Сашенька бесплатное чтение

Часть первая

      1.

Я бегу к ней по срезанной траве, завывая от нестерпимой боли пчелиного жала, она расплывается в моих слезах посреди июльского дня; и уже почти наугад оказавшись в кольце загорелых рук, знаю – сюда не пустят ужас, так неожиданно прервавший мои детские игры.

      Я бегу к ней через замерший от жары летний полдень и замерзаю, понимая, что её нет. Её нет, вокруг только солнце, которое дрожит и превращается в радугу у меня на ресницах…

      Моё вполне благополучное детство закончилось однажды вечером под приглушенный разговор бабушки с двумя красиво одетыми настороженными мужчинами, успевшими подхватить её, внезапно и страшно начавшую падать назад, под запах чего-то тревожного, под непонятные действия приехавших врачей, старавшихся не встречаться со мной глазами.

      Моё детство прибилось к моей бабушке. Она погружалась в него, как в мягкие домашние тапочки и уютный халат – сначала чтобы просто отдохнуть от всего, свалившегося на неё за целую жизнь, а потом все чаще и упоительней. Папа, возникший из водоворота пугающих событий, долго держал меня на коленях, убаюкивая, и я поверила, засыпая, что всё будет как прежде, что мы будем вместе, мы будем…

      Последнее воспоминание о нём, оставшееся в моем, разбуженном непонятными и страшными событиями сознании – слова «держись, Алекс». Больше меня так никто не называл. Теперь я была Сашенька, Александра, Сашка и еще Шура-дура.

      Бабушка, прежде чем окончательно уйти в собственный беспечальный мир, добилась от этого «пенсии-за-маму», обойдя бесконечное количество кабинетов, в которых мужчины с неподвижными лицами прятали от меня глаза, а добрые тётеньки говорили «надо же, а какая хорошая девочка» и «бедняжка». Помню, что меня такая жалость всегда возмущала, и я старалась побыстрее утянуть бабушку от подружек и соседок.

Иногда она разговаривала со мной как будто я – маленькая мама. Сначала я пугалась до жути, но постепенно научилась ей подыгрывать – мне нравилось жить сразу двумя жизнями. Бабушку, никогда не работавшую, но всегда ведшую жизнь достаточную, сначала за дедушкой, потом за моими родителями, стала беспокоить возможность впасть в нищету. На чёрный день откладывалась «пенсия-за-маму» и понемногу продавался золотой запас. Здраво рассуждая, что «чёрный день» уже наступил, я доставала из подсмотренных тайников денежные знаки и тратила их по своему разумению, благо бабушка путалась уже и в счёте.

Счастливо избежав возможности посещать детские дошкольные учреждения благодаря её сердобольности и постоянной нуждаемости во мне, я оценила все прелести жизни «неорганизованного ребенка» – поздние вставания, потакание прихотям, постоянное подслушивание взрослых разговоров, телевизор. И! Не спать!! Днем!!! Всё это омрачалось, правда, настойчивыми попытками привить дитю навыки домоводства и кулинарии, но высот мне удалось достичь только в резании овощей для салатов.

Разноцветные кубики, долечки, кружочки и по кругу – фигурные колечки перца.

      У меня было много книг и времени, мало друзей и возможности предаваться детским забавам. У меня все было наоборот.

2.

– Сашенька, вставай…

Мой полусонный взгляд падает на:

наглаженное платье с белым воротничком,

кокетливый белый фартук,

белые гольфы с кисточками,

лакированные туфли…

Всё это великолепие, развешанное и разложенное вокруг, сразу вызывает у меня бурю эмоций, которая оформляется двумя словами: НЕ ХОЧУ! О чем немедленно докладываю бабушке.

– Сашенька, сегодня у тебя такой день! Ты должна запомнить его на всю жизнь…

Я больше ничего не хочу запоминать на всю жизнь. Я, может быть, вообще хочу потерять память. Меня и так лишили детства («бедный ребенок лишен детства»), а теперь еще будут строить и учить целых одиннадцать лет подряд. Я умею читать и считать! Вчера во второй раз дочитала «Робинзона Крузо», и сразу вижу, когда меня обсчитывают в магазине. Вслух я этого не говорю – не хочу разочаровывать бабушку, она должна запомнить этот день на всю жизнь.

      Я смотрю в зеркало на «куколку» (бабушка!) и обещаю ей – до первого тёмного школьного коридора!

      На улице цветы, дети, родители, аккуратные кошки и собаки, невозможно красивые старшеклассники. Праздник! Ведут соседского Мишку. Мишка умыт и тащит розы. Это так для него нетипично.

      У школы – море. Бабушка как буксир проталкивает меня к табличке «1А» – мальчики и девочки, робко сбившиеся в кучку, в надежде не утонуть цепляющиеся за такую же детскую ручонку своей «пары». Сначала меня «отмечают», бабушка от волнения опять путается с именами – моим и маминым, получается громко и смешно. Я цепенею. С усилием подняв глаза на веселящихся одноклассников (выплыли! выплыли!), вижу – ТАК НИКТО НЕ ОДЕТ! Балда! В таком же наряде, наверное, пошла в свой первый класс моя бабушка. Этот фартучек! Провалиться, утонуть.

      Сильная и тёплая рука подхватила мою ладошку – «первый! А! парами! за мной!».

      Обещание, данное «куколке», я выполнила – в бесконечных школьных коридорах потерялся мой пропеллер-бант, а в шкафу уборщицы – атавистический фартук.

3.

      Я сижу на второй парте у окна, за окном – осень. Я буду сидеть здесь сиднем все одиннадцать, нет – тридцать лет и три года, мои ноги станут корнями, а руки – ветками, у меня на голове совьют гнездо птицы; я научу мои листья облетать с окончанием лета и зеленеть весной. Я ни за что не признаюсь, что могу прочитать 78 слов в минуту (бабушка!), я буду с упоением рисовать палочки и крючочки в тетради и считать под партой на пальцах. (Я никому не скажу, что купила такую же книжку, какую вы маскируете среди учебных пособий. Ничего особенного. Про любовь.)

Отучившись три года, я вдруг потеряю память. Буквы перестанут складываться в слова, руки разучатся правильно держать ручку, а ноги …а! станут корнями. Придёт школьная комиссия, вся в очках, а у некоторых по двое и, тщательно изучив явление, постановит: СРУБИТЬ! Нет, не так – «придётся тебе девочка опять в первый класс, опять к Алле Александровне».

– Саша, всё мечтаешь? – мы встречаемся с Аллой Александровной глазами и, чтобы отвести взгляд, мне приходится делать над собой усилие. Она похожа на Джулию Робертс, Джессику Симпсон и Василису Прекрасную из моей толстой книжки сказок. Это она спасла меня первого сентября. Это её рука у меня на плече, запах духов смутно знаком, она говорит «хорошо», заглянув в мою тетрадь, и идёт дальше между рядами парт.

      После уроков меня встречает бабушка – среди сидящих на низеньких скамеечках в вестибюле родителей она выделяется осанкой – безукоризненно одетая пожилая леди, но по окаменевшему лицу её собеседницы я догадываюсь, что бабушку опять «занесло». Женщина провожает нас любопытно-жалостливыми глазами, стараясь делать это незаметно.

      Мы направляемся в художественную школу – рисовать я люблю и желаниям бабушки «воспитать у ребенка чувство прекрасного» в этом вопросе не сопротивлялась. Воспитывать чувство прекрасного, правда, планировалось сразу по нескольким направлениям – ещё мне грозила музыкальная школа и хореографическая студия. Пришлось симулировать головокружения и обмороки. Бабушка перевела меня на усиленное питание и сдалась. Усиленное питание незаметно выносилось помоечным котам.

      В ближайшем будущем нужно подвести бабушку к идее укрепления детского организма посредством плавания, боевых искусств и стрельбы. Все это пригодиться мне, когда я вырасту и поеду искать маму.

Мы живём в старом профессорском доме. Квартиру дали дедушке, которого я ни разу не видела – мы разминулись во времени. Наверное, в той жизни профессоров уважали. В этой профессорские дети продали, пропили и поделили квартиры, но дом сохранил прежнее название и значение. Бабушка всё чаще произносит «жить по средствам», всё чаще стали у нас теперь и «кашные» дни, но менять квартиру на «более удобную, в зелёном районе, с доплатой» ни за что не соглашается («я пока еще в своем уме!»), пресекая всякие разговоры на эту тему. «Сашенька, дом – это очень важно. Это главное».

      Я люблю бабушку. Мы, старый и малый, помогаем друг другу выжить.

      Мамина фотография – я нашла ее в книге. Яблоня, как в сказке, густо обвешанная яблоками, и мама – прислонившаяся к стволу, в чёрной блестящей куртке. Она смотрит на меня и чуть-чуть улыбается. Она не похожа на других. Она – самая! Несколько альбомов у бабушки в шкафу. Иногда, уступая моим просьбам, она дает их посмотреть, и можно видеть, как мама росла. Я листаю мамину жизнь… «О господи, господи, даже могилки не осталось».

      Я помню – снег, мама везет меня на санках, мне тепло в шубе, а от слишком яркого мира вокруг и равномерного подергивания верёвки – в такт маминым шагам, мои глаза слипаются… Просыпаюсь от детских радостных визгов – мы у огромной горки, с которой горохом катятся дети и взрослые. Мы забираемся на самый верх, мама складывается под габариты моих санок, прижимает меня к себе и …! Ветер в лицо, замирание в животе, мелькание разноцветных пятен перед глазами и в финале – сладостное падение в сугроб.

4.

      Осень постепенно готовится к зиме, облетают последние листья, среди голых и мокрых веток гуляет холодный ветер. Ночь растянулась в обе стороны, оттесняя утро и вечер с прежних позиций.

      По утрам, сквозь сон, я слышу, как звенит на кухне посуда, как бабушка обсуждает с собой меню на день. Немного погодя в мою комнату проникает запах какао и оладышков. (Гораздо раньше, чем хотелось бы, я пойму, что это и были «звуки и запахи счастья»).

      Покинув тёплую норку сна, пройдя утренний ритуал умывания – одевания – завтрака и убедив бабушку, что я и одна прекрасно доберусь до школы, вылетаю на улицу. У соседнего подъезда меня уже ждет Маша – одноклассница и подружка. Пока мы перебежками, на ходу обмениваясь последними новостями, продвигаемся к празднично светящейся всеми окнами школе, я знаю – если обернусь – увижу в тёмном окне светлое пятно бабушкиного лица.

      Ура! Сегодня вместо урока труда у нас будет экскурсия в парк за материалом для поделок (пластилиновые грибки в зелёном мху, шишки на ножках, букеты разноцветных листьев…). После письма – чтения – математики (крючочки – слоги – палочки) Алла Александровна, построив нас парами «кто с кем хочет», ведёт по улице, потом через дорогу – машины у перехода недовольно рычат, еще два квартала «пары» как-то обозначены, потом – бегом – врассыпную – наперегонки – по разноцветной листве между тёмных и светлых стволов. Набегавшись и наоравшись, первый «А» стягивается к скамейке, где задумчиво сидит Алла Александровна, держа в руках кленовый лист. Растрёпанные краснощёкие первоклассники, сгрудившиеся вокруг, льнущие к учительнице девчонки… Пёстрая человеческая стайка посреди последнего погожего осеннего дня и жёлтой листвы, а над всем этим – необычайно голубое, какое-то пронзительное небо.

5.

      За окном прямо на осень падает снег – неожиданный и густой. Первый «А» заворожено уставился на медленно опускающиеся снежинищи, и замер. Алла Александровна пишет на доске задание, постукивает мелок. Вчера заболела бабушка – нужно зайти в аптеку, купить лекарства… Лекарства… Целый список с подробными рекомендациями. Врач со «скорой», большой и некрасивый, но хорошо пахнущий и с аккуратными руками, долго сидел за столом – писал печатными буквами, чтобы мне было понятно. И не взял денег, которые совала ему бабушка. Потом бабушке стало лучше, она заснула. Я смотрела на её лицо, которое постепенно разглаживалось во сне, и повторяла «только не умирай» пока не стало светать…

      Ой! Вот это да! Я сижу на полу – упала с парты. Заснула. Мои одноклассники покатываются со смеху, особенно надрывается Горохов – а сам на прошлой неделе описался прямо в классе. Пока я, изо всех сил делая вид, что ничего особенного не произошло, сажусь обратно, Алла Александровна оказывается рядом, ощупывает мою голову и подробно заглядывает в глаза.

– Саша, всё в порядке? Голова не кружится?

      Я стою перед выбором – изобразить обморок, заслужив таким образом уважение всего класса и ещё большее внимание учительницы или… К счастью, звенит звонок. Сказав «посиди – подожди» Алла Александровна идёт к своему столу и оттуда руководит процессом собирания портфелей и построения на выход. Мелкий Горохов закатывает глаза и изображает сползание по стенке, впрочем, на это уже никто не реагирует – все рвутся домой. Машка в дверях делает мне страшные глаза. Топот и вскрики одноклассников затихают в районе школьной раздевалки, в классе непривычно пусто и спокойно. Через какое-то время раздаются звуки каблуков Аллы Александровны, потом слышится разговор у дверей нашего класса, я срочно пытаюсь придумать (поинтересней!) версию моего падения, жаль, что рядом нет Машки – вот у кого фантазия- то работает! Она пишет такие прикольные рассказы. Вот, например, последний называется – «Миги счастья – бывают!».

      Алла Александровна жестом показывает мне на парту напротив её стола, садится и подпирает щеку рукой.

– Рассказывай, Саша.

– Про что? – я тяну время.

– Про всё.

      Я смотрела в близкие, внимательные глаза и правда рассказывала – о бабушке, о вчерашнем докторе, о том, что в художественной школе через неделю выставка, о том, что очень хочу собаку (или маленького гремлина), о том, что не знаю, где моя мама – и никто не знает – но вырасту и найду ее! Алла Александровна некоторое время задумчиво смотрела в окно, а потом сказала, что на каникулах мы обязательно сходим с ней в цирк – «я приглашаю»! И в филармонию.

– А пока – срочно в аптеку!

Прочитав список, составленный доктором, она покивала головой и пошла за шкафчик надевать «русскую красавицу» – большой не то шарф, не то платок. На улице она взяла меня за руку – как маленькую…

6.

      АФРА И АГРА.

      КАНИКУЛЫ

      ОДНАЖДЫ ДЕВОЧКА АФРА СИДЕЛА У ОКНА И ГОВОРИЛА ПОДРУГЕ АГРЕ: – Я ХОТЕЛА БЫ СТАТЬ СОВОЙ.

– А Я, – СКАЗАЛА АГРА, – ЛЕТУЧЕЙ МЫШЬЮ.

ВДРУГ ЗАГРЕМЕЛ ГРОМ И В ОТКРЫТОЕ ОКНО УДАРИЛА МОЛНИЯ. ДЕВОЧКИ ОТКЛЮЧИЛИСЬ.

– ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? – СПРОСИЛА АФРА, ОЧНУВШИСЬ.

– НЕ ЗНАЮ, – ОТВЕТИЛА АГРА – ПО-МОЕМУ ТЫ – СОВА.

– А ТЫ – ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ, АГРА.

– ИДЕМ СПАТЬ, ЭТО ПРОСТО НЕВЫНОСИМО!

– НЕТ УЖ, ДАВАЙ ПОЛЕТАЕМ. СЕЙЧАС РОВНО ДЕСЯТЬ. УЖЕ ТЕМНЕЕТ. ПОРА СПАСАТЬ МИР.

      …Сначала мы немного поспорили – кому превращаться в сову, а кому – в летучую мышь. Потом, как в Машином сценарии, следовало сесть у открытого окна и ждать удара молнии. Окно в ноябре можно было открыть только у Машки – мы-то с бабушкой свои заклеили еще месяц назад, а Машка, имея пропадающую целыми днями на работе маму и полное отсутствие других родственников, окна не заклеивала и вообще пользовалась большой свободой.

– Ба-а-аб! Мы погуляем?

– Сашенька! Только не долго.

      Я прижимаюсь к бабушкиному боку и чувствую, как ее еще пошатывает после болезни.

– Ложись – ложись, я возьму ключи.

      Пробежавшись до киоска и купив там конфет и газировки, несемся к Машке. До обозначенного в сценарии времени остается ещё часа три. Я предлагаю открыть окно и ждать удара молнии уже сейчас, но Мария непоколебима – ровно в десять! Десять, ещё, как минимум, час – чтобы спасать мир. А бабушка? А вдруг мы …

– Машка! А ВДРУГ МЫ НЕ ВЕРНЕМСЯ?

Машуня задумывается – в сценарии об этом ничего нет. Сидя на ковре и по очереди отпивая, иногда обливаясь, из большой бутылки, закусывая конфетами, решаем доработать сценарий. Непонятно, как превращаться обратно в девочек и как это – спасать мир? Наверное, это очень увлекательное занятие: все только о спасении мира и говорят.

– Сашка! Надо посмотреть в Интернете! – Маша несется в другую комнату, я – за ней. У Машки – продвинутая мама, она говорит, что сейчас не уметь обращаться с компьютером – все равно, что не уметь читать. Стыдно. Забегали Машкины лапки по клавиатуре, заелозили мышкой. Запищал системный блок, ожил монитор, запел свою песенку модем.

– Как пишется «спосать» или «спасать»? – А это моя помощь понадобилась.

Оказалось, что спасти мир могут дизайн, красота и прикольные открытки с сайта с дурацким названием.

То есть готового рецепта не нашлось.

7.

      Мы с Аллой Александровной идём в цирк. Детишки с родителями со всех сторон стекаются к круглому стеклянному зданию, на площади перед ним – катают малышню нарядные пони. Я иду рядом с Аллой Александровной, она такая красивая и все, наверное, думают, что она – моя мама. Наши места во втором ряду. Гаснет свет, по зрителям бегают разноцветные круги от прожекторов, громко играет музыка, начинается ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

Клоуны, воздушные акробаты, наряженные медведи, дрессированные кошки–облоумки, красавец–мужчина жонглёр и дикие наездники на послушных конях. Алла Александровна хлопает в ладоши и смеется как и я, а в антракте покупает мне большую сладкую вату и блестящие дрожащие рожки из мишуры. Когда во втором действии по арене забегали тигры, она прижала меня к себе и тихо сказала «не бойся». Все, наверное, опять подумали, что она моя мама.

      Я боюсь. Мне кажется, что ничего не получится – никогда я не сумею перенести объемную живую картинку на белый лист. Но, как только по бумаге начинает чертить карандаш, как только на подготовленный лист ляжет первая краска, страх улетучивается, и я начинаю жить в том мире, который рисую.

      В художественной школе нас учат рисовать по правилам – перспектива там, тень-полутень. Поскольку сопротивляться бесполезно, я делаю то, чего от меня ждут. Но в моих «домашних» рисунках нет ни тени, ни полутени – только свет.

      Рисунки складываются в шкаф – там уже целая гора. Временами мы с Машкой их рассматриваем, когда достаем снизу – совсем детские – бывает смешно. Недавно раскопали полотно, созданное в трёхлетнем возрасте. Называется «Сантехники». Там изображены три мутных дядьки, заполонившие всё пространство своими руками-щупальцами. Странно, но я даже не помню, как всё это рисовала и какими событиями был навеян сюжет.

      Я люблю рисовать под музыку. В наследство мне достался музыкальный центр, который бабушка почему-то называет «комбайн». Чтобы разобраться со сложной техникой, она пригласила соседского Мишку. Мишка сказал про технику – клёвая, про диски – старьё, и показал, какие кнопки надо нажимать. Я переслушала все записи, чего там только не было – и попса, и рок, и классика. Теперь новую музыку покупаю сама. Деньги–то у меня есть.

8.

      Уже основательно лёг снег и даже был мороз под двадцать, но бабушка говорит, что это ненадолго и всё еще растает. Мы с Машкой ходили кататься в овраги и вернулись «без ниточки сухой». Было очень весело, здорово и невозможно уйти. Сначала катались на своих санках, потом знакомые мальчишки притащили со свалки крышу от кабины грузовика, мы все туда прыгали и съезжали с горы, а внизу долго разбирались, где чья конечность.

      Дома, пока я развешивала по батареям «изгвазданное», бабушка охала и два раза прижимала сердце рукой – пришлось пообещать, что больше такое не повториться. Конечно, не повториться – теперь после горок буду переодеваться у Машки и чинно-благородно приходить домой. Я приготовила пакет с запасной одеждой и поставила его за дверь, чтобы при случае переправить. Машка сегодня вечером забежит – принесет новый сценарий.

      ДЕТЕКТИВ О ЧЕРНОЙ НЕУДАЧЕ

      ЧЁРНАЯ КОШКА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 3-Х ЛЕТНЕМУ РЕБЁНКУ И У НЕГО НАЧАЛИСЬ СПЛОШНЫЕ НЕУДАЧИ: ТО УПАДЕТ В ЛУЖУ, ТО ПЕРЕПАЧКАЕТСЯ В ГРЯЗИ. КОГДА ЕМУ ИСПОЛНИЛОСЬ СЕМЬ ЛЕТ, И ОН ПОШЕЛ В ПЕРВЫЙ КЛАСС, ТО СТАЛ ПРИНОСИТЬ ОДНИ ДВОЙКИ, И МАМА РУГАЛА ЕГО. ПОТОМ ЭТА КОШКА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 8-МИ ЛЕТНЕЙ ДЕВОЧКЕ, И У НЕЕ ТОЖЕ НАЧАЛИСЬ СПЛОШНЫЕ НЕУДАЧИ – ЕЁ ПОДРУГИ С НЕЙ НЕ ДРУЖИЛИ И ОБИЖАЛИ, А КОГДА ЕЙ ИСПОЛНИЛОСЬ ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ, ОНА УПАЛА С ТРЕХМЕТРОВОЙ ГОРКИ И ДВА С ПОЛОВИНОЙ МЕСЯЦА ЛЕЖАЛА В БОЛЬНИЦЕ. ЭТА ЖЕ КОШКА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 25-ТИ ЛЕТНЕЙ ЖЕНЩИНЕ И У НЕЕ РОДИЛСЯ МАЛЬЧИК-РАСТЯПА. ОНА СПРАШИВАЛА СЫНА: «СКОЛЬКО ДНЕЙ В НЕДЕЛЕ?» И ОН ОТВЕЧАЛ «ДЕВЯТНАДЦАТЬ». А КОШКЕ ОПЯТЬ ПОВЕЗЛО – ОНА ПЕРЕШЛА ДОРОГУ 30-ТИ ЛЕТНЕМУ МУЖЧИНЕ. ЕГО ЗВАЛИ ДЕНИС, ОН ПЕРЕСТАЛ ЛАДИТЬ С ЖЕНОЙ, И ОНИ РАЗВЕЛИСЬ.

      НО ТУТ КОШКЕ ПЕРЕСТАЛО ВЕЗТИ – 10-ТИ ЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА УКРАЛА МАШИНУ И РАЗДАВИЛА ЕЁ. КОШКА, ПРАВДА, ПЕРЕД ЭТИМ УСПЕЛА РОДИТЬ. ДЕВОЧКУ ЗАБРАЛИ В КОЛОНИЮ ДЛЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ. КОНЕЧНО, КОТЯТА УЖЕ ПОДРОСЛИ – ИХ БЫЛО 12 – ШУСТРЫЕ И ЛОВКИЕ: 2 ЧЁРНЫХ, 4 БЕЛЫХ И 6 РЫЖИХ. 2 РЫЖИХ УМЕРЛИ ОТ ГОЛОДА, 2 ЧЕРНЫХ – ДЕВОЧКА И МАЛЬЧИК УБЕЖАЛИ ИЗ ЭТОГО МЕСТА.

      Я СОВЕТУЮ ВАМ НЕ ВСТРЕЧАТЬ ЧЁРНУЮ КОШКУ, А ТО БУДЕТ КАК В ДЕТЕКТИВЕ, НО ЕСЛИ ВАМ ДОРОГУ ПЕРЕЙДЕТ БЕЛАЯ КОШКА, ТО БУДЕТ СЧАСТЬЕ.

      Вот тебе и раз.

– Машка! Ты же обещала продолжение истории про Афру и Агру! При чем здесь какие-то кошки?

– А что, я виновата? Мне не писалось про спасение мира! Мама говорит – нужно делать то, что получается и хочется. У меня получилось про кошку!

– Хорошая у тебя мама. Классная! А кто будет мир спасать?!

– …..!

– Ну и проваливай! Обойдусь!

      Машка кое-как навертела на себя одежду и убежала, хлопнув дверью. Да. Горки отменяются на неопределенное время. И спасение мира, похоже, тоже.

9.

      В филармонию мы с Аллой Александровной так и не сходили – она заболела. Строгий мужской голос в трубке сообщил, что у неё болит горло и она даже по телефону не может разговаривать. Почему взрослые болеют? Они же не едят снег и сосульки, не катаются до умопомрачения с горок и не бегают «расхристанные».

      Последний день каникул, на улице холодно. Затихла в своей комнате бабушка, мерно капает вода из разболтанного крана. Я рисую лето.

      У нас есть дача. Вернее, недостроенный дом с запущенным садом–огородом, на котором в начале сезона мы с бабушкой возделываем две грядки и небольшую клумбу. Весь остальной участок покрыт вечнозелёным пыреем и сочными одуванчиками. Летом мы живем на даче по нескольку дней подряд, и к нам на это время прибивается ничейный Васька-кот. Несмотря на трудную судьбу бродяги, выглядит он просто великолепно – пушистая пёстрая шубка и чистые глаза мечтателя. Обычно он садится у крыльца и начинает вежливо мяукать. «Невозможно отказать такому благородному коту», – говорит бабушка и выносит ему изрядную порцию. Этот же номер он проделывает и на соседних дачах. С тем же успехом.

– Бабушка, – спрашиваю я, – почему он такой? Ничейный, а лучше, чем домашний. И все его любят.

– Все дело в крови. Если есть в тебе хоть капля хорошей крови – ничего с тобой жизнь не сделает.

      Я рисую летний полдень на даче и вольного, понявшего гармонию жизни, Ваську среди ярких жёлтых цветов.

      «Пейзаж с котом».

      Иногда мне трудно ориентироваться в мире взрослых – как всем детям. Бывает, что я элементарно не понимаю, чего от меня хотят, и по этому поводу сильно переживаю. Я не знаю некоторых слов, а у бабушки спросить боюсь – вдруг это что-нибудь неприличное и она, услышав выданный мной перл, будет бледнеть и искать рукой сердце. Правда, тут мне сильно помогает Машка – мама у нее продвинутая и может объяснить отдельные слова и выражения ребёнку, кроме тех, которые «ну это уж совсем» и «ты это из школы притащила?». Вот и приходится частенько догадываться, что к чему.

Зато это развивает мыслительный аппарат. Про этот аппарат я услышала от «тёти писихолога», которая проверяла умственные способности и какие-то ещё другие показатели будущих первоклассников на приёмной комиссии в школе. За «аппарат» я не волновалась, а вот полдня находится в детской массовке мне страшно не хотелось, о чем я и доложила «тёте», в результате чего мой словарный запас был пополнен не менее впечатляющим выражением – «возможные трудности адаптации». Фигня. Нет никаких трудностей адаптации, да и адаптации никакой нет.

Оказалось, что мне ничего не нужно от одноклассников – учусь я лучше всех и, в силу сложившихся обстоятельств (тоже красивое выражение), имею карманные деньги, а если что – особенно наглых и непонятливых – могу и портфелем треснуть!

«Зачем нам прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он…».

10.

      Я:

начистила–надраила свои CAMELOTы,

достала парадные джинсы и свитер,

три раза проверила школьный рюкзак,

заплела мокрые волосы в косички (чтобы завтра быть кудрявой),

подстригла ногти,

легла спать на час раньше.

      Потому, что сегодня – последний день каникул.

      А завтра, со второй парты у окна, я увижу, как улыбается мне Алла Александровна.

      …Просыпаюсь от надсадного кашля, обильно приправленного свистом, сипением и переливами. Когда кашель затихает, не открывая глаз, засыпаю опять. Окончательно будит меня тычок в спину.

– Сашка, б…! Женихи все ворота обоссали! Вставай, б…!

Хотя какие у меня сейчас могут быть женихи – потерявшие цвет лохмотья на грязной вешалке и полна голова вшей. Люди морщатся и отворачиваются. Но подают хорошо. Из того, что удается заныкать от моих старших товарищей, скоро составится вполне приличная сумма – и! Здравствуй, новая жизнь! Хотя, не смотря на всю отвратность моего теперешнего существования, в нем есть и некоторые плюсы. Главное – не вживаться в роль. Это ж не театр. Это жизнь.

      Нас, бродяжек, оказывается, не так уж и мало – заняты все приличные чердаки и подвалы, за каждой стаей закреплена территория, покидать которую – чревато осложнениями. Параллельный мир.

      Мне повезло – как только я оказалась «на улице», наверное, сам бог послал Рыжую Тамару на внеплановый обход своих владений. В той жизни Тамара иногда поднималась очень высоко, да и в этой, в общем-то, не упала – положением своим не смущалась, вредных привычек не имела и ауру свою никому мять не позволяла. К единственному, что меня в ней коробило – изобилию ненормативной лексики – я скоро привыкла и кое-что даже переняла. Некоторое время меня напрягали еще грязь и запахи, но потом я и с ними сроднилась.

      Община наша на сегодняшний день состоит из пяти человек. Кроме собственно Тамары Рыжей и меня, имеются два дедушки, один из которых все время кашляет и задыхается, а второй пьян в стельку и ушибленный молодой человек с аккордеоном. Насколько я разбираюсь, достаточно дорогим. Царит здесь полный и абсолютный матриархат – в дикой природе иначе не выжить. Тамара, скромно именующая себя «мать-моржиха», разруливает все спорные моменты внутри и снаружи коллектива, вовсю используя свою харизму, дедушки подворовывают в разных общественных местах, а мы с ушибленным Владиком гастролируем в электричках. Всех нас объединяет благородная цель – дожить до весны.

11.

      Сначала я только торбочку за Владиком по вагонам носила, да контролировала его припадки – чтобы аккордеон не сперли, пока он в отключке. А потом постепенно и петь начала. Играет Владик классно, всё – от русских народных до хитов. И серьёзную музыку может запросто забацать, только пиессы среди наших пассажиров популярностью не пользуются. Очень хорошо на «Розу чайную» подают – «между нами дверь стеклянная, между нами тишина-а!-а!». А я рок-н-ролл люблю…

      Мы с напарником – передовики нищего производства (больше всех приносим). «Картинка маслом», как выражается Тамара Рыжая – здоровый малый со спутанной гривой и заблудившимся в пространстве взглядом, наяривающий на «Вельтмайстере», и оборванная чумазая пацанка, голосящая что-нибудь типа «до свиданья-а-а, мо-о-ой любимый горо-о-од…».

      Когда мне будет не так больно ковыряться в памяти, и я снова смогу вспоминать, я,

конечно, восстановлю все опущенные события, а пока…

      Забираюсь на свою «лёжку» – видавший виды ватник, удобно раскинутый на двух больших тёплых трубах, и еще кое-какое тряпьё вокруг. Обмотка одной трубы отодрана в укромном месте – там мой тайничок. В большой носовой платок замотаны: мамина фотография, стопочка баксов и свидетельство о рождении Земцовой Александры Николаевны – меня то есть. Александре Николаевне через неделю исполнится восемь лет.

Остальные мои накопления (в рублях) утрамбованы в плоскую железную коробку из-под какой-то заграничной закуски и прикопаны в углу подвала под дохлой вонючей крысой – никто не сунется. А с собой я не ношу ничего серьёзного, ну, может быть какую-то мелочевку – отберут и не жалко. Опять же, не подозрительно. Если совсем ничего не найдут «на теле» будут пинать до тех пор, пока не выдашь припрятанное. По неопытности со мной такое случалось. Дедушки, проклятые злобные старики, метелили два раза – очень им выпить хотелось. Им всегда хочется выпить, и всегда очень. Но после второго раза ко мне больше не пристают. Я их подожгла. Так мне стало обидно и жалко выбитого зуба, что, когда дедушки насосались до беспамятства, я их обрызгала бензинчиком, отошла подальше и бросила спичку. Спасло дедушек многочисленное тряпьё, наверченное на тела и головы по случаю холодов. И Тамара, вовремя вернувшаяся из отлучки. От неё я, конечно, тут же получила. Очень нетипично для нашего мира – по щекам. С левой и с правой. Постороннему зрителю это могло бы напомнить разборку в благородном семействе.

12.

      Если разворошить ингредиенты моей постели, можно найти много интересного – старенький, но еще функционирующий плеер, подслеповатый фонарик, не подающий признаков жизни мобильник-раскладушку и третий том Гарри Поттера. А вот не чужды мы благ цивилизации. На эти мои сокровища никто не покушается и я, на сон грядущий, могу послушать музыку и даже почитать.

      Мне не снится ничего – вечером провалился куда-то, утром очнулся. Это хорошо. Это соответствует моему нынешнему стилю жизни. Пусть кому-то другому снятся сны девочки–отличницы со второй парты у окна.

      У каждого из нашей тёплой компании есть своя печальная история перемещения туда, где он сейчас находится. Такой небольшой персональный конец света.

      Вот, например, Владик, или, как его называют дедушки, «маэстра». Был Владик студент престижного учебного заведения, краса и гордость своей семьи, спортсмен и благородный романтический дурак. И полюбил он однажды не ту девушку. Не скромную хорошо воспитанную подружку детства умницу–красавицу, а оторву и потаскушку без роду, без племени. Слишком велико оказалось чувство для одного Владика, слишком ценен подарок. И многое нужно было отдать взамен. Вот он и отдал – себя. А то, что ходит сейчас по вагонам и играет разные музыки, это просто оболочка. Кокон. Сам Владик теперь далеко-о.

      Завтра у нас с Тамарой большое событие культурного значения – мы идем в кино. В настоящий кинотеатр долбидиджитал. На картину с прикольным названием ми-у-зикл.

А поскольку мы с Тамарой не можем себе позволить чесаться и вонять в приличном месте, сегодня у нас большая помывка с полной сменой амуниции.

      Узелок с праздничными нарядами у меня наготове с прошлого года – привязан к антенне на крыше, чтобы наряды не завшивели раньше времени. Досталось мне это великолепие на рождественской раздаче в немецкой общине при церкви. А в церковь меня загнал лютый мороз. Повалилась я скромно на лавочку у входа, а когда отошла, начала осматриваться. Обстановка показалась мне достаточно простой, если не сказать бедной.

С нашими-то церквями по интерьеру никакого сравнения. Мимо меня тихо сновали какие-то люди с вещами – наверное, немецкий бог раздавал подарки. Отогревалась я долго, впрок, пока ко мне не вышел аккуратный дяденька в золотых очках и с большим пакетом.

Пока я соображала, что к чему, дяденька исчез, а пакет остался. Схватила я его, как лиса петуха, и понеслась на улицу, не веря своему счастью. Распотрошила в укромном месте и обомлела – ворох одежды, все такое красивое и чистое, особенно меня потрясли

два пушистых розовых носочка. Можно сказать, что и размерчик у одежки был почти мой, если закатать некоторые штанины и рукава.

      Тайник свой я регулярно проверяла – не унесло ли ветром, не свили ли в моем гардеробе праздничное гнездо городские вороны, не приделали ли ему ноги вездесущие бомжи. Обошлось. Зябким февральским вечером я вскарабкалась на крышу и отвязала узелок.

13.

      Собственно помывка оказалась целым приключением. Сначала мы долго шли по каким-то суровым промышленным пейзажам через пробитые в бетонных заборах дыры, потом спасались от стаи озверевших собак. Когда совсем стемнело, наконец вышли на объект – котельную, в которую, радостно матюгаясь на принесенную Тамарой бутылку, нас запустила некая личность неизвестного пола.

      «А зачем такие трубы, – я спросил истопника, – для чего такие трубы – по стене до потолка?» Труб и вправду было навалом. И здорово шумело. «Для того мы воду греем, чтоб она по трубам шла, чтоб текла по батареям из горячего котла…» В детстве мне это стихотворение очень нравилось, и я с удовольствием его декламировала, когда получала задание «прочитать стишок». Слушатели, как правило настроенные на печальную историю об оторванной медвежьей лапе или уроненном в речку девочкой-растяпой мяче, выглядели несколько озадаченными, когда ангельского вида двухлетний ребенок чётко и с выражением начинал докладывать: «Мы в подвале побывали. Там котельная – в подвале…». К этому возрасту я уже могла рассказать любой стишок из потрепанной красной книжки с красивым загадочным названием АГНИЯ БАРТО. Но больше всего мне нравились рисунки – просто черточки и линии, из которых выстраивался целый мир – игрушек, страдающих от жестокого обращения, и плохо воспитанных детей со странным названием пионэры. Впрочем, мы отвлеклись.

А поперлись в такую даль, можно сказать к черту на кулички, подвергая свою жизнь разнообразным опасностям только потому, что даже в обыкновенную общественную баню нам с Тамарой сейчас вход заказан – бомжей туда не пускают. Не больно то и хотелось. Мы девушки гордые.

      Истопник Мария принесла нам большой мешок для старой одежды и забрала «польты и обувку» для прожарки. После водных процедур с применением шампуня от блох в тесной кабинке с табличкой «душевая для персонала» и торжественного процесса переодевания во все чистое, мы проследовали к праздничному столу. Стол, впрочем, оказался достаточно скромным, главным украшением его служила уже ополовиненная бутылка и довольное, раскрасневшееся лицо Марии.

– Выпьем за встречу, дамочки! – хозяйке не терпелось поделиться с нами оставшимся в бутылке и своим хорошим настроением. Мне тоже налили «пять капель» в целях профилактики. Не пьянства ради, а здоровья для. Это отнюдь не было моей первой рюмкой – частенько приходится принимать «для сугреву». С едой, как говорится, у нас случаются перебои, с выпивкой – никогда. Пьется всё, что горит – дёшево и сердито. Уж не знаю, что в этом процессе так привлекает взрослых – гадость же, да и потом ещё как дурак становишься… Вот однажды один из наших дедушек спёр у зазевавшегося пузана со стоянки супермаркета всякой вкусной еды и бутылку дорогого вина, а потом поменялся с Тамарой на две «беленьких». Так это было совсем другое дело! Название я запомнила – МУС-КАТ. Когда вырасту…

– Пей давай, да и на боковую! – это Тамара «очнула» меня от праздных мыслей. Пришлось опрокинуть стаканчик, слава богу, налито там было на два моих пальца. По организму полыхнуло огнем и выступили слезы.

– Как ангел босичком прошел…, – прокомментировала аналогичный процесс Мария-истопник.

      А у меня – рокер, со всеми своими цепями и подковами.

      Какое-то время со своего спального места я еще слышала оживленную беседу моих тётенек, а потом сон придавил меня своей мохнатой лапой.

14.

      Теперь я выгляжу как девочка-ромашка. Промытые волосы Тамара неумелыми пальцами заплела в коски и зафиксировала тонкими проволочками, нашедшимися в Мариином хозяйстве. Прикид у меня – обалдеть! Голубой пуховичок немного великоват, зато удобно – прикрывает все мерзлячие места, а накинув капюшон, вообще чувствуешь себя, как в тёплой норке. Чёрные джинсики почти в размер, под ними – разноцветные лосины, под пушистым мягким свитером – платье и две футболки. В общем, что было в этом узелке – всё теперь на мне. Только «камелоты» из прошлой жизни, но они еще хоть куда.

      Тамара, впрочем, оглядев такую фифу, неодобрительно покачала головой.

      Мы попрощались с Марией и тронулись в обратный путь. Может быть мне, конечно, показалось, но на улице пахло весной. Праздник жизни продолжался.

      Кинофильм сразил меня окончательно.

      Сюжет был таков: некая дамочка пристрелила своего любовника, который гнусно обманул её в плане помощи в сценической карьере, и попала в тюрьму. Вот там-то она и встретила тех, с кем, при обычных обстоятельствах, ей бы не в жизнь не столкнуться – популярную «джазовую киску», которая накануне также порешила двоих родственников, и душку-адвоката. Адвокат за немалые баксы вызволил обеих дамочек, они немного поцапались друг с другом и спелись. Получился убойный во всех смыслах дуэт. Всё. Но как это было поставлено! Та-акой драйв!

      Вот так, стартануть можно отовсюду – хватило бы сил занять свою орбиту.

      Когда станет теплее, я распрощаюсь с товарищами по несчастью (а, скорее всего, и прощаться не буду – уйду по-английски) и поеду на нашу с бабушкой дачу. И под каждым мне кустом будет готов и стол и дом. До тепла осталось не так уж и много. Месяца два.

15.

      Свет бьёт по глазам, боль бьёт по телу. Спасение – чёрная бархатная тишина, смыкающая свои створки, когда и то и другое становится невыносимым. Голый первобытный червяк, мечтающий поскорее окаменеть неясной загогулиной.

      Свет.

      Боль.

      Мягкая, затягивающая чернота, похожая на небо без звёзд.

      Свет и боль, но уже в пределах, позволяющих различить скудную казённую обстановку и шугающуюся в странном танце без музыки неопределенную фигуру. Чуть позже включаются звуки – человеческое сопение и влажное шорканье рядом, шаги и голоса за стеной, машины – на улице, самолёт – в небе. И запахи. Лекарств и пищи, приготовленной в котлах.

      Безмолвно танцующий персонаж определяется грузной тёткой, осуществляющей влажную уборку помещения. Надо мной наклоняется её лицо с бесцеремонными глазами.

– Очнулась, бродяжка?

Я не бродяжка, корова. Я заколдованная принцесса. Пытаюсь отвернуться к стене, но получается плохо. И очень больно.

– Лежи спокойно, капельницу сорвешь! Одних лекарствиев на тебя изведено скоко!

В разгар тёткиного злобного бульканья в проеме двери появляется весь в белом – ангел.

И вежливо, но твёрдо интересуется, закончена ли уборка. Тётка, обиженно доборматывая под нос свои обличения, с вёдрами и тряпками растворяется в пространствах.

– Как дела? – говорит ангел сквозь марлевую повязку. Мне видны только глаза и, из-под шапочки, аккуратно причёсанные светлые волосы. Хочется произвести на тётю-ангела приятное впечатление, и я говорю «хорошо». И сама себя не слышу. Но она угадывает по губам и смотрит на меня прозрачными весёлыми глазами.

– Это радует.

      Дальше не помню, наверное, обнаружив, что ещё кого-то волнует факт моего существования, я с облегчением отключилась.

16.

      Здесь хорошо – можно спать сколько хочешь, не боясь, что крысы отъедят от тебя кусок или навалится пьяный бомж в поисках денег. Пятнистый больничный матрас прикрыт какой-никакой, а простынкой. Три раза в день бабушки из соседней палаты приносят мне еду – я сама пока не могу добраться до другого конца коридора, а иногда и чего-нибудь вкусного из домашних передач. В общем, рай на земле. Название, правда, у рая довольно экзотическое – «второе гнойное отделение».

      От того места, где слева кончаются ребра, до середины спины у меня на всю жизнь

теперь останется шрам. Доктор Юлия Евгеньевна – «Юлигеньевна» сказала, что мне ещё повезло повернуться к ножу левой стороной и, задумчиво рассматривая мой бок, добавила «я тебя аккуратно шила, старалась». Юлигеньевна красивая. У нее осторожные тёплые пальцы.

      Комната, где я лежу, два на два метра, называется «бокс». Вообще-то это больница для взрослых, я здесь случайно оказалась – милиционер, который меня, всю в кровище, сюда приволок, особенно в тонкостях разбираться не стал – затащил прямо в операционную. Практически на стол положил. Иначе бы я точно ласты склеила – не в «скорой», так в приёмном покое. Он потом приходил убедиться, что я живая, мандаринов принес. Нормальный дядька, не оборотень. Юлигеньевна, опять же, кишки мои красиво зашила – живи да радуйся.

      За окном уже окончательная весна с ручьями, птицами и кошачьим ором по ночам. Когда я не могу заснуть и уговариваю бок не болеть, смотрю, как по потолку перемещается свет от проезжающих машин и слушаю ночную жизнь больницы. Поскольку я делаю сразу несколько дел, мне и особенно жалеть-то себя некогда. Время остается только на то, чтобы немного помечтать.

      В больнице меня побрили. Голова моя напоминает теперь бедного Йорика с отрастающей щетинкой, приятной на ощупь. Волос мне не жалко – новые вырастут. Только немного не по себе, когда из зеркала смотрит незнакомый пацан с глазами, как у стрекозы.

      Я надеюсь, что выпишут меня не скоро, торопиться мне некуда – не в приют же, там я уже побывала на экскурсии, больше не хочу. После того, как бабушку увезли-таки в психушку по сигналу доброжелательных соседей, и я, вернувшись из школы, обнаружила поджидавшую меня инспекторшу с оловянными глазами вкупе с участковым, состоялось торжественное водворение сироты в школу-интернат №2.

В казённом доме инспекторша дала промашку – посадила меня, как овцу, ожидать решения своей судьбы на скамеечку, возле спокойно вяжущей вахтёрши. Не ожидала, видно, от пришибленного обстоятельствами ребёнка никакого сопротивления. Улучив момент, когда неловкая вязальщица полезла под стол за ускакавшим от нее клубком, я тихо выскользнула обратно на свободу. За пять минут ожидания я поняла, что НИКТО и НИКОГДА не заставит меня здесь жить и дышать воздухом этих коридоров. Его я с отвращением выфыркнула в зимние сумерки. Школьный рюкзачок с пятёрками был при мне. Ещё там лежали: мамина фотография, свидетельство о рождении и тоненькая стопочка баксов.

17.

      Юлигеньевна по утрам делает обход всех больных и увечных, поправляющихся и наоборот. Мой бокс – последний в этой печальной очереди. К её приходу я уже умыта, уколота, и со свежей марлевой нашлёпкой на боку. Покончив с формальностями в виде прослушивания-простукивания, щупанья пульса и лимфатических узлов, Юлигеньевна приоткрывает пошире узкую створку окна и смешно повесив повязку, обычно закрывающую нижнюю часть лица, на одно ухо, закуривает. Курит она длинные коричневые сигаретки, совершенно не вонючие, красиво поднося их к губам. В первый раз она прокомментировала этот процесс словами «вообще-то это вредно, тебе категорически не советую», и больше мы к теме курения не возвращались.

Зато обсудили много других – кем я, например, хочу стать, когда вырасту. Не знаю, ожидала ли Юлигеньевна, что я начну выкрикивать «Доктором! Доктором!», мечась по больничной койке, но на мой ответ, про международную авантюристку, отреагировала достаточно спокойно. Слегка приподняв одну бровь, сказала «тогда ты на правильном пути».

      А сегодня приходила какая-то неприятная тётка – «да ди-и-вочка, да есть ли у тебя документы, а страховой поли-и-с…». Я сказала, что у меня есть деньги. Хотела добавить, что в банке, под дохлой крысой, но сдержалась. – «Ну, лежи-и пока».

      Я не только лежу, я вовсю перемещаюсь в пространстве. Правда, преимущественно по стеночке, правым плечом вперед. «Видела тебя в коридоре. Кра-асиво шла!».

      … Мы с Владиком возвращаемся из очередного рейда по электричкам, я смотрю в тёмное окошко на зимние пейзажи, но вижу в основном своё отражение да Владика, то ли дремлющего, то ли пребывающего в своем обычном состоянии глубокого самопогружения. Накидали нам сегодня больше, чем достаточно, и в основном бумажками – нести легко. Вся выручка сложена в сумку типа кондукторской и висит у меня на шее под курткой. С тех пор, как произошло моё чудесное превращение в девочку-ромашку в голубом пуховичке, подавать стали больше – наверное, мы создаем обнадеживающее впечатление людей, испытывающих временные трудности.

      Я даже не удержалась и съездила на другой конец города к своей бывшей школе, подкараулила Машку после уроков. Моих денег хватило на четыре мороженых, две банки пепси и десять минут игры в автоматы на пятачки. Потом мы немножко попрыгали в сугробы, а на прощание она сунула мне в карман сложенный листок бумаги.

      СЛЕПОЙ СТАРИК И ПАНДА

СЛЕПОЙ СТАРИК ШЕЛ ПО УЛИЦЕ С ПАНДОЙ. А НА ПАНДИНОЙ ГОЛОВЕ БЫЛА НАДЕТА ДОКТОРСКАЯ ШАПКА. ВСЕ ТАК И ДУМАЛИ – МЯГКИЙ ДОКТОР НА ПОВОДКЕ ИДЕТ. ПРОХОДЯЩАЯ МИМО ЖЕНЩИНА СКАЗАЛА ПОДРУЖКЕ:

«ЭТОТ ДОКТОР ХОДИТ КАК УТКА И, НАВЕРНОЕ, ОН ДАВНО НЕ БРИТЫЙ». ПОДРУГА ГОВОРИТ: «Я БЫ ТОЖЕ ХОТЕЛА СЕБЕ ТАКОГО СУПРУГА». ПАНДА УСЛЫШАЛА, ЧТО ПРО НЕЁ ГОВОРЯТ И ПОБЕЖАЛА ОЧЕНЬ БЫСТРО. ТАК БЫСТРО, ЧТО СТАРИК УПАЛ И ТАЩИЛСЯ ЗА НЕЙ ПО ЗЕМЛЕ НА ПОВОДКЕ. ЛЮДИ ЗАКРИЧАЛИ: «ДОКТОР ВЗБЕСИЛСЯ! ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ НЕСТИ БОЛЬНОГО НА НОСИЛКАХ, ТАЩИТ ЕГО ПО ЗЕМЛЕ!» И ДЕД КРИЧАЛ: «Я-Я-Я ТА-А-АЩУ- У- УСЬ!».

…На конечной станции мы не торопимся выходить – дожидаемся, пока из вагона не выкатится последний озабоченный мешочник. В тамбуре нас тормозит неприятная троица – мутные парни в облаке анаши. Меня отпихивают к закрытой двери, а Владику заламывают руки и начинают орать, чтобы «давал бабки», тем временем механический голос оповещает присутствующих, что поезд следует в парк. Электричка с шипением закрывает двери и плавно трогается. От ужаса я вцепляюсь в красную ручку стоп-крана и дёргаю её изо всей силы. Пока участники разборки падают друг на друга, я на ватных ногах бесконечно долго пробираюсь и пробираюсь, пробираюсь к снова открывающейся двери с одной-единственной мыслью – если не выскочу, мне – конец. За моей спиной раздается страшный мат и сильно обжигает левый бок. Я выпадаю на утоптанный снег перрона…

18.

      Завтра меня выписывают. Это мне сообщила Юлигеньевна, в очередной раз обстучав и обслушав и, не дав сердцу времени ухнуть вниз, без перерыва спросила «пожить у меня хочешь?». Я только и сумела глупо промямлить «а можно?». Уже из дверей она «сделала мне большие глаза» – «все можно, если осторожно».

      Юлигеньевна приносила мне шоколадки и тетрадки для рисования. И плеер, чтобы убаюкивать мой заживающий бок. И никогда не сюсюкала со мной, как с мелкой. Однажды я безобразно расквасилась, а она быстро привела меня в чувство, употребив некое выражение из лексикона Тамары Рыжей, отчего сквозь подвывания у меня вырвался какой-то поросячий хрюк, и мы обе рассмеялись. Я даже не представляю, как буду жить без нее.

      Конечно, весь день я не находила себе места – мне не читалось, не рисовалось, не елось и не пилось. Не хотелось лежать на подоконнике, где вполне уже можно было загорать. Я не слушала музыку, чтобы не пропустить шаги в коридоре. Собирать и подавно было нечего – не байковый же больничный халат до пола и казённую рубаху с клеймом на плече. Потом мне стало казаться, что никто за мной и не придёт – я начала потихонечку плакать. Плакала-плакала, устала и уснула.

      Кто-то тихонько тряс меня за плечо. Я открыла глаза и увидела близкое улыбающееся лицо Юлигеньевны.

– Саша, пять минут тебе на сборы, только не делай резких движений, – на спинке кровати висели светлые брючки и майка. Я свесила голову вниз – там стояли не менее модные сандалеты. Юлигеньевна и сама была новая, без халата и без маски, с сумочкой на плече, в руке, в прозрачном пакете, болтался какой-то темный ком. Она приподняла пакет и покачала им.

– Твоё приданое.

Там лежала кондукторская сумка, которая так и не досталась тогда обкуренной шпане. Видно, на лице у меня что-то такое отразилось…

– Всё-всё-всё. Не грустить!

Юлигеньевна помогла мне небольно продеть левую руку в рукав и натянуть бриджики.

      Я полулежу на заднем сидении машины, укрытая джинсовой курткой с лёгким запахом нагретой солнцем хвои. Мне кажется, что я попала в сказку и кажется, что я всегда знала, что в неё попаду. Конец апреля, но почему-то тепло, как летом. Из окошка я вижу, как нежно зеленеют деревья в начинающихся сумерках и мне хочется плакать.

      Дальнейшие события помню смутно – Юлигеньевна накупала меня в тёплой зелёной воде с облаками пены, завернула в рубашку и принесла в чистую койку, на которой с умным видом сидел большой белый кот. Она сказала ему «ну-ка подвинься» и дала мне попить из чашки чего-то густого и вкусного. Тут меня стало непреодолимо клонить в сон, и я осторожно повалилась на здоровый бок.

19.

      Кто-то мягко трогал меня за нос и губы… Кот! Вальяжно раскинулся рядом со мной на подушке и зырил с человеческим интересом. Занавески плотно задёрнуты, но за ними угадывается разгар солнечного дня. На полу около дивана – записка. «Саша, буду часа в четыре. Завтрак на кухне. Осваивайся». И улыбающаяся рожица вместо подписи. Я потихонечку слезла с постели и пошла осваиваться. Впереди смешно потрусил кот, держа хвост, как флаг.

      Квартирка маленькая, но очень миленькая. Дорогая аппаратура, рядом с телевизором две стопки разноцветных коробочек – поменьше и побольше. Ну да – музыка и киношки.

Я устраиваюсь сладостно их разбирать и рассматривать. Чего тут только нет! А, вот – ужастиков нет. Ну и не очень-то и хотелось. Определив основные пристрастия Юлигеньевны в плане музыки и зрелищ, аккуратно укладываю всё назад. Я вообще порядок люблю.

Внимательно рассмотрела всю имеющуюся в квартире технику. Впечатляет. Богато у нас врачи живут. Это занятие меня так увлекло что, когда опомнилась, еле успела до туалета дохромать. И котофей тут как тут – примостился рядом в свой лоток с белыми камушками. Коллективист какой. Далее мы проследовали на кухню, помыли лапы и позавтракали, чем бог послал. Кот тоже сел на табуреточку, и я клала ему кушанья на край стола перед умильным усатым лицом. Облизавшись после еды, он вскочил на раковину и выразительно на меня посмотрел. Я открыла кран, а он начал ловить тоненькую струйку воды сначала лапкой, а потом длинным розовым языком. И даже ухом не повёл, когда я рассмеялась.

      Книг у Юлигеьевны много – не столько, конечно, сколько было в шкафах моего дедушки, но тоже вполне прилично. В основном по медицине – я их не стала рассматривать, побоялась, что стошнит, но и детективы есть, и романы, и прочая классика. Из одной стопки я вытащила маленькую белую книжку с рисунками и крупными буквами, как для детей. Прибрала разворошенную постель и села читать. Опомнилась только когда в комнату легко вошла Юлигеньевна. Она посмотрела на обложку.

– «Алхимика» читаешь? Хороший выбор. Как дела?

– Нормально.

– Вот и отлично. Я сейчас в душ, потом перекусим. Я тебе пижамку купила, надень.

И уже из коридора:

– С Варварой познакомилась?

20.

Я оглядела комнату. Кто здесь Варвара? Вариант, пожалуй, был только один – белый и пушистый. Лежавший, вольготно раскинувшись, в косом квадрате солнечного света.

– Варвара? – заинтересованный взгляд в ответ. Ну вот, а я все – кот, кот.

Я слабо представляла, как мне себя вести в новой обстановке с Юлигеньевной. Кто я ей? Кто она мне?

      Из ванной донеслось жужжание фена, чуть позже вышла Юлигеньевна в халатике и рукой поманила меня на кухню.