Мой русский путь бесплатное чтение

От автора

В жизни любого человека рано или поздно наступает время подводить итоги. Не для того только, чтобы поблагодарить Бога за Его милости и покаяться в грехах, но ещё и для того, чтобы глубже осознать свою сущность и быть верным ей до конца. Эта сущность – не личный проект, а Божий предвечный замысел о каждом человеке.

Осмыслить своё прошлое – обязательная нравственная задача. Нет нужды публиковать результаты подобного исследования, но если придать им оригинальную литературную форму, почему бы не попробовать?

Август 2013 г.

«Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».

Антон Павлович Чехов, Студент.

НЕИСТОВЫЕ

Тбилиси, февраль 1921 года. Коммунисты устанавливают новую власть в столице Грузии. Арчил Гедеванишвили, 22-летний студент экономического факультета, в отчаянии. Он переживает за будущее своего народа.

В 1927 году политический режим значительно ужесточается. Арчил выбирает свободу. Он бежит из советского ада, оставляя в Тбилиси мать, сестру и двух братьев. С сестрой он встретится лишь через 40 лет. Мать и братьев он никогда больше не увидит.

Арчил Гедеванишвили – мой дед по материнской линии.

* * *

Гедеванишвили вошли в историю ещё в первом веке христианской эры, прямо на вершине Голгофы. Так гласит предание.

Два брата, Гедеон и Элиоз, евреи родом из города Мцхета, старинной грузинской столицы, служат в римской армии. Они распинают своего соплеменника, который утверждает, что Он – Сын Божий. По жребию им достаётся Его бесшовный Хитон, сотканный Матерью, стоящей рядом – у Креста. После распятия, оставившего в их сердцах неизлечимую рану, они покидают армию и возвращаются в Грузию.1

Тремя веками позже, девушка с нежным именем Нино (Нина), родственница великомученика Георгия и племянница Иерусалимского патриарха, едет из родной Каппадокии в Рим. Вскоре, побуждаемая преемником апостола Петра, она решает отправиться в Грузию, чтобы проповедовать там Евангелие и почтить Хитон Господень. С детства она знала, что Хитон хранится в Мцхете. Нине является Богородица, укрепляет её решимость и вручает крест, сплетённый из виноградной лозы – знаменитый крест святой Нины, который она сохранит до смерти. Подвижнической жизнью, проповедью и чудесами Нина обращает в христианство свою новую родину.

В 334 году по её совету в Мцхете строится первый грузинский храм – деревянная церковь Светицховели. Опорой зданию служит стоящий на месте захоронения Хитона священный ствол кедра («столп животворящий»), в честь которого и назван храм. На потомках Гедеона (Гедеванишвили) лежит обязанность охранять церковь.

* * *

В конце 1920-х годов, в Париже, Арчил Гедеванишвили зарабатывает себе на хлеб тяжёлым физическим трудом. Устраивается грузчиком. Однажды, при переезде одной именитой семьи на новую квартиру, он знакомится с Мадлен Дюкрок, дочерью генерала французской армии…

Мадлен вне себя от любви. Её семья вне себя от бешенства: это же уму непостижимо – выйти замуж за иммигранта-чернорабочего, тем более что он не католик и не проливал свою кровь за Францию!

Арчилу придётся ждать 10 лет, чтобы жениться на своей возлюбленной.

Это уникальная пара – пара с горячим нравом и мужественной волей.

Их направляет скорее интуиция, чем логика. Ими движет чувство собственного достоинства.

Всё в них говорит о единстве. При том что он – сама Грузия, а она – сама Франция.

Это христианская чета. И они бедны.

Мадлен – женщина незаурядной искренности. Она думает вслух. У неё нет секретов.

Её часто видят в церкви. Она учит меня молитве.

Мадлен… Я как сейчас вижу её на кухне, в фартуке. Она говорит громко, говорит за весь человеческий род. Она рассказывает нам о людях, которые своим мужеством и отвагой сделали Францию великой и удивительной державой. Рассказывает о Поле, своём брате. Он погиб, сражаясь во второй битве на Марне в августе 1918 года, когда ему было 28 лет.

Мадлен – дочь воина, она не терпит равнодушия, нерешительности, предательства.

Арчил воплощает собой мужскую нежность во всех её оттенках. Когда он смотрит на нас, внуков, становится горячо от его ликующего взгляда.

Когда я думаю об Отцовстве Бога, я вспоминаю о своём грузинском дедушке.

Как сейчас вижу его в черкеске с роскошными газырями, подпоясанного ремнём с кинжалом. Его взгляд полон неизбывной скорби – скорби от того, что он навсегда разлучён со своей родиной и с теми, кого любит. Но какая гордость, какое достоинство и благородство в этом взгляде!

Для Арчила прошлое, настоящее и будущее – одно и то же. В нём живёт целый народ и вся его история. Арчил не индивид, а личность: его жизнь нельзя рассматривать отдельно, она не имеет смысла, если не укоренена в жизни других, если не увековечена существованием других.

Для Арчила руссоистский индивидуализм и картезианский рационализм – мерзость. Но он любит Францию, особенно Париж. Париж для него – символ цивилизации.

В Париже он и умирает в 1971 году, сражённый лейкемией. Прежде чем покинуть нас, он исповедуется в своих грехах и причащается Тела и Крови Христовых из рук отца Эли Мелия, настоятеля православного прихода Святой Нины. Его последние слова обращены к дочери – моей матери: «Возвращайся в Грузию, как только страна освободится от коммунистического ярма, и позаботься о нашем народе».

Мне 9 лет. Моё страдание велико, почти невыносимо. Ушёл не дед – ушёл отец. Он –основание, память и достоинство всего нашего рода.

КРОТКИЕ

Среди моих предков по материнской линии главенствуют Гедеванишвили. В отцовской же ветви выделяются Дианины.

Павел Афанасьевич Дианин – первый в роду, о ком осталась память. С 1837 года он настоятель Преображенской церкви в селе Давыдово, что в 20 км на восток от Владимира. У него пятеро детей, все – мальчики.

Один из них, Александр, – мой прадедушка. Он занимается медициной и химией в Санкт-Петербурге, работает ассистентом профессора Александра Порфирьевича Бородина.

Бородин не только химик, но и музыкант. Бородин – внебрачный сын князя Луки Гедеванишвили, т. е., скорее всего, приходится мне родственником.

Дианин приглашает его в Давыдово. И там, в избе, построенной Павлом Афанасьевичем для своих детей, три лета подряд Бородин пишет свою знаменитую оперу «Князь Игорь», музыкальный шедевр, основанный на русских народных традициях.

Бородин очарован личностью Павла Афанасьевича. В сентябре 1877 года, после первого летнего отпуска в Давыдове, он пишет Дианину: «Это такая воплощённая простота, доброта и теплота, какую я могу себе представить только в человеке, вышедшем из народа, но никогда не выходившем из народа. Сколько в нём врождённой, тонкой, настоящей – не буржуазной европейской – деликатности, любезности, простоты без всякой принуждённости, услужливости без низкопоклонства. Мы с ним жили душа в душу, хотя виделись, собственно, не особенно часто и много (…). А уж как он вас-то всех, т. е. детей своих, любит! Такого отца надобно поискать, да поискать! И при всём этом известная давыдовская замкнутость, сдержанность по части выражения чувств, застенчивость никогда не дают ему высказывать вполне, что он думает и таит. Заветные мысли прорывают (…) как бы случайно, против его воли, и выражаются не в словах, а в делах. Даже расспросы о вас он делает с какою-то осторожностью, окольными путями, как будто боится спросить именно о том, что его, очевидно, всего более интересует. С какой жадностью он выслушивает малейшие подробности, касающиеся каждого из вас. Хороший человек ваш папан!»2

Бородина завораживает местность: «Давыдовом я доволен донельзя! Как здесь хорошо!3 (…) Сколько ни живал в деревнях, более здоровой и сухой местности решительно не видел. А леса, бор, пойма – ходи всю жизнь, не находишься, гуляй – не нагуляешься. А свобода-то! Свобода какая!»4

Александр Дианин женится на Елизавете, приёмной дочери Александра Бородина. У них в 1888 году рождается сын Сергей. Его крёстный отец – Николай Римский-Корсаков.

В 1900 году Александру Дианину 49 лет. Он крупный учёный: в 1891 году он открыл химическое соединение бисфенол-А, а затем – реакцию конденсации кетонов с фенолами («реакцию Дианина»).

С 1895 года он занимает должность учёного секретаря в Военно-медицинской академии Санкт-Петербурга, носит звание генерала в чине тайного советника.

Александр Дианин не верен своей жене. Он влюбляется в Марию Хавард, 26-летнюю француженку, живущую в Петербурге уже пять лет. В 1903 году у них рождается сын Павел.

Павел Александрович Дианин, внебрачный сын русского отца и французской матери, узаконенный царем5, – мой дедушка. Он живёт с матерью в центре города, в доме № 6 по Кирочной улице.

В декабре 1918 года эпидемия «испанки» уносит жизни Александра Дианина и Марии Хавард. Павлу 15 лет. Он сирота. В стране Гражданская война. Повсюду голод.

Ему спасает жизнь отец Жан Амудрю6, католический священник прихода Лурдской Богоматери в Санкт-Петербурге: в консульстве Франции он получает для Павла французский паспорт, хотя ранее Мария отказалась от французского гражданства для сына. По паспорту больше нет Павла Александровича Дианина. Написано: Поль Хавард, рождённый от Марии Хавард и неизвестного отца.

Март 1919 года. Павлу 16 лет. За несколько месяцев он потерял своих родителей, имя, гражданство, и навсегда покинул родину.

На границе с Финляндией, на немецком военном посту, Павла задерживают. Он интернирован в лагерь Териоки. Три недели спустя британская военная миссия, ответственная за разоружение немецких войск в Финляндии, освобождает узников и поездом особого назначения переправляет их в Турку, где они садятся на корабль в Стокгольм.

После целого месяца тягостного и беспокойного пути через Швецию, Норвегию и Англию Павел, обессиленный, прибывает в Париж.

В Париже Павел получает инженерное образование и изучает труды русского учёного Николая Жуковского, основателя аэродинамики. Он начинает свой собственный бизнес по производству промышленных вентиляторов.

Павел – упорный труженик. Он вынослив и настойчив.

Это человек большого ума. Он много слушает и мало говорит. К нему часто обращаются за советом.

Павлу трудно улыбаться, но он кроток и смирен сердцем.

Я помню его последние годы жизни. Он сидит за рабочим столом, внимательно изучая ходы лучших шахматистов XX века. Какая ясность, какое терпение, какое самообладание! Невыразимый покой исходит от всего его существа. Рядом с ним кажется, что непреодолимых препятствий и безвыходных ситуаций не существует.

В 1926 году он женится на Нине Аносовой, бежавшей из России в 1920 году с родителями и двумя сёстрами.

Нину куда больше привлекает скромный Павел, чем офицеры Белой Армии, которые часто наведывают её семью на улице Мольера и ухаживают за ней и её сёстрами.

Нина родилась в один день с Павлом, 28 февраля 1903 года. Её предки – непреклонные хранители «старой веры». В XVII веке, в период жестокого преследования старообрядцев российским самодержавием, они поселились на берегах Енисея в Сибири, а позже – в Саратове, на берегу Волги, где начали строить суда для перевозки зерна. Там, в Саратове, и родилась Нина.

Аносовы – купцы первой гильдии, продолжатели ганзейских традиций новгородских купцов. Они патриоты, славянофилы, традиционалисты – религиозные и человеколюбивые. Многие в семье носят архаичные или библейские имена. Деда Нины зовут Исайя, а её отца – Ефим.

Ефим очень богат. Его молодая жена Елена Керн очень красива. Она очаровала его своей красотой, а он её – своим кошельком. У них две дочери, Ксения и Нина. Хотя мать лютеранка (ее предки – немцы из Померании, обосновавшиеся в России при Екатерине Великой), дети крещены в православии. В 1904 году, после пятилетнего супружества, Елена влюбляется в петербургского архитектора, носящего громкое имя Александр Легран (букв. Александр Великий). Он француз, родившийся в России. Елена разводится с мужем и поселяется с дочерями у Леграна в Санкт-Петербурге, на Васильевском острове, на углу 4-й линии и Большого проспекта. Леграну 48 лет, Елене всего 23. У них рождается дочь Наташа. Её крестят в лютеранстве.

В 1914 году семья покидает Санкт-Петербург и поселяется на юге России, на берегу Азовского моря, в Мариуполе, где Легран строит завод электрических кабелей для военных нужд. Там их застаёт революция и Гражданская война. После многочисленных перипетий и опасного бегства через кубанские степи они садятся на корабль в Феодосии, за шесть месяцев до окончательного разгрома Белой Армии.

Семья устраивается сначала в Константинополе, затем в Марселе и наконец в Париже.

С детства Нину окружают самые разные люди. Отец Ефим – упорный в работе православный верующий, воспитанный в старообрядческой традиции. Мать Елена – легкомысленная лютеранка, верящая только в себя. Отчим Александр – католик, не верящий ни во что.

Ксения, с 12 лет отданная в Павловский институт благородных девиц, выйдет из него ревностной православной христианкой и убеждённой монархисткой. Наташа изберёт в качестве жизненной философии гедонизм. Нина проделает долгий путь к католической вере – она жаждет универсальности, – не отрицая при этом своих православных традиций.

Нина – сама нежность и чувствительность. Если Арчил оставил в моей памяти прежде всего свой взгляд, то память о Нине сохранила её голос: голос ребёнка, исходящий из детского сердца. Нина способна удивляться самым простым и привычным вещам и расчувствоваться по самому незначительному поводу.

Свободное время бабушка проводит за чтением Чехова, самого любимого своего писателя. В юности она мечтала стать учительницей в деревенской школе. Бог же захотел, чтобы я стал её единственным учеником. Она передала мне язык и культуру своей страны и сыграла наиважнейшую роль в моём интеллектуальном образовании.

ВЕЛИКОДУШНЫЕ

У моих дедушек и бабушек всё просто, хотя их жизнь была нелегка. У моих родителей всё сложно, хотя жизнь у них была относительно спокойной.

Дело в том, что мир, родившийся из Второй мировой войны, – новый мир. В этом новом мире сложно жить полноценной духовной жизнью.

К тому же легче быть иммигрантом, нежели сыном иммигранта. Иммигрант знает, откуда он. Сын иммигранта всегда в поиске своих корней, всегда в кризисе.

В этом новом мире и крайне незавидном статусе мои родители держались прекрасно.

Моя мать Ирэн (Ирина) – единственная дочь Арчила и Мадлен. Мой отец Кирилл – единственный сын Павла и Нины. Отец родился в 1929 году, мать – в 1938. Они познакомились в 1959 году в Париже, на встрече католической и православной интеллигенции, организованной в доме Нины и Павла. Спустя три месяца они повенчались. У них было трое детей: Стефан, Александр, Мария.

Если вся сущность Арчила заключается в его взгляде, а личность Нины целиком выражается в голосе, то воплощение Ирины – её улыбка. Мама дарит свою чудесную улыбку всем, кого встречает. Все, кто помнят о ней, помнят её яркую и искреннюю улыбку. Мамина улыбка – это её вклад в человечество.

Но она может и вовсе не улыбаться. Иногда на неё страшно взглянуть. Она судит, гневается и испепеляет с той же силой, с которой любит. Малейшее сомнение в искренности твоих намерений – и ты стёрт в порошок. Но Ирина умеет просить прощения, просто и ласково.

Для моего отца главное – аутентичность. Он мятежник и провокатор. Он не терпит общественных условностей и с большим наслаждением раскрепощает скованных людей, особенно мужчин. Он говорит всё, что приходит ему в голову, – кстати и некстати.

Отец – инженер, который никогда не работал инженером. Он бизнесмен – у него заводы по всему миру, но он мечтает преподавать историю и философию.

У моих родителей высокие гуманистические и христианские идеалы. Но имя Иисуса Христа у нас не произносится. Если кто-нибудь и молится, то не вслух.

В нашем доме есть дыхание христианства, но нет его слов. Есть краски христианства, но нет его звуков. Слова и звуки я открою для себя позже.

Отец заботится о нашем воспитании. Он водит нас в театр, на «Преступление и наказание», «Портрет Дориана Грея», в кино, на «Зеркало» Андрея Тарковского; возит нас в Египет и Новый Орлеан. С трёх лет он бросает нас в воду, учит плавать против течения, управлять яхтой и не бояться открытого моря. С ним мы встречаем бури в Атлантическом океане и бороздим тихие норвежские фьорды…

В море я безумно мечтал. В море я узнал самое важное.

В нашем воспитании есть требования и направление, но прежде всего свобода. Запрещены только мотоциклы и джинсы.

Нас учат делать то, что другие обычно не делают. Наши родители любят Францию, но не чувствуют себя французами и боятся стать французами.

Мы с братом и сестрой хорошие друзья. Стефан старше меня на год, Мария на год моложе. Мы редко ссоримся, часто бываем вместе.

Отец много работает. Его бизнес идёт хорошо: он унаследовал дело своего отца Павла и, пойдя на большой риск, вышел на международный рынок. Его компания производит промышленные вентиляторы во Франции, США и Японии. Мы живём в просторной квартире в одном из красивейших парижских кварталов и проводим каждое лето в доме на Атлантическом побережье в Южной Бретани.

Парижская квартира, загородный дом, большой парусник – всё это не только для нас, но ещё и для наших друзей, особенно для наименее обеспеченных из них. Летом наша семья словно увеличивается в три или четыре раза: место в доме есть для всех, будь то друзья детей или друзья родителей.

В 1986 году отцовское предприятие терпит крах. Японский конкурент подделывает его вентиляторы. Японские судьи, как правило, иностранцев не защищают. Министр внешней торговли Франции сделала всё возможное для разрешения ситуации. Она даже посетила японский завод отца в префектуре Сидзуока на берегу Тихого океана. Всё напрасно.

Отец подавлен. Мать ставит его на ноги. Жизнь продолжается.

В 1992 году, после падения советского режима, мои родители переезжают в Грузию. Тем самым мать выполняет последнюю волю своего отца. Ей 54 года.

В Абхазии война. В горах Сванетии беженцы нуждаются в гуманитарной помощи. Родители улетают туда на вертолёте. Там, во всеобщем хаосе, мама пропадает. Отец отыскивает её в ночи в аэропорту Кутаиси. Врач растирает её обмороженные руки и ноги. Он подходит к совершенно бледному отцу и шепчет ему на ухо: «Пульс – 27, я никогда не видел, чтобы кто-то выжил со столь слабым пульсом».

У Ирины Гедеванишвили проблемы с сердцем. Но служить своему народу она будет ещё 20 лет.

Мама умерла 26 мая 2011 года в Кахетии, на рассвете, в день национального грузинского праздника, недалеко от Бадбийского монастыря, где с 347 года покоятся мощи святой Нины. Заупокойную литургию служит на грузинском языке польский священник в католическом кафедральном соборе Тбилиси. Похороны ведёт на русском испанский священник, региональный викарий Opus Dei в России, в сопровождении православного хора. В Париже панихиду служит отец Арчил, настоятель прихода Святой Нины, в греческом православном кафедральном соборе. Грузинский храм слишком мал для этого события.

Мама… Она вспоминается мне в длинном бархатном вишнёвом платье с чёрным ремешком на талии и изысканным золотым медальоном на шее. На медальоне – святой Георгий Победоносец, поражающий дракона.

Отец выясняет судьбу своих родственников в России. После 1923 года у нас не было вестей о Сергее Дианине, сыне Александра Дианина и Елизаветы, приёмной дочери Бородина. Павел впервые встретился со сводным братом на похоронах своего отца в декабре 1918 года. После отъезда Павла во Францию они вели активную переписку, но с ужесточением советского режима пришлось её прекратить, чтобы не навлечь на Сергея опасность.

В 2002 году я начинаю поиски. В интернете нахожу: «Дианин Сергей Александрович (1888, Петербург – 1968, село Давыдово) – советский музыковед и математик. Отец Дианина – ученик Александра Порфирьевича Бородина, доктор философии и химик Александр Павлович Дианин, мать – Елизавета Гавриловна, приёмная дочь композитора. Деятельность Дианина посвящена изучению биографии Бородина, его творчества и эпистолярного наследия. Дианин подготовил к печати капитальный труд Письма А. П. Бородина, в котором собраны и опубликованы с обширными комментариями все письма композитора. Сочинения: Бородин. Жизнеописание, материалы и документы, Москва, 1955, перевод на английский язык, Оксфорд 1963».

В интернете есть информация и о другом Сергее Дианине: «Родился в 1965 году в Москве. В 1988 году окончил Московский авиационный институт. Генеральный директор компании “Рольф Лизинг”». Пишу в МАИ, моё письмо передают Сергею. Он сразу отвечает, и мы встречаемся в Москве. Скорее всего, мы родственники. Сергей Юрьевич Дианин будет помогать в дальнейших поисках.

Узнаём следующее: Сергей Александрович Дианин вместе с женой и сыном переехал в семейный дом в Давыдово перед Второй мировой войной и прожил там до своей кончины в 1968 году; его сын умер от туберкулёза в 1943 году, а значит, мы единственные потомки Александра Дианина, химика; в 1980 году по завещанию Сергея Александровича семейный дом Дианиных стал музеем Александра Бородина – единственным в мире музеем великого композитора.

В 2005 году мы с Сергеем Юрьевичем Дианиным и его женой Наташей отправляемся в Давыдово. Директор музея потрясена. Она не знала о существовании моего дедушки, Павла Александровича Дианина: чтобы избежать неприятностей, Сергей Александрович никогда не рассказывал жителям Давыдова о своём единокровном брате, живущем во Франции.

В музее две большие комнаты: первая посвящена Бородину, вторая – Дианиным. В ней, помимо портрета Павла Афанасьевича, общего предка и первого священника села Давыдова, сейчас висят фотографии Павла Александровича, моего дедушки, и Кирилла Павловича, моего отца.

Жизнь в Давыдове идёт своим чередом, и центр этой жизни – внушительная Преображенская церковь, которую большевики, по милости Божией, не разрушили.

МУЧЕНИКИ

Окунёмся в 1975 год. Мне 13 лет. Запад переживает «кризис Церкви». Христианство подрывают известные священники, епископы и кардиналы. Они утратили веру, но остаются в Церкви, пытаясь уничтожить её изнутри.

Один из наших школьных учителей, решивший спасти нашу христианскую идентичность, приглашает группу исследователей рассказать нам о гонениях на верующих в СССР. Нам показывают слайды разрушенных и взорванных церквей, фотографии психушек, где «лечат» христиан, упорствующих в вере. Нам показывают портреты мучеников – православных, католиков, протестантов, – истерзанных за верность Евангелию.

На перемене, вместо того чтобы побежать с ребятами играть в футбол, я замираю в углу школьного двора, чувствуя сердцем и телом, как некто незнакомый овладевает моей душой. Я больше не прежний. Я испытываю огромную скорбь и огромную радость. Меня охватывает Святой Дух, Он пробуждает и встряхивает меня. Но я ничего не знаю о Святом Духе.

Мученики вошли в мою жизнь подобно стреле, пронзающей тело.

В западном мире, который обрушивается под грузом материализма, легкой жизни и ненасытной жажды удовольствий, мученики станут моим спасением. Христианство для меня – уже не тот разлагающийся труп, что я вижу повсюду. Христианство – это всепобеждающий Крест, воздвигнутый на Голгофе XX века. Это ярко-красная кровь верности милосердию и любви Божией.

Моё христианское образование минимально. Дома о Боге не говорят. В школе говорят, но никто не знает, о чём идёт речь: нас не учат христианской вере и нравственности. Про добродетели и заповеди молчат. Я знаю, что есть три важных понятия: вера, надежда и любовь. Но то, что о них рассказывают, неубедительно: это всего лишь политическое пустословие.

Мученики. Я смотрю на них, только на них, и повсюду ощущаю их присутствие и поддержку.

РУССКАЯ ИДЕЯ

Школа для меня – ад. Несмотря на огромные усилия, по всем предметам я предпоследний в классе. Я силён только в плавании – в плавании я первый.

Я учу английский, но мне не разрешают взять немецкий вторым языком. «Для идиотов у нас испанский, а не немецкий!» – вот что я слышу. Моя мама, ранее преподававшая испанский, в панике. Она прибегает в школу: «Мой сын будет учить немецкий! Испанскому я сама могу его научить!» В итоге меня отправляют на немецкий.

Мне плохо даётся латынь. Этот язык мне отвратителен: никто не старается правильно произносить латинские слова под предлогом, что никто не знает, как их надо произносить. В наказание вместо латинского языка меня заставляют изучать технологию. На этот раз мама бессильна помочь.

Родители волнуются за моё будущее.

Заметив, как я люблю рубить деревья и косить траву, они заранее решили: Алекс будет садовником.

Однажды я попросил бабушку Нину почитать мне что-нибудь по-русски. Она радостно улыбнулась и выбрала рассказ Чехова «Студент».

Вечер Страстной пятницы, холодно, опускается ночь. Студент духовной академии возвращается с охоты и останавливается погреться у костра, разложенного в поле. Рядом – две вдовы, мать и дочь, Василиса и Лукерья. Студент беседует с женщинами, рассказывает о событиях, происшедших в Страстную пятницу во дворе первосвященника, когда предали Иисуса.

– «Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Пётр, – сказал студент, протягивая к огню руки. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!»

Студент рассказывает об отречении Петра и о том, как он горько плакал. «Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слёзы, крупные, изобильные, потекли у неё по щекам». Студент подумал, что «если она заплакала, то, значит, всё, происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение».

Затем студент продолжает путь к себе домой. Автор описывает пейзаж ранней весны, оттепель, чувства, охватывающие студента на дороге.

«Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а её дочь смутилась, то, очевидно, то, о чём он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Пётр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.

И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой…

И чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только 22 года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».7

Нет действия, нет интриги, но Чехов вложил в четыре страницы этого рассказа всю красоту и всю правду, какую только мог.

Когда бабушка читает, я ничего не понимаю, но улавливаю её необычное волнение и счастье, и решаю выучить русский язык. Она будет моим учителем.

Русский язык освобождает мой ум. Я начинаю интересоваться книгами. Я читаю произведения, которые захватывают меня, произведения, сильно отличающиеся от тех, что нас заставляют читать в школе.

Русская литература поражает меня своим нравственным и христианским содержанием. Она обращена к сердцу читателя, стремится пробудить в нём самое благородное, изменить его.

Новый мир распахивается перед моими глазами. Мир, в котором бытие не сводится к мышлению.

Я читаю Чехова. Он кажется мне «внеморальным», потому что описывает голые факты, оставаясь безучастным. Но за этой кажущейся нейтральностью бабушка помогает мне обнаруживать беспощадное осуждение той ностальгии и меланхолии, которые, будучи замечательными качествами людей с мужественной волей, являются настоящими пороками людей незрелых. Чехов требует искренности в чувствах, требует действия, которое должно из них вытекать.

Я читаю Достоевского. Он открывает мне глаза на положение в мире – на бесов, окружающих нас, на борьбу, протекающую на небе и на земле, на противоречия и драму атеистического гуманизма. После чтения Достоевского я понимаю, что золотой середины не может быть: надо быть за Христа или против Христа.

Я читаю Толстого. Меня очаровывает его борьба против общественной безучастности многих христиан. Толстой расширяет мой кругозор: опасность приходит не снаружи – от открытых врагов христианства, – но изнутри: от половинчатого христианства, которое не является ни солью земли, ни светом миру. Я понимаю, что атеистический гуманизм – не только плод извращённого философского мышления, но и следствие отсутствия истинного христианского гуманизма.

Я обнаруживаю совершенно удивительную вещь: «русскую идею».

Русские стремятся познать предвечный Божий замысел о своём народе. Они стараются постичь свою собственную соборную сущность. Они убеждены, что у них важная миссия, которую надо осуществлять в Европе и в мире. Их больше всего интересует философия истории.

Я читаю Петра Чаадаева: «Есть великие народы, – как и великие исторические личности, – которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения: таков именно наш народ (…). У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить бóльшую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество8