Истоки бесплатное чтение

1 октября 1934 года в Болгарии, в селе Курново Врачанской околии, у православных родителей Благоя Ценова и его законной супруги Станы Даковой родился ребенок мужского пола, которого при крещении в церкви назвали Иоанном, о чем сделана запись в Свидетельстве о крещении. Это я, Ваш покорный слуга Иван Благоев, который решил написать эти воспоминания. Позади много лет, пережито немало, вот и надумал я рассказать о том, что пройдено, своим потомкам. Строго не судите, пишу, как умею. Ведь больше уже из рода Благоевых некому рассказать о том, как жили наши далекие предки. Мне хочется, чтобы мои дети, внуки и правнуки знали о тех, кто был до них, от кого они произошли. И надеюсь, что им это будет интересно и полезно.

От кого же произошел я, Иван Благоев? Два рода сформировали меня: Благоевский – род моего отца, и Пенчовский – род мамы.

РОД БЛАГОЕВЫХ

Что я знаю о моих далеких предках по отцовской линии? Что мой прапрадед, которого звали Ценко, был македонцем. Он пришёл в Северную Болгарию в конце 90-х годов XIX столетия. В то время болгарская Македония всё ещё оставалась под турецким игом. И в этот же период, а может быть, немного раньше, в наше село Курново начали прибывать переселенцы из тех болгарских земель, что оставались под властью османов. Прапрадедушка Ценко появился в наших краях, то есть в Северной Болгарии, во Врачанской околии (области), вместе с двоими сыновьями. Старшего звали Благой, младшего – Вуто. Здешняя горная местность была труднопроходимой и удаленной от центральных дорог. И людям, которые бежали от турецкого рабства, эти густые дубравы и буковые чащи, эти высокие горы казались естественной преградой и защитой, надежным местом для укрытия. Прапрадед мой, по рассказам прадеда и деда, был человеком мудрым и мастеровым. У этих гордых македонцев, отца с сыновьями, были просто золотые руки, они умели смастерить буквально все – любую домашнюю утварь, ткацкие станки, воловьи и конные телеги. А еще они были и строителями: возводили дома, церкви, мосты, монастыри, водяные мельницы. Неизвестно, почему прапрадед пришел без жены, только с двоими юными сыновьями. Но можно предположить, что с супругой случилась какая-то беда, ведь после жестокого подавления турками восстания, которое вспыхнуло тогда в болгарской Македонии, многие были убиты или угнаны в Турцию…

Итак, мой прапрадед Ценко с сыновьями пришел в наше село Курново. Как настоящие мастера, они построили сначала дом себе, а затем стали возводить жилища и для других. Все переселенцы хотели обустроить свою жизнь на новом месте как можно лучше, то есть создать все необходимое – церкви, мельницы, школы и другое. И мастерство моих предков пришлось очень кстати. Они трудились на славу и остались в памяти рода и села именно как мастера!

По воспоминаниям родных, первым Благоевым в этих краях не чужды были и некоторые человеческие слабости. После тяжелого рабочего дня они любили всей артелью зайти в корчму, расслабиться и от души повеселиться. И однажды из-за этого за ними чуть было не закрепилась ложная слава пьяниц. Надо отдать им должное: выпить они любили и могли, но пропойцами все же не были.

Расскажу случай, который прольет свет на это дело. Был конец недели, пятница, когда мой прапрадед Ценко, его сыновья и другие помощники крыли крышу церкви нашего села. Церковь была большая, каменная, находилась в центре села на высоком холме, с которого как на ладони было видно все вокруг. Мастера усердно работали, каждый был занят своим делом, и потому никто и не заметил, как после обеда по северо-западной дороге в село въехала кавалькада весёлых, подвыпивших людей, с музыкой, песнями и криками. Только старший мастер, то есть мой прапрадед Ценко, обратил внимание на эту шумную компанию. И в это же время услышал, как во дворе соседнего с церковью дома одна женщина спрашивала другую:

– Слышишь, Кристина, что это там за пьяное пение средь бела дня?

А та ей ответила:

– Да это, наверное, Благоевы напились и веселятся!

Очень обиделся на такие слова мастер Ценко и тут же скомандовал своим ребятам:

– Ну, все, на сегодня хватит! Бросайте свои тесла и топоры, спускаемся вниз и идем в корчму!

Удивились работники: как так, стройка же в самом разгаре? Но приказ старшего мастера не обсуждают. В корчму так в корчму! Корчмарь их всегда ждал с распростёртыми объятиями. И сейчас встретил любезно, удивился только раннему визиту, но без вопросов стал обслуживать. Эти посетители, даже когда изрядно выпивали, вели себя прилично, только шутили да песни пели. Но на сей раз за их столом было очень тихо. В какой-то момент компания заметила, что старшего с ними за столом нет. И тут на улице раздался его громкий голос:

– Э-ге-гей!!! Слушайте все!!! Это мы, Благоевы, сидим вот сейчас в корчме, пьем и веселимся! Слышите, как мы пьем и горлопаним? Нет? Пусть тогда эти злые женские языки не несут чуши! А расскажут правду, что Благоевы умеют и работать, и веселиться. И что та пьяная компания, что час назад вошла в село с кларнетом и криками, это – цыгане из Новачене. Нечего сравнивать нас, мастеров, с пьяными цыганами!

Этот случай разнесся по всему селу, о нем долго рассказывали. Вот с этим случаем в памяти нашего села и нашего рода остался мой прапрадедушка Ценко. И как знаменитый и уважаемый мастер, и как человек с чувством собственного достоинства. А еще и с чувством юмора! Это для нашего края оказалось очень важным, очень помогало выживать в непростых условиях. Хочу подчеркнуть, что эти два качества – мастеровитость и чувство юмора – передавались от поколения к поколению в нашем роду.

Попробуем мысленно перенестись в те места, куда пришел мой прапрадед…

Горы, непроходимые леса и дубравы. И быстрые горные реки. Наша сельская безымянная речка, длина которой где-то около 15 км, берет свое начало в селе Липница, недалеко от горы Ржана, самой высокой в этой части хребта Стара планина (Старые горы). Вот на этой речке Ценко с сыновьями построили три водяные мельницы, на которых мололи в основном овёс, кукурузу и пшено. Мука эта была грубого помола. А мельницы представляли собой невысокие каменные сооружения с одним помещением. Сперва строили запруды, а потом, чуть ниже по течению, строили уже и саму мельницу, с таким расчетом, чтобы вода, сбегая вниз по желобу, имела силу крутить каменные жернова. Простая конструкция – камень о камень, один внизу, другой сверху, а между ними подавалось из ковша струйкой зерно. Обслуживали и ремонтировали эти мельницы тоже мои прапрадед с сыновьями.

Нрав у нашей курновской речки крутой! И в сезон дождей она неслась с гор со страшной силой, сметая на своем пути как запруды, так и сами мельницы. А если лето выпадало знойным и засушливым, то она почти вся пересыхала, только в запрудах оставалось немного воды. У стен монастыря Св. Ильи она впадает в реку Большой Искыр.

А само наше село Курново, расположенное в очень живописном месте, словно приютилось в объятиях гор и холмов. Вокруг него много древних курганов, немых свидетелей того, что в далекие времена здесь были поселения фракийцев. Мои предки выбрали для жизни прекрасные места, с красивой природой, защищенные и полные исторических тайн! Здесь они щедрой рукой Господа Бога были огорожены с запада и с востока длинными цепями гор, а в середине – цепочкой более низких холмов (высотой 300-600 метров). Помню названия этих холмов… Иванова могила ^*, Язова могила, Малый Браил, Большой Браил, Корнидел… От красоты этой у меня всегда захватывало дух и хотелось восхищаться ею словами болгарского поэта Любена Каравелова: «Хубава си моя горо, меришеш на младост!» ^**

*– могила-курган

**– Прекрасен ты, лес мой, благоухаешь молодостью…

Однако заселявшимся сюда людям было не до любования красотами. Они, чтобы выжить и устроить быт, выкорчевывали леса, распахивали поляны, создавали земельные участки, сеяли пшеницу, кукурузу, сажали виноград, разбивали сады и огороды. Борясь за жизнь, трудясь в тяжелых условиях, люди моего села закалялись физически и облагораживались душой. Им приходилось в этой суровой реальности работать всем вместе, сообща, потому они становились и сплоченнее, и отзывчивее. С детства я слышал от старших разные истории о них, своих прадедах. И понял, что сильными духом этих людей сделало и непростое время, и сами горы, и тяжкий труд.

Если подняться на самую высокую вершину нашей округи, которая носит название Студена поляна (Холодная поляна), то можно увидеть и все дальние хребты гор! Можно долго смотреть на эту бесконечную красоту и удивляться: «Чудны дела твои, Господи!»

Вот в этом благодатном краю появился на свет и я.

Здесь впервые ступил на родную землю, где-то в год с небольшим, сперва неуверенно, а потом все смелее. У каждого человека есть изначальная точка отсчёта того времени, с которого он впервые осознал свое существование на земле, то есть тот момент, с которого он помнит себя маленьким. Никто ведь не помнит себя только что родившимся или грудным младенцем. Я запомнил себя двухлетним малышом, и… в такой несколько неловкий момент. Одиноко стоящим недалеко от хутора моего прадедушки Благоя, на тропе, по которой взрослые спускались с гор в село за покупками. Как я очутился там один и почему – не помню… Но врезались в память слова проходивших мимо женщин. Одна говорила другой:

– Ой, Вуна, смотри, чей это ребенок? Это случайно не Станин малыш?

Мою маму звали Стана. А вторая ей ответила:

– Да, похоже, это младшенький Станы… Ай-ай-ай, посмотри, как он обкакался, прямо по самые уши!

– Надо скорее Стане сказать…

Не знаю, как такой малыш мог оказаться сам вне дома,.. не знаю, кто были эти женщины и как меня потом нашла и забрала мама. Но вот такое первое воспоминание – я, двухлетний, обкаканный, стою один на горной тропинке возле хутора прадедушки.

Второй момент из моей жизни, в котором я запомнил себя маленьким, был уже связан и с моим старшим братом Цено. Мне года 3, ему около пяти, мы сидим на низких трехножных стульчиках возле прабабушки Яны. Теребим ее за юбку и просим: «Расскажи, расскажи еще!» И она нам рассказывала, но не сказки, а случаи из жизни, своей и ее мужа, нашего прадеда Стояна, которого уже в тот момент не было в живых. Прабабушка Яна прожила 102 года, а её муж, прадед Стоян, чуть ли не 120 лет. Она была его второй женой, он женился на ней уже в почтенном возрасте, после того как овдовел. Яна тоже была вдовой, но молодой и с двумя маленькими детьми. Жили они в горах на хуторе и были вполне зажиточными, держали много скота – овец, коз, свиней, лошадей, ослов, буйволов. По осени прадед Стоян отделял часть скота и гнал его через горы и ущелья на базар в город Ботевград. Там продавал скот и возвращался домой с золотыми монетами. Несмотря на большую разницу в возрасте, они были под стать друг другу. Бабушка – стройная красавица, с черными кудрявыми волосами и синими глазами. Дед – высокий, с ладной фигурой, мужественный и физически сильный. Люди называли его Орел. Такое прозвище дед получил, очевидно, из-за внешнего вида: у него были чёрные густые волосы и черные горящие глаза. Так и звали его в селе – Стоян Орел. А впоследствии и всех его сыновей и внуков тоже стали называть Орловски.

И вот, значит, мы с братом Цено дергаем бабушку за юбку и просим: «Расскажи да расскажи». Она тут же начинала свой рассказ: «Мне было 14 лет. Как-то раз, рано утром, к нам на хутор заявились турки, охотники. Отца дома не было, и главный позвал хозяйку, велел приготовить для них плов, пока они будут охотиться. Мама поймала индюшку, зарезала, ощипала и стала делать плов. Когда плов был готов, турки вернулись с охоты и прилегли отдохнуть перед сытным обедом. Мама разложила еду по тарелкам, чтобы та остыла (упаси Бог подать османам слишком горячее), и поставила их на кухне. Но на беду в это время в приоткрытую дверь забежали гончие турок и стали есть плов прямо из тарелок. Увидев это, я прогнала собак и побежала рассказать об этом маме. Та до смерти перепугалась, ведь если бы турки узнали, что псы ели их плов, не сносить бы нам головы… Мама заперла меня в чулане и велела сидеть тихо, пока турки не уйдут. Сама же разровняла ложкой плов в тарелках и, как ни в чем не бывало, накрыла на стол и позвала османов обедать. Блюдо было вкусным, и непрошеные гости остались довольны. Но по окончании трапезы затребовали оплату, по серебреннику за то, что во время еды они затупили свои зубы. Вот так тогда было… Турки нас за людей не считали…»

После этого рассказа, в котором все, слава Богу, для наших родных закончилось хорошо, мы с братцем не отставали от прабабушки и требовали новых историй из жизни в то далекое время. И она начинала другой рассказ.

«Однажды осенью ваш прадедушка Стоян, как всегда, взял несколько коз и буйволов и погнал их через горы продавать на базар. Продав их по хорошей цене, он возвращался назад, уже с немалыми деньгами. И вот вошел он в буковую рощу, а ему навстречу – турок, разбойник, вооруженный буквально до зубов: в каждой руке он держал по револьверу, а в зубах – кинжал. И зарычал он деду: «Руки вверх!!» Ну, тому ничего не оставалось, как поднять руки. Тогда разбойник подошел ближе и засунул один из револьверов за пояс, чтобы освободившейся рукой достать у деда из-за пояса кошелек с золотыми. Пока он тянул руку к кошельку, у деда молнией в голове пронеслось: «Осман, конечно, силен, но я должен его одолеть во что бы то ни стало, иначе мне конец…» Стоян одним махом выбил у турка второй револьвер. Разбойник сразу вырвал из зубов кинжал и замахнулся им на деда. Но тот успел молниеносно перехватить руку с кинжалом, и завязалась борьба не на жизнь, а на смерть… И всё-таки ваш прадедушка оказался сильнее, он сумел вывернуть руку турка вместе с кинжалом и вонзил его прямо ему в сердце. Наверняка ваш дед Стоян рассуждал так: если победит турок, то отнимет у меня не только жизнь, но и все мои деньги, а вот если я прихлопну разбойника, то не только сам уцелею, не только свои деньги сберегу, а еще и получу то, что осман награбил раньше. Так и вышло, у разбойника оказалось с собой много чего. Так ваш дедушка Стоян стал богаче, а еще и прославился как Стоян Хайдутин.^*

*– Хайдутин – гайдук, участник вооруженного народного сопротивления османской власти

Когда началась русско-турецкая война, прабабушке было уже 16 лет. Не раз мы слышали от нее волнующий рассказ об этих событиях: «Русские войска, после победы под Плевной, гнали турок дальше. Но в наше село турки решили вернуться, так как какой-то крестьянин им не повиновался и они хотели его наказать. И вот, вернулись они делать свое черное дело, а в это время нагрянул конный разъезд передовых частей русской армии и погнался за ними. Как бежали турки! А русские братушки… Если бы вы видели, дети, что это были за воины! Настоящие богатыри! Как явились они на огромных конях, сами тоже огромные, могучие, с длинными бородами, пиками и саблями!.. Как заполнили они наше село! Чудо невиданное, глаза у них горят, бороды до пояса, нам, детям, они казались сказочными великанами! А как все вокруг радовались, ликовали, подбрасывали вверх фески^* и кричали:

– Братушки! Ура-а-а-а!!! Братушки пришли!

А русские нам в ответ кричали:

– Снимайте ваши фески, бросайте их, вы свободны, нет больше турок!»

*– феска – мужская шапочка из фетра в форме усеченного конуса, с кисточкой, официальный головной убор Османской империи. Болгар насильно заставляли носить фески, они стали символом порабощения)

Благодаря этим воспоминаниям нашей прабабушки мы с братом уже с детства знали, кто такие братушки. И были благодарны братскому русскому народу за освобождение нашей страны от 500-летнего ига. Много веков боролась Болгария за свою свободу, много жертв принесла на ее алтарь! И мы не должны никогда забывать, что без помощи русского, украинского, белорусского и других народов Российской империи мы были бы и дальше обречены на страдания и разрушения.

История человечества не знает более жестокого, более бесчеловечного рабства, чем то, которое пережил мой народ. Меня воспитали патриотом и гражданином, спасибо за это моей семье, потому я всегда буду помнить, какой ценой добыта наша свобода. И очень хочу, чтобы мои внуки и правнуки тоже знали и помнили об этом. После освобождения большей части Болгарии от 500-летнего османского ига под властью турок еще оставались Македония и Одринская Тракия… Там непрерывно шла борьба, постоянно вспыхивали восстания. И только через почти 30 лет, в 1912 году, началась настоящая война, Первая Балканская, за окончательное освобождение всей страны от османского владычества. Участником этой войны был и мой дед Цено. Он прошел ее всю, с самого начала и до конца. И после Первой Балканской войны, освободительной, попал и на Вторую Балканскую, междоусобную… А там началась и Первая мировая… Все три он и прошел. А вот как дед рассказывал о начале Первой Балканской войны:

– В тот день на рассвете в нашем селе зазвенели церковные колокола. И этот набат был таким сильным, что его слышали во всех окрестных селах. В них тоже били в колокола. И так по всей Болгарии, 3 часа, не смолкая, гремел колокольный звон, возвещая начало священной войны за освобождение второй половины нашей страны.

Болгары рвались в атаку, души их кипели от обиды и возмущения за те злодеяния и бесчинства, которые турки вершили на нашей земле полтысячелетия. Болгарская армия в буквальном смысле слова гнала по пятам османов, дошла почти до Босфора… Но, увы, вмешались другие силы. Из освободительной Балканская война переросла в междоусобную. На почве территориальных претензий и политических амбиций, при интригах западных держав, балканские страны начали драку между собой…

ДЕД ЦЕНО

Когда дед Цено ушел на эту войну, в доме осталась его жена, бабушка Пена, с маленькими детьми – моей тетей и моим отцом Благо, названным так в честь моего прадеда Благоя. На бабушке оставалось и большое хозяйство, много скота и земли. В войну против Болгарии вступили Сербия, Греция и Румыния. И так случилось, что румынские войска проходили через наше село. Прадедушка Благой, как человек престарелый, на фронт не попал и был дома. Когда-то, в молодости, он был огородником и много лет водил болгарских девушек и юношей на заработки в Румынию, где они выращивали помидоры и перцы, передавали свои знания по поливному земледелию румынам. Поэтому он прекрасно говорил по-румынски. Прадед Благой рассказывал нам с братом про свою встречу с румынскими военными на болгарской земле во время Балканской войны.

«Шел проливной дождь, когда я вышел из дома и меня остановил румынский офицер с солдатами. И тут я заговорил с ними на их родном языке, это их очень расположило. Я спросил у них:

– Зачем же вы идете войной на нас? Ведь мы, болгары и румыны, добрые соседи…

На что румынский офицер ответил:

– Это воля великих держав, а нам с вами нечего делить… Мы тоже хотим, чтобы наши сыновья вернулись с фронта и чтобы болгары и румыны заключили мир между собой…

Угостил я их нашим болгарским табаком, покурили они, накрывшись плащ-палаткой от дождя, и ушли…»

А через некоторое время болгарская армия снялась с греческого и сербского фронтов и форсированным маршем бросилась на части румынской армии, которые отступали без всякого сопротивления. И вместе с передовыми частями болгарской армии шел и сын прадеда Благо, мой дед Цено…

Старостой нашего села в то время был человек, которому люди дали прозвище Шишков, пузатый, значит. Сначала этот прилизанный красавчик незаконно увел нашу телочку, якобы на мясо для фронта. Потом начал домогаться моей бабушки, которая с презрением отшила наглеца. Бабушка Пена была красивая и гордая женщина. Она написала деду на фронт письмо, в котором сообщила обо всем этом. И когда наши передовые части вслед за румынами вошли в село, дед, не заходя домой, в полном боевом снаряжении, отправился прямиком в корчму, где обычно собирался народ. Увидев там старосту Шишкова, холеного и самодовольного, дед снял с плеча винтовку, поднял её над головой и сказал:

– Тихо, друзья мои и односельчане! Я вам скажу одну важную вещь, а вы помогите разобраться!

В корчме воцарилась тишина, и он продолжил:

– Когда мы в холод и в зной кормили вшей в окопах, когда под пулями шли в атаку, вот этот мерзавец здесь, в тепле и сытости, чем занимался? Щупал наших жен? Самовольно отнял у моей семьи корову? Скажите, так ли это было?

Люди, находившиеся в корчме, единогласно подтвердили правоту сказанного. Дед продолжал:

– Раз так, то считаю, что по правилам военного времени будет справедливым сурово покарать негодяя!

И, передернув затвор винтовки, он направил её на старосту. Тот рванул с места, затесался среди людей и пулей вылетел из корчмы. Дед выстрелил в потолок. И тут в корчму вошел командир взвода, в котором дед был командиром отделения.

– Отставить стрельбу! Что здесь происходит?!

– Веселимся, господин поручик! Это же мои односельчане.

У деда Цено было твердое намерение проучить подонка на виду у всех, чтобы в селе знали, что несправедливости он не потерпит. И он сделал это!

Вообще-то, дед был очень добрым человеком, но когда сталкивался с негодяями, становился решительным и нетерпимым. Он рассказывал нам о таком страшном случае на войне. Перед тем как сняться с греческого фронта, вместе с передовыми частями он ворвался в одно село со смешанным болгаро-греческим населением. Оно оказалось полупустым, кроме беспомощных стариков и малых детей в нем никого не было. В том отделении, где дед был командиром, служил цыган по имени Али, про которого ходил слух, будто он поднимал на штык грудных детей… Дед стал наблюдать за ним. Как только солдаты вошли в один из домов этого села, цыган сразу пронзил штыком детскую колыбель вместе с ребёнком и закричал «ура». Значит, не врали… И вот из-за таких выродков греки называли болгар дикими зверями… Охваченный гневом, дед решил покарать убийцу, схватил висящую на стене пилу, прижал голову цыгана к детской кроватке… Но командир взвода выстрелил вверх и скомандовал: «Отставить! Марш вперед!» Так Али избежал наказания от моего деда, но кара Господня не обошла его, вскоре он был убит в бою. Дед же Цено за 5 лет на передовой, пройдя все тяготы и испытания, все атаки, бои, в том числе и рукопашные, ни разу не был ранен. Говорил, что иногда специально высовывал из окопа то руку, то ногу, незаметно для начальства, конечно, ведь в военное время за такое бы расстреляли… Он хотел быть раненым только для того, чтобы хоть немного, хоть чуть-чуть передохнуть в лазарете… Но, видно, была не судьба. Пули свистели вокруг, рядом падали боевые товарищи, а его ни разу не задело.

А когда началась Первая мировая война, дед попал в плен к французам. Вспоминал он эти годы как самые легкие в своей военной жизни. Почти два года он находился в европейской высококультурной стране, где даже для военнопленных были хорошие условия и каждый мог проявить себя. Так, французы, узнав о его способностях, стали давать ему такую работу, которую он знал и любил: ремонтировать домашнюю утварь, чинить мельницы, станки и прочее. Сперва он трудился в мастерских, а потом попал в офицерскую столовую, так как умел и хорошо готовить. От вкусной еды и спокойной жизни дед даже поправился. Там, во Франции, он где-то раздобыл трехструнный тамбур^* и стал играть на нем, развлекать господ офицеров. Надо сказать, что мой дед хорошо играл на тамбуре, но за 5 лет войны, естественно, не прикасался к нему. Так что, получив в плену инструмент, уже не выпускал его из рук. И все же, даже при такой жизни, которая после окопов казалась раем, по словам деда, он очень скучал по семье, по жене и детям, по родному краю, поэтому ждал с нетерпением окончания срока плена. И этот момент настал, его отпустили домой.

*– тамбур – щипковый музыкальный инструмент типа мандолины, с длинной ручкой

После Второй Балканской войны большие державы обрезали Болгарию со всех сторон… Отдали туркам юго-восточную часть, с юга отхватила кусок Греция, а Румынии отошли земли Добруджи в дельте Дуная и Черного моря… Сильные мира сего кроили и перекраивали карту Европы и Балкан, как хотели. Впрочем, как всегда…

Вернувшись домой из плена, дед начал мирную жизнь и построил себе новый дом в два этажа. Первый этаж каменный, а на втором – деревянный каркас и самодельный кирпич, затем штукатурка и побелка известью. Покрыл дом крышей из красной черепицы, под которой сделал чердак, для хранения лука, фасоли, чеснока и пр. В этом доме родились я и мои братья.

Деда Цено взял на работу старшим мельником богатый грек, владелец водяной мельницы в городке Роман, что был в 9 километрах от нашего села. Водяная мельница на реке Большой Искыр была большой, по масштабам того времени – практически маленькая мукомольная фабрика. Дед был на ней одновременно и управляющим. Два больших жернова мололи пшеницу, два других – кукурузу. Отдельно стояла чесальня, где валяли и обрабатывали старые шерстяные и хлопчатобумажные тряпки. Рядом с высокой каменной мельницей находился длинный сарай для скота, там приезжие крестьяне размещали своих волов, когда оставались ночевать, дожидаясь свой очереди на помол. Хозяин заботился о том, чтобы клиенты не уходили на другие мельницы, потому у него было где остановиться всем. Вот этим хозяйством и управлял мой дед Цено. Не такое уж и простое это было дело, но от своего отца, прадеда Благоя, он научился всему и знал досконально всю систему, умел и сам ремонтировать узлы. При этом ловко управлялся не только с техникой, но и с людьми. Хозяин-грек деда очень уважал, полностью ему доверял. А все люди из окрестных сел между речками Большой и Малый Искыр знали и любили Цено Благоева за честность и трудолюбие.

Был у деда помощник, парень из соседнего с нашим селом хутора, которого тоже звали Цено. Дед обучил его ремеслу и мог оставлять на него мельницу, чтоб по выходным подниматься в село к своей семье. Мельница стояла на краю Романа, и дорога домой пролегала через весь городок. На пути лежали корчмы и магазины, и старые корчмари радостно потирали руки в ожидании мельника с толстым кошельком. Радовались приходу деда по выходным и завсегдатаи питейных заведений, городские выпивохи, надеясь, что им что-то перепадет. Так всегда и случалось: дед, широкой души человек, угощал их выпивкой. Но была у него одна забавная привычка, отголосок войны, что ли. Заходя в корчму, он останавливался в дверях, обводил взглядом собравшихся и, убедившись, что постоянные клиенты-пьяницы на месте, громко командовал: «Сми-и-ирно-о-о-о-о!!!» Все вставали и приветствовали деда, подбрасывая шапки к потолку. Видимо, деду эта сценка очень нравилась, так как, проходя через городок, от корчмы к корчме, повторял ее, а после говорил корчмарю: «Всем от меня по 100 граммов ракии!» Завсегдатаи, конечно, были рады. За дедом закрепилась слава человека щедрого и веселого, со своей чудинкой.

Правда, однажды с этой забавной привычкой он чуть было не попал в историю. Дело было в нашем селе Курново. В тот день у нас устанавливали памятник воинам, павшим в сражениях двух Балканских и Первой мировой войн. Дед про торжество не знал, так как всю неделю работал на мельнице в городке, а домой приезжал только по выходным. И вот для открытия и освящения памятника в село из окружного военного гарнизона приехали офицер и солдаты. Священник прочитал поминальную молитву, окропил памятник святой водой, назвал имена всех погибших, выбитые на камне обелиска, солдаты дали залп из винтовок. После окончания торжественной церемонии все пошли в корчму, где их ждало праздничное застолье. В это время дед, приехавший из городка, направился туда же и сразу, по своему обыкновению, открыв дверь, громко дал команду «Смииррно-о-о-о!!!» Сидящие в зале солдаты, офицеры, священник и староста встали из-за столов, ошарашенные от неожиданности, и уставились на деда. Тот, однако, увидев столько военных чинов, не растерялся и тут же заявил:

– Пардон! Эта команда относится только ко мне! Капитан был возмущен и встал на дыбы:

– Кто ты такой? Как посмел?!

Но разрядил обстановку наш батюшка, рассказав про моего деда, про то, как долго тот воевал и чудом уцелел, про странную его привычку тоже поведал.

Возмущение офицера улеглось, и он с улыбкой пригласил деда к праздничному столу. Дед поблагодарил, но сказал, что торопится домой, где его ждут.

Про моего деда Цено можно рассказывать много, это был замечательный, одаренный от природы человек!

Если описать его внешность, то дед был среднего роста и среднего телосложения, с правильными чертами лица, а умные глаза его светились добротой. Люди очень тянулись к нему, каждый хотел быть в его компании. Мы с братом просто обожали деда, а он нас.

Думаю, что самыми главными чертами его были трудолюбие и мастерство. Мастером с большой буквы он был по рождению. С самого детства, с 10-11 лет, он уже трудился подмастерьем у своего отца Благоя и славился знаниями и умениями среди взрослых мастеров. Приведу такой яркий пример. Как-то раз прадеда Благоя позвали устранить поломку на небольшой мельнице. Тот уже собирал инструменты, как вдруг во дворе появился крестьянин с хутора и стал просить его сделать входную дверь в дом. Так как отказывать односельчанам было не принято, то мастер Благой, извинившись, сказал:

– Сейчас я должен пойти на мельницу, которая вчера встала из-за поломки. Но мой сын Цено поможет тебе, он сделает всё, что надо.

Крестьянин сперва подумал, что мастер шутит. Но, вспомнив высокую репутацию Благоя, согласился. Взяв сундучок с инструментами, мой дед с крестьянином двинулись в горы на хутор. По дороге мужчина всё рассматривал двенадцатилетнего мальчонку, расспрашивал, умеет ли тот топор держать, что уже мастерил в своей жизни и так далее. По прибытии на место хуторянин, дав юному подмастерью материалы, сказал:

– Ну, сынок, ты сделай, как сможешь, лишь бы свиньи не заходили в дом, а потом твой отец доделает.

Подросток к вечеру сделал такую красивую и добротную дверь, что когда хозяин пришёл принимать работу, то просто ахнул:

– Ай, молодец, сынок! Да у тебя, оказывается, золотые руки!

Вот на этом хуторе и заприметил мой дед девчонку. Впоследствии свою будущую жену, бабушку Пену. А когда стал юношей, то уже ходил на этот хутор на седянки^*.

Посиделки тогда были тем местом, где могли познакомиться и общаться молодые люди. Сидели они при луне или керосиновой лампе, девушки занимались рукоделием и готовили таким образом свое приданое. А заодно присматривались к женихам, а те к девушкам. Я еще застал этот обычай седянки, помню, как в осеннее и летнее время, когда было тепло, они проходили на улице, как разжигали костёр из хвороста, который служил еще и для освещения, ставили несколько низких самодельных стульев, на них клали доски, сверху застилали домоткаными одеялами. На них садились вокруг костра, пели песни, шутили, танцевали. Если кто-то из парней умел играть, то играл на кавале^**или гадулке^***. Каждый парень старался сесть возле приглянувшейся ему девушки, чтобы шептать ей на ушко любовные слова. Так, мой дедушка Цено ходил в горы на хутор за 5 километров на посиделки, чтобы там увидеть бабушку и открыться ей в своих чувствах.

Вот один случай из жизни деда той поры. Мы с братом часто просили его рассказать нам. И он это делал много раз.

*-Седянка – посиделка, старый болгарский обычай собираться юношам и девушкам на выданье в свободное от полевой работы время. На седянках девушки пряли пряжу, вышивали, одновременно пели, а парни рассказывали истории, шутили и заигрывали с девушками

**– вид свирели

***– старинный смычковый болгарский инструмент

Стояла середина августа, время обработки собранного урожая. На посиделках очищали початки кукурузы от листьев. Работа кипела вместе с песнями и затянулась до поздней ночи. И деду Цено пришлось идти свои 5 километров, возвращаясь в наше село, уже при свете луны. Спустившись с хутора к реке, он перешел ее по камням, так как в это время она была мелководная. На другом берегу был прудок, в котором крестьянки вымачивали коноплю для пеньки^*. Поравнявшись с этим местом, дед увидел силуэт женщины, полощущей коноплю. Он подумал, что это та самая крестьянка, которая снискала себе славу работающей ранним утром, пока не так жарко. Поздоровался с ней, но ответа не последовало. А силуэт увеличился в два раза. Дед решил, что она просто выпрямилась, услышав его, и позвал её по имени. Тут фигура снова увеличилась и стала мохнатой. Дед Цено понял, что имеет дело с нечистой силой, быстрым движением вытащил из-за пояса револьвер и три раза выстрелил в сторону «фигуры». Однако вспышка от выстрелов ничего и никого над водой не осветила… А потом опять появилась фигура и снова стала расти. Тут дед дал деру изо всех сил. Мчался он вихрем, не разбирая дороги, и всё это время ему казалось, что за ним гонится чудище. Так, не оборачиваясь, он добежал до самого села, а как домчался, так почти сразу и рассвело.

* – Пенька – это грубое волокно, из которого делали мешковину, веревки и др.

Много раз слышал я в детстве эту историю… Своему деду я верю, он был правдивым рассказчиком. И галлюцинацией это тоже не могло быть, так как он был и психически здоровым человеком. К тому же в наших краях случались и другие истории, подобные этой, которые рассказывали наши односельчане.

Мы с братом очень любили слушать дедушку, рассказчик он был замечательный.

– Дедушка, а расскажи опять про войну! – просили мы с братом Цено.

И ему всегда было что рассказать, ведь он прошел ее всю, брал Одринскую крепость, Кавала, дрался с турками, греками, французами и румынами.

Мой старший брат Цено в зрелом возрасте начал писать рассказы, стал членом Союза писателей. В своей книге «Незатейливые рассказы», изданной в Пловдиве, он описал и один из наших вечеров с дедом. Привожу его здесь.

НА ЧАТАЛДЖЕ^*

Зима, печка гудит, на столе горит керосиновая лампа, отблески от нее мерцают на потолке. Дед сидит на деревянном топчане, свесив с него босые ноги, и жадно затягивается трубкой. Мы с братом сидим рядом.

– Дедушка, а отчего у тебя дрожат руки?

– Это, внучата, от турка… Дело было на Чаталдже, там самые страшные, самые кровопролитные бои были… Мы шли сквозь туман, с насаженными на манлихеры^** штыками, поднимались брать высоту. Приказ был двигаться бесшумно, и мы ступали почти неслышно. Но эти гады все равно нас учуяли. И дали первый залп, а за ним на нас полетел град пуль. И тут грянула наша военная музыка, заиграли гимн «Шуми Марица, окървавена» ^***. Поднялся наш командир, выхватив саблю из ножен, закричал:

– Вперед, балканские орлы! В штыки!

И тут же рухнул, сраженный турецкими пулями. На турецкий залп мы ответили мощным болгарским «ура» и ринулись в атаку. Я бежал изо всех сил, рядом падали раненые и убитые, но я, мелкий, прошмыгивал между пуль. На одном дыхании добежал до вражеских окопов, бросил туда гранату и сам кинулся в траншею. А тут мне навстречу – огромный, как гора, турок, с наставленным на меня штыком. Времени на испуг не было, мой штык, звякнув о его штык, забился ему в грудь. Удар был такой силы, что лезвие вышло сзади. Я стал дергать винтовку, пытаясь вынуть штык, а турок, распахнув надо мной руки, страшно кричал:

– А-а-а-а-а!

Я снова попытался вытянуть манлихера, турок стал падать на меня и все кричал… Понял я, что моя винтовка застряла у него между ребрами. Тысячи пуль выпустил я на этой долгой войне… но человека убивал в первый раз… Если бы я его не убил, он бы убил меня… Самое жестокое на свете, чада мои, это война… И хотя мы вели справедливую войну, но руки мои с той поры стали дрожать…»

*– Чаталджа – местность под Стамбулом, где находилась укрепленная линия, на которой в ноябре 1912 года произошло последнее сражение Балканской войны между турецкими и болгарскими войсками

**– винтовка, разработанная австрийским инженером Манлихе- ром в 1895 году, была на вооружении и в болгарской армии)

***– «Шумит Марица, обагренная», национальный гимн Болгарии с 1886 по 1944 год

И дед вытряхивал пепел из погасшей трубки, закидывал босые ноги на топчан, долго ворочался там слева направо, кряхтел и тяжело вздыхал.

Хочу привести еще один рассказ про деда из книги моего брата.

СТРАХ

«Сегодня, дети, я расскажу вам про страх. Дело было суровой зимой, снега тогда навалило по пояс. А на Иванов день (7 января) ударили страшные морозы. Я замешкался высоко в горах, где мы по осени запасли ветки с листвой на корм для овец и коз, нужно было проверить, возможен ли путь на санях до этого места. Когда заметил, что в горах стало темнеть, поспешил к покрытой льдом реке, чтобы быстро спуститься вниз. По берегам речки стояли огромные деревья, покрытые инеем. Воздух аж звенел от чистоты и холода. Шагаю я по протоптанной тропинке, а снег скрипит у меня под ногами. Изо рта идет пар, который тут же оседает инеем на капюшоне юмурлука^* и на усах. Вышла луна, стала светло как днем, а снег при ее свете казался голубым. Заметил я слева следы, похожие на собачьи, но только крупнее… Оглядываюсь в тревоге назад и вижу… за мной по пятам идет огромный волк. А правее от него, возле зарослей – второй… Хвост, вытянутый вниз, словно тащится по земле. Изголодавшиеся звери. Когда голод их прижимает, они нападают на все живое. Я моментально вспомнил про Ивана Чобана, которого в прошлом году разодрала стая волков. Остался только кусок его окровавленной одежды. Волосы на моей голове встали дыбом и приподняли шапку, дикий страх охватил меня. Очень хотелось рвануть и бежать изо всех сил куда глаза глядят. И в тот же момент я понял, что если побегу, мне конец. Разве от таких зверей убежишь?.. Сердце бешено колотилось в груди. «Спокойно, – сказал я себе. – Бывали в твоей жизни моменты и пострашнее!»

*– юмурлук – верхняя одежда из шерсти или шкуры, накидка без рукавов с прорезью для рук

Правая рука инстинктивно полезла за пояс и нащупала там ножны. Но что можно сделать с одним ножом против двух волков? А возможно, их и больше… И тут я догадался: огонь! Только огонь их остановит. Как говорил наш ротный – остановим их огнем. Огнем наших манлихеров.

Быстро достал из кармана огниво и стал ударять по кресалу кремнем, искры с шипением полетели в холодную ночь. Волки немного поотстали. Я, заметив в стороне ветки с сухой листвой, стал двигаться лицом к зверям и спиной в направлении зарослей, не переставая высекать искры. Достал трут^*, положил его на кремний, поджег и сверху посыпал сухой листвой, затем положил сухие ветки, и костер разгорелся. Посмотрел на тропинку, на которой, было, присели волки, вижу – они исчезли. Я успокоился, потому что знал, пока горит огонь, звери не подойдут. Вытянул из зарослей охапку веток с листвой, положил их перед огнем и лег. Сотни раз я спал на снегу в окопе на фронте. Сейчас, однако, не сомкнул глаз. Размышлял о страхе…

Что такое страх в нашей жизни? Это инстинкт. И он вызывает панику, и у животного, и у человека. Человек в момент этой паники теряет способность рассуждать, а ведь это – его самое сильное оружие, благодаря которому он и уцелел, окруженный разными зверями и опасностями. Нужно просто преодолеть этот страх и начать думать, начать работать своей головой. Нет никого на свете, кто не испытывал бы страх! Особенно, если опасность угрожает твоей жизни. Но того, кто быстро преодолевает его, мы называем бесстрашным. Будьте всегда бесстрашными, чада мои! Ну, бывают, конечно, случаи, когда и бегство спасительно, но об этом я вам расскажу в другой вечер, а сейчас ложитесь спать».

*– трут – измельченный сухой материал для возгорания, который носили с собой вместе с огнивом

Помню еще одно яркое детское впечатление, связанное с дедом. Мы были сельскими мальчишками и бегали всю весну, лето и осень босиком. В холодное время носили цырвули^*. А тут – такое чудо! Дед в городе за огромные деньги купил мне, 8-летнему шкету, настоящие английские ботиночки. Красоты неописуемой, блестящие, кожаные, коричневые. Никогда больше в жизни ни одна обновка не приносила мне столько радости. Вся семья любовалась произведением британского обувного искусства. Увы, они оказались мне немного маловаты… Но я упорно натягивал их, стараясь разносить, стоически терпел тесноту и натирания, пока мама не прекратила мои страдания и не подарила их кому-то. Так и остались эти ботиночки в моей памяти как самый дорогой подарок от дедушки…

А вот как описывает мой брат Цено в своей книжке последние дни дедушки.

«Доживал он свои последние дни на деревянном миндере ^**, скованном из грубых дубовых досок, застланном козьей шкурой, накрывался протертой цветной чергой^***. С выцветшей фотографии, что висела на стене над кроватью, на нас смотрел молодой солдат с бравыми усами и длинной манлихерой. Невозможно было поверить, что этот удалой воин Балканской войны и есть наш дедушка, седой, с поникшими усами, ворочающийся с оханьем и кряхтеньем. Тело его с годами высохло, а грудь свистела, как меха старой гармони.

* – цырвули – самодельная обувь из мягкой кожи, которые крепились к ногам длинными веревками

** – миндер – тип сундука, с перегородками внутри для хранения вещей

*** – черга – тонкий домотканый коврик

– Ну, что ты все кряхтишь, дедушка?

– Это все годы, внучек, годы… Кости мои болят…

И он вставал, свесив свои босые ноги к полу, дрожащими руками доставал из пояса кисет с мелко нарезанным табаком. Тремя пальцами перетирал табачок, набивал им трубку.

– Подай мне огонька, внучек.

Мне было в радость схватить щипцы, вытащить из печки уголек и положить в его дрожащую правую руку, которую он всегда протягивал. Он встряхивал уголек, закрывал им трубку, прижимая его большим пальцем сверху, и глубоко затягивался. А в груди у него монотонно свистело: «Фиииу, фииииу…»

Эх… до обидного мало прожил мой дед Цено, чуть больше 60 лет… На заре новой эпохи, после Второй мировой войны, в Болгарии установилась народная власть, которая взяла всё в свои руки, провела национализацию всех частных фабрик и владений. Была национализирована и мельница, на которой работал дед, и он остался без работы, уже физически слабый, с легкими, забитыми мукой… Пенсии ему не дали, сказали, мол, работал на капиталиста. Вернувшись домой, дед жил с нами. И хотя силы были уже не те, но, проведя всю свою жизнь в трудах, он не мог сидеть без дела. Помню, как-то он попросил своего сына Благо, моего отца, чтобы тот привез ему с карьера камень высотой в половину человеческого роста. Привез ему отец такой камень, и начал дед по нему стучать молотком, долго так работал… Я был тогда мальчишкой лет 10 и не сообразил, что из него будет, а он всё тесал и тесал этот камень, придавая ему какую-то форму. Когда же он высек крест, я догадался, что дед делает себе памятник при жизни, предчувствуя свой скорый конец…

Незадолго до своей смерти дед попросил нас с братом найти черепаху. Мы поймали ее и принесли ему. Он почистил ее, вымыл, зарезал ножиком и выпил кровь. Дед верил, что кровь черепахи восстанавливает и омолаживает человека, но это не помогло… И вскоре дед умер…

В народе говорят: один умирает, другой рождается. После ухода деда Цено на свет появился наш младший брат Петко. Его полагалось бы назвать Цено, в честь ушедшего деда, но этим именем уже был назван мой старший брат.

ПЕНЧОВСКИЙ РОД

Из 1500 жителей нашего села примерно половина состояла в родственных отношениях. Самым многочисленным был род моей мамы – Пенчовский род.

Некоторые представители этого рода были зажиточными, другие – бедняками. Мамин отец, мой дед Дако, жил более чем скромно. Обитали он и шестеро его детей, родившихся один за другим, на хуторе. Жена его рано умерла, моей маме было тогда два с половиной года, а её младшей сестрёнке Лалке – меньше годика. Но все пенчовские семьи, и богатые, и бедные, были трудолюбивыми и честными. Правда, славился этот род еще и своей суровостью. Жесткие они были, прямо скажем, люди, в отличие от рода Благоевых. В селе все знали: если ты в дружбе с пенчовцами, то в обиду они тебя не дадут, да и в беде помогут. Но, упаси Господь, что-нибудь сделать против них! Мало не покажется! Своему кровному врагу они всегда называли время и место, когда и где его накажут, и поясняли за что. И в этом плане они были честны.

В селе рассказывали такую историю, которая проливает свет на нрав пенчовцев. Был у нас в Курново один цыган, дикий тип, буйный, сельчане его побаивались. У него был мощный конь, но он захотел себе купить еще одного, такого же. Пошёл на хутор к маминому отцу просить денег на покупку. Дед Дако подумал-подумал, да и сказал цыгану:

– Деньги я тебе дам… но при одном условии! Никому не говори, что это я тебе их одолжил.

Взял цыган деньги, сумму немалую, а на обратном пути стал размышлять: «А почему, собственно, никто не должен знать, у кого я занял? В чем дело? Может быть, потому, что если я не верну долг, то Дако меня убьет, и никто никогда не узнает, кто и за что меня убрал с этого света?..» Купил себе цыган выносливого коня, телега у него уже была, расписная и добротная, и стал он заниматься извозом. Тогда этот род деятельности налогом не облагался, так что зарабатывал он хорошо. И деньги, естественно, деду вернул. А как же!

Хотя и ходили легенды о вспыльчивости и суровости пенчовцев, жизнь у них была вполне обычная, крестьянская. Все они занимались своей землей, хозяйствами и семьями. Но все же надо понимать, что за люди сюда убегали в смутные, тяжелые времена от турецкого ига. Многие из них, скорее всего, скрывались от мести, так что характер имели соответствующий.

Чтобы дополнить рассказ про мамин род, надо вспомнить про ее братьев. Старший брат моей мамы, дядя Тошо Даков Пенчовски, был высокого роста, сухопарый, светло-русый. Ни внешне, ни характером он не был похож на остальных братьев. Те – смуглые, чернявые, с монгольскими скулами. А дядя Тошо еще был на удивление спокойным, взвешенным, даже флегматичным человеком на фоне своих очень живых братьев. И такой он был наивный, так верил всем и всему! Дядя Тошо искренне полагал, что вокруг все такие же честные, как он. Он никого не разыгрывал, ни над кем не подшучивал, сельские сплетни и доносы были ему чужды. Пахал себе, сеял, смотрел скотину. Жили они на хуторе Пчелинишки Дол (Пчелиная ложбина), возле горного ручейка, быстрого и чистого как слеза, который протекал между холмами Корнидел и Грыничето. Там же был и источник воды «Бучето», прямо под вековыми буками, такими высокими и густыми, что солнечные лучи никогда через них не проникали. Ущелье, в котором находился хутор, со стороны села Божница было непроходимым из-за отвесных скал высотой в 5-6 метров. А со стороны нашего села Курново в двух местах были проходы в скале, через них и крестьяне могли пройти, и телега с волами проехать. Вот в этой долине, среди ущелий, трудно проходимых и заросших дубами и буками, на слиянии двух речушек, и стояли дома всех маминых братьев. Все три каменные, двухэтажные, рядом с ними – сараи для сена-соломы и для скота.

За старшим маминым братом дядей Тошо шла сестра – тетя Цона. Третьим ребенком был дядя Пенчо. Он был среднего роста, очень сильный, коренастый крепыш, настоящий горец. За ним шел дядя Йордан, тоже среднего роста, хитрый, как лиса. Он всегда мог договориться с любым человеком, никогда ни с кем не ссорился, дипломат, да и только. Затем родилась моя мама Стана, а через 3 года её сестрёнка, тетя Лалка.

У дяди Тошо было четыре сына, мои двоюродные братья – Дако, Спас, Георгий и Иван. Дако отслужил в армии ещё до войны, поэтому во время войны фашистское правительство Болгарии мобилизовало его и отправило воевать в Сербию. И там случился такой инцидент. В одном селе, будучи сильно выпившим, он зашёл в дом и начал палить в потолок, гонять саблей женщин, детей и стариков. Испугавшись свирепого пьяного солдата, жители дома разбежались, и тогда наш «герой» изрубил деревянный гардероб со всей одеждой внутри. Сербы пожаловались болгарскому командованию, и тому пришлось составить акт о причинении ущерба рядовым Дако Тошевым. Акт прислали в совет общины, и дядя Тошо должен был возместить убытки за своего непутевого сына.

Отгремела война, вернулись домой сыновья, Дако тоже явился. И пришла пора ему жениться. На хуторе соседнего села Липница он присмотрел себе девушку, не бог весть какую красавицу, тощенькую, но не косую и работящую. Пришел он к ней свататься, а родители не отдают за него дочь. Вот незадача! И тогда на одной из посиделок он договорился с девушкой, что украдет ее. Но для того, чтобы все поверили в подлинность кражи, нужно было ее инсценировать перед молодежью на посиделках. Для этой цели Дако нанял цыгана Ибрагима с лихими конями и расписной телегой и отправился на хутор в Липницу. Посиделки уже подходили к концу, и, как только юноши и девушки стали расходиться, наш герой схватил свою зазнобу, перекинул ее, словно овечку, через плечо и понес в телегу. Как было уговорено, девушка брыкалась и сопротивлялась, но крепкие мужские руки усадили ее, и похитители двинулись в путь. Ехали, значит, наш Дако, Ибрагим и похищенная невеста, спокойно себе разговаривали, настроение у всех было хорошее, обсуждали уже, какую свадьбу закатят. А старший брат этой девушки служил в городке в милиции. И надо же было ему именно в этот день взять отпуск. Сошел он с поезда на станции, дошел до нашего села и направился к себе на хутор. Услышал в темноте голоса едущих на телеге подвыпивших мужчин и женщины, прислушался и… узнал голос своей сестры. Не сомневаясь в том, что дело нечисто, парень бросился к телеге и схватил лошадь под уздечку. Но цыган Ибрагим сразу взял топор, спрыгнул с телеги и уже, было, хотел напасть на брата похищенной невесты. Милиционер, увидев сверкнувшее при лунном свете лезвие топора, быстро достал свой пистолет и выстрелил в воздух, затем предупредил, что следующий выстрел будет на поражение. Ибрагим опустил топор. Несостоявшаяся невеста пустилась в рев, что, мол, её украли. Дако пытался объяснить брату своей избранницы, что это по обоюдному согласию. Но как он ни старался убедить его, тот требовал, чтоб немедленно вернули ему сестру. Он знал, что их отец не отдаёт девушку за Дако, и как брат не мог позволить кражу. Похитителей милиционер отпустил, сестру свою забрал домой, оставив нашего героя на полдороге без невесты. Вот так закончилась попытка непутевого Дако Тошева жениться.

Жизнь маминых братьев протекала в трудах и заботах, они обрабатывали землю, выращивали животных, в основном ладили друг с другом, соблюдали традиции и почитали патриархальный уклад жизни. Но в 1944 году в Болгарию вошли советские войска и установили народную власть, многие старые устои рухнули, а некоторые люди откровенно испортились, перестали бояться Бога… К сожалению, в нашем селе стали происходить и плохие вещи. Младший сын дяди Тошо, Спас, был человеком кротким, с 4-классным образованием, трудился себе смиренно, и никто слова плохого про него сказать не мог. А вот брат его Георгий был сложной натурой, противоречивой, он унаследовал и черты Жабарского рода (род его матери) – двуличность и ненадежность в партнерстве. Эти черты смешались в нем с пенчовской жестокостью, и получился отвратительный тип. Все сыновья к отцу относились с почтением, выполняли его наказы. Но для Георгия с приходом народной власти, когда пошло послабление семейных устоев, воля отца перестала быть законом. Увы, некоторые незрелые умы восприняли тогда свободу как вседозволенность, мол, теперь, что хочу, то и ворочу…

У дяди Пенчо не было своих детей, и они с женой удочерили маленькую девочку, вырастили её, как родную. А когда она вошла в возраст девушки на выданье, Георгий, возомнивший, что больше нет старой морали и все дозволено, стал сожительствовать с ней, с приемной дочерью своего дяди. Узнав об этом, родители вызвали Георгия на тяжелый разговор, они настаивали на том, чтобы тот женился на соблазненной им девушке, ведь кровного родства между ними не было. Но Георгий одновременно крутил и с другими девушками, да и о женитьбе слушать не желал. Дочка дяди Пенчо была хорошей, трудолюбивой, но красотой не отличалась…

Трагедия произошла зимой. Два праздника подряд отмечают в Болгарии 6 и 7 января – Йорданов день и Иванов день. В тот год их решили отметить вместе, так как на хуторе было два именинника – дядя Йордан и мой двоюродный брат Иван, младший сын дяди Тошо. Вечером все братья с семьями собрались в доме у старшего брата Тошо, чтобы справить оба праздника.

Женщины приготовили все подобающие обычаю блюда. Мужчины сделали греяну ракию^*, принесли из подвала вино и стали праздновать. Георгий в это время спал, будить к столу его не стали, так как он вернулся под утро и сильно пьяным. К полуночи разгоряченные спиртным братья снова затронули тему сожительства Георгия с приемной дочкой Пенчо. Пенчо стал говорить о том, что братья должны женить Георгия. На что те ответили:

– Ну, как ты его насильно женишь? Он же взрослый человек, да и упрямый к тому же. Пускай уж молодые сами между собой договорятся и решат этот вопрос!

*– подогретая домашняя водка с медом и специями

Пенчо, обиженный за обесчещенную дочку, вскипел:

– Аааа, вот так, да? То есть вы согласны, что Георгий должен жениться? Но только решать ничего не будете?

Дядя Пенчо был очень крепкого телосложения, могучий, как скала, которую никакие бури не смогли бы сдвинуть с места. И когда спор перешел в потасовку, швырял он своих братьев, как снопы. В это время Васила, мама Георгия, разбудила его со словами:

– Вставай, сын, скорей, там дядя Пенчо бьет их!

Вскочил непроспавшийся, непротрезвевший Георгий, схватил палку, в которую был вмонтирован длинный нож (такой вид трости, красиво вырезанной, в которую, как в ножны, вкладывалось длинное лезвие, а сверху была ручка для опоры, горцы тогда носили для защиты от собак, волков и пр.), и, обезумев, набросился на своего дядю… Нанёс ему 17 смертельных ран, от которых тот на месте и скончался…

Это убийство потрясло всю округу. Нам со старшим братом было стыдно выйти в село, ведь это были наши дядя и двоюродный брат. А для бедной нашей мамы так и вовсе настали темные дни, она скорбела по брату и стыдилась племянника-убийцу… Избегая односельчан, мама быстро, с опущенной головой, спускалась в центр в магазин и тут же поднималась обратно.

Народный суд осудил Георгия на 18 лет. Отсидел он 14, но когда вышел на свободу, слава убийцы уже закрепилась за ним до конца его дней. Он женился и стал жить в примаках у своей жены. Мы с ним не общались…

Однажды в корчму, где сидело много народу, зашёл Георгий. Он оказался за столом в одиночестве, никто не хотел сесть рядом с убийцей. И вдруг Ибрагим, тот самый цыган, который помогал старшему брату Георгия, Дако, похищать невесту, подсел к нему, демонстративно снял с его головы калпак^* и отбросил его в сторону. Тот закатился под соседний стол. Георгий наклонился, поднял его и с вызовом положил перед носом у цыгана. Эти двое неотрывно следили за движением рук друг друга, и глаза их наливались гневом. Все, кто был в корчме, почувствовали, как растет напряжение. Ибрагим медленно достал свой нож. Люди, оцепенев, следили за этим безмолвным поединком. Цыган взял калпак Георгия, изрубил его на куски и бросил их в лицо убийце. В корчме повисла звенящая тишина, все замерли в ожидании кровавой развязки. У дверей уже стояли, разинув рот, подоспевшие зеваки. Но наш «герой» только молча встал из-за стола и медленно вышел из корчмы. Вот так… кишка оказалась тонка у человека, который убил нашего дядю.

Были у мамы и другие племянники. Например, Цеко Натов, трудолюбивый и зажиточный, он владел молотилкой и агрегатом, который приводил молотилку в действие. После установления народной власти и коллективизации этот Цеко, у которого колхоз забрал его технику в общее хозяйство, иногда при встрече попрекал мою маму: «Стана, твой сын и его комсомольцы национализировали мою молотилку! Нет на них управы!» Но вскоре я, как комсомольский секретарь, устроил его трактористом в колхоз, он хорошо пахал землю и отлично молотил зерно на бывшей своей, а теперь общей молотилке. И больше не жаловался.