Город и пустоши бесплатное чтение

Глава 1. Мальчик и дикие

Мир безвозвратно изменился. Большая война и последовавшая за ней эпидемия разрушили города и страны. Границ не осталось. Темное время. Поколение тех, кто помнил цивилизацию пытались сохранить ее знания. Не смогли. Их дети еще умели читать, внуки уже нет. И все же несколько поселений объединяются вокруг центра, где когда-то была исследовательская лаборатория. Дети и внуки настоящих ученых могут немногое. Но они запустили электростанцию, добывают уголь в недрах горы, заново обретают энергию пара. Так вырос Город.

Вокруг города – пустоши – бесконечные пространства, изуродованные войной. Здесь кочуют племена Диких. Мутации и жестокость, кровь и предательство – это все, что ты найдешь в пустошах. И еще Орда. Она уже близко. Слышишь?

Мальчик открыл глаза. Он еще не чувствует боль, только горечь во рту и страх. Но боль уже рядом, она неизбежна. Мальчик пытается подняться. Гравий скрипит под ним, правая рука подламывается, бессильное тело сползает по насыпи вместе с острыми камнями. Мальчик протяжно стонет. Боль, наконец, пришла. И с ней вернулась память.

Источником боли оказалась правая рука. Взрослый грубый бушлат почернел на плече, боль гнездилась именно там, где торчал арбалетный болт. Его почти не видно, всего пара дюймов черного оперения. Как болт смог отыскать в огромном рукаве отцовского бушлата тонкое мальчишеское плечо непонятно. Но смог, отыскал и впился железной хваткой. Арбалетные стрелы называли болтами. Мальчик не знал почему. Настоящие болты совсем не похожи на стрелы. Он знал это, потому что уже год жил и работал в шахте. И каждый день проходил по маршрут вагонетки, проверяя устойчивость опор, осматривая рельсы и подтягивая ключом с длинной рукоятью ослабевшие соединения. Мальчик знал про болты. И про рельсы. Это была его работа. Вниз, туда, где вырубали уголь, его, конечно, не пускался. Там, в темном чреве горы работали взрослые. Осужденные. Как его отец. Уголь отправлялся в Город. Чтобы в Городе было тепло и светло. Через год они с отцом вернутся туда. Им тоже будет тепло и светло. Если отец выйдет сегодня из шахты…

Час назад случилась авария. Обрывы линии электропередач бывали нередко, но с таким, как сегодня, мальчик столкнулся впервые. Электричество пропало в тот момент, когда вагонетка, наполненная углем, преодолевала самый крутой участок подъема, с поворотом. Мальчик услышал грохот, с которым она сорвалась с троса и покатилась назад. Туда, где бригада горняков поднималась к солнечному свету. Мальчик побежал вниз, освещая себе дорогу керосиновой лампой. Выход был завален. Из под завала он слышал стоны и крики о помощи. Некоторые опоры туннеля подломились. Большая беда случилась именно в тот момент, когда наверху не осталось никого, кроме мальчика. Мальчик растерялся.

Помощь нужна немедленно. Он хорошо это понимал. Не было никакой связи с Городом. Значит, нужно выталкивать из тупика дрезину и ехать за помощью. Конечно, это запрещено. Даже взрослым запрещено выводить дрезину на путь без разрешения диспетчера из Города. Но там отец… И мальчик принял решение, а дальше делал все, не задумываясь.

Тяжелая рукоять дрезины не поддавалась. Мальчик помнил: не хватает сил – используй рычаг. Помогло. Дрезина сдвинулась. Дальше проще. Главное, успеть. Стоны и голоса из тоннеля он старался не вспоминать. Потому что среди них он отчетливо слышал голос отца.

На спуске с холма дрезина разогналась, ветер свистел в ушах. Мальчик закутался в отцовский бушлат, и все равно было холодно. Город уже близко. Как затормозить, мальчик представлял себе плохо, но там, в Городе, разберутся. Увидят и разберутся. Так думал мальчик. А потом был сильный удар в плечо. Его качнуло так сильно, что капюшон сорвался с головы, и светлые его волосы подхватил ветер. Ему показалось, что дрезина переворачивается, и небо падает на него, но это он падал, а дрезина рвалась вперед, в Город. А потом земля бросилась ему навстречу и ударила в лицо, в грудь, вышибая дыхание и закручивая по насыпи…

Мальчик приподнялся на левой руке. Весь ободранный и оглушенный. Дрезины уже не было видно. Только стихающий перестук железных колес.

– Смотри, Лысый, щенок то жив, ворочается. Добьешь?

Голоса сзади, неожиданно громко ворвались в ватную тишину мальчика.

– Тебе надо, вот и добей, – голос раздался совсем близко.

Мимо мальчика пробежали ноги. В тяжелых солдатских ботинках и стянутой веревками рвани. Много ног. Это были дикие.

– Малец разогнал дрезину, не успеем! – кто-то, тяжело дыша, подгонял бегущих.

Они спешили вдоль насыпи и по шпалам, скользили по щебню и траве, ругались. Бежали к тому месту, где дрезина могла встретиться с поездом, идущим на шахту. К составу с ремонтной бригадой. Они хотели перехватить его.

А потом мальчик услышал быстрые шаги, и шорох гравия за спиной. Страшный удар сзади в затылок. Сознание погасло, как пламя свечи под черными пальцами шахтера.

– Попал! Нормально попал, да?

– Тупой, ты, Моль, хоть и меткий.

– Сам тупой, Лысый. Болт достанешь?

– Некогда копаться. На обратном пути.

Но мальчик этих разговоров не слышал. Удар тяжелого ботинка в затылок мог убить и взрослого мужчину.

Глава 2. У восточных ворот

– После войны не наступит никогда. Такого времени не было и не будет. Может ли трава расти и не расти? Может ли ветер перестать? Знаешь ли ты, что стало с ветром, который перестал? Его нет.

Он кричал хриплым сорванным голосом у городских ворот. Он совсем не был похож на нищих попрошаек, что по воскресеньям собираются на ступенях собора. Когда проходившая мимо женщина бросила к его ногам мелочь, он мгновенно поднял деньги и крикнул ей:

– Стой, женщина! Тебе не хватит этого вечером. Вернись и возьми.

– После войны не наступит. Для вас не наступит, потому что вас не будет. Война сожрет вас, разгрызет ваши кости, как голодная бешеная сука.

Старик в черном рваном плаще стоял, опираясь на посох-костыль и кричал всем, кто шел в Город или выходил из него. Старика обходили, не глядя, как препятствие на дороге. А он грязный, в лохмотьях, хрипел, заглядывал в глаза, как будто искал что-то в лицах этих усталых людей, спешивших по своим делам.

– Бегите! Иначе ветер с пустошей развеет вас, разнесет пылью, пеплом. Бегите! Грядет Бог, который не знает вас и не захочет вас знать. Кто вы? Пыль. Попал…

Из будки у ворот, где прятался от солнца патруль, выбрались двое солдат. В черной форме Корпуса, но без шлемов. Жарко. Солдаты подошли к проповеднику. Он, не обращая на них внимания, все кричал о войне.

– Что расшумелся, старик. Заткнись и убирайся отсюда, – молодой высокий солдат обращался к проповеднику, но тот даже не повернулся, как будто не слышал.

– Упрямый, старый бродяга. Он так не уйдет. Не понимает по-хорошему.

Второй солдат, пониже ростом, но значительно шире в плечах, с нашивками капрала, растирал запястья, сжимая и разжимая кулак в черной перчатке. Не дождавшись ответа от проповедника, капрал пнул тяжелым ботинком костыль, выбивая опору у старика. Костыль полетел в пыль. Проповедник взмахнул руками, точно неловкая нелепая птица, пытаясь устоять. Капрал ударил его в лицо кулаком. Быстро, без замаха.

Проповедник рухнул на колени. Капрал сделал полшага вперед, намереваясь пнуть его в ребра, но молодой солдат положил ему руку на плечо:

– Не надо, Кэп, пусть сам уйдет. А то потом тащить его с дороги…

Капрал кивнул, и наклонившись к проповеднику внушительно сказал:

– Ползи отсюда. Еще раз здесь увижу, убью.

Поток людей огибал стоящего на коленях старика и двух солдат. Происходящее никого не касалось. Простое правила выживания: пока бьют другого, не бьют тебя.

Проповедник на четвереньках добрался до костыля. Кашляя, встал. Побрел, хромая и что-то бормоча в свою седую бороду. Солдаты вернулись в будку. Кэп (так звали капрала) остановился и услышал:

– Один или два? Один мертвый или два мертвых глупых солдатика? Один или два? Пепел… – старик говорил сам с собой.

Кэп покачал головой, с досадой потер кулак. Он старался ударить легко, старика было жаль, но все равно вышло слишком сильно.

– Старый дурак, ходит как на работу. И каркает-каркает, слушать тошно, – Кэп не оправдывался, просто объяснял.

– Интересно, где он живет? Он ведь на ночь в город не входит?

– Кто ему на ночь позволит? На помойке, где-нибудь, за стеной.

– И дикие его не трогают?

– Кому нужно это старое дерьмо? Его даже крысы не станут жрать…

Шутка была не бог весть, но солдаты посмеялись.

– Четко ты ему врезал, Кэп, – молоденький солдат смотрел на капрала с уважением, – Готовишься к бою?

– Да, думаю участвовать в воскресенье. Пора, – капрал потянулся, похлопал молодого солдата по плечу, – хочешь ко мне в клуб? Любишь подраться?

– Ну, нет, – молодой солдат, неуверенно улыбнулся, – я видел, что в последнем бою было с тем шахтером.

– Да, парень вряд ли сможет ходить. Рик сломал ему хребет. Но Рик, он – отморозок. Звереет, когда дерется и совсем не умеет останавливаться. Все-таки бои – это спорт, хоть и жесткий.

– А ты бы справился с Риком, Кэп? Он ведь опять будет в этом сезоне.

Капрал задумался, посмотрел в окно:

– Посмотрим. Он, конечно, тяжелее. Но я быстрее. И дыхалка у меня получше. Думаю, справлюсь. Деньги, парень, это хорошие деньги, которые мне не помешают.

Молодой солдат кивнул, хотя куда ему понять… Капрал снова посмотрел в окно. Как будто ждал кого-то. Молодой солдат почувствовал, что Кэп не расположен говорить. С Кэпом ему не повезло. Этот неразговорчивый капрал, ничем кроме боев на арене и лошадей не интересовался. Его уважали в Корпусе, но друзей у него не было. «Может он мутант? Ишь как поглядывает, точно сам – зверь», – подумал Пабло, избегая пристального взгляда необыкновенно синих глаз капрала. Говорили, что Кэп из диких. Правда это или нет – Пабло не знал. Если выбирать того, с кем выйти в пустоши на разведку, то лучше Кэпа не было никого. Но провести целый день в карауле с молчаливым человеком, который не играет в карты, не травит анекдоты и не обсуждает женщин… Не лучший день в жизни Пабло Эпштейна.

В прошлую смену с двумя курсантами они играли в покер на интерес. Всю смену резались. Это было повеселее, чем гонять бездомных сумасшедших. А больше ничего не происходило. Город слишком силен, чтобы дикие пытались его штурмовать. Крысы и те давно держались от ворот подальше. Говорят, раньше крысы были маленькими и кошки их гоняли. Но это было до войны. Хуже крысы ночью за стеной ничего нет. Огромные крысы, вставая на задние лапы, были выше взрослого человека и нападали на людей без раздумий. Ночью они охотились за людьми. Ну и за кошками или собаками тоже, разумеется. Дикие, те кто жил в пустошах, страдали от крыс несравнимо больше, чем горожане. Огнеметы корпуса стражи когда-то приучили крыс в город не соваться. Правда, сейчас эти огнеметы давно заржавели, но крысы об этом не знали.

– Кэп, почему мы его прогнали? Он вроде безобидный, даже денег не просил, —

Молодой солдат не сумел найти новую тему для разговора, но и молчать у него не получалось.

Кэп не ответил. Он смотрел в окно. Неспокойно. После вчерашнего нападения на поезд, караул должны были усилить. В город тонким ручейком текли люди. Бедные и робкие, неуверенные в себе и обеспеченные. За стеной у многих были дела. Люди жили и за стеной, в поселке, который быстро разрастался. Дома ставили с опорой на городскую стену, так надежнее. Кто-то работал в городе, на фабриках, на рынке или в депо, кто-то работал на фермеров, которые приезжали в город на больших телегах и продавали мясо, молоко, муку и овощи, много было строителей и подмастерьев. Изредка показывались охотники за древностями. Эти мотались по пустошам в поисках чудес или материалов из далекой довоенной эпохи. Все они были людьми Города. Все они зависели от Города, жили по его законам и нуждались в его защите. Даже те, кто жил за стеной.

Проповедник был другим. От него несло дикостью. Кэп видел это сразу. Дикие – это, безусловно, враги. Любой курсант, любой солдат знает это. Видишь дикого – стреляй. Объяснять что-то вчерашнему юнкеру Кэп не хотел. Пабло – мальчик из хорошей семьи, закончил училище, мечтает сделать карьеру в корпусе. Зачем? Это только ему известно. Но сделает, конечно. Потому что семья, потому что связи, друзья отца, деньги, наконец. Ему никогда не понять, как чувствует диких Кэп.

– Старик грязный. Каркал как ворона. Пусть делает это в другом месте. Может, он вообще шпион диких.

– Тогда его нужно было задержать?

– И объяснять потом полковнику, почему ты решил, что этот вонючий старик – шпион?

– Ну, не знаю… допросили бы его.

– Кому нужен это помойник? Ты, кстати, слышал что-нибудь про налет на шахту вчера?

В Корпусе такие новости почти не распространялись. Кэп надеялся узнать от Пабло подробности.

– Да, говорят, жуткая история. Дикие устроили аварию на линии электропередач, свалили столб, в общем. И в шахте сошла с рельсов груженая вагонетка. Да не просто сошла, завалила шахтеров. Они как раз поднимались. Мастера не было, наверху оказался только какой-то мальчишка. Он запаниковал, раскачал дрезину и отправился за помощью, – Пабло рассказывал с удовольствием. Его отец, третий человек в городе, утром в подробностях разобрал происшествие. За завтраком отец любил рассказывать о городских делах и своей скромной роли в решении городских проблем.

– В общем, мальчишка разогнал дрезину, только ее перехватили дикие. И раскачали ее под горку так, что она врезалась в паровоз, и он тоже сошел с рельсов.

– А что там делал паровоз? – Заинтересовался Кэп.

– Паровоз с ремонтной бригадой шел в сторону шахты. Искали обрыв. И нашли дрезину на полной скорости.

– А что мальчишка?

– Кто его знает? Может, убили его, а может, он сразу был с ними заодно, есть и такая версия. Не нашли, в общем.

Кэп кивнул соглашаясь.

– И дальше?

– Дальше дикие вырезали всю бригаду ремонтников, а двух сопровождающих бригаду солдат повесили за ноги на столб и развели под ними костер. А поезд, естественно, разграбили. Оружие забрали.

– За этим они все и устроили. Понятно, почему сегодня за стены вывели почти весь Корпус.

– Да, они там делом заняты, а мы здесь, голодранцев гоняем, – Пабло вздохнул. Ему тоже хотелось настоящей войны. С подвигами и схватками. Ему хотелось стрелять в реальных врагов, а не в мишени у казарм. Ему бы сойтись с дикими врукопашную, на штыках…

Кэп знал, что полковник никогда не отпустит Пабло в экспедицию. Сын городского казначея и без того получит свои медали и офицерский чин. Интересно, понимает ли это Пабло? Он, в принципе, неплохой парень, вон, старика этого пожалел… Кэп знал, что и сам остался у западных ворот только потому, что полковник сделал на него ставку на турнире. А гнать в экспедицию лучшего бойца Корпуса за три дня до арены – это риск.

– Постой, а это еще кто? – Кэп выскочил из будки и опустил шлагбаум. Тяжелый брус качнулся на противовесах, скрипнул и перекрыл дорогу. Хмурый бородатый фермер в меховой безрукавке дернул за кольцо шестиногого быка, который медленно тянул воз.

– Куда это ты направился? – Кэп стоял в двух шагах от фермера и говорил чуть растягивая слова, с видимой ленцой, но Пабло заметил, что ремешок на кобуре расстегнут, а правая рука небрежно лежит на широком поясе, касаясь рукояти револьвера.

Фермер хмуро глядел на Кэпа. Низкий лоб его и глаза были почти не видны под косматыми, с заметной проседью, волосами. Всклокоченная борода сливалась с мехом безрукавки. Он сам был как бык, которому по ошибке достались человеческая голова.

«Здоровенный какой, не мутант, случаем?» – подумал Пабло с некоторым даже восхищением. Невысокий коренастый капрал рядом с огромным фермером казался подростком.

– Уйди с дороги, – буркнул фермер, – На рынок я.

– Рынок завтра будет, а сегодня торговля закрывается через час. Разворачивай своего шестилапого и вали.

– Ты, солдатик, уймись. Я два дня в дороге, переночую в городе. Чай, не впервые. Вот тебе, на пиво…

Широкая, как лопата ладонь раскрылась перед Кэпом серебряной монетой.

Кэп не двинулся с места, презрительно посмотрел на монету и тихо сказал:

– Минута тебе на разворот. Иначе Корпус конфискует твой товар и телегу. Понял?

Фермер сделал шаг навстречу капралу, сжимая монету в волосатый кулак, размером с дыню.

– Ничего я не понял, солдатик… Ты что-ли мой товар брать будешь?

Пабло спохватился, что он все еще стоит у окна и смотрит, словно в театре. Но он не успел ничего сделать. Все началось слишком быстро. Фермер потянулся ручищей к шее капрала. Кэп сделал неуловимое движение, скользнул под медленной рукой фермера и дважды ударил. Кажется, в бороду и в печень. Слишком быстро, чтобы Пабло успел рассмотреть.

Фермер качнулся назад, взмахнул руками, но сумел устоять, ухватившись за упряжь своего быка. А потом заревел и бросился на Кэпа.

Пабло дернул, наконец, цепь тревожного колокола и под гулкий медный звон выскочил из будки, пытаясь на ходу расстегнуть кобуру с револьвером. Ничего не вышло. Револьвер зацепился за ремень и выпал под ноги. А когда Пабло, подняв его из дорожной пыли, выпрямился, дело для него было кончено. Из шеи его торчал арбалетный болт. Пабло свободной рукой коснулся его, с удивлением понимая, что минуту назад шея была в порядке… Попытался что-то сказать, но изо рта хлынула кровь, и вчерашний курсант рухнул в пыль.

Кэп не видел Пабло, только слышал колокол и с досадой подумал, что мальчишка оказался тугодумом. Фермер, несмотря на свою неповоротливость, сумел ухватить Кэпа за отворот куртки и дернуть к себе. Кэп обеими руками сверху вниз ударил по волосатому толстому предплечью, но безрезультатно. Рывок страшной силы оторвал его от земли, и он врезался лицом в грязный мех безрукавки фермера. Шея мгновенно попала в медвежий захват. Фермер легко держал капрала в воздухе, как щенка. Кэп, задыхаясь, нащупал револьвер, вырвал его из кобуры и выстрелил трижды, уперев ствол куда-то в необъятную тушу.

Фермер вздрогнул всем телом. Кэп только успел сделать вдох и встать на ноги, когда получил удар ножом в спину. И еще и еще…

Капрал, занятый огромным фермером, не видел, как откинулась рогожа, закрывавшая воз, и оттуда выскочили трое диких. Один с арбалетом сразу уложил Пабло, а двое бросились на помощь фермеру.

«Ножом в спину, что может быть проще и глупее», – с горечью подумал Кэп, опускаясь в пыль. Кто-то повис у него на руке с револьвером. И Кэп, выпустив оружие, упал, ткнувшись лицом в меховую безрукавку поверженного здоровяка. Он успел только увидеть Пабло в луже крови. Худой плешивый дикий выламывал у него из сжатых пальцев револьвер. Потом боль стала невыносимой, и Кэп с облегчением почувствовал как проваливается в темноту.

Глава 3. О пещерах, в которых живут не только люди

– А ты кто такой? Чего здесь валяешься? Ну-ка, дай посмотреть? Мальчишка дурной, кто же это тебя так… Ладно, ты ведь знаешь, кто. Зачем всякую чушь говоришь? Пусть…. Пусть? Что пусть? Пусть валяется? Как все они…

Мальчик слушал. Кто-то склонился над ним и говорил. Наверное, сумасшедший. Кто еще будет говорить сам с собой? О ком это он говорит? О нем?

– Из мальчика выйдет толк. Надо бы взять. Прихватить? Не так уж он и плохо лежит. Согласен? Нет, надо брать. Хороший малец. Что скажет, Берта?

Незнакомые руки, ощупывали его, изучали. Бережно, не двигая с места и не касаясь правой руки, где затаилась боль. Боль медленными толчками скользила по всему телу, но только тронь ее. И она обожжет, окатит нестерпимой волной.

– Похоже, ты шахтер, малец. Шахтер, шахтер. Вон какой черный весь. Уголек то греет, но и чернит. Черные человечки лезут внутрь горы, ищут там тепло, а находят смерть. Что еще можно найти внутри горы, если грызть ее корни? Город требует много уголька. Город хочет гореть.

Мальчик открыл глаза. Все было мутно. Кто он? И где он? Наверное, он где-то застрял. Внутри горы. И гора навалилась на его плечо всей своей огромной тяжестью. Вот и больно…

– Лежи пока здесь, малец. Я староват для того, чтобы таскать мальчишек на себе. Даже таких тощих. Но есть кое-кто, кто мне поможет. Надо только сходить. Да, пойду за Бертой. С ней мы тебя и заберем. Ты уж тут подожди нас. Может и дождешься…

Мальчик понял, что глаза его снова закрылись и он проваливается куда-то вниз головой. Кружится и проваливается. И летит вниз. Вот только плечом все время бьется о стены. И каждый удар – это боль.

Старик в черном рваном плаще убрал руку со лба мальчика, и захромал по железнодорожной насыпи вниз, через подлесок, в пустошь. Как большая неуклюжая птица. Он шел к оврагам, что разрезали долину под горой крутыми склонами. Старик шел, опираясь на костыль и бормотал что-то. Спорил, соглашался.

В следующий раз мальчик очнулся от боли. Застонал. Кто-то забросил его на спину и бежал по пустоши, раскачиваясь на ходу. Страшная боль дергала, грызла руку. Мальчик протяжно заскулил. На лицо его опустилась шершавая горячая ладонь. И боль отступила. Не отпустила, но затихла. Как будто ей запретили рвать и мучить. Но боль не разжимала зубы. Ждала. Мальчик снова провалился в глубокую черную пропасть.

– Вот так. Хорошо. Поспи. Не надо пока тебе ничего знать и видеть. Еще натерпишься. Жизнь такая. Покоя не будет у тебя. Эх, малец…

Мальчик благодарно засыпал. Он чувствовал, как шершавая горячая ладонь удерживает боль, не дает ей лютовать. Он не проснулся, когда тряска закончилась. Не проснулся, когда старик срезал ножом рукав его бушлата. Мальчик кричал и бился, но не просыпался, когда старик кончиком ножа расширил рану на его плече и вынул арбалетный болт. Потом залил чем-то похожим на жидкое пламя рану, сшил ее края четырьмя стежками толстой бурой нити. Плотно замотал плечо чистой тряпкой.

– Ну, теперь как бог даст. Мы с тобой, Берта, сделали все, что могли. Если мистер Бог не подведет нас, то мальчик выживет. Вот только с головой мы ничего не сможем поправить. Ушиб кто-то нашего мальца. Да, Берта, люди это были, верно говоришь. Кто же еще. Люди – безжалостные. Только себя жалеть умеют. Глупые жестокие люди…

Огромная черная крыса рядом со стариком подняла морду, и старик погладил ее своей шершавой ладонью между больших ушей. Крыса качнула головой соглашаясь.

– А теперь, девочка, пойдем. Тебе на охоту пора собираться.

Старик укрыл мальчика одеялом. Оставил маленький огонек у изголовья, в узкой трещине стены, и ушел в темноту подземных коридоров пещеры. Рядом с ним вразвалку бежала огромная черная крыса. В холке она была старику почти по грудь. А если бы встала на задние лапы, была бы выше его на голову. Спина и грудь крысы перетянули широкие кожаные ремни с большими пряжками, крючьями и карабинами. Старик и крыса шли рядом, в поднятой вверх ладони старика горел оранжевый огонек. Огромные тени путались позади старика и крысы. Переплетались, перебегали со стен на потолок и наконец, дотянувшись до пещерного мрака, сами становились безымянной тьмой.

–

Мальчик пришел в себя. Было тепло и спокойно. Над ним как маленькая свеча горел огонек. Это было хорошо. Проснуться в полной темноте – все равно, что умереть. А мальчик был жив, он точно это знал. Остальное он знал совсем неточно. Память его, как огонек на стене, освещала крошечную часть его жизни: старик, шершавая горячая ладонь, прогоняющая боль, Берта. Кто это – Берта? Мальчик не помнил. Но он все выяснит. Он ведь жив. Он пошевелил пальцами. Странно. Он их чувствовал, но не видел. Пальцы были в темноте. Огонька над головой не хватало. Ничего вокруг не видно. Но ведь он не в шахте. И гора не навалилась на его плечо. Он жив. А кто же он? Темнота молчала. Тогда мальчик сказал вслух: «Я – мальчик».

Получилось. И хотя губы шелестели, как осенние листья, мальчик услышал свой голос. Боль тоже услышала и тут же ответила горячим толчком в затылок. Мальчик застонал, закрыл глаза и не видел, как вдалеке, в переходах темной пещеры, показался огонек. Старик шел проверить своего пациента. Увидев старика, боль съежилась и спряталась от него глубоко внутри мальчика. Но старик нашел ее и прогнал. И мальчик снова уснул.

–

Берта в сопровождении двух черных сестер бежала по равнине. Не особенно таясь, шурша прошлогодней травой, подминая ее своим мощным телом. Она отлично видела в темноте, гораздо лучше, чем при ярком свете. И любила этот неспешный ночной бег. Где-то впереди испуганно подняли голову антилопы. Всего час от пещер, совсем близко. Повезло.

Берта молча отдала распоряжение, и сестры разошлись вправо и влево, широким веером охватывая небольшое стадо антилоп. Антилопы видели в темноте хуже крыс, днем они бы легко ушли из этой широкой петли, но не ночью. Ночью стадо испуганно сбилось вместе и побежало в сторону от неспешно приближавшейся Берты. Прямо на одну из неподвижно замерших в траве сестер. Когда притаившаяся в высокой траве крыса прыгнула, стадо шарахнулась в сторону. Берта и третья крыса рванулись вперед и каждая опустилась на спину своей антилопе. Огромные когти впивались в плоть, резцы словно сабли резали шеи жертв. Стадо умчалось, оставив три окровавленных тела в высокой ночной траве. Крысы убивали ровно столько сколько могли унести. Забросив туши антилоп на спины и зафиксировав их кожаными ремнями, крысы трусцой двинулись к пещерам.

Охота удалась. Берта была довольна. Старик приготовит сегодня мясо на углях, а все, что останется, будет коптить в узкой длинной пещере, далеко от центральных нор и главных залов. Старик настаивал, что им нужен большой запас еды, и Берта ему верила. Он никогда не ошибался. Воды в пещерах было достаточно, а ночная охота Берты и ее сестер пополняла глубокие темные гроты сушеным, вяленым и копченым мясом. Там же старик подвешивал свои травы и коренья. Он собирал их день и ночь, иногда уходя от пещер на несколько дней. Тогда Берта беспокоилась за него и шла по его следа. Искала, находила, и они вместе возвращались. Старик ворчал на нее из-за этого, говорил, что он стар, но не беспомощен. Берта не спорила с ним. Крысы вообще никогда не спорят. Они или соглашаются, или делают, как считают нужным, но не спорят. В отличие от людей, крысы не считают, что истина – это что-то значимое. Еда, вода и тишина – вот три по-настоящему важных вещи. А споры – это для людей. Для суетливых, пугливых и шумных существ, среди которых, правда, иногда попадаются стоящие экземпляры. Старик, например.

Глава 4. Не все леди делаю это

– Я устала слушать ваши нравоучения, профессор. Моя работа – это будущее, а вы мне про мышей рассказываете. Я скормлю ваших мышей своей крысе. Мне нужны дикие. Мне необходимо продолжить эксперимент. На людях. Раздобудьте мне их. Директор вы или викарий?

С этими словами рассерженная Анабель захлопнула дверь перед лицом профессора Шульца.

Профессор поднял руку, чтобы постучать в дверь кабинета своей грозной помощницы, но услышал из-за дверей:

– Разговор окончен, профессор. Будьте мужчиной. Наука не терпит слабаков.

Профессор раздраженно развернулся и пошел к себе, постукивая тростью и бормоча:

– Вздорная девчонка, ничего не хочет слышать. Надо что-то с ней решить. Выгоню из лаборатории к чертовой матери… – и сам усмехнулся, представив себе как он, семидесятилетний старик, замахивается на Анабель своей тростью и выгоняет эту чертовку из лаборатории, – Придется солдат вызывать. С ней иначе не справиться. Староват я уже для боевых действий.

Дверь за спиной профессора распахнулась. Анабель Шторм стояла на пороге. Видимо, она уже начала переодеваться, но не смогла сдержаться и снова вернулась к спору.

– Послушайте, профессор, дело ведь не в моем упрямстве. Неужели вы не видите куда приводят ваши запреты? Посмотрите хотя бы на лошадей Корпуса…

Профессор со вздохом снова повернулся к своей ученице и отвел глаза от расстегнутой рубашки, которую Анабель не потрудилась придержать на груди.

– И что, по-вашему, не так с лошадьми, мисс Шторм?

– А то, что лошади фермеров вдвое жизнеспособнее! Я уже не говорю про то, что они сильнее и выносливее!

– Но они мутанты, Анабель! Мутанты! И люди – не лошади. При чем здесь вообще лошади?

– А при том, что вы оставляете Корпусу заведомо слабых животных, а сильных и здоровых называете мутантами и вышвыриваете из города или уничтожаете, что еще хуже.

– Мы должны стараться сохранить чистоту вида, Анабель. Разве это не правильно? Именно об этом заботились твой прадед и дед.

– Мутация, профессор, к вашему сведению – это способ вида приспособиться к новым условиям. Мне даже странно вам об этом говорить. Все вокруг мутировали. Дикие, птицы, насекомые. Я вчера видел стрекозу размером с голубя! Ее тоже нужно выгнать из города? Вы пытаетесь сохранить чистоту вида, который не может сохранить себя сам. В силу изменившейся среды. Из-за этого идиотского принципа лошади фермеров живут двадцать лет и даже больше, а лошади Корпуса, едва доживают до семи. А размеры, а сила или выносливость?

– Это неприемлемо, Анабель. Кто мы, чтобы решать, какими должны быть лошади… или люди? Ты берешь на себя ответственность Бога.

– Только если ваш Бог не справляется!

Профессор развел руками, повернулся и пошел к лестнице. Спорить с ней у него давно не хватало терпения. Впрочем, как и аргументов.

Анабель, еще немного постояв, махнула рукой и вернулась в лабораторию. «Он опять меня не понял. Ничего. У меня есть время» – успокаивала она себя, закрыв дверь.

Профессор с трудом спустился на два этажа по винтовой лестнице. Башня, построенная когда-то для лабораторий и первого университета, стояла на склоне горы и выглядела внушительно. Пять этажей, на каждом из которых теперь была одна лаборатория. Территория профессора на первом этаже, Анабель занимала пятый. Для профессора не было ничего мучительнее, чем эти бесконечные винтовые лестницы. Его колени просто отказывались понимать, зачем такому пожилому человеку идти на пятый этаж, чтобы выслушивать нотации этой упрямой скандалистки. Профессор остановился перевести дух у окна на лестнице. Спускаться, определенно, сложнее чем подниматься.

Анабель с раздражением переоделась в белый комбинезон. Швырнула одежду на стул и вспомнила свой спор с профессором. Упрямый старик наотрез отказывался от эксперимента на людях. Никаких добровольцев. Так он ей заявил. Никаких опытов на людях. Даже, если она говорила про диких. Дикие – это ведь не совсем люди. Если говорить справедливо, дикие – совсем уже не люди. Никто не контролирует чистоту вида в пустошах. И Город закрывает глаза на трехглазых быков фермеров, бургомистр не спрашивает на рынке сколько ног было у коровы, из молока которой сделан сыр. Главное, чтобы у фермера было две ноги и две руки…

Анабель с силой захлопнула за собой внутреннюю дверь лаборатории, отделяющую рабочее пространство от технических комнат. Подошла к большим клеткам. Двойная решетка – прутья толщиной в палец, и тонкая мелкоячеистая стальная сетка задрожали от удара изнутри. Анабель с удовольствием смотрела, как беснуется внутри огромная серая крыса.

– Не любишь меня, зверюга? А я вот тебя очень люблю! Ты мое сокровище, моя первая удача.

Крыса снова бросилась на решетку, пытаясь встать на задние лапы… которых не было. Передние лапы с почти человеческой ловкостью хватались за толстые прутья, но когти и пальцы крысы не проходили через мелкие ячейки сетки. Крыса металась по клетке. Раздался скрип несмазанной оси. Вместо задних лап у крысы были колеса. Большого диаметра, стальные колеса на резиновых покрышках. Каждое с двумя дюжинами спиц. Там, где у живой крысы был хвост, у этого животного выступал железный крюк, за которой можно было крепить прицеп. Мощный зверь размером с небольшого бычка способен тянуть пассажирскую коляску с парой взрослых людей внутри. Великолепная замена лошадей, с которыми в городе были очень большие сложности и альтернатива крайне дорогим паровым коляскам доктора Герхарда. Вот только никакой дрессировке крыса не поддавалась. Ее яростная жажда свободы и ненависть к людям восхищали Анабель. Однако, эксперимент требовал укрощения зверя и Анабель уже почти решила эту задачу. Точечное воздействие на мозг крысы электрическим током давало неплохой результат. Вот только работало недолго.

– Смазать бы тебя, зверюга! – Анабель пошла вглубь мастерской мимо многочисленных клеток, длинных столов, заполненных рядами приборов, стеклянных перегонных систем и горелок. В центре лаборатории стоял широкий полукруглый стол. Именно к нему направлялась Анабель. Стол был похож скорее на место работы механика, чем биолога. Сфера исследований Анабель была необычайно широка. Многолетние эксперименты с птицами, мышами, собакам и, наконец, серыми крысами-мутантами привели ее к цели. На столе были разложены механические части и детали. Как будто Анабель разобрала и разложила здесь механического голема, человека из металла и керамики. На самом деле, целью Анабель было изменение природы человека. Стальные пружинистые ноги коленями назад, как у птиц, длинные четырехпалые руки с двумя локтевым суставами, сложные механические подобия жабр из керамики – сфера интересов Анабель была очень обширной. Не хватало одной маленькой детали – подопытных. Она просила, требовала обеспечить ей исследовательский материал. Но профессор Шульц даже слышать об этом не хотел. Старый упрямец говорил ей о какой-то чуши: гуманности, ответственности науки и человеколюбии. Анабель с раздражением вспоминала их последний разговор.

«Никаких экспериментов на людях. Не здесь, не в моей лаборатории», – профессор Шульц был непреклонен. «Если бы тебя слышали твой дед или прадед, они бы ужаснулись», – так говорил профессор. Возможно, он был прав. Но ведь наука обречена на движение вперед. И ограничивать прогресс глупыми стариковскими байками о гуманизме просто смешно. Ладно, старик не вечен. «Его лаборатория» возможно скоро будет лабораторией Анабель. Время работает на нее. Вот только терпением Анабель не отличалась. Под потолком замигала оранжевая лампа. Кто-то хотел войти в лабораторию. Кого еще черти принесли?

Анабель вернулась к дверям, прошла мимо крысы, проводившей ее яростным взглядом, и открыла дверь в коридор. На пороге стоял доктор Герхард. Высокий, элегантный мужчина с небольшой ухоженной бородкой и яркими серо-зелеными глазами. Как всегда, безупречный сюртук с серебристыми пуговицами, темно-серая льняная сорочка, шейный платок и даже легкая шпага у бедра. Ловелас, а не ученый. Аристократ, унесли бы его черти.

– Анабель, рад видеть вас! Как ваши успехи?

– Герхард, что вам нужно? Я занята.

– Вы позволите войти? Мне бы не хотелось обсуждать некоторые вещи в коридоре…

Анабель неохотно отступила, пропуская Герхарда в тамбур лаборатории. Она терпеть не могла посетителей.

– Итак, что у вас за дело? – спросила она, закрыв дверь и скрестив руки на груди.

Герхард смотрел на нее и думал, с каким удовольствием он бы стер с ее лица эту надменность. Ничего. Старый профессор не вечен. Скоро лаборатория будет принадлежать ему, Герхарду. И тогда девчонка будет разговаривать с ним по-другому. Этой грубиянке нужен настоящий мужчина, хозяин. Герхард усмехнулся.

Анабель не понравилась его усмешка. Под его ироничной вежливостью иногда проглядывали жестокость, властность. Анабель не слишком разбиралась в людях. Сказать честно, люди ее или не интересовали, или раздражали. Доктор Герхарда она едва терпела.

– Я слышал, что профессор Шульц не поддерживает ваш новый эксперимент? – Герхард был сторонниким мягкой дипломатичный обходительности.

– Не поддерживает! Да он просто его срывает. Впрочем, вы то здесь при чем? – окинула его Анабель презрительным взглядом. Этот человек совал нос везде и уже не в первый раз пытался выяснить подробности ее экспериментов.

Герхард сделал вид, что его не задела грубость Анабель.

– Я знаю, что вам нужны добровольцы, волонтеры, так сказать.

– Вы что же можете достать мне подопытных людей? – заинтересовалась Анабель

– При определенных усилиях и условиях, я мог бы попробовать…

– И что же это за условия и усилия, Герхард? Заплатить я не могу, вы же знаете, что бюджет лаборатории полностью контролируется профессором Шульцем, а он категорически против.

– Милая Анабель, у каждого из нас есть свои таланты. Вы гениальный исследователь, я неплохой администратор. Я могу поговорить кое с кем и решить вопрос с волонтерами по-своему.

Анабель очень не понравилось, как он произнес это «милая Анабель», но она вовремя сообразила, что грубить сейчас не стоит. Ей бы сдержаться и выяснить, что же нужно этому скользкому, но очень влиятельному человеку.

– Доктор Герхард, я с удовольствием приму ваша помощь. Но я должна понимать, что мне это будет стоить.

– Не беспокойтесь, дорогая, ровным счетом ничего. Мы же ученые, мы поддерживаем друг друга. Нас не так много в этой башне. Сколько волонтеров вам нужно?

Анабель задумалась. То, что Герхард упорно называл подопытных волонтерами, ее немного беспокоило. Их ведь не посадишь в клетку рядом с крысой и собаками. Их нужно, как минимум, кормить.

– Мне нужны будут три человека. Это минимум. Максимум – пять. На следующей неделе. И вероятно, мне понадобиться помощь решении некоторые технических, бытовых вопросов.

Герхард почувствовал изменение ее настроения. Это был отличный знак. Он посмотрел на Анабель и представил ее обнаженной. Покорной, послушной, лежащей у его ног… Он хотел ее. И он ее получит. Герхард всегда получал то, что хотел.

– Вам стоит думать только о вашем проекте, милая Анабель. Все остальное я решу. Значит, на следующей неделе… – он сделал вид, что задумался, – Я зайду на днях, и мы согласуем детали. А сейчас не буду вас больше задерживать.

Герхард поклонился и вышел. Анабель вернулась к столу с разложенными частями механического голема и окунулась в работу. Вся ее жизнь – это лаборатория. Ничего другого она не знала и знать не хотела.

Крыса следила за девушкой из своей клетки. Черные глаза зверя пылали ненавистью.

Глава 5. Бес пустошей

Среди тех, кто не обращал внимания на череп, пожалуй, можно назвать только Лысого. Он, впервые увидев череп, усмехнулся и сказал, что теперь в кочевье будет двое лысых. Бес думал, что Лысый вообще ничего не боится. Чувство страха отсутствовало у него с детства. Это нехорошо, ведь страх – предохранитель, который помогает человеку выжить. Лысый жив, пожалуй, только потому что не слишком умен. Ум – редкость в пустошах. Здесь нужны другие качества. Хитрость, безжалостность, быстрота, умение приспособиться. Лысый с детства был особенным. Отсутствие страха и патологическая честность подводили его всегда. Доставалось ему и от взрослых, и от детей постарше. Лысого били с тех пор, как он начал говорить. И до тех пор, пока он не начал отвечать ударом на удар. Тогда вдруг выяснилось, что драться с тем, кто ничего не боится, себе дороже.

Бес любил Лысого. Бес тоже не был трусом, но храбрость его была расчетливой. Бес знал Лысого с детства. Они сошлись, когда Бес заступился за малыша-Лысого, когда его, топили в реке старшие мальчишки. Для смеха. И еще потому, что Лысый не плакал и не просил пощады. Бес тогда еще не был Бесом, у него было детское имя, которое сейчас он не вспоминал. Бес был немного старше этих пацанов, на год, не больше. Почему он тогда заступился за сопливого мальчишку с круглой, как речная галька головой, на которой никогда не рос ни один волос? Наверное, потому что упрямый сопляк всегда выбирался на берег и бросался на своих обидчиков. Пока мог. А потом полз, когда бросаться не было сил. Бес долго смотрел на эту не слишком забавную игру, а потом подошел к пацанам и врезал старшему, самому крупному из них, в тот момент, когда тот снова хотел спихнуть лысого малыша на глубину. Бес с детства был расчетлив. Бить неожиданно и сильно было его стратегией. Пацан заревел, сжимая нос, из которого пузырилась кровь. Двое тех, что помладше испуганно отступили. Бес вытащил обессилевшего малыша из воды и сказал ему: «Тебе нужен нож, сопляк». А потом Бес вынул из-за пояса свой короткий нож, когда пацаны во главе с хлюпающим кровью главарем решили взять реванш. На этом конфликт оказался исчерпан. Оружия у пацанов не было, и они отступили. С тех пор Лысый ходил за Бесом как маленький хвостик. Дрался рядом с ним, учился у него пить брагу, взял свою первую девчонку, сразу после Беса. Лысый был всегда на полшага позади Беса. И пока Лысый был рядом, Бес не боялся удара в спину. Тридцать лет прошло с тех пор. И ничего не изменилось.

– Так ты объяснишь мне, что произошло у ворот? – Бес не смотрел на Лысого, закрыв глаза, он гладил череп.

– Оказался один слишком сообразительный солдат. Опустил бревно перед быком, прямо перед носом. Они ведь почти прошли…

– Да, почти. Но не прошли и запороли все дело.

– Дело было слишком сомнительное, Бес. Ты и сам так говорил.

– Я говорил. А ты провалил.

Лысый молчал. Обвинение было не совсем справедливо, ведь Лысого вообще не было у ворот. Его дело с ремонтной бригадой и поездом на шахтерской дороге накануне как раз прошло успешно. Лысый молчал, потому что Бес об этом отлично помнил. Бес сделал маленький глоток своего отвара и

Бес вышел из своего шатра. Он был в центре кочевья. Он сам бы центром кочевья, и все они, люди, что копошились вокруг, признавали это. Три сотни человек, включая детей и женщин, спали, готовили еду и ругались. Шатер Беса, обтянутый толстой пропитанной специальным составом тканью каркас, окружали шатры поменьше. Ткань многих шатров была изношена и требовала замены. Чем дальше от центрального шатра, тем хуже. Кочевье Беса было крупным. Его считали удачливым и сильным вождем. Только за последний год число шатров увеличилось на четверть. Три больших семьи пришли к нему с просьбой принять их. И Бес их взял. Несмотря на ропот некоторых из его окружения. Впрочем, ропот быстро утих. Бес не обсуждал свои решения. А те, кто в этом сомневались, могли прийти и взглянуть на череп Серого.

Чем больше кочевье, тем сложнее найти место для стоянки, тем быстрее приходится переезжать. Три главных проблемы: вода, еда и чистая земля решались нелегко. Но большое кочевье может за себя постоять. Мало кто решиться напасть, зная, что у Беса почти две сотни копий. Разве что Орда… Бесу нужно больше людей, больше места, больше стада. Он давно шел к этому. Объединить несколько кланов и кочевий диких. Основать город. Остановить бесконечный круг миграций в пустошах. Вот о чем мечтал Бес. О городе, который не снимался бы с места каждые полгода. О городе с высокой стеной, где бы его дети и внуки жили в безопасности. Этой мечтой Бес не делился даже с Лысым. Он собирал оружие, принимал новые семьи и ждал. Ему нужен был знак. Бес ждал знака, искал его. И неделю назад он получил этот знак во сне. Знак и четкое послание. Теперь Бес собирался в Черные земли. В Черные земли никто не собирается без веских причин. Даже искатели древних артефактов не решаются там бродить.

Бес медленно шел между шатрами. Высокий, грузный, с короткой нечесаной бородой. В черном меховом полушубке и широких грубых штанах, закатанных над крепкими солдатскими ботинками. Его цель была недалеко. Последняя семья поставила свой шатер недавно и еще не заплатила входной налог. Женщины. Ему всегда было их мало. Кочевье знало эту походку. Знало и в ожидании того, что будет, затихло. Взрослое свое имя Бес получил неслучайно. Его бешенство слишком часто прорывалось наружу. И тогда он был как настоящий бес: безумный, безжалостный, беспредельно жестокий. Бесу нужна была женщина. Только это его успокаивало. Весь шатер качнулся, когда Бес отдернул полог и вошел. Их предупредили. Бес сразу понял это, увидев, как напряглись двое мужчин у очага. Встали и, глянув исподлобья, вышли. В шатре остались только женщины. Одна из них, та что была постарше, подошла к Бесу, развязывая верх рубашки.

– Не ты, – Бес оттолкнул ее, даже не взглянув.

Женщина, которую он отбросил, снова встала перед ним, уже стянув рубашку. Голая до пояса, она загородила дочь. Тяжелые большие груди. Длинные темные волосы. Красивая. Еще молодая. Может, в другой раз он придет за ней. Но не сейчас. Сейчас Бес смотрел на ее дочь…

Их предупредили, но они пока не понимали. Бес зарычал как зверь. Он был слишком раздражен и сам не смог бы справиться со своей яростью. Удар отбросил женщину в угол шатра.Гладкий грязно-желтый череп скалился обломками зубов. Череп глядел своими пустыми черными дырами глаз на каждого, кто входил в шатер Беса. Череп лежал в центре единственного в шатре круглого стола. За столом на войлоке обычно сидел сам Бес. Он потягивал пахучий настой трав, поглаживая череп левой рукой, на которой не хватало одного пальца. Череп принадлежал когда-то вождю кочевья Серому. Вернее сказать, не принадлежал, а был им. Это был череп Серого. И Бес часто посмеивался, что Серый был серым только снаружи, а внутри оказался желтым. Бес убил Серого. Почти честно. Убил, отрезал голову, велел варить ее до тех пор, пока плоть не отойдет от кости, а потом отполировать. Теперь череп Серого лежал на столе у Беса. И каждый, кто говорил с Бесом, помнил о том, что бывает с его врагами.

Среди тех, кто не обращал внимания на череп, пожалуй, можно назвать только Лысого. Он, впервые увидев череп, усмехнулся и сказал, что теперь в кочевье будет двое лысых. Бес думал, что Лысый вообще ничего не боится. Чувство страха отсутствовало у него с детства. Это нехорошо, ведь страх – предохранитель, который помогает человеку выжить. Лысый жив, пожалуй, только потому что не слишком умен. Ум – редкость в пустошах. Здесь нужны другие качества. Хитрость, безжалостность, быстрота, умение приспособиться. Лысый с детства был особенным. Отсутствие страха и патологическая честность подводили его всегда. Доставалось ему и от взрослых, и от детей постарше. Лысого били с тех пор, как он начал говорить. И до тех пор, пока он не начал отвечать ударом на удар. Тогда вдруг выяснилось, что драться с тем, кто ничего не боится, себе дороже.

Бес любил Лысого. Бес тоже не был трусом, но храбрость его была расчетливой. Бес знал Лысого с детства. Они сошлись, когда Бес заступился за малыша-Лысого, когда его, топили в реке старшие мальчишки. Для смеха. И еще потому, что Лысый не плакал и не просил пощады. Бес тогда еще не был Бесом, у него было детское имя, которое сейчас он не вспоминал. Бес был немного старше этих пацанов, на год, не больше. Почему он тогда заступился за сопливого мальчишку с круглой, как речная галька головой, на которой никогда не рос ни один волос? Наверное, потому что упрямый сопляк всегда выбирался на берег и бросался на своих обидчиков. Пока мог. А потом полз, когда бросаться не было сил. Бес долго смотрел на эту не слишком забавную игру, а потом подошел к пацанам и врезал старшему, самому крупному из них, в тот момент, когда тот снова хотел спихнуть лысого малыша на глубину. Бес с детства был расчетлив. Бить неожиданно и сильно было его стратегией. Пацан заревел, сжимая нос, из которого пузырилась кровь. Двое тех, что помладше испуганно отступили. Бес вытащил обессилевшего малыша из воды и сказал ему: «Тебе нужен нож, сопляк». А потом Бес вынул из-за пояса свой короткий нож, когда пацаны во главе с хлюпающим кровью главарем решили взять реванш. На этом конфликт оказался исчерпан. Оружия у пацанов не было, и они отступили. С тех пор Лысый ходил за Бесом как маленький хвостик. Дрался рядом с ним, учился у него пить брагу, взял свою первую девчонку, сразу после Беса. Лысый был всегда на полшага позади Беса. И пока Лысый был рядом, Бес не боялся удара в спину. Тридцать лет прошло с тех пор. И ничего не изменилось.

– Так ты объяснишь мне, что произошло у ворот? – Бес не смотрел на Лысого, закрыв глаза, он гладил череп.

– Оказался один слишком сообразительный солдат. Опустил бревно перед быком, прямо перед носом. Они ведь почти прошли…

– Да, почти. Но не прошли и запороли все дело.

– Дело было слишком сомнительное, Бес. Ты и сам так говорил.

– Я говорил. А ты провалил.

Лысый молчал. Обвинение было не совсем справедливо, ведь Лысого вообще не было у ворот. Его дело с ремонтной бригадой и поездом на шахтерской дороге накануне как раз прошло успешно. Лысый молчал, потому что Бес об этом отлично помнил. Бес сделал маленький глоток своего отвара и сказал:

– Ладно, не провалил. Не ты провалил. Разберись с тем, чтобы все оружие, которое забрали у ворот и в поезде было у меня. И если кто-то приберет для себя хотя бы один патрон, ты знаешь, что делать.

Лысый кивнул, встал из-за стола и собрался выходить, но голос Беса его остановил.

– Завтра идем в Черные земли. Предупреди Моль, его тоже берем. И еще троих сам выбери. Только чтобы молчали. Куда идем, знаешь только ты.

Лысый кивнул второй раз и вышел. Он не обсуждал решения Беса. Просто делал то, что Бес говорил. Бес поднялся из-за стола. Устал сидеть. Увидел на столе фигурку волка, вырезанную из дерева. Лысый вечно что-то резал из дерева, когда у него были свободными руки. Дети любили его игрушки, взрослые над ним подшучивали. Бес поднял фигурку и повертел в руках. Настоящий волк, зубастый. Бес швырнул волка в огонь очага. Злость тлела внутри него и требовала движения. Раздражение от неудачной операции у ворот искало выход. Почему он спас когда-то этого лысого мальчугана? Кажется, ему тогда просто стало скучно.

Бес вышел из своего шатра. В самом центре кочевья. Это он был центром кочевья, и все те люди, что копошились вокруг, признавали это. Три сотни человек, включая детей и женщин, спали, готовили еду, ругались и жили под его рукой. Шатер Беса, обтянутый толстой пропитанной специальным составом тканью каркас, окружали шатры поменьше. Ткань многих шатров была изношена и требовала замены. Чем дальше от центрального шатра, тем хуже. Кочевье Беса было крупным. Его считали удачливым и сильным вождем. Только за последний год число шатров увеличилось на четверть. Три больших семьи пришли к нему с просьбой принять их. И Бес их взял. Несмотря на ропот его окружения. Впрочем, ропот быстро утих. Бес не обсуждал свои решения. А те, кто в этом сомневались, могли прийти и взглянуть на череп Серого.

Чем больше кочевье, тем сложнее найти место для стоянки, тем быстрее приходится переезжать. Три главных проблемы: вода, еда и чистая земля решались нелегко. Но большое кочевье может за себя постоять. Мало кто решиться напасть, зная, что у Беса почти две сотни копий. Разве что Орда… но Орда – это почти миф. Мало кто верил в нее. Бес верил. Бес видел Орду.

Бес с детства знал, что он не такой, как все. Его безумные вспышки ярости, его невероятная быстрота. И еще сны. О снах Бес не рассказывал никому. Сны предупреждали, учили. Сны подарили Бесу мечту. В пустошах нет места мечтам. Здесь живут слишком близко к земле, не поднимая головы, не думая о завтрашнем дне. Мутанты, хищники, болезни, голод… у диких много врагов, не сосчитать.

Бес другой. Он знает, чего хочет. Ему нужно больше людей, больше места, большие стада. Он давно идет к своей цели. Объединить несколько кланов и кочевий диких. Бес видит в своих снах город. Он верит, что когда-нибудь остановить бесконечный круг миграций. Вот о чем мечтает Бес. О городе, который не снимался бы с места каждые полгода. О городе с высокой стеной, где бы его дети и внуки жили в безопасности. Этой мечтой Бес не делится даже с Лысым. Он собирает оружие, принимает новые семьи и ждет. Ему нужен знак.

Бес ждал знака, искал его. И неделю назад он получил этот знак. Сон. Знак и четкое послание. Теперь Бес собирался в Черные земли. В Черные земли никто не идет без веских причин. Даже искатели древних артефактов не решаются там бродить. Черные земли завтра. А сегодня нужно освободиться от своего проклятья, от бешенства, что закручивается внутри него дикой колючей спиралью…

Бес медленно шел между шатрами. Высокий, грузный, с короткой нечесаной бородой. В черном меховом полушубке и широких грубых штанах, закатанных над крепкими солдатскими ботинками. Его цель была недалеко. Последняя семья поставила свой шатер недавно и еще не заплатила за вход. У Беса плата одна: женщины. Ему всегда было их мало. Кочевье знало эту походку вождя. Знало и в ожидании того, что будет, затихло. Взрослое свое имя Бес получил неслучайно. Его бешенство слишком часто прорывалось наружу. И тогда он был как настоящий бес: безумный, безжалостный, беспредельно жестокий. Бесу нужна была женщина. Только это его успокаивало. Весь шатер качнулся, когда Бес отдернул полог и вошел. Их предупредили. Бес сразу понял это, увидев, как напряглись двое мужчин у очага. Встали и, глянув исподлобья, вышли. В шатре остались только женщины. Одна из них, та что была постарше, подошла к Бесу, развязывая верх рубашки.

– Не ты, – Бес оттолкнул ее, даже не взглянув.

Женщина, которую он отбросил, снова встала перед ним, уже стянув рубашку. Голая до пояса, она загородила дочь. Тяжелые большие груди. Длинные темные волосы. Красивая. Еще молодая. Может, в другой раз он придет за ней. Но не сейчас. Сейчас Бес смотрел на ее дочь…

Их предупредили, но они пока не понимали. Бес зарычал как зверь. Он был слишком раздражен и сам не смог бы справиться со своей яростью. Удар отбросил женщину в угол шатра. Она закричала, и Бес, развернувшись, пнул ее ногой в живот. Так сильно, что ее подбросило вверх. Потом он подхватил ее за длинные спутанные волосы и вышвырнул из шатра. Прямо под ноги двух обозленных, но молчащих мужчин. Они стояли и смотрели, как она пытается подняться и, всхлипывая, хватает ртом воздух.

Бес вернулся, к той, что была моложе всех. Рванул на ней одежду. Верхняя рубаха с треском распалась, обнажив мягкое белое тело. Девушка завизжала, но никто не пришел на помощь. Отец снаружи, закусив до крови губу, вцепился в плечи ее брата, не давая тому двинуться с места. Пустоши жестоки.

Глава 6. О тех, кто рожден за стеной

Город велик. Ты узнаешь его издалека. Сначала по дыму фабричных труб. Когда ты увидишь эти черные неподвижные облака над горами – это и будет Город. Он словно прижался спиной к высокой безымянной горе. Здесь равнины пустошей прерывались горным массивом, который тянулся далеко на север, подпирая снежными вершинами небо. У города, как и у горы не было имени. Потому что других городов не было. С гор спускалась река. Ее ледяная чистота оставалась в городе, пряталась в каменное подземное русло, забирая с собой грязь и нечистоты Города. У реки тоже не было имени. Город был Городом, река – Рекой. И довольно об этом, идем дальше…

Подойдя ближе, ты увидишь ползущие вверх по склону горы дома, острый шпиль ратуши и темный крест собора – самого высокого здания в Городе. Если ты видишь крест, значит, ты уже рядом с городской стеной. Раньше, стена тоже могла тебя удивить. Но не сейчас. Сейчас камни ее основания стали опорой для выросшего вдоль стены пригорода. Деревянные постройки, хижины, кузницы, мастерские лепились к стене без всякого порядка уже полвека. Высокая и мощная, городская стена скрылась под этими уродливыми бесформенными наростами. Стену построили больше ста лет назад для защиты от диких. С тех пор как стена была закончена, дикие не входили в Город. В него теперь можно попасть через западные и восточные ворота или въехать на поезде со стороны шахты. Но въехать ты, конечно, не сможешь. Со стороны шахты нет входа для таких, как мы с тобой. Так что, держи путь к ближайшим воротам. Их легко найти. Восточные и западные ворота расположены с разных сторон города и отмечены башнями, которые видны издалека.

Велик Город. Попасть в него нетрудно, если ты не дикий и не мутант. Вот только остаться в Городе нелегко. Право на жизнь в Городе принадлежит гражданам по рождению. Если ты рожден за стеной, не рассчитывай жить под защитой каменных стен. Исключения, конечно, бывают. На то они и исключения. Но не будь наивным. Надеждами наивных вымощены городские тротуары.

Кэп стал капралом Корпуса городской стражи три года назад. И еще семь лет Кэп служил рядовым. Кэп никогда не станет офицером. Ни через пять, ни через двадцать пять лет. Потому что Кэп не был рожден в городе. Кэп – исключение, и он никогда не забудет об этом. У него нет другой семьи, кроме Корпуса городской стражи. У него нет ничего своего. Форму и оружие ему дал Корпус. Корпус кормит его и считает своим. Казармы – его дом, Корпус – вся его жизнь. До тех пор, пока Кэп помнит свое место и делает свою работу.

Когда-то, расчищая безопасные пространства вокруг города, Корпус городской стражи регулярно отправлял экспедиции в радиусе одного-двух дней пути от городских стен. Так расширялось безопасное пространство вокруг Города. Город велик, но зависит от фермеров. Как живут фермеры, в Городе толком никто не знает. Фермеры приезжают караванами к торговым дням, часто страдая от набегов диких. Однажды караван фермеров подвергся нападению диких совсем рядом с городской стеной, и Корпус успел выйти, чтобы защитить их. А потом преследовал диких до самого кочевья. Стрелял в спины бегущим, поднимал на штыки тех, кто не хотел бежать и дрался, понимая, что пощады все равно не будет. Кочевье было уничтожено. Мужчины, женщины, старики, дети… Все они мутанты в той или иной степени – люди, только напоминающие людей и животные, отдаленно похожие на настоящих животных… Вся эта мерзость должна быть сожжена. Так говорит епископ. Так говорит бургомистр. Так говорит и командир Корпуса. Когда солдаты жгли трупы всех, кто оказался в кочевье, из пустоши к огромному костру вышел маленький полуголый мальчик. Замерзший, он подошел согреться к огню. Он был из диких, это было понятно всем. На вид – обычный ребенок. Мальчишку ждала та же участь, что и его соплеменников. Но он сделал удивительную вещь. Он подтащил к костру обломок воза и бросил его в огонь. Солдатам это понравилось. «Это наш парень», – сказал один из солдат. «А ну подбрось еще дров», – засмеялся другой.

И мальчишка вытащил и столкнул в огонь опору шатра, валявшуюся рядом. Солдаты хохотали над тем, как серьезно и точно маленький дикий выполнял их распоряжения. Ни у кого не поднялась рука бросить его в огонь. Люди перестают быть людьми, когда убивают себе подобных. Но когда ярость боя проходит, солдаты снова становятся детьми своих матерей, братьями своих сестер, отцами своих сыновей и дочерей. Мальчишка был смышленым и очень похожим на детей, которых эти солдаты защищали в городе. Да, всего пару часов назад они насиловали женщин кочевья, расстреливали мужчин, рубили саблями детей. Дикие были безжалостны к горожанам, а солдаты не щадили диких. Взаимная ненависть корнями уходила далеко в прошлое. Но теперь бой был позади.

Капрал Джеронимо подхватил маленького серьезного дикого и усадил в седло впереди себя, когда отряд возвращался в город. И лейтенант, руководивший экспедицией сделал вид, что ничего не заметил.

Так Кэп оказался в городе и стал воспитанником Корпуса. Кэпом или капралом его прозвали почти сразу. Сначала он был «младшим капралом Джеронимо». Когда капрал Джеронимо погиб в очередной экспедиции Корпуса, мальчишке досталась его фамилия. Так малыш стал Кэпом Джеронимо. К тому времени молчаливого и понятливого Кэпа в Корпусе полюбили. С тех пор прошло двадцать лет. Кэп не помнил ничего из того, что было с ним до Корпуса. Возможно, в том пламени, куда он ребенком подбрасывал дрова, сгорели его родители. Возможно. Жизнь в пустошах не располагает к долголетию. Все умирают – дикие, фермеры, солдаты.

Смерти нет дела до того, как тебя зовут и какие нашивки ты носишь на плече. Приходит время, и она зовет тебя. Так думал Кэп, когда стал взрослее. Так думал Кэп и теперь, лежа в лазарете Корпуса. Он выжил. Он всегда выживал.

– Все-таки ты – мутант, капрал Джеронимо, – доктор Маркес, врач корпуса присел рядом с Кэпом на стул, – Всякий раз, когда ты у меня оказываешься, я поражаюсь твоей живучести. Три грязных дыры в спине. Другого бы уже с почестями закопали под стеной, а ты скоро опять к сестрам начнешь клеиться.

Это было преувеличением, Кэп едва мог пошевелить рукой, и приставать к сестрам он сможет нескоро, если вообще сможет. Но доктор Маркес, добродушный, насмешливый врач госпиталя любил Кэпа. Без особых причин. Наверное, он любил всех своих пациентов. Его жизнерадостность распространялась вокруг него волнами и Кэпу казалось, что это удивительное качество доктора – его магия, имеет терапевтический эффект не меньший, чем его лекарства.

Кэп смотрел на доктора и пытался вспомнить, как он здесь оказался. В памяти возникло лицо молодого солдата Пабло Эпштейна в густой темной луже крови. Какой-то дикий рвал из его сведенных судорогой пальцев револьвер. Потом появилось мутное лицо бородатого фермера необъятных размеров…

– Это были дикие, док. Они вошли в Город?

– Нет, капрал. Их остановили в воротах. Слава богу, что наряд на башне спал не слишком крепко и ваш колокол их вовремя разбудил. Они успели опустить решетки. Один или двое диких, правда, сумели уйти, но нескольких застрелили у ворот.

– Пабло?

Доктор Маркес покачал головой:

– Это плохая новость, капрал. Рядовой Эпштейн погиб. И не спрашивай меня больше. Во-первых, тебе нужно отдохнуть. Во-вторых, я не в курсе подробностей. Ко мне новости доходят позднее, чем резаные капралы.

Доктор сделал знак медсестре, и девушка в белой униформе, тихо стоявшая у него за спиной, подвинула капельницу к койке Кэпа, умело вставила в бессильную его руку иглу и открыла винтовой клапан на стеклянной колбе.

– Глюкоза, покой, контроль каждые два часа, – распорядился врач, кивнул на прощание капралу и вышел из палаты.

В следующий раз Кэп проснулся, когда чьи то ласковые руки протирали его тело губкой и полотенцем. Капрал приподнял голову, увидел толстые повязки на груди и животе и бессильно уронил голову обратно на подушку:

– Я не чувствую ног, – прошептал он, – Сестра, что там со мной? Они хотя бы на месте?

В поле зрения возникло печальное лицо пожилой женщины. Эту медсестру он знал, она давно служила в госпитале Корпус. Сестра промокнула его лицо горячей мягкой губкой и насухо вытерла чистым полотенцем:

– Все есть, мальчик, а если чего и нет, доктор поправит. Он говорит, на тебе, как на собаке все заживает.

Кэп чувствовал, что его утешают, и утешение принимал с благодарностью. Но его беспокоило то, что он совсем не чувствовал ног. Он снова приподнялся. Ноги на месте, но тело отказывалось подтвердить то, что видели глаза. Он уснул, еще до того как медсестра закончила его мыть.

Через день, Кэп проснулся поздним утром. За дверью палаты слышались голоса. Знакомый голос полковника Бора – командира Корпуса городской стражи заставил его собраться с силами и приподняться в постели. Когда полковник вошел в палату, Кэп все еще пытался сесть, всеми силами стараясь сдвинуть непослушное тело. Седой старый полковник, немного тучный, затянутый ремнями портупеи, мрачно смотрел на бессильные попытки Кэпа. Потом подошел к кровати. Адъютант подставил стул, и полковник сел, звякнув шпагой. Сделал знак адъютанту, и тот вышел, плотно закрыв дверь.

– Капрал, рад видеть тебя живым. Доктор ввел меня в курс дел. Сожалею, мой мальчик. Доктор говорит, ты как кошка, всегда падаешь на лапы и еще можешь оправиться. Однако я сейчас не за этим тебя тревожу. Мне нужны детали атаки. Все, что ты помнишь, что ты предполагаешь. Все, что случилось в тот день.

Кэп попытался мысленно вернуться в то утро. С момента, когда они отогнали от ворот старика в черном плаще. И медленно, очень тихо и с большими паузами рассказал все, что произошло. Полковник не перебивал, не уточнял и не торопил. Старый командир стражи был отмечен феноменальной памятью.

Когда Кэп закончил и устало перевел дыхание, полковник начал задавать вопрос:

– Значит, ты считаешь, что в телеге было несколько диких и этот фермер тоже был из них?

– Да, сэр. Я думаю они хотели загнать своего быка под решетку в арке. Его туша не дала бы опустить обе решетки.

– Ты заметил кого-то из диких, кроме этого фермера?

– Нет, сэр. Я и тех, кто прятался в телеге не видел.

– То есть, ты не знал, что это не настоящий фермер и поэтому не предупредил об опасности рядового Эпштейна?

– Не знал, сэр. Мне показалось, что с ним что-то не так, но я не знал наверняка.

Полковник на секунду задумался.

– Его отец требует отдать тебя под трибунал. Заявляет, что твоя невнимательность на посту стала причиной смерти мальчика и угрожала безопасности Города.

Кэп почувствовал, как в горле его пересохло. Полковник продолжал:

– Я пока ничего не докладывал бургомистру. Ты действовал по уставу. Но ситуация непростая.

– Простите, сэр. Дикие хотели ворваться в Город?

– Да, капрал. Мы именно так и думаем. Именно в тот момент, когда большая часть личного состава Корпуса была за стеной.

– Сэр, вы считаете, что оба нападения были спланированы?

– Знаешь, капрал, если ты видишь что-то очень похожее на свинью, значит, с большой вероятностью, это и есть свинья.

Полковник Бор поднялся и пошел к выходу. У дверей он обернулся. Окинул Кэпа взглядом, в котором явственно читалось сожаление, и вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Через пару минут в палату зашел доктор Маркес. Худощавый, быстрый, с нервными, вечно двигающимися руками и мягким голосом, он был полной противоположностью тучного и хмурого полковника Бора.

– Как твои дела, солдат? Ты сумел рассказать полковнику то, что ему было нужно?

– Да, сэр.

– Отлично, значит голова у тебя в порядке. Это главное, – дружелюбный тон доктора помог Кэпу задать свой вопрос:

– Что с моими ногами, доктор? Я их не чувствую.

Доктор помрачнел:

– Я бы не хотел спешить с выводами, капрал. Пока нет ясности…

– Я не могу пошевелить ногами, пальцами ног. Как будто их отрезали. Что со мной, сэр?

Доктор вздохнул:

– У тебя три проникающих ножевых ранения. Тебе повезло, что ни одна из них не задела почки. Но позвоночник поврежден.

– Я смогу ходить, сэр? – вопрос этот дался Кэпу трудно. Но задать его было необходимо.

– Трудно предположить, капрал. Пока рано говорить об этом. Все может быть.

Кэп прикрыл глаза, стараясь справиться с захлестнувшим его ужасом.

Доктор Маркес вышел. Шаги его стихли в коридоре. И тогда Кэп беззвучно завыл. Сжимая зубы, изо всех сил стараясь сдвинуть с места чужие непослушные ноги. Хотя бы на дюйм…

Глава 7. Бес идет в Черную землю

Говорят, до большой войны никакой Черной земли не было. Говорят, вся земля была одинаково добра к людям. Дороги, пересекавшие пустоши, связывали между собой города, в которых жили миллионы людей. Кто теперь скажет, что, на самом деле, было до большой войны? В Черную землю, действительно, вели старые дороги. Иногда вдоль дорог стояли покосившиеся столбы, иногда развалины домов. Но люди здесь не жили уже сотни лет. На краю Черной земли обитали мутанты. Они редко заходили в пустоши. А люди с пустошей не искали счастья в землях мутантов.

Бес был одним из тех немногих, кто был в Черной земле. Да, Бес уже проходил этой дорогой однажды. Ребенком. Он шел здесь со своим отцом. Зачем они шли тогда в Черные земли, Бес не знал. Отец его в тот несчастливый год оставил свое прежнее кочевье. Это было очень давно и очень далеко отсюда. Тогда Бес не слышал о Городе, и, наверное, никто в тех местах не знал, о том, что Город действительно есть.

У отца случились разногласие с большим кланом, который управлял их кочевьем и, чтобы решить вопрос миром, отец решил уйти и жить отдельно. Наверное, это показалось ему тогда правильным решением, а может быть, других просто не было. В семье отца осталось всего двое взрослых мужчин – он и его брат. Старуха-мать, жены и десяток детей на двоих мужчин – это плохой расклад, как не крути. Они шли двадцать дней, прежде чем нашли место, где поставили свои шатры. И спустя всего несколько дней, оказалось, что место их стоянки слишком близко к Орде…

Бес помотал головой, прогоняя воспоминания. Он был слишком мал, чтобы помнить все в подробностях. Орда напала, и Бес помнил топот копыт огромных жутких зверей, закованных в броню. Он помнил гортанные крики, грохот брони, летящие со всех сторон веревочные петли и свистящие железные шары на цепях.

Отец был ранен, его брат убит, большая часть детей и женщин связаны или убиты. Отец сумел уйти и увести с собой троих: Беса, его старшую сестру Алию и жену своего брата Анну. Они бежали в земли мутантов и в поисках воды дошли до самой Черной земли. По дороге Анна умерла. В Черной земле были страшно. Она вовсе не была пуста, нет. Но, сказать, что там жили люди, тоже было нельзя. Там осталась Алия. По своей доброй воле и вопреки желанию отца.

Прошло тридцать лет. Теперь Бес шел в Черные земли сам. Он шел за силой. У него было огнестрельное оружие, которое он раздобыл в набегах на город. Он не боялся мутантов и у него была цель.

Уходя из лагеря, Бес оглянулся. Было раннее утро. Над кочевьем поднималась всего пара дымков. Его люди спали. Возможно, когда он вернется, кочевья уже не будет. Без вождя кочевья распадаются на кланы и семьи, уходят к другим вождям. Некому следить за порядком, некому защищать, некому судить. Вождь – это все. Это сердце и хребет кочевья. Дикие не знают законов, не служат богам. Дикие идут за своим вождем. Но только если он силен и удачлив.

Месяц назад Бесу приснился сон. Его сестра Алия, совсем взрослая теперь женщина, сидела рядом с ним у очага. Бес сразу узнал ее, хотя видел в последний раз маленькой испуганной девчонкой. Алия была закутана в черное. Только руки, которые она протянула к огню и лицо, что она повернула к брату были открыты. Она сказала:

– Ветерок, тебе пора. Собирайся. Я жду тебя.

– Алия, меня давно зовут по-другому, – ответил он, удивляясь своему детскому имени.

– Я знаю. Но скоро тебя и Бесом перестанут звать. Скоро у тебя будет другое имя. А сейчас собирайся и приходи ко мне.

Бес во сне покачал головой:

– Сестра, ты не знаешь. У меня кочевье. У меня много людей, большие стада. Мне не бросить все это.

– Если ты не бросишь малое, ты не возьмешь большое. У человека всего две руки, Ветерок.

– Разве мое кочевье – малое? Приходи и посмотри! У меня двести копий!

– К тебе уже идет тот, кто посмотрит. Твои двести копий – горсть песка против ветра. Ты знаешь, о ком я говорю. Орда двинулась. Ты должен прийти ко мне. Тебе нужна сила.

В глазах ее Бес увидел огонь горящих шатров, мертвых женщин и детей, сотни монстров, закованных в броню и вереницы рабов.

– Как я найду тебя, сестра?

– Ты найдешь не меня. Ты найдешь дорогу на восток и узнаешь ее сразу. В конце дороги я буду ждать тебя. Не медли, Ветерок. И Алия, опустив капюшон на лицо, пропала, как дым костра в пустоши.

Бес запомнил сон, но ничего не предпринимал. Через семь дней Алия снова приснилась ему. Она опять сидела у огня. А Бес стоял и смотрел на нее сзади. Она оглянулась и сказала: «Ты должен идти. У тебя семь дней. Всего семь дней, Ветерок», – потом она снова набросила капюшон и пропала.

Сегодня был седьмой день. И Бес отправился в путь. Возможно, это был тот самый знак, которого он всегда ждал.

Маленький отряд Беса шел быстро. Это были воины – охотники и разведчики кочевья. Самые сильные и быстрые. Преданные Бесу. Черные начинались далеко на востоке, и отряд туда, где солнце поднималось над пустошами. Через несколько дней они обнаружили древнюю дорогу, которая шла на восток, прямая как стрела. И Бес повел свой отряд по этой дороге. Алия говорила про дорогу, пусть будет так, как она сказала. Диких они не встречали совсем. Видели только старые следы проходившего стада.

А потом дорога привела их к широкой реке. Через реку вел на восток древний мост. Он был почти разрушен, но каким-то чудом держался над водой. Вот только на другой стороне реки кто-то, возможно, ждал их.

– Там могут быть мутанты, Бес. Я видел их на краю пустошей, – один из разведчиков стоял рядом с Бесом и вглядывался в противоположный берег. Разведчика звали Безухий. Он был человеком осторожным и, вопреки своему имени, отличался чутким слухом.

– Могут быть и мутанты, – подошел к ним Лысый. Он хмуро смотрел по сторонам. Все ждали решения вождя

– Мы идем. Разберемся на месте, – Бес всегда предпочитал простые решения.

Переход через древний мост – дело опасное. Плиты, когда-то выдерживавшие огромные нагрузки, давно рассыпались. Часть конструкций моста упала в воду, часть превратилась в ржавую труху. Первым шел разводчик по имени Кость. Он был самым легким в отряде, и, пожалуй, самым ловким. Его рюкзак взял себе Лысый, который шел последним. Кость, прыгая с балки на балку, легко прошел самую опасную часть и, развернувшись к отряду, махнул рукой. Бес медленно двинулся вперед, внимательно осматривая ветхие балки перед каждым шагом. Кость решил не ждать отряд и отправился к краю моста, сняв арбалет из-за спины. Он осматривал развалины, вплотную подходившие к мосту и совершенно упустил из виду небо. Кто смотрит на небо, когда впереди темная неизвестность, а под ногами качается мост, которому несколько сотен лет?

Вершина одной из опор моста вдруг беззвучно сорвалась вниз. Это была огромная хищная птица. Бесшумно падая, она раскрыла широкие черные крылья лишь у самой жертвы и, подхватив разведчика когтистыми лапами, нырнула между опор моста вниз, к воде. Кость не успел выстрелить из арбалета. По тому, как он свисал из лап хищника, Бес понял, что птица при атаке сломала ему шею. Один из диких сорвал с плеча арбалет. Болт ушел в воду. Слишком далеко. Отряд озирался в поисках новых хищников на стропилах моста, но монстр, видимо, был один.

После реки и моста, их дорога на восток снова превратилась в идеальную прямую. Было бы удобно идти по остаткам дорожного полотна, но Бес повел отряд чуть в отдалении, не теряя однако дорогу из виду. Но и не приближаясь. Бес не хотел идти на виду у каждого хищника в лесу. Они шли по стране мутантов.

Здесь, за рекой, было гораздо больше деревьев. Местами лес вдоль дороги превращался в непролазный бурелом – сплетение переломанных стволов и колючих кустов. Чем дальше на восток, тем гуще становились заросли. Бес все время слышал голоса птиц и животных. В отдалении кто-то закричал, пронзительно и жалобно. Словно звал на помощь. Голос был похож на человеческий. Впереди зашуршали кусты, и прямо перед отрядом на поляну выбрался огромный зверь. Он был похож на гигантского медведя грязно-белого цвета. Он рылся в буреломе, явно что-то разыскивая. Наконец, нашел и с ворчанием запустил лапу под корни поваленного дерева. Раздалось жалобное мяуканье, в лапе у медведя оказался котенок. Почти котенок. Это был детеныш пумы. Пятнистый, средних размеров. В гигантской лапе он выглядел малышом. Уродливый медведь-альбинос вцепился в него зубами и разорвал надвое. Раздался короткий истошный писк. Медведь отрывал окровавленные куски от своей добычи и довольно урчал. Через пару минут с детенышем было покончено, и медведь снова зашарил лапой под корнями. Видимо, там было логово пум. И вот новая жертва оказалась в лапах хищника.

Бес и его отряд неслышно замерли в паре десятков шагов. Зверь был очень опасен. Арбалетные болты и пули трофейных револьверов для него явно были маловаты. Медведь не успел съесть второго детеныша. С веток ближайшего дерева ему на плечи бросилась черная кошка. Это была мать-пума. Размеры хищника не испугали ее. Вряд ли что-то могло остановить ее ярость. Медведь отшвырнул детеныша и обеими лапами ударил себя по плечам. Его огромные когти едва не зацепили пуму. Она перекатилась по плечам медведя, когтями и зубами вцепилась в морду хищника, целя в нос и глаза. Зверь заревел и бросился на землю, катаясь среди бурелома и сбивая врага. Пуму было не остановить. Казалось, еще немного и ослепленный медведь проиграет схватку бесстрашной кошке. Но чудес не бывает. Пума продержалась до тех пор, пока медведь не перекатился через голову. Он зацепил пуму когтями задней лапы и стащил со своей окровавленой морды. Как только медведь сумел ухватить отважную пуму, дело было сделано. Чудовищной силы рывок просто оторвал ей лапу и медведь зубам вцепился в затылок пумы, перекусывая шею. Все было кончено. Победитель продолжил есть и, увлеченный этим, не услышал, как отряд диких обошел его и продолжил путь.

Вечером пошел дождь. Унылый и медленный он моросил, пропитывая одежду и снаряжение. Земля стала податливой и вязкой, болотистой. Каждый шаг через промокший поломанный лес давался с трудом. На ночь решили остановиться как можно дальше от древней дороги. Среди высокой груды замшелых камней, когда-то бывших частью поселения, нашлось закрытое от дождя место, где разведчики смогли развести костер. Черная сырая ночь наполнилась шорохами и криками. Бес спал плохо. Промокшая одежда не хотела сохнуть, огонь поддерживать было трудно, потому что все вокруг пропиталось влагой.

Когда Бес все-таки уснул, он снова оказался в своем старом шатре у очага. Это было облегчение. Тепло и безопасно. Алия сидела совсем близко, и он хотел коснуться ее рукой, провести по снежно белым волосам, золотившимся в свете очага. Алия отстранилась.

– Ты уже близко, брат, поспеши. Я жду тебя.

– Ты думаешь, мы сумеем дойти?

– Я знаю это. Ты дойдешь.

– А мои люди?

– Все люди умирают, Ветерок. Эта земля наполнена мертвыми.

Алия улыбнулась ему. Ее улыбка была такой же, как в детстве. И вдруг Бес вспомнил мать. Он совсем позабыл ее лицо, ее руки. Это было слишком давно. Но вот сейчас он увидел, что улыбка Алии – это улыбка матери. И ему стало так горячо внутри, что он снова потянулся к сестре. Разделить с ней свое тепло и свою радость.

– Уже скоро, – Алия встала, набросила капюшон и беззвучно вышла из шатра. Бес не смог прикоснуться к ее белоснежным волосам. Пока не смог.

Бес проснулся. Ночь по-прежнему полнилась движением вокруг их лагеря, дождь не прекращал шуршать. Беса удивило, что его одежда, в отличие от одежды его спутников, была сухой, и сам он чувствовал себя отдохнувшим. Он, не вставая, оглядел своих товарищей. Лысый спал, завернувшись в широкий плащ с головой, совсем близко от Беса. Моль, спал сидя, ближе к огню. Если бы его одежда не была такой мокрой, она бы уже горела. Безухий следил за огнем, отбирал и подбрасывал в огонь самые сухие ветки, которые смог найти. Хорек, такой же крупный и сильный, как Бес, во сне мерз и пытался подвинуться ближе к огню. От его грязной безрукавки шел пар. Между ним и огнем лежал ствол мокрого дерева, и перебраться через него во сне Хорек не мог.

Бес почувствовал движение совсем рядом. Не увидел, не услышал, а именно почувствовал. Он не двинулся с места, только представил себе как можно отчетливее, где лежит его широкий тяжелый нож. Движение у его ног не прекращалось и, наконец, Бес рассмотрел, что это. Казалось, что ствол старого покрытого мхом дерева поблескивает в свете костра, но это было не дерево. Дерево не может затягиваться вокруг ног спящего человека. Хорек не почувствовал, как его ноги оказались в двойной петле. И Безухий, занятый гаснущим костром, тоже не видел этого. Бес встречал змей в пустошах. Но никогда не видел таких огромных. Тело змеи было толщиной с бедро взрослого мужчины. Бес ждал, когда покажется голова, он боялся, что нож будет слишком слабым оружием. Бес ждал и был как взведенная пружина, но все равно пропустил момент, когда змея сжала свои кольца и дернула в лес спящего Хорька. Очень быстро. Невероятно быстро. Безухий только начал поворачиваться на внезапный шум, а Бес уже упал, наваливаясь всей своей тяжестью прямо на Хорька, прижимая его к земле и изо всех сил вбивая нож в середину змеиного тела.

Раздалось пронзительное шипение, гигантская змея дернулась. И вдруг оказалось, что она везде. Лысого отбросило прямо в огонь, он закричал и покатился по углям, Безухий взлетел вверх. Он сидел на стволе дерева, тоже оказавшимся телом змеи. Хорек, стянутый двумя кольцами уже не спал, но ничего не мог сделать. Его тащило в лес с невероятной силой, и даже тяжесть Беса не могла остановить этого движения. Моль, озираясь, натянул тетиву арбалета, но стрелять было некуда. Безухий схватил топор и бросился прямо через костер на помощь Бесу. Но все было зря. Змея стряхнула Беса, дернула в темноту Хорька, и он, захлебываясь криком. Раздался хруст, и Хорек замолчал. Лысый с горящей веткой подбежал к месту, где пропало тело Хорька, но в черной густой тьме мокрого леса уже не было никакого движения. По-прежнему кричали ночные птицы, все также уныло шелестел дождь. Бес взглянул на нож в своей руке. Он был весь в густой слизи. В свете костра казалось, что это слизь черная. Утром Бес увидел, что она засохла бурыми, грязно-коричневыми пятнами. На рассвете они осмотрели все вокруг, но никаких следов змеи или Хорька не обнаружили. Нужно было идти дальше. Под дождем пробираться по лесу стало совершенно невозможно, и Бес решился выйти на дорогу. Они шли сквозь пронизывающий мелкий дождь. Усталые и промокшие. Но хуже всего было ощущение собственного бессилия.

Моль шел впереди и о чем-то злобно говорил. Тихо, сам с собой. Распределенная нагрузка между оставшимися путниками его почти миновала, Бес распорядился, чтобы руки у него всегода были свободны. Моль – лучший стрелок и снайпер среди диких. И на этот раз он успел среагировать. Лес подошел совсем близко к дороге, а сама дорога почти исчезла под мхом и завалами. Когда из леса наперерез отряду бросилась волчья стая, Моль срезал первого волка из арбалета, а во второго метнул топор. Оба волка кувыркнулись под ноги стае, сбивая скорость атаки. Это спасло отряд. Лысый и Бес успели сбросить рюкзаки, а Безухий опустил свой громадный тесак, раскроив голову первому прыгнувшему на него зверю. Два волка с разных сторон бросились на Лысого и сбили его с ног. Бес трижды выстрелил из револьвера и убил того, кто прыгнул на него. Еще две пули достались одному из волков, рвавших Лысого. Лысый смог встать, поднимая за горло второго зверя, и распорол ему брюхо ножом.

Волки закружили вокруг четверки, Моль выстрелил из арбалета трижды. И еще три волка покатились по земле. После этого стая отступила в лес. Последний болт Моли догнал еще одного волка уже между деревьев. Волки были крупными, гораздо крупнее тех, что встречались в пустошах.

Моль, перезарядил арбалет быстрым, плавным движением. Короткие арбалетные болты он держал в двух самодельных колчанах, зафиксированных на бедрах. Для скорости. Он был зол:

– Долго нам еще здесь бродить, вождь? Может, пора домой, а?

Он смотрел на Беса исподлобья, положив арбалет на сгиб локтя. Арбалет был направлен в сторону Беса. Почти. Этого «почти» хватило, чтобы Бес все понял.

– Мы идем, пока я не скажу, что пришли, – спокойно ответил Бес, глядя в глаза Моли и вспоминая, возведен курок револьвера или нет

– А я говорю, что хватит. Не выберемся потом. В общем, я возвращаюсь. Ты как, Безухий? Со мной?

Безухий помолчал, бросив виноватый взгляд на Беса.

И тут неожиданно опустился на землю Лысый. До этого он стоял, немного пошатываясь, и Бес думал, что он просто устал. Но Лысый упал, прижав обе руки к животу и глухо застонал, видимо, волки его все же достали…

– Стой, Бес, не двигайся. – Моль наставил на Беса арбалет, – Если Лысый готов, я уйду и один. Сейчас. Нечего мне здесь делать, а сдохнуть я всегда успею, – Моль сплюнул и глянул на Безухого. Тот хмуро кивнул, – Короче, Бес, иди по своим делам, а мы возвращаемся.

Бес и Моль смотрели в глаза друг другу. И Бес видел, что Моль уже все решил. Он не оставит Беса за спиной. Бес напрягся в ожидании болта. В грудь? В живот?

Моль понял движение Беса и усмехнулся:

– А ты думал? Уйду, а потом буду оглядываться всю жизнь?

Моль нажал на спуск. Однако мгновением раньше справа грохнул револьвер. Болт чиркнул по щеке Беса, оставив кровавую полосу. Моль уронил арбалет. Бес сделал шаг к оторопевшему Безухому и вогнал нож ему в основание шеи.

Лысый лежал на земле и улыбался. Ствол его револьвера дымился.

Моль еще пытался подняться, когда Бес подошел к нему. Моль прижал обе ладони к груди. Сквозь грязные пальцы сочилась ярко-красная кровь. Бес отодвинул арбалет от Моли, опустился на колени, навис своим грузным телом над стрелком. А потом медленно всунул ему между зубов клинок ножа и резко провернул. Вынул отрезанный язык из кровавого рта, и полоснул лезвием по глазам. Моль завыл. Бес снял с него пояс с метательными ножам, колчаны с арбалетными стрелами. Моль выл, держась за рану на груди и прижимая ноги к животу.

Бес поднялся, закинул на плечо арбалет Моли:

– Побудь здесь, Моль. Сейчас подойдут твои друзья. Они немного сердятся на тебя, но, думаю, вы договоритесь… – Бес глянул, в сторону леса. Поредевшая стая волков стояла на краю леса. Волки ждали. – Не печалься, Моль, они тебя хорошо видят. Они тебя сейчас будут есть. А мы пойдем дальше.

Бес подошел к Лысому, протянул ему руку и помог подняться. Вдвоем они распределили припасы из рюкзаков между собой, и тронулись в путь. Моль бессвязно мычал за их спиной. А потом хрипло кричал. Жалко и мучительно долго.

Бес сжал плечо Лысого. Это была благодарность. Лысый, прихрамывая, шел рядом, на полшага позади. Как всегда.

Глава 8. О тех, до кого никому нет дела

Ночью приличному человеку нечего делать на улице. Человека, который бродит после заката по Городу, ждут на темных улицах лишь неприятности. Во-первых, он точно встретит всех, кто никогда себя к числу приличных людей не относил. Во-вторых, он рискует встретить патруль Корпуса, который не любит ночных бродяг. Что лучше, а точнее, что хуже, неизвестно.

Кэп умудрился не просто оказаться на улице ночью. Он был при этом изрядно пьян. Настолько пьян, что потерял один из костылей. Где и как? Он не помнил. Может ли вообще калека потерять костыль?

Оба этих обстоятельства полностью его обездвижили. Кажется, последнее, что он успел сделать, перед тем как окончательно вырубиться – намочил штаны. Да, именно так. Самым позорным образом. Впрочем, Кэп не считал это позором. Все относительно. Сейчас он спал, втиснувшись в узкую темную нишу между домами. Здесь его и обнаружил патруль Корпуса. Их было четверо. Все молоды и совсем недавно окончили училище. Опытные солдаты в патрули ходят редко.

Старшим был капрал Скотт. Вся четверка была одного года выпуска, но Скотт чем-то больше понравился лейтенанту Майерсу и получил нашивки капрала. Возможно, вопрос решил отец капрала Скотта, известный торговец и владелец самой большой мясной лавки в центре города, где покупали мясо аристократы и офицеры. Патруль шел по мостовой, гулко топая подкованными ботинками, и обсуждая театральные новости. В частности, патрульных интересовало, встречается ли прима «Театра у ратуши» с лейтенантом Верге, штабным офицером и адъютантом полковника Бора. «Крошка Элина», как позволяли себе называть актрису патрульные, должна быть хороша в постели, Так считал капрал Скотт. Рядовой Рульке возражал, что «в постели подобные девицы холодны и неподвижны, как селедки». Аргументы обоих патрульных были совершенно неоспоримы. Оба ссылались на собственный опыт и знание женщин. Рядовой Рульке к тому же успел поработать в рыбной лавке и, стало быть, знал толк в селедке. В опыте своих молодых товарищей сомневались скептики Зоммерфельд и Бенсон. Рядового Рульке возмущало не то, что его точку зрения оспаривают его друзья, а то, что они сомневаются в его «обширных связях в театральной среде». А капрал Скотт считал, что нашивки младшего офицера на плече делают его утверждения на порядок весомее. И был, в целом, прав.

Занятный спор и прелести крошки Элины настолько отвлекли от службы капрала Скотта, что он споткнулся о последний оставшийся у спящего Кэпа костыль и под насмешливые возгласы товарищей растянулся на мостовой.

– Что за мерзость здесь валяется? – капрал Скотт чувствовал, что ладонью попал в какую-то зловонную лужу, отчего разозлился еще больше.

– Какой-то бродяга. Пьяный и вонючий, – сморщился рядовой Бенсон.

– Сволочь, – капрал Скотт поднялся и пнул пьяного заросшего бородой бродягу прямо в лицо, – А ну вставай, и проваливай в свою дыру.

– Выбросим его за ворота? – предложил Рульке

– Кто же его понесет, ты что-ли? – Скотт еще раз пнул пьяного бродягу и попытался вытереть руку о шершавую стену.

Самый молчаливый из четверки, рядовой Зоммерфельд заметил:

– Лейтенант сегодня на разводе просил докладывать о появлении бездомных бродяг ему лично.

– Зачем ему?

– Кто его знает? Вы разве не слышали? – Зоммерфельда удивленно смотрел на капрала. Скотт пожал плечами, но согласился, что доложить стоит. Это проще, чем тащить грязного нищего до ворот.

Через час по указанному адресу приехала паровая коляска с гербом доктора Герхарда, и пьяный до бессознательного состояния бездомный исчез за ее дверями.

В эту ночь и в последующие две ночи с улиц Города пропали еще несколько человек. Разумеется, эти отбросы никого не беспокоили, искать их тоже было некому.

–

Кэп проснулся в клетке. Было тепло и сухо. Последнее время Кэп перестал удивляться тому, где он посыпался. Способность удивляться зависит не от того, что ты видишь. А от того, как ты смотришь. А еще, как выяснил Кэп, она напрямую зависит от подвижности твоих нижних конечностей. Вместе с ногами Кэп потерял всю свою жизнь. Физически ноги были на месте. По крайней мере, он их видел. Но не чувствовал совершенно. Ножевые раны, как и предполагал доктор Маркес, зажили быстро. Но подвижность и чувствительность к ногам не вернулись. Доктор Маркес с сожалением выдал Кэпу два костыля и сообщил, что после недельной реабилитации госпиталь придется покинуть. И не только госпиталь. Накануне выписки к Кэпу пришел лейтенант Верге, адъютант полковника Бора. Лейтенанта сопровождал рядовой, который поставил рядом с кроватью Кэпа вещмешок и вышел. Лейтенант Верге уведомил Кэпа, что в результате расследования обстоятельств гибели рядового Пабло Эпштейна, командованием Корпуса принято решение уволить со службы капрала Джеронимо без предъявления ему обвинений в пренебрежении своими обязанностями, повлекшими гибель его подчиненного.

– Значит, я больше не нужен Корпусу, сэр? Я теперь не солдат?

– Нет, мистер Джеронимо.

– И это мои вещи из казармы, сэр? – Кэп кивнул в сторону вещмешка.

– Думаю, да.

– Куда же мне идти, сэр?

Лейтенант Верге неплохо знал Кэпа. Они были примерно одного возраста. И не раз встречались. Кэп был хорошо известен в Корпусе. Удачливый в бою, прекрасный стрелок и разведчик, он кроме прочего, участвовал в турнире Корпуса. Кулачные бои на приз пятьдесят монет серебром давно стали частью городской жизни. Кэп Джеронимо имел все шансы стать чемпионом нового сезона. Теперь, впрочем, это уже не важно.

Лейтенант Верге не участвовал в экспедициях за стеной, был никудышным стрелком и фехтовальщиком. Он занимался только административной, штабной работой. По сути, он был чиновником в форме Корпуса, неплохим человеком, по случайности надевшим военную форму. Склад, снабжение, обязанности секретаря полковника, отчеты в ратуше и прочие далекие от реальной военной службы обязанности. Лейтенант любил театр, хорошо играл на фортепиано и даже писал стихи. Лейтенант отлично знал, что вся вина Кэпа заключалась в том, что он не погиб вместе с рядовым Эпштейном. Отец Пабло Эпштейна, городской казначей, чуть не сошел с ума, потеряв единственного сына. Он требовал расстрелять капрала, за то, что тот не смог защитить его сына. Абсурдность обвинений, к сожалению, компенсировалась высоким положением Эпштейна старшего. И Корпус решил пожертвовать пешкой, чтобы выровнять позиции на доске. Пешкой стал Кэп Джеронимо.

– Вы совершенно свободны от обвинений, мистер Джеронимо, и не ограничены в передвижении, – повторил лейтенант Верге. И вышел, очевидно, избегая дальнейшего бессмысленного разговора. Несправедливость решения трибунала не волновали его. Мысли лейтенанта были заняты сегодняшней премьерой Отелло в «Театре у ратуши». Мысли о встреча с Дездемоной после спектакля, наполняли его смутным волнением и предвкушением. Розы или хризантемы?..

Так капрал Кэп потерял все и стал мистером Джеронимо. Его никто и никогда не называл «мистером», понял внезапно Кэп. Мысль эта привела его в ужас. Он все смотрел и смотрел на свои бессильные неподвижные ноги. Он ненавидел свою слабость, ненавидел мертвого рядового Пабло, лейтенанта Верге с его замашками аристократа, никогда не вынимавшего сабли из ножен. Кэп думал об огромной, бесконечной пустоте, в которой оказался. Впервые в жизни ему не на что было опереться, некуда идти.

Доктор Маркес помог Кэпу снять комнату на окраине города и даже распорядился, чтобы паровая повозка госпиталя доставила Кэпа по новому адресу. Доктор Маркес оказался единственным человеком в Корпусе, который не перестал называть Кэпа капралом. Но всего этого было недостаточно. И Кэп поступил так же, как большинство мужчин в его положении. Он запил. И пил до тех пор, пока не закончились деньги. А деньги имеют обыкновение заканчиваться гораздо быстрее, чем мы предполагаем. Платить за комнату Кэпу стало нечем, и его выбросил на улицу. Всего полгода такой жизни стерли бывшего капрала до пустоты, дыры, куда провалился храбрый разведчик, отличный стрелок и чемпион по кулачным боям. Ничего не осталось. Только два нелепых костыля и грязный, заросший бородой бродяга, который просил подаяние и пил любую крепкую бурду, что мог достать в трущобах за стеной.

– Сынок, нужно двигаться, двигаться, противник быстрый, а ты еще быстрее…

– Почему они называют тебя зверем, папа?

– Потому что настоящий боец рвет зубами, если у него сломаны руки, понимаешь?

– Нет, папа, не очень.

– Ладно, ты не понимай. Слушай и вот здесь, – здоровяк, что шел с мальчиком по улице остановился и постучал мальчику по макушке, – Вот здесь, все запоминай. Так, Котэ?

– Так, папа.

Здоровяка одетого ярко и безвкусно звали Рик. Некоторые звали его Крысодав Рик и говорили, что он справился с крысой голыми руками. Чушь полная, разумеется. Крысодав Рик шел по улице с вихрастым худеньким мальчишкой, лет восьми. Мальчишка, едва успевал за отцом. Кэп помнил Рика по своей прошлой жизни и сжался, втиснулся в нишу у дверей трактира, куда его только что не пустили. Он не хотел, чтобы его узнавали. Где-то глубоко внутри бродяги еще жил капрал Джеронимо.

Крысодав Рик не прошел мимо. Он остановился и присмотрелся к бородатому калеке:

– Котэ, сынок, подойди поближе, посмотри – эта пьянь когда-то хвасталась, что побьет твоего папу. Видишь? Вот эта вонючая дрянь обещала набить твоему отцу морду на турнире. Хочешь врезать ему? Не бойся, вмажь!

Кэп закрылся костылями, но Рик резким движением вырвал у него один костыль и швырнул в сточную канаву.

– Давай, Котэ, покажи мне твой лучший удар справа!

– Папа, пойдем, пойдем лучше домой. Там Ли одна совсем, и нас ждет, – мальчик тянул отца за руку, не глядя на Кэпа, ему было неприятно и стыдно и совсем не хотелось трогать этого несчастного бездомного бродягу.

Кэп опустил голову, по его ботинку потекло. Он обмочился. Не от страха, просто от того, что слишком замерз и долго терпел.

Рик захохотал, отодвинул сына и легко ударил Кэпа в лицо тыльной стороной ладони. Это была скорее пощечина, чем удар, но Кэп не удержался на одном костыле и упал.

– Ладно, сынок, пойдем… Двигаться и бить, Запомни, Котэ… А, знаешь, малыш, я, пожалуй, загляну в бар, а ты беги к сестре, она, и впрямь, там совсем одна! Только маме ни слова. Понял? Все между нами!

Кэп не слышал окончания разговора. Он отключился. Унижение стало для него привычным делом, ему было плевать.

–

Кэп проснулся в клетке. Тепло, сухо и чисто, что удивительно. Матрац, на котором он лежал, был самым лучшим, что с ним случилось за последние пару месяцев. Однако его беспокоило, что клетка заперта снаружи, и выпивка тоже снаружи. Вдобавок костыль был всего один. Кэп отчаянно не хотел возвращаться к самому себе трезвому. Выпить. Чем крепче и хуже, тем лучше. Когда-нибудь, возможно, даже сегодня, он, смертельно пьяный захлебнется собственной рвотой, упадет в сточную канаву и разобьет свою бесполезную голову. Она, кстати, страшно болела, и была совсем не против разбиться прямо сейчас. Ужасно хотелось воды. И Кэп закричал, замычал что-то нечленораздельное, застучал кулаками по решетке. Но ничего не произошло. Тюремщики не пришли, и Кэп забился в угол, затащил туда свои ноги и подтянул ближе костыль. Хотя один костыль все равно не помогал ходить.

Через некоторое время Кэп понял, что за ним кто-то наблюдает. Это была огромная серая крыса. Крыса сидела через решетку, в соседней клетке и вместо задних лап в нее была встроена часть паровой кареты без верха. Крыса с презрением наблюдала за тем, как он беспомощно ползает по клетке, как воет и стучит своими кулаками по железу. Слабый глупый человек.

Глава 9. В которой слишком много крови

Анабель была ошеломлена. Она возвращалась к разговору с Герхардом несколько раз, а ведь никогда не воспринимала этого человека всерьез. Его аристократические манеры, элегантность, доходящая до абсурда, и пристальный взгляд, который она часто ловила на себе раздражали. И еще его сюртуки. Такие приталенные и дьявольски модные… А еще привычка носить шпагу, словно он не ученый, а записной дуэлянт. Словом, человек этот был полной противоположностью того, что Анабель считала заслуживающим внимания.

Да, он занимал лабораторию на третьем этаже Башни. Да, его паровые коляски в свое время подняли престиж лабораторий и научные исследования стали лучше финансироваться. Но нет, Анабель просто не могла называть Герхарда настоящим ученым, а его манерность только раздражала.

Его работы носили слишком практический, коммерческий характер. Паровые коляски и кареты становились надежнее и быстрее с каждым годом, но оптимизация – это не наука. Это фабрика. В общем, на свою фабрику доктор Герхард и переехал, наведываясь однако в Башню ежедневно.

Когда Герхард зашел к ней вчера вечером и спросил, где она собирается содержать волонтеров, Анабель даже не поняла, о чем он говорит. Оказалось, что у него есть «человеческий материал для экспериментов», он согласовал этот вопрос с Корпусом, канцелярией бургомистра и уже привез два первых экземпляра.

– Два экземпляра чего? – не поняла Анабель

– Двух волонтеров для ваших экспериментов, дорогая Анабель, – последовал любезный ответ.

– Людей? – Анабель не могла поверить.

– Да, Если вам больше нравится такая формулировка, – ответил Герхард с улыбкой.

– Да, но прямо сейчас я не готова…

– Могу я посмотреть? – и, не ожидая разрешения, Герхард направился в лабораторию. Прошел мимо ошеломленной Анабель в открытую дверь внутренней лаборатории, кивнул крысе, которая оскалилась на него из своей клетки и решительно нацелился на центральный стол.

Но тут Анабель опомнилась. Догнала его и перекрыла дорогу к столу.

– Что вы себе позволяете, доктор Герхард! Это не выставка, не нужно здесь прогуливаться, как будто вы с подружкой на набережной…

– Что на набережной, дорогая Анабель?

Анабель задумалась. Что они там, действительно, делают на набережной?

– Откуда мне знать? – возмутилась она, наконец.

Герхард хотел было продолжить обсуждение набережной и подружек, но остановил сам себя. Анабель выглядела рассерженной, как маленькая решительная собачка. «Так ведь и укусить может», – мелькнула мысль, но Герхард сдержал улыбку. Еще не время. Но скоро можно будет совершенно все. Да, совсем скоро эта собачонка лизнет его руку.

– Я бы не хотел вторгаться в вашу работу, мисс Анабель. Ни в коем случае. Только помочь. Кстати, кажется, клетка возле той чудесной крысы свободна. Может быть, используем ее?

– Как используем? – Или Анабель сегодня были особенно погружена в свои мысли, или Герхард слишком быстро говорил.

– Внесем сюда вашего первого подопытного. А завтра… или когда вам будет угодно, я здесь не смею ничего предлагать, вы им займетесь.

Анабель осталось только согласиться, и двое сомнительного вида мужчин в синей фабричной униформе внесли и бросили в клетку тело. С виду, полумертвый бродяга, который вряд ли доживет до утра. От него отвратительно несло помоями, мочой и еще бог весть чем. Но Анабель не обратила на это внимание.

– Он в моем полном распоряжении?

– Абсолютно, дорогая мисс Анабель, абсолютно. Делайте с ним, что хотите. Если эксперимент завершится неудачно, сообщите мне, и я займусь утилизацией.

После этого Герхард откланялся, еще более учтивый, чем обычно. И ушел, постукивая подкованными каблуками остроносых сапог. Анабель стояла и смотрела на бродягу. Предложение утилизировать этого человека в случае неудачи ошеломило ее.

–

Анабель спала плохо. Тревожно. Утром, как только за окном посветлело, она поспешила в лабораторию. Анабель жила одна. Квартира ее, большая и светлая, в очень приличном двухэтажном доме была для нее одной слишком велика. Она осталась Анабель от деда. Собственно, Анабель в отличии от доктора Герхарда была самой настоящей аристократкой. Из семьи отцов-основателей Города. К сожалению, Анабель была последней в своей семье. Родители ее погибли в исследовательской экспедиции, когда Анабель была совсем маленькой. Об экспедиции этой она толком ничего не знала, хотя в свое время перерыла в поисках информации весь семейный и городской архив. Дед об этом разговаривать отказывался наотрез, а профессор Шульц, делал вид, что ничего не слышал. Анабель выросла в лаборатории деда. Тогда он занимал весь верхний этаже Башни. Анабель с пяти лет проводила здесь все свое время. В школу она не ходила. Дед не доверил внучку «неучам из нового времени». Сам он тоже получил домашнее образование, которое передавалось в семье по наследству вместе со страстью к науке. Образование Анабель было крайне односторонним, хотя и очень глубоким. Дед не жаловал философию, историю и прочие науки, в инструментарии которых не было точных расчетов и однозначных результатов.

Квартира Анабель была завалена древними книгами. Пожалуй, здесь их хранилось не меньше, чем в городской библиотеке при ратуше. Но это были исключительно научные довоенные работы. Анабель оставила для жизни только спальню и кухню. Остальные комнаты закрыла и пользовалась ими как складом. Раз в неделю к ней приходила старушка-служанка, которая разбирала завалы мусора, мыла скопившуюся посуду, стирала одежду и, как могла, раскладывала книги в бесчисленные стопки. Анабель на все это попросту не обращала внимание. Для нее это был порядок, внутри которого она существовала, не задумываясь ни о чем, кроме своих исследований.

В городе ранним утром тихо. Башня на склоне горы еще скрывалась в тумане, мостовые блестели после ночного дождя. Весенние птицы весело встречали новый день, но Анабель не слышала их пения. Занятая мыслями о предстоящей операции, Анабель спешила в Башню. Кажется, все необходимое для сегодняшнего важнейшего дня у нее было приготовлено. Эфира для анестезии в достатке, все инструменты отточены, и стерильны. Можно начинать с любой из частей ее «механического голема». Так она иногда называла свой проект.

Погруженная в себя, Анабель пропустила момент, когда из-за поворота ей навстречу буквально выпала веселая компания. Это были трое молодых юношей и одна симпатичная, но слишком легкомысленно одетая девушка. Они, изрядно навеселе, возвращались с вечеринки, которая, очевидно, продолжалась всю ночь.

– Кто это у нас спешит? Какая мышка-торопыжка с хвостиком, – воскликнул один из юношей и игриво потянул за убранные в хвост волосы Анабель

Компания окружила Анабель, девушка подхватила ее под локоть, как старую подружку:

– Идем с нами, мышка-торопыжка! У нас есть уютная норка на всех, обещаю, что мы проведем веселое утро! Смотри, какие стмпатичные мальчики!

Анабель испуганно пыталась вырваться, но у нее ничего не выходило. Все четверо были выше ее, все одновременно дергали ее за хвостик, щелкали по носу, игриво пощипывали за все, что можно и нельзя и увлекали в переулок, уводя с главной улицы. Анабель никогда не попадала в такие ситуации и не на шутку испугалась.

– Уберите ваши руку, негодяи! Оставьте меня в покое, – она пыталась кричать, но голос ее терялся в тумане, а компанию это даже веселило:

– Какая забавная мышка-торопыжка, даже ругаться не умеет!

В тот момент, когда Анабель уже буквально заставили свернуть в узкий переулок, рядом взвизгнули тормоза паровой кареты и, хлопнув дверью, появился Герхард. Он, громко ругаясь, выхватил из ножен шпагу и бросился на помощь Анабель. Молодые люди со смехом расступились, и Герхард, обняв за плечи Анабель, вывел ее к паровой карете. Усадил девушку внутрь, дернул рычаги синхронизации паровых котлов, и карета сорвалась с места. Анабель дрожала и сжимала перекладину на передней панели, так что пальцы ее побелели. Герхард сквозь зубы выругался.

– Боже мой, мисс Анабель, как вы там оказались? Что за странная утренняя компания у вас сегодня?

– Они напали на меня, Герхард… я совсем не поняла, что им было нужно, но они меня куда-то тащили… я не могла вырваться, и никого вокруг… Как вы узнали?

– Я просто возвращался с фабрики и решил заглянуть в Башню. Сегодня всю ночь тестировали новый клапан, и только к утру, наконец, сумели его отладить.

Герхард, провел рукой по волосам, глянул на приборную панели, где на круглых циферблатах плясали стрелки давления, уровня воды в баке и скорости вращения колес. Карета вильнула, чуть не ударившись о стену, и Герхард торопливо вернул руку на рычаг управления колесами. Паровые кареты были сложны в управлении, требовали постоянного контроля и обеих рук водителя.

Анабель обратила внимание, что они мчатся со скоростью почти вдвое превышающую неспешный ход паровых карет.

– Вы проверяете технические новинки на себе, на своей карете?

– Конечно, дорогая, Анабель. Иначе, как я пойму, что все работает правильно?

Они подъехали к Башне. Старый камень влажный от тумана, был таким знакомым и безопасным, что Анабель сразу успокоилась. Руки немного дрожали, но Анабель мысленно уже была в лаборатории.

– Спасибо вам, Герхард! Вы очень мне помогли… и вчера и сегодня.

Герхард вежливо приподнял шляпу и поклонился:

– К вашим услугам, милая Анабель. Всегда.

Анабель вошла в Башню, спиной чувствую его взгляд. Она поднялась в свою лабораторию, закрыла дверь, сбросила одежду, чтобы переодеться в белоснежную униформу, но помедлив, вернулась к шкафчику и открыла дверку. На внутренней стороне дверки было зеркало. Анабель смотрела на себя. Маленькая, взъерошенная. Тонкие ноги, небольшая, почти детская грудь под темной майкой, светлые волосы, наскоро стянутые в хвостик. Поэтому они назвали ее мышкой? Неужели она такая невзрачная? Анабель смотрела себе в глаза и не узнавала. Когда она успела повзрослеть? Почему она никогда не проводила ночь в веселых компаниях? Почему у нее совсем нет друзей? Она встряхнула головой, освободила волосы и потянулась на верхнюю полку шкафчика. Там была расческа. Когда-то… Нашла. С трудом расчесала волосы. Теперь стало лучше? Анабель рассердилась на себя, сама не зная за что. Хлопнула дверцей шкафчика и быстро оделась. В привычном комбинезоне она чувствовала себя гораздо увереннее. Вот только по-прежнему было неспокойно.

Анабель прошла внутреннюю дверь и остановилась перед клеткой, в которой вчера оставила спящего бродягу. Сегодня он сидел, забившись в дальний угол. Жалкий. Грязный. Подтянув к себе костыль, словно готовился им драться.

У потолка загорелась оранжевая лампочка. Еще дед устроил эту лампочку вместо дверного звонка. Кто-то пришел. «Герхард?», – вдруг с неожиданной радостью подумала Анабель и вернулась в тамбур. Это, действительно, был Герхард. Он протянул Анабель большую коробку.

– Чуть не забыл. Это вашему первому волонтеру.

Анабель заглянула в коробку. Там был хлеб, завернутое в бумагу вяленое мясо и яблоки. Анабель с благодарностью посмотрела на Герхарда:

– Спасибо! Герхард, вы в третий раз помогаете мне. Я ведь совершенно об этом не подумала.

– Для этого и нужны друзья, дорогая Анабель.

– Может быть, зайдете, поможете мне? Или вы слишком устали после ночной работы?

– Конечно, зайду. Разве можно отказываться когда Анабель Шторм приглашает участвовать в ее эксперименте? – засмеялся Герхард.

Анабель тоже улыбнулась и отошла, пропуская его.

Для Герхарда нашелся гостевой белый халат и кожаный фартук. Модный сюртук остался в тамбуре рядом с одеждой Анабель. Вдвоем они вошли во внутреннюю лабораторию. Анабель повела Герхарда к своему круглому столу, где лежали части механического голема, рассказывая по дороге:

– Я заметила, что у нашего подопытного парализованы задние конечности… ноги, – поправила она сама себя. – Это очень удачно, потому что именно с ног я бы и хотела начать.

Анабель подвела Герхарда к столу и взяла в руки механическую лапу с трехпалой ступней.

– Обратите внимание, что конструкция похожа на задние конечности собаки или кошки, но ориентировалась я на ноги птиц. Видите, этот сустав, который многие принимают у птиц за колено? Это голеностопный сустав.

Герхард смущенно потер подбородок:

– Я всегда думал, что это и есть колено…

– Ну, коленный сустав у птиц тоже есть, его просто не видно под оперением. Я хотела сделать ноги-пружины, мощные, как у древних хищных ящеров. Это затрудняет медленное, привычное человеку движение, зато толчок намного сильнее и прыжок, по моим расчетам, превышает возможности человека в пять раз. Герхард взял вторую механическую ногу и удивился, насколько она легкая.

– Полые трубки, – поняла его удивление Анабель, – У меня кое-что осталось из запасов деда. Довоенный метал. Пучки полых трубок напоминают полые кости птиц. Они очень легкие, но достаточно прочные. Металл не подвержен коррозии, суставы из керамики. Я учитываю массу человеческого тела и даю десятикратный запас прочности, с учетом нагрузки ускорения и прыжков с большой высоты.

«Удивительно просто и потрясающе эффективно» – подумал Герхард, с восхищением рассматривая тонкую сложную работу Анабель. Ясно было, что она все сделала самостоятельно. Часть ее лаборатории была превращена в слесарную мастерскую. Сварочный аппарат, емкости с кислотами, небольшие гибочные станки, которые, судя по всему Анабель сама сконструировала и собрала.

Анабель готовила операционный стол в стерильной части лаборатории, за стеклянной перегородкой.

– Герхард, могу я попросить вас ассистировать на операции?

– Конечно, можете. Я полностью в вашем распоряжении.

Анабель достала из шкафчика маленький арбалет, заправила полую стеклянную стрелу прозрачным раствором и подошла к клетке, где скорчился бродяга. Он не пытался закрыться и обреченно смотрел, как Анабель отправила стрелу ему в ногу. Бродяга потянулся за стрелой, но раствор, очевидно, уже начал действовать, и он бессильно завалился на бок. Крыса в соседней клетке с грохотом бросилась на решетку и вцепилась когтями в мелкую железную сеть. Анабель, давно привыкшая к этим звукам и агрессии крысы, отперла клетку бродяги, и без всякой брезгливости переложила безвольное грязное тело на тележку. Герхард подошел помочь. Вдвоем они подняли бродягу на операционный стол.

Герхард потом не смог вспомнить почти ничего из того, что происходило в этот бесконечно длинный день. Было очень много крови. Когда Герхард добрался до своего дома, он снял все, что было на нем в тот день и сложил в мусорный бак. Отстирать такое количество крови невозможно. Он стал свидетелем не просто операции или научного эксперимента. Он стал свидетелем чуда. Анабель, сосредоточенная и молчаливая работала как мясник, хирург и инженер одновременно. В ее лаборатории стояла мощная паровая машина, которая обеспечивала работу циркулярной пилы, винтокрута и еще множества небольших пневмоинструментов. Анабель сама была как безупречный механизм. Никаких эмоций, никаких сомнений. Каждое ее движение было выверенным и ювелирно-точным.

Что же они сделали? Они закрепили неподвижное расслабленное тело бродяги на специальном столе. Руки, ноги, голова и спина – для всего у Анабель были фиксаторы. Их подопытный человек был полностью обездвижен. Потом они срезали с тела всю одежды и очень тщательно помыли тело абразивным моющим раствором и спиртом. Горячим воздухом высушили тело и операционный стол. Одели на бродягу маску с подачей эфира. Потом началась кровь. Анабель ампутировали у пациента обе ноги, последовательно десятками фиксаторов и жгутов пережимая артерии и вены. Она оперировала как настоящий опытный хирург. Что-то говорила про нервные окончания и волокна. Ее знание анатомии было абсолютным. Герхард не был готов к такому. Совсем не готов. Его мутило, у него дрожали руки, и он едва не упал в обморок. Он никогда не присутствовал на хирургических операциях. С каждой механической конечностью Анабель работала несколько часов. Герхард полностью потерял счет времени. Его наручные часы остались в кармане сюртука. Сложно сказать, требовалась ли Анабель его помощь. Ему казалось, что если бы он ушел, она бы даже этого не заметила.

Когда все закончилось, они наложили швы, зафиксировали механические ноги в сложной системе зажимов операционного стола. Анабель сказала, что в ближайшие семьдесят два часа трогать ничего нельзя, подключила тело к нескольким капельницам и упала в кресло без сил. Герхард предложил довезти ее до дома, но она только помотала головой и мгновенно заснула. Он постоял, глядя на эту невероятную девушку, свернувшуюся в кресле, словно ребенок. Вышел из Башни и с трудом добрался до дома, где тоже заснул как мертвый. На следующий день он посчитал, что операция продолжалась восемнадцать часов. Таким образом, он был на ногах почти трое суток.

Глава 10. Люди и волки по одной цене

Древняя дорога, прямая как стрела, вела на восток. Бес и Лысый ночевали прямо посреди остатков дорожного полотна, разведя костер между двух замшелых каменных блоков. Волки не преследовали их. Запах крови и звуки схватки привлекли внимание и других хищников. Позади слышалась грызня, начался дележ мертвые тел. Люди и волки в земле мутантов проходили по одной цене. Смерть уравнивает всех.

Бес и Лысый спали по очереди. У них было много вяленого мяса, воды и даже сушеные ягоды. Бесу не хватало только любимого отвара. Лысый оказался серьезно ранен. Повреждена правая нога, прокушена икра. Бес прижег рану разогретым в огне кончиком ножа и крепко замотал чистой тряпкой.

– Бывало и хуже, – сказал Лысый и остался на первую стражу, а Бес уснул. И, уснув, сразу оказался у знакомого очага. Алия сидела на войлоке напротив него, скрестив ноги:

– Тебе нужно идти, Ветерок. Я знаю, что ты устал. Но тебе нужно идти прямо сейчас. Вас догоняют. Спеши. Просыпайся!

Бес вскочил. Лысый поворошил угли и устало спросил:

– Дурной сон? Спи пока. Рано.

Бес помотал головой:

– Нельзя спать. Нужно идти. Прямо сейчас, – Бес все еще слышал повелительный крик Алии.

– Уверен? – Лысый спросил, поднимаясь и нащупывая в темноте рюкзак.

– Уверен. Уходим.

Им хватило пару минут, чтобы собраться. Костер тушить не стали, и он долго подмигивал из темноты, напоминая о потерянном тепле и накопившейся усталости. Пусть те, кто идут за ними, видят костер и не спешат. С рассветом Бес и Лысый вышли к разлому. Он перерезал древнюю дорогу и лес от видимого края горизонта, до другого края. Бесконечный. Шириной в сотню шагов и такой же глубины. Земля словно лопнула и разошлась, обнажая свое каменистое нутро. Бес и Лысый остановились на краю разлома. Перебраться на другую сторону не было никакой возможности. Отвесный обрыв с обеих сторон. Бес посмотрел на Лысого. Тот выглядел плохо. Возможно, из-за того, что совсем не спал, а может, с раной на ноге все было еще хуже, чем казалось вчера. Бес видел, как такие раны гноятся, чернеют и утягивают на тот свет сильных мужчин. Лысый все больше хромал, но не жаловался.

– Пойдем направо. Поищем спуск, – Бес снова глянул на Лысого. Тот кивнул, и они пошли вдоль обрыва. Несколько часов ничего не менялось, разлом тянулся, по-прежнему глубокий и непреодолимый. А потом на другой стороне Бес увидел ручей. За многие годы ручей проделал себе русло и теперь вверх по восточному склону поднималось пологая узкая щель. Бес указал ее Лысому. Тот согласно кивнул. Спускаться надо было где-то здесь, чтобы потом подняться по узкому, наклонному руслу.

– Может, подтянем к обрыву пару стволов, сбросим вниз и попробуем спуститься по ним? – предложил Лысый. Поваленный, поломанный лес окружал их. Они сбросили в разлом несколько стволов и с трудом тащили очередной, когда заметили движение вдали. Кто-то шел в их сторону вдоль разлома. Шел по их следам. Бес и Лысый заспешили, скользя по мокрой земле. В приближавшемся силуэте оба они узнали огромного мутанта-медведя. Тот был уже недалеко, но все еще не видел их.

С последним рывком ствола Лысый упал. Обломок большой ветки ударил его по раненной ноге, и Лысый не сумел подняться, потерял сознание. Бес ругался, проклинал мутантов, дождь, Моль и все на свете. Он сумел столкнуть ствол вниз в одиночку. Ствол попал, наконец, обломками массивных ветвей в расщелину склона и остановился, сцепившись с другими сброшенными деревьями. Можно было спускаться. Бес подбежал к рюкзакам, оттащил к краю разлома и швырнул вниз. Вернулся к Лысому.

Медведь-мутант был теперь ближе. Он поднял голову от земли и увидел тех, за кем следовал. Встал на задние лапы и заревел. Издалека ему ответил такой же рев. Похоже, мутант был не один. Потом зверь упал на задние лапы и побежал к ним.

Бес волок Лысого к ущелью. Лысый был тяжелый. На краю ущелья Бес понял, что не сможет спуститься с Лысым. Ствол недалеко, нужно только прыгнуть вниз на несколько метров и ухватиться рукой за ветки. А дальше спуститься по толстым веткам и перебраться на следующий ствол. Медведь близко, на расстоянии ста шагов. Бес ладонью ударил Лысого по лицу. Еще раз. Никакой реакции. Тогда он в бешенстве врезал Лысому по перевязанной ноге. Тот застонал и вскинулся с ошалевшими от боли глазами.

– Лысый, прыгай, сейчас, ЖИВО! – заорал ему Бес в лицо, толкнул к краю обрыва и прыгнул вниз, размахивая руками и пытаясь поймать летящие навстречу ветви. Ухватился, вцепился в ветви дерева, качнулся, но удержался и пополз вниз, глядя на край обрыва над собой. Он ждал.

Если бы Лысый был немного умнее, если бы он не был настолько предан Бесу… но Лысый был тем, кем он был. Он подполз к краю обрыва и прыгнул вниз, точнее не прыгнул, просто скатился. Падая, он перевернулся и не сумел ухватиться за ветви дерева. Успел Бес. Он кричал и ругался, но держал Лысого одной рукой, рискуя сорваться вниз на мокрые камни ущелья. Потом они спускались по ветвям дерева, а наверху над ними, ревел и сходил с ума от ярости медведь-мутант.

И еще. Последнее, что успел увидеть Бес, перед тем как спрыгнуть, был грязно-белый мех на груди приближающегося гигантского медведя. Грудь зверя крестом пересекали широкие ремни с огромными пряжками. На спине медведя кто-то сидел.

Глава 11. Лучшие люди города. Новости и сомнения.

Городская ратуша, без сомнений, самое важное место в Городе. Так считали многие. Лучшие люди города каждый день решали здесь судьбу шестидесяти тысяч свободных граждан, а заодно и всех бесправных «застенных» – тех, кто родился за стеной, тех, кого никому не приходило в голову сосчитать.

Правда, если спросить о ратуше и Городском совете мисс Анабель Шторм, она только хмыкнет: «Чиновники. Надутые самодовольные старики». Для Анабель весь мир вращался вокруг Башни. Наклонная ось планеты проходила сквозь Башню ровно посреди винтовой лестницы и выходила в небо из жестяной трубы ангела-флюгера, что бессменно крутился на черепичной остроконечной крыше. Так считала мисс Анабель Шторм. Когда-то профессор Шульц думал также. Глядя на Анабель, он видел себя пятьдесят лет назад. Да, он был увлечен своими исследованиями. Его работа в области энергетики позволила вдвое увеличить мощность городской электростанции на угле. Давно это было. Сейчас профессор Шульц медленно шел в ратушу, на заседание Городского совета. На свое участие в Совете профессор смотрел скептически. К его словам прислушивались, но им редко следовали. Бургомистр и полковник Бор – вот два главных человека в городе. Деньги и армия. Так было всегда. И не ему, профессору Шульцу, сетовать или удивляться. Сила правит этим миром. Золото и пули. Хотя, когда был основан город, все было немного по-другому. Лаборатория стала тогда центром медицины, центром знаний. Тем центром, вокруг которого вырос Город. Так, по крайней мере, гласит официальная версия истории Города. В этом, впрочем, профессор тоже сомневался. Сомнения – верный друг старости. Уже тридцать лет он наблюдал из ратуши за тем, как живет Город и видел, что история послушно поворачивается той стороной, которая нужна бургомистрам. Тридцать лет. Профессор – самый старый член Совета. Столько напрасно потраченных лет… Ему нужно было быть настойчивее. Он ведь мог многое изменить. Но что сейчас говорить? Годы прошли. Сегодня профессор решил объявить Совету о своей отставке.

Мимо прошелестела резиновыми шинами паровая коляска. Их стало много, они уже вытеснили с улиц города редкие конные экипажи. Лошадей в Городе почти не было, и доктор Герхард со своим паровым двигателем для карет совершил настоящую революцию. С лошадьми все было сложно. Может, и зря они так держались за свои запреты на использование мутантов? Весь мир стал одной огромной мутацией, а они уничтожали мутировавших лошадей. Тех и без того оставалось мало. Изменившемуся миру нужны люди, которые не бояться его принимать. Такие, как Анабель, которые не бояться его менять. Иначе зачем нужна наука?

Да, он сам считал, что опыты Анабель Шторм над животными антигуманны. А когда она вздумала проводить эксперименты на людях, он первый возмутился и запретил. Но, может быть, зря? Кому нужна эта покрытая плесенью мораль, если она один раз уже не смогла удержать мир от катастрофы? Все бесчисленные поколения гуманистов, философов разве смогли остановить Большую войну? Нет. Вот поэтому профессор Шульц будет рекомендовать в Совет Анабель. Она молодая, умная, отчаянно храбрая, и ее не сдерживают никакие иллюзии прошлого. Новому миру нужны именно такие люди.

Совет сегодня собрался почти в полном составе. Такого давно не было. И директор госпиталя доктор Кунст, и мадам Ноэль – глава опекунского совета школ, и судья Оффенбах и даже городской казначей господин Эпштейн, недавно потерявший единственного сына и, говорят, так и не смирившийся с этим. Чуть в стороне от всех сидел епископ Мартин, вечно не в духе, он редко говорил что-то толковое. Обычно ворчал или жаловался. Председательствовал, разумеется, бургомистр. Вот только полковника Бора не было. Странно.

Все было привычно, и профессор Шульц уже начал дремать в своем мягком кресле. Обычные разговоры по поводу городского бюджета и строительства нового родильного отделения. Внезапно дверь открылась, и вошел полковник Бор. Слегка раздавшийся в области талии, он все еще производил впечатление сильного и быстрого мужчины, настоящего офицера с идеальной осанкой и благородными манерами. Полковник Бор был явно встревожен, но занял свое место и на вопросительный взгляд бургомистра покачал головой. Это означало: не сейчас.

Заседание подходило к концу и бургомистр спросил, есть ли у кого-нибудь вопросы вне повестки. При этом он смотрел на полковника, но поднялся с места профессор Шульц. Это было удивительно. Старый директор лаборатории молчаливо присутствовал на каждом заседании Совета, но говорил редко.

– Прошу вас, профессор, – дал ему слово бургомистр.

Профессор смотрел на Совет. Этих людей он помнил молодыми. Они когда-то были полны сил, у них были планы, мечты, проекты… куда все это делось?

– Господа. Дамы, – профессор поклонился в сторону мадам Ноэль, немолодой леди, утонувшей в черных кружевах в глубоком кресле, – я постараюсь быть кратким. Хотя в нашем возрасте это уже непросто.

Судья Оффенбах, бургомистр и даже полковник Бор улыбнулись.

– Да, мы здесь старики, господа. И я, самый старый здесь человек, помню другие времена. Помню, какими мы были тридцать и даже сорок лет назад. Какими амбициозными и дерзкими, – профессор улыбнулся, давай понять, что не собирается ворчать и вспоминать прошлое, – Сегодня я решил, что слишком стар для Совета. Думаю, что сегодняшнее заседание будет последним для меня. Последний раз я имею честь на равных говорить с вами за этим столом. Я хочу уйти в отставку. Уступить лабораторию, Башню и вот это отличное мягкое кресло тому, кто не будет в нем засыпать.

Теперь уже все члены Совета улыбнулись. Профессор был хорошим человеком. Возможно, слишком робким, но добрым и рассудительным. Его любили.

– Вместо себя я хочу предложить вам свою любимую ученицу. Гениальную, я не боюсь этого слова, Анабель Шторм. Правнучку моего учителя и внучку моего доброго друга. Она молода, ее представления о жизни пока еще свежи, любопытство кружит ей голову, а острый ум ищет и находит решения, которые мы, старики, не видим. Я знаю, – кивнул профессор, – какие у вас могут быть возражения. Я все их предполагаю. Но, по закону, я сам назначаю своего приемника. И это будет Анабель Шторм, последняя из семьи одного из самых уважаемых отцов-основателей.

Профессор сел в свое кресло. Все молчали. Бургомистр по очереди рассматривал членов Совета. Мадам Ноэль нахмурилась в своих кружевах, вряд ли она что-то скажет сегодня. Видимо, слова о старости профессора Шульца ее задели. Судья Оффенбах задумчиво крутил в руках четки с крестиком. С возрастом он стал все больше времени проводить в церкви, хотя с преподобным Мартином не ладил. Полковник Бор положил перед собой руки на стол, ладонями вниз. Значит, собирался что-то сказать.

– Что вы думаете, полковник? – бургомистр вел собрание Совета, как хороший пианист играет знакомую пьесу. На слух, не глядя в партитуру.

– Профессор, мы с большим уважением относимся к вашему выбору. Это закон, сомнений нет. Но мне кажется, прекрасным кандидатом всегда был доктор Герхард. Почему вы не рассматриваете его?

Бургомистр кивнул. Он был согласен с вопросом. Герхард негласно всегда считался преемником профессора Шульца.

– Я пересмотрел свою точка зрения недавно, полковник. Мне кажется, нам всем, Совету, не хватает дерзости. Анабель – очень неудобный кандидат, я знаю. Герхард – прекрасный администратор. Но в Совете есть прекрасные администраторы. У Анабель другой талант. Она видит все иначе, чем мы. И она потрясающе работоспособна.

– Анабель Шторм – отличный кандидат, спасибо за ваше решение, профессор – как всегда, без предупреждения вмешался в обсуждение быстрый и резкий в суждениях доктор Кунст, – Я бы хотел сказать…

В это момент в дверь постучали. Заглянул адъютант полковника Бора:

– Я прошу прощения, срочное донесение, полковник…

Полковник Бор сделал знак рукой, адъютант подал ему записку и вышел. Раньше такого не было, и все ждали объяснений. Бургомистр был поражен, для него соблюдение протокола была крайне важно.

Полковник хмуро и резко поднялся из кресла:

– Новости срочные и крайне важные, господа. На нас движется Орда. На этот раз всерьез.

– Разве Орда – это не байки диких? – поинтересовался доктор Кунст.

– Орда, к сожалению, реальность. Недавно пропали два наших патруля. На их поиски я отправил усиленные отряды, и они наткнулись на разведчиков Орды. Кроме того, мои осведомители уже полгода сообщали об активности Орды на Юге Пустошей. Некоторые известные нам кочевья диких мигрировали далеко на восток, к мутантам, или на север. Да, господа, Орда – это реальность и, мне кажется, мы до конца даже не представляем ее опасности.

– А в чем, собственно, опасность Орды, полковник? Чем она хуже диких? – судья Оффенбах отложил четки, – мы часто слышали истории об Орде, но они, действительно, слишком похожи на сказки.

– Ваша честь, представьте себе жука размером с быка, который бежит со скоростью лошади. Тело его покрыто броней, которую не пробивает арбалетный болт и, возможно, даже пуля из винтовки – это нам скоро предстоит выяснить… Представьте себе, что верхом на этом монстре сидит закованный в панцирь мутант-каннибал… Представьте себе тысячу таких воинов. Вот что такое Орда. По сравнению с Ордой, дикие – это просто милые соседи.

– И что им нужно, полковник? Они намерены осадить Город? – кажется бургомистр считал, что полковник преувеличивает опасность.

– Думаю, что они совсем недавно узнали о Городе, и вряд ли у них есть особые планы. Их интересует земля, вода и рабы… А теперь я прошу прощения у Совета, мне срочно нужно в казармы. Завтра господин бургомистр, я надеюсь обсудить с вами проблему мобилизации и устройство дополнительных складов. Разрешите откланяться! – полковник поклонился присутствующим, щелкнул каблуками и вышел.

После ухода полковника бургомистр объявил заседание совета закрытым. Новости полковника затмили все прочие вопросы повестки. Профессор Шульц отправился домой пешком. Он пытался представить себе Орду и не мог. Удивительные изменения происходили в этом странном послевоенном мире. Хотел бы он посмотреть, на что будет похож Город лет через двести. Чертовски интересная жизнь. Как жаль, что начинаешь ценить и любить ее, только на самом ее краю.

Глава 12. Мальчик и черные пещерные крысы

Мальчик мчался верхом на черной крысе. Мальчик обожал ее бег, длинные прыжки и резкие остановки. Он чувствовал ее тепло, прижимаясь к жесткому меху, когда крыса поднималась на задние лапы, чтобы оглядеться. Берта, большая черная крыса из пещер, кажется, тоже любила мальчика и часто брала его на охоту. От него было немного толку, но ей нравилась его компания, нравилось, как затаившись, он сидит у нее на спине, когда они подбираются к добыче. Мальчик легкий, очень легкий, Берта едва чувствует его вес на своей спине. А после охоты, когда нужно закрепить добычу на спине у нее и ее сестер, быстрые и ловкие руки мальчика бывают полезны.

Мальчик с трудом удержался в седле крысы. Берта замерла, мгновенно остановившись на бегу, и встала на задние лапы. Ее сестры остановились рядом. По тому, как шевелились их усы, мальчик понял, что они совещаются. Он говорил только с Бертой, остальные крысы его как будто не слышали. Почему, мальчик не знал.

Берта шепнула ему, что впереди опасность. Неизвестная. И что охоты не будет, но они должны проследить за опасностью и рассказать все старику.

Берта говорила с мальчиком в его голове. Она это умела. А мальчик ей отвечала словами, он не умел шептать в голове. Но Берта его понимала. Однако сейчас нужно было молчать. И мальчик молчал.

Они укрылись в крошечной роще низкорослых деревьев. Мальчик всегда удивлялся, как легко прячутся крысы. Наверное, все дело в их умении застывать неподвижно на долгое время. Настолько неподвижно, что даже он, хорошо знавший привычки черных крыс, мог их не заметить. А ведь он был очень наблюдательным мальчиком. Так говорил Старик. Старик даже дал мальчику специальный прибор, чтобы смотреть издалека, а видеть близко. Старик доверял мальчику. Почти как Берте.

Мальчик лег между двумя крысами и постарался замереть так же, как они. На охоте он бывал с ними часто. И уже многому научился.

Они лежали несколько часов. Мальчик ненадолго заснул, а когда проснулся уже светало. Крысы по-прежнему лежали не шелохнувшись. Мальчик очень осторожно вынул бинокль из футляра и начал рассматривать окрестности. Скоро он обнаружил патруль из Города. Солдаты ехали на лошадях. Их было четверо, все вооруженные винтовками. Мальчик знал, что им нельзя попадаться на глаза. Они стреляют в диких не разбираясь, и он не сможет им объяснить, что он из Города. Просто не успеет. Поэтому он смотрел за ними издалека и боялся шевельнуться. А потом он увидел то, что остановило крыс. Навстречу патрулю из пустоши двигалось пыльное облако. Патрульные развернулись полукольцом, подняли винтовки и выстрелили залпом. Мальчик знал, что стрелять из седла неудобно, но солдаты не спешивались, выстрелы раскатились по степи. Облако пыли приближалось к патрульным, и мальчик остолбенел. Из облака вынырнул огромный бронированный рогатый зверь, на высоких мощных лапах. Он несся со страшной скоростью, а на его спине покачивался воин, тоже весь закованный в броню. Воин крутил над головой что-то похожее на пращу и пустил камень в патруль. И сразу же из облака взвился рой камней. Один из солдат упал с лошади. Камень попал ему в голову, и он катался на земле, закрыв лицо руками. Остальные удержались в седлах, но лошади все больше нервничали, вставали на дыбы. Наверное целиться было трудно, потому что солдаты стреляли, а бронированный зверь и его всадник не останавливались. Не прошло и минуты, как первый монстр врезался в патруль. Оказавшийся на его пути конь и солдат взлетели в воздух и тут же пропали под ногами следующих чудовищ. Несколько веревочных петель, арканов, полетели к двум оставшимся солдатам. Один запаниковал, развернул коня и хотел ускакать, но его охватили сразу две петли, сорвали с седла. Он упал, выронив винтовку в пыльное облако. Последний из солдат выстрелил в упор в чудовище, и его вместе с конем тут же затоптали. Мальчик ясно видел, что выстрел не нанес всаднику-монстру никакого ущерба. Когда пыль немного осела, стало ясно, что один солдат привязан к крупу бронированного зверя, а остальных, включая лошадей чудовища едят, разрывая тела людей и лошадей. Наездники спешились и широкими ножами резали и рубили тела патрульных. Рогатые звери ели, разрывая трупы коней своими уродливыми лапами и рогами.

Мальчик, наконец, понял, что бронированные звери – это огромные насекомые – жуки с шестью лапами. А их наездники в доспехах – это низкорослые существа с непомерно длинными руками, в доспхах из хитиновых панцирей их жуков. Наевшись, страшные охотники навьючили оставшиеся тела коней и патрульных на своих тварей и вскочили в седла. Размеренным шагом жуки скрылись в пустоши. Последний жук шел совсем медленно. Потом остановился и всадник долго смотрел в сторону рощи, где прятались крысы и мальчик. Мальчику даже показалось, что он сейчас поедет в их сторону. Но, помедлив, всадник направил своего жука догонять остальных. Еще час крысы лежали неподвижно, а потом помчались в пещеры.

– Как быстро все закончилось? – Старик расспрашивал мальчика после того, как Берта ему все уже рассказала. Мальчик умел то, чего не могли крысы. Мальчик умел считать. И любое событие, которые мальчик запоминал по просьбе старика, он считал. До шестидесяти. Медленно. Старик говорил, что это примерно одна минута. Он приучил мальчика считать с определенной скоростью и перекладывать камешки с каждой минутой. Так мальчик мог наблюдать за временем.

– Три с половиной минуты был бой. Двадцать минут они ели. Не больше семи минут собирались.

– Молодец. Теперь ты понял, зачем я даю тебе бинокль?

– Да, отец

– Не называй меня так. Говори – старик, как зовет Берта и другие… Я тебе не отец.

– Ты – священник. Их в Городе называют отцами.

– Я не священник. Мне нравится, что ты думаешь и делаешь выводы. Но запомни: имя – это самое важное, что есть у человека. Не спеши давать человеку имя.

– Поэтому ты называешь меня мальчиком?

– Да, мальчик.

– А как же Берта?

Старик погладил мальчика по голове. У него была ласковая, широкая ладонь. Горячая даже в самые холодные дни.

– Берта – не человек. А нее все по-другому. И она не считает себя Бертой, просто позволяет тебе и мне так себя называть.

– А как ее зовут по-настоящему?

– Она сама когда-нибудь тебе скажет об этом. Наверное.

В пещере всегда полумрак. Старик любит, когда темно. Крысы видят в темноте лучше, чем днем. Огонь, который всегда горит в нишах стены, в главном зале и согревает пещеру, дает достаточно света, Мальчик видел: старик очень обеспокоен, но не сердится на него. Значит, он все сделал правильно. Мальчик обнял старика, и тот снова погладил его по голове своей горячей доброй рукой. Как отец. Отец, который когда-то погиб в шахте, задавленный упавшей вагонеткой.

Глава 13. Кэп учится ходить, а Анабель узнает о мужчинах много нового

Было время, когда Кэп просыпался до рассвета. Тело требовало движения, и он в утренней тишине пробирался на стену, окружающую Город. Он был мальчишкой, который не знал запретов. Их просто некому было ставить. Он жил в Корпусе городской стражи, но еще не стал частью Корпуса, даже для курсанта маловат. Малыш Кэп проводил дни на тренировочных площадках Корпуса, убирал плац, чистил конюшни. Ухаживать за лошадьми, небольшой и очень дорогой частью корпуса, его, конечно, не допускали, но в уборке навоза малыш Кэп, определенно, стал профессионалом. После большой войны найти годную в строй лошадь было почти невозможно. Мутации. Дикие использовали любых лошадей, шестиногих, двухвостых, слепых, и покрытых щетиной. Диким было плевать. Они и сами были иногда не слишком похожи на людей. Город жил по закону, установленному отцами-основателями. Мутант не мог войти в Город, даже если был полезен. Когда в конюшнях Корпуса рождались жеребята, мутантов сразу отсеивали. Жизнеспособных выводили за стену и продавали фермерам, остальных уничтожали. Или всех уничтожали, это зависело от епископа. Решать, насколько живое существо соответствует Божьему замыслу, мог только епископ. Лишь один из десяти жеребят оставался в конюшнях Корпуса. Кэп очень хотел научиться верховой езде. Благородные животные привлекали его с детства. Его многолетняя мечта, могла осуществиться в юнкерском училище, и Кэп с нетерпением ждал этого. Ему оставалось немного подрасти…

На городской стене у малыша Кэпа были излюбленные места, известные только ему. На вершину восточной сторожевой башни он забирался чаще всего. Это было самое высокое из доступных для него мест. Он смотрел на пустоши. В дождь, снег или теплые летние дни. Смотреть на пустоши, было все равно, что смотреть на море. Бесконечные пространства высокой травы, разбросанные по холмистой равнине рощи низкорослых деревьев с искривленным белесыми стволами и колючками вместо листьев. Пустошь была одинаковой на многие месяцы пути. Так говорили. У Кэпа тогда не было возможности это поверить, но он знал, что когда-нибудь обязательно поедет через пустошь на сильном красивом коне. Он будет скакать через эту бесконечность к горизонту, а там, за горизонтом его будет ждать море… Или огромный красивый город, на берегу моря. Кэп представлял себе это всегда по-разному. Иногда он видел себя командиром большого отряда, иногда одиноким разведчиком, иногда он вел караван торговцев… Он мог часами сидеть между зубцами башни и смотреть на пустошь. У Кэпа ничего и никого не было. Ни родных, ни друзей. «Малыш-дикий, беги!» – звали его солдаты корпуса. И он бежал к мишеням, вынимать арбалетные болты из набитых травой мешков. А потом ему давали боевой арбалет и смеялись над тем, что его мальчишеских сил не хватало, чтобы натянуть тетиву. «Малыш-дикий, иди сюда и попробуй ударить Перца», – и маленький Кэп носился вокруг огромного стражника с деревянным мечом, стараясь зацепить его ноги или ткнуть в спину. Так Кэп учился. Учился драться и мечтал о море. Море часто снилось Кэпу. Оно было разным, прозрачным и бесконечно голубым, оно было как небо, только разлитое по земле, оно было черным словно ночь… Кэп не видел моря. Никто в Городе не видел моря.

Кэп проснулся. Что-то случилось. Он чувствовал это, но совсем не помнил. Море все еще шумело в его голове. Море. Наверное, моря уже давно нет. Большая война вычерпала его, выжгла. Вместо моря – пустоши. Бескрайние. Бесконечные. Кэп почувствовал боль и застонал. Боль была везде. Кэп не мог пошевелиться. Сознание вернулось. Вернулась и память. Да, ноги. Его ноги больше ему не принадлежали. Ему приходилось их таскать. Они были неудобными и тяжелыми. Когда человек не принадлежит себе почти наполовину, он и живет только половину жизни. Кэп пытался покончить с этой оставшейся, мучительной половиной. Но обнаружил, что это непросто. Упрямое тело хотело жить. Даже так. Постыдно, искалечено.

Нужно было найти способ справиться с этой унизительной живучестью. Проще всего, пожалуй, броситься с башни на стене, но он теперь не капрал Корпуса и уже не может подняться на башню, когда вздумается. Можно броситься с моста в реку. Река пересекала весь Город. Бурная, не слишком широкая, но местами достаточно глубокая. Плавать с двумя тяжелыми неподвижными палками вместо ног он не мог, и это показалось хорошим решением. Однажды Кэп решился и поплелся на мост. Он простоял на середине моста не меньше часа. Покачиваясь опирался на свои костыли, собирался с мыслями и не находил решимости. А когда Кэп все-таки решился, сзади кто-то взял его за плечо. Кэп обернулся и узнал доктора Маркеса. Доктор долго смотрел на него, потом сунул ему в ладонь горсть серебра, не считая и не глядя. Наверное, все, что было у него с собой. И сказал, что искал его. Что был на той квартире, которую помог ему снять и узнал, что Кэп съехал, не заплатив за последнюю неделю. Потом доктор Маркес сказал, что у него найдется в госпитале местечко для Кэпа. Небольшая работа, тихий уголок и еда. Кэп сказал, что обязательно зайдет завтра. Потом Кэп, не дождавшись что доктор уйдет, побрел сам, волоча ноги, проклиная себя за слабость и доктора за то, что он эту слабость видит.

Больше Кэп не решился идти на мост. Ему казалось, что доктор теперь будет там ждать его. Серебро, что дал доктор, Кэп спустил быстро. Он старался пить только самое дешевое, но когда ты все время пьян, очень трудно разобраться.

–

Кэп снова попытался пошевелиться, и понял, что теперь все тело стало чужим. К боли, которая обернулась вокруг него, словно шершавое ядовитое одеяло, добавилась жажда. И Кэп снова глухо застонал. Потом он почувствовал чье-то присутствие. Рядом, в темноте, кто-то был

– Постарайся открыть глаза, – услышал он женский голос.

Кэп постарался. Оказалось, что темнота не настоящая. Нужно было лишь открыть глаза.

Над Кэпом склонилась девушка. Убранные назад темные волосы, чистое лицо, высокие скулы и светлые, удивительно светлые серые глаза. Как море. Кэп смотрел в эти глаза и видел море. Девушка что-то говорила ему, а он смотрел на море. А потом прохрипел: «Пить». Он по-прежнему не мог сдвинуться с места, но говорить, как выяснилось, мог.

Девушка пропала и вернулась через некоторое время с водой. Мягкой губкой она смочила его лицо, а потом немного, совсем чуть-чуть влила ему в рот. Это было прекрасно. Кэп попросил еще, но она сказала, что пока рано. Он поверил ей и закрыл глаза.

Через некоторое время он услышал голоса. Они доносились до него, как сквозь толстый слой ткани, теряя в этой мягкой глубине смысл. Голоса сменились шумом инструментов, визгом пилы, шуршание и скрежетом. Кэп то просыпался, то засыпал, а шум, грохот и скрежет все продолжались и продолжались. Может быть, день, а может быть неделю.

–

Снова голоса. Мужской голос говорит, что неудачи – это нормальная часть любого исследования, а материал еще есть и нужно пробовать, пробовать, пробовать…

И опять были шум, скрежет, визг и удары металла по металлу.

А потом Кэп пришел в себя уже совсем другим человеком. Первое, что он узнал, когда попытался встать с постели, это то, что ног у него больше нет. Поверить в это было трудно. Точнее сказать, вместо бессильных ног, которые Кэп ненавидел, у него теперь было нечего совсем другое. Вместо ягодиц две керамические, прохладные и гладкие чаши, которые превращались в механические лапы. Кэп видел инвалидов на деревянных протезах. Но никогда не видел ничего подобного. Его протезы, если их можно было так назвать, больше напоминали лапы гигантской птицы, что охотится в пустошах. Впервые встав на свои новые ноги, Кэп раскачивался и держался за спинку кровати. Он вспомнил про костыли, но не смог их найти. Ненавистные костыли вдруг показались ему необходимыми, знакомыми и важными. Но их не было. Кажется, он потерял их, оставил в том безвременье, куда провалилась его жизнь после ранения и госпиталя. Все это сохранилось в его памяти постыдным пятном, зловонной гниющей ямой. Возвращаться туда, чтобы найти ответы? Ну уж нет. Пусть лучше будет вопросы. Нет костылей? Значит, он упадет. А потом снова встанет. Так решил Кэп и сделал первый шаг. Получился шаг назад. Новые механические суставы его птичьих ног сгибались назад… И Кэп все-таки упал. Ведь когда ты идешь вперед, а ноги двигаются назад, сохранить равновесие очень сложно. В этот день Кэп падал много раз. До тех пока, пока совсем не кончились силы. У его постели стоял ящик, в котором обнаружились вода, хлеб, вяленое мясо, сыр и яблоки. Сыр, мясо и одно яблоко он съел, выпил всю воду, потом мгновенно уснул. На следующий день он сумел пройти всю комнату. И он больше не падал. Он научился ходить боком, медленно нащупывая равновесие и держась за стены. Обошел всю свою комнату, без окон. Подергал запертую дверь, снова поел и выпил всю воду. Так продолжалось некоторое время. Постепенно он научился ходить. Это было странное чувство. Он понял, что если думать, что идешь назад, ноги начинают шагать вперед. Новый способ ходить увлек его. Он снова падал. Но ушибы его не беспокоили. С каждым шагом, с каждым новым днем, он чувствовал, что возвращается к жизни. Когда он впервые прыжком встал на ноги, его охватил восторг. Он присел и подпрыгнул вверх. Ударился о потолок так, что потемнело в глазах. Боль эта тоже пришлась ему по вкусу. Он жил. Оказалось, это очень просто, радоваться жизни. Если у тебя есть ноги – у тебя есть будущее. Вот что понял Кэп. Двигался, ходил, падал и вставал. Маленькая серая комната стала ему тесной и он долго стучал в дверь. Она была заперта и никто не отозвался, но Кэп не расстроился. Нужно просто быть терпеливым. Так он решил и ходил, ходил, ходил кругами по комнате, слушая, как поскрипывает деревянный пол под его странными трехпалыми птичьими ступнями.

На следующий день дверь открылась. На пороге стояла девушка с серыми глазами. Кэп понял, что, помнит ее, но совершенно не знает. И еще он понял, что останется в постели, потому что сам к себе он за эти дни привык, а вот как отреагирует сероглазая девушка на голого мужчину с железными птичьими ногами он не знал.

–

Анабель смотрела на бродягу, который сидел в постели и не знала, что ему сказать. Она видела, что он ест, спит и учится ходить. Кажется, он неплохо адаптировался к своим новым ногам. Ей нужно было очень многое выяснить. Но оказалось, что наблюдать за подопытными животными и за человеком – это совершенно разные вещи. Пока он первый месяц лежал под капельницами и приходил в себя на совсем короткие промежутки времени, она изучала реакцию его организма на новые чужеродные части тела, видела, как заживают швы, как тело его принимает в себя керамику и металл. Она много раз наблюдала, как это происходило с мышами, кошками, собаками. Герхард спрашивал ее, как могут керамика и металл стать частью живого организма? Она долго объясняла как соединяет нервные окончания спинного мозга с тонкими позолоченными контактами, но на самом деле, это была чушь. Ей самой было смешно слушать свои объяснения. Анабель очень хорошо знала анатомию. Правда в том, что Анабель не понимала, как это происходит. У нее был дневник, с описанием воздействия на живые организмы камней, которые дневник называл «паучий камень». Горсть мелких, чуть больше речной гальки, похожих на черный янтарь, кристаллов хранилась в кожаном мешочке вместе с дневником. Анабель подозревала, что дневник остался от ее родителей. Таинственная история их горных экспедиций мучила Анабель, но никаких сведений о путешествиях родителей она найти не сумела. У нее были камни, дневник и безграничное любопытство исследователя, свойственное, видимо, всем членам ее семьи.

Конструкции, которые Анабель пробовала на животных не были такими совершенными, как «механический голем», подопытные животные не обретали новых свойств. Животным не нужно было ничего объяснять. Профессор Шульц считал ее опыты излишне жестокими, но Анабель старалась не причинять животным излишней боли. Она просто усыпляла их вне зависимости от результата и переходила к новому опыту. Только крысу, в тело которой была встроена задняя ось паровой коляски она оставила. Лишь для того, чтобы наблюдать результат продолжительное время. Понять, не будет ли в дальнейшем последствий. Из последствий налицо пока была только необходимость смазывать заднюю ось. Колеса скрипели, раздражая и Анабель, и крысу, которая без того лезла на потолок от злости.

Из пяти экспериментов с «волонтерами» как называл их Герхард, только первый бродяга с парализованными ногами показал положительный результат. Двое умерли во время операции, двое через некоторое время после. Возможно, дело было в повторном использовании паучьего камня, возможно истощенные организмы этих отбросов общества не выдержали нагрузок. Без новых опытов, однозначно ответить было нельзя.

Герхард выделил часть своей лаборатории в Башне для содержания подопытных. Благодаря своей работе над паровыми колясками для Корпуса его бюджет в исследованиях был неограничен. Как и обещал, он решал все вопросы, связанные с последствиями неудачных попыток. Анабель все больше полагалась на него. Все больше ему доверяла. Он оказался очень надежным. Наверное, тут стоило бы добавить – другом. Но для Анабель это слово мало что значило. У нее никогда не было друзей.

–

– Добрый день. Меня зовут Анабель Шторм. Я пришла познакомиться с вами и узнать, как вы себя чувствуете.

Кэп видел, что сероглазая девушка смущена и чувствует себя неуютно. Здесь не госпиталь, и она – не врач. Кэп понял это и спросил:

– Где я?

– Вы в лаборатории, в Башне.

Девушка помедлила с ответом. Ей явно не хотелось отвечать. Значит, он в знаменитой Башне-лаборатории. Как интересно он сюда попал? Неужели доктор Маркес? Нет, вряд ли. Доктор не связан с Башней.

– А где остальные? – Кэп спросил наугад, но понял, что попал в точку. Девушка прикусила нижнюю губу. Надо же, какая серьезная.

– Я бы хотела поговорить о вас и ваших успехах. Вы ведь справились с новыми конечностями. Можете встать и сделать несколько шагов?

Кэп усмехнулся, сбросил простыню и встал. Новые ноги мягко пружинили. Он с удовольствием понял, что они ему все больше нравятся. Ему хотелось попробовать их в деле. Бежать? Да, бежать!

Тут он заметил, что девушка смутилась и отводит глаза. Ах, да, он же голый.

– У меня нет никакой одежды… но ведь вы знаете об этом. Подходящих штанов, наверное, вовсе не найти.

– Да, простите, я об этом не подумала. Я вернусь к вам с решением этого вопроса. – девушка повернулась к выходу.

Мисс Анабель, – окликнул он ее, – когда я смогу выйти?

– Мы скоро это обсудим, – ответила она, не поворачиваясь, и закрыла за собой дверь.

«Что это за человек?», – Анабель поднималась на свой этаж и пыталась проанализировать встречу, которую долго откладывала. Он совсем не похож на бродягу, бездомного или дикого. Правильная речь, умный, задает вопросы… И у него тело сильного тренированного человека, только изрядно истощенного. Пока она за ним ухаживала, и он был без сознания, Анабель не обращала на это внимание. Для нее он был тканями, которые принимали или отвергали механические конечности. Для нее были важны нервные окончания и мышечные волокна, сплетавшиеся с ее механическими суставами. Теперь все по-другому. Анабель с огорчением понимала, что таких сложностей она не предполагала и не планировала. Ее вообще не волновало, что будет с подопытным после эксперимента.

Анабель поднялась на свой этаж. У дверей ее лаборатории стоял, опираясь на трость, профессор Шульц. Его не было в Башне недели две. Это было очень кстати, потому что не нужно было ничего объяснять. Наверное, болел, ему ведь далеко за восемьдесят.

– Здравствуйте, профессор! Как вы себя чувствуете?

– Здравствуй, Анабель, я пришел к тебе поговорить.

Анабель, открыла ключом дверь и пригласила профессора войти. Дверь в основную, внутреннюю лабораторию была, конечно, закрыта.

Профессор вошел и огляделся. Что-то изменилось. Много лет эта часть лаборатории Анабель походила на свалку и склад одновременно. Теперь здесь порядок. И даже появилось большое зеркало рядом со шкафчиком, где хранилась униформа. «Девочка взрослеет», – подумал профессор.

– Хотите кофе, профессор?

– Разве что чай… в моем возрасте кофе уже не пьют, – улыбнулся, профессор.

Анабель кивнула и заварила в маленьком чайнике чай. Кипяток она добавила из бака паровой машины.

– Не беспокойтесь, профессор, вода чистая, я не добавляю обычную химию против накипи. У меня свои способы.

Профессор кивнул, и Анабель присела у маленького столика, напротив него.

– Что у вас за разговор, профессор?

– Да, разговор непростой. Я его откладывал давно, но, видишь ли, сейчас откладывать не получится… – профессор замялся. Анабель не торопила его, – Мне уже восемьдесят два. Пожалуй, пришло время признать, что толку от меня все меньше, – профессор усмехнулся, заметив, что Анабель не бросилась его уверять, что он еще хоть куда. Эти условности, принятые в обществе, были ей несвойственны. Она на умела льстить и никогда этого не делала.

– Я думаю оставить управление лабораториями и уйти на покой. Мне хотелось бы передать Башню в надежные руки человека, которому я смогу доверить это дело. Дело, не мной начатое, но, я надеюсь, вполне достойно продолженное.

Профессор вздохнул и замолчал задумавшись. Анабель не торопила его. Ей в общем-то было все равно, кто будет управлять Башней. Главное, чтобы в ее исследования никто не вмешивался.

– Анабель, признаюсь, твоя настойчивость в опытах над людьми меня очень смущали. Но я вижу, что ты приняла мою точку зрения и остановилась. Это хорошо, девочка. Я очень рад. И это стало для меня последним аргументом, – он снова сделал паузу, – Я бы хотел, чтобы ты стала руководителем лабораторий. Чтобы ты стала Хранителем Башни.

Профессор замолчал. Анабель тоже молчала. Она совершенно ни была к этому готова. Старый титул Хранитель Башни всегда ассоциировался у нее с дедом. Разве может она стать такой, каким был ее дед? Да и вообще, зачем ей все это?

Профессор изучал реакцию Анабель. Все ее сомнения отражались на лице.

– Я понимаю, девочка, что ты не ожидала. И я уверен, что это совсем не то, чем ты хотела бы заниматься. Но я уверен, что именно такие люди должны управлять Башней. Твой дед меня бы поддержал. Я уверен.

– Почему не доктор Герхард? Он идеальный кандидат, профессор. Мне кажется, что он справится гораздо лучше меня. А мне сейчас и некогда всем этим заниматься…

Анабель была сбита с толку и даже немного расстроена.

Профессор поднялся, тяжело опираясь на трость.

– Подумай об этом Анабель. Я не тороплю. У тебя есть две-три недели, пока я привожу дела в порядок. Вчера в ратуше я уже назвал твое имя. И надеюсь представить тебя Совету на одном из следующих заседаний.

Профессор ушел. Медленно. Анабель наконец, увидела, как стар он стал за последние годы. Он ничего не знал о прошедших в ее лаборатории опытах, но скоро наверняка услышит. И тогда изменит свое мнение. Она сама ему все расскажет. Завтра.

С этими мыслями, Анабель переоделась и вошла во внутреннюю лабораторию. Крыса, как всегда, бросилась на решетку. Анабель остановилась и посмотрела ей в глаза. Ненависть и смерть. По-прежнему, день за днем. А что если бы это ей, Анабель, отрезали ноги и встроили колеса? Как бы ей понравилось? И заперли в клетке в ожидании смерти. Как бы она смотрела на того, кто был по другую стороны решетки?

«Дурацкая мысль. Не собираюсь я думать об этом» – Анабель отвела взгляд от крысы и посмотрела на вторую большую клетку, где месяц назад сидел в углу бродяга, закрываясь от нее костылем. Сегодня бродяги не было. Был мужчина, который задавал вопросы. «Да, Анабель, мужчина», – она вспомнила, как он сбросил простыню и встал перед ней. На ее великолепных железных лапах. Красивый. И совершенно непонятно, что теперь с ним делать. Нужно посоветоваться с Герхардом, подумала она. И эта мысль ее тоже удивила. Слишком часто она стала вспоминать о Герхарде. Все, буквально все, переворачивается вверх дном в ее спокойной жизни. Это тревожно, странно. Это мешало ей работать, она никак не могла вернуться к былой сосредоточенности. А ведь вопросов стало гораздо больше. Почему выжил только один. Чем он отличался от других? Что она не учла?

Глава 14. Новые имена и старые обычаи

Кочевье собиралось в путь. Стада нуждались в новых пастбищах, отхожие ямы переполнились. Слишком долго откладывалась миграция. Кочевью нужен был новый вождь – все дело было в этом. Пока не было вождя, разброд и беззаконие царили среди шатров. Несколько кланов оспаривали друг у друга власть. Малые семьи ждали. Те, кому не по душе были долгие сборы, ушли, но таких было немного. Одной малой семье тяжело в пустошах. Без защиты. Без будущего. Несколько сотен кочевий мигрировали по бескрайним пустошам. Чем дальше на запад, тем реже встречались дикие. Но и воды на западе становилось меньше. Большие кланы часто нападали на малые семьи. Отбирали скот, имущество.

Кочевье собиралось в путь, потому что большие кланы, наконец, договорились. Вождем стал Корах. Он и распорядился снимать шатры. Корах объявил, что кочевье двинется в путь через три дня. Два дня прошли. В суете сборов разведчики должны особенно внимательно следить за окрестностями, но сборы увлекли и разведчиков. Поэтому никто не заметил, как с востока подошли двое путников. У крайних шатров их все же приметили и остановили. Произошла заминка. Двое путников в черных широких плащах и глубоких капюшонах направлялись в центр кочевья и вели за собой странного зверя, похожего на невысокого быка с грузом. Заминка была в том, что в одном из путников стражники кочевья узнали Беса. Узнали несмотря на то, что Бес изменился. Прошел почти год с тех пор, как он ушел на восток. Никто не знал причин, никто не знал сроков возвращения. Накануне ухода Бес созвал глав всех семей и на собрании у своего шатра объявил, что отправляется в Черные земли. Авторитет Беса был велик, никаких вопросов или сомнений не возникло.

Теперь же слух о возвращении Беса взбудоражил кочевье. К восточному краю поселения дикие шли смотреть и слушать. Событий в их жизни было немного. Наконец, раздвигая толпу, появился Корах со своими ближайшими родственниками. Это был дикий громадного роста. Он никогда не отличался умом, но физическая мощь его была невероятной. В Городе его бы назвали мутантом, но в пустошах свои законы. Корах стал вождем, потому что не было никого сильнее и крупнее его, а его клан входил в число самых уважаемых. Кораху нравилось быть вождем. Теперь, услышав о возвращении Беса, он растерялся:

– Бес снова станет вождем? – спросил он у своего старшего брата Короткого. Короткий получил свое имя потому, что с детства был низкорослым и хилым. Физические недостатки, однако, он компенсировал быстрым умом, и младший брат-великан с детства привык его слушать. Короткий усмехнулся:

– Бес уйдет туда, откуда пришел, брат. Ты – вождь. Так все решили.

– Что мне сказать Бесу?

– Пусть проваливает. А если будет против, сломай ему шею. Это поднимет уважением к тебе. За тобой весь клан. Отец в тебя верит.

Совет был простой и понятный. Короткий всю жизнь давал брату-великану хорошие советы. Простые. Успокоенный и уверенный в себе, Корах прошел через толпу и встал перед Бесом. Корах был выше Беса и гораздо шире в плечах. Но почему-то у него не получалось смотреть на Беса сверху вниз. Вокруг постепенно затихли. Всем хотелось услышать, что скажет Бес. Бес молчал. Корах почувствовал, как брат сжал ему локоть и понял, что говорить нужно ему. Он вождь.

– Зачем ты вернулся, Бес? – молчание Беса раздражало Кораха. За прошедший месяц он привык, что все делают то, что он говорит.

– Ты решил, что можешь задавать мне вопросы? – Бес сказал это негромко, но голос его странным образом разнесся по толпе.

– Я теперь вождь. И я тебе говорю: вали туда, откуда пришел, – Корах сказал, то что должен был и важно посмотрел по сторонам. Он – вождь. Он говорит, а все прочие делают то, что он говорит. Вот только Корах не услышал поддержки или одобрения. Дикие молчали. Только брат сжал ему локоть и Корах понял, что брат боится.

Бес кивнул:

– Это все упрощает.

Корах шагнул к Бесу. Что говорить дальше он не знал и вспомнил совет брата. Нужно просто сломать пришельцу шею. Корах – вождь. А Бес – просто маленький человек.

Грохнул выстрел. И еще один. Корах почувствовал толчок и посмотрел на свою грудь. Там расплывалось пятно крови. Он грузно опустился на колени, став одного роста с Бесом, а потом, с недоверчивой улыбкой, упал лицом вниз. Голова его легла точно к ногам Беса.

Короткий соображал быстро и попытался сбежать, но Бес следил как раз за теми, кто решит скрыться. Короткий получил пулю в спину, вокруг него толпа отпрянула в стороны. Бес подошел к упавшему и выстрелил ему в голову.

У многих здесь было оружие. Разведчики, остановившие Беса были вооружены большими арбалетами, охотники и многие мужчины стояли с палашами и ножами в руках. Огнестрельного оружия в кочевье, конечно, не было, но не револьвер в руке Беса остановил всех этих людей. Бес убрал оружие за пояс, под черный широкий плащ:

– Продолжайте сборы. Завтра с рассветом снимаемся, – и Бес пошел в центр кочевья, где по-прежнему стоял его шатер. Люди расступались перед Бесом. И те, кто стоял ближе к нему, чувствовали силу, исходящую от этого человека. Страх. Но не только страх. Дикие испытывали незнакомое раньше чувство почтения. Бес вернулся другим.

Следом за Бесом шел Лысый. Его тоже узнали. И к нему обращались с вопросами. Но Лысый сказал ровно то же, что и Бес: «Снимаемся завтра. Вождь сказал, что с рассветом». На вопросы о том, где они были, Лысый молчал. Толпа медленно разошлась. Родственники Кораха и Короткого забрали тела к себе. Их оплакали и сожгли ночью, в отдалении от кочевья. Вокруг погребального костра клан собрался обсудить дальнейшие действия. Все мужчины, принявшие взрослое имя, имели право голоса. У погребального костра стояло тридцать мужчин. Старики, охотники, пастухи и недавние дети.

Закон кровной мести не распространялся на вождя. Вождь стоял над законом. Но Бес перестал быть вождем. И в момент убийства был чужаком. Три предложения обсуждались на семейном совете: мстить, смириться или покинуть кочевье. Отец Кораха, совсем старый и седой требовал мести. Овчина, так его звали, призвал мужчин взяться за оружие прямо сейчас, ночью. И покончить с Бесом. Ему возражали, что потери клана будут непомерными, а кочевье после этого распадется. В результате все пострадают, а клан может скатиться до уровня малых семей и затеряться в пустошах.

Овчина когда-то был когда-то таким же огромным как его сын, что горел сейчас на погребальном костре. Но времена старика прошли. Сухой и сгорбленный, он опирался на пастуший посох, но все равно был выше многих. Его слушали и не перебивали. Он говорил, что их клан останется большим кланом, только если сможет отстоять свою честь. С ним соглашались многие. Особенно совсем юные охотники, недавно получившие взрослое имя.

Внезапно Овчина замолчал. На него из темноты смотрел Лысый. За спиной его стояла группа охотников и разведчиков. Все с арбалетами. Человек десять.

– Уходи Лысый. Это наш клан и наш разговор. Ты не сделал нам зла, ты нам не враг, но ты нам не друг.

Лысый молча пошел к Овчине. Из клана выдвинулись несколько человек и встали перед ним, закрывая старика. Все помнили об огнестрельном орудии, но сейчас у погребального костра бывшего вождя, клан был словно сжатый кулак.

Лысый поднял и показал всем свои пустые руки. Он был без оружия.

– Вы все знаете меня. Говорят, я не очень умный. Это правда. Я больше слушаю, чем говорю. Сейчас я пришел к вам сказать: все изменилось. Все, кому дорога жизнь своя и жизнь их детей должен пойти за Мусой.

Со всех сторон раздались голоса:

– Кто такой, Муса, Лысый?

– О чем ты говоришь?

– Убирайся к своему Бесу!

Старики молчали. Лысого уважали. И уж если он пришел, пусть выскажется. Лысый продолжил:

– Бес вернулся из Черной земли. У него новое имя. Имя дал ему Бог. Он теперь Муса.

Овчина выступ вперед, тяжело опираясь на посох:

– Какое нам дело, до его имен. Он забрал нашу кровь. Пусть вернет свою. Это закон. Мы пойдем и возьмем ее сами.

Вокруг закричали в поддержку старика. Но таких было немного. Лысый в черном плаще был гораздо ниже старика Овчины, окруженного своими племянниками. И Лысый стоял один. Без оружия. Но что-то в нем было такое, отчего многие мужчины постарше молчали. И Лысый молчал. Постепенно все стихло. Только трещали стволы кривых деревьев догорая в погребальном костре. Алое пламя освещало Лысого, выхватывая красным светом из темноты его суровое скуластое безволосое лицо с яркими синими глазами, в которых играли отблески погребального костра.

– Орда пришла. Кочевье или последует за Мусой, или останется Орде. Так сказал Бог. А вы решайте. Муса не будет вас держать, если вы захотите уйти. Но тогда никто из вас не доживет до осени. Так сказал Бог.

Каждое слово Лысого отчетливо прозвучало в тишине. Он повернулся и ушел. Его пропустили. Утром Овчина со своей женой, братьями и двумя племянниками ушел в Пустоши, выделив свои стада из общего стада. А его клан остался. И снялся с места, последовав за Бесом, которого теперь звали Муса.

Муса на рассвете собрал свой старый шатер, погрузил на странное животное, что пришло с ним и отправился со своим возом на север. За ним двинулось все кочевье. Медленно, поднимая облако пыли. Рядом с людьми и быкам, нагруженными скарбом, пастухи гнали общее стадо. Миграция – это многодневный переход. Долгий и трудный. Вождь, который ведет кочевье, всегда долго решает, куда идти, посылает разведчиков, чтобы знать, что не встретит в пути другие кочевья, не нарушит чужих пастбищ. Пустоши бесконечны, нет смысла воевать за землю и воду. Нужно просто дойти до свободной территории. Муса вел своих людей на северо-запад, не советуясь ни с кем. Он отправил разведчиков вперед, найти воду. И это было все, что он сделал. Рядом с ним подолгу шли представители разных кланов. Задавали вопросы, слушали, уходили к своим семьям. Этими разговорами люди делились друг с другом, пересказывали, удивлялись, сомневались. Верили. Для веры нужно немного. Молчание. Ответы на те вопросы, которые обычно не находят ответов. Вера, как огонь. Она может едва тлеть и тогда не согреет даже собственное сердце. Но если вера пылает, берегись. Ей не нужно твое согласие, она заражает даже против воли. В пустошах стояла сушь. И вера побежала по этим высушенным солнцем и ветрами пространствам, от человека к человеку. Муса разжег этот костер. Подойди. Согрейся.

Миграция кочевья – это один долгий, медленный путь длиною в жизнь. Но на всяком пути есть остановки. Разведчики вернулись к Мусе с известием: впереди большая река. И выйдя, на ее берег Муса понял, что река действительно велика. Другой ее берег был едва виден. По кочевью разошлось распоряжение ставить временный лагерь. Эта была новость, которую ждали.

Лысый пришел в шатер Мусы уже к вечеру. Сотни дымов поднимались с берега реки в темнеющее безоблачное небо. Шатер был пуст. Лысый сел на войлок за круглый старый стол и прикрыл глаза. Когда Муса вошел в шатер, Лысый спал сидя, уперев локти в стол. Муса жестом позвал мальчишку, который ему прислуживал и попросил заварить своих трав. Он привез с собой из Черной земли запас. Когда мальчик принес чайник и поставил на стол две маленьких чашки, Муса тронул Лысого за плечо.

– Выпей, ты совсем устал, – и он подвинул к Лысому чашку с горячим напитком.

Некоторое время они молчали. Каждый маленькими глотками пил чай. Лысый окончательно проснулся. Травы Мусы всегда возвращали бодрость, и, хотя Лысому не очень нравился их горький терпкий вкус, он признавал, что отвар удивительно полезен.

– Тебя не было, – сказал Лысый. Это был вопрос и ответ одновременно.

– Я был на берегу. Думал. Там хорошо, чисто, – Муса говорил медленно и спокойно. Взвешивая каждое слово. В нем совсем мало осталось от нетерпеливого, импульсивного Беса. Лысый даже про себя уже не мог его называть Бесом. И многие, как он заметил, сразу приняли новое имя вождя.

– Я собрал пятьдесят человек. Лучшие из всех кланов, неплохие охотники и разведчики. Для всех есть лошади.

Муса кивнул:

– Это даже не первый шаг. Первый шаг будет, когда ты скажешь пятьсот. А про лошадей поговорим позже, не думаю, что они нам понадобятся.

– Пятьсот? Муса, у нас меньше людей, даже если считать стариков и младенцев, – Лысый не старался понять, чего хочет Муса, или о чем он думает. Лысый пытался понять, что именно нужно делать ему. Муса знал об этом.

– Не беспокойся. Делай все, что делаешь. Скоро их будут тысяча. Что с разведкой реки?

– На три дня пути на юг и север переправы нет. Завтра разведчики отправятся на пять дней пути.

– Не надо на юг. Отправляй разведчиков только на север, мы пойдем вниз по течению на север и переправимся там.

Лысый кивнул. Ему и в голову не пришло спросить, откуда Мусе все это известно.

– У меня есть одно дело, – Муса поднялся, – Пойдешь со мной или отдохнешь?

Лысый не стал отвечать и вышел из шатра. Муса вышел за ним, подозвал мальчика. Что-то ему сказал. Тот заговорил, но Муса прикрыл ему рот ладонью:

– Иди вперед и покажи.

Мальчик побежал между шатров, поминутно останавливаясь и дожидаясь вождя и его главного помощника. Так Муса и Лысый дошли до маленьких шатров на самом краю стоянки. Вождя заметили и многие дикие подошли посмотреть, не приближаясь однако слишком близко.

Мальчик заглянул в шатер, к которому они подошли и сказал, что здесь вождь. Из шатра вышли двое мужчин. Отец и сын. Лысый знал их обоих. Малая семья совсем недавно вошедшая в кочевье, год назад, едва ли больше. Оба мужчины встали у шатра настороженные, но не испуганные.

– Что тебе надо, Бес. Пришел к моим женщинам? – старший заговорил первым, Лысый положил руку на рукоять ножа. Очень уж враждебно прозвучал голос. Муса был совершенно спокоен. И ответил мягко, что было совсем невозможно для того Беса, которого помнил Лысый.

– Я слышал, недавно твоя дочь родила.

– Если ты слышал, значит, ты знаешь, что она сейчас не годится для твоих развлечений, – еще более враждебно ответил отец.

– Я слышал, она родила мальчика. Я бы хотел взглянуть, – Муса не обращал внимания на его враждебность.

– Нечего тебе смотреть на ребенка, – сплюнул на землю отец, – насмотрелся на мать.

Из шатра выглянула испуганная девушка. Она слышала разговор и, не ожидая конфликта, вышла с ребенком на руках. Вслед за ней показались ее мать и сестры, они встали рядом с отцом, который уже готов был вспыхнуть и стать неизбежной жертвой легендарной жестокости Беса. Девушка с младенцем подошла к Мусе:

– Вот он, мой мальчик, вождь, – девушка опустила глаза, боясь смотреть Мусе в лицо.

Муса взял у нее из рук ребенка и развернул одеяло. Осмотрел его со всех сторон. Потом очень тихо задал вопрос девушке. Та подняла, наконец, глаза на Мусу, посмотрела ему в лицо и сказала:

– Нет.

Бес долго смотрел в ее большие зеленые, как весенняя степь глаза, и она не отводила взгляд, хотя слезы уже рисовали дорожки на ее щеках.

Лысый ничего не понимал. Бес никогда не ставил его в тупик так часто как Муса. Бес был хитрым, быстрым, Лысый его хорошо и давно знал. Но сейчас ему казалось, что он стоит рядом с человеком, которого не знал никогда. И от этого человека исходила сила, непонятная и необъяснимая. И еще. Кажется, Муса нравился Лысому гораздо больше, чем Бес.

Молчание затянулось, потом Муса кивнул девушке, принимая ее ответ. Он повернулся к Лысому, протянул ему ребенка:

– Брат, посмотри, это мой сын.

Лысый молчал. Он никогда не слышал такого обращение от Беса. Муса продолжал:

– А это моя жена, брат. Я хочу, чтобы ты запомнил и ее, и моего сына.

Вокруг загомонили и заговорили все сразу, но голос Мусы разнесся над всем этим гомоном. Он обращался ко всем сразу, но смотрел на девушку, испуганно замершую перед ним:

– Как вождь я имею право на каждого десятого из стада кочевья. Я прошу моего брата выделить этой семье справедливую меру.

– Женщина, перейдешь ко мне сегодня. С моим сыном.

Муса посмотрел на отца девушки:

– Запомни, меня зовут Муса. Беса больше нет. Я рад, что ты стал частью моей семьи.

Муса вернул девушке младенца и, развернувшись, пошел назад к своему шатру. Ошеломленный Лысый остался. Ему предстояло договариваться с еще более обескураженной семьей девушки.

После случившегося имя Бес перестало звучать в кочевье. Как будто Беса, действительно, больше не было. Время перемен пришло вместе с Мусой из Черной земли.

–

Очаг еще тлел, мальчик будет поддерживать огонь до рассвета. Муса смотрел на женщину в своем шатре. Смотрел на огонь в каменном круге в центре шатра. Все изменилось. И продолжало меняться. Он сам ничего не мог сделать. Он как идеальное отточенное лезвие вошел в жизнь диких, в жизнь пустошей. Он не мог остановиться, его невозможно было остановить. Так шептал голос у него внутри. Он знал, шепот – это голос Бога.

Раньше голоса не было. И Бес был как все. А потом Бог взял его и заточил. Сделал Мусой. Правил его до тех пор, пока он не стал беспредельно острым. Бог вел его. Что это значит? Муса не знал. Так сказала Алия. Так сказали огненные скалы на краю земли и неба. В Черных землях. Бог? Муса никогда не верил в Бога, наверное, не верил даже сейчас. Огненные скалы сказал ему, что это неважно. Вера и верность – не одно и тоже. От тебя пока требуется только верность. Верность – это сталь. Что такое сталь Муса знал. Ему бы хотелось знать, что такое вера. Ему хотелось понять, что это кипит и жжет его сердце.

Он помнил лед черного озера и огненные скалы среди льда. Сюда привела его Алия и оставила одного. Огненные скалы сожгли его. Из руды плавится сталь. Из боли и терпения родилась вера.

Глава 15. Орда идет на город.

Лейтенант Майерс поднялся на башню у западных ворот проводить первый утренний патруль. Двенадцать конных солдат под командованием капрала Портера. По распоряжению полковника Бора усиленный патруль выходил каждые четыре часа. От западных до восточных ворот на дистанцию часа пути от стены. Шахтеры уже неделю работали в три смены, Бургомистр решил увеличить запасы угля. Железная дорога от шахты до Города теперь полностью охранялась Корпусом. Уголь безостановочно везли на фабричные склад и электростанцию. Лейтенант не понимал, чего полковник боится и к чему готовится. По его представлению, дикие называли Ордой какие-то особенно агрессивные южные племена, иногда вторгавшиеся в северные пустоши. А все разговоры о страшных животных, на которых якобы ездят эти дикие … У страха, говорят, глаза велики. Лейтенант Майерс считал себя рациональным, образованным человеком. Разве что, беспокоили его разведчики, не вернувшиеся два дня назад. Виновата ли в этом таинственная Орда или дикие теряют уважение к Корпусу – неважно. Нужно найти следы солдат и разобраться, что произошло. Они были с винтовками, а Корпус не мог допустить, чтобы огнестрельное оружие оказалось у диких.

Старшим в пропавшем патруле был опытный и осторожный капрал Джойс, один из лучших младших офицеров Корпуса. На их поиски лейтенант уже отправлял три поисковых патруля. Все три вернулись ни с чем. Нужно было собрать большой экспедиционный отряд и пойти дальше. Лейтенант сам хотел возглавить поиски, но полковник Бор категорически запретил. Все же с возрастом люди становятся излишне осторожны. Даже такие отличные офицеры как полковник. Так думал лейтенант Майерс.

Патруль исчез из виду и лейтенант опустил подзорную трубу. Хорошей оптики не хватало катастрофически. Но пока Башня не могла или не хотела этим заняться. Ученые, к сожалению, совершенно перестали прислушиваться к советам военных. Когда-то это придется изменить. В условиях военной угрозы вся власть должна быть сконцентрирована в руках Корпуса. Герхард это, разумеется, понимает. Он будет идеальным Хранителем Башни. Его новый секретный проект – бронепоезд, что строится на фабрике, просто великолепен. Доктор Герхард и лейтенант Майерс были старыми друзьями и вчера, как впрочем и каждую пятницу, они провели неплохой вечер в заведении мадам Тиссо. Герхард рассказал лейтенанту о бронепоезде после нескольких бокалов виски. Это была мечта Герхарда. Настоящая мечта большого ученого… а Герхард, безусловно, великий ученый, так считал лейтенант Майерс. Мечта Герхарда почти осуществилась. На бронепоезде можно исследовать весь континент на многие сотни миль от города. Ресурсы довоенной эпохи, инструменты, оружие – осталось только дотянуться, добраться до них. И Город станет сильнее. Как же некстати объявилась эта чертова Орда…

Облако пыли на горизонте привлекло внимание лейтенанта. Он поднял к глазам подзорную трубу и увидел несущийся назад патруль. Облако пыли следовало за ними, догоняло. Лейтенант, наконец, разглядел своих солдат. Их было меньше, чем двенадцать. Трудно сосчитать – далеко. Вот один из них на полном скаку стреляет в преследователей…

– Боевая тревога, – закричал лейтенант, перегнувшись через внутренний бортик башни.

Трижды ударил колокол. Солдаты засуетились, перекрывая вход и выход из ворот. От восточных ворот послышались ответные удары колокола. «Значит, не спят, хорошо, – подумал лейтенант Майерс и крикнул посыльного:

– Срочно к полковнику Бору, с донесением о нападении на патруль и боевой тревоге. Потом в казармы: общий сбор и боевая готовность. Все понял?

– Да, сэр

– Бегом!

Посыльный помчался к дому полковника, который жил рядом с казармами.

Лейтенант прижал подзорную трубу к глазу и охнул. Перед облаком пыли скакали всего трое солдат. Где же остальные? Солдаты не стреляли, просто неслись, загоняя лошадей и не оглядываясь.

– Закрыть ворота и опустить решетки! – лейтенант закричал так громко, как никогда от себя не ожидал, срываясь на фальцет, – стрелки на стену! Живо, Все!

По лестнице загрохотали ботинки и солдаты всего человек двадцать, толкаясь побежали по стене, проверяя оружие и патроны. На башню поднялись сразу трое и лейтенант прогнал одного на стену, и так здесь не протолкнуться.

Внизу грохнули оземь решетки. Два тяжелых удара, один за другим. Потом хлопнули огромные створки ворот. Снаружи кричали и ругались те, кто не успел войти в город. Женщины голосили, и требовали их впустить.

Трое патрульных были уже совсем близко и лейтенант вдруг с ужасом понял, что они не смогут попасть в город. Он хотел приказать, чтобы ворота снова открыли, но не успел. Из облака пыли, что преследовало солдат, вырвался вперед черный бронированный зверь, на спине которого кто-то сидел. Зверь догнал одного из скачущих солдат и, опустив рога, на полной скорости протаранил лошадь. Коня подбросило вверх, как щенка, и солдат вылетел из седла прямо под ноги зверя. Через несколько секунд обоих последних солдат поглотило облако пыли. Открывать ворота было некому.

Пыль оседала и лейтенант, наконец, увидел преследователей. Он и его солдаты на стене потрясенно смотрели на несколько бронированных чудовищ остановившихся всего в паре сотен шагов от стены. Гигантские жуки – вот кем были эти монстры. Шестиногие, несущие на голове огромные рога, жуки были раза в два больше любой лошади, выше и мощнее, чем быки фермеров. Лейтенант Мейерс отлично рассмотрел их в свою подзорную трубу.

На спине у каждого жука были крепления, куда всадники зацепили тела трех солдат. Лошадей разрубили на части спокойно и быстро, как в мясной лавке и тоже закрепили на спинах жуков.

Тварей было около двух десятков. На Город никто из них внимания не обращал.

– Они что так и уедут? – спросил кто-то из солдат, стоявших рядом с лейтенантом Майерсом на башне. Лейтенант молчал.

Глава 16. О том, что некоторые клетки стоит держать закрытыми

На тревожные колокола Корпуса в городе не обратили внимания. Ежедневные хлопоты, дети, идущие в школу, запах свежего горячего хлеба и гудки начала работ на фабриках – все это будничная жизнь Города. Город привык, что ему ничего не угрожает. На заводе и фабриках однако не досчитались рабочих – это были те, кто жил за пределами городских стен и не смог войти в Город. Но даже на больших предприятиях никто не обеспокоился, резонно рассудив, что Корпус в состоянии защитить Город. Уверенность эта и ощущение собственной безопасности внутри городских стен гораздо прочнее самих стен. Бургомистру доложили о запертых воротах едва ли к обеду. А в Башне, в лабораториях, никто даже не слышал о кровавых утренних событиях.

Герхард утром заехал выпить кофе с Анабель и посмотреть на успехи ее «волонтера». Герхард по-прежнему называл всех подопытных бездомных «волонтерами». Из пяти бродяг, с которыми провела свои операции Анабель остался жив только Кэп Джеронимо. Герхард считал, что это не просто хороший результат – это настоящий прорыв. Возможности новых ног были фантастическими. Кэп только осваивался, учился прыгать, бегать. Самым трудным для него оказалось медленное движение. Анабель говорила, что сознание Кэпа пока мешает его рефлексам.

Пока Герхард раздумывал, вошла Анабель с кофейником.

– Как ваши дела Герхард? Что за проект занимает все ваше время сейчас? Вы теперь бываете в Башне только по утрам.

– Вам обязательно нужно съездить со мной на фабрику, Анабель. Я не могу вам ничего рассказывать, пока вы сами не увидите, что мы там готовим. И, кстати, мне очень нужен будет ваш совет…

Герхард обратил внимание, как хорошо и свежо выглядит Анабель. Неужели она сегодня надела платье? Он не помнил, чтобы видел ее в чем-то кроме рабочего комбинезона или ее бесформенных брючных костюмов. В светлом длинном платье, которое замечательно подчеркивало ее изящную легкую фигуру, она была восхитительна. Именно так Герхард и сказал:

– Анабель, вы восхитительны в этом платье!

Девушка покраснела. И несмело улыбнулась.

– Устроила дома большую уборку, разбирала вещи и вот… обнаружился мамин гардероб.

– Как вовремя! Может быть, сегодня устроим вам экскурсию на фабрику, а потом пообедаем вместе? Что скажете?

Анабель растерялась. Экскурсия на фабрику – это очень интересно, но как же лаборатория? И приглашение пообедать – это ведь не просто так? Или всего лишь вежливость? Мысли Анабель можно было прочитать по выражению ее лица. Герхард хотел пошутить насчет платья, у которого немного шансов на выход в город, но тут в соседней комнате шумно открылась дверь, послышались тяжелые шаги, и вошел Кэп. Герхард обратил внимание на его новую набедренную повязку из грубого холста, похожую на юбку и штаны одновременно. Она скрывала железные ноги до середины голеней. Кэп сам ее придумал и сшил из полотна, которое Герхард для него раздобыл. Странная юбка Кэпа выглядела непривычно, но очень шла мужественной, сильной фигуре их «волонтера». Кэп поклонился Герхарду (неужели он пародирует манеры галантного ученого?), повернулся к Анабель, но сделал это слишком быстро и опрокинул вешалку для пальто в углу. Анабель подбежала и помогла все поднять. Герхард любовался ее движениями.

– Доброе утро, господин Герхард, доброе утро мисс Анабель! – Кэп всегда был вежлив, – Простите за неловкость, ноги потрясающие, но я привык к старым. Новые меня пока плохо слушаются.

Герхард помнил того грязного парализованного бродягу, которого они занесли в лабораторию Анабель месяц назад. И никак не мог представить Кэпа в этом образе. Прошлое Кэпа до сих пор оставалось темным пятном. Герхард все хотел навести справки, но совершенно об этом забывал. Слишком много навалилось работы. Герхард протянул Кэпу руку и отметил, какое сильное у него рукопожатие: «Нет, что-то с этим парнем не так. Выясню прямо сегодня»– пообещал себе Герхард.

– Кэп, вы, кажется, гораздо лучше себя чувствуете?

– Вы правы, господин Герхард, намного лучше. Очень хочется пробежать по пустоши, проверить волшебные ноги в полевых условиях, но мисс Анабель говорит, что без вас никак нельзя. Поэтому жду…

– Это можно и нужно устроить. Хорошо, что вы сказали. Может быть, завтра утром?

Анабель прислушивалась к разговору и просто сияла. Она гордилась тем, что ноги так великолепно прижились. И ей нравился ее «волонтер». Она взялась наливать мужчинам кофе. Когда она наклонилась к чашке Герхарда, ему в разрезе платья приоткрылась ее грудь. Мелькнул темный сосок. Или ему это показалось? Герхард вздрогнул, как будто слабый ток пробежал по его коже. Анабель присела с мужчинами за стол, улыбаясь и двигая сладкое печенье поближе к Кэпу. Герхард заметил, какие быстрые внимательные взгляды бросает Анабель на Кэпа. Следит за каждым его движением. Это что-то большее, чем простая наблюдательность. Что же это? Может, сегодняшнее платье было посвящено Кэпу, а не ему, Герхарду. Эта мысль неприятно уколола: «Боже мой, я ведь ревную Анабель Шторм к ее опытному экземпляру!» – Герхард поймал себя на этой мысли, и она ему не понравилась. Нужно форсировать события. Чтобы там это не значило…

– Анабель, вы не ответили на мое предложение. Поедем на фабрику? Моя паровая карета у крыльца.

«Почему бы и нет, в самом деле?» – подумала Анабель, – «Мне обязательно нужны новые впечатления. Дед всегда так говорил. Он считал, что мы слишком сосредоточены на том, что делаем прямо сейчас. Говорил, что упускаем множество важных вещей вокруг».

– Знаете, Герхард, я готова. Прямо сейчас?

– Конечно, – сказал Герхард, делая последний глоток и вставая из-за стола.

Они вышли. Герхард придерживал Анабель за локоть по-дружески, но очень бережно. Кэп смотрел, как они выходили и думал, что молодая ученая – просто чудесная девушка. Какая она хрупкая и тонкая, платье невероятно шло ей. Кэп завидовал этому ухоженному франту, который легко взял ее в оборот. Аристократ со смешной игрушечной шпагой. У таких, как он, всегда все получается…

Когда Анабель и Герхард спускались по лестнице, на четвертом этаже Башни что-то бухнуло.

– Что это, Герхард? Кто там сейчас работает?

–А, я тоже на днях интересовался у профессора Шульца. Это молодежь из университета. Они работают по заказу Корпуса над усовершенствованием старинных огнеметов, тех что использовались против крыс до постройки стены. Они давно неисправны и ржавели на складе Корпуса. Полковник Бор попросил вернуть их к жизни, но вряд ли студенты справятся.

– Странно, я думала, профессор против военных заказов…

– Не всегда, милая Анабель, не всегда. Его очень попросили. И, в конце концов, это безопасность Города, наша безопасность.

Герхард и Анабель уехали в паровой коляске. Кэп стоял у окна и смотрел, как они отъезжали, когда раздался второй взрыв, гораздо сильнее первого. Что-то посыпалось со стеллажей, зазвенели разбитые стекла.

Кэп забеспокоился и дернул внешнюю дверь. Она была, разумеется, закрыта. Кэп еще ни разу не выходил из Башни. По многим причинам. И не потому, что дверь была закрыта, или Анабель Шторм могла его удержать. Нет. Слишком хорошо он представлял, какими были его последние месяцы до Башни. Он попросту боялся встретить тех, кто знал его капралом Джеронимо, а потом видел опустившегося на самое дно калеку. Но сейчас дело было плохо. Узкие белые полосы дыма тянулись из-под двери. Пожар. Где-то наверху хлопали двери и кричали люди. Кэп решился. Подошел к двери и ударил ногой. Дверь слетела с петель и, сломанная на две части, ударилась о стену напротив. Кэп знал, что будет сильно. Но не ожидал, что настолько эффектно.

Он выбежал в задымленный коридор, сориентировался и помчался к винтовой лестнице. Прыжками. Мгновенно поднялся на четвертый этаж, там все было в дыму. Кинулся на крик. Выбил еще дверь. Нашел лежащего у самой двери мальчишку-студента. Подхватил и двумя прыжками вынес на лестницу. Распахнул окно. Есть воздух, дыши! Бросился назад. Его встретило пламя, но он прыгнул сквозь огонь, увидев лежащего на подоконнике человека. Подхватил бесчувственное тело. Сзади полыхнуло и обожгло спину. Черт, выход закрыт. Кэп швырнул стул в окно и вместе со стеклами и языками пламени прыгнул. Четвертый этаж… На ноги, главное, на ноги… Лязгнули зубы. Ноги не подвели. Он приземлился на розовый куст, удержав, однако студента в руках. Положил мальчика на скамейку. Дыши и ты. На пятом этаже кто-то пытался открыть окно, Кэп кинулся к лестнице и огромными пряжками поднялся на пятый этаж, миновав черный от дыма четвертый. Увидел открытую дверь в лабораторию Анабель. В голове взорвалось: «Она там», – и он был в дверях через секунду.

Нет, не Анабель. Профессор Шульц. Старый профессор открыл клетки с птицами и собаками, выпуская их на свободу. Кэп опоздал на два удара сердца. Профессор открыл клетку крысы. Она не побежала. Она прыгнула на человека с ключами от ее свободы и вцепилась ему в шею. Кэп почти успел. Он оторвал зверя от старика, но кровь хлынула из перекушенной шеи. Крыса развернулась и попыталась достать зубами Кэпа. Он увернулся и отшвырнул ее в угол. Крыса билась на полу, тележка не давала ей встать. Кэп прыгнул, врезаясь в нее своими стальными трехпалыми ногами. Он услышал хруст и понял, что растоптал крысе голову.

Профессора Шульца Кэп вынес на улицу и положил на крыльцо Башни. Пожарная помпа уже заливала водой четвертый этаж, вокруг суетились какие-то люди. Профессору помощь уже не нужна. Он был мертв, когда Кэп нес его на руках по лестнице. Оба спасенных им студента, потрясенные, смотрели на горящую Башню. Кэп сел на землю. Совсем не было сил. Он не узнал старика, которого вынес из башни. Но по уважению, с которым обращались с телом пожарные, Кэп понял, что это профессор Шульц – член городского Совета, один из самых известных людей в городе. Жаль старика. Кэп слышал, что он был порядочным человеком. Но даже если бы не слышал… Старый больной человек посреди пожара поднялся на верхний этаж башни, чтобы освободить подопытных животных. Добрый старик… Крысу Кэп тоже жалел. Он ее понимал. Понимал ненависть к людям, изуродовавшим ее и державшим в клетке. Крысы ему тоже было жаль.

Среди множества людей и пожарных Кэп вдруг услышал знакомый голос. Поднял голову и увидел доктора Маркеса. Доктор, как всегда, спокойный и уверенный, в темно-сером легком пальто и высоком цилиндре, осмотрел тело старика, выслушал сбивчивые объяснения студентов и, наконец, увидел Кэпа. Конечно, узнал. Кэп сжался, чувствуя, что встречи не избежать.

– Капрал Джеронимо, очень рад видеть вас. Признаться, не ожидал встретить здесь.

– Доктор Маркес, здравствуйте, – Кэп поднялся навстречу врачу, – я хотел зайти к вам и объяснить…

– Ничего не нужно объяснять, капрал. Я все понимаю и не собираюсь навязывать вам свое внимание. Просто рад видеть вас. Не надеялся, после нашей последней встречи.

Кэп не знал что ему ответить и молчал. Доктор спросил:

– Слышали о том, что произошло у ворот?

– Ничего не слышал, доктор.

– Это, конечно, секретная информация, но, я уверен, что вы не будете болтать. Сегодня усиленный конный патруль у самой стены столкнулся с неизвестным противником. Погибли одиннадцать солдат и капрал Портер. Полковник Бор последнее время был очень обеспокоен приближением таинственной Орды. Видимо, это произошло. Город заблокирован. Все ворота закрыты. Возможно, это война, капрал.

– Орда… я много чего слышал о ней, но ее никто не видел, непонятно, на что она похожа.

– Говорят, чудовища на огромных бронированных монстрах. Неуязвимые для нашего оружия.

– Да, такое я тоже слышал. Дикие очень боятся Орды. По слухам, это южный народ. Что им делать в пустошах?

– Никто не знает, капрал. В свете надвигающейся опасности, полковник собирает дополнительные силы. Вероятна мобилизация. Вы бы не хотели вернуться в Корпус? Ты очень пригодишься нам, капрал. – Доктор в разговоре с Кэпом и раньше часто переходил на «ты», – Особенно сейчас, – и полковник кивнул на железные ноги Кэпа, как будто много раз такое видел и ничуть не удивлен.

– Я больше не вернусь в Корпус, сэр.

– Понимаю. Но надеюсь, ты изменишь свое решение.

Кэп кивнул и опустил голову, он не собирался объяснять такие очевидные вещи.

Глава 17. Знакомство с Господином драконом

«Уважаемая мисс Анабель Шторм, мы соболезнуем Вашей потере. Профессор Шульц очень многое сделал для Города. Мы сохраним память о нем. На последнем заседании Совета он предупредил о своей отставке и предложил Вас в качестве нового Хранителя Башни. В соответствии с уставом Города Вы также становитесь членом городского Совета с правом голоса. Совет ждет вас на завтрашнем заседании в 10 часов утра, в Ратуше».

Анабель положила письмо на стол и закрыла лицо руками. Невозможно. В это невозможно поверить. Профессор Шульц был для нее всем. Наставником, другом, примером… После смерти деда он оставался единственным человеком, которого она считала свой семьей. Зачем она была так заносчива с ним последние месяцы? Ведь он был во многом прав, этот маленький старый человек, спасавший животных в ее лаборатории. Он был добр и терпелив с ней. Заслужила ли она такое отношение? Неужели она всерьез считала его отжившим свое, боязливым старик?

Анабель плакала. Она не плакала уже много лет. Думала, что совсем разучилась. Вчера, когда они с Герхардом приехала к почерневшей и мертвой Башне ее охватило какое-то безразличное оцепенение. Она слушала рассказы очевидцев, смотрела на пустые окна Башни с обугленными рамами и не могла поверить, что все это правда. Герхард увез ее домой и сказал, что обо все позаботится. Чудовищное окончание самого лучшего дня в ее жизни. Слезы душили Анабель. Она не спала этой ночью, ходила из угла в угол. Пыталась читать, потом разбирала старые записи, но ничего не выходило. Когда почтальон бросил письмо в ее почтовый ящик, она услышала и сразу же его распечатала. И вот теперь плакала…

– Анабель, вы дома, я могу войти? – это голос Герхарда.

– Нет, – крикнула она сквозь слезы, но он уже вошел. Она слышала его шаги, а потом почувствовала его руку на плече. Ей не хотелось никого видеть. И ей точно не хотелось, чтобы Герхард видел ее такой.

Он подошел к ней и погладил по голове. Обнял. Анабель, не открывая лица, прижалась к нему. Он был большой, надежный и теплый. Гладил и успокаивал, говорил что-то. Она не слушала слова, слушала только голос. И его спокойный ласковый голос был важнее, чем слова. Она наконец перестала плакать. Только вздрагивала, и дрожь эта никак не могла уняться. Большие руки Герхарда обнимали ее. Оказывается, так тепло и уютно, когда тебя обнимают…

А потом он поцеловал ее. В мокрые от слез глаза. И еще раз и еще. Он целовал ее лицо, губы, руки, которыми она закрывала свое заплаканное лицо. Горячие губы его не останавливались, и Анабель наконец, почувствовала, какой он весь горячий. А ей было холодно…

Он отнес ее в спальню. Бережно уложил в постель, укрыл одеялом и гладил по голове, пока она не уснула. Она хотела, чтобы он остался насовсем, хотела, чтобы он лег рядом с ней, и она бы спряталась от всего этого ужаса у него на груди. Но он только сидел рядом и гладил ее волосы. Пока она, наконец, не уснула.

Когда Анабель заснула, Герхард пошел на кухню, приготовить себе кофе и увидел письмо из ратуши. Прочитал. Это было нехорошо и никаких оправданий у него не было. Но люди так устроены, делают что-то, а потом жалеют. Письмо его ошеломило. Профессор сделал своей преемницей Анабель? Как это могло быть, ведь Герхард был уверен, что его ждут Башня и Совет? Это был решенный вопрос. И полковник Бор, и казначей Эпштейн гарантировали ему это. Да и профессор Шульц несколько раз упоминал об этом. Не прямо, но достаточно однозначно. Странное решение. И Анабель совершенно не подходит. Она ведь женщина. Она – гениальный исследователь, но абсолютно ничего не понимает в управлении, не интересуется городской жизнью. Ее кроме лаборатории вообще ничего не волнует. Почему она не сказала ему об этом? Вчера было время поговорить…

Когда Анабель проснулась, день уже шел к концу. На столе она увидела записку от Герхарда. Он писал, что заедет к ней около пяти часов. «Совсем скоро», – подумала Анабель. Потом она заметила вчерашнее письмо из ратуши. Оно тоже лежало на столе. Рядом с запиской от Герхарда. Неужели он читал письмо? Как ему это объяснить? Анабель тяжело вздохнула. Жизнь ее просто перевернулась вверх тормашками. Надо было что-то делать со всем этим. Но сначала разобраться с лабораторией, понять, что потеряно при пожаре.

Герхард приехал ровно в пять. Анабель стояла на крыльце дома и ждала его. Он, как всегда, элегантный и вежливый в черном с серебром, открыл перед ней дверь паровой кареты и рванул с места.

– Сначала я покажу вам, где я устроил вашу лабораторию, Анабель. Пока мы разбираем и приводим в порядок Башню, разумеется.

– Мне показалось, что Башню уже не восстановить, вы думаете, это возможно?

– Я уверен, что возможно. Всего лишь небольшой пожар на четвертом, и выбитые окна. Перекрытия целы, лестница в порядке. Если бы не осада, мы бы решили вопрос в течение месяца.

– Что за осада, Герхард?

Герхард понял, что она ничего не знает и коротко рассказал ей о событиях за стеной.

– Сегодня ворота открыты, но в город пускают только тех, кто работает на фабриках и фермеров. Весь прочий сброд Корпус держит за стеной.

– Но ведь они там совершенно беззащитны?

– В случае реальной осады, каждый лишний рот будет проблемой.

– А что вы сами думаете об Орде? Я слышала о ней, но только сказки и слухи.

– Думаю, это дикие с юга, которые приручили каких-то мутантов. Скорее всего, опасность преувеличена, и Корпус справится. Но и мы должны помочь.

– Как те вчерашние студенты в Башне?

Герхард поморщился:

– Нехорошо так говорит сейчас, но покойныйпрофессор Шульц ошибся с этими мальчишками. Жаль, что я не узнал о просьбе Корпуса раньше. Я бы перевел разработку огнеметов к себе на фабрику. И, пожалуй, так и нужно сделать. Сейчас я все вам покажу.

Паровая карета подъехала к воротам фабрики. Одна из широких створок открылась, выглянул дежурный в синей униформе, узнал Герхарда и открыл вторую створку.

Фабрика была похожа на сказочный замок. Высокие каменные стены с башнями у ворот. Несколько мощных приземистых одноэтажных корпусов с огромными арочными окнами и две гигантских кирпичных трубы, из которых вверх поднимались клубы густого черного дыма. С обратной стороны фабрики в нее входили древние железнодорожные пути. Один путь постоянно использовался и связывал литейные цеха с шахтой. Второй путь зарос травой и заканчивался у ворот депо – самого высокого цеха фабрики. Закрытого и заброшенного.

Туда Герхард и повел Анабель. Оказалось, что закрытый и заброшенный цех Герхард почти год назад переоборудовал для собственных целей. Вчера, Герхард показал Анабель только свою лабораторию, где он экспериментировал с паровыми двигателями. Сейчас он открыл ей свой главный секрет:

– Это моя гордость, Анабель. Паровые коляски – игрушки по сравнению с этим…

Анабель, пораженная, остановилась перед локомотивом с двумя вагонами. Он был в несколько раз больше того паровоза, что тянул вагонетки из шахты. Он был по-настоящему красив. Черный, сверкающий, весь в ровных рядах заклепок. С оскаленной вытянутой вперед решеткой. Хищный. Локомотив еще не был завершен, вокруг него стояли леса, с потолочных балок опускались на тросах незакрепленные детали корпуса. Паровоз был похож на корабль строящийся на верфи. Несколько рабочих в синих комбинезонах работали с колесами, что-то устанавливали в кабине машинистов и закрепляли слои брони на тендере – вагоне с углем и водой, следующим за локомотивом.

Весь цех депо с его высокими потолками, блочными подъемниками и рядами верстаков гудел и грохотал.

– Боже мой, Герхард! Как он красив!, – Анабель с горящими глазами обходила цех.

– Это бронепоезд, дорогая. Это бронепоезд, который станет нашими руками и глазами далеко за пределами пустошей. Мы сможем исследовать весь мир.

Анабель обошла огромный локомотив и вплотную к нему подогнанный тендер. Сотни сложных узлов, прекрасных технических решений. Это был проект, реализованный потрясающим инженером. На выступающем вперед щите локомотива стояло название. «Господин Дракон»

– Это имя вашего локомотива?

– Да, красивое и совершенно случайное название из старых книг, – Герхард улыбнулся, а у Анабель мелькнула мысль, о том, что случайности и Герхард – вещи несовместимые. Но она ничего не сказала.

Анабель была потрясена. Этот мощный локомотив был невероятно красив. Герхард совершил чудо. Она поняла, что в депо стоял остов этого паровоза и Герхард решил вернуть его к жизни. Она и не подозревала, насколько работа Герхарда крупнее и важнее, чем паровые коляски. Они, конечно, удобные и практичные, но за двадцать лет уже стали привычной частью города. А этот великолепный бронепоезд – совсем другое дело! Анабель поняла, что недооценивала Герхарда. Выскочка-администратор оказался способен на труд, рядом с которым ее исследования казались песочницей капризной школьницы. Анабель закусила губу. Что это? Зависть?

– А теперь, дорогая, поднимемся вот сюда, и я покажу, где оборудовал твою временную лабораторию.

И Герхард повел ее по железной лестнице на второй этаж ангара. В отдельном просторном помещении с большими светлыми окнами стояли ее стеллажи, шкафы и все оборудование из лаборатории. Ее круглый стол, ее инструменты, станки… Герхард за один день перевез все и устроил так, что Анабель сразу могла вернуться к работе. Пожалуй, это произвело на нее еще большее впечатление, чем бронепоезд. Пока она плакала и ходила из угла в угол в своей пустой квартире, он позаботился обо всем. Удивительный человек. Анабель подошла к нему. Очень близко. Взяла за руку обеими своими тонкими руками. И спросила, заглядывая в глаза:

– Как я могу отблагодарить тебя, Герхард?

Он наклонился к ней, почти коснулся губам и прошептал:

– Просто смотри на меня так. Иногда.

Анабель смутилась. Герхард отстранился и сказал:

– От студентов с четвертого этажа остался незаконченный проект усовершенствования огнемета. Боюсь, сейчас у нас с тобой нет ничего важнее. Ты гораздо лучше меня разбираешься в химии. Может быть, посмотришь?

Анабель кивнула и Герхард показал ей разложенные на столе части огнемета, старинные чертежи и записки студентов.

– Я займусь этим прямо сейчас, – Анабель запнулась, но продолжила, – Герхард, я хотела тебе сказать про письмо из Ратуши. Профессор Шульц оставил меня…, хотел чтобы я стала его преемницей…

– Я слышал об этом, Анабель, – Герхард покачал головой, – Боюсь, сейчас это не лучшая должность в городе – и, поклонившись, как всегда, предельно галантный Герхард вышел.

«Он необыкновенный. Как я могла раньше этого не замечать? – окна левой стороны ее лаборатории выходили в депо и Анабель наблюдала, как Герхард обходит локомотив и тендер, осматривая и указывая на какие-то узлы рабочим.

–

Герхард инспектировал результат дневной смены в течение часа, скрупулезно и долго вникая во все сложности. Он записывал расхождение чертежей и реальных размеров после сборки, а сам вспоминал, как Анабель подошла к нему и смотрела на него, своими огромными серыми глазами. «Как ты можешь отблагодарить меня, дорогая Анабель? Так, кажется, ты спросила? Раздеться и лечь на стол, раздвинуть свои ножки и стонать, когда я буду входить. Так стонать, чтобы рабочие заглядывали в окна и видели, что ты принадлежишь только мне. Моя добыча, моя женщина…». Герхард помотал головой, прогоняя эти мысли. «Не сейчас. Ты все делаешь правильно. И эта девочка и лаборатория и Совет, все у тебя будет. Только не торопись». Так говорил себе Герхард, но перед глазами его стояла лежащая в постели Анабель. Это было только вчера. Как ему хотелось отбросить одеяло и …

– Так что нам делать, доктор Герхард? Если мы оставим этот клапан, таким, какой он был, залить воду в цистерны можно будет только сверху, – мастер, настраивающий паровой котел локомотива, уже второй раз повторял свой вопрос и ждал ответа.

– Да, вы правы. Нужно переделать. Мы не всегда сможем заливать воду в идеальных условиях депо. Что ты предлагаешь? – Герхард заставил себя выбросить из головы мысли об Анабель и заняться бронепоездом.

Глава 18. О том, с кем стоит входить в воду

Шатер Мусы давно уже не был самым большим в кочевье. Лысый говорил ему об этом и предлагал новый, но Муса только усмехался. И Айа, его жена, тоже улыбалась. Лысый пожалуй, не мог вспомнить, когда бы она не улыбалась. Муса оказался хорошим мужем и отцом. Так думал Лысый. И сам посмеивался над собой. Думать – это совсем не дело для Лысого.

Кочевье Мусы двигалось до этой переправы месяц. Дикие шли вниз по течению. Река несла свои медленные мутные воды на север. Разведчики впереди возвращались каждый день с одной и той же вестью: нет переправы, нет брода. Лысый видел, что люди устали, но никто не роптал, никто не просил отдыха и не спрашивал вождя о конце пути. Лысый тоже молчал, хотя пора было ставить шатры. Но Муса все шел вперед. В своем черном развевающемся плаще. И Лысый следовал за ним.

На исходе месяца пути вдоль реки Муса остановился на невысоком холме над рекой. Лысый подошел к нему и увидел то, что видел Муса. Бескрайняя вода. Море?

– Здесь пойдем, сказал Муса. Три дня стоим, ждем всех, кто шел медленнее, готовим к переправе стада. И переходим здесь.

Никто не хотел верить Лысому, вернее Лысому верили, но сомневались в решении Мусы. В тот вечер к его шатру пришли многие. Ждали. Муса вышел, оглядел людей своим тяжелым взглядом и сказал:

– Завтра здесь перейдем реку. Кочевье будет на том берегу.

– Но там нет берега, – крикнул кто-то из толпы и его поддержали.

– Берег всегда есть, – пожал плечами Муса и ушел в шатер.

На следующий день Муса первым вошел в воду, его белоснежный зверь, похожий на быка, шел за ним. Сначала вода была по колено, потом по пояс, потом по грудь… а потом словно река сама подняла их из своих вод. И Муса шел уже по колено в воде. Следом в воду вошел Лысый, догнал вождя. Муса обнял его за плечи, продолжая идти в ту сторону, где никто не видел берега. За Лысым в реку вошли его ближние – самые преданные воины, выделившиеся из своих кланов в отдельный отряд разведчиков. Муса и Лысый казались маленькими фигурками вдали, когда дикие пошли за своим вождем.

Шесть дней переправлялся народ Мусы и еще шесть дней переходили стада его через широкий разлив реки. На другом берегу, на высоком холме Муса поставил свой шатер. А потом позвал Лысого и его ближних.

– Вы отправитесь во все кочевья, которые сможете найти. Там, на том берегу. И всем скажете о реке на севере и Орде на юге. Скажете тем, кто вас будет слушать: вождям, старейшинам, малым семьям. Все дикие должны знать, что с юга идет Орда,ййй и ее не остановить. Пусть приходят ко мне. Кроме как со мной, им не выжить

– Вождь, если нас спросят, чем страшна Орда, что нам отвечать?

– Орда пожирает все на своем пути. С ней нельзя торговать, нельзя договориться, от нее не сбежать. Те, кто останутся в пустошах, умрут. Вы встретите передовые отряды Орды и все увидите сами. Они уже близко. И пусть вам не кажется, что их мало. Это только разведчики. Орда, как и пустоши, бескрайна.

–

Муса и Лысый как всегда пили настой из Черной земли. Муса не любил ни вино, ни пиво, давно не пил крепких напитков. Лысый тоже привык к его отвару и отказался от вина.

За последнее время кочевье выросло вдвое. Пустоши полнились слухами о вожде, вернувшемся из Черной земли. О том, как тучны его стада. Говорили о его справедливости и скромности. Малые семьи спешили присоединиться к Мусе, и он принимал всех. Никто уже не помнил дикого Беса, бравшего все, до чего мог дотянуться. Теперь остался только Муса.

Лысый был в тот вечер особенно задумчив и задал неожиданный вопрос:

– Муса, ты и мне когда-нибудь дашь новое имя?

Муса усмехнулся. Он стал гораздо больше говорить с Лысым. Их разговоры были долгими и неспешными. Но никогда, ни разу, не говорили они о Черной земле.

– Имя – это очень важно. По имени называют тебя не только люди. Бог тоже назовет тебя по имени, когда придет твое время.

– А ему не нравилось твое прежнее взрослое имя?

Муса засмеялся.

– Совсем скоро придет и твое время, Лысый. У древних был язык. Другой, не тот, на котором мы говорим. На этом языке написаны книги, в которых Бог говорил с людьми. Мое имя из этих книг.

– И мое будет оттуда?

– И твое. И всех прочих. Мы станем другим народом, – очень серьезно ответил Муса, – Мы построим город. Здесь, на этих холмах, над рекой. Настоящий большой город. Это будет город Бога. У нас будет новый закон. И здесь начнется новый мир. Старый мир древних Бог разрушил. Здесь начнется новый народ и новый мир. Мы больше не будем дикими, мы будем божьим народом. Бог сам выбрал нас.

Убежденность, с которой говорил Муса, удивила Лысого. Он впервые слышал от Мусы про город. Эти слова поразили его. Муса думал гораздо дальше, чем здесь и сейчас. То, что он видел, было далеко впереди. Он часто говорил о Боге. Муса узнал что-то полностью его изменившее. Лысый этого хотел. Да, он хотел узнать о Боге. Он хотел, чтобы Бог узнал о нем. И еще Лысый понял, что тоже хочет новое имя. На древнем языке. Пусть Бог Мусы даст ему новое имя, пусть Бог увидит его. Это ведь все меняет. Когда человек понимает, что на него смотрит Бог. Всегда, каждый день, каждое мгновение.

–

Правду говорят про Черные земли. Они совсем другие. Чем дальше шли Бес и Лысый от разлома, на другой стороне которого остались гигантские медведи, тем сильнее менялось все вокруг. Земля темнела. Деревья и кусты попадались все реже, трава исчезла. Черная земля. Лысый едва шел, висел на плече у Беса, раненная нога распухла, почернела и тянула, как будто к ней привязан тяжелый камень. Каждое движение отдавалось болью. Лысый пытался сказать, Бесу, что хочет лечь на эту черную землю и остаться здесь. Это было бы правильно, освободить Беса от своей тяжести и уменьшить боль. Но говорить было трудно, а Бес его даже не слушал. Шел вперед, словно с каждым шагом по этой земле у него прибавлялось сил.

Они снова вышли на древнюю дорогу, по-прежнему прямую и широкую. Солнце садилось, и тени их тянулись впереди на много шагов. Черные тени на серой потрескавшейся поверхности дороги. Лысый терял сознание и снова приходил в себя, но Бес не останавливался и нес его на плече. А потом впереди что-то блеснуло. И еще раз. Кажется, это был огонь.

Лысый очнулся у огня. Костра не было. Прямо из земли, каменистой расщелины вырывались языки пламени. Лысый лежал и смотрел на огонь. Боли не было. Как будто она вся ушла в огонь. И огонь горел, весь сделанный из его Лысого боли и жара. Лысый приподнялся и посмотрел вокруг. Он был один. Только огонь и он. В нескольких шагах неподвижно отражала пламя поверхность воды. Озеро? Может быть. Беса рядом не было. Но искать его Лысый не хотел. Слишком хорошо и тепло было лежать здесь и смотреть на огонь. Так он и уснул, глядя на языки пламени и блики на неподвижной поверхности озера.

Лысый вспоминал это утро всю свою оставшуюся жизнь. Солнце поднималось из глубины черной воды, растекалось по ней маслянистым золотом. Огонь, согревающий его всю ночь, едва тлел, ушел в глубину трещины в камне. Лысый обнаружил, что все вокруг него черное. Все кроме пылающего круга солнца, выраставшего над огромным озером. Мягкое одеяло, на котором он лежал, оказалось черным мхом, застрелившим землю. Мох заканчивался только у самой кромки воды. Лысый попробовал встать, ногу тут же обожгла боль. Лысый пополз к воде. И, наклонившись, обнаружил свое отражение. Зеркало черной воды было идеально ровным и Лысый увидел свое лицо, лишенное волос и бровей, со шрамами пересекающими покатый низкий лоб. Увидел свои запавшие тусклые глаза в окружении глубоких теней. Лысый знал, что некрасив, но давно уже знание это не было таким очевидным. Он провел рукой по поверхности воды, холодной как лед. Смешал, стер свое отражение.

– Озеро навсегда запоминает каждого, кто в нем отражался, – послышался голос за спиной. Лысый повернул голову. Рядом с ним сидела, скрестив ноги, женщина, вся закутанная в черную ткань. Капюшон закрывал ее лицо, и Лысый видел только улыбку бледных губ.

– Где Бес? – спросил он.

– Почему ты не спрашиваешь, где ты?

– Я здесь, – пожал плечами Лысый.

– А где это, здесь? – последовал вопрос

– Здесь, на берегу, с тобой, – Лысый не очень понял, что она имела в виду, – Так, где Бес?

– Беса больше нет. Когда вернется тот, кто был им, ты все узнаешь. А пока ты пойдешь со мной. Женщина поднялась, одним струящимся движением и протянула руку Лысому.

– Я не могу встать. С ногой что-то не так, рана загноилась.

– У тебя была прокушена нога и разорваны связки. Уже началось заражение, гангрена. Но все это мы сейчас исправим.

– Ты отведешь меня к лекарю? – Лысый попробовал встать, опираясь на руки и здоровую ногу. Почти удалось. Боль нарастала, и Лысый упал, если бы не помощь женщины в черном. Она подхватила его и удержала.

«Она – сильная», – мысль эта проскользнула сквозь боль. И Лысый оперся на руку женщины, почувствовав, что теряет сознание.

– Мы сейчас зайдем в озеро. Ты должен сделать это сам, но я все время буду рядом. Терпи. Если ты этого не сделаешь сегодня, то ночью умрешь.

Лысый подумал, что это полная чушь. Ему хотелось умереть. Боли было слишком много даже для него. Но признаваться в этом Лысый не хотел. И он попробовал идти. Коснулся воды. Женщина вошла в воду рядом с ним. Она по-прежнему улыбалась своими бледными тонкими губами, и это придавало Лысому сил. Ледяная вода сразу же забрала боль. Так же как забрала его лицо, когда он коснулся своего отражения. Лысый смотрел на свою проводницу, и входил так же как она. По пояс, по грудь, по самую шею… Потом он с головой погрузился в воду. Пологий склон уводил его в черную глубину. Вода была прозрачна и безжизненна. Лысый испугался этой нечеловеческой темной пустоты на краю которой стоял. Он не мог вспомнить, было ли когда-нибудь ему так страшно. Он уже забыл про боль. Он хотел только выйти, выбраться, сбежать. Но почувствовал руку, коснувшуюся его плеча. Прикосновение сказало ему, что сейчас нужно терпеть страх, так же как он вытерпел боль. И Лысый терпел. А потом они вернулись на берег. Ледяная вода стекала с него и бесследно исчезала в мягком черном мхе. Женщина подошла к тому месту, где ночью горел огонь и повела над ним бледной рукой. Пламя вышло из земли и потянулось к ее ладони, словно зверь в поисках ласки. Огонь обжигал. Ни дерево, ни уголь никогда не горели так жарко. Лысый не мог даже приблизиться к этому пламени.

Женщина стряхнула с себя мокрый плащ и осталась обнаженной. Она вся была белой. Кожа, волосы – все словно вылеплено из снега. Только черные зрачки глаз, как угли – внимательные, горячие.

Лысый стоял и дрожал, когда она подошла к нему и стала снимать его грязную мокрую одежду. Она усадила его к огню, села напротив, скрестив ноги так, что Лысый не мог не смотреть на нее. Огонь сжигал его. Сначала была боль и Лысый терпел боль. Потом был страх и он терпел страх. Теперь пришло время огня. Огонь не трогал Лысого. В тот момент, когда казалось, что кожа его как бумага почернеет и рассыплется пеплом, огонь отступил, утих и прижался к камням, оставив тепло и неяркий мягкий свет.

Женщина, что смотрела на Лысого сквозь пламя была белая и яркая. Необыкновенная. У Лысого не было таких слов, какими он бы мог описать ее. Никогда и нигде он не расскажет об этом. Ее белая кожа словно светилась, а вокруг на сотни шагов стелился черный мох, пропадая в безмятежном зеркале озера и в полумраке, что окружил их тишину. В отдалении тянулись вверх темные стволы деревьев, такие же скученные и невысокие как в пустошах, но пепельно-серые. Словно тонкие изломанные руки тянулись к жгуче-золотому солнцу.

Лысый чувствовал себя чужим, слабым и грязным в этом черно-золотом мире. Женщина, от которой он не мог отвести глаз, была совсем не похожа на тех, с кем он делил войлок в пустошах. Она была тонкая и хрупкая. И в то же время сильная. Ему очень хотелось дотронуться до ее невозможно белого тела. Талию ее он мог, наверное, обхватить одной своей рукой. Но как может его грубая рука коснуться подобного совершенства? Ему хотелось провести пальцами по ее бледным, едва тронутым цветом губам, снова увидеть, как она улыбается…

– Как тебя зовут, – спросил он женщину. Потому что мужчину должен спросить обнаженную женщину, сидящую напротив него. Неважно о чем.

Она покачала головой:

– Никак. Для тебя никак.

– Ладно, – согласился он. – а меня зовут Лысый.

– Это не твое имя

– Это мое взрослое имя, женщина.

– Разве взрослый человек, говорит, что он взрослый?

Лысый не смог ничего ответить и просто смотрел на нее. Беспомощно понимая, что у него нет и никогда не было слов, которые он мог бы ей сказать.

Тогда она встала и шагнула к нему прямо сквозь огонь.

–

За столом в шатре вождя на вершине холма сидели Муса и Лысый. Двое мужчин, которые знали друг друга всю жизнь. Все, что было между ними, не требовало слов или объяснений. Слова для женщин. Молчание – для мужчин. Лысый пока не понимал этого, но был уже очень близок. А Муса… Когда с тобой говорит Бог, все слова на свете теряют смысл.

– Я так и не знаю, что с тобой произошло тогда, в Черных землях, – сказал, наконец, Лысый.

– Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. Но не теперь, брат. Будет время для разговоров. А сейчас нам нужно услышать и увидеть то, что принесли твои разведчики.

Муса поднялся с войлока, сильный и высокий, похудевший и как будто прибавивший в росте за последние пару лет. На висках и в бороде его вовсю пробивалась седина.

«Вождь. Вот, оказывается, каким должен быть вождь», – подумал Лысый и вышел из шатра вслед за ним.

От переправы к шатру вождя поднимались разведчики из ближних. На руках они несли одного из своих товарищей. И что-то еще, издалека напоминающее голову жуткого рогатого насекомого, блестевшую бронзой в лучах заходящего солнца. Это была очень, очень большая голова монстра…

Глава 19. Кого только не встретишь в пустошах

Есть в людях качество, которое приносит одни лишь неприятности – любопытство. Гони его прочь и будет жизнь твоя гармонична и спокойна. Кэп, прожил большую часть своей взрослой жизни в казармах Корпуса, где царила жесткая дисциплина. Правила, традиции, слово командира… Любопытству в казармах не место. На службе всегда есть чем занять руки и ноги, а голова пусть знает свое место внутри шлема.

Увольнение из Корпуса, ранение и обретение новых ног серьезно изменили отношение Кэпа к жизни. Пожар в Башне в очередной раз лишил его дома. Конечно, маленькая комната в запертой лаборатории не стала ему домом в полном смысле этого слова. Но теперь, когда не было даже ее, пойти Кэпу было некуда. Возвращаться в Корпус он не собирался, идти к доктору Майерсу не хотел, денег у него не было, работы тоже. Слухи об Орде, расползались по городу с поразительной скоростью. Кэп уже столько всего слышал, что желание увидеть все самому стало просто непреодолимым. Были однако три вопроса, которые требовали решения. Нужна была еда: желательно, вяленое или сушеное мясо на несколько дней. Нужно было оружие, обойтись за стеной руками и ногами не получится. Нужен был незаметный выход из Города, который бы не контролировал Корпус. Кэп резонно решил, что если законных способов разобраться с этими вопросами нет, пора попробовать незаконные. Отлично зная как устроена караульная служба Корпуса, Кэп задумал два первых пункта своего списка с припасами и оружием решить в арсенале Корпуса. Револьвер или винтовку достать невозможно. Они находятся на строго охраняемом складе под замками. А вот хороший арбалет и холодное оружие раздобыть можно. Очень много подобных вещей оставалось после каждого рейда в пустоши. Закрытый склад охранялся небрежно, формально. И Кэп знал, как туда забраться. Ночью он по крышам проник на территорию казарм, и через слуховое окно забрался на склад. Часовой дремал снаружи у закрытых дверей. Кэп старался как можно тише ступать своими железными лапами. Отличный большой арбалет и пояс с крюком для быстрой зарядки Кэп обнаружил сразу. Болты искал дольше, но, в конце концов, обнаружил два жестких кожаных колчана, по три десятка болтов в каждом. Острый тяжелый палаш как будто ждал его на ящиках с каким-то хламом. И напоследок, очень кстати нашлась бочка с сушеным мясом. Видимо, за полгода в Корпусе ничего не изменилось. Кэп поставил три ящика друг на друга и с них легко допрыгнул до слухового окна. Осталось выбраться из Города. А это было легче всего. Когда он был мальчишкой, то частенько забирался на стену и знал множество мест, где крыши стихийных построек пригорода близко подходят к бойницам. Чтобы подняться на стену Кэп, воспользовался заколоченной лестницей позади восточной башни, там давно шатались доски. Он перебрался через стену без всяких неприятностей, удивляясь, насколько просто все можно сделать, если пренебречь некоторыми правилами.

Ночь уже прошла, рассвет занимался на востоке. Начинался теплый весенний день. Однако утро было прохладным, и Кэп подумал, что зря не захватил на складе одну из меховых безрукавок диких. Кэп чувствовал себя свободным и сильным. Он закинул арбалет за спину, пристроил колчаны у пояса и побежал. Это был странный бег. Длинными высокими прыжками Кэп двигался почти со скоростью лошади. И совсем не уставал. Трехпалые его лапы отлично подходили для неровной поверхности пустошей. Сейчас прошлогодняя сухая трава еще лежала на земле, но уже через неделю-другую пустоши зацветут и высокая мягкая зелень поднимется почти до пояса взрослого человека.

Кэп бежал. Было это так легко и так захватило его, что он забыл, куда и зачем бежал. Только увидев впереди острые верхушки шатров кочевья, он остановился. Это было небольшое кочевье – полтора десятка шатров, изрядно потрепанных временем и ветрами пустошей. Кочевье готовилось к миграции. Шестиногие быки-мутанты странной расцветки, среди них попался даже один двухголовый, готовились взять на себя скарб и двинуться в долгий путь. Кэп наблюдал за сборами, присев в высокой траве. Дикие спешили. С юга прибежали два разведчика, что-то громко крича и видимо стараясь поторопить женщин, увязывавших в кожаные тюки одеяла, войлоки, котлы и прочую домашнюю утварь. А потом Кэп услышал шорох травы и лязгающие звуки, не похожие ни на что в пустоши. На соседний холм взбежало чудовище. Огромный жук был выше и гораздо шире лошади. С острыми рогами, торчащими на добрых три фута вперед. Монстр, весь словно закованный в броню. Лязгающий шорох, который услышал Кэп – это трение хитиновых пластин его панциря. Верхом на жуке в просторном седле закрепленным в месте, где встречались тело и голова чудовища, сидел наездник. Кэпу показалось поначалу, что это человек, дикий, но потом, приглядевшись, он понял, что наездник – мутант совсем небольшого роста, но очень широкий в плечах. Длинные руки и тело всадника были прикрыты хитиновым пластинами того же глянцево-черного цвета, с отблесками то небесных, то огненных оттенков. Через пару минут на соседнем холме показался еще один монстр. Кэп пораженный, замер. Затаился, в надежде, что его не заметят среди высокой травы. Монстров уже увидели в кочевье. Дикие побросали все и побежали в ту сторону, где дорога казалась свободной, на запад.

«Похоже на ловушку и загонщиков», – подумал Кэп, когда монстры двинулись медленным шагом вслед за бегущими дикими. Группа мужчин остановилась, прикрывая отход клана. В медленно подходивших черных тварей летели стрелы и арбалетные болты. Но все они только отскакивали от панцирей жуков и всадников, не причиняя никакого вреда. Когда дикие поняли бессмысленность стрел, они побежали догонять клан. Загонщики немного увеличив скорость сжимали полукольцо, направляя диких строго на запад. Кэп решил следовать за ними и посмотреть, чем закончиться охота монстров, но один из жуков, ближайший к нему, развернулся и неторопливо направился назад. В направлении холма, на котором замер Кэп. Кэп решил, что принимать бой сейчас не имеет смысла, сполз с холма и побежал на восток, в сторону Города. Через несколько минут он услышал лязгающие звуки и с удивлением увидел, что жук нагоняет его, низко склонив голову, почти цепляя рогами землю. Потом Кэп узнал, что, атакуя, жуки резко поднимают вверх голову и рогами подбрасывают противника в воздух. Жук легко поднимал в воздух коня с всадником в седле или взрослого быка. Сила и выносливость этих монстров была поразительна. Сейчас Кэп ничего этого не знал, но инстинктивно отпрыгнул в сторону. Жук рванул, поднимая голову, рога его зачерпнули воздух. Кэп успел отпрыгнуть на несколько шагов и, развернувшись, пустить болт из своего мощного арбалета. Бесполезно. Болт чиркнул по панцирю и ушел в землю. Жук бросился на добычу, и Кэп снова отпрыгнул, едва не попав на рога. Тут же мимо него просвистела петля, но не захватила его, а упала рядом. Кэп снова прыгнул и оказался позади жука. Взвел арбалет. Жук развернулся на месте и атаковал. Кэп снова успел увернуться. Но стрелять не стал. Еще два броска жука, снова петля наездники не достигла цели. Кэп словно вновь оказался на ринге. Он предугадывал направление атаки и вел противника по кругу, все время уворачиваясь и каждый раз, сокращая дистанцию. Наконец, он принял решение. Прыжок. Он оказался на крупе жука позади наездника. Тот, в жестком седле, не мог быстро развернуться. Кэп понял это и выпустил болт в сочленение доспехов наездника. Потом снова прыгнул, потому что устоять на крутящемся на месте жуке было невозможно. Кэп почти упал на землю, не успел увернуться, и круглый твердый как железо бок жука задел его и отшвырнул на десяток шагов. Кэп напрягся, ожидая удара рогами, но жук замер. Его наездник, покачиваясь, откинулся назад в седле. Руки безвольно повисли. Жук не двигался. Только водил огромной головой в стороны. «У него же нет глаз, – понял Кэп, – Жук слеп, а наездник управляет им, завернув назад его чувствительные усы». Кэп медленно подошел поближе, готовый отпрыгнуть. Жук не реагировал на движение. Размеренно покачивая огромной головой, он стоял и ждал команды мертвого хозяина.

Кэп решил, что с него хватит. Он попробовал сориентироваться, в каком направлении от него Город, как вдруг с холма прямо к нему спустилась большая черная крыса с мальчиком на спине:

– Берта говорит, надо бежать, другие сейчас вернутся, они слышали, что их брат умер и идут за ним, – мальчик тараторил, но Кэп сразу сообразил, о чем он говорит.

– Куда? – спросил он.

Мальчик прислушался к чему-то и сказал:

– Беги за нами, они уже везде, но мы знаем, как убежать.

Не ожидая ответа, мальчик развернул крысу, и та враскачку помчалась на север. Кэп бросился за ними, решив довериться этой странной парочке. Голый крысиный хвост мелькал в траве, и Кэп боялся наступить на него.

Глава 20. Кастрюли епископа и огнеметы Анабель

Анабель разобралась с устройством огнемета очень быстро. Конструкция была на удивление простой. Главной проблемой, почему военные не могли ее использовать, была очень короткая дистанция действия. В свое время, огнеметы разработали для крысиных нор в Городе и в окрестностях. Показали они себя превосходно. Крысы из города ушли насовсем. Разве что за стеной иногда случались нападения крыс на людей, но за стеной на людей кто только не охотился. Человек – животное слабое и медленное.

Анабель определила для себя три вектора исследования. Во-первых, сама конструкция должна быть простой и надежной, во-вторых, нужно создать дополнительное давление на выходе, которое позволяло поражать цели на расстоянии хотя бы двадцать шагов. И последнее, требовалась доработка горючей смеси, чтобы уменьшить расход пороха, который был очень дорог в производстве.

Сосредоточившись на своей задаче, Анабель ничего не видела и не слышала за пределами новой лаборатории. У Герхарда оказался великолепный склад и очень понятливый помощник, который был способен раздобыть самые невероятные вещи. Анабель работала. Она пропустила заседание Совета, пропустила первое серьезное столкновения с Ордой, в котором Корпус потерпел полное поражение и потерял пятьдесят солдат. Анабель многое пропустила. Она вернулась к работе, как к обезболивающему. Она не хотела думать о событиях последних дней. О неудаче многолетнего исследования в области механических частей тела. О смерти профессора Шульца, заменившего ей семью. Она чувствовала свою вину. Во всем этом она видела свою причастность. И мысль эта не давала ей покоя. Единственный способ забыться – работа. И Анабель с облегчением погрузилась в нее.

Герхард заходил к ней ежедневно, но даже его она почти не замечала. Ей нужен был успех. Ей нужно было доказать самой себе собственную состоятельность. Герхард тоже был занят своим проектом. Парораспределительный механизм и риверс никак не удавалось настроить. Хуже всего, что паровой котел не давал достаточной мощности, хотя причин для этого не было. Из-за этого расчетная скорость бронепоезда была совсем не той, какую Герхард планировал. Эти вопросы занимали все время Герхарда и требовали принципиального решения. Герхард, однако никогда не погружался в работу так самоотверженно, как Анабель поэтому не мог понять причин ее охлаждения к нему. Ему казалось, что он уже добился ее. Что осталось сделать крошечный шаг… Но что-то пошло не так. Анабель его почти не замечала, не слушала его, когда он заходил к ней по утрам и снова превратилась в надменную замкнутую отшельницу.

В Городе было неспокойно. Закрытые ворота, пустующий фермерский рынок, резкое повышение цен на хлеб, мясо и молоко в лавках – все это выплеснулось на улицы. «Марш пустых кастрюль» оглушил городские улицы. Казалось, на улицы вышел весь город. К горожанам присоединились те, кто жил за стеной, но работали на фабриках и заводе. Люди шли и грохотали кастрюлями, котелками, сковородками. Кто чем мог. Бургомистр, пытался успокоить горожан, но его никто не услышал. Единственным человеком, к голосу которого прислушалась толпа, оказался епископ. Преподобный Мартин вышел к людям в белоснежном облачении. Он стоял молча, подняв руки и закрыв глаза, до тех пор пока грохот кастрюль не стих. А потом говорил. Его проповеди всегда пользовались успехом. Бургомистр смотрел на него и думал: «Какое странное сочетание. Великолепный оратор и невозможный собеседник». Епископ вспомнил откровения Иоанна Богослова, всадников апокалипсиса, большую войну и жуткую эпидемию. Он рассказывал о том, что люди знали и сами. Ничего нового. Но то, как он говорил…

Горожане разошлись. На следующий день собор был переполнен. Пришли те, кто никогда не ходил на службу, пришли те, кто всегда считал себя атеистами. Люди боялись. Им нужно было твердое обещание, что все закончится хорошо, а церковь всегда давала такое обещание. Во все времена церковь использовала единственную беспроигрышную карту – обещание посмертного блаженства праведникам. Однако отцу Мартину было недостаточно обещать. Он чувствовал, что пришло его время. Его никогда не удовлетворяла роль утешителя.

Заседание городского Совета открыл сам бургомистр. Он достал из папки бумаг первый лист и зачитал:

«Испытания, что послал нам Господь, сделают нас сильнее. Мы – его кузница и кузнецы, мы молот и железо, наковальня и пламя. Только вера может в эти темные времени спасти нас. Только Господь поможет. Есть ли среди вас те, кто готовы стать воинами Господа. С верой в сердцах встать на защиту малых сих?»

– Так наш уважаемый епископ начал свою проповедь в воскресенье, – бургомистр оглядел присутствующих. И это еще цветочки. Вчера, например, он заявил, что «Церковь готова предать анафеме светскую власть, потому что мы – это власть от Бога. Что может быть превыше Создателя? Господь говорит со мной. Он спрашивает меня, где моя паства. “Назови, кого мне спасти в этом городе!“– велит мне Господь. И я называю вас…»

Бургомистр откашлялся. Он был растерян и все члены Советы почувствовали это.

– Люди рыдают на его проповедях. Требуют вести их в последний бой. Понимаете? Преподобный отказался от моего приглашения в понедельник и не нашел времени принять меня во вторник. В среду он потребовал полковника Бора открыть арсенал и предоставить ему оружие для Божьего ополчения. Заявил, что у него тысяча «воинов Господа». И этим бойцам нужно, видите ли, раздать винтовки и патроны. Где мы возьмем ему винтовки, он, разумеется, знать не хочет. А арсенал, между прочим, пуст. Все довоенные запасы исчерпаны. Примерно половина корпуса вооружена арбалетами. Как и дикие, между прочим. Чем мы будем защищать город от Орды? Но епископа это не беспокоит. Ему подавай оружие. Прокомментируйте, пожалуйста, полковник Бор.

Бургомистр сел на свое кресло и вытер платком лицо. Судья Оффенбах подумал, что таким неуверенным и расстроенным он не видел бургомистра ни разу.

Слово взял полковник Бор:

– Это – черт знает что, господа! Это враждебная нам армия внутри городских стен.

Полковник Бор говорить сегодня не вставая с кресла. По его уставшему лицу было ясно, что он не давно не отдыхал и, возможно, совсем не спал

– Если эта армия решит штурмовать арсенал, пустой, как заметил уважаемый бургомистр, арсенал, то мне придется стрелять на ним. По тем, кого мы взялись защищать. Но ведь наш спятивший епископ не хочет ничего слышать. Как видите, – полковник кивнул в сторону пустого кресла епископа, – На заседание Совета он больше не приходит, – полковник вздохнул, – Признаться, это меня тоже беспокоит, – полковник посмотрел на опустевшее место профессора Шульца, – Очень не хватает профессора. Он для нас был связью с тем поколением Совета, что строили стену и сражались с крысами. Когда он говорил о трудностях, с которыми сталкивались они, мне было легче. Я чувствовал за спиной отцов-основателей города… – полковник развел руками, обеспокоенный, уставший, – Где же мисс Анабель Шторм? Она не приходит на второе заседание. И наш заказ… его видимо никто не удосужился выполнить. Особенно после пожара Башни. Я понимаю, что у наших ученых свои трудности, но Орда – это угроза всему. Городу, Башне, диким, в конце концов. Вы знаете, что в пустошах больше нет фермеров? Фермы разорены. Мои разведчики не нашли никаких следов Кочевий. Дикие ушли. Остался только Город…

– А что за заказ, полковник? – заинтересовался судья Оффенбах

– Огнеметы. Я попросил подумать над их усовершенствованием. У нас на складе было несколько старинных, изготовленных в Башне еще отцами основателями, я передал их профессору Шульцу, и он пообещал помочь. Мне нужно оружие. Нам всем необходимо оружие. Вы, наверное, слышали о наших печальных стычках с Ордой.

– Вы потеряли пятьдесят солдат, полковник, это правда? – с недоверием спросил бургомистр.

– Если бы! Больше сотни в течение двух месяцев. И почти весь опытный младший офицерский состав.

– Значит, теперь у нас…

– Двести семьдесят три солдата, включая меня, бургомистр. И всего сто тридцать единиц огнестрельного оружия. К тому же, наши пули малоэффективны против этих бронированных чудовищ.

– Какие потери у Орды?

– Насколько мне известно, они не понесли потерь.

– Бог мой! Полковник, – бургомистр охнул, – А если Орда пойдет на приступ?

– Я надеялся на профессора, на доктора Герхарда, на их волшебницу мисс Анабель… но, похоже, придется рассчитывать только на себя.

Полковник бессильно развел руками. Совет молчал. Ни у кого больше не было вопросов.

Судья Оффенбах подошел к полковнику, когда они выходили из кабинета бургомистра:

– Полковник, не хотите съездить на фабрику к доктору Герхарду?

– Никак не могу, ваша честь. Спешу в казармы и на стену. Сейчас будет совещание с разведкой.

– Тогда, пожалуй, я один съезжу. Хочу быть полезным. А потом загляну к вам.

– Буду очень благодарен, ваша честь!

Судья спустился вниз и попросил шофера ехать на фабрику доктора Герхарда. Сам судья паровую коляску не водил, даже не пробовал. Но пользовался с удовольствием.

На фабрике его продержали у ворот не меньше четверти часам. Без разрешения доктора Герхарда теперь никто не мог попасть внутрь. Герхард сам встретил судью, и проводил его в свой кабинет. Судья с любопытством оглядывался. Он никогда здесь не был и не представлял себе, насколько большое производство выросло за последние годы. Настоящий город в городе. И доктор Герхард был здесь полновластным хозяином. Судья отметил порядок, аккуратную, чистую униформу рабочих. Ряды готовых к продаже паровых колясок, сверкающих металлическими поручнями и спицами колес стояли вдоль кирпичной стены склада.

Герхард усадил судью в кресло, а сам, слушая его, ходил вдоль окна в цех, поглядывая за рабочими.

«Ему это, действительно, интересно, или он просто делает вид, что слушает, а сам ждет, когда я, наконец, уйду?» – Судья Оффенбах привык, что каждое слово его важно и фиксируется секретарем заседаний. Для него вся эта ситуация была не слишком комфортной, но судья твердо решил быть полезным. И не собирался уходить без ответа.

Герхард, не перебивая, выслушал судью и задал вопрос:

–А почему, собственно, вы рассказываете все это мне, ваша честь? Это касается мисс Анабель и Совета. Я не вхожу в Совет. Почему бы нам не навестить мисс Анабель?

– А разве она здесь?

– Пока Башня не восстановлена после пожара, мисс Анабель работает у меня на фабрике.

Судья, обратил внимание на это «у меня на фабрике». Но ничего не сказал, только поднялся из кресла.

– Пройдемте?

– Разумеется.

И судья Оффенбах вслед за Герхардом отправился к Анабель.

Анабель не слышала, как в дверь постучали, а потом вошли Герхард и судья Оффенбах. Анабель в кожаных перчатках и защитных очках вытачивала что-то на токарном станке. Наконец, она удовлетворенно выключила станок, вынула из зажима небольшой железный крючок и развернулась к своему рабочему столу посреди мастерской. Это был ее любимый круглый стол с металлической поверхностью. Стол был завален деталями, здесь лежало множество стальных труб различного диаметра, инструменты и крепеж. В дальнем углу пыхнула паровая машина.

– Добрый день, мисс Анабель, – вежливо сказал судья, довольный удивлением девушки, – Очень рад видеть вас. Особенно приятно, что вы здоровы.

– Здравствуйте, ваша честь. Я сейчас несколько занята. А с чего вы решили, что я больна?

«Дерзкая девчонка нисколько не изменилась», – с удовольствием подумал судья Оффенбах. Ему нравилась Анабель. В ней было очень много жизни. Ее целеустремленность и пренебрежение к условностям восхищали судью. Он хорошо понимал решение профессора Шульца.

– Вы пропустили два заседания Совета. Я думал, вы больны.

Анабель, наконец, смутилась, заметил судья и обратился к Герхарду:

– Доктор Герхард, у вас наверное, очень много дел, не хотелось бы вас задерживать…

– Вы абсолютно правы, Ваше честь, – и Герхард вышел.

«Что он себе позволяет, этот толстый старик! – выругался про себя Герхард, выходя из лаборатории, – Это, черт возьми, моя фабрика, а он выставляет меня за дверь!»

– Почему вы попросили Герхарда уйти, ваша честь? – Анабель предложила судье стул и устала сбросила на стол тяжелые перчатки. Судья обратил внимания на ее руки. Тонкие изящные пальцы, перепачканные машинным маслом. Пятна от химикатов и свежие порезы, наскоро смазанные йодом. Руки человека, занятого тяжелой работой.

– Это вы, Анабель, вошли в Совет, а не доктор Герхард. И, если вам интересно, я поддерживаю решение профессора Шульца.

Анабель снова смутилась.

– Простите, ваша, честь, я слишком увлеклась работой и совершенно обо всем забыла. Я обязательно буду на следующем заседании.

– Конечно, – кивнул судья, – Хотя бы из уважения к профессору Шульцу. Кстати, над чем вы работаете, Анабель?

– Над проектом огнеметов для Корпуса. Боюсь, если бы студенты, которые сожгли Башню, продолжили работать с огнеметом, мы бы уже тушили Город, – улыбнулась Анабель.

«У нее красивая улыбка, – отметил судья, – интересная девочка».

– Вы уже что-нибудь придумали? Профессор Шульц давал вам очень высокую оценку.

– Конечно, ваша честь. Вообще-то, я только что закончила. Прямо перед вашим приходом.

– И что у вас вышло?

– Я пока не испытывала в действии оба прибора, но уверена, что это именно то, что нужно Корпусу.

– Так ваши приборы совсем готовы?

– Точно. Осталось собрать и испытать

Судья на минуту задумался.

– Может быть, если вы, конечно, не слишком устали, мы прямо сейчас поедем к полковнику Бору и проведем испытание? Так можно?

Анабель кивнула:

– Если Вы подождите полчаса, я соберу обе модели и попрошу Герхарда отвести нас.

– Не стоит беспокоить доктора Герхарда, меня ждет шофер, мы все можем сделать сами.

Анабель улыбнулась, и ни слова больше не говоря, начала собирать свое изобретение из разрозненных деталей на столе. Она уложилась в десять минут. Судья наблюдал за ее работой. Точность, внимание и сосредоточенность Анабель были поразительны.

Когда она закончила на столе лежали два странных прибора. Один большой, высотой почти с Анабель и второй короткий, чуть больше локтя длиной.

– Я готова, ваша честь.

– Это все?

– Еще нам потребуется вот эта канистра с горючей смесью и заряды, – Анабель показала на большую железную канистру в углу и деревянный ящик рядом с канистрой.

– Я позову Герхарда… – Анабель направилась к двери, но судья остановил ее.

– Мы справимся мисс Анабель. Я возьму то, что потяжелее. Я ведь все-таки мужчина. Я знаете, иногда занимаюсь физкультурой…

Судья подхватил с пола тяжелую канистру и ящик с зарядами.

Анабель завернула в холст свои приборы и они вышли из лаборатории. Судья кивнул Герхарду, стоявшему вдалеке в окружении рабочих и вслед за Анабель направился к воротам фабрики.

Шофер, в изумлении выскочил и побежал навстречу хозяину, но судья отказался от помощи. Он пыхтел как паровоз, но донес все сам и, довольный, открыл перед Анабель дверь паровой коляски.

– К полковнику Бору, – скомандовал он, и паровая коляска запрыгала по неровностям брусчатки к казармам Корпуса.

У ворот Корпуса оказалось, что попасть на фабрику Герхарда гораздо сложнее, чем в штаб полковника Бора. Несмотря на попытки судьи участвовать в переноске опытного оборудования, солдаты забрали у него и у Анабель все свертки, канистры и ящики. Полковник, три его лейтенанта и четверо капралов присутствовали на испытании. Анабель попросила освободить плац и установить в центре несколько мишеней для стрельбы.

– Я проверила старые чертежи огнеметов, нашла несколько ошибок, но сразу поняла, что сам их принцип был неверным. Я решила сделать прототипы двух разных приборов. Один стационарный, с большим накопителем зажигательной смеси и максимальной дальностью и второй, легкий мобильный. Вот что меня получилось.

Анабель развернула два свертка и показала оба своих опытных экземпляра. – Зажигательная смесь у меня на базе смолы, заниматься тройной перегонкой я не стала, все равно это нужно делать не в лабораторных масштабах. Поэтому сейчас огнеметы будут работать примерно на три четверти мощности.

Анабель взяла большой и тяжелый прибор, похожий на обрезок водосточной трубы со странными сужениями и расширениями на одном конце и монолитным затвором на другой. Потом открыла вентиль и ловко залила из канистры зажигательную смесь. В затворе открутила задвижку, вложила приготовленный заранее заряд и завернула задвижку. Военные с удивлением смотрели, как легко эта маленькая хрупкая девушка обращается с оружием. Судья Оффенбах с удовольствием наблюдал за их реакцией. Никому даже не пришло в голову предложить ей помощь.

– Теперь мне нужен будет ассистент. Этот прибор для меня слишком большой, и я рассчитываю, что работать он должен со станины или треугольного упора.

Лейтенант Майерс подошел к Анабель, и она вручила ему тяжелый прибор. Потом Анабель оставила его на краю плаца и шагами отсчитал дистанцию до мишени. Тридцать шагов.

– Становитесь здесь, – распорядилась она.

Полковник, а следом за ним и остальные офицеры подошли ближе. Анабель объясняла:

– Здесь простой затвор и запал. На ручном приборе я сделала спусковой крючок, как на револьвере. А на этом приборе нужно вставлять запал вот в это отверстие… – Лейтенант, держите, пожалуйста ствол чуть правее и выше. Мы же хотим попасть в мишень!

Лейтенант Майерс без возражений выполнял распоряжения девушки. Анабель вставила фитиль в затвор.

Лейтенант Майерс почувствовал чудовищный рывок, железная труба в его руках рыкнула, как живая, и сгусток пламени ударил в мишень. Мгновенно все три мишени, стоявшие в трех шагах друг от друга вспыхнули, огненный шар прокатился еще на несколько шагов, оставляя черный след на плацу.

Офицеры потрясено смотрели на то, как в огненном вихре догорают мишени. Полковник Бор подбежал к Анабель и расцеловал ее:

– Боже мой, девочка! Умница моя! Если ты сделаешь пятьдесят таких орудий мы отстоим Город.

Анабель, кажется, сама не ожидала такого эффекта, покраснела и смущенно улыбаясь спросила:

– Теперь маленький?

– Конечно!

На этот раз ей не позволили ничего сделать. Лейтенант Майерс, как уже опытный огнеметчик сделал все по ее инструкции, надел на спину ранец со смесью и с пятнадцати шагов лихо сжег одну за другой три последних мишени, оставив стрелков Корпуса без ростовых деревянных фигур. Это был триумф. Офицеры смеялись и разглядывали новое оружие. Полковник лично проводил Анабель до паровой коляски судьи. Она пообещала ему, что фабрика сможет сделать десять больших огнеметов до конца недели, и в течение месяца еще сорок больших и пятьдесят малых.

Полковник отвел в сторону судью Оффенбаха и пожал ему руку:

– Ваша честь, спасибо. Это, действительно, может спасти Город.

– Волшебница мисс Анабель Шторм – это ее заслуга. Я работал извозчиком, – засмеялся судья.

Судья доставил Анабель к ее дому. И прощаясь, взял с нее обещание быть на следующем заседании Совета.

Анабель в приподнятом настроении дошла до крыльца своего дома, а там, на ступеньках нашла Кэпа. Закрыв глаза, он сидел, откинувшись на теплый, нагретый солнцем камень цоколя. Кэп, видно, давно ждал ее и уснул. Все эти три недели после пожара Анабель постоянно вспоминала о нем, но никак не могла сосредоточиться и выяснить, куда же он пропал. А он нашелся сам. Анабель залюбовалась его профилем, словно высеченным из камня, резкими линиями скул. Он был одет в черную меховую безрукавку, такую носят дикие. Его металлические ноги укрывала странного вида юбка его собственного покроя из грубой темно-серой ткани, которую на фабрике используют для пошива рабочих комбинезонов. Анабель наклонилась к нему, почувствала запах дикого. Запах пота и пустошей, запах сильного мужского тела. Это почему-то ей понравилось. Она хотела разбудить Кэпа, но он сам открыл глаза. Анабель не успела отодвинуться, и он, чуть качнувшись вперед, поцеловал ее в губы.

Глава 21. О пещерах, в которые ведут крысиные норы

– Война внутри каждого из нас. Война живет. Она дышит тобой и мной. Ты не можешь ее закончить. Она не может закончиться сама. Она любит тебя, она тебе снится, и ты снишься ей…

Кэп помнил этого старика. Он часто гонял его от восточных ворот. Он смеялся над ним и как-то побил. Да, побил, как раз в тот день, когда все началось.

Старик остановился и улыбнулся, во рту его не хватало зубов, но улыбка была хороша:

– Полюби ее, полюби войну, и с пусть она станет тебе матерью и сестрой, и дочерью твоей. И тогда она умрет. Пока ты ее ненавидишь, пока ты ее боишься, пока ты бежишь от нее, она всегда будет в тебе. Она смеется над тобой и пьет твой страх, она кормится твоей ненавистью.

Кэп перестал слушать и отвернулся к стене. Старику не нужны были слушатели. Он говорил сам с собой. Кэп это понял не сразу, но когда понял, перестал злиться. Старик был непрост. Мальчишка, что скакал верхом на крысе, любил старика. А Кэпу понравился мальчишка. Чем-то он напоминал Кэпу его самого – малыша-дикого, который рос в казармах Корпуса как сорняк.

Они добрались до пещер и долго пробирались темными переходами, Кэп то шел на слух, то держался за ремень портупеи крысы. Мальчишка тоже ничего не видел, но смеялся над осторожным Кэпом. Он говорил: «Не бойся, Берта все видит, она знает здесь все ходы и выходы». Кэп думал, что, пожалуй, он не слышал большей глупости: доверять черной крысе, бегущей по своей норе в полной темноте. Но он бежал и смеялся над собой.

Они добрались до пещеры, где было тепло и сухо. В трещине стены горел огонь, небольшой, но яркий и горячий. Его света хватало, чтобы, наконец, осмотреться. «Мы дома», – сказал мальчик и спрыгнул с крысы. «Спасибо, Берта», – мальчик засмеялся и погладил черную морду крысы между ушами. И Кэп мог поклясться, что крыса улыбнулась в ответ. Дальше Кэп и мальчишка шли вдвоем. В переходах пещер, в трещинах стен, как маленькие факелы горели огоньки. В пещере, потолок которой терялся в темной вышине среди колонн-сталактитов, их встретил старик. Бородатый и седой в рваном темном плаще, он стоял среди сталактитов, как священник у алтаря. Старик обнял мальчика и внимательно оглядел Кэпа, задержавшись на его металлических трехпалых ступнях.

– Это старик, – мальчик представил старика Кэпу, – а это Железноногий, – представил Мальчик Кэпа старику, – Железноногий убил жучинного наездника. Он храбрый, здорово дерется и прыгает.

– Меня зовут Кэп, – сказал Кэп. Но старик, похоже, его не услышал. Старик закрыл глаза и прислушивался к чему-то.

– Он слушает, – сказал мальчишка, – Он все понял, но сейчас не ответит. Пойдем, Кэп, я покажу тебе здесь все.

И они пошли по пещере. Но сначала мальчик зачерпнул в трещине огня ладошкой, словно воду из родника и пошел с ним, как со свечкой. Кэп решил не удивляться… но не выдержал:

– А тебе не больно?

– Огонь, да? – Мальчишке явно хотелось похвастаться. – Не, не больно. Старик научил. Он вообще маг. Все может. Только у него немного с головой не порядок. Но он очень добрый. И все про все знает.

– А меня он научит так же?

– Ну, ты спроси его. Он только слушать перестанет и тогда начнет говорить. Спроси. А ты откуда?

– Я, вообще-то, из Города, – и тут Кэп сказал то, чего никогда никому не говорил, – но на самом деле я из диких. Просто в казармах вырос.

– Круто. А я тоже из Города. На шахте с отцом работал. Нас на два года туда определили. Вернее его. А потом шахту завалило и отца тоже. А меня дикие подстрелили на дрезине. Так меня старик нашел. И вот я теперь с ним. И с Бертой. Тебе понравилась Берта? – Мальчишка болтал и шел по коридору. Становилось все теплее. Пока никаких ответвлений не было, и Кэп не боялся потеряться, если огонек погаснет. Они вышли в большой подземный холл. Потолок здесь тоже был где-то очень высоко, а пол опускался в темноту.

– Осторожно, Железный! Там вода. Горячая.

– Я не боюсь воды, – сказал Кэп и наклонившись, зачерпнул темную воду ладонью. Она действительно была горячей.

– А заржаветь не боишься? Как в сказке?

Кэп засмеялся.

– Нет, не боюсь. Мои ноги сделала одна очень умная девушка. Ученая. Ноги не ржавеют. Она так сказала. Они не железные. Это сплав. И керамика. В общем, нормальные ноги.

– Круто! А мне она такие сделает? Я видел, как ты прыгал. Тоже хочу так!

– Не думаю. Мои ноги были больными, не ходили. Так что, у меня не было выбора. А твои пока в порядке.

– Ладно. Но ты у нее спроси.

– Обязательно.

– Она твоя невеста?

Кэп усмехнулся

– Куда мне. Она ученая из Башни. Видел Башню в городе?

– Ага.

– Вот она там живет и работает. А у меня теперь нет дома.

– Ну и живи тогда у нее в Башне. Что?

Кэп подумал, что мальчишка очень хороший собеседник. Таких у него давно не было. И спросил:

– А пить эту воду можно?

Мальчишка охотно ответил:

– Можно. Но старик сказал, что лучше пить другую, холодную. А в этой купаться. Ты хочешь?

– А можно?

– Купайся, если не заржавеешь. Я посижу, посвечу тебе…

Вечером Кэп долго говорил со стариком. Старик задавал вопросы о Городе, состоянии стен, подготовке и вооружении Корпуса. Зачем ему нужны были такие подробности, Кэп не знал и не задумывался. Потом Кэп вспоминал тот ночной разговор и не мог понять, почему он все это рассказывал. Было так: старик задавал вопрос, а Кэп пытался ответить, как можно точнее. Старательно и с радостью. Как будто разговор этот доставлял ему большое удовольствие.

Закончив с Городом старик перешел к его схватке с воином Орды. Старик называл его мором. Дотошно расспрашивал о том, что чувствовал Кэп, когда мор догонял его, не было ли сильного панического страха, не терял ли координации. Узнав, что мор не может развернуться в седле на спине своего жука, старик покивал, словно догадывался об этом давно. Старик накормил Кэпа и показал нишу в стене, выстеленную теплым мхом. Кэп заснул там как младенец.

В начале разговора Кэп пытался напомнить старику, что они встречались у восточных ворот, хотел извиниться. Но старик только отмахнулся и не стал ничего слушать.

На следующий день Кэп снова путешествовал по пещерам, поражаясь тому, что здесь, под землей, совсем недалеко от Города может быть такое никому не известное пространство. Кэп пытался представить себе размера и длину тоннелей. Все эти подземные галереи, залы с бесконечно высокими потолками и колоннами, которые мальчик называл сталактитами – это был настоящий город. Кэп здесь часто встречал крыс. Черные огромные крысы бегали по тоннелям, не обращая внимания на мальчика и Кэпа. Если в коридорах было тесно, крысы уступали им дорогу, юркнув в неприметную нишу. Поначалу Кэп шарахался от них, а мальчишка над ним смеялся. Он часто говорил с крысами и они, кажется, иногда отвечали ему, но Кэп не слышал их ответов. Слышал их только мальчишка. Он сказал, что Старик говорит со всеми крысами и называет их умным и добрым подземным народом. А мальчику отвечают только некоторые крысы, только те, кто его слышит. А по-настоящему говорить он может только с Бертой. Берта давно живет вместе со стариком.

– Как ты слышишь, что Берта тебе отвечает?

– Она говорит у меня в голове, будто шепчет в самое ухо. Иногда так смешно, как будто она усами своими щекочет. Но это все внутри головы.

– А ты ей говоришь только вслух?

– Да, я не умею пока как старик. Он говорит так, что его не слышно. Иногда он говорит со мной издалека. С Бертой он часто говорит издалека. И с другими.

– А есть еще кто-то?

– Я не знаю. Есть кто-то очень далеко. И еще старик пытался говорить с морами. Но они не отвечают. Он сказал, что моры, они не такие, как дикие, люди или крысы. Они все, как один человек. Как будто у одного человека много рук и на каждой руке много пальцев. Вот каждый мор на своем жуке – это как палец на руке. Я не очень понимаю, как это. Когда я стану старше, старик меня этому тоже научит.

– Ты любишь его?

– Старик очень хороший. Его все любят.

Так они беседовали, исследуя коридоры и залы пещерного мира.

– Вот этот тоннель ведет в город. Крысы иногда ходят туда. Когда старик просит.

– А куда он выходит?

– Я не знаю. Я ведь мало что помню, у меня в голове что-то сломалось, когда дикие напали. Я Город почти совсем не помню, ну, может, чуть-чуть. Старик сказал этот тоннель тебе показать.

– Старик тебя попросил и все пещеры мне показать?

– Да, он сказал, что Железному, в смысле тебе, это потом пригодится.

– Старик знает то, что будет потом?

Мальчик задумался. Он обычно отвечал моментально, говорил быстро без остановок и легко перескакивал с темы на тему. Сейчас он подумал и сказал:

– Старик знает все, что будет. Только как бы не всегда помнит. Я не могу объяснить.

Кэп не очень понял, но дальше спрашивать не стал. Вот мисс Анабель все бы поняла.

– Как тебя зовут? – вопрос это пришел в голову Кэпа на третий или четвертый день их исследований. Кэп даже удивился, что не спросил раньше.

– Старик зовет меня мальчиком.

– А раньше тебя как звали?

– Я не помню. Я мало что помню из той жизни. Старик говорит, что это даже хорошо. Что у меня теперь много свободного места в голове.

Кэп понял, о чем говорит мальчишка.

– Доктор Маркес в городе называет это сотрясением мозга. А как зовут старика?

– Старик. Он говорит, что у меня будет новое имя. Мое собственное, а не то, что мне дал кто-то. Родители или еще кто. Он говорит, что у каждого человека есть его собственное имя и у Берты оно есть. Только у моров нет. У Орды, в смысле. Что у них одно имя на всех.

Пока Кэп жил в пещерах, Берта со своими сестрами выходила на охоту два или три раза. Кэп однажды тоже хотел пойти с ними, но мальчишка сказал, что он, Железный, слишком громко топает для охоты. Потом рассмеялся, запрыгнул на Берту и исчез в тоннелях.

Старик тоже пропал куда-то. В этих тоннелях и переходах заблудиться было очень легко. Кэп помнил только несколько простых маршрутов, но все равно путался, когда шел один. Он брал с собой лампаду с горящим огнем. Ее сделал для него старик. Огонек в ней не гас, пока его специально не задуешь.

Впервые потерявшись, Кэп запаниковал, но через некоторое время его нашел мальчишка, сказал, что старик звал Железного. И с тех пор Кэп не волновался. Мальчишка или крысы находили его в любом тоннеле и возвращали в пещеру к старику. В темных переходах, разговорах с мальчиком и стариком Кэп совсем потерял счет времени. Дни и ночи быстро путаются, когда ты не видишь, как встает и садится солнце.

Однажды Кэп долго сидел в гроте с ледяной водой, слушал, как в темноте невидимые капли падают в невидимую воду. Кэп слушал свое дыхание, слушал капли, слушал эхо. Время исчезло. Он сам стал каплей, падающей в темноту. Он летел в пустоту, испытывая невероятное ощущение свободы. Он ничего не значил и ничего не имел. У него не было дома, не было семьи. Даже имени у него не было. Ведь его имя – это имя капрала Джеронимо, человека, которого Кэп почти не помнил. Случайного, неизвестного. Кэп стал каплей. И это было гораздо правильнее и легче, чем быть человеком с чужим именем. Он слышал как в пустоте бесконечного падения рядом с ним шепчутся другие капли. Он был не один…

Здесь его и нашел мальчишка. Он пришел, со своим огоньком в руке и сел рядом.

– Я тоже люблю здесь сидеть. Только здесь холодно, – он посмотрел, как по-птичьи согнув свои механические ноги сидит Кэп, – Понятно, Железный, почему тебе не холодно.

Он всегда смеялся над Кэпом, этот мальчишка. Кэп дотянулся до него рукой и обнял за плечи. Мальчишка заерзал, двигаясь поближе. Так они сидели. Вместе. Слушали тишину и капли. Потом мальчишка сказал:

– Старик говорит, тебе пора. Нужно тебя отвести в Город.

Кэп удивился, что эта мысль не приходила ему в голову самому. Действительно пора. Только зачем?

– Зачем мне в Город?

– Старик сказал, что ты так спросишь. И он сказал, что ты сам потом узнаешь. Уже там. Ты не волнуйся, Старик часто так говорит. Мне кажется, он все про меня знает. Как будто все время ходит рядом. Но я его не вижу. И про тебя, наверное, он тоже знает, Железный. Ты же теперь наш, Железный. Ты вернешься? Потом, когда все сделаешь в Городе.

– Да, вернусь. – Кэп знал, что обещать такие вещи глупо и не очень честно. Но ему хотелось это сказать. Что он вернется, и они снова будут так сидеть вдвоем. Слушать тишину и капли. Хороший мальчишка. Жаль, если они не увидятся больше.

– Тогда пойдем, – сказал мальчишка и встал.

– Пойдем.

Они зашли за арбалетом Кэпа, мальчишка высыпал ему в рюкзак охапку полосок сушеного мяса.«У нас много», – сказал он и Кэп не спорил. Потом они шли длинным коридорами. Мальчишка впереди, а Кэп чуть сзади него. По дороге им встретила Берта. Мальчишка закричал:

– Берта, Берта, смотри, Железный уходит. Попрощайся с ним.

Берта подошла к Кэпу. Ее черные глаза были на уровне его груди. Она чуть приподняла голову, как будто хотела обнюхать его и запомнить запах.

– Ты можешь погладить ее, Железный. Она разрешает. Только усы не трогай.

Кэп прикоснулся к мягкой черной шерсти крысы. Она была горячей. Очень живой.

– Берта говорит, что ты хороший человек. Что она в следующий раз возьмет тебя на охоту, если ты научишься не топать.

– Она, вправду, так сказала? – Кэп повернулся к мальчишке и увидел, как тот хочет.

– Нет, она сказала, что у тебя странный запах. На охоту не рассчитывай, Железный.

Кэп прощался с мальчишкой у самого выхода из туннеля. Это был даже не туннель, нора, прикрытая высоким колючим кустарником. Она выходила в Город на пустыре, совсем недалеко от Башни. Мальчишка и Кэп недолго постояли в полутьме норы. Потом Кэп притянул к себе мальчишку и на секунду обнял, поворошил его длинные спутанные волосы.

– Ты обещал вернуться, Железный, – сказал мальчишка и исчез в туннеле, а Кэп, согнувшись, пошел на свет, жмурясь с непривычки и прикрывая рукой глаза. Он не знал, вернется ли. Но он постарается.

Глава 22. Вишня в коньяке

Герхард ревновал. Он не имел никакого права ревновать, у него не было повода относиться к Анабель, как к своей женщине, но это ничего не значило. Разумные вещи, предлагаемые рассудком не работали, не могли вернуть его в привычное хладнокровное пространство планирования. Внутри своих планов Герхард был неуязвим. Он рассчитывал последствия своих поступков и решений на много дней, и даже месяцев вперед. Он был готов к неприятностям, потому что предполагал их. Разумеется, предвидеть нашествие Орды он не мог. Но даже это катастрофическое для города событие не нарушало его планов. А сейчас все сыпалось, все валилось из рук. Он позволил себе увлечься. А ведь у него были женщины. Герхард в отличие от Анабель не был затворником. У него множество друзей, он любит посещать бары и вечеринки. Его связи скоротечны, он не теряет голову, ни разу не был женат и пользуется успехом у женщин. Однако с Анабель все пошло наперекосяк. Она была его соперницей на пути к вершине Башни. Он считал, что заслуживает стать членом городского Совета. И не просто заслуживает, он создан для этого. В дальнейшем Герхард не исключал для себя должности бургомистра, хотя кресло это уже несколько поколений оставалось внутри одной семьи. Многие в Городе даже посмеивались, что пора упразднить должность бургомистра, заменив ее королевским титулом. Однажды это произойдет, но пока противоречит уставу Города, документу, оставленному отцами-основателями своим потомкам. Устав сохранился неизменным почти двести лет.

Вечером, когда Анабель так и не вернулась после отъезда с судьей Оффенбахом, Герхард просто не находил себе места. Он все устроил правильно, очень точно рассчитал реакцию Совета на рассеянность Анабель и надеялся, что судья сделает предложение войти в Совет ему, Герхарду, или по крайней мере, сделает его временным представителем Башни в Совете. Этого не произошло. Анабель уехала с прототипами оружия и не вернулась. Можно зайти к лейтенанту Майерсу и все выяснить. Они с лейтенантом были старыми друзьями. Но мыслить и действовать разумно у Герхарда не выходило. И он, закрыв свой кабинет в восьмом часу, отправился в бар на центральной улице. Недалеко от ратуши. Место, где всегда можно отыскать свежие новости, а на втором этаже есть приватные комнаты для тех, кто не может пригласить одну из девушек мадам Тиссо к себе домой.

Мадам Тиссо, хозяйка заведения, очень ценила Герхарда. Она видела в нем одного из будущих хозяев города. Герхард пользовался здесь кредитом, в котором не нуждался, скидками, на которые не обращал внимания и любовью девушек, за щедрость и обходительность. Сегодня Герхард заказал коньяк и сел подальше от стойки, в малоосвещенный угол бара. Мадам Тиссо не видела своего постоянного посетителя таким подавленным никогда. И не стала ему мешать, попросив девочек обходить доктора Герхарда стороной и беречь его покой.

Когда в бар заглянул лейтенант Майерс, Герхард уже был изрядно пьян. Лейтенант тут же занял место рядом с ним и объявил, что сегодня большой день, который необходимо отметить. Герхард угрюмо слушал восторженный рассказ лейтенанта об испытании нового оружия. И чем больше он слушал, тем мрачнее становился. А лейтенант, ничего не замечая, расхваливал «гениальную, обворожительную, восхитительную» мисс Анабель Шторм.

– Герхард, вы ведь друзья, не мог бы ты меня познакомить с ней поближе.

– Это еще зачем? – Герхард злился и не мог уже скрывать своего раздражения

– Хочу пригласить ее в наш офицерский клуб. Сегодня даже полковник Бор расцвел в ее присутствии. А видел бы ты как надувал щеки судья Оффенбах, грудь колесом… Определенно, эта девушка умеет произвести впечатление.

– Да уж, умеет! – проворчал Герхард

– Ты кажется, не в духе? Может позвать Марту? Она ведь тебе нравилась? Пусть посидит с нами…

– Эй, Марта, сладкая вишенка, иди к нам! – закричал лейтенант через весь бар.

Марта прибежала с бутылкой шампанского и тут же весело щебеча попробовала присесть на колени к Герхарду. Однако он, покачиваясь, встал и заявил, что отправляется домой.

Лейтенант обнял его на прощание, обещая, что завтра «с самого утра, лично придет на фабрику с цветами для «очаровательной вишенки мисс Анабель». Марта на это ему возразила, что «очаровательная вишенка» – это точно она, Марта, а не какая-то неизвестная никому Анабель. И даже привела доказательств, опустив и без того низкое декольте. Лейтенант заявил, что сегодня он будет ужинать исключительно вишнями…

Чем закончилась фруктово-десертная история лейтенанта Майерса Герхард не узнал, потому что вышел из заведения мадам Тиссо. Было уже поздно, прохладный весенний вечер бодрил и прогонял хмель. Герхард поднял воротник своего легкого пальто и решил, что перед сном, он на правах друга, может заглянуть к Анабель. Отнюдь не дружеские мысли вели его, но когда мужчина считает, что он имеет право поговорить с девушкой, удержать его сложно. Особенно если в попутчиках у него коньяк, а вишня представляется наилучшим десертом.

Глава 23. В которой Кэп находит Анабель, а Герхард попадает в неловкое положение

Нет. Анабель Шторм никогда не целовалась с мужчиной. Она этого делать не умела и категорически не собиралась учиться. Поскольку занятие это – из числа тех непродуктивных и необъяснимых с научной точки зрения вещей, что вызывали у нее снисходительное презрение. Однако как легко Кэп проделал это с ней! Разве такое можно было представить? Ее подопытный. Жалкий бродяга. Эксперимент на механических ногах…

Кэп оторвался от губ Анабель, и она вдруг поняла, что если немедленно не повторит, то не сможет больше дышать, не сможет сделать ни одного шага. Анабель закрыла глаза, и Кэп повторил. Он сделал это снова и снова. А потом бесцеремонно обнял ее, зашарил руками по ее телу, в попытке пробраться под рабочий комбинезон. Ей очень хотелось, чтобы он добрался, но она не помогала ему, нет. Уж это точно было непозволительно… Анабель замерла в ожидании. Кэп справился. Кожу обожгло прикосновение его шершавых пальцев. Он провел пальцем по спине, Анабель прогнулась, требуя большего. Бесцеремонные руки коснулись груди, чужие пальцы сжали, смяли соски. Анабель застонала. Это было больно и дико, невыносимо приятно. Почему раньше ничего такого не было в ее жизни? Почему она ничего не знала о своем теле?

Не отпуская друг друга, Кэп и Анабель поднялись по лестнице на второй этаж. Анабель даже смогла открыть дверь, не мешая Кэпу целовать и трогать ее. Сжимать, гладить и проникать… Вошли в прихожую. Где-то по дороге потерялся комбинезон Анабель, на дверной ручке повисла сорочка Кэпа. Кэп легко донес Анабель до постели. Раздевал, исследовал, сводил с ума… Анабель тянулась к мужскому телу, впивалась пальцами, терялась в прикосновениях, захлебывалась в нежности. Неумело касалась его своими тонкими руками еще не успевшими стать чистыми, со следами смазки и черной копоти. Потом была взмокшая от пота постель и первая кровь. И сон, конечно. Анабель забылась в терпком, диком запахе странного человека, впервые разделив сон с кем-то почти незнакомым, но невероятно близким.

Вечером Анабель проснулась и поняла, что все изменилось. В ее жизни изменилось буквально, все. Она выбралась из кровати и отправилась в душ, оставив в постели невинность, необъяснимое смущение и полузнакомое существо с железными ногами. Половину этого существа она не знала совсем. Кто он, откуда? Вторую половину она сделала своими руками. Она переделала его, а он переделал ее. Анабель стояла в душе, когда в дверь постучали. Почтальон? Больше некому. Что-то произошло. Она набросила полотенце и приоткрыла дверь.

–

Герхард толкнул дверь и вошел, как только увидел, что за дверью стоит Анабель. Она была голая. Именно так, как ему хотелось. Полотенце – всего лишь видимость, кокетство. Герхард дернул полотенце. Анабель осталась стоять, даже не прикрываясь руками. Умница, девочка. Он ее хотел. Прямо здесь. Развернуть и взять сзади, чтобы она поняла, наконец, где ее место. Он шагнул к ней, глядя в ее огромные серые глаза, в которых пока не было испуга, только удивление. Хорошо.

Да, это хорошо…

Теперь немного страха…

Так еще лучше…

Герхард взял Анабель за плечи и потянул к себе…

Какая нежная мягкая чистая кожа…

Боже мой, какие Марты? Какие вишни? Когда вот она, невинная хрупкая, робкая…

Такую он искал. Ее…

–

Анабель оттолкнула его. Герхард был пьян. Абсолютно пьян. Куда исчезли его галантность и обходительность? Тянет мокрые губы к ее лицу. Как это мерзко!

–

Кэп проснулся от шума в прихожей. Встал. Сделал шаг в прихожую и увидел, как пьяный Герхард тянет к себе обнаженную Анабель. Она отталкивает его, а он хватает ее за плечи, грудь. Тащит и что-то бормочет.

Узкая прихожая. Шаг, чтобы не наступить на босые ноги Анабель.

Удар ладонью в лицо. Герхард отшатывается к двери.

Удар. Без размаха в печень. Негде размахнуться.

Дверь открыта. Удар в грудь. Добить?

Нет. Как бы не убить.

Убивать нельзя. Хочется. Но нельзя.

Еще один удар. Кэп знает куда бить. Кэп вырос в казармах и дрался на арене. Не убить…

–

Невидимая сила оторвала Анабель от Герхарда и отбросила в сторону. Тяжело ступая, ввинтился в прихожую Кэп. Она видела, как он ударил Герхарда. В лицо. Как широко открылись глаза Герхарда, когда Кэп ударил его в грудь. Сильно. Почему мужчины дерутся так страшно? Хочется кричать. Кэп тащит Герхарда вниз. Топая своими железными ногами. Швыряет его с крыльца прямо на мостовую, под ноги толпы. Откуда здесь толпа?

Анабель бежит по лестнице…

Остановить…

Только бы не убил…

–

Грохот оглушил Кэпа. По улице шли люди. Толпа шаркала сотнями ног, кричала сотнями глоток. Толпа грохотала, стучала железными ложками и палками по кастрюлям, тазам, лязгала сковородками. Прямо в эту толпу Кэп швырнул Герхарда, опрокинув несколько человек. И встал на пороге, оглушенный грохотом.

– Еды! Еды! Еды!!! Хо-тим-есть!!! – скандировала толпа.

Те, что были ближе, обступили лежащего Герхарда, а он силился подняться, но руки не держали, а на ноги уже кто-то наступил.

– Глянь, как они пьют, сволочи! Мы жрать хотим, а эти пьют! – заголосила какая-то немолодая растрепанная женщина, – Вот тебе, твое виски, тварь! Аристократы проклятые, – она ударила своей кастрюлей Герхарда по голове, и он снова ткнулся лицом в мостовую.

– А этот вообще голый! Ах-ты-нелюдь-сволочь-тварь! Мутант, мать его! А ну иди сюда! – кричала толпа, тыча пальцами в Кэпа, стоявшего на крыльце. Толпа хлынула к нему, волной набегающей на берег.

– Пьют и трахаются, им и дела до нас нет! А у меня дети второй день голодные!

Толпа подступала, и Кэп невольно попятился, поняв, что, действительно, голый.

Сзади, отчаянно задыхаясь, дышит ему в спину Анабель:

– Кэп, они убьют его, – шепчет… Нет, кричит она, вцепившись ему в плечи. И Кэп идет навстречу толпе.

– Шлюха то ихняя! Вылупилась! Щас я тебе покажу нормального мужика – пьяно орали и напирали подмастерья, лавочники, жены пекарей, ткачи, кухарки и прачки…

Анабель стояла на крыльце своего дома, и тысячи глаз смотрели на нее, тысячи рук тянулись. Это не люди. Это многорукий монстр, который хочет крови. Монстр еще не знает об этом, но уже предчувствует солоноватый густой вкус. Тянется. Достает…

Кэп прыгает с крыльца, толпа раздается в стороны. Сейчас. Только забрать Герхарда и назад.

Три шага… Кто-то бьет его палкой, он перехватывает палку и швыряет в толпу, в голову детины с железным прутом. Не глядя, не разбираясь, бьет в полную силу. Разбивает лица, рывком выламывает чью-то руку. Женщина вцепилась в его волосы и повисла на плечах. Кэп бьет. Разворачиваясь, скидывает с себя сразу двоих. Перехватывает кулак мясника и локтем ломает ему нос.

Еще шаг. Вот он Герхард. Его уже топчут, бьют ногами, как бродячего пса. У толпы тысячи ног, ей трудно. Ноги путаются, спотыкаются, топчутся впустую. Только поэтому Герхард еще жив. Но не сопротивляется. Кэп наклоняется за Герхардом, и его валят на землю, на Герхарда. Кэп рычит и поднимается, стряхивая с себя этот хилый сброд, орущих женщин, толстых кондитеров, сапожников, пьяных еще больше, чем Герхард, мерзких в своей завистливой, злобной нищете.

Кэп взваливает Герхарда на плечо и бьет железной ногой прямо перед собой, сминая их слюнявые орущие рты, ломая слабые руки. Рычит и пробивается к дому. Шаг. Еще шаг…

–

Кэп рванул к Анабель и в два прыжка оказался у дверей. Анабель схватили, тянули со ступеней, кричали что-то о шлюхах и ведьмах. Кэп ударами своих железных ног разбросал тех, кто посмел ее тронуть, и, заслоняя ее своей широкой спиной, вошел в подъезд. Свалил Герхарда на ступени, бросился к двери. Сил почти нет…

Толпа визжала про пальцы и ноги, вспоминала голодных детей, проклинала аристократов, их шлюх, детей и деньги. Кэп рыча от боли и ярости сумел закрыть дверь. Навалил на нее тяжелую скамью, зачем-то стоящую внутри подъезда. Железная скамья клином вошла между ступенями и дверью, полностью заблокировав вход. Снаружи стучали, пинали дверь, орали, требовали огня и топтали тех, кого Кэп сбил с ног.

Голая исцарапанная в кровь Анабель пыталась втащить по лестнице Герхарда. В безопасность, в квартиру. Она за руки тянула безвольное тело, оставляя кровавый след на ступенях, скользя и шипя от боли. Кэп подхватил Герхарда за ноги. Вдвоем они занесли беспамятного ученого в квартиру.

Глава 24. Новый закон

Муса неподвижно сидел, скрестив ноги, на траве напротив огромной рогатой головы. Неподвижный вождь. Неподвижная мертвая голова чудовища. Разведчики ждали поодаль, не мешая вождю. Лысый распорядился, чтобы им принесли поесть, но отпускать их по шатрам запретил. Вождь будет задавать вопросы. Когда солнце уже садилось, Муса поднялся и пошел к разведчикам. Солнце слепило и черный его силуэт на фоне горящего золотом закатного неба казался невероятно высоким.

– Вы не убили его, нашли, – Муса не спрашивал, он знал.

– Да, вождь. Мы нашли его недалеко от города. На этих тварях ездят низкорослые, но очень сильные мутанты. Там было все тело твари, но оно слишком тяжелое для нас. Его ели волки и шакалы. Мы прогнали и смотрели. Всадника не было. Похоже убили только жука. Или он сам умер.

Вступил второй разведчик:

– Вождь, мы заметили, что звери не могли отгрызть лапы или прогрызть панцирь. Они забирались в него через дыру в шее. Ну, вернее, там где у этого чудища шея.

– Он размером с пару быков, вождь. Мы издалека видели, как эти жуки бегут с всадниками на спинах. Быстрее, чем лошадь, вождь. Очень быстро.

– Вы нашли их кочевье? – Муса не смотрел на разведчиков, он развернулся лицом к ослепительному оранжевому кругу солнца, воткнувшемуся в землю.

– Нет, вождь. Они кругами бродят вдоль стен Города, но не нападают. И несколько сотен в степи. Большими отрядами. Мы видели две сожженные стоянок диких, небольшие кланы. Живых не было. Мертвых тоже не видели. Никаких кочевий Орды на десять дней пути вокруг. Дальше мы не шли. Ты велел повернуть назад на десятый день.

– Вы все сделали правильно, – Муса, наконец, развернулся к ним. С тех пор как они его видели, он еще больше похудел и осунулся, – ступайте по шатрам. Отдыхайте два дня. На третий снова пойдете за реку.

Разведчики кивнули, Муса снова направился к реке, туда, где на берегу лежала рогатая голова.

Лысый подошел к нему и спросил:

– Что будем делать, вождь? Снимаемся и идем дальше?

– Нет, будем стоять здесь. Здесь будет наш город. Навсегда. Орда скоро придет и мы будем готовы. Встретим их на реке. Если сняться и уйти, Орда легко нагонит нас в пути. Они слишком быстрые. Не этим летом, значит следующим.

– Что им нужно, вождь?

Муса все смотрел и смотрел на мертвую голову:

– Еда и рабы. Больше им ничего не нужно. Пока. И если мы не остановим их здесь, мы станем едой и рабами.

Лысый вздрогнул от того, как равнодушно и спокойно сказал это Муса.

Муса толкнул ногой голову жука:

– У него нет глаз. Всадник – его глаза. И он тяжелый. Мы используем все это.

Лысый кивнул.

– Завтра, Лысый, придет последнее кочевье. Последние дикие. Мы примем их и будем готовиться к встрече с Ордой.

– Вождь откуда ты всегда знаешь, когда и кто придет? Как ты узнал, что вернулись разведчики, тебе сказал об этом твой Бог?

Муса засмеялся:

– Нет, брат. Мой Бог говорит мне, что делать, а как делать – я решаю сам. Бог сказал мне, что здесь за рекой будет наш город, а место выбирали мы с тобой.

– Почему мы? Ты сам все решаешь.

– Мы вместе вышли из реки. Ты показал на этот холм и сказал, что хорошо бы поставить шатры здесь. Ты помнишь?

– Я говорю, а решаешь ты.

– Важно, кто говорит. Важно кто рядом. Собирай всех мужчин. Нам понадобится каждый, кто получил взрослое имя. Мы будем работать.

– Мы справимся?

Муса мрачно кивнул:

– Мы сделаем, все, что можем, за то время, что у нас осталось.

Лысый подумал, что Муса не ответил, но спрашивать снова не стал и ушел. Что делать, он знал. Этого достаточно. Муса остался сидеть на высоком берегу и смотреть, как садится солнце. Он старался каждый вечер приходить на закате на этот обрыв у реки. Днем он часто уходил вверх по течению. Он о чем-то постоянно думал, и Лысый старался ему не мешать. Их кочевье стало самым большим из всех, про которые он слышал. Больше тысячи шатров. Огромные стада, которые отогнали от реки на северо-запад. Муса говорил немного, но все, что он говорил, сбывалось. Легендарная вспыльчивость Беса превратилась в еще более легендарное терпение Мусы. Он никогда не повышал голос. Разбирая споры внутри кочевья, он был справедлив и неумолим. Он ввел новые законы, которые поначалу пугали, но прошло всего несколько месяцев и законы эти стали основой жизни диких.

Как это происходило? Двое братьев из большого клана, недавно вошедшего в кочевье Мусы, изнасиловали и страшно избили свою младшую сестру. Как Муса об этом узнал неизвестно, но он потребовал привести всех троих к себе. Братья пришли, уверенные в своем праве, надменные. За их спиной стоял клан в двести копий. И девчушка с почерневшим от побоев лицом покорно стояла среди своих родственников. Стояла, опустив глаза. Многие в тот день слышали, как она просила, как звала на помощь. Никто не помог.

– Это ваша сестра, – сказал им Муса, – дикие не берут в жены свою кровь.

Муса сидел на войлоке у своего шатра. Он не поднялся навстречу братьям.

– Это наш клан и наше дело, Бес. Мы сами разберемся со своими женщинами.

Остались еще те, кто называл вождя Бесом. Обычно он никак не реагировал на свое имя из прошлого, но сейчас Лысый увидел, как блеснули его глаза и сделал знак своим ближним. В толпе, собравшейся вокруг шатра вождя на холме, произошло незаметное движение. Ближние Лысого, самые сильные и преданные воины кочевья, теперь были рядом с вождем. Муса, казалось, не заметил этого движение. Он смотрел в глаза человеку, назвавшему его Бесом:

– Ты забыл, что теперь у меня другое имя. Это ничего. Еще ты забыл, что теперь ты в моем кочевье. И здесь все – мое дело. Ты забывчивый. Муса поднялся с войлока и подошел к братьям. Оба они пришли с ножами на поясе и старший из братьев положил руку на рукоять ножа.

– Мы в своем клане и в своем праве, Бес. Завтра уйдем, если захотим…

Он не успел договорить, нож вошел ему под подбородок по самую рукоять. Муса двигался так быстро, что никто не успел отреагировать. Мгновение. И он снова стоял, спокойно опустив пустые руки. Поверх своего черного длинного плаща.

– Ему хотелось говорить с Бесом, – сказал Муса’ равнодушно глядя, как падает на колени и валится на бок тело.

Ближние Лысого уже держали второго брата за плечи. И ощетинились ножами. Взведенные арбалета смотрели на клан братьев. Никто не решился выступить против вождя. Муса говорил тихо и вокруг замолчали даже те, кто шептался.

– Это мое кочевье. Нет больше кланов и нет семей. Есть мое кочевье, мой клан, моя семья. Мой закон. Никто не может уйти. Каждый может попросить у меня защиты, – Муса повернулся к избитой девушке, которая стояла перепуганная и маленькая, рядом с толпой своих родственников, – Каждый под моей защитой. И ты. И все прочие. Ты поняла?

Девочка закивала. Слезы стояли у нее в глазах.

– Я убью тебя, Бес! Ты – трусливая тварь! Пустите меня, я отрежу его трусливую голову! – в руках ближних бился второй из братьев.

Муса пожал плечами и посмотрел на Лысого. Тот подошел к младшему брату, которого прижали к земле ближние и перерезал ему горло.

С этого дня в кочевье появилось новое слово – закон. И это оказалось очень хлопотно. К шатру Мусы шли с любой обидой. Он не отказывал никому. Но сказал, что будет рассматривать все дела один раз в семь дней. С рассвета до заката. В первый же день к нему с мелкой обидой на соседей обратилась молодая женщина. Муса выслушал ее обвинения на высоком обрыве у реки, там, где он обычно встречал закат. А потом сказал Лысому:

– Сбросьте ее в воду. Если она выплывет и снова придет сюда, значит дело достаточно важное, чтобы о нем говорить.

Женщина кричала, плакала, но двое воинов сбросили ее с обрыва. Течение здесь было медленное, и она сумела выбраться на берег, но не вернулась со своим вопросом к Мусе. С этого момента никто не приходил к вождю с мелочами. Но большие обиды, ссоры между семьями возникали, и Муса судил их. Быстро разбирался в сути, задавал вопросы, думал. Его решения часто были жестокими, но люди говорили о мудрости вождя. Однажды к нему привели вора. Его поймали, за кражей теплого одеяла. Вор был из малой семьи, его шатер был весь в заплатах, и он объяснял, что его дети замерзают.

Муса велел отрубить ему кисть за воровство. Ближние сделали это здесь же, сразу. Руку перетянули жгутом и прижгли обрубок. Тело вора без сознания отнесли к его шатру. Вместе с телом Муса отдал его семье войлок и пять одеял из своего шатра – каждому из детей.

–

Как Муса и говорил, в течение нескольких дней к реке подошло большое кочевье. Пять дней они переправлялись. Их шатры прибавили Мусе двести сорок копий.

На следующий день после переправы последнего дикого, на рассвете, все мужчины вышли к реке. Муса собрал старейшин кланов и объяснял, что от каждого требуется. Многие пытались возмущаться. Муса молча выслушивал каждого, поглаживая череп Серого. Потом спокойно и коротко повторял. Что здесь, на этом берегу реки закон – это он, Муса. Сегодня он отпустит любого, кто не согласен с этим простым принципом. Каждый может возвращаться на сторону Орды, но без своего стада и семьи. Один. Таких не нашлось, и это окончательно положило конец разногласиям.

Месяц река кипела от людей, быков и лошадей. На краю кочевья еще один кузнец из вновь прибывших присоединился к восьми своим собратьям, и еще один столб дыма поднялся из наскоро сооруженной кузницы. Грохот по наковальням не смолкал. Ревели быки, вытягивая тяжелые гладкие валуны на высокий берег. Женщины и подростки смешивали раствор, мужчины валили деревья в недалеком лесу. Все мужчины и женщины, кроме отряда разведчиков, от рассвета до заката работали над планом Мусы.

На пятой неделе прискакали разведчики, в распоряжение которых Муса собрал немногих быстрых лошадей, изъяв их у кланов без обсуждения.

– Она идет, вождь. Орда. Сотни черных всадников. Еще больше окружили Город. Может, уже штурмуют. Так было пять дней назад. Они идут медленно. Здесь будут через два дня. Они видели нас, но не гнались.

Муса улыбнулся, и Лысый понял, что тот Бес, который любил и ждал хорошую драку, живет где-то глубоко внутри его старого друга и вождя.

– Пусть спешат, – сказал Муса, улыбаясь, – Мы заждались уже посмотреть, какого цвета у них кровь.

На закате три человека пришли с востока. Все трое беспрепятственно прошли мимо разведчиков и совсем незаметно проскользнули среди шатров.

На следующее утро Муса и три его безмолвных гостя прошли по берегу реки и осмотрели оборонительные рубежи. Везде еще работали усталые люди, но Муса одним своим присутствием и взглядом заставлял их распрямлять спины. Муса горел, пламя его билось внутри, прорывалось в словах, в резких движениях, в глазах. Лысый чувствовал, что он как рука, натянувшая тетиву лука. Едва сдерживается, на пределе.

Глава 25. Огненные поцелуи

Фабрика Герхарда напоминала осажденную крепость. И, хотя у стен фабрики не стояло вражеское войско, ворота были заперты. Двое рабочих с арбалетами дежурили в башне у ворот. Паровые коляски доставляли припасы на фабрику со складов Корпуса. Герхард окружил себя преданными людьми. Анабель поняла это сразу, когда начала работать в лаборатории на фабрике. И убедилась в этом, когда они с Кэпом привезли сюда избитого Герхарда. Фабричный медик Густав Кремер, недоучившийся в университете, но вполне квалифицированный в оказании первой помощи, обработал раны и прописал шефу полный покой. Однако уже на следующий день Герхард поднялся и сделал обход фабрики, распорядился о круглосуточной охране и, связавшись с полковником Бором, обеспечил Фабрику припасами.

Анабель и Кэп провели утро в лаборатории. Анабель осмотрела железные ноги Кэпа, выслушала рассказ об Орде и добавила его привычные к оружию руки к работе над серией огнеметов.

Ближе к полудню в лабораторию постучал Герхард.

– Анабель, я бы хотел объясниться…

– Герхард, наконец, ты соизволил дойти до нас.

– Мисс Анабель, я…

Но Анабель прервала его на полуслове:

– Наши огнеметы отлично показали себя в испытаниях. Времени, чтобы подготовить для Корпуса серийную партию крайне мало. Особенно, если послушать Кэпа. Включаться нужно всем. И, в первую очередь, тебе.

Анабель усадила Герхарда за стол, разложила перед ним чертежи и долго, в деталях, объясняла конструкцию обоих огнеметов. Через час Герхард вызвал начальника цеха паровых колясок и главного металлурга. Он проинструктировал их и объявил, что паровые коляски и кареты снимаются с производства. Война. Все мощности фабрики, кроме депо, переходят в подчинение мисс Анабель Шторм. Их задача – партия огнеметов для Корпуса. Сам же Герхард, набросав схему устройства и основные узлы большого огнемета, отправился в депо. Но перед уходом он подошел к Кэпу. Опухший, с огромным кровоподтеком на затылке, он умудрился снова выглядеть элегантно и уверенно.

– Кэп. Я понимаю, что был невыносим и мне нет никаких извинений. Алкоголь не может служить мне оправданием. Я бы хотел просить прощения у тебя и у Анабель. И я очень признателен тебе за спасение. Я мало что помню. Но то, что помню – это жутко. Мне стыдно, Кэп.

Кэп не любил подобные разговоры. Для него вчерашний день уже стал прошлым, а к дракам он вообще-то привык за свою долгую солдатскую жизнь.

– Что было, то прошло, доктор Герхард. Я ничего особенного не сделал, а вот за приют на фабрике вам спасибо.

Герхард благодарно кивнул и протянул Кэпу руку. Кэп пожал ему руку и подумал, что аристократы удивительно хорошо умеют выкручиваться из любых ситуаций.

С Анабель он произошедшее обсуждать не решился. Она была настолько занята, серьезна, неприступна, что он только слушал, кивал и выполнял ее поручения. Маленькая хрупкая девушка, кажется, перевернула фабрику вверх ногами. Она как центр водоворота была уверена в себе и спокойна, а вокруг нее все кипело и грохотало железом. Только поздно вечером, ближе к полуночи на фабрике затихала работа, чтобы с рассветом снова начаться.

Ночью Анабель падала на самодельную кровать, на скорую руку собранную Кэпом и мгновеннозасыпала. Рабочие теперь тоже, по большей части, ночевали на территории. Герхард даже разрешил подготовить временный лагерь для семей рабочих, но пока явных угроз не было, не спешил пускать семьи на фабрику.

Между тем, власть в городе разделилась. Бургомистр терял авторитет. Епископ Мартин и полковник Бор стали двумя полюсами, враждебными лагерями. Кастрюльные бунты и внешняя угроза сплотили городскую бедноты, мелких лавочников и ремесленников вокруг преподобного Мартина. Они не верили аристократии. А преподобный Мартин нашел правильные простые слова. Его полные ненависти проповеди не имели ничего общего с верой, но его аудитории не нужна была проповедь любви и мира. Лавочники и ремесленники боялись Орду, не верили Корпусу, а неприязнь к бургомистру и аристократии превратилась теперь в настоящую ненависть. Горожане быстро вооружили небольшие отряды, которые назвали милицией и стали сами патрулировать Город. Полковник же отозвал патрули Корпуса с улиц и перевел их за стены. Так в Городе наступило двоевластие. Бургомистр и городской совет, в частности судья Оффенбах, несколько раз пытались встретиться с епископом. Но милиция не пускала никого в собор, а преподобный Мартин через посыльных передал, что он с властью аристократов не имеет ничего общего, что с ним его народ и Бог, а бургомистр может пойти к себе в ратушу или еще куда-нибудь. Фабрика Герхарда стала невидимой третьей силой. Она не вмешивалась в конфликт Корпуса и епископа. Люди Герхарда были верны только ему, и Анабель не удивлялась этому. Если забыть о том неприятном инциденте… и Анабель очень старалась забыть о нем. Близость Кэпа смущала ее. Он смотрел на нее преданными глазами, а она не понимала, что ей с этим делать. Ничего общего с ним у нее не было, а то, что было… Это было безумие. Это безумие она не могла забыть, но и продолжить не умела.

Они втроем взяли за правило завтракать и ужинать вместе. Обговаривали планы, обсуждали и решали технические сложности. Кэп редко вмешивался в разговоры Анабель и Герхарда. Хотя его комментарии по поводу тактики и применения оружия в бою были для них бесценны.

– Герхард, что с твоим большим огнеметом? Ты все-таки хочешь смонтировать его на вагон с углем?

– Да, Анабель, на тендер. И он почти готов. Мощность в четыре раза больше огнемета, который мы делаем для башен. Горючую смесь произвели в достаточном количестве. В общем, локомотив тоже готов. Но боюсь, что все это теперь просто мое хобби. Я не учел одну важную вещь.

– Что значит хобби? Твой бронепоезд – это будущее Города. Мы не можем остановить этот проект.

Анабель и Герхард ни разу не говорили о ее статусе, но иерархия была понятной. Анабель – директор лаборатории, Хранитель Башни. Даже если Башня стоит почерневшая и пустая после пожара. Последнее слово в любом споре было за Анабель, и она уже к этому привыкла.

– Так что тебя мучает? Что не так с локомотивом?

– С бронепоездом все хорошо. Мы закончим его даже раньше, чем эту партию огнеметов. Но мы не знаем состояние рельсов за пределами видимости. То, что путь есть и ведет через пустоши, мы знаем, но в каком он состоянии, можем только догадываться. Вполне вероятно, что весь проект не имеет смысла, и мы сможем отойти от города всего на несколько миль. Ведь мы планировали взять в переплавку старые рельсы и постепенно реставрировать древний путь до ближайшей узловой. Мы знаем, что она есть, знаем, что до нее не больше двухсот миль. Но этого знания недостаточно, чтобы выводить бронепоезд в пустоши.

Анабель задумалась. Он прав. Орда сделала невозможным разведку, и бронепоезд нельзя вывести из Города. Без путей, он станет беззащитной мишенью.

– Я могу, – сказал вдруг Кэп и Анабель с Герхардом развернулись к нему, – Я могу пройти по рельсам. Если вы мне объясните, на что обращать внимание. Здесь, я не очень нужен. Полковнику я ничего не должен. Так что я свободен. – Кэп говорил им обоим, но смотрел на Анабель.

– Это отличное решение, – тут же сообразила Анабель. Ты можешь то, что не может никто другой, – она обратилась к Герхарду, – Ты проведешь инструктаж?

– Конечно. Все же очень просто.

– Значит, договорились. Когда ты сможешь выйти, Кэп?

– Хоть сейчас, – улыбнулся Кэп, – Как выйти из города я знаю.

Через два часа Кэп в меховой безрукавке диких, с рюкзаком и арбалетом пробирался через крысиную нору за городскую стену. Ему очень хотелось зайти к старику и мальчишке. Пожалуй, даже по Берте он немного скучал. Но не в этот раз. Крыс под землей он, конечно, встречал, пытался здороваться, но это были незнакомые ему крысы. Они бежали по своим делам, никак не реагируя на его вежливость. Кэп выбрался из норы совсем недалеко от железнодорожной насыпи. Город снова был позади. С этой стороны вороты были заложены камнем, прохода и проезда не было. Рельсы просто выходили их под стены и бежали на юго-восток. Кэп шел по ним медленно и осторожно, проверяя соединения рельсов, шпалы и насыпь. Он прикинул, что будет медленно идти семь дней, а потом вернется в город за пару дней. Не больше десяти дней. Так сказала Анабель. Его Анабель. Или не его? Кэпу не хотелось оставлять ее с Герхардом в осажденном городе. Но роль подмастерья на фабрике ему тоже не подходила. Оказавшись за стеной, он почувствовал настоящую свободу. Вот что действительно, ему нужно. Свобода. Он шел, осматривая рельсы. Дважды приходилось прятаться, Кэп издалека замечал разведчиков Орды. Город скрылся далеко позади, но мысли об Анабель не оставляли Кэпа.

–

Анабель вздохнула с облегчением, проводив Кэпа. Его внимание сбивало ее с толку. Как только он ушел, ей стало легче. Наверное, нужно было что-то решать с ним. Но Анабель понятия не имела, как это сделать. И даже боялась об этом думать. Зато партия огнеметов была почти готова. И Герхард просил ее взглянуть на большой огнемет, которым он хотел вооружить свой бронепоезд.

Герхард зашел за Анабель, когда уже стемнело. Она падала от усталости. Рабочие не заметили небольшую, но очень важную деталь в чертежах. Анабель случайно обратила на нее внимание и ахнула. Пропусти она это, и огнемет взорвется в руках стрелка. Двадцать почти готовых огнеметов нужно было срочно переделывать. Герхард подошел в тот момент, когда Анабель объясняла двум токарям, что именно нужно выточить. Увидев, что те все поняли, Герхард увел сопротивляющуюся, но предельно утомленную девушку.

– Анабель, ты себя загоняешь. Если ты заболеешь, что мы будем делать? Весь проект остановится.

– Я в порядке, Герхард. Не нужно меня опекать!

– Дорогая, в этом городе никто не в порядке. Но ты – наше самое уязвимое звено.

– Герхард, прекрати эти разговоры. Пойдем смотреть твой бронепоезд.

Они прошли в депо, где при свете двух прожекторов на крышу тендера крепили бронированную кабину огнеметчика. Герхард объяснял Анабель устройство его работы, она пыталась сосредоточиться, но внимание рассеивались. Анабель чувствовала, что он упустил какую-то важную вещь.

– Постой, Герхард. Даже с таким большим отсеком для горючей жидкости, ты израсходуешь ее слишком быстро. Так нельзя. Полчаса боя. Этого слишком мало. Кэп говорил, что нужно обеспечить три часа – это минимум.

Герхард развел руками:

– Я думал добавить еще один вагон для смеси, но у меня оказались не готовы запасные колесные пары. Их просто нет. Это проблема, как ты точно заметила.

Анабель наконец, поймала ускользающую мысль:

– Тебе не нужны дополнительные емкости. Тебе нужно дозированное, экономное использование. Нужно сделать многозарядный огнемет. Огневые капсулы, а не подачу смеси по шлангу.

Анабель принялась пальцем чертить на пыльном корпусе локомотива схему работы, прямо под названием бронепоезда «Господин Дракон», написанным крупными красными буквами. Вдруг в глазах у нее потемнело, и, если бы Герхард ее не подхватил, она бы упала.

– Совсем заработалась девка… в смысле, мисс Анабель, – заметил подбежавший бригадир депо, – с шести утра носится по фабрике

Герхард поднял Анабель и понес в ее лабораторию. Там за шторкой была кровать, которую для нее сделал Кэп. Герхард обычно старался не смотреть в эту часть лаборатории. Он представлял, как Кэп раздевает Анабель, кладет ее поверх одеял и, раскачиваясь на своих железных ногах, входит в нее. Герхард страшно ревновал. Но не мог этого показать. Отстраненная вежливость и сдержанность стали его единственными доспехами. Он упрятал свои чувства и желания, запер их внутри себя.

Герхард уложил Анабель в постель. Она пришла в себя и благодарно ему улыбнулась:

– Прости, Герхард, ты был прав…

Он приложил ей палец к губам

– Тише, милая Анабель. Отдыхай.

– Посиди немного со мной. Здесь страшно.

Она была похожа на маленькую девочку, и Герхард сел рядом с ней на краешек кровати.

Анабель закрыла глаза и удержала его руку в своих маленьких ладонях. Герхард потянулся и поцеловал ее тонкие пальцы.

– Почему ты целуешь мне руку, Герхард? – шепнула Анабель

– Потому что хочу поцеловать губы, но они кажется, принадлежат другому.

– А ты попробуй, – почти беззвучно прошептала она

Герхард наклонился и поцеловал ее полуоткрытые губы, почувствовал ее дыхание. Она ответила на поцелуй. Герхард гладил ее спутанные волосы, шею, раздевал, целовал. А она не открывала глаз. Он был очень нежен. Как никогда и ни с кем.

Глава 26. Орда и дикие

С туманом и легкой моросью пришла Орда. Ранним утром они были едва видны – черные точки на далеком южном берегу. С каждым часом их становилось все больше, пока весь южный берег не стал одной жирной черной полосой. Разведчиков с того берега Муса отозвал. Сам Муса, ближние и часть воинов, стояли на каменной стене, возведенной всего за месяц. Валуны, скрепленные раствором, высились на краю обрывистого склона реки. Стена со стороны реки выглядела почти так же внушительно как городская, хотя была высотой чуть больше человеческого роста. Орда собиралась, копилась черной волной вдали, но в этот день не вошла в воду. Стража с факелами на стене и разведчики, на ночь выдвинутые Лысым на плотах, напрасно всматривались в темноту. Черная волна хлынула на берег диких утром следующего дня, едва сошел туман с реки.

Дикие были готовы. Муса поднялся на единственную башню – одинокий и неподвижный силуэт.

– Вождь! – сказал кто-то из ближних. И слово это зашелестело по стене, по берегу, набирая силу.

– ВОЖДЬ! – взревел дикий берег в семь сотен глоток.

Черные точки медленно становились черными тварями, ползущими по воде. Уже можно было разглядеть очертания всадников. Глянцевые спины жуков блестели огнем, отражая восходящее солнце. Дикие ждали, сжимая оружие.

Вот черные уродливые фигуры совсем близко…

Переползают через самую мелкую часть брода и…

–Ха! – проносится среди диких восторженный крик. Первая линия обороны – глубокая траншея вдоль всего брода сработала. Один за другим тяжелые жуки проваливались в нее вместе с всадниками. Никто из них не смог выбраться. Но радость успеха покинула диких очень быстро. Те черные твари, что ползли через брод следом за первой волной не пытались прийти на помощь. Они лезли прямо по барахтающимся и тонущим жукам и всадникам, ставя уродливые шипастые лапы на головы тех, кто заполнил собой невидимую под водой траншею. Не было никакой заминки. Орда шла волнами, не останавливаясь, не рассуждая. Эта безмолвная непреодолимая черная сила, подступала все ближе к берегу. Только треск сталкивающихся панцирей. Только шорох хитина о камни.

Муса стоял над стеной на башне и с тревогой наблюдал, как быстро Орда взяла их первый рубеж. Слишком быстро. То, как Орда не обращала внимание на потери и ползла вперед, пугало даже опытных воинов.

Первые жуки выбрались из воды и, лязгая панцирями, полезли по склону вверх. Муса развернулся и взмахнул рукой. Стоявшие цепью вдоль стены быки, повинуясь погонщикам, дернули канаты и освобожденные валуны, лежавшие поверх стены и не связанные раствором, полетели вниз. Прямо на головы и рога жуков и их наездников, упрямо ползущих вверх. Наконец, полетели арбалетные болты и стрелы лучников. Бить издалека Муса запретил, только в упор и только в наездников. Пока заметного урона от стрел и болтов не было, но тяжелые камни опрокидывали жуков, и они с треском валились на спины, прямо на своих всадников. Грохот падающих камней, лязг хитиновых панцирей, крики диких – все это оглушало. Никакие слова не слышались за шумом битвы.

Муса теперь был везде. Он подгонял быков, сдерживал стрелков, шел по стене, ободряя ближних, перестраивал отряды копьеносцев, стоявших в резерве под стеной и пока не видевших врага. Рядом с ним все время был Лысый. Лейтенанты Лысого из ближних – Горюн, Слепень и Дурной командовали разными участками обороны стены, а сам он, игнорируя гневные взгляды Мусы, не отходил от него.

– Я обещал Айе и Бесенку – буркнул он в самом начале сражения.

Муса отлично понимал, что сейчас участие Лысого в бою не играет роли. Но в любом бою приходит момент, когда требуются все силы и возможности. Лысый, да и он, Муса, еще успеют вынуть свои ножи. Придет их время. Гораздо быстрее, чем хотелось бы.

На правом фланге, где воинов почему то оказалось заметно меньше, чем в центре, жук полз через стену, опираясь на другие блестящие черные спины, как на ступени. Арбалетные болты и стрелы отскакивали от панциря.

– Копьеносцы, мать их! – закричал Муса и помчался к замешкавшимся диким под стеной. Вырвал копье у побледневшего дикого и уперся в мерзкое белесое брюхо жука, Лысый схватил второе лежащее копье и упер его рядом.

– Вали, – заревел Муса и еще десяток копий воткнулись в брюхо жука, карабкающегося через стену. Рывок. Жук завалился назад и с грохотом полетел вниз, на панцири тех, кто подставил ему спины. Копье вырвалось из рук Лысого и полетело вслед за ним. Острый железный наконечник глубоко вошел в мягкое брюхо жука.

Муса закричал Лысому, перекрикивая шум сражения:

– Передай ближним – стрелять нужно в брюхо тварей. Болты точно пройдут. Пусть копья останавливают, а стрелки добивают.

Приказ через вестовых дошел до лейтенантов, и уже через несколько минут Муса увидел, как на участке Слепня, беспомощно задрыгал лапами жук, десяток болтов глубоко вошли в его светлое мягкое брюхо.

Но одна победа мало что значит. Через стены карабкались сотни черных лап, гремели панцири Орда наступала. Засвистели цепи и железные шары с шипами врезались в диких. Это всадники Орды вступили в сражение. Шары на страшной скорости проносились через ряды копьеносцев, сбивая с ног и калеча, ломали кости и строй.

Лысый видел, как разорванный пополам ударом рогов упал за стену Дурной. Его копье скользнуло по панцирю жука. Взмах головы чудовища и Дурного не стало. Но его дикие держались, и жук покатился вниз, ломая рога и лапы.

На участке Горюна прорвались сразу три твари. Дикие, дрогнули и побежали… Однако бежать было некуда. Смерть ждала везде. Жуки на рога поднимали копьеносцев, шары всадников сбивали с ног, бронированные лапы топтали. Еще немного, и вся оборона рухнет. Муса махнул рукой Лысому, и тот все понял. Его резерв из ближних и разведчиков поднялся в бой. Несколько воинов с разбегу уперлись в бок первого жука копьями и как рычагами приподняли его. Жук задергал лапами, одно из копий сломалось, но арбалетчики успели сделать залп, и болты вошли в его мягкое брюхо. Неподвижного жука тут же окружили, за цепь выдернули из седла наездника…

Лысый по верху стены бежал к жуку, который наносил страшный урон центру. С разбегу прыгнул сверху на всадника. Над головой его пронеслась цепь шипастого шара, он чудом увернулся и повис на плече у всадника. Лысый попытался сорвать с него шлем, но это было невозможно. Всадник оказался очень силен. Он отшвырнул Лысого, как мальчишку. Лысый ухватился за выступающую пластину панциря жука и снова пополз к всаднику. Жук вертелся, разбрасывая защитников стены. Лысый чудом не слетел ему под ноги, повис на одном из усов жука, жестком и толстом, и, перехватившись, рубил этот ус палашом. Ус поддался с третьего удара, и Лысый полетел на землю, стараясь сгруппироваться. Вокруг радостно закричали, Лысый поднялся и увидел, что всадник, с которым он боролся, лежит с другой стороны жука, а дикие рубят на нем доспехи. Жук замер. Без всадника он неподвижно опустился на брюхо и поджал лапы. Лысый кинулся к следующему монстру, окрыленный победой, когда сзади в него что-то врезалось. Он кувырком отлетел к стене, врезался головой в камень и потерял сознание.

Муса проводил Лысого взглядом и чуть не пропустил, переливающегося через стену жука. Разбежавшись он с силой вонзил копье в брюхо твари, и жук беспомощно задергал лапами, повиснув на копье. Тут же еще два копья уперлись в него и сбросили со стены. Сломанное копье выпало из рук Мусы. Руки дрожали. Муса огляделся. Жуки везде прорвались через стену, не обращая внимания на своих затоптанных, изломанных и утонувших собратьев. Резерв Лысого сражался и умирал, вокруг каждого обездвиженного жука лежали десятки диких. Муса почувствовал отчаяние. Все зря. Он подвел этих людей, подвел всех, кто в кочевье ждет, в ужасе прижимая к себе детей и слушая грохот битвы. Муса представил Айю в его шатре и маленького Бесенка, уже сделавшего свои первые шаги, но не сказавшего ни слова. Муса подхватил с земли копье из мертвых рук незнакомого и побежал навстречу черной твари, перебравшейся через стену…

…Лысый поднялся, шатаясь и оглядываясь. Мертвые окружали его. Правый глаз не открывался, вся правая сторона лица была липкой от крови. Несколько десятков жуков перебирались через стену прямо рядом с ним. В левой руке Лысый все еще сжимал палаш, но посмотрел на тупое лезвие и бросил бесполезное оружие. И вдруг увидел Мусу. В каком-то безумии тот бежал с копьем на жука. Один на один. Лысый выхватил из-за пазухи револьвер и шатаясь побежал наперерез жуку. Муса воткнул копье между лап жука, тот запнулся, запутался лапами и присел на брюхо, а Муса уже взбирался по панцирю вверх. Всадник швырнул ему навстречу шипастый шар, цепь сбила Мусу и потянула за собой вниз, сил держаться не осталось Муса упал под ноги жуку. Закрыл глаза, ожидая удар рогами, дробящего кости… Удара не было.

Лысый разрядил револьвер в затылок всадника и отбросил бесполезное оружие. Это были последние два патрона. Спрыгнул на землю, в поисках Мусы. Жук замер, как всегда потеряв всадника. Рога опустились, на дюйм не коснувшись вождя. Обессилевший Муса лежал весь в крови, своей и чужой. Лысый вытянул его из-под чудовища, и они встали рядом, опираясь друг на друга. Как всегда. Как всю жизнь.

Каждый сжимал в руке нож. Больше ничего не осталось. Ни сил, ни ярости. Только дикая усталость и боль. И ножи… А десятки чудовища неспешно поднимались по склону к шатрам кочевья. Вдоль стены, где-то еще сражались дикие, но дело было кончено.

Из кочевья навстречу черной волне вышли три темные маленькие фигуры. Муса видел их отчетливо, как будто стоял рядом. Три женщины в плащах сбросили капюшоны. Белоснежные волосы, белая почти прозрачная кожа. Они стояли на пути первого бронированного монстра. И он уже почти растоптал их, но что-то мешало чудовищу. Он двигался все медленнее, а в шаге он трех белых женщин встал. И другие твари встали, стукаясь панцирями и приседая на задних лапах. Как будто волна прилива дошла до самой своей высокой точки, изошла пеной… Жуки попятились. Синхронно развернулись и так же неспешно как пришли, отправились обратно. Не было команд, не звучали горны или барабаны. С шумом и лязгом перебирались черные чудовища через стену и снова входили в воду. Невидимый кукловод дернул за нити. Далекий хозяин позвал свою стаю.

Глава 27. Колокола собора, арбалеты и шлюхи

Перезвон колоколов разбудил судью Оффенбаха. «Воскресенье? Что-то рановато» – подумал он, кряхтя и покидая постель. Однако был вторник и судья знал это точно. Ведь вчера был понедельник, а судья пока еще в своем уме. Да, вторник. И гомон на улице никак не походил на раннее утро спокойного вторника. Судья раздвинул шторы и выглянул в окно. Его спальня на втором этаже выходила окнами в тихий переулок. Судья Оффенбах, человек рассудительный и немолодой, ценил тишину. Что там происходит, в конце концов?

– Да, вон он! Сукин сын, его честь! Эй, судья, выходи, разговор есть!

Под окнами судьи стояла несколько человек, среди которых выделялся ростом и громким голосом рыжий Шухер – грабитель. Судья недавно приговорил его к приличному штрафу и трем годам исправительных работ на шахте. За что? За грабеж, разумеется. Шухера взяли на месте преступления патрульные Корпуса. Он вломился в дом своей подружки, избил ее и выгреб все ценности, которые нашел. На суде подружка плакала и просила его пожалеть. Говорила, что он исправится,й и они поженятся. Поженились или нет, судья не знал. А вот камень, который Шухер швырнул в окно судьи был фактом. Посыпалось стекло.

– Ну что, твоя честь, тащи свою толстую задницу сюда. Пока мы сами не поднялись, – орал пьяный Шухер. Ему поддакивали, и судья узнал еще троих недавних заключенных из шахты. Работа в шахте заменяла в Городе все прочие наказания, кроме петли, конечно. Содержать тюрьму Город не считал целесообразным. Судья Оффенбах очень неохотно выносил смертные приговоры. Всего дважды за двадцатилетнюю карьеру.

– Господа, – рявкнул он из своего разбитого окна, – Немедленно отправляйтесь по домам. С вами, мистер Шухер, мы поговорим отдельно. У меня в кабинете. Завтра будьте любезны явиться к девяти утра. Я понятно выражаюсь?

– Гляди, твоя честь, что тут у меня есть, – глумливо хохотнул Шухер и сделал неприличный жест. Остальные притихли было, но смелость товарища их ободрила.

– Мы идем к тебе, твоя часть. Не обделайся, пока я поднимаюсь, – Шухер и его товарищи стали ломать дверь в дом судьи. А колокола все звонили.

–

Герхарда разбудил один из фабричных рабочих.

– Господин Герхард, неспокойно на улице.

Герхард, мгновенно проснулся и выбежал к воротам. Он услышал звон колоколов, шум толпы и несколько отдаленных винтовочных выстрелов.

– Поднимайте всех, – распорядился он, Герхард, – Бунт, не иначе.

И тут в ворота загрохотали:

– На фабрике! Срочно от полковника Бора.

Герхард сам открыл ворота. Вестовой передал Герхарду короткое письмо от полковника Бора:

«Доктор Герхард, срочно присылайте все, что успели сделать. Орда пришла. Начинается штурм. В течение часа ждите взвод сопровождения.»

Почерк полковника. Значит, все-таки штурм.

Во дворе фабрики собрались рабочие, человек пятьдесят. Половина основной состава. Многие ночевали на фабрике, Герхард хорошо доплачивал за переработку.

– Срочно готовим продукцию к отправке в Корпус, – Герхард назначил ответственных за погрузку, велел использовать все готовые паровые коляски и пошел к Анабель. Постучал.

– Войди, Герхард, – услышал он и вошел. Анабель одевалась. Она стояла у окна, солнце слепило глаза,ййййй и Герхард едва видел ее. Изящный, словно нарисованный тонким чертежным пером силуэт. Она еще не успела застегнуть рубашку, а Герхард был уже рядом и обнял ее сзади, нежно сжав маленькие груди, вдыхая запах волос. Почувствовал ее порывистый вдох, соски в его ладонях затвердели и Анабель потянулась руками назад, в поисках его тела.

– Ты одет, Герхард! Почему ты все еще одет?

Герхард наклонился к ней, поцеловал в шею, почувствовал ее тепло, нежность кожи.

– Штурм, милая Анабель. Началось. Срочно отгружаем в Корпус огнеметы.

– Но ведь еще не все…

– Все, милая. Уже все. Иначе завтра наша работа будет никому не нужна.

Четыре грузовых паровых коляски стояли во дворе фабрики. Погрузка еще не завершилась, начальник цеха проверял комплектность каждого огнемета. В ворота снова застучали:

– Эй, фабрика! Открывайте. Именем Господа нашего и епископа Мартина!

– Шли бы вы отсюда к своему епископу, – ответили с башни у ворот.

– Ломаем ворота! Выгребем этих аристократов! Давай кареты! Оружие давай! – за воротами кричали, в створки несколько раз ударили чем-то тяжелым.

Герхард поднялся на башню. Это, конечно, не городская стена, но башня у ворот фабрики тоже была внушительной. Внизу, у ворот стояла толпа. Герхард поднялся на самый верх и встал между зубцами:

– Что вам здесь нужно? Мы не откроем ворота, и сейчас здесь будет Корпус городской стражи. Вам лучше разойтись.

Безупречный сюртук, сверкающие сапоги, в которые заправлены черные брюки, темно-серая льняная рубашка, черный с серебром шейный платок и шпага у бедра – это Герхард. Настоящий аристократ. Те, кто толпился внизу привыкли подчиняться аристократам. А люди, подобные Герхарду, уверены, что рождены отдавать приказы. Однако сейчас все изменилось. Герхард не видел внизу горожан, которых он знал. Здесь была возбужденная агрессивная толпа. Кто и как мог управлять толпой? Толпе не нужны аргументы, она не слышит логики. Толпа понимает только силу. Толпа у ворот – это те самые трусливые, завистливые и малограмотные люди, которых Герхард обычно не замечал. Эти люди, слабые и неуверенные каждый по отдельности, согнаны, сплавлены в тупое, ревущее животное. Это животное хочет крови. Топтать, вешать и ломать.

Над словами Герхарда смеялись. Послышались оскорбления и ругань, хохот. О каменную кладку башни со звоном разбилась пустая бутылка. Герхард все понял:

– Мы будем стрелять. У нас арбалеты. Вам не войти на фабрику, – крикнул он, но его не слушали. В ворота стучали, кричали о том, что нужен таран.

Дело плохо, понял Герхард. Ворота не устоят, а его рабочие – не солдаты.

Он отправил на башню трех самых преданных мастеров с арбалетами:

– Будут ломать ворота, стреляйте. Если они ворвутся, Корпус останется безоружным. И тогда всем нам конец.

Рабочие боялись. Герхард это видел. В ворота ударили тараном. Герхард снова взбежал наверх башни. Он увидел, что несколько человек примериваются и раскачивают на веревках бревно. Несколько ударов и ворота не выдержат. Герхард выхватил у одного из рабочих арбалет, прицелился и выстрелил. Болт попал в плечо громилы с тараном, он отпустил бревно и упал на землю. Остальные тоже бросили свои веревки. Толпа заволновалась. Кто-то, швырнул в башню камень,

– Следующего убью, – крикнул Герхард, показавшись между зубцами башни с заряженным арбалетом. Он вдруг почувствовал ненависть к этому быдлу, что столпилось внизу. К этим тупым лицам, бессмысленным их крикам и ругательствам. Поэтому он не колебался ни секунды. Как только бревно попытался поднять какой-то лавочник из толпы, Герхард нажал на спуск. Стрела вошла лавочнику в грудь и тот упал. Толпа заревела. Она теперь знала, кто ее враг, знала, зачем она здесь.

Герхард почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Это была Анабель. Она выглядывала из-за его плеча. Видела это море озверевший людей и все понимала.

– Где же Корпус, Герхард? Нам не выйти отсюда. Как же доставить им огнеметы?

– Не знаю, милая. Здесь и Корпусу не пробиться. Толпа заполнила всю улицу

Внизу снова подняли бревно и пожилой рабочий из кузнечного цеха, стоявший рядом с Герхардом, выстрелил. Болт вонзился в бревно, но не остановил бунтовщиков. Таран ударил в ворота, створки покачнулись. Из толпы передали двери, сорванные с ближайших домов и этими дверями бунтовщики закрылись как щитами. Теперь таран и те, кто его раскачивал, были защищены. В башню летели камни, несколько стрел ударили в стену, попали в бойницы, кто-то из толпы все же был вооружен.

– Герхард, есть другой выход из фабрики? – Анабель тоже понимала всю серьезность намерений толпы.

– Есть выезд из депо. Для бронепоезда, но если мы разберем те ворота, их уже не закрыть.

– А если мы не выберется сейчас, то будет поздно. Или ты хочешь использовать огнеметы против толпы?

– Я думал об этом, – признался Герхард, – но сам я не смогу, я уже это понял. И никто из моих рабочих не сможет. Нам не хватает Кэпа.

Анабель не ответила. Она тоже думала о Кэпе. И о том, что солдаты нужны редко. Но если уж они нужны, никто не может их заменить.

Герхард смотрел на Анабель. Ее роста не хватало, чтобы выглянуть из бойницы и она подставила ящик. Камень из толпы брызнул острыми крошками у ее лица. Она вздрогнула, но не спряталась. Анабель не боялась. Внизу ломали ворота, рядом стрела перелетела через стену и попала в бедро одного из рабочих. Толпа ревела и требовала оружие, где-то вдалеке слышались винтовочные выстрелы. Герхард внезапно понял, что думает только об Анабель. Да, мужчина на многое готов в своей жизни. Но только ради женщины он способен на все.

– Держите ворота, – крикнул он во двор, тащите бочки с водой и подпирайте створки. Нам нужна баррикада, – Серго и Пабло, ко мне с арбалетами. С этой стороны ворот наш враг. Они убьют нас всех, если войдут. Вы поняли? Стреляйте пока есть болты. Побледневший молодой мастер кивнул, второй пожал плечами и, выглянув в бойницу, пустил стрелу.

Герхард распоряжался, Анабель побежала в лабораторию. Собрать все чертежи, инструменты, несколько книг, что были ей особенно дороги и немногие свои вещи. Когда она вернется сюда?

Через несколько минут ворота были завалены изнутри всем, что было во дворе фабрики. Створки теперь не раскачивались, но и потери среди рабочих уже были. Двое ранены стрелами. Несколько ушибов камнями, которые швыряли через стенки ворота бунтовщики. Ранеными занимался Густав Кремер, фабричный медик. Герхард приказал разобрать и подготовить к открытию ворота в депо. На бронепоезд срочно грузили уголь, в цистерну заливали воду. Огнеметы и запас горючей смеси грузили в единственный вагон состава. Заняты были все, но рук не хватало, и Анабель занялась припасами, вытаскивая их со склада и на тележке толкая до бронепоезда. Бунтовщики передавали над головами лестницы и ломали ворота. Их было не меньше тысячи. Только здесь. Фабрика не устоит и часа. А что же город?

–

Лейтенант Майерс провел ночь в заведении мадам Тиссо. Он устроил себе выходной, так он это называл. Последние недели лейтенант много пил. Каждый вечер он встречал с бутылкой виски, каждое утро мучился от головной боли. Страх – вот причина и следствие. Лейтенант Майерс боялся Орды. С тех пор как на его глазах погиб патруль, лейтенант не мог спать. Каждый раз, засыпая, он боялся увидеть сон, в котором его настигает и топчет гигантский жук. Лейтенант не был трусом, просто он не переносил насекомых. Жук, таракан или паук вызывали в нем омерзение и оцепенение. Он едва терпел стрекоз и бабочек, но все, что ползало на шести или восьми лапах вызывало у него жуткий страх. Лейтенант Майерс – прекрасный стрелок и отличный офицер, ветеран многочисленных стычек с дикими, боялся Орды до безумия, до судорог. Это было непереносимо стыдно, но он не мог ничего сделать. Ночью он плакал на плече красотки Мадлен, известной своей грудью, умопомрачительных размеров. Лейтенант спрятал лицо в этих мягких, пахнущих хлебом полушариях от стыда и обиды. Красотка Мадлен ласково гладила его по голове и думала о том, что пора, наконец, проститься с мадам Тиссо и найти мужчину, который будет нуждаться в ее утешении. И еще дети. Красотка Мадлен мечтала о детях, о том времени, когда ее чудесная грудь исполнит свое назначение – кормить кормить счастливых здоровых малышей. Лейтенант Майерс будет хорошим отцом. Наверное…

Когда утром лейтенант Майерс натягивал форменные брюки, красотка Мадлен намекнула ему, что их встречи могут быть гораздо чаще… но лейтенант не был готов обсуждать будущее, а делиться своими мечтами красотка Мадлен не привыкла. Всерьез говорить с мужчиной утром? Упаси господь. Это самое глупое занятие на свете. Мужчины вообще не созданы для разговоров. Уж она то знает.

Красотка Мадлен встала, завернувшись в розовый шелковый халат и поцеловала лейтенанта в щеку. Очень нежно. Она всегда делала так на прощанье. Мужчинам это очень нужно. Что, кроме внимания женщин, делает мужчин героями?

Лейтенант Майерс не чувствовал себя героем. У героев не болит голова по утрам так, что хочется снять ее и бросить в сточную канаву. Выйдя на крыльцо, лейтенант споткнулся о порог и выругался.

– Глянь, какой солдатик выкатился из-под юбки мадам Тиссо! – глумливо сказал кто-то. И сказал достаточно громко, чтобы лейтенант услышал.

Подмастерья из большой пекарни на углу, проходившие мимо по переулку захохотали.

«Как можно смеяться над офицером Корпуса? Они что все пьяны с утра», – подумал лейтенант.

– Господин офицер с утра вял, как хвост его кобылы, – пошутил один из пекарей.

– Любите шутить, господа? – разозлился лейтенант.

– А ты, солдатик, иди, пока цел!

Лейтенант спустился с крыльца и направился к шутникам. Голова болела. Злость и собственная ночная слабость закипели в поисках выхода.

И тут что-то тяжело ударило его по голове сзади. Лейтенант повалился на брусчатку, беспомощно взмахнув руками. Позади оказался один из весельчаков-пекарей. В руках у него была здоровенная разделочная доска. Когда бессильного лейтенанта с остервенением и удовольствием пинали, из заведения мадам Тиссо с криками выбежали девушки в шелковых халатах. В бой их вела красотка Мадлен. Халат ее распахнулся, открывая великолепную ослепительно белую грудь. Красотка Мадлен как копье наперевес держала напольную вешалку для шляп. Женщины разогнали пекарей и подняли лейтенанта с мостовой. И тут зазвонили колокола собора.

– Началось, – громко и зловеще сказал один из пекарей и посмотрел на кобуру с револьвером лейтенанта Майерса:

– Преподобный Мартин велел приносить любое оружие…

Лейтенант Майерс уже начал приходить в себя, когда стоящая перед ним Красотка Мадлен отлетела в сторону от удара в лицо. К поясу лейтенанта потянулись руки, перепачканные мукой. «Это мое оружие, его хотят забрать. Какой-то лавочник…», – в голове у лейтенанта Майерса прояснялось. Лейтенант различил ухмыляющееся лицо пекаря и изо всех сил врезал ему коленом между ног. Не совсем честно. Но, согласитесь, бить офицера Корпуса сзади по голове – это не только нечестно, но и наказуемо. Пекарь хватал ртом воздух. Наверное, хотел что-то сказать. А лейтенант, оглядевшись, понял, что вокруг него враждебные лица. Толпа окружила его и несколько женщин из борделя.

– Разойтись! – гаркнул лейтенант, доставая револьвер из кобуры. Его все еще немного шатало и голова гудела, – Помогите ей встать, бросил он женщинам, указав на красотку Мадлен и пошел на толпу с револьвером. Взвел курок. Толпа вокруг него роптала. Сзади стонал пекарь, его друзья стояли прямо перед лейтенантом. «Перестреляю к черту, сволочей», – подумал лейтенант и, видимо, мысль эта отчетливо проявилась на его лице. Пекари попятились, открывая дорогу к крыльцу борделя мадам Тиссо. Лейтенант левой рукой подталкивал женщин к бару, не ослабляя внимания. Красотку Мадлен завели внутрь, она закрывала лицо руками и навзрыд плакала.

– Ишь ты, со шлюхами, значит останется офицерик…

– Они там утешат друг-друга…

– Совсем стыд потеряли, аристократы…

– Надо бы подпалить курятник…

– Повесить к чертям, офицера. А девки пусть послужат народу…

Такие предложения звучали все громче, и толпа подступала. Лейтенант Майерс понял, что дело плохо. Он вошел внутрь борделя, опустил засов и с грохотом двинул к дверям тяжелый буфет.

Не смолкали, тоскливо и монотонно звонили колокола собора.

–

Полковник Бор услышал звон соборных колоколов, когда поднялся на башню западных ворот. Полковника разбудило возвращение разведчиков, и теперь, без всякой оптики он все видел своими глазами. Черная полоса на горизонте. Орда надвигалась на город, и полковник с ужасом понял, что уже через несколько часов эта черная волна захлестнет городскую стену. Чем он их встретит? Как он сможет защитить Город? Полковник отправил вестового на фабрику и тут зазвонили колокола. Бунт. «Чертов святоша поднял черный флаг», – выругался про себя полковник.

– Срочно отправить усиленный патруль на фабрику. Капрал Гомес и двенадцать человек. С оружием. Сопроводить огнеметы, доктора Герхарда и мисс Шторм сюда. И, черт возьми, найдите лейтенанта Майерса, немедленно ко мне его.

Вестовой с фабрики вернулся с ответом, что в течение часа все будет готово, но сообщил, что на улицах толпы черни. Бьют витрины, собираются идти на ратушу. И народ валит на улицы, как на Пасху.

Полковник вывел на башни и стену весь личный состав Корпуса. Кадеты – от первокурсников, совсем мальчишек, до выпускников тоже были мобилизованы. И все же полковник видел, что ему не хватит сил, чтобы сдержать настоящий штурм. Где же Анабель и ее огнеметы?

Вернулся вестовой, отправленный выяснить, куда исчез капрал Гомес со своим отрядом. Фабрику штурмует толпа. Капрал Гомес открыл огонь на поражение, толпа побежала, но подошла милиция епископа с арбалетами, пиками и топорами. Капрал потерял трех человек и не смог прорваться. Ждет указаний, занял оборону в разгромленной ратуше. Патроны кончились.

Полковник представил своих людей, осажденных в ратуше пьяным сбродом. В голове его вспыхнула восхитительная мысль, бросить туда конницу, изрубить к дьяволу бунтовщиков, а потом повесить проклятого епископа напротив ратуши. Но он взял себя в руки: «Это мой Город, я его защищаю. Это моя служба, моя работа».

– Все с ума сошли в этом городе. Верге, – развернулся полковник к своему адъютанту, – снимите со стены пятьдесят человек, и конным строем пробейтесь на фабрику. Стрелять без команды и предупреждения… Но все же берегите патроны. И без лишней жестокости. Без огнеметов не возвращайтесь.

«Справится ли?» – спросил себя полковник. Но других офицеров не осталось. В конце концов, не все же ему в театре штаны просиживать. Эх, как не хватало Майерса. Куда же он провалился?

–

Анабель прижалась к Герхарду. Страшно? Да, пожалуй, страшно. Когда ты можешь влиять на ситуацию, пока от тебя что-то зависит, ты борешься. Но когда остается только ждать, закрыть глаза и стараться не слышать, как ломают дверь – твой последний рубеж защиты… страшно.

Когда бунтовщики подтащили к фабрике лестницы и начали перебираться во двор, стало ясно, что фабрика пала. Снаружи толпа напирала на ворота, внутренний двор превратился в сплошную драку. Рабочие Герхарда разрядили арбалеты, а зарядить их времени уже не было. В ход пошли железные прутья, палки, ножи. Защитники фабрики отступили в депо и забаррикадировались внутри. Из пяти десятков рабочих в депо вошли тридцать четыре человека. Семеро были ранены, ими занимался Густав Кремер.

В дверь депо били тем же тараном, который свалил фабричные ворота. Бешеные бунтовщики громили фабрику, стоящие во дворе паровые коляски и кареты.

– Доктор Герхард, – обратился к Герхарду старший из рабочих депо, Герхард знал его много лет, – почему мы не используем огнеметы? Спалим этих сволочей, они ведь разгромили всю фабрику!

Анабель слышала боль и обиду в словах этого человека. Вся его жизнь прошла на фабрике. Остервеневшая толпа крушила то, что он делал многие годы.

Герхард бледный, но спокойный ответил:

– Мы не можем жечь людей, Курт. Мы не для этого делали оружие. Мы здесь – не убийцы, – повысил он голос, – У нас нет с теми подонками ничего общего. Если не придет Корпус, мы выбьем ворота депо изнутри и уйдем на бронепоезде.

Рабочие зашумели. Одобрительно, с надеждой, с радостью.

«Все они боятся. Все эти взрослые сильные мужчины боятся». – Анабель раньше не думала об этом. Все мужчины для нее были похожи. Сейчас она видела, что они разные. Кто-то плачет от боли, кто-то от усталости готов сдаться, кто-то беспокоится о семье…».

«У Герхарда всегда есть решение. Может быть, он тоже боится, как я или все они. Но он не сдается. Они ждут от него решения, спасения. И он знает, что делать. Как всегда. Они не просто преданы ему, они его любят. Почему они любят этого надменного аристократа? Почему я его люблю?»

Анабель думала об этом и смотрела, как Герхард с ближайшими помощниками обходит бронепоезд. Они готовят поезд к выходу из депо. У них есть надежда.

–

Лейтенант Майерс выстрелил, и еще один мерзавец покатился с лестницы. Это был последний патрон. «Черт, вот этот момент настал, патроны кончились. Что теперь?» Арбалетный болт ударил прямо над его головой в низкий, обитый красным бархатом, косяк. Лейтенант сунул револьвер в кобуру, застегнул ее привычным движением и в сотый раз пожалел, что сабля осталась в казармах. Герхард как-то сказал ему: «Сабля прекрасно завершает образ Дон-Жуана, дружище, тебе бы еще нос подлиннее…» они тогда смеялись и шутили. Сабля сейчас осталась в казарме. Только короткий кортик в руке. А эти мерзавцы лезут по лестнице, их много. Пьяное быдло, которое выползло на улицы из всех щелей. Лейтенант уклонился от удара ножкой стула и полоснул лезвием по озверевшему лицу, ударил ногой в грудь, сбивая с лестницы очередного подонка. Не сумел увернуться от летящей пустой бутылки, левый глаз сразу закрылся. Ударил кортиком и промахнулся. Потом его тащили вниз сразу несколько рук, и он, наконец, сам покатился с лестницы, сбивая налетчиков, ругаясь и выплевывая сломанный зуб. Пытался встать и отбивался наугад короткими ударами кортика. Потом кортика в руке не стало. Потом его пинали, топтали и, полумертвого, вытащили на улицу. Содрали одежду и повесили головой вниз прямо на фонаре у заведения мадам Тиссо. Красотка Мадлен все это видела в окно. Она, прижимала лед к распухшей щеке и слышала, как гремят сапоги по лестнице, как барабанят в дверь те, кто только что попробовал крови и хотел еще…

–

Лейтенант Верге не любил военную службу. Он не слишком хорошо стрелял, откровенно плохо держался в седле и не пользовался авторитетом в Корпусе. Над ним обычно посмеивались. Он чувствовал себя неуверенно с саблей в руках, во главе эскадрона. Он боялся сбить кого-нибудь из прохожих и очень надеялся, что на фабрике дело обойдется без боя. Бунтовщики, видя вооруженный конный отряд, разбегались, уступая улицу. Все было хорошо, пока отряд не добрался до ратуши. Разгромленное здание с разбитыми окнами и сломанными дверями повергло лейтенанта Верге в шок. Враг всегда был где-то далеко за стеной. Не здесь, не в его городе. Он остановил отряд, когда из-за баррикад у центрального входа показался капрал Гомес. Его форма была в жутком состоянии, один рукав оборван. В руках у него была винтовка со штыком, за ним из ратуши показались еще пятеро солдат, потом вынесли раненого. Лейтенант Верге с ужасом увидел, что у вестового-кадета нет правой руки. Замотанная тряпками культя кровоточила, и подросток был без сознания.

– Мясник с топором бросился на мальчишку, – устало сказал капрал Гомес, опираясь на винтовку. У нас патроны кончились. Только штыками и отбились.

– А фабрика?

– Мы почти дошли. Я видел, что там свалили ворота. Разгромили похоже…

Лейтенант Верге совсем смешался. Что делать?

– Лейтенант, что вам сказал полковник? – капрал видел беспомощную растерянность этого франта, ни разу не бывавшего в бою.

– Сказал, без огнеметов не возвращаться…

– Вы можете сопроводить раненных в казармы, а я проведу людей на фабрику.

– Так действительно можно? – лейтенант был похож на кого угодно, только не на офицера Корпуса.

– Если мы будем здесь болтать, то будет не нужно, – капрал сдерживался изо всех сил, чтобы не двинуть прикладом этого глупого трусливого человека в погонах – Давайте вашего коня, – и он положил руку на стремя.

Лейтенант спешился, ошеломленный и ничего не понимающий.

– Саблю, – протянул руку капрал.

Лейтенант отдал ему саблю и сжал в руках винтовку со штыком. И винтовка и штык были чем-то измазаны. «Боже мой, это же кровь, чья-то кровь …»

Капрал взмахнув саблей, с места взял в галоп, а лейтенант Верге остался с несколькими ранеными солдатами.

– Идем в казармы, господин лейтенант? – спросил один из них. Тот, что хромал и опирался на товарища.

– Да, конечно, в казармы… – и лейтенант Верге отправился пешком по тем улицам, которые только что очистились при виде конного отряда.

–

Машинисты разводили пары. «Скоро в депо будет нечем дышать», – подумала Анабель. Герхард соскочил с подножки локомотива и подбежал к Анабель:

– В кабину машинистов, скорее, сейчас тронемся, – закричал он ей на бегу, потом отправил трех рабочих разбирать выезд из депо, тот, что вел к городской стене.

– Если не сможете открыть, не беда, мы их выбьем, – крикнул он на бегу, – Отвалите засовы, раскидайте баррикаду и быстро в вагон, мы не будем останавливаться.

Большая часть рабочих уже была в вагоне позади тендера. Узкие бойницы его ощетинились арбалетами.

Анабель попыталась забраться в кабину машиниста, но для нее ступени были расположены слишком высоко. После двух попыток она оставила эту затею и решила дождаться Герхарда. На правом боку паровоза она вдруг заметила название. Краска была совсем свежей. Сначала Анабель даже не поняла и прочитала еще раз. Раньше бронепоезд назывался «Господин Дракон», она много раз читала эту надпись, сделанную белыми буквами по черному круглому боку громадины. Название казалось ей смешным и немного детским. Сейчас белое название было закрашено. У бронепоезда было новое имя, выведенное небольшими красными буквами по черному крутому боку: АНАБЕЛЬ.

Подбежал Герхард, поднял Анабель до верхней ступеньки, и они вместе вскарабкались в кабину машинистов. За спинами двух машинистов на возвышении, был оборудован небольшой отсек, словно капитанский мостик на корабле с обзорными окнами во все стороны. Там стояли, прикрученные к полу кресла, небольшой секретер и стеллаж с инструментами. Герхард усадил в кресло Анабель, а сам встал к раструбу громкоговорителя:

– Малый вперед, – отдал он команду и, лязгнув сталью, бронепоезд тронулся с места. Ворота, освобожденные от баррикады, слетели с петель. Поезд даже не заметил этого удара, выползая на заросшие травой древние пути позади фабрики и набирая ход. Впереди, в миле от фабрики – городская стена, там дорогу преграждали еще одни ворота и каменная кладка. Бронепоезд фыркнул паром, замедлил ход и остановился перед стеной.

– Внимание всем! – голос Герхарда раздался в вагоне с рабочими, – У вас есть час. Ни минутой больше. Те, кто хочет вернуться за своей семьей, через час будут на борту или останутся в Городе. Мы уйдем, не дожидаясь опоздавших. Но. Я обещаю, что ровно час мы будем стоять на этом месте. Час. Запомните.

Один из машинистов и кочегар, выпрыгнули из локомотива и скрылись, в узком переулке. За ними последовали еще человек десять в синей фабричной униформе.

–

Полковник Бор смотрел, как неспешно подходят к городу огромные черные твари. Панцири блестели на солнце, черный блеск их отливал пурпурным и фиолетовым. Это было бы красиво, если бы не было так страшно. Два прототипа-огнемета, сделанные Анабель первыми, были на западной башне, рядом с полковником. Он то и дело оборачивался, стараясь угадать где же его люди. Где адъютант, где опытный и надежный капрал Гомес? Как же не хватало сейчас проверенных бойцов, таких как Кэп Джеронимо – некстати вспомнил полковник и с раздражением поморщился. Не нужно было тогда уступать бургомистру и этому слизняку Эпштейну. Не должен офицер так легко отказываться от своих людей. Но что теперь говорить. Поздно.

– Залп! – Скомандовал полковник и винтовочный залп слился в один громкий треск. Один из жуков перед башней замер. Его наездник свесился в седле. Остальные жуки медленно подбирались к стене. Как будто знали, что Город беспомощен. Слаб. Его Город слаб и он, полковник Бор, бессилен что-либо исправить.

– Залп!

Снова треск выстрелов прокатился по стене. Жуки подобрались к стене. И стали карабкаться вверх.

– Огонь!

Большой огнемет на башне рыкнул и облако пламени охватило ближайшего к башне жука. Это произвело ошеломляющий эффект. Жук вспыхнул, как высохший хворост. И всадник его горел вместе с ним, высоко подняв руки, словно в молитве, не пытаясь соскочить на землю. Идущие рядом жуки шарахнулись в стороны, а те кто шел за ним попятились, упираясь в новую волну, взбираясь задом на тех, кто шел следом.

На стене радостно закричали.

– Эх, мисс Анабель, где же ваша магия! – вздохнул полковник, – нам бы сотню огнеметов… Сожгли бы к дьяволу эту мерзость!

Винтовочный огонь и арбалетные болты не причиняли жукам вреда.

Вот уже перевалился через стену первый жук, полыхнул ручной огнемет. Горящим ядром покатился по спинам своих собратьев жук, теряя всадника и распространяя огонь. Оружие показало себя, но сделать что-то больше было невозможно. Жуки лезли через стены по всему периметру города. Только западная башня с полковником Бором держалась и сметала черных тварей огнем. Загорелся посад – пригород за городской стеной. Черным дымом заволокло стену.

Из города прискакал эскадрон во главе с капралом Гомесом. Капрал поднялся на башню:

– Господин полковник, фабрика разгромлена бунтовщиками. Доктор Герхард с остатками своих людей увел с фабрики бронепоезд.

Полковник побледнел:

– Огнеметы, капрал, где они?

Капрал Гомес еле заметно покачал головой.

– Мы видели паровые коляски во дворе фабрики с загруженными огнеметами. Все разрушено и поломано. Чернь просто взбесилась. Ничто не уцелело.

Тут только полковник заметил, что один рукав форменной куртки капрала оторван, а сам капрал едва стоит на ногах.

Полковник развернулся к стене. Орда взяла город без боя и осадных машин. Без выстрелов. Жуки наползали один на другого, карабкались по панцирям и перебирались на стену. Несколько монстров лежали под стеной, еще три десятка догорали вокруг западных ворот, но горючая смесь закончилась. Солдаты гибли один за другим. Они ничего не могли сделать. Чудовища давили их, огромные рога жуков вскидывали разорванные тела, стальные шары на цепях дробили кости.

– Отступаем, – полковник Бор подумал, что сказал это сам себя, но вокруг услышали, – Всем, кто выжил уходить в казармы! – крикнул полковник, сам едва слыша себя в грохоте боя.

Это бы плохой вариант. В отличие от фабрики доктора Герхарда, казармы не были укреплением. Несколько одноэтажных зданий, окруженных невысокой стеной. Но идти больше было некуда, Город оказался в полной власти Орды. Окруженный двумя десятками солдат, полковник переулками добрался до казарм. По дороге к ним присоединилось еще несколько солдат. Никто ничего не спрашивал. Бессилие и страх – вот все, что чувствовали люди в военной форме, спеша укрыться в привычных казармах. На перекрестке они столкнулись с двумя жуками. Один монстр был загружен пленниками. Несколько связанных человек были закреплены на его панцире позади всадника. Оба жука при виде отряда, развернулись и направились ему навстречу. Полковник Бор вынул револьвер. Солдаты открыли огонь из винтовок. На такой дистанции в Корпусе не промахивались. Но пули только щелкали по хитиновым панцирям, не причиняя вреда. Жуки атаковали молниеносно, разбрасывая рогами солдат. Полковник Бор разрядил револьвер, стараясь попасть в голову всадника. Попытался выбить плечом ближайшую дверь, чтобы укрыться. Здесь и достал его тяжелый стальной шар на цепи. Снес ему полголовы вместе с форменной фуражкой. Трое солдат из тех, что сопровождали полковника, оказались связанными на спине одного из жуков, остальные лежали на мостовой.

Орда черным, медленным, маслянистым потоком заливала город. Заполнила собой его улицы и переулки. Город замолчал, замер, дымился еще за стеной посад, но жизнь покинула его. Жители прятались в домах, и это был лучший способ спастись, жуки пока не лезли в дома. Но постепенно, от центра к окраинам началась облава. Всадники, группами взламывали двери, слыша голоса или детский плач. Убивали редко, чаще вязали и забрасывали на панцири жуков. Из города потянулся караван черных монстров с пленниками на панцирях. Сотни жуков. Тысячи пленников. А колокол собора все звонил и звонил. Ветер это был или сошедший с ума епископ, никто так и не узнал.

Глава 28. О безусловной пользе юношеского фехтования

Судья Оффенбах в молодости был неплохим фехтовальщиком. Несмотря на свою полноту и даже некоторую тучность, со шпагой в руках он легко побеждал юнкеров Корпуса и даже дважды дрался на дуэлях, о чем с удовольствием вспоминал за бокалом вина в кругу близких. Огнестрельное оружие судья в доме не держал, но пара отличных шпаг висели в его рабочем кабинете на стене. Когда Шухер и его банда вломились в дом, судья, взобравшись на стул, пытался снять одну из шпаг со стены. Крепление не поддавалось, изящный венский стул под судьей раскачивался и предупреждающе скрипел. Судья был невысокого роста, с возрастом его «некоторая тучность» изрядно увеличилась.

Шухер шел по дому, постукивая дубинкой по стенам, в гостиной снес с буфета древнюю хрустальную вазу и захохотал. У Шухера была любимая дубинка отполированная его рукой, с кожаной петлей на рукояти и стальным навершием. Длиной чуть больше локтя, она поломала немало костей. Это было любимое его оружие. «Ножики для мальчиков» – любил приговаривать Шухер, выходя в уличных сварах против любого холодного оружия со своей любимицей. Он обращался с дубинкой виртуозно.

Застав судью на стуле, тянущего из ножен шпагу на стене, Шухер захохотал:

– Ножики для мальчиков, твоя честь! Лучше иди сюда и снимай штанишки, папа Шухер будет тебя наказывать.

Шухер, смеясь, подходил к пыхтящему судье. Шухер не спешил. Это его время. Толстяк-судья достаточно поиздевался над ним когда-то в суде. Теперь его очередь.

Судья в отчаянии повис на скрещенных шпагах всем своим немаленьким весом и и крепеж не выдержал. Судья с грохотом упал со стула, по дороге зацепив высокий напольный торшер. Однако поднявшись, он повернулся к Шухеру со шпагой в руках. Шухер все еще смеясь, сделал шаг вперед и с трудом отскочил, едва избежав рубящего удара. Судья пытался отдышаться. Смешная пижама была совсем непохожа на черную судейскую мантию, но шпагу он держал твердо. И главное, что удивило Шухера, судья совсем не выглядел испуганным.

Шухер взмахнул дубинкой, отбивая шпагу, и рванулся вперед. Почти дотянулся до судьи рукой, опуская дубинку на его голову. Но промахнулся. Выругался, снова прыгнул и опять промахнулся. Толстяк-судья легко уходил в сторону от его атак, и полоснул шпагой по левому бедру Шухара. Порез был неглубокий, но кровь тут же залила штанину.

– Ах ты старый жирный ублюдок, – заревел Шухер, теряя голову. Еще два выпада, которые судья легко отбил и снова порез, на этот раз через все лицо. Шухер швырнул в судью стул и бросился в новую атаку. Стул ударил судью в плечо. Теряя равновесие, судья ухватился левой рукой за массивный стол, и, падая, успел выставить перед собой шпагу. Шухер с разбегу наткнулся на острие, и клинок, не встретив сопротивления, вошел ему в живот. Судья поднялся, вырвал шпагу из тела бандита и развернулся к дверям, где уже стояли двое подручных Шухера.

Смешной толстяк взмахнул шпагой и брызги крови, разлетелись по комнате, попав и на его нежно васильковую пижаму:

– Смелее, господа, – крикнул он громилам и пошел им навстречу, но те переглянулись, попятились и побежали из дома. В городе сегодня хватало домов, где можно было разжиться без всякого риска. А Шухер? Что Шухер? Брат он им что-ли? Сам виноват.

Судья не пытался догнать их. Бег никогда не был его сильной стороной, особенно после пятидесяти. Остановившись на лестнице, судья решил, что при сложившихся обстоятельствах, не мешало бы сменить пижаму на что-то более подходящее.

Через час, свежевыбритый судья в черном, слегка жмущем в талии сюртуке, со шпагой на перевязи, появился на улице, ведущей к ратуше. Где же еще джентльмену его положения узнавать новости?

Толпа на улицах города. Успевший где-то найти выпивку сброд. Звон разбитых витрин, ругань, драки. Город взбесился. Сошел с ума. Епископ кажется спустил с цепи зверя, которого не сможет удержать. Колокола собора не умолкали…

У ратуши судья остановился. Ратуша была разгромлен. По слухам, которые сновали в толпе, быстрые и безликие словно карманники, бургомистра или повесили, или сбросили из окна на мостовую.

Судья Оффенбах не был трусом. У него была репутация честного и неподкупного человека. Его уважали. Может быть, поэтому он еще был жив. Пьяные бунтовщики рыскали по улицам в поисках жертв, и любой аристократ становился их целью. Говорили, что Корпус заперся в казармах, а толпа штурмует фабрику, чтобы раздобыть оружие и разобраться с солдатами. Соборная милиция бесчинствовала. Судья слышал, рассказ горничной из дома Хольцев, куда эти, разумеется, пьяные защитники порядка вломились. Милиционеры убили хозяина, а потом изнасиловали двух его дочерей. Горничная спряталась в заколоченном погребе и ее просто не нашли.

Долго оставаться у ратуши было нельзя, но судья Оффенбах понял это слишком поздно.

– Это же судья! Ваша честь! – раздалось у него за спиной и тут же сильный удар в грудь сбил его с ног.

– Старый толстяк пришел к своему другу бургомистру!

Судья пытался встать, но кто-то наступил ему на руку, еще кто-то двинул ногой под ребра и началось… Его били. Ногами и чем придется. Он закрывал голову руками, пытался сжаться в комок, но пухлое его тело было слишком легкой мишенью. Толпа любит бить того, кто упал. Шпага, звание и репутация – все это не имело значения. Скорее всего, те, кто глумились и топтали его даже не знали, кого именно они убивают. Толпа – это монстр у которого тысяча ног.

Каким-то чудом судья не потерял сознание и был жив, когда раздались выстрелы. Толпа перед ратушей рассеялась. Вокруг судьи никого не осталось. Он поднял голову. Через площадь к ратуше бежали несколько солдат. Штыками и прикладами винтовок отбивались они от преследователей. Огромных размеров мясник с топором бросился на споткнувшегося юнкера, совсем мальчишку, и рубанул, словно тушу мяса на своей колодке. Юнкер закричал, по-детски пронзительно, правая рука его, которой он закрылся от удара упала на мостовую. Капрал, которого судья помнил, но не знал по имени, штыком с разбегу распорол мяснику брюхо. Судья закрыл глаза, его затошнило. То, что происходило на улицах его города, было похоже на сон. На бредовый кошмар.

Судья с трудом поднялся на ноги. Его шатало, шпага до сих пор болталась у пояса, но он забыл о ней. Он захромал маленькими кривыми улочками позади ратуши, подальше от этого ужаса. Его ум отказывался анализировать, делать выводы, думать о будущем. Перед глазами стоял мясник, поднимающий свой огромный топор и мальчик-юнкер, который вполне мог вчера покупать у этого мясника что-нибудь по поручению матери… «Дальше, дальше, дальше», – твердил он сам себе и кружил по переулкам, не узнавая их, не узнавая Города. «Это сон. Кошмар. Я проснусь и ничего…», он шел, опираясь на стены, шарахаясь от прохожих, а они бежали от него, увидев безумного вооруженного старика.

– Ваша честь! – услышал он крик позади и выхватил шпагу. Теперь. Его не свалить. Пусть приходят со своими топорами…

– Ваша честь, это я, Крамер, Густав Кремер, ваша честь… я на Фабрике у доктора Герхарда за врача. Что с вами, ваша честь?

Судья опустил шпагу. Перед ним действительно стоял Густав Крамер. Без топора. У него был арбалет, но за спиной.

– Густав, да… я совсем заблудился. Я помню тебя…

– Ваша честь, вы в крови, что с вами приключилось? Да, к черту… идемте со мной.

– Куда, Густав, мне больше некуда идти…

– На бронепоезд, ваша честь, бежим, а то опоздаем. Доктор Герхард сказал, что ждет ровно час, а у меня нет часов…

Густав подхватил окровавленного судью под руку, и они заспешили куда-то уже совершенно неизвестными судье переулками и пустырями.

– Моя матушка, ваша честь, Вы помните ее? Она отказалась идти со мной… Понимаете? Сказала, что никуда не пойдет, что преподобный обещал в городе царство Христово, – Густав рассказывал на бегу, а судья задыхался и пытался вспомнить его матушку. Шпага билась в ногах, мешала, но все это неважно. Важно, что есть цель. Есть куда спешить.

Они выбежали на древние рельсы. Впереди стоял бронепоезд. Громадный и мощный, черный и сверкающий на солнце, с хищным решетчатым клином, выдающимся вперед.

– Не ушли, дождались, слава богу, успели, – невпопад частил Густав, и судья тоже почувствовал, что они успели. Вот только куда?

Глава 29. Кэп возвращается в город

Кэп прижался к земле. Трава здесь была совсем редкой и почти не давала укрытия, но, может быть, повез