© С. Лазо, 2013
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2013
Из книги «Динамит»
«Душу как рукопись не прочесть…»
Пенальти
Пульс
Детская подушка
«В прифронтовой вагонной почте…»
Владимир Высоцкий
«Российский вечный арестант…»
Охота
Танцплощадка
Очередь
«То ли счастье, то ль червонцы…»
Динамит
Брод
«Не трогай эту струну…»
Ассиметрия
Зренье
Становление
«Поисписался…»
Голгофа
«Как это дорого…»
Равноденствие
Выставка-продажа патентованных сердец
(поэма)
О, Сад, Сад!
В.Хлебников «Зверинец»
«В связи с недостаточной организацией говорящих реклам вне поля зрения важная информация: в зале № 20 на прилавках универсальное СЕРДЦЕ – ФАЛЬШИВАЯ МОНЕТА. При этом гарантируется обязательный размен на подлинные пятаки и прочую мелочь. Исключается возврат и замен. Для устранения возможных очередей и давки принимаются коллективные заявки».
Из книги «Провинция»
«Какая синева…»
Дворник
Равнодушные
Воспоминания
Откладываю на завтра
Молчание
Пустынный парк
Прощание
«Сохнут скошенные травы…»
Часы
Свидание
«Чем выше, тем труднее каждый шаг…»
Хочу заболеть…
Не со зла…
Маргарита
Поздняя осень
Провинция
Рисунки гуашью
«Неужто так и присно и вовеки…»
После праздника
«Как надоела мне…»
Страдивари
Две мысли
«Мне говорили…»
Из книги «Прямо в сердце»
«Ты и в руках диковинна, как птица…»
«И даль ещё была светла…»
Пейзаж с письмом
«Ты слушаешь…»
Усталость
«Не знаю…»
«Мы сидели в кафе под открытым небом…»
Забытый роман
«Мы тебя подождём…»
«И радость горчит…»
«В моей пожелтевшей памяти…»
«Поделены места и ставки…»
«Ещё…»
«Сколько бурь и страстей…»
«Опять ко сну слепые окна клонит…»
«Освобождаюсь от несостоявшихся встреч…»
«Губами тронуть тишину…»
«Наше счастье, оно не спросится…»
Из книги «Дождь под деревьями»
«Синий иней на ресницах…»
«Если два солнца…»
Причал
«моя обманутая вера…»
Акварели
Друзья, прохожие, враги…
Бессонница
Круги на воде
Дождь под деревьями
«Теперь я всем твержу…»
«За что не любите меня…»
Из книги «Разлуки, встречи, расстоянья»
«Хочу тебя видеть…»
«Ночь…»
«Пока идём одной дорогой…»
«А между нами километры…»
«Месть любви в авангардном вальсе…»
«Сто глаз…»
Мы расстаёмся
«Не обманывай, не лги мне…»
«Струишься между пальцев…»
«Ну что ж, богема так богема…»
В Борисполе
«За каждодневной суетой…»
Из книги «До и после»
«Стареют вещи…»
Сны
Поль Верлен
- Я колыбель. Слегка
- Её качает в нише
- Незримая рука.
- О тише, тише, тише!
«Когда говорим «прощай»…»
«Сижу посреди улицы…»
«А жизнь – всё тот же Колизей богов…»
Ключи
«Мы почиваем на пружинах равнодушия…»
«Хочу стихами жажду утолить…»
«Все поезда куда-нибудь приходят…»
Ремонт
«Одно из двух…»
Явка с повинной
«Ты плачешь…»
«На какой-то параллели…»
Не знаю
«И день пройдёт…»
«Огни маяков…»
«Ну, вот мы и успокоились…»
«Прохожие, подайте на любовь…»
«Житейская исчезла тишь…»
«Голова моя – глобус…»
Зимнее солнце
«Твоя белая юбка…»
«Господа воры…»
«Танцевать на углях…»
«Не хочу бояться…»
«Когда ты думаешь о ней…»
Из книги «Ты та»
«Всё начинается с нуля…»
«Снова ноги болят…»
Шкала совершенства
Ну что ещё…
Если …
«Ну вот, взяла и приручила…»
«Жара спала…»
«Всё кажется красивым…»
«Мы – разведенный мост…»
«Конец спектакля…»
«Смеёшься, говоря по телефону…»
Перемены
«Я дверцу шкафа отворил…»
Курорт
Взгляды
«И в синей мгле фонари кружились…»
Из книги «Царства»
«ночная улица в объятьях фонарей…»
«Нарисую на стене лодку…»
Несовершенство
«Эти женщины молоды и красивы…»
«Темноты и мрака в природе нет…»
«Жизнь подобна костру…»
«Людская жизнь давным-давно…»
«Сухие листья летят с деревьев…»
Время
«Мысль – не решенье, а дилемма…»
«Не нужно бояться ада…»
Похожесть
«Взлёт симфоний – девятый вал…»
«Я всегда удивлялся…»
«Сегодня пятое число, сегодня вторник…»
Не моё
Нет места
Попрошайки
«Вы играете «Собачий вальс»…»
«В последних числах января…»
Зима 2007 года – явление уникальное. Постоянная плюсовая температура декабря и января, аналогичная нынешней, отмечалась пятьсот лет назад.
Из газет
«Падал Икар…»
««Кто в старости подаст стакан воды…»…»
«Она представляет какой-то период…»
«Правда опасна и неизменчива…»
«Вот и живи, поступай, как знаешь…»
«Любовь существует в трёх измерениях…»
Любовь живёт три года.
Ф.Бегбедер
«три разные женщины в моей жизни…»
Идём…
Магазин книг
«C’est la vie. На всех не хватит…»
«Что-то мы не понимаем…»
Послевкусие
Общение
«лишённый способности плакать…»
Смерть деда мороза
«Мир грустных метафор…»
«Дорога – это встреча или расставанье…»
«Ну, здравствуй, осень, щедрая сестра…»
«Это не одиночество, если никого нет рядом…»
«Глаза уж циферблат не жгут…»
Концерт для одинокого голоса с неслаженным оркестром
Главы
Молодым людям 70-х годов
Предисловие
Если вы были ребёнком в 60-е или 70-е, оглядываясь назад, трудно поверить, что вам удалось дожить до сегодняшнего дня.
В детстве мы ездили на машинах без ремней и подушек безопасности. Поездка в тёплый летний день на телеге, запряженной лошадью, была несказанным удовольствием. Двери часто не запирались, а шкафы не запирались никогда. Мы пили воду из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Никому и в голову не могло прийти кататься на велосипеде в шлеме.
Часами мастерили самокаты из досок и подшипников со свалки, а когда впервые неслись с горы, вспоминали, что забыли приделать тормоза.
Мы уходили из дома утром и играли весь день, возвращаясь в сумерках, когда зажигались уличные фонари (там, где они, разумеется, были). Целый день никто не мог узнать, где нас искать. Мы резали руки и ноги, ломали кости и выбивали зубы, и никто ни на кого не подавал в суд. Всякое бывало. Виноваты были только мы и никто другой.
Мы ели пирожные, мороженое, пили лимонад, но никто от этого не толстел. Из одной бутылки пило несколько человек, и никто от этого не умер. У нас не было игровых приставок, компьютеров, ста каналов спутникового телевидения, компакт-дисков, сотовых телефонов, Интернета, мы неслись смотреть мультфильм всей толпой в ближайший дом, ведь видиков тоже не было! Телевизор – и тот один на целый квартал.
Зато у нас были друзья. Мы выходили из дома и находили их. Мы катались на великах, пускали спички по весенним ручьям, сидели на лавочке, на заборе или в школьном дворе и болтали о чем хотели. Когда нам был кто-то нужен, мы стучались в дверь, звонили, просто заходили и виделись. Без спросу! Сами! Одни в этом жестоком и опасном мире! Как вообще выжили без охраны?
Мы придумывали игры с палками и консервными банками, мы воровали яблоки в садах, ели вишни с косточками, и косточки не прорастали у нас в животе.
Каждый хоть раз записался на футбол, хоккей или волейбол, но мало кто попал в команду. Те, которые не попали, научились справляться с разочарованием. Менее сообразительные ученики оставались на второй год. Контрольные и экзамены не подразделялись на десять уровней, а оценки включали пять баллов теоретически и три балла на самом деле. На переменах мы обливали друг друга водой из старых многоразовых шприцов! Понятия «одноразовый» вообще не существовало.
Наши поступки были нашими собственными. Мы были готовы к последствиям. Прятаться было не за кого. Даже в голову не приходило, что можно откупиться от ментов или откосить от армии. Родители тех лет обычно принимали сторону закона. Такое можно себе представить?!
Это поколение породило огромное количество людей, которые могут рисковать, решать проблемы и создавать нечто, чего до этого не было, просто не существовало. У нас была свобода выбора, право на риск и неудачу, ответственность, и мы как-то просто научились пользоваться всем этим.
В мире не семь чудес света, а гораздо больше. Просто мы к ним привыкли и перестали замечать. Ну разве не чудо – первое советское средство после бритья? Помните? Кусочки газеты у папы под скулой?
А резинка от трусов – чем не чудо! Ведь она прекрасно держит как трусы, так и варежки! Пирожок с повидлом… Никогда не угадаешь, с какой стороны повидло шлёпнется на брюки!
А такое чудо – натуральный холодильник – авоська со снедью за январской форточкой? Полез доставать – пельмени упали! И попробуй догони ту голову, на которую они упали…
А этот чудесный мамин развод: «Я тебе сейчас покупаю, но это тебе на день рождения»?!
А холодильник ЗИЛ помните, вот с такой огромной ручкой? Это же однорукий бандит! Дёргаешь ручку – падают банки.
Бесплатная медицина – тоже чудо. Врач один, а очереди две – одна по талонам, вторая по записи. А еще и третья была: «Я только спрошу!»
Да, сколько еще их было, этих чудес света…
Маленькое окошко из кухни в ванную – что там смотреть, объясните…
Зубной порошок – чистит как зубы, так и серебро…
Плавки с якорьком… помните?!
Автоматы с газированной водой. Там еще был стакан гранёный – один на всех. Сегодня никому и в голову не придет пить из общего стакана! (Сегодня его украдут через пять секунд после установки автомата, ровно за три секунды до того, как утащат и сам автомат…) А раньше ведь все пили из этих стаканов… Обычное дело! И ведь никто не боялся подхватить какую-нибудь заразу…
Кстати, эти стаканы использовали для своих дел местные пьяницы. И, представьте себе, – они в о з в р а щ а л и стакан на место! Не верите? А тогда – обычное дело!
Дым валит, едкий запах по всей квартире. Дощечка такая с письменами. Это вы-жи-га-ние. Обычное дело! Миллионы советских детей выжигали открытки мамам на 8 Марта: «Мамочка, поздравляю с Международным женским днем. Желаю тебе мирного неба над головой, а твоему сыну – велосипед»…
А еще все сидели в ванной, причем на опущенном стульчаке, причем в темноте – и светил там только красный фонарь… Обычное дело – печатали фотографии.
Вся наша жизнь на этих чёрно-белых фотографиях, отпечатанных собственными руками, а не бездушным автоматом из Кодака…
А, девчоночки, вы помните резиночки? Удивительно, но ни один мальчишка на свете не знает правил этой игры!
Необычно… А ведь мы ещё помним, как Джексон был негром, да еще и несовершеннолетним! Тогда это было – обычное дело!
Вообще, очень много такого было необычного: поездки на картошку и вкусное разбавленное пиво (не, ну правда было вкусно!).
«Взвейтесь кострами бочки с бензином, мы пионеры – дети грузинов» и «Кто курит «Шипку», тот делает ошибку», «Кто курит «Яву» и «Пегас», тому любая баба даст» и «Опал» – затянулся и упал». Да, мы были необычными людьми.
Ими и остались. Интересно, к чему вернутся те, чьё детство и молодость стартуют сейчас, и какими будут они через 30–40 лет?
Великая коттоновая эпоха
Можно ли представить себе отечественного бомжа конца 60-х – начала 70-х годов в фирменных джинсах «Ле-вис»? Или синеликого пьяницу тех же благословенных времён, прилёгшего отдохнуть на скамейке городского сквера и блистающего лейблом «Супер Райфл» на тощей заднице? Для советской молодёжи тех лет подобная картинка была немыслима, как, скажем, разгуливание инопланетян или свободная продажа американского доллара. Д ж и н с о в н е с у щ е с т в о в а л о!
Дeфицит – символ социализма. На весь мир было заявлено об отсутствии в нашей стране секса. Погорячились – народ продолжал предательски плодиться. Но о наличии заграничных портков мы твёрдо знали, во-первых, разглядев их на обличающих фото «Битлз» и «Роллинг стоунз», во-вторых, объявлялись всё-таки иностранцы и в нашей скромной обители. В конце концов на главной променад-ной улице Житомира – Михайловской (официально именовавшейся улицей Советов) – появился будущий предприниматель Фима в н о в ы х джинсах «Райфл». Возник прецедент. Добротный котон, волнующий небесной синевой, с каждым днём всё более будоражил тусовку, трансформируя знаменитый философский вопрос «Что делать?» в более практичный «Где достать?». Джинсы, наконец, появились. Вездесущий приятель Вольф дрожащим от волнения голосом сообщил по телефону, что уже занял очередь…
Первые джинсы не сделали меня счастливым. Индийский «Милтонз», и этим сказано всё: цвет блеклый, сидят мешковато. Но самое досадное открытие было впереди – семирублёвые джинсы не вытирались! Ни стирки, ни трение о доску, ни даже о кусок кирпича не приводили к желанным нежно-голубым подпалинам на швах и складках. Тёрли об асфальт – штаны упорно не меняли цвет. Начиналась в е л и к а я к о т о н о в а я э п о х а.
Мои первые фирменные джинсы – это, конечно, «Ле-вис». Я купил их у приятеля, которого мы звали просто Мэйбл. Он таинственно сообщил, что они из посылки, а значит, прибыли и з – з а б у г р а. Это возбуждало. Джинсы белые, и на момент приобретения мне, наверное, позавидовал бы сам Остап Бендер – именно в таких бы и прогуляться по Рио-де-Жанейро! Детально изучалось всё: и красный флажок в шве заднего кармана, и клёпаная металлическая пуговица с круговой латинской надписью, волшебный радиус вырезанных карманов, добротная двойная строчка… О н и с т о я л и! Если джинсы опускались на пол, то сгибались до колен – и торчком. А к а к о н и с и д е л и! Ноги в них были стройны и поджары, как у беговой лошади. Я счастлив, жизнь прекрасна. И даже цена в 35 целковых не казалась спекулятивной, хотя месячная студенческая стипендия составляла 28 (на эти деньги некоторые мои сокурсницы как-то умудрялись жить!). Даже отец, человек старой закалки, называвший предмет моей гордости не иначе как кальсоны, не мог омрачить радости обладания фирменными джинсами.
На первом месте, конечно, была музыка. Заканчивая школу, я, не задумываясь, мог назвать пять-шесть десятков рок-групп, что никак не сочеталось с формулами и уравнениями. Начиная от столпов – «битлов» и «роллингов» – далее до бесконечности: «Лордз», «Бёрдз», «Кинкз», «Манкиз», «Энимэлз», «Троггз», «Крим» и т. д. Музыкальные программы «Голоса Америки», заглушаемые недремлющими компетентными органами (я тогда ещё наивно воспринимал это, как естественные природные помехи), иногда одаривали странными названиями типа «Клубничный будильник» или «Электрический чернослив». Совершенно потрясающе звучал штатовский голос Марии Селиберти: «А сейчас группа «Шекспиры» с песней «Греем руки у костра»… Удивляло и то, что программы эти составлялись по заказам каких-то таинственных соотечественников: Васи из Киева, Игоря из Одессы, Александра из Москвы, Светланы из Риги… Вряд ли туда кто-то писал и что-то заказывал, по крайней мере инстинкт самосохранения подсказывал: делать этого не надо.
Даже советская пресса вынужденно отметила атакующее движение рок-н-ролла. В журнале «Украина» появилась статья «Гитары, барабан и акробатика». Иллюстрацией этого футуристического эссе было мутноватое фото ливерпульской четвёрки, где «битлы», в прыжке, с гитарами наперевес, доводили до истерики своих экзальтированных поклонниц. Далее следовал текст. «Фото четырёх подростков-«музыкантов» не сходит со страниц английских газет… Это – (в н и м а н и е!) джаз «Бителз»… Игра на инструментах сопровождается прыжками, кривлянием, неимоверными выгибаниями. Квартет в составе (в н и м а н и е!!!) Рауля Маккартнея, Георга Нарризона, Джона Ленкова и Ранчо Старра успешно делает карьеру… Восторженные статьи о них уже понаписывали музыкальные критики, врачи-психиатры и даже королева-мать». Ну и, разумеется, блестящий финал: «Дикий рёв гремит на Британских островах, заглушая сознание людей и волшебные мелодии гениальных композиторов прошлого». Этот бред советского искусствоведения я ещё много лет кряду зачитывал друзьям и знакомым. Они хохотали, не веря, что такое опубликовано. Тогда я доставал затёртую на сгибах вырезку из журнала, козырно разворачивал и требовал компенсации за недоверие. Наливалось сразу, без возражений. И с восторгом.
Мы соревновались в длине волос (если хоть что-то начёсывалось на ухо, это уже засчитывалось), терзали черниговские семиструнки, перестраиваемые на шестиструнный лад, и мечтали спеть «Can’t buy me love», от чего млело сердце. В городе появились шокирующие фотографии а-ля «Битлз», но с другими лицами. Житомирскими. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это бутафория, хоть и костюмчики без лацканов и причёски!!! Воспринималось уже как анекдот: четверо приятелей решили создать группу, наивно полагая, что гитарные муляжи, похожие пиджаки, сценическая поза и есть залог успеха. Они даже играть не умели! Ни на чём! А вот мы хотели играть. Мы не фотографировались, мы репетировали. Сдирали партии бас-гитары, отчего ещё самозабвенней влюблялись в Пола Маккартни, подбирали аккорды, списывали по строчке английские тексты и несказанно удивлялись, почему оно у нас т а к не звучит. А как может звучать самопальная электрогитара, воткнутая в убитый киношный усилитель, озвученный перемотанным динамиком и дырявым диффузором? Как «Хофнерр», «Маршалл»? Как «Фэндер»? Но дело даже не в этом. Мы репетировали в зале Дворца пионеров, а внизу на улице среди морозной зимы стояла толпа, слушала и не хотела расходиться. Вот в чём кайф. А мы, подзаряженные «Белым крепким», пели, как ангелы, и это было несравнимо круче любых киловатт, саундов и тем более бутафорских фото.
Моей первым настоящим инструментом стала ленинградская гитара, с жёлто-коричневым лаком и заводским квадратным звукоснимателем, прикрученным под струнами. Дека имела две скрипичные прорези. На такой же гитаре играл десятиклассник Паша, когда я был на пару лет младше. Ничего фирменного он не играл, но то, что он мог читать аккорды с листа, впечатляло. У нас же в классе на переменах активно терзал потрёпанную черниговскую гитару Ёся. Кто-то из друзей натягивал ему на ухо спрятанную где-то на затылке длинную волосину, и это наглядно демонстрировало его приверженность к рок-н-роллу. Главным преимуществом Ёси являлись клёшные брюки, фраерские, но с грустной судьбой. После очередного позднего прихода Ёсю жестоко наказал разгневанный подвыпивший батя: брюки, обречённо качнувшие широкими штанинами, были брошены на толстенную колоду и одним взмахом топора превращены в шорты. По части гитарного искусства я решил просто – одолжил на два дня инструмент, выучил пару аккордов, нарисованных на листке, и на следующий день заиграл простецкую народную мелодию «Полюшко-поле». Пальцы пекли ужасно. Я часто прикладывал их к замёрзшему окну и снова брался за витые медные струны. Следующую песню подбирал сам, а через неделю, поднапрягшись, купил в универмаге бордовую семи-струнку. Проиграв несколько мелодий, выбросил лишнюю басовую струну, перестроил на «ми-си-соль-ре-ля-ми» и спел свою первую песню. Про любовь, которая призывно ждала где-то впереди.
Урок преферанса
Эксцентричный мечтатель Сергей Птицын жил в соседней угловой пятиэтажке, в квартире на втором этаже и сложно сосуществовал с бабушкой, которая с большим недоверием относилась ко всем его друзьям, считая их (иногда, кстати, не без основания) разгильдяями и хулиганами. Человек увлечений, он загорался мгновенно. Не существовало отрасли знаний, куда бы из любознательности или просто случайно его не заносила неистребимая жажда открытий. Литературные и философские течения, восточные религии, йога, электрогитара, музыка, фото, коллекционирование книг, антиквариат, самовары, кинжалы, фотообъективы… Всё это где-то отыскивалось, выменивалось, продавалось, перезакладывалось, одалживалось, терялось, находилось, дарилось – в общем, в его руках обретало несметное количество новых жизней. Моя библиотека началась с книг, принесённых им же (в наследство от родителей достался лишь трёхтомник Есенина). Дело даже не в том, что стеллажи с корешками собраний сочинений стали престижны и модны, – хорошие книги невозможно было к у п и т ь. Их нужно было как-то д о с т а т ь. Вот так и появились восемь томов Диккенса, доставленных моим неугомонным приятелем. Не скажу, что сей английский классик вызывал безмерное восхищение, но залп тёмно-зелёных томов по верхней пустовавшей полке книжного шкафа был символичен. Огорчало только, что тома разрознены и имели полустёртые библиотечные штемпели – недвусмысленный намёк на источник их приобретения. Однако тешила надежда, что к Диккенсу я всё-таки приблизился (тщетная, конечно!).
Очередным увлечением Сергея стал преферанс. В институте мы чуть ли не каждый день записывали «пульку», иногда даже на лекциях. Существовали отдельные дисциплины, которым всегда предпочитался преферанс. Например, гражданская оборона. Однажды Птицын забежал ко мне и без предисловий выпалил:
– Научи играть в преферанс.
– Сергуня, это сложная игра. Много разных комбинаций… Быстро не получится.
– Хорошо, я буду стараться.
– Есть нюанс. К игре нужно относиться серьёзно. Поэтому просто так в преферанс не играют…
– Не понял, это что, на бабки? Я же учусь!
– Ну вот, чтоб учиться играть, а не дурачиться, ты должен чем-то рисковать.
В тот же вечер Птицын зарисовался перед дверью с внушительной стопкой книг, которую снизу придерживал ладонями, а сверху подпирал подбородком. Картёжник из него никудышный. Преферанс предполагает неторопливый анализ и точный расчёт, а Сергей бесшабашно шлёпал картами и очень скоро окончательно продулся. После подсчёта почесал затылок, окинул взором принесенные фолианты и задумчиво произнёс:
– Я думал, этого хватит на весь курс обучения…
Тут и я взглянул на книги.
– Старик, ты погорячился. Во-первых, я предупреждал – с картой, что у тебя на руках, играть мизер – самоубийство, во-вторых, ты попал больше, чем весят эти книги…
Физиономия Птицына налилась гневом.
– Как ты можешь быть таким меркантильным?! Я лишил наслаждения кучу читателей, они бы рыдали и визжали от восторга… А ты взул меня, как шулер, обобрал до нитки и ещё чем-то недоволен!
Я не поддался на провокацию и спокойно ответил:
– По теме Ремарк и Ирвин Шоу. Остальное – макулатура.
Глаза Птицына метали громы и молнии. Он выхватил из стопки толстенную коричневую книгу и, ткнув мне её прямо в нос, с пафосом воскликнул:
– Ты знаешь, кто это?
Я скользнул взглядом по обложке. Пьесы Гольдони, итальянского классика, которого я сдал в предыдущей сессии.
– Ты не читал Гольдони?!
Я оторвался от созерцания обложки и молча кивнул. На лице Сергея застыл ужас.
– Ты не читал Гольдони? Ты не читал Гольдони??!!?
– Не читал.
Он презрительно глянул на меня, судорожно сгрёб книги и ни слова не сказав, картинно ушёл, хлопнув дверью. Я успел подумать, досадно как-то получилось, ведь не собирался же обыгрывать его, просто пытался научить ответственной игре. Тут дверь снова открылась, в проёме появился мирно улыбающийся Птицын, прижимающий подбородком стопку всё тех же книг.
– Я у тебя их потом выменяю обратно! Только научи играть мизер…
Ночи напролёт мы чертили круги по двору, бродили сонными улицами среди мерцающих фонарей, нескончаемо болтали, покуривая на скамейке под ивами. Бесконечно благодарен ему за открытие Федерико Гарсии Лорки. В лунном сумраке он таинственно бормотал:
Это завораживало.
Грудь любимой женщины, предчувствие страсти. Всё ещё сонное, но уже в ожидании, трепете, и вот она обнажается, это и есть последний проулок, и да, груди именно раскрываются, распускаются как цветы, белый дурманящий жасмин – запах женщины.
Как можно так волшебно рисовать страсть? Белые бёдра, бьющиеся, словно пойманные рыбы… А чего стоит это «испуганно»! А «атласная кобылица»! И женщина, и лоно её, и таинственный глянец кожи, и бешеный темперамент, и бесконечность, как ночь, и восторг, как рождение нового дня.
Отбушевала страсть у края речной долины. О н а уходит, её одежда из песчинок и поцелуев (с ума сойти!). И снова белые цветы – теперь уж лилии, символ разлуки, а ведь трефы – и форма цветка, и гадание по масти; и это не просто цветы, а кинжалы – опять же и форма, и удар судьбы, роковой знак; рубящий ветер – жизнь? судьбу? участь? – и вдогонку, почему «вдогонку» – а ведь уходит, уже ушла, уже нет и не вернётся никогда… Ни одного случайного слова. За каждым картина, мир, поэма. Лорка – фантастический прыжок в поэзию. А впереди ждали новые взлёты: Ахматова, Пастернак, Цветаева…
Я писал стихи, причём с ощущением, что именно пишу стихи, а не изливаю душу, будучи в тоске или меланхолии.
Возникали попытки что-то запечатлеть в прозе, но было ясно, что это всего лишь наброски, да и то малоинтересные.
Птицын мог отыскать неожиданные строки, однако слепить из них что-то законченное у него не получалось.
И всё. А дальше? Дальше нет. Появлялись и какие-то прозаические эпизоды, но это было ещё хуже, чем у меня, и особого интереса не вызывало. Как-то ночью заурчал телефон, и возбуждённый птицынский голос загадочно произнёс:
– Только что закончил рассказ. Ты умрёшь! Слушай!