Капитали$т. Часть 1. 1987 бесплатное чтение

Глава 1

Первое, что я увидел – белый, в трещинах потолок. Увидел, и тут же зажмурился, смотреть на него было больно. И вообще, голова болела адски, до дрожи и скрежета зубовного, до слёз. Я попытался пошевелить ею, но не преуспел в этом от слова совсем, такое ощущение, что она теперь весит не меньше центнера. Это неосторожное усилие стоило мне дорого – в затылке как будто взорвалось что-то острое и горячее. К подобным испытаниям я определенно готов не был и заорал, что есть силы. Вернее, подумал, что заорал, по факту изданный мною звук был чем-то средним между стоном и хрипом. После этой дьявольской вспышки боли сознание заволокло туманом. Сейчас отрублюсь, подумал я. Отрубаться почему-то не хотелось.

– Захарыч, слышь! Захарыч! – услышал я откуда-то из глубины тумана энергичный и удивленный мужской голос. – Да Захарыч же!

– Чего? – раздалось в ответ недовольное.

– Да кажись новенький простонал чего-то! Надо сестру позвать.

– Приснилось тебе, – буркнул Захарыч, который явно не был настроен совершать лишние телодвижения для того, чтобы помочь ближнему. Экая скотина, подумал я. И снова застонал, пытаясь вложить в этот стон всё негодование в адрес невидимого мне Захарыча. Видел я всё ещё только один лишь потолок, да и то не очень резко, будто туманом его заволокло.

– Кажись, действительно стонет, – с явным интересом в голосе сказал третий участник обсуждения.

– А я чего говорю! – обрадовался первый. – Слышь, Захарыч! Вот и Александр Иванович говорит – стонет! Бери ноги в руки и дуй в ординаторскую!

Кажется, коллективное обращение возымело действие. Послышался скрип пружин, негромкое ворчание Захарыча, который сетовал, что нет ему, больному человеку, покоя даже в сончас, что сведут его в могилу, ироды, не больница, а кабак какой-то и все гоняют его, Захарыча, нашли молодого, черти… Ворчание сопровождалось шарканьем и вскоре затихло. Очевидно, что Захарыч ушёл. Про себя я порадовался – во-первых, тому, что очень хорошо всё слышу и понимаю, а во-вторых, помощи, которая сейчас уже подойдёт. Единственное, чего я не смог сообразить – как я попал в это место с белым потолком. Как только я пытался чего-то вспомнить, головная боль начинала нарастать, словно блокируя доступ к воспоминаниям. Потом вспомню, решил я. Главное – сейчас здесь не склеить ласты, дождаться квалифицированной медицинской помощи. Придёт человек в белом халате, избавит меня от головной боли и расскажет обо всём, что со мною произошло. Я в больнице, а значит – в безопасности. Голоса вокруг меня переговаривались, но я не особо прислушивался – разглядывал трещины на потолке (ремонта здесь определенно не было давненько) и пытался не отрубиться. Последнее давалось не без труда – мой несчастный организм, кажется, был совсем не против отключить все системы и лечь на дно. Однако я дождался.

– Та-а-ак! – по-хозяйски произнёс басок откуда-то из тумана. – Стонем, значит? В сознание пришёл? Эт хорошо!

В моей несчастной голове почему-то всплыл старинный анекдот о больном, который перед смертью потел. Только было почему-то не смешно. Я попытался поддержать диалог и снова ни черта не преуспел. Мой очередной жалобный полухрип-полустон врачом был проигнорирван, он, кажется, измерял мне давление.

Мне, конечно, хотелось рассказать о многом. О том, что у меня дьявольски болит башка. О том, что пить хочется до безумия. О том, что я не помню – как сюда попал. И вообще… На этом интересном месте белый потолок посерел и расплылся. Я почувствовал, что сейчас отъеду.

– Сию минуту кольнём, как раз шприцы только прокипятили! – Это было последнее, что я услышал в тот день. Теряя сознание, я успел слегка удивиться тому, что шприцы, оказывается, прокипятили. Хотя, может здесь так и нужно…

Когда я пришёл в себя во второй раз, голова уже не болела. Я открыл глаза. Белый потолок. Но без трещин – хороший потолок, штукатурили недавно и на совесть. Значит, подумал я, есть два варианта. Либо они штукатурили пока я валялся в отключке. Что было бы странно. Или второй вариант – меня перевели в другую палату. Что скорее всего и произошло. Решив эту непростую интеллектуальную задачу, я обрадовался. Голова работает! И не болит. Только пить хочется дико – горло и язык совершенно пересохли, и слабость такая, что головой пошевелить невозможно. Ну и ладно. Не получается пошевелить головой – буду шевелить мозгами. Вспоминать. Значит, что…

Звать меня Антон Ерофеев.

Мне тридцать четыре года.

Работаю я сисадмином в строительной фирме.

Директор – Степан Степаныч.

(В этом месте голова заболела, похоже, что воспоминание о работе на пользу моему организму не шло.)

Живу я с мамой на Тракторном.

Дом шестнадцать, квартира тридцать два.

Отец ушёл из семьи в незапамятные времена.

Столица России – Москва. Город-герой.

Семью восемь – пятьдесят шесть.

Корень квадратный из ноля – ноль.

Волга впадает в Каспийское море.

Вконтакте у меня сто двенадцать друзей.

И трое на Одноклассниках.

Семьи нет.

Очень неплохо, похвалил я себя мысленно. Захотелось срочно позвать кого-то, чтобы поделиться открывшимися воспоминаниями. Я повернул голову на левый бок, стараясь делать это как можно аккуратнее. Стенка! Обои в пошловатый цветочек. Я чертыхнулся и принял исходное положение, передохнул немного, а затем повернул голову направо.

Тумбочка.

Окно, деревянное, с открытой форточкой.

На подоконнике цветы в горшках.

Какой-то плакатик или календарь на стене.

Койка. На ней человек в полосатой пижаме. Мужчина, лет сорок-сорок пять, с усами и пышной шевелюрой. Человек читает книгу. Нужно позвать его!

– Послушайте! Где я вообще и как сюда попал? – Мне хотелось, чтобы голос звучал уверенно и твердо, но по факту голос дрожал и срывался. Однако человек в пижаме меня услышал и встрепенулся.

– Проснулся! – радостно заявил он. – А мне сказали, чтобы как проснешься – я сразу докторов звал! Пойду, позову!

Так, подумал я. Сейчас они меня опять уколют какой-то дрянью, и я опять отрублюсь. И всё повторится сначала. Так дело не пойдёт. Нужно с кем-то пообщаться. Тем более, что разговаривать я могу. Мне хотя бы узнать – что со мной произошло и почему я здесь. На большее пока не претендую.

Вернулся мой сосед в полосатой пижаме в компании медика – шумного усатого мужчины.

– Ого-го! – радостно вскричал медик, увидев меня. – Проснулись наконец-то, молодой человек! А я говорил вашей матушке, что ничего страшного! Сознание-с! Дело тонкое! Нужно ему выключиться – оно и выключилось на время. А теперь вот включилось! И не нужно профессоров-знаменитостей беспокоить, у нас здесь прекрасная клиника, лучшая в городе. И всё в порядке, нормалёк! Голова-то болит?

– Почти не болит, – сказал я правду. – Пить только хочется.

– И попьешь, и покушаешь! – пообещал доктор. – Тебе сейчас сил набираться нужно. Как сюда попал – помнишь?

– Не помню, – сказал я с сожалением. – Но было бы интересно узнать.

– Бывает-бывает. Под машину вы, молодой человек, угодили! Автомобиль «Москвич». Стукнул он вас порядочно, но не сломал ничего, все кости целы, повезло. И отрубились вы сразу после удара. Водитель перепугался до полусмерти, думал, что вы, молодой человек, того… Переобулись! Вызвал «неотложку», она вас в дежурную больницу и привезла. А уж потом, когда ваши родители (а особенно – матушка ваша!) переполох подняли, так вас сюда перевезли – на «Льва Толстого». А вы, молодой человек, то в себя приходите, то снова в отключку. Но теперь, похоже, что вы в себя пришли окончательно. Спать не хочется?

– Нет, – сказал я.

– А мы вас тут исследовали всяко. И рентген, и анализы… Всё целенькое-новехонькое, никаких гематом, ни переломов, боже сохрани! Я вашей матушке толкую – молодой здоровый парень, ничего с ним не случится, не нужно беспокоиться! Валерьянкой отпаивали, – врач вздохнул.

Что-то было в этом всём странное. И не просто странное, а жутковатое. Что-то… неправильное, как-то не так рассказывал врач, не так, как полагается… И не только врач с его рассказом – вообще всё неправильное, не такое… Очень странно.

– Мне бы позвонить… – сказал я, удивляясь тому, как странно звучит мой голос (вернее – не мой голос, совсем не мой! Впрочем, может быть это травма виновата, черепно-мозговая, не шутка в деле!)

– Никак невозможно! – сочувственно отозвался врач. – Телефон у нас в ординаторской, а вставать вам строго-настрого запрещается. Мы позвоним вашим родителям, не беспокойтесь! Кстати, если по нужде пожелаете, то сестра принесёт судно, а самому вставать – ни-ни! – врач шутливо погрозил пальцем. – Полный покой, молодой человек!

Что за хрень? Телефон в ординаторской?! А мобильник мой где, спрашивается?

«Лаванда-а! Горная лаванда-а-а! Наших встреч с тобой синие цветы-ы», – доносилось из стоящего на тумбочке приемника.

– Телефон мой, – сказал я, – разве его не нашли, когда меня машина сбила?..

– Телефон? – удивился врач. – Вы молодой человек, с телефонным аппаратом шли куда-то? Странно! Матушка ваша ничего не говорила.

– Мобильник, – уточнил я. Зря уточнил.

– Импортный, наверное? – заинтересовался врач. – Не слыхал о такой фирме. «Мобильник»!

«Лето нам тепло дарило. Чайка над волной парила, только нам луна светила, нам двоим на земле», – пела из старинного радиоприемника певица… как её? Да София Ротару же!

– София Ротару, – сказал я ни к кому не обращаясь.

– Совершенно верно, молодой человек! – подтвердил врач. – Заболтались мы с вами совсем! А между тем, вам показан полный покой. Сейчас я пришлю сестрицу, она всё сделает!

Я хотел ещё раз спросить о телефоне, но не решился. Какой-то он странный, этот врач… Лучше не приставать к нему с лишними вопросами.

Пришла медсестра. Принесла судно, градусник и прибор для измерения давления. Я попросил воды, но медсестра категорически заявила, что нужно потерпеть, ибо я будущий солдат. И спросила – собираюсь ли я после школы сразу в армию, или же поступлю в вуз, а затем уже – в армию. Я очень возмутился и еле сдержался, чтобы возмущение не высказать! Она издевается, эта тетка! Какая школа?! Какая армия?!! У кого из нас здесь черепно-мозговая травма, спрашивается?!

Однако же, я сдержался. Мне, как тому капитану Смоллету из мультика «Остров сокровищ», не нравилась эта больница, эта палата, эти врачи… вообще ничего не нравилось!

Нужно признать, что своё дело медсестра делала довольно ловко. Давление у меня оказалось чуть ниже нормы (но ничего страшного, по словам медсестры), температура – в норме, судном я воспользовался по назначению, переборов естественный стыд. В конце концов я получил полкружечки воды и тарелку куриного бульона. Воду я выпил с наслаждением. Хорошо, но мало! Попросил ещё, но сестра сослалась на распоряжение врача – нельзя мне с такой травмой много пить на первых порах и вообще – я будущий солдат (дался ей этот будущий солдат, черт побери!)

Подкрепивши слабые свои силы, я почувствовал себя определенно лучше. Теперь я уже мог не только с хрипом и стоном выдавливать из себя отдельные слова и не слишком членораздельные фразы. Теперь я уже почти нормально разговаривал. Так, например, я поинтересовался у сестры, пустят ли ко мне посетителей. И сестра сказала, что пустят обязательно, сразу после обхода. Отлично. Меня это устраивало.

А потом я попросил у медсестры зеркало. Почему-то захотелось посмотреть, как я выгляжу. Она фыркнула – ну и больные пошли, то вот лежал и помирал, а теперь прихорашиваться собрался. Но принесла всё же, простенькое круглое зеркальце – любуйся, больной!

В общем… зеркало я выронил. Хорошо, что хоть не разбил – примета, всё же. Но удержать не смог, потому что… Я увидел, как в зеркале отражается не моё лицо. На меня смотрел бледный и перепуганный паренек, лет шестнадцати-семнадцати. Голубые глаза. Пышная черная шевелюра. Резко очерченные скулы. Небольшой шрам над правой бровью. Пожалуй, его можно было назвать привлекательным, но в тот момент мне было не до этого.

Был шок. Полное непонимание происходящего. Полная дезориентация. Сон, думал я. Это сон, и я проснусь, и всё будет как раньше. Не мой голос. Не моё лицо. Не моё тело. Странная больница. Приёмник с ретро-музыкой. Нужно просыпаться. Нужно срочно просыпаться, не может быть, что это не сон, невозможно, немыслимо…

«Мы выполним заявки тех, кто любит эстрадную музыку и песни. Вы услышите записи Марка Бернеса, Анны Герман, Игоря Николаева, группы „Интеграл“, а также встретитесь с лауреатом конкурса молодых эстрадных исполнителей Натальей Островой», – сказал радиоприемник.

Для сна слишком много подробностей. Во сне так не бывает. Так только в дурацких фильмах бывает, а ещё в жизни. Я вот, например, не знаю, кто, нахрен, такая Наталья Островая! И что за группа «Интеграл»!

Я лежал. Собирался с мыслями. Вернее, пытался как-то упорядочить хаотично и бессмысленно скачущие мысли. Нужно как-то разобраться… Как-то разобраться – где я, кто я и что вообще, мать его, происходит?!

– Послушайте, – обратился я к соседу по палате, который завалился на койку с книжкой. – Подскажите, пожалуйста, какое сегодня число?

– Девятнадцатое апреля, – охотно отозвался сосед. – Девятнадцатое апреля, года одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого, – торжественно уточнил он.

Восемьдесят седьмого? Интересно, у кого здесь проблемы с головой? У меня или у этого мужика?

Я хотел было возмутиться, попенять на дурацкую шутку и сказать, что с больным человеком шутить некрасиво. Но… почему-то не стал возмущаться. А тут ещё…

«Песня, которой мы открываем передачу, была написана давно. Тридцать лет назад. Впервые она зазвучала на международном фестивале молодежи и студентов в Москве…» – сказал женский голос из радиоприемника.

Я навострил уши. Вот сейчас может быть… Тридцать лет назад – это девяносто второй год. Тальков. Аллегрова. Миша Шуфутинский. «Ласковый май» и всякая мальчуково-девочковая хреновина. Вот, «Мираж» ещё! Или он чуть раньше?.. Я не большой специалист по музыке начала девяностых и вообще – к меломанам себя причислить не могу, но… Что «но» я додумать не успел, потому что из радиоприемника раздалось вот это:

«Если бы парни всей земли

Вместе собраться однажды могли,

Вот было б весело в компании такой

И до грядущего подать рукой»

Ага. Вот в девяносто втором как раз пели про парней всей земли в одной веселой компании! Я шепотом выругался, бессильно откинулся на постели и закрыл глаза. Похоже, я действительно в чужом времени. В чужом теле. Я понятия не имею – как меня зовут и вообще – кто я. Я не знаю, кто мои родители. Я не знаю своих друзей. Я не знаю ничего. Кроме того, что на дворе тысяча девятьсот восемьдесят седьмой.

«Почему я, Господи?!» – взмолился я мысленно.

«Парни, парни, это в наших силах

Землю от пожара уберечь.

Мы за мир, за дружбу,

За улыбки милых,

За сердечность встреч» – пел из приемника Марк Бернес. Я вздрогнул. Мир уберечь от пожара? Мне? Простому сисадмину? Господи Боже мой! Я не спецназовец-агент всесильной разведки. Не ученый. Не профессор. Не супермен. Кого и как я могу спасти?!! Я разозлился. Хотелось орать, ругаться и требовать, чтобы вернули всё как было.

Стоп, стоп, сказал я себе. Стадию отрицания я уже проскочил. Ну, почти… На самом деле, я всё ещё не на сто процентов уверен, что происходящее со мною происходит на самом деле. В стадии гнева я нахожусь прямо сейчас. Толку никакого, только сердце колотится как сумасшедшее, да голова начинает болеть. Какая там следующая стадия? Торг? Ну хорошо, пусть будет торг.

Я сюда попал каким-то совершенно непостижимым образом. Значит, есть возможность и вернуться обратно. Должна быть. Как в фильмах о «петле времени». Нужно сделать чего-то. Пройти какие-то миссии. И тогда вернешься обратно. Только один вопрос. Чего делать-то? Меня инструкцией никто не снабдил. Меня снабдили черепно-мозговой травмой. Хвала всем богам, что, судя по всему, не слишком серьезной…

В общем, мои мысли опять начали путаться, перескакивать с пятого на десятое, и я почувствовал непреодолимое желание спать. Вот и прекрасно, подумал я перед тем, как отключиться. Может быть, проснусь, и всё вернётся на свои места. Всё же, надежда умирает последней! На этой оптимистической ноте меня сморило окончательно.

Глава 2

Проснулся я все там же, на больничной койке. Вернее, меня нагло разбудили. Обход. Пресвятая медицинская троица – уже знакомый мне усатый врач, женщина средних лет и средней же комплекции и сухонький щуплый очень пожилой мужчина восточной внешности. Пожилой мужчина оказался заведующим неврологического отделения, он-то всей музыкой и заправлял.

Меня осмотрели, проверили реакции на раздражители и опросили самым подробным образом. Я честно рассказывал о своём самочувствии, которое было, нужно сказать, вполне приличным. Если не считать слабости и сонливости. Впрочем, слабость и сонливость я приписывал не сколько травме, сколько стрессу, связанному с моим перемещением в это место и время.

– Мама ваша звонила, Алексей – вкрадчиво сказал заведующий. – Скоро приедет, вместе с вашим отцом. Очень беспокоилась. Хотела дежурить у вашей кровати, когда вы без сознания были, но мы отговорили.

Я развел руками – вот такие они, эти мамы, беспокойный народ!

– Ну, выздоравливайте, Алексей, – чинно попрощался заведующий и перешёл к моему соседу по палате.

Очень хорошо. По крайней мере, две новости. Первая – я узнал, как меня зовут. Алексей. Ну, хотя бы что-то. Будем надеяться, что фамилия и отчество приложится позже. И второе – визит родителей. Всё же хорошо, что я головой стукнулся, а не чем-нибудь другим. Как вести себя с родителями, которых я в глаза никогда не видел – я не имел ни малейшего представления. В случае чего, все странности можно будет списать на травму. С травмированного подростка что возьмёшь? С травмированного спрос маленький! И вообще, у меня переходный возраст, гормональная перестройка организма, эмоциональные качели и всё такое. Так что, подростку полагается быть странным. Это его нормальное состояние. Решив для себя этот вопрос, я слегка приободрился.

А теперь… а теперь нужно подумать о времени, в которое я попал.

Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Я не очень хорошо знал историю этого периода. Но и не скажу, что не знал вовсе. Кое-чего знал. Значит…

Горбачев и Раиса Максимовна. Перестройка. Сухой закон (восемьдесят седьмой, кажется уже пошел на спад). Очереди и дефицит. Но холодильники у всех полные! Чернобыль уже бахнул. Чикатило ещё не поймали. Первые кооперативы – совсем скоро, и первые «бригады». Ах, да… молодежные банды устраивают побоища «делят асфальт», я про это смотрел кино, как раз про это время… для меня в этом возрасте – важный вопрос, нужно будет всё хорошо разузнать. Чего там ещё? Мы в Афгане, но скоро уйдём. И из Германии тоже. И вообще – отовсюду, но это позже… Ещё… В моде всё паранормальное и эзотерическое. Кашпировский, Чумак, Глобы – это чуть позже, но уже вот-вот. Ещё Юрий Лонго, НЛО и полтергейст. Барабашки, да. Ещё огромный спрос на импорт. Кино, жратва, шмотки, музыка. «Модерн толкинг». Братец Луи. Абба. Майкл Джексон.

Как странно, подумал я. Весь народ прется от импортного и потустороннего. И похоже, что эти понятия в сознании народа перемешались. Импортное народ воспринимает как потустороннее? Или потустороннее как импортное? Нужно будет подумать на досуге.

Ага… Значит, ещё… Сахаров. Собчак. Ельцин, конечно же. Сейчас он в свердловском обкоме, кажется? Или депутат? Черт, нужно было историей больше интересоваться!

Ещё скоро будут съезды, вся страна прильнёт к телевизорам в ожидании исторических решений. И она их получит. Ещё – межнациональные конфликты. Нагорный Карабах, да. Вот уже совсем скоро. Армяне против азербайджанцев. Ещё Средняя Азия – Фергана, Ош… но это позже. Землетрясение в Армении это же восемьдесят восьмой? Или восемьдесят девятый? Плохо быть двоечником…

А что у нас за рубежом?.. Так… «Звездные войны» уже сняты. «Скорпионс» уже поёт и «Айрон Мэйден» тоже. В США Рейган. Ещё? СОИ, которая вроде бы фейк. Холодная война практически закончилась. Тэтчер в Англии. В Германии… А хрен его знает, кто там сейчас в Германии, вообще – их в настоящее время две штуки, этих Германий. Эрих Хонеккер! Черт его знает, откуда всплыло это имя, но кажется он был правителем ФРГ. А в ГДР? Не помню! Устал и вообще – у меня травма черепно-мозговая. И сильный психологический стресс, развившийся в последствии моего сюда попадания! Разберусь. Схожу в библиотеку, почитаю подшивку газеты «Труд» и местную прессу почитаю обязательно. Нужно узнать, чем народ дышит.

Но вообще – положение мое незавидное. Я знаю о многих будущих катастрофах и кризисах. И чего мне делать теперь с этим знанием? Писать докладную записку в кровавый КейДжиБи? Так и так, товарищ майор, довожу до вашего сведения, в следующем году в Армении землетрясение будет серьезное, с жертвами и разрушениями. Но это не точно, может оно через год, может я перепутал. А потом начнутся волнения в республиках, а в 91-м, товарищ майор, всё нае… в смысле – накроется медным тазом. Аккурат в августе месяце, в двадцатых числах! В лучшем случае, эту херню никто не прочитает. В худшем – прочитают, обратят внимание и отправят подлечить травмированную голову.

Во время обхода меня, к слову, посетила безумная мысль – открыться врачам, рассказать им о том, что я прямиком из будущего прибыл, делайте со мной что хотите! Но хватило ума сдержаться. Мысленно я похвалил себя за сдержанность. Вот врачи бы меня услышали и отнеслись бы со всей серьезностью – уехал бы на дурку, только в путь!

Ладно, решил я. Не буду заморачиваться сильно. Буду решать проблемы по мере их поступления.

А пока я разговорился с соседом по палате. Оказалось, что зовут его Николай Петрович («Можно просто дядя Коля»), занимает он ответственную должность в облисполкоме, а сюда попал по причине сотрясения мозга, которое благополучно вылечили («Врачи здесь отменные и кормят на убой!») и теперь Николай Петрович собирается на выписку («Летом в санаторий поеду. В Сочи!»)

Николай Петрович, оказывается, неплохо знает моего отца, который – о чудо! – занимает довольно влиятельный пост второго секретаря горкома партии.

– Деловой человек! – сказал он, внушительно подняв указательный палец. – Светлая голова! Партиец высшей пробы, настоящий! Кристалл! Сейчас таких мало!

– Давно знакомы? – спросил я, пытаясь выведать об отце хоть что-нибудь.

– Ну как знакомы… – замялся Николай Петрович, – по делу пересекались… А насчёт личного знакомства – так где я, а где второй секретарь горкома…

Йес! Значит моего отца зовут Владимир Иванович. А я, соответственно, Алексей Владимирович. Отлично. Ещё бы фамилию как-то выудить.

– А дома-то, – Николай Петрович заговорщицки понизил голос, – дома-то отец, наверное, суров? Строжит?

– Строг, но справедлив, – устало ответил я.

– Он со всеми так! – торжественно объявил Николай Петрович. – Товарищ Петров – он такой, его народ знает! Если с критикой, то всегда по делу! Нет такого, чтобы загнобить человека или там из личных антипатий…

Вот и фамилия, отметил я.

Значит, зовут меня Петров Алексей Владимирович. Главное не забыть! Тут мне почему-то вспомнилась книга Марка Твена о похождениях Гекльберри Финна. Прохиндей Гек Финн часто назывался чужим именем, попадая порой из-за этого в смешные ситуации. Теперь это для меня вполне актуально.

Ситуация потихоньку проясняется. Кто я – более-менее понятно. Когда я – тоже понятно, хоть и поверить в это… сложновато, скажем так. Остается открытым вопрос – где я? Предположим, что меня не занесло на другой конец страны и я всё также нахожусь в родном городе. По крайней мере, у нас (в моём времени и городе) тоже существует улица Льва Толстого и больница на ней…

Мои стройные рассуждения были нагло прерваны. Дверь распахнулась и в палату вошла (впрочем, скорее вбежала) женщина – раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

– Алёшенька! – вскричала женщина и на всех парах полетела ко мне.

Я, конечно, напрягся. Судя по всему, родительница очень рада была меня видеть. Что неудивительно. Единственный сын (чёрт, я не в курсе дела – единственный ли я…) попал в такой серьёзный переплёт. Новоиспеченной маменьке моей было хорошо за сорок (скорее даже около пятидесяти), была она женщиной весьма крупной, но в то же время – подвижной, косметикой пользовалась неумеренно, а что касается прически, то определенно маменька имела склонность к химическим завивкам. Одета маменька была в строгий деловой костюм, на лацкане которого вызывающе красовалась – черт знает зачем! – какая-то совершенно безумная брошь, увидев которую Сваровски наверняка помер бы, но не от восторга, а от ужаса.

Была моя маменька женщиной шумной, несколько взбалмошной, любила на ровном месте закатить сцену, но при этом отходчивой и, не побоюсь этого слова, доброй. Все эти обстоятельства я выяснил, конечно, спустя некоторое время.

А сейчас родительница обнимала и ощупывала меня.

– Ох, сынок! Мы чуть с ума не сошли! У меня давление скачет, у отца язва обострилась! Что же ты с нами делаешь, сынок!

– Всё в порядке, – я попытался успокоить разгулявшееся материнское чувство. Но тщетно. Было много слёз, объятий и упреков. В общем-то, нормальная мама, подумал я. Но мама оказалась передовым отрядом, основные силы, в лице папеньки и уже знакомого мне заведующего отделением, подтянулись чуть позже.

– Вот, Владимир Иванович, – презентовал меня собственному отцу заведующий отделением, – извольте видеть! Молодой человек вполне неплохо себя чувствует, проснулся, покушал, прошёл необходимые процедуры и… Антонина Степановна! Я вас прошу! Молодому человеку строго воспрещается любое волнение и беспокойство. А вы плачете! Может быть, накапать вам волокордину?

Я обрадовался. Спасибо тебе, добрый человек, заведующий отделением! Одним махом избавил меня от объятий, упреков и слез, а кроме того – назвал имя этой шумной женщины с химической завивкой. Мне, как сыну, знать имя-отчество собственной матери просто жизненно необходимо! Значит, маменька моя – Антонина Степановна, а папенька – Владимир Иванович. Как же замечательно! Мир начинает проясняться и играть новыми красками! Теперь – главное не забыть эту жизненно важную информацию!

– Не нужно волокордину, – объявила маменька голосом человека, который долго, много и незаслуженно страдал и готов страдать ещё. – Мы с супругом очень вам благодарны, Борис Михайлович! Если бы не вы… – маменька всхлипнула, а Борис Михайлович – заведующий отделением – склонил голову в знак глубочайшей признательности.

– Да, товарищ Лейнер, – сказал отец голосом официального докладчика. – Я присоединяюсь к словам жены. За сына вам благодарность. И вообще, – отец сделал неопределенный жест рукой, – отделение у вас, я вижу, в полном порядке. Об-раз-цо-во-е! – Отец назидательно поднял палец. – Спасибо вам, товарищ Лейнер.

Во время этой хвалебной речи, товарищ Лейнер с самым кротким видом кивал, полностью соглашаясь с оратором, мол, что есть, то есть, всё полностью заслужено.

– Можно сказать, отделался легким испугом, – сказал врач с некоторым удивлением. – Мы тут совещались… Даже сотрясения мозга диагностировать не можем. Можем диагностировать аномально долгую потерю сознания, по всей видимости – результат шока. Но ни сотрясения, ни ушиба головного мозга не установлено. Несколько синяков, ссадин – пустяки, до свадьбы заживет. В целом – повезло. Мы, конечно, проколем витамины и все, что полагается, понаблюдаем еще, но мое мнение – все с парнем хорошо.

Родители сосредоточенно слушали.

– Ты-то, Алексей, как себя чувствуешь? – обратился наконец папенька и ко мне. Лучше поздно, чем никогда, обиженно подумал я. Но вслух сказал:

– Всё нормально. Ничего не болит, спать только хочется. И слабость, ещё…

– Слабость, – повернулся папенька к Борису Михайловичу. – Слыхали, товарищ Лейнер? Эх, молодежь, молодежь… перебегают улицу где попало, попадают под автомобили, всё торопятся, спешат. Стукнул-то его пенсионер, инвалид войны, диабетик. Сейчас тоже в больнице с обострением. Я уж сказал т а м, чтобы с него не слишком спрашивали. Сам виноват, оболтус! Ты куда спешил-то, Алексей?

Вот. Начинается. Откуда ж я знаю, добрый папенька, куда я спешил?! Тут нужно осторожнее…

– Не помню, – сказал я. – Что перед этим было – все как в тумане…

Папенька вздохнул и посмотрел на меня с печалью.

– Вот она, молодежь наша, товарищ Лейнер! В тумане! Сплошной туман в голове, – с грустью в голосе сказал мой папенька, неодобрительно покачивая головой. – А вот у нас в их годы – полная ясность была! И понимание текущих задач! – Маменька тяжело вздохнула и всхлипнула.

Не очень-то приятно, признаюсь, получать выговоры и нравоучения от людей, которых первый раз в жизни видишь.

– Ну что вы, Владимир Иванович, – примирительно сказал заведующий, – молодо-зелено, как говорится. А парень держится молодцом! Да уже и на поправку идёт… Анализы новые мы взяли, послезавтра будут готовы, но я уверен, что всё у него в порядке.

– Ладно, – сменил папенька гнев на милость, – ты, Алексей, поправляйся, мы тебя ждём. Да и в школу пора, нечего по больницам валяться, выпускные экзамены на носу!

– Постараюсь! – заявил я со всей возможной ответственностью в голосе.

– Стараться не нужно, нужно брать и делать, – поправил меня папенька. – До свидания, Алексей! Всего доброго, товарищ Лейнер. Всего доброго, товарищ, – Последнее было в адрес моего соседа по палате, который вскочил с койки с проворством вполне здорового человека и почтительно откланялся моему родителю.

– Мы, кажется, встречались? – узнал моего соседа папенька. – Вы, товарищ, где работаете?

– Облисполком, – пискнул мой сосед.

– Угу, – сказал папенька, царственно кивнул головой и удалился вместе с заведующим.

Маменька же задержалась ненадолго для того, чтобы одарить меня прощальной дозой объятий. Впрочем, не объятиями едиными, кроме прочего маменька вручила мне тяжеленный, пахнувший цитрусовыми полиэтиленовый пакет и пообещала прийти завтра.

Некоторое время понадобилось мне на то, чтобы перевести дух. Не каждый день знакомишься с собственными родителями. Впечатление они на меня произвели скорее хорошее. Отец – классический «большой начальник» – серый костюм, дымчатые очки, строгий галстук. Возраста он был неопределяемого, как это часто с «большими начальниками» случается – ему можно было дать и сорок пять, и пятьдесят, и даже больше. В общении отец показался мне человеком суховатым и слегка занудным. Впрочем, это тоже можно списать на профессиональные деформации. А в целом – люди как люди эти мои новоявленные «мама с папой».

Когда родители ушли, я, немного оправившись от визита, исследовал содержимое оставленного маменькой пакета. В нём оказались яблоки, апельсины, плитка шоколада и завернутые в бумагу бутерброды с копченой колбасой. Очень приятно, но аппетита особого не было. Из духовной пищи имелась книга Александра Дюма «Три мушкетера». Прекрасно. Терпеть не могу Дюма. И копченую колбасу тоже. Разложив родительские дары по ящикам тумбочки, я задумался.

А так ли ужасно, что я попал в это время? Конечно, время не самое спокойное и комфортное, но с другой стороны – а когда оно было спокойным? Что у меня было такого прекрасного в моём времени? Кредит за ноутбук? Сто двенадцать друзей Вконтакте? Престижная должность сисадмина в фирме, которая со дня на день загнется? Так ли плох второй шанс в другом теле и другом времени? Как знать, может быть это реально второй шанс для такого не слишком успешного, прямо скажем, человека, как я… А раз этот второй шанс предоставился, то грех им не воспользоваться.

К слову, интересно, если я здесь, то что тогда происходит с моим телом, которое осталось в двадцать первом веке? Алеша Петров теперь там вместо меня? То-то у паренька шок должен быть! Ох, Леха, братан, не завидую тебе, честное слово! Честное, так сказать, комсомольское – ведь я же наверняка комсомолец! Подумав об этом, я тяжело вздохнул. Я абсолютно не представлял, к чему меня обязывает почетное членство в рядах ВЛКСМ…

Глава 3

Три дня на больничных хлебах пролетели быстро. Меня кололи какой-то дрянью, дважды в день измеряли давление и температуру, кормили больничными разносолами – не очень вкусно, но очень сытно. Чувствовал себя я вполне нормально – вставал, гулял по серому больничному коридору, общался с Николаем Петровичем – моим соседом по палате, читал Дюма, будь он неладен. В общем, выздоравливал по полной программе.

Выздоравливая, я слегка привык к жизни в новом теле. К слову, тело это хоть и молодое, но совершенно неспортивное. Алеша Петров определенно недолюбливал физкультуру и не заморачивался походами в качалку. Впрочем, качалки в то время были местами… как бы это сказать… довольно специфическими. А Алешенька Петров – мажор из хорошей семьи. Но мы это поправим, думал я злорадно. Придётся внезапно полюбить спорт! Одно из упущений моей юности это как раз то, что спортом я не занимался от слова совсем. Потом пришлось наверстывать. Ничего, наверстал. Чувствовал себя вполне комфортно. Вот и здесь наверстаю.

В целом я вполне освоился, но были и «но». И одно из главных «но» это отсутствие, блин, интернета! Пусть у них здесь самый вкусный пломбир (нужно будет попробовать, когда выйду на свободу), но нет ютюба. Гугла. Нет электронных библиотек. Стрима. Нет «Танков»! А порнуха – только за большие деньги, подпольно, с риском присесть лет на несколько. И это, мать его, грустно. Впрочем, деваться некуда. Привыкну.

И я привыкал. Валялся на койке. Слушал радио и болтал о том о сём с Николаем Петровичем, которого переименовал в дядю Колю. Кушал копченую колбасу. Каждый день во время, положенное для посещений, ко мне приезжала маменька. С апельсинами и бутербродами. Папенька более своим вниманием больничные стены не почтил – наверное был занят. Перестраивался и ускорялся. К слову, о текущей политической обстановке я много и со вкусом говорил с Николаем Петровичем. Тот оказался мужиком ушлым, зрил в корень, считал молодого (относительно молодого, конечно) генсека Михаила Сергеевича, трепачом и подкаблучником, и ждал надвигающийся писец.

– Разбегутся все, – отчаянным полушепотом откровенничал дядя Коля, отхлебнув чего-то остро пахнувшего из фляги, которую он прятал в недрах своей вместительной тумбочки и содержимое которой обновлял с каждым приходом сослуживцев. – Все разбегутся, дружище! И Кавказ, и Прибалтика! И Средняя Азия! Если сейчас не прикрутить гайки, то… Только всё между нами… – Я кивал и показывал, что мой рот на замке.

– Реформы эти ещё… – сетовал дядя Коля. – Ведь всё растянут! У нас на стройках сколько материалов уходит, – дядя Коля дергал головой куда-то налево. Впрочем, он быстро остывал:

– Нам-то что!.. Мы уже пожили… Вы – молодежь! Вам жить! Вам виднее, как оно лучше. Вот моя дочка всё видик клянчит! Я говорю – дурында, давай лучше в кооператив вступим, с квартирой будешь к концу института, на кой черт тебе этот видик? Нет, говорит, квартиру и от государства можно получить, квартира у любого дурака есть, а вот видиков во всем городе – штук двадцать! Вынь ей да положь! Кино смотреть американское… Магнитофон ей купили – «Соню». Музыку крутит. Я разок послушал – вопли да завывания, или гремит чего-то, будто металлолом сгружают. Оно может быть и хорошая музыка, но мне не понять. Мы в молодости про Щорса пели. Про Буденного. Ну а во дворе, когда под гитару, сам понимаешь, – дядя Коля подмигивал, – «Мурку» или там «Ванинский порт»… Отсидевших у нас много было. Оно глупость, конечно, но по крайней мере, все ясно, как божий день. А сейчас – соберутся, включат эту шарманку и прыгают так, что соседка снизу – Анна Петровна – прибегает и сцены устраивает, мол, империалистическая музыка в семье ответственного работника на всю катушку. Начальству, говорит, напишу. Уж если видик появится, то я и не знаю… А покупать нужно.

– Может обойдется дочка без видика, дядя Коля? – интересовался я, сдерживая улыбку.

– Нет, – грустно мотал головой мой сосед, – дочка бы еще ладно. Супруга – туда же! Нужно, говорит, прислушиваться к современности и не быть дикарём. А когда-то ударницей была, в литейном цеху работала! Потом выдвинули ее по профсоюзной линии – в местком.

– И никак не могут задвинуть назад? – ехидно поинтересовался я.

– Во-во! – утвердительно мотнул головой дядя Коля. – Аристократия, мать-перемать! У меня жигуль – «пятерка», квартира – «трешка», на Ленина, сам понимаешь! Санузел – раздельно! Мебель из карельской берёзы. Дача с крыжовником! В Чехословакию три раза ездила и в Болгарию раз. Сочи и Дагомыс мы и не считаем за отдых. Дубленка висит. Шапка норковая и лисья. Живи да радуйся. Нет! Мало.

– Растут потребности, – согласно кивнул я.

– Да не то слово. Мне вот интересно – что они после видика придумают?! Вот специально куплю, чтобы узнать!

Примерно в таких беседах я проводил свои больничные дни, которые тянулись вяло и уныло, как и полагается больничным дням. Впрочем, их было не так уж и много. Заведующий отделением товарищ Лейнер не обманул – три дня я пролежал в больнице, а на четвертый за мной заявилась маменька.

Маменька имела радостный вид – еще бы, единственный и любимый сын выписывается после серьезной травмы! Кроме объятий она одарила меня гражданской одеждой. Я получил штаны с горизонтальной надписью «SPORT», спортивную курточку и легкий свитерок неброского серого цвета. Но вишенкой на торте стали кроссовки. «Адидас»! Синенькие, с тремя чудесными белыми полосками! Фирма – с ударением на последнем слоге! Похоже, что парень я продвинутый. Такие кроссовки в то время – это как… это как в моем времени последний айфон. Не меньше. В общем, красиво жить не запретишь.

С некоторым внутренним содроганием я выходил на улицу вместе с маменькой. Одно дело – в больнице, где из контактов только сосед по палате, врачи да медсестры. И совсем другое – улица. Хоть и в моем родном городе, но отстоящая от моего времени на тридцать с лишним лет. В мире, который совершенно отличается от моего. В мире, который я застал в раннем детстве, о котором мало знаю и почти ничего не помню. По сути дела, для меня восемьдесят седьмой год был другой планетой. Да, мне было не по себе.

Вопреки ожиданиям, ждала нас вовсе не номенклатурная черная «Волга», но «Волга» бежевая – обычное такси. Маменька взгромоздилась на переднее сиденье, рядом с таксистом, я расположился сзади… И мы поехали!

Ехать от больницы до дома было недолго – минут десять, не более того. Но сколько впечатлений получил я за эти десять минут! Маменька болтала без умолку, я чего-то отвечал – рассеяно и односложно, а сам во все глаза смотрел в окно. Да, это было в высшей степени странное ощущение. Мой город. Но в то же время – совершенно другой. Без рекламы. Без торговых павильонов на остановках и бесчисленных магазинчиков, что разместились на первых этажах чуть ли ни всех домов центра города. Без убогих маршруток, которым давно пора на свалку. Без парковок, заполонивших каждый свободный клочок городского пространства. Вообще, без немыслимого потока машин на дорогах под этот поток не предназначенных. Зато – куча зелени. Газоны на разделительной полосе. Цветочные клумбы у домов. Мы проехали фонтан на Лебедева-Кумача. В моё время на его месте построили парковку. Желтая бочка с квасом, черт побери, одно из воспоминаний детства промелькнуло перед глазами. Мы проехали здание издательства – люди читают газеты за стеклом на стендах. Машин сравнительно немного, на тротуарах полно пешеходов. Лавочки у городского универмага битком забиты пенсионерами – играют в шахматы, читают, общаются. Молодежь тоже видно – вот, у кинотеатра тусит компания человек десять, чего-то бренчат на гитаре, веселятся. У всех растрепанные прически, из шмоток – линялые джинсы, кеды, простенькие куртки… что-то очень легкое и беззаботное было в этих городских видах, но в то же время… Вот очередь в киоск «Союзпечати» – небольшая, но, похоже, постоянная. Вот очередь у ликеро-водочного – очень разномастная – строгие домохозяйки с авоськами, угрюмые мужики неопределяемого возраста, какие-то неформалы в драных куртках и с металлическими браслетами… Очередь на улице у гастронома – что-то продают с машины, похоже, что только недавно подъехали, народу еще мало, но он постоянно прибывает, очередь растет прямо на глазах.

Восемьдесят седьмой, думаю я рассеянно. Вся страна в очереди. Деньги есть, а с товарами не так чтобы все прекрасно. Ладно, разберемся. Мне теперь здесь жить. На другой планете, по сути дела. Во все нужно будет вникать и со всем разбираться. Было немного страшно и волнительно.

И вот, мы приехали. Таксист свернул во двор двенадцатиэтажки по улице Ленина и остановился. Довольно приличный двор. Спортивная площадка, совсем новенькая – брусья, кольца, турники, шведская стенка. Это хорошо, это пригодится. Клумбы и газоны. Тополя, совсем молоденькие, черт бы их драл, терпеть не могу тополя! Несколько гаражей. И – совершенно дикое для человека моего времени – ни одной машины в пределах видимости. Никто не паркуется на проходе, на клумбах и газонах! Немыслимо! В глубине двора – беседка, и там, кажется, идет какая-то жизнь, детвора тусит. Вообще, в воздухе пахнет весной и свободой. А у подъезда, как полагается, на лавочке заседают бабушки – одна с вязанием, одна с газетой, а две просто болтают. Местная социальная сеть. Увидев нас с маменькой, они моментально переключаются.

– Здравствуйте, Антонина Степановна! Как ваши дела? Всё в порядке?

– Добрый день! – говорит маменька дружелюбно. Я тоже здороваюсь. – Вот, только из больницы, – маменька кивает на меня. – Такое счастье, что всё обошлось! Мы с мужем так извелись…

Бабушки слушают. Впитывают информацию с профессиональной доброжелательностью. Кивают сочувственно. Я неодобрительно смотрю на маменьку. Это что, всё время такой обмен инфой?! Нет, мне это не нравится и категорически не подходит. В конец-концов, маменька выгружает всю необходимую инфу, что занимает у нее примерно две минуты. Бабушки удовлетворены. Новая тема для обсуждений получена.

– Выздоравливайте! – важно говорит старейшая на вид бабушка. – Поправляйтесь! – вторят ей товарки. Чего это во множественном числе, думаю я с возмущением. Вообще-то я один здесь болею! Но я молчу и пытаюсь изобразить вежливый поклон.

– Спасибо, – говорит маменька, – ну, мы пойдём, всего доброго!

– Всего доброго, – говорю я, врубая внутреннего дипломата на максимальный уровень.

– Ох, у меня тоже давление так скачет сегодня, – говорит одна из бабушек и в голосе ее скорбь, требующая немедленного сочувствия. Продолжения этого интересного разговора мы не слышим – заходим в подъезд. Подъезд удивляет меня необычайной чистотой. Все лампочки на месте, на окне два цветка – вот оно, скромное обаяние советской номенклатуры. Никаких излишеств, никакой роскоши, но очень прилично.

Квартира наша на пятом этаже – четыре раздельных комнаты, паркетные полы, две лоджии, телефон на тумбочке в коридоре, ковры на стенах и полах, «стенка» с сервизами, книжный шкаф и многочисленные книжные полки, люстры, хрустальные или подделка под хрусталь – черт его знает! Вообще, всё было довольно прилично, но как-то… по казенному, что ли. Немного походило на хорошо обжитый гостиничный номер. Я передвигался по квартире, как шпион. Осматривал, исследовал и пытался запомнить все, что мог. Блин, я не суперагент и к глубокому внедрению в простую советскую семью меня не готовили! Бегло осмотрел отцов кабинет – письменный стол у окна с россыпью бумаг и каких-то брошюр, над столом – портрет Ленина, все в книгах и газетах, на тумбочке телевизор, на окне радиоприемник. В комнате маменьки – терпкий запах каких-то духов, стопка глянцевых журналов на столике, целая цветочная оранжерея на окнах… Зал совершенно безликий – мебельный гарнитур с сервизами, два кресла, диван, столик…

Моя маменька, нужно отдать ей должное, довольно быстро просекла, что со мною что-то не так.

– У тебя голова не болит, Алёшенька?! – спросила она обеспокоенно.

– Нет, – ответил я, стараясь говорить как можно бодрее. – Устал немного.

– Отдыхай! А я пока на кухню – приготовлю… – маменька сделала неопределенный жест рукой. – Иди в свою комнату.

Вот. У меня есть своя комната. Это хорошо. Я и впрямь, натуральный мажор. Я поспешил последовать маменькиному совету и отправился отдыхать. Впрочем, очень скоро мне оказалось не до отдыха.

Свою комнату я исследовал с особой тщательностью. Могу сказать, что комната была – ничего себе. Жить можно. Просторная, светлая, с лоджией, удобной кроватью и письменным столом. Вид учебника по химии за десятый класс слегка испортил мне настроение. А вид учебника по алгебре – еще больше. Из химии я не помню ничего вообще. Из алгебры – почти ничего. А десятый класс – выпускной. И экзамены на носу. И что с этим делать – совершенно непонятно. А ведь после десятого класса полагается куда-то поступать учиться. И, раз уж я весь такой мальчик из хорошей семьи, то поступать не в ПТУ или какой-нибудь ветеринарный техникум, а в институт. На престижный факультет. Где вступительные экзамены, конкурс из отличников и медалистов, приемная комиссия из хищных зверей и всё такое.

Впрочем, есть и хорошие новости. Я – счастливый обладатель японского магнитофона «Шарп». Двухкассетного, конечно. И целой россыпи кассет. Большей частью – МК-60, но есть и с десяток «Сони» и «Басф». Круто! Что же слушает модный парень Алёша Петров, спросил я себя, и принялся изучать вкладки с подписями. Алёша Петров оказался довольно всеядным любителем западной эстрады. Тут тебе и «Модерн Токинг» с классическим в мое время и гипермодным сейчас братцем Луи, тут и «Куин», и «Европа», и «Депеш Мод», и Майкл Джексон. Неплохо, хоть и слишком разнобойно. Чёрт, а ведь эти кассеты – это буквально вся музыка, которая находится в моем распоряжении. А музыку я люблю. И как теперь жить? Без ФМ-станций, без гигабайтов музла из интернета, без музыкальных каналов… Ладно, разберемся.

Я принялся за изучение книжной полки. Тоже ничего особо выдающегося. Совершенно нормальное подростковое чтиво – Жюль Верн, Дюма, Сименон, Гарднер, Буссенар. Еще нашлись Саймак, Шекли и Конан-Дойл. Несколько книг Берроуза о приключениях Тарзана. Тоже неплохо. Но вот я, например, люблю фэнтези. Чтобы драконы и рыцари, гномы и эльфы. Толкиена, вроде бы, издали? Или еще нет? А Желязны? Андре Нортон? «Война престолов» вообще еще не написана! Как, всё же, тяжело жить не в своей эпохе, подумал я. Большинство вещей, к которым ты привык, от смарт-часов до «Игры престолов» еще не существуют. Что же мне, самому их, что ли, изобретать?

Впрочем, это все пустяки. Значит, есть молодой человек по имени Алёша Петров. Он любит детективы и фантастику и, скорее всего, не любит химию и всякую геометрию. Что еще? Алёша Петров в том прекрасном возрасте, когда гормоны зашкаливают, начинается бунт, а организм требует самостоятельности и независимости. И еще – у Алёши Петрова есть своя комната. Какой из этого всего мы можем сделать вывод, задал я себе вопрос, покосившись на томик Конан Дойля. А вывод мы можем сделать следующий – где-то здесь, в недрах собственной комнаты, у Алёши Петрова есть нычка. Тайник. Любому, нахрен, подростку полагается иметь тайник! С вещами жизненно необходимыми, но такими, о существовании которых родителям лучше не знать. Тайник обязан быть, а я – обязан его найти. Сделав этот замечательный вывод, я приступил к поискам.

Глава 4

Искал я долго и упорно, стараясь по возможности не шуметь и не привлекать внимания маменьки. Черт, я слишком давно был подростком. Совершенно забыл, где они прячут запретное. Пришлось делать тотальный обыск. В общем, журнал «PLAY BOY» я нашел в ящике, под кучей детских пластинок. Довольно затертая колода карт с обнаженными девицами хранилась в зимнем сапоге. В томике Гарднера нашелся черный конверт, а в нем – фото обнаженных дам, Брюса Ли и группы «Айрон Мейден», черно-белые и довольно паршивого качества, явная кустарщина. Но это все пустяки. Главное оказалось в прекрасной книге Вениамина Каверина «Два капитана». Простой почтовый конверт. Без марок и подписей. А в нем… Хрустящие советские деньги. Шестьсот восемьдесят пять рублей. И еще – двадцать долларов одной купюрой. Брюс Ли и «Айрон Мейден» еще куда ни шло. Тлетворное влияние Запада, конечно, предосудительно, но не ужасно. С каждым может случиться. От прослушивания «Братца Луи» тоже никто не застрахован – музыка, конечно, чуждая, но молодо-зелено, что возьмешь… А вот порнуха (хотя это эротика же, но кто там будет разбираться!), да еще и иностранная валюта… Это, знаете ли, статья уголовного кодекса. И срок заключения. Да еще и приличная сумма советских рублей. У простого (ну ладно, пусть не очень простого) одиннадцатиклассника – откуда дровишки? Нужно еще здесь покопаться. Может у Алёши Петрова здесь где-то «Стечкин» заныкан, а в свободное от уроков время он с корешами выносит сберкассы или грабит подпольных советских миллионеров – нарождающийся класс буржуазии?

– Алёша-а! – раздался призывный голос маменьки. – Алёша-а-а!! Обедать!

Я пошел на зов, тем более, что есть действительно хотелось. На кухне была раскрасневшаяся маменька и приятно сервированный стол, на котором издавала убойные запахи тарелка супа, кажется, харчо. Я опустошил тарелку почти моментально и получил на второе порцию макарон с очень приличной котлетой. Все это было прекрасно, насытившись, я поблагодарил маменьку от всей души.

– На здоровье, сынок! – расплылась в улыбке маменька и поставила передо мною громадную чашку кофе. Без молока. Конечно, есть люди, которые пьют кофе без молока, и делают это с удовольствием. Это, вероятно, какая-то особая порода людей. Им всё ни по чём. Они могут пить чай без сахара. Или томатный сок с солью. Вставать в пять утра, обиваться холодной водой, завтракать овсянкой и летать в космос. Лично я к этой породе людей никогда не принадлежал. И я терпеть не могу кофе без молока. Казалось бы – чего проще – попросить молока у любящей и заботливой маменьки? Но! Откуда я нахрен знаю, какой кофе любит Алёша Петров?! Может у него непереносимость лактозы? Или он в принципе ненавидит молоко в любых его проявлениях – от кефира до мороженного? Вот она, несчастная доля человека, попавшего в чужое время. Приходится пить и терпеть. И изображать удовольствие.

– Бразильский! – гордо сказала маменька, и я, упоенный своим страданием, не сразу понял, что речь идет о кофе.

– Класс! – сказал я мрачно.

– Валерий Александрович подарил! – похвалилась маменька и замолчала, погрузившись в какие-то мысли.

Я что-то невразумительно промычал. Видимо, я должен знать, кто такой Валерий Александрович. Но я, увы, понятия не имею об этом достойном муже. Так что, заострять тему я не стал, мирно допил кофе, поблагодарил маменьку и ретировался в свою комнату – переваривать обед и полученную информацию. Все явно шло к тому, что у меня случится информационное несварение.

Закрывшись, я еще немного пошарился по комнате – больше ничего интересного не нашлось, не считая початой пачки «Мальборо». Ну это уж слишком, подумал я. С курением подвязываем. Спорт и здоровый образ жизни прямо с завтрашнего дня.

Я пересмотрел все шмотки, которые смог найти. В общем, Алёша Петров гардероб имел вполне ничего себе. Три пары джинсов, две джинсовых куртки и джинсовая рубашка. «Левайс» и «Рэнглер». Еще – два официальных костюма-тройки, целую кучу свитеров, три пары кроссовок («Адидас» рулит!), два спортивных костюма – невзрачный отечественный и ярко-синтетическая «Пума», это не считая всяких футболок, сорочек, кедов и прочих мелочей. По-моему, для восемьдесят седьмого года вполне прилично.

В общем, обследовав все, что можно, я прилег отдохнуть с томиком Конан Дойля, который совершенно не лез в голову, а лезло всякое беспокойство – вот завтра-послезавтра выходные, а в понедельник начинается школа. А я даже не знаю – КАКАЯ, нахрен, школа – куда идти и чего там делать?

Отдохнуть мне толком не дали. С работы заявился папенька и дернул меня на ковер – в свой кабинет. Об аудиенции торжественно сообщила мне маменька:

– Зайди, Алексей! У отца разговор есть!

Ох как я не люблю эти официальные разговоры. Но деваться некуда – пришлось придавать лицу почтительное выражение и топать на прием.

Папенька встретил меня развалившись в кресле. Перед ним на столе лежала газета «Труд» и пепельница со свежим окурком. Вид у папеньки был, как у человека, который много и хорошо потрудился, а вот теперь – заслуженно отдыхает.

– Садись, Алексей, – папенька указал на кресло. – В ногах правды нет!

Я повиновался.

– Значит… выписались? – спросил папенька, глядя в газету.

– Выписались, – сдержанно подтвердил я.

– А врач что говорит?

Я коротко пересказал прощальную речь Бориса Михайловича, обращенную к нам с маменькой. Она сводилась к тому, что мне нужно по возможности избегать стрессов, придерживаться режима и здорового образа жизни. Лично меня это вполне устраивало, особенно в той части, где было о стрессах.

– А ты сам как себя чувствуешь? – спросил папенька.

– Да вроде бы все в порядке, – ответил я, стараясь оставить в этом вопросе некоторую долю неопределенности, – голова почти не болит. И вообще…

Папенька мрачно покачал головой и надолго задумался. Что-то определенно было не так. Я поднял глаза на Владимира Ильича, который смотрел на меня с портрета. Кажется, Ильич смотрел на меня с некоторым подозрением – наверное, с присущей ему проницательностью, разглядел в простом советском комсомольце пришельца из иного времени. Из темного царства капитализма.

– А скажи мне, Алексей, – подал вдруг голос папенька после паузы, которая сделала бы честь любому районному драматическому театру. Я вздрогнул от неожиданности. – А скажи мне, Алексей, только честно, даже не как отцу, а как старшему товарищу… Ведь мы же товарищи?

Я энергично кивнул, что должно было означать – мы определенно товарищи.

– Вот! – сказал папенька удовлетворенно. – Скажи мне по-товарищески… Мне позвонили из милиции. Николай Николаич. По твоему делу.

По моему делу?!! Вот это поворот! Что за дело еще?! Я заерзал на кресле.

– По поводу ДТП.

Ах, по этому делу… Меня же сбил автомобиль «Москвич», я и забыл совсем. Ох, дорогой товарищ папенька, доведете вы меня до инфаркта, подумал я. А мне нервничать нельзя. Строго запретил товарищ завотделением!

– Значит, – продолжил папенька, – тот шофер дает показания. И свидетели дают показания. В общем, получается так, что ты это специально. Под машину. Вот так. – И папенька надолго замолчал, глядя то ли в газету «Труд», то ли просто в стол.

Я тоже притих, слегка ошарашенный. Нормальный расклад. Значит, Алёша Петров решил самовыпилиться. И даже попытался это сделать. И почти преуспел, только не полностью. Малолетний придурок, теперь мне за ним все это прекрасное расхлебывать! Я очень злился на парня, в теле которого очутился. Нельзя же так инфантильно и безответственно! Собрался выпиливаться – хоть бы записку оставил. А то, как мне отмазываться теперь, вот в чем вопрос?! Короче говоря, все отрицаю.

– Сам?! – воскликнул я. – Да ничего подобного! Я плохо помню тот момент, как в тумане. Но чтобы сам – да зачем мне?! Да я никогда!

– Вот я и хотел поговорить, Алексей, – сказал папенька задумчиво. – Возраст у тебя сложный, как сейчас говорят. Переходный. Это мы в семнадцать лет и на фронте, и у станка, и в шахте… А вы другие. Может ты рассказать чего хочешь? Поделиться? И вообще – сам понимаешь. Выпускной класс. Определяться нужно. А я – отец, но не знаю, чего ты в жизни хочешь? А, Алексей?

Боги, боги, ну и тоска. Папенька мой порядочный зануда, оказывается. Впрочем, наверное, ответственным работникам так и нужно. Лично я понятия не имею – в какую сторону мне определяться. И кем я хочу быть. Если честно, то я не знал этого даже в той своей жизни. И даже будучи взрослым. А тут предлагают семнадцатилетнему пацану с ветром в голове и «Модерн толкингом» в магнитофоне – определяться. Ага. Вот прям сейчас! Педагоги хреновы! Это все пронеслось у меня в голове, но ничего подобного я конечно не сказал.

– Ну… Еще же время есть, – сказал я смущенно, – я же думаю об этом… А насчет того случая – что я, совсем ненормальный, под машину кидаться? С чего бы?!

Папенька и Владимир Ильич с портрета смотрели на меня с осуждением. Мне явно не хватало революционной решительности. И еще чего-то, не знаю чего.

– А может какая красавица тебе голову вскружила? – заговорщицки понизил голос папенька. – А, Алексей? Ну скажи честно, было? И ты сгоряча… – молодежь сейчас нервная, горячая! А?

Все может быть, папенька, дорогой. Только вот проблема – я не в курсе!

– Нет, – покачал я головой со всей возможной решительностью. – Никто мне голову не вскруживал. Во всяком случае, – добавил я, – так, чтобы под машину кидаться. И вообще!

– Ох, хорошо бы, – сказал папенька с явным недоверием, – Ну ладно. Будем надеяться, что все так. Я там скажу Николай Николаичу. Что поводов для такого у тебя нет. И быть не может. Хорошо, Алексей… Не буду тебя задерживать. Отдыхай. А впрочем… Может тебе нужно чего-то? Говори! Я – твой отец и старший товарищ. Чем могу, сам понимаешь.

Вот. С этого, добрый папенька, начинать нужно было! Кое-что мне определенно нужно.

– Врач сказал, что для нормального выздоровления нужны умеренные спортивные нагрузки. Вот я и хотел начать…

– Тебе на сколько освобождение от физкультуры выписали? – перебил меня папенька.

– До конца учебного года, – сказал я. – Но физкультура, которая в школе – это же не то. А нагрузки все равно нужны. Я давно хотел на бокс или на борьбу.

– Хорошо, – сказал папенька величественно, – Бокс это хорошо, Алексей. И борьба – тоже неплохо. Спорт дисциплинирует и укрепляет тело и дух (как все же мой папенька любит изрекать банальности, у меня мысленный фейс-палм залип). Я узнаю. Завтра позвоню Игорю, в горком комсомола. Пусть своих инструкторов поспрашивает – куда тебе можно с твоим диагнозом. А вообще, это хорошо, что ты о спорте задумался. Давно пора! Ну иди, отдыхай, Алексей!

– Спасибо! – искренне сказал я. Все-таки мой папенька хоть и несколько зануден, но по всему видно – человек неплохой, невредный.

И я пошел отдыхать.

Нет, не так. Человек из двадцатых годов двадцать первого века пошел к себе в комнату, в которой нет интернета, телевизора, смартфона-планшета, электронной книги и прочих приблуд. В которой нет даже радио! Вот это я попал, так попал…

Остаток того дня прошел без особых приключений, спокойно и размеренно. Мы всей семьей за каким-то чертом посмотрели программу «Время» – повсеместное внедрение передовых методов хозяйствования, важность ускорения, плюрализм не только в общественной, но и в производственной сфере, как важнейший фактор борьбы за качество продукции, Михаил Сергеевич среди колхозного актива Нечерноземья разносит бюрократию, а новый подход в партийной работе – превозносит и вообще – поворот всей нашей политики к человеку. Короче, полнейший трэш. Что интересно, мой папенька никак не комментировал происходящее. Я заметил одну особенность его организма – как только в кадре появлялся Горбачев с супругой, родитель начинал дышать глубже чем обычно, а по лицу его бежали судороги, будто от скрываемой зубной боли. Как только Горбачев и Раиса Максимовна пропадали с экрана, папенька начинал дышать нормально и судороги мгновенно прекращались. Очень интересно, подумал я. Наверное, отец мой недолюбливает чету Горбачевых. Чутьем старого номенклатурщика чувствует, куда дует ветер. Ладно. Нужно будет изучить этот вопрос поподробнее – поговорить по душам с папенькой. Маменька моя за новостями следила рассеяно. Зато после прогноза погоды оживилась – началась программа «Музыка в эфире». М-да, подумал я. Ну, зато без рекламы. Хоть что-то хорошее. А вот через три года – понесется. От АО «МММ» и до тампонов «Тампакс». Музыку в эфире я уже вынести не мог – отпросился спать.

На следующее утро я поднялся в семь часов и отправился на пробежку. Когда я сказал об этом маменьке, она на несколько секунд потеряла дар речи, а потом развела руками – мол, беги, раз приспичило. Папенька наоборот отнесся к моей спортивной инициативе вполне доброжелательно. И я побежал!

Что могу сказать… Меня хватило на три круга вокруг стадиона. К концу второго круга дыхалка отказала, ноги как будто налились свинцом, а сердце колотилось так, что я сказал – ну его нафиг, для первого раза достаточно. На спортплощадке были турники и брусья, но я решил, что на турнике мне ловить определенно нечего. Вот гантели – разборные, хотя бы от «единички» до «пятерки» мне бы пригодились. Нужно будет решить этот вопрос, сходить в «Спорттовары». А пока я, уставший и вымокший, потихоньку гулял по центральной нашей улице и глазел по сторонам. Город давно проснулся. К стадиону спешили спортсмены от пятнадцати и до семидесяти. Пенсионеры и подростки гуляли с собаками. У дверей шахматно-шашечного клуба уже тусовка – и не спится этим шахматистам субботним утром. Из пельменной, которая так и называется «Пельменная» (креативненько, че…) доносятся запахи, которые напоминают о том, что я еще ничего не ел сегодня. И очереди! Уже очередь за свежим хлебом – в магазин, именуемый «Хлеб». Очередь в «Промтовары» ждет открытия магазина – терпеливо, но чувствовалось в этой терпеливости какое-то тихое ожесточение. И даже небольшая очередь к автоматам с газировкой – к ней я присоединился и получил за копейку стакан газировки без сиропа. Напившись, я отправился домой, разглядывая полузнакомые улицы и людей, очень похожих на людей нашего времени, но в то же время – совершенно других. Люди производили такое… очень противоречивое впечатление. С одной стороны – большинство людей как будто старалось выглядеть максимально неприметно и серо. Реально, какой-то перебор с темными цветами одежды, особенно у старшего поколения. Темные, серые, коричневые кепки, брюки, юбки, кофты, рубашки… В то же время – максимальная простота. Такое ощущение, что старшее поколение одежде если и придавало значение, то очень небольшое. Есть – и ладно. Но вот у молодежи – всё с точностью до наоборот. Стремление максимально выделиться – цветами шмоток, фасоном, прической. Что касается причесок, то складывалось ощущение, что большинство молодых людей дали клятву – никогда не стричься и не причесываться. Захипповали и запанковали. Стиля, как такового, похоже, не было вовсе. По крайней мере, я не заметил его проявлений. Одевались кто во что горазд, кто что смог достать. Впрочем, подумал я, суббота, утро. С чего бы народу так уж наряжаться…

В общем, домой я пришел уставший, но все же полный впечатлениями. До сих пор в голове не укладывалось – я в другом времени. Было уже начало десятого, папенька уже отбыл на службу – похоже, ответственные работники работают и по субботам. А маменька, осведомившись о моем самочувствии и обрадовавшись тому, что ничего у меня не болит, предложила пойти завтракать. Я с удовольствием воспользовался предложением и последовал на кухню, но тут зазвонил телефон. Трубку сняла маменька.

– Алло! Да, Виктор. Да, дома… Сейчас позову… Одну минуту!

Ну вот. Меня к телефону. Какой-то Виктор. А ведь день неплохо начинался…

– Алло! – сказал я как можно более беззаботно.

– Здорово, Лёха, – ответил мне напряженный голос из трубки. – Вышел уже из больнички?

– Вышел, – сказал я. Между прочим, чистую правду.

– И чего думаешь делать? – Звонивший мне человек явно был чем-то озабочен. Еще бы понять, что он имел в виду…

Глава 5

– Разберемся, – сказал я уклончиво, надеясь, что мой собеседник хоть немного введет меня в курс дела. И он таки ввел. Даже больше – телефонная трубка просто взорвалась:

– Да ты что, гонишь, Лёха?! «Штуку» нужно было отдать еще в понедельник! А сегодня суббота уже! Они же нас на счетчик поставят! Они же…

– На счетчик? – переспросил я, собираясь с мыслями.

– А ты думал! Ты пока там в больничке валялся, ко мне уже два раза подходили!

– Кто подходил? – поинтересовался я мрачно. Похоже, Алёша Петров влип в какую-то историю. А разгребать мне. Что ж им спокойно-то не живется, номенклатурным деткам?!

– Кузя подходил! – нервно ответил мой собеседник. – И с ним еще двое, не знаю, как их там… Интересовался, за бабки, когда мы внесем.

– А ты чего сказал?

– А что я скажу?! Как есть, так и сказал. Ты на больничке, а бабки у тебя. И без тебя я решить не могу.

– А он?

– А что он?! Сказал, что хана нам, если бабки до конца недели не внесем! А уже суббота! Лёх, они не шутят же… Надо что-то думать.

– Послушай, – сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее, – я вообще-то в больнице был, понимаешь?

– Угу. – Было мне ответом. Мой собеседник, похоже, большой эмпатией не отличался. Ни звука сочувствия к травмированному!

– Я вообще-то несколько дней без сознания валялся, – сказал я с напором.

– Угу. – Было мне ответом.

– Я, Вить, головой стукнулся сильно, – сказал я, подготавливая почву.

– Ну?! – ответил мой совершенно бесчувственный собеседник. Ни капли участия.

– И забыл некоторые обстоятельства. Как в том кино. «Джентльмены удачи». Тут – помню. А тут – не помню. Ты не мог бы мне напомнить обстоятельства нашего дела? Чего этому Кузе надо? А?

Мой собеседник надолго замолчал. Видимо, переваривал полученную информацию. А переварив, спросил:

– Ты чего, Лёха, правда сильно башкой стукнулся? – В голосе его звучало искреннее беспокойство. Но, по всей видимости, не за меня. – Тут, походу, не «Джентльмены удачи», Лёх. Тут «Кошмар на улице Вязов».

– Так я тебе о чем! Я в общих чертах помню, а вот в деталях – все как в тумане.

Собеседник опять надолго замолчал.

– Ладно, – сказал он задумчиво, – я за тобой зайду. Через полчаса где-то. Сходим прогуляемся.

– Жду! – сказал я и повесил трубку. Какая все же неудобная штука – проводные телефоны. А мобилок еще ждать и ждать…

– Как там Виктор? – поинтересовалась у меня маменька. Она смотрела какой-то классический концерт по телеку и пила кофе.

– В порядке, – соврал я. После нашего разговора Виктор явно был не в порядке. – Он за мной зайдет скоро. Мы прогуляемся.

– Только не допоздна. Тебе долго гулять пока вредно.

– Хорошо.

Через полчаса заявился Витя. Витя Пахомов. Мой одноклассник и, как выяснилось, лучший друг. И бизнес-партнер. И вообще – мы с первого класса вместе. Витёк был на вид вполне безобиден – классический очкарик-ботаник, средненького роста, с полагающейся по возрасту россыпью прыщей на лбу, одетый модно, но как-то неряшливо, так что самые модные шмотки на Витьке смотрелись как седло на корове. Но это на вид Витёк был безобидным ботаником. Жизнь показала, что хваткой мой друг обладал бульдожьей. Жил Витёк в соседнем доме – с родителями, какими-то торгово-общепитовскими деятелями и весьма состоятельными людьми. Витя Пахомов, или Пахом, как мы его называли, сам был прирожденным коммерсантом. Наверное, предками его были какие-то купцы или промышленники – родители пошли по их стопам, а Витёк, в свою очередь – по родительским. Преемственность поколений. Начинал Витя со школьной фарцовки – жвачка, кассеты, импортные сигареты и другие, очень нужные старшеклассникам из приличных семей мелочи. И все у него срасталось, все получалось очень лихо – достать, купить, продать и при этом не спалиться – воистину Витёк обладал торговым талантом просто выдающимся. И конечно же, в свою бурную деятельность он втянул и лучшего друга – Алёшу Петрова. То есть, меня. Судя по всему, не только по дружбе, но и из расчета – Витя всегда чего-то рассчитывал и выгадывал. Расчет был, впрочем, вполне верным – если Витя вдруг попадает в неприятности, связанные с коммерцией, то это один разговор, а если Витя попадает в неприятности на пару с сыном второго секретаря горкома – то это уже другой разговор. И во втором случае дело могут запросто спустить на тормозах – милиционеры не захотят ссориться с партией из-за мелочевки. Одним словом, придумано было неплохо, но реальность внесла свои коррективы. Что касается Алёши Петрова, то, насколько я понял, он особого рвения в коммерческих делах не выказывал, был больше «на подхвате» и хранил у себя часть заработанного.

О заработанном… Вначале это были десятки рублей. Затем – сотни. Неугомонный Витя все время стремился расширить деятельность. От кассет, жвачки и сигарет мы перешли в более серьезную лигу – к продаже маечек и кепочек «под фирму». В то время, когда я оказался в теле Алёши Петрова, мы уже во всю торговали джинсами и псевдо-американскими часами «Монтана». Впрочем, от мелочевки – жвачек с Дональдом Даком и сигарет – Витя Пахомов не отказывался. Беда пришла откуда не ждали – вовсе не со стороны милиции…

В общем, Витю встретили, когда он радостно шел с очередной закупки – с партией часов «Монтана». Его остановили. Коротко расспросили о том, кого он знает. Витя назвал несколько кличек пацанов из местной шпаны, которых время от времени снабжал сигаретами и на которых мог рассчитывать в таких ситуациях. На злоумышленников названные Витей клички никакого впечатления не произвели, от слова «совсем». Ему слегка насовали под ребра, отобрали часы «Монтана», оставшиеся деньги, сняли джинсы и кроссовки – взамен Витя получил «сменку» – какие-то чудовищные больничные кальсоны и тапочки. Кроме того, Вите категорически заявили, что он есть барыга – спекулянт, и по этой причине, чтобы спокойно ходить по улицам и не бояться, он должен внести порядочным пацанам в качестве штрафа еще «штуку». А если Витя этого не сделает, то будет плохо. На прощание Вите элегантным ударом пустили кровь из носу, а один из гангстеров, представившийся Кузей, показал нож. В общем, первые ростки рэкета пробивались сквозь асфальт плановой советской экономики. Ростки пока еще хилые – всякие Кузи с перочинными ножами. Пока они еще ничего не понимают, перспектив не видят, «крыши» не предлагают, стремятся урвать по возможности как можно больше. Это лет через пять они поумнеют, организуются, заберут все, до чего смогут дотянуться, станут кумирами и хозяевами жизни. А в благословенные восьмидесятые… Что-то такое вроде бы уже есть в Москве, Ленинграде, Днепропетровске. А у нас – пока еще Кузя с корешами. Не так страшно. Будем бодаться!

Удар был сильным. Витя, перетрусивший не на шутку, прошелся по своим знакомым из местной шпаны. Как и оказалось, никто из любителей импортных сигарет на халяву, с грозным Кузей и его корешами связываться не хотел. «Ну его к… Порезать могут», – мрачно заявил один из Витиных приятелей. А тут еще со мною случилась неприятность – с попаданием сначала под автомобиль «Москвич». А затем и в больницу.

– Я сначала думал, что это они тебя… машиной… – сказал мне Витя.

Мы тусили в парке, на улице было тепло, светило оптимистичное апрельское солнце, вокруг куча детворы по песочницам, на лавочках – пенсионеры с газетами и шахматами. Мир, безопасность и оптимизм. Но и в этом безмятежном мире есть свои скелеты в шкафах.

– Не, Витёк, – сказал я беззаботно, – не все так ужасно, не преувеличивай. Это меня какой-то дедок на «Москвиче» приложил.

– Так чего делать будем, Лёха? Эти нас в понедельник по любому после школы поймают. Надо или бабки собирать, или решать чего-то. У тебя там сколько осталось вообще?

– Осталось немного, – сказал я уклончиво. – Ты подожди с бабками. Давай обсудим. Ты чего узнал об этом Кузе?

– Поспрашал пацанов, – мрачно ответил Витя. – Коля Лось с пятого дома говорит, что у него ходка по малолетке за хулиганку. Ему лет восемнадцать, вроде. Сам с Рабочего, но тусит у нас – на Театралке, на Комсомольце, на дискаче в ДК. Пацаны говорят, что опасные – этот Кузя банду собрал, таких же обмороков, человек десять. Все время то лупят кого-то, то чего-то отбирают. И не закрывают их нихера, потому что у кого-то из них то ли батя в ментовке, то ли брат… Вот они и гуляют.

– Значит, к ментам идти – не вариант? – уточнил я.

– Ни в каком месте, – угрюмо сказал Витя. – Чего мы им скажем? Хулиганы ограбили, отобрали товар для перепродажи? Да меня за такое дома батя… Сам понимаешь, – Витя мрачно сплюнул на землю.

– У меня не лучше, – вздохнул я. – Сами подставимся, еще и родителей подставим. Нужно самим решать.

Витек мрачно молчал некоторое время – думал о делах наших скорбных.

– У тебя курить нет? – спросил он глядя, под ноги.

– Не курю, – машинально ответил я.

Витя устремил на меня долгий изучающий взгляд.

– Врачи, что ли, запретили?

– Ага, – сказал я, – врачи. И вообще – надоело. Вредная же привычка.

Снова изучающий и немного изумленный Витин взгляд.

– Слушай, Лёха… У тебя вообще, как? Голова не болит? Что-то я тебя не узнаю сегодня. Ты… не такой, какой-то! То ты память потерял. То курить бросил. Что за хрень, Лёх? Может расскажешь?

А ведь проницательный малый, подумал я одобрительно. Нет, Витя, рассказать я тебе ничего не могу, уж извини. Все равно не поверишь, даже если и услышишь.

– Понимаешь, – сказал я, стараясь выражаться как можно осторожнее, – меня этот дедок на «Москвиче» сбил. Ведь повезло, что инвалидом не остался. Или вообще не насмерть.

– Это да, – согласился Витёк.

– И вот я без сознания в больничке валялся, а потом в себя пришел… И подумал – может я как-то неправильно живу? Может чего-то изменить нужно. Сигареты эти.

– Спортом еще неплохо заняться, – сказал Витёк скучающим голосом.

– И спортом займусь, – сказал я с напором. – И тебе советую. А то к нам всякие Кузи лезут, а мы и отбиться не можем! Как малолетки какие…

– А бизнес? – спросил Витя с беспокойством. – Ты походу полностью на путь исправления встал? С бизнесом завяжешь? А чего? Давай. После школы в институт, а там – по комсомольской линии. Папа поможет… – Витя мрачно усмехнулся.

– Нет, Витёк, комсомол – тема глухая, во всяком случае – для нас с тобой. Бес-пер-спек-тив-на-я! – отчеканил я по слогам. – А вот бизнес – другое дело. Но делать нужно по уму. Чтобы без таких вот ситуаций.

– Твои предложения? – спросил Витя. Он был явно заинтригован.

– Давай рассматривать все варианты, – пожал плечами я. – Бабки отдавать – не вариант. Если каждому давать… Да у нас столько и нет. К ментам – не вариант. Сами отбиться мы не сможем. Не сможем же?

– Не сможем, – подтвердил Витя. – Они на прошлой неделе пацана в парке порезали.

– Ну вот. И под ножи подставляться мы тоже не хотим. Это все были очевидные варианты. Теперь давай рассматривать неочевидные. Есть у нас такие?

Друг мой Виктор снова надолго замолчал. Задумался над неочевидными вариантами.

– Вообще есть, – сказал он после долгого и сосредоточенного раздумья. – Я тут спрашивал у своих поставщиков… В общих чертах им обрисовал ситуацию. Так вот… они говорят, что Саша Щербатый может вопрос решить.

– Кто такой? – заинтересовался я.

– Ну как кто? Вообще, он у нас в городе главный… у этих, – Витя судорожно сглотнул, – у уголовников. Если он скажет, то никакой Кузя к нам на пушечный выстрел… У него то ли три, то ли четыре ходки, Кузя для него ничего не значит… Ему одно слово сказать – и все.

– Ну так елки-палки, – оживился я, – давай встретимся, переговорим с этим Щербатым! Твои поставщики рассказали, где его найти можно?

– Рассказали. Они каждый вечер в «Софии» гуляют. Там у них типа приемной.

«София» – наш центральный ресторан. Самый известный, старейший в городе, открыт чуть ли ни в шестидесятые, гремел в восьмидесятые и девяностые и даже каким-то непостижимым образом дотянул до моего времени. В конце десятых годов двадцать первого века там преимущественно собирались пожилые комсомольцы-бизнесмены, отставные милиционеры и бывшие гангстеры – вспомнить молодые годы, как гонялись друг за другом.

– Ну так нужно идти и договариваться! Хуже-то точно не будет!

– Как сказать, – возразил Витек. – Жулики – сам понимаешь. Народ ушлый. Могут так все вывернуть, что вообще не расплатимся. Но, походу, придется пробовать этот вариант. Только я в «Софию» не пойду. Там половина сотрудников – батины знакомые. Сразу ему стукнут, с кем общался. Придется тебе.

– Ага, – возмутился я, – а моего бати, значит, знакомые там не гуляют? Меня, значит, можно под танки?!

– Да не боись, – успокоил меня Витя. – Если твоего бати сотрудники в «Софии» и зависают, то Щербатого они по любому не знают. Ну сам подумай – где Щербатый, а где горком.

– Это да, – согласился я.

Действительно, в то время власть еще не срослась с откровенными уголовниками. Ничего, через пару-тройку лет все процессы ускорятся. Ведь Михаил Сергеевич объявил ускорение!

– Сделаем так, – сказал Витёк, в голове у которого, видимо, сложился план. Пойдем вместе. Только я сначала зайду. Там осмотрюсь – за каким столиком Щербатый сидит и вообще, по ситуации. Потом сразу выйду и тебе все обрисую. А потом уже пойдешь ты – на разговор. Нужно будет ему денег дать. Рублей двести-триста. Типа, с уважением, все дела. И рассказать про ситуацию. И подвести так, что по беспределу забрали товар, де еще и платить заставляют. Говорить вежливо. Если спросит – кто такие, то рассказать. Завтра воскресенье. Вот завтра вечером – самое лучшее, они по любому в «Софии» будут. Годится?

– Сделаем, – отозвался я, почувствовав даже некоторый азарт. Ситуация была непростой, но интересной! В той моей прошлой жизни все было намного скучнее. Сплошные будни и никакого адреналина. Хотя, здесь у меня впереди времена такие, что адреналина хватит жизней на десять, минимум! – А он меня не пошлет?

Витек пожал плечами.

– По идее, не должен. Если бы мы к ментам сначала пошли, тогда да. А так – пришли как полагается, чтобы нас рассудили по справедливости. А про Саню я слышал, что мужик он справедливый, явного беспредела не допустит.

– Тогда договорились, – сказал я. – Пообщаюсь с твоим Саней. Деваться все равно некуда.

Некоторое время мы сидели молча. Витёк чего-то думал, а я глазел по сторонам. Вот пионерский отряд при полном параде – белые рубашечки, фартучки, пилотки, красные галстуки – куда-то весело спешит во главе с вожатой. Вот мужики – наверное рабочие с вагоностроительного – сдвинули две лавочки и громко обсуждают чего-то. Может свои заводские дела, а может решения последнего партсъезда. А быстрее всего – матерят Горби за сухой закон. А вот идет представительный мужчина в пиджаке и при галстуке. На пиджаке – орденские планки. На вид ему около шестидесяти, и это так странно…Я привык, что ветераны – старенькие. И вообще, их почти не видно, очень мало осталось. А здесь – пожалуйста! Беззаботность, подумал я. Вокруг разлита беззаботность. И это какой-то парадокс, потому что забот у людей восемьдесят седьмого года – не счесть. От Афгана, который отнюдь не закончен и стабильно поставляет «груз 200» и до банального – купить покушать. Насколько я помню, в восемьдесят седьмом это тот еще квест. А люди все равно выглядят беззаботными. Кроме нас с Витьком, опередивших свое время по меньшей мере лет на десять. Суббота. Никто никуда не торопится. Все гуляют, общаются, смотрят друг на друга, а не в гаджеты… Другая планета!

– Слышь, Лёха, – отвлек меня от наблюдений Витёк, – ты вот что скажи. Я же вижу, что с тобой что-то не то. Что произошло, а? Может расскажешь?

А все же сообразительный у меня друг, снова удивился я. Рассказать-то мне есть что. Ой как много я могу рассказать человеку восьмидесятых, да такого, что отродясь не поверит. Реальность, она же круче всякой фантастики получилась… Тут другая проблема – как, зная вот это все, сдержаться и не рассказать? Не вывалить на кого-нибудь страшную правду о грядущем? А сдерживаться нужно. Потому что… зачем же неповинных людей травмировать?

– Может и расскажу, – сказал я. – Но точно не сегодня. Других дел хватает.

– И это не связано с той аварией?

Я задумался. Черт его знает – связано оно с аварией или нет!

– И да, и нет, – ответил я уклончиво.

– И ты теперь будешь т а к о й? – спросил Витек.

– Какой?

Витек пожал плечами:

– А я знаю?! Не такой, как раньше.

Вот это интересно.

– Не понимаю, – сказал я. – Объясни. Какой я был и какой стал?

– Какой-то взрослый, – сказал Витёк задумчиво. – Не знаю. Как будто за неделю лет на десять повзрослел. Или даже больше. Разговариваешь как взрослый.

– Сильно заметно? – спросил я с некоторым замешательством.

– Мне заметно, – сказал Витёк, – но мы же с тобой общаемся близко. С остальными в школе ты особо не сходился, они и не обратят внимания. Вообще. У нас ведь возраст такой. Переходный и трудный. Мы же чуть ли не каждую неделю меняемся, так что – все как полагается. В курилке заметят, что курить бросил…

– Скажу – врач запретил.

– Это да, – кивнул Витёк и вдруг подозрительно прищурился: – А скажи, Лёха, ты же помнишь, как мы мою последнюю днюху отметили? Помнишь?

– Ну помню, чего пристал? – недовольно сказал я.

– Нихрена ты не помнишь, – торжественно вынес вердикт Витёк. – На мою днюху ты с ангиной дома валялся. А Юльку Голубеву? Помнишь?

– Вить… – сказал я, твердо посмотрев ему в глаза. – Ты мне друг или нет?

– Ну друг… – нервно отозвался Витёк.

– Друг или нет?!

– Да друг, друг! Но ты мне друг, а ничего не объясняешь! Морозишься! У нас тут серьезная тема, а я не в курсе – то ли у тебя крыша поехала, то ли еще что…

– Не поехала у меня крыша. Доктора говорят, что здоров полностью. Но рассказать я тебе всего не могу. Пока не могу. А ты, если мне друг, то не лови меня на слове, а лучше помоги.

– Чем помочь-то?

– Я про школу почти ничего не помню, – сказал я со вздохом, – учителя, одноклассники – вот это все. В понедельник для меня – как первый раз в первый класс.

– Нормальный расклад, – выдохнул Витёк. – Ладно. Сейчас я тебе в общих чертах расскажу, что к чему. А в школе тоже постараемся разрулить. Но только и ты пообещай…

– Чего пообещать?

– Рассказать. – Витек смотрел на меня требовательно и с любопытством.

– Честное комсомольское, – сказал я торжественно. И перекрестился на памятник Щорсу. Витя тяжело вздохнул, покрутил пальцем у виска и начал рассказывать…

Глава 6

К ресторану «София» мы подтянулись в воскресенье, к шести вечера. При полном параде – никаких джинсов и кроссовок, костюмы, начищенные ботинки. Правда без галстуков. Встреча предстояла неофициальная.

– Аншлаг сегодня, – Витя кивнул на парковку перед рестораном, на которой стояли четыре автомобиля. Три «Жиги» и «Форд Скорпио». Я улыбнулся про себя.

– «Форд» видишь? Это Саши Щербатого, – со знанием дела сказал Витя. – Ты стой тут. А я внутрь – разведаю.

Витя исчез в дверях ресторана, а я остался снаружи. Был теплый апрельский вечер, прекрасное время, когда ничего не хочется делать, а хочется гулять, вдыхать весенние запахи, ни о чем не думать. На кой черт мне это все, подумал я лениво. «София» призывно светилась огнями. «На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу. Машу рукой, а сердце замирает, и ничего поделать не могу!» – доносилось изнутри. Народ веселился перед началом новой трудовой недели…

Минут через десять из ресторана выскочил взволнованный Витёк.

– Короче, там они. Столик на втором этаже, в углу, возле пальмы. Но сам к ним не лезь! Подойдешь к бармену – он там типа секретаря, дашь ему чирик и скажешь, что по делу, к Саше. Он там отмаячит кому нужно и к тебе подойдут. Все понял?

– Понял, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно уверенней.

– Давай, дуй! Ни пуха! Вот, дашь швейцару за впуск два рубля, больше не нужно!

– К черту!

Ресторан «София» встретил меня неласково.

– Местов нет, гражданин! – строго обратился ко мне швейцар с внешностью отставного полковника. И взгляд его был таким суровым и официальным, как будто переступив порог ресторана я совершил очень нехороший, порочащий всякого честного советского человека проступок.

– Мне местов не нужно, у меня встреча, – сказал я, протягивая швейцару две рублевых бумажки. Взгляд швейцара мгновенно потеплел, в нем появилось что-то отеческое, заботливое.

– Пр-р-ошу, молодой человек! – Двери передо мною гостеприимно распахнулись.

Мда… Могу сказать одно – советские рестораны сильно отличались от наших. В лучшую сторону или в худшую – вопрос спорный. Бесспорно одно – они были другими. Наши рестораторы из двадцать первого века напирают на куртуазность и интимность – полумрак, легкая тихая музыка, максимальная уединенность. В «Софии» все было с точностью до наоборот. Море света. Сизые облака табачного дыма поднимаются к люстрам а-ля-Версаль. Множество столиков – чуть ли ни вплотную друг к другу и множество людей – местов действительно не было, строгий швейцар не обманул.

«Ягода-малина нас к себе манила,

Ягода-малина летом в гости звала,

Как сверкали эти искры на рассвете,

Ах, какою сладкой малина была» – пела с эстрады облаченная в сверкающее серебром концертное платье певица. Перед эстрадой танцевали парочки, и я диву давался, как они не врезаются друг в друга в такой тесноте. И еще – был запах. Даже не запах, а настоящая атмосфера – смесь кулинарных, сигаретных и прочих сложноопределяемых запахов. Атмосфера порока, подумал я. Все-таки хорошо, что в мое время в кабаках нельзя курить. Ведь аллергику находиться здесь как-то вообще немыслимо…

Я поспешил на второй этаж, где обнаружил бар и засевшего в нем бармена. Бармен, облаченный в белоснежную рубашку и галстук-бабочку мужчина лет тридцати, с роскошными усами и ранними залысинами, имел озабоченный вид занятого важным делом человека, и обратил на меня внимание далеко не сразу. Только после того, как я засунул сложенную вчетверо десятирублевую бумажку под графин с каким-то соком.

– Что вы хотели, молодой человек?

– По делу. К Саше разговор есть, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже.

– М-м-м… – довольно неопределенно ответил мне бармен. – Я так понимаю, у вас, молодой человек, здесь встреча назначена?

– Встреча, – согласился я.

– А если встреча, – сказал бармен внушительно, – то посидите здесь. Может быть, ваш знакомый скоро придет. Подождите.

Я согласно кивнул. Еще я заметил, что десятка, которую я сунул под графин, каким-то непостижимым образом исчезла. Бармен завозился с посудой и, кажется, совсем забыл про меня. Я, тем временем осмотрелся по сторонам. На втором этаже было менее людно, Ванесса Паради пела из магнитофона легкомысленную песенку о таксисте Джо, который знает наизусть каждую улочку, каждый маленький бар и все темные уголки и не любит содовую… Здесь никто не танцевал, почти не было пьяных, столы не ломились от салатов и закусок, а присутствующие преимущественно общались за кофе.

– Чего хотел, щегол? – Хриплый прокуренный голос раздался сзади так внезапно, что я вздрогнул. Передо мною стоял парень, лет двадцати пяти – двадцати семи. Высокий, но не особенно крепкий на вид. Белая рубашка, короткая стрижка, бакенбарды, небольшие усики. Поза его была расслабленной (судя по запаху, парень был прилично выпивши), но взгляд – острый и сосредоточенный, абсолютно трезвый.

– К Саше, по делу, – оттарабанил я.

Парень усмехнулся.

– Так что хотел? Можешь мне сказать в общих чертах.

– Мне лично сказать нужно. И передать кое-что надо.

– Передать? – парень насторожился. – Ну давай мне, я передам.

Я задумался на секунду. Витёк никаких инструкций по этому поводу не давал. Впрочем, деваться было некуда. Из кармана пиджака я достал простой почтовый конверт с изображенными цветами и лозунгом. Лозунг гласил, что «Первое Мая – день международной солидарности трудящихся». Весьма иронично, подумал я. Трудящиеся солидаризируются друг с другом. А мелкие спекулянты – с уголовниками. Конверт я протянул парню. Тот осмотрел его, не заглядывая внутрь, хмыкнул и велел мне обождать. Дитер и Томас запели о кадиллаке Джеронимо, при виде которого у девчонок появляется грусть в глазах. В общем, парень ушел и унес конверт, в котором лежали три коричневые сторублевки. Куча денег, если вдуматься. Месячная зарплата квалифицированного рабочего.

Бармен поставил передо мною стакан с молочным коктейлем. Довольно вкусный. Я попивал коктейль, слушал «Модерн Толкинг» и думал о том, как скучно и спокойно мне жилось в моем времени. Но допить и додумать мне не дали.

– Молодой человек! – призывно произнес приятный женский голос. – Чего вы сидите один, скучаете? Не нужно скучать, пойдемте!

На этот раз передо мной стояла блондинка. Высокая и довольно приятная на вид. Если бы не явный переизбыток косметики, то, наверное, можно было бы назвать ее красивой. В восемьдесят седьмом умеренность в употреблении косметики явно была не в моде – или почти полное ее отсутствие, или боевая раскраска апачей, вышедших на тропу войны.

Блондинка улыбалась и манила меня. Я растерянно посмотрел на бармена. Тот коротко кивнул – можно, мол, все нормально. Что же, кажется, мои приключения продолжаются. Я последовал за блондинкой в небольшой закуток – наверное, самое тихое место во всем ресторане, там стояла бочка с пальмой, а за ней спрятался от посторонних глаз столик.

– Вот! – торжественно сказала блондинка. – Привела вам молодого человека! Знакомьтесь!

– Что же, будем знакомы, – сказал мне сидящий во главе стола мужчина. – Я – Саша. С Игорем ты уже общался, – он кивнул на парня, который унес конверт с деньгами. – Это – Андрей, – представительный мужчина кивнул на бритого налысо здоровяка в светлом костюме. А привела тебя к нам Ирина, прошу любить и жаловать!

– Очень приятно, – кивнул я. – Меня Алексей зовут.

– Алексей – Лёха, значит? – залихватски спросил меня бритый здоровяк. – Садись, Лёха, с нами! В ногах правды нет! Садись, чего ты? Поднимем за знакомство!

Я сел за свободный стул, мне тут же вручили рюмку, до половины наполненную коньяком.

– За знакомство! – провозгласила Ирина. Чокнувшись со всеми присутствующими, я отхлебнул коньяка. Крепкий, зараза! Я не большой любитель крепких напитков, да и вообще – к спиртному равнодушен. Но чего не сделаешь для бизнеса! Очень хотел не закашляться, но не получилось – коньяк обжег горло так, что выступили слезы, а горло свело непроизвольным спазмом. Мои собутыльники заулыбались.

– Ты, Алексей, закусывай, – Ирина придвинула поближе ко мне тарелку с каким-то салатом. Некоторое время я сосредоточенно жевал, пытаясь унять разгоревшийся в желудке коньячный пожар.

– Закусывать – закусывай, а все же – рассказывай, – назидательно сказал Саша. – По какому делу к нам?

Саша Щербатый меньше всего походил на уголовника. Скорее, его можно было принять за какого-нибудь доцента или ведущего инженера. Элегантный светлый костюм-тройка сидел на нем идеально. Черные волосы были зачесаны назад и смазаны каким-то гелем. Голос Саша практически никогда не повышал, говорил грамотно, фени и матерной лексики не употреблял, обладал мощной харизмой и умел расположить к себе почти любого собеседника, а насилия терпеть не мог, отдавая предпочтение дипломатии, в которой ему не было равных. В восемьдесят седьмом ему было около тридцати пяти.

– Мы с приятелем тут небольшой бизнес устроили, – осторожно начал я, – джинсы, маечки, кассеты. Понемногу зарабатываем…

– Ну, ясно, – перебил меня долговязый Игорь. – Спекули, короче. Ну рассказывай, чего случилось, не тяни кота за яйца.

– Есть такой Кузя, – сказал я. – С Рабочего. Лет восемнадцать-девятнадцать.

В этом месте Саша Щербатый и лысый Андрей переглянулись, и Андрей тихонько кивнул.

– В общем, этот Кузя у моего партнера часы отобрал. «Монтана». Тридцать штук. И денег еще – две сотни.

– Нормально, – усмехнулся Игорь.

– И мало того, – продолжил я, – подгрузил нас еще на «штуку». Если не принесем до завтра, то грозился порезать.

– В милицию не ходили? – быстро спросил Игорь.

– Нет. Мы сразу к вам.

– Это правильно. – Игорь улыбнулся. – Чего граждан начальников по пустякам отвлекать?

– Несчастный человек этот Кузя, – сказала Ирина, отхлебнув вина из бокала.

– Чего это? – спросил Игорь настороженно.

– Ну как же! Загреб столько часов… А ведь известно, что счастливые часов не наблюдают! – Ирина засмеялась громко и пьяно.

– Ну, хватит шутить над пареньком, – сказал наконец Саша. – И так сколько проблем ребята заработали. В какой школе учишься?

– В сорок пятой. Выпускной класс.

– А живешь где?

– На Ленина, – ответил я. – Пятнадцатый дом.

Саша молчал и смотрел на меня изучающе. Я чувствовал себя неловко – словно какой-то экзотический жук, попавший на стол к опытному энтомологу.

– Ладно, Алексей, – сказал он, подумав секунд пять. – Значит, если все так, как ты нам рассказал… Резать вас никто не будет. И «штуку» отдавать тоже не нужно. Это уже беспредел. И теперь с часами этими… как их…

– «Монтана», – подсказал я радостно.

– С часами что делать? Какие будут мнения у профсоюза? – Саша оглядел сидящих за столом. Профсоюз начал высказываться.

– На кой хер им тридцать штук котлов? – усмехнулся Игорь. – Барыжить, что ли, собрались? И вообще, от этого Кузи… как от свиньи! Визгу и вони много, а шерсти… Достал уже всех, чуть ли ни каждый день народ с предъявами идет. Вообще охренел, получать с малолеток! Ну не терпится тебе в зону – приди к ментам, скажи – так и так, закройте меня, на воле невмоготу…

– Ладно, – перебил его Саша и взглянул на лысого Андрея: – А ты что скажешь?

– Вообще, они работали – пожал плечами Андрей. – Они же скажут – что ж теперь, ничего ни у кого не отобрать, никого не побить… Они скажут – мы живем этой жизнью… – Я так понял, что Андрей косвенно заступался за Кузю.

– Оборзел этот Кузя, – неожиданно и зло сказала Ирина. – У самого такие куражи, а все в одно рыло жрет. Не уделяет. Бакланская рожа, с боку припеку!

– Мда-а… – сказал Саша неопределенно. – Такие дела, Алексей. В общем, сделаем так. У вас сколько часов забрали? Тридцать, говоришь?

– Тридцать.

– Ну вот. Значит, две штуки они себе оставят, а остальные вернут. И бабки, которые забрали, тоже вернуть не выйдет. Сам понимаешь – у вас своя работа, а у них своя. Устраивает тебя такое решение?

– Полностью устраивает! – радостно воскликнул я. – Спасибо вам!

Ирина, Игорь и Андрей рассмеялись, Саша усмехнулся.

– Вообще, ты пацан правильный, – Игорь хлопнул меня по плечу, – пришел к нам, а не к ментам, правильно рассказал, как было. И то, что чего-то с бизнесом мутить пробуете – молодцы, сейчас так и нужно.

– А то развелось малолетних балбесов, – поддержал его Андрей, – лупят друг друга почем зря. Район на район – кому оно надо? Мы всегда говорим – чего так просто драться-то? Если лупить кого-то, то так, чтоб польза от этого была! Нет же! Устраивают Куликовские битвы! Уже нормальному человеку и на дискотеку не приди – толпой забуцают ни за что, шмотки отнимут… Эх, молодежь! Еще комсомольцы-пионеры!

Последнее замечание лысого Андрея вызвало бурное веселье за столом.

– Одно вы неправильно делаете, – продолжал учить меня жизни Андрей, – о завтрашнем дне не думаете, когда бабки зарабатываете! Вот если бы вы раньше к нам пришли, рассказали за свой бизнес, уделили бы по возможности, то никто никогда у вас ничего не забрал бы.

– Ну ладно, Андрей, – вступился за меня Саша. – Пацаны молодые совсем. Тут и взрослые в непонятное попадают. Время такое… А ты, Алексей, имей в виду – для того, чтобы спокойно работать и вообще как-то двигаться в городе – нужно общаться с людьми. Вы можете общаться с нами.

– Я понял, – кивнул я.

– Ну вот и хорошо. В таких ситуациях, как у вас была с этим Кузей, можешь ссылаться на меня, Игоря Швилю и Андрея Магадана.

– Если кто полезет, то сразу дергай их сюда к нам, на разбор! – важно сказал уже прилично захмелевший Игорь, по кличке Швиля.

– И вообще, сам заходи при случае! – Ирина подмигнула мне и потянулась за бутылкой вина – наполнить опустевший бокал.

Я попрощался со всеми и направился к выходу. «На теплоходе музыка играет…» – гремело на первом этаже. Народ потихоньку расходился, воскресный вечер подходил к концу. Я с огромным облегчением выскочил из прокуренного зала. Снаружи меня нетерпеливо ожидал Витёк, который уже скурил, наверное, полпачки дорогущего «Мальборо».

– Ну, рассказывай! – потребовал Витёк.

Мы сидели на лавочке под ивой, и я рассказывал. Витёк внимательно слушал. Как мне показалось, без особой радости. А когда я рассказал все, то и вовсе тяжело вздохнул, и сказал многозначительное:

– М-д-а-а…

– Тебе что-то не нравится? – поинтересовался я.

– На первый взгляд все ровно, – сказал Витёк мрачно. – И ты молодец. Все правильно подвел и разложил. И с Кузей вопрос решили. Но теперь нам с этими жуликами дело иметь. А они поопаснее Кузи.

– Слушай, – сказал я раздраженно, – если не хочешь таких знакомых, то завязывай с бизнесом. Иди пионервожатым. Или на стройку завербуйся. На БАМ. И не трахай мне мозги.

Витёк тяжело вздохнул.

– Нет, старик. На БАМ я не поеду. Мне не интересно, понимаешь? Мне интересно деньги делать. И себе и другим пользу приносить. Вот чего ты смеешься? «Левайсов» даже в комиссионке нет. А у нас – есть. И часы, и кассеты. Нам люди «спасибо» говорят, не забыл? Вот почему я не могу спокойно этим заниматься?

– Витя, – сказал я ласково, – ты мне лекцию по политэкономии решил прочесть?

– Да просто тошно от всего этого, – мрачно сказал Витёк. – Весь мир торгует. Покупает, продает. Уважаемое занятие. И только у нас – спекулянт, преступник. С одной стороны менты. С другой – уголовники. Ну что за хрень, в самом деле?

Ох, Витя, Витя, подумал я. Знал бы ты, к чему все придет через пару-тройку лет…

– А насчет комсомола, – сказал Витёк, – в это все давно никто не верит. Ты посмотри вокруг. Вся молодежь сама организуется. Металлисты, панки всякие. Шпана по районам. Все на комсомол болт большой забили. Никому это не интересно. Только большинство на музыке и на бухле повернуты. Ну или еще – какой район кому наваляет. А мы, Лёха, все правильно понимаем. Мы бабки делаем! Вот сейчас «Монтану» распродадим…

– Ты погоди, – перебил я Витька, который явно вошел в коммерческий азарт, – ты их сначала назад получи, а потом уж распродавай…

– Не, ну раз Щербатый сказал, то вернут без вопросов, – авторитетно заявил Витёк. – У жулья дисциплина – тот комсомол и рядом не стоял!

– Завязывай антисоветский базар, – сказал я, улыбаясь, – слышал бы тебя сейчас мой батя!

– Да ладно, – отмахнулся Витёк, – батя у тебя мировой, все понимает не хуже нас, а может и лучше. Куда все катится.

– И куда же? – наивно поинтересовался я.

– А вот спроси у него сам! Я тебе говорю – будем все делать правильно, будем первыми людьми!

На этой оптимистической ноте, преисполненные энергии и пьяные от будущих перспектив, мы двинулись по домам. «На теплоходе музыка играет» – крутилась в голове навязчивая песенка…

Глава 7

С понедельника началась школа. Я попросил Витька, чтобы он в подробностях рассказал мне, как себя вести, чтобы не привлекать внимания. Витёк ответил, что если я не хочу привлекать внимания, то не нужно себя вообще никак вести.

– А если чего-нибудь спросят? – спросил я.

– Скажешь, как есть, – пожал плечами Витёк, – что после травмы. Не отошел еще.

В общем, для меня – взрослого мужика, хоть и запертого в теле тинейджера, возвращение в школу было достаточно серьезным стрессом. Я волновался. У многих взрослых людей, в число которых я определенно входил, существует куча страхов, родом из детства и ранней юности, связанных со школой, учителями и одноклассниками. Одним словом, снова в школу мне категорически не хотелось. Вот просто до тошноты. Но деваться было некуда.

Наша школа оказалась волне приличной и, к удивлению моему, даже уютной. Класс, располагавшийся на третьем этаже, был просторным и светлым, недавно отремонтированным, со множеством цветов на окнах – наша классная руководительница Тамара Фёдоровна была фанатом «зеленых уголков».