Мозг и боль. Как сознание влияет на наши ощущения бесплатное чтение

WHY DOES IT STILL HURT?

How The Power of Knowledge Can Overcome Chronic Pain by Paul Biegler

Copyright © Paul Biegler 2023

© Коломейцева Т. С., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

ПОЛ БИГЛЕР – журналист, ученый и бывший врач, специализирующийся на скорой медицинской помощи. Его публикации о здоровье и науке печатались в газетах The Age, The Sydney Morning Herald, Good Weekend, The Australian Financial Review, Cosmos, New Philosopher и Arena. Он написал книгу «Этическое лечение депрессии», которая завоевала премию австралийского музея «Эврика» за исследования в области этики.

Введение. Карточный фокус

Это был один из тех летних дней в Австралии, когда выходишь на обжигающее солнце из своего автомобиля и уже знаешь, что кожа головы поджарится, пока пройдешь три метра до ближайшей тени по тротуару. В то ослепительно яркое утро вторника ноября[1] 2019 года я устремился под защиту портика безымянного здания со стеклянными фасадами в пригороде Мельбурна под названием Мураббин. Это аборигенское слово значит «место отдыха», но сегодня оно больше похоже на улей: будничный гул дешевых китайских ресторанов сменяет жужжание авторемонтных мастерских в ряду одинаковых промышленных кварталов.

Я метнулся к раздвижным стеклянным дверям и прошмыгнул в прохладное пространство атриума здания, там быстро осмотрелся и обнаружил вывеску, которую искал: «Группа реабилитационной медицины». Внутри на стенах нейтрального оттенка красовалась обычная офисная живопись в современном стиле, находились стойка администратора и ряд гладких белых стульев с постоянными посетителями, которых художник изобразил бы нейтральной серой краской. «Вы к доктору Фриду на 11 часов?» – спросила секретарь, я кивнул в знак согласия, и она предложила мне сесть.

Есть нечто в приемных у врачей – как в парикмахерских или самолете – что ослабляет волю и внушает чувство беспомощности, когда вы передаете контроль над ситуацией врачу, парикмахеру или пилоту. Я впал в это состояние монотонности фуги[2], играл с телефоном, а затем погрузился в размышления, почему я вообще тут сижу и жду встречи с алгологом[3]. И надо ли мне все это. Я считаю себя медицински грамотным: в конце концов, я проработал врачом 20 лет, 10 из которых в скорой помощи, боролся с последствиями болезней и травм, угрожающих человеческой жизни. Я также провел приличный объем собственных исследований – в том числе в рамках докторской диссертации и на постдоке[4], – того, как наш процесс принятия решений человеком могут подкосить столь разнообразные факторы, как депрессия или ухищрения рекламы. В довершение всего, я научный журналист, и и мне на почту каждый день приходят самые свежие исследования. С таким опытом, скажете вы, я бы не просиживал штаны в приемной алголога в ожидании решения своей медицинской проблемы. Но вот я здесь – бывший медик, напичканный знаниями, в безнадежном замешательстве.

Причина моего внутреннего смятения возникла зимним утром пятью месяцами ранее. Я проснулся с болью в правом колене, и мне пришлось преодолевать дискомфорт и ноющую боль, когда я отводил детей в школу. Я думал, дело в баскетболе и чрезмерных пробежках по парку. Но с последних тренировок прошло уже пять недель, и я потерял терпение. По счастливой случайности у меня есть приятель – физиотерапевт и эксперт-диагност, поэтому я решил, что пришло время заново познакомиться с профессией. Паоло – высокий, атлетически сложенный мужчина, и в последние годы, когда нам обоим перевалило за 50, я стал замечать седину в его темных волосах и бороде. Я встретился с Паоло в его апартаментах в Бейсайде Мельбурна, он приветствовал меня в непринужденной дружеской манере, оттененной серьезностью медицинского работника. Чтобы попасть в его кабинет, мне пришлось сражаться со ступеньками лестницы, вздрагивая и держась за перила. Паоло проверил насколько сильно сгибается колено и могу ли я приседать на этой ноге. Это было больно. Настолько, что я чуть не расплакался. Но боль, как оказалось, являлась обязательным условием для постановки диагноза. По словам Паоло, я травмировал участок хряща в колене, называемый медиальным мениском. И он оказался прав: диагноз был подтвержден через несколько недель с помощью магнитно-резонансной томографии. Но это, как выяснилось, было лишь начало – вся сложность заключалась в том, что именно с этим делать.

Я знаю хирурга-ортопеда с непререкаемым авторитетом. Это мой бывший коллега, которого я очень уважаю, поэтому проконсультировался с ним, и совет был однозначным: операция по удалению разрыва мениска поможет справиться с болью, которая в противном случае будет то усиливаться, то ослабевать в течение неопределенного времени. На самом деле он тоже перенес эту операцию с отличным результатом. Такая рекомендация – на вес золота, и я сразу подписал документ о проведении операции в местной государственной больнице. Однако длительность процессов в государственной системе здравоохранения предполагала, что мне предстояло ждать, возможно, несколько месяцев, и, пока время медленно тянулось, многое изменилось.

Я отказался от своих любимых пробежек и бросил играть в баскетбол с маленьким сыном. Я все больше отдавал предпочтение своей «хорошей» ноге, и квадрицепсы на травмированной постепенно слабели и истощались.

Я также разгреб небольшую гору медицинских исследований о разрывах менисков, которые, как ни странно, заставили меня задуматься. Я задавал себе вопрос: неужели ложиться под нож – действительно лучший вариант?

Итак, что же я узнал такого, что заставило меня усомниться в рекомендациях хирурга? Все началось с более глубокого понимания той маленькой части меня, которая подлежала операции.

Мениск – это амортизирующий хрящ в коленном суставе. Он не только распределяет силу тяжести, которая воздействует на колено при ходьбе, беге или прыжках, но и выполняет жизненно важную задачу – помогает нижнему концу бедренной кости скользить по верхнему концу кости голени – большеберцовой кости – при сгибании колена.

Менисков два: медиальный – с внутренней стороны колена – и латеральный – с внешней. Если рассмотреть мениски поближе, они будто созданы для тренировок скейтбордистов: словно два причудливых колизея, спроектированных Антонио Гауди[5], с ужасно высокими стенками, которые плавно опускаются к центру.

Но если вы вдруг надумаете устраиваться на работу в качестве какой-нибудь части тела человека, не будьте мениском. Силы, давящие на колено, испытают на прочность даже легендарных Атлантов[6][1]: при легкой ходьбе мениски получают нагрузку в полтора раза больше массы человеческого тела, а при спуске по лестнице – в три раза. Выйдите на пробежку – и через ваше колено, скорее всего, пройдет нагрузка, превышающая ваш вес в восемь раз. Значительная часть этой силы сжатия приходится на мениск [2], и особенно на заднюю часть медиального мениска. [3] Именно в этом месте и случился разрыв мениска у меня. Сейчас можно подумать, будто лечение очевидно. Люди постоянно получают подобные травмы, их тщательно изучают уже более трех десятилетий при помощи магнитно-резонансных томограмм [4], а хирурги еще раньше начали исправлять ее с помощью процедуры, называемой частичной менискэктомией. [5] Тем не менее до сих пор мало ясности в том, какой метод лечения разрыва мениска лучший. И здесь кроется урок, который касается боли, выходящей далеко за пределы колена и распространяющейся на самые отдаленные участки тела.

Давайте разберемся, что же это на самом деле за процедура. Под наркозом хирург-ортопед делает два разреза в передней части колена, чтобы вставить артроскоп, который позволяет увидеть разорванный хрящ и удалить его зазубренный край. Но большинство хирургов хотят срезать поврежденный участок до ровной дуги, а это часто означает удаление 15–20 % мениска. Как это устранит боль? Вот тут и закрадывается неопределенность. Мениск имеет мало нервных окончаний, поэтому сам по себе разрыв зачастую вообще не причиняет боли. Хирурги считают, вызывает боль то, что оторванный лоскут хряща трется и раздражает блестящую полупрозрачную ткань, покрывающую коленный сустав и называемую синовией. [6] В отличие от мениска, синовия богата на нервные окончания, и, следовательно, у нее есть все шансы превратить вашу жизнь в мучение.

Однако никто не смог убедительно доказать, что именно порванный лоскут, натирающий синовию, вызывает боль. В этом вопросе, если честно, существует море сомнений, подмывающее статистику, которая должна бы стать фундаментом для принятия решения об операции. Если взять случайных людей с улицы в моей возрастной группе – старше 50 лет, – то разрыв мениска будет у трети из них. [7] Если кажется, что это много, то помните, что пожилые люди особенно подвержены дегенеративным разрывам, которые происходят, когда мениск разрушается, а не когда на него оказывается чрезмерное амортизирующее воздействие. Но есть и другая, еще более поразительная статистика. У 60 % тех людей с улицы с разрывом мениска, явного большинства, боль в коленях просто отсутствует. Задумайтесь на секундочку, что это значит, потому что это грандиозно: можно жить с разрывом мениска и при этом без боли. Фактически вокруг вас ходят миллионы людей и даже не знают, что у них разрыв мениска. Поэтому если вы как раз тот человек, который испытывает боль и вам предлагают частичную менискэктомию избавления от нее, то, узнав данную статистику, вы можете задуматься: «Как бы мне оказаться среди людей старше 50 лет с разрывом мениска, у которых ничего не болит без операции?» Это глубоко личный вопрос для меня. Могу ли я победить боль и вернуть подвижность без операции? Но кое-что еще не давало мне покоя. Поскольку я много лет учился медицине, то хорошо понимал, что все лечение, которое надо было пройти в течение этих пяти месяцев, уже сделано. Так почему же до сих пор болит?

Я очень много думал об этом, словно играя мыслями в пинг-понг, но ничего не решил и тогда записался на прием к одному из лучших специалистов в области боли. Люди из моего района идут к Кэлу Фриду, когда боль встает между ними и велосипедом, баскетбольным мячом, бадминтонной ракеткой или чем угодно еще, приносящим им удовольствие, улучшающим здоровье или просто дающим свободу. К Кэлу обращаются по поводу кратковременных «острых» болей, но его специализация – боль, которая длится более трех месяцев, как у меня сейчас, и официально называется «хронической» или «постоянной» болью.

Фрид – врач спортивной медицины и лечебной физкультуры, и на страницах его резюме рассыпаны свидетельства о выгодах этой профессии: можно прикладывать свои исцеляющие руки к работе со спортивной элитой и общаться с ней. Например, Фрид был клубным врачом футбольных команд Мельбурна и Коллингвуда AFL, работал с национальной австралийской сборной по нетболу[7] «Даймондс». Но он не стал снобом, помешанным на спорте. Его призвание заключается в том, что одинаково нужно и звездам спорта, чьи травмы грозят завершением карьеры, и пенсионерам из пригорода с больной спиной, – в распространении «болевой грамотности».

Фрид – сторонник того, что понимание боли является ключом к ее преодолению. Если это и звучит ортодоксально, то его подход на самом деле довольно причудливый. Его веб-сайт «приправлен» блогом с записями [8], названия которых могут показаться весьма пикантными. Здесь есть «Извините, но в боли гораздо больше, чем 50 оттенков серого» и загадочная «Копуляция спортивной и тренажерной медицины и революции боли». Однажды там появился дисклеймер: «Я не получаю материального вознаграждения за часы, потраченные на создание и поддержку этого сайта, кроме эффекта самотерапии. Следовательно, я могу сэкономить на психологе». Наверное, вы уже поняли, что хороший доктор обладает чувством юмора. Возможно, именно по этой причине я не испытал особого трепета, когда в приемной появился он сам, чтобы вывести меня из задумчивости.

Фриду около 60 лет, у него гладко выбритое оливкового цвета лицо и пронзительные голубые глаза с гусиными лапками вокруг, которые танцуют, как лепреконы[8], когда он улыбается. Фрид был одет в стандартную офисную одежду – брюки и деловую рубашку с открытым воротом, но, когда мы оба сели к столу, я заметил прислоненный к стене за его спиной дорожный велосипед, который, очевидно, уже проехал много километров, так что я знал: где-то здесь припрятана лайкра. Тон его голоса был в равной степени уверенным и неторопливым, но считывалось, что он спешил выполнить миссию – избавить меня от боли.

Мы не виделись с Фридом лет 10, с тех пор как он наблюдал велосипедную травму другого моего колена, и сначала просто болтали о том о сем. Как вдруг он с дерзкой улыбкой и сноровкой фокусника сунул мне три коробочки с игральными картами, каждая из которых была аккуратно уложена одна на другую. «Пол, подержите-ка», – сказал он. Верхняя коробка, по его словам, была полна карт, а две другие были пусты. Я обхватил пальцами стопку из трех коробочек, которая как раз поместилась в моей руке, и подержал их несколько секунд, прежде чем Фрид попросил их обратно. Затем он протянул мне ту самую коробочку с полной колодой карт. Я немного подержал ее пальцами. «Что-нибудь замечаете?» – спросил Фрид, приподняв брови и улыбаясь во весь рот. О да, заметил. Полная коробочка карт сама по себе казалась тяжелее, чем все три вместе. Чего, конечно, быть не могло. Она должна ощущаться легче, ведь веса двух пустых коробочек больше не было в моей руке. Я повторил это – тот же результат, то же мистическое, странное чувство. Фрид торжествующе наблюдал, пока иллюзия производила на меня впечатление. Я понял, что до меня он очаровал уже многих пациентов этой нейробиологической уловкой, когда объяснял мне, как она работает, с беглостью, отточенной, очевидно, многократным повторением.

По его словам, когда вы держите одну полную коробочку только пальцами, мозг воспринимает ее вес как более тяжелый, чем на самом деле, в отличие от захвата всех трех упаковок, вес которых ощущается более широким участком ладони. «Неважно, знаете ли вы, что две коробочки пустые, а одна полная, и неважно, сколько раз вы это повторите, ощущение будет одно и то же, – сказал он, – это свидетельствует о том, что не только мозг отвечает за то, что мы чувствуем, и он не всегда понимает это правильно».

Запомните эту фразу, потому что она критически важна. Я пришел с болью в колене, но неважно, откуда она взялась; проблема заключается в том, что, когда она сильно затягивается, то во многих случаях является обманкой. Это словно карточный фокус, который с нами разыгрывает тело, используя мощнейшие ресурсы нервной системы, чтобы обмануть сознание, заставив его думать, будто телу все еще больно и единственный выход – это сжаться и защищать травмированную часть. У боли два лица, как у римского бога Януса.

Первое лицо боли не любит никто, но оно прямо смотрит нам в глаза и является неотъемлемой частью выживания. Наряду с отеком, покраснением, жаром и потерей функции боль является значимым признаком воспаления – ответа организма на болезнь и травму. Если какая-то часть тела болит, то вы ею не пользуетесь, и такое замедление в активности способствует исцелению. Но стоит повернуть боль и увидеть ее второе лицо, как вы обнаружите непроницаемый покерфейс, который обманул немало людей на Земле. Ведь чем дольше продолжается боль, тем менее надежным симптомом повреждения колена, спины, плеча, чего угодно она становится. Многих такое озарение встревожит. Может ли боль, непревзойденный сигнал опасности, по чьему велению мы идем с гнилым зубом к стоматологу и со сломанной костью к травматологу, настолько дезинформировать?

За последние несколько десятилетий растущая волна исследований показала, что постоянная боль может привести к тому, что нервная система становится сверхчувствительной к ощущениям, исходящим из пораженного участка. Ощущения, которые вызывали бы боль в обычной ситуации, теперь становятся еще более неприятными. А то, что обычно не причиняло дискомфорт, например давление или простое движение, теперь становится болезненным. На практике – и я говорю об этом из собственного опыта – это означает, что самое безобидное дуновение ветерка на многострадальное колено может неверно восприниматься как боль. Звучит как чистое безумие, но эта фатальная ошибка – побочный продукт, возможно, самого изысканного примера физиологии человеческого тела. Это называется нейропластичностью, и она проявляется в каждом элементе чувствительной к боли системы: от нервов, принимающих болевые сигналы из поврежденного участка, до их соединения со спинным мозгом и даже до участков мозга, которые обрабатывают боль и заставляют вас осознать ее.

Нейропластичность стала модным словом благодаря бестселлеру Нормана Дойджа «Пластичность мозга. Потрясающие факты о том, как мысли способны менять структуру». Проще говоря, это способность мозга перестраиваться в процессе обучения, например, игре на скрипке или при восстановлении утраченных навыков, таких как умение говорить после инсульта. Эта концепция перевернула представления, державшиеся десятилетиями, согласно которым в младенчестве связи в мозге податливы, как пластилин, а в зрелости становятся твердыми, как янтарь. Нейропластичность, без сомнения, является настоящей звездой в мире нейронаук и во многом заслуживает этого статуса. Но у любой медали есть две стороны, и нейропластичность имеет собственную теневую. Она называется дезадаптивной нейропластичностью [9]. Когда боль долго не проходит, это может означать, что стимулы, которые являются неноцицептивными, – то есть не вызывают объяснимой боли, – ошибочно регистрируются как ноцицептивные[9] – ведь они причиняют эту чертову боль. Это то, что я называю ошибкой боли, и могу сказать, что ее существование требует полной переоценки понятия боли. Причина в том, что понимание ошибки боли – это ключ к ее устранению. Моя миссия в этой книге – передать хотя бы часть знаний об этом и показать, как с их помощью можно исключить многие случаи постоянной боли.

В ходе прочтения книги мы познакомимся с женщиной-полицейским, которая годами мучилась от боли после тяжелейшей травмы и все-таки нашла ключ к своему выздоровлению, услышав всего два слова. Мы послушаем легендарного нейробиолога из Гарварда о том, как он обнаружил странную особенность организма, заставляющую людей испытывать боль. Мы познакомимся с чемпионом по боевым искусствам, которого после несчастного случая боль почти довела до ручки и который выздоровел без лекарств и операций при помощи того, что уже у многих людей появилось в гостиной. Мы поговорим с человеком, которому предстояла замена коленного сустава при остеоартрите и который после тяжелой операции на сердце нашел способ избавиться от боли без новой операции. Мы узнаем, почему знаменитый ученый, изучающий боль, ничего не почувствовал, когда его укусила одна из самых смертоносных змей в мире, но испытал мучительную боль от царапины веткой.

В то же время мы ответим на ряд важнейших вопросов. Как понимание ошибки боли может помочь от боли избавиться? Если постоянная боль не сигнализирует о текущем повреждении, то почему она возникает? Можно ли научиться испытывать боль, и если да, то можно ли отучиться? Хоть может показаться, что физические упражнения ухудшают состояние, может быть, на самом деле они помогают от боли? Являются ли депрессия и тревога только следствием хронической боли или они могут быть еще и ее причиной? Мы также рассмотрим последние исследования методов, включая психотерапию и лечебную физкультуру, которые позволяют вернуть контроль над болью в наши руки.

Но еще мы столкнемся со страшной аномалией: несмотря на свою эффективность, эти методы лечения используются ограниченно и практически неизвестны для подавляющего большинства людей, страдающих от боли. А таких людей очень много. Только в 2016 году в системе здравоохранения в США на лечение заболеваний опорно-двигательного аппарата [10], включая боли в спине, шее, суставах и конечностях, а также таких заболеваний, как ревматоидный артрит и остеоартрит, было потрачено 380 миллиардов долларов. Не менее чем каждый пятый человек живет с хронической болью. [11] Однако методы лечения, основанные на понимании нейропластичности, вытесняются таблетками, инъекциями и операциями, – универсальными решениями в медицине, которые могут нанести вред миллионам людей. Опиоидный кризис в США может послужить наглядным примером губительного влияния фармацевтики: передозировки и самоубийства, обусловленные употреблением опиоидных обезболивающих, стали основной причиной первого за последнее столетие снижения продолжительности жизни в стране. [12] Но и физические методы лечения также усугубляют статистику. Возьмем, к примеру, спондилодез[10] при болях в спине. За десятилетие до 2009 года число таких операций в США удвоилось, и в 2015 году расходы на эту процедуру превысили 10 миллиардов долларов. [13] Однако каждая шестая операция приводит к осложнениям, в том числе к повреждению нервов. [14] Вдобавок к этому эксперты спешат заявить, что в качестве лечения боли в спине формирование спондилодеза практически бесполезно [15]: оно уступает физическим упражнениям, когнитивно-поведенческой терапии и физиотерапии. Эти фармацевтические и хирургические методы лечения являются соучастниками ошибки боли. Они направлены на часть тела, а не на нервы, которые ее ощущают. Они стремятся изменить анатомию, а не мозг, воспринимающий боль. Они не понимают важности дезадаптивной нейропластичности и перепрошивки сверхчувствительных проводящих путей.

Все это заставило меня во время встречи с Кэлом Фридом задать себе вопрос, который мог изменить жизнь: был ли я сам жертвой ошибки боли? Я обладал начальными знаниями о дезадаптивной нейропластичности, полученными после той, более ранней травмы на велосипеде, и задавался вопросом: может быть, она – фактор, вызывающий мою нынешнюю боль в колене? Но я своими глазами видел разрыв мениска на МРТ. Существовала очевидная, четко сформулированная причинно-следственная цепочка, ведущая от моих перегрузок на беговой дорожке и баскетбольной площадке к симптомам больного колена и диагнозу «разрыв мениска». Боль продолжалась пять месяцев, потому что я просто не смог от нее избавиться. Хирургическое лечение казалось логичным решением. Но я не мог взять и выбросить из головы эту цифру – 60 %. Если разрыв мениска совместим с жизнью без боли, то почему эта жизнь не могла быть моей?

После карточного фокуса мы с Фридом перешли к обсуждению того, что будет устранять мою боль и, что особенно важно, является ли операция частью решения проблемы. К счастью, люди уже давно работали над этим вопросом. Вскоре после нашей консультации Фрид прислал по электронной почте несколько статей, которые я внимательно изучил. А еще чуть позже получил другое электронное письмо от Фрида. Он только что закончил создание учебного модуля для Австралазийского колледжа подготовки спортивных врачей и врачей лечебной физкультуры [16] и предложил мне его посмотреть. Модуль был полон фирменных причуд Фрида, включая слайд, на котором он едет по мучительному Альп дЮэз, одному из самых крутых подъемов на трассе «Тур де Франс». Из его пыхтящих губ идет облако с текстом: «Боль не является точным маркером повреждения тканей, боль не является точным маркером повреждения тканей, боль не является…» Был еще слайд со статистикой, подтверждающей эту точку зрения: изображение скелета с различными болевыми точками, обведенными синим, включая колено, поясницу, шею и плечи. Прилагались цифры об отклонениях, выявленных при обследовании этих областей, но у людей без всякой боли. Это поразительные данные.

В области шеи у 87 % людей в возрасте 20–70 лет есть грыжи межпозвонкового диска без боли. У 37 % 20-летних и 97 % 80-летних есть дегенеративные изменения дисков поясничного отдела позвоночника. Без боли. У 43 % людей старше 40 лет наблюдается дегенерация хряща, выстилающего коленный сустав. Совсем. Без. Боли. Но когда у людей присутствует боль в одной из указанных областей, это приводит к целому ряду процедур, направленных на исправление анатомии. При этом буквально толпы людей ходят вокруг с такой же анатомией, и у них ничего не болит. Простительно сделать вывод, что у значительной части людей проблема не в анатомии.

Теперь я заполучил самый важный инструмент, которым может овладеть каждый, кто решает, как лечить свою боль: знание. Я принялся обдумывать все это, продвигаясь к ответу на главный вопрос: что мне следует сделать? Я надеюсь, что рассказы на следующих страницах, взятые из моих интервью с ведущими мировыми учеными, изучающими боль, и с теми, кто излечился от боли, помогут вам получить знания, актуальные и значимые для принятия вашего собственного решения. В общем, это книга о том, почему боль остается, почему до сих пор болит и что мы можем сделать, чтобы перестало.

1. Кто стал лучшим? (как мозг пытается вас защитить, исходя из прошлого опыта)

Примерно посередине северного побережья Тасмании[11] есть плоский песчаный пляж, весь в корягах и с кустами банксии[12] по краям. Пляж переходит в булыжную осыпь, которая видна во время отлива, и если вы пройдетесь по камням на восток, то вскоре они окажутся разделены устьем реки Форт, где банксия уступает место сплетенным, словно сутулым, эвкалиптам, стоящим на страже реки, уходящей в глубь суши. Это место называется Тернерс Бич, и, если пройти несколько сотен метров вверх по течению, перед вами появится приземистый бетонный мост, по которому реку Форт пересекают четыре полосы шоссе Басс – артерии, соединяющие редкие деревушки, которыми усыпана северная часть Тасмании.

Приятным летним утром в феврале 2015 года Лорен ехала на восток по шоссе Басс на своем дорожном велосипеде вместе с подругой Тиной. Лорен была в отличной форме, всего три недели до того она участвовала в соревнованиях «Айронмен» в Мельбурне и, отправляясь на незначительные 120 километров, уже отдохнула после непрерывных многокилометровых гонок. День казался благоприятным, и Лорен с подругой болтали, приближаясь к мосту Форт. Но ни одна из них в тот день не добралась на велосипеде на другой берег реки.

«Я только помню этот сильный удар прямо в центр моей спины, и потом я упала, – рассказывает Лорен. – Думаю, что промежуток времени между ударом и падением был всего в секунду. Я помню, как сказала себе: „Меня что-то ударило“, „Будет больно“, и „Я еще смогу участвовать в гонках?“»

Сила удара превратила Лорен в снаряд. Она выбила из седла Тину, чей велосипед остался лежать на асфальте по ходу движения, а Лорен оставила ошеломленной на обочине. Пока она лежала, машина переехала велосипед, и его обломки пролетели мимо нее. «Я спросила Тину, все ли в порядке, и она ответила: „Да, убери велосипед, убери велосипед“. Я попыталась встать. Старалась опереться на правую руку, которая была подо мной, но не смогла. Я не могла себя поднять».

Впереди, на другой стороне моста Форт, остановился грузовик, из которого вышли двое мужчин и направились обратно по проезжей части навстречу Лорен. Один из мужчин помог ей встать и перешагнуть через ограждение на безопасный вал, где она прилегла, и накрыл ее спальным мешком, который взял с собой. Там, лежа на придорожной траве, Лорен услышала рефрен, который открыл новую главу в ее жизни, состоящей наполовину из ужаса, наполовину из откровения.

Мужчина продолжал повторять: «Извини, пожалуйста. Извини, пожалуйста. Я просто тебя не видел».

Лорен невысокого роста – примерно 163 сантиметра, ее волосы песочного цвета собраны в хвостик, она говорит на австралийском английском, у нее большие серо-зеленые глаза, которые время от времени тускнеют, когда она вспоминает пережитое. Последствием аварии для 44-летней женщины-полицейского стал раздробленный правый локоть, который хирургу пришлось собирать воедино с помощью множества металлических пластин и спиц. Правое запястье было сломано, поврежден локтевой нерв, который контролирует движения кисти и запястья, – все это нуждалось в хирургическом вмешательстве. Пока Лорен лежала в больнице, на ее правом бедре внезапно образовалась обширная гематома: жировая прослойка под кожей, по словам врачей, отошла от мышц, и это пространство заполнилось кровью. Все это очень болело, но, как ни странно, грузовик вскоре отошел на второй план в грандиозном замысле театра боли. «Боль воспринималась как ожидаемый результат аварии. Похоже, физически я восстановилась за обычный срок, но не думаю, что до конца восстановилась психологически», – говорит Лорен.

Вдобавок она только оправилась от очередного напоминания о собственной смертности. В 2013 году Лорен остановилась от сильной боли в затылке во время тренировки по прыжкам в высоту. Спустя несколько часов она не могла говорить. Обследование показало, что кровоизлияние в мозг едва не оборвало ее жизнь. И вот теперь Лорен сбил грузовик – ясным утром, причем на ее шлеме и велосипеде мигали красные огни. Не хотелось бы подумать в такой момент, что бог любит троицу. Люди говорили: «Ты обманула смерть дважды, скоро у тебя закончатся жизни». Казалось, смерть преследовала ее. Вот как это проигрывалось в ее голове.

«Вскоре после аварии начались эти страшные сны. Я страдала от ночных кошмаров, где умираю, и об этом были мои постоянные мысли и страхи. Если я шла по мосту, то видела в своем воображении, как падаю с него, стремглав падаю на землю, а затем ясно видела себя переломанной и мертвой. Мне снились смерти, которые я видела, будучи офицером полиции, и я представляла себя в роли погибших, лежащих в разбитой машине или в постели».

Совет по страхованию от ДТП Тасмании рассмотрел аварию и попросил Лорен пройти психиатрическую экспертизу. Как сказал психиатр, у нее был букет симптомов посттравматического стрессового расстройства; наверное, неудивительно, учитывая ее трудовую биографию. Лорен поступила на службу в полицию Тасмании в 22 года и работала в Берни, портовом городке с населением 20 тысяч человек, который живет лесным и сельским хозяйством. Ей доводилось вести всякие дела: от краж в магазинах до наркорговли и убийств. За годы работы, будучи одной из двух женщин в отделе уголовного розыска Берни, Лорен часто словно вытягивала короткую соломинку на дела о сексуальном насилии, жертвами которого в основном были женщины, а иногда и дети.

Но когда речь заходит о силах, сформировавших ее психику, Лорен еще сильнее углубляется в прошлое: «Я отчетливо поняла, причем довольно рано, что должна очень стараться, чтобы привлечь внимание родителей, ведь они были слишком заняты. Поэтому, если я получала награду за учебу или играла главную роль в театральной постановке, они приходили на мероприятие, и на небольшое время я была им интересна. Думаю, это отчасти и привело меня к тому, чтобы всегда стремиться побеждать, быть лучшей, делать больше, чем все остальные». Выпускаясь из полицейской академии, Лорен заняла второе место по успеваемости и, готовая лопнуть от гордости, позвонила маме, чтобы поделиться новостями. Прошло более двух десятилетий, но ответ ее матери до сих пор стоит в ушах: «Это хорошо, а кто занял первое место?» Как оказалось, это был 30-летний бывший адвокат. В любом случае отсутствие одобрения заставило Лорен стараться лучше. Она поднялась по служебной лестнице и стала полицейским прокурором. И занималась не просто триатлоном, а его экстремальной версией, известной как «Айронмен».

Когда подошел 2017 год, Лорен достаточно поправилась, чтобы возродить свои спортивные амбиции. Она решила принять участие в ультрамарафоне, и именно во время подготовки к этому 100-километровому забегу у нее впервые появилась ноющая боль, которая в итоге заставит Лорен в третий раз подумать о собственной смертности. Все началось с небольшого покалывания над правым коленом, которое усиливалось до тех пор, пока во время бега не стало казаться, что в кожу вонзается нож. Лорен прекратила беговые тренировки и сходила к хирургу-ортопеду, который провел эндоскопическое исследование сустава, но ничего не нашел. Боль нарастала. «Я сидела неподвижно или лежала в постели и думала о том, что болезнь мешает мне заниматься тем, что я люблю. Я на самом деле представляла себе, как нож вонзается в кожу и причиняет боль по всему бедру».

Лорен обратилась к переменчивой мудрости «доктора Гугла», проведя часы за чтением симптомов, которые могли совпасть с ее собственными, чтобы поставить тот самый неуловимый желанный диагноз. Ее интернет-усилия, казалось, наконец-то окупились, когда она наткнулась на так называемую парестетическую мералгию. Защемленный нерв вызывает целую палитру боли [17]: от покалывания, холода, жжения и ноющей боли до молниеносных спазмов. Большинство людей сталкивается только с каким-то одним симптомом, но, согласно статистике, у небольшого процента людей их может быть несколько [18]. Лорен знала об этом. «А дальше вы понимаете, что появилась боль с другой стороны, сильное жжение. Я все время прикладывала лед к ногам. Ночью я не укрывалась одеялом, чтобы отдохнуть. Я просто не знала, как это прекратить. В конце концов у меня болели обе ноги весь день, каждый день, безостановочно. Так продолжалось несколько месяцев».

Врач выписал Лорен обезболивающее «Лирику», прегабалин, который убрал пиковые ощущения боли, и примерно через полгода она вернулась к регулярным прогулкам, а затем и к бегу, и к велосипеду. Идея с ультрамарафоном все время маячила на горизонте, как морковка, и Лорен все бежала по тротуару, с нарастающей интенсивностью, пока не посвятила себя этому полностью. Она должна была делать 25 000 шагов в день, а если к девяти часам вечера успевала пройти только 20 000, то выходила на улицу и пробегала пять километров. Раньше, когда могла только ходить, она ограничивала калорийность пищи, чтобы снизить вес. Теперь, подгоняемая почти сатанинским импульсом, Лорен продолжала сидеть на этой строгой диете. Уровень железа в крови снизился, и развилась анемия. Потом дефицит кальция. «В октябре 2018 года я заболела так сильно, что у меня стали выпадать волосы, ломаться зубы, пропали месячные на несколько лет. Несмотря на это, я продолжала бегать каждый день до Рождества».

Однако этот почти религиозный ритуал ждали большие перемены. На пробежке по пологому склону Лорен подвернула ногу, и это отозвалось жгучей болью в левой ягодице. Шли недели, боль усиливалась, и снова появилось жжение в бедрах, которое она так долго держала под контролем. Она не могла сидеть за столом, и ей пришлось прекратить работу. Врачи ввели ей кортизон в ягодицу, увеличили дозу «Лирики» и назначили опиоидный обезболивающий препарат «Эндон» (оксикодон). МРТ показало стрессовый перелом копчика, диагноз, который принес Лорен первоначальное, но недолгое спокойствие, поскольку на свободу был выпущен гнев богов, приносящих боль, и, разбушевавшись, она распространилась на ягодицы, бедра и поясницу. «Ничего не помогало, кроме как усыпить себя тяжелыми лекарствами. Опиоиды не избавляли от боли, но они хотя бы притупляли чувства», – вспоминает Лорен.

«В этой точке симптомы ПТСР обострились, и у меня начались панические атаки. Кошмары стали невероятно сильными, и, хотя я хотела только спать, чтобы убежать от боли, я боялась, что умру во сне. Я просыпалась, хватая ртом воздух. Путь от марафонского бега к боязни прогуляться до почтового ящика я преодолела за несколько месяцев. Врачи сказали, что к тому времени мои переломы уже успели зажить, и объяснений боли больше не было.

Я начала всерьез подумывать о самоубийстве, так как сама мысль, что моя жизнь останется такой навсегда, была невыносима».

Говорят, что самая темная ночь перед рассветом. Для кого-то это просто банальность, но для Лорен выражение стало пророческим, поскольку после бездны отчаяния появилась надежда в виде трех знаков. Во-первых, несмотря на интенсивную боль, Лорен заметила, что во время сна все спокойно, что необычно. Второй знак появился в тот день, когда невыносимая боль заставила ее снова прийти к врачу. У здания хирургии она свернулась клубком в машине и не хотела выходить.

Наконец, собравшись с духом, она вошла в больницу, чтобы найти нового врача, который, как оказалось, обладал исключительным терпением и навыками общения с пациентами. «Я вошла в кабинет и все рыдала и рыдала, умоляя о помощи, и, когда физически полностью истощилась от плача, у меня уже ничего не болело. Я подумала: „Что произошло вместе с этой физической разрядкой?“»

В то время Лорен жила довольно замкнуто, и, возможно, именно поэтому она все планировала, но никак не могла съездить со своей невесткой на музыкальный фестиваль «Жаркое красное лето». Шоу 2019 года должно было стать просто бомбой с Сьюзи Кватро[13] в качестве хедлайнера, и по мере приближения назначенной даты Лорен чувствовала, что ее доброжелательно подталкивают к поездке, и не в последнюю очередь инициатором был ее партнер. Путешествие в кольце боли казалось скорее испытанием, нежели приятным времяпрепровождением. Наконец Лорен сдалась и отправилась к месту проведения фестиваля в ухоженные зеленеющие ботанические сады Хобарта XIX века. Это место наполнено магией. Кувшинки под одиноким красным мостиком на тихой воде в японском саду. Кроны дубов своим навесом фильтруют лучи жесткого южного солнца, и на покатых зеленых лужайках играют пятна света. Пока музыка то нарастала, то стихала в бодрящем потоке воздуха с близлежащей реки Дервент, Лорен и думать забыла о своем затруднительном положении. Это был третий знак. «Два дня я провела со своей невесткой и не думала об этом. У меня почти ничего не болело. Уже дома появилась мысль: „Почему это произошло?“»

Как по команде, демоническая беговая дорожка начала свою работу, и вскоре Лорен снова начала испытывать боль, просыпаясь и допрашивая себя: «Насколько мне больно? Что болит? Могу ли я пойти на работу?»

Она собирала информацию о возможности хирургического вмешательства и писала в клиники с вопросом, могут ли ей помочь. «Я была готова ко всему. Если бы кто-то сказал: „Сделайте спондилодез“, – я бы сделала. Я уже настолько отчаялась, что была полностью одержима идеей прекратить боль. Но те три знака не выходили у меня из головы».

Лорен спрашивала себя: как боль исчезла без видимых причин? Она углубилась в «Гугл» и начала искать подкасты с историями людей об их болях. Одна женщина после несчастного случая на лошади превратилась из заядлого скалолаза в человека, который едва может встать с кровати. Пустившись в исследовательскую одиссею, эта женщина обнаружила термин, описывающий боль, которая исходит не из травмированной части тела, а передается в мозг звеняще сверхактивными нервами – состояние, которое ей удалось изменить.

Такое явление носит название «центральная сенсибилизация».

«Этот термин был первой подсказкой, – говорит Лорен. Ее травма прошла, но боль никуда не делась. – Я спросила себя: „Вау, интересно, может, это и со мной происходит?“»

Пройдите по Госпитальной улице в Йоханнесбурге мимо закусочной «Мистер Чипс» и супермаркета, мимо местных жителей в яркой одежде, сидящих на столбиках и урнах, болтающих и жестикулирующих, затем направляйтесь вдоль стены из красного кирпича, которая становится все выше и выше по мере подъема уровня грунта, и вы придете к одинокой дороге. Вдали на ней вы разглядите низкое строение с облупившейся белой краской и окнами с жалюзи. За ним строго и величественно возвышается внушительное здание, окна которого похожи на сторожевые башни, и сбоку имеющее цементную винтовую лестницу, которая примыкает к строению, как модернистский барберпол[14] и напоминает о нью-йоркском музее Гуггенхайма Фрэнка Ллойда Райта.

Это Старая больница Йоханнесбурга, возведенная в 1939 году южноафриканским архитектором Гордоном Лейтом, но дни ее архитектурной славы остались далеко позади. В начале 1970-х годов апартеид[15] был в полном разгаре, и почти рядом, в нескольких километрах на запад, набирала силу ожесточенная борьба с правительственным угнетением, которая вскоре вылилась в восстание в Соуэто[16]. Волнения происходили и в хирургических отделениях больницы. В те времена, если у вас была язва желудка, принято было вырезать ее – сейчас же вы могли бы принять антибиотики или препараты, останавливающие секрецию кислоты в желудке. Практически не было выбора и при раке молочной железы. Скорее всего, больным предстояла бы полная мастэктомия – полное удаление молочной железы, а не удаление опухоли на химиотерапии, как сейчас. Эти радикальные операции причиняли пациентам много боли – факт, не оставшийся незамеченным молодым студентом-медиком Клиффордом Вульфом, когда он переходил от кровати к кровати, ухаживая за своими подопечными.

Вульф, цепкий, как овод, не боялся использовать свой пронзительный интеллект для того, чтобы по-сократовски[17] исследовать часто непрозрачную практику медицинского руководства. Однажды он столкнулся с молодым хирургом, который прикладывал электроды к животу пациента после операции – новый метод под названием «транскутанная электростимуляция нервов», сокращенно ЧЭНС[18]. Вульф спросил: «Для чего вы это делаете? Как это работает?» [19] Ответ на первый вопрос оказался прост: «Для снятия боли». Ответ на второй: «Не знаю, мне все равно, без разницы». Боль, очевидно, была неотъемлемой частью опыта пациентов хирургии.

Эту мысль Вульф слышал ясно и отчетливо с самого начала. «Я познакомился с болью, когда зашел в послеоперационные палаты, увидел всех пациентов, испытывающих ужасную боль, и спросил у местного хирурга: „Что происходит?“ – вспоминает Вульф. – В ответ прозвучало: „А что вы хотите? Они перенесли операцию. Им больно. Они не должны жаловаться“. Тогда я понял, что здесь есть огромная нерешенная задача».

Когда это бурное десятилетие истекло, Вульф твердо решил изучать боль. Он собрал чемоданы, направился в Лондон и в конце концов устроился в лабораторию некоего Патрика Уолла. Уолл был небрежным простодушным человеком с бородой, как у Зигмунда Фрейда, и настроем против истеблишмента. Будучи студентом-медиком в Оксфорде 1940-х годов, он возглавлял социалистический клуб [20], потом пошел еще левее к коммунистам и наконец принял учение Прудона, знаменитого родоначальника боевого клича анархистов: «Собственность – это кража». Уолл также попробовал себя в писательстве. В середине 60-х годов он опубликовал роман под названием «Организация бунтующих интеллектуалов»[19]. [21] В тексте шла речь о психиатре, который давал разрядку фрустрациям своих высоколобых клиентов, натравливая их на коррумпированного бизнесмена, продававшего в Северной Африке запрещенные антибиотики. Есть ощущение, что Уолл не боялся оттолкнуться от фундамента консерватизма – вероятно, эта черта и стала решающей в его становлении как знаковой фигуры в науке о боли XX века. Вместе с канадским психологом Рональдом Мелзаком в 1965 году Уолл опубликовал радикальную статью [22], в которой предложил совершенно новый взгляд на боль.

В то время существовал укоренившийся подход среди врачей, причем среди большого их числа, что боль была такой, какой ее представлял себе Декарт в XVII веке. В «Трактате о человеке», опубликованном в 1662 году, Декарт рисует причудливый образ человека[23] с накачанным телом барочного Адониса[20] и головой ухмыляющегося озорного херувима. Однако ухмылка, вероятно, – на самом деле гримаса боли, поскольку мужчина держит ногу слишком близко к огню от небольшого костра из веток. В своем описании пути, который проходит боль, Декарт говорит, что пламя, касаясь кожи, дергает за небольшое волокно, «точно так же, как если подергать за один конец шнура, то одновременно зазвенит колокольчик на другом его конце». [24] Эта идея сохранялась веками: при таких травмах, как ожог, ушиб или перелом кости, или при таких заболеваниях, как артрит или рак, организму достаточно дернуть за «болевой шнур», чтобы предупредить мозг о проблеме. «Считалось, что это довольно простая система – что-то вроде охранной сигнализации внутри человека, которая срабатывает при травме, и так это все работает, – сказал Уолл в 1999 году в интервью [25] австралийскому радио ABC. – Врачи действительно не обращали особого внимания на боль, они не слушали пациентов, считали, что это симптом и нужно бороться с болезнью. Они пришли к очень простой идее: у человека есть болевые волокна в тканях, конечностях, внутренних органах, и так далее. При воздействии на них волокна передают сигнал и человек испытывает боль. Я не верил ни единому слову из того, чему меня учили в медицинской школе, и пациенты тоже».

Одной из причин скептицизма Уолла был опыт врачей, имевших дело с ужасными травмами от боевых ранений, скрупулезно задокументированными со всеми подробностями американским анестезиологом Генри Бичером после службы в полевом медицинском подразделении во время битвы при Анцио. В начале 1944 года союзные войска на десантных машинах высадились на узкую полоску пляжа, примыкающую к мелиорированной болотистой местности рядом с Анцио, рыбацким портом к югу от Рима. Дальнейшая оборона этого плацдарма под беспощадными бомбардировками принесла одним солдатам смерть, а другим – тяжелейшие ранения. Один «крепкий 19-летний солдат», как вспоминал впоследствии Бичер [26], был ранен минометным снарядом, который оставил «рану как от ножа для разделки мяса и пробил с 5-го по 12-е ребра рядом с позвоночником», разорвав легкие, диафрагму и почки. Молодой человек был испуган и испытывал боль, но быстро успокоился, когда ему дали барбитурат в настолько небольшой дозировке, что он «не смог бы облегчить боль», как уверял Бичер. Этот случай вызвал у анестезиолога подозрения о любопытном несоответствии между тяжестью солдатских ранений и ощущениями боли.

Он начал измерять болевые ощущения, изучая военнослужащих, перечень травм которых включал переломы длинных костей, обширные повреждения мягких тканей и проникающие ранения в грудь, живот и голову. В исследование были включены только те люди, которые мыслили достаточно ясно, чтобы точно сообщить о боли. Для любого, кто получал серьезную травму или, как я, лечил людей с тупыми и проникающими травмами, результаты исследования Бичера почти непостижимы. У 69 человек, почти четверти, боли вообще не было. Пятьдесят пять солдат, ровно четверть, испытывали лишь слабую боль. «Три четверти тяжелораненых, несмотря на то что они на протяжении нескольких часов не получили морфина [27], испытывали такую слабую боль, что не захотели обезболивающих препаратов», – сообщил Бичер в своей статье, опубликованной вскоре после войны. Что же такое происходило на полях сражений, если столь жесткие травмы причиняли лишь незначительный дискомфорт?

Десятилетие спустя Бичер, работая анестезиологом в Массачусетском госпитале общего профиля в США, решил сравнить опыт тех военных с их гражданскими «коллегами». И если вы задаетесь вопросом, где в мирное время можно встретить подобные случаи увечия, то обратите внимание на местную больницу. Ежедневно там делаются разрезы брюшной полости для удаления толстых кишечников и желчных пузырей по болезни. Врачи вскрывают грудную клетку, чтобы залатать растянутые аорты, и оголяют позвонки для их сращения. Бичер отобрал 150 гражданских лиц, перенесших эти и подобные операции [28], засыпав их вопросами о боли и фиксируя их потребность в тяжелых обезболивающих. Затем он сравнил свои записи с соответствующими данными группы из 150 солдат, воевавших под Анцио. Полученные результаты кажутся необъяснимыми логикой. Почти четверть солдат – 32 % – просили облегчить боль. Среди гражданских лиц подавляющему большинству – 83 % – нужны были обезболивающие. Что может сделать тщательную, контролируемую операцию в обычной больнице более мучительной, чем боевые ранения? Обстоятельства, заключил Бичер, решают все. «В ситуации, когда ранение становится большим преимуществом и означает конец непреодолимой тревоги и страха смерти на поле боя (боевые ранения, прекращающие военную службу), обширные раны ассоциируются со сравнительно небольшой болью. В ситуации, когда рана означает катастрофу (крупная операция в гражданской жизни), меньшие раны ассоциируются с гораздо большей болью, чем в предыдущей ситуации», – писал Бичер.

«Интенсивность страдания в значительной степени определяется тем, что эта боль значит для пациента».

Открытие Бичера очевидно подрывает модель «охранной сигнализации» Декарта. Если надежды, мечты и ожидания могут вмешиваться в сигнал, то идея безошибочного одностороннего детектора повреждения тканей кажется маловероятной. Уолл был впечатлен работой Бичера. Он знал и другие примеры того, как психология накладывает свой отпечаток на податливый феномен боли, причем это были примеры, гораздо более близкие к бытовой жизни, чем плацдарм в Анцио. «Что вы обычно делаете, когда ребенок спотыкается, падает на тротуар и начинает плакать? Вы начинаете отвлекать его, берете на руки, танцуете вокруг, воркуете. Так что отвлечение внимания – как раз то, что используется всегда», – сказал Уолл в интервью ABC. Удивительно также, как удачно подобранное видео может утихомирить беспокойного ребенка.