Обречение бесплатное чтение

© Владимир Уланов, 2024

ISBN 978-5-0062-4357-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

2023 март Обречение

***

Нарисованная ярко-жёлтым мелом дверь не поддавалась. Ощущение тупика прижимало голову к груди и разгоняло сердце. Пробуждение было тяжким. Не проницаемые тёмно-зелёные шторы сочились бледным, не уверенным рассветом слабого дня. Спальня наполнялась одиночеством, оно ожило и уверенно заняло сначала душу, а затем всё пространство дома.

Я закрыл глаза, заткнув уши, глубоко вздохнул. Утреннее сонно—ненужное перевозбуждение не позволяло шевелиться, всякое касание только усугубляло сладостное томление, вывихивая сознание. Моё восприятие нас было бесплотным и сухим. Раздвинув шторы, окунулся в боковое солнце. Оно смягчало неустроенность Мира.

Красноватые тени на зелёной траве, спустившись с неба, искали опору на земле, повторяя ежедневный путь, не узнавая свою проторённую дорожку. В их неторопливом перемещении к солнцу была некая обречённая привязанность.

Зависимость от источника тепла и света рождало во мне глубокую очень личную симпатию. Тем временем суть моя угомонилась, незаметно превратясь в необременительную физиологию. Сон исчез из памяти, примирив с бытиём, зачеркнул день вчерашний.

Эмоции ушли в ночь, хлопнувшая дверь поделила жизнь на неравные части. Прошлое было смутным и далёким, исчезающим, оно рождало ощущение собственной вины и безысходности. Вчера за порогом острая злость ушла вслед за человеком. Обернувшись, она не взяла её с собой, внезапно обозначившаяся спина молила о помощи через прощенье.

Не подвижная тупость моего заднего ума, моментально обезобразила нашу жизнь. Из всеобщей пустоты окружающего мира, я вытащил самое искажённое место и жёстко внедрил его между нами, на миг исказив своё лицо, и чувства. Всё было очень глупо, почти по детски выстроено на обидах, при полном отсутствии взаимопонимания.

***

Горячий душ оживил тело. Не управляемая сущность опять восстала, живя своей не нужной за кулисной жизнью. Неужели её обрадовал резкий звук хлопнувшей двери и уходящий в ночь одинокий силуэт женщины. В том мало приемлимом существовании найти место и возможность ухода от саморазрушения, было просто немыслимо. Оно всё было ошибкой, растянутой на долгие годы. Тупые бесконечные вечера. Пошлая дежурная тряпочка ловила убегающую жизнь, и мир, становившийся совсем плоским.

Нелепая противоприродная возня отнимал у моего Эго краски восхищения. Я брёл по болоту в тяжёлых спадающих калошах, увязая на ровном месте. Процедура проверки на герметичность методом надувания из, очень личной игры, превратилась в пошлую обязанность.

Тишина исключала взаимность. Полный мрак начинал возбуждать через возможность грешных фантазий. Руки мои превращались в протёртые локти, пальцы хватались за простынь в поисках ответа, но он умер по нашей взаимной просьбе. Это была мольба разнополых идиотов.

Мы рождены, одарены, оснащены и приданы. Убийство себя мозгом, через гибель единственного на всём свете другого, есть верх самокончины. Неданное нам взаимопроникновение перечёркивало всю эволюцию поколений.

Меня крайне волновало женское тело, не просто, а в принципе. Его анатомические секреты должны быть преподнесены и стать сокровенной тайной в дивном сочетании с моим предназначением.

В размышлениях и грёзах уже взрослых лет, запуская сей образ в святую память о моей Джульетте, я отделить себя не мог от нас. Исчезнув в лунном свете дня, она не отрывалсь от меня. Я болен ей. Её касанья лёгких рук держали много раз на крае обстоятельств.

***

Рядом со мной жило своей жизнью удивительное создание. Точёный профиль открывался мне только упрямым поворотом головы. Роскошные волосы стыдливо прикрывали вне одеяльную часть, покрывавшуюся мурашками при моём прикосновении. Я увядал совершенно не доласканный, почти целомудренный. Её пальцы замирали, опустившись чуть ниже груди, поцелуи были просто не приняты. Всё шло против природы, а она удалялась от нас, не оборачиваясь.

***

В остальном, человеческом плане, дни верстались как бы очень обычно. Мы рядом, но не вместе, передвигались по жизни, наши руки иногда соприкасаясь, крупно вздрагивали. Глаза, натыкаясь на препятствия, быстро тухли, уходя в себя. Общаковый быт не напрягал, потому, что он не был общим. Завтрак, как и прочие приёмы пищи, превращался в поочерёдно-совместные хлопания дверцей холодильника и топтание около раковины.

Некоторые неудобства являл собой совмещённый санузел, однако сдвиг по времени не сложных функций и чёткое соблюдение графика частично решали и эту проблему. Носки и трусы стирал сам. На пред-ложение относить их в химчистку реагировал болезненно, внутри се-бя. Только теперь, стоя перед зеркалом, я понимал степень своего обожания тебя через пустоту одиночества, оно становилось моей уродливой тенью.

Бездонный ужас потери, сродни смерти. Внимательно вглядываясь в себя, я чувствовал мрак за спиной и холод в безразличном доме. Ладони, грудь, колени безразлично сияли ярко – жёлтой краской.

На грани помешательства я бросился искать ту дверь из сна. Как и все мужики ходил кругами, смотрел там, где видно. Верчение себя привело меня в третий раз в кладовку: на полу подсыхало пятно масляной краски.

Нелепый цвет был всучен развесёлой продавщицей в подвальном хозмаге. Она глупо хихикала и вовсю строила мне глазки, это была реакция на полное, почти демонстративное попустительство моей женщины, ломавшей принятые нормы совместности.

Парой мы были заметной. Мужики, затирая меня, спешили пропустить её вперёд, постоянно пытались заговорить, совали визитки. Наткнувшись на прямой, холодный взгляд светло-зелёных глаз, начинали спотыкаться, заикаться, оглядывая меня с острым уважением курицы, получившей червяка от общественного петуха.

Я дискретно любил её целую минуту, завидуя сам себе и своей тени, следовавшей за ней неотлучно, почти касаясь её одежды.

По какому-то странному закону природы её земное сопровождение было изящно и гармонично. Моя длинная, нескладная тень семенила ногами и постоянно меняла форму и направление, предавая меня.

***

Дверь в квартиру не заперта. Чахлая, бессовестная надежда напрасно колыхалась у порога. Я ринулся в глубь, углы пусты и почему-то влажные, наш друг холодильник демонстрировал абсолютное равнодушие, с удовольствием морозя сам себя.

Одиночество, тащившееся за мной по улице, крепко захватившее меня на лестнице, почти прижало к перилам, не пуская в квартиру. Чувство сломалось, ударившись об открытую дверь. Объединившись с возродившейся пустотой, они ринулись толкать меня на необдуманные действия.

Я хотел видеть её, я хотел внимать ей. Отсутствие видимых «нас» выстраивало из меня однобокого урода. Первый шаг, безумные слова, поиски общего неделимого личного были за мной. Выскочив на улицу, я сознательно не замкнул дверь, в слепой надежде.

Солнце было ещё очень низко, а значит прошло совсем мало времени от судорог моего пробуждения и поисков себя. Я глянул на свои слепые окна, пытаясь определить направление её побега. Крутя почти неосознанно головой, жёстко ударился о собственную мысль, едва не упав, я почти ничего не знал о ней.

Один год не правильной жизни не обогащал взаимной памятью и теплом, это было нелепо и не по человечески ужасно! Жуткий механизм полома взаимности, трагизм необратимости, рождали безисходное ощущение конца моих времён.

Переосмысление произошедшего не выстраивалось в логическую цепь, оно и явилось вялым моментом запуска снежного кома, холодом, зародившимся в наших отнюдь не пустых головах. Слово породило мысль, её толчковые удары изнутри разогнали инерцию развала.

***

Почти пустой трамвай водил меня по кольцу моей жизни. Формировался я не благодаря, а вопреки. По утрам, проснувшись, лежал, не меняя позы и не открывая глаз, анализировал звуки, пытаясь представить, что происходит в доме.

Постепенно у меня обострились все виды чувствительности, особенно тактильная. Я обострённо воспринимал прикосновения и запахи, а также звуки. Всё имело свою окраску, степень тепла, искренности, фальши, отторжения.

Мир, имеющий множество светящихся граней, обогащал меня не доступными иным ощущениями, будоражил воображение, пробуждал грёзы и зазеркалье. Моя иллюзорность становилась миром, скрытым от восприятия других, идущих рядом, но не в месте.

Две попытки избить меня натыкались на злую силу, намешанную на моей осязательно-обонятельной идеологии и отрицании козлячества и мата. Меня искренне боялись, но уважали, потому, что завидовали простоте и свободе взаимоотношения с девочками.

Я любил их всех. Просто по определению. Они, за редким исключением, не пахли, их дыхание было лёгким и чистым.

Глаза возникали из правды, маленькие коротенькие тайны рождались из тихого перешёптывания и в нём же исчезали, запутавшись в прямых и светлых мыслях.

***

Джульетту репетировала тонкая ясноглазая старшекласница с неожиданно женственными манерами. Тёмные волосы, смуглая кожа удивительным образом вписались в пьесу. Появление её в последней четверти породило не ясные слухи, искры подражания бродили по второму этажу.

Десятый класс поделился на ревнивых и обожающих. Мальчики прекратили строем ходить в туалет, девочки стали передвигаться парами, шептаться и погололовно игнорировали буфет. Истинное обожание выходило далеко за пределы влюблённости по сценарию. Мой Ромео, подхлёстнутый шекспировским ямбом, игры не требовал.

Импровизация была почти артистичной и очень хрупкой. Скрипка в руках Джульетты через светлое касанье пальцев рождала дивные звуки, наполняя школьную сцену изяществом любви. Я себя потерял, как оказалось, навсегда.

Заключительные монологи мы отрабатывали в спортзале, он запирался изнутри и поощрял вдохновение.

Моё страстное признание остановил прямой взгляд, совсем взрослый. Пальцы, обрекшие чувственную нежность, наткнулись на лопатки и поразились их утончённой трогательности. Через минуту,

едва не потеряв сознание, я опрокинулся на самый верх. Впрочем я ничего бы и не заметил. Где – то там, на потолке мне было удивительно хорошо.

– Ромео, только не спеши – взмолилась она, теребя мою руку. Глубина осознания не ведомого поразила меня. Оттолкнув меня, тихо, без слёз зарыдала. Мироощущение покинуло её. Сладкая беззвучная тяжесть вернула на землю. Обречение пришло через боль утраты.

Спектакль запретили, постарался физрук – старый замшелый пень был где-то рядом и выступил почти свидетелем. Фронтовые педагоги, через отглаженные галифе и хромовые сапоги просто не поверили тому, что не было им дано. На всякий случай «Джульетте» отказали в золоте, ограничившись серебряной медалью.

Я выдержал калечащую драку с её одноклассником и был свободен от себя. При редких встречах в затоптанном коридоре мы тихо улыбались нашей тайне, спиной чувствуя спину. Восприятие мира изменилось и на мой грех стало очень чувственным, ещё более ранимым.

Всё вокруг меня сузилось и потеряло смысл. Краски приобрели постоянноство, мир перестал мельтешить, назойливость окружения и воинствующая пошлость ровесников не находила мои уши, спотыкаясь о прямой взгляд не терпящих глаз.

***

Отрешённость не рождала тягу, я внезапно попал в женскую почти зрелую девственность, искушённую через ум и возможно очень умелые руки.

Произошедшее изменило даже походку, появилась уверенность во всём, похудев, я прибавил в весе почти шесть кг, за два месяца существенно перерос своего далеко не маленького отца. Физическая сила изнутри стала пугающе огромной, она просто пёрла через севший голос наружу.

Меня сторонились, в коридоре встречные начинали шарахаться издалека, расходились сами, через глаза. Я осторожно ходил по школе, пытаясь выяснить её имя.

***

Отшумел её выпускной, очень пошлый и не нужный, она не пошла встречать рассвет на казённый пруд, не держалась за руки, клянясь в вечной дружбе. Получив аттестат, медаль, тихо исчезла, не оборачиваясь. Сбежав, села в поезд на Москву. Вскочив в тамбур, я, увернувшись от родителей, приблизился к ней.

Она не удивилась, не обрадовалась, а просто тихо губами произнесла:

– Помни, меня зовут Джульетта, я буду любить тебя всю жизнь, не ищи меня, нам так обоим будет легче, просто помни. Между нами четыре года, иногда это жизнь, понимаешь меня? —

Грусти, ощущения потери не было. Я впервые не ночевал дома. Рассвет превратил привычный мир в сказочно замерший.

Казалось, стремительно наступающий день торопится занять не принадлежавшее ему место не по праву, а вне очереди. Её дом, заросший тополями, навечно поселил в себе мою душу, взамен отдав светлую память волшебной сказки.

Я простился с детством внезапно и навсегда. Наверное, это случ-лось слишком рано, может я вообще был вне его, просто рос, был счастлив в своём непридуманном тактильном мире.

В пионерский лагерь поехал с электробритвой и тремя рублями, подаренными моим мудрым, всё понимающим дедом. Крошечная мама, вечно занятая в школе, кажется прозевала взросление сына. Отъезд в лагерь огорчил её только за поворотом.

Так и остались в памяти трое. Высокая, ладная фигура отца в косоворотке, крепкая рука обнявшая растерянную маленькую маму и общая тень, на миг скрепившая обоих на земле. Три рубля вернул осенью, это были мои первые большие деньги.