Моему Ангелу Хранителю бесплатное чтение

Мозаика историй.

То было в две тысячи четырнадцатом. Тридцатого декабря.

Отступление. После первой книги мне некоторые написали, что много историй печальных, много слёз. Каждый рассказ – это маленькая история из моей жизни. Всё, что написано – абсолютная неприукрашенная правда. Кто-то из вас видит печаль и слёзы, а кто-то наоборот замечает, что у абсолютно каждой истории хэппи-энд. Мне интересно вам рассказывать любые случаи. Я знаю, что у вас в жизни тоже бывают неприятности. Замечаете ли вы, что каждая трудность заканчивается в итоге хорошо? Видели ли вы в результате, что всё было так, как нужно и лучше для вас в итоге? В то время, когда я проживала все тяжёлые моменты в жизни, ни о каком моём личном выборе пройти этот путь я не задумывалась. Да и честно, пальцем бы у виска покрутила, если бы кто-то мне сказал, что это я сама решила прожить массу невероятной боли для того, чтобы где-то там вырасти внутри себя и по замыслу Творца. Что я есть частица Господа, и через меня, как и каждого из нас на Земле, он тоже расширяется и познаёт этот человеческий Мир ещё глубже с каждой секундой пребывания человека здесь, в жизни на Земле. «Что за идиотизм?» – подумала бы я, которая выживала-проживала каждый день. Каждый рассказ несёт смысл не о тяжести бытия, а о силе характера, глупости или мудрости, выборе быть и делать то, что я делала. Чаще всё происходило из состояния жертвы, хотя внешне я была супер сильной женщиной, которая решала проблемы. Но и создавала их сама себе одновременно. Я хочу, чтобы вы, читая историю моей жизни, могли сказать: «Слава Богу, у меня не так, и всё хорошо». Или: «О, у меня так же, если у неё получилось это пережить, значит и у меня получится!»

Итак, тридцатое декабря, Маруся беременна Гришей, который родится почти через месяц. Снег валил с небес с такой радостью и в таком количестве, будто все волшебники Вселенной одновременно вытряхивали свои пуховые перины из чудесных пушистых снежинок. Завтра Новый год. Маруся не могла выйти работать в такси – очень тяжело. Беременность проходила нелегко. Саша пил. На работу давно не ходил, и порой Маше приходилось выезжать на линию, чтобы было, на что купить продукты. Она никогда никому не плакалась. Жила как жила, исходя из задач на день. Но мама понимала, что там на самом деле, и они договорились, что сегодня Маруся поедет к автобусу за передачкой, мама передаст деньги и продукты к новогоднему столу.

Мария поцеловала детей, старшим – Георгию и Даше – наказала приглядывать за Антошкой, пообещала успеть вернуться и уложить его спать. Было девять часов утра.

Очистила грантушку от сугроба, положила лопату на заднее сидение, так как багажник замёрз и не открывался, и поползла по нечищенной дороге. Гранта тихонько, но доехала до асфальта без приключений. На дорогах в городе был ступор. Пробки недвижимы. На трассе творилось то же самое. Автобус задержался на четыре часа. Женщина ползла обратно со скоростью улитки в общем городском безысходном рычании уставших двигателей. У Мани ныло всё тело.

По пути домой заехала в магазин. На незначительном подъёме на перекрёстке в месиве снега гранта заартачилась и забуксовала. Маша вышла, взяла лопату и начала откапываться. На встречке, ожидая зелёного сигнала светофора, стояли машины, и вдруг в одной из них открылось окно.

– Ты не там копаешься, неправильно, надо под задними…

Мария разогнулась, и зелёные глаза, сощурившись, превратились в щёлки. Стекло торопливо поползло вверх, мужчина сосредоточенно ждал, когда можно будет рвануть с места.

Трудности начались уже на спуске к полю. Казалось бы, СПУСК, но машина не спускалась! Никак. Маруся отвоёвывала каждый метр дороги. Выходила, откидывала снег и ехала. Через метров двести-триста она сдалась. Впереди – ещё километр с лишним. Развернуться невозможно, всё, что она откопала, уже замело. Снег и ветер резвились, и в безудержном страстном танго сгладили все следы. Будто машина спустилась с небес на поле у леса.

Маша положила лопату. Обняла руками руль и опустила голову. Смотрела в окно на безудержный вихрь снежинок. Она перестала чувствовать. Ей не было больно, ей не было досадно, она не печалилась, не хотелось плакать. Выключила радио и заглушила машину. Ей нужна была тишина. Необходимо было слиться с беззвучием, чтобы раствориться на атомы безмолвия. Пустой взгляд в окно без мыслей, эмоций и чувств. Сколько она так просидела – неизвестно.

Вдруг, появившись из ниоткуда, слева её объехал огромный автомобиль. Снег послушно в восторге расступался, легко окутывая в белоснежную мантию громадную машину. Вот это да! Машка восхищённо посмотрела вслед и удивилась, когда увидела фонари заднего хода.

– Ты чего тут сидишь? – это был Дима из соседнего СНТ. Он жил недалеко от Маруси, тогда они ещё не были друзьями. В её жизни он всегда появлялся в самые трудные минуты. – Давай, вытащу, – всегда с задорной улыбкой, кареглазый, высокий, красивый.

– Я тут посижу, Дим.

 Сосед внимательно посмотрел на женщину.

– Обязательно! В следующий раз. Трос есть?

– Он в багажнике, багажник замёрз. Ничего не получится. Ты езжай, я посижу.

Дима пошёл к багажнику. Стучал, отстукивал и не сдавался.

– Давай лопату, – трос был в руках.

Маша просто открыла дверь и подала лопату, которую уже бросила рядом справа. Сил выходить не было.

– Ну чё, полетели? Держи руль.

Это было что-то. Маруся таращилась, пытаясь увидеть хоть какой-то намёк на дорогу, но бескрайняя белизна резала глаза. Ей казалось, что она мотается на тросу, как невесомая игрушка, утонувшая в снегу и движущаяся внутри него. Увидев дом, Маня расплакалась.

– Ну вот, а то «посижу» какое-то, – Дима протягивал ей трос.

Женщина крепко обняла своего спасителя.

– Дима, спасибо тебе большое.

– Пожалуйста. Сегодня заедем с Ромкой, почистим тут у тебя. Вечером наберу.

Кстати, есть другая дорога к дому Маруси. Там ездит всегда больше машин, и проехать было бы проще. Но ту дорогу Маша не любит (до сих пор:)), да и по полю короче. Короче ли?

Тот же день декабря. Вечер.

Маша подкидывала дрова в печку, смотрела на огонь, а мысли тлели, искрились, затухали, вспыхивали и трещали, столько проносилось в голове за минуту, что Маруся просто не успевала отслеживать удивительную траекторию даже одной, не то чтобы всего этого жужжащего роя в голове.

Или наоборот – казалось, что внутри пусто и чисто. Совсем пусто, Маша представляла почему-то своё «внутри» старой избой. Там был чистый светлый деревянный пол, тёмный стол и такая же тёмная лавка, на окошках уютно висели белоснежные занавески, что на ночь сдвигались к серединке. На лежанке на стёганом одеяле лежала огромная трёхцветная кошка, и всегда один глаз у неё спал, а другой, прищурившись, не пропустил бы и дуновения ветерка. В печке потрескивали дрова, рядом стоял веник. Большо-о-ой такой веник, будто с чубом, задорный, всегда в бодром и весёлом настроении. Манюня точно знала – это он наводит порядок внутри неё! Ка-а-ак пойдёт по всем уголкам выметать, так и невозможно остаться ни единой соринке и ни одной пылинке.

30 декабря. К Новому году готовность нулевая. Саша в ауте от очередной бутылки, Маша беременная, замело всё по пояс и никуда не выехать.

Поднялась в спальню. Темно, светит телевизор. Маша любит такой полумрак. Антон укладывается спать. Уютно-о… Вдруг комната начала озаряться бликами. Маша выглянула в окно. Там большой трактор с мигалкой на крыше расчищал дорогу и территорию у двора. Одновременно завибрировал телефон.

– Машка, выходи! Мы с Ромкой решили тебя откопать!» – задорно кричал в трубку сосед Дима.

Манюня почувствовала тепло где-то в животе, и вообще вся эта мигающая яркая комната показалась девушке волшебной. Поцеловала Антошку в макушку, разрешила смотреть в окно на посланников Деда Мороза, а сама – полетела на улицу.

Ромку Маша видела впервые: темноглазый, улыбка широченная, добрый, сильный и мужественный. Благодарила тыщщи раз. Димку знала давно. Обняла выского, стройного, с ласковыми глазами, решительного и шубутного.

– Дим, спасибо тебе огромное… Собралась завтра выезжать и не знаю, как!

– Та лан, если чо, звони! – чмокнул в щёку и запрыгнул на ступеньку трактора парень.

Мария стояла, смотрела ему вслед. Позади притаились огромные горы сугробов, которые она никогда не смогла бы перекидать в одиночку. Девушка подняла глаза к небу.

На неё смотрела огромная улыбающаяся Луна в окружении сияющих звёзд на бархате тёмно-тёмно-синего небосвода. «Благодарю», – прошептала Машуля, сама не понимая, к кому обращаясь. Она ещё не знала, что завтра Димка вытащит машину, застрявшую в снегу с ней, измученной и обессиленной от постоянной борьбы с непогодой за рулём, и снова она будет благодарна и Диме-соседу, и Вселенной, а внутри расцветёт доверие – всё идёт, как надо. Ведь это последнее 31 декабря, когда Саша пьян. Дальше будет много всего разного происходить в её жизни, но самый огромный кошмар останется позади.

Сентябрь 2018.

Маша смотрела в окно. Деревья стояли все зелёные, но листва начала понемногу опадать. Трава – по-осеннему высокая, жухлая. Солнце разливалось по всему небу – и не скажешь, что сентябрь. За окном было под тридцать градусов жары. Гуляли люди в больничном дворе. Всё обычно и очень необычно лично для неё. Нельзя плакать, ведь не одна же.Машу преследовали «страшные сентябри». Она сначала не замечала этой тенденции. Но потом как-то вдруг её осенило: сентябрь – это очень страшный месяц. И картинка начала плавно складываться из прошедших лет. Дашу сбила машина, сгорел дом, операция с Мишей в животе, падение Антона. Может, что-то было и до, но Марусина память избирательно прикрывала воспоминания: женщина много не помнила из прошлого. Ей рассказывают: мол, а помнишь? А она сидит, старается улыбаться, чтобы не как дурочка, кивает, но в голове чистота абсолютная. Общая картина детства, общая картина юношеских и взрослых лет жизни, поделенная на события. Маня об этом никогда не переживала. Значит, так надо для неё. Филиальные пробелы в памяти никак не мешали ей жить сегодня, здесь и сейчас, а значит, нет никаких трудностей. Воспоминания последних лет были ясными, даже если были окрашены не в совсем радостные тона. – У вас киста, надо будет удалять, – Вера Игоревна была гинеколог от Бога. Невзирая на молодость и малоопытность, чувствовались знания и уверенность. Ещё в каждый приход Марии доктор смотрела на неё, как на чудо дивное. Маша догадалась, что она является первой многодетной матерью в начале карьеры этой молодой женщины. Впервые Маруся ходила на постоянные систематические приёмы к гинекологу с удовольствием. К ней относились с уважением и бережно. С удивлением Манюня узнала, что ей должны были в каждую беременность вводить иммуноглобулин. У них с Сашей был резус-фактор. – Как никогда не делали? – Вера Игоревна смотрела своими красивыми большими карими глазами на Марию очень удивлённо. – Это же очень большие риски для вас и ребёнка! Вы писали отказ? Никакого отказа Маша никогда не писала и даже не слышала о таком препарате. Да, что опасно рожать, говорили, с Дашей даже не захотели ставить на учёт из-за резус-фактора, но никаких уколов не делали. – Вера Игоревна, а можно я сама рожать буду? – Гриша у Маруси был экстренный кесарёныш, и больше такого ада в своей жизни женщина не хотела. У неё с детства был один-единственный огромный страх: разрезают живот вовсю, всё равно, вдоль или поперёк. И теперь он позади, но повторения не хотелось. Это она просто не знала, что её ждёт дальше. – Мария Александровна, никак не получится. Вам нужно удалять кисту. Это, скорее всего, будет лапароскопия, но никто не рискнёт с вами после этого пойти в естественные роды. Маша расстроилась, но не сильно. Тогда она ещё не осознавала, что в такие моменты просто уходила в тотальное доверие к Пространству, опираясь на любовь Творца внутри себя и вовне – на Ангела Хранителя. Кто-то сказал бы, что Маруська была пофигисткой, да и она считала себя таковой, пока не поняла, что это не пофигизм, а вера в себя, как в частицу Божественного замысла на Земле. И вот наступил срок девятнадцать-двадцать недель, живот округлился, будто на двадцать седьмой недели – киста быстро росла рядом с ребёнком. Мария Александровна накрутила компотиков, варенья, помидорчиков, огурчиков, постаралась управить все дела по дому и во дворе. Ничего не зная о своём ближайшем будущем, Маша интуитивно подготовилась со всех сторон. – Вот здесь начнём разрезать, и до сюда дойдём, – двумя пальцами в подреберье слева доктор в областной гинекологии поставила начало пути, провела ребром ладони вокруг пупка и справа почти у лобка снова двумя пальцами отметила конец будущего путешествия скальпеля вдоль всего живота Манюни. – Как это?! У меня же будет лапароскопия! – стадия отрицания захлестнула Машу ледяной волной страха и ужаса. – Ну какая вам лапароскопия?! У вас киста с кулак здорового мужика! Мы её так не сможем удалить. Да и находится она под ребёнком. Разрежем, – снова движение ребром ладони по всему животу, – уберём плод и вырежем кисту. – Всмысле «уберём плод»?! – Манюня перестала быть в теле и с искренним интересом смотрела на диалог двух женщин, оперевшись на гинекологическое кресло сбоку. – Разрежем, – снова это кошмарное движение по всему животу, две руки будто что-то поднимают, сместились правее, – отодвинем ребёнка в сторону, вычистим образование, – круговое движение правой руки, снова руки что-то держат и кладут, – определим ребёнка на место и зашьём, – ладонь ласково и успокаивающе прошлась поглаживанием сверху вниз по всему куполу застывшего в ужасе живота. Машка молча смотрела на красивую ухоженную женщину средних лет в белом халате. Та также молча смотрела на неё. Пауза затягивалась. – Вопросы есть? – А иначе совсем никак? – Совсем никак. Только так. Вообще не понимаю, почему так поздно вам поставили операцию. Такая киста может лопнуть в любую минуту. Мария вспомнила упражнения с консервацией в душной летней кухне и мысленно благодарно перекрестилась. – Вставайте. Завтра вас оперируем. Душа заботливо впорхнула обратно. Маня неуклюже встала и побрела по коридору. В голове творилось невероятное. В истерике и припадках мысли метались, бились друг о друга, падали, вставали, вырастали в размерах, уменьшались до микрона, чтобы просочиться туда, куда не так просто попасть, и превращались в огромных великанов. Слёзы сами собой вытекали ручьями и шлёпались, куда придётся. – Саша, что делать? Они будут резать мне весь живот! Ты понимаешь? Весь, бл, живот по долевой, двигать дитё туда-сюда. Сашенька, я боюсь. Мне очень страшно. Можно я приеду домой? Мария Александровна примчала в больницу на гранте. Лапароскопия всего на три дня, чтобы потом – прыг в машину на стоянке у больницы и домой. – Машунь, ну приедешь ты домой, а дальше что? – Саша, я не знаю. Но я очень боюсь. Я не хочу, чтобы меня так резали. Я не хочу, понимаешь?! Я не хочу, чтобы всю меня разрезали, как труп на вскрытии. Я не хочу… – слёзы лились не переставая. Муж не смог успокоить в телефонном разговоре. – Я вечером приеду, Манюнь. – Не надо. Через весь город. У меня всё есть. Люблю тебя. – Я тебя люблю. В палате интенсивной терапии Маруся прошла все стадии отхода от наркоза. Рядом лежали ещё женщины. Каждая вела себя по-разному. Одна из послеоперационных просто вымотала медсестричку. Звала через каждые пять минут, требовала бесконечного обезболивания, катетер не так, холодно, жарко, кажется…– Не бойся, малыш, мы вместе. Мамочка всё сможет. А вдвоём мы – вообще сила! – улыбнулась, поглаживая живот. Не читалось, не лежалось, не ходилось, не сиделось, не елось, не разговаривалось, не пилось, не молчалось, не жилось полноценно. Ночью Машу озарило. С того мгновения женщина в тяжёлые времена всегда перестраивала мышление на такой лад и проживала трудности легче. Сначала Маруся думала: «До начала кошмара примерно двенадцать часов… одиннадцать… десять», – и всё в таком духе. Потом её осенило: «Каждая минута приближает меня к концу этого кошмара. О, на пятнадцать минут меньше! Уже на два часа ближе к выписке. Теперь на три, пять…» Так она, успокоившись, и уснула. Каждый человек не любит ждать. Особенно, если ожидается что-то неприятное. Хотя Мария и воспринимала теперь ситуацию иначе со своим отсчётом до выписки, легче было не на много. Операция проходила под местным наркозом, в народе известным, как «эпидуралка». Укол в область поясницы в позвоночник, и ты будто и не чувствуешь ничего, не пошевелить ногой, но при этом чувствуешь всё, просто не больно. У Манюни воспоминания после кесарева с Гришей были не очень радужными. Тогда долго не отпускал этот чУдный наркоз. Медсестра заходила в к ней в ПИТ много раз, колола иголкой ноги выше колен, смотрела на часы, покачивала недовольно головой и уходила, чтобы вернуться снова через какие-то пятнадцать минут. – У меня проблемы? – не выдержала в её очередное появление Маша. – Пока нет. Так иногда бывает. Не переживайте, я не буду спать и буду рядом. Всё будет хорошо. Большего Марусе не надо было. Она безоговорочно верила хорошим людям. Медсестра была хорошим человеком, это чувствовалось на расстоянии. Гриша появился на свет в седьмом часу вечера, а наркоз окончательно отступил ближе к шести утра. За это время Мария уже придумала, что она будет делать, если так и останется без чувствительности в ногах. В этот раз женщина уже знала, что ждёт впереди, и от этого было намного тревожнее. У Марии Александровны была способность в критических ситуациях видеть себя со стороны. Будто раздваиваешься и понимаешь и чувствуешь, что происходит с телом, и одновременно можешь видеть, что с тобой, откуда-то сбоку или чаще сверху. Скальпель прошёл чётко по траектории, которую несколько раз впечатала вчера доктор в смотровом кабинете. Две женщины справа, одна – слева. Анестезиолог ушёл. Бестелесная Маша смотрела со стороны двух нагнувшихся спин, слышала негромкий разговор, слов было не понять, но по ритму – всё спокойно. Все действия как будто натренированы специально для её случая. Спокойно, уверенно, слаженно – именно так, как нужно. Всё хорошо, беспокоиться не о чем. Перед лицом Марии была шторка. Она всё чувствовала. Ощущения ещё те. Машка была очень терпеливая, но тошнило нещадно. Стало страшно и неудобно, что может вырвать. – Девочки, что-то очень тошнит. – Это нормально. Мы вам насколько возможно подняли желудок и кишечник. У вас лопнула киста. Нужно побольше места. Потерпи, милая. Где этот козёл? Про козла было тише, почти шипяще. Маруська представила, насколько хватило фантазии, как это возможно, – подняли желудок и кишечник, – и, если было бы что-то, что можно выплюнуть, то её бы точно стошнило. Женщине казалось, что операция бесконечная. Было плохо во всех смыслах, казалось, что силы на пределе, и вот-вот… Что? Ну, уже никак не сможет больше терпеть, и вообще невозможно. Но всему приходит конец. – Вы – большая молодец! Киста, конечно, громадная, и хорошо, что лопнула, когда уже разрезали. Мы всё убрали. Не переживайте, теперь всё точно будет хорошо. Ну, вы поняли:) Это были именно те слова, что сейчас были так нужны Маше. Скорее всего улыбающиеся женщины в непонятном белом, похожем на промокашку, облачении знали об этом. Всё закончилось. Всё было позади. Самое страшное. Когда Машке бывало очень плохо, она старалась остаться одна, замирала и прислушивалась к каждому звуку организма. Струны были или очень сильно натянуты, или наоборот безжизненно обвисали. Нужна была тишина и уединение. Сейчас она чувствовала себя киселём. Живот, вернее разрез посередине вдоль всего живота пульсировал сильной болью.

– Вам сделать обезболивающее? Холодно? Что ж вы молчите? – медсестра была на грани.

Укрыла отстукивающую дробь зубами Манюню ещё одним шерстяным одеялом и сделала укол.

«Тебя ж эта сука уже всю вымотала, что я, ещё дёргать стану?» – про себя подумала, а вслух хватило сил только на: – Большое спасибо. Может, ей очень больно, что она так кричит? – повела глазами на истеричку Маша.

– Не больнее, чем вам. У неё лапра, просто дури больше, чем у всех вас здесь.

Истеричка снова начала кричать, что ей нужно сделать ещё один укол обезболивающего, что она всех засудит, а лучше бы все передохли. Медсестра засунула руки в карманы и в каком-то сверх-профессиональном спокойствии металлическим голосом ответила, что она и так уже сделала этой особе два укола, когда можно только один, что может принести бумагу и ручку, чтобы та написала жалобу, если ей станет легче после этого. Её перебила женщина в годах, похожая на учительницу:

– Замолчите сейчас же, ради Бога! – повернула голову и сверкнула глазами в сторону истерички. – Сил нет слушать! Не слышно боли в ваших воплях, перестаньте, пожалуйста, имейте совесть!

– Я так хочу уснуть, но не могу из-за ваших криков, – прошелестело откуда-то из-под горы одеял с другой кровати.

– Не мешайте другим людям приходить в себя после операций! – строго подытожила медсестра. – Кому-то что-то нужно? – не получив ответа, вышла.

В палате установилась тишина. Кто-то тихо стонал. Истеричка достала телефон и, судя по всему, набрала мужу. Начала жаловаться на всех врачей, медсестёр, женщин и жизнь вообще отборным матом и внезапно запнулась:

– И ты туда же. Понятно с тобой всё.

После этого стало тихо-тихо. Хорошо.

На третий день после операции в стране были выборы. Ещё при оформлении на стационар Марии дали на подпись бумагу, что она в обязательном порядке примет участие в избрании нового президента. Третий день после того, как тебе разрезали весь живот – не самый подходящий, чтобы через длинный больничный коридор добраться до лифта, подняться на три этажа, снова пройти весь коридор в обратном направлении и попасть в актовый зал больницы. Мария Александровна еле доползла до пункта назначения. Там долго сидела с живым ощущением, что живот расходится по шву. Верила, что пластырь, если что, спасёт:) Обняла живот руками и поползла обратно. Больничные коридоры не предполагают, что кто-то решит в них посидеть. «Каждый шаг приближает к кровати», – в глазах темнело, но последняя дверь слева в коридоре горела яркой звездой. В тот день Маша ближе к ночи впервые поднялась с кровати в туалет .

Путь домой за рулём тоже оказался не из лёгких. Бандажа ещё не было. Маруся доехала через весь город на свой родной Левый берег и остановилась на обочине. Наверно, после лапароскопии ехать было бы легче. По родным улицам получалось проще и быстрее.

Дома с бандажом на животе, ещё в полусогнутом состоянии, Манюня сидя делала много всего:) Гладила, готовила, вязала – только не просто лежать. Живот рос. В животе рос Мишутка. Беременность проходила нормально.

Со шрамом во весь живот Маша смирилась почти сразу. После кесарева Гришей женщина год не могла принять выбор рождения сына. Она ненавидела эту чёрточку внизу живота. Как ни занималась физкультурой, как ни качала пресс, минимальная складка никуда не исчезала. В ванной или перед зеркалом отводила глаза от шва и вычёркивала эту часть тела из себя. Пока как-то вдруг и внезапно, обнимая Гришуню, не осознала до каждой клеточки, что сын выбрал прийти к ним с Сашей именно так. Это его выбор, который нужно уважать и принимать безусловно, как и любишь. После этого осознания складочка внизу живота незаметно куда-то пропала:)

Последний же шов во всю высоту живота принёс Марии больше неудобств. Мышцы были разрезаны и сшиты. Естественно, не в идеальном положении, как были до. Здесь с прессом дела обстояли ещё сложнее. Но Маша была уже в другом принятии, более тотальном. И просто безоценочно и обсуждаемо (даже сама с собой) занималась. Идеального плоского живота, как был до беременности Гришей, не получилось, но вес скинула, бока не висели, в платье в обтяжку просматривалась линия по вертикали. Кстати, просматривалась только Маней. Как часто мы придаём значение неважным мелочам, размышляя, что подумает и скажет кто-то, кому на самом деле до нас никакого интереса.