правде говоря, я не думала, что меня заинтересует американец, раз уж я переехала в Париж. Американские мужчины выглядели на фоне французов какими-то блеклыми.

– О, кстати, Джулия, я кое-что вспомнила! Возможно, я забыла у тебя дома свои перчатки.

– Я их не видела, но давай зайдем ко мне на обратном пути и проверим.

– Отлично. А теперь, – произнесла я, резко меняя тему, – мне нужно купить картофель, чтобы приготовить дедушке и дяде обед. У вас найдется что-нибудь подходящее, мадам Мари?

Старуха рассмеялась хриплым от курения смехом, и ее глаза весело сверкнули. Она поняла, что на этом разговоры о мужчинах закончены.

– Как вы знаете, мой картофель – лучший в Париже. И что же вы собираетесь приготовить сегодня вечером, мадемуазель?

– Я хотела бы зажарить курицу, – призналась я. Это было одно из немногих блюд, которое, как мне казалось, я начала неплохо готовить, и одно из нескольких блюд, которые дедушка и дядя Раф действительно съели. Как жаль, что их экономка-кухарка уехала присматривать за своей матерью вскоре после моего приезда в Париж!

– Ах, bien^[5]. А для poulet rôti^[6] вам понадобится немного моркови, non, мадемуазель? – уточнила Мари с блеском в глазах и указала на свою корзину с морковью.

К этому времени старушка меня уже хорошо натренировала, поэтому я внимательно осмотрела длинные корнеплоды.

– Сейчас конец сезона, так что внутри морковь жесткая и твердая, – медленно произнесла я и искоса взглянула на Джулию, которая ободряюще кивнула. – Мне придется удалить сердцевины, не так ли?

– Oui^[7], зато вы оставите внешнюю часть, rouges des carrotte, и она будет сладкой и хрустящей, – согласилась Мари.

– Да, конечно.

– Какая репа у вас есть? – вмешалась Джулия. – О, Табита, ты сделаешь пюре из чеснока, репы и картофеля. О, боги, подлива к курице будет великолепна! – Ее глаза загорелись, и я догадалась, что она представляет себе всю эту красоту: кружочки масла, мерцающие на поверхности посыпанной травами подливки… по крайней мере, так было бы, если бы ее приготовила она.

При этой мысли у меня слюнки потекли. Вот бы я могла позволить себе нанять Джулию Чайлд, чтобы она готовила для нас каждый вечер!

– О, я не уверена, что у меня получится, – с грустью произнесла я.

– О, нет-нет! Пюре из репы – это легко! – возразила Джулия, и обе женщины принялись обсуждать мое меню. У меня не хватило духу сказать им, что будет не блюдо, а сплошное разочарование.

– Oui, пюре из репы и картофеля было бы magnifique^[8]. А розмарин и тимьян вы возьмете свежими, из теплицы вашего дедушки, non? – Мари уже начала копаться в другой корзинке в поисках подходящей репы. – И шалфей, – добавила она не терпящим возражений тоном.

– Да. Я принесла немного для вас, мадам, и для тебя, Джулия. – Я указала на пучки трав в моей сумке.

– О, merci! – Мадам Мари обрадовалась и с благодарностью взяла предложенные мной травы. Я не знала, воспользуется она ими сама или продаст, но для меня это не имело значения.

Теперь, когда тема моей личной жизни была закрыта, мы втроем поболтали еще несколько минут, в основном о других продавцах и жителях района. Все друг друга знали, потому что они или чаще всего их служанки посещали рынок едва ли не каждый день.

– Pauvre^[9] мадемуазель Кларисса так рыдала сегодня утром, – сообщила Мари, когда я укладывала свои покупки в большую матерчатую сумку.

– О, нет! А из-за чего, неизвестно? – осведомилась Джулия.

Кларисса была горничной, или femme de menáge, у богатой пары, которая жила по соседству. Молодая женщина обладала жизнерадостным характером и всегда была очень вежлива, хотя и слегка сдержанна в разговорах с нами, соседями или продавцами. Кларисса носила мрачную темную одежду, но на ней всегда были новые модные туфли – любопытная деталь, на которую я обратила внимание еще в самом начале. Я не выдержала и спросила ее об этом.

Она объяснила, что ее сестра работает в мастерской по изготовлению обуви на заказ и передает ей все туфли, которые получились с дефектами или не соответствуют требованиям заказчика. Я в шутку сказала ей, что если в продаже появятся некачественные туфли тридцать шестого размера, я с благодарностью приму их из рук ее сестры, а Джулия добавила, что она уверена, что для женщин с сорок вторым размером ноги у них вряд ли что-то найдется. Мы от души посмеялись втроем, и однажды, вскоре после этого, Кларисса действительно принесла мне пару элегантных туфель «Мэри Джейнс» от Godot & Block. Заказчик забраковал их из-за крошечной зазубрины на одной стороне ботинка. Я их очень полюбила.

– О, oui, – произнесла Мари, как будто это само собой разумеется, что она была в курсе всех деталей жизни жителей района. – Кларисса расстроилась из-за того, что собака ее хозяйки сбежала прошлой ночью и они не могут ее найти.

– О, нет! – воскликнула Джулия. – Это ужасно. Надеюсь, они скоро ее найдут! Сейчас так холодно и промозгло. Даже страшно представить, если бы что-то подобное случилось с нашей крошкой Минетт^[10]. – Она говорила о кошке, которую они с Полом приютили.

Я много раз видела, как Кларисса выгуливала по рыночной площади питомца своей хозяйки. До приезда в Париж я никогда не видела собак, одетых в зимнее пальто или свитер, но потом я познакомилась с песиком дядюшки Рафа по кличке Оскар Уайльд, у которого был целый гардероб модной собачьей одежды.

Поэтому я не удивилась, увидев, что у мадам Флуф, четвероногой подопечной Клариссы, казалось, бесконечное количество собачьих нарядов. Мадам Флуф была пуделем среднего размера цвета шампанского, с голубым ошейником со сверкающими камнями. Я не знала, настоящие это камни или подделка, но хозяйка Клариссы выглядела достаточно богатой, так что это могли быть настоящие драгоценности.

– Oui, – кивнула Мари, убирая монеты, которые Джулия положила на маленький грубый столик, использовавшийся продавщицей в качестве прилавка. – Бедная Кларисса. А вы видели, что Марсель сам соорудил новую крышу для своего ларька?

– Нет, не видела, – ответила Джулия, с улыбкой протягивая руки к котелку с огнем. – Мы еще не были на том конце рынка.

– А все потому, мадам Мари, что сначала мы обратились к вам, поскольку у вас все новости, а также лучшие овощи на улице де Бургонь! Но теперь нам пора. Джулии нужно больше яиц, – с усмешкой пояснила я. – И мои пальцы на ногах уже превратились в сосульки!

– Значит, приготовление майонеза все еще доставляет вам проблемы, мадам? – вскинув бровь, спросила продавщица овощей. – Ах, ах, какой позор. А что, если мадемуазель Табита поможет вам решить эту проблему, а?

Мы все от души посмеялись над этим нарочито нелепым предложением и распрощались. К тому времени, как мы прошли через рынок к тележке Фиделии с яйцами, моя сумка отяжелела от бутылки «Бордо-Медок» и курицы, которую Джулия помогла мне выбрать из того, что она назвала mesdames gras poulardes^[11].

– Мадам курочка получится magnifique!^[12] – заверила меня Джулия, когда я убирала курицу в сумку.

Я была не настолько уверена в себе. В последний раз, когда я пыталась зажарить курицу, а перед этим опалить остатки перьев на ее шероховатой коже, она загорелась. Я держала ту самую madame poulet^[13] над газовой плитой, и чертова курица вспыхнула. В результате у нас получилась курица, черная с одной стороны и недожаренная с другой. Я до сих пор не понимаю, как это произошло.

– Ах, мадам, как дела с майонезом? – поинтересовалась у Джулии Фиделия после того, как поприветствовала нас обеих.

Казалось, в Седьмом округе не осталось человека, который бы не знал о проблемах Джулии с майонезом. Возможно, новость долетела даже до Монпарнаса и остальной части Левого берега.

– Я вернулась за яйцами, – со страдальческой улыбкой ответила Джулия и драматично пожала плечами. – Так что догадайтесь сами!

– Ах, мадам, я так сожалею. Но я совсем не сожалею о том, что продам вам еще больше моих яиц! – улыбнулась Фиделия, глядя на нас обеих. Миниатюрная, похожая на птичку женщина хлопотала над яйцами так, словно сама их снесла. Каждое яйцо было тщательно вымыто, помечено карандашом с указанием даты и разложено по корзинкам красивыми гроздьями, напоминающими цветы.

Я осмотрела яйца, цвет которых варьировался от бледно-зеленого до желтовато-коричневого, кремового и светло-ржавого с крапинками, и выбрала себе несколько штук. Омлет у меня получался вполне съедобным, но дядюшка Раф выразил желание съедать по утрам сваренное вкрутую яйцо. Эта задача вызывала у меня беспокойство.

– Как ты думаешь, цвет скорлупы имеет значение? – вдруг спросила Джулия, показывая мне бледно-зеленое яйцо.

– Для майонеза? – уточнила я и нахмурилась. Я не понимала, какое это могло иметь значение, но кто я такая, чтобы что-то утверждать?

– О, возможно, мадам, – подмигнула мне Фиделия. – И поэтому попробуйте купить все яйца одного цвета. Чтобы не перепутать их при приготовлении соуса.

Джулия принялась сосредоточенно выбирать еще несколько зеленоватых яиц.

– Я подойду к этому как ученый, Табс. Я стану средневековым алхимиком на кухне! Шерлоком Холмсом в приготовлении пищи и буду учитывать каждую деталь!

– Вы слышали о собаке хозяйки бедной Клариссы? – спросила Фиделия, аккуратно заворачивая выбранные нами яйца в газету и укладывая их в картонные коробки. Несмотря на толстые варежки, ее пальцы двигались очень ловко.

– Мадам Мари нам рассказала, – ответила я, доставая деньги. – Это так очень печально.

– Надеюсь, они скоро ее найдут, – произнесла Фиделия. – Кларисса сегодня дважды приходила на рынок, искала собачку и спрашивала, не видел ли кто мадам Флуф. Она сказала, что искала и звала ее всю ночь.

– Какая трагедия для нее и ее хозяйки, – посочувствовала Джулия. – А бедная мадам Флуф оказалась на улице в такой ужасный мороз! Вот бы сегодня ночью не было ни снега, ни льда.

– Я внесла для нее пожертвование в церкви Святой Клотильды. – Фиделия бросила взгляд в сторону церкви, готические шпили-близнецы которой торчали из-за крыши на противоположной стороне улицы.

– Как благородно с вашей стороны, – искренне заметила я. Пока я не переехала к дедушке и дяде Рафу, я не понимала, как много может значить для человека домашнее животное. Моя мать отказывалась заводить в доме какого бы то ни было питомца – кошку, собаку, кролика, черепаху или даже золотую рыбку, а мой папа благоразумно решил с ней не спорить.

– А вы слышали о месье Перу? – спросила Фиделия, захлопывая крышку картонной коробочки.

– Нет, а в чем дело? – Джулия вся обратилась в слух. Как, впрочем, и я.

– Жена застукала его с любовницей и вылила все его вино в сточную канаву! – объяснила Фиделия. В ее блестящих маленьких глазках светились веселье и ужас.

– О, нет! – воскликнула я, подумав об этом прекрасном вине, зря потраченном, вылитом в обледеневшие водосточные желоба. Месье Перу на всю округу славился драгоценной коллекцией вин, часть которой ему удалось спрятать от немцев во время оккупации. – Неужели никто не мог ее остановить и спасти хоть что-то?

Фиделия звонко рассмеялась:

– Я уверена, что месье Перу пытался… после того, как натянул штаны. А вы как считаете?

Мы с Джулией расхохотались.

– Бедняга. Впрочем, так ему и надо, – смеясь, ответила я.

– Действительно. Большинство французов умеют хорошо прятать любовниц от жен, – мудро напомнила Фиделия.

– А лучше вообще их не заводить, особенно если у тебя есть отмеченная наградами коллекция вин. – Джулия подмигнула Фиделии.

– Ах, мужчины! – Торговка яйцами перевела взгляд на меня. – Иногда они не стоят тех проблем, которые из-за них возникают, non^[14], мадемуазель Табита?

Я лишь покачала головой и улыбнулась, не желая втягиваться в очередной разговор о потенциальных мужьях.

– В жизни Табиты уже сейчас присутствуют два самых эффектных господина, – улыбнулась Джулия. – Понятно, почему ее никто больше не интересует, ведь разве кто-то может сравниться с Морисом Сен-Леже и этим лихим Рафом Фотрие?

– И правда, – подтвердила я. – Поэтому мне лучше вернуться домой и позаботиться о них, пока они не бросили меня ради другой женщины! Это бы разбило мне сердце.

Мы все посмеялись, после чего мы с Джулией сказали продавщице яиц au revoir^[15].

– Ты же хотела зайти ко мне и поискать свои перчатки, – напомнила Джулия, когда мы подошли к двери ее дома на Университетской улице, восемьдесят один и я собралась идти дальше.

– Да, у меня сейчас есть время, – кивнула я, хотя знала, что беглым осмотром дело не ограничится. Мы с Джулией посидим, поболтаем, возможно, выпьем чашку шоколада или кофе. А если Дор не ушла на работу, то она присоединится к нам и мы посудачим о вчерашней вечеринке.

Дедушка и дядя Раф не испытывали во мне острой необходимости и ждали моего возвращения не раньше чем через час, поэтому я спокойно последовала за Джулией в маленький холл ее дома.

И вдруг услышала чей-то истошный крик.

Глава вторая

– Что за… – пробормотала Джулия и посмотрела на меня, словно чтобы убедиться, что я слышу то же самое.

Крик был приглушенным и доносился из-за неприметной двери в дальнем левом углу холла. Я бросилась к двери, сумка с продуктами тяжело билась о мое бедро. Я с опозданием вспомнила о яйцах и понадеялась, что они не разобьются.

У Джулии ноги были длиннее, поэтому она первой добежала до двери, а когда широко ее распахнула, на нее налетел какой-то человек.

Высоченная и крепко сложенная Джулия от удара почти не пошатнулась. Когда она схватила упавшую на нее женщину, я узнал в ней Матильду, горничную Чайлдов.

– Что стряслось? В чем дело? – взахлеб спрашивали мы, а молодая женщина смотрела на нас вытаращенными глазами и попыталась отдышаться. Бедняжка с трудом подбирала слова. Наконец Джулия опустила на пол свою сумку, крепко взяла служанку за руки и посмотрела на нее сверху вниз.

– Матильда. Сделай глубокий вдох, закрой глаза, и…

– Там труп, мадам! – выпалила Матильда и всхлипнула.

Мой французский был превосходен, но даже я не была уверена, что правильно ее поняла.

– Труп? Какой труп?

Я представила себе мертвую змею, крысу, может быть, даже кошку…

– Тело женщины! Она мертва, мадам! – Слова посыпались из Матильды, словно прорвало огромную плотину. – Она лежит и не шевелится и вся в крови! Ее кто-то убил! О, кругом столько крови! Это ужасно, это ужасно, ее так много!

– О, господи, – глядя на меня, выдохнула Джулия.

У меня закружилась голова. Мертвая женщина, здесь? Убита? Неужели это правда? Наверняка это какая-то ошибка…

– Где она? – поинтересовалась я. Может, Матильда слишком остро отреагировала, и женщина не умерла, а лишь тяжело ранена и нуждается в медицинской помощи. – Покажи нам… нет, сначала нужно позвонить в полицию. И вызвать врача.

– Oui, oui, – пролепетала Матильда, дико озираясь по сторонам, как будто ожидая, что тут волшебным образом появится либо телефон, либо полицейский.

В этот момент отворилась дверь одной из квартир на первом этаже.

– Что это значит? – осведомилась мадам Перье, хозяйка квартиры по улице Университетской, восемьдесят один. Эксцентричная – самое мягкое слово, которое я могла бы подобрать для ее описания. Мадам была одета как серое пугало, в длинное, струящееся платье с рваными краями, которое развевалось, когда она жестикулировала. – Что за шум? У нас тихий дом, мадам Чайлд, мадемуазель, – и Матильда! Вы лучше, чем кто-либо…

– Мадам Перье, пожалуйста, нужно срочно вызвать полицию, – попросила ее Джулия.

– С какой стати…

– По-видимому, в доме находится труп женщины… Где именно, Матильда? – обратилась к ней Джулия.

Глаза мадам Перье расширились, а Матильда бессвязно заговорила.

– Не могли бы вы вызвать полицейского, мадам? – прервала я ее. Не знаю почему, но я словно оцепенела. Хотя это и не так уж удивительно, учитывая ситуацию. Мертвое тело.

– Я пойду с Матильдой, чтобы убедиться, что женщине не нужен врач. Она… она… внизу, возле мусорных баков. – Джулия указала на узкую темную лестницу, которая, по-видимому, вела вниз. Ее голубые глаза были широко распахнуты, а на смену бьющей через край энергии пришла сдержанность. Я не сомневалась, что выгляжу такой же потрясенной, как и она.

Мадам Перье поспешила в свою квартиру, чтобы позвонить, а мы с Джулией последовали за Матильдой вниз по темной узкой лестнице.

Потолок был до того низким, что Джулии пришлось пригнуться, зато я сумела быстро соскользнуть по ступенькам и спустилась первой.

Помещение было маленьким, темным и тесным и освещалось лишь одной тусклой лампой, висевшей над пятой ступенькой. Я оказалась на небольшой площадке, где, судя по всему, стояли мусорные баки и куда жильцы каждой из квартир, а скорее, их горничные по необходимости приносили мусор. Со второго этажа сюда спускалась лестница, и была еще одна дверь, которая вела на улицу: через нее забирали мусорные баки. У нас в доме имелось похожее помещение, хотя наша дверь для мусора была намного меньше, поскольку это был не многоквартирный дом, а дом для нас троих.

Первое, что я увидела – это ряд мусорных баков. Затем – чьи-то обутые ноги, повернутые как-то неестественно, и я поняла, что женщина вряд ли жива. Пальто и платье задрались почти до бёдер. Но мое внимание привлекли темные пятна: намокший перед лифа, брызги на ногах и руках, лужицы крови на полу. Матильда не преувеличила: кровь была повсюду.

Здесь, под землей, пахло сыростью, затхлостью и мусором… но теперь здесь отчетливо ощущался запах крови и смерти.

Лужи крови, темные и мутные, очевидно, появились задолго до нашего прихода. Женщину оставили за мусорными баками, прислонив к темной кирпичной стене, в углу, где ее не так легко заметить. Ее лицо частично закрывала прядь темно-русых волос, а руки были раскинуты в стороны, как будто ее бросили, как мешок с мукой.

– Какой ужас, – пробормотала стоявшая позади меня Джулия. Тусклая лампа за ее спиной отбрасывала длинную широкую тень, скрывая в темноте то немногое, что я могла разглядеть в жалкой фигуре.

Мне захотелось что-нибудь сделать, помочь бедной женщине принять более удобное положение или по крайней мере проявить уважение, прикрыть ее или поправить руки, чтобы ее поза не казалась такой неестественной. Но полиция предпочла бы, чтобы место преступления осталось нетронутым.

Так что мы с Джулией просто стояли, наше дыхание было хриплым и прерывистым. Сзади я слышала тихие всхлипывания и судорожные вздохи Матильды.

– Зачем кто-то так с ней поступил… просто бросил ее? – пробормотала Джулия.

– Не знаю, – пробурчала я. Других слов у меня не нашлось. – Кто мог такое сотворить?

Я прочитала множество детективных романов об убийствах, где было огромное число трупов, а ножи, пистолеты и яд встречались в повседневной жизни персонажей так же часто, как карандаши или кастрюли… Но столкнуться с подобным в реальной жизни было ужасно. Я ущипнула себя, чтобы убедиться, что мне не приснился кошмар.

Когда Джулия сдвинулась с места, ее тень переместилась, и я смогла лучше рассмотреть мертвую женщину. Я разглядела синий узор на задравшемся платье, узор на туфлях, и нахмурилась, глядя на то, как спадают на ее лицо спутанные светлые волосы.

У меня перехватило дыхание, и я невольно шагнула вперед. Теперь я видела ее еще четче. Мой желудок резко скрутило. О, небеса.

Мне стало нечем дышать. Не потому, что меня затошнило – по крайней мере я так не думала, а потому, что я ее узнала.

Мое внимание привлекли быстрые звуки приближающихся шагов. Матильда, которая до этого стояла как можно дальше, опустив плечи и закрыв лицо руками так, что на виду оставались одни широко распахнутые глаза, тихонько пискнула и встала прямо, словно вытянувшись по стойке смирно.

Мы обернулись и увидели, как с лестницы спускается серая фигура мадам Перье. За ней следовали еще двое человек, которых я не узнала, но они не были одеты в униформу и не несли медицинскую сумку.

Видимо, слухи уже разошлись.

Новоприбывшие уже достигли последней ступени, когда сверху донесся свист, от которого по кирпичной лестнице прокатилось резкое, оглушительное эхо.

– Отойди! – крикнул голос, и по ступеням загремели еще более тяжелые шаги.

Очевидно, прибыли полицейские.

– С дороги! – приказал полицейский и снова дунул в свисток. На этот раз он был совсем рядом, и все закрыли уши, защищаясь от пронзительного звука.

– Все на выход! – повторил полицейский и посветил фонариком в лица собравшихся. – Это место преступления, и вам следует уйти.

– Я… по-моему, я ее знаю, – пролепетала я. В ушах звенело от резкого свиста, эхом прокатившегося по маленькому помещению с каменными стенами, но в остальном я ощущала лишь пустоту и оцепенение.

– Что? – воскликнула Джулия, стоявшая прямо позади меня. – Ты ее знаешь?!

– По-моему, знаю, – повторила я, на этот раз громче, и второй полицейский обратил на меня внимание. – Ее зовут Тереза.

– Хорошо, мадемуазель, – сказал полицейский. – Подождите наверху, мы с вами поговорим.

Я на дрожащих ногах начала подниматься по ступеням. Я была рада выбраться из тесного пространства, уйти подальше от запаха крови… и от сцены насилия.

– Так ты ее знаешь? – громко и резко проговорила Джулия прямо над моим ухом.

– А ты разве нет? – спросила я через плечо.

Прежде чем она успела ответить, нам пришлось уступить дорогу еще одному мужчине. Он спускался по лестнице и был одет не в униформу, как полицейские; поскольку он выглядел солидно и ему никто не свистнул, я предположила, что он из police judiciaire^[16].

На нем была фетровая шляпа, а его длинное шерстяное пальто развевалось и хлопнуло подолом по моему, когда он торопливо прошел мимо, даже не взглянув на нас. Я была не настолько француженка, чтобы обидеться на отсутствие bonjour^[17] или pardonnez-moi^[18]. К тому же, на мой взгляд, на время расследования убийства о светских приличиях можно и забыть.

В холле толпились люди, и я узнала среди них многих соседей. В вестибюле с высокими потолками был слышен гул, все говорили и охали одновременно. Матильда как «первооткрывательница», была в центре разговора и, ясное дело, притягивала к себе всеобщее внимание.

Джулия, казалось, знала всех. Она ко всем подходила, со всеми здоровалась, а я шагала за ней все еще в шоке от того, что знала жертву.

Хотя «знала» – не совсем подходящее слово. Это было минутное знакомство, и наше общение было недолгим. Тем не менее так ужасно видеть кого-то, кого ты едва знал, убитым и лежащим на земле.

– Я ее не узнала. Она не… не из наших соседей, не так ли? – осведомилась Джулия и подняла с пола свою сумку с продуктами. Две бутылки вина внутри звякнули. – Я ее никогда не видела.

– Нет, – подтвердила я. – Но она была здесь прошлой ночью.

– Она была? Здесь? – Джулия в недоумении уставилась на меня. – Ты имеешь в виду здесь, на Рю-де-Лу?.. – Рю-де-Лу – так Джулия и Пол называли Университетскую улицу, на которой располагалась их квартира.

– Я имею в виду там, наверху, в твоей квартире, – пояснила я. – Она приходила прошлым вечером с друзьями Дор. Вот ужас!

– Дор будет вне себя, – пробормотала Джулия и сжала мою ладонь. Я вся продрогла, и не только из-за погоды. Промозглый воздух проникал даже под мое тяжелое пальто и шарф. – Это так ужасно.

– Но кто на такое способен? И вообще, что она делала там, внизу, возле мусорных баков? – Я стала растирать себе плечи, чтобы хоть немного согреться. – Я даже не знала, что здесь есть такой подвал.

– Туда не за чем спускаться, разве только чтобы вынести мусор. – Голос Джулии звучал так же тревожно и тонко, как и мой. – Даже я туда не спускаюсь, хотя живу в этом доме! И как она узнала об этом месте? О боги! Я вот думаю, может, стоит позвонить Полу и ему рассказать?

– Уверена, это может подождать, – возразила я, все еще пытаясь согреться. – Да и что он сделает в таком случае?

– Не так много, но он работает в Службе расследований. Интересно, нужно ли им об этом знать; понимаешь, они всюду суют свой нос. Полиция, очевидно, захочет задать тебе много вопросов, – предположила Джулия, и в этот момент я заметила, как с лестницы сошел представительный мужчина в фетровой шляпе. – И Дор тоже.

Мужчина огляделся, и когда его взгляд упал на нас, у меня едва не остановилось сердце.

– Он идет сюда, – зачем-то произнесла я.

Этот детектив или следователь решительно направлялся к нам, и я вдруг занервничала. Полы его длинного пальто развивались, а перчатки он снял. В руках он держал блокнот и карандаш, что придавало ему еще более официальный вид.

– Bonjour, mesdemoiselles, – произнес он. – Я инспектор Мервель, и мне нужно задать вам несколько вопросов.

На вид Мервелю было около тридцати, что меня немного удивило. Не слишком ли он молодой для полицейского детектива? Либо он очень хорош в своем деле, либо выглядит моложе своих лет. Инспектор был ростом с Джулию, и его манера поведения выдавала в нем компетентного специалиста. Он был гладко выбрит, а из-под полей шляпы виднелись темные волосы.

– Да, конечно, – кивнула я, заметив, что один из полицейских вывел Матильду из толпы жадных слушателей. Ее тоже собирались допросить.

– Насколько я понимаю, одна из вас знала эту девушку, – напомнил он, записав наши имена и адреса.

– Я ее не знала. Я встретила ее прошлым вечером, – объяснила я. – Ее звали Тереза. Ее фамилии я не помню.

Мервель кивнул, но промолчал. Его серые глаза пристально смотрели на меня, но в них я видела лишь интерес, а не обвинение.

Хотя какие у него были причины меня обвинять?

Я тяжело сглотнула и вдруг почувствовав не холод, а жар. Почему я так нервничала? Ведь я не сделала ничего дурного.

– Вчера вечером Тереза пришла со своей подругой в квартиру Джулии, – продолжила я и рассказала о Дор, ее работе в Американском театре и о том, что некоторые актеры, съемочная группа и офисные работники часто собирались в квартире ее сестры после спектаклей.

– Значит, до вчерашнего вечера вы с этой мадемуазель Терезой не встречались, – подвел итог Мервель.

– Нет, – подтвердила я.

– И вы не знали, что она будет присутствовать на этой маленькой… ммм… вечеринке?

У меня сложилось впечатление, что Мервель вечеринки не любит.

– Нет. Откуда я могла знать, если я не была с ней знакома? – удивилась я.

Вместо того чтобы согласиться с моей логикой, Мервель переключил внимание на Джулию:

– А вы, мадам?

– Нет, – ответила Джулия.

– Но эта женщина была у вас дома, – настаивал инспектор. – И вы с ней не встречались?

Я заметила: Джулия разволновалась, когда темные, проницательные глаза инспектора остановились на ней, потому что она стала тут же путаться во французском языке:

– Она была в гостях у моей сестры. Я легла спать в полночь, потому что привыкла вставать очень рано на уроки в «Лё Кордон Блё», хотя в школе до января каникулы. Как бы то ни было, я легла спать рано и почти не видела гостей Дор… э-э, гостей моей сестры.

– И вас это не встревожило? То, что к вам в дом пришла незнакомая женщина? – осведомился инспектор.

– Нет, – пожала плечами Джулия. – Это в том числе и дом моей сестры.

Хотя детектив и сжимал в руках блокнот и карандаш, он туда еще ничего не записал, кроме наших имен.

С чем это связано? С тем, что я до сих пор не сказала ничего важного, или с тем, что он все запоминает, не записывая, или не хочет ни на мгновение отвлекаться от разговора?

– Понимаю. – Он снова посмотрел на меня своими холодными глазами. – Но вы были на вечеринке и встретили ее.

– Совсем недолго.

– Вы видели, во сколько она вышла из квартиры мадам Чайлд?

– Да. Это было сразу после двух часов.

Он кивнул.

– А вы не заметили, с кем она ушла?

Этого вопроса я опасалась больше всего, хотя у меня не было для этого причин.

– Мы ушли одновременно, – пролепетала я.

Брови Мервеля удивленно поднялись вверх.

– Только вы – вдвоем?

– Да. Мы вместе спускались на лифте.

– А когда вы спустились сюда, в холл, что произошло?

– Я ушла, – ответила я. – Я вышла на улицу и направилась к своему дому. И… и Тереза вышла на улицу, чтобы дождаться такси. Когда я с ней попрощалась, она была жива, – добавила я. – Стояла за дверью и ждала такси.

– Она стояла у этого дома, на улице?

– Да.

– И никого рядом не было.

– Нет, инспектор. Я никого не видела.

– Даже на улице? В автомобиле, например?

– Я не заметила вокруг ни людей, ни машин. – Я продолжала отвечать на его вопросы. – Было очень поздно.

– А как насчет других гостей? Они еще были наверху или вы ушли последними?

– Наверху еще оставались люди. Больше никто не собирался уходить.

Мервель, казалось, хотел что-то добавить, но тут подошел один из полицейских и привлек его внимание. Полицейский держал что-то завернутое в полиэтиленовый пакет и, отведя инспектора в сторону, негромко с ним заговорил.

Мы с Джулией переглянулись. Казалось, она трезво оценивала эту жуткую ситуацию, но, судя по всему, ее не накрыло то странное предчувствие, от которого я не могла избавиться.

Когда Мервель обернулся, он держал завернутый в полиэтилен предмет, и я увидела, что это был нож. Темный от крови, он предположительно являлся орудием убийства. Я не могла оторвать от него взгляд.

Какой ужас. Как ужасно, что этим предметом человека лишили жизни.

Инспектор повертел сверток в руках, чтобы рассмотреть нож поближе, и я услышала, как у Джулии перехватило дыхание.

Мервель резко поднял на нее глаза.

– Да, мадам?

– О, ничего. – Она тихо засмеялась. – Просто… крови много.

– Но вы, мадам, как ученица «Лё Кордон Блё» наверняка привыкли к виду крови, – заметил сыщик, внимательно наблюдая за ней. – Иначе вы бы не стали великим поваром, non?

– Человеческая кровь – это вам не кровь из говядины, – возразила она.

Дурное предчувствие охватило меня. Мервель еще не раскрыл рот, а я уже знала, что он скажет.

– А может быть, вас расстраивает, мадам Чайлд, не кровь, а то, что вы узнали этот нож? – Инспектор пригвоздил ее холодным взглядом. – Это ваш нож, не так ли, мадам Чайлд? Это ваш нож, из вашей кухни был использован для убийства pauvre^[19] мадемуазель Терезы… сегодня рано утром.

Глава третья

– Никто в здравом уме не поверит, что Джулия в состоянии кого-то убить! – с дикой яростью выпалила я, гневно расхаживая по гостиной и возмущенно жестикулируя. Я даже не сняла пальто, зато стянула шарф и использовала его как знамя, размахивая в такт своим словам. – Это смешно!

– Ну-ну, ma mie^[20], может, не стоит так бунтовать, – сказал дедушка, взглянув на стоявший у стены сервант. От моих шагов пол сотрясался так, что тонкие чеканные бокалы для аперитива и вина, соприкасаясь, звенели. Вероятно, его беспокоил и мой развевающийся шарф, поскольку на столах в гостиной стояло много хрупких предметов. – Давай ты сядешь и… выпьешь чего-нибудь для успокоения нервов. – Он указал на голубой парчовый диван в стиле Людовика XV. – Как насчет арманьяка?

– По-моему, такое безобразие требует виски, а не простого бренди, – возразил дядюшка Раф и встал, чтобы за всем проследить. При этом он сунул под мышку крошечную пушистую коричнево-белую собачку, сидевшую у него на коленях, и подошел к серванту. – И с каких это пор ты не позволяешь бунтовать, а, Морис? – Он искоса, ласково взглянул на моего деда и улыбнулся мне. – Помочь тебе снять пальто, ma chére?^[21]

Мой дед небрежно и коротко махнул рукой в сторону Рафа, как бы отказываясь от его замечания, но я увидела, что его губы дернулись в улыбке.

Я не знала его точного возраста, но, по моим оценкам, дедушке было под семьдесят. Хотя его тело исхудало, у него сохранилась густая копна темных волос и идеальные зубы. Я не сомневалась, что это протезы. В одной покрытой возрастными пятнами руке он держал сигарету, в другой – бокал с коньяком. На его коленях сидела гладкошерстная черная кошка в широком ошейнике с настоящими бриллиантами.

– Прости меня, что не помог тебе раздеться, Табита, но мадам Икс будет очень обеспокоена, – и дедушка указал на кошку, которую назвали в честь знаменитой картины Сарджента – отсюда и украшенный драгоценностями ошейник.

– Нет-нет- нет… мы не хотим расстраивать мадам, а то она опять раздерет когтями ситцевый диван, – с цинизмом произнес Раф и подмигнул мне.

Я стянула с плеч пальто, бросила его на диван и наклонилась поцеловать дедушку в гладкую влажную щеку.

– Ты прав. Здесь хорошо и тепло, и пальто мне не нужно.

Когда я вернулась домой и ворвалась в гостиную, охваченная тревогой и праведным гневом, я обнаружила обоих мужчин в их привычных позах, сидящих возле большой батареи. И хотя в гостиной было тепло, их колени с сидящими на них питомцами были прикрыты пледами, а на узкие плечи дедушки была накинута серая шаль.

Раф был лысым, зато с густыми седыми бровями, и носил черную вязаную шапочку, натянутую до самых мочек ушей. Если мой дед был очень высоким для француза, то Раф был среднего роста. У него была оливковая кожа и аккуратно подстриженные борода и усы, которые, по его словам, согревали голову, поскольку на макушке волос не осталось. Он тоже затянулся сигаретой, но другого сорта, чем у дедушки. Это была тонкая темная сигарета с запахом, который показался мне особенно приятным, потому что в нем был намек на экзотические пряности, которые отсутствовали в американских сигаретах. Возможно, кориандр. Или анис? Я уже успела узнать кое-что о специях от Джулии, но до эксперта мне было еще далеко.

Мужчины дружат более сорока лет. Когда моя бабушка в тысяча девятьсот девятнадцатом году переехала в Америку с моей мамой, оказалось, что брак моей бабушки с Морисом Сен-Леже фактически распался.

У меня сложилось впечатление, что это было обоюдное и дружеское решение, поскольку бабушка и мама всегда с любовью отзывались о дедушке. У меня были письма, которые они писали друг другу на протяжении многих лет, с обеих сторон океана, и я не торопилась их читать.

С момента моего приезда я также узнала, что во время немецкой оккупации Парижа Дедушка и Раф были участниками Сопротивления, помогали ввозить и вывозить из города солдат Джедбурга и выполняли другие задания, чтобы поддержать соотечественников.

Раф, художник из семьи виноделов, помогал издавать подпольную газету, содержавшую закодированные послания для участников Сопротивления, а мой богатый дед способствовал этому, используя свои связи через банк, в котором он был партнером. Меня восхищает то, что в таком возрасте они шли на огромный риск и совершали так много смелых поступков.

– Ну вот, держи, petite^[22], – и дядюшка Раф протянул мне маленький бокал в форме лампочки. Медно-коричневая жидкость заполняла лишь четверть. – Садись, и мы все обсудим.

– Merci, oncle^[23]. – Я поцеловала его в короткую седую бороду, а затем села на голубой диван и продолжила свои разглагольствования: – Это неправильно, что инспектор подозревает Джулию. Нож из ее кухни мог взять кто угодно!

– Верно, – согласился дедушка. Несмотря на хрупкое телосложение, его глаза по-прежнему были острыми, а зрение ясным. – И ты была там вчера вечером, non? Ты не видела, чтобы кто-нибудь заходил на кухню?

– Не видела, но я особо и не следила. – Я глотнула виски. Оно обожгло горло, но когда спустилось в желудок, я почувствовала, как тепло растекается по всему телу. Я была рада, что Раф не добавил содовой, как обычно делал для меня. – Кроме того, кухня находится наверху, над гостиной. Кто угодно мог туда подняться, и я сомневаюсь, что мы бы заметили. – Я нахмурилась и покачала головой. – Детектив так пристально смотрел на Джулию, будто был готов надеть на нее наручники и утащить в тюрьму. Дядя Раф, вы слышали о детективе? Об этом Мервеле? Он показался мне слишком молодым. Я уверена, что он понятия не имеет, что делает.

Глаза Рафа весело сверкнули.

– А зачем ты задаешь этот вопрос такому старику, как я? Я никого не знаю. Я сижу здесь, в этом прекрасном старом доме, ухаживаю за превосходным мистером Уайльдом, и за привередливой мадам Икс, когда мне позволяет Морис, а еще решаю головоломки и ем слишком много овощей для француза. – Он бросил на меня многозначительный взгляд, потому что зеленые салаты и тушеные овощи были одними из немногих блюд, которые я не могла испортить. – И это вся моя жизнь! Видишь? Сплошная скука и однообразие.

Я похлопала его по руке.

– Да, и ты никогда не видел тюрьму изнутри, не пробирался в германский офис, не приглашал в этот дом никого, у кого был бы спрятан нож или пистолет. Конечно нет. Ты невинен, как девственница в брачную ночь. – Я сделала еще глоток виски.

– А-ха-ха! – радостно воскликнул дедушка и погладил мадам Икс по ее изящной головке. – Вот женщина и раскусила твой трюк с невинностью! Я же говорил, что наша девочка умница!

– Не было надобности об этом говорить, – заметил Раф, снисходительно взглянув на дедушку. – В конце концов, она твоя внучка.

– Чертовски верно, – кивнул дедушка, и я могла поклясться, что его щеки порозовели.

– Что ж, возможно, я мог бы вспомнить кого-нибудь, кого можно расспросить об этом инспекторе Мервеле. – Раф лукаво ухмыльнулся. – Может быть, пара человек до сих пор помнят меня в доме номер тридцать шесть.

– Я абсолютно уверен, что их не пара человек, а гораздо больше, – сухо возразил дедушка.

– Тридцать шесть?

– Штаб-квартира police judiciaire уже много лет находится по адресу набережная Орфевр, тридцать шесть, и ее часто называют по адресу – дом номер тридцать шесть, – пояснил дедушка.

– Ах, понимаю. Как в Скотленд-Ярде, – догадалась я. Но не успела я спросить, почему кто-то в доме номер тридцать шесть должен помнить дядю Рафа, как в дверь постучали.

Поскольку вскоре после моего приезда в Париж их экономка-кухарка уехала ухаживать за больной матерью, дедушка и дядя Раф наняли двух горничных, сестер-близнецов по имени Бет и Блайт, которые приходили к нам каждое утро. Чаще всего они готовили для нас сытный обед и только для меня оставляли что-то на ужин. Но сейчас было уже далеко за полдень, и они ушли, а значит, кому-то из нас следовало открыть дверь. Я была рада, что находилась дома и могла сделать это вместо одного из старичков.

Дядюшка Раф попытался встать, но я оказалась шустрее.

– Нет-нет, я открою. Я все равно слишком взволнованна, чтобы сидеть на месте.

Гостиная находился в одном лестничном пролете от вестибюля, а входная дверь располагалась, разумеется, на первом этаже. Это был один из моментов, к которым мне пришлось привыкнуть: дома мы называли первым этажом тот этаж, что идет первым от земли, но парижане называли первым тот, что располагался над ним.

Величественный трехэтажный дом, в котором проживали дедушка и дядя Раф, по любым меркам можно было бы считать особняком. Если бы кто-нибудь решил превратить его в апартаменты, как дом, где жила Джулия, здесь легко уместились бы три отдельные просторные квартиры. Это была одна из причин, по которой горничные приходили к нам каждый день, хотя дедушка и дядя Раф редко отваживались покидать пределы второго этажа, где располагались гостиная, большая ванная комната и спальни. Кухня и еще одна гостиная находились на первом этаже, а моя спальня и ванная комната – на верхнем, где когда-то жил целый штат прислуги.

В доме были высокие потолки, то есть каждый лестничный пролет состоял из двадцати ступенек, а также много высоких узких окон, в том числе ряд мансардных, которые делали мои комнаты на третьем этаже просторными и светлыми. Из одного окна я даже видела Эйфелеву башню, и мне нравилось, что это было последнее, на что я смотрела каждый вечер перед тем, как уснуть: ее изящные, словно бы сплетенные очертания купались в золотистом свете.

Небольшой балкончик на портике с плоской крышей застеклили несколько лет назад, чтобы создать восхитительную маленькую оранжерею, в которую можно было попасть из комнаты рядом с гостиной на втором этаже. Оранжерея выходила во внутренний двор, и именно там дедушка держал растения, за которыми я теперь помогала ему ухаживать.

Все еще держа в руках бокал с виски, я поспешила вниз по лестнице в вестибюль – и едва не выронила свой напиток.

У парадной двери стоял инспектор Мервель в темном тяжелом пальто и низко надвинутой на лоб шляпе. Но не слишком низко, и я поймала на себе его холодный взгляд, встретившийся с моим через окно.

Что он здесь делает?

Я засомневалась, стоит ли ему вообще открывать, но он меня уже увидел, и делать вид, будто дома никого нет, было бессмысленно.

– Bonjour, monsieur le inspecteur^[24]. – Я открыла дверь.

Порыва зимнего воздуха хватило, чтобы я поспешно вернулась в относительное тепло дома. Я неохотно придержала дверь, молча приглашая Мервеля войти.

– Мадемуазель Найт, – сказал он, снимая шляпу рукой в перчатке. Его густые темные волосы были идеально разделены на пробор и гладко причесаны. – Я считаю необходимым поговорить с вами еще раз.

– Необходимым? – пробормотала я, но он меня услышал.

– Да, именно так, мадемуазель. Расследование убийства включает в себя ряд неприятных моментов.

– Разумеется. – Я чувствовала себя наказанной – и поделом. В конце концов, не меня и не кого-то из моих близких бросили умирать за мусорными баками. – Да, прошу прощения. Конечно. Позволите взять ваше пальто и шляпу?

Мервель оглядел вестибюль, и я вспомнила, как была потрясена, когда впервые переступила порог этого величественного дома с широкой лестницей, витиеватой лепниной и массивной люстрой, свисающей из центра гипсового медальона. Под круглым персидским ковром пол был выложен полированным мрамором, белым с прожилками красного, а черный мрамор создавал рамку, очерчивающую пол. И это был только вестибюль.

– Это ваш дом? – уточнил инспектор. Он протянул мне шляпу и перчатки, но остался в пальто.

– Я живу здесь с дедушкой и дядей, – ровно ответила я. По ряду причин я сразу же почувствовала себя защитницей двух пожилых людей наверху и решила, что мы с инспектором проведем наш столь «необходимый» разговор здесь, в комнате для отдыха экономки возле кухни.

Но не успела я заговорить, как сверху донесся шум – резкий отрывистый лай Оскара Уайльда, означавший, что он заметил незнакомца. Его миниатюрная фигурка, на этот раз облаченная в элегантный черный пиджак с жилетом и галстуком, появилась на верхней ступеньке лестницы. У него были большие уши в форме крыльев бабочки – из-за этих великолепных ушей породу и называли папильонами, и он навострил их, глядя на нас с большим интересом. Он был в основном белым, если не считать пары пятен коричневого и черного. Длинные пряди каштановой шерсти с черными кончиками, которые мой дядя расчесывал ежедневно, шелковистыми водопадами ниспадали на лапы. Оскар снова залаял, на этот раз резче и громче, и нетерпеливо завилял длинным пушистым хвостом.

Лай мистера Уайльда звучал не как предупреждение или предостережение. Это было больше похоже на ожидание, ведь появление нового человека означало, что можно рассчитывать на угощение, ласку, восхищение своей внешностью или на все это сразу.

Это не значит, что мадам Икс меньше интересовалась гостями. Просто она не так явно демонстрировала свой энтузиазм и предвкушение.

Сквозь перила я видела только кончик ее подергивающегося черного хвостика. Она тоже покинула уютные колени хозяина, чтобы заняться расследованием, но, как и положено, милостиво позволила возбужденному мистеру Уайльду идти впереди.

– Кто там, Табита? – Следующим наверху лестницы появился дядя Раф, и я осознала, что мои надежды сохранить визит инспектора в тайне были обречены с самого начала.

– Я инспектор Этьен Мервель из police judiciaire, – ответил посетитель, прежде чем я успела увести его в гостиную.

– Ах. Вы расследуете смерть на противоположной стороне улицы? – уточнил Раф таким же безразличным тоном, как если бы говорил о свисающих с карниза сосульках. – Что ж, тогда пройдемте в гостиную, inspecteur, там гораздо удобнее, и у нас есть виски.

Мервель взглянул на меня, словно оценивая мою реакцию на это приглашение, но я ответила вежливой улыбкой и повела его вверх по лестнице.

Тем не менее, если бы я почувствовала хоть малейшую враждебность, снисходительность или отвращение со стороны детектива к моим любимым дедушкам, я бы немедленно выпроводила инспектора за дверь, и неважно, расследует он убийство или нет..

Как и следовало ожидать, всем понадобилось время, чтобы рассесться, и все это время я никак не могла подавить нервное щекотание в животе.

– Морис Сен-Леже? – повторил Мервель имя моего дедушки, удивленный и как будто даже потрясенный масштабом его личности. – Очень приятно с вами познакомиться, месье. – Он говорил искренне, но я заметила, насколько хрупкой и уязвимой выглядела ладонь деда в крепкой хватке инспектора, когда они обменивались рукопожатием. – А вы, месье?

– Рафаэль Фотрие. – Когда мой почтенный дядюшка назвал свое имя, я уловила в его голосе скрытый вызов – или, возможно, это была гордость.

Мервель ненадолго растерялся, но быстро овладел собой и пожал руку Рафу.

– Мне тоже очень приятно, – пробормотал инспектор.

Мадам Икс вернулась на свое место на коленях у дедушки. Она с презрением посмотрела на Оскара Уайльда, когда собачонка положила лапу на ногу Мервеля, с надеждой глядя на него и виляя пушистым хвостом.

– Merci^[25], но нет, я вынужден отказаться, – ответил детектив. – Мне предстоят еще много часов работы, прежде чем я смогу себя побаловать.

– Отстань от человека, Оскар, звереныш, – сказал Раф, отвернувшись от столика и увидев, как его питомец танцует на задних лапах перед коленом инспектора.

Мадам Икс усмехнулась.

Я рассердилась.

Это был не светский прием, а мужчины вели себя так, как будто так оно и есть – по крайней мере мужчины постарше. Инспектор тем временем внимательно осматривал комнату с того места, которое он занял на диване рядом с моим помятым пальто. Мне это не нравилось. Мне не нравилось, что он озирается по сторонам и подмечает все детали.

– Тогда, может, горячего кофе, inspecteur? – спросил Раф.

– Было бы очень приятно, спасибо, – ответил Мервель, снял пальто и вместо того, чтобы бросить его на диван, как сделала я, повесил на вешалку у двери.

Я встала, чтобы приготовить горячий напиток – это заняло бы всего минуту, так как мы всегда держали в чайнике кипяток, и хотела, чтобы детектив последовал за мной. Мне было тревожно оставлять его наедине с моими дедушкой и дядюшкой.

Но, разумеется, он этого не сделал, и когда через несколько минут я вернулась с его кофе, то застала мужчин за непринужденной беседой.

Неужели они говорили о погоде? Или о плане Маршалла? Или даже о настойчивости Оскара Уайльда, который растянулся на полу и выглядел просто очаровательно. Он надеялся получить лакомство.

Нет. Они говорили обо мне.

– …переехала к нам после смерти бабушки, – объяснял дед. – Моей жены. В апреле. Не так ли, Раф?

– Да, – язвительно подхватила я. – Я переехала сюда как раз перед Пасхой.

– Меня поразил ваш превосходный французский, – похвалил меня Мервель, забирая у меня кофе.

– Мама и бабушка меня научили, – хладнокровно объяснила я.

Почему бы нам не перейти к делу?!

– Но вы же родились в Америке, – продолжал детектив так же настойчиво, как и Оскар Уайлд.

Теперь пушистый песик катался по полу перед инспектором, игриво болтая четырьмя лапками и извиваясь из стороны в сторону на спине.

– Избавь бедное животное от страданий, Раф! – Дедушка хрипло рассмеялся.

– А по-моему, он очень забавный, – заметил Мервель. – Интересно, что он будет делать дальше?

– Инспектор, о чем вы хотели со мной поговорить? – вмешалась я, пытаясь направить разговор в нужное русло.

Раф подхватил мистера Уайльда на руки и скормил маленькой собачке два печенья размером с ноготок, которые он хранил в банке рядом со своим креслом. Затем, вздохнув, он предложил одно угощение мадам Икс, которая понюхала его, как будто никогда прежде не видела ничего подобного – а она видела! – а затем соблаговолила взять.

– Ах да, мадемуазель Найт, – произнес детектив и вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш. – Я хотел обсудить некоторые сведения, которые вы предоставили мне ранее. – Он пролистал исписанные страницы: должно быть, он сделал заметки после разговора со мной и Джулией.

– Хорошо, я готова. – Мой желудок сжался, и я вспомнила, что оставила виски на кухне, когда варила кофе.

– Вы и мадемуазель Тереза Лоньон вместе вышли из квартиры Чайлдов в… во сколько, вы сказали? – Он заглянул в свой блокнот.

– В два часа, – ответила я, пытаясь не обращать внимания на заинтересованные взгляды всех присутствующих.

– И никого поблизости не было, когда вы оставили ее у входной двери.

– Нет, инспектор. Я больше никого не видела.

– А как насчет других гостей вечеринки? Они оставались наверху, или вы ушли последней?

– Наверху оставалось несколько человек. Кажется, они не собирались расходиться.

Мервель покрутил в руке карандаш, но вместо того, чтобы писать что-либо в блокноте, засунул карандаш между двумя страницами и достал из кармана небольшой конверт.

– Итак, вы никогда не встречали мадемуазель Терезу Лоньон и никогда не слышали о ней до вчерашнего вечера. И разговаривали с ней, только когда вместе спускались в лифте. Верно, мадемуазель Найт?

– Да, я так и сказала. – Я наблюдала, как его ловкие пальцы извлекают содержимое конверта. – Я увидела ее впервые прошлой ночью, и мы почти не говорили.

– Тогда, мадемуазель, может быть, объясните мне, почему в кармане у Терезы Лоньон было это?

Я посмотрела на бумажку и почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Это был канцелярский бланк с тисненым логотипом дедушкиного банка. Кто-то написал на нем мое имя и адрес.

Но самым шокирующим и необъяснимым было то, что это был мой почерк.

Глава четвертая

– Я не знаю, – пробормотала я, ненавидя себя за то, что заикаюсь, но еще больше ненавидя то, что Мервель загнал меня в тупик.

Я отчаянно желала хлебнуть виски, которое по-прежнему стояло на кухне.

Инспектор смотрел на меня. Его глаза цвета морской волны были холодными и бесстрастными. Мне казалось, что его взгляд пригвоздил меня к стулу.

– Вы не можете отрицать, что это довольно странно: в кармане мертвой женщины находился листок с вашим именем и адресом. На канцелярском бланке «Лё Банк Мэн-Сен-Лежер» – банка, носящего имя вашего дедушки.

– Это странно, я не отрицаю, – пролепетала я. Мое беспокойство немного улеглось, когда я поняла, что Мервель не знает, что это мой почерк. – Но я не представляю, зачем Тереза носила это в кармане. Как я уже сказала, я никогда ее не встречала и даже не слышала ее имени до прошлой ночи.

– Какое совпадение, что она ушла с вечеринки вместе с вами, – заметил инспектор, по-прежнему приковывая меня взглядом к стулу.

– Скорее неудача, чем совпадение, – возразила я. – Я не имею к ее убийству никакого отношения, инспектор, даже если у нее в кармане были мое имя и адрес.

– Вы не знаете, кто мог написать это или передать мадемуазель Лоньон? – поинтересовался Мервель.

Проклятие. Я попала впросак. У меня не было намерения лгать полиции, но и уличать себя дальше я не хотела.

– Позвольте мне, monsieur le inspecteur? – К счастью, дедушка спросил прежде, чем я успела ответить. Его тонкая, покрытая венами рука была твердой, когда он протянул ее за бумагой.

Не сводя с меня взгляда, Мервель передал ему лист:

– Почерк явно не французский.

Я сглотнула. Он был прав. Европейское чистописание – с его аккуратными засечками, орнаментальными завитками и скрещенными семерками – стилистически отличалось от того, чему нас учили в Америке.

– Да. Потому что это написала я.

Мервель кивнул, как будто другого ответа и не ожидал.

– И ты это кому-то отдала, – констатировал дедушка как раз в тот момент, когда инспектор собирался сделать очередное важное замечание. Или выдвинуть обвинение. Тем не менее Мервель почтительно молчал, пока мой дедушка говорил: – Табита, кому ты передала эту бумагу?

Я покачала головой:

– Не помню, дедушка. Мне жаль. Видите ли, – я посмотрела на Мервеля, – я занимаюсь репетиторством, преподаю французский язык нескольким американским семьям здесь, в Париже. Я пару раз записала свои данные для этих потенциальных клиентов, и я не знаю, кому предназначалась именно эта бумага.

Мервель кивнул, но я не понимала, поверил он мне или нет. Не то чтобы у него была какая-то причина мне не верить, но он казался таким… непреклонным. Таким подозрительным.

Я сжала руки на коленях и спрятала их в складках шерстяной юбки в надежде, что он не заметит. Оказаться на допросе у полицейского после того, как я увидела окровавленное тело убитой женщины было гораздо неприятнее, чем я себе представляла.

– Будьте добры, назовите фамилии семей, которым вы передали свои данные, – попросил Мервель.

– Видите ли, я записала свое имя и адрес на шести или семи разных бумагах и передала их Полу Чайлду, чтобы он отнес их в офис. Я уверена, вы в курсе, что он работает в посольстве в Службе безопасности США. Мы условились, что он передаст их тем, кому интересны мои услуги. У меня нет никакой возможности узнать, откуда взялась эта конкретная бумага или как она попала к Терезе.

Мервель выглядел неудовлетворенным.

– Понимаю. Но по крайней мере вы могли бы назвать имена тех, кого вы сейчас обучаете, или тех, кому вы предлагали свои услуги.

– Разумеется. – Меня охватил ужас при мысли о том, как почувствуют себя семьи, которых я обучала, когда их начнет допрашивать полицейский инспектор. Наверняка они не захотят заниматься французским с молодой особой, замешанной в расследовании убийства. Дядя Раф похлопал меня по руке, я вздохнула и немного успокоилась.

– Прости, ma petite. – Он сжал мои пальцы и посмотрел на Мервеля. – Вдруг существует какой-то другой способ решить этот вопрос, кроме как вовлечь в это дело клиентов Табиты, инспектор? Наверняка вы понимаете, что это ввергнет их в шок.

– Другого способа не существует, если только мадемуазель Найт каким-нибудь образом не идентифицирует эту бумагу, – ответил Мервель. – Или, по крайней мере, не объяснит, зачем мадемуазель Лоньон хранила ее у себя.

Я поморщилась:

– Дайте-ка я еще раз на нее взгляну.

Дедушка протянул мне бумагу. Когда инспектор Мервель впервые мне ее вручил, я на нее едва взглянула, настолько я была потрясена и обескуражена.

– Что это? – удивилась я. Я вертела лист в руках в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы понять, кто передал записку Терезе: пятно от вина или кофе, остатки лака для ногтей или губной помады… – Тут что-то написано на обороте. «Детройт». – Я посмотрела на инспектора Мервеля. – Вы не заметили эту надпись на оборотной стороне? – возмутилась я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

– Естественно, заметил, – ответил он в той беззаботной французской манере, которая могла как привлекать, так и раздражать. В данном случае она раздражала. – Это ведь так, мадемуазель, non? Вы из Детройта?

Он произносил название города как «Де-труа», как сказал бы любой истинный француз вместо англизированного «Дии-тройт», на котором говорили коренные жители Мичигана.

– Да… ну, я из маленького городка неподалёку. Бельвиль.

– Значит, мадемуазель Лоньон, вероятно, отметила для себя город вашего происхождения, – продолжал инспектор. – Или кто-то, кто рассматривал возможность брать у вас уроки.

– Да, – согласилась я.

– Было бы очень полезно составить список имен тех, кто проявил интерес к вашим услугам, мадемуазель, – решительно заявил Мервель.

– Тереза могла забрать этот листок прошлой ночью в квартире Чайлдов, – проговорила я в последней отчаянной попытке отговорить его от получения имен моих клиентов.

– Вы предполагаете, что эта бумага с написанными вами данными вчера вечером все еще находилась у месье Чайлда? Вы сказали, что он отнес все бумаги в свой офис для распространения, – напомнил Мервель.

Меня стало раздражать, что столько времени и внимания уделяется бумаге с моим именем и адресом; это казалось таким неуместным, когда убили женщину. По крайней мере, я точно знала, что не имела к этому убийству никакого отношения, как и Джулия, Пол и Дор.

Таким образом, главными подозреваемыми оставались те, кто вчера вечером находился в квартире Чайлдов. Мое сердце дрогнуло. Неужели я развлекалась в одной компании с убийцей? Или какой-то прохожий или другой житель дома подкараулил Терезу, пока она ждала такси, и заманил ее в подвал?

– Не могу сказать наверняка, инспектор. Но, возможно, эта бумага все еще находилась в квартире супругов Чайлд, потому что вчера вечером я написала еще несколько записок со своими данными, чтобы у Пола Чайлда был их запас для раздачи в посольстве. Полагаю, мне следует заказать визитные карточки. – Я пожала плечами.

Мервель мрачно посмотрел на меня, но кивнул:

– Понимаю. Но не могли бы вы назвать имена тех, кто получил ваши данные до прошлой ночи, мадемуазель Найт. В интересах тщательного расследования, как вы понимаете.

Ощущая на себе тяжесть всеобщего внимания, я неохотно встала, взяла бумагу и карандаш, нацарапала имена и передала список Мервелю:

– Вот. Я считаю, это все, с кем я говорила о своих уроках или кому преподавала. Я указала, кто является клиентом, а кто нет – по крайней мере на данный момент. Гм… Был один человек, который со мной связался, некая мадам Коулман. Хотя я с ней не говорила. Я ответила на ее звонок и оставила сообщение горничной, но мне так никто и не перезвонил. Поэтому в список я ее не внесла.

– Возможно, чтобы соблюсти точность и аккуратность, вам следует внести в список и эту мадам Коулман, – заметил Мервель. Я со вздохом забрала листок, дописала внизу имя Коулман и передала ему. – Спасибо, мадемуазель. Я буду максимально осторожен в общении с ними.

Он встал, собираясь уходить.

– Это все, что вы хотели у меня спросить? – осведомилась я.

– Я должен спросить вас о чем-то еще, мадемуазель?

Я чувствовала, как вспыхнули мои щеки.

– Нет-нет, конечно нет.

– Но если вспомните что-то важное, свяжитесь со мной, – сказал он, и его слова прозвучали скорее как приказ, нежели как просьба. Он положил на стол белоснежную визитку.

– Да, хорошо, – ответила я. Я понимала, что бесполезно даже надеяться, что он поступит так же.

Я проводила Мервеля вниз, в холл, и взяла его шляпу и перчатки. Когда я открыла дверь навстречу пронизывающему холоду, у меня на мгновение возникло сочувствие к детективу, которого от безжалостной погоды защищали только фетровая шляпа, перчатки и шерстяное пальто. Я представила себе, как он проведет остаток дня, слоняясь по пронизывающему холоду, входя и выходя из зданий, поднимаясь и спускаясь по улицам, пытаясь восстановить важные моменты жизни Терезы Лоньон.

Но он, выйдя из дома, казалось, ничуть не сожалел и даже не страдал от стужи.

– Au revoir, mademoiselle^[26], – попрощался он и отважно зашагал по дорожке.

Я закрыла за ним дверь, радуясь, что он ушел, но тут зазвонил телефон. Этот звук – пронзительный, дребезжащий звук настолько отличался от звонка нашего телефона дома, в Мичигане, что до сих пор заставил меня врасплох, даже после шести месяцев жизни здесь. Не то чтобы нам часто звонили; возможно, именно поэтому я к нему так и не привыкла.

– Резиденция Сен-Леже, – представилась я.

– О, слава богу, ты здесь! – В трубке прогремел голос Джулии.

– Все в порядке? – Я внезапно испугалась, что Мервель вышел из нашего дома, перешел через улицу и арестовал – или просто допрашивал – Джулию, Пола или Дор.

– Да, да… ну, настолько хорошо, насколько возможно, учитывая, что в нашем подвале лежит мертвая женщина, заколотая моим несчастным поварским ножом, – ответила Джулия и болезненно усмехнулась. – Ну и дела! Бедная, бедная девочка. Мне до сих пор в это не верится! – Ее голос стал тише.

– Это ужасно, – дрожа, произнесла я.

– Но, Табита, я звоню потому, что ты забыла здесь мадам курочку вместе с прекрасной репой и всем остальным, что было в твоей сумке, – продолжала Джулия, едва переводя дыхание. Ее звонкий голос всегда был наполнен энергией и радостью, и она говорила взахлеб, словно слегка запыхавшись, особенно когда болтала по-английски, как сейчас, и ей было легче подбирать слова.

– О, господи! Ну, конечно, я забыла! Я сейчас зайду.

Неудивительно, что из-за всего происходящего я забыла свою сумку, а еще меня взбесили подозрения Мервеля в отношении Джулии.

– Надеюсь, что зайдешь, – проговорила Джулия. – Иначе твои бедные дедушки останутся без ужина, а я выпью великолепное «Бордо-Медок», которое ты выбрала!

Мне пришлось поспешить наверх в гостиную сообщить, куда я направляюсь.

– Жареная курочка? – Глаза дедушки расширились от восторга. – А пюре из репы? Мадам Чайлд приготовит это для нас?

– Э…нет, приготовлю я сама, но под ее руководством, – поспешно добавила я, и выражение надежды на его лице угасло. – Я обещаю, что получится лучше, чем в прошлый раз.

– Конечно, так и будет, ma petite, – сказал дядя Раф с некоторой настороженностью.

– Принести вам кофе перед уходом? Немного хлеба и сыра? Вы же знаете, как это бывает с Джулией: мы начнем разговаривать, вернее, она начнет, и пройдет битый час, прежде чем я от нее уйду.

– Ну, если ты пробудешь там так долго, то почему бы вам не пожарить курицу у мадам Чайлд? – жизнерадостно предложил дедушка. – Э-э… сэкономите время, так сказать.

– Морис, – оборвал его дядя Раф, улыбаясь. – Оставь бедную девушку в покое. Если курица не получится, у нас будут тосты с холодной ветчиной и вареными яйцами.

– Да, да, конечно, – согласился дедушка, наказанный должным образом. Мое сердце сжалось, и я была полна решимости добиться успеха с этой madame poulet^[27], даже если мне придется уговорить Джулию поджарить ее для меня. – Тогда беги, ma petite Табита, и передай нашу любовь – и благодарность – мадам Чайлд. И внимательно слушай все, что она рассказывает о цыпленке! А еще лучше записывай!

Я рассмеялась и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

– Я обещаю, что курочка получится восхитительная, дедушка.

Я подхватила с дивана пальто и подошла, чтобы поцеловать в щеку дядю Рафа. Потом похлопала Оскара Уайльда между ушками, и он быстро лизнул меня в знак признательности крошечным язычком, но мадам Икс нисколько не заинтересовалась моим скорым уходом. Она сидела на подоконнике и разглядывала меня со свойственным ей кошачьим высокомерием, подергивая кончиком хвоста.

Хотя мне предстояло лишь перейти Университетскую улицу, я накинула на шею толстый шарф и натянула самую теплую шапку, какую смогла найти, – одну из шапок дяди Рафа, меховую и квадратной формы. Наверное, закутанная в тяжелое пальто, шапку и шарф, я выглядела как русская кукла.

Не в первый раз после приезда в Париж я скучала по легкости и удовольствию от ношения брюк, в которых ногам было бы теплее, чем в юбке до колен и шерстяных колготках.

К брюкам я привыкла, когда работала на заводе по производству бомбардировщиков. Мы, женщины, каждый день, прежде чем забраться на самолеты, крылья и в турбины, надевали комбинезоны. Я даже стала иногда носить брюки дома – к обоюдному ужасу мамы и бабушки. Но здесь, в Париже, женщине запрещалось носить брюки, не получив разрешения от полиции! Насколько я понимала, для женщины считалось приемлемым надевать брюки, если она ехала на велосипеде или скакала на лошади, но она не могла просто ходить в них по улице или отправиться в магазин.

Ожидая, пока замедлится поток машин и я смогу пересечь улицу, я подумала о том, что французы представляют собой странную смесь формальности и bon homie^[28], ограниченности и эпатажа, грубости и обаяния. Но я обожала французов со всеми их причудами и полюбила их «город света».

Когда я вошла на первый этаж дома Джулии, мое внимание сразу привлекла дверь в подвал. В большом вестибюле было пусто, если не считать одинокого жандарма, стоявшего на страже у входа на место преступления. Вид у него был скучающий, но решительный, и как только он убедился, что я не собираюсь к нему подходить, он отвернулся.

Я вздрогнула, вспомнив о том, что видела внизу, в подвале, возле мусорных баков, и посмотрела на похожий на клетку лифт, который должен был доставить меня в квартиру Джулии на втором и третьем этажах. Заходя в лифт, я подумала, что стояла в нем прошлой ночью, когда мы с Терезой Лоньон спускались вместе.

Догадывалась ли она, что ее жизнь в опасности? Что она оборвется через несколько мгновений после того, как мы выйдем из лифта?

Конечно, если бы она боялась за свою безопасность, то бы подала знак… Она бы попросила меня подождать с ней или что-нибудь в этом роде. Разве нет?

Я попробовала вспомнить, говорили ли мы о чем-нибудь важном; было поздно, я устала и немного выпила, потому что в квартире Чайлдов вино и виски лились рекой, а коктейль помогал мне меньше стесняться незнакомых людей.

Тереза и я стояли бок о бок в клетке без крыши, лицом вперед. Я произнесла что-то вроде:

– Я так рада, что мне достаточно перейти улицу – и я дома. На улице так холодно и темно.

Она ответила:

– Вам повезло. Так удобно, что вы живете прямо здесь. А мне понадобится такси.

По крайней мере, мне показалось, что именно это она сказала. Мне стало стыдно, что я не обратила внимания на слова женщины, которые стали для нее последними.

Хотя какая разница, как бедной женщине предстояло добираться домой. Однако я предположила, что наш короткий разговор означал, что она пришла на вечеринку одна или, по крайней мере, она не рассчитывала, что кто-нибудь из друзей Дор отвезет ее домой.

Интересно, важная ли это информация? Когда лифт остановился, я задумчиво прищурилась, пытаясь вспомнить, замечала ли я вообще Терезу Лоньон до того, как мы вместе вошли в лифт.

Когда двери открылись, она отступила назад, а я вышла первой; почему-то этот момент я запомнила. Но когда я начала отходить от лифта, она поспешила меня догнать. Она подошла ко мне вплотную, оглянулась…

Тогда я не придала этому значения, но теперь задумалась: а не хотела ли она что-нибудь мне сказать, не пыталась ли понять, с какой стороны ко мне подойти… или просто боялась остаться одна после того, как я уйду.

Но я не остановилась, а она не произнесла ни слова и не сделала никакого жеста, пока мы шли к парадным дверям. Я помахала ей:

– Спокойной ночи! Надеюсь, ваше такси скоро приедет, – и поспешила выйти в холодную ночь.

– Спасибо, – ответила она.

Я вдруг вспомнила, как она произнесла это спасибо. Это слово прозвучало… тоскливо.

А может, я это выдумала. Было поздно, я немного выпила, и, конечно, на мою память влияло осознание того, что Тереза была зверски убита всего через несколько минут после нашего расставания.

Двери лифта открылись на втором этаже, и это отвлекло меня от мрачных мыслей.

Я вышла из лифта в гостиную квартиры Джулии и Пола. Сейчас там никого не было, но прошлой ночью мы в восьмером заняли тут все свободные места: стулья, диван и даже подушки на полу. Комната была очень похожа на покои в доме дедушки: просторная, с высоким потолком и множеством больших окон, пропускавших не только свет, но и прохладу.

В комнате стоял газовый радиатор, который Джулия и Пол купили от отчаяния месяц или около того назад, вспомнив, какой ужасной была их первая зима в Париже. Только благодаря этому прибору в их квартире не было невыносимых сквозняков и холода. Джулия рассказывала, что в первую зиму они сидели у маленькой угольной печки и кутались в какую только можно одежду. Газовый радиатор значительно улучшил условия их жизни по сравнению с прошлой зимой.

В гостиной сохранились некоторые свидетельства вчерашнего разгула: откупоренная бутылка с виски, разбросанные диванные подушки, раскиданная стопка глянцевых журналов и две полные окурков пепельницы. На одном из столиков возле лифта лежали портсигар, маленькая сумочка и пара перчаток – моих! В комнате витали запахи застоявшегося сигаретного дыма, виски и духов.

Неудивительно, что у Матильды не хватило ни сил, ни желания производить уборку после того, что она обнаружила в подвале.

Минетт лежала, свернувшись калачиком в цветочном горшке, как она часто делала по какой-то непонятной кошачьей причине, и когда я позвала Джулию, посмотрела на меня с легким интересом. Было почти четыре часа, я знала, что Дор на работе, поэтому и не боялась ее побеспокоить.

Джулия не ответила, зато наверху я услышала шум и догадалась, что она на кухне. Неудивительно. Пол шутил, что если ему хочется увидеть свою жену, ему приходится заседать на кухне.

Я поднялась по лестнице и увидела, что моя подруга энергично, грациозно и громко вышагивает туда-сюда.

– Ох, вот и ты, Табита, – сказала она, помешивая что-то в двух кастрюлях на плите, в то время как третья стояла на конфорке. Из-за своего роста ей приходилось сгибаться под неудобным углом над низкими газовыми конфорками, но это, казалось, ее не стесняло. Поверх юбки и блузки на ней был надет джинсовый фартук, а за пояс заткнуто кухонное полотенце. – Нашла свои перчатки на столике в гостиной? И сумочка на столе тоже твоя?

– Да, перчатки я забрала. Нет, сумочка не моя. Чем это так вкусно пахнет? – Я оценивающе принюхалась и ощутила укол сожаления о том, что мне не удавалось создавать такие удивительные ароматы – не говоря уже о вкусах – на моей собственной кухне для моей семьи.

Cuisine^[29] Джулии представляла собой небольшое помещение с окнами во всю стену, которые освещали унылое пространство, но также пропускали холодный воздух. К счастью, когда работали духовка и плита, как сейчас, здесь было комфортно и тепло. Я сразу же заняла место за столом, потому что пока моя подруга металась от плиты к столешнице из мыльного камня, к раковине и обратно, стоять там было негде. Плиту она купила сама, вскоре после переезда сюда, на Рю-де-Лу, и я знала, что горячая вода на кухне есть лишь потому, что Джулия с самого начала установила собственную систему: ванну с водой над газовым гейзером. Пойдет ли вода в раковину, зависело от погоды: если было холодно, трубы, идущие по зданию снаружи, замерзали, и когда она открывала кран, из него ничего не текло.

На крючках под длинными полками висели многочисленные кастрюли и сковородки, а на верхних полках стояло еще больше кастрюль, сковородок, мерных приборов и банок. Две длинные столешницы, которые тянулись рядом с плитой, также были заставлены банками, посудой и приспособлениями, большинство из которых я не могла идентифицировать, а также такими хитроумными приборами, как мясорубка, ступки, пестики и многое другое. Пол называл свою жену Галкой Жюли за ее одержимость кухонными принадлежностями и склонности приобретать все блестящие новинки.

Я наблюдала, как одна из ложек перестала помешивать, дверца духовки открылась, Джулия наклонилась, сунула внутрь руку с третьей ложкой, которую она где-то раздобыла, затем выпрямилась, с грохотом захлопнула дверцу и вернулась к помешиванию дуэта кастрюль на плите. Она двигалась плавно, как балерина, но до того быстро, что я едва улавливала некоторые движения.

Такой была Джулия Чайлд на кухне.

– Чесночный суп, креветки и гребешки с тушеным рисом – в Италии это называется ризотто, но это то же самое, что плов, и зависит только от того, что в него добавишь, сливки или сыр, и jambon braisé^[30] Morvandelle. Это ветчина, обжаренная в вине на закрытой сковороде со сливочно-грибным соусом. Я возьму немного тимьяна и петрушки твоего дедушки. Это будет божественно.

– Боже правый, неужели ты собираешься съесть все это сегодня вечером? – воскликнула я.

Джулия заливисто рассмеялась.

– Нет, jambon^[31] я приберегу на завтра – он еще вкуснее, если его разогреть. Я должна была что-то приготовить. – Она подлила в кастрюлю с рисом какую-то жидкость и помешала. Я даже не заметила, как ее рука переместилась к половнику.

– Я думала, ты будешь готовить майонез, – с усмешкой произнесла я. – Миску за миской!

Она взглянула на меня и хохотнула.

– Завтра! Завтра начнутся эксперименты. А сегодня, чтобы отвлечься, мне пришлось заняться чем-то бездумным, над чем не нужно ломать голову.

Приготовление восхитительной запеченной ветчины, тушеного риса с морепродуктами и супа было бездумным? Святые небеса, сколькому же мне еще предстояло научиться!

– Мне было необходимо отвлечься. Ты хоть представляешь, Табита? Кто-то убил женщину в этом доме – моим ножом! Это значит, что они были у меня на кухне! На этой кухне!

Она повернулась и посмотрела на меня. Ее голубые глаза расширились от ужаса, а на щеках появились два ярко-красных пятна, пока она продолжала помешивать, приправлять и пробовать рис и суп, стоявшие на плите вместе с третьей кастрюлей, в которой кипел бульон. Окорок запекался в духовке, но каждые несколько минут она открывала дверцу, снимала крышку с формы для запекания и смазывала мясо подливой.

От невероятно насыщенных ароматов чеснока, лука и бог знает чего еще у меня потекли слюнки. До этого мне казалось, что на какое-то время я потеряла аппетит, но в ту минуту, когда я вошла на кухню Джулии, все изменилось.

– В это невозможно поверить! Я пока просто в ужасе и не знаю, что и думать обо всем этом. Но я не стану тебя задерживать. – Я оглянулась в поисках своей сумки. Я предположила, что поскольку Джулия знала, что я забыла ее здесь, она принесла ее сюда. – Я вижу, ты занята, а мне пора ставить курицу в духовку. Дедушка и дядя Раф очень оживились, узнав о перспективе поесть на ужин жареного цыпленка.

– И пюре из репы. Не забудь про пюре из репы, Табс! – Джулия, крутясь, вертясь, за что-то дергая, гремела тарелками, столовыми приборами и кастрюлями. – Я подпалила для тебя оставшиеся перья у мадам Пуле. – Она кивнула на завернутый в бумагу сверток на столешнице.

– Спасибо! – Я догадалась, что в свертке моя курица, очевидно, теперь окончательно ощипанная. – По крайней мере, сегодня я не ошибусь.

– О, не уходи пока, – спохватилась Джулия и поставила на стол передо мной чашку горячего шоколада – угощение, от которого, как она знала, я не в силах отказаться. Если французский кофе был потрясающим, то французский горячий шоколад – это вообще нечто божественное.

– Мы обязаны об этом поговорить, Табс! Как могло совершиться убийство в моем доме, моим собственным ножом? Мы не можем это игнорировать!

– Это невозможно игнорировать, – согласилась я и макнула ложку в горячий шоколад, чтобы попробовать. – Особенно когда детектив-инспектор считает, что ты или я имеем к этому отношение. В первую очередь подозрение падает на меня, – уныло добавила я.

– На тебя? – Джулия схватила с крючка на стене маленькую сковородку. Сковородка звякнула, когда она поставила ее на плиту, а потом Джулия потянулась за висевшим на стене венчиком и за горшочком с маслом на столешнице. – С чего бы ему думать, что ты имеешь к этому какое-то отношение? В конце концов, это мой нож! – Она нервно рассмеялась. – Хорошо еще, что он меня не арестовал!

– Я спускалась в лифте вместе с Терезой Лоньон. И у нее в кармане один из листков, которые я написала для Пола, – с моим адресом и номером телефона. Судя по всему, это делает меня главной подозреваемой. – Горячий шоколад был превосходным, и на этот раз я позволила себе сделать большой глоток. Я едва не застонала от восторга. День выдался ужасный, и я оценила это простое удовольствие.

– Это смешно, – сказала Джулия, подчеркивая свои слова взмахом сковородки. – Ты и мухи не обидишь. Мало того, ты такая тщедушная! Ума не приложу, как ты смогла бы заколоть женщину, даже если бы у тебя была на то причина. А у тебя этого не было – мотива, я имею в виду.

Такой уж крошечной и тщедушной я не была, по крайней мере по сравнению с моей бабушкой метр пятьдесят ростом и весом всего около сорока пяти килограммов. Однако Джулия была права. Разве для того, чтобы расправиться с Терезой Лоньон подобным образом, убийца не должен был обладать недюжинной силой?

– Ты права. Это наверняка мужчина. – Я уловила аромат тающего сливочного масла, и у меня потекли слюнки. А я вообще ела что-нибудь после утреннего кофе с круассаном?

– Или такая великанша, как я, или Дор, – заметила Джулия.

– Не говори так, – предостерегла ее я. – Не стоит подкидывать инспектору Мервелю лишние идеи.

– Но его же нет рядом, не так ли? Кроме того, у него есть глаза – я уверена, он заметил, как я над ним нависала.

– Джулия, давай серьезно.

– Я серьезно. Я смотрю на ситуацию практично и серьезно – а что мне еще остается? Кто-то воспользовался моим ножом, и он – между прочим, я твердо уверена, что это был мужчина, – каким-то образом взял его отсюда прошлой ночью. – Продолжая помешивать рис, она одной рукой разбила в маленькую миску два яйца, затем добавила щепотку соли, что-то зеленое, что нарезала незаметно для меня, и перестала все это перемешивать, чтобы добавить в яйца несколько щепоток перца.

– О, и еще я поговорила с Полом по телефону, – продолжила она, выливая в рис еще один ковш бульона из третьей кастрюли. – Он позвонил из офиса и спросил, хочу ли я, чтобы он вернулся домой. Я ответила, что он все равно никак не поможет, но что сегодня вечером он вполне может рассчитывать на разговор с инспектором и великолепный ужин. Я очень надеюсь, что инспектор в посольстве устоит перед искушением загнать Пола в угол.

Я вздрогнула. Будет совсем некстати, если Пола навестят в его офисе по поводу убийства, совершенного кухонным ножом его жены. Но Джулию это, похоже, не слишком беспокоило.

– Хорошо, – пробурчала я, уткнувшись в свой шоколад, пока Джулия продолжала сновать по кухне. Теперь она взбивала яйца – для этого ей понадобилось две руки – и внимательно разглядывала рис. – Давай попробуем разобраться, – продолжала я. – Мы умные женщины. Это кто-то, кто имел доступ к вашей кухне, чтобы взять орудие убийства. Когда ты в последний раз видел этот нож?

– Вчера после того, как вернулась домой с рынка, – не раздумывая ответила Джулия. – Это мой любимый поварской нож, и я использовала его, чтобы нарезать зеленый лук и кервель для омлета, который я приготовила на обед для Пола (кстати, тот, который я делаю для тебя, будет скоро готов). Затем я вымыла нож и положила у раковины сушиться. Когда я готовила ужин, то использовала другой нож, потому что того не было на его обычном месте, и я взяла нож среднего размера. Я рассказала это Мервелю, но кто знает, поверил ли он мне. У него такие глазищи, ты заметила?

– Да, – с чувством промолвила я. – Они как кинжалы. Страшные, злые кинжалы.

Джулия от души рассмеялась.

– Я имела в виду цвет. Ты обратила внимание? Они темно-серые, но с оттенком темно-синего.

– О, да. Темно-серые, как разъяренный океан, – сухо произнесла я. – Подходящее сравнение. Ты сказала, что приготовишь мне омлет?

– Ты выглядишь голодной, – заметила она, вылила взбитые яйца в маленькую сковородку и одарила меня широкой улыбкой. Не прошло и нескольких секунд, как она начала резко двигать сковороду с омлетом над конфоркой, одновременно взяв ложку, чтобы размешать рис.

Я наблюдала за ней с изумлением и предвкушением. Омлеты Джулии, приготовленные менее чем за минуту при перемещении сковороды способом, который я пока не освоила, получались вкуснейшими. От такого лакомства я отказываться не собиралась.

– У кого была возможность прийти сюда прошлой ночью и взять нож? – задумалась я. – Это должен был быть кто-то из гостей Дор, тебе не кажется? Никто другой не мог его взять.

– Никто. Точно никто. – Джулия пристально смотрела на сковородку, продолжая держать ее над конфоркой и время от времени помешивать рис другой рукой.

– Подожди… ты сказала, что взяла другой нож, потому что твоего на месте не было. Но когда ты в последний раз видела нож? Ты вымыла его и оставила у раковины, и?…

Впервые с тех пор, как я пришла на кухню, Джулия остановилась, повернулась и взглянула на меня.

– Черт… я не помню. Я вымыла его, отложила в сторону и не знаю, видела ли я его снова, по крайней мере до тех пор, пока monsieur le inspecteur, – она произнесла французскую фразу с преувеличенным придыханием, – не показал мне его испачканный кровью. – Она нахмурилась и нервно захихикала. – Этот нож и прежде знавал кровь, но уж точно не человеческую.

Я сдержала смешок. Поверьте, юмор у Джулии был грубоват.

– Я хочу знать, как инспектор Мервель узнал, что это твой нож. А ты как узнала, Джулия?

– Матильда, я полагаю. Скорее всего, она его узнала или, по крайней мере, подумала, что это мой нож. Не у всех есть великолепный поварской нож из углеродистой стали от Dehillerin. – Она отвернулась от плиты, сняла со сковороды и положила на маленькую тарелку пышный омлет и поставила его передо мной. Я встала, чтобы не утруждать Джулию и самой взять вилку, и заметила, что ручка ящика расшатана. Я бы воспользовалась моментом, чтобы ее затянуть, но не хотела мешать Джулии: на кухне она была настоящим торнадо.

– Верно. Логично, что Матильда узнала твой нож. Значит… его могли взять в любое время после обеда, – задумчиво произнесла я, садясь обратно за стол.

– Я не понимаю, как это могло произойти. Кто-то должен был прийти сюда и украсть его – но зачем? Приходить с улицы и искать орудие убийства? Мы на третьем этаже. Нет! – Подав мне мой омлет, она снова вернулась к своему кухонному танцу. – Я уверена, что это кто-то, кто был здесь прошлой ночью. Один из так называемых друзей Дор. Ты можешь в это поверить? Моя сестра дружит с убийцей!

Глава пятая

– Да, это кто-то, кто был здесь прошлой ночью и имел возможность взять нож, – согласилась я, поддевая вилкой первый кусочек омлета, очень приятный на вкус, с солью, маслом и пряными травами… – Но это указывает нам на один важный факт.

– И что это за факт, мисс Шерлок?

– Убийство не было преднамеренным. Убийца пришел без оружия.

Джулия ковырялась в духовке с ложкой в одной руке и вилкой в другой. Она со стуком закрыла дверцу и посмотрела на меня, ее щеки раскраснелись от жара.

– Отличное замечание, Табс. Значит, прошлой ночью здесь произошло что-то такое, что заставило кого-то захотеть убить Терезу Лоньон.

– Скорее всего.

– Если честно, я ни с кем из гостей Дор не разговаривала, – призналась Джулия. – Я лишь мельком увидела некоторых из них, потому что Пол хотел, чтобы я поскорее нырнула в постель. – Она хитро улыбнулась. – Но ты наверняка с ними общалась. Расскажи мне все подробно, и вдруг мы изобличим убийцу прямо здесь, в La Maison Scheeld, – радостно произнесла она, используя прозвище, которое ее муж дал этой кухне. Она швырнула комок теста на стол рядом со мной. – Начни с того очаровательного Марка Джастиса, с которым тебя пытается свести Дор.

К счастью, у меня был полный рот сочного, приправленного травами омлета, так что мне не пришлось отвечать сразу.

– Ты считаешь его очаровательным? – произнесла я, как только проглотила очередной кусок.

– О, да! Эти светлые волосы, тонкие запястья и длинные пальцы! Какое сочетание! Жаль, что Дор не хочет встречаться с ним сама.

– Кажется, ей нравится Иван, – заметила я, имея в виду одного из актеров Американского театра. Иван Кузинс был веселым, интересным и почти на целую голову ниже Дор.

– Хм. Иван. Что ж, будем надеяться, что он не убийца, иначе сердце Дор будет разбито. Кстати, – Джулия сняла наконец с плиты кастрюлю с тушеным рисом, – тебе Марк не показался симпатичным? Или, по крайней мере, достаточно интересным, чтобы сходить с ним куда-нибудь? Чёрт возьми, я надеюсь, что он не убийца. – Она накрыла рис и повернулась к маленькой миске с сырыми гребешками, креветками и кусочками моллюсков. Они отправились в кастрюлю с растопленным маслом и зеленью – шнитт-луком, петрушкой и укропом.

Я положила в рот еще кусочек омлета и попробовала вспомнить, как я вчера общалась с Марком Джастисом:

– Он был довольно мил. Такой соседский мальчишка. И ты права насчет его рук – они красивые, а пальцы у него длинные, почти как у хирурга. Но не важно, понравился мне Марк или нет; важно то, у кого мог быть мотив и возможность убить Терезу. И украсть твой нож.

– И у кого же? – Джулия задумалась. – Мы должны это выяснить. Я не успела допросить Дор до ее ухода на работу, она так разволновалась после разговора с инспектором. И я ее вовсе не виню! Допрос – это не весело.

– Я в самом деле не знаю, у кого была возможность прокрасться сюда и взять твой нож. Хорошо, дай подумать. – Она бросила на меня недовольный взгляд. – Когда я уходила вчера ночью, нас там было восемь человек: я, Дор, Иван, Тереза, Марк и еще трое мужчин. Гм… – Я с трудом вспоминала их имена, ведь я познакомилась с ними только прошлой ночью. – Джонни… У него борода и усы, по-моему, он работает за кулисами, занимается ремонтом декораций и тому подобное. Может быть, он даже режиссер сцены. И там был Нил, один из главных актеров, и… хм… о, да, Тед. Я не знаю, что он делает в театре. Что-то со светом?

– Я знаю Нила Кингсли. Он высокий, темноволосый и симпатичный – и я думаю, что он гей, поэтому Дор вас и не знакомила. По-моему, у него главная роль в спектакле «Десять негритят». Или, по крайней мере, он один из последних, кто умер, и самый интригующий мужской персонаж. Романтический герой… такие вообще бывают в детективных пьесах об убийстве?

– Итак… Тед – он такой тонкий, верно? Чем-то напоминает мне хороший крекер.

Я рассмеялась. Я точно знала, о ком она говорит. У Теда Уайтинга были светлые волосы, сухие и ломкие на вид, и он был до того худощавым и долговязым, что казалось, что он сломается, если наклонится.

– Крекер! Отличное описание Теда. И да, Нил красавчик.

– Джонни я не знаю. – Джулия энергично раскатывала тесто для пирожков – я понятия не имела, для чего оно нужно, – и остановилась, чтобы перемешать морепродукты на сковороде. Запах был просто божественный. – Так что случилось?

– Все в порядке. – Я положила в рот последний кусочек омлета и вернулась к воспоминаниям о прошлой ночи в гостиной. – Мы сидели и разговаривали. Все сидели на диване, стульях или на подушках на полу. Мы с Марком стояли у окна и болтали, потом кто-то попросил прикурить, и он отошел, после чего нас прервали Дор и Иван.

– Что Тереза делала вечером? Она с кем-нибудь говорила? Наверняка! Дор мне сказала, что она работает в театре, в гардеробной или что-то в этом роде.

– Она почти все время просидела в зеленом парчовом кресле в углу. Я ее не видела, потому что Джонни и Тед сидели за барной стойкой и перекрывали мне обзор.

– Похоже на то, – кивнула Джулия. – Пола раздражает количество вина и виски, которое поглощают эти парни, когда приходят сюда. Он хотел вчера выйти и разогнать их всех по домам в полночь, когда они только пришли. Я его остановила, но пообещала поговорить об этом с Дор. Сейчас я чертовски жалею, что он их не разогнал – тогда, возможно, Тереза Лоньон была бы жива.

Она перевернула тесто и продолжила с остервенением его раскатывать, а потом резко остановилась и посмотрела на творение рук своих.

– Я совершаю здесь свое собственное убийство, – пробормотала она. – Придется снова охладить, а то будет как резина. – Она собрала тесто в комок и завернула в полотенце. Все это отправилось в ящик для продуктов, который был выставлен в окно и подвешен над двором, так как холодильника на кухне не было.

Я замолчала, обдумывая слова Джулии о том, что Пол мог предотвратить убийство, выгнав всех из квартиры. Что он чувствует, понимая это? Я покачала головой. Нет смысла сожалеть, ведь никто не мог знать, как все сложится. Даже убийца ничего не планировал заранее. Я выдохнула и помолилась за Терезу. И вдруг кое-что вспомнила:

– Она какое-то время разговаривала с Нилом. Тереза, я имею в виду. И я думаю, что Тед сделал ей коктейль. Она немного флиртовала с Джонни, и я видела, что он к ней неравнодушен. Она выглядела жизнерадостной и приветливой. Ты, наверное, этого не заметила, когда мы… э-э… увидели ее… в подвале… Но Тереза была красавицей, она хорошо сложена, а на лице идеальный макияж: накладные ресницы, помада в тон. Она была очень привлекательна и, казалось, любила общаться со всеми, но английский не был ее родным языком. Так что она переходила с французского на английский.

– Несколько человек – Дор, я, Тереза, Нил, а может быть и Джонни – оживленно обсуждали, действительно ли Кларк Гейбл хороший актер или просто красивый мужчина, которому повезло попасть на экран, и Тереза сказал, что это неважно, мы ведь все равно на него смотрели, не так ли? Все рассмеялись. Она нередко вставляла такие короткие комментарии. В другой раз она сказала что-то о том, что люди иногда оказываются не теми, за кого ты их принимаешь. Я не поняла, что она имела в виду; я подумала, что она пошутила насчет Кларка Гейбла. Но теперь… возможно, она сказала это намеренно.

Я вдруг осознала, как она изменилась, оказавшись со мной в лифте. Она стала тихой, замкнутой, даже нерешительной. Может быть, она знала, что что-то не так. Возможно, она сделала нелицеприятное замечание, и из-за него ее кто-то убил. Возможно, она хотела что-то сказать мне по этому поводу, когда мы спускались на лифте, но я была слишком резка и погружена в себя, и она не решилась. Я поморщилась.

– Хорошо, значит, она участвовала в вечеринке, – подытожила Джулия. Она выключила конфорку под морепродуктами. Теперь она поставила блюдо с рисом вместе с противнем в форме кольца на стол, где раскатывала тесто. – С кем-нибудь из мужчин она заигрывала? С Марком, Тедом?

– Я не заметила. Она весь вечер была в толпе и не отвлекалась на приватные беседы. – Я допила остатки горячего шоколада. – Попробую вспомнить, выходил ли кто-нибудь из гостиной.

– Кто-то должен был это сделать, чтобы заполучить мой нож, – мрачно произнесла Джулия и начала выкладывать клейкий, кремообразный рис в форму для запекания. – О, боги, это будет объедение, – пробормотала она.

– Ну, рано или поздно все выходили. – Я задумалась. – В ванную комнату. Которая находится здесь, на третьем этаже. – Я вздохнула и пожала плечами. – Все как в тумане. Честно говоря, у меня ни о ком не осталось ярких воспоминаний. Мы сидели и говорили о фильмах, погоде и сезоне в кинотеатре. Из меня вряд ли выйдет хороший сыщик.

– Не говори глупостей, – возразила Джулия, глядя на меня снизу вверх. Рис прилип к ее рукам, два зернышка даже оказались на подбородке, а еще одно украшало каштановый локон. – Во-первых, у тебя гены, не так ли?

Я удивленно посмотрела на нее.

– То, что мой отец – полицейский, не означает, что из меня получится хороший коп.

– Почему нет? Ты с этим выросла – ты сама говорила, как заставляла его рассказывать тебе о том, как прошел его день. Все равно это в тебе есть. Кроме того, ты одна из самых умных людей, которых я знаю – после Пола, и, кажется, отлично разбираешься в людях. Помнишь, как ты заметила карманника на улице де Клер? Он казался таким милым и вежливым, когда мы переходили улицу, но ты раскусила его? А когда я торговалась в магазине из-за кресла, которое купила для Пола? Было видно, что владелец магазина собирается уступить, хотя я готовилась заплатить более высокую цену. Кажется, у меня до сих пор синяк в том месте, куда ты толкнула меня локтем. – Она счастливо хихикнула.

Я пожала плечами.

– Да ничего особенного, я просто за ним наблюдала, а ты отвлекалась на разговоры.

– Нет-нет, Табс, я права. У тебя талант, ты разбираешься в людях. Прямо как твой отец. Начни восстанавливать события прошлой ночи, и тебя непременно озарит.

Я неуверенно покачала головой, но Джулия продолжала:

– Мы должны за себя постоять. Если этот инспектор Мервель все вынюхивает и считает тебя подозреваемой, он зря тратит время. И кто знает, может быть, в следующий момент он заподозрит Дор. Или даже Пола! Вот почему я считаю, что тебе следует провести собственное небольшое расследование.

– Мне?

– Почему нет? Чем быстрее ты найдешь кого-то, более подходящего подозреваемого, на которого можно будет указать инспектору Мервелю, желательно, конечно, чтобы это не был кто-то из нас, тем скорее он оставит тебя в покое.

Я была не так уверена. Но в то же время и не могла отрицать, что эта идея вызвала у меня интерес. Мало того, что мой отец работал детективом, я с двенадцати лет зачитывалась детективными романами, когда открыла для себя Нэнси Дрю. Или, вероятно, как раз из-за профессии отца я находила детективные романы увлекательными. Начиная с подросткового возраста, я погружалась во все виды криминальной и приключенческой литературы, какие только могла найти, от Шерлока Холмса до Томми и Таппенс, от Эркюля Пуаро до произведений Джозефины Тэй и Патриции Вентворт. Я читала рассказы Тома Свифта и даже окунулась в нуар-фантастику с Рэймондом Чандлером после того, как отец посоветовал мне «Мальтийского сокола».

Если считать наличие отца-следователя и чтение детективных романов основой для получения опыта расследования в реальной жизни, то я была подготовлена как никто другой.

Вдруг меня осенило.

– Кровь! – выпалила я.

– Да?.. – Джулия приподняла брови.

– Тот, кто убил Терезу, должно быть, запачкался кровью, – нахмурившись, объяснила я. – Убийца не мог остаться чистым – крови было много.

– Значит, если бы кто-то вышел отсюда и убил ее, а потом вернулся наверх на вечеринку, он был бы весь в крови! – воскликнула Джулия. – Ты права, Табс. Так что… кто бы это ни сделал, он к гостям не вернулся, иначе кто-нибудь заметил бы пятна, какими бы пьяными все ни были.

– И кто бы это ни был, он, скорее всего, ушел вскоре после нас с Терезой, чтобы перехватить ее до того, как она сядет в такси, – продолжала я. – Должно быть, убийца следовал за нами по пятам. Может быть, он даже ушел одновременно с нами и спустился по лестнице. – Я нахмурилась. – Нужно выяснить, кто ушел сразу после нас. Дор вспомнит, не так ли?

– Вспомнила бы, если бы не была слишком пьяна и не целовалась в углу с Иваном, – сухо произнесла Джулия.

Зазвонил телефон. Джулия вытерла руки заткнутым за пояс полотенцем и поспешила выйти из комнаты, чтобы ответить на звонок. Я слышала историю о том, как Чайлдам после переезда на Рю-де-Лу потребовались месяцы, чтобы установить телефон. Джулия утверждала, что ее продолжительные беседы с женщинами в телефонной конторе, куда ей приходилось регулярно наведываться, помогли ей овладеть французским.

Пока ее не было, я достала свой армейский ножик и закрутила расшатанную ручку на ящике. Джулия вернулась, когда я уже взялась за ручку третьего ящика. Их все не мешало бы подтянуть.

При виде меня она рассмеялась:

– О, Табс, ты и твой швейцарский армейский нож! Спасибо, что ты это сделала. Когда я открываю ящик, чертова ручка через раз отваливается. Я могла бы и сама их починить, но, похоже, у меня никогда не находилось ни времени, ни желания.

– А Пол не может добраться до шкафчиков, потому что ты всегда торчишь у него на пути, – поддразнила я. – Это самое малое, что я могу сделать в благодарность за омлет и горячий шоколад. Надеюсь, звонил не инспектор?

– Нет. – Она вернулась к приготовлению рисового кольца. – Это была моя сестра. Ты не окажешь мне небольшую услугу? Вообще-то, это для Дор, а не для меня. Уходя на работу, она забыла свою сумочку, и нужно, чтобы кто-нибудь принес ее ей, если это возможно, потому что сестре нужно заправить машину. Она говорит, что в театре все на нервах из-за Терезы и она не может уйти, менеджер труппы – нервная, злая и властная женщина, и шоу должно продолжаться, и все такое. Но я тоже не могу выйти из дома – ты только посмотри на меня! – Она обвела взглядом кухню. – Не могла бы ты передать ей сумочку? А заодно спросишь у нее, когда все ушли. Посмотрим, вдруг у нее есть какие-то версии, кто это мог сделать.

– Конечно. – Я прикинула: было уже половина пятого; я должна буду вернуться не позднее пяти тридцати или шести часов, даже с учетом времени, которое потрачу на болтовню с Дор, которая была такой же общительной, как и ее сестра. Ужин в «Сен-Леже» подавали гораздо позже, чем в Америке, обычно в восемь, а не в половине седьмого, когда мой отец возвращался домой с работы вовремя. Что случалось не так часто, как хотелось бы моей маме.

– Сколько времени мне понадобится, чтобы зажарить курицу? – спросила я.

– Она весит всего два с половиной килограмма, так что семьдесят пять минут, может быть, чуть больше, – объяснила Джулия. – Но ты можешь зажарить мадам Пуле завтра – видит бог, сейчас достаточно холодно, и она не испортится, а я пока отправлю месье Жамбон^[32] и magnifique соус Морвандель прямиком твоим дедушкам. В конце концов, предстоит расследовать убийство, – с усмешкой добавила она.

– Но я не рассле…

– Никогда не знаешь, что можешь узнать в театре, – многозначительно заметила Джулия, легко отмахнувшись от моего слабого протеста. – Там ведь работают все, кто был здесь вчера вечером, верно? Кто-то наверняка что-то знает.

Я улыбнулась и покачала головой:

– Как я могу отказаться от свинины à la Morvandelle? – Я подумала о том, как дедушке и Рафу понравится приготовленное Джулией блюдо. Я знала их всего полгода, но уже очень полюбила обоих своих дедушек и ради любого из них была готова пройти босиком по раскаленным углям. Доставить им удовольствие от хорошо приготовленной еды было простым способом продемонстрировать свою привязанность.

– Именно так я и думала! – сияя, воскликнула Джулия. – Дор полагает, что она забыла свою сумочку в спальне – пусть тебя не пугает беспорядок. Вряд ли здесь водятся мыши или пауки, но никогда не знаешь наверняка…

Я рассмеялась:

– Спасибо за предупреждение. Единственное, от чего я не в восторге, так это от змей, так что я уверена, что со мной все будет в порядке, даже если я и наткнусь на мышь. На столике в гостиной я видела какую-то сумочку. Это ее? Она темно-синяя.

Джулия покачала головой.

– Нет, сумочка Дор ярко-красная. Она говорит, что этот цвет подчеркивает ее яркую и смелую индивидуальность. – Она рассмеялась и, закончив делать рисовое кольцо, вытерла липкие руки о полотенце.

Осознание поразило нас одновременно, и мы в изумлении уставились друг на друга.

Если сумочка в гостиной принадлежит не Дор… возможно, она принадлежала Терезе Лоньон!

Глава шестая

Я поспешила в гостиной, забрала сумочку и портсигар и понесла их наверх, на кухню.

Джулия ждала меня с еле сдерживаемым волнением, но работу не прекращала. Когда я вошла, она как раз опускала сковороду с кремообразным тушеным рисом, теперь уже закрытую, в большую кастрюлю с кипящей водой.

– Ну вот, готово. Осталось дать блюду настояться. Моллюски попадут в центр кольца, как только я переверну их на тарелку. А ну, показывай! – Она подошла ко мне вплотную, и я открыла сумочку.

Сразу стало ясно, что сумочка принадлежит Терезе Лоньон. Первое, что указывало на это, была губная помада цвета фуксии, которую она использовала накануне и которая оставила след на краю бокала. Вторым оказался адресованный ей конверт.

– О! Теперь у нас есть ее адрес! – обрадовалась Джулия. – Можешь пойти и проверить.

Я посмотрела на нее.

Я еще до конца не понимала, хочу ли расследовать это убийство, но возникшую у меня вспышку интереса отрицать не могла. Внутри меня жил маленький бесенок, которому всегда хотелось делать что-то удивительное и необычное, а иногда даже то, чего делать не стоило. Например, подложить взрывающийся «сюрприз» на письменный стол моего учителя. Или залезть на дерево в расшитом вручную белом платье для первого причастия. Или украдкой выпить в возрасте десяти лет отцовское пиво «Пабст», а потом еще одно, и еще, и еще. От запаха пива меня мутило до сих пор.

Я старалась не обращать внимания на этого чертенка внутри меня, но он настоял, чтобы я устроилась на завод по производству бомбардировщиков, и все обошлось. Именно из-за этого дерзкого чертенка я загнала любимый «Форд Тандербёрд» Генри тысяча девятьсот сорок шестого года на замерзшее озеро Бельвиль. Предварительно я измерила толщину льда и произвела расчеты, так что я знала, что лед выдержит вес двух «Тандербёрдов», но он все равно был в бешенстве. Я поцеловала его и помирилась с ним, но он от этого стресса так и не оправился.

Так что с Джулией и подстрекавшим меня бесенком было трудно отказаться от затеи провести небольшое расследование в стиле Нэнси Дрю. Я решила немного покопаться и, если обнаружу что-то интересное, сразу передать это инспектору Мервелю.

Если бы я знала тогда, чем все обернется, я бы закрыла сумочку и доставила ее в его кабинет – и держалась подальше от следствия.

Наверное.

– Что там еще? – Джулия практически дышала мне в затылок, так что я перевернула сумку и вывалила ее содержимое на стол.

В детективных романах герой всегда находит важную улику в сумке или карманах жертвы. Признаюсь, я надеялась на что-то подобное, когда просматривала содержимое сумочки Терезы, – что-то, что укажет на убийцу или, по крайней мере, на мотив ее убийства.

Но меня ждало горькое разочарование. Кроме конверта, в котором оказалось письмо от матери, и губной помады внутри ничего интересного не было: горсть монет, чековый билет из Театра Монсо, желтый спичечный коробок с красным солнышком, косметичка, кольцо с двумя ключами и маленькая расческа.

Я даже ощупала внутреннюю часть сумочки в надежде, что что-то вшито в подкладку. Но там ничего не оказалось. Сумка была пуста.

– Ну, это скучно, – протянула Джулия. – Женщину убивают, и ты ожидаешь, что ее сумка хранит какие-то секреты. Или хотя бы что-то интересное. Гм-м. «Ла Соль». Никогда не слышала об этом месте. – Она посмотрела на желтый спичечный коробок и бросила его обратно на стол. – Наверное, какое-то кафе.

Мне было любопытно, и я прочитала письмо от матери Терезы – в конце концов, Терезе было уже все равно – она умерла. Вдруг там окажется что-то важное? Письмо было коротким и содержало описания кота по имени Бруно, который имел склонность разматывать клубки пряжи мадам Лоньон и дремать среди спутанных мотков.

Я разочарованно сложила письмо и сунула обратно в конверт. Монеты были франками и сантимами – всего пять франков, билет был из театра, где работали Тереза, Дор и другие, а пудреница ничем не отличалась от других, если не считать мозаичных рисунков из перламутра на крышке. Я решила, что ключи, вероятно, от ее квартиры.

– Ну вот и все. – Я убрала все обратно в сумочку.

– Что это? Ты начала курить, Табс? – Джулия взяла портсигар, который я нашла рядом с сумочкой Терезы в гостиной.

– Нет, но я хотела спросить, не знаешь ли ты, чей он. – Я объяснила, где я его нашла. Он был серебряный, с замысловатой гравировкой в виде виноградных лоз, а судя по его весу, это был вовсе не дешевый аксессуар из магазина. Сигареты внутри были обычными Gitanes.

– Вероятно, кто-то из мужчин оставил его прошлой ночью. Женщина носила бы его в сумочке, не так ли? – задумалась Джулия.

– Да. – Я нахмурилась. Разве не странно, что в сумочке Терезы не было сигарет, зато лежал спичечный коробок? Прошлой ночью она курила; почти все курили, поэтому почти все принесли с собой свои запасы. Может быть, она была из тех, кто вечно просит сигареты у мужчин, чтобы с ними пофлиртовать.

У меня дома была подруга, которая использовала это как способ знакомства с парнями. «Эй, красавчик, есть закурить?» – спрашивала Сэнди и хлопала ресницами.

Излишне упоминать, что Сэнди была намного смелее меня. К тому же я не курила.

– Ну, я уверена, что хозяин объявится. – Джулия повернулась к плите. Когда она открыла дверцу духовки, из нее хлынула смесь восхитительных ароматов, которые напомнили мне, что я должна отнести сумочку Дор, чтобы мои дедушка и дядя могли поужинать.

– Портсигар я возьму с собой в театр. – Я встала. – А на обратном пути занесу его в дом номер тридцать шесть для инспектора Мервеля.

* * *

В самом деле, твердила я себе, вполне разумно, что раз уж по пути в театр Монсо мне придется проехать через район… ну, вблизи района… где жила Тереза Лоньон, то можно сделать небольшой крюк.

Просто чтобы увидеть ее дом.

Это не означало, что я и впрямь собиралась расследовать преступление; я лишь хотела удовлетворить любопытство, заглянув по адресу – мне было почти по пути туда, куда я направлялась.

Хотя вообще-то этот дом располагался на Правом берегу, на северной стороне реки, где находился и театр, однако же на приличном расстоянии от него. Квартира Терезы была на Монмартре, в районе, где на большом холме возвышалась красивая базилика Сакре-Кёр с белым куполом и откуда открывался вид на город. Улицы здесь были узкими, зигзагообразными, а кое-где и очень крутыми. Недалеко от знаменитой церкви были танцевальные залы и кабаре, в том числе печально известный «Черный кот», а также квартал красных фонарей. Здесь проживали художники и музыканты, которые вели богемный образ жизни.

Я поехала на велосипеде, что, как я позже поняла, было ошибкой. Сумочки Дор и Терезы были надежно пристегнуты в маленькой корзинке, прикрепленной к рулю, а портсигар я спрятала в большой карман шерстяного пальто. Я крутила педали и чувствовала тяжесть серебряного футляра, упирающегося мне в правое бедро.

Как хорошо, что в течение последних двух дней не выпало ни снега, ни каких-либо осадков, которые покрыли бы слякотью улицы. Было холодно, но, по крайней мере, в мою спину не летела грязь с шин велосипеда. Я заскочила домой и помчалась вверх по лестнице, чтобы рассказать дедушке и дяде Рафу о своем походе в театр – и о том, что они получат в результате этой сделки.

В какой восторг они пришли от того, что их ужин приготовится на кухне мадам Чайлд, а не на их собственной, хотя я видела, что они старались скрыть свой энтузиазм. Учитывая это, я испытала еще большую решимость научиться, наконец, готовить, с помощью Джулии. Я знала, как сильно мой дед и уважаемый дядя – а также все парижане – страдали от нехватки продовольствия во время оккупации. Это было самое малое, что я могла сделать в благодарность за то, что они позволили мне проживать в их доме бесплатно.

Хуже всего было, когда я переезжала на велосипеде через Сену с Левого берега на север, на Правый берег. Здесь не было зданий, которые могли бы защитить от холодного ветра, дувшего с широкой реки, и я пожалела о своем решении ехать на велосипеде. Мне было бы удобнее идти пешком, и порывы ветра не проникали бы под юбку и не хлестали лицо, а еще комфортнее было бы в такси. Конечно, только когда я крутила педали на мосту, мне пришло в голову, что я могла «на законных основаниях» надеть для этой маленькой экспедиции брюки!

Я подумывала обзавестись здесь, в Париже, собственной машиной – у Джулии и Дор было по одной, и им удавалось относительно безопасно передвигаться по городу; правда, Дор вскоре после приезда слегка ударилась бампером. Может быть, мне стоило перестать покупать красивые туфли и блузки и накопить на маленький «Рено» или что-нибудь в этом роде. Я была уверена, что сумею припарковаться под портиком, который вел на задний двор дома.

По мере того, как я продвигалась от бульвара Клиши к улице Лепик, улицы становились все более крутыми и узкими и напоминали зигзаги молний. Кроме того, они становились все темнее, так как солнце стояло низко, а выстроившиеся вдоль дороги высокие здания не пропускали его лучи. К тому времени, как я свернула на улицу де ла Мир, мои ноги бунтовали и требовали передышки. Я взмокла от напряжения и молча проклинала себя за то, что лезу не в свое дело, но в основном за то, что поехала на велосипеде, а не села в такси.

Но раз уж я сюда добралась, нужно было, по крайней мере, найти адрес Терезы. Интересно, увижу ли я инспектора Мервеля или он уже приходил сюда и ушел?

Что я скажу, если с ним встречусь… а самое главное – что скажет он? Сочтет ли он мое присутствие доказательством вины?

Я решила, что если столкнусь здесь с Мервелем, то объясню, что знала, что он будет здесь, поэтому приехала передать ему сумочку Терезы.

Стиснув зубы от этой мысли, я притормозила перед домом Терезы под номером пятнадцать.

Это был знаменитый на весь город дом: бежевое кирпичное здание Османа с витиеватой отделкой, высотой в четыре-пять этажей, выстроенный почти вплотную к соседним домам. Я предполагала, что на каждом этаже было по две-три крошечные квартирки, а в некоторых из них могли даже иметься собственные ванные комнаты, хотя это, конечно, не было обязательным. Дом Терезы и соседние дома образовывали небольшой общий внутренний дворик. По узким переулкам между зданиями можно было проехать к крошечному участку двора, который предназначался не для автомобилистов, а для велосипедистов и пешеходов, а также для множества населявших город кошек.

Из-за погоды пешеходов было немного, да и те кутались в шарфы и пальто и шли быстро, опустив головы. Не было видно ни жандармов, ни полицейских машин, ни даже припаркованных поблизости велосипедов. Стоящие здесь машины никто не трогал по меньшей мере несколько дней; все они были покрыты снегом, на котором виднелись редкие отпечатки кошачьих лап.

Я вздохнула, уперлась ногами в землю и посмотрела на занавешенные окна дома Терезы. Неужели я проделала весь этот путь напрасно, лишь для того, чтобы взглянуть на здание снаружи? О чем я только думала?!

Прежде чем я успела сообразить, что делаю, мой внутренний чертенок заставил меня слезть с велосипеда. Я закатила велосипед в один из узких проходов между зданиями и прислонила к дереву, подальше от глаз прохожих. После этого я поспешила обратно к главному входу дома номер пятнадцать. Колени дрожали от того, что я нервничала, а не от того, что я двадцать пять минут ехала на велосипеде, но я смело направилась к входной двери. Она либо окажется заперта, либо не заперта, и тогда я пойму, действительно ли я потратила время зря. Хотя в кармане, как всегда, лежал швейцарский армейский нож, и один из инструментов мог пригодиться, чтобы вскрыть замок.

Я резко затихла и закатила глаза, осознав собственную глупость. В сумочке Терезы были ключи! Я могла без труда проникнуть в ее квартиру! Хотела ли я этого?

Я же знаю Нэнси Дрю больше пятнадцати лет, исследовала потайные лестницы, читала загадочные письма и изучала сломанные замки.

Черт возьми, да! Я хотела попасть внутрь.

С ключами в руке, охваченная волнением и трепетом, я направилась к входной двери. Мне потребовалось всего мгновение, чтобы определить, который из двух ключей подходит для входной двери, и я скользнула внутрь, радуясь возможности укрыться от холода. В холле здания было тихо, пусто и тесновато. Лифта не было, только лестница с перилами из кованого железа.

Мой нос замерз, и, поднимаясь по лестнице, я вытерла его носовым платком. Судя по адресу на конверте, квартира Терезы была под номером двадцать один, так что я предположила, что она находилась на три пролета выше, учитывая то, как европейцы считают этажи.

К счастью, я не встретила никого, кто мог бы задать мне вопросы. Вероятно, все были умнее меня и сидели у своих угольных печей или газовых радиаторов, попивая кофе или бренди.

«Зато им было не так весело, как мне», – с легкой улыбкой подумала я.

Безобидная забава, полагала я в тот момент.

Коридор был узким и темным, в нем пахло пережаренным луком и сигаретным дымом. Единственная лампочка нехотя отбрасывала круг света, который почти не освещал пространство и не позволял мне разглядеть в конце коридора того, кто, как я слышала, тихо удалялся.

Ковра под ногами не было, а старый дощатый пол был потертым и неровным. Местами он скрипел и стонал, и я вздрагивала при каждом шаге, хотя вряд ли кто-то мог услышать меня из-за рева радио в квартире номер двадцать. Номера квартир были написаны на маленьких керамических табличках, висевших рядом с каждой дверью на грубой серовато-коричневой стене. Квартира номер двадцать один находилась с правой стороны, а значит, ее окна выходили во внутренний дворик. Это хорошо; никто с улицы не увидел бы ни света, ни меня.

При этой мысли по спине пробежала легкая дрожь, но я успокоила себя. Наверняка Мервель и его люди уже побывали здесь и ушли. Какой смысл кому-то следить за квартирой Терезы, зная, что полиция там уже побывала? И вообще, зачем кому-то следить за квартирой мертвой женщины? Она ведь умерла.

Я подошла к двери и оглядела коридор. Там никого не было, ни одна дверь не открылась, и я не слышала никаких звуков, кроме нарочито драматичных голосов участников радиопрограммы. Я приложила ухо к двери и прислушалась. Но внутри было тихо.

Что ж, подумала я, была не была.

Я вставила ключ в замок, повернула, осторожно нажала на ручку и вошла в квартиру.

Ничего страшного не произошло, и я выдохнула и закрыла за собой дверь. Пальцы покалывало, колени дрожали. В последний раз я совершала нечто безумное, когда первого марта тысяча девятьсот сорок второго года добровольно явилась в отдел кадров на заводе бомбардировщиков. Даже сесть на корабль и отправиться в Париж было не так захватывающе и страшно, как попроситься на работу, связанную с изготовлением военных машин.

Что это? Взлом с проникновением? У меня был ключ – значит, это не взлом. Я проникла в чужую квартиру, но Терезе Лоньон было уже все равно.

Я с запозданием задалась вопросом, жила ли она здесь одна и не побеспокою ли я ее соседку по комнате.

Я постояла в нерешительности, прислушиваясь к своему неровному дыханию. Не услышав никаких звуков, я рукой в перчатке нажала на выключатель у двери. Был уже шестой час, и тени становились длиннее – особенно здесь, в квартире, с зашторенными окнами, выходящими на северную сторону. Я нажала на похожий на кнопку другой выключатель, и со щелчком зажглась еще одна одинокая, скупая лампочка, но света от нее оказалось достаточно, чтобы осмотреть небольшое помещение.

Я с изумлением обнаружила, что в прямоугольной комнате почти нет мебели. Здесь стоял один потрепанный и продавленный диван, который выглядел так, будто он развалится, если на него кто-то сядет. Один маленький коврик, на котором стояла настольная лампа, и дорожный сундук, который одновременно мог служить столом. Все это было расставлено перед камином, в котором стояла небольшая печурка. Рядом – ведро с углем, немного хвороста для растопки и коробок спичек.

Кухня представляла собой столешницу с автономной газовой горелкой, и я знала, что лучше не открывать кран и не проверять, потечет ли вода в маленькую раковину из мыльного камня. Но в квартире это был единственный источник воды; там не было даже туалета. Рядом с раковиной стояли три короткие полки и один шкафчик. На полках— только тарелка, чашка и миска. И никаких следов еды, если не считать коробки крекеров. Даже в коробке для еды за окном не было ничего, кроме крошечной сырной корки.

В углу на полу я разглядела матрас, а рядом с ним еще одну лампу. Кровать была застелена неряшливо, как будто кто-то приподнял покрывало и откинул его в сторону, чтобы было где присесть и натянуть чулки. На нем была разбросана одежда, а рядом стояла пара изящных туфель на каблуках. Одежда выглядела так, словно принадлежала Терезе, и это были, безусловно, самые красивые вещи во всей квартире: модные, яркие и дорогие на вид.

На стене висело зеркало, а на голом деревянном полу рядом с ним в маленьких картонных коробочках лежала вся косметика и принадлежности, которые обычно хранятся на туалетном столике женщины: губная помада, лак для ногтей, косметика для глаз, блестящие расчески и заколки, пудра, кисти для волос и макияжа, лак для волос, духи и многое другое.

Я стояла, оглядывая эту грязную, мрачную и убогую комнату, и мне не верилось, что здесь жила яркая, жизнерадостная и привлекательная Тереза Лоньон, с которой я познакомилась накануне вечером. Она либо жила здесь совсем недолго, либо тратила все свои деньги только на то, чтобы выглядеть красиво.

На двух высоких узких окнах висели занавески, и я заметила, что шторы выглядели новыми – гораздо новее, чем все остальное в квартире, за исключением губной помады, сохранившей острый скошенный кончик. Тяжелые и темные шторы не пропускали свет и зимний холод. Оба окна были плотно зашторены. Воздух в комнате был душный и затхлый, а к слабому аромату пудры и духов Терезы примешивался запах плесени и гнили.

Меня почему-то потянуло к окнам, и через узкую щель между занавесками я выглянула в крошечный внутренний дворик. Испещренный длинными тенями снег блестел, буграми покрывая скамейки, разлапистые кусты и все вокруг. Не было никакого движения, разве что птица перепорхнула с балкона на ветку дерева, и хотя в окнах напротив мигали огоньки, пейзаж был безрадостный.

Безрадостный пейзаж, безрадостная, мрачная квартира. Как же сильно она отличалась от впечатления, которое сложилось у меня о жившей здесь жизнерадостной женщине.

Я отошла от окна, задернула шторы и повернулась еще раз оглядеть комнату. Ничто не указывало на то, что Мервель и его люди здесь побывали, но я не понимала, какие следы они могли оставить, ведь тут не было почти ничего такого, что можно было бы нарушить.

Возможно, они пришли и забрали письма, бумаги, книги, папки и фотографии – поэтому я ничего такого не нашла. Наверное, поэтому квартира казалась такой пустой и безликой. Стены были голыми, за исключением потрепанного плаката кабаре «Черный кот», приколотого рядом с кроватью. У меня возникло ощущение, что эта картинка живет здесь гораздо дольше, чем Тереза.

Поколебавшись, я убедилась, что шторы задернуты, и включила одну из стоявших на полу ламп. Эта лампа была установлена так, чтобы освещать зеркало, перед которым Тереза приводила себя в порядок, а также для чтения в постели.

Я внимательнее присмотрелась к ее вещам, точно не зная, что ищу. Если полицейские здесь и побывали, то они унесли с собой все, что представляло интерес. Косметика была хорошего качества, но украшения были дешевыми, а некоторые даже безвкусными. Было несколько шляп, а также пара перчаток, сбоку на левой ладони я заметила пятно. Будучи левшой, я поняла, что это означало. На моих руках и на многих парах перчаток оставались такие же следы от чернил.

Пронзительный телефонный звонок оказался таким неожиданным, что я испуганно вскрикнула. Зажав рот рукой, чувствуя, как учащается пульс и внезапно слабеют колени, я посмотрела в сторону, откуда доносился звук.

Телефон стоял на полу рядом с матрасом, частично скрытый грудой одежды и покрывалами. Он был в тени, поэтому я его и не заметила. Я уставилась на блестящий черный аппарат, который продолжал звонить в тишине так, что мои нервы натянулись как струны.

Сам факт наличия телефона в этой маленькой лачуге, где не было никаких других удобств и даже туалета, вызывал недоумение. Терезе установили телефон, хотя у нее не было даже стула?

И в то же время мои руки так и тянулись, чтобы снять трубку.

Телефон звонил, казалось, целую вечность, а я смотрела на него, и мое сердце бешено колотилось. Брать или не брать?

Наконец звон прекратился.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуком моего прерывистого дыхания и биением пульса в ушах.

Я несколько минут пялилась на телефон, пока не заметила за ним уголок книги, зажатой между краем матраса и стеной. Когда я ее подняла, что-то с тихим звяканьем упало на пол за матрас.

Пистолет.

Я широко разинула рот и молча смотрела на тусклый металл пистолетного ствола.

Зачем Терезе Лоньон был нужен пистолет?

Я пыталась решить, что делать с пистолетом (если с ним вообще что-то нужно было делать), когда услышала в коридоре ритмичный скрип. Развернувшись, я посмотрела на дверь, и мое сердце ушло в пятки. Скрип стих прямо за дверью.

Я быстро выключила лампу и обвела комнату испуганным взглядом. Единственное место, где можно было спрятаться, находилось за длинными тяжелыми шторами, и я на цыпочках направилась туда. Дверь мягко поддалась, и я с очередным приступом ужаса осознала, что забыла ее запереть.

Я сумела добраться до самого дальнего от кровати окна и спряталась за длинной, доходящей до пола, шторой. Мне стало дурно, когда я поняла, что свет у двери все еще горит, а дверь не заперта, но я надеялась, что это не вызовет подозрений. Люди часто оставляли свет включенным, чтобы было приятнее заходить в темный дом.

Однако вряд ли кто-то оставлял свою дверь незапертой.

Я с трудом выровняла дыхание и заставила себя успокоиться, что было почти нереально, учитывая, как колотилось сердце и как быстро я сюда бежала, и как можно плотнее прижалась к окну. Тут я заметила, что все еще держу в руке книгу, которую вытащила из-за матраса Терезы.

Когда дверь открылась, меня накрыла новая волна ужаса. Хотя я не видела, кто вошел в квартиру, тот факт, что он двигался крадучись, подчеркивал, что у него было не больше прав находиться здесь, чем у меня… Разумеется, это не предвещало ничего хорошего.

Кто бы здесь ни был, он дождался темноты. Он не постучал и никак не заявил о себе… а это означало, что он не ожидал, что здесь кто-то окажется. Возможно, именно он или она звонили несколько минут назад, чтобы убедиться, что дома никого нет. Через дорогу от того места, где я оставила велосипед, находилась телефонная будка.

Кем бы ни был незваный гость, он двигался так же медленно и осторожно, как и я.

От мысли, что рядом со мной убийца, меня бросило в дрожь.

Я давно не молилась, но теперь настал подходящий момент.

Я молилась и слушала.

У человека был с собой фонарик; я видела, как из-под шторы пробивался свет.

Я ничего не могла сказать о незваном госте: даже не понимала, мужчина это или женщина. Я слышала только звуки осторожных шагов, которые становились все увереннее по мере того, как злоумышленник убеждался, что он в квартире один. Как бы мне ни хотелось выглянуть из-за края портьер, я не осмеливалась даже пошевелиться. Но я прислушивалась изо всех сил, стараясь унять шум в ушах.

Шарканье, возня и шорохи подсказали мне, что человек что-то ищет. Тихое позвякивание указывало на то, что он копался в коробках с косметикой Терезы. Я услышала глухой стук, когда он обнаружил телефон и с раздражением отодвинул его – возможно, даже пнул ногой. Я старалась дышать бесшумно.

Если вы когда-нибудь пытались сдержать испуганное дыхание, когда ваше сердце бешено колотится, а нервы натянуты до предела, то вы знаете, что это невозможно.

Но, вероятно, мне это удалось. По прошествии времени, показавшегося мне вечностью, хотя, несомненно, миновало не более десяти-пятнадцати минут, незваный гость еще раз резко и раздраженно вскрикнул, разбил что-то стеклянное… и направился к выходу.

Я закрыла глаза и еще раз прочитала молитву. Затаив дыхание, я ждала, пока скрипнет дверная ручка и задвижка с щелчком вернется на свое место.

Как только это произошло и шаги стихли, напряжение разом покинуло мое тело, и у меня едва не подогнулись колени. Чтобы не упасть, я ухватилась за тяжелую ткань штор, еще не готовая покинуть их безопасные складки.

Подождав немного, я выглянула из-за штор и увидела, что в квартире снова пусто и тихо. Ритмичный скрип шагов стих.

Тишину нарушали только доносившиеся из коридора голоса радиоприемника.

Глава седьмая

Выскользнув из-за штор, я ощутила, что в комнате новый запах. Кто бы тут ни побывал, он оставил после себя некий аромат, слабую эссенцию, которая могла бы послужить ключом к разгадке его личности. Это было легкое дуновение чего-то сладкого и дымного. Не наркотики, но запах, в котором присутствовал какой-то землистый оттенок. Я принюхивалась, пытаясь определить, что это, но уж слишком я была напугана. Мне хотелось как можно скорее убраться из этой квартиры… но что-то заставило меня вернуться к матрасу и телефону.

Почему-то я не удивилась, увидев, что застрявший между матрасом и стеной пистолет исчез.

Это до смерти меня напугало.

Я взглянула на книгу, которую продолжала держать в руках. Это был небольшой роман в твердой обложке, но название я не разобрала. Я быстро пролистала страницы в тусклом свете и убедилась в том, что это действительно роман и что Тереза пометила одну страницу сложенным листком бумаги, но в темноте я не разобрала, на каком языке написана книга. Я решила не оставлять ее в квартире на случай, если незваный гость вернется и заметит ее внезапное появление, поэтому сунула ее в карман пальто, где уже лежал портсигар.

Я пулей вылетела из квартиры, спустилась по лестнице и выбежала из здания.

Как и прежде, я не встретила ни души и вышла через парадную дверь на улицу, где увидела проезжающую машину. Я села на велосипед и поймала себя на том, что украдкой оглядываюсь. Только через три квартала сердце перестало трепыхаться в груди. К счастью, теперь я ехала в основном под гору.

За те полчаса, что я пробыла в крошечной квартирке, солнце совсем скрылось. Небо потемнело, и здания по обеим сторонам улицы отбрасывали длинные тяжелые тени. Согнувшись над рулем, я крутила педали, и из моего рта вырывались белые облачка пара.

При других обстоятельствах я, возможно, наслаждалась бы велосипедной прогулкой под звездным небом по красивым улочкам, освещенным фонарями, которые светили гораздо ярче, чем лампы накаливания в доме Терезы. Париж всегда был по-своему прекрасен, даже в самую слякотную зиму… но ночью он поражал своими кремовыми изящными зданиями с витиеватыми черными перилами, отражавшимися в лужах живописных улиц.

Я яростно жала на педали, стараясь увеличить расстояние между собой и квартирой, и почти не замечала красоты полюбившегося мне города. Мне уже давно полагалось быть в театре Монсо, но, по крайней мере, я была цела и невредима. Я напрягала мозг, пытаясь вспомнить какие-нибудь детали визита невидимого незваного гостя, но в голову не приходило ничего, кроме оставленного им легкого аромата. Это были не духи и не табак, и запах был довольно приятный, но что это было, я пока не знала. Но не сомневалась, что определю это запах, если почувствую его снова.

* * *

Американский театр, в котором работала Дор, выступал на сцене театра Монсо, который находился в богатом и респектабельном Восьмом округе, в нескольких кварталах от лачуги Терезы Лоньон на улице де ла Мир. Это был другой мир.

Прошло больше двадцати минут, когда я наконец добралась до своего первоначального пункта назначения. Я вкатила переднее колесо велосипеда в велосипедную стойку перед домом и закрепила его навесным замком. Я не хотела оставлять сумочку Терезы в корзине велосипеда и не хотела, чтобы кто-нибудь заметил ее у меня в руках. Я сняла пальто, перекинула лямку сумки через плечо – и снова надела пальто.

Парадные двери театра, вероятно, еще не были открыты; было чуть больше шести часов, а я знала, что спектакль начнется не раньше восьми. Я сомневалась, состоится ли вообще спектакль, учитывая то, что произошло с Терезой. Я подошла к выходящей на аллею задней двери, как меня проинструктировала через Джулию Дор, и обнаружила, что дверь приоткрыта.

Проскользнув внутрь, я оказалась в огромном закулисном пространстве. Оно было высотой по меньшей мере в три этажа и напоминало самолетный ангар; всюду были сложены декорации. Очевидно, они предназначались не для постановки «Десяти негритят» Агаты Кристи, а, скорее, для «Ромео и Джульетты» (среди декораций был балкон), или «Микадо» (японский сад).

Гомон голосов на английском (большую часть труппы составляли американцы) сопровождался стуком молотков и другими звуками – судя по всему, происходила проверка сценического освещения. Пахло сигаретным дымом и свежей краской.

Не успела я задуматься о том, как найти офис, где работала Дор, как услышала свое имя.

– О, привет… э-э, Табита, верно?

Я повернулась и увидела Нила Кингсли, одного из гостей на вчерашней вечеринке Дор. Даже без пары бокалов вина он показался мне таким же смуглым и красивым, каким я его запомнила. Он играл Филиппа Ломбарда, то есть исполнял одну из главных ролей в текущей постановке, и я заметила, что он уже был в сценическом гриме. Значит, спектакль все-таки состоится.

Шоу должно продолжаться.

Нил был не выше ста восьмидесяти сантиметров ростом, но его манеры и взгляд придавали ему мужественности. Безусловно, он обладал достаточной силой, чтобы легко одолеть женщину и нанести ей удар ножом. И был довольно привлекателен, чтобы заманить ее в темный угол…

Подавив приступ паники, я ответила:

– Да, Табита. Я ищу Дор – ты ее не видел?

– В последнее время нет. Но она вряд ли где-то далеко – Марибель в ярости, а бедняжка Дор обычно разруливает все проблемы, в чем бы они ни заключались. В этом-то все и дело. Она принимает удар на себя, за всех нас. Особенно за Теда. Марибель доводит его до белого каления. Иногда он просто уходит и прячется, лишь бы быть от нее подальше.

Он зажег сигарету и резко затянулся, а я полезла в карман и достала серебряный портсигар.

– Его забыли у Дор прошлой ночью – он твой? – спросила я.

Он покачал головой.

– Нет. Скорее всего, Джастиса. – Я кивнула и собралась спросить, где искать Дор, когда Нил заговорил снова: – Какой ужас случился с Терезой, не так ли? – Под слоем грима его красивое лицо выглядело изможденным. – Просто жуть. Говорят, ее зарезали в подвале дома – прямо там.

– Ее могли убить где угодно, – возразила я. – Но нашли в подвале. Я вышла вместе с ней. Мы вдвоем спустились на лифте.

– Она ушла с тобой? – Он нахмурился и еще раз затянулся. – Я думал, она поедет с Джонни. Прошлая ночь как в тумане. – Он потер лоб рукой, в которой держал сигарету. – Она что-нибудь говорила… ну, знаешь… хоть что-нибудь?

Я поняла, что он спрашивал, не намекала ли она на то, что ее жизнь в опасности.

– Она сказала, что будет ждать такси. Может быть, Джонни не был готов уходить, когда ей захотелось, и она ушла одна.

– Значит, ты спустилась с ней на лифте. – Он пристально посмотрел на меня и выпустил струю дыма. – Ты что-нибудь видела? Кого-нибудь?

Я покачала головой.

– Я живу через дорогу, так что не стала задерживаться и пошла домой. А она вернулась в вестибюль, чтобы дождаться такси. Насколько я видела, вокруг никого не было.

– Наверное, кто-то зашел с улицы, какой-то бродяга или типа того, поймал ее и… сделал это.

– В разговоре с детективом у меня сложилось впечатление, что, по их мнению, ее убил знакомый, – возразила я. Не было надобности рассказывать ему о ноже Джулии – либо он был убийцей и уже об этом знал, либо скоро узнал бы.

Он удивленно округлил глаза:

– Хочешь сказать, что Терезу убил кто-то со вчерашней вечеринки? Это смешно.

– Я ничего не утверждаю. Я лишь делюсь впечатлением, которое сложилось у меня от разговора с инспектором Мервелем.

Нил бросил на меня оценивающий взгляд.

– Ух ты, – вот и все, что он сказал, и снова затянулся сигаретой.

Я хотела спросить, разговаривал ли он с детективом, но в этот момент к нам подбежала молодая женщина:

– Вот ты где! Нил, нам нужно закончить твой грим. Твой костюм отглажен, а туфли были в пятнах, так что я хорошенько их отполировала. До звонка меньше часа. – Ее глаза покраснели, и я подумала, не плакала ли она. Из-за Терезы, или из-за тяжелого характера руководителя труппы, или по какой-то другой причине. А может, просто от пыли?

– Извини, – пробормотал Нил. – Долг зовет. – И он исчез в облаке сигаретного дыма. Женщина ринулась за ним следом, и я даже не успела ничего ей сказать.

Я постояла и направилась в ту сторону, откуда доносились шум и голоса. Я прошла мимо стола для реквизита, костюмерной и стола режиссера, но Дор нигде не было.

– Табита? Что ты здесь делаешь?

Я повернулась и увидела Марка Джастиса. На его губах блуждала довольная, но смущенная улыбка. Густые светлые волосы были растрепаны, и по золотистому блеску щетины на подбородке я догадалась, что этим утром он не брился. Однако своему наряду он уделил гораздо больше внимания: на нем были аккуратный пиджак, жилет, рубашка, а также блестящие черные туфли и идеально завязанный галстук. В одной руке он держал потрепанную аптечку, а в другой – шляпу. Насколько я поняла, он оказывал первую медицинскую помощь труппе театра и его посетителям, а при необходимости помогал за кулисами. Я не знала, имелась ли у него другая работа или он болтался по Парижу, растрачивая деньги своих родителей.

Даже если так, я не могла его упрекнуть, ведь я делала то же самое. Хотя в моем случае это были в основном деньги моего деда.

– Привет, Марк. Рада тебя видеть. Я ищу Дор. Ты ее видел?

– Она на левой сцене с горгоной, – ответил он, все еще улыбаясь, как будто был удивлен и рад меня видеть. Он указал на сцену, которая для меня была справа, но, по-видимому, я понимала все наоборот.

– С горгоной? – переспросила я.

– Марибель. Ты знаешь, это она основала труппу, – приглушенным голосом пояснил он, наклоняясь ближе. – Она настоящая сама-знаешь-кто. Дор хотела, чтобы она отменила сегодняшний спектакль, из-за Терезы, понятное дело, но Марибель и слышать ничего не желала. «Шоу должно продолжаться, – сказала она. – Сама Тереза хотела бы, чтобы все было так». – Он раздраженно шикнул и отступил назад. – Как и каждого порядочного американского капиталиста, Марибель волнует только одно: как заработать деньги.

– О. Может, мне не стоит вмешиваться в их разговор?

– Да, не стоит. Дай им еще минутку. – Марк посерьезнел. – Мы все очень расстроены тем, что случилось с Терезой. Джонни сказал, что должен был подвезти ее до дома, но она ушла раньше. Это правда, что ты ее нашла?

– Нет, я ее не нашла… но я ее видела, – объяснила я. – Это было ужасно. Так ужасно. – Я не могла сдержать дрожь, и рука Марка дернулась вверх и снова опустилась, как будто он хотел меня утешить, но передумал. Мне это почему-то показалось милым.

– У них есть предположения, кто мог такое сотворить? Какой-то бродяга с улицы? Так все говорят.

– Вряд ли. – Я понимала, что, возможно, разговариваю с одним из подозреваемых. – Хотя я мало что знаю, кроме того, что ее зарезали.

– Разве вы не ушли вместе прошлой ночью? – заметил Марк. – Было около двух, не так ли?

Я посмотрела на него с удивлением.

– Да.

Он застенчиво улыбнулся и пожал плечами.

– Я расстроился, когда ты ушла, поэтому и запомнил время. И я видел, как Тереза вошла с тобой в лифт. Ты хорошо ее знала?

– Э-э… нет. Я ее вообще не знала. – Я вдруг почувствовала себя так, будто меня опять допрашивают. Я прищурилась: неужели он считает меня подозреваемой?

Он все еще улыбался, но мне показалось, что его взгляд стал острее. У него были золотисто-коричневые глаза, как у тигра.

Colleen Cambridge

MASTERING THE ART OF FRENCH MURDER

© 2023 by Colleen Gleason

© Капустюк Ю., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие автора

Хотя в 1949 году Джулия и Пол Чайлд, а также сестра Джулии Дор жили в Париже в двухуровневой квартире на Университетской улице, 81, Табита Найт, ее дедушки и описанные в данной книге трагические события являются художественным вымыслом, плодом воображения автора.

Глава первая

Париж, декабрь 1949

У Джулии Чайлд были проблемы с приготовлением майонеза.

Я знала об этом все, все мельчайшие подробности, потому что, во-первых, я была одной из ее самых близких подруг в Париже, а во-вторых… Не удивлюсь, если все в Седьмом округе, от Бурбонского дворца до Эйфелевой башни, были наслышаны о проблеме с майонезом. Такой уж была Джулия: общительной, энергичной, легкомысленной и полной энтузиазма.

И я очень ее любила – возможно, потому, что в чем-то мы были похожи, а в чем-то я хотела быть похожей на нее. Если бы я могла вытворять на кухне хоть половину того, что вытворяла она, или хотя бы треть!

Джулия уже несколько недель жаловалась на свою проблему с майонезом и с беспокойством думала о том, что это будет значить для меня. В конце концов, если у Джулии, которая брала уроки в «Лё Кордон Блё», вдруг возникли проблемы с приготовлением майонеза – соуса, который она на протяжении многих месяцев готовила с легкостью и совершенством, что это значило для меня, человека, который едва умел варить яйца?

Последствия казались зловещими.

– Я просто не понимаю, в чем дело! – в сердцах произнесла она, когда мы шли по Университетской улице, на которой мы обе жили. Укутавшись от лютого декабрьского холода, мы направлялись на рынок. Я несла корзинку с пучками свежего шалфея и розмарина из теплицы моего дедушки для нескольких продавцов, но я собиралась сделать и некоторые покупки. Я надеялась, что Джулия поможет мне выбрать подходящую курицу для запекания.

– У тебя всегда получался такой вкусный майонез! – с завистью произнесла я. Мне еще ни разу не удалось приготовить нормальный майонез. – Такой красивый, с изумительной кремовой текстурой! Поверить не могу, что у тебя не получается.

– Это необъяснимо, – согласилась Джулия. – Соус вдруг просто перестал меня слушаться! Яйца и масло не эмульгируются, сколько бы я их ни взбивала. Вчера вечером я хотела приготовить майонез с травами, чтобы добавить его в спагетти. Но соус растекался и так и не загустел. Я пробовала три раза, пока у меня не закончились яйца. Бедняге Полу пришлось есть спагетти с черным перцем, пармезаном и маслом, – добавила она и ласково хохотнула. – Он слушал, как я стучу, взбиваю, ругаюсь, и снова стучу, бряцаю, и наконец проголодался до такой степени, что ему уже было неважно, что есть.

Пол был мужем Джулии, и именно из-за его дипломатической работы в Информационном агентстве Соединенных Штатов Чайлды год назад переехали в Париж. По словам Джулии, первое же блюдо, которое она попробовала здесь, во Франции, переключило что-то у нее внутри, как будто внезапно щелкнул выключатель или загорелась лампочка. Никогда в жизни она не получала такого удовольствия от еды. О той первой порции sole meunière[1] она всегда говорила тихим, благоговейным тоном человека, входящего в церковь.

Как она впоследствии с восторгом рассказывала всем, кто был готов ее слушать, именно тот первый ужин, за которым последовало бесчисленное множество не менее восхитительных блюд, помог Джулии найти свое призвание, свою музу, свой рай: французскую кухню, ее историю и традиции. Все это стало ее новым миром. Выросшая на простых, унылых и однообразных американских блюдах, она, приехав во Францию и познакомившись с местной кухней, испытала то, что можно назвать великим, даже духовным пробуждением.

С тех пор Джулия наслаждалась поглощением блюд французской кухни, а затем, совсем недавно, поддалась очарованию ее истории и стала учиться готовить.

Вот почему тайна майонеза так беспокоила и ее, и меня, поскольку последние несколько месяцев Джулия являлась моей наставницей и помогала мне совершенствовать свои кулинарные способности.

А что мне еще оставалось? Либо учиться готовить, либо сидеть с дедушкой и дядей Рафом на консервах, сыре, багете и вине.

Зато я хотя бы умела выбирать вино.

Прошлой весной, прямо перед Пасхой, я переехала в «город света» из пригорода Детройта, но совсем по иной причине, чем супруги Чайлд.

Недавно я разорвала четырехлетнюю помолвку с Генри Маккинноном, и мне вот-вот должно было исполниться двадцать девять лет. С тех пор как закончилась война и все солдаты вернулись домой и занялись работой, которую мы, женщины, выполняли, пока мужчин не было дома, я ощущала внутреннее беспокойство и порой не находила себе места. А тут еще в январе после продолжительной болезни умерла моя бабушка-француженка, которая помогла растить меня в Штатах.

После этого меня позвали жить к моему дедушке, в Париж.

Моя мама, которую я очень люблю и с которой мы довольно хорошо ладим, учитывая то, насколько мы разные, убедила меня поехать в Париж и остаться там так долго, как мне захочется.

Возможно, она не меньше меня устала от моей хандры и скуки. Я знаю, что мои сестры не могли дождаться, когда я выпорхну из гнезда, но полагаю, это потому, что они боролись за мою спальню.

Во время войны я направила всю свою энергию на работу на заводе по производству бомбардировщиков в Уиллоу-Ран, в том числе B-24 Liberator. Я даже научилась работать с их двигателями. Я всегда была немного сорванцом, к ужасу моих женственных француженок, мамы и бабушки. И хотя в сумочке я носила губную помаду и расческу, в кармане у меня всегда лежал многофункциональный швейцарский нож.

Мне нравилось возиться с механизмами и двигателями; мне всегда было любопытно, как устроены машины и люди – отчасти поэтому мы с Джулией так сдружились. Однажды прошлым летом, когда мы столкнулись на рынке, она упомянула, что у них барахлит радио.

Разумеется, у меня был при себе мой армейский чудо-нож, поэтому я предложила ей свою помощь. Она была безумно благодарна, когда я починила им радио, а после того, как я отказалась принять какую-либо плату за работу, она настояла, чтобы я осталась на ужин. Такой вкусной домашней еды я еще никогда не ела, и тогда я поняла, что мне нужно научиться готовить. Если я в состоянии починить двигатель самолета, то и курицу смогу зажарить. Вряд ли это такая уж сложная наука.

Хотя нет, это сложная наука.

Тот факт, что мы с Джулией жили в одном квартале и обе недавно переехали в Париж из Штатов, способствовал тому, чтобы наша дружба состоялась.

С тем, чтобы завести новых друзей, у Джулии Чайлд проблем не было; напротив, я была менее общительной, чем моя энергичная и шумная подруга. И поскольку в то время я в Париже не знала никого, кроме моего дедушки и дяди Рафа, мне было приятно познакомиться с Джулией, ее мужем Полом и младшей сестрой Дороти, которая приехала к ним жить несколько месяцев назад.

– Я беспокоюсь, что это предвестник того, что потом будет еще хуже! – восклицала в своей драматической манере Джулия, пока мы шли по извилистой дорожке от Бурбонского дворца к рынку. – Вдруг коржи для пирога не получатся слоенными? Или глазурь на торте начнет растекаться? А что, если мои суфле падут, как Римская империя? Что я буду делать? Кулинария – моя жизнь!

– Может быть, тебе стоит начать с самого начала, – предложила я, глядя на нее снизу вверх. Джулия была крепкой и высоченной, почти сто девяносто сантиметров, а я всего сто шестьдесят пять. Мое худощавое телосложение и невысокий рост всегда вызывали шквал комментариев, когда я упоминала, что работала на заводе по производству самолетов, хотя я и не понимаю, почему. Мне ведь не нужно было их поднимать или таскать. – Когда я хочу выяснить, что именно не работает, я разбираю весь механизм на части и проверяю по очереди каждую деталь. Убедившись в том, что каждая деталь работает должным образом и не повреждена, я собираю механизм обратно. Может, и тебе так попробовать?

– А что, в этом есть смысл, Табита! – сказала Джулия, резко остановившись на тротуаре. Она говорила так, словно я только что вручила ей ключ к бессмертию. – Именно этому нас учил в «Лё Кордон Блё» шеф-повар Буньяр – начинать с самого начала и осваивать каждый шаг, прежде чем двигаться дальше. Так я и сделаю. Я вернусь к самым основам приготовления майонеза. Я буду делать заметки. Буду экспериментировать. Я буду делать порцию за порцией майонеза, пока не выясню, что не так, и не исправлю это!

– Главное не забыть кое о чем, – заметила я, когда в поле зрения появился рынок на улице де Бургонь.

– О чем же? – нахмурившись, спросила она.

– Тебе понадобится гораздо больше яиц.

Мы обе громко расхохотались и, шатаясь, как пьяные, побрели по улице.

* * *

Во время войны парижане жаловались в первую очередь на немецкую оккупацию, потом на невыносимый, пронизывающий до костей холод, а лишь потом на отсутствие еды. Тот факт, что для людей, привыкших к хорошей кухне, отсутствие еды стало меньшим испытанием, чем холод, свидетельствует о жестокости зимы в «городе света».

Недавно я убедилась в правильности этого мнения. Весна, лето и осень в Париже были великолепны, и я влюбилась в этот город. Я исследовала улицы пешком или на велосипеде и не могла насытиться: ароматами, достопримечательностями, вкусной едой и прекрасными красочными парками, которые веками вдохновляли художников.

Но с наступлением зимы мы чувства к Парижу слегка поостыли (какой удачный каламбур).

Несмотря на холодный декабрь, мне нравилось, что по улицам Парижа так легко передвигаться пешком или на велосипеде. Мне нравились и люди, и ароматы, и даже неприятные запахи казались мне чудесными лишь потому, что они были парижскими. Мне нравились широкие бульвары и великолепные кирпичные здания медового или кремового оттенка, построенные бароном Османом сто лет назад.

Парижане жаловались на большое количество машин, заполонивших их улицы в связи с наплывом американских туристов, но я себя туристкой не считала. В конце концов, я же наполовину француженка! Я – часть этого места.

Повсюду были кошки, столько кошек, что они казались такой же неотъемлемой частью города, как знаменитые огни и Эйфелева башня, возвышавшаяся всего в нескольких кварталах от Университетской улицы.

И конечно же, всюду была еда, приготовленная кем-то другим, и вино!

Все просто: Париж – это рай.

Рынок на улице де Бургонь был ближайшим к кварталу, где жили мы с Джулией. Я с интересом обнаружила, что, делая покупки на парижском рынке, вы автоматически знакомитесь со всеми владельцами магазинов и продавцами. Другого выхода просто нет. Все дружелюбны и затягивают вас в свои сплетни и болтовню.

Совсем другое дело в Штатах: там человек несется как сумасшедший в продуктовый магазин, хватает все, что ему необходимо, мгновенно проходит очередь в кассу и не сбавляя темпа мчится домой. «Наш» же рынок был маленьким сообществом, и именно здесь я познакомилась со своими соседями, включая Джулию, и узнала о всевозможных интересных продуктах и о том, где их лучше покупать.

А вот приготовление блюд из моих покупок – которые я всегда совершала с величайшим удовольствием – совсем другое дело. Я уже не помню, сколько раз портила курицу или пережаривала жаркое.

Несмотря на то, что я француженка, ни моя мама, ни бабушка не увлекались готовкой, а если и готовили, то незамысловатые американские блюда, потому что такая пища нравилась моему отцу – и потому что так готовила его мать. Поэтому я выросла на той же еде, что и Джулия: обычная скучная яичная лапша или макароны из коробки, говяжье жаркое с жидким безвкусным соусом, пересушенные жареные цыплята, картофель с картофелем поверх картофеля, много кукурузы и зеленой фасоли. Тонко нарезанный белый хлеб в полиэтиленовом пакете; хлеб, который был таким пористым, что весь кусочек, с коркой и всем остальным, можно было сплющить в шарик размером с вишню. И конечно же жареная свинина. На шикарных званых вечерах в нашем мире часто подавали ломтики жареной свинины, увенчанные кусочками ананаса. Соусами служил густой суп из банок «Кэмпбелл», который выливали на мясо или картофель.

Кофе, который я пила, – это разбавленный кипятком «Фолджерс», и я любила рассказывать Джулии, что момент чувственного просветления наступил у меня с первой чашкой французского café.

К сожалению, в конце тысяча девятьсот сорок девятого года кофе оставался единственным продуктом питания, который все еще продавался по карточкам, поэтому я не мог баловать себя в кафе так часто, как мне бы хотелось. Тем не менее мой дедушка умудрялся хранить дома более чем достаточный запас кофе. Я подумала, что лучше не задавать слишком много вопросов на эту тему, хотя все открыто говорили о черном рынке.

– Bonjour, мадам Мари! – радостно произнесла Джулия, когда мы остановились посмотреть на лук-шалот и репчатый лук, предлагаемые морщинистой круглолицей продавщицей овощей.

– Bonjour, мадам Чайлд, – ответила пожилая торговка, закутанная в теплое пальто и шерстяное одеяло. В маленькой металлической кастрюльке горел огонек, чтобы она могла согреть свои узловатые руки. – Bonjour, мадемуазель Найт. Как поживаете в это холодное утро четверга?

– Bonjour, мадам, – ответила я. – Я чувствую себя отлично, за исключением того, что у меня окоченели нос и пальцы на ногах! – Для пущей убедительности я плотнее закуталась в шерстяной шарф и спрятала нос в его теплых складках.

Благодаря маме и бабушке мой французский был безупречен, но Джулия выучила этот язык только после переезда сюда. Она до сих пор испытывала трудности, когда люди говорили слишком быстро или перебивали друг друга. Я много раз сидела за столом в ее крошечной кухне на третьем этаже и практиковала с ней французский, уплетая приготовленную ею вкусную еду. Это были взаимовыгодные отношения.

Благодаря этим посиделкам я начала обучать французскому языку детей и жен американских дипломатов. По инициативе Джулии Пол Чайлд с энтузиазмом предложил мои услуги нескольким своим коллегам в посольстве США.

Мне повезло, и у меня появились четыре американских студента и один француз (последнему я помогала с английским), а это означало, что я проводила по одному уроку в день, обычно утром. Нагрузка была небольшая, и было довольно скучно. Естественно, я взяла бы больше студентов, если бы представилась такая возможность. Но на данный момент это занятие приносило мне достаточно денег, чтобы покупать себе в магазинах на Елисейских Полях стильные туфли и шляпки, от которых я никак не могла отказаться. Хотя мне и нравилось лазать по деревьям и разбирать радиоприемники, я унаследовала любовь мамы и бабушки к красивой одежде и модным аксессуарам.

В то время как Джулия тратила деньги на кухонную утварь – кастрюли, сковородки, ножи и множество других предметов, о предназначении которых я даже не догадывалась, я тратилась на обувь, шляпки, сумочки и потрясающие платья. Я оправдывала эти расходы тем, что дедушка и слышать не хотел о том, чтобы я платила за свою комнату или вносила свою лепту в расходы на питание в нашем доме на Университетской улице.

Пока Джулия копалась в корзинке с луком-шалотом, я протянула свои замерзшие в перчатках руки к огню маленького очага мадам Мари. Эта приземистая продавщица была известна как Мари-Четыре-Сезона, потому что у нее всегда были лучшие продукты на любой сезон.

Пока я не познакомилась с Мари-Четыре-Сезона, я не глядя хватала из корзины картошку или первый попавшийся кабачок, и даже – quelle horreur![2] – покупала редиску уже по окончании сезона, увядшую, сухую и безвкусную. Но в самый первый раз, когда я зашла на этот рынок, Джулия и мадам Мари взяли меня под свое крыло и наставили на путь истинный.

Как-то так получилось, что они обе сунули носы в мою сумку, чтобы посмотреть, что я выбрала в другом продуктовом киоске, которым владел месье Бланш.

– Нет-нет-нет-нет! – воскликнула мадам, увидев сморщенную редиску с увядшей ботвой. – Нет, мадемуазель, такое нельзя подавать! – Не успела я среагировать, как она схватила невзрачные овощи и швырнула их на землю, бросив свирепый взгляд в сторону тележки месье Бланша. – Никому! Даже уличной собаке!

– Но это всего лишь редиска, – возразила я, с трудом сдерживая смех. Судя по всему, это была очень серьезная ситуация, раз старушка так возмущалась.

– Я тоже думала, что это просто редиска, – искренне произнесла Джулия. В то время она говорила на медленном французском, но я легко ее понимала. – Пока мадам не заверила меня в обратном!

– Вы никогда не найдете себе мужчину, если будете подавать ему сморщенную редиску или увядшую зелень, мадемуазель! – Мадам подсунула мне три своих редиски, и я была вынуждена признать, что выглядят гораздо лучше тех, что она швырнула на землю.

– Да, это верно, – заразительно смеясь, согласилась Джулия. – Мужчинам не нравится, когда им напоминают о чем-то увядающем, морщинистом или обвисшем!

Меня так поразил ее комментарий, особенно в присутствии пожилой женщины, что я разразилась смехом, наполненным и ужасом, и умилением.

Но мадам Мари глубокомысленно кивнула и похлопала меня по ладони.

– Oui, oui[3], – сказала она. – Мадам Чайлд, – фамилию Джулии она произносила как «Шеельд», – знает, что говорит, non?[4] Мужчинам нравятся длинные, прямые и очень, очень твердые продукты, потому что они напоминают им о том, какие они есть – или какими хотят быть.

Я рассмеялась еще громче, но мне не хватило духу сказать им, что мне вполне хватает двух мужчин, которые сейчас присутствуют в моей жизни и каждый из которых старше меня на несколько десятилетий. Кроме того, мне и так стоило огромного труда готовить для дедушки и дяди Рафа.

И все же, возможно, они оценили бы хрустящую и твердую редиску и не стали бы размазывать по тарелке блюдо, которое я для них приготовила.

Инцидент с редиской, если вдуматься, не только познакомил меня с Джулией Чайлд и мадам Мари, но и положил начало общерыночной инициативе: найти мне, Табите Найт, мужчину, хотела я того или нет.

Я ничуть не сокрушалась о нашем разрыве с Генри. Порвать помолвку было моим решением, я и так с ним слишком затянула. Кто был потрясен, так это моя мама. Думаю, она с нетерпением ждала, когда я, наконец, уеду из дома.

Война изменила и Генри, и меня, как и почти всех, кого я знала. Хотя мы встречались с двадцати двух лет и все предполагали, что мы поженимся (не исключено, что поэтому мне потребовалось так много времени, чтобы расстаться), мне становилось дурно при мысли, что я свяжу себя узами брака, остепенюсь, стану растить детей и работать учительницей. От этого веяло скукой и безнадежностью, как от опавшего суфле, особенно после моей работы в стиле Клепальщицы Роузи во время войны.

Когда все закончилось и мы остались хорошими друзьями, Генри наверняка испытал такое же облегчение, что и я. Так все и началось: мы были учениками на кафедре химии в Мичиганском университете. Когда я решила испортить стол нашего преподавателя уксусом и пищевой содой за то, что он поставил нам четверку, хотя мы явно заслуживали пятерки, Генри меня прикрыл.

А через две недели его призвали в армию.

И вот сегодня, когда мадам Мари спросила, как у меня дела, на самом деле она спрашивала, ходила ли я на свидания и встречалась ли с интересными мужчинами. Поэтому я нырнула под свой шарф и притворилась, что не понимаю, что она имеет в виду. Тем не менее продавщица овощей окинула меня понимающим взглядом.

– Для вас сегодня не будет сморщенной редьки или картошки, non, мадемуазель? – спросила она с огоньком в глазах.

– Нет, пожалуй, я возьму немного лука-шалота, – ответила я.

Джулия достала из корзины три луковицы и протянула их мне. Плотные, они буквально распирали свою рыжую кожицу, и я заметила, что паутинистые корешки на закругленных кончиках еще гибкие и влажные.

– Как насчет этих, Таб? О, у Табиты вчера вечером было свидание, – сказала она мадам, и мне захотелось ее пнуть.

Джулию, а не мадам Мари.

– О, так вы ходили на свидание? Правда? – Продавщица с интересом смотрела на меня.

– Это было не свидание. – Я бросила на Джулию мрачный взгляд. Она лишь рассмеялась и принялась рыться в корзине с красной картошкой. – Я тебя убью, – пробормотала я ей по-английски.

– Это было свидание вслепую, – весело произнесла Джулия, очевидно, не обеспокоенная моей пустой угрозой. – Дор ее подставила.

Дор – прозвище сестры Джулии. Мне показалось забавным, что оно звучит почти так же, как шоссе к северу от Детройта, недалеко от того места, где я жила, когда работала на заводе по производству бомбардировщиков.

– О, она действительно сходила на свидание? – Мадам была очень заинтересована. – Эта молодая женщина, Дороти, она очень высокая – даже выше вас, мадам Чайлд, и поэтому ей нужен высокий и крепкий мужчина, non?

Мне нравилось говорить о том, каким будет будущий муж Дор, а не мой, и я охотно следовала за ходом ее мысли.

– Хороший рост означает, что он уверен в себе и не побоится выйти в люди с высокой женщиной. Естественно, не выше себя. – Я улыбнулась Джулии: ее муж Пол был на десяток сантиметров ниже ее, и они безумно друг друга любили. Он обожал ее, а она – его, и хотя найти мужчину я не стремилась, их отношениям я слегка завидовала. Вероятно, это было одной из причин, по которой Джулия была полна решимости меня пристроить.

– Не увиливай от темы, Табс, – усмехнулась Джулия. – Ты избегала говорить об этом на протяжении всего нашего пути сюда, так что теперь ты просто обязана посвятить и мадам Мари, и меня во все подробности.

Я вздохнула. Лучше ответить на все вопросы сейчас, а не когда мы пойдем дальше по рынку и Джулия станет привлекать всех остальных к обсуждению моей несуществующей личной жизни.

– Итак, мадемуазель, вы расскажете мне об этом свидании вслепую, – потребовала продавщица овощей, и это было утверждение, а не вопрос.

– Вчера вечером Дор пригласила в дом Джулии нескольких своих друзей, и она позвала меня, чтобы я познакомилась с одним из мужчин из театра, в котором она работает, – объяснила я. – Вот и все.

Дор работала в офисе в коммерческом отделе Американского театра, который выступал на сцене Театра Монсо. У нее появилось много друзей как на сцене, так и вне ее, и большинство из них были американцами. После спектакля они часто заходили в квартиру Джулии и Пола и нередко засиживались до самого утра.

По словам Джулии, она и Пол не слишком возражали против таких посиделок, за исключением того, что молодые люди употребляли много спиртного. А шум мешал пожилой паре вовремя засыпать. Пол больше ворчал по этому поводу, чем его жена и взял с Джулии обещание поговорить об этом с Дор, тем более, что вчерашняя вечеринка было уже третьей на этой неделе.

– Ну и как, вы с этим мужчиной познакомились? – Мадам не собиралась оставлять эту тему. Рыночные сплетни были одной из составляющих их интереса к жизни ее и остальных продавцов.

– Да, познакомилась. Он оказался очень милым, – ответила я.

Это было правдой. Марк Джастис из Бостона, которому представила меня Дор, был милым, симпатичным и внимательным. Мы немного поговорили за бокалом виски и вина. Но он не пробудил во мне той искры, которую хочется ощутить при встрече с потенциальным партнером. По правде говоря, я не думала, что меня заинтересует американец, раз уж я переехала в Париж. Американские мужчины выглядели на фоне французов какими-то блеклыми.

– О, кстати, Джулия, я кое-что вспомнила! Возможно, я забыла у тебя дома свои перчатки.

– Я их не видела, но давай зайдем ко мне на обратном пути и проверим.

– Отлично. А теперь, – произнесла я, резко меняя тему, – мне нужно купить картофель, чтобы приготовить дедушке и дяде обед. У вас найдется что-нибудь подходящее, мадам Мари?

Старуха рассмеялась хриплым от курения смехом, и ее глаза весело сверкнули. Она поняла, что на этом разговоры о мужчинах закончены.

– Как вы знаете, мой картофель – лучший в Париже. И что же вы собираетесь приготовить сегодня вечером, мадемуазель?

– Я хотела бы зажарить курицу, – призналась я. Это было одно из немногих блюд, которое, как мне казалось, я начала неплохо готовить, и одно из нескольких блюд, которые дедушка и дядя Раф действительно съели. Как жаль, что их экономка-кухарка уехала присматривать за своей матерью вскоре после моего приезда в Париж!

– Ах, bien[5]. А для poulet rôti[6] вам понадобится немного моркови, non, мадемуазель? – уточнила Мари с блеском в глазах и указала на свою корзину с морковью.

К этому времени старушка меня уже хорошо натренировала, поэтому я внимательно осмотрела длинные корнеплоды.

– Сейчас конец сезона, так что внутри морковь жесткая и твердая, – медленно произнесла я и искоса взглянула на Джулию, которая ободряюще кивнула. – Мне придется удалить сердцевины, не так ли?

– Oui[7], зато вы оставите внешнюю часть, rouges des carrotte, и она будет сладкой и хрустящей, – согласилась Мари.

– Да, конечно.

– Какая репа у вас есть? – вмешалась Джулия. – О, Табита, ты сделаешь пюре из чеснока, репы и картофеля. О, боги, подлива к курице будет великолепна! – Ее глаза загорелись, и я догадалась, что она представляет себе всю эту красоту: кружочки масла, мерцающие на поверхности посыпанной травами подливки… по крайней мере, так было бы, если бы ее приготовила она.

При этой мысли у меня слюнки потекли. Вот бы я могла позволить себе нанять Джулию Чайлд, чтобы она готовила для нас каждый вечер!

– О, я не уверена, что у меня получится, – с грустью произнесла я.

– О, нет-нет! Пюре из репы – это легко! – возразила Джулия, и обе женщины принялись обсуждать мое меню. У меня не хватило духу сказать им, что будет не блюдо, а сплошное разочарование.

– Oui, пюре из репы и картофеля было бы magnifique[8]. А розмарин и тимьян вы возьмете свежими, из теплицы вашего дедушки, non? – Мари уже начала копаться в другой корзинке в поисках подходящей репы. – И шалфей, – добавила она не терпящим возражений тоном.

– Да. Я принесла немного для вас, мадам, и для тебя, Джулия. – Я указала на пучки трав в моей сумке.

– О, merci! – Мадам Мари обрадовалась и с благодарностью взяла предложенные мной травы. Я не знала, воспользуется она ими сама или продаст, но для меня это не имело значения.

Теперь, когда тема моей личной жизни была закрыта, мы втроем поболтали еще несколько минут, в основном о других продавцах и жителях района. Все друг друга знали, потому что они или чаще всего их служанки посещали рынок едва ли не каждый день.

– Pauvre[9] мадемуазель Кларисса так рыдала сегодня утром, – сообщила Мари, когда я укладывала свои покупки в большую матерчатую сумку.

– О, нет! А из-за чего, неизвестно? – осведомилась Джулия.

Кларисса была горничной, или femme de menáge, у богатой пары, которая жила по соседству. Молодая женщина обладала жизнерадостным характером и всегда была очень вежлива, хотя и слегка сдержанна в разговорах с нами, соседями или продавцами. Кларисса носила мрачную темную одежду, но на ней всегда были новые модные туфли – любопытная деталь, на которую я обратила внимание еще в самом начале. Я не выдержала и спросила ее об этом.

Она объяснила, что ее сестра работает в мастерской по изготовлению обуви на заказ и передает ей все туфли, которые получились с дефектами или не соответствуют требованиям заказчика. Я в шутку сказала ей, что если в продаже появятся некачественные туфли тридцать шестого размера, я с благодарностью приму их из рук ее сестры, а Джулия добавила, что она уверена, что для женщин с сорок вторым размером ноги у них вряд ли что-то найдется. Мы от души посмеялись втроем, и однажды, вскоре после этого, Кларисса действительно принесла мне пару элегантных туфель «Мэри Джейнс» от Godot & Block. Заказчик забраковал их из-за крошечной зазубрины на одной стороне ботинка. Я их очень полюбила.

– О, oui, – произнесла Мари, как будто это само собой разумеется, что она была в курсе всех деталей жизни жителей района. – Кларисса расстроилась из-за того, что собака ее хозяйки сбежала прошлой ночью и они не могут ее найти.

– О, нет! – воскликнула Джулия. – Это ужасно. Надеюсь, они скоро ее найдут! Сейчас так холодно и промозгло. Даже страшно представить, если бы что-то подобное случилось с нашей крошкой Минетт[10]. – Она говорила о кошке, которую они с Полом приютили.

Я много раз видела, как Кларисса выгуливала по рыночной площади питомца своей хозяйки. До приезда в Париж я никогда не видела собак, одетых в зимнее пальто или свитер, но потом я познакомилась с песиком дядюшки Рафа по кличке Оскар Уайльд, у которого был целый гардероб модной собачьей одежды.

Поэтому я не удивилась, увидев, что у мадам Флуф, четвероногой подопечной Клариссы, казалось, бесконечное количество собачьих нарядов. Мадам Флуф была пуделем среднего размера цвета шампанского, с голубым ошейником со сверкающими камнями. Я не знала, настоящие это камни или подделка, но хозяйка Клариссы выглядела достаточно богатой, так что это могли быть настоящие драгоценности.

– Oui, – кивнула Мари, убирая монеты, которые Джулия положила на маленький грубый столик, использовавшийся продавщицей в качестве прилавка. – Бедная Кларисса. А вы видели, что Марсель сам соорудил новую крышу для своего ларька?

– Нет, не видела, – ответила Джулия, с улыбкой протягивая руки к котелку с огнем. – Мы еще не были на том конце рынка.

– А все потому, мадам Мари, что сначала мы обратились к вам, поскольку у вас все новости, а также лучшие овощи на улице де Бургонь! Но теперь нам пора. Джулии нужно больше яиц, – с усмешкой пояснила я. – И мои пальцы на ногах уже превратились в сосульки!

– Значит, приготовление майонеза все еще доставляет вам проблемы, мадам? – вскинув бровь, спросила продавщица овощей. – Ах, ах, какой позор. А что, если мадемуазель Табита поможет вам решить эту проблему, а?

Мы все от души посмеялись над этим нарочито нелепым предложением и распрощались. К тому времени, как мы прошли через рынок к тележке Фиделии с яйцами, моя сумка отяжелела от бутылки «Бордо-Медок» и курицы, которую Джулия помогла мне выбрать из того, что она назвала mesdames gras poulardes[11].

– Мадам курочка получится magnifique![12] – заверила меня Джулия, когда я убирала курицу в сумку.

Я была не настолько уверена в себе. В последний раз, когда я пыталась зажарить курицу, а перед этим опалить остатки перьев на ее шероховатой коже, она загорелась. Я держала ту самую madame poulet[13] над газовой плитой, и чертова курица вспыхнула. В результате у нас получилась курица, черная с одной стороны и недожаренная с другой. Я до сих пор не понимаю, как это произошло.

– Ах, мадам, как дела с майонезом? – поинтересовалась у Джулии Фиделия после того, как поприветствовала нас обеих.

Казалось, в Седьмом округе не осталось человека, который бы не знал о проблемах Джулии с майонезом. Возможно, новость долетела даже до Монпарнаса и остальной части Левого берега.

– Я вернулась за яйцами, – со страдальческой улыбкой ответила Джулия и драматично пожала плечами. – Так что догадайтесь сами!

– Ах, мадам, я так сожалею. Но я совсем не сожалею о том, что продам вам еще больше моих яиц! – улыбнулась Фиделия, глядя на нас обеих. Миниатюрная, похожая на птичку женщина хлопотала над яйцами так, словно сама их снесла. Каждое яйцо было тщательно вымыто, помечено карандашом с указанием даты и разложено по корзинкам красивыми гроздьями, напоминающими цветы.

Я осмотрела яйца, цвет которых варьировался от бледно-зеленого до желтовато-коричневого, кремового и светло-ржавого с крапинками, и выбрала себе несколько штук. Омлет у меня получался вполне съедобным, но дядюшка Раф выразил желание съедать по утрам сваренное вкрутую яйцо. Эта задача вызывала у меня беспокойство.

– Как ты думаешь, цвет скорлупы имеет значение? – вдруг спросила Джулия, показывая мне бледно-зеленое яйцо.

– Для майонеза? – уточнила я и нахмурилась. Я не понимала, какое это могло иметь значение, но кто я такая, чтобы что-то утверждать?

– О, возможно, мадам, – подмигнула мне Фиделия. – И поэтому попробуйте купить все яйца одного цвета. Чтобы не перепутать их при приготовлении соуса.

Джулия принялась сосредоточенно выбирать еще несколько зеленоватых яиц.

– Я подойду к этому как ученый, Табс. Я стану средневековым алхимиком на кухне! Шерлоком Холмсом в приготовлении пищи и буду учитывать каждую деталь!

– Вы слышали о собаке хозяйки бедной Клариссы? – спросила Фиделия, аккуратно заворачивая выбранные нами яйца в газету и укладывая их в картонные коробки. Несмотря на толстые варежки, ее пальцы двигались очень ловко.

– Мадам Мари нам рассказала, – ответила я, доставая деньги. – Это так очень печально.

– Надеюсь, они скоро ее найдут, – произнесла Фиделия. – Кларисса сегодня дважды приходила на рынок, искала собачку и спрашивала, не видел ли кто мадам Флуф. Она сказала, что искала и звала ее всю ночь.

– Какая трагедия для нее и ее хозяйки, – посочувствовала Джулия. – А бедная мадам Флуф оказалась на улице в такой ужасный мороз! Вот бы сегодня ночью не было ни снега, ни льда.

– Я внесла для нее пожертвование в церкви Святой Клотильды. – Фиделия бросила взгляд в сторону церкви, готические шпили-близнецы которой торчали из-за крыши на противоположной стороне улицы.

– Как благородно с вашей стороны, – искренне заметила я. Пока я не переехала к дедушке и дяде Рафу, я не понимала, как много может значить для человека домашнее животное. Моя мать отказывалась заводить в доме какого бы то ни было питомца – кошку, собаку, кролика, черепаху или даже золотую рыбку, а мой папа благоразумно решил с ней не спорить.

– А вы слышали о месье Перу? – спросила Фиделия, захлопывая крышку картонной коробочки.

– Нет, а в чем дело? – Джулия вся обратилась в слух. Как, впрочем, и я.

– Жена застукала его с любовницей и вылила все его вино в сточную канаву! – объяснила Фиделия. В ее блестящих маленьких глазках светились веселье и ужас.

– О, нет! – воскликнула я, подумав об этом прекрасном вине, зря потраченном, вылитом в обледеневшие водосточные желоба. Месье Перу на всю округу славился драгоценной коллекцией вин, часть которой ему удалось спрятать от немцев во время оккупации. – Неужели никто не мог ее остановить и спасти хоть что-то?

Фиделия звонко рассмеялась:

– Я уверена, что месье Перу пытался… после того, как натянул штаны. А вы как считаете?

Мы с Джулией расхохотались.

– Бедняга. Впрочем, так ему и надо, – смеясь, ответила я.

– Действительно. Большинство французов умеют хорошо прятать любовниц от жен, – мудро напомнила Фиделия.

– А лучше вообще их не заводить, особенно если у тебя есть отмеченная наградами коллекция вин. – Джулия подмигнула Фиделии.

– Ах, мужчины! – Торговка яйцами перевела взгляд на меня. – Иногда они не стоят тех проблем, которые из-за них возникают, non[14], мадемуазель Табита?

Я лишь покачала головой и улыбнулась, не желая втягиваться в очередной разговор о потенциальных мужьях.

– В жизни Табиты уже сейчас присутствуют два самых эффектных господина, – улыбнулась Джулия. – Понятно, почему ее никто больше не интересует, ведь разве кто-то может сравниться с Морисом Сен-Леже и этим лихим Рафом Фотрие?

– И правда, – подтвердила я. – Поэтому мне лучше вернуться домой и позаботиться о них, пока они не бросили меня ради другой женщины! Это бы разбило мне сердце.

Мы все посмеялись, после чего мы с Джулией сказали продавщице яиц au revoir[15].

– Ты же хотела зайти ко мне и поискать свои перчатки, – напомнила Джулия, когда мы подошли к двери ее дома на Университетской улице, восемьдесят один и я собралась идти дальше.

– Да, у меня сейчас есть время, – кивнула я, хотя знала, что беглым осмотром дело не ограничится. Мы с Джулией посидим, поболтаем, возможно, выпьем чашку шоколада или кофе. А если Дор не ушла на работу, то она присоединится к нам и мы посудачим о вчерашней вечеринке.

Дедушка и дядя Раф не испытывали во мне острой необходимости и ждали моего возвращения не раньше чем через час, поэтому я спокойно последовала за Джулией в маленький холл ее дома.

И вдруг услышала чей-то истошный крик.

Глава вторая

– Что за… – пробормотала Джулия и посмотрела на меня, словно чтобы убедиться, что я слышу то же самое.

Крик был приглушенным и доносился из-за неприметной двери в дальнем левом углу холла. Я бросилась к двери, сумка с продуктами тяжело билась о мое бедро. Я с опозданием вспомнила о яйцах и понадеялась, что они не разобьются.

У Джулии ноги были длиннее, поэтому она первой добежала до двери, а когда широко ее распахнула, на нее налетел какой-то человек.

Высоченная и крепко сложенная Джулия от удара почти не пошатнулась. Когда она схватила упавшую на нее женщину, я узнал в ней Матильду, горничную Чайлдов.

– Что стряслось? В чем дело? – взахлеб спрашивали мы, а молодая женщина смотрела на нас вытаращенными глазами и попыталась отдышаться. Бедняжка с трудом подбирала слова. Наконец Джулия опустила на пол свою сумку, крепко взяла служанку за руки и посмотрела на нее сверху вниз.

– Матильда. Сделай глубокий вдох, закрой глаза, и…

– Там труп, мадам! – выпалила Матильда и всхлипнула.

Мой французский был превосходен, но даже я не была уверена, что правильно ее поняла.

– Труп? Какой труп?

Я представила себе мертвую змею, крысу, может быть, даже кошку…

– Тело женщины! Она мертва, мадам! – Слова посыпались из Матильды, словно прорвало огромную плотину. – Она лежит и не шевелится и вся в крови! Ее кто-то убил! О, кругом столько крови! Это ужасно, это ужасно, ее так много!

– О, господи, – глядя на меня, выдохнула Джулия.

У меня закружилась голова. Мертвая женщина, здесь? Убита? Неужели это правда? Наверняка это какая-то ошибка…

– Где она? – поинтересовалась я. Может, Матильда слишком остро отреагировала, и женщина не умерла, а лишь тяжело ранена и нуждается в медицинской помощи. – Покажи нам… нет, сначала нужно позвонить в полицию. И вызвать врача.

– Oui, oui, – пролепетала Матильда, дико озираясь по сторонам, как будто ожидая, что тут волшебным образом появится либо телефон, либо полицейский.

В этот момент отворилась дверь одной из квартир на первом этаже.

– Что это значит? – осведомилась мадам Перье, хозяйка квартиры по улице Университетской, восемьдесят один. Эксцентричная – самое мягкое слово, которое я могла бы подобрать для ее описания. Мадам была одета как серое пугало, в длинное, струящееся платье с рваными краями, которое развевалось, когда она жестикулировала. – Что за шум? У нас тихий дом, мадам Чайлд, мадемуазель, – и Матильда! Вы лучше, чем кто-либо…

– Мадам Перье, пожалуйста, нужно срочно вызвать полицию, – попросила ее Джулия.

– С какой стати…

– По-видимому, в доме находится труп женщины… Где именно, Матильда? – обратилась к ней Джулия.

Глаза мадам Перье расширились, а Матильда бессвязно заговорила.

– Не могли бы вы вызвать полицейского, мадам? – прервала я ее. Не знаю почему, но я словно оцепенела. Хотя это и не так уж удивительно, учитывая ситуацию. Мертвое тело.

– Я пойду с Матильдой, чтобы убедиться, что женщине не нужен врач. Она… она… внизу, возле мусорных баков. – Джулия указала на узкую темную лестницу, которая, по-видимому, вела вниз. Ее голубые глаза были широко распахнуты, а на смену бьющей через край энергии пришла сдержанность. Я не сомневалась, что выгляжу такой же потрясенной, как и она.

Мадам Перье поспешила в свою квартиру, чтобы позвонить, а мы с Джулией последовали за Матильдой вниз по темной узкой лестнице.

Потолок был до того низким, что Джулии пришлось пригнуться, зато я сумела быстро соскользнуть по ступенькам и спустилась первой.

Помещение было маленьким, темным и тесным и освещалось лишь одной тусклой лампой, висевшей над пятой ступенькой. Я оказалась на небольшой площадке, где, судя по всему, стояли мусорные баки и куда жильцы каждой из квартир, а скорее, их горничные по необходимости приносили мусор. Со второго этажа сюда спускалась лестница, и была еще одна дверь, которая вела на улицу: через нее забирали мусорные баки. У нас в доме имелось похожее помещение, хотя наша дверь для мусора была намного меньше, поскольку это был не многоквартирный дом, а дом для нас троих.

Первое, что я увидела – это ряд мусорных баков. Затем – чьи-то обутые ноги, повернутые как-то неестественно, и я поняла, что женщина вряд ли жива. Пальто и платье задрались почти до бёдер. Но мое внимание привлекли темные пятна: намокший перед лифа, брызги на ногах и руках, лужицы крови на полу. Матильда не преувеличила: кровь была повсюду.

Здесь, под землей, пахло сыростью, затхлостью и мусором… но теперь здесь отчетливо ощущался запах крови и смерти.

Лужи крови, темные и мутные, очевидно, появились задолго до нашего прихода. Женщину оставили за мусорными баками, прислонив к темной кирпичной стене, в углу, где ее не так легко заметить. Ее лицо частично закрывала прядь темно-русых волос, а руки были раскинуты в стороны, как будто ее бросили, как мешок с мукой.

– Какой ужас, – пробормотала стоявшая позади меня Джулия. Тусклая лампа за ее спиной отбрасывала длинную широкую тень, скрывая в темноте то немногое, что я могла разглядеть в жалкой фигуре.

Мне захотелось что-нибудь сделать, помочь бедной женщине принять более удобное положение или по крайней мере проявить уважение, прикрыть ее или поправить руки, чтобы ее поза не казалась такой неестественной. Но полиция предпочла бы, чтобы место преступления осталось нетронутым.

Так что мы с Джулией просто стояли, наше дыхание было хриплым и прерывистым. Сзади я слышала тихие всхлипывания и судорожные вздохи Матильды.

– Зачем кто-то так с ней поступил… просто бросил ее? – пробормотала Джулия.

– Не знаю, – пробурчала я. Других слов у меня не нашлось. – Кто мог такое сотворить?

Я прочитала множество детективных романов об убийствах, где было огромное число трупов, а ножи, пистолеты и яд встречались в повседневной жизни персонажей так же часто, как карандаши или кастрюли… Но столкнуться с подобным в реальной жизни было ужасно. Я ущипнула себя, чтобы убедиться, что мне не приснился кошмар.

Когда Джулия сдвинулась с места, ее тень переместилась, и я смогла лучше рассмотреть мертвую женщину. Я разглядела синий узор на задравшемся платье, узор на туфлях, и нахмурилась, глядя на то, как спадают на ее лицо спутанные светлые волосы.

У меня перехватило дыхание, и я невольно шагнула вперед. Теперь я видела ее еще четче. Мой желудок резко скрутило. О, небеса.

Мне стало нечем дышать. Не потому, что меня затошнило – по крайней мере я так не думала, а потому, что я ее узнала.

Мое внимание привлекли быстрые звуки приближающихся шагов. Матильда, которая до этого стояла как можно дальше, опустив плечи и закрыв лицо руками так, что на виду оставались одни широко распахнутые глаза, тихонько пискнула и встала прямо, словно вытянувшись по стойке смирно.

Мы обернулись и увидели, как с лестницы спускается серая фигура мадам Перье. За ней следовали еще двое человек, которых я не узнала, но они не были одеты в униформу и не несли медицинскую сумку.

Видимо, слухи уже разошлись.

Новоприбывшие уже достигли последней ступени, когда сверху донесся свист, от которого по кирпичной лестнице прокатилось резкое, оглушительное эхо.

– Отойди! – крикнул голос, и по ступеням загремели еще более тяжелые шаги.

Очевидно, прибыли полицейские.

– С дороги! – приказал полицейский и снова дунул в свисток. На этот раз он был совсем рядом, и все закрыли уши, защищаясь от пронзительного звука.

– Все на выход! – повторил полицейский и посветил фонариком в лица собравшихся. – Это место преступления, и вам следует уйти.

– Я… по-моему, я ее знаю, – пролепетала я. В ушах звенело от резкого свиста, эхом прокатившегося по маленькому помещению с каменными стенами, но в остальном я ощущала лишь пустоту и оцепенение.

– Что? – воскликнула Джулия, стоявшая прямо позади меня. – Ты ее знаешь?!

– По-моему, знаю, – повторила я, на этот раз громче, и второй полицейский обратил на меня внимание. – Ее зовут Тереза.

– Хорошо, мадемуазель, – сказал полицейский. – Подождите наверху, мы с вами поговорим.

Я на дрожащих ногах начала подниматься по ступеням. Я была рада выбраться из тесного пространства, уйти подальше от запаха крови… и от сцены насилия.

– Так ты ее знаешь? – громко и резко проговорила Джулия прямо над моим ухом.

– А ты разве нет? – спросила я через плечо.

Прежде чем она успела ответить, нам пришлось уступить дорогу еще одному мужчине. Он спускался по лестнице и был одет не в униформу, как полицейские; поскольку он выглядел солидно и ему никто не свистнул, я предположила, что он из police judiciaire[16].

На нем была фетровая шляпа, а его длинное шерстяное пальто развевалось и хлопнуло подолом по моему, когда он торопливо прошел мимо, даже не взглянув на нас. Я была не настолько француженка, чтобы обидеться на отсутствие bonjour[17] или pardonnez-moi[18]. К тому же, на мой взгляд, на время расследования убийства о светских приличиях можно и забыть.

В холле толпились люди, и я узнала среди них многих соседей. В вестибюле с высокими потолками был слышен гул, все говорили и охали одновременно. Матильда как «первооткрывательница», была в центре разговора и, ясное дело, притягивала к себе всеобщее внимание.

Джулия, казалось, знала всех. Она ко всем подходила, со всеми здоровалась, а я шагала за ней все еще в шоке от того, что знала жертву.

Хотя «знала» – не совсем подходящее слово. Это было минутное знакомство, и наше общение было недолгим. Тем не менее так ужасно видеть кого-то, кого ты едва знал, убитым и лежащим на земле.

– Я ее не узнала. Она не… не из наших соседей, не так ли? – осведомилась Джулия и подняла с пола свою сумку с продуктами. Две бутылки вина внутри звякнули. – Я ее никогда не видела.

– Нет, – подтвердила я. – Но она была здесь прошлой ночью.

– Она была? Здесь? – Джулия в недоумении уставилась на меня. – Ты имеешь в виду здесь, на Рю-де-Лу?.. – Рю-де-Лу – так Джулия и Пол называли Университетскую улицу, на которой располагалась их квартира.

– Я имею в виду там, наверху, в твоей квартире, – пояснила я. – Она приходила прошлым вечером с друзьями Дор. Вот ужас!

– Дор будет вне себя, – пробормотала Джулия и сжала мою ладонь. Я вся продрогла, и не только из-за погоды. Промозглый воздух проникал даже под мое тяжелое пальто и шарф. – Это так ужасно.

– Но кто на такое способен? И вообще, что она делала там, внизу, возле мусорных баков? – Я стала растирать себе плечи, чтобы хоть немного согреться. – Я даже не знала, что здесь есть такой подвал.

– Туда не за чем спускаться, разве только чтобы вынести мусор. – Голос Джулии звучал так же тревожно и тонко, как и мой. – Даже я туда не спускаюсь, хотя живу в этом доме! И как она узнала об этом месте? О боги! Я вот думаю, может, стоит позвонить Полу и ему рассказать?

– Уверена, это может подождать, – возразила я, все еще пытаясь согреться. – Да и что он сделает в таком случае?

– Не так много, но он работает в Службе расследований. Интересно, нужно ли им об этом знать; понимаешь, они всюду суют свой нос. Полиция, очевидно, захочет задать тебе много вопросов, – предположила Джулия, и в этот момент я заметила, как с лестницы сошел представительный мужчина в фетровой шляпе. – И Дор тоже.

Мужчина огляделся, и когда его взгляд упал на нас, у меня едва не остановилось сердце.

– Он идет сюда, – зачем-то произнесла я.

Этот детектив или следователь решительно направлялся к нам, и я вдруг занервничала. Полы его длинного пальто развивались, а перчатки он снял. В руках он держал блокнот и карандаш, что придавало ему еще более официальный вид.

– Bonjour, mesdemoiselles, – произнес он. – Я инспектор Мервель, и мне нужно задать вам несколько вопросов.

На вид Мервелю было около тридцати, что меня немного удивило. Не слишком ли он молодой для полицейского детектива? Либо он очень хорош в своем деле, либо выглядит моложе своих лет. Инспектор был ростом с Джулию, и его манера поведения выдавала в нем компетентного специалиста. Он был гладко выбрит, а из-под полей шляпы виднелись темные волосы.

– Да, конечно, – кивнула я, заметив, что один из полицейских вывел Матильду из толпы жадных слушателей. Ее тоже собирались допросить.

– Насколько я понимаю, одна из вас знала эту девушку, – напомнил он, записав наши имена и адреса.

– Я ее не знала. Я встретила ее прошлым вечером, – объяснила я. – Ее звали Тереза. Ее фамилии я не помню.

Мервель кивнул, но промолчал. Его серые глаза пристально смотрели на меня, но в них я видела лишь интерес, а не обвинение.

Хотя какие у него были причины меня обвинять?

Я тяжело сглотнула и вдруг почувствовав не холод, а жар. Почему я так нервничала? Ведь я не сделала ничего дурного.

– Вчера вечером Тереза пришла со своей подругой в квартиру Джулии, – продолжила я и рассказала о Дор, ее работе в Американском театре и о том, что некоторые актеры, съемочная группа и офисные работники часто собирались в квартире ее сестры после спектаклей.

– Значит, до вчерашнего вечера вы с этой мадемуазель Терезой не встречались, – подвел итог Мервель.

– Нет, – подтвердила я.

– И вы не знали, что она будет присутствовать на этой маленькой… ммм… вечеринке?

У меня сложилось впечатление, что Мервель вечеринки не любит.

– Нет. Откуда я могла знать, если я не была с ней знакома? – удивилась я.

Вместо того чтобы согласиться с моей логикой, Мервель переключил внимание на Джулию:

– А вы, мадам?

– Нет, – ответила Джулия.

– Но эта женщина была у вас дома, – настаивал инспектор. – И вы с ней не встречались?

Я заметила: Джулия разволновалась, когда темные, проницательные глаза инспектора остановились на ней, потому что она стала тут же путаться во французском языке:

– Она была в гостях у моей сестры. Я легла спать в полночь, потому что привыкла вставать очень рано на уроки в «Лё Кордон Блё», хотя в школе до января каникулы. Как бы то ни было, я легла спать рано и почти не видела гостей Дор… э-э, гостей моей сестры.

– И вас это не встревожило? То, что к вам в дом пришла незнакомая женщина? – осведомился инспектор.

– Нет, – пожала плечами Джулия. – Это в том числе и дом моей сестры.

Хотя детектив и сжимал в руках блокнот и карандаш, он туда еще ничего не записал, кроме наших имен.

С чем это связано? С тем, что я до сих пор не сказала ничего важного, или с тем, что он все запоминает, не записывая, или не хочет ни на мгновение отвлекаться от разговора?

– Понимаю. – Он снова посмотрел на меня своими холодными глазами. – Но вы были на вечеринке и встретили ее.

– Совсем недолго.

– Вы видели, во сколько она вышла из квартиры мадам Чайлд?

– Да. Это было сразу после двух часов.

Он кивнул.

– А вы не заметили, с кем она ушла?

Этого вопроса я опасалась больше всего, хотя у меня не было для этого причин.

– Мы ушли одновременно, – пролепетала я.

Брови Мервеля удивленно поднялись вверх.

– Только вы – вдвоем?

– Да. Мы вместе спускались на лифте.

– А когда вы спустились сюда, в холл, что произошло?

– Я ушла, – ответила я. – Я вышла на улицу и направилась к своему дому. И… и Тереза вышла на улицу, чтобы дождаться такси. Когда я с ней попрощалась, она была жива, – добавила я. – Стояла за дверью и ждала такси.

– Она стояла у этого дома, на улице?

– Да.

– И никого рядом не было.

– Нет, инспектор. Я никого не видела.

– Даже на улице? В автомобиле, например?

– Я не заметила вокруг ни людей, ни машин. – Я продолжала отвечать на его вопросы. – Было очень поздно.

– А как насчет других гостей? Они еще были наверху или вы ушли последними?

– Наверху еще оставались люди. Больше никто не собирался уходить.

Мервель, казалось, хотел что-то добавить, но тут подошел один из полицейских и привлек его внимание. Полицейский держал что-то завернутое в полиэтиленовый пакет и, отведя инспектора в сторону, негромко с ним заговорил.

Мы с Джулией переглянулись. Казалось, она трезво оценивала эту жуткую ситуацию, но, судя по всему, ее не накрыло то странное предчувствие, от которого я не могла избавиться.

Когда Мервель обернулся, он держал завернутый в полиэтилен предмет, и я увидела, что это был нож. Темный от крови, он предположительно являлся орудием убийства. Я не могла оторвать от него взгляд.

Какой ужас. Как ужасно, что этим предметом человека лишили жизни.

Инспектор повертел сверток в руках, чтобы рассмотреть нож поближе, и я услышала, как у Джулии перехватило дыхание.

Мервель резко поднял на нее глаза.

– Да, мадам?

– О, ничего. – Она тихо засмеялась. – Просто… крови много.

– Но вы, мадам, как ученица «Лё Кордон Блё» наверняка привыкли к виду крови, – заметил сыщик, внимательно наблюдая за ней. – Иначе вы бы не стали великим поваром, non?

– Человеческая кровь – это вам не кровь из говядины, – возразила она.

Дурное предчувствие охватило меня. Мервель еще не раскрыл рот, а я уже знала, что он скажет.

– А может быть, вас расстраивает, мадам Чайлд, не кровь, а то, что вы узнали этот нож? – Инспектор пригвоздил ее холодным взглядом. – Это ваш нож, не так ли, мадам Чайлд? Это ваш нож, из вашей кухни был использован для убийства pauvre[19] мадемуазель Терезы… сегодня рано утром.

Глава третья

– Никто в здравом уме не поверит, что Джулия в состоянии кого-то убить! – с дикой яростью выпалила я, гневно расхаживая по гостиной и возмущенно жестикулируя. Я даже не сняла пальто, зато стянула шарф и использовала его как знамя, размахивая в такт своим словам. – Это смешно!

– Ну-ну, ma mie[20], может, не стоит так бунтовать, – сказал дедушка, взглянув на стоявший у стены сервант. От моих шагов пол сотрясался так, что тонкие чеканные бокалы для аперитива и вина, соприкасаясь, звенели. Вероятно, его беспокоил и мой развевающийся шарф, поскольку на столах в гостиной стояло много хрупких предметов. – Давай ты сядешь и… выпьешь чего-нибудь для успокоения нервов. – Он указал на голубой парчовый диван в стиле Людовика XV. – Как насчет арманьяка?

– По-моему, такое безобразие требует виски, а не простого бренди, – возразил дядюшка Раф и встал, чтобы за всем проследить. При этом он сунул под мышку крошечную пушистую коричнево-белую собачку, сидевшую у него на коленях, и подошел к серванту. – И с каких это пор ты не позволяешь бунтовать, а, Морис? – Он искоса, ласково взглянул на моего деда и улыбнулся мне. – Помочь тебе снять пальто, ma chére?[21]

Мой дед небрежно и коротко махнул рукой в сторону Рафа, как бы отказываясь от его замечания, но я увидела, что его губы дернулись в улыбке.

Я не знала его точного возраста, но, по моим оценкам, дедушке было под семьдесят. Хотя его тело исхудало, у него сохранилась густая копна темных волос и идеальные зубы. Я не сомневалась, что это протезы. В одной покрытой возрастными пятнами руке он держал сигарету, в другой – бокал с коньяком. На его коленях сидела гладкошерстная черная кошка в широком ошейнике с настоящими бриллиантами.

– Прости меня, что не помог тебе раздеться, Табита, но мадам Икс будет очень обеспокоена, – и дедушка указал на кошку, которую назвали в честь знаменитой картины Сарджента – отсюда и украшенный драгоценностями ошейник.

– Нет-нет- нет… мы не хотим расстраивать мадам, а то она опять раздерет когтями ситцевый диван, – с цинизмом произнес Раф и подмигнул мне.

Я стянула с плеч пальто, бросила его на диван и наклонилась поцеловать дедушку в гладкую влажную щеку.

– Ты прав. Здесь хорошо и тепло, и пальто мне не нужно.

Когда я вернулась домой и ворвалась в гостиную, охваченная тревогой и праведным гневом, я обнаружила обоих мужчин в их привычных позах, сидящих возле большой батареи. И хотя в гостиной было тепло, их колени с сидящими на них питомцами были прикрыты пледами, а на узкие плечи дедушки была накинута серая шаль.

Раф был лысым, зато с густыми седыми бровями, и носил черную вязаную шапочку, натянутую до самых мочек ушей. Если мой дед был очень высоким для француза, то Раф был среднего роста. У него была оливковая кожа и аккуратно подстриженные борода и усы, которые, по его словам, согревали голову, поскольку на макушке волос не осталось. Он тоже затянулся сигаретой, но другого сорта, чем у дедушки. Это была тонкая темная сигарета с запахом, который показался мне особенно приятным, потому что в нем был намек на экзотические пряности, которые отсутствовали в американских сигаретах. Возможно, кориандр. Или анис? Я уже успела узнать кое-что о специях от Джулии, но до эксперта мне было еще далеко.

Мужчины дружат более сорока лет. Когда моя бабушка в тысяча девятьсот девятнадцатом году переехала в Америку с моей мамой, оказалось, что брак моей бабушки с Морисом Сен-Леже фактически распался.

У меня сложилось впечатление, что это было обоюдное и дружеское решение, поскольку бабушка и мама всегда с любовью отзывались о дедушке. У меня были письма, которые они писали друг другу на протяжении многих лет, с обеих сторон океана, и я не торопилась их читать.

С момента моего приезда я также узнала, что во время немецкой оккупации Парижа Дедушка и Раф были участниками Сопротивления, помогали ввозить и вывозить из города солдат Джедбурга и выполняли другие задания, чтобы поддержать соотечественников.

Раф, художник из семьи виноделов, помогал издавать подпольную газету, содержавшую закодированные послания для участников Сопротивления, а мой богатый дед способствовал этому, используя свои связи через банк, в котором он был партнером. Меня восхищает то, что в таком возрасте они шли на огромный риск и совершали так много смелых поступков.

– Ну вот, держи, petite[22], – и дядюшка Раф протянул мне маленький бокал в форме лампочки. Медно-коричневая жидкость заполняла лишь четверть. – Садись, и мы все обсудим.

– Merci, oncle[23]. – Я поцеловала его в короткую седую бороду, а затем села на голубой диван и продолжила свои разглагольствования: – Это неправильно, что инспектор подозревает Джулию. Нож из ее кухни мог взять кто угодно!

– Верно, – согласился дедушка. Несмотря на хрупкое телосложение, его глаза по-прежнему были острыми, а зрение ясным. – И ты была там вчера вечером, non? Ты не видела, чтобы кто-нибудь заходил на кухню?

– Не видела, но я особо и не следила. – Я глотнула виски. Оно обожгло горло, но когда спустилось в желудок, я почувствовала, как тепло растекается по всему телу. Я была рада, что Раф не добавил содовой, как обычно делал для меня. – Кроме того, кухня находится наверху, над гостиной. Кто угодно мог туда подняться, и я сомневаюсь, что мы бы заметили. – Я нахмурилась и покачала головой. – Детектив так пристально смотрел на Джулию, будто был готов надеть на нее наручники и утащить в тюрьму. Дядя Раф, вы слышали о детективе? Об этом Мервеле? Он показался мне слишком молодым. Я уверена, что он понятия не имеет, что делает.

Глаза Рафа весело сверкнули.

– А зачем ты задаешь этот вопрос такому старику, как я? Я никого не знаю. Я сижу здесь, в этом прекрасном старом доме, ухаживаю за превосходным мистером Уайльдом, и за привередливой мадам Икс, когда мне позволяет Морис, а еще решаю головоломки и ем слишком много овощей для француза. – Он бросил на меня многозначительный взгляд, потому что зеленые салаты и тушеные овощи были одними из немногих блюд, которые я не могла испортить. – И это вся моя жизнь! Видишь? Сплошная скука и однообразие.

Я похлопала его по руке.

– Да, и ты никогда не видел тюрьму изнутри, не пробирался в германский офис, не приглашал в этот дом никого, у кого был бы спрятан нож или пистолет. Конечно нет. Ты невинен, как девственница в брачную ночь. – Я сделала еще глоток виски.

– А-ха-ха! – радостно воскликнул дедушка и погладил мадам Икс по ее изящной головке. – Вот женщина и раскусила твой трюк с невинностью! Я же говорил, что наша девочка умница!

– Не было надобности об этом говорить, – заметил Раф, снисходительно взглянув на дедушку. – В конце концов, она твоя внучка.

– Чертовски верно, – кивнул дедушка, и я могла поклясться, что его щеки порозовели.

– Что ж, возможно, я мог бы вспомнить кого-нибудь, кого можно расспросить об этом инспекторе Мервеле. – Раф лукаво ухмыльнулся. – Может быть, пара человек до сих пор помнят меня в доме номер тридцать шесть.

– Я абсолютно уверен, что их не пара человек, а гораздо больше, – сухо возразил дедушка.

– Тридцать шесть?

– Штаб-квартира police judiciaire уже много лет находится по адресу набережная Орфевр, тридцать шесть, и ее часто называют по адресу – дом номер тридцать шесть, – пояснил дедушка.

– Ах, понимаю. Как в Скотленд-Ярде, – догадалась я. Но не успела я спросить, почему кто-то в доме номер тридцать шесть должен помнить дядю Рафа, как в дверь постучали.

Поскольку вскоре после моего приезда в Париж их экономка-кухарка уехала ухаживать за больной матерью, дедушка и дядя Раф наняли двух горничных, сестер-близнецов по имени Бет и Блайт, которые приходили к нам каждое утро. Чаще всего они готовили для нас сытный обед и только для меня оставляли что-то на ужин. Но сейчас было уже далеко за полдень, и они ушли, а значит, кому-то из нас следовало открыть дверь. Я была рада, что находилась дома и могла сделать это вместо одного из старичков.

Дядюшка Раф попытался встать, но я оказалась шустрее.

– Нет-нет, я открою. Я все равно слишком взволнованна, чтобы сидеть на месте.

Гостиная находился в одном лестничном пролете от вестибюля, а входная дверь располагалась, разумеется, на первом этаже. Это был один из моментов, к которым мне пришлось привыкнуть: дома мы называли первым этажом тот этаж, что идет первым от земли, но парижане называли первым тот, что располагался над ним.

Величественный трехэтажный дом, в котором проживали дедушка и дядя Раф, по любым меркам можно было бы считать особняком. Если бы кто-нибудь решил превратить его в апартаменты, как дом, где жила Джулия, здесь легко уместились бы три отдельные просторные квартиры. Это была одна из причин, по которой горничные приходили к нам каждый день, хотя дедушка и дядя Раф редко отваживались покидать пределы второго этажа, где располагались гостиная, большая ванная комната и спальни. Кухня и еще одна гостиная находились на первом этаже, а моя спальня и ванная комната – на верхнем, где когда-то жил целый штат прислуги.

В доме были высокие потолки, то есть каждый лестничный пролет состоял из двадцати ступенек, а также много высоких узких окон, в том числе ряд мансардных, которые делали мои комнаты на третьем этаже просторными и светлыми. Из одного окна я даже видела Эйфелеву башню, и мне нравилось, что это было последнее, на что я смотрела каждый вечер перед тем, как уснуть: ее изящные, словно бы сплетенные очертания купались в золотистом свете.

Небольшой балкончик на портике с плоской крышей застеклили несколько лет назад, чтобы создать восхитительную маленькую оранжерею, в которую можно было попасть из комнаты рядом с гостиной на втором этаже. Оранжерея выходила во внутренний двор, и именно там дедушка держал растения, за которыми я теперь помогала ему ухаживать.

Все еще держа в руках бокал с виски, я поспешила вниз по лестнице в вестибюль – и едва не выронила свой напиток.

У парадной двери стоял инспектор Мервель в темном тяжелом пальто и низко надвинутой на лоб шляпе. Но не слишком низко, и я поймала на себе его холодный взгляд, встретившийся с моим через окно.

Что он здесь делает?

Я засомневалась, стоит ли ему вообще открывать, но он меня уже увидел, и делать вид, будто дома никого нет, было бессмысленно.

– Bonjour, monsieur le inspecteur[24]. – Я открыла дверь.

Порыва зимнего воздуха хватило, чтобы я поспешно вернулась в относительное тепло дома. Я неохотно придержала дверь, молча приглашая Мервеля войти.

– Мадемуазель Найт, – сказал он, снимая шляпу рукой в перчатке. Его густые темные волосы были идеально разделены на пробор и гладко причесаны. – Я считаю необходимым поговорить с вами еще раз.

– Необходимым? – пробормотала я, но он меня услышал.

– Да, именно так, мадемуазель. Расследование убийства включает в себя ряд неприятных моментов.

– Разумеется. – Я чувствовала себя наказанной – и поделом. В конце концов, не меня и не кого-то из моих близких бросили умирать за мусорными баками. – Да, прошу прощения. Конечно. Позволите взять ваше пальто и шляпу?

Мервель оглядел вестибюль, и я вспомнила, как была потрясена, когда впервые переступила порог этого величественного дома с широкой лестницей, витиеватой лепниной и массивной люстрой, свисающей из центра гипсового медальона. Под круглым персидским ковром пол был выложен полированным мрамором, белым с прожилками красного, а черный мрамор создавал рамку, очерчивающую пол. И это был только вестибюль.

– Это ваш дом? – уточнил инспектор. Он протянул мне шляпу и перчатки, но остался в пальто.

– Я живу здесь с дедушкой и дядей, – ровно ответила я. По ряду причин я сразу же почувствовала себя защитницей двух пожилых людей наверху и решила, что мы с инспектором проведем наш столь «необходимый» разговор здесь, в комнате для отдыха экономки возле кухни.

Но не успела я заговорить, как сверху донесся шум – резкий отрывистый лай Оскара Уайльда, означавший, что он заметил незнакомца. Его миниатюрная фигурка, на этот раз облаченная в элегантный черный пиджак с жилетом и галстуком, появилась на верхней ступеньке лестницы. У него были большие уши в форме крыльев бабочки – из-за этих великолепных ушей породу и называли папильонами, и он навострил их, глядя на нас с большим интересом. Он был в основном белым, если не считать пары пятен коричневого и черного. Длинные пряди каштановой шерсти с черными кончиками, которые мой дядя расчесывал ежедневно, шелковистыми водопадами ниспадали на лапы. Оскар снова залаял, на этот раз резче и громче, и нетерпеливо завилял длинным пушистым хвостом.

Лай мистера Уайльда звучал не как предупреждение или предостережение. Это было больше похоже на ожидание, ведь появление нового человека означало, что можно рассчитывать на угощение, ласку, восхищение своей внешностью или на все это сразу.

Это не значит, что мадам Икс меньше интересовалась гостями. Просто она не так явно демонстрировала свой энтузиазм и предвкушение.

Сквозь перила я видела только кончик ее подергивающегося черного хвостика. Она тоже покинула уютные колени хозяина, чтобы заняться расследованием, но, как и положено, милостиво позволила возбужденному мистеру Уайльду идти впереди.

– Кто там, Табита? – Следующим наверху лестницы появился дядя Раф, и я осознала, что мои надежды сохранить визит инспектора в тайне были обречены с самого начала.

– Я инспектор Этьен Мервель из police judiciaire, – ответил посетитель, прежде чем я успела увести его в гостиную.

– Ах. Вы расследуете смерть на противоположной стороне улицы? – уточнил Раф таким же безразличным тоном, как если бы говорил о свисающих с карниза сосульках. – Что ж, тогда пройдемте в гостиную, inspecteur, там гораздо удобнее, и у нас есть виски.

Мервель взглянул на меня, словно оценивая мою реакцию на это приглашение, но я ответила вежливой улыбкой и повела его вверх по лестнице.

Тем не менее, если бы я почувствовала хоть малейшую враждебность, снисходительность или отвращение со стороны детектива к моим любимым дедушкам, я бы немедленно выпроводила инспектора за дверь, и неважно, расследует он убийство или нет..

Как и следовало ожидать, всем понадобилось время, чтобы рассесться, и все это время я никак не могла подавить нервное щекотание в животе.

– Морис Сен-Леже? – повторил Мервель имя моего дедушки, удивленный и как будто даже потрясенный масштабом его личности. – Очень приятно с вами познакомиться, месье. – Он говорил искренне, но я заметила, насколько хрупкой и уязвимой выглядела ладонь деда в крепкой хватке инспектора, когда они обменивались рукопожатием. – А вы, месье?

– Рафаэль Фотрие. – Когда мой почтенный дядюшка назвал свое имя, я уловила в его голосе скрытый вызов – или, возможно, это была гордость.

Мервель ненадолго растерялся, но быстро овладел собой и пожал руку Рафу.

– Мне тоже очень приятно, – пробормотал инспектор.

Мадам Икс вернулась на свое место на коленях у дедушки. Она с презрением посмотрела на Оскара Уайльда, когда собачонка положила лапу на ногу Мервеля, с надеждой глядя на него и виляя пушистым хвостом.

– Merci[25], но нет, я вынужден отказаться, – ответил детектив. – Мне предстоят еще много часов работы, прежде чем я смогу себя побаловать.

– Отстань от человека, Оскар, звереныш, – сказал Раф, отвернувшись от столика и увидев, как его питомец танцует на задних лапах перед коленом инспектора.

Мадам Икс усмехнулась.

Я рассердилась.

Это был не светский прием, а мужчины вели себя так, как будто так оно и есть – по крайней мере мужчины постарше. Инспектор тем временем внимательно осматривал комнату с того места, которое он занял на диване рядом с моим помятым пальто. Мне это не нравилось. Мне не нравилось, что он озирается по сторонам и подмечает все детали.

– Тогда, может, горячего кофе, inspecteur? – спросил Раф.

– Было бы очень приятно, спасибо, – ответил Мервель, снял пальто и вместо того, чтобы бросить его на диван, как сделала я, повесил на вешалку у двери.

Я встала, чтобы приготовить горячий напиток – это заняло бы всего минуту, так как мы всегда держали в чайнике кипяток, и хотела, чтобы детектив последовал за мной. Мне было тревожно оставлять его наедине с моими дедушкой и дядюшкой.

Но, разумеется, он этого не сделал, и когда через несколько минут я вернулась с его кофе, то застала мужчин за непринужденной беседой.

Неужели они говорили о погоде? Или о плане Маршалла? Или даже о настойчивости Оскара Уайльда, который растянулся на полу и выглядел просто очаровательно. Он надеялся получить лакомство.

Нет. Они говорили обо мне.

– …переехала к нам после смерти бабушки, – объяснял дед. – Моей жены. В апреле. Не так ли, Раф?

– Да, – язвительно подхватила я. – Я переехала сюда как раз перед Пасхой.

– Меня поразил ваш превосходный французский, – похвалил меня Мервель, забирая у меня кофе.

– Мама и бабушка меня научили, – хладнокровно объяснила я.

Почему бы нам не перейти к делу?!

– Но вы же родились в Америке, – продолжал детектив так же настойчиво, как и Оскар Уайлд.

Теперь пушистый песик катался по полу перед инспектором, игриво болтая четырьмя лапками и извиваясь из стороны в сторону на спине.

– Избавь бедное животное от страданий, Раф! – Дедушка хрипло рассмеялся.

– А по-моему, он очень забавный, – заметил Мервель. – Интересно, что он будет делать дальше?

– Инспектор, о чем вы хотели со мной поговорить? – вмешалась я, пытаясь направить разговор в нужное русло.

Раф подхватил мистера Уайльда на руки и скормил маленькой собачке два печенья размером с ноготок, которые он хранил в банке рядом со своим креслом. Затем, вздохнув, он предложил одно угощение мадам Икс, которая понюхала его, как будто никогда прежде не видела ничего подобного – а она видела! – а затем соблаговолила взять.

– Ах да, мадемуазель Найт, – произнес детектив и вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш. – Я хотел обсудить некоторые сведения, которые вы предоставили мне ранее. – Он пролистал исписанные страницы: должно быть, он сделал заметки после разговора со мной и Джулией.

– Хорошо, я готова. – Мой желудок сжался, и я вспомнила, что оставила виски на кухне, когда варила кофе.

– Вы и мадемуазель Тереза Лоньон вместе вышли из квартиры Чайлдов в… во сколько, вы сказали? – Он заглянул в свой блокнот.

– В два часа, – ответила я, пытаясь не обращать внимания на заинтересованные взгляды всех присутствующих.

– И никого поблизости не было, когда вы оставили ее у входной двери.

– Нет, инспектор. Я больше никого не видела.

– А как насчет других гостей вечеринки? Они оставались наверху, или вы ушли последней?

– Наверху оставалось несколько человек. Кажется, они не собирались расходиться.

Мервель покрутил в руке карандаш, но вместо того, чтобы писать что-либо в блокноте, засунул карандаш между двумя страницами и достал из кармана небольшой конверт.

– Итак, вы никогда не встречали мадемуазель Терезу Лоньон и никогда не слышали о ней до вчерашнего вечера. И разговаривали с ней, только когда вместе спускались в лифте. Верно, мадемуазель Найт?

– Да, я так и сказала. – Я наблюдала, как его ловкие пальцы извлекают содержимое конверта. – Я увидела ее впервые прошлой ночью, и мы почти не говорили.

– Тогда, мадемуазель, может быть, объясните мне, почему в кармане у Терезы Лоньон было это?

Я посмотрела на бумажку и почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Это был канцелярский бланк с тисненым логотипом дедушкиного банка. Кто-то написал на нем мое имя и адрес.

Но самым шокирующим и необъяснимым было то, что это был мой почерк.

Глава четвертая

– Я не знаю, – пробормотала я, ненавидя себя за то, что заикаюсь, но еще больше ненавидя то, что Мервель загнал меня в тупик.

Я отчаянно желала хлебнуть виски, которое по-прежнему стояло на кухне.

Инспектор смотрел на меня. Его глаза цвета морской волны были холодными и бесстрастными. Мне казалось, что его взгляд пригвоздил меня к стулу.

– Вы не можете отрицать, что это довольно странно: в кармане мертвой женщины находился листок с вашим именем и адресом. На канцелярском бланке «Лё Банк Мэн-Сен-Лежер» – банка, носящего имя вашего дедушки.

– Это странно, я не отрицаю, – пролепетала я. Мое беспокойство немного улеглось, когда я поняла, что Мервель не знает, что это мой почерк. – Но я не представляю, зачем Тереза носила это в кармане. Как я уже сказала, я никогда ее не встречала и даже не слышала ее имени до прошлой ночи.

– Какое совпадение, что она ушла с вечеринки вместе с вами, – заметил инспектор, по-прежнему приковывая меня взглядом к стулу.

– Скорее неудача, чем совпадение, – возразила я. – Я не имею к ее убийству никакого отношения, инспектор, даже если у нее в кармане были мое имя и адрес.

– Вы не знаете, кто мог написать это или передать мадемуазель Лоньон? – поинтересовался Мервель.

Проклятие. Я попала впросак. У меня не было намерения лгать полиции, но и уличать себя дальше я не хотела.

– Позвольте мне, monsieur le inspecteur? – К счастью, дедушка спросил прежде, чем я успела ответить. Его тонкая, покрытая венами рука была твердой, когда он протянул ее за бумагой.

Не сводя с меня взгляда, Мервель передал ему лист:

– Почерк явно не французский.

Я сглотнула. Он был прав. Европейское чистописание – с его аккуратными засечками, орнаментальными завитками и скрещенными семерками – стилистически отличалось от того, чему нас учили в Америке.

– Да. Потому что это написала я.

Мервель кивнул, как будто другого ответа и не ожидал.

– И ты это кому-то отдала, – констатировал дедушка как раз в тот момент, когда инспектор собирался сделать очередное важное замечание. Или выдвинуть обвинение. Тем не менее Мервель почтительно молчал, пока мой дедушка говорил: – Табита, кому ты передала эту бумагу?

Я покачала головой:

– Не помню, дедушка. Мне жаль. Видите ли, – я посмотрела на Мервеля, – я занимаюсь репетиторством, преподаю французский язык нескольким американским семьям здесь, в Париже. Я пару раз записала свои данные для этих потенциальных клиентов, и я не знаю, кому предназначалась именно эта бумага.

Мервель кивнул, но я не понимала, поверил он мне или нет. Не то чтобы у него была какая-то причина мне не верить, но он казался таким… непреклонным. Таким подозрительным.

Я сжала руки на коленях и спрятала их в складках шерстяной юбки в надежде, что он не заметит. Оказаться на допросе у полицейского после того, как я увидела окровавленное тело убитой женщины было гораздо неприятнее, чем я себе представляла.

– Будьте добры, назовите фамилии семей, которым вы передали свои данные, – попросил Мервель.

– Видите ли, я записала свое имя и адрес на шести или семи разных бумагах и передала их Полу Чайлду, чтобы он отнес их в офис. Я уверена, вы в курсе, что он работает в посольстве в Службе безопасности США. Мы условились, что он передаст их тем, кому интересны мои услуги. У меня нет никакой возможности узнать, откуда взялась эта конкретная бумага или как она попала к Терезе.

Мервель выглядел неудовлетворенным.

– Понимаю. Но по крайней мере вы могли бы назвать имена тех, кого вы сейчас обучаете, или тех, кому вы предлагали свои услуги.

– Разумеется. – Меня охватил ужас при мысли о том, как почувствуют себя семьи, которых я обучала, когда их начнет допрашивать полицейский инспектор. Наверняка они не захотят заниматься французским с молодой особой, замешанной в расследовании убийства. Дядя Раф похлопал меня по руке, я вздохнула и немного успокоилась.

– Прости, ma petite. – Он сжал мои пальцы и посмотрел на Мервеля. – Вдруг существует какой-то другой способ решить этот вопрос, кроме как вовлечь в это дело клиентов Табиты, инспектор? Наверняка вы понимаете, что это ввергнет их в шок.

– Другого способа не существует, если только мадемуазель Найт каким-нибудь образом не идентифицирует эту бумагу, – ответил Мервель. – Или, по крайней мере, не объяснит, зачем мадемуазель Лоньон хранила ее у себя.

Я поморщилась:

– Дайте-ка я еще раз на нее взгляну.

Дедушка протянул мне бумагу. Когда инспектор Мервель впервые мне ее вручил, я на нее едва взглянула, настолько я была потрясена и обескуражена.

– Что это? – удивилась я. Я вертела лист в руках в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы понять, кто передал записку Терезе: пятно от вина или кофе, остатки лака для ногтей или губной помады… – Тут что-то написано на обороте. «Детройт». – Я посмотрела на инспектора Мервеля. – Вы не заметили эту надпись на оборотной стороне? – возмутилась я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

– Естественно, заметил, – ответил он в той беззаботной французской манере, которая могла как привлекать, так и раздражать. В данном случае она раздражала. – Это ведь так, мадемуазель, non? Вы из Детройта?

Он произносил название города как «Де-труа», как сказал бы любой истинный француз вместо англизированного «Дии-тройт», на котором говорили коренные жители Мичигана.

– Да… ну, я из маленького городка неподалёку. Бельвиль.

– Значит, мадемуазель Лоньон, вероятно, отметила для себя город вашего происхождения, – продолжал инспектор. – Или кто-то, кто рассматривал возможность брать у вас уроки.

– Да, – согласилась я.

– Было бы очень полезно составить список имен тех, кто проявил интерес к вашим услугам, мадемуазель, – решительно заявил Мервель.

– Тереза могла забрать этот листок прошлой ночью в квартире Чайлдов, – проговорила я в последней отчаянной попытке отговорить его от получения имен моих клиентов.

– Вы предполагаете, что эта бумага с написанными вами данными вчера вечером все еще находилась у месье Чайлда? Вы сказали, что он отнес все бумаги в свой офис для распространения, – напомнил Мервель.

Меня стало раздражать, что столько времени и внимания уделяется бумаге с моим именем и адресом; это казалось таким неуместным, когда убили женщину. По крайней мере, я точно знала, что не имела к этому убийству никакого отношения, как и Джулия, Пол и Дор.

Таким образом, главными подозреваемыми оставались те, кто вчера вечером находился в квартире Чайлдов. Мое сердце дрогнуло. Неужели я развлекалась в одной компании с убийцей? Или какой-то прохожий или другой житель дома подкараулил Терезу, пока она ждала такси, и заманил ее в подвал?

– Не могу сказать наверняка, инспектор. Но, возможно, эта бумага все еще находилась в квартире супругов Чайлд, потому что вчера вечером я написала еще несколько записок со своими данными, чтобы у Пола Чайлда был их запас для раздачи в посольстве. Полагаю, мне следует заказать визитные карточки. – Я пожала плечами.

Мервель мрачно посмотрел на меня, но кивнул:

– Понимаю. Но не могли бы вы назвать имена тех, кто получил ваши данные до прошлой ночи, мадемуазель Найт. В интересах тщательного расследования, как вы понимаете.

Ощущая на себе тяжесть всеобщего внимания, я неохотно встала, взяла бумагу и карандаш, нацарапала имена и передала список Мервелю:

– Вот. Я считаю, это все, с кем я говорила о своих уроках или кому преподавала. Я указала, кто является клиентом, а кто нет – по крайней мере на данный момент. Гм… Был один человек, который со мной связался, некая мадам Коулман. Хотя я с ней не говорила. Я ответила на ее звонок и оставила сообщение горничной, но мне так никто и не перезвонил. Поэтому в список я ее не внесла.

– Возможно, чтобы соблюсти точность и аккуратность, вам следует внести в список и эту мадам Коулман, – заметил Мервель. Я со вздохом забрала листок, дописала внизу имя Коулман и передала ему. – Спасибо, мадемуазель. Я буду максимально осторожен в общении с ними.

Он встал, собираясь уходить.

– Это все, что вы хотели у меня спросить? – осведомилась я.

– Я должен спросить вас о чем-то еще, мадемуазель?

Я чувствовала, как вспыхнули мои щеки.

– Нет-нет, конечно нет.

– Но если вспомните что-то важное, свяжитесь со мной, – сказал он, и его слова прозвучали скорее как приказ, нежели как просьба. Он положил на стол белоснежную визитку.

– Да, хорошо, – ответила я. Я понимала, что бесполезно даже надеяться, что он поступит так же.

Я проводила Мервеля вниз, в холл, и взяла его шляпу и перчатки. Когда я открыла дверь навстречу пронизывающему холоду, у меня на мгновение возникло сочувствие к детективу, которого от безжалостной погоды защищали только фетровая шляпа, перчатки и шерстяное пальто. Я представила себе, как он проведет остаток дня, слоняясь по пронизывающему холоду, входя и выходя из зданий, поднимаясь и спускаясь по улицам, пытаясь восстановить важные моменты жизни Терезы Лоньон.

Но он, выйдя из дома, казалось, ничуть не сожалел и даже не страдал от стужи.

– Au revoir, mademoiselle[26], – попрощался он и отважно зашагал по дорожке.

Я закрыла за ним дверь, радуясь, что он ушел, но тут зазвонил телефон. Этот звук – пронзительный, дребезжащий звук настолько отличался от звонка нашего телефона дома, в Мичигане, что до сих пор заставил меня врасплох, даже после шести месяцев жизни здесь. Не то чтобы нам часто звонили; возможно, именно поэтому я к нему так и не привыкла.

– Резиденция Сен-Леже, – представилась я.

– О, слава богу, ты здесь! – В трубке прогремел голос Джулии.

– Все в порядке? – Я внезапно испугалась, что Мервель вышел из нашего дома, перешел через улицу и арестовал – или просто допрашивал – Джулию, Пола или Дор.

– Да, да… ну, настолько хорошо, насколько возможно, учитывая, что в нашем подвале лежит мертвая женщина, заколотая моим несчастным поварским ножом, – ответила Джулия и болезненно усмехнулась. – Ну и дела! Бедная, бедная девочка. Мне до сих пор в это не верится! – Ее голос стал тише.

– Это ужасно, – дрожа, произнесла я.

– Но, Табита, я звоню потому, что ты забыла здесь мадам курочку вместе с прекрасной репой и всем остальным, что было в твоей сумке, – продолжала Джулия, едва переводя дыхание. Ее звонкий голос всегда был наполнен энергией и радостью, и она говорила взахлеб, словно слегка запыхавшись, особенно когда болтала по-английски, как сейчас, и ей было легче подбирать слова.

– О, господи! Ну, конечно, я забыла! Я сейчас зайду.

Неудивительно, что из-за всего происходящего я забыла свою сумку, а еще меня взбесили подозрения Мервеля в отношении Джулии.

– Надеюсь, что зайдешь, – проговорила Джулия. – Иначе твои бедные дедушки останутся без ужина, а я выпью великолепное «Бордо-Медок», которое ты выбрала!

Мне пришлось поспешить наверх в гостиную сообщить, куда я направляюсь.

– Жареная курочка? – Глаза дедушки расширились от восторга. – А пюре из репы? Мадам Чайлд приготовит это для нас?

– Э…нет, приготовлю я сама, но под ее руководством, – поспешно добавила я, и выражение надежды на его лице угасло. – Я обещаю, что получится лучше, чем в прошлый раз.

– Конечно, так и будет, ma petite, – сказал дядя Раф с некоторой настороженностью.

– Принести вам кофе перед уходом? Немного хлеба и сыра? Вы же знаете, как это бывает с Джулией: мы начнем разговаривать, вернее, она начнет, и пройдет битый час, прежде чем я от нее уйду.

– Ну, если ты пробудешь там так долго, то почему бы вам не пожарить курицу у мадам Чайлд? – жизнерадостно предложил дедушка. – Э-э… сэкономите время, так сказать.

– Морис, – оборвал его дядя Раф, улыбаясь. – Оставь бедную девушку в покое. Если курица не получится, у нас будут тосты с холодной ветчиной и вареными яйцами.

– Да, да, конечно, – согласился дедушка, наказанный должным образом. Мое сердце сжалось, и я была полна решимости добиться успеха с этой madame poulet[27], даже если мне придется уговорить Джулию поджарить ее для меня. – Тогда беги, ma petite Табита, и передай нашу любовь – и благодарность – мадам Чайлд. И внимательно слушай все, что она рассказывает о цыпленке! А еще лучше записывай!

Я рассмеялась и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

– Я обещаю, что курочка получится восхитительная, дедушка.

Я подхватила с дивана пальто и подошла, чтобы поцеловать в щеку дядю Рафа. Потом похлопала Оскара Уайльда между ушками, и он быстро лизнул меня в знак признательности крошечным язычком, но мадам Икс нисколько не заинтересовалась моим скорым уходом. Она сидела на подоконнике и разглядывала меня со свойственным ей кошачьим высокомерием, подергивая кончиком хвоста.

Хотя мне предстояло лишь перейти Университетскую улицу, я накинула на шею толстый шарф и натянула самую теплую шапку, какую смогла найти, – одну из шапок дяди Рафа, меховую и квадратной формы. Наверное, закутанная в тяжелое пальто, шапку и шарф, я выглядела как русская кукла.

Не в первый раз после приезда в Париж я скучала по легкости и удовольствию от ношения брюк, в которых ногам было бы теплее, чем в юбке до колен и шерстяных колготках.

К брюкам я привыкла, когда работала на заводе по производству бомбардировщиков. Мы, женщины, каждый день, прежде чем забраться на самолеты, крылья и в турбины, надевали комбинезоны. Я даже стала иногда носить брюки дома – к обоюдному ужасу мамы и бабушки. Но здесь, в Париже, женщине запрещалось носить брюки, не получив разрешения от полиции! Насколько я понимала, для женщины считалось приемлемым надевать брюки, если она ехала на велосипеде или скакала на лошади, но она не могла просто ходить в них по улице или отправиться в магазин.

Ожидая, пока замедлится поток машин и я смогу пересечь улицу, я подумала о том, что французы представляют собой странную смесь формальности и bon homie[28], ограниченности и эпатажа, грубости и обаяния. Но я обожала французов со всеми их причудами и полюбила их «город света».

Когда я вошла на первый этаж дома Джулии, мое внимание сразу привлекла дверь в подвал. В большом вестибюле было пусто, если не считать одинокого жандарма, стоявшего на страже у входа на место преступления. Вид у него был скучающий, но решительный, и как только он убедился, что я не собираюсь к нему подходить, он отвернулся.

Я вздрогнула, вспомнив о том, что видела внизу, в подвале, возле мусорных баков, и посмотрела на похожий на клетку лифт, который должен был доставить меня в квартиру Джулии на втором и третьем этажах. Заходя в лифт, я подумала, что стояла в нем прошлой ночью, когда мы с Терезой Лоньон спускались вместе.

Догадывалась ли она, что ее жизнь в опасности? Что она оборвется через несколько мгновений после того, как мы выйдем из лифта?

Конечно, если бы она боялась за свою безопасность, то бы подала знак… Она бы попросила меня подождать с ней или что-нибудь в этом роде. Разве нет?

Я попробовала вспомнить, говорили ли мы о чем-нибудь важном; было поздно, я устала и немного выпила, потому что в квартире Чайлдов вино и виски лились рекой, а коктейль помогал мне меньше стесняться незнакомых людей.

Тереза и я стояли бок о бок в клетке без крыши, лицом вперед. Я произнесла что-то вроде:

– Я так рада, что мне достаточно перейти улицу – и я дома. На улице так холодно и темно.

Она ответила:

– Вам повезло. Так удобно, что вы живете прямо здесь. А мне понадобится такси.

По крайней мере, мне показалось, что именно это она сказала. Мне стало стыдно, что я не обратила внимания на слова женщины, которые стали для нее последними.

Хотя какая разница, как бедной женщине предстояло добираться домой. Однако я предположила, что наш короткий разговор означал, что она пришла на вечеринку одна или, по крайней мере, она не рассчитывала, что кто-нибудь из друзей Дор отвезет ее домой.

Интересно, важная ли это информация? Когда лифт остановился, я задумчиво прищурилась, пытаясь вспомнить, замечала ли я вообще Терезу Лоньон до того, как мы вместе вошли в лифт.

Когда двери открылись, она отступила назад, а я вышла первой; почему-то этот момент я запомнила. Но когда я начала отходить от лифта, она поспешила меня догнать. Она подошла ко мне вплотную, оглянулась…

Тогда я не придала этому значения, но теперь задумалась: а не хотела ли она что-нибудь мне сказать, не пыталась ли понять, с какой стороны ко мне подойти… или просто боялась остаться одна после того, как я уйду.

Но я не остановилась, а она не произнесла ни слова и не сделала никакого жеста, пока мы шли к парадным дверям. Я помахала ей:

– Спокойной ночи! Надеюсь, ваше такси скоро приедет, – и поспешила выйти в холодную ночь.

– Спасибо, – ответила она.

Я вдруг вспомнила, как она произнесла это спасибо. Это слово прозвучало… тоскливо.

А может, я это выдумала. Было поздно, я немного выпила, и, конечно, на мою память влияло осознание того, что Тереза была зверски убита всего через несколько минут после нашего расставания.

Двери лифта открылись на втором этаже, и это отвлекло меня от мрачных мыслей.

Я вышла из лифта в гостиную квартиры Джулии и Пола. Сейчас там никого не было, но прошлой ночью мы в восьмером заняли тут все свободные места: стулья, диван и даже подушки на полу. Комната была очень похожа на покои в доме дедушки: просторная, с высоким потолком и множеством больших окон, пропускавших не только свет, но и прохладу.

В комнате стоял газовый радиатор, который Джулия и Пол купили от отчаяния месяц или около того назад, вспомнив, какой ужасной была их первая зима в Париже. Только благодаря этому прибору в их квартире не было невыносимых сквозняков и холода. Джулия рассказывала, что в первую зиму они сидели у маленькой угольной печки и кутались в какую только можно одежду. Газовый радиатор значительно улучшил условия их жизни по сравнению с прошлой зимой.

В гостиной сохранились некоторые свидетельства вчерашнего разгула: откупоренная бутылка с виски, разбросанные диванные подушки, раскиданная стопка глянцевых журналов и две полные окурков пепельницы. На одном из столиков возле лифта лежали портсигар, маленькая сумочка и пара перчаток – моих! В комнате витали запахи застоявшегося сигаретного дыма, виски и духов.

Неудивительно, что у Матильды не хватило ни сил, ни желания производить уборку после того, что она обнаружила в подвале.

Минетт лежала, свернувшись калачиком в цветочном горшке, как она часто делала по какой-то непонятной кошачьей причине, и когда я позвала Джулию, посмотрела на меня с легким интересом. Было почти четыре часа, я знала, что Дор на работе, поэтому и не боялась ее побеспокоить.

Джулия не ответила, зато наверху я услышала шум и догадалась, что она на кухне. Неудивительно. Пол шутил, что если ему хочется увидеть свою жену, ему приходится заседать на кухне.

Я поднялась по лестнице и увидела, что моя подруга энергично, грациозно и громко вышагивает туда-сюда.

– Ох, вот и ты, Табита, – сказала она, помешивая что-то в двух кастрюлях на плите, в то время как третья стояла на конфорке. Из-за своего роста ей приходилось сгибаться под неудобным углом над низкими газовыми конфорками, но это, казалось, ее не стесняло. Поверх юбки и блузки на ней был надет джинсовый фартук, а за пояс заткнуто кухонное полотенце. – Нашла свои перчатки на столике в гостиной? И сумочка на столе тоже твоя?

– Да, перчатки я забрала. Нет, сумочка не моя. Чем это так вкусно пахнет? – Я оценивающе принюхалась и ощутила укол сожаления о том, что мне не удавалось создавать такие удивительные ароматы – не говоря уже о вкусах – на моей собственной кухне для моей семьи.

Cuisine[29] Джулии представляла собой небольшое помещение с окнами во всю стену, которые освещали унылое пространство, но также пропускали холодный воздух. К счастью, когда работали духовка и плита, как сейчас, здесь было комфортно и тепло. Я сразу же заняла место за столом, потому что пока моя подруга металась от плиты к столешнице из мыльного камня, к раковине и обратно, стоять там было негде. Плиту она купила сама, вскоре после переезда сюда, на Рю-де-Лу, и я знала, что горячая вода на кухне есть лишь потому, что Джулия с самого начала установила собственную систему: ванну с водой над газовым гейзером. Пойдет ли вода в раковину, зависело от погоды: если было холодно, трубы, идущие по зданию снаружи, замерзали, и когда она открывала кран, из него ничего не текло.

На крючках под длинными полками висели многочисленные кастрюли и сковородки, а на верхних полках стояло еще больше кастрюль, сковородок, мерных приборов и банок. Две длинные столешницы, которые тянулись рядом с плитой, также были заставлены банками, посудой и приспособлениями, большинство из которых я не могла идентифицировать, а также такими хитроумными приборами, как мясорубка, ступки, пестики и многое другое. Пол называл свою жену Галкой Жюли за ее одержимость кухонными принадлежностями и склонности приобретать все блестящие новинки.

Я наблюдала, как одна из ложек перестала помешивать, дверца духовки открылась, Джулия наклонилась, сунула внутрь руку с третьей ложкой, которую она где-то раздобыла, затем выпрямилась, с грохотом захлопнула дверцу и вернулась к помешиванию дуэта кастрюль на плите. Она двигалась плавно, как балерина, но до того быстро, что я едва улавливала некоторые движения.

Такой была Джулия Чайлд на кухне.

– Чесночный суп, креветки и гребешки с тушеным рисом – в Италии это называется ризотто, но это то же самое, что плов, и зависит только от того, что в него добавишь, сливки или сыр, и jambon braisé[30] Morvandelle. Это ветчина, обжаренная в вине на закрытой сковороде со сливочно-грибным соусом. Я возьму немного тимьяна и петрушки твоего дедушки. Это будет божественно.

– Боже правый, неужели ты собираешься съесть все это сегодня вечером? – воскликнула я.

Джулия заливисто рассмеялась.

– Нет, jambon[31] я приберегу на завтра – он еще вкуснее, если его разогреть. Я должна была что-то приготовить. – Она подлила в кастрюлю с рисом какую-то жидкость и помешала. Я даже не заметила, как ее рука переместилась к половнику.

– Я думала, ты будешь готовить майонез, – с усмешкой произнесла я. – Миску за миской!

Она взглянула на меня и хохотнула.

– Завтра! Завтра начнутся эксперименты. А сегодня, чтобы отвлечься, мне пришлось заняться чем-то бездумным, над чем не нужно ломать голову.

Приготовление восхитительной запеченной ветчины, тушеного риса с морепродуктами и супа было бездумным? Святые небеса, сколькому же мне еще предстояло научиться!

– Мне было необходимо отвлечься. Ты хоть представляешь, Табита? Кто-то убил женщину в этом доме – моим ножом! Это значит, что они были у меня на кухне! На этой кухне!

Она повернулась и посмотрела на меня. Ее голубые глаза расширились от ужаса, а на щеках появились два ярко-красных пятна, пока она продолжала помешивать, приправлять и пробовать рис и суп, стоявшие на плите вместе с третьей кастрюлей, в которой кипел бульон. Окорок запекался в духовке, но каждые несколько минут она открывала дверцу, снимала крышку с формы для запекания и смазывала мясо подливой.

От невероятно насыщенных ароматов чеснока, лука и бог знает чего еще у меня потекли слюнки. До этого мне казалось, что на какое-то время я потеряла аппетит, но в ту минуту, когда я вошла на кухню Джулии, все изменилось.

– В это невозможно поверить! Я пока просто в ужасе и не знаю, что и думать обо всем этом. Но я не стану тебя задерживать. – Я оглянулась в поисках своей сумки. Я предположила, что поскольку Джулия знала, что я забыла ее здесь, она принесла ее сюда. – Я вижу, ты занята, а мне пора ставить курицу в духовку. Дедушка и дядя Раф очень оживились, узнав о перспективе поесть на ужин жареного цыпленка.

– И пюре из репы. Не забудь про пюре из репы, Табс! – Джулия, крутясь, вертясь, за что-то дергая, гремела тарелками, столовыми приборами и кастрюлями. – Я подпалила для тебя оставшиеся перья у мадам Пуле. – Она кивнула на завернутый в бумагу сверток на столешнице.

– Спасибо! – Я догадалась, что в свертке моя курица, очевидно, теперь окончательно ощипанная. – По крайней мере, сегодня я не ошибусь.

– О, не уходи пока, – спохватилась Джулия и поставила на стол передо мной чашку горячего шоколада – угощение, от которого, как она знала, я не в силах отказаться. Если французский кофе был потрясающим, то французский горячий шоколад – это вообще нечто божественное.

– Мы обязаны об этом поговорить, Табс! Как могло совершиться убийство в моем доме, моим собственным ножом? Мы не можем это игнорировать!

– Это невозможно игнорировать, – согласилась я и макнула ложку в горячий шоколад, чтобы попробовать. – Особенно когда детектив-инспектор считает, что ты или я имеем к этому отношение. В первую очередь подозрение падает на меня, – уныло добавила я.

– На тебя? – Джулия схватила с крючка на стене маленькую сковородку. Сковородка звякнула, когда она поставила ее на плиту, а потом Джулия потянулась за висевшим на стене венчиком и за горшочком с маслом на столешнице. – С чего бы ему думать, что ты имеешь к этому какое-то отношение? В конце концов, это мой нож! – Она нервно рассмеялась. – Хорошо еще, что он меня не арестовал!

– Я спускалась в лифте вместе с Терезой Лоньон. И у нее в кармане один из листков, которые я написала для Пола, – с моим адресом и номером телефона. Судя по всему, это делает меня главной подозреваемой. – Горячий шоколад был превосходным, и на этот раз я позволила себе сделать большой глоток. Я едва не застонала от восторга. День выдался ужасный, и я оценила это простое удовольствие.

– Это смешно, – сказала Джулия, подчеркивая свои слова взмахом сковородки. – Ты и мухи не обидишь. Мало того, ты такая тщедушная! Ума не приложу, как ты смогла бы заколоть женщину, даже если бы у тебя была на то причина. А у тебя этого не было – мотива, я имею в виду.

Такой уж крошечной и тщедушной я не была, по крайней мере по сравнению с моей бабушкой метр пятьдесят ростом и весом всего около сорока пяти килограммов. Однако Джулия была права. Разве для того, чтобы расправиться с Терезой Лоньон подобным образом, убийца не должен был обладать недюжинной силой?

– Ты права. Это наверняка мужчина. – Я уловила аромат тающего сливочного масла, и у меня потекли слюнки. А я вообще ела что-нибудь после утреннего кофе с круассаном?

– Или такая великанша, как я, или Дор, – заметила Джулия.

– Не говори так, – предостерегла ее я. – Не стоит подкидывать инспектору Мервелю лишние идеи.

– Но его же нет рядом, не так ли? Кроме того, у него есть глаза – я уверена, он заметил, как я над ним нависала.

– Джулия, давай серьезно.

– Я серьезно. Я смотрю на ситуацию практично и серьезно – а что мне еще остается? Кто-то воспользовался моим ножом, и он – между прочим, я твердо уверена, что это был мужчина, – каким-то образом взял его отсюда прошлой ночью. – Продолжая помешивать рис, она одной рукой разбила в маленькую миску два яйца, затем добавила щепотку соли, что-то зеленое, что нарезала незаметно для меня, и перестала все это перемешивать, чтобы добавить в яйца несколько щепоток перца.

– О, и еще я поговорила с Полом по телефону, – продолжила она, выливая в рис еще один ковш бульона из третьей кастрюли. – Он позвонил из офиса и спросил, хочу ли я, чтобы он вернулся домой. Я ответила, что он все равно никак не поможет, но что сегодня вечером он вполне может рассчитывать на разговор с инспектором и великолепный ужин. Я очень надеюсь, что инспектор в посольстве устоит перед искушением загнать Пола в угол.

Я вздрогнула. Будет совсем некстати, если Пола навестят в его офисе по поводу убийства, совершенного кухонным ножом его жены. Но Джулию это, похоже, не слишком беспокоило.

– Хорошо, – пробурчала я, уткнувшись в свой шоколад, пока Джулия продолжала сновать по кухне. Теперь она взбивала яйца – для этого ей понадобилось две руки – и внимательно разглядывала рис. – Давай попробуем разобраться, – продолжала я. – Мы умные женщины. Это кто-то, кто имел доступ к вашей кухне, чтобы взять орудие убийства. Когда ты в последний раз видел этот нож?

– Вчера после того, как вернулась домой с рынка, – не раздумывая ответила Джулия. – Это мой любимый поварской нож, и я использовала его, чтобы нарезать зеленый лук и кервель для омлета, который я приготовила на обед для Пола (кстати, тот, который я делаю для тебя, будет скоро готов). Затем я вымыла нож и положила у раковины сушиться. Когда я готовила ужин, то использовала другой нож, потому что того не было на его обычном месте, и я взяла нож среднего размера. Я рассказала это Мервелю, но кто знает, поверил ли он мне. У него такие глазищи, ты заметила?

– Да, – с чувством промолвила я. – Они как кинжалы. Страшные, злые кинжалы.

Джулия от души рассмеялась.

– Я имела в виду цвет. Ты обратила внимание? Они темно-серые, но с оттенком темно-синего.

– О, да. Темно-серые, как разъяренный океан, – сухо произнесла я. – Подходящее сравнение. Ты сказала, что приготовишь мне омлет?

– Ты выглядишь голодной, – заметила она, вылила взбитые яйца в маленькую сковородку и одарила меня широкой улыбкой. Не прошло и нескольких секунд, как она начала резко двигать сковороду с омлетом над конфоркой, одновременно взяв ложку, чтобы размешать рис.

Я наблюдала за ней с изумлением и предвкушением. Омлеты Джулии, приготовленные менее чем за минуту при перемещении сковороды способом, который я пока не освоила, получались вкуснейшими. От такого лакомства я отказываться не собиралась.

– У кого была возможность прийти сюда прошлой ночью и взять нож? – задумалась я. – Это должен был быть кто-то из гостей Дор, тебе не кажется? Никто другой не мог его взять.

– Никто. Точно никто. – Джулия пристально смотрела на сковородку, продолжая держать ее над конфоркой и время от времени помешивать рис другой рукой.

– Подожди… ты сказала, что взяла другой нож, потому что твоего на месте не было. Но когда ты в последний раз видела нож? Ты вымыла его и оставила у раковины, и?…

Впервые с тех пор, как я пришла на кухню, Джулия остановилась, повернулась и взглянула на меня.

– Черт… я не помню. Я вымыла его, отложила в сторону и не знаю, видела ли я его снова, по крайней мере до тех пор, пока monsieur le inspecteur, – она произнесла французскую фразу с преувеличенным придыханием, – не показал мне его испачканный кровью. – Она нахмурилась и нервно захихикала. – Этот нож и прежде знавал кровь, но уж точно не человеческую.

Я сдержала смешок. Поверьте, юмор у Джулии был грубоват.

– Я хочу знать, как инспектор Мервель узнал, что это твой нож. А ты как узнала, Джулия?

– Матильда, я полагаю. Скорее всего, она его узнала или, по крайней мере, подумала, что это мой нож. Не у всех есть великолепный поварской нож из углеродистой стали от Dehillerin. – Она отвернулась от плиты, сняла со сковороды и положила на маленькую тарелку пышный омлет и поставила его передо мной. Я встала, чтобы не утруждать Джулию и самой взять вилку, и заметила, что ручка ящика расшатана. Я бы воспользовалась моментом, чтобы ее затянуть, но не хотела мешать Джулии: на кухне она была настоящим торнадо.

– Верно. Логично, что Матильда узнала твой нож. Значит… его могли взять в любое время после обеда, – задумчиво произнесла я, садясь обратно за стол.

– Я не понимаю, как это могло произойти. Кто-то должен был прийти сюда и украсть его – но зачем? Приходить с улицы и искать орудие убийства? Мы на третьем этаже. Нет! – Подав мне мой омлет, она снова вернулась к своему кухонному танцу. – Я уверена, что это кто-то, кто был здесь прошлой ночью. Один из так называемых друзей Дор. Ты можешь в это поверить? Моя сестра дружит с убийцей!

Глава пятая

– Да, это кто-то, кто был здесь прошлой ночью и имел возможность взять нож, – согласилась я, поддевая вилкой первый кусочек омлета, очень приятный на вкус, с солью, маслом и пряными травами… – Но это указывает нам на один важный факт.

– И что это за факт, мисс Шерлок?

– Убийство не было преднамеренным. Убийца пришел без оружия.

Джулия ковырялась в духовке с ложкой в одной руке и вилкой в другой. Она со стуком закрыла дверцу и посмотрела на меня, ее щеки раскраснелись от жара.

– Отличное замечание, Табс. Значит, прошлой ночью здесь произошло что-то такое, что заставило кого-то захотеть убить Терезу Лоньон.

– Скорее всего.

– Если честно, я ни с кем из гостей Дор не разговаривала, – призналась Джулия. – Я лишь мельком увидела некоторых из них, потому что Пол хотел, чтобы я поскорее нырнула в постель. – Она хитро улыбнулась. – Но ты наверняка с ними общалась. Расскажи мне все подробно, и вдруг мы изобличим убийцу прямо здесь, в La Maison Scheeld, – радостно произнесла она, используя прозвище, которое ее муж дал этой кухне. Она швырнула комок теста на стол рядом со мной. – Начни с того очаровательного Марка Джастиса, с которым тебя пытается свести Дор.

К счастью, у меня был полный рот сочного, приправленного травами омлета, так что мне не пришлось отвечать сразу.

– Ты считаешь его очаровательным? – произнесла я, как только проглотила очередной кусок.

– О, да! Эти светлые волосы, тонкие запястья и длинные пальцы! Какое сочетание! Жаль, что Дор не хочет встречаться с ним сама.

– Кажется, ей нравится Иван, – заметила я, имея в виду одного из актеров Американского театра. Иван Кузинс был веселым, интересным и почти на целую голову ниже Дор.

– Хм. Иван. Что ж, будем надеяться, что он не убийца, иначе сердце Дор будет разбито. Кстати, – Джулия сняла наконец с плиты кастрюлю с тушеным рисом, – тебе Марк не показался симпатичным? Или, по крайней мере, достаточно интересным, чтобы сходить с ним куда-нибудь? Чёрт возьми, я надеюсь, что он не убийца. – Она накрыла рис и повернулась к маленькой миске с сырыми гребешками, креветками и кусочками моллюсков. Они отправились в кастрюлю с растопленным маслом и зеленью – шнитт-луком, петрушкой и укропом.

Я положила в рот еще кусочек омлета и попробовала вспомнить, как я вчера общалась с Марком Джастисом:

– Он был довольно мил. Такой соседский мальчишка. И ты права насчет его рук – они красивые, а пальцы у него длинные, почти как у хирурга. Но не важно, понравился мне Марк или нет; важно то, у кого мог быть мотив и возможность убить Терезу. И украсть твой нож.

– И у кого же? – Джулия задумалась. – Мы должны это выяснить. Я не успела допросить Дор до ее ухода на работу, она так разволновалась после разговора с инспектором. И я ее вовсе не виню! Допрос – это не весело.

– Я в самом деле не знаю, у кого была возможность прокрасться сюда и взять твой нож. Хорошо, дай подумать. – Она бросила на меня недовольный взгляд. – Когда я уходила вчера ночью, нас там было восемь человек: я, Дор, Иван, Тереза, Марк и еще трое мужчин. Гм… – Я с трудом вспоминала их имена, ведь я познакомилась с ними только прошлой ночью. – Джонни… У него борода и усы, по-моему, он работает за кулисами, занимается ремонтом декораций и тому подобное. Может быть, он даже режиссер сцены. И там был Нил, один из главных актеров, и… хм… о, да, Тед. Я не знаю, что он делает в театре. Что-то со светом?

– Я знаю Нила Кингсли. Он высокий, темноволосый и симпатичный – и я думаю, что он гей, поэтому Дор вас и не знакомила. По-моему, у него главная роль в спектакле «Десять негритят». Или, по крайней мере, он один из последних, кто умер, и самый интригующий мужской персонаж. Романтический герой… такие вообще бывают в детективных пьесах об убийстве?

– Итак… Тед – он такой тонкий, верно? Чем-то напоминает мне хороший крекер.

Я рассмеялась. Я точно знала, о ком она говорит. У Теда Уайтинга были светлые волосы, сухие и ломкие на вид, и он был до того худощавым и долговязым, что казалось, что он сломается, если наклонится.

– Крекер! Отличное описание Теда. И да, Нил красавчик.

– Джонни я не знаю. – Джулия энергично раскатывала тесто для пирожков – я понятия не имела, для чего оно нужно, – и остановилась, чтобы перемешать морепродукты на сковороде. Запах был просто божественный. – Так что случилось?

– Все в порядке. – Я положила в рот последний кусочек омлета и вернулась к воспоминаниям о прошлой ночи в гостиной. – Мы сидели и разговаривали. Все сидели на диване, стульях или на подушках на полу. Мы с Марком стояли у окна и болтали, потом кто-то попросил прикурить, и он отошел, после чего нас прервали Дор и Иван.

– Что Тереза делала вечером? Она с кем-нибудь говорила? Наверняка! Дор мне сказала, что она работает в театре, в гардеробной или что-то в этом роде.

– Она почти все время просидела в зеленом парчовом кресле в углу. Я ее не видела, потому что Джонни и Тед сидели за барной стойкой и перекрывали мне обзор.

– Похоже на то, – кивнула Джулия. – Пола раздражает количество вина и виски, которое поглощают эти парни, когда приходят сюда. Он хотел вчера выйти и разогнать их всех по домам в полночь, когда они только пришли. Я его остановила, но пообещала поговорить об этом с Дор. Сейчас я чертовски жалею, что он их не разогнал – тогда, возможно, Тереза Лоньон была бы жива.

Она перевернула тесто и продолжила с остервенением его раскатывать, а потом резко остановилась и посмотрела на творение рук своих.

– Я совершаю здесь свое собственное убийство, – пробормотала она. – Придется снова охладить, а то будет как резина. – Она собрала тесто в комок и завернула в полотенце. Все это отправилось в ящик для продуктов, который был выставлен в окно и подвешен над двором, так как холодильника на кухне не было.