Многоцветье бесплатное чтение

Пролог

Кажется, я умер, и, когда моя душа уже плавно устремилась в какое-то темное место, на пути вдруг возник абсолютно незнакомый ангел и, расплывшись в улыбке, сообщил:

– Поздравляю вас с победой в лотерее!

Дальше он пустился в объяснения:

– Вы – грешная душа. Вы умерли, совершив гигантскую ошибку. Как правило, такие души дисквалифицируются, то есть исключаются из круга перерождений. А значит, они больше не имеют права на реинкарнацию. Впрочем, многие говорят, что это крайне несправедливо, поэтому время от времени наш босс дает второй шанс душам, которые выиграли в лотерее. И вы как раз такая душа-везунчик!

Я опешил. От изумления глаза округлились, а рот открылся… бы, если у меня были бы глаза и рот. Но, став простой бесплотной душой, я мог только удивляться, с чего это вдруг я вижу и слышу этого ангела.

Он предстал передо мной в облике элегантного мужчины. С виду ангел ничем не отличался от простого человека, разве что его высокое, худощавое тело оказалось обернуто в белую ткань. Крылья за спиной у него имелись, а вот нимба над головой я не заметил.

Как бы то ни было, я ответил:

– Простите, но я отказываюсь.

– Почему?

– Просто так.

Я уже начисто забыл все, что случилось со мной до этого момента. Говорил я о себе в мужском роде, но что за мужчиной я был и с какой жизнью распрощался – совсем не помнил. От пребывания на Земле осталось только ощущение крайнего утомления: возвращаться в бренный мир нисколько не хотелось.

– Что-то не хочется. Знаете, я будто в супермаркет случайно зашел, а тут вдруг звуки хлопушек и голос в микрофон: «Поздравляем, вы наш миллионный клиент!», и вот тебя уже насильно заставляют поехать на Гавайи сию же секунду. А я бы лучше дома поспал.

Но ангел хладнокровно парировал мои возражения.

– Понимаю ваши чувства. Строго между нами, многие сомневаются в необходимости этой лотереи. К сожалению, решение босса – закон. Ни вы, ни я, ни кто-либо другой не могут ему перечить. Он ведь Отец всего сущего.

После такого аргумента я не нашелся что сказать. Противник оказался мне явно не по зубам.

Поэтому я хмуро замолчал, а в лазурных глазах ангела совершенно неожиданно зажегся хитрый огонек.

– К слову, вас ждет вовсе не рай и даже не Гавайи.

Ангел рассказал, что его зовут Пурапура. Он занимал должность проводника, и его назначили ко мне. И сейчас его задача – препроводить меня к месту «второго шанса».

«Что это за второй шанс?»

Пока я в непонимании торчал между миром небесным и миром земным, Пурапура пустился в объяснения.

Короче говоря, все выглядело так.

Как он и сказал, я – грешная душа, которая в предыдущей жизни совершила гигантскую ошибку. Обычно такие души исключаются из круга перерождений, но мне повезло выиграть в лотерею, и я получил второй шанс.

Второй шанс – это возможность снова пройти закалку в земном мире, где я в прошлой жизни совершил грех.

Под закалкой понимается, что моя душа проведет определенный срок времени в земном мире, воплотившись в чьем-то теле. Чье это будет тело и в какую семью оно попадет – решает босс Пурапуры.

Среди ангелов закалка по-простому называется «жизнью в гостевой семье». Конечно, гостевая семья может оказаться как и хорошей, так и плохой. На каждый благополучный дом приходится по неблагополучному. На каждую трагедию найдется комедия. От семьи с домашним насилием никто не застрахован. Однако место определяется по совокупности грехов, совершенных в прошлой жизни, так что жалобы не принимаются. М-да…

Пурапура может прийти на помощь, если в гостевой семье возникнут какие-нибудь трудности. Но как и чем он поможет – зависит от настроения.

Если закалка пройдет удачно, то в какой-то момент ко мне сами собой вернутся воспоминания из прошлой жизни. Когда я осознаю масштаб совершенного мной греха, то жизнь в гостевой семье закончится. Я покину тело, вознесусь на небо и снова войду в круг перерождений. И все будут жить долго и счастливо. (Правда, что ли?)

– Вот что, Макото.

Пурапура закончил свою лекцию, и его крылья нетерпеливо затрепетали.

– Прямо сейчас мы отправимся в земной мир.

– Макото?

– Отныне вас зовут Макото Кобаяси. Этот мальчик три дня назад решил покончить с собой, наглотался таблеток и теперь лежит в коме в критическом состоянии. Между нами говоря, совсем скоро он умрет. Как только душа покинет его тело, вы окажетесь внутри.

– То есть я украду его тело? – спросил я.

– Что вы, что вы, – мягко сказал Пурапура. – Вы просто поживете в нем некоторое время. Давайте думать позитивно.

– А какой он, этот Макото Кобаяси?

– Вы сразу поймете.

Мне хотелось узнать побольше, но Пурапура, будто устав объяснять, распахнул крылья, схватил меня за руку, и не успел я и слова сказать, как мы взлетели.

Внезапный толчок – и земля унеслась из-под моих ног. Со скоростью света мы помчались вниз. Нет, Пурапуре для этого крылья не нужны. Ангел ли он – или, может быть, демон? Меня охватила тревога, но вскоре яркий, разноцветный водоворот поглотил меня – и я потерял сознание.

1

В себя я пришел уже как Макото Кобаяси.

Дождь, похожий на туманную дымку, укрывал мое тело. Я лежал у дороги. Проходящие мимо люди бросали на меня взгляды и уходили, ускоряя шаг. В конце концов, у меня уже не было сил поднимать голову, и я лишь одним глазом смотрел в свинцовое небо.

Вот оно, настоящее тело. Только что совершенно голая душа оказалась укутана в него, как в теплое пальто. Кажется, оно лежало на футоне… нет, на кровати. Пахло лекарствами, значит, кровать, наверное, больничная. Точно. Ведь Макото хотел покончить с собой и сейчас находится в критическом состоянии…

М-м? Рядом кто-то всхлипывал.

Кто это?

Не успел я собраться с мыслями, как веки мои ненароком распахнулись сами.

И я встретился взглядом с какой-то всхлипывающей женщиной.

– Макото… – проговорила она как бы в забытьи.

И за этим последовал отчаянный крик:

– Макото?!

Все тени вокруг мигом повернулись ко мне. Действительно, я лежал в больничной палате: кровать окружали пугающего вида медицинские аппараты и приборы, за которыми мелькали медсестры в белых халатах.

«Да ладно?!» – прорычал чей-то бас, и белые тени нервно забегали по комнате.

– Макото!

Это воскликнул мужчина средних лет, который поддерживал женщину.

– Макото ожил!

Да. Позже я узнал, что десять минут назад у Макото Кобаяси диагностировали клиническую смерть. Душа Макото вознеслась на небо, а я вселился в его опустевшее тело и ни с того ни с сего открыл глаза. Все переполошились. Даже доктор воскликнул:

– Пульс… давление… Поверить не могу!

Как только подтвердилось, что Макото действительно ожил, радость мужчины и женщины перешла всякие границы. Я сразу понял, что это – родители Макото. Неудивительно, что они чуть с ума не сошли от ликования, когда их уже мертвый сын вдруг пришел в себя. Оба с нечленораздельными криками трепали мои щеки и волосы, гладили руки, душили в объятиях. Впрочем, хотя эти совершенно незнакомые люди зацеловали меня всего, неприятно от этого, как ни удивительно, не было. Тело Макото откликнулось на их порыв раньше, чем моя душа.

Но у Макото был еще один член семьи: мальчик в школьной форме, который, расправив плечи, стоял перед кроватью и злобно смотрел на меня налитыми кровью глазами. Среди восторженной толпы родителей, врачей и медсестер он один сохранял надменный вид. Потом я узнал, что это – Мицуру Кобаяси, старший брат Макото. Однако в тот момент я понятия не имел ни о Мицуру, ни о возрасте Макото и лишь мельком подумал, что это, наверное, брат.

Отец, как безумный, повторял:

– Макото с нами, Макото с нами!

Мать не выпускала меня из объятий.

Только брат молчал.

Вот при таких обстоятельствах, которые не очень способствовали беспристрастным наблюдениям, я и познакомился со своей гостевой семьей.

Жаль, конечно, что они не были ни особо богатыми, ни знаменитыми, хотя от этого вредного ангела многого ожидать и не приходилось. Про себя я порадовался уже тому, что, на первый взгляд, они хотя бы походили на нормальных людей. Ведь, открыв глаза, я вполне мог бы обнаружить себя в кругу восьми рыдающих мачо в красно-желтых полосатых боди. Нет уж, лучше простые люди!

Но стоило мне немного расслабиться, как сразу навалилась сонливость.

Похоже, тело Макото, только что пережившее клиническую смерть, еще не восстановило силы: я испытывал крайнюю слабость и почти не мог двигаться. В конце концов, без единого слова я погрузился в сон.

Так прошел мой дебют в роли Макото Кобаяси.

Еще некоторое время я ощущал себя слабым и мне все время хотелось спать. Хотя тело Макото шло на поправку так быстро, что главный врач чуть ли не плясал от радости, из-за прописанных трижды в день лекарств вялость и сонливость никак не проходили. К счастью, в больнице было совсем нечем заняться, поэтому я только и делал, что спал.

Три четверти дня я проводил во сне, а когда открывал глаза, то рядом видел либо лицо отца, либо лицо матери, либо спину Мицуру.

Если я просыпался, когда за окном было светло, то рядом обязательно сидела мать. Невысокая, с выразительными чертами лица, она всегда пристраивалась на стуле у кровати и щурилась, будто подсчитывая, сколько раз я моргну. Когда наши взгляды встречались, она ограничивалась короткими фразами вроде «Лучше?» или «Включить телевизор?». Помимо этого она почти ничего не произносила и вела себя со мной как-то стесненно, будто боялась затронуть больное место. Сначала я счел ее равнодушной, но потом решил, что раз Макото покончил с собой, то наверняка с ним было что-то не так, а она лишь пыталась осторожно проявить к нему внимание.

Мицуру, старший брат, появлялся ближе к вечеру на несколько часов, чтобы дать матери отдохнуть. Он оказался неразговорчивым и, молча расправившись с ужином и уборкой, сидел спиной ко мне, погрузившись в учебники и справочники. Судя по всему, он учился в выпускном классе, поэтому как-то раз я решил прервать молчание первым и сказал: «Ох уж эта учеба!» Мицуру вдруг сердито зыркнул на меня, резко захлопнул учебник и стремительно вышел в коридор. Может, от стресса перед экзаменами.

Вечером посещать больных разрешалось с семи до девяти. Отец Макото всегда приходил строго в эти часы. Всякий раз, когда он появлялся с неизменно сияющей улыбкой на пухлом лице, вся чересчур огромная для меня одного палата будто озарялась светом. В отличие от матери, отец постоянно смотрел на меня и разговаривал, не заботясь о том, какие подбирать слова. Каждый вечер он повторял: «Как же я рад, что ты ожил, Макото!» или «Я еще никогда не был так благодарен Всевышнему», искренне делился всем, что было у него на душе, а потом уходил в безмятежном настроении. Он пользовался популярностью среди медсестер, которые повторяли на все лады: «Какой хороший папочка!» Конечно, он не приходился мне отцом, но никаких проблем с этим я не испытывал.

В общем, мать, отец и Мицуру произвели на меня разное впечатление, но, кажется, их объединяла огромная любовь к Макото. Ведь что заставляло даже хмурого старшего брата каждый день приходить в больницу, как не любовь?

Хоть для меня это была гостевая семья, в больнице я потихоньку стал осознавать, что ко мне они относятся как к настоящему родственнику.

Можно даже сказать, что это единственное, что я понял в эти сонные, вялые, смутные дни в больнице.

Через неделю моя больничная жизнь кончилась. Вообще-то, поправился я уже давно, но поскольку мой случай оказался особенным (я ожил через десять минут после остановки сердца, что встречается крайне редко), врачи в больнице решили понаблюдать за мной, чтобы поизучать мое состояние. Для них я был чудо-мальчиком, драгоценным пациентом.

– Ты уже один раз умер, – обратился ко мне молодой доктор перед выпиской, потрепав меня за щеку. – Этого хватит, так что не надо снова.

Выписали меня в воскресенье. В ясный осенний день, вскоре после полудня, семья Кобаяси приехала за мной на машине, и мы отправились домой в тихий спальный район. В гостиной, которая сияла чистотой, везде стояли вазы с цветами, а на японском столике выстроились ряды суши, стейков и прочих угощений. Сначала от вида самого обыкновенного дома семьи Кобаяси я немного приуныл: «Да, значит, они точно не богачи…» Все это забылось, когда я оказался объектом их нежной заботы. Я даже воспользовался моментом и выступил с краткой речью от лица Макото: «Спасибо вам всем!» Я почти не разговаривал в больнице, чтобы не выдать себя, поэтому после моего небольшого выступления родители Макото даже прослезились.

В общем, семейная идиллия во всей красе.

Пурапура говорил мне, что обстановка в моей гостевой семье будет зависеть от масштаба ошибки, которую я совершил в прошлой жизни. Мне даже стало казаться, что грех мой был совсем малюсеньким. Наверное, я слишком много пил. Или чересчур много тратил. Или же был жиголо-соблазнителем. Что-то в этом роде.

Единственное, чего я не мог понять, – почему Макото, которому выпало счастье родиться в такой хорошей семье, вдруг решил покончить с собой. Кажется, слово «самоубийство» оказалось в доме под запретом, и никто не заикался об этом. Поэтому иногда я начисто забывал, что Макото решил наложить на себя руки.

Как только стол опустел, мать Макото заботливо обратилась ко мне:

– На ужин я приготовлю твои любимые блюда, Макото. Может, тебе немножко передохнуть? Хочешь, поспи у себя в комнате до ужина.

Я слегка устал от пребывания в тесном семейном кругу, поэтому встретил это предложение с благодарностью.

– Да, пойду отдохну.

Я резко поднялся со стула и вдруг замер как вкопанный.

Ведь я и понятия не имел, где и как в этом доме все расположено.

Что делать?

– Что такое, Макото?

– Тебе плохо?

Кажется, члены семьи что-то заподозрили.

Внезапно – как будто понимая, что настало его время, – у двери гостиной возник Пурапура, на этот раз почему-то в костюме.

Развернувшись, он сделал мне знак рукой. Я хотел кивнуть, но вовремя удержался – похоже, кроме меня, его никто не видел.

Не говоря ни слова, я бесшумно поднялся по лестнице вслед за Пурапурой. Спальня Макото располагалась на втором этаже. Это была комната в европейском стиле площадью в шесть татами. Простая мебель, по большей части черная, небесно-голубой ковер. Яркий свет заливал комнату через многочисленные окна, шторы цвета травы отражали солнечные лучи.

Пурапура остановился перед ними, а я присел на краешек кровати.

– Давно не виделись, – с иронией заметил я. – Вы же вроде бы проводник. Я думал, вы мне все тут покажете и расскажете.

– Такова наша политика, – сразу ответил Пурапура. – Лучше, чтобы у тебя не возникало никаких предубеждений.

Ты сам должен все прочувствовать, а не мы тебе все показывать.

Я снова оглядел Пурапуру с головы до пят. Что-то с ним не то.

– Там, наверху, вы выглядели иначе…

Пурапура усмехнулся на мои слова:

– В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Честно говоря, когда я появляюсь в земном мире как ангел, то чувствую себя дураком. А ведь люди меня даже не видят!

– И раньше вы как-то повежливее со мной разговаривали.

– Говорят же, что снаружи, то и внутри. Ха-ха, шутка. Так сказать, стараюсь побыть поближе к земле. Давай-ка на «ты». Идет?

– Ага.

Какой же толковый ангел мне попался, удивился я.

Пурапура же вдруг обратился ко мне деловым тоном:

– Как твоя гостевая семья?

– Да неплохо, – ответил я, выпятив грудь. – Пока что все идет как по маслу. Люди хорошие, мать вкусно готовит, комната приличная. Думал, будет куда хуже. И чего это Макото Кобаяси захотел покончить с собой – не понимаю!

Пурапура и бровью не повел.

– Не понимаешь? Просто тебе неизвестно, что творится в семье на самом деле.

– Как это?

– Просто ты ничего не знаешь.

Голос его был такой тихий и безэмоциональный, что я даже вздрогнул.

– В смысле?

– Отец Макото только притворяется. На самом деле он эгоист и думает исключительно о себе. А мать недавно стала изменять ему с инструктором по фламенко. Я об этом.

К горлу вдруг подступила тошнота. Похоже, я переел стейков, и теперь они подняли бунт в желудке. Да, если подумать, суши и стейки – сочетание не самое гармоничное.

…Минуточку, что там говорил Пурапура?

– Похоже, ты пытаешься засунуть голову в песок. – Ангел сердито блеснул глазами. – Хорошо, расскажу тебе подробности. Факты, от которых нельзя скрыться. Причины, по которым Макото Кобаяси решил покончить с собой, сложны и запутанны. И ты не просто вселился в его тело – вместе с ним ты получил и его проблемы.

Безжалостный Пурапура своими словами будто низвергнул меня из рая в ад. Он вдруг присел на подоконник эркера и вытащил из кармана увесистую книжку.

– Что это?

– Пособие для проводников. Здесь описана вся жизнь Макото Кобаяси.

Палец Пурапуры ткнул в одну из страниц.

– Вот. События за несколько дней до его самоубийства.

Я сглотнул слюну.

Мне одновременно и хотелось, и не хотелось узнать, что там.

– Хотя его жизнь и так была полна несчастий, даже в ней настал самый ужасный день. И пусть у Макото имелось множество причин покончить с собой, именно этот день стал спусковым крючком.

После такого претенциозного введения Пурапура продолжил уже спокойнее. Это был рассказ о дне, заслужившем звание худшего в жизни Макото Кобаяси.

– Десятое сентября, четверг. Вечером, возвращаясь из подготовительной школы, Макото Кобаяси заметил Хироку Кувабару, которая шла под руку с мужчиной.

– Какую Хироку Кувабару?

– Ученицу из той же школы, на класс младше Макото. Его первую любовь.

– Хм…

– Она явно заигрывала с этим мужчиной, и Макото встревожился и решил проследить за ними. Оказалось, что они шли в лав-отель[1]!

– Ой!

– Макото испытал огромный шок. Так и застыл перед отелем, не в силах пошевелиться. И вдруг – новое потрясение. Из того же отеля вышла его мать в обнимку с инструктором по фламенко.

– Она?..

Эта заботливая, добродушная женщина? Даже я поверить не мог, что она способна на такое. А уж как, наверное, был потрясен ее настоящий сын…

– Вечер выдался поистине ужасным. Но удары судьбы на этом не закончились…

Пурапура набрал в грудь воздуха, как бы готовясь к тому, что сейчас произойдет. Я поступил так же, пытаясь успокоиться.

– Когда Макото вернулся домой, его брат Мицуру, бледный как снег, сидел перед телевизором. По нему только что показали новости об отцовской компании. Президента и ряд менеджеров задержали по подозрению в махинациях.

– Да ладно? И отца Макото?

– Нет, он простой служащий и, как и большинство работников, к этим махинациям никакого отношения не имел. В общем, похоже, пройдоха президент не брезговал самыми грязными методами продвижения товаров.

– И чем они занимались?

– В полицию поступило заявление на продукт компании под названием «Булочки ешь-и-худей» для заказа по почте. Их продавали под заманчивым слоганом: «Съешь одну – минус килограмм, съешь две – минус два». А на самом деле это были обыкновенные булочки, которые продают на горячих источниках. Кроме того, они занимались совсем уже откровенным мошенничеством. Хотя эта компания по производству еды появилась совсем недавно, они стали проталкивать в массы якобы старинную теорию о восьмиугольной Земле, чтобы продавать «восьмиугольные крекеры». Еще они разливали в супермаркете по соседству воду из-под крана, наклеивали на нее ярлык «СуперВода» и продавали втридорога… Они не столько злонамеренные, сколько безрассудные. – Пурапура негодующе покачал головой. – Но для отца Макото они все-таки были уважаемым начальством. У него перед ними долг и обязательства. После того как всех их арестовали, остальные менеджеры разом сложили с себя полномочия и подали в отставку. И Мицуру после этих новостей разволновался – ведь он считал, что раз отец такой добросердечный, то он сильно расстроится. Узнав об этом, Макото тоже распереживался. Но если бы все было так!

– А что случилось?

– Когда отец вернулся домой, то чуть ли не прямо с порога начал прыгать от радости. А увидев в гостиной Макото и Мицуру, стал их обнимать, целовать, чуть ли не самбу танцевать. Такой переполох устроил!

– Он был пьян?

– Да. Но напился он не с горя, а от радости. После увольнения всех топ-менеджеров компанию реорганизовали. И отец, до этого простой служащий, вдруг сразу же сделался начальником отдела! Одним махом на три ступеньки! Он просто обезумел от радости. Мол, какая разница, кого там уволили или арестовали, – ведь благодаря скандалу он смог получить повышение! Вот счастья привалило. – Пурапура чуть ли не выплюнул эти слова. – Может, все люди ведут себя так в критический момент, но такой отец Макото совсем не нравился. Сын уважал в нем скромного, незаметного и честного труженика. И это ранило его еще сильней.

Пурапура закончил, но тошнота так и не отступала. Солнце уже зашло, и, наверное, поэтому ослепительно яркая комната вдруг показалась унылой. Я задумчиво поднял голову к потолку, затем оглянулся по сторонам – лишь бы только не столкнуться с острым взглядом Пурапуры.

На стене висело зеркало.

В нем отразился… Макото.

Узкие глаза. Плоский нос. Поджатые губы. Непримечательное, унылое лицо.

Еще в больнице, впервые столкнувшись со своим отражением в уборной, я очень расстроился. Как можно жить с таким лицом? Я был крайне обижен на Пурапуру и босса. Даже если не брать во внимание черты лица, лицо Макото поражало отсутствием радости. Как будто он никогда не улыбался. Никакой энергии в глазах. Тогда я удивился, как это возможно с такой семьей – ведь они его любили и навещали каждый день. А теперь я все понял.

Первая любовь ходит по лав-отелям на свидания со взрослыми мужчинами.

Мать изменяет, а отец думает только о себе.

– Кстати спрошу, – начал я, глядя в зеркало, – а старший брат Мицуру, он какой?

– Кстати отвечу, что это совершенно бесчувственный и злобный молодой человек. Он постоянно говорит Макото гадости. Особенно про рост. Макото очень комплексует из-за роста, а Мицуру знает об этом и намеренно дразнит.

– Но мне он ничего не говорил!

– Просто он тебя игнорирует. Бесится, потому что Макото покончил с собой, а это неприлично в глазах окружающих. Кстати, пошарь-ка под кроватью.

Я послушался Пурапуру, и пальцы мои наткнулись на что-то твердое. Я вытащил яркую, кричащего цвета… пару ботинок?

– Это ботинки с секретом, – объяснил Пурапура. – У них скрытый каблук, поэтому с ними ты будешь казаться выше. Впрочем, обычно Макото их не носит. Он заказал их по почте, но испугался, что все узнают о секрете, и спрятал их под кроватью. За несколько дней до самоубийства Мицуру их нашел. Он начал дразнить Макото, сказал ему: «Брось страдать фигней! У тебя нога маленькая, поэтому так всю жизнь и будешь коротышкой». А этого Макото боялся больше всего.

Я отбросил ботинки с секретом на ковер, растянулся на кровати и уставился в потолок. Силы совсем покинули меня, и я чувствовал себя идиотом оттого, что так радовался и семье, в которую попал, и их заботе.

С чего это я взял, что они все так любят друг друга?

– Теперь мне даже удивительно, что Макото не свел счеты с жизнью раньше, – горько улыбнулся я Пурапуре. – Наверняка я сделал что-то ужасное в прошлой жизни, раз мне попалась такая гостевая семья.

– Кстати. Еще кое-что забыл.

Пурапура меня совсем не слушал.

– Макото Кобаяси сейчас в девятом классе.

– Что?

По росту я думал, что он в шестом.

Стой. Погоди-ка… девятый класс…

Меня накрыла паника, а Пурапура с улыбкой сообщил:

– Через полгода у тебя экзамены в старшую школу.

2

С виду обычная дружная семья на самом деле оказалась змеиным логовом, а добрые и любящие близкие все как на подбор скрывали свою низменную натуру. Семья актеров в масках. Что ж, подумал я, раз они не знают, что настоящий Макото умер, и хотят и дальше притворяться заботливыми родственниками, буду вести себя так, как мне вздумается.

Вот мать – точно нарядная домохозяйка с картинки, стоит на кухне в бледно-лиловом переднике, который ей так идет. Давай, продолжай разыгрывать из себя добрую жену и мудрую мать и скрывать, что ты изменила мужу. Только извини, но хорошим сыночком я больше не буду. Ее стряпня вдруг мне опротивела, и я стал оставлять почти все на тарелке.

Вот отец – который с улыбкой до ушей в переполненном вагоне метро первым уступит место пожилому человеку. И как, удобно тебе в кресле начальника, которого ты подсидел? Давай, продолжай дальше плясать от радости из-за своей никчемной карьеры. Только прекрати обращаться ко мне со своей лицемерной улыбкой. Я перестал отвечать даже на его «Ну, я пошел!» или «Я дома!».

Мицуру сразу показал свое истинное лицо. Утром, через пару дней после выписки из больницы, мы внезапно столкнулись у туалета. Я успел быстрее схватиться за дверную ручку, и Мицуру, со злостью прищелкнув языком, выпалил: «Даже умереть не смог!» Бесчувственный и злобный – все, как и сказал Пурапура. Раз Мицуру не обращал на меня внимания, я решил отвечать ему тем же.

Так я отдалился от семьи и, само собой, большую часть времени стал проводить в комнате Макото. В полном одиночестве я слушал диски и радио, читал мангу, а вечерами играл в карты с Пурапурой. Из комнаты я спускался только поесть, но, почти не притронувшись к еде, возвращался обратно. Впрочем, по большей части я сидел неподвижно, поэтому голода не ощущал.

У семьи мое поведение не вызвало никаких подозрений.

То есть Макото и до самоубийства вел себя так же.

Тем не менее уже через несколько дней я порядочно устал от такой жизни.

На четвертый день я признал поражение и решил, что завтра, в пятницу, пойду в школу, где учился Макото. До этого времени у меня была справка по болезни.

Мать молчала, но, похоже, она волновалась из-за того, что я пропустил много занятий. И когда я сообщил, что завтра пойду в школу, глаза ее сразу же заблестели.

На следующее утро впервые за долгое время я встал рано и полностью умял завтрак, состоящий из яйца и бутерброда с тунцом. Потом я почистил зубы, тщательно умылся и причесал чуть отросшие волосы. Рассматривая свое отражение в ванной, я пустился в размышления: вот если бы Макото что-нибудь сделать с прической и стилем в одежде, он сразу стал бы выглядеть лучше… Да, прическа и стиль. Школьная форма с воротником-стойкой ему совсем не шла.

Я привел себя в порядок, вернулся в комнату Макото и, сверяясь с расписанием, отыскал нужные учебники. Полный энтузиазма, я проснулся слишком рано, и времени оставалось еще в избытке. Я сложил все книги, и тут меня охватила тоска.

Подойдя к подоконнику, я выглянул на залитую утренним светом улицу. По ней тянулись цепочки школьников в форме точь-в-точь как у Макото.

Девчонки идут парами и дружно держатся за руки.

Стайка балующихся мальчишек.

Рано созревшие парочки.

До меня доносился их смех.

Я задернул штору, отошел от подоконника и присел на краешек кровати. Уже была пора выходить, а я не шевелился. Даже когда мать позвала меня, я не откликнулся и все так же продолжал сидеть, пока из-за книжной полки не возник Пурапура.

– Чего сидишь? Ты же опоздаешь.

– Я жду.

– Чего ждешь?

– Чтобы кто-нибудь меня проводил. – Тут мне показалось, что все напрасно, и я высказал эту мысль Пурапуре. – Как такое может быть? Макото покончил с собой, чудесным образом спасся, целую неделю лежал в больнице и еще четыре дня не ходил в школу. И никто, ни одна душа не пришла его проведать! Ни один человек не позвонил, даже открытку не отправил. Никто даже конспекты не принес. Что-то мне это все не нравится.

– Вот к твоим бедам добавилась еще одна, – грустно заметил Пурапура. – Для начала скажу, что никто, кроме классного руководителя, не знает о попытке самоубийства Макото. Одноклассники считают, что он простудился и лежит с воспалением легких.

– Да даже если у него воспаление легких, кто-то же все равно должен был его навестить? – Я пристально уставился в голубые сияющие глаза Пурапуры. Они вдруг приобрели синевато-фиолетовый оттенок, как у закатного неба. – Так, я уже ничему не удивлюсь, так что скажи-ка честно: у Макото нет друзей? Он и в школе совсем один?

Закат в глазах Пурапуры сменился ночью.

И я все понял.

Пурапура уселся рядом и с необыкновенно серьезным видом заявил:

– Только сам Макото знал, одинок он или нет. Конечно, он всегда держался в стороне от других, но только потому, что у него был свой особенный мир.

– Он со странностями, что ли?

– Некоторые ученики так и считали. Макото – интроверт, порой чересчур наивный. С одноклассниками он почти не разговаривал. Скорее всего, он и сам верил, что он такой. Отгораживался от всех высокой стеной, думая, что он всегда будет аутсайдером и не сможет дружить с другими людьми.

– И что, с Макото так никто и не общался?

– Только одна девочка. Она легко с ним разговаривала, но только она одна.

– И кто это?

– Хирока Кувабара.

Первая любовь Макото, значит…

– Она единственная не считала Макото пришельцем из другого мира и всегда была с ним дружелюбна. Наверное, она ко всем так относилась, но для Макото она была особенной. Понимаешь? Он ловил каждое ее слово.

– И вот она пошла в лав-отель с мужчиной. – Я рухнул на футон. – Да как это вообще возможно?

Действительно, мало кому на свете не повезло так же, как Макото. А мне, раз уж пришлось занять его место, не повезло примерно так же. От такого «второго шанса» моя хандра сделалась еще сильнее.

– Уж кого в этом и винить, так самого себя в прошлом перерождении. А сейчас пора в школу. Хватит дурить, а не то опоздаешь.

Пурапура чуть ли не силой собрался меня тащить. Я уперся.

– Не хочу туда.

– Тогда тебя лишат тела Макото Кобаяси.

– Лишат так лишат.

– И ты не вернешься в круг перерождений!

– Не вернусь так не вернусь.

– И я больше не буду играть с тобой в карты!

– Ну и…

Вот черт! Я вскочил. Все-таки игра в карты оставалась для меня единственной радостью в эти тоскливые дни.

– Ты же не хочешь проиграть пять раз подряд?

– Пф!..

В этом мире не было Бога. В этом мире не было Будды.

В этом мире был только он – сомнительный ангел по имени Пурапура.

Дорога до школы занимала двадцать минут пешком. Пурапура показывал мне дорогу, в то же время рассказывая о жизни Макото Кобаяси. Наконец я перешел на бег и, вприпрыжку промчавшись через школьные ворота, успел влететь в кабинет прямо к началу классного часа.

Распахнув дверь, я увидел, что все одноклассники уже сидят на местах. Они разом оглянулись на меня с неописуемыми выражениями на лицах. Воцарилась такая тишина, будто всю аудиторию засыпало многоточиями.

Кажется, никто из них не собирался тепло встречать одноклассника, вернувшегося после долгой болезни. Я вмиг осознал, что все, что мне рассказывал Пурапура, оказалось правдой.

– Так! Начинаем!

Через несколько минут после моего появления вошел классный руководитель.

– Сегодня много распечаток. Я быстро их раздам, и сразу к делу. Но сначала – посещаемость!

Классный руководитель по фамилии Савада, тридцати лет от роду, вел физкультуру. Он отличался гориллоподобным телосложением, а еще, как говорили, такой же силой. Несколько раз он приходил ко мне в больницу, но я спал. По крайней мере, так сказал Пурапура.

– Кобаяси?

От его выкрика я вздрогнул.

Взгляды всего класса устремились ко мне. За кафедрой виднелось свирепое лицо Савады. Он уже несколько раз повторил мою фамилию.

– Если ты здесь, отвечай!

– Да, здесь! – ответил я.

По классу пробежал шумок. Даже у Савады глаза расширились от удивления.

– Ого, Кобаяси. Как радостно ты об этом сообщаешь!

Эй, это же мой обычный голос!

Недоумевая, я решил добавить еще пару слов, чтобы посмотреть на реакцию окружающих.

– Да, вашими молитвами я наконец поправился!

Шум в классе стал громче.

Похоже, бодрый и радостный Макото представлял собой чересчур странное зрелище. В тот день все одноклассники пялились на меня, как на беременного инопланетянина. Но все они держали дистанцию, только подозрительно оглядывали меня.

Конечно, они удивлялись изменениям, которые произошли с Макото, но никому и в голову не пришло, что в его теле теперь другая душа. Поэтому мне было все равно – пусть удивляются или подозревают что угодно, а я буду делать ровно то, что хочу. Какими бы странными ни казались окружающим мои поступки, я выглядел как Макото Кобаяси – и этого достаточно, чтобы быть Макото Кобаяси.

Таков был мой план. Однако в школе все-таки нашелся кое-кто проницательный.

Это случилось во время обеденного перерыва, после того как я, немного вздремнув под деревом в саду, возвращался в класс.

За спиной послышались шаги. Оглянувшись, я увидел крохотного росточка девочку с короткими волосами. Прищурившись, она смотрела на меня снизу вверх. Если уж невысокому Макото она казалась маленькой, то и в самом деле это была малявка.

– Семинар, да? – полюбопытствовала малявка, вытаращив на меня поблескивающие глазки. – На семинар ходил? Вижу, с тобой что-то не так!

– Чего?

– Не пытайся отвертеться. Ты знаешь, о чем я. Ты какой-то не такой сегодня, Кобаяси. Ты совсем не тот Кобаяси, которого я знаю.

– Да чего тебе? – спросил я, отступая.

– Точно. – На лице малявки появилось триумфальное выражение, будто она меня поймала. – Так и есть. Я вчера его видела. Объявление о семинаре. Ты платишь им кучу денег, и они промывают тебе мозги. И ты перерождаешься заново. Вот и ты, Кобаяси. Ты не ходил в школу потому, что был на семинаре. И теперь ты переродился: весь из себя открытый, радостный, светлый. Ты совсем не похож на того Кобаяси!

– Уж извини. – Мое настроение испортилось. – Не ходил я ни на какие семинары!

– А что тогда? Что-то еще?

– Ничего.

– Ты врешь. Я тебе не верю.

– Не верь сколько угодно.

Откуда взялась эта девчонка? С чего это я вдруг открытый, позитивный и светлый? Сомнения не иссякали, но я оставил малявку в покое и пошел дальше. С такими, как она, лучше лишний раз не связываться.

– Я тебе совсем не верю! – закричала малявка прямо перед тем, как я собирался свернуть за угол. – Я все знаю! С тобой что-то точно случилось! Можешь обманывать других, но меня-то не обманешь!

Непонятная малявка. Но такая проницательная!

Она меня не на шутку встревожила, и я сразу же помчался в мужской туалет, где воззвал к Пурапуре.

– Кто это?

– Ты о ком?

Пурапура предстал передо мной во плоти и сразу же принялся перелистывать свое пособие. Однако выглядел он неуверенно, да и книгу листал как-то нетерпеливо. Наконец он захлопнул пособие.

– Ее тут нет.

– И что это значит?

– Если ее нет, значит, ее не существует в воспоминаниях Макото.

– То есть, – сказал я, – он ее не замечал?

– Ну, – кивнул Пурапура, – в общем-то да.

Я хмыкнул. Глядя на бесполезное пособие, я испытывала сложные чувства. Удивительная малявка, которую в упор не замечал Макото Кобаяси… И при всем при том она единственная, кажется, учуяла, что вместо Макото в его теле теперь нахожусь я…

Первый день в школе тянулся бесконечно долго. В классе я оставался мишенью всеобщего внимания, в коридоре меня преследовала малявка, и к концу классного часа я страшно устал. Однако после уроков мне хотелось навестить одно место, которое обычно посещал Макото.

Кружок рисования.

Утром я впервые с удивлением узнал от Пурапуры, что Макото с энтузиазмом посещал этот кружок. Похоже, у него не было иных успехов, кроме успехов в рисовании. В школу он ходил только ради кружка и счастливых часов за мольбертом.

Макото продолжал появляться в кружке и во втором триместре, даже несмотря на то, что обычно в кружках ученикам разрешалось заниматься только до первого триместра девятого класса – дальше начиналась интенсивная подготовка к экзаменам. Другие тоже нарушали это правило, и учителя-консультанты не просто смотрели на это сквозь пальцы, но и поощряли страсть Макото и его одноклассников.

Впрочем, Макото обожал не одно только рисование.

После уроков я поднялся в кабинет на третьем этаже нового школьного здания и стал искать работу Макото на полках в конце класса. Я выудил оттуда холст, на котором Макото уже начал писать маслом, разложил все необходимое и водрузил холст на мольберт.

Нет, я не только притворялся Макото – мне и на самом деле захотелось порисовать.

Я уселся на раскладной стул и минут десять смотрел на картину Макото. Наконец я смешал краски на деревянной палитре и приступил к делу. Сначала я пытался подражать манере Макото, о которой я мог судить по начатой картине, но постепенно кисть моя двигалась все легче и быстрее, и я с головой окунулся в мир живописи.

Закатное солнце кирпичного цвета озаряло кабинет.

Таинственный и приятный запах масляных красок.

Среди полного умиротворения я как-то сам собой понял чувства Макото. Кроме него в кабинете было еще человек десять, но все они воодушевленно трудились над своими работами. Никто не смотрел на меня, как в девятом «А» классе. А короткие разговоры и смех, напротив, помогали разрядить атмосферу.

Только здесь Макото мог передохнуть.

И только здесь он мог расслабиться.

Стоило мне обрести уверенность перед холстом, как вдруг что-то словно стеснило грудь.

– Давно не виделись, Макото!

Из-за спины послышался голос, сладкий и сочный, будто фрукт.

Еще не обернувшись, я уже знал, чей он.

Голос Хироки Кувабары. Я пришел, чтобы увидеть ее.

Какая она? Я робко оглянулся и увидел чуть пухленькую девушку с темно-русыми волосами, которая разглядывала картину.

– Где ты был, Макото? Так давно тебя не видела! Ужасно волновалась, что твоя картина так и останется незаконченной. А ведь она так мне нравилась! Только ради нее сюда и прихожу! Ладно, шучу-шучу.

Впрочем, я уже знал от Пурапуры, что это неправда. Хирока Кувабара не посещала кружки. Зато ее лучшая подруга ходила в кружок рисования, и порой Хирока заглядывала к ней. В такие дни Макото, затаив дыхание, ждал, когда Хирока обратится к нему.

– Макото, я так рада, что тебе лучше! Я так хотела, чтобы ты ее дорисовал! Твои картиночки, Макото, в последнее время такие мрачные! А эта – очень, очень яркая, и я так жду ее!

Эта Хирока, которая щебетала, наклонившись вперед и чуть ли не прижавшись ко мне щекой, разительно отличалась от той, что я себе представлял. Я-то думал, что она окажется взрослой и развитой не по годам, но в реальности она вела себя как маленькая девочка. И все же Хирока была по-своему очень привлекательной. Каждый раз, когда ее длинные волосы задевали мою щеку, мне казалось, что сердце мое вот-вот разорвется на части. Может, так реагировало на нее тело Макото.

– Ты больше так не делай, Макото! Обещаешь Хироке, да? Ты ведь закончишь картиночку, которая мне так нравится, правда-правда? Этой лошадке будет очень жалко, если ты ее не закончишь…

Хирока училась на класс младше, но обращалась к Макото не «сэмпай», как принято говорить старшим, а по имени. Сердце Макото трепетало от такого нахальства.

– Как же хорошо ты нарисовал эту лошадку, Макото! Пусть пока это только набросок, но она уже как живая! Она летает в небе, да? Как краси-и-иво!

Хирока была не то чтобы красивой, но необычайно привлекательной. От ее мягкой, молочного цвета кожи я терял голову. Наверное, я просто никак не мог избавиться от мысли о ней в лав-отеле, но стоило мне представить, что я дотрагиваюсь до этих полных губ, как ниже пояса тело отказывалось мне повиноваться. То есть не мое тело, а тело Макото…

– А голубенький фон такой красивый! Такого голубенького Хирока не видела еще! Как небо – просторное, широкое, прозрачное… Я не видела такого неба, но оно мне так нравится!

Кажется, главным достоинством Хироки Кувабары была способность вести разговор, совершенно не заботясь о том, поддерживает ли его собеседник. Для Макото, который не мог связать и двух слов, это было настоящим облегчением.

Однако я не мог во всем молча соглашаться с Хирокой.

Весь холст был покрыт голубой краской. Правда, в верхнем правом углу виднелись очертания лошади, но она была только намечена и сильного впечатления не производила. Поэтому сейчас главную роль на картине играл голубой цвет. Хирока думала, что это небо, но я, скорее, сказал бы…

Вдруг из-за спины донеслось:

– А мне кажется, что это море!

Я смутился – ведь я думал точно так же.

– Летающая лошадь – это, конечно, здорово, но я вижу, что эта лошадка плывет. Она находится глубоко на дне моря и медленно выплывает на поверхность. А небо – где голубой цвет чуть поярче, правда?

– Все так! – воскликнул я и взволнованно оглянулся на хозяйку этого голоса.

Все мое волнение как рукой сняло.

– Я же говорила. – Малявка довольно улыбнулась. – Меня-то ты точно не проведешь!

3

Малявку звали Сёко Сано. Я узнал, что она училась в девятом «А» классе вместе с Макото и тоже ходила в кружок рисования. При этом она загадочным образом не попадала в поле зрения Макото. Наверное, оттого, что его целиком занимала только Хирока Кувабара.

Как бы то ни было, после этого девочка по имени Сёко Сано стала беспощадно меня донимать.

Она была твердо убеждена, что «Макото теперь другой» (и в этом попала прямо в яблочко), и настойчиво преследовала меня, будто хотела разоблачить мою истинную сущность.

– Раз не семинар, то гипнотерапия, да?

– Хм… вряд ли ты признаешься, но, может быть, все-таки… Из тебя не изгоняли дьявола где-нибудь на Шри-Ланке?

– Только честно, ты не плавал с дельфинами?

– У моего отца, знаешь, есть знакомый, который стал совершенно другим человеком, когда у него появился ребенок… Хотя, Кобаяси, дети в твоем возрасте…

Она буквально бомбардировала меня теориями. И откуда только они у нее брались?

Сначала я пытался возражать:

– Я не верю в гипнотерапию.

– Изгнание дьявола? Я бы обратился к ангелу.

– Я плохо плаваю.

– Не помню, чтобы у меня были дети.

Постепенно мне это надоело, и я стал удирать, едва учуяв присутствие Сёко.

Самым безопасным местом оказался кабинет рисования. Сёко волшебным образом переставала меня допекать, только когда я стоял перед мольбертом. Она всегда держалась на расстоянии и молча разглядывала мою картину, совершенно не пытаясь вмешаться. Может, раз она тоже любила рисовать, этот кабинет представлял для нее священную территорию.

Да, стыдно признаться, но я продолжал ходить в кружок.

Что ни говори, а времени у меня было много. После уроков я не особо-то и хотел возвращаться домой. Сидеть в школе допоздна было в сто раз лучше, чем беситься от одного только вида домашних.

Меня также волновала Хирока Кувабара. Короче говоря, как и Макото, я, затаив дыхание, ждал, когда она обратится ко мне. Пусть я слишком хорошо знал, что ничего путного из этого не выйдет и что Макото свел счеты с жизнью и из-за нее тоже, но все-таки Хирока обладала особым магнетическим обаянием. Мне хотелось, чтобы она говорила и говорила всякие чудные вещи своим милым голоском. Порой я даже представлял себя на месте того мужчины…

Но все же главная причина, по которой я ходил в кружок, была проста: мне нравилось рисовать.

Я решил потратить время на доработку голубой картины Макото. Я уже привык писать маслом и даже преуспел в этом – скорее всего, потому, что находился в теле Макото. Так что вместо медленного овладения техникой с нуля я словно бы постепенно вспоминал то, что всегда знал.

Вот я трепетно дотрагиваюсь кистью до холста.

На нем теперь обитает нечто новое, нечто маленькое. Несколько мазков – и оно потихоньку растет.

И, наконец, приобретает очертания нового мира.

Нового мира.

Нашего с Макото.

Только здесь, в мире рисования, я забывал обо всех бедах и неудачах Макото, о его одиночестве и хандре, даже о его маленьком росте. День за днем живопись околдовывала меня все сильнее и сильнее. Промежуточные экзамены второго триместра были уже на носу, и кружок рисования совсем опустел – только я один старательно приходил туда.

Все закончилось тем, что сразу после экзаменов меня вызвал классный руководитель Савада.

– Итак, Кобаяси. Мне хорошо известно, что ты долго отсутствовал. И что для твоей психики это время было нелегким. Но даже принимая все это во внимание… – Тут Савада потряс листком с результатами экзаменов. – Это никуда не годится!

И я был с ним полностью согласен.

После уроков в учительской было сумрачно. Нас с Савадой одинаково заботило сложное положение, в котором оказался Макото. Речь шла о совершенно неутешительных результатах промежуточных экзаменов: по трем предметам – математике, японскому и английскому – его средний балл составлял тридцать пять, а по пяти – тридцать один. Из ста.

– Итак… В первом триместре оценки у тебя были такие же. Это в твоем духе, но обычно ко второму триместру ученики начинают пошевеливаться, чтобы успешно сдать выпускные экзамены. А ты, похоже, собираешься и дальше продолжать в том же темпе…

Савада нахмурил брови. Похоже, он зашел в тупик.

Как и я.

Все-таки это были экзамены Макото Кобаяси, на которых проверялись все накопленные им знания, но, даже несмотря на то, что во втором триместре я почти не учился, я надеялся, что при виде бланка с вопросами мозг Макото активизируется и поможет мне решить задания. Но когда пришло время и передо мной оказался бланк, меня вдруг охватило нехорошее предчувствие, что мозг Макото мало чем сможет помочь…

– Так ты в старшую школу не пройдешь.

В это время любой разговор сам собой сводился к экзаменам.

По словам Савады, в характеристику, необходимую для поступления в старшую школу, вносились результаты, полученные до второго триместра девятого класса включительно, причем не только оценки на экзаменах, но и отношение к учебе, и посещаемость, и домашние задания – в общем, все вместе. В первом триместре успехи Макото были хуже, чем у его одноклассников. Из этого я сделал вывод, что он учился хуже всех в классе, хотя Савада прямо этого не сказал.

В общем, мне предстояло во что бы то ни стало наверстать отставание до конца триместра.

– М-да, что же с тобой делать… – растерянно пробормотал Савада. – Что ж, Кобаяси. Похоже, у тебя единственный выход: подать документы в частную школу[2].

– Почему?

– Даже если ты возьмешься за ум и хорошо сдашь вступительные экзамены, с такой характеристикой поступать в государственную школу – дело рискованное. Говоря начистоту, я посоветовал бы либо поступать в частную школу, либо получить рекомендацию от преподавателя. В государственных школах для учеников с рекомендациями теперь выделяют больше мест, но надежнее всего, конечно, подать заявление в частную школу.

– То есть если я подам документы в частную школу, то пройду?

– Смотря какая это будет школа.

Частная школа.

Я так и не понял, чем это грозит, но уже все решил.

– Тогда так и сделаю.

– Что?

– Подам документы в частную школу.

– Ты так запросто это решил?

– Ну, мне же неважно куда. Я же могу поступать в любую школу?

– Да, но с учетом твоей успеваемости, конечно…

Савада смешался, а я пожал плечами:

– С учетом моей успеваемости? Ну и пусть.

Я решил, что разговор окончен, и поднялся со стула. Кажется, волноваться больше было не о чем.

– М-да, ты тоже, что ли, из этих?.. – Савада склонил голову и, шепотом, чтобы его не услышали другие учителя, заговорил:

– Никакого духа соревнования. Сейчас таких много… Ладно, время пока есть, подумай еще. И с родителями посоветуйся.

Тяжелая рука Савады легла на мое плечо и усадила меня на место.

– Как твой… ну, этот… настрой?

– Настрой?

– Ну, это, ну… то самое…

Савада запинался, будто с трудом подбирал слова:

– Я об этом… ну… Твоя мама попросила меня этой темы не касаться, но… я переживаю…

– А-а… – Я вдруг все понял. – Вы о самоубийстве?

– Ш-ш! Тише! Да, об этом.

– У меня уже все хорошо. Я просто немножко сбился с пути. Я больше так не буду.

Я старался невозмутимо улыбаться, но Савада с подозрением наблюдал за мной.

– Точно?

– Точно.

– Поклянешься?

– Нет, не поклянусь.

– Вот хитрец!

– Вы тоже, учитель.

– Да, я вижу, что в последнее время тебе стало полегче. – Выражение его лица стало грозным. – Но если у тебя вдруг возникнут проблемы, сразу же скажи мне! Я помогу. Я же сильный!

Похоже, он не врал.

Судя по пособию Пурапуры, Савада и в самом деле пользовался своей огромной гориллоподобной силой, чтобы защитить учеников. Если хоть в чем-то неудачнику Макото и повезло, так это с классным руководителем, кредо которого можно было сформулировать так: «Если замечу, что кто-то из вас издевается над слабыми, сначала изобью до полусмерти. А потом уже выслушаю».

Охваченный эмоциями, я быстро поклонился Саваде и вышел из учительской.

В тот вечер я объявил родителям Макото, что подам документы в частную школу. Еще я хотел решить вопрос с подготовительной школой, куда перестал ходить после самоубийства Макото. Я сказал, что не буду целиться высоко и как-нибудь справлюсь с экзаменами и со своими нынешними знаниями, поэтому с ней можно завязать.

После моего внезапного объявления мать пришла в замешательство.

– Как? Ты уже все решил? Ты посоветовался с учителем?

– Угу.

– И он тебе это сказал?

– Ага.

– Ох…

И мать погрузилась в раздумья. Меня же заинтересовала не ее реакция, а кое-что другое.

Семь вечера. Пора ужинать. И в то же время за традиционным столиком в гостиной мы сидели только вдвоем.

Почему в доме так тихо?

Ладно Мицуру нет – он каждый вечер ходил в подготовительную школу. Но и отца, который всегда восседал за столом, как образцовый глава семейства, сегодня тоже не было – впервые с тех пор, как я вышел из больницы.

– Папе с сегодняшнего дня снова придется работать сверхурочно. – Мать взглянула на его пустое место, будто прочитав мои мысли. – Ты ведь понимаешь, Макото, что у него в компании сейчас настали непростые времена. После того как раскрыли мошенничество, все должны работать не покладая рук, чтобы вернуть доверие покупателей… Но для папы ты был важнее работы, и он каждый раз отпрашивался пораньше. Больше отпрашиваться нельзя… Когда папа увидел, что тебе стало лучше, он снова вернулся к работе.

Я ехидно хмыкнул.

– Да, у начальника отдела дел-то полно.

– Конечно, у него много новых обязанностей.

Такая непонятливая, даже иронию не уловила.

Неужели нам теперь придется ужинать вдвоем? От одной этой мысли есть уже расхотелось. Мало какой подросток захочет ужинать вдвоем с матерью, а мне приходится это делать с чужой матерью.