Вакуум бесплатное чтение

Разбитая жизнь – это просто сюжетная вилка,

А смерть – это просто другая глава (с).

«Паважаныя пасажыры, станцыя Жлобін».

Они все говорили, что я сошла с ума. Наверное, так и есть. Наверное, был другой выход. Да, всегда есть другой выход. Надо только уметь вовремя его придумать. Получается, я не смогла.

А что мне было делать? Чтобы ты сделал на моем месте? Какое это теперь имеет значение – я стою с чемоданом на вокзале самого унылого города в мире и статую вождя напротив меня медленно заметает снег. Сегодня ноябрь.

В моей голове это, конечно же, выглядело иначе. В моей голове вообще не было такого сценария до недавнего момента, если уж на то пошло. Хорошо, что меня никто не встречает – я наверняка бы расплакалась.

Позвонить? Или не стоит? Все равно скоро приеду – тут в любую точку от силы минут пятнадцать. Может, такси взять? Нет, не буду, жалко денег.

Красная плитка уже почти не проглядывает из-под белой пыли. Я настолько знаю дорогу, что могу идти с закрытыми глазами: слева будет вереница магазинов в пятиэтажном доме, а справа – здание налоговой. Дальше – площадь с памятником в центре и домом культуры в апогее, череда двухэтажных домов по левую руку. Вот они: банк, музыкальная школа и магазин «Ромашка» из моего детства – и в целом это все, что надо узнать о Жлобине.

Конечно, автобус едет немного раньше. Конечно, я бегу с этим ужасным чемоданом наперевес, чемоданом с отломанной ручкой, я задыхаюсь и поскальзываюсь – все в целях мифической экономии. Хорошо, что водитель терпеливо ждет, пока я ввалюсь в салон, и закрывает двери.

– О, привет.

А вот первая неприятная встреча. Конечно, это было неизбежно – встречать в городе детства людей из прошлой жизни, но почему надо было начинать именно с него?

– Привет, – говорю, – давно не виделись.

Нервно поправляю чемодан, пальто, сбившуюся шапку. Наверняка я выгляжу ужасно, еще и запыхалась. Хотя о чем это я: для встречи с ним я всегда буду выглядеть ужасно.

Он кивает в ответ, улыбается в шарф. Лицо его едва ли напоминает мне того мальчика из школы: скулы заплыли, щеки уже начали обвисать, нос как будто стал больше, а глаза меньше, словно хотели утонуть в сетке из складок и морщинок. Темные волосы подстрижены коротко, поредели, на висках седина.

– На выходные? – он кивает на чемодан.

– Нет, – прячу глаза. – Насовсем.

Дальше мы молчим. Наверное, нужно спросить про жену и дочь. С кем общается из класса. Как на работе, какая сегодня чудная или не очень погода – да мало ли тем для разговоров! Но я молчу, смотрю на отломанную ручку чемодана и думаю: спросит? Промолчит? Предложит помощь? Хотя нет, ему же ехать дальше, в новый район с новостройками и пустырями. Да и не надо мне помогать, это будет так неловко, да и как…

– Тебе помочь? Или справишься?

Автобус открыл двери на моей остановке, знакомые темные глаза смотрят как-то слишком серьезно для такого пустякового вопроса. Я беру чемодан и вываливаюсь на улицу. Молча.

Я так хочу, чтобы мы больше не встретились.

Я так хочу больше ни с кем здесь не встречаться.

Ноги идут сами, колесики послушно гремят за спиной. Окна школы горят теплым светом, и мне странно осознавать, что эта часть моей жизни осталась так далеко позади. Слишком многое осталось позади, даже без предупреждения. Я была к этому не готова.

Во дворе тихо, снег методично заметает машины. Шаг за шагом я вижу всю свою жизнь здесь: вот тут, у первого подъезда, мы днями напролет прыгали через резиночку, возле той лавочки учились танцевать вальс на выпускной, а на верхушке облезлой красной горки пели песни, когда готовились к конкурсу караоке. Я иду по двору полном призраков.

Писк домофона. Дверь на пружине отскакивает от стены. От двери квартиры еще в тамбуре пахнет смертью, мне кажется, этот запах никогда не выветрится. Мне кажется, я теперь каждый раз, подходя, буду видеть возле двери этот огромный деревянный крест с табличкой, на которой почему-то написано твое имя. В груди вакуум. Как пылесосом вытягивают воздух из пакетов – так из меня высосали сердце. А кем становится человек без сердца?

Два раз повернуть ключ. В квартире темно, меня никто не встречает. На какое-то мгновение мне чудится твой кашель и радостный лай собаки. Мираж. Я прислушиваюсь и с облегчением осознаю, что в квартире все же есть кто-то живой.

В спальне тихо, свет не горит.

– Мам? Я приехала, – осторожно подхожу к кровати, нащупываю под одеялом исхудавшее тело. Спит. Это хорошо – хотя бы не плачет.

В раковине наполовину залита водой стопка посуды – опять кто-то приходил поскорбеть. В холодильнике пусто. Часы на стене стоят. Если бы только что я не чувствовала тепло ее тела через одеяло, то решила, что тут никто не живет.

В моей комнате все по-прежнему, но это – застывшее время, оно лишает будущего. Но ведь и я здесь не навсегда. Пока маме не станет лучше, пока мы разберемся с наследством, пока я снова встану на ноги и соберу денег, чтобы вернуться. Это только на полгода, максимум год. Но почему-то то, что так оптимистично звучало в вагоне поезда, в этой пыльной комнате, полной моих воспоминаний, становится похоже на самообман.

Чемодан я не разбираю – там все равно самое ценное только сверху. Надо переодеться, застелить постель, умыться, помыть посуду. Поэтому я достаю телефон и открываю Инстаграм. Что я хочу там найти, кроме пустоты?

Знаешь, мне как-то приснился сон. Как будто мы с друзьями пошли в парк аттракционов и решили покататься на американских горках. Нам так весело и здорово, и ветер в лицо, и все смеются, и я смеюсь, и вокруг такое прекрасное лето. А потом на какой-то мертвой петле мои крепления почему-то расстегиваются, и я падаю вниз. Я лечу, но не боюсь упасть, верю, что удара не будет, но он приходит внезапно и с такой страшной силой, что я не могу дышать. Я могу только смотреть вверх, где катаются и веселятся мои друзья. Они ничего не заметили.

Зачем я это рассказываю? Не знаю, может, ищу связь и не хочу находить.

Завтра будет новый день. Доброй ночи.

*

С утра была среда. Я ненавижу среды, но меня об этом все равно никто не спрашивает. К обеду надо везти документы в отдел кадров, заполнять очередные ненужные формуляры. Смешно, если вспомнить как пять лет назад я кричала, что ни за что не пойду работать на завод. А вот оно что.

В одиннадцать часов мама все еще спит, мы так и не виделись. Я тревожусь и радуюсь одновременно, про себя еще немного надеюсь, что уж сегодня к нам точно не заявятся очередные родственники. Сажусь в полупустой автобус. Звонит телефон.

– Настюш, привет! Как ты, уже приехала? Как мама? Может, зайдете к нам вечером?

Есть только один человек, который так меня называет. Я невольно улыбаюсь, впервые за несколько месяцев.

– Я спрошу у мамы, она еще спала, когда я уходила. Спасибо, что помогаете.

– Да ну, ерунда, мы же родня. Позвони мне потом, хорошо?

– Хорошо.

Женщина из отдела кадров напоминает одновременно мою первую учительницу и продавщицу из маленького магазинчика «Продукты» рядом с одной из бывших съемных квартир. Я стараюсь не смотреть на темные отрастающие корни волос, не вдыхать полной грудью слишком сладкий для меня запах духов. Где-то на фоне идет «Великолепный век». Все мои дипломы вдруг кажутся бессмысленными бумажками в сравнении с тяжелой судьбой Хюррем, и мне нестерпимо хочется выбежать из кабинета, из здания, из этого города, пропахшего выхлопами и сыростью. Стискиваю зубы. Сижу.

– Медосмотр проходили?

– Да, вот справка.

– Характеристика с прошлого места работы? А, все, вижу. Это что за диплом? Второе высшее?

– Нет, об окончании аспирантуры, диплом исследователя.

– Заберите, нам такое не надо.

На подоконнике стоит денежное дерево. Видимо, оно долго было повернуто к окну одной стороной и в результате слишком неравномерно разрослось, припадая к стеклу самой массивной своей частью. С другой, оскудевшей, стороны примерно каждые пятьдесят две секунды опадает лист. Если я правильно считаю.

– Когда можете приступить к работе?

– Хоть завтра.

– Будете лаборантом химического анализа 5-го разряда, у вас как-никак запись «научный сотрудник» в трудовой. Работать будете в отделе качества, там все объяснят. Минутку.

Зеленая трубка телефона придает белизне руки некий нездоровый оттенок. Ногти нетерпеливо стучат по пластиковому корпусу, отдаленно напоминая бусы, которые подарила бабушка на мои десять лет. Я их не носила, но любила перебирать в руках, любуясь яркими разноцветными горошинами. Это был мой последний подарок от бабушки: в тот год мы переехали, а она умерла.

–Алло, Алексей Иванович? Да, отдел кадров. Девочку Вам новую оформляю, с завтрашнего дня готова работать. Вы ей покажите там все, объясните, да? Ага. Хорошо.

Телефон дзынькает, снова, на удивление, напоминая о бабушке. Встряхиваюсь, фокусируюсь на алых губах.

– Спуститесь на первый этаж, – говорит женщина. – Вас там встретят.

И как я сразу не догадалась? Надо же, подумала, будто этот город достаточно большой для тезок по имени-отчеству.

– Здравствуйте, дядь Леш.

– Привет, Насть. Только на работе называй меня как положено, хорошо?

Раньше я бы ответила «куда положено?», но теперь киваю. Субординация.

Дядя Леша, Алексей Иванович, такой похожий и не похожий на себя, ведет меня какими-то коридорами, показывает цеха и лабораторию. Он что-то рассказывает, объясняет про работу, но я не понимаю ни слова. Точнее, понимаю, но не запоминаю. Стараюсь кивать вовремя. Я озираюсь по сторонам как загнанный зверь, никак не могу отделаться от мысли, что ты тут тоже был всего лишь полгода назад. Ходил, дышал, говорил. Видел, как все это создавалось и строилось. Обещал мне однажды провести экскурсию, но так и не провел. А ты ведь так редко не держишь слово.

– Как мама? – вдруг спрашивает мой начальник-с-завтрашнего-дня.

– Хорошо, – отвечаю больше на автомате. Кажется, если долго повторять одно и то же, в это даже можно поверить.

– Хорошо, – отзывается эхо. – Куришь?

Мотаю головой, немного морщусь. Дядь Леша, как будто вдруг о чем-то вспоминает, прячет пачку сигарет обратно. В глазах беспокойство.

– Извини, по привычке.

– Ничего.

– Как сама? Скучновато наверно тут, после Минска-то? Тут тебе не столица.

– Пока не знаю. Нормально.

Мы стоим на улице, позади нас – монструозные здания завода. Что-то там сзади рычит, гремит и бухает, и на миг мне кажется, что все оно – живое существо, которое только и ждет шанса меня сожрать.

– Ты ж посменно будешь работать, знаешь? Тебе в кадрах не сказали?

Мои мысли еще где-то с монстром, я снова не сразу улавливаю смысл.

– Смены?

– Да, завтра дневная с восьми до восьми, потом в ночь, отсыпной и выходной.

Киваю. Да и что тут скажешь? Конечно, для меня было бы оптимально работать по десять часов дней так шесть подряд, но это тоже неплохо. Лучший способ победить время – потеряться в нем.

– Насть, точно все хорошо?

– Ага.

– Хочешь, подожди немного: смена скоро закончится, до дома подвезу.

– Спасибо, я сама.

Он смотрит на меня долгим тревожным взглядом. Как будто я собираюсь пойти домой и принять ванну с феном. Включенным.

– Все правда хорошо, Алексей Иванович.

– Зови меня дядей Лешей, мы же не на работе.

– Ага. До завтра.

Мне хочется злиться. Мне хочется плакать. Мне хочется кричать и, наверное, что-то разбить. Но вот приехал седьмой автобус, и для всех этих увлекательных дел у меня просто нет времени.

Первым делом я проверяю салон на наличие знакомых лиц. Кроме меня тут еще два человека: пожилая пара, явно едут с дачи в Солоном. Хорошо, никаких неловких бесед. Можно подремать.

Мне снится солнце. Оно такое теплое, такое яркое. Его лучи забираются под куртку, пробегают вдоль позвоночника и разливаются по телу, словно снимают с меня всю накопившуюся ответственность. Мне больше не надо думать, не надо просчитывать, не надо сражаться. Я просто есть, как цветочек в поле, и чтобы жить мне достаточно лишь следовать за этим прекрасным чистым светом.

– Привет, Насть.

Только не это. Пожалуйста. Ну почему?.. Я просто не буду открывать глаза, да, притворюсь, что сплю. Он же воспитанный человек, просто сделает вид, что обознался, отойдет…

–Я знаю, что ты не спишь.

Блин.

– Второй раз встречаемся меньше, чем за сутки, надо же.

Это потому что мы живем в одном районе, а по городу ходят от силы два автобуса.

– Ага, мистика какая-то.

– Смешно.

Обхохочешься.

Я почему-то вдруг вспоминаю, как когда-то слонялась по городу в надежде случайной встречи. Я знала все места, где он бывает, и раз за разом обходила их по вечерам. Знаешь, сколько раз тогда мы случайно встретились? Один, возле моего подъезда.

Дальше едем молча. Если есть в мире боженька, он меня услышал.

– Может, в третий раз встретимся не случайно? И даже не в автобусе.

А, нет, я снова атеист.

Конечно, не хочу. Я что, похожа на мазохиста?

– У тебя жена и ребенок, – отвечаю.

– Если хочешь, возьмем их с собой.

Лицо серьезное, но глаза смеются. Я снова вижу в них маленькие задорные искорки и в этот момент его лицо молодеет лет на десять.

– Давай, хоть развеешься. Не думаю, что тебе охота вечерами дома сидеть.

Он тоже знает. Ну да, он не может не знать, как ни крути, наши отцы дружили. Но это все равно не повод. Ничто не повод, и идея какая-то дурацкая, не хватает мне будто проблем в жизни. Конечно, я отвечу:

– Да.

Что я только что сказала?

– У тебя номер тот же? Я наберу.

Наверное, он сказал что-то еще, но я уже вышла из автобуса.

Снова снег, а я не в своем районе. Ерунда, конечно, тут до дома минут пятнадцать пешком. Тут куда угодно минут пятнадцать пешком, что не очень приятно, когда можно было доехать.

Надо еще что-то купить поесть. И из косметики. И лекарства – вряд ли она выходила в магазин. Надо подумать, что купить, надо подумать, куда зайти по дороге… Надо было думать, что отвечать на предложения куда-то сходить!

Мне хочется злиться и немножко кричать, но я не могу. Вместо этого мне почему-то становится немного легче.

Дома опять темно. Захожу, как вор, шуршу пакетами. Даже свет включать отчего-то боязно, будто спугну что-то хрупкое. Но все равно включаю. Двери зала плотно закрыты, желтый свет разбивается в рифленом стекле. Стараюсь туда не смотреть, иду на кухню. Однажды я привыкну, что наша квартира стала двухкомнатной.

Это место пропитано воспоминаниями. Знаешь, я так жду февраль, когда вступлю в наследование и смогу уже продать здесь все. Ты бы сказал, что кроме боли в нашем доме было и счастье, я знаю, ты бы сказал, что эти стены полны воспоминаний. Думаю, ты бы одобрил. Жаль, ты не сможешь уговорить ее, ту, что второй день не выходит из комнаты. И как только она может спать на той кровати?

Раскладываю продукты по полкам максимально медленно. Иначе придется придумывать, чем заниматься дальше. Иначе нужно будет идти туда, в то место, где я встретила смерть. А пока я стою на пороге и смотрю в темноту, на свою единственную семью, слушаю ее дыхание. Ее и свое.

– Ты уже приехала.

Даже без «привет». Ну, хоть так.

– Да. Продукты купила. Хочешь суп? Я сварю. Ты ела сегодня?

– Не надо, не хочу ничего. Голова болит. Поставь чайник.

Просто команды, как собаке.

– А вчера ела? Таблетки пила?

– Угу.

– Я на завод ездила. Завтра выхожу. Работа посменно.

– Угу.

– Наташка звонила, зовет в гости вечером. Тебя и меня.

– Я не пойду.

Да, я знаю.

– Позвони ей, может? Она волнуется.

– Да, как-нибудь. Потом. Чайник кипит.

– Тебе чай?

– Я сама.

Она всегда такой была? Я уже не помню. Простые вещи забываются быстрее всего.

Круглый обеденный стол должен сближать членов семьи. Нет углов. Нет барьера. Ты же поэтому его купил, да? Удивительно, как этот аскетичный черно-белый круглый стол никогда не вписывался в оранжевую плитку, деревянную классическую кухню и мягкие стулья из массива. Словно монохромный остров, затерянный в море света. Как напоминание, что даже на Солнце есть пятна.