Пёстрые истории о школе и не только… бесплатное чтение

Йорик

В детстве я жила в одном из переулков в районе улицы Плющихи, рядом с Домом архитекторов и церковью Благовещения Божьей Матери. На месте, где стоял наш дом, позже снимали фильм «Три тополя на Плющихе» (кафе, возле которого таксист ждал героиню).

Вид на Ростовскую набережную. Слева здание МИД, справа – Дом архитекторов, на фоне которого видна колокольня Благовещенской церкви. За ним – Плющиха и Ростовские переулки. 1950-е годы. Фото из сети Интернет

Мы знали, что по задумке архитекторов, на месте церкви должны были построить большой фонтан, от которого вниз, к набережной вела бы широкая лестница с фонарями по бокам. Ходили слухи, что будут ломать церковь.

И вот однажды (я была тогда в шестом классе) мы проснулись от грохота – ломали церковь! Я быстро собралась в школу, но забежала посмотреть, как огромными «ядрами» дробили бедное строение. И вдруг вижу: в грязи, в обломках камней валяется… череп.

Первая мысль – это же ЧЕЛОВЕК! Сейчас его затопчут! Что делать? Спасать!!! А кто спасёт? Конечно же, ШКОЛА! Я хватаю череп (Боже, сейчас даже страшно подумать, что делал этот правильный советский ребёнок!), мчусь домой, мою его под краном на кухне, заворачиваю в газету и скорее на уроки!

За минуту до звонка влетаю в школу, Времени нет забежать в кабинет биологии, врываюсь в свой класс. Куда положить? Крышка парты наклонная, не получится. Кладу на учительский стол. Первый урок – математика. Учительница, вечно злая, нервная, по прозвищу Семядоля, входит в класс, подходит к столу, видит свёрток, открывает его и… Что пароходный гудок по сравнению с её криком!

– Кто?!!!

– Я.

– К директору!!! С черепом!!!

Как же быстро бегают пенсионеры! Впереди – Семядоля, за ней – я, с черепом в руках, с ужасом в глазах. Дальше плохо помню. Кабинет директора. «Немедленно родителей в школу!» Звоню маме (она работала в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова). Путано объясняю. Слышу мамин голос:

– Бедный Йорик!

– Ты его знала?!!

Так я впервые познакомилась с творчеством Шекспира.

Я снова в классе. Весь день на меня приходят посмотреть: сорвала урок у самой Семядоли!

Семядоля ушла на пенсию, не доработав до конца четверти, а я… стала учительницей английского языка и проработала в английской спецшколе почти сорок лет.

Интересно, что бы сделала сегодняшняя двенадцатилетняя девочка? Думаю, отфутболила бы бедного «Йорика». А ведь это, наверное, был священник. Их хоронили при церквях. Что стало с черепом? Куда его дела школа? Спасли ли?

Черепашка

Конец октября. Последние дни перед осенними каникулами. Оценки уже проставлены карандашом в журнале, иду в школу с лёгкой душой, даже с удовольствием. Погода прекрасная, ядрёный воздух, ещё чуть-чуть и ударят утренние морозцы.

Смотрю, что-то шевелится в траве двора. Да это же черепашка! Настоящая черепашка, упорно шагающая куда-то по шуршащим листьям. Откуда здесь черепашка? Чья? А что, если она замёрзнет? Или выйдет на мостовую? Я осторожно беру черепашку, бегу домой, укладываю её в коробку из-под обуви, кладу туда листья капусты, морковку и блюдечко с водой, и бегу в школу.

Как же мучительно долго тянутся уроки! Мысленно я пишу объявления о найденной черепашке (а вдруг никто не отзовётся, и она будет моей?). Вдруг мысль пронзила меня. Альма! А если она выйдет на кухню и увидит мою черепашку? Господи, хоть бы её не выпустили на кухню, молилась я.

Мы живём в коммунальной квартире: папа, мама, младший брат и я. У нас в квартире ещё две семьи: очень интеллигентная, даже не могу назвать её старушкой, пожилая дама из дворян, и муж с женой и четырьмя детьми. Раньше в квартире жил профессор химии с семьёй. Им дали новую квартиру, а в этой осталась его тёща – та самая дама, к которой и подселили две наших семьи. И так получилось, что хотя мы въехали одновременно, та другая семья почувствовала себя в квартире главной.

Глава семьи, Александр, разгуливал по квартире в полосатой пижаме. Его жена, Валентина, сшила пижаму сама. На верхней части пижамы полоски шли вертикально, а на брюках – поперёк: не хватало материала, и его жена скроила, как смогла. Я не могла без смеха смотреть на это полосатое существо с длинным торсом и короткими ножками.

И хотя Александр не пил, не курил, не дрался с женой, прекрасно играл на гитаре, Валентина часто плакала из-за него. Как-то перед Пасхой она покрасила яйца и уложила их на большое блюдо, а утром увидела на каждом яйце надпись, сделанную её мужем: «Да здравствует 1 Мая!» (в тот год Пасха была 30 апреля, прямо перед майским праздником, а Александр был секретарём партийной организации на своей автобазе). Валентина горько плакала.

Однажды Александр привёл в дом огромную собаку по кличке Альма. Не знаю, где он её взял, но он гордо называл её немецкой овчаркой, хотя моя мама думала, что это троюродная сестра немецкой овчарки. Собака стала жить в нашей квартире. Утром и вечером он сам выгуливал свою собаку. Вот мысль про Альму и испугала меня: что, если она прорвётся на кухню и тронет мою черепашку?

Из школы я домой бежала. Открываю дверь в квартиру: сосед дома, разгуливает по кухне. Бросаюсь к коробке – нет черепашки! Капуста, морковка, блюдечко с водой на месте, а черепашки нет.

– А где черепашка? – спрашиваю.

– А я её сварил, – отвечает сосед. – И как только графья едят суп из черепахи? У меня даже Альма его есть не стала – вылил. Наверное, надо было почистить её, а я просто кинул в кипяток, – добавил он.

Не могу даже описать, что со мной было. Я не могла плакать. Я просто завыла – аааАААА! Побежала в комнату, кинулась на кровать и… заснула.

Есть Бог на небе! Если вы посмотрите со стороны Киевского вокзала на Дом архитекторов, то увидите, что он стоит на возвышенности, спускающейся к набережной Москвы-реки. Справа от него – моя школа (теперь в этом здании Хамовнический суд). И вот представьте себе Александра, выгуливающего Альму. Поводок крепко намотан на его руку. Вдруг Альма видит другую собаку и быстро кидается к ней. От резкого движения сосед падает, и сильная собака тащит его с горы по глубокому снегу. Кубарем катится сосед, не выпуская поводок, собака выносит его прямо на набережную, где мы прогуливаемся с друзьями.

«За черепашку!», – шепчу я.

Добрая душа

Повезло нам с учительницей начальной школы. Правда, тогда мы не знали, как нам повезло. Мы просто любили нашу Зинаиду Романовну, с которой было так уютно, интересно, как с мамой. И учились мы с удовольствием, с аппетитом поглощая знания, и развивались, участвуя во всех внеклассных мероприятиях. А уж сколько пьес мы поставили, и не сосчитать!

Помню, когда мы были в третьем классе, мы ставили пьески по басням Ивана Андреевича Крылова. В басне «Стрекоза и Муравей» я играла Стрекозу.

Зинаида Романовна вовлекала всех учеников в работу, находила каждому роль даже в маленькой пьеске. У нас было два рассказчика, три муравья, шесть стрекоз и две бабочки. Когда Муравей отчитывал Стрекозу за то, что она проплясала всё лето, то на сцене, за тюлевой занавеской, танцевали стрекозы и бабочки, а мимо них проходили муравьи, таща за собой веточки и соломинки. Муравьи «лапками» вытирали пот, показывая зрителям, как тяжела их работа.

И вот начинается наша пьеса. У входа в нарисованный муравейник сидят три муравья, самые крепкие наши мальчишки. У каждого в «лапках» по яблоку, которые они грызут по ходу пьесы. Рассказчики по очереди повествуют, как я лето красное пропела и пришла к Муравьям за помощью.

Я, Стрекоза, медленно бреду по сцене и приближаюсь к Муравьям.

– Не оставь меня, кум милой! – обращаюсь я к главному Муравью, но встречаю отказ. Такой неожиданно резкий отказ, что я, ученица третьего «А» класса, цепенею от страха и стыда от того, что мне приходится унижаться перед этими сытыми, жующими мальчишками и умолять их приютить и обогреть меня.

За занавеской, как будто перед моим внутренним взором, танцуют под весёлую музыку мои подружки стрекозы и бабочки, а я стою с протянутой рукой и плачу настоящими слезами.

– Ты всё пела? – грозно спрашивает Васька Клишин, глядя на меня злыми глазами. В руке у него аккуратно обгрызенное по кругу яблоко. – Это дело: так поди же попляши! – кричит он, замахиваясь на меня своим огрызком.

От страха, что получу в лоб, я быстро отскакиваю назад. От резкого движения проволочка, на которой были натянуты крылышки, внезапно распрямляется, тонкая ткань трещит, и половина крылышка взлетает вместе с проволокой в воздух, а другая половина, пришитая к спинке костюма, обвисает.

С залитым слезами лицом и одним целым крылом я под бурю аплодисментов медленно спускаюсь по ступенькам со сцены. Жалкое зрелище! А мне ещё надо пройти вдоль сцены перед передними рядами до уголка у окна, где мы переодевались.

Как только я спустилась по ступенькам и направилась к окну, ко мне подбежал мальчик с переднего ряда, первоклашка, и протянул мне пряник, надкусанный пряник. Пожалел меня!

Я пролетела оставшийся путь «на честном слове и на одном крыле», как поётся в песне.

Потом я долго мучилась, что испортила басню. Ведь, кто не работает, тот не ест. А у меня получилось: бездельничала Стрекоза всё лето, а получила награду – пряник. Но я успокаивала себя тем, что басня, по моему мнению, написана неправильно: надо было бы сначала накормить голодную Стрекозу, а потом читать ей нотации и отправлять трудиться. И мальчик был прав, что пожалел Стрекозу, отдав ей последнее, что у него было.

Кстати, эта сценка с пряником произвела на меня такое глубокое впечатление, что я всю жизнь поступаю так, как тот первоклашка. Знаю, что многие, просящие милостыню, обманывают людей, но всё равно подаю. Пусть этот обман будет на их совести.

Так что благодаря своей первой учительнице Зинаиде Романовне я полюбила нестареющие басни Ивана Андреевича Крылова. Мудрые, справедливые, с юмором высмеивающие человеческие пороки: лесть, жадность, лень, дающие работу для фантазии.

А с Васькой Клишиным, так ярко сыгравшим Муравья, я долго не разговаривала: не могла забыть его злой взгляд. Интересно, поверил бы ему Станиславский? Я поверила.

Приключение

В том, что Москва – огромный и дружелюбный город, я убедилась в четвёртом классе, когда мне ещё и десяти лет не было. Катя, соседка по парте, похвасталась, что она записалась в хор при Доме пионеров, и уже было одно занятие.

– Хочешь, и тебя запишу, – предложила она. – Будем ездить вместе.

Мне мама не разрешала одной выходить на улицу, только в школу и домой, а в школу можно добраться дворами, даже не выходя на улицу. А тут я не буду одна, нас будет двое. Я и согласилась поехать с Катей, записаться в хор, где она уже занималась.

Сели мы в троллейбус и поехали в Дом пионеров. По дороге мы не болтали, считали остановки.

– Нам выходить на седьмой остановке, – сообщила Катя, вглядываясь в окна и боясь проехать нашу остановку. Вышли из троллейбуса, прошли немного и подошли к зданию Дома пионеров.

– Видишь, – сказала Катя, – совсем не страшно, быстро добрались. Сейчас запишешься и назад.

Мы нашли нужную нам комнату, постучались, и Катя втолкнула меня внутрь. Я испугалась, я думала, мы будем вместе. Женщина за пианино попросила меня подойти к ней поближе, и… начался экзамен:

– Пропой «ЛЯ», – сказала она, нажимая на клавишу. Я осипшим от волнения голосом повторила ноту.

– Теперь отвернись и скажи, сколько клавиш я нажала, – продолжала она.

Я не хочу ни в какой хор, я не ожидала, что придётся сдавать экзамен, я думала, только запишусь – и сразу в хор. Зачем я пришла сюда, хочу домой! Я развернулась и к двери. Открываю дверь, чуть не стукнув подслушивающую Катю. Щёки горят, в глазах слёзы.

– Поехали домой, – говорю. – Не хочу ни в какой хор!

Домой так домой. Вышли из Дома пионеров, перешли на другую сторону. Катя ведёт, она же знает дорогу. Уже стемнело, пошёл снег. Сели в троллейбус, стоим на задней площадке молча, считаем остановки. Седьмая, выходим – не узнаём улицу, дома не те, магазины незнакомые. Что делать? Где мы? Заплакали обе, Катя, хоть и старше меня на год, тоже плачет, испугалась.

К нам подходит женщина, спрашивает, почему плачем, почему одни на улице, где живём, как попали сюда. Нас обступают люди, объясняют, что мы поехали не в ту сторону, что теперь нужно проехать четырнадцать остановок до нашего дома. Мы ещё громче заплакали, у нас было денег только туда и обратно, как мы доберёмся без денег? Какой-то мужчина сунул нам рубль. Женщина тоже дала нам денег и посадила нас в троллейбус, попросив водителя сказать нам, где выходить.

Мы стоим у кабины водителя, ждём нашу остановку. За окном метель, еле огни витрин видны. Страшно подумать, что нас ждёт впереди.

– Банный переулок! – объявляет водитель. – Девочки, вам выходить! Осторожно на улице!

Мы выходим из троллейбуса. Всё родное, узнаём дома, магазины, а вот и наш переулок. У Кати и у меня в ладошках зажаты рубли и монеты. Поделили поровну и по домам!

Я пришла домой раньше мамы, мама даже не узнала о нашем приключении. Деньги я положила в свою копилку (собирала на подарок маме к 8 Марта). Перед праздником пошла в магазин рядом с домом, увидела там красивую брошку на крючочке. Пробила чек, а мне дают две брошки.

– Мне одну, – говорю я продавщице.

– По одной не продаются, – отвечает она. – Это же серёжки, смотри, – продавщица приложила серёжки к своим ушам. – Красиво? – улыбнулась.

– Красиво! – печально улыбнулась я.

Мама не носила серёжек, у неё даже уши не были проколоты, но подарку обрадовалась. Только теперь я рассказала маме о нашем путешествии, об участии людей в наших мытарствах, о деньгах, которые нам надавали. Кстати, пончик с повидлом тогда стоил 5 копеек. Вот и считайте, какими богатыми мы стали в тот вечер благодаря участливым москвичам.

Интересно, а как бы поступили в такой ситуации современные «жители столицы» (ведь настоящих москвичей уже почти не осталось)?

Детство

«Жизнь прожить – не поле перейти», гласит пословица. Я согласна с ней, но ко мне в детстве больше подходила: «Хоть кол на голове теши».

В детстве я росла вместе со своей двоюродной сестрой Зиной. Зина старше меня на два года. Два года в детстве – большой срок, но взрослые почему-то не замечали этого. Я проигрывала по сравнению с Зиной. Взять, например, случай с шубой.

Когда мне было шесть лет, а Зине – восемь, купили нам одинаковые кроличьи шубки с муфтами. Как я ждала зимы, чтобы надеть шубу! Знаете, почему? В соседнем дворе был забор, в котором не было нескольких досок. Получался хороший турник. Мы ложились животом на перекладину и крутились на ней, но было больно крутиться на голой планке. Примерив новую шубу, я подумала, что в ней будет мягко крутиться. Вот поэтому я и ждала наступления зимы.

В первый морозный день я надела красивую лёгкую шубку, нацепила муфту и вышла во двор. Прошлась по нашему двору – и в соседний двор, к забору. Повесила муфту на забор и начала крутиться. Как мягко было крутиться, как по маслу скользила шубка. Нельзя, чтобы блаженство длилось долго. Если бы мне было больно или неудобно, я бы через пару раз бросила это занятие, и шубка была бы цела. Но я раз десять прокрутилась, и она облысела! Когда я увидела плешь на моей новенькой шубке, у меня волосы зашевелились под шапкой. Я побежала домой переодеться и спрятать шубу. Не удалось: бабушка, увидев меня, ахнула.

– Что это с шубой? – спрашивает, ощупывая её и стряхивая шерстинки.

– Не знаю, ветром, наверное, сдуло, – отвечаю, пытаясь быстрее отделаться от шубы.

– А муфта где? – начиная догадываться, спросила бабушка.

– А я её на забор повесила, – проговорилась я, – сейчас принесу!

И к двери.

Муфты на заборе не было! Вообще во дворе никого не было. Я заплакала. За мной пришла Зина в новенькой шубке с муфтой на шее. Как укор мне.

Мама спасла меня от позора. Мне купили широкий шарф, который завязывали под подбородком, и ремешок, чтобы подпоясывать шубу, скрывая под шарфом огромную лысину на ней. На следующий год я носила Зинину всё ещё новенькую шубку, а из моей сделали жилетку, две пары стелек в резиновые сапожки. А из оставшихся обрезков я сделала коврики для кукол.

Зина росла правильным ребёнком, а меня всё время подбивали на какие-нибудь авантюры, и что самое главное, я тут же попадалась. Всё тайное становилось явным.

Как-то летом тётя Клава, мама Зины, дала мне ключ от дома и сказала не уходить далеко. Тётя работала в библиотеке, я часто приходила к ней, перебирала на полках книги, читала, так бы и жила в библиотеке, но меня выгоняли на свежий воздух. Вот и сейчас я гуляю с ключом у дома. Подошли знакомые девчонки.

– Пошли с нами за грушами к Поварихе, – говорят. – Она только что на рынок ушла.

– Не могу, – отвечаю. – Ключ от дома у меня. Сейчас тётя вернётся.

– А мы туда и обратно, знаешь, какие у неё груши!

Пошли. Через забор перелезли, набрали груш, идём, едим сочные груши, радуемся, что не попались. Подошла к дому, а тётя уже ждёт меня. Я в карман – ключа нет. Потеряла, выпал, когда через забор лазила, наверное.

– Где ключ? – спрашивает тётя.

Я начинаю искать, хожу кругами вокруг дома, зная, что не здесь ищу, а признаться боюсь.

– Куда ходила? – выспрашивает тётя. – С кем была? – уточняет.

Узнав, с кем я была, догадалась, где искать. Пошли к саду Поварихи, обошли забор – вот он, мой ключик. Лежит под забором. Попало мне за мою проделку.

И ещё раз попалась. На этот раз дома. Бабушка сварила постный сахар. Целый таз! Поставила таз на пол в тёмной комнате, где у нас продукты хранились. Строго-настрого не велела она подходить к тазу, чтобы не обвариться. Мы с Зиной ждём, когда остынет, а так хочется попробовать!

Часа через три Зина говорит мне:

– Сходи, отщипни кусочек, а я покараулю.

Я вошла в комнату, пощупала, не горячий ли таз, и зачерпнула горсточку из таза. Как же мы блаженствовали, облизывая ещё тёплую тянучку.

Опять всё тайное становится явным! На следующее утро бабушка спрашивает:

– Кто лазил в таз за постным сахаром? А, впрочем, что я спрашиваю, кто? Сами смотрите.

Зажгла бабушка свет в комнате. На полу стоит таз с постным сахаром, а в тазу – застывшая дорожка, как граблями проведённая – мои пальчики, даже отпечатки брать не надо!

Бабушка не ругалась, но мне было очень стыдно. Бабушка только сказала, что можно было ошпарить руку. А я, как в рассказе Льва Толстого про мальчика, который без разрешения съел сливу, и на вопрос: «Куда ты подевал косточку?», проговорился: «Я косточку выбросил в окошко», так и сказала:

– Я пощупала таз.

И, как в конце рассказа Толстого говорится: «Все засмеялись, а мальчик заплакал», так произошло и в моём случае.

Бабушка нарезала постный сахар на кусочки, нам надолго хватило его, но когда я пила с ним чай, то в каждом кусочке чувствовала горечь.

Заботы

Небо и земля – жизнь современного подростка и подростка времён моего детства (1950–1960-х годов). Мне кажется, в то время у подростка было больше обязанностей по отношению к семье, от его действий, порой, зависело благополучие в доме. Покажу это на примере нашей семьи.

Вам приходилось стоять в очереди за мукой, хлебом, квашеной капустой, керосином, когда на руке писали химическим карандашом номера, составляли списки, делали переклички? Мне приходилось. А когда мы приезжали к бабушке в небольшой городок Умань, очередь за хлебом занимали с вечера и стояли всю ночь.

Одну обязанность я терпеть не могла – топить печку. Нужно было принести охапку дров из сарая, потом сходить за ведром угля, втащить всё на второй этаж. Это ещё цветочки, а ягодки – выгрести шлак из печки, положить бумагу, на бумагу щепочки, сверху дрова. Поджечь бумагу, дождаться, когда начнут гореть дрова, и осторожно, маленькими порциями насыпать уголь. Если упустишь момент, дрова прогорят или уголь задавит огонь, начинай всё сначала. Бывало так, что несколько раз пытаешься развести огонь – не получается, а бросить нельзя: в комнате всего 12–14 градусов! В наш дом во время войны попала бомба, и в доме появилась трещина, которая как раз проходила по нашей стене. Зато, когда печка разгорится, в комнате становится тепло, можно прижаться к изразцам, прогреть косточки. Мама приходит с работы в тёплую комнату!

Какое счастье было, когда печки перевели на газовое отопление! Чирк спичкой – и горит! Нужно было только засечь, сколько часов горит огонь, потому что плата почасовая. Я замечала, что соседка записывала два часа, а печка горела три! Так что частично мы платили за соседей, но мои родители делали скидку на то, что у них четверо детей, надо как-то выживать, поэтому просили меня не обращать внимания на этот обман.

Ещё одно неприятное дело было – подставлять тазы, когда шёл дождь. Потолок протекал, тазы быстро наполнялись водой, везде брызги, надо было вытирать пол. Однажды во время дождя из школы прибежал мой брат-первоклассник. Учительница потом рассказывала маме: «Идёт урок. Валерик поднимает руку и отпрашивается домой. Я спрашиваю, что случилось? А он объясняет, что дождь идёт, и он должен помочь сестре подставлять тазы. Такой ответственный!».

Я уже не говорю про магазины. Покупка основных продуктов тоже была на мне. Папа никогда не ходил в магазин, мама много работала, приходила поздно, приносила нам из университета вкусные слойки и булочки с орехами. Иногда я сама пекла пироги. У наших соседей большая семья, а работал только глава семьи, Александр. Когда не хватало денег дотянуть до зарплаты, его жена Валентина пекла пироги с капустой и картошкой. Мы уже знали: раз затеваются пироги, значит, у них кончились деньги. Валентина меня спрашивала: «Ну что, давай тесто ставить. Будешь печь пироги?». И я за компанию тоже месила тесто, лепила пирожки с творогом или вареньем. Мама приятно удивлялась такому неожиданному угощению, благодарила соседку за науку.

А проследить, сделал ли брат уроки, тоже была моя задача. Один раз он мне протягивает записку от мамы: «Галочка, если Виля сделал уроки, отпусти его гулять». Уж больно я строгая была.

И не я одна помогала по дому. Мои подруги Люба и Люся тоже ходили по магазинам, убирали. У Люси мама выпивала, поэтому все деньги были у Люси, она одна вела хозяйство. Мы были более ответственные, а ведь школу никто не отменял, делали уроки и погулять успевали.

Раньше жизнь была поделена по сезонам. Сейчас в любое время можно купить любые продукты, а раньше мы ждали, когда по радио объявят о том, что подешевели яйца и молочные продукты. Это признак того, что начинается весна. Редис и огурцы появляются в магазинах, потом ждём, когда появятся клубника, другие ягоды, помидоры, яблоки, сливы. Всегда чего-то ждали, чего-то новенького. Потом зацветали золотые шары, астры – значит скоро в школу!

Мы много читали, ходили в библиотеку, в разные кружки, сами готовили маскарадные костюмы для выступлений на утренниках и вечерах, делали из дерева пистолеты и сабли, выпиливали лобзиком, вышивали, дружили. Было настоящее детство!

Новый год

Новый год в нашей коммунальной квартире мы праздновали все вместе – в складчину. Готовиться к празднику начинали уже с первых чисел декабря. Взрослые закупали дефицитные продукты, а мы делали новогодние игрушки, шили, клеили, вырезали, творили.

Родители выписывали нам с братом много детских журналов: «Пионер», «Мурзилка», «Весёлые картинки», «Юный натуралист», «Юный техник». В журналах рассказывали, как сделать карнавальный костюм к Новому году, новогодние игрушки, печатали много загадок, викторин, игр у ёлки. Всё это шло в нашу копилку, поэтому встреча Нового года была яркой, незабываемой и очень вкусной!

Каждая семья отвечала за определённый участок в его подготовке: купить ёлку, напитки, приготовить еду. Мама варила студень, запекала мясо, пекла огромный сладкий открытый пирог с решёточкой и вносила «фруктовую» лепту – яблоки и грецкие орехи, которые нам присылали с Украины. А мне доставалось самое трудное дело – натереть на тёрке хрен к студню. Представляете, сколько слёз я пролила, проделывая эту работу? Зато потом слёзы лились из глаз того, кто отведал наш хрен (мама делала его со свекольным соком). А какой студень без хрена?

Соседский сын Мишка (его отец звал его Мишелем) точил ножи, его сестра Агнесса (Ася) отвечала за художественное оформление стола. Все блюда были украшены «мухоморами» из яиц, зайчиками с ушками, поросятами, морковными звёздочками, свекольными розочками, кольцами репчатого лука и перьями зелёного лука. Украшения были такими красивыми, что их не трогали, пока не съедали всё с блюда.

Часов в восемь начиналась весёлая предпраздничная суета: подготовка разных видов салатов и обязательного винегрета. Всё детское население (четыре девочки и два мальчика) резали горы картофеля, моркови, свёклы и других овощей, разделывалась селёдка, из неё вытаскивались все косточки, и она «отдыхала» в кольцах лука, глядя на нас сонными глазами.

А в это время по телевизору показывали самоё интересное. Мы старались найти такое место, чтобы хоть краешком глаза посмотреть телепередачу. Мне нравилась передача «Забытые мелодии из зарубежных фильмов». Показывали отрывки из фильмов, пела Дина Дурбин на русском языке – про две гитары за стеной, которые жалобно заныли, мы подпевали, было очень весело.

Накрывали столы в двух комнатах: у соседки Валентины собирались взрослые (у них самая большая комната), а стол для детей был в нашей комнате. Чего только на них не было! Выражение «столы ломились от еды» – это было про наши столы. Перед каждым была отдельная тарелочка с деликатесами – с бутербродами с красной и чёрной икрой, с осетриной холодного и горячего копчения. Это было сделано на случай, чтобы всем всё досталось, а то вдруг кто-нибудь увлечётся икрой или рыбкой, которые мы ели нечасто, два – три раза в год. Мишель всегда садился рядом со мной, так как знал, что я не любила чёрную икру, вот глупая! Мой бутерброд доставался ему.

Часы бьют двенадцать! Каждый удар часов сопровождается дружным хором, и после двенадцатого удара раздаётся такое громкое «Ура!», что дом содрогается. Мы влетаем в комнату для взрослых, чокаемся своими бокалами с «Буратино» со всеми, обходя столы, кричим «С Новым годом! С Новым счастьем!». И застолье начинается!

Вмиг опустошается всё, что на столе, начинается развязывание бантов на свёртках, рассматривание подарков, а мне уже хочется почитать моё богатство: «Сказки А. С. Пушкина» со специальными очками для чтения. Посмотришь в красные очки – перед тобой Царевна-Лебедь! Посмотришь в зелёные очки – на этом же рисунке видишь только злого Коршуна. И на каждом рисунке своя волшебная картинка!

А из соседней комнаты уже раздаётся хор. Всегда начинается с традиционной песни «В лесу родилась ёлочка». Мы присоединяемся к ним. Разбираются музыкальные инструменты: три гитары, мандолина и балалайка. Папа играет на всех инструментах (в зависимости от песни), Александр и Валентина играют на гитарах. Получается красивый оркестр и мощный хор. По телевизору идёт новогодняя программа, а у нас пир горой!

Спим вповалку на нашей кровати, а утром пьём чай и играем в лото. Перед каждым горка дешёвых конфет «Пуншевые». Играем на конфеты (я всегда в проигрыше: горка моих конфет тает). Потом играем в «Акульку», в «Принца – Короля», выбираем тему для игры в песни. Например, поём песни, в которых упоминается какое-нибудь дерево или имя, по очереди поём куплет. Столько песен перепоём! А кто не может вспомнить строчки песни на заданную тему, тому фант. Смех всё время, пока взрослые восстанавливают свои силы. Иногда нам подсказывают, тогда звучит общий хор.

Мне кажется, праздник удаётся, когда в нём принимают участие люди разных поколений, в нашем случае от семидесяти до восьми лет, тогда и семидесятилетние становятся маленькими, дурачась как в детстве, а детям становится ещё веселее, глядя на веселье взрослых. Это объединяет всех. Такие праздники запоминаются навсегда. А особенно предвкушение праздника.

Авантюристка

Приближался Новый, 1951 год! Папа и мама уже купили билеты на «Новогоднюю Ёлку». Мы с братом пойдём в Колонный зал Дома Союзов, в Почвенный институт, где работал папа, в Театр юного зрителя, в Дом Культуры имени Зуева, что рядом с домом, где мы тогда жили. Сколько будет подарков!

А моя подружка Таня работает на «Ёлке» в Кремле. Таня ходила в театральный кружок при Доме пионеров, и весь декабрь их обучали быть массовиками-затейниками, помощниками Деда Мороза и Снегурочки. Как я завидовала Тане! Побывать на «Ёлке» в Кремле – недосягаемая мечта!

– А давай я проведу тебя в Кремль! – предложила Таня.

– Как? – выдохнула я. – Кто же меня туда пустит без билета? Даже папа не мог достать билеты в Кремль.

– А я тебя по своему пропуску проведу. Ты только надень школьную форму с белым фартуком и белые банты завяжи. У нас, массовиков-затейников, такая форма на «Ёлке». Попробуем, а вдруг пропустят? – пообещала она.

«А вдруг и правда повезёт?», с надеждой подумала я.

Мама ушла на работу, я погладила сама белый фартук, надела его на форменное платье, вплела в косички белые ленты, завязала банты и пошла к Тане. «Ёлка» начиналась в одиннадцать часов утра. Приехали к Кремлю. Сердце замирает от страха, но надежда теплится. Подходим к служебным воротам. Часовой спрашивает пропуск. Таня показывает свой пропуск, объясняет, что мы – массовики-затейники, работаем на «Ёлке» от Дома пионеров, но вот я (показывает на меня) забыла пропуск, а мы должны работать в паре.

– Вот у неё и фартук белый, наша форма, – поднимает она полу моей шубы, показывает, – банты тоже белые (из-под шапки видны), – стрекочет без передышки.

– Проходите, – говорит часовой, и мы проходим в КРЕМЛЬ!

– Ну что я говорила? – смеётся Таня.

А я свечусь от счастья! Не могу поверить, что я в Кремле на «Ёлке»!

– Ну, всё, пока, – сказала Таня. – Я побежала, а ты тут сама развлекайся, – умчалась к своим моя волшебница Таня.

Я вошла в зал. Нет слов, чтобы описать эту сказку, в которую я попала. Сияющие люстры, сверкающие полы, всё светится, переливается, краски всех цветов радуги, огромная ёлка, вокруг ёлки водят хоровод дети, всё шумит, пищит, движется. Я пошла в другой зал, там одновременно показывали разные мультфильмы. Перед каждым экраном своя толпа. Я постояла в толпе перед «Теремком», потом перешла к толпе, которая смотрела мультфильм про жернова, и тут заговорила моя совесть.

Ёлка в Кремле

«Меня же пропустили как массовика-затейника», подумала я и пошла в зал, где вокруг ёлки кружил и пел хоровод. В хороводе закружилась и я. И как-то так получилось, что вскоре я стала ёлкой для малышей. Они скакали вокруг меня. То я была головой змеи, а они, извиваясь и хохоча, шли за мной, то играли в игру «Здравствуй, Дедушка Мороз», то в ручейки, то я загадывала им загадки, то играли в фанты. Неизвестно, кто веселился больше: они или я. Мне кажется, я веселилась на всю катушку!

Объявили идти получать подарки. Все бросились к Снеговикам, раздающим подарки. А мне ведь не положен подарок, я без билета. Но я получила подарок! Ко мне подошёл Снеговик, снял с ёлки серпантин, с улыбкой обмотал им меня вокруг шеи и, дав мандарин, сказал:

– Ты нам так помогла!

Я даже шубу надевала осторожно, чтобы не помять серпантин. Если бы не серпантин и мандарин, родители не поверили бы, где я побывала.

– Ну и НУ-У-У, – повторяли они. – Авантюристка!

За двоих

Каждый раз под Новый год мне вспоминается история, когда я, семилетняя девочка, спасла свою учительницу, школу и детский дом. Конечно, «спасла» – это громко сказано, хотя, кто знает? Приближался 1949 год, а дело было политическое!

Детский дом находился в маленьком украинском местечке под названием Тывров. Воспитателями в нём работали мои мама и тётя. При детском доме была школа, в которой учились детдомовские ребята и несколько местных. Училась в ней и я. Кстати, детдом помогал местным детям: раз в неделю их приглашали на бесплатный обед, на Новый год дарили подарки. А время было трудное, послевоенное.

Вот и сейчас полным ходом шла подготовка к Новому году. В каждом классе делали игрушки на ёлку: вырезали флажки для гирлянды, клеили разноцветные бумажные цепи, раскрашивали фонарики, нанизывали на нитки комочки ваты, разрисовывали снежинками окна. И, конечно, репетировали стихи, песни и танцы.

Кроме подготовки к «Новогодней Ёлке» наш класс принимал участие в проведении линейки, посвящённой образованию СССР. Линейка должна была состояться 30 декабря в двенадцать часов дня.

Наша учительница, Зинаида Романовна, раздала нам, второклассникам, тексты о республиках, стихи и разучила с нами песню, которой мы и закончим линейку. Для каждой республики был подготовлен герб, флажок и народный костюм, в котором участник должен был её представлять.

Несмотря на то, что я была на год младше своих одноклассников, мне поручили рассказывать об Украине. Этот текст был самый большой, около страницы. Но учительница знала, что я легко справлюсь с ним. И правда: прочитав текст два раза, я хорошо пересказала его и померила свой костюм. Костюм был великоват, и его пришлось немного ушить. Зато венок с цветами и лентами был такой красивый, что я, надев его, любовалась на себя в отражении стёкол и зеркала.

Рано утром директор детдома узнала, что к нам приедет комиссия из самого областного центра, из Винницы! Председатель комиссии хочет посмотреть, как мы подготовились к этому событию.

Директор прибежала к нам в класс и попросила Зинаиду Романовну показать ей наше выступление до приезда комиссии. Мы выстроились в шеренгу и начали рассказывать о республиках.

Первой шла Российская СФСР, за ней – я, Украинская ССР[1]. Как только директор увидела меня, она в ужасе закричала:

– Как! Такая маленькая! Про Украину, такую большую республику! Заменить немедленно!

Она обвела взглядом нашу шеренгу и остановилась на самой крупной девочке.

– Пусть эта девочка рассказывает об Украине, – указала она.

Теперь я понимаю, почему Зинаида Романовна вздохнула и молча согласилась. Не могла же она сказать, что у этой девочки – самая плохая память из нас всех, поэтому ей и дали короткий текст про Эстонскую ССР. А тогда я чуть не заплакала, когда у меня отняли мой красивый венок и стали отпарывать уже перешитый на меня костюм.

Мне досталась самая маленькая республика – Эстония. Я за три минуты выучила новый текст, а с костюмом пришлось повозиться: почти в два раза уменьшить его. Но с костюмом для новой «Украины» провозились ещё дольше, расширяя его.

Всё это время учительница билась с девочкой, которая никак не могла запомнить текст. Нервы у всех были на пределе, а время неумолимо приближалось к двенадцати!

Комиссия приехала ровно к назначенному часу, все расселись в зале, комиссия с директором и нашей Зинаидой Романовной сидят в первом ряду, а мы стоим на сцене. Я должна была выступать самой последней, но учительница поставила меня рядом с девочкой, рассказывающей про Украину, чтобы в случае чего тихонько подсказывать ей текст.

Красиво выступила девочка, говорившая о самой большой республике – России, а после неё моя соседка начала говорить об Украине. Сказала три предложения, запнулась и повернулась ко мне за подсказкой. Я подсказала. Затем она продолжила говорить дальше и опять повернулась ко мне, мол, подскажи.

Я увидела лицо учительницы. Мне показалось, что она вот-вот заплачет. Я так любила свою учительницу! Что делать? Как сделать так, чтобы она не заплакала? И тут я, шагнув вперёд, протянула вперёд руку и ладошкой-ковшиком начала показывать воображаемые богатые нивы колосящейся пшеницы, солнечные головки золотых подсолнухов. Я с таким выражением рассказывала свой текст о природе, богатствах и людях республики, что весь первый ряд заулыбался, слушая мой звонкий голосок. И, самое главное, Зинаида Романовна улыбалась!

После моего выступления начался рассказ о Белорусской ССР и других республиках, а в самом конце снова выступила я с рассказом об Эстонии. Потом мы пропели песню, и линейка закончилась.

Мы чувствовали, что линейка прошла хорошо. Спускаясь со сцены, я вдруг услышала: «А маленькая-то, маленькая, как выступила! Такая большая артистка». А через день наступил настоящий праздник – любимый Новый год!

Тайна

Друзья моих родителей уехали в заграничную командировку на три месяца, попросив маму присмотреть за их сыном, девятиклассником Алькой, высоким красивым парнем с шапкой кудрявых волос.

Две вещи поразили меня в нём: имя и волосы. Впервые я познакомилась с именем «Алька», когда читала «Военную тайну» Аркадия Гайдара. Я тогда влюбилась и в имя, и в героя книги. Поэтому, услышав, что парня тоже зовут Алька, поняла, что он мне понравится. А когда увидела его густую кудрявую шапку светлых волос, первым желанием было положить руку на волосы и проверить, будут ли они пружинить под моей рукой. Еле сдержалась.

Конечно же, я, пятиклассница, тут же влюбилась в Альку и его друзей, бывавших у нас после школы. А компания у них была замечательная, спортивная. У Альки был настоящий гоночный велосипед и красивый шлем.

Ребята часто отправлялись на велосипедах в Тимирязевский парк. Я с завистью смотрела им вслед. Как-то один из ребят, Толя, сказал мне:

– Ну почему ты такая маленькая? Была бы ты постарше!

Мне тоже хотелось быть постарше, участвовать в их прогулках, поездках, разговорах. К счастью для меня, ни одной девчонки не было в их компании, иначе я бы с ума сошла от ревности.

Маме приходилось кормить не только Альку, но и всю его компанию. Но главное было не в этом. Только теперь я понимаю, какую ответственность моя мама взяла на себя, согласившись присмотреть за ним.

Как-то я услышала, как мама ругала Альку, увидев у него в руках свежий номер газеты «Каширские известия». Оказалось, что Алька на велосипеде поехал в Каширу, один из старейших городов Московской области, расположенный на Оке. И чтобы доказать, что он побывал в Кашире именно в этот день, купил там местную газету, и с ней вернулся домой. А Кашира находится в ста пятнадцати километрах от Москвы! Алька чувствовал себя героем, проделавшим такой длинный путь на гоночном велосипеде! А что чувствовала моя мама, узнав об этом? Я думаю, после серьёзного разговора с мамой, Алька понял, что натворил. А тогда мне было жалко его.

Однажды я уже легла спать, когда Алька сказал моей маме:

– Сейчас Галка заснёт, и я скажу Вам тайну.

Сердце так и подскочило у меня в груди. Тайна! Я сейчас узнаю Алькину тайну! О чём? О ком? Почему он расскажет о своей тайне моей маме? Я притворилась, что сплю. Стала дышать медленно и ровно. Через несколько минут Алька сказал:

– Ну вот, кажется, заснула.

– Я ещё не сплю, – неожиданно для себя проговорила я.

Поняв, что я навсегда потеряла возможность узнать Алькину тайну, я накрылась с головой одеялом и горько-горько заплакала.

Кавычки

Жизнь бурно кипела в нашем пятом классе. Это кипение отражалось в стенной газете, выходившей каждую пятницу. Мы назвали газету «Лук». Это название таило в себе два смысла: стрелы из лука попадают в цель, и от лука на глазах появляются слёзы. Появились они и у меня, редактора стенной газеты, по совместительству художника и корреспондента. Вот как это было.

Мы выпускали газету сами, без классного руководителя. В газете были заметки о событиях, произошедших за неделю в классе: интересные случаи на уроках, посещение театра, поздравления именинников, планы на четверть, на каникулы. Была и рубрика «Жизнь в классе в карикатурах». Из-за одной карикатуры меня вызывали к директору школы.

На карикатуре были изображены две ученицы, Клава Булкина и Нина Ширяева, сидящие за партой на уроке с большими бутербродами в руках. Прикрывшись крышками от парты, они откусывают от бутербродов. Это была чистая правда, они ели на уроке математики и получили замечания в дневники. А вот за что я пострадала, так это за подпись к карикатуре: «Голодающим не до учения!».

Оказывается, к директору пришла мама Клавы и пожаловалась, что её семью оскорбили. И Клава, и Нина были из малоимущих семей, школа давала им бесплатные обеды, так зачем же смеяться над этим? В общем, директор велела снять газету и извиниться перед девочками. Я не могла понять, за что? Ведь ели? Ели. На уроке? На уроке. Замечания получили? Получили. Надо высмеять? Надо.

Дома я пожаловалась родителям, что не понимаю, за что пострадала я, почему надо снять газету, за что надо извиняться перед Клавкой и Нинкой.

– Всё дело в кавычках, – сказал папа. – Если бы ты поставила слово ГОЛОДАЮЩИМ в кавычки, был бы другой смысл. Вот смотри.

Папа взял лист бумаги и карандаш и нарисовал двух мальчишек, сидящих за столом. Перед одним мальчишкой – тарелка с пирожными, перед другим – пустая тарелка. Папа сделал второй рисунок. На втором рисунке первый мальчишка даёт второму половину пирожных. Под рисунком подпись: Щедрый подарок.

– А теперь посмотри на третий рисунок, – папа быстро нарисовал тех же мальчишек, но первый мальчишка положил на тарелку второго малюсенький кусочек пирожного. И подпись под рисунком – «ЩЕДРЫЙ» подарок.

– Чувствуешь разницу? – спросил папа. – То, что слово стоит в кавычках, меняет смысл сказанного, теперь ты с иронией говоришь о мальчике с горой пирожных, угостившем друга маленьким кусочком. Ты подчёркиваешь, что он – жадина, мог бы дать больше. Здесь слово ЩЕДРЫЙ не в своём обычном значении. Если бы ты подписала под карикатурой «Голодающим» не до учения, то все бы поняли, что ты над ними смеёшься, потому что на уроке нельзя есть, не умрут с голоду, могут дотерпеть до перемены. Поняла? Ты это говоришь с иронией! А давай выпустим газету, – предложил папа.

И мы с папой сделали такую красивую стенгазету! Из других классов приходили посмотреть на неё! Название «ЛУК» было составлено из зелёных перьев растущего лука (как живые!) Под названием сижу я (прямо мой портрет!), передо мной на столе наша газета, в газете моя карикатура, только на ней Клава и Нина (как настоящие – папа срисовывал их с фотографии класса) и подпись: «Голодающим» не до учения. Слово ГОЛОДАЮЩИМ в кавычках! А чуть ниже ещё одна подпись: «ГРАМОТНЫЙ» редактор забыл поставить слово ГОЛОДАЮЩИМ в кавычки. Напомним «грамотному» редактору правило: «Кавычками выделяются слова, употребляемые не в своём обычном значении, используемые в ироническом смысле».

А ещё ниже, во всю газету, крупными буквами была написана фраза: «ПРОСТИТЬ НЕЛЬЗЯ НАКАЗАТЬ!» И буквами помельче было написано шутливое обращение: «Ребята, судьба редактора зависит от того, ГДЕ вы поставите запятую: после слова ПРОСТИТЬ или после слова НЕЛЬЗЯ».

Весь класс простил редактора!

Коварные вишенки

В шестом классе я начала новый учебный год не с Первого сентября, а с двадцать пятого. Дело в том, что мы переехали в другой район. Родители оформляли прописку на новом месте, устраивали нас с братом в школы. Брат пошёл в мужскую школу, я – в женскую (тогда ещё было раздельное обучение: девочки и мальчики учились в разных школах). К счастью, у меня не было троек за пятый класс, иначе меня не взяли бы в эту школу. И вот я в шестом классе в новой школе.

– Новенькая? – обступили меня одноклассники.

– Садись со мной, – предложила высокая девочка с чёрными вьющимися волосами. – Меня зовут Марьян.

«Армянка», подумала я.

– Если бы я жила за границей, меня бы звали Анна Мария, – добавила она.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что моё имя состоит из двух имён: Марианна.

Я впервые услышала это имя.

Первый урок был математика, алгебра. Я попала с корабля на бал. Писали контрольную работу по алгебре (я представления не имела, что это такое). Буквы складывались, вычитались, я не знала, что с ними надо делать, в результате я, оказывается, вывела новую формулу: а + b = аb. Я думала, раз к одному предмету прибавить другой, будут два предмета, за что получила двойку за контрольную.

Когда учительница по прозвищу Семядоля смеялась по поводу моей формулы, я сказала, что ещё не проходила алгебру, но мои объяснения не тронули её. На перемене девчонки заступились за меня, требуя зачеркнуть двойку. Они толпой двинули на Семядолю, загнали её в угол, а она, загородившись от них журналом, пропищала, что раз я пропустила целый месяц, то пусть они позанимаются со мной. Марианна вызвалась помочь мне. Двойку зачеркнули – это была победа класса над злой, вредной, несправедливой (по словам девчонок) Семядолей.

И начались мои муки. Дважды в неделю я должна приходить к Марианне заниматься алгеброй. Я волновалась, когда вошла в подъезд. Надо было подняться на лифте на седьмой этаж. До этого я никогда не ездила на лифте. Справилась. Позвонила в дверь, оказывается, меня ждали. Её мама и бабушка усадили нас за стол пить чай с ещё тёплым печеньем с орешками. Расспрашивали, кто я, откуда, кто родители, где живу.

– Весёленький ситчик, – похвалили они, пощупав моё платье. Марианна, с трудом оторвав меня от мамы и бабушки, повела в свою комнату. Я не поверила – своя комната! А у нас на четверых – всего восемнадцать метров! На стене большой портрет двух детских головок.

– Бабушка прятала этот портрет от немцев во время войны, – сказала Марианна, увидев, что я заинтересовалась портретом. – Это старший брат и я, – пояснила она.

Мы сели за письменный стол с маленькой красной настольной лампой. Смотрю в окно – Киевский вокзал с часами на башне. Я не сводила глаз с этих часов, следила за стрелкой, слушая объяснения и не понимая ничего. Отвратительный запах краски на металлическом абажуре сводил меня с ума. В голове одна мысль – скорее бы домой!

Чтобы муки мои быстрее закончились, я попросила соседа Мишу (или Мишеля, как его называл его папаша) объяснить мне то, о чём будет рассказывать Марианна. Мне было стыдно, что меня, как двоечницу, «взяли на буксир». Я старалась как можно быстрее отделаться от занятий, расспросов, угощений, несмотря на то, что мне были рады, меня даже ждали бабушка и мама Марианны.

А Семядоля, наша математичка, как ни странно, оказалась доброй и заботливой, я испытала это на себе. Как-то к нам приехала бабушка. Сколько вкусных вещей она привезла! Две сырые курицы с луковицами внутри, чтобы не испортились в дороге, самодельную ветчину, яблоки, груши, сливы, варенье и вишнёвку для родителей (бабушка делала её сама). Мы долго сидели вечером. Меня не гнали спать, так как первый урок должен быть физкультура, а я была освобождена после болезни. Мне ко второму уроку, наконец-то дослушаю до конца радиопередачу «Пионерская зорька»! Утром позавтракала не спеша. Бабушка сварила вкусную кашу. На столе стояла миска с вишнями, я съела целое блюдечко очень вкусных сладких вишен и пошла в школу.

Начался урок. Настроение хорошее: алгебры уже не боюсь, так как благодаря Мишелю и Марианне соображаю, что к чему. И вдруг чувствую, нет, не соображаю. Голова кружится, руки не слушаются, хочу сказать Марианне, что мне плохо, тоже не могу – губы не слушаются. Вижу, подбегает ко мне Семядоля, щупает лоб, о чём-то спрашивает меня, пытается приподнять, а я как тряпичная кукла: голова на шейке мотается. Упала головой на парту и уснула. В конце урока открываю глаза – чувствую себя нормально. Но Семядоля отпускает меня домой, спрашивает, кто отведёт меня. Лес рук. Марианна и Вера повели меня домой, а со мной уже всё в порядке, идём, радуемся.

Бабушка поблагодарила девочек, угостила их грушами и сливами. Прибежала с работы встревоженная мама (ей позвонила Семядоля), стала расспрашивать, что со мной, что я ела. Оказалось, что утром я съела не вишнёвое варенье, а вишню из вишнёвки – «пьяную вишню»! Целое блюдце! Вечером, когда взрослые выпили бабушкину вишнёвку, бабушка высыпала вишни в миску – пьяные вишенки! Меня и развезло на уроке!

Бабушке попало, куда делись вишенки – не знаю. Папа улыбался.

Интересно, Семядоля догадалась, что со мной было? Как же тяжело пьяным! По опыту знаю.

Котлеты

Я ещё раз прочитала условие задачи. «Как бабушке поджарить шесть котлет за 15 минут, если на сковородку помещаются только четыре котлеты? На то, чтобы поджарить котлеты с одной стороны, уходит пять минут».

Я мысленно укладывала на сковородку четыре котлеты, жарила их пять минут, потом переворачивала на другую сторону и дожаривала ещё пять минут. Вот уже десять минут ушло, а мне ещё две котлеты жарить. Кладу две котлеты на сковородку. Пять минут жарю, переворачиваю на другую сторону, дожариваю ещё пять минут. Итого, как ни крути, надо двадцать минут, чтобы поджарить все котлеты. Начинаю злиться на бабку, пусть недожаренные котлеты ест, если не хочет поджарить их как следует.

Пришёл дядя Юра, мамин племянник. Он майор-артиллерист. По пути в отпуск гостит у нас.

– Ты что, Галчонок, нос повесила? – спрашивает меня.

– Не могу задачу решить, – вздохнула я.

– Ну, давай решать вместе. Читай условие задачи.

Я прочитала про бабушку и котлеты, которые нужно поджарить за пятнадцать минут. И куда так торопится бабуся? Дядя Юра хитро улыбнулся.

– У вас карты игральные есть?

– Есть.

– Неси.

Я принесла колоду карт и дала их дяде Юре. Дядя Юра взял из колоды шесть карт: четыре туза и две шестёрки. Разложил их на столе.

– Смотри, я беру четыре котлеты и кладу их на сковородку. Дядя Юра положил четыре туза «рубашкой» кверху. – Так, пять минут прошло. Переворачиваю две котлеты.

Он перевернул две карты тузами кверху.

– Две другие котлеты снимаю недожаренными, а на их место кладу две сырые котлеты (шестёрки).

Дядя Юра положил две карты «рубашкой» кверху рядом с тузами.

– Ещё жарим пять минут. Что у нас получается? Эти два туза уже готовы, мы их снимаем. Две другие котлеты переворачиваем, видишь, уже шестёрки жарятся. Добавляем к ним те две недожаренные котлеты и ещё пять минут жарим. Всё. Пять плюс пять, плюс пять – пятнадцать минут прошло. Котлеты готовы, что и требовалось доказать.

Было так интересно!

– А можно я поджарю котлеты? Так, беру четыре туза, через пять минут двух переворачиваю, а двух снимаю. Добавляю вместо них две шестёрочки. Ещё через пять минут снимаю готовенькие тузы, переворачиваю шестёрочки и добавляю два недожаренных туза. Ещё пять минут и можно есть котлеты. Ну, дядя Юра, как Вы бабушке помогли! Спасибо!

– На здоровье! – улыбнулся дядя Юра.

Тут и мама пришла с работы. Я ей показала, как надо жарить котлеты за пятнадцать минут.

– Не на картах бы показывал, – шепнула мама дяде Юре.

И папа тоже увидел мой фокус. Когда я ложилась спать, я увидела, как папа с дядей Юрой играли в карты.

Вы бы видели, что было в школе на следующий день! Я сижу за партой с колодой карт. Вокруг меня весь наш третий класс. Я жарю котлеты, раскладывая карты.

– Давай валеты поджарим! – кричат одни. – Нет, лучше дамочек! – визжат другие.

Мама как в воду глядела, когда про карты сказала. Учительница отобрала колоду. К директору не водили, но замечание в дневнике я получила: «На перемене играла в карты».

Обидно. Я разве играла? Я же учила всех, как надо поджарить шесть котлет за пятнадцать минут. И научила! А задачку в классе никто не решил. Спасибо майору дяде Юре!

Спектакль

Прошли «Грозу» Александра Островского, а Ирина Михайловна, наша учительница по русскому языку и литературе, не хочет прощаться с его творчеством. Решила устроить вечер, посвящённый драматургу. Я тоже участвую. Мы ставим отрывок из пьесы «Доходное место». Я играю Полину, девушку из бедной семьи. Вера Бабкина играет мою сестру Юлиньку.

Первая мысль – костюмы: платья, шляпки, перчатки. Дома оказался отрез ситца на платье, целых пять метров! Мама разрешила взять его для роли. Шляпку дала соседка, Мария Яковлевна, бывшая дворянка. Какая шляпка! Я часами кручусь перед зеркалом, примеряя шляпку. Мария Яковлевна учит меня, как ходить в длинном платье. Учу роль.

Вера тоже готовится. Мы знаем роли за двоих: первое и второе явление четвёртого действия! Всё! Назубок! Ирина Михайловна довольна, что у нас всё получается отлично. Я даже пою в пьесе. Как меня долго уговаривали петь! Странное дело, когда я выступала на английском языке, я совсем не волновалась, наверное, чужой язык служил преградой между мной и зрителями, не так было страшно, а тут ещё петь надо. «А ты не громко пой, просто мурлычь себе под носом, не все же умеют красиво петь», – уговаривали меня.

И вот наступил этот страшный день, который я до сих пор вспоминаю со стыдом. Надеваем сценические костюмы. Ирина Михайловна решила не портить отрез ситца, просто обернуть им меня, сделать подобие платья. Получилось пышное, красивое платье, закололи всё булавками, стянули поясом, наложили грим. Вера тоже готова. Зрители в зале: учителя, родители, дети. У меня зуб на зуб не попадает, а ведь мне петь!

Открывается занавес. Я в комнате. Нарисовано окно. У окна стол, рядом висит зеркало. Я смотрю в окно и говорю: «Как скучно, просто смерть!». Пою: «Матушка, голубушка, солнышко моё! Пожалей, родимая, дитятко твоё». Смеюсь, потом задумываюсь. Жалею, что и поговорить не с кем (это всё идёт монолог). Достаю карты, гадаю, будет ли у меня новая шляпка. «Будет, будет, будет!», радостно хлопаю в ладоши, и тут входит Верка – Юлинька.

Начинается наш диалог. Я жалуюсь на скуку, завидую её красивой жизни, богатым нарядам. Юлинька учит меня, как надо из мужа тянуть деньги на наряды и подарки, хвалится, что в хозяйстве ничем не занимается. И тут Вера пропускает несколько реплик и о, ужас, говорит мои слова!

Что остаётся делать мне? Я говорю её реплику, и разговор продолжается! Краем глаза вижу удивлённое лицо Ирины Михайловны за кулисой. Глаза мои наполняются слезами. Теперь по нашему разговору получается, что это не я, а она несчастная и переедет от мужа к маменьке. А когда я осознаю, что мне сейчас нужно сказать её фразу: «А я тебе шляпку привезла!», я подбираю подол своего пятиметрового платья (хорошо ещё, что ничего не размоталось) и с размазанными по щекам слезами убегаю со сцены. Раздаются аплодисменты. Занавес закрывается.

– Какая же ты актриса! – обступают меня одноклассники.

– Даже слёзы настоящие! – восхищаются.

А слёзы у меня действительно настоящие. Ручьём!

Как оказалось потом, в зале никто даже не понял, что произошло. Все думали, что так и надо по пьесе. Простите нас, дорогой Александр Николаевич! Запороли мы Вашу пьесу!

Ирина Михайловна обняла нас с Верой за плечи и тихонечко так сказала:

– Между нами, девочками, пусть это будет наша маленькая тайна!

Теперь, когда я слышу, как актёры рассказывают о разных курьёзных случаях во время спектаклей, я вспоминаю наше выступление. А Ирина Михайловна – молодец, правда?

Портрет

Каждое лето мама уезжала со студентами на практику, а папа – в экспедицию. Нас с братом отправляли к бабушке. Перед отъездом папа подводил меня к окну и, показывая на крышу соседнего дома, говорил: «Как только на крыше появится снег, я приеду». И я ждала снега, хотя впереди были всё лето и осень.

Бабушка любила раскладывать пасьянсы. Как только у неё появлялась свободная минутка, она садилась за стол, и увлекательная игра начиналась. Я брала книгу и усаживалась рядом, одним глазом глядя в книгу, другим следя за ходами в пасьянсах. Потом бабушка раскидывала карты – узнать, как там мама и папа поживают. Иногда, глядя на карты, раскинутые для папы, бабушка вполголоса говорила: «Опять дамы рядом крутятся. Чернявая всё время под боком», хмурилась она и собирала карты. Я, вглядываясь в чернявую даму, уже стала бояться её, особенно если она появлялась рядом с папой-королём.

Вот начался новый учебный год. По рисованию нам дали тему «Летние каникулы», и я, собираясь нарисовать лес и речку, взяла папины альбомы по рисованию. Папа очень хорошо рисовал, как настоящий художник. У него были обучающие папки с рисунками. Отдельная папка с видами деревьев, с разными цветами. Была папка с фигурами людей. В папке много портретов солдат и офицеров. Папа рисовал их на фронте. Я любила рассматривать рисунки. И вот я разложила папки на полу и открыла первую папку – с портретами.

На портрете была красивая женщина! «Вот она, чернявая!», обожгла мысль. «Это про неё бабушка говорила: всё время крутится под боком у папы». Женщина была в чёрном, под горло, платье, с шеи её свисала длинная цепочка, а тонкую талию её обхватил широкий пояс. На голове у красавицы была чёрная шляпа с широкими полями и пером. Я смотрела на портрет этой «чернявой» и сравнивала её с мамой. Если бы на портрете была обычная женщина, в обычном платье, я бы не так испугалась, но эта богатая красавица затмила бедную маму. Я дрожащими руками завязала тесёмки папки и быстро убрала их в стол.

С этого дня я со страхом стала ждать, когда выпадет снег, когда приедет папа, и приедет ли он? Вдруг он уйдёт к этой «чернявой», как бабушка её называла? Я с жалостью смотрела на маму, убиралась в комнате без напоминания, помогала брату-первокласснику с уроками и думала о предстоящей встрече с папой.

Однажды наша учительница предложила принести в класс свои коллекции, рассказать о своих увлечениях. Соседский Миша, на год старше меня, показал мне, как выпиливать лобзиком. Я выпилила красивую бабочку и принесла показать девочкам. Моя подруга Вера принесла альбом с фотографиями артистов. Тогда многие увлекались собиранием красивых открыток с фотокарточками артистов. Вера открыла альбом, мы стали рассматривать открытки, и вдруг я увидела свою «чернявую»!

– Это кто? – спросила я Веру. И услышала в ответ, что это артистка Тарасова.

«Так вот кто это!», подумала я с облегчением. Эта красавица в чёрном платье с цепочкой и в чёрной шляпе с пером никакая не «чернявая», и папа просто нарисовал её портрет с открытки. Как же я могла подумать такое о папе?

А. К. Тарасова (1898–1973)

Дома я спросила маму:

– А ты знаешь артистку Тарасову?

– Аллу Константиновну Тарасову? Конечно, знаю. Это великая актриса из Художественного театра.

– Красивая, правда? – спокойно спросила я.

– Очень! Мы недавно смотрели спектакль «Без вины виноватые» Островского. Как она там играет! Прекрасная актриса. Я сейчас покажу тебе программку.

Мама порылась в ящике и достала программку спектакля.

Так я познакомилась с великой актрисой, заставившей меня столько пережить. Неосторожно брошенное бабушкой слово вызвало в душе пятиклассницы такую бурю чувств! Я подошла к окну и посмотрела на крышу дома. «Папочка, скорее приезжай!», подумала я.

Докуковалась

Когда мне было одиннадцать лет, соседи попросили меня посидеть с малышами, двухлетними близнецами Сашей и Серёжей.

Дочь соседки, Кира, поругалась с мужем и, взяв детей, приехала к маме. Мне нравилась красавица Кира. Я любовалась её белокурыми волосами, голубыми глазами, нарядами. Она напоминала мне американскую актрису Дину Дурбин.

Муж Киры, тоже красавец, был военным, но оказался очень плохим мужем (по словам соседки). Он ничем не помогал своей жене, и она, бедняжка, крутилась с малышами, ходила по магазинам, готовила, убирала, да ещё и подрабатывала: копировала чертежи в каком-то учреждении.

А дети такие, что с ними не соскучишься. То Серёжа нашёл мамины бусы и проглотил несколько ярких бусинок, то Саша открутил крышку у бутылочки с тушью, попробовал содержимое и выплюнул на ковёр. За ними нужен был глаз да глаз.

Однажды Кире надо было срочно отвезти чертёж, а мамы дома не было, вот она и попросила меня посидеть с детьми часок – другой.

– Ой, – испугалась я, – вдруг я не справлюсь, они же такие маленькие и шустрые.

– А ты почитай им что-нибудь, они любят слушать сказки, стихи, – посоветовала Кира. – А я постараюсь быстро освободиться. Пожалуйста, выручи!

Я пожалела Киру и согласилась занять малышей до её прихода.

– Что же вам почитать? – спросила я братьев, перебирая книги в шкафу.

– Вот эту, большую, – сказал младший брат Серёжа и, вцепившись двумя руками в книгу, попытался вытащить её из шкафа. Старший брат, Саша, тоже ухватился за неё, и с моей помощью они сняли с полки книгу «Государственная Третьяковская галерея» (мою любимую).

– Ну, эту, так эту, – согласилась я. – Садитесь рядышком, рассмотрим картинки и почитаем.

Два белокурых ангелочка, похожие друг на друга, как две капли воды, уселись по обе стороны от меня. Внешне похожие, а характеры разные: Саша старше Серёжи на пятнадцать минут. Он крепкий, сильный, быстрый, шумный, а Серёжа нежнее Саши, задумчивый, робкий, рассудительный.

И моя работа началась. Я открывала книгу, выбирала картину (например, «Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина и Константина Савицкого, «Алёнушку» Виктора Васнецова, «Тройку» Василия Перова, «Дети, бегущие от грозы» Константина Маковского) и сочиняла по ней сказку. Ребята рассматривали картины, слушали истории про медведицу с медвежатами или бегущих от грозы детей. В моих рассказах было много деталей, о которых и не догадывались экскурсоводы. Но Саше и Серёже было интересно, они расспрашивали меня, а я отвечала на все их вопросы, как мне подсказывала моя фантазия.

– Эту кальтину я знаю, – радостно встрепенулся Серёжа. – Это боялыня Молозова, её Суликов написал!

Я так и застыла. Меня поразило не только то, что двухлетний малыш знал фамилию художника, а и то, что он сказал не «нарисовал», а «написал» – по-взрослому! И тут я даже немного испугалась, вдруг когда-нибудь они вспомнят, что я им рассказывала о картинах, какую отсебятину несла!

– А давайте поиграем! – вскочила я, откладывая книгу.

– Поиглаем, поиглаем, – обрадовались мальчишки и запрыгали по комнате.

– Хотите поиграть в театр? – предложила я.

– Хотим! – хором закричали близнецы и начали помогать мне готовить сцену и зал.

Мы привязали занавес к двум стульям, бросили на ковёр диванные подушки, на которые уселись братья, и представление началось.

Я была в роли Кукушки, которая вела концерт. Кукушка, с бантиком на голове, объявляла номер и начинала стихотворение. Затем она «крылом» показывала, кому его продолжить: Саше или Серёже. Так мы обыграли несколько стихотворений Агнии Барто, Самуила Маршака и Сергея Михалкова.

– Антракт! – объявила Кукушка. – Поиграем в прятки. Вы прячьтесь, а я буду вас искать. Считаю до пяти.

Кукушка «крыльями» закрыла глаза и начала куковать: «Ку-ку! Ку-ку!». Прокуковав пять раз, она начала «летать» по комнате, заглядывая под стол, под стулья, делая вид, что не знает, где спрятались братья. Когда Кукушка их находила, раздавался смех, и игра начиналась снова.

И вот, «подлетев» к окну, Кукушка звонко крикнула «Ку-ку!» и отодвинула штору. Трах! По лбу! От удара у меня даже искры из глаз посыпались. Когда я пришла в себя, я увидела две перепуганные мордашки. В руках у Саши был половник! Пока я куковала с закрытыми глазами, он сбегал на кухню и взял половник, которым стукнул меня по лбу в ответ на моё «Ку-ку!». Очень уж захватила его игра, сработало богатое воображение, и он захотел сделать игру ещё интереснее.

… Как я дождалась Киру, одному Богу известно. Помню, что она ойкнула, увидев меня. Ещё бы не ойкнуть. На лбу у меня красовалась огромная шишка! Чтобы прочитать стих о Мишке Косолапом, которому попала в лоб большая шишка, даже гримироваться не надо было бы.

Целую неделю я не ходила в школу. Мама пожалела меня. Я честно делала все уроки, много читала и рисовала (Кира подарила мне альбом для рисования). Саша и Серёжа опять уехали к папе, наверное, рассказывают родителям мои истории.

Шишка рассосалась, а синяк краснел, синел, зеленел, желтел, бледнел, как и полагается. Но зато я сдала Сашу и Серёжу из рук в руки целыми и невредимыми! Я честно выполнила свою работу.

8-е марта

Моё детство прошло во дворах переулков на Плющихе. У каждого двора была своя особенность: в одном дворе каждую зиму заливали маленький каток и делали из снега горку, в другом мы играли в разные игры с мячом, в прятки, просто бегали, а в нашем дворе, самом уютном, мы сидели на нашей лавочке, играли в тихие игры, разговаривали. Иногда тихие игры превращались в такие шумные, что сосед с первого этажа несколько раз ломал лавочку, но мы восстанавливали её. Родители были за нашу лавочку, так как, выглянув в окно, могли увидеть и услышать своё чадо.

У дома в палисаднике росли астры и золотые шары, встречавшие нас после долгих летних каникул. Напротив дома стоял длинный сарай, разделённый на секции, принадлежавшие каждой квартире. В сарае хранились дрова и уголь, так как в доме было печное отопление. На каждой двери сарая висели замки: огромные амбарные, средние и совсем маленькие. Зимой мы нагребали снег под сарай и прыгали с крыши в сугроб!

Но рассказ будет про весенний праздник – 8-е Марта. После обеда раздался звонок в дверь. Открываю. Перед дверью стоит Викуся, пятилетняя двоюродная сестра нашего друга Колюшки из соседнего дома. Викуся часто бывала в нашей компании: Колюшке приходилось присматривать за ней. Однажды я увидела Викусю и соседку-первоклассницу в подъезде. Первоклассница читала книжку Викусе. Я спросила:

– Что же ты, Мариночка, в темноте читаешь?

– Она не боится! – гордо сказала о Марине Викуся.

И вот Викуся стоит перед нашей дверью. Рядом с девочкой огромная коробка, почти с неё ростом.

– Это – вам! – сказала Викуся и побежала вниз по лестнице. На коробке красным карандашом надпись – «С 8 Марта!».

Мои дворовые подружки, Люба и Люся, жили в квартире напротив. Я позвонила в дверь, открыла старшая, Люся. Узнав о Викусе и коробке, предложила перетащить коробку в её комнату (её мама работала во вторую смену, и Люся была одна), позвали Любу. Сгорая от нетерпения, открываем коробку, а там… огромный торт с розами! Посредине торта – шоколадная бутылка шампанского! Люба кинулась на кухню поставить чайник, я расставляю чашки, Люся нагревает нож, чтобы разрезать шоколадную бутылку (я бы не догадалась!) Осторожно отрезаем горлышко бутылки, а внутри… разные виды печенья! Маленькие и большие, цветочки, сердечки, звёздочки, кружочки, с глазурью и шоколадные, с орешками!

Вот это был пир! Попробовав торт и печенье, выпив по две чашки чая, мы стали делить остатки на три части. В каждой получилась полная с горкой суповая тарелка! Приношу свою долю домой, показываю маме, а мама говорит:

– Как же вам не стыдно? Почему не пригласили ребят вместе попить чаю? Что же вы, как крысы, притащили свои куски в норы?

– Там никого не было, – оправдывалась я, но, по правде говоря, нам это даже в голову не пришло!

– Как же не было, – продолжала мама, – не Викуся же тащила коробку на второй этаж? Эх вы, а ещё друзьями называетесь.

Настроение было испорчено, на торт и печенье даже смотреть не хотелось.

На следующий день мы узнали, что пропал Колюшка. После обеда убежал из дома, вечером не пришёл, не было его и ночью. Викуся под секретом сказала, что он стащил сто рублей у её мамы и исчез! «Так вот откуда торт!», испугались мы.

Мы бегали по дворам, расспрашивали ребят, когда они видели Колюшку в последний раз, заглядывали в самые потаённые уголки дворов – нет Колюшки! Решили сложиться и вернуть Колюшке сто рублей, если он найдётся. Мама дала мне сорок рублей, Любе и Люсе дали деньги с большим скандалом (сумма немалая для их бюджетов). Но где искать Колюшку? Сели на нашу скамеечку, обсуждаем и вдруг слышим громкий шёпот:

– Девчонки, я здесь!

Мы так и подскочили. Колюшкин голос раздался рядом, но нигде никого нет. Почудилось что ли?

– Я здесь, в сарае, – сказал голос.

На сарае висит замок, мы подёргали замок – заперто.

– Кто тебя запер? – спрашиваем.

– Никто, – я сам залез в сарай, – отвечает Колюшка. – В задней стенке сарая отогнул доску и залез. Я замёрз, выпустите меня. Уж лучше пусть тётка убьёт.

– Не убьёт, вот деньги, сто рублей, – говорим. – Сейчас за ключом сбегаем, – помчались мы к Колюшке домой. Обратно вернулись с Колюшкиной мамой, тётей и Викусей. Раз! Замок отпёрся. Два! Дверь отворилась. Три! На пороге, весь в угольной пыли, клацая зубами, появился Колюшка! Пока обнимались, нам удалось сунуть ему в карман сто рублей, предварительно обменянных на одну бумажку.

Мы не устроили чаепитие. Никому не хотелось ворошить прошлое. Нам было стыдно, что мы, потеряв головы при виде такого роскошного подарка, пировали. А Колюшке, я думаю, было стыдно, что украл деньги у тёти. О чём он только ни думал, проведя день и ночь в ледяном сарае! Но одно я твёрдо усвоила: если дарят мне что-нибудь съедобное, я всегда делюсь этим подарком с дарителем.

Оскар Уайльд

В школе мой самый любимый предмет был английский язык. Я думаю, из-за учительницы английского языка Цилии Семёновны. Представьте себе пожилую женщину с ярко-рыжими вьющимися волосами, всю в веснушках, в ярко-зелёном трикотажном костюме и в белой блузке с бантом. Костюм плотно обнимает уютное тело, показывая все изгибы, неровности, бугорки и впадины. Мне она напоминала яичницу-глазунью с зелёным луком: шапка рыжих волос – желток, белая блузка – белок, а вокруг – зелёный лук. Вкуснота!

Все любили Цилию Семёновну, даже те, у кого были двойки по её предмету. Мы называли её ласково: наша Циличка. У меня по английскому языку была четвёрка. Вечная четвёрка! А я так мечтала о пятёрке! Но у Цилии Семёновны была не пятибалльная, а четырёхбалльная система обучения. Она считала, что на пять баллов мы не можем знать язык. Хотя, нет, одна девочка имела пятёрку, но это не в счёт. Она шла на золотую медаль.

У нас был театр на английском языке. Конечно, театр – это громко сказано, но многие оставались после уроков, разучивали стихи, песни, роли, ставили пьесы, кто-то оставался просто побыть с нашей Циличкой, умной, весёлой и острой на язычок. Мы наслаждались общением с ней. Однажды мы решили поставить пьесу по сказке Оскара Уайльда «Счастливый Принц». Я играла Ласточку, а Принцем был Юрка Байрамов. Все девчонки были тайно влюблены в Юрку, особенно в его огромные карие глаза с длинными ресницами. «Ну, зачем парню такие ресницы?», с завистью вздыхали мы. Я запомнила эту пьесу на всю жизнь и вот почему.

В воскресенье мама разбудила меня рано утром.

– Одевайся быстренько, – сказала мама. – Придётся сейчас поработать. Выйдем на лестницу.

Я, зевая, с неохотой вышла на лестницу, и от того, что я увидела, сразу пропало сонное настроение. Мы жили на втором этаже, а с первого этажа по второй во всю стену, огромными буквами было написано: “HOW WONDERFUL IS THE POWER OF LOVE!” А для тех, кто вдруг не знает английского языка, такими же огромными буквами было написано: «КАК ЧУДЕСНА ВЛАСТЬ ЛЮБВИ!». Вот это да! Оскар Уайльд – «Счастливый Принц»!

– Стирай, – говорит мама.

Сильно сказано, конечно, правильно, красиво, но… И я, взяв кусочек стекла, скребла, скребла и скребла, медленно поднимаясь с первого этажа на второй. Странное дело, сначала я хотела убить Юрку, а в том, что это написал Юрка, я нисколечко не сомневалась, потом я начала улыбаться. «Надо же, – думала я, – как ему такое в голову пришло? Вот бы девчонки увидели эту надпись, от зависти бы лопнули. А если бы Цилия Семёновна увидела это упражнение, без единой ошибки, с переводом, точно бы поставила ПЯТЁРКУ!». Увы!

Ситуация

Когда я училась в седьмом классе, у нас был предмет – Конституция СССР, раз в неделю. Учительница по конституции была очень красивая женщина: высокая, статная, с короткими чёрными волосами. Я почему-то представляла её в кожаной куртке и в красной косынке, впряжённой в тачанку.

Как-то раз на уроке объясняет она статью о достоинстве личности. Класс слушает, а я смотрю на свой учебник на парте. Раньше не было специальных обложек, и мы оборачивали учебники в бумагу. Мой учебник был обёрнут в пергаментную бумагу. В одном углу бумага отошла от книги, и я решила натянуть её на обложку. Раздался хруст.

– Не шурши! – прикрикнула учительница и продолжила рассказывать о том, что ничто не может быть основанием для умаления достоинства личности.

Я притихла, но развёрнутая книга не давала мне покоя. «Одно движение и всё будет в порядке», – подумала я и примяла непослушную обёртку. Бумага опять издала хруст.

– Я кому сказала! – рявкнула учительница. Щёки её пылали. Громким голосом продолжала она рассказывать о том, что никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию. Говорит, а сама косится на мой учебник. Я тоже жду, когда она замолчит, и я последним усилием верну непослушную бумагу на место. Дождалась. Раз!

– Два! – и я вижу её, возвышающуюся над собой.

«Да у неё усы! – мелькнуло в голове. – Как у тигра, когда дрессировщик резко тычет ему в морду хлыстом, а тот, оскалившись, рычит».

Теперь я понимаю. Ну, подойди учительница, возьми мой учебник и положи его на свой стол. Всё. Или прерви объяснение и скажи с улыбкой: «Давайте подождём, когда она обернёт учебник». Мне было бы стыдно, и я бы не притронулась к обложке. Но нет.

– Два! В журнал!

Через неделю на уроке конституции учительница (вот убей, не могу вспомнить, как её звали) вызывает меня. Я встаю и молчу. Не знаю, что со мной, просто не хочу отвечать.

– Два! – не криком, а таким тихим зловещим голосом сказала она, что её усы застыли как придорожные столбики.

Ещё неделя прошла. Две двойки. Кошмар! А за это время прошли другую статью о том, что каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. Я учу уроки.

Последний урок по Конституции. Через неделю конец четверти. Вызывает. Молчу. Ещё двойка. Три двойки! За четверть будет двойка. Как пережить это?

Теперь-то я уверена, что не я одна не сплю ночами, не спит и учительница. Кто на педсовете разрешит ей поставить два в четверти по Конституции? Не по математике, не по физике, а по Конституции? Вызвали в школу маму.

У нас красивая школа. Широкий коридор, на подоконниках горшки с цветами. Так заведено, что на переменах ученики прогуливаются по коридору. Идут по двое, по трое, разговаривают, повторяют уроки. Дежурные учителя не разрешают сидеть на банкетках, сгоняют двигаться, двигаться.

Мы стоим у подоконника: учительница, мама и я. На нас все смотрят, кто с любопытством, кто с сочувствием. На маме белый шарф с длинными кистями. Мама нервно заплетает кисти в косички, учительница говорит, говорит, говорит. Поток прогуливающихся замедляет шаг, проходя мимо нас, прислушивается. Когда я увидела третью косичку на мамином шарфе, меня как ошпарило! «Что я делаю? – пронеслось в голове. – Чем я лучше “усатого тигра”? Маме это за что?».

– Я знаю все параграфы, – быстро сказала я. И начала рассказывать и о достоинстве личности, и о праве на свободу и личную неприкосновенность, и о праве на защиту своей чести и доброго имени. Усы покорно улеглись и поплыли в улыбке вместе с губами. «Сейчас замурлычет», с отвращением подумала я.

В журнале появились две пятёрки: одна задним числом перед двойками, другая – после двоек. Инцидент исчерпан. В четверти вышла тройка. Единственная.

А самое интересное – это то, что мама меня не ругала, мы даже не вспоминали об этой ситуации. Почему же она так врезалась в мою память?

Лаборантка

В школе по физике у меня была четвёрка. Это было более чем странно: я физику не знала совсем, как и не знаю до сих пор, например, как ток бежит по проводам. Меня ни разу за три года (с восьмого по десятый класс!) не вызывали к доске. Откуда четвёрка, спросите? Заработала! Учительница по физике, Александра Фёдоровна, говорила: «Девчонки физику не знают. Поэтому идите, Калинин и Румянцев, к доске решать задачи». Доска делилась пополам, на ней появлялись формулы, цифры, а мы переписывали всё в тетрадки.

Бывало и так, что задачу не могли решить ни ребята, ни Александра Фёдоровна сама. «Приехали! – радостно восклицала она. – Спрошу у сына, разберём задачу на следующем уроке». Александра Фёдоровна очень гордилась своим сыном, физиком, выпускником Физфака МГУ. На следующем уроке разбиралась задача, Александра Фёдоровна объясняла, Калинин и Румянцев скрипели мелом по доске, а мы ручками по тетради.

Для лабораторных работ класс был разбит на тройки: «мозги, практика и лаборант». Мне повезло: я была лаборантом при Калинине и Румянцеве. Особенно я любила взвешивать. Я брала деревянную коробочку на крючочках, открывала её, доставала пинцет и осторожно клала на весы маленькие гирьки – разновесы. Ребята решали задачу, сдавали учительнице, и мы получали за лабораторную работу оценки: Калинину и Румянцеву – по пятёрке, а мне – четвёрку. Мне больше и не надо было. И так три года. Один раз я болела и пропустила лабораторную работу. «Мы так намучились с этими гирьками», – сказали ребята, – «то уроним, то не довесим, то перевесим, еле уложились по времени. Тебя всё время вспоминали». Было так приятно услышать это. Я почувствовала свою значимость, может не зря ставили мне четвёрку?

Нам нравилось в Александре Фёдоровне то, что она не возвышалась над нами, не стеснялась сказать, что не знает чего-то, мы ждали её очередного «Приехали!». Правда, иногда мы думали, что она нарочно так говорила, чтобы ещё раз похвастаться своим сыном, его успехами.

Раньше мы жили в переулке у Проспекта Мира, рядом с метро «Рижская». Недалеко от метро – Рижский рынок, который мама любила. Мы и потом, когда переехали на Плющиху, ездили туда покупать клюкву, морошку, бруснику и чернику. Однажды мы поехали туда за клубникой. Идём по рядам и вдруг я резко остановилась. Наша Александра Фёдоровна продаёт клубнику! Я так испугалась, растерялась, начала тащить маму в другую сторону, мама не могла понять, что со мной, а я боялась, что мама увидит нашу учительницу за прилавком. Мы же думали, что наши учителя – неземные люди! Как это смешно теперь, когда мы видим наших учителей и не в таких местах, и не в таких ситуациях, но тогда они всё-таки были на пьедестале!

Я не умею хранить тайны, но о том, что увидела Александру Фёдоровну, торгующую клубникой на рынке, среди бабок, я не рассказала никому.

Теорема

Я верю, что мечты сбываются! Если очень-очень чего-нибудь захотеть и думать об этом постоянно, представляя себе, как это может осуществиться, то обязательно всё произойдёт. Это проверено не раз.

Мы каждый год сдавали экзамены. В начале сентября нам раздавали брошюры с билетами для подготовки к экзаменам по всем предметам. Страницы были чёрканы – перечёрканы галочками, вопросами, кружками. По этим признакам можно было увидеть, как человек готовился к экзаменам.

Я боялась экзамена по геометрии. Галина Николаевна, учительница математики, из кожи вон лезла, чтобы подготовить нас к экзаменам. Она была влюблена в свою математику. Я смотрела на неё во время объяснения материала. Маленького роста, изящная, она порхала перед доской, вся выпачканная мелом, чертила треугольники, в которых я видела царский трон (прямой угол), кресло с уютно откинувшейся спинкой (тупой угол). Каждый начертанный треугольник Галина Николаевна как бы поддерживала рукой, вытаскивала из угла биссектрису, следя, чтобы угол честно делился пополам.

Она чувствовала все эти предметы, видела их в объёме. Я не видела. Я видела её улыбающееся симпатичное лицо с ямочкой на правой щеке. Вот она поддерживает треугольник правой рукой, ямочка улыбается нам, вот левая рука подхватывает другой треугольник, ямочка улыбается фигурам, начертанным на доске. А я гляжу на доску, как кошка, которая «смотрит» хоккей по телевизору.

Галина Николаевна предложила нам сделать модели разных теорем, тогда на экзамене нам не надо будет чертить на доске, возьмём готовую модель и будем доказывать теорему, держа модель в руках.

Я обратилась к соседу Мише. Он уже стал студентом первого курса Авиационного института.

– Мишель, сделай мне модель теоремы для экзамена по геометрии, – попросила я.

– Какой теоремы? – уточнил Миша.

– Всё равно, какой, – не задумываясь, ответила я. – Какую тебе легче сделать.

– Ладно, – согласился Миша. – Я тебе сделаю модель «Подобие треугольников». Сможешь три теоремы доказывать: первый признак подобия треугольников, второй и третий признаки.

И Миша сделал мне такую красивую модель! Два треугольника (большой и поменьше) выпилил из фанеры лобзиком, ошкурил, покрасил морилкой, покрыл лаком. Нанизал их на круглую палочку, натянул красивые нитки так, что получились треугольники, подписал буквы и, что самое главное, рассказал мне эти теоремы, показывая на модели. Он также, как и Галина Николаевна, с любовью гладил дощечки, нитки, показывал углы… и я запомнила: «Если два угла одного треугольника соответственно равны двум углам другого треугольника, то такие треугольники подобны». И так все три теоремы!

С этой минуты я начала мечтать, как на экзамене вытаскиваю этот билет, беру Мишину модель, доказываю теоремы и получаю пятёрку! Я столько раз представляла эту картину, удивление Галины Николаевны, класса. Я молилась на Мишеля, благодаря которому я поняла эту теорему, физически ощутила её!

Накануне экзамена была консультация, на которой разбирали задачи. Впервые в жизни я видела цифры, а не завитки и чёрточки.

И вот в форме с белым фартуком, неся букет пионов, иду на экзамен. В классе красиво, много цветов, пахнет сиренью и пионами. На столах у стены наши модели ждут нас. Подхожу к столу, за которым сидят Галина Николаевна, директор, ещё две учительницы. Беру билет. «Подобие треугольников»! Подхожу к столу с моделями, выбираю свою родную модель, сажусь за стол и смотрю на задачу. Вчера на консультации мы разбирали подобную задачу.

Надо было видеть, как я доказывала теоремы! С какой любовью я держала в руке модель, гладила верёвочки, стороны треугольников, углы. Мне кажется, наш директор, историк по образованию, тоже понял эти теоремы, слушая мои доказательства, а ямочка Галины Николаевны как появилась в начале моего ответа, так и не исчезала до конца. Пятёрка! За год – четвёрка!

Мы с мамой договорились, что она не будет спрашивать меня, какую отметку я получила: не хочу, чтобы соседи слышали. Мама звонит.

– Ну как, сдала? – робко спрашивает мама.

– Сдала, – отвечаю.

– Три? – обрадовалась мама.

– Нет.

– Не сдала? – испугалась мама.

– Да сдала я, сдала, – успокаиваю.

– Ну не четыре же, – нервничает мама.

– Не четыре. Пятёрка! – ору я счастливым голосом.

Надо заставить мысль стать материальной. Попробуйте, а вдруг?

Класс на уроке. 31-я школа, середина 1950-х годов. Из архива Г. К. Марчуковой

Смех сквозь слёзы

С первого по седьмой класс я училась в женской школе, а в восьмом классе мужские и женские школы объединили, и мне пришлось ходить в новую школу, рядом с домом. Мы так ждали начала занятий, нервничали, задавались вопросами, как это будет, когда мальчишки и девчонки окажутся в одном классе. Хотя не так всё было страшно: мы проводили время во дворах, играли вместе с мальчишками во все дворовые игры: в прятки, в лапту, в казаки-разбойники, в садовника, в третьего лишнего, в чижика, просто сидели на лавочке и рассказывали о школьных событиях. А теперь события будут общими. Представлялось с трудом, но любопытство разбирало.

Вот и наступило Первое сентября. Робко и смущённо зашли мы в класс и стали занимать парты. Я села с подружкой Наташей, но классная руководительница Ирина Михайловна, учительница русского языка и литературы, посадила меня с Вовкой Калининым, красивым пареньком не из наших дворов.

– Это будет наша литературная парта, – сказала она. – Когда будем читать по ролям, не нужно будет кричать через весь класс.

И стали мы с Вовкой литературной парой на литературной парте. Я – Софья, Вовка – Чацкий, я – Татьяна, Вовка – Онегин, я – Коробочка, Вовка – Чичиков. Сколько ролей мы перечитали! Ирина Михайловна часто давала такие задания: «Прочтите такую-то главу и выберите, какой диалог вы будете читать на уроке». Классу тоже давала задание: «Угадайте, какой отрывок нам прочтёт наша пара на уроке». Тому, кто угадывал, добавлялись баллы к отметке. И так получалось, что мы с Вовкой безошибочно выбирали одни и те же отрывки. А уж как утюжили тексты, сколько раз читали-перечитывали, почти наизусть знали произведения.

Одно только в Вовке мне не нравилось, да и не мне одной: он таскал нас за косы и щипался. Не дрался, как другие мальчишки, а так больно щипался, что почти все девчонки ходили в синяках.

– Нет, так больше терпеть нельзя, – сказала Наташа. У Наташи была коса ниже пояса, и что только Вовка не проделывал с бедной косой!

– А давайте его побьём, – предложила Надя, растирая очередной синяк на руке.

– Подкараулим, когда будет идти домой и побьём, – решительно добавила я.

Сказано – сделано. После уроков мы зашли под арку Дома архитекторов (дом полукруглый, посередине дома – арка, и попасть на другую улицу можно только пройдя через неё). Ждём. Время от времени выглядываем из арки, не идёт ли Вовка.

– Идёт! – заметила Вовку Наташа.

– Ну, держись, Вовочка, сейчас ответишь за всё! Разрисуем так, что без маски в школу не явишься! – предвкушали мы справедливый бой.

Вовка приближался к арке. Посмотреть со стороны – высокий, красивый мальчик с сумкой через плечо идёт не спеша и вдруг замедляет ход. Заметил нас, понял, что будут бить, шестым чувством понял, наверное, в глазах появилось выражение тоски, нет, не тоски, а глаза стали как у раненой лани – испугался.

– Испугался? – зловещим шёпотом сказала Наташа. – Правильно, что испугался, сейчас получишь. Узнаешь, как щипаться.

– Смотри, какой синяк, – Надя задрала рукав.

– А мне клок волос выдрал вчера, знаешь, как больно было, даже ленту порвал, – жаловалась я.

Топчемся мы вокруг Вовки, вспоминаем свои ушибы, щипки, синяки, а никто не может начать драться. Смотрю, взгляд у Вовки стал меняться (понял, что драки не будет), из пугливо-затравленного стал храбро-наглым. Обхватил меня и Надю за головы, стукнул лбами, намотал Наташину косу на руку, дёрнул изо всей силы. Развернулся, поправил сумку и пошёл. Не побежал, а пошёл, не спеша и не оглядываясь, по улице. А мы как расхохочемся! Стоим побитые, растираем лбы, в глазах слёзы, переплетаем растрёпанные косы, вспоминаем поле брани и умираем от смеха. Сейчас я думаю: «Спасибо вам, девчонки, что ни у кого не поднялась рука УДАРИТЬ».

А Вовка больше не щипался и не дёргал нас за волосы. Честно признаться, нам не хватало его внимания. Он стал каким-то другим, серьёзным, повзрослел как будто.

…На выпускном вечере, когда заиграли первый вальс, Вовка подошёл ко мне и пригласил на танец. «В чём подвох? – испугалась я. Вовка никогда не танцевал на школьных вечерах. – Что он задумал?». Но пошла с ним танцевать, и мы кружились в вальсе по всему залу. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.

Улыбка

Подойдите к зеркалу и улыбнитесь. Что вы увидите в зеркале? Улыбку. А теперь улыбнитесь незнакомому человеку. Вряд ли вы увидите агрессию с его стороны, в худшем случае вы увидите удивление или недоумение, но не агрессию. Меня улыбка выручала, когда я попадала в трудные ситуации.

Это было, когда я училась в девятом классе. Я возвращалась со дня рождения подруги очень поздно. Был промозглый ноябрьский вечер, и я решила сократить дорогу домой, пройдя через проходные дворы. Благополучно пролезла в дырку в заборе первого двора, вошла во второй двор и увидела человек восемь ребят. Местная шпана. Оживились, увидев меня. Что делать? Древнейший человеческий инстинкт – охотничий. Побегу от них, буду лёгкой добычей. Нет, не буду ланью. Надо разоружить их. Бодро шагаю прямо к ним.

– Добрый вечер, ребята, – с улыбкой говорю. – Заблудилась. Где-то здесь есть проход в соседний двор.

– Ну, есть дырка в заборе, – отвечает главарь. – Серый, – обращается он к дружку, – покажи ей дырку.

Мы с Серым идём к знакомой мне дыре в заборе. Сколько раз пользовалась ею.

– Вон она, – кивает он в сторону дыры.

– Спасибо большое, – говорю с улыбкой, – сама ни за что не нашла бы! И ныряю в дырку в заборе. Вернее, не сразу ныряю: ноги дрожат так, что не сразу попадаю в неё. Пронесло! А что помогло? Улыбка и то, что дала им почувствовать их благородство, попросив помощи.

Этот год был у меня урожайным на путешествия, причём впервые я путешествовала одна! Летом ехала к бабушке в Умань, городок в двухстах километрах от Киева. Поездом доехала до Киева, а оттуда надо было ехать автобусом. Маршрут был очень неудобным: в Киев приехала ночью, так как автобус отходил в шесть утра. Посидела в зале ожидания. Нет, чувствую, что засыпаю, надо выйти на свежий воздух. Выхожу на улицу, ставлю чемодан у вокзальной стены, сажусь на него, дышу ночной прохладой. Подходит ко мне парень с повязкой на рукаве рубашки. Дружинник.

– Здесь нельзя находиться, пройди вовнутрь вокзала, – говорит.

– Почему нельзя? – спрашиваю.

– Мало ли почему? Обокрадут, обидят, – отвечает.

– Я боюсь проспать, мне надо быть на автовокзале в шесть часов. Но раз нельзя, так нельзя, – вздыхаю я, вставая, и берусь за ручку чемодана.

Парень берёт у меня чемодан.

– Знаешь, что? – говорит мне с улыбкой. – Давай сдадим чемодан и подежурим вместе. Смотри, вот мой студенческий билет.

Раскрывает билет. Вижу фотографию, фамилию: Ломонос Николай Васильевич. Чуть-чуть «не дотянул» до великого учёного.

Идём в камеру хранения, сдаём чемодан, ходим по вокзалу, вокруг вокзала, разговариваем. Николай расспрашивает меня о Москве (он никогда не был в нашей столице), рассказывает мне о своей учёбе на журфаке Киевского университета, о летней практике здесь, на вокзале. Наверное, хороший рассказик получился у него о практике, о нашей встрече, о необычном дежурстве, о прогулке по Киеву (мы дошли до здания университета), о рассвете.

Вернулись с прогулки, выпили в буфете по стакану кофе с булочкой, забрали чемодан из камеры хранения и пришли к трамвайной остановке. Подошёл первый трамвай. Обменялись адресами, я почему-то дала Николаю адрес бабушки, где буду всё лето, потом жалела о том, что не дала ему свой московский адрес. Может быть, Николай Ломонос обиделся, что я не оставила московский адрес, был бы шанс увидеть Москву.

А ведь мама предупреждала меня, отпуская в самостоятельное путешествие, быть осторожной, не быть чрезмерно доверчивой, думала, предупреждена – значит, вооружена. А вот и нет. Поддалась на авантюру. Почему? Да потому, что пятнадцать лет, жажда приключений, любопытство, участие и улыбка!

«Мешок с овсом»

Я ненавидела уроки физкультуры! И не потому, что я была «мешком с овсом», как называл всех девчонок нашего класса учитель по физкультуре. Вернее, не всех девчонок. Одна из нас была тоненькая, стройная, спортивная. На занятия приходила в белой мужской майке и коротких трусах. Физрук ставил её нам, «мешкам с овсом», в пример, и даже велел нам приходить на уроки не в тренировочных штанах, а в коротких трусах, чем вызвал у нас бурю негодования.

Учителя по физкультуре менялись каждый год. Последний физрук любил выпить, и часто приходил на уроки после застолья. В то время не было жевательных резинок, и он маскировался чесноком. Можете себе представить: висишь на кольцах, а он поддерживает тебя, дыша тебе в лицо смесью перегара с чесноком. А когда он приказал нам заниматься в коротких трусах, мы пошли к завучу потребовать отмены его распоряжения. Завуч молча выслушала нас, обвела всех взглядом, улыбнулась и отменила приказ. Мы даже не ожидали, что всё решится так быстро и легко.

Я не была «мешком с овсом»! Зимой мы прыгали в снег с крыши сарая, стоя съезжали по ледяной горе, иногда паровозиком. А однажды я сделала такое, что даже от мамы попало.

Жильцы нашего дома сушили бельё на чердаке на протянутых верёвках. Там было очень чисто и тепло. Бельё быстро сохло. Однажды мама попросила меня повесить бельё. Я взяла ключ от замка, отомкнула замок и оставила его висеть на скобе. И в этом была моя ошибка. Как только я зашла на чердак, кто-то запер меня там. И этот «кто-то» были Юрка и Колюшка! Они думали, я буду кричать, просить выпустить меня, но я, развесив бельё, вылезла на крышу через слуховое окно, спрыгнула на козырёк парадного и по трубе спустилась со второго этажа. Я так ободралась! Не показав вида, что мне больно, поднялась на свой этаж, увидела мальчишек, уткнувшихся носами в щели двери, и спокойно сказала:

– Ключик верните!

Надо было видеть их удивлённые лица! Как будто увидели привидение.

– Ты, ты как…? – только и промямлили они.

Класс у нас был дружный, мы компанией ходили в кино, собирались потанцевать у Нади, у неё была огромная квартира. А зимой ходили на каток. Кроме меня – я не каталась на коньках. Меня уговаривали, но я отказывалась. Лёшка Румянцев сказал:

– Поехали, я тебя быстро научу.

И я согласилась пойти в Лужники. Неля, соседка дала мне свои коньки – «норвеги» (она занималась в секции, была даже чемпионкой Москвы по бегу на коньках на какую-то дистанцию).

Приехали на каток, нас было человек двенадцать, переобулись и покатили. Атмосфера праздничная, огни, музыка, точно как в кинофильме «Покровские ворота». Мы с Лёшкой переплели руки и поехали в паре. Чирк-чирк, шаг в шаг, так здорово! Сделали два огромных круга, и мне стало жалко Лёшку.

– Лёш, – говорю, – ты покатайся один, что ты с грузом всё время, а я на лавочке посижу.

Лёша согласился, оставил меня на лавочке, а сам полетел, да так красиво, мощно! Только улетел Лёшка, подъезжает ко мне солдатик.

– Прокатимся? – спрашивает.

– Я парня жду, – отвечаю.

– Я знаю, – говорит. – Только один кружок.

Если бы это был просто парень, я бы отказалась наотрез, но это был солдат, в кои веки ему удалось вырваться в нашу гражданскую вольную жизнь. Мне просто неудобно было отказаться, и я согласилась прокатиться. Пять метров не отъехали, как откуда ни возьмись – Лёшка! Да с таким лицом, что солдат сразу выпустил меня и передал Лёшке.

– На минуту нельзя оставить, – зло сказал Лёшка. – Вот почему уговаривала меня одному покататься. Это подло.

– Не злись, Лёша, – попыталась я наладить отношения. – Я не виновата.

«Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть. Напраслина страшнее осужденья» (я в это время увлекалась сонетами Вильяма Шекспира).

– К чёрту твоего Шекспира, – бушевал Лёшка.

И даже горячий чай в картонных стаканчиках не помог Лёшкиному сердцу оттаять. Домой возвращались молча. Больше на каток я не ходила. Интересно, научилась я кататься на коньках? Но ведь не «мешок с овсом»! Видел бы меня физкультурник, как я с Лёшкой в паре, под музыку, катила на «норвегах», не на «гагах» и не на «снегурках»!

А школьные брусья, канаты, спортивные кони и козлы пугали меня. Особенно последние, с чесночным запахом.

Макулатура, пузырьки и неожиданное открытие

В далёкое советское время жизнь в школе кипела и бурлила. То объявят сбор макулатуры, то сбор металлолома, то сбор детских книг и канцелярских товаров для детей, живущих в отдалённых уголках нашей страны. Когда я училась в шестом классе, нам даже приходилось ходить по домам и собирать аптечные пузырьки, бутылочки и флаконы.

Горы макулатуры лежали на школьном дворе и ждали, чтобы их поскорее увезли на грузовой машине. А школьники тем временем развязывали стопки газет, выискивая интересные журналы: «Юный натуралист», «Пионер», «Мурзилку», «Юный техник», «Огонёк», и журналы разбегались по новым адресам. И так до следующего сбора макулатуры, когда вновь откроется очередная «изба-читальня».

Однажды нам дали необычное задание: обойти жильцов по указанным адресам и записать, в каком ремонте они нуждаются. Это было самое трудное задание: во-первых, ходить по квартирам надо было после шести часов вечера, когда люди приходили с работы. Во-вторых, выслушивать и записывать все жалобы жильцов, показывавших ржавые трубы, протёкшие потолки, трещины в стенах, проваливающиеся полы и другие несчастья, было невыносимо больно, особенно, когда тебе двенадцать – тринадцать лет, и ты ничем не можешь помочь.

И вот три подружки-шестиклассницы, вооружённые блокнотами и карандашами, вздохнули перед очередной дверью и нажали на звонок. Дверь открылась сразу, как будто нас ждали. На пороге стоял седой старик в вязанной кофте.

– А, записуны, – радостно воскликнул он, улыбаясь. – Милости прошу в наши хоромы.

С театральным поклоном широким жестом он пригласил нас зайти. Мы робко вошли в длинный коридор, вдоль которого стояли какие-то сундуки, над которыми висели тазики. На одном сундуке стоял женский манекен, которым пользуются портнихи, на другом – бюст Аполлона (у нас такой бюст стоял в кабинете рисования).

– Меня зовут Аверченко Аркадий Тимофеевич, – торжественным голосом представился старик и посмотрел на нас так, как будто ждал от нас бурю аплодисментов.

Не дождавшись от нас никакой реакции, он продолжал:

– Не родственник тому Аверченко, – он выделил голосом слово «тому», – а просто его однофамилец.

И опять уставился на нас, ожидая расспросов. Но мы стояли в ступоре, забыв даже о цели нашего прихода.

– Вы знаете, о ком я говорю? – я почувствовала раздражение в голосе старика и вдруг испугалась.

Открылась дверь одной из комнат, и пожилая женщина с вежливой улыбкой подошла к нам.

– Что ты шумишь, Аркаша, откуда им знать, о ком ты говоришь.

– Я говорю о русском писателе-юмористе, о лучшем юмористе России, о Короле смеха! – громко заявил старик. – Вы читали его книги? – грозно спросил он, глядя на нас, готовых расплакаться.

– Нет, – прошептали мы. Мне стало так стыдно, что я, любящая читать, не только не читала, но даже не слышала о таком писателе.

– Ай, я умоляю тебя, Аркадий, – махнула рукой женщина. – Как они могли читать Аверченко? – примирительно проговорила она, подтолкнув нас пройти по коридору на кухню.

Не помню, как мы расспрашивали женщину, что писали в наших блокнотах. Помню только, что нам хотелось побыстрее покинуть квартиру, чтобы не видеть этого однофамильца великого писателя.

На следующий день я пошла в школьную библиотеку и попросила библиотекаря дать мне какую-нибудь книгу писателя Аверченко.

– Аверченко? – удивилась Кира Петровна. – Подрасти, детка, тогда и почитаешь, сейчас всё равно ничего не поймёшь. – Да и нет его книг в нашей библиотеке. Попробуй в районной библиотеке взять его рассказы о детях.

Я прочитала рассказы Аркадия Аверченко «Дети». Они мне очень понравились. Из этой книги я узнала тайну, что надо сделать, чтобы иметь успех у детей, чтобы их душа раскрылась, «как чашечка цветка перед лучом солнца».

Оказывается, не нужно показывать ребёнку, что вы умнее его, потому что он почувствует ваше превосходство и уйдёт в себя. А в нашем случае и напугает его на всю оставшуюся жизнь. А вот если вы прикинетесь наивным, то ребёнок возьмёт вас под свою защиту и раскроет перед вами свою душу.

Не знал, видно, этого секрета тот Аркадий Тимофеевич, однофамилец писателя, а может быть, не очень внимательно читал книги писателя-юмориста. И хотя он не имел успеха у трёх перепуганных девчонок, выполняющих работу взрослых людей, но доброе дело он сделал: познакомил меня с творчеством замечательного, талантливого писателя Аркадия Тимофеевича Аверченко.

«Три встречи»

В детстве я думала, что наша квартира – гостиница. Не было месяца, чтобы к нам кто-нибудь не приезжал, не гостил неделю и даже больше. Бедная мама! Приходилось стелить постели, потом стирать бельё, кормить-поить, помогать купить товары, водить на экскурсии.

Правда, на экскурсии гостей водил папа. Были обязательные экскурсии: Кремль, Красная площадь, ВДНХ, Третьяковская галерея, МГУ на Воробьёвых (тогда – Ленинских) горах. Поскольку папа работал в университете, он мог провести гостей внутрь и показать актовый зал, аудитории, Музей землеведения, бассейн, студенческое общежитие. Показать Москву с расположенной на двадцать восьмом этаже смотровой площадки и даже покормить их в огромных столовых. Папа не расставался со своим фотоаппаратом ФЭД, делал многочисленные фотографии, которые потом проявлял, печатал, рассылал.

Приезжали из разных концов страны. Папа, будучи в экспедициях, сам приглашал людей повидать Москву. А кому же не захочется побывать в столице, если есть, где остановиться? И каждый думал, что он – единственный гость. Помню, из Сибири нам привезли огромные шишки с кедровыми орешками, я носила их в школу, показывала друзьям, угощала.

Поэтому мы не удивились, когда тётя, папина сестра, написала, что к нам едет её соседка Франя (Евфросинья). Тётя просила нас обязательно встретить её, потому что та дальше районного центра никуда не выезжала, даже поезд никогда не видела. А то, что поезд приходит в шесть утра, никого не волновало: в селе встают рано, они-то привыкли.

Первое, что поразило соседку Франю, так это обилие в Москве собак. Она, не отрываясь, смотрела в окно, наблюдая, как собачники выводили своих разнообразных и в основном крупных питомцев на прогулку.

– Гляди, гляди. Мы свиней выращиваем, а они тут собак, – удивлённо говорила Франя, качая головой.

А ещё её поразил негр, которого она повстречала на улице. В те годы негры и в Москве были редкостью, а уж приехавшая из села Франя видела их живьём впервые.

– Смотри ты, какой чёрный, – хихикала она, провожая взглядом чернокожего гостя столицы, – как чугунок!

После завтрака папа спросил Франю:

– Ну, какие планы? Куда пойдём?

– ГУМ, ЦУМ, «Детский мир», – не задумываясь, ответила та.

– О, нет, – взмолился папа, – это не по моей части, терпеть не могу походы по магазинам. – Выручай, дочка, сходи с тётей Франей, покажи ей торговую сторону нашей столицы, – обратился папа ко мне. – Угости её в ГУМе и «Детском мире» фирменным мороженым.

Что мне оставалось делать? Собралась, а тётя набрала сумок и – к двери.

– Вы забыли переобуться, – напомнила я тёте.

– А я в тапках пойду, они у меня на резиновой подошве, – ответила Франя. – Ходить много придётся, а у меня ноги больные.

Мы вышли из дома и сели в троллейбус. И тут Франя опять удивилась. Как только мы вошли в троллейбус, мужчина встал со своего сидения и уступил ей своё место. Франя важно уселась на сидение, через остановку встала, прошла дальше по салону и остановилась. И опять ей уступили место. Проверила. Уважают.

В метро я еле затащила её на эскалатор. Франя боялась спускаться, стояла, крепко вцепившись в поручень, а когда нужно было сходить с эскалатора, так скакнула вперёд, что шедший впереди мужчина взвыл, когда она наступила ему на ноги.

– А вот и Красная площадь, – показала я рукой, когда мы входили в ГУМ.

Но тёте было не до Красной площади. Сбылась её мечта: вот он, главный магазин страны! И начались мои муки. Вот если вам нужно купить туфли, куда вы идёте? В отдел обуви. Как бы не так! Тётя осматривала всё, что попадалось на пути: щупала платки, нюхала духи, рассматривала колечки, перебирала сумки, заглядывая во все кармашки.

Наконец добрались до отдела обуви.

– Мальчиковые ботинки есть у вас? Куда? В «Детский мир»? А, мы туда ещё пойдём, – она уже тянула меня в отдел, где продают пальто.

Я боялась, что тётя Франя потеряется в огромном универмаге, поэтому показала ей фонтан, где можно встретиться, если потеряешься. Тётя захотела получше рассмотреть его, пришлось подойти к фонтану. Тут я вспомнила папин наказ угостить тётю фирменным пломбиром с кремовой розочкой. Пока ели мороженое тётя ахала, как тут красиво, сколько товара, целый бы день ходила по отделам, но надо торопиться, ещё ЦУМ и «Детский мир» впереди.

В отделе пальто Франя спросила продавца:

– У вас есть демисезонное пальто «Три встречи»?

Расстроившись, что такого пальто нет, пошли в другую секцию. Исходили весь универмаг, но пальто «Три встречи» так и не нашли.

В одном отделе продавщица посоветовала:

– Посмотрите другие модели, может быть, подберёте что-нибудь.

– Вот же оно: «Три встречи»! – вдруг обрадовалась Франя. – Видите, три складки на спине: три встречи, как у нас говорят.

– А я думала, вы имели в виду фирму «Три встречи», – улыбалась продавщица, заворачивая покупку.

Мне было не до улыбок. Из вежливости я взялась нести громоздкий свёрток, и мы потащились в «Детский мир». Первое, что мы увидели там, была длинная очередь через весь зал и вверх по лестнице. Люди стояли за детскими шубками. Я с ужасом подумала, что Франя пристроится в очередь и – пропал день!

Но Франя купила-таки мальчиковые ботинки: сорокового и сорок первого размера. То же мне, мальчиковые, мы их и в ГУМе могли купить. И остановилась у прилавка с вязаными шапками невиданной красоты. Шапка продавалась вместе с шарфом, на концах которого были большие пушистые помпоны. Франя не могла выбрать цвет: голубой, красный, белый?

– Какой набор взять? Шапка какого цвета тебе больше нравится? – спросила она меня.

– Белого, – ответила я, с ужасом думая, что впереди ещё ЦУМ.

Франя взяла три разных набора.

От похода в ЦУМ она отказалась: деньги закончились, жаль, но надо возвращаться домой. Съели фирменное мороженое – вкусный рожок, и обвешанные коробками и свёртками, поехали домой. Хорошо тёте, она в тапках, я с завистью смотрела на её ноги.

Дома Франя разложила на диване свои покупки. Затем она развернула свёрток с шапками и протянула мне белую шапку с шарфом.

– Это тебе, за твои муки, подарок от меня. Примерь, сама выбрала.

Весь вечер Франя рассказывала о товарах в двух центральных универмагах, о приветливых продавцах, о поездке в метро и троллейбусе, хвастаясь, что ей дважды уступали место, о вкусном мороженом.

Франя уехала на следующий день, а через две недели мы получили от неё письмо, в котором она ещё раз благодарила нас за то, что приняли её и показали Москву. Теперь она всему селу рассказывает о своих впечатлениях. Я подумала, что теперь надо ждать новых гостей, а папа жалел, что не запечатлел пребывание Франи в Москве на фотоплёнку. Зато я носила шапку с шарфом, подаренными мне за «экскурсию».

Чаепитие под старой черешней

Зашла соседка, с которой дружим с момента заселения дома. Пыхтя от натуги, внесла огромный узел, в котором что-то звякнуло, когда она опустила его на пол в прихожей.

– Самовар не нужен? – спросила соседка вместо приветствия. – Старинный медный самовар. Дарю!

– Где ты его откопала? – удивилась я, заглядывая в узел.

Грязное, тусклое пузатое чудо с краником робко выглядывало из клетчатого пледа, в котором стыдливо пряталось от глаз людских.

– Балкон разбирала, вот в шкафу и нашла. Это самовар ещё родителей мужа. Мы им никогда и не пользовались. Почистишь его, на даче пригодится чаи гонять.

– Спасибо, Тома, но я не возьму его, забирай обратно. Сама почисти, а то на него жалко смотреть: гляди, он даже стесняется своего запущенного вида, – прикрыла я пледом позеленевшие бока самовара.

Когда подруга ушла, вспомнились мне наши посиделки за самоваром у бабушки во время летних каникул.

Как же мы любили помогать бабушке, когда она затевала пироги! Особенно удавался бабушке штрудель, вкуснее которого был только её торт «Наполеон». Мы с двоюродной сестрой были на подхвате всё субботнее утро, а потом ждали воскресенья, потому что торт должен был хорошенько пропитаться.

А штрудель для нас был особенно трудоёмким. Мы чистили и нарезали яблоки. Горы яблок, так как бабушка пекла несколько штруделей, чтобы хватило и нам, и нашим гостям, и нашим соседям! Но нам нравился весь процесс подготовки. Чтобы веселее работалось, бабушка вспоминала случаи из своего детства и молодости, которые начинались словом «бывалоча».

– Бывалоча, соберёмся мы на краю деревни, песни поём, шутим, смеёмся. Девки все нарядные, у парней полные карманы семечек, орехов, конфет. Угощают нас, а мы стесняемся, возьмём по конфетке, это же так дорого, понимаем, а они уговаривают, – мечтательно говорит бабушка.

А у самой глаза светятся, щёки разрумянятся то ли от жара печки, то ли от воспоминаний. А мы так заслушаемся, что вместе с кожурой и половина яблока уходит в очистки! Так бы и слушали всё время, но бабушка поторапливает, начинает с нами вместе резать яблоки, а то жар уйдёт, печь остынет. Сейчас я думаю, какими наивными и чистыми были те истории, порой даже мелкими и глупыми по сравнению с теперешней жизнью, но из песни слова не выкинешь!

Вот пироги и готовы. Начинается возня с самоваром. Самовар у бабушки большой, дровяной. И надо так начистить его, чтобы сиял, как новый. Чистим его кирпичной пудрой. Я тру большой кирпич кусочком кирпича. Вот уже большая горка порошка на блюдце. Сестра макает влажную тряпочку в эту горку, захватывает ею порошок и чистит им самовар.

А я уже готовлю щепочки для растопки и волоку целую корзину шишек, которые мы приносим из леса для такого события. Наливаем в самовар воду, принесённую из родника, разжигаем огонь и следим, когда вода закипит. Время от времени дуем в дырочки поддувала, тогда угольки ярко сверкают. Это они злятся, что мы их торопим, искры в разные стороны разлетаются. У самовара спешки не должно быть!

На этом наша работа с самоваром заканчивается. Бабушка заваривает чай в большом заварном чайнике и сажает на него пышную куклу – красавицу, хранительницу тепла.

Накрываем скатертью стол под черешней, расставляем пироги. На запах пирогов выползают не только наши домашние, но и соседский мальчишка Колька. Он делает вид, что в саду ему что-то понадобилось сделать, крутится у забора. Бабушка через забор передаёт ему штрудель – для всей их семьи. Счастливый Колька осторожно несёт блюдо, наклоняется к пирогу, то ли нюхает, то ли откусывает от ароматного штруделя.

Чаепитие

А мы садимся за стол и чаепитие начинается. Нас хвалят за вкусные пироги и чай. За разговорами чаепитие плавно перетекает в ужин. Темнеет. Пахнет резедой, маттиолами, душистым табаком и другими ночными цветами, а мы всё сидим, наслаждаясь летним вечером, и никакого телевизора!

Сколько интересных историй услышим под уютное пение самовара, под треск шишек. Уже совсем темно, только сонный уголёк вдруг сверкнёт сквозь окошки поддувала. Всё! Команда спать. Каждый захватывает что-нибудь со стола и несёт в дом. До следующего чаепития!

…Пожалуй, к лету надо купить дровяной самовар на дачу. С трубой. А сапог найдётся!

Авоська с грушами

В раннем детстве я завидовала своей двоюродной сестре Зине, которая была старше меня почти на два года. В отличие от меня она всегда была весёлая, быстрая, хитрая, сообразительная. Она могла запрыгнуть бабушке на колени, обхватить её за шею и нежно промяукать: «Бабуля, дай конфетку». И бабушка, улыбаясь, протягивала ей конфету или другой гостинец.

Зина жила с бабушкой с самого рождения, а мы приезжали в гости раз в году. Я любила бабушку, но стеснялась показать свою любовь. Мне тоже хотелось обнять её, прижаться к ней, попросить конфету, но что-то сдерживало меня. Я никогда ничего не просила, хотя иногда так хотелось, и всегда ждала, когда мне предложат что-нибудь.

Особенно я страдала, когда бабушка, чувствуя мою скованность, иногда говорила, что Зина любит её больше, чем я. Мне хотелось крикнуть, что я тоже люблю её, иногда даже слёзы выступали, но я не могла разрушить эту невидимую стену между нами. Про нас с Зиной даже говорили, что Зина – весна, а я – осень.

Однажды бабушка пришла с базара с авоськой, полной груш. Она повесила авоську с грушами на крюк и начала готовить обед. Я не могла отвести взгляд от этой авоськи, сквозь ячейки которой проглядывали аппетитные груши двух сортов. Одни были желтовато-зеленоватые с красными бочками, все усеянные мелкими красноватыми точечками. Другие – удлинённые, бугристые, зеленовато-жёлтые.

Я разглядывала груши, прикидывая, достала ли бы я их, если бы стала на табуретку (мне тогда ещё не было шести лет). А в том, что я полезу за ними, я нисколько не сомневалась. У меня даже слюнки потекли, когда я представила, как я достаю грушу, откусываю её белую, нежную мякоть.

Я с нетерпением ждала, когда же бабушка выйдет из кухни, чтобы я осуществила задуманное. И мне повезло! Поставив кастрюли на плиту, бабушка собрала с пола половики и вышла во двор вытрясти их.

Как только бабушка закрыла за собой дверь, я подбежала к табуретке и поволокла её к стенке с крюком, на котором висела авоська, так дразнившая меня. Взобравшись на табуретку, я дотронулась до прохладных груш, но достать их не смогла, так как авоська была длинная и «горлышко» её был высоко, у самого крюка.

Как же правы были баснописцы Эзоп и Иван Андреевич Крылов, когда описывали страдания Лисы, не доставшей виноград. Но у них Лиса ушла, сказав, что не больно-то ей и хотелось отведать «незрелого» винограда. А я оказалась упорнее: ну как упустить такой шанс? Красноватый румянец спелых груш манил меня, запах заставил действовать.

Раз! И я откусила красный бочок груши, выглядывавшей из авоськи. Ммм… Сочная, кисло-сладкая! А какой вкус у зелёной груши? Ммм… нежная белая мякоть, так и тает во рту!

Я догрызла то, что смогла достать сквозь ячейки авоськи, спрыгнула с табуретки и передвинула её на прежнее место. Довольная тем, что сообразила, как замаскировать свою проделку, я выскользнула на улицу, никого не встретив. Я долго бродила, скрываясь от всех за кустами, пока меня не позвали обедать.

Во время обеда бабушка сказала, что придётся ставить мышеловку, так как завелись мыши, любители груш, которые по стене добрались до авоськи и обгрызли пару штук. И она показала всем два огрызка.

– Не заболели бы мыши, груши немытые были, прямо с базара, вот беда! – сокрушалась бабушка, подвигая нам с Зиной блюдо с фруктами.

Зина взяла сразу две разные груши и пробовала их, попеременно откусывая то от зелёной, то от той, что с красным бочком. А я сидела и смотрела, как она наслаждается процессом.

– Бери, ешь, – кивнула она на блюдо.

– Я не люблю груши, – неожиданно резко сказала я. И не наврала: в эту минуту я их почти ненавидела.

Как пришло, так и ушло

Летом нас с братом отправляли к бабушке, маминой маме. Бабушка жила в маленьком красивом городке Умань, в частном секторе.

Мы занимали четверть большого дома с садом и небольшим огородом. У бабушки две большие комнаты, маленькая кухонька и широкое крыльцо. В прошлом году бабушка застеклила крыльцо, так что получилась уютная веранда со столиком и диваном. Она стала моим любимым местом: во время дождя я оттуда наблюдала, как дождик поливает бабушкин цветник: розы, георгины, настурцию и другие красивые и ароматные цветы.

В другой четверти дома жили пожилые муж с женой, к которым тоже на лето приезжали внуки. А половина дома принадлежала совсем старой женщине, бывшей попадье. Раньше весь этот дом и большой сад принадлежали ей и её мужу-священнику. Мужа давно не было (что с ним стало, мы не знали), и теперь попадья жила с дочкой, у которой было двое детей: десятилетний мальчик и пятнадцатилетняя девочка. Всех четверых содержала дочка попадьи, получавшая скромную пенсию по инвалидности.

Моя бабушка незаметно помогала им, подкармливая детей. Например, делает бабушка котлеты. Все котлеты нормального размера, а две котлеты огромные, со взрослую ладонь. В первый раз, увидев такие гигантские котлеты, я удивилась, но постеснялась спрашивать у бабушки, кому они предназначены.

Обедали и ужинали мы в саду под черешней, поэтому, когда на обед бывали котлеты (наше любимое блюдо), и аппетитный запах разносился по саду, у забора, разделявшего наш участок с участком попадьи, всегда появлялся её внук Колька. Приходил он с ножичком и деревяшкой, садился на опрокинутое ведро и деловито начинал что-то строгать.

– Кольк, а Кольк, – звала его бабушка, укладывая огромную котлету между двумя кусками белого хлеба. – Хочешь котлетку?

Она протягивала ему через забор бутерброд, завёрнутый в салфетку. Колька бросал свой ножичек и тянулся к котлете.

– Погоди, – говорила бабушка, – Томку тоже угости котлеткой, я на блюдце положу.

И второй бутербродище отправлялся через забор, и тут же исчезал вместе с Колькой в доме.

– Ну вот, слава Богу, сейчас все перекусят, поделятся, – довольная бабушка садилась обедать.

Так я поняла, что бабушка щадила самолюбие взрослых: угощали ведь детей, а не их.

Однажды я читала книгу, сидя за столом под черешней. Вижу, Колька с лопатой и консервной банкой направляется в огород.

– За червями? – спрашиваю.

– Ага, на пруд идём с ребятами. Говорят, наши черви самые жирные, вот, накопаю сейчас, – бросает на ходу Колька.

Через пару минут слышу: «Плюх!», и что-то тяжёлое шлёпается в наш огород.

– Эй, Колька, ты что, сдурел, что ли? Чуть не убил меня своей железякой, – возмущённо кричит бабушка. – Ты зачем эту трубу ко мне в огород кидаешь? Забирай её!

Бабушка подбирает обломок трубы и со всей силы перекидывает его через забор обратно на Колькин огород.

И вдруг я слышу Колькин вопль. «Пришибла!» – испугалась я и быстро побежала к бабушке.

– Клад! Клад! Червонцы! – не своим голосом вопит Колька, собирая в майку высыпавшиеся из обломка трубы монеты. – Золото! Я нашёл золото! Мам! Ба! Томка! Сюда! Труба! Клад! – верещит Колька, приближаясь к испуганной маме, выбежавшей на его истошный крик.

– Молчи! Тихо! – грозно шепчет она, за шкирку втаскивая сына в дом.

Мы с бабушкой стоим, растеряно смотрим друг на друга.

– Ох, дурак, – качает головой бабушка. – Сейчас вся улица сбежится. Вот дурачина!

Вся, не вся улица сбежалась, а буквально через час пришёл к ним милиционер с ещё каким-то мужчиной.

– Бабушка, к попадье милиционер пришёл, с ним ещё какой-то дядька с портфелем, – испуганно крикнула я, вбегая в дом.

– Ну, так Колька по всей улице раззвонил о находке. Заберут у них эти золотые теперь, хорошо, если хоть какие- то проценты от находки получат.

– Как так? – удивилась я. – Это же Колька нашёл в своём огороде, значит, это их деньги. Все же фрукты и овощи, что растут в нашем саду и на огороде, наши, даже червяки тоже наши, правда?

– То, что эти золотые монеты им принадлежат, это точно. Дед, наверное, в трубу спрятал и в огороде закопал, а никому не сказал, иначе не бедствовали бы они так, не перебивались бы с хлеба на воду. Но по закону все ценные находки надо сдавать государству.

– Бабушка, а если бы ты эту трубу не бросила обратно Кольке, находка бы наша была? – пришло мне вдруг в голову.

– Если бы, да кабы… А, может, так и лежала бы железяка, ну подвинула бы её к забору. Не знала ведь, что там. А тут, ведь, как получилось? Швырнула я им трубу с монетами: «Нате вам, берите и не голодайте!». Так нет же, упустили, разболтал дурачина.

– Не люблю я такие находки, не приносят они добра, – добавила она. – Всё равно отдала бы их попадье.

Точно бы отдала, я ни минуты не сомневалась в этом.

Утром попадья с дочкой и внуками сидели на крыльце и ели бутерброды с маслом.

– Мам, намажь мне ещё один хлебушек маслицем, – попросил Колька, и та щедро намазала хлеб маслом и протянула сыну.

На следующий день бабушка опять лепила котлеты, я наблюдала, как аккуратные котлетки одинакового размера укладывались на разделочную доску. Бабушка встала, чтобы убрать миску, но вдруг решительно взяла две котлеты, смяла их и вылепила из них одну огромную. Потом то же проделала с двумя другими котлетами. Я молча подошла к бабушке, обняла её за шею и поцеловала в тёплую щёку.

Чердак тёти Мани

Те летние каникулы мне показались самыми интересными из всех летних каникул, которые я проводила у бабушки в маленьком городке под Киевом. То было лето чтения – не только по списку для школьной программы, а чтения для души, лето открытий, и, что особенно важно, открытий о жизни членов нашей семьи.

Мне тогда было двенадцать лет. Двоюродная сестра Зина, жившая со своей мамой (тётей Клавой) и нашей с ней бабушкой, уехала на неделю к отцу в другой город, и я осталась без подружки по играм.

И тут я сделала первое открытие: чердак! На нашем участке стоял сарай, аккуратный домик, перед которым росли георгины. Дверь в сарай была открыта, и я заглянула внутрь. Длинная лестница упиралась в открытый люк на чердак. Конечно же, я осторожно полезла вверх по лестнице, забралась на чердак и ахнула!

Чего там только не было! И старая одежда, и горы резиновых сапог и другой обуви, и мебель, и коробки с ёлочными игрушками, и потрёпанные плюшевые медведи, и другие мягкие игрушки, и горы старых учебников, и связки разных ярких журналов. И среди этого ценного вороха старья валялся женский манекен – полтуловища, без головы.

Я сразу назвала манекен тётей Маней и бросилась наряжать её в подходящую одежду. Из старого платка сделала голову, прикрепила её к шее, которую обмотала разноцветным шарфом. Накинула на плечи старую курточку, а на голову подобрала широкополую шляпу, скрывающую пол-лица. Усадила получившуюся даму на венский стул, штора, как юбка, складками свисала со стула. Настоящая женщина получилась, как живая!

И я начала приводить в порядок чердак, то есть, квартиру тёти Мани.

В течение нескольких дней я разобрала содержимое чердака. Получились и детская комната, и гардеробная, и гостиная, и кухня, и библиотека! Тётя Маня «наблюдала», как я рассматривала иллюстрации в книгах и читала школьные учебники по истории, географии, биологии, литературе. Открывала и учебники по физике, химии и математике, но их содержимое, конечно, мне было не под силу.

А какие интересные были старые журналы! Время просто летело!

Однажды я вслух читала тёте Мане стихи, когда услышала, как кто-то поднимается по лестнице. Это была бабушка. Увидев на чердаке чистоту и порядок, она ахнула.

Оказалось, что соседка попросила бабушку сшить для её внучки свадебное платье. Вот бабушка и вспомнила о манекене, лет двадцать пролежавшем на чердаке.

– А ты умеешь шить? – удивилась я.

– А как ты думаешь, я одна поднимала на ноги восемь детей после смерти мужа? Шестерых дочек и ещё двоих сыновей, они погибли на войне, – вздохнула бабушка.

– Когда после войны твоя мама и тётя Клава работали в детском доме воспитателями, я тоже подрабатывала: шила и перешивала одежду для детей, – помолчав сказала она. – Помню, директор детдома раздобыла к Первому Мая отрез сатина синего цвета – на шаровары для мальчиков и ситца – девочкам на платьица. На красном фоне маленькие беленькие горошины.

– Я помню эти платья! – воскликнула я. – У нас с Зиной были такие же сарафанчики.

– Я их из обрезков материала скроила, лоскутные сарафанчики вышли, но красивые. Ни один лоскуток не пропал! – гордо сказала бабушка.

– Как все девочки радовались тогда! Ни одного одинакового платья не было. У одной рукав «фонарик», у другой «крылышки».

– У одной юбка в складочку, у другой «шестиклинка», – подхватила бабушка. Глаза у неё заблестели от слёз. – По шесть платьев в день шила! Торопилась порадовать детишек, успеть к празднику хотела. И успела! Какие нарядные и счастливые были наши детдомовцы, когда шагали на демонстрации.

– И нас порадовала, – прижалась я к бабушке.

– А сейчас порадую невесту, – оживилась она. – Ты мне поможешь. Я такой фасон придумала! Нужно вырезать шестьсот пятьдесят цветочков, я их пущу по низу платья. Невеста будет, как весна: юная, свежая, красивая. Где тут мой манекен?

– Тётя Маня, помоги нам с бабушкой сшить свадебное платье, – бросилась я к манекену.

– А я твоей тёте Мане сошью красивую накидку, – улыбнулась бабушка, взглянув на неё.

Умеет бабушка дарить радость людям! Тогда, в тяжёлые послевоенные годы, скрасила жизнь обездоленным детям. А теперь и невесту сделала счастливой, потому что её свадебное платье было самым красивым, единственным в мире, созданным для неё бабушкой, внучкой и манекеном тётей Маней. С любовью.

Случай в поезде

Как же давно это было! Каждое лето мы ездили отдыхать под Одессу. Там жили дедушка с бабушкой, папины родители. Я чудесно проводила там время. Единственная проблема была – достать в конце августа обратные билеты, когда после каникул и отпусков все возвращались домой.

В тот год я впервые путешествовала одна. Мой маршрут был Москва – Киев – Котовск (городок в Одесской области) – Москва. И вот мы с дедушкой на маленькой станции города Котовск (с болью узнала, что теперь его переименовали). Огромные очереди в билетные кассы. Поезда только проходящие. Билетов нет.

Это сейчас можно учебный год начать и с пятого, и с десятого сентября, а в то время нужно было быть в школе строго первого сентября. Нервничает дедушка, в панике я: есть только один билет – в сидячий вагон. Что делать?

– Дедушка, бери билет в сидячий, – умоляю я его. – Ничего страшного, доберусь!

Дедушка колеблется, сзади напирают.

– Берёте? Если не берёте, отойдите от кассы!

Дедушка покупает билет, в растерянности рассматривает его, боится отпустить меня одну в сидячем вагоне.

Это сейчас сидячие вагоны напоминают автобусы дальнего следования – внутри – ряды кресел, и у каждого пассажира есть своё место. А раньше это были обыкновенные вагоны с полками, на которых сидело по нескольку человек. Кто первый ворвался в вагон и занял заветное место, тот счастливчик.

– Не волнуйся, дедушка, – успокаиваю его. – Зато не опоздаю в школу. Нам просто повезло!

Подходит поезд, бежим к вагону (поезд стоит всего три минуты), втискиваюсь в вагон, хватаю у дедушки чемодан и пробираюсь по проходу. В вагоне духота! Все места заняты: по три – четыре человека сидят на нижних полках! Кто-то ест, запах варёных яиц, огурцов, курицы витает в воздухе – нечем дышать!

Поезд трогается, машу дедушке в окно, улыбаюсь, но, наверное, улыбка кривая у меня получается, потому что дедушка смахивает слезу, переживает. Ставлю чемодан в проходе, сажусь на него, не представляя, как доберусь до Москвы: ехать надо день и ночь. На чемодане.

Мимо меня пробегают мужчины: туда – с пустыми руками, обратно – с бутылками пива. Наверное, в следующем вагоне вагон-ресторан. Вот бежит мужчина с четырьмя бутылками «жигулёвского»: по две держит за горлышки. Взглянул на меня и пробежал мимо. Нет. Развернулся и подошёл ко мне поближе.

– Куда едешь, красавица? – спрашивает.

– В Москву, – тихо отвечаю.

– В Москву? – удивлённо смотрит на меня. – На чемодане?

– Билетов не было. Ничего страшного, – храбро говорю, – доберусь!

– Деньги у тебя есть? – неожиданно спрашивает мужчина.

– Есть, – почему-то честно отвечаю ему.

Мне дедушка дал на дорогу сто рублей. Я отказывалась, но он, всё-таки, впихнул мне их.

– Давай деньги, – говорит мужчина, – я на следующей станции попробую купить тебе билет.

Что делать, думаю? Не дать деньги – как-то стыдно не доверять людям, а дать – глупо. Мало ли что за человек? Протягиваю ему сто рублей. Он их взять в руки не может – заняты бутылками.

– Клади в зубы, – улыбается.

Зажимает зубами банкноту, мычит, мол, жди и убегает.

Сижу, мысленно ругаю себя за то, что отдала деньги незнакомому человеку. Да что же я за Буратино доверчивый, переживаю за свою глупость. Ладно, успокаиваю себя. Никому не расскажу, никто и не узнает, что мне дедушка дал столько денег, а я их – фук, и отдала дядьке, да ещё и пьянице! С пивом! Щёки горят и слёзы в глазах, то ли от обиды, что меня так провели, то ли от страха, как проведу ночь на чемодане.

Подъезжаем к станции. Стоянка долгая – десять минут. Выглядываю в окно, не увижу ли своего знакомого с моими деньгами. Нет, не видно. Вот поезд трогается, едем. Так горько на душе. Не денег жалко, а жалко, что так повела себя.

Вдруг вижу, бежит ко мне мой знакомый, улыбается.

– Давай чемодан, – говорит. – Купил билет в плацкартный вагон.

Показывает мне маленький картонный билетик.

– Идём в наш вагон.

Я встаю с чемодана. Мужчина берёт чемодан, и мы идём в ту сторону, куда он бежал с бутылками. Я иду впереди, он с чемоданом за мной. Выходим из вагона, я ступаю на железный мостик между вагонами, чтобы перейти в другой. Поезд мчится, под мостиком мелькают шпалы, ветер свистит, а мысли мои мчатся ещё быстрее: сейчас столкнёт меня с мостика и уйдёт с моим чемоданом. «Ой, дура, дура!», ругаю себя.

Вошли в плацкартный вагон. Красота! Чистота! Свежий воздух – после моего-то сидячего вагона! На полках с белоснежными простынями лежат люди. Вижу – с полки свисает женская загорелая рука с ярко-красным маникюром – в Москву после отпуска у моря возвращается.

Подходим к месту. В купе – три женщины.

– Это моя сестрёнка, – представляет меня им мой знакомый. – А вот твоя полка! – показывает он на нижнюю боковую полку, расположенную через проход. – Стелись, отдыхай, – говорит.

Раскатываю матрас, стелю постель. Женщины и мой «брат» в купе собираются перекусить. Мне бабушка дала в дорогу жареного петуха, пироги с яблоками и виноградом. Не знаю, что мне делать. Надо же моего «братика» угостить, а как обратиться к нему, когда я даже не знаю, как его зовут? И как к нему обращаться: на «вы» или на «ты»? Да что же я такая нескладёха?

Вспомнила свою двоюродную сестру Зину. Она бы сейчас уже и стол накрыла, и познакомилась со всеми, и подружилась, а я такая бука. Знаете, что я сделала? Легла на правый бок и пролежала так до самой Москвы!

Утром мой «братик» спрашивает меня:

– Есть сумка какая-нибудь или авоська? Хочу на станции яблок купить.

Освободила я авоську, переложив еду (какой запах пошёл от пирогов!) в другую сумку, и отдала авоську ему.

На станции «братик» купил целую авоську румяных яблок!

– Давай адрес, – говорит. – Я принесу авоську.

И опять встал вопрос, что делать? Не дать адрес – свинство с моей стороны: он мне так помог! А дать адрес – что я родителям скажу, как объясню, кто это?

– Не надо, не надо, пустяки! – почти закричала я. – Выбросите её! И спасибо Вам за всё!

Вот такое приключение было со мной в тот год, когда я впервые в пятнадцать лет путешествовала одна.

Пёстрый филин

Гипнотизёр

– Тётя Клава, с завтрашнего дня гипнотизёр выступает! – Петька ворвался в комнату и плюхнулся на кожаный диван с высокой спинкой. Радиоприёмник, стоявший на полочке спинки, свалился на кудрявую голову Петьки. Почёсывая макушку, Петька вернул приёмник на место, поправил салфетку под ним и дополнил новость.

Пёстрый Филин

Рис. Г. К. Марчуковой

– Только два дня будет в нашем городе. Ученик самого Вольфа Мессинга! Дайте деньги скорее, побегу за билетами. Кто пойдёт на представление? обвёл он нас взглядом.

– Все! – радостно выкрикнули мы, предвкушая радость от необычного события.

– Петя, – попросила тётя Клава, вынимая из кошелька деньги, – только не бери билеты в первые ряды. Кто знает, как гипноз повлияет на нас. Бери билеты подальше от сцены, ладно?

Как же! Вы не знаете нашего Петю! В этом году племянник тёти Клавы закончил школу. Если не поступит в институт, пойдёт служить в армию. Энергия бьёт ключом. Конечно же, Петька купил билеты в четвёртый ряд: ближе просто уже не было.

Прямо перед нашим выходом из дома полил дождь. Да разве может дождь остановить нас, когда такое событие в маленьком городке? Взяли зонты и побежали в городской театр посмотреть на выступление ученика знаменитого Вольфа Мессинга!

В зале – яблоку негде упасть. Многие пришли с детьми. Представление началось. Знала ли я, что окажусь в самом центре (спасибо Петечке!) выступления!

На сцене появился гипнотизёр. Я думала, что это будет высокий, представительный мужчина с пронизывающим взглядом тёмных глаз, а им оказался светловолосый человек среднего роста с водянисто-серыми глазами. Не впечатлил внешне, но какое было представление! Незабываемое!

– Кто хочет принять участие в представлении, поднимите руки над головой и сцепите пальцы, – сказал гипнотизёр. Почти половина зала выполнила команду. Поднял руки и наш Петя.

– А теперь разожмите пальцы, – продолжал командовать гипнотизёр. – Кто не сможет разжать пальцы, идите на сцену!

Треть зала повалила на сцену, на ходу пытаясь разорвать сцепленные руки. К счастью для нас, Петины руки разжались, и он с завистью провожал глазами идущих с поднятыми руками, чуть смущённых и немного напуганных зрителей. На сцене набилось человек сто мужчин и женщин с высоко поднятыми руками. Гипнотизёр подходил к каждому, прикасался к замкам из рук, руки разжимались, и освобождённые, разминая руки, довольные бежали на свои места. Когда на сцене осталось десять человек, гипнотизёр сказал, что он поможет им освободить руки, но за это они сыграют всем «Калинку».

– Вы будете дирижёром оркестра, – сказал он, тронув руки одного мужчины, и тот послушно стал рядом.

– А вы будете играть на баяне, – повернулся он к другому, делая вид, что передаёт ему баян. Под смех зала мужчина «взял» баян, просунул руки в воображаемые лямки и пошевелил пальцами, как бы нажимая на кнопки.

– А это у нас будут три балалаечника, эти две женщины сыграют на мандолинах, вы – на контрабасе, а вы будете пианисткой, ну а вы – ударник. Приготовились. Припев «Калинка». Начали!

Что тут началось! Петька радовался, что не попал на сцену. Пропустил бы такой концерт! Дирижёр стоял лицом к своему оркестру и размахивал руками в такт песни. Баянист, притоптывая, разворачивал и сворачивал меха «баяна». Пальцы его летали вверх – вниз! Балалаечники ударяли кистями рук по невидимым струнам, не сбиваясь с темпа. Две женщины, игравшие на «мандолинах», держа в пальцах воображаемые медиаторы, дополняли мелодию. Раскачиваясь в такт музыки, нажимала на клавиши пианистка. А что вытворял ударник! А как важно стоял контрабасист, пальчиком оттягивая струну!

Это всё длилось не больше пяти минут. Весь зал мысленно пел «Калинку» под аккомпанемент оркестра, подчиняясь дирижёру. У многих от смеха по щекам текли слёзы, болели скулы.

Гипнотизёр поблагодарил оркестрантов и отпустил их… на рыбалку, опять распределив роли: кто разводил костёр, кто ловил рыбу. Один, видно заядлый рыбак, ловил рыбу на спиннинг, поплёвывая на воображаемого червячка. Другой просто стоял, не двигаясь, с удочкой. Хлопали себя по рукам и ногам, отбиваясь от комаров. А потом разливали по мискам уху. Была настоящая рыбалка, даже чудился запах костра!

Потом гипнотизёру давали записки, в которых было написано, что он должен сделать, и он, не читая их, точно выполнял заказ, опять же под смех и аплодисменты зала.

Если бы мне кто-то рассказал о представлении, я бы подумала, что это – инсценировка, «подстава». Что его помощники хорошо работают. Незаметно для зрителя. Но бессовестный Петька втянул меня в это представление! И вот как это было.

– А сейчас я выйду из зала, – сказал гипнотизёр, – а вы спрячьте какой-нибудь предмет в зале. Тот, кто будет прятать предмет, мысленно будет давать мне команды, куда идти, где искать. А я, читая на расстоянии его мысли, буду искать спрятанное. Кто будет прятать предмет?

– Я! – срывается с места Петька, и подбегает к гипнотизёру.

– Хорошо. А что будем прятать? – спрашивает гипнотизёр.

– Вот перстень, – женщина в первом ряду снимает с пальца золотой перстень с камнем и даёт его Петьке.

– Кто-нибудь может выйти со мной, чтобы убедиться, что я не буду подсматривать, – предлагает гипнотизёр. Два парня выходят к гипнотизёру, и все вместе они покидают зал.

Петька растеряно стоит на сцене, сжимая в руке перстень. А куда прятать? Ничего лучше не придумав, кидается к нам. Лето. Мы в лёгких платьях. Карманов нет. Тогда Петька берёт мой сложенный зонтик и прячет в него перстень. Это всё происходит в доли секунды, мы даже не успеваем всё обдумать. Петька возвращается на сцену. «Готово!» – кричит зал.

Появляется гипнотизёр с парнями. Гипнотизёр даёт Пете инструкцию.

– Я иду первым, ты идёшь за мной. Между нами должно быть расстояние не больше метра. Ты мысленно даёшь чёткие команды, куда идти. Например, прямо, направо, вперёд. Понял?

Петька кивает головой.

– Пошли! – звучит команда. Гипнотизёр срывается со сцены в зал. За ним, не отставая, срывается Петька. Лицо побледнело, взгляд напряжённый. Гипнотизёр мчится мимо нашего ряда, Петька за ним. У Петьки лицо перекошено, губы плотно сжаты. Вдруг гипнотизёр разворачивается, бежит назад, вот он у нашего ряда, вот уже пробирается по ряду, приближается ко мне. А я просто сижу, как ни в чём не бывало. Останавливаются около меня.

– На сцену! – это команда мне.

Я поднимаюсь с кресла, оставляю зонтик у кресла и, как крыса под дудочку, послушно иду по ряду. Гипнотизёр резко разворачивается.

– Зонтик! – звучит новая команда.

Я беру зонтик, и мы втроём – гипнотизёр, Петька и я с зонтом – идём на сцену.

На сцене стою, держа руки с зонтиком за спиной. Чувствую, начинается нервная дрожь. Боже, какой огромный зал! Вместо лиц – пятна, пятна, пятна. А перед глазами – руки гипнотизёра. Он делает пассы и вдруг резко выкрикивает:

– Зонт!

Вырывает из моих рук зонт, раскрывает его, и перстень со стуком падает на сцену. Раздаются аплодисменты, крики «Браво!». Я почему-то кланяюсь.

Вижу, женщина из первого ряда бежит забрать свой перстень, который она опрометчиво отдала на заклание. На дрожащих ногах спускаюсь по ступенькам со сцены, иду к своему месту. Петька идёт рядом, вытирая пот с бледного, как полотно, лица. Весь вечер меня била дрожь.

Дома все накинулись на Петьку с вопросами.

– Что ты говорил? Какие команды давал?

– Какие, какие, – почему-то зло отвечал Петька. – Как надо. «Прямо, назад, четвёртый ряд». Я боялся отстать от него, а он как ломанул!

… На следующий день Петька опять пошёл на представление.

«Помнить нельзя забыть»

Вы когда-нибудь видели, как плачет вся школа? Я видела.

В один из дней начала марта 1953 года нас собрали в актовом зале школы. Рядами стояли классы во главе со своими классными руководителями. Перед рядами выстроилось руководство школы. У всех в руках были носовые платки, которыми они вытирали глаза. Директор, женщина, которую боялась вся школа, рыдая, с трудом сообщила нам о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Она прочитала «Обращение к советскому народу». Плохо помню содержание, только отдельные слова запомнились от выступления: «солнце погасло», «отец и учитель», «рулевой».

Весь зал плакал: учителя и дети. Я тоже плакала. У меня было ощущение, что это – конец света. Как дальше жить? Вспомнила, как учительница нам объясняла, какой скромный был Сталин, как на Мавзолее, во время парадов и демонстраций, он не стоял в первых рядах, а старался стоять незаметно, позади других членов правительства. Ещё сильнее заплакала, когда вспомнила, как я когда-то нарисовала портрет Сталина. Не знаю, был ли Сталин на моём рисунке похож на оригинал, но усы и трубка точно были похожи. Я показала рисунок папе, а папа почему-то страшно рассердился и порвал рисунок на мелкие кусочки, сказав: «Нельзя рисовать вождей. Даже не все художники имеют право рисовать вождей, надо иметь специальное разрешение».

Второй раз, когда нас всех опять собрали в актовом зале, был сентябрь этого же года. Директор с гневом рассказала нам, что Лаврентий Павлович Берия – враг народа, что его обвиняют в антипартийных и антигосударственных действиях, направленных на подрыв Советского государства. «Мы должны стереть память о нём!», говорила она.

Я никак не могла осуществить этот приказ, восприняв всё буквально. Каждое утро я просыпалась с мыслью, помню ли я это имя или забыла, и с ужасом убеждалась, что ещё помню. Я тоже считала себя врагом народа, пособником империалистов.

Перед началом вечерних сеансов в кинотеатрах выступали артисты. В кинотеатре «Художественный» даже стояли кресла перед эстрадой, и люди слушали перед киносеансом настоящий концерт. Мы ходили в наш кинотеатр «Кадр» на Плющихе. Билеты на утренние и дневные сеансы стоили десять копеек, на вечерние – тридцать пять – пятьдесят копеек.

Однажды, придя на вечерний сеанс, вместо играющего оркестра, я увидела женщину, выступающую перед зрителями. Это была Любовь Тимофеевна Космодемьянская, мама Зои и Александра Космодемьянских. Она рассказывала о своих детях, Зое и Шуре, об их подвигах. Зоя была разведчицей, была схвачена и убита немцами в ноябре 1941 года, Шура был самоходчик, погиб в самом конце войны. Оба они стали Героями Советского Союза. Любовь Тимофеевна достала платок, вытерла глаза. Люди, слушавшие её выступление, плакали. Плакала и я.

Через неделю я была в кинотеатре «Стрела», что на углу Садового кольца и Ружейного переулка, рядом с Плющихой. Перед началом киносеанса опять выступала Любовь Тимофеевна. Я услышала тот же рассказ, увидела тот же платок, так же плакали зрители, слушая рассказ. Я не плакала. Я была в оцепенении. «Как же так? – думала я. – Это тоже представление?».

Много лет спустя я испытала такое же чувство в связи с Самантой Смит, американской школьницей из штата Мэн, написавшей письмо Юрию Владимировичу Андропову, генеральному секретарю ЦК КПСС, с просьбой сберечь мир на Земле. Эта солнечная девочка стала всемирно известной благодаря этому своему письму, приезжала в нашу страну, в пионерский лагерь «Артек», мы полюбили её, поэтому очень скорбели по поводу её гибели в авиакатастрофе. Первый понедельник июня в штате Мэн официально отмечали как день памяти Саманты Смит.

И вот, читаю в газете о том, что Саманте поставили памятник. Смотрю на памятник, изображённый на фотографии. Саманта во весь рост, выпускающая из рук голубя. К её ногам прижимается медвежонок – покровитель штата Мэн. А рядом с памятником мама Саманты – с улыбкой во весь рот! С американской улыбкой! Меня опять, как и в случае с платочком в руках Зоиной мамы, просто по сердцу резануло. Какая улыбка, когда ты стоишь рядом с памятником твоей погибшей дочери?

Да, память – великая вещь! Сколько органов чувств задействовано в запоминании каждого события. И вспоминая, ты проживаешь это событие снова и снова, с теми же эмоциями.

Разочарование

Фокус – есть фокус. Никогда не надо рассказывать тайну фокуса, пусть у человека останется иллюзия чуда, прелесть волшебства. Люди хотят верить в чудо и не хотят быть обманутыми. Иначе наступает разочарование. Тёплая рука Деда Мороза или кроссовки, выглядывающие из-под полы его шубы, испортят любой новогодний праздник и оставят обиду в душе ребёнка.

В десятом классе неожиданно и надолго заболела Ирина Михайловна, и нам дали другого литератора. Мужчину лет тридцати – тридцати пяти. Учитель был какой-то помятый, как пыльным мешком прибитый. Ходил в светло-сером, не видавшем утюга, костюме, с раздутым портфелем. Урок начинался с того, что портфель шлёпался на стол, из него вытаскивалась стопка наших тетрадей с сочинениями, гора учительских блокнотов, книги с закладками, горсть ручек и карандашей. Я наблюдала за ним такими же глазами как Майкл и Джейн смотрели, как Мери Поппинс вытаскивает свои вещи из сумки. Я, как и они, ожидала чуда, но нет! Чуда не было. Тетради открывались. Монотонным голосом зачитывались наши перлы. Ну, просто выть хотелось!

И как ни странно, «разбудил» учителя наш Вовка Калинин. Нам задали выучить отрывок из поэмы Владимира Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Вовка вышел к доске и начал читать. Он хотел передать нарастание тревоги во время выступления товарища Калинина, говорил, убыстряя и убыстряя ритм.

– «Мысли смешались, голову мнут. Кровь в виски, клокочет в вене: Вчера в шесть часов пятьдесят минут скончался товарищ Ленин», – скороговоркой выдохнул Вовка.

– Ну что ж, можно и так, – задумчиво сказал учитель. И вдруг распрямился и начал читать, рубя фразы, отчеканивая каждое слово.

Помолчал, и с такой горечью рассказал, как «по большевикам прошло рыданье», «как стонет улица, будто рана сквозная», как гроб с телом Ленина «плыл на спинах рыданий и маршей».

В классе тишина. Я влюбилась в учителя, в Маяковского. Я больше не видела ни мятого костюма, ни раздутого портфеля. Как зачарованная, слушала, а учитель читал нам стихи Маяковского, не входящие в программу, его любовную лирику. Я поражалась точности образа, глубине мысли, в поэмах видела реальные черты самого Маяковского.

С этого дня учитель преобразился. Он так интересно рассказывал, знал столько фактов о жизни писателей, наизусть читал отрывки из произведений, а как декламировал стихи!

На Плющихе был книжный магазин, который я очень любила. Книжные магазины вообще моя страсть. Где бы я ни была, в городе или в маленьком городке, я первым делом искала книжный магазин, и привозила книги, которые нельзя было купить в Москве.

Зашла я в книжный магазин, роюсь в книгах, просматриваю их. И вдруг открываю одну книгу, а там слово в слово всё то, что нам говорил учитель. Это было какое-то пособие для учителей литературы. Читаю и чувствую, как меня обманули, рассказали, что это не фокус, не волшебство, а просто ловкость рук. Фальшь. Фальшь. Сплошная фальшь. Ну и что, что красиво читал? Ну и что, что дал много дополнительного материала? Но не сам! Не сам! Чужие слова! Чужие мысли! Что-то оборвалось у меня в душе. Я поняла, что создала в воображении нечто, очень отличное от реальности, додумала образ учителя. В результате – разочарование – реакция на неоправданные ожидания!

Вскоре и Ирина Михайловна вернулась.

Для себя я сделала вывод: не надо неоправданно очаровываться, тогда не испытаешь горечь разочарования.

А сейчас, оглядываясь назад, вижу, что учитель честно выполнял свою работу: повышал своё мастерство, пользовался дополнительной литературой, хорошо знал материал, и, самое главное, своей увлечённостью предметом заставил ученицу полюбить творчество Владимира Маяковского! Какое теперь это имеет значение, кто сообщил мне факты? Так что, дорогой учитель, спасибо Вам за то, что Вы выполнили свою миссию!

Патефон

Как я хотела иметь патефон! И не просто обычный патефон, а маленький, такой как у тёти Тани, Люсиной мамы. Люсин папа погиб в самом конце войны. Тётя Таня тяжело переживала его гибель. Долго держалась, поднимая маленькую Люсю, а когда Люся уже была в пятом классе, вдруг запила. Весь двор знал, когда она выпивала, потому что тогда на её подоконнике появлялся патефон, из которого доносились песни в исполнении Клавдии Шульженко, Леонида Утёсова, Владимира Нечаева, Петра Лещенко.

Больше всех тётя Таня любила Александра Вертинского, особенно романс «Мадам, уже падают листья», который она слушала несколько раз подряд. Часто звучала «Минуточка». Самое интересное было то, что тётя Таня пела вместе с певцом, иногда на два голоса. Со стороны казалось, что два человека поют под аккомпанемент. У тёти Тани был идеальный слух и красивый голос. И такая щемящая тоска была в её голосе, что хотелось плакать, слушая по-новому исполненную песню или романс. Потом она замолкала, а мы ждали новых вариаций песен в исполнении Александра Вертинского и тёти Тани.

Иногда тётя Таня разрешала Люсе вынести патефон во двор. Мы бережно выносили его, ставили на табуретку и устраивали танцы во дворе. Мы танцевали под «Брызги Шампанского», «В городском саду», просто слушали пластинки. Колюшка крутил ручку патефона и ставил пластинку, а маленькая Викуся звонким голоском объявляла название. Как-то, объявляя пластинку «Журавли», она выкрикнула: «Жувр… Жувар… Жуварли» – и заплакала.

Часто и взрослые выходили во двор, садились на лавочку, разговаривали, тихонько пели и даже танцевали. К нам во двор приходили и из других дворов послушать песни и потанцевать. В это время мы учились в шестом – восьмом классах. А потом на смену патефону пришла гитара. Мы сидели на нашей лавочке и слушали соседского Мишу. Он по самоучителю научился играть на гитаре, и мы под аккорды его гитары пели песни Окуджавы, Визбора, дворовые песни.

Окуджава нам был особенно дорог, наша Плющиха находилась рядом с Арбатом, мы знали все переулки Арбата, все его магазины, кинотеатры. Сколько раз мы ходили в «Арс», в «Новости дня», в «Художественный», теперь из этих кинотеатров остался только «Художественный». Часто бывали в театре имени Евгения Вахтангова и в Оперной студии под руководством Сергея Лемешева, рядом с театром. Знали многие оперы наизусть. Особенно нравилось то, что солисты были студенты, и сёстры Ларины, и Онегин с Ленским, и Лель и Снегурочка действительно были молодыми.

Я особенно любила пройтись по Арбату зимой. Морозный вечер, ещё работают магазины, идёт снег, троллейбусы медленно двигаются по узкой улице. Захожу в магазин «Пуговицы», рассматриваю нитки, пуговицы, товары для рукоделия, покупаю какую-нибудь безделушку. Иду дальше, захожу в булочную, покупаю тёплый бублик, обсыпанный маком. Согревшись в булочной, шагаю дальше, прохожу мимо двух кинотеатров, театра, захожу в магазин «Военная книга», рассматриваю книги, открытки, канцелярские товары. Заканчивается мой поход кинотеатром «Художественный».

Домой возвращаюсь по другой стороне Арбата с обязательным заходом в кулинарию ресторана «Прага». Покупаю домой пирожные, потом захожу в магазин «Фрукты», пью сок в кафетерии, а тут и Смоленский гастроном на углу. Пробегаю по гастроному, вдыхая аромат молотого кофе, перехожу Садовое кольцо, и вот я на Плющихе, в своём родном 6-й Ростовском переулке. Так и хочется запеть: «Ах, Арбат, мой Арбат…». А когда вечером еду в троллейбусе, в голове крутится мелодия: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний…». Спасибо, Булат.

Троллейбус. Рис. Б. П. Николаева

И самое главное в этом времени – мы развлекались без пива, без сигарет, без мата. Может быть, мальчишки и курили где-нибудь на задворках, но не при нас. Сознаюсь, сосед несколько раз ломал скамейку. Кто же выдержит музыку, песни, смех под окнами?

На всю жизнь

Тёплый летний день. Самое начало июня. Идём с подругой с экзамена. Настроение прекрасное, тема для сочинения – мечта! Николай Васильевич Гоголь, самый любимый мой писатель! Каждый персонаж, каждое описание места действия и природы знакомы до мельчайших деталей. Перо так и летало по бумаге! Хотелось писать и писать.

Видим, продают клубнику, раннюю клубнику, сладкую, ароматную, аппетитную! Ну, как тут удержаться, чтобы не купить лукошко!

Идём, предвкушая удовольствие, представляем, как придём домой, да со взбитыми сливочками… нет, с мороженым, съедим всё лукошко. Мечтаем и поглядываем на крупные, блестящие на солнышке ярко-красные ягоды. Слюнки текут.

– Давай по ягодке, – соблазняет меня подруга.

– А давай, – обрадовалась я, выбирая самую чистую и спелую ягоду.

Протёрли ягодки, сдули невидимые пылинки и – в рот! М-м-м, какое блаженство! Рука так и потянулась за другой ягодой.

– Мне вот эта клубничка подмигивает, – говорю я, еле сдерживаясь, чтобы не взять и эту, и ту, и вон ту, упругую, налитую.

– А меня вот эта манит, – выбирает подруга самую большую, конической формы, клубнику.

Только хотели отправить в рот уже протёртые от пыли ягоды, как вдруг услышали тихий голос пожилого мужчины, вежливо обратившегося к нам.

– Придёте домой, девушки, вымойте клубнику и выпейте эту воду, – сказал он и пошёл, не оглядываясь, дальше по улице.

Наши руки с клубникой так и застыли в воздухе.

– Дурак, что ли? – вырвалось у подруги. – Нет, ненормальный совсем, – возмутилась она, укладывая ягоду в лукошко.

– Всё настроение испортил, – поддакнула я, пристраивая в лукошко и свою ягоду.

И тут мы от смущения даже рассмеялись, как два нашкодивших ребёнка, которых застали на «месте преступления». Ведь знаем, что фрукты и овощи надо мыть перед едой, а не устояли, соблазнились!

Купили по пути по две пачки мороженого. Пир так пир! Гулять так гулять!

Пришли домой, выложили клубнику в миску.

– Что там нам дядя говорил? – смеясь, сказала подруга, наливая в миску с ягодами воду. – Что он советовал сделать? Вымыть и выпить водичку? – спросила она с ехидцей.

Но вдруг лицо её вытянулось от удивления.

– Ух ты! Смотри! – протянула она мне миску.

Я отложила брикеты с мороженым и взглянула на миску с клубникой. В миске в тёмно-бурой воде лежали наши, так называемые, чистые ягоды. На поверхности плавали мелкие частички соломинок, веточек, какие-то чешуйки.

– Ну что, пить будешь, – пришла я в себя.

– Не-е-е-т, дядя не дурак, – покачала головой подруга, вытаскивая клубнику и перекладывая её в другую миску, чтобы ещё раз вымыть её.

Если бы тот мужчина сказал нам, что нужно вымыть ягоды и только потом их есть, это бы в сотый раз пролетело мимо наших ушей: мол, и сами знаем. Но эта миска с тёмно-коричневой жидкостью и остатками соломы, б-р-р! И выпить это?

Сколько лет прошло, десятков лет, а та миска до сих пор перед глазами. И стыдно, что мы тогда обозвали мужчину дураком. Ведь он – умница! Такие слова нашёл! На всю жизнь запомнилось!

С корабля на бал

Однажды, перебирая бумаги, я увидела старую программку из Московской консерватории имени П. И. Чайковского. Вспомнила, как слушала там «Реквием» Моцарта, и рассмеялась. А что здесь смешного, спросите? Было не только смешно, но и стыдно и грустно. Потому что всё надо делать правильно.

В этот день мы с подругами поехали на пляж в Серебряный Бор. Поехали к девяти часам утра, чтобы и поплавать, и позагорать, и поиграть в игры, и на лодках покататься. День был очень жаркий, мы просто сгорели! Когда мы вернулись домой, мама ахнула, увидев наши облупившиеся носы, стала спасать нас, смазывая сметаной.

– Да, позвони Марианне, – вспомнила мама. – Она несколько раз звонила тебе, может быть, случилось что-нибудь.

Бросаюсь к телефону.

– Алло, Марьян, что случилось? Мама говорит, ты несколько раз звонила. Что? Куда? Да ты что, я не могу! Я только что из Серебряного Бора! Мы все обгорели, на нас даже страшно смотреть. Я – как розовый поросёнок, у меня даже глаза запухли, ладони болят от вёсел. Не могу, Марьян, пригласи ещё кого-нибудь. А что слушать? «Реквием» Моцарта? Ну, Марьян, да я там буду посмешищем!

Семья Марианны регулярно ходила в консерваторию, они покупали абонемент на все концерты. Потом Марианна с трепетом рассказывала одноклассникам о концерте. В глубине души я мечтала попасть в консерваторию, но как-то не удавалось. А тут такой шанс!

И Марианна уговорила меня! Мне как раз подарили новое платье. Нарядили меня, и мы отправились слушать «Реквием».

Уже при подходе к зданию Консерватории, я ловила на себе удивлённые взгляды. А уж когда мы вошли в просторное красивое фойе, я физически ощутила себя инородным телом в этом святом месте. Представьте себе пары, одетые в серые и черные тона, лица бледно-землистого цвета. И я – как в чёрно-белом фильме «Броненосец Потёмкин» вспыхнувшее ярко-красное знамя! Красивая, здоровая, загорелая, в ярко-голубом платье, полная жизни – иду слушать «Реквием», возвышенное, окутанное тайной произведение! «Покой вечный даруй им, Господи, и свет вечный да светит им!».

– Пошли скорее в зал, – попросила я Марианну. – Смотри, как осуждающе смотрят на меня. Я чувствую себя белой вороной.

Весь зал уже заполнен! Пробираемся на свои места, а от меня исходит жар, как от печки. Жар, запах леса, хвои, жизни. Иду смотреть и слушать, как будут мучиться грешники в языках пламени.

Но музыка, хор, солисты, оркестр захватили меня. Я, забыв свои земные «муки», погрузилась в мир спокойного величия.

В тот день я поняла: нельзя делать всё наспех. Или пляж, или консерватория, а не с корабля – на бал, как получилось у меня. Всё должно соответствовать: настроение, внешний вид, поведение.

А всё-таки музыка победила, заставив меня забыть о своих переживаниях.

Танцплощадка

С детства люблю парк «Сокольники», один из старейших и красивейших парков Москвы. Несмотря на большие размеры, мне он кажется очень спокойным и уютным. Не могу сказать, что знаю каждый уголок Сокольников, но многие его аллеи и пруды знакомы до мельчайших деталей, так как юность моя и зрелые годы прошли под сенью деревьев этого нестареющего парка, прекрасного в любое время года. А сколько выставок, концертов и выступлений посетила я здесь с моими друзьями, с семьёй.

Много лет спустя захотелось мне посмотреть «Розарий», а заодно и полюбоваться на танцевальные площадки. Танцевальные-то площадки были и в моё время, недаром «Сокольники» называли «танцующим парком».

Первое, что мы увидели, войдя на его территорию, была огромная танцевальная площадка. Вернее, мы услышали музыку сороковых – шестидесятых годов теперь уже прошлого века, под которую танцевали мои ровесники, счастливые, улыбающиеся, не замечающие ни возраста, ни усталости, ни зрителей, наблюдающих за ними. Зрелище так захватило нас, что мы тоже остановилась послушать музыку нашей молодости, посмотреть на танцы. К сожалению, пары были в основном женские: кавалеров не хватало на всех. Они тоже следили за танцующими, опираясь на палочки, у некоторых лица светились радостью, а некоторые были задумчивы.

И я вдруг вспомнила, как в школьные годы, приехав на лето к бабушке в небольшой городок, я тоже стала ходить на танцы. Каждую субботу и воскресенье, нарядные, мы с подружками шли «в город» – так там называли центр города, где был небольшой сквер с выставкой цветов. По традиции каждое предприятие готовилось к этой выставке, выращивая цветы, составляя букеты и разные композиции. Специальная комиссия отбирала лучшие и награждала победителей, об этом событии писала местная газета, поздравляя чемпионов и всех участников.

В сквере были аттракционы (качели, карусели) и танцевальная площадка: высокий деревянный помост, огороженный красивыми перилами. Перед калиткой стояла женщина, пропуская по билетам танцоров. Она строго следила за тем, чтобы на площадку не попадали подвыпившие любители потанцевать. Память на лица у неё была замечательная. Увидев среди танцующих безбилетников, пробравшихся на площадку, она подходила к ним и решительно выводила их вон, под смех и улюлюканье зрителей, окружавших танцплощадку. Кстати, вокруг танцплощадки тоже танцевали под музыку, но попасть на неё считалось высшим классом.

Неподалёку располагались два кинотеатра, и зрители после сеанса оставались в сквере. Настроение у всех было праздничное, радостное. Казалось, вся молодёжь городка здесь, в одном месте, празднует какое-то радостное событие.

У меня был постоянный партнёр по танцам, Григорий. Именно Григорий, а не Гриша, так его все звали. Почему он, уже взрослый парень, выбрал меня, пятнадцатилетнюю, не знаю. Танцевал он как бог, я, как бабочка, порхала в вальсе, послушно следовала за ним, мы одинаково чувствовали музыку, ритм.

Мы танцевали по кругу. Иногда Григорий хитрил: когда шла медленная часть вальса, он тормозил, танцуя на одном месте, создавая пространство впереди, а затем, кружась, вихрем мы пролетали этот сэкономленный отрезок, вызывая аплодисменты зрителей. Часто нам даже кричали: «Тормози!», чтобы увидеть эту свободу вращения.

У нас не было никаких отношений, мы даже не разговаривали друг с другом. Единственное, что Григорий говорил, было: «Завтра придёшь?». «Постараюсь», отвечала я.

Я знала про него, что он не женат, что у него есть мотоцикл, его вторая после танцев страсть. И всё! Но я ждала воскресенья, а потом следующую субботу и воскресенье, и так неделя пролетала, другая, а там и лету конец.

На следующее лето я опять гостила у бабушки. В субботу, первым делом мы с подружками пришли на танцплощадку. Купили билеты. С надеждой обвожу взглядом танцоров: нет Григория, нет моего постоянного партнёра! Меня тут же пригласили на танец. Танцую – не то! Не так! Даже настроение испортилось.

– А где Григорий? – спрашиваю подругу.

– А ты не знаешь? – удивляется она. – Тебе Тома не писала? Вон он, у дерева стоит.

Смотрю туда, куда показывает подруга, и сердце почти останавливается. Под деревом, опираясь на костыли, стоит Григорий. Без ноги. Штанина подколота выше колена.

Я застыла. Кажется, что уши заложило, не слышу музыку, но вижу, что у подруги шевелятся губы, чувствую, что она что-то говорит. С трудом доходят её слова.

Мотоцикл Григория столкнулся с машиной. Дело было поздним вечером, и он до утра пролежал на обочине, утром его заметили, отвезли в больницу. «Сделали, что смогли, одним словом, спасли», сказал доктор.

Подруга сказала, что Григорий приходит к танцплощадке каждую неделю, стоит под деревом, смотрит на танцующих.

– Я иду домой, – прошептала я и направилась к выходу.

Больше на танцплощадку я не ходила. Боялась, что Григорий увидит меня, танцующей, кружащейся в вальсе, счастливой.

…Что-то мне вдруг расхотелось идти в «Розарий». Перед глазами так и стояли старички, опирающиеся на палочки и трости, бывшие танцоры. Какие мысли проносились в их головах при виде танцующих, одному Богу известно.

«Почему судьба так обошлась с Григорием?», думала я, изо всех сил пытаясь скрыть своё испортившееся настроение.

А парк радовался, жил и наслаждался прекрасной погодой и красотой природы.

Долго на даче юность витала…

Ностальгия по одноклассникам

После окончания школы мы не торопились обрывать школьные узы. Какое-то время мы всё ещё созванивались, встречались, выясняли, кто куда поступил. Узнавали, кто кого видел, просили передать приветы. Мечтали о новой встрече, о том, чтобы снова собраться всем классом у кого-нибудь на квартире.

И только через десять лет наша мечта наконец-то сбылась. Благодаря упорству и стараниям Нади мы собрались у неё на квартире, на знакомой квартире, где мы иногда танцевали, когда учились в старших классах. Это был такой тёплый и светлый вечер! Мы забыли про свои семьи, про мужей, жён и детей, про имена-отчества, и снова превратились в Лёшек, Вовок, Галок, Наташек.

С высоты взрослой жизни такими мелкими показались школьные трагедии. Вспомнили, какой удар получила Надя, когда мы провожали Вовку в армию. Первый раз мне разрешили не ночевать дома, так как проводы начались вечером, длились всю ночь, а рано утром мы были на призывном пункте.

Надя тогда дружила с Вовкой, и мы думали, что она была его девушкой, но там оказалась какая-то другая девушка, которая буквально висела у Вовки на шее, целовала его, и нам было очень жаль Надю. Вовка виновато смотрел на нас, а мы на его стриженую под ноль голову, грустные глаза. Пошёл дождь. Попрощались с Вовкой. Домой ехали молча, переживая первое мужское предательство.

Многие ребята служили в армии, мы переписывались с ними, я до сих пор храню их фотографии. Жаль, на встречу не пришёл Валентин. Когда-то, будучи в армии, он мне даже позвонил. Мы долго болтали, вспоминая школьные приключения.

Валентин презирал тройки. Если он чувствовал, что не сможет хорошо ответить, он предпочитал получить двойку, а не выкручиваться, юлить, ждать подсказки. «Не знаю», опустив длинные ресницы басил он, получал двойку и исправлял её на пятёрку на следующий день. «Тройка – это серость», считал Валентин. Одно время я, переняв его манеру, даже нахватала двоек, не желая получить удовлетворительную оценку, а потом доказывала себе и другим, что я не серость, что могу учиться на пятёрки.

Как мы удивились, что Женька, мечтавший стать разведчиком, женился на нашей же ученице! У него была большая библиотека книг о шпионах, разведчиках, милиции. Он давал их нам читать. Я вспомнила, как Женька в десятом классе пригласил меня в кино на «Карнавальную ночь». Был страшный мороз, а я, дурочка, в капроновых чулках. Пока дошли домой, чулки примёрзли к ногам. Я буквально отдирала их от коленок. Теперь Женька подполковник милиции, а его жена – капитан.

А вот и Толя. Однажды он пришёл ко мне на день рождения. Поздравил, протягивает коробочку. Открываю, а там…. В вате лежит высушенная голова человека! Я чуть не упала в обморок, а он довольно улыбался.

– Это знакомый привёз из Африки. Головы врагов сушат в песке, – пояснил Толька.

Я даже боялась дотронуться до коробочки, мама отнесла её на кафедру (она тогда работала на Географическом факультете МГУ), там все сбежались посмотреть. Доцент Эрик успокоил всех, пояснив, что это голова обезьяны, а не человека.

– Ну и забирай её себе, – сказала мама, отделавшись от такого подарка (прости, Толя!).

А вот как мы пострадали с Толькой, случайно встретившись в Марьиной роще. Еду я в трамвае, сижу и смотрю в окно. Вдруг вижу Тольку, сидящего на лавочке у входа в дом. Трамвай останавливается на остановке. Толька увидел меня в окне, сорвался с лавочки и прыгнул в вагон. Поехали вместе, радостно болтаем, он провожает меня домой. Заходим в наш маленький уютный дворик, садимся на лавочку. Вдруг откуда ни возьмись – мой муж! Посреди дня! Я представила ему Тольку.

– Ну и что твой одноклассник Анатолий забыл в нашем дворе? – спрашивает муж.

Толька ушёл. А я с мужем несколько дней не разговаривала. Потом я узнала, что и Тольке попало. Оказывается, он тогда ждал жену, забывшую дома кошелёк. Она возвращается, а мужа нет. Тоже поругались.

Всё-таки, школьная дружба – это нечто большее, чем просто дружба. Это как двоюродные сёстры и братья, с которыми жили много лет, а потом расстались.

Вижу гиацинты – вспоминаю Валерку, подарившего мне букет этих нежных цветов на моё шестнадцатилетие. Плыву на кораблике – вспоминаю Кольку в матросской тельняшке. Случайно увидев меня на теплоходе, он растерялся и скрылся в трюме, и не показывался весь день.

И самая необычная встреча – с Лёшкой Румянцевым, с которым когда-то катили на коньках в Лужниках. К сожалению, заочная, по телефону. Но какая! Я прочитала три книги, написанные Алёшей, теперь Алексеем Фёдоровичем, доктором технических наук, почётным авиастроителем, моим одноклассником. Вся его жизнь прошла перед моими глазами. В одной из книг увидела свою фотографию и целую страницу, посвящённую мне, моим глазам, голосу, запавшим в душу Алексея.

Книгу передали мне. В дарственной надписи сказано о «его юношеской влюблённости, которая была, есть и будет, ибо такие первые чувства не пропадают».

Ну вот, Лёша, а я и не догадывалась. Спасибо тебе за память!

А вот и фотография нашего выпускного класса на школьном дворе, с улыбающимися учителями. Всех помню!

На запятках

Не знаю, как у вас, а у меня всегда так происходит: если я с самого начала не хочу что-нибудь делать, ехать куда-нибудь, например, то потом это оказывается самым лучшим делом, самой интересной поездкой, от воспоминания о которой сразу появляется улыбка.

Вот и сейчас слышу, как мама уговаривает меня поехать в подмосковный дом отдыха, а я всеми четырьмя лапами сопротивляюсь, находя тысячи причин не ехать: зима, холодина, распорядок дня, который нужно будет соблюдать, чужие люди, казённая еда. Это не мой вид отдыха. Хотите знать, что для меня настоящий отдых? Это – дом, диван, плед, книга, орешки в сахаре, бумага, краски, кисти, холсты.

И всё-таки мама уговорила меня поехать на две недели (в студенческие каникулы) в дом отдыха под Каширу.

– Покатаешься на лыжах, нагуляешься в зимнем лесу, надышишься запахом хвои, а книги и там можно читать, – уговаривала мама.

Только я согласилась ехать, как простыла и заболела. По путёвке-то я уже катаюсь на лыжах, а на самом деле шмыгаю носом в постели. Но решение принято, поеду хоть на неделю.

Добралась до дома отдыха, заселилась. Пошла на базу, чтобы взять лыжи, а лыж-то и нет: все уже разобрали отдыхающие. «Что же вы так поздно приехали?», сочувствуют мне.

Нет – так нет, думаю, так погуляю. А день выдался замечательный! Настоящий зимний день, морозный и солнечный, как описывал Александр Сергеевич Пушкин. Иду по лесу, заботливо укутанному чистейшим пушистым снегом, искрящимся на солнышке. Снегири роняют веточки с рябиной в снег. Эх, фотографию бы сделать! Это сейчас можно на телефон сфотографировать, а тогда мобильных телефонов не было.

Мимо по лыжне мчатся лыжники. Наши, наверное, из дома отдыха. С завистью смотрю им вслед. Выхожу к замёрзшей Оке. Красота неописуемая! Впереди – высокий холм и на нём одинокий лыжник в ярко-красной куртке, как снегирь. Увидел меня, мастерски съехал с горы и подкатил прямо ко мне.

– Вы из дома отдыха? – спрашивает, улыбаясь.

Вязаная шапка надвинута на глаза, белоснежная улыбка на румяном лице, спортивная фигура.

– Да, только что приехала, – отвечаю.

– А где ваши лыжи?

– Не достались, – говорю с печалью в голосе.

– А давайте вместе кататься, – предлагает мужчина.

– Как? – удивляюсь я.

– На моих лыжах, на запятках, – поясняет он. – Давайте поднимемся на гору и попробуем.

Говорят, охота пуще неволи. Решаюсь. Поднимаемся в гору. Лыжник – лесенкой, я, держась за лыжную палку, пыхчу рядом. Забрались на вершину. Кругом – белый простор, сливающийся с серебряной рекой. Сказка!

– Вставайте на лыжи, обхватите меня и держитесь крепче, – инструктирует спортсмен.

– А если упадём? – со страхом спрашиваю.

– А снег мягкий и пушистый, – успокаивает он меня, – но мы не упадём, вот увидите.

Становлюсь на лыжи, крепко обхватываю лыжника за талию, прижимаюсь к его тёплой спине, зажмуриваю глаза и… мы летим вниз на бешеной скорости! Я даже не успела испугаться, как мы уже скользили вдоль берега.

– Ну, понравилось? – спрашивает он. – Ещё разок съедем?

– Да, – говорю, снова карабкаясь на гору.

Три раза съезжали мы с горы. Ни разу не упали.

Время подходило к обеду, надо было возвращаться в дом отдыха. По дороге познакомились. Он – аспирант, с Физфака МГУ. Перед защитой диссертации решил отдохнуть. Оказалось, что мы живём в одном корпусе. Решили встретиться внизу у лестницы и идти в столовую вместе.

Быстро переоделась – и к лестнице. Стою. Жду. По ступенькам спускается лысый мужчина в костюме. Смотрю, улыбается мне, улыбка знакомая. Да это же мой лыжник! Я же его только в шапке видела. Как в рассказе Михаила Зощенко, когда жених не мог узнать невесту, которую видел только в верхней одежде. Так и я почувствовала лёгкую растерянность, увидев перед собой совсем другой образ. Это сейчас все привыкли к брутальным мужчинам с бритыми головами. Даже красиво смотрятся, а в те времена лысины прикрывали волосами, зачёсывали слева – направо или сзади – наперёд, маскируя их.

Увидев лысую голову с бордюрчиком из волос, я слегка опешила: на горке я видела спортивного красивого молодого мужчину в шапочке, а тут передо мной – старый (на фоне моих восемнадцати лет) лысый мужик!

Прогулка. Из архива Г. К. Марчуковой

Но мужик – умница, как я узнала потом. Говорили о книгах, о музыке, об осциллографах (меня даже само это слово пугало), катались на одной паре лыж, гуляли по лесу, фотографировались, ходили на экскурсию в Каширу.

Я же говорила, что если начинаешь делать что-то с неохотой, то потом получается замечательно! Вот и сейчас вспомнила и улыбнулась.

Экспедиция

Во время моих первых институтских каникул мама предложила мне поехать со студентами Географического факультета МГУ на летнюю практику. И не просто поехать, а поработать там лаборантом. Я с радостью согласилась. Во-первых, я буду среди молодёжи, во-вторых, получу денежку за свою работу и, в-третьих, целый день на открытом воздухе, на берегу реки Остёр – прекрасный летний отдых!

Практика была под городом Рославль, Смоленской области, одним из самых древних городов России. Туда мы будем добираться на грузовой экспедиционной машине, под студенческие песни, будем ужинать у костра и ночевать в спальных мешках под открытым небом. Романтика!

Но всё пошло наперекосяк с самого начала. Вернее, не с самого начала, так как утро было удачным: погрузили в машину необходимое оборудование, ящики с продуктами, спальные мешки, наши рюкзаки, гитары. Каждый сделал для себя уютное гнёздышко, чтобы ехать комфортно, уселись – и в путь! А вот дальше всё и началось.

По пути мы остановились, чтобы пообедать, и оказалось, что я забыла «кэлэмэнэ». Как я могла забыть такую важную вещь! Вспомнила свою школьную подругу Светку, как смеялась над ней, что она не знала такое нужное для туриста слово. Мы тогда собирались в поход с классом, и я позвонила Светке напомнить, чтобы она ничего не забыла.

– Ты упаковала «кэлэмэнэ»? – спрашиваю.

– Нет, – испугалась Светка, – у меня его нет, мне не купили. А что это? Что-нибудь иностранное? Можно без него обойтись?

– Нельзя, – зловещим голосом сказала я. – Без него умрёшь с голоду! Ладно, объясняю, – сжалилась я, почувствовав, что Светка действительно испугалась. – «Кэлэмэнэ» по-походному – это: К – кружка, Л – ложка, М – миска, Н – нож! КЛМН – «Кэлэмэнэ»! Ты упаковала всё это? Пакуй скорее, иначе останешься голодной.

И такой конфуз случился со мной! Сварили на костре кашу с тушёнкой, все накладывают кашу в миски, а мои кружка, ложка, миска и нож – дома! Студенты едят, хохочут надо мной: а ещё в экспедицию собралась!

Наш шофёр, Михаил Иванович, протягивает мне свою миску, ложку и кружку.

– Поешь, – говорит, – из моей миски. Мне нужно мотор посмотреть, я потом поем. А тебе купим всё необходимое в сельпо, когда будем проезжать мимо.

Я быстро поела, не глядя на девчонок, выпила чай, вымыла посуду, положила в миску кашу и понесла Михаилу Ивановичу. Я думала, он в машине ковыряется, а он лежит в тенёчке с травинкой в зубах и смотрит на небо.

– Спасибо, Михаил Иванович, – говорю, а у самой голос дрожит. Поняла, как тактично он уступил мне свои столовые приборы, а я и вправду подумала, что у него работа.

Проезжая по деревне, остановились у сельпо, и Михаил Иванович купил мне красную в белый горошек миску, кружку и нож с ложкой, вилкой, ножницами, всякими штопорами и другими штучками.

Вечером остановились на ночлег в лесочке недалеко от реки. Нас было пятнадцать человек: начальница экспедиции, шофёр, три парня и десять девчонок. Посидели у костра, поужинали, попели студенческие песни, спели факультетский гимн (на мотив замечательной песни «Глобус», написанной Михаилом Светловым и Михаилом Львовским):

Залезли в спальные мешки, зашнуровались и заснули. Проснулась я от яркого света. Кто-то светил фонариком прямо в лицо.

– Ещё одна девчонка. Три парня, десять девчонок и тётка, – слышу мужской голос.

Раздался пьяный смех, даже не смех, а гогот.

«Сколько их там?» – со страхом подумала я. – «Что делать? Мы же все в спальных мешках, как младенцы в пелёнках, беспомощные».

И вдруг, к своей радости, слышу спокойный голос Михаила Ивановича.

– Добрый вечер, ребята, – обращается он к пьяной компании. – Не будите их, это – учёные из Московского Университета. Давайте отойдём и поговорим. Я расскажу вам, зачем нас сюда прислали.

К моему удивлению, гогот стих. Ночь такая тёмная, ничего не видно, но слышно, что толпа отошла подальше и плюхнулась на траву.

И тут я была поражена тем, как складно рассказывал простой шофёр о том, как мы ищем полезные ископаемые, как возьмём образцы почвы и растений, сделаем спектральный анализ, расшифруем его и узнаем, сколько здесь меди, серебра и других полезных ископаемых, а если повезёт, может быть, найдём месторождение.

Говорит, говорит, а они слушают, задают вопросы, он им отвечает. Такую нарисовал картину, что меня распирала гордость от того, что и я принимаю участие в таком важном для государства мероприятии.

Утром начальница поблагодарила Михаила Ивановича за то, что он спас нас от этой пьяной компании. Кто знает, что бы они сделали с нами, беспомощно лежащими в спальных мешках.

– Ну, Михаил Иванович, – говорила она, – да Вы можете вести практические занятия у студентов. Вы так грамотно и толково рассказали о нашей цели. Вот, что значит интересоваться делами экспедиции.