У Мирона был Colt's бесплатное чтение

Часть 1 Глава 1

Пролог

У Мирона был Colt’s и любовница, для его жены это не было секретом. Про соперницу она узнала сама, а про револьвер супруг ей частенько напоминал во время ссор, которые последнее время участились. Лида, конечно, была не согласна с таким положением дел, но ее согласия никто не спрашивал. Мирон забрал ее паспорт, а через несколько дней показал в нем штамп об их бракосочетании, и свидетельство о браке тоже имелось. Она знала, что у него достаточно связей, чтобы провернуть такую авантюру с документами. Но даже и вообразить не могла, что судьба сделает такой головокружительный поворот после того, как однажды ночью Горохов разбудил ее странной фразой: «Зая, просыпайся, ты переезжаешь к Мирону Пантелеевичу…». Тогда она еще не знала, что это лишь начало ее новой жизни и ей придется погрузиться в мир больших денег. И с горечью осознать, что там не только исполняются заветные мечты, но еще и творятся злые чудеса…

Часть 1 Глава 1

***

Черная полоса в их жизни с Женей началась четыре года назад, в 2020-м. Он тогда попал под сокращение и потерял место в фирме, где трудился на должности главного бухгалтера уже шестой год. Новость об увольнении прозвучала, как гром среди ясного неба. Горохов был бы готов отдать свою правую руку на отсечение, настолько он был уверен в том, что, какие бы катаклизмы в мире ни происходили, никакое сокращение ему не грозит. И так думать у него действительно были причины. Двадцатисемилетний Евгений Горохов был ценным кадром. Начальство его уважало, но, правда, на зарплате это сказывалось редко, а в основном проявлялось в дополнительных нагрузках и в том, что ему доверяли самые ответственные отчёты. Это была первая Женина работа, и он был рад, что сразу после института, без опыта и блата, его приняли в эту крупную и солидную фирму под названием ООО «Потенциал», и ему так быстро удалось влиться в коллектив и заслужить авторитет у исполнительного директора, который считал Женю чуть ли не гением. Правда, платил при этом не больше, чем всем остальным, и редко баловал премиальными. Но Женька увольняться не собирался, а, наоборот, с некоторых пор начал надеяться на повышение и из месяца в месяц ждал, что его назначат финансовым директором их серпуховского филиала. А тут вдруг – карантин, вынужденный простой на работе, а потом, когда спустя восемь долгих месяцев безденежья локдаун наконец-то закончился и все сотрудники надеялись, что скоро работа на фирме войдёт в привычное русло, Петрович всех собрал у себя в конференц-зале и задвинул спич, достойный Бориса Ельцина: «Дорогие друзья! Много лет мы с вами шли рука об руку, как одна большая семья, и вели нашу фирму к новым и новым финансовым вершинам. Но сейчас вы знаете, какая сложилась нелегкая станция в стране и в мире… Наша фирма из-за вынужденного простоя понесла колоссальные финансовые убытки. Вы сами понимаете, что вины руководства в этом нет. Это, как говорится, форс-мажор. Но мы не хотим и не имеем права задерживать или не выплачивать зарплату своим сотрудникам, и поэтому нам пришлось принять тяжелое, но единственное верное в данной ситуации решение. Мы продали наш «Потенциал» нашим инвесторам из Москвы…».

После этих слов по залу пронесся ропот возмущенных сотрудников, а сисадмин Дмитрий Жуков даже матюкнулся в голос. Лишь Горохов продолжал сидеть с невозмутимым видом. Не заволновался он и тогда, когда Петрович продолжил: «Тише-тише, друзья! К сожалению, это ещё не все плохие новости… Как бы мне не было тяжело это говорить, но одним из условий сделки купли-продажи фирмы было то, что нам придётся уволить всех работников, тех, кто не входит в состав директоров… Так как новые наши владельцы намерены на эти должности трудоустроить своих московских сотрудников…». По реакции присутствующих было понятно, что они ещё не до конца поняли смысл сказанных Петром Петровичем слов. А Горохов, тот и вовсе почему-то подумал, что вот наконец-то настал его звёздный час! И сейчас Петрович предложит ему должность финдиректора. Но ничего такого начальник не сказал, а произнес, лишь обращаясь ко всем, включая Женю: «Пожалуйста, друзья! Давайте поступим, как цивилизованные люди, и завершим наше сотрудничество на дружеской ноте. Мне и всему руководящему составу «Потенциала» очень тяжело расставаться со всеми вами, но я ещё раз повторяю, это не наше желание и не наша вина. Пожалуйста, пройдите в отдел кадров к Веронике Сергеевне и напишите заявление «по собственному», и вы, Вероника Сергеевна, напишите заявление тоже, я подпишу…». После этих слов возмущенный, но всё же тактично тихий людской ропот перерос в бурю возмущения на тему того, куда им теперь деваться, чем кормить детей? И почему заявление заставляют оформлять по собственному желанию, а не по сокращению, как положено. И почему начальство всё остается в полном составе, а их гонят, как скотов, после стольких лет без компенсации! Люди не стеснялись в выражениях, особенно женщины кляли и свое руководство, и московское на чем свет! Но Петрович, закончив речь, сразу же ушёл и не слушал, что уволенные работники зря сотрясали воздух. Уволили всех. Даже не дав отработать положенные две недели. Выгнали и Горохова, и он приплелся тогда домой, кажется, так до конца и не осознав произошедшего… Он скрывал своё увольнение целых восемь месяцев и признался, что они на мели, лишь когда на последней из десятка карт баланс ушёл в минус. Лида думала, что на работе у мужа продолжается карантин, и не особо-то беспокоилась о деньгах.

Женя всегда хорошо зарабатывал, но они никогда не шиковали, деньги утекли, как вода, большая часть, конечно, уходила на налоги и на погашение ипотеки. Если бы Лида работала, то, наверняка, шли бы лучше, но ревнивый Женя заставил ее бросить работу, как только они стали жить вместе. Это был, пожалуй, единственный раз за все пять лет их совместной жизни, когда они так серьезно поссорились.

“Я не хочу, чтобы тебя пьяные мужики за жопу щупали”, – кричал Женя, – “Какой нормальный мужик свою женщину ночами в кабак отпускает?” – “У нас не кабак, а ресторан, и притом недешёвый, и я тут не развлекаюсь, а работаю! Что у тебя за патриархальные понятия? Женщина не имеет права работать?! В каком веке ты живёшь?!” – пыталась его переспорить Лида со слезами в голосе. – “Я что-то неясно сказал?! Тебе непонятно?! Ты больше не пойдёшь туда, всё! Это не обсуждается!” – Женя распалился почти до бешенства, но Лида не желала уступать. – “Что, “Зенит” не обсуждается?! Ты вообще нормальный человек?! Я пять лет в универе от учебников головы не поднимала, чтобы ты просто сказал “не обсуждается”!” – “Да, я так счастлива была, что Амаяк Давидович обратил внимание на мой красный диплом и сразу назначил менеджером ресторана! Да мне в Сочи предлагали ехать в клубе работать, а я нашу “Жар-птицу” выбрала из-за высокой должности, чтобы ты просто сказал “нет”! Что тут тебе каменный век? Меня никто не спрашивает, что ли?!” – Видя слёзы девушки, Женя пропитался сделать свой тон более миролюбивым. – “Я что, тебе работать запрещаю??? Работай сколько хочешь, но не у этого своего Амаяка… И не в кабаке… Работай через интернет или ногти девочкам крась… – “Какие ногти? Ты вообще что ли не в своём уме???” – Лида больше не могла сдержаться и говорила сквозь рыдания. – “Я тебе объясняю, что я магистратуру закончила по специальности “Сервис в индустрии питания” с красным дипломом! А ты…” – Женя опять сорвался и перешёл на крик. – “Да хоть голубой твой диплом! Мне по хрену на эти бумажки!!! Я тебе говорю: или ты увольняешься, или мы расстаёмся!!!”

И Лида выбрала его, потому что любила по-настоящему! Они действительно очень подходили друг другу. Им даже как-то не пришлось притворяться, они сошлись, как детали одной мозаики, настолько легко им было друг с другом. Хотя никакой умопомрачительной страсти в их отношениях никогда не было. Даже когда они ещё только-только начали встречаться, не было между ними каких-то волнений на тему: «Позвонит – не позвонит, придет на свидание или не придет»??? Обоим как-то сразу стало понятно, что никуда они друг от друга не денутся. Что они – родственные души и что их любовь – на всю жизнь… Со стороны они, может быть, и не выглядели идеальной парой: невысокий, полноватый Горохов уже в двадцать лет начал заметно лысеть, да очки, которые носил близорукий бухгалтер, не добавляли ему баллов к внешности. Лида, на полголовы выше своего избранника, всегда стеснялась носить каблуки рядом с ним. Фигурка у нее была ладная, глаза зеленые, а волосы черные, вьющиеся от природы, крупными кудрями приковали взгляды не только мужчин, но и женщин… С такой внешностью Лида, конечно, могла бы себе найти кого получше невзрачного Женьки, но для этого надо было гулять и общаться, а она только и делала, что зубрила уроки. Но Лиду восстановила ее бабушка Нина, старушка добросердечная, заботливая, но старой закалки. Она-то и дело бубнила по-стариковски: «Ладушка, не обращай внимания на этих своих подружек-веселушек! Лето красное пропоёт быстро! А потом что? У них родители есть, им есть к кому голову прислонить… И в школе, и в институте взятку сунуть, если надо, а нам с тобой надеяться не на кого. Какие взятки с моей-то пенсией? На коммуналку хватает, и то слава богу! А ты, Лидочка, у меня девочка умная – отличница! Не то что мамаша твоя непутёвая…» Таким недобрым словом баба Нина вспоминала свою дочь Веру, потому что та была алкоголичкой, родила Лиду от шестидесятилетнего деда Валерия Ульянова, копателя могил, который тоже пил как чёрт и уже давным-давно умер. Вера пережила своего сожителя всего лишь на шесть лет, хотя и была моложе на двадцать пять лет, но ее зарезал собутыльник во время пьяной драки. Тело долго искали, а когда нашли в пруду, то хоронили в закрытом гробу.

Отца Лида не знала совсем, а мать помнила лишь по фотографиям, которые ей показывала баба Нина, везде мама была очень красивая: ее большие зеленые глаза, как у колдуньи, и черные кудрявые волосы, с такой внешностью ей бы актрисой быть, но сердобольная мама ее в актерский в Москву не пустила, и Вера просто спилась и истосковалась от безделья и скуки…

Поначалу баба Нина и внучку отпускать в подмосковный Серпухов не хотела, но когда узнала, что будущая профессия Лиды будет связана с рестораном, сразу смягчилась. Бабушка подумала, что работа в ресторане – блатная и сытная, и сказала внучке: «Ну ладно, езжай, если хочешь, как-нибудь выкрутимся, я потихоньку буду денежки скидывать тебе на житьё-бытьё… И правда, век же тебе тут со в деревне со старухой вековать, я ж не вечная…». И Лида уехала из их деревушки с названием «Белая глина» в Серпухов.

Город казался ей невозможно большим и шумным. Наслушавшись бабушкиных страшилок, девушка не очень-то доверяла людям, ей казалось, что парни, которые лезут знакомиться, обязательно ее изнасилуют, а девушки вовсе не хотят дружить, а, наоборот, как-нибудь зло пошутят над ней – деревенской почти нищей сиротой…

А Жени она, как ни странно, доверилась сразу! Как родному, этот очкастый пухляш с залысинами никак не вязался в голове девушки с образом насильника. И Лида не ошиблась в нём! Уже через пару свиданий Горохов предложил ей пожениться, парень был далеко не дурак и прекрасно понимал, что вторую такую красавицу, как Лида, ему больше никогда в жизни не найти!

Когда он познакомился с ее друзьями, те рты пооткрывали от удивления. Да и родные Горохова хоть и были городские, но с радостью приняли в семью проезжую Лиду.

Женина мама – Елена Борисовна, билетерша в центральном дворце культуры, ценила невестку за то, что та хорошо готовит и имеет престижное высшее образование. Отец – Сергей Евгеньевич, дальнобойщик, тоже одобрил выбор сына, так как был не слепой и понимал, что Лида очень красивая.

Свадьбу праздновать не стали, так как ни у жениха, ни у невесты особо-то и не было друзей. Так организовали скромное семейное застолье с самыми близкими родственниками Гороховых. Бабу Нину вытащить из «Белой глины» не получилось, она позвонила внучке со своего домашнего телефона и разговаривала с ней сквозь слезы минут сорок:

– Вот, Лидочка, уже и ты у меня пристроенная, теперь взрослая уже женщина… Замужем…

– Ба, ну что ты мокроту разводишь??? Радоваться надо, а ты плачешь… Не плачь, пожалуйста!

– Это я от счастья, что, дай бог, и до правнуков доживу…

– Доживёшь, конечно, бабуличка… Ну что ты…

– Дак ты что же, уже «тяжёлая»???

– Ну что ты, ба! Нет, конечно… Женя, он не такой…

– Ну вы ж смотрите, с детками-то не затягивайте… Пока молодые – здоровье – рожать надо…

– Бабушка, мы только что расписались, а ты уже начинаешь…

– А чего в церковь не пошли?

– Ну не пошли и не пошли, бабуль, какая разница?

– А чего это ты без платья, без фаты?

– Да ну, ба… Это уже анахронизм…

– Чего-чего????

– Немодно, говорю, уже: фата-платье…

– Как это так, платье невесты, может быть, немодно??? У вас сейчас у молодых что ни дурней, то лучше. Напялите эти штаны свои синие и в пир, и в мир, и в добрые люди!

– Ой, бабушка, не смеши меня… Это не штаны, а джинсы…

– Какая разница! Всё равно срамота одна! Если денег на платье не хватало, надо ж было мне позвонить, сказать… Уж на такое светлое дело я бы всяко наскребла бы у тёть Тони, заняла бы на крайний случай… – Ба, нам ничего не надо, зачем мне платье? Мы ж праздновать не будем…

– Как?! И праздновать не будете??? Ай-ай-ай! Да разве так можно?!

– Ну, Женины родственники сейчас приедут, посидим по-свойски, дома поужинаем, и всё…

– А что так? Лидочка, чует моё сердце, жадный муж тебе попался, будет тебя, сиротинушку мою, в «ежовых рукавицах держать».....

– Да нет! Что ты! Всё наоборот! Женя, он очень добрый… И его родители меня тоже приняли как родную, всё хорошо, бы не переживай! Мы просто решили эти деньги, что нам подарят не на свадьбу, а на первый взнос ипотеки потратить… И будем семейную жизнь уже в своей собственной квартире начинать… Так что у нас всё хорошо, Женя тебе большой привет передаёт, очень расстроился, что ты не приехала… И я тоже расстроилась… Ну, мы, как только с делами разберёмся, так сразу к тебе, так что можешь уже сейчас начинать пельмени лепить, Женёк их обожает…

– Что ты молчишь, бабуль?

– Да не знаю, говорить тебе или нет…

– Про что??? Что-то случилось? У тебя что болит что-то???

– Да нет… При чем тут я… Да нет… Глупости это всё…

– Давай говори, бабуль, что случилось?! Я ж от тебя теперь не отстану, пока не скажешь!

– Ты мне когда сказала, что вы с Женей будете заявление в ЗАГС подавать, я в тот же день к Карине побежала… Ты ж помнишь бабу Карину? Ну, ту, что напротив водокачки живет?

– Ну, помню, конечно… И что?

– Ты же знаешь, что она на воске гадает, знатно, ну прям как Ванга, ну только зрячая…

– Ну…

– Так вот попросила я ее погадать на вас молодых, на вашу свадьбу, сколько у вас деток будет… И…

– Ну и что она сказала??? Ба, чего ты молчишь?!

– Она сказала, что разойдетесь вы скоро… И сила тёмная тому виной… Человек какой-то, что с самим дьяволом на короткой ноге…

– Ой, это ж надо такое придумать, бабушка! Ну, что ты как маленькая?! Баба Карина у нас кто?! В районной газете работала, еще чуть ли не со сталинских времен… Человек она творческий, с фантазией… Не переживай, ба! Мы не разведемся, мы очень-очень любим друг друга…

– Ну дай бог, дай бог, Лидочка… Но ты все-таки будь осторожнее там в городе… Чует моё сердце, неладное… Ты же знаешь, баба Карина всегда чистую правду говорит, к ней даже из райцентра приезжают «шишки» из администрации…

– Чего ты смеешься-то???

– Да я представила, какие крутые эти ваши «шишки»…

– Ничего смешного, Лида! Баба Карина…

– Ой, да ладно тебе, ба! Не такая уж и экстрасенша эта баба Карина, если честно…– Помнишь, как она про Витька Михайлова сказала, что он утоп, а он живее всех живых! Забухал просто! А про машину Дёминых говорила, что, мол, это городские угнали, а на самом деле дядь Паша сам ее по пьянке в пруду утопил, а тете Гале не хотел признаваться… Да и про маму она тоже ошиблась, ты мне сама рассказывала, что она нагадала, что живую ее найдут… И про нас с Женьком она 100% ошибается!

– Хорошо бы, чтоб так…

Но не зря сердце бабы Нины чуяло неладное… Увы, но на этот раз гадалка оказалась права…

***

О том, что им нагадали скорый развод и чертовщину, Лида мужу не призналась, да и сама постаралась об этом как можно быстрее забыть. Это было не так уж и сложно; свадебная кутерьма, оформление ипотеки, переезд на новую квартиру и прочая бытовуха вытеснили из мыслей Лиды этот малопонятный разговор с бабушкой. Да и сама бабуля больше никогда об этом не заикалась. Но однажды ночью Лиде приснился тот злополучный разговор пятилетней давности: «Она сказала, что разойдетесь вы скоро… И сила тёмная тому виной… Человек какой-то, что с самим дьяволом на короткой ноге». Услышала она во сне слова бабушки, сказанные в день свадьбы. И Лида проснулась в холодном поту страха. Случилась это накануне того дня, когда Горохов всё-таки рассказал ей об увольнении. Тогда Лида решила поехать в деревню и навестить свою старушку. Проснулась пораньше, пошла умываться, Женя зашёл к ней в ванну. Свет там был депрессивно-тусклый, пахло сыростью, на стиральной машине валялась куча грязного белья, вся сантехника была ещё допотопных времен, старая, ржавая и не очень-то чистая. Присохшая зубная паста на раковине, щетина, плохо смытая безолаберным Женей после бритья. На стенках душевой кабинки мерзкие мыльные разводы и белый известковый налёт, а полотенца были далеко не первой свежести и уже попахивали. Раньше Лида никогда бы не позволила себе опуститься до такого – уют и порядок всегда царили в их квартире, но теперь весь этот страшный вирус-карантин нарушил привычный уклад жизни Гороховых, как и многих людей в мире. И на примерную домохозяйку напала затяжная апатия, она всё откладывала и откладывала уборку на потом, пока квартира вдруг не пришла в полное запустение. Теперь Лада думала, что со всем этим бардаком не справится без помощи клининговой компании. Оказывается, даже однокомнатную квартиру можно загрязнить так, что понадобится целая армия рабочих рук, чтобы всё это отмыть и отчистить. Лида любила готовить и даже печь имбирные печеньки и тортики, но сейчас, когда в семье никто не работал и никаких доходов, кроме кредитных карт, у них не было, приходилось довольствоваться лишь незатейливыми супом, борщом, картошкой с курицей да макаронами с сосисками. Большего кулинарного разнообразия Гороховы себе не позволяли, никаких излишеств, и даже «кофе с собой» из обыденности перешел в разряд изысков. Лида с нетерпением ждала, когда Женю снова вызовут на работу, и всё будет как прежде… А пока в их отношениях появился какой-то напряг. Раньше она такого не замечала, а вот теперь у них даже в интимном смысле всё разладилось. И хотя Евгений был угодливым и страстным любовником, Лида всё чаще и чаще отказывала ему. Вот и сейчас, когда супруг взял ее руками за талию так, чтобы зад девушки чуть отклячился, при этом она продолжала с ожесточением чистить зубы, густая белая пена во рту и на ее губах ассоциировалась у мужчины с другим, более приятным для него процессом, чем гигиена, и реакция организма не заставила себя ждать. «Малыш, ты не выспалась? Хочешь, я тебя взбодрю?» – шептал он на ухо. Из-за кошмарного сна Лида была не в духе и хотела уже начать возмущаться, но муж сам отстал, когда она сказала: «Жень, оплати мои покупки с «Плей Маркета», пожалуйста, там мне посылка уже пришла, я сейчас голову помою и схожу заберу…» «А че сама не оплатишь?» «У меня на карте полторы тысячи осталось…» «А сколько надо?» «Двенадцать восемьсот…» «Офигеть! А че так много-то?! Что ты там навыписывала?!» «Много? Ничего не много… Маринка на помаду больше тратит… А у меня там два костюма спортивных: тебе и мне…» «Нашла с кем равняться, Маринка, они ж с Альбертом тачками барыжат… У них бабок как у дурака махорки…» «Если бы кое-кто не был упрямым как осёл, я бы сейчас работала, и мы бы нормально жили, а не в конуре этой заплесневелой». В ответ Женя с психом, выпуская жену из объятий, стал умываться, притесняя Лиду, которая в этот момент наносила на лицо крем. Потом уселся на корзину для грязного белья и произнес медленно и натужно: «Не волнуйся, скоро пойдешь работать… Может быть, даже проституткой… У нас за кредиты четвертый месяц не плачены, там такие проценты накапали, что, когда я это вижу, мне повеситься хочется…» «Что?! Что ты такое говоришь? Ты же говорил, всё нормально, скоро тебя Петрович повысит, и…» «Какой повысит, Лида! Ты наивная, как ребёнок! Меня давным-давно уволили оттуда…» С запалом произнес Женя эту старшую для себя фразу, громко хлопнул дверью ванной и ушел на балкон курить. Когда вернулся, Лида всё в той же пижаме наводила себе кофе. Из-за кудрявых черных волос и грандиозно выпуклой ж@пы она казалась Горохову куклой из взрослого магазина или роботом-андроидом, созданным специально для сексуальных утех. На этой захламленной кухне с советским ремонтом его жена выглядела как нечто инородное, нездешнее. И он снова словил стояк, наблюдая за ней, но понял, что сейчас ничего не обломится, и что лучше не доводить до ссоры, а подождать до вечера.

“Ты можешь объяснить толком что случилось? Почему кредиты не выплачены и какой там долг? ” – Спросила, она пытаясь скрыть волнение, но когда намазывала заветренный хлеб дешёвым плавленным сыром, руки ее дрожали. До “Белой Глины” было добраться не ближний свет, и девушка не смогла выйти из дома не позавтракав. Она знала, что стоит не поесть один день до ужина и у нее начинается кружится голова. А то и вовсе может случиться обморок. Поэтому, Лида, хотя и разнервничалась, но всё же плюхнула на хлеб, разрезанную вдоль сосиску, принялась нехотя поглощать получившийся бутерброд.

Женя тоже захотел позавтракать и шаря по холодильнику, попытался перевести тему:

– О, слушай тут у нас оказывается еще пол банке икры завалялось….Остатки роскоши….Ты будешь?

– Не хочу….

– Тогда я доем?

– Доедай. Так, ты что не собираешься мне ничего объяснять?

– А что тут объяснять. Я уже сказал тебе; меня уволили! Нас всех уволили… В стране кризис….

– Ты так говоришь как будто это в порядке вещей…

– Слушай, а что ты хочешь от меня?! Чтобы я башкой о стенку бился или что?

– Да, нет, но надо же что-то делать….

– Так я и делаю. Объявления дал, каждый день на сайтах проверяю…

– Что-то я не вижу. По-моему, единственное что ты за компом делаешь- это фильмы смотришь и играешь.

– Это потому, что я консператор хороший. И ничего тебе не говорил, потому что не хотел тебя расстраивать. Думал, что найду новую должность, со дня на день, но сейчас с этим проклятым карантином, все позакрывалось…. Поэтому я жду, когда все более- менее придёт в норму…. Не идти ж мне в дворники, ей-богу!!!

– Так я тебя в дворники и не гоню, а вот посуду мог бы и помыть…. Уже и так полная раковина, скоро тараканы заведутся….

– Тебе она мешает? Тараканам тоже где-то жить надо….

– Очень смешно…. Ты прям стендапер….

– А почему нет?

– Что сегодня делать собираешься?

– Сейчас пойду по объявлениям прозванивать…

– Понятно, а потом?

– Поиграю чуток, пока ты не придёшь, потом ты придешь и ляжем вместе, но спать не будем и соседям не дадим. Ты будешь кричать как в кино, пока я буду тебе….– Тут Лида перебила на полуслове размечтавшегося муженька:

– Ой, мне сегодня четыре часа на маршрутке трястись, ты думаешь, я ещё буду способна на что-то после этого?

– Так ты ж сразу не отказывайся, в твоём Cosmopolitan такого не пишут…

– Может ты в кулинарии свои таланты проявишь? Приговариваешь, что-нибудь на ужин и на завтра?

– Блин, Мась, ты в тонусе, а я весь на нервах…Может на собеседование куда вызовут…. Не охота, мне ещё кашеварить сегодня….

А у меня по-твоему, настроение зашибись какое. Наверное, придётся у бабушки денег занимать, я ж не хочу чтобы нас из квартиры турнули. Ещё два года платить осталось…. А ты, нет бы постараться как-то – что-то сделать, для жены, чтобы настроение поднять, после таких-то новостей….

– Так я и хотел сделать для тебя…

– Понятно…ладно пошла собираться

– Давай, зайка….Счастливенько, тебе!

– А ты не хочешь со мной смотаться? Бабушке будет приятно если мы вместе приедем….

– Нет. Езжай сама. Я буду на телефоне. На низком старте, мало ли может сегодня как-раз подвернётся что-нибудь…

– Хорошо. Как хочешь.

Через десять минут Лида стояла у зеркала в коридоре и красила губы, медово-коричневым блеском, готовая к выходу— в бирюзовой кофточке с V- образным вырезом с маленькими металлическим пуговками и шнуровкой сзади удачно подчеркивающей тонкую талию. Она пшикнула на себя духи пахнувшие ландышами, которые Женёк подарил совсем недавно, чтобы хоть чуточку порадовать любимую. На ногах темно-синие, джинсы и замшевые ботинки. Волосы она опытной рукой быстренько собрала в аккуратную причёску. Лида выглядела, слегка провинциально, но красиво, хотя сейчас и не стремилась к красоте.

Баба Нина просияла от счастья ещё издали заметив, любимую внучку. Лида, приехала без звонка, чтобы сделать бабушке сюрприз. Та сидела за двором своего дома, на лавочке, вместе с подружками – старушками. И они завидев городскую красавицу принялись ее на все лады расхваливать, не забыв при этом бесцеремонно упомянуть, о том какая ее мать Верка была пьянь, и какая Лидочка умница. При этих словах и без того грустная Лида, чуть не расплакалась. Но обняв родненькую бабушку все как рукой сняло. Они долго сидели на ее чистенькой, по-стариковски украшенной вышивкой и кружевными салфетками кухоньке, и пила чай с яблочным вареньем.

В том, что они с мужем погрязли в долгах и кредитах, Лидия бабушке, конечно же не призналась. Попросила денег якобы на поход к стоматологу и клятвенно обещала, вернуть при первой же возможности. Бабушка, отнекивалась: “Ой, ну, что ты Ладушка, детка! Бери и не переживай, я их для тебя и собираю. А мне зачем?! Не надо – не надо мне ничего возвращать! Мне главное, чтобы ты была счастлива. Вот и все, что мне страхе надо в этой жизни. А деньги зачем они мне? С голоду не помираю и слава Богу….”

Все это время, что Лида была у баб Нины в гостях. Ее терзала назойливая мысль, что надо спросить про то свадебное гадание, но она все никак не решалась. И только уже стоя за калиткой, перед самым выходом к автобусной остановке все же произнесла:

– Ба, а ты знаешь, ты мне сегодня приснилась…

– Вот те раз! Ещё чего не хватает! С чего бы это???

– Да вот не знаю… Скучаю по тебе очень, вот и снишься мне…

– Детей тебе заводить надо, а не про старую свою бабку думать!

– Бабушка, но я ж не об этом! Я спросить хотела… Ты помнишь про то гадание на нашу с Женей свадьбу???

– Какое гадание???

– Ой, ба, не притворяйся, пожалуйста! Я же знаю, что ты помнишь, как к бабе Карине ходила гадать на воске, что конкретно она тогда сказала?

– Лидушка, да столько лет прошло, что это ты вдруг вспомнила ни с того ни с сего?

– Да мне сегодня сон приснился нехороший, вот и вспомнила… Давай говори, что она сказала, я же знаю, что ты не могла такое забыть…

– Она сказала, что разлучит тебя с мужем человек нехороший – продавший душу дьяволу. И изменится твоя жизнь после этого навсегда…

Лиду аж передернуло от услышанного. В глубине души она всё-таки надеялась, что предсказания гадалки вовсе не было таким пугающим. И, может быть, тогда в день свадьбы от избытка чувств бабушка что-то напутала и неверно передала ей сказанные ясновидящей слова, но оказалось, что нет…

Тогда Лида быстренько распрощалась с бабушкой под предлогом того, что боится опоздать на автобус. А домой явилась уже в десятом часу вечера, вся в расстроенных чувствах, а когда муж открыл ей дверь, и вовсе не выдержала и расплакалась.

Женя не на шутку разволновался и начал выспрашивать у жены, что случилось? И кто ее обидел? Но Лида сознаваться не хотела. Лишь пройдя в квартиру, обняла супруга.

Он стал нежно гладить по волосам и успокаивать ласковыми словами. Целовал ее заплаканное лицо и всё больше возбуждался, ощущая, какая она тоненькая и беззащитная, какая у нее гладкая кожа и пахнет от нее ландышами, Евгению почему-то всегда казалось, что ангелы пахнут так же.Скоро его поцелуи из нежных и сочувственных стали долгими и требовательными, и Лида почувствовала его холодные руки на своём плоском животе под кофточкой. Его прикосновения были чуть грубее, чем ей бы самой хотелось, но она не сопротивлялась, когда он отнес ее в постель на руках. «Я люблю тебя! Ты моё сокровище…» – шептал Евгений, всё больше и больше обалдевая от ее красоты. Женя довлел над ней, а Лида, лёжа на спине, уже была возбуждена настолько, что сама начала расстёгивать пуговки, Женька тоже не терялся, одним махом он снял с себя футболку от костюма и остался в спортивках. Целуя любимую, он с вожделением сжимал ее грудь, которая у Лиды, несмотря на то, что девушке недавно исполнилось уже двадцать семь лет, была ещё по-девичьи тяжелая, с чувствительными твердыми сосками.

Женя не мог отказать себе в удовольствии и принялся сосать поочередно то одну, то другую грудь. Он возбужденно дышал, приговаривая: «Лидочка… ты моя королева…». Она застонала протяжно и хрипло и непроизвольно раздвинула ноги ещё сильнее. Девушка изогнулась, позволяя мужу снять с себя джинсы, к этому моменту он уже полностью разделся, и его чл@н аж «звенел» от желания. Он со звериным нетерпением содрал с нее джинсы, оставив Лидию в плотных красных трусиках из материала «холодный шёлк».

Когда Евгений снял их, то понял, что там Лида уже вся влажная, и проник в нее сначала пальцами, нежно поглаживая лепестки ее киски. Он понял, что дальнейшая прелюдия излишне, об этом свидетельствовали и беспрестанные стоны жены, которая уже не сдерживала себя. Она двигала тазом, явно желая принять его чл@н внутрь себя. И супруг не заставил ее ждать…

Скоро он с удовольствием заметил, как Лида мелко задрожала, словно наркоманка, в момент ломки она сжала ноги, а потом непроизвольно широко развела их, ее дыхание сделалось судорожным, а уж когда она вскрикнула, извергнув из себя фонтан страсти, мужчина тоже истёк негой прямо внутрь любимой. Хотя до этого он надеялся, что всё произойдет не так уж быстро, так быстро…

По прошествии лет, истерзанная извращениями ласками Тимофеечкина, Лида частенько вспоминала, каким ласковым был ее первый – любимый муж…

***

Горохов совсем расслабился: спал почти до обеда, завтракал, чем бог послал, и садился за компьютер играть. До ночи он сидел и молчал, виртуальных врагов, заткнув уши наушниками. То и дело громко и грязно матерился, в азарте забывая, что дома не один. Если Лида хотела что-то сказать или спросить у мужа, ей приходилось подходить к нему и тормошить, потому что иначе он не слышал ее слов. Вот и сейчас она почти кричала, окликая Женю, – ноль реакции. Тогда она подошла к нему со спины и ощутимо щипнула за жирный бочок. Горохов вздрогнул и завопил от неожиданности.

– Ай, что ты делаешь?!

– Так я тебя зову-зову, «Женя-Женя! А ты оглох, что ли?

– Ну, Лида, блин! Меня ведь убьют из-за тебя! Давай не сейчас! Что ты хотела?

– Поговорить…

– А… Ну, тогда тем более… Я и так наизусть знаю весь сценарий этого твоего бубнежа… Могу слово в слово пересказать, хочешь? Я за сегодня уже два раза вакансии проверял, а за месяц, наверное, уж под сотню…

«Но Женя, я хотела сказать…»

– Всё! Ничего не хочу слушать! Не мешай мне…

Женя снова напялил наушники и как загипнотизированный уставился в монитор. Выглядел он при этом взбудораженно, был на взводе, и Лида поняла, что если ещё раз попытается отвлечь игромана, то они обязательно поругаются…

Поэтому она сдалась и обиженно ушла на кухню, громко хлопнув дверью.

От гнева в душе всё кипело, и Лида налила себе чай, стрельнула у Горохова из пачки сигаретку и закурила. Чай был вязкий и горький, совсем как слёзы, невольно катившиеся по её щекам.

Когда Женя работал, то курил тонкие сигары с вишнёвым вкусом, а сейчас перешёл на самые дешёвые сигареты. Лиду затошнило от первой же затяжки, и она с отвращением тут же кинула дымящую сизым дымом сигарету в раковину. Та по закону подлости упала не в слив, а прямо на немытые тарелки, и немало воды утекло, пока Лиде всё же удалось смыть эту «вонючку». Сама она курила очень редко и поэтому своих сигарет не имела, а в минуту отравления стреляла курево у мужа.

Девушка и без того была на взводе, и эта возня с сигаретой отчего-то показалась ей очень унизительной, и она разрыдалась в голос. «Вот чёрт!» – воскликнула она вслух. «Она сказала, что разойдётесь вы скоро… И сила тёмная тому виной… Человек какой-то, что с самим дьяволом на короткой ноге». Вновь вспомнилось ей дурное бабушкино пророчество.

И ей вдруг показалось, что в их квартире сейчас и правда есть что-то потустороннее. Что эта какой-то невидимый дементор устроил этот беспросветный бардак. Будто какой-то энергетический вампир виноват в том, что Лида не находит в себе силы взяться за уборку. Немытой посудой заставлена вся столешница и обеденный стол, на котором, чтобы покушать, приходится вытаскивать кусочек свободного пространства. В раковине тоже посуда. Заветренный хлеб как-то оказался на подоконнике. Там же валяются конфетные обертки, ещё непонятно откуда взявшиеся бумажки. Старые Женины диски с играми и музыкой, все донельзя исцарапанные и непригодные.

Свет на кухне из-за плотных бежевых штор насыщался жёлтым цветом. Замызганные обои, то ли горошек, то ли в цветочек, мерзкого категоричного цвета вдруг стали давить на психику Лиды.

Но в комнате было не лучше: теснота, которую ещё и дополняет гора стираного, но неглаженного белья. Всю эту неимоверную кучу приходилось брать и перетаскивать с дивана в кресло. Делать это нужно было в несколько заходов, так как шмоток и постельного и правда был целый ворох. И так каждый вечер, когда возникала необходимость освобождать спальное место. Квартира была односпальная, и этот старичок, обитый ворсистым коричневым плюшем, похожим на шкуру Чебурашки, служил Гороховым брачным ложем.

Но, увы! Справлялся «пенсионер» со своей задачей очень плохо – скрипел всякий раз, стоило лишь чуть пошевелиться. А уж если супруги в пылу страсти набрали обороты и переходили к более активным действиям. Казалось, что бедный-несчастный диван, как Боливар, не вынесет двоих и вот-вот скопытится…

Над диваном висели большие часы. Узорчатые, из фальшивого облезлого золота, своей игрушечной помпезностью они настолько не вписывались в интерьер, что казались частью театральной декорации среди всей этой пыли и хаоса. Особенно нелепо эти громко тикающие и часто отстающие часы контактировали с современными плоским телевизором, нещадно покрытым пылью.

А вот компьютер со своим хозяином выглядели очень даже гармонично и почти можно даже сказать срослись. Казалось, что сгорбившийся перед монитором Женя, чьё лицо освещал синий свет, это всего лишь какое-то периферийное устройство компьютера. Нужное, не всё же не основное. И этот шустрый, вечно жужжащий мощным вентилятором компьютер мог бы вполне обойтись и без Горохова. А вот ему без компьютера никак. Он частенько даже ел здесь, за компьютером, столом. На перекус у него в почёте была глазунья, жаренная с сосисками. Посуду уносить он ленился, и тарелки стояли скопом, чуть поодаль от монитора. Желток присыхал к ним так, что потом приходилось ножичком отскребать. Но делал это ленивый Женя лишь когда в доме не оставалось больше ни одной чистой тарелки.

Да что там говорить про посуду! Если он и сам после увольнения стал пренебрегать личной гигиеной, реже брился, не мыл голову по три дня. А вещи подбирал себе невпопад. Вот и сегодня напялил на себя этот старый плотный, как валенки, свитер темно-зеленого цвета и тонкое серое трико, выглядел он нелепо, а если проще сказать, как дурак. Лиде захотелось срочно уйти из дома, чтобы не видеть всей этой угнетающей вакханалии. Но идти ей было особо-то и некуда. Бабушка – единственный родной человек, жила далеко, а со многими друзьями Гороховы перессорились с тех пор, как занимали денег и не смогли отдать. С Маринкой дружба тоже висела на волоске. Хотя они с Альбертом денег не требовали, имея свой автобизнес, жили они как муравей на кусочке сахара. Но Лида стала чувствовать себя в ее компании неуютно и ущербно, и общение свелось к минимуму. Поэтому Лида, не говоря ни слова Горохову, поплелась в ближайший к их дому сквер. Благо погодка в этот день была промозглая, то и дело срывался дождь, и поэтому все три лавочки на асфальтированном пятачке среди пожухлых клумб были свободны. Обычно здесь напротив магазина «Кудесница» кто-то обязательно сидел: днём мамаши с колясками, вечером толпа малолеток с пивом. Но сегодня охотников мокнуть под дождём не было. И Лида сидела одна. Уткнувшись для вида в книжку, чтобы не показаться людям городской сумасшедшей, она совсем не читала, а только делала вид. А сама мысленно ругала Горохова: «Как так можно! Мы до сих пор не отдали деньги бабушке. Твои родители безвозвратно нам сколько денег дают, считай, содержат нас. А ты заладил одно и то же: «Я на должность младше, чем главбуха, не пойду!» Да что ты говоришь?! Сейчас не до жиру, быть бы живу! Можно пойти туда, куда позовут, на первое время, чтобы хотя бы кредиты и долги было чем отдавать! А там уж параллельно и получше должность искать. Нет! Сам не идёт и меня не пускает! Баран упрямый!» Тут крупными хлесткими каплями с неба полился дождик. Лиде стало жаль книжку, и она торопилась спрятать ее в сумочку, чтоб не намокла. Перед выходом она схватила с полки, что попало под руку. И только сейчас разглядела название «Я – вор» было написано на обложке. «Тьфу!» Лида непроизвольно плюнула на книгу, не слюнями, конечно, а так, понарошку. Сумочка была дамская, узковатая, плотная картонная обложка уже успела слегка намокнуть и стала скользкая, и ловко убрать книгу у девушки не вышло, она вдруг выскользнула из рук и упала на мокрый асфальт раскрытыми страницами вниз. «Да чтоб тебя!» – ругнулась вслух Лида и наклонилась, чтобы поднять книгу. И тут вдруг она разглядела на предпоследней странице, там, где печатают тираж и имена тех, кто работал над книгой, странную надпись, сделанную красивым круглым, уверенным почерком от руки: «Есть проблемы? Решим! Если позволишь:

+7916-213-66-09». Эта надпись настолько впечатлила морально подавленную Лиду Горохову, что уже через пару секунд она набрала этот незнакомый номер у себя на мобильном телефоне, почти не осознавая того, что творит…

Часть 1 Глава 2

***

Одним своим появлением на свет дети Тимофеечкиных дали повод сплетникам распускать нехорошие слухи о своей семье. Мирон родился недоношенным, с ощутимым недостатком веса, и врачи не были уверены в том, что мальчик выживет. Родители хоть и были опечалены слабым здоровьем новорождённого, но это не помешало им на скорую руку «слепить» ещё и девочку…

Слава богу и докторам! Мирон поправился и стал развиваться без отклонений. Хотя часто болел и всё детство был очень худенький. А его сестра, которую назвали Зоя, та, наоборот, девка – кровь с молоком. Непоседливая и шумная, как Мамай, она, ещё учась в классе в третьем, уже весила, как полугодовалый медвежонок! Пользуясь своим физическим превосходством, девчушка частенько поколачивала не только дворовых мальчишек, но и своего родного брата-хлюпика.

Такая непохожесть между детьми, которые были почти ровесники, не могла не броситься в глаза людям, и в народе поползли слухи о том, что мать их Роза Тимофеечкина – ведьма.

Конечно, было бы логичнее предположить, что она изменила мужу и одного из детей «нагнула на стороне», и в этом скрывается причина их непохожести, но Роза Михайловна по национальности была цыганкой, и людям было проще обвинить её в колдовстве, чем в измене мужу…

Ни в том, ни в другом Роза Тимофеечкина виновна не была. Она хоть и предупреждала к цыганскому народу, который, как известно, издревле был склонен к мистицизму, но сама она никогда не гадала, не лечила, а вела скучную жизнь домохозяйки.

Но это не помешало людям придумать глупую сплетню, что, мол, у ведьмы первой должна родиться девочка, чтобы мать могла передать ей свои колдовские знания и силу. А если первым рождается мальчик, то он будет очень сильно болеть и, может, даже умереть во младенчестве, хотя, если выживет, то потом во взрослом возрасте смерть от него отступит, и ничего страшного уже не произойдёт.

Такое повышенное внимание к себе семья Тимофеечкиных заслужила ещё и тем, что они были самые богатые люди в городе. Им принадлежал завод по производству искусственных бриллиантов. Когда-то он имел статус «секретного объекта» и был градообразующим предприятием города. Но во времена перестройки даже этот «бриллиантовый гигант» пришёл в упадок. В те времена люди мечтали вволю наесться колбасой, а бриллианты, пусть даже и по доступным ценам, были никому не нужны.

Простые работяги не желали тратиться на «стекляшки», а люди с возможностями предпочитали настоящие камни, а не эти фальшивые фианиты, производимые на подмосковном заводе.

Такое упадническое положение дел позволило детектору завода – Пантелей мону Тимофеечкину постепенно выкупить контрольный пакет акций завода, а впоследствии и вовсе стать его единоличным законным собственником.

На этом заводе работала добрая половина всех жителей города «Малаямзда», но никого особо не смутил факт того, что Тимофеечкин прибрал завод в свои руки. Все знали, что Пантелей Всеволодович любит своё дело больше, чем родную семью!И Роза Михайловна, к своему глубокому огорчению, это знала тоже. Поначалу она подумала, что учёный муж – это престижно. Тем-более, что Пантелей Всеволодович, хоть и был на пятнадцать лет старше своей избранницы, но зато вёл себя очень обходительно, и своими манерами и образованностью покорил молодую красавцу Розу.

– Милая, Розочка! Роза Михайловна…. Вы знаете мой характер…Характер мой, прямо скажем прескверный…. Я человек приземленный. Да, и внешне как Вы сами видите, неказистый…. Невзрачный…И…

– Что-то я, пойму вас, Пантелей Всевладович…. Какая-то речь у вас несвязная, вы что на солнце перегрелась? – Роза насмешливо смотрела на робеющего профессора Тимофеечкина, и заметив испарину на его морщинистом лбу расхохотались – Или уже с утреца угостились маминой малиновой настоичкой? – спросила девушка сквозь смех. Чем вовсе сбила с мысли своего престарелого ухажёра. В народе этого щупленького мужичонку; белобрысого в круглых очках без оправы, все уважительно называли "Бриллиантовым Королём”. Поначалу, он неловко мимикрировал под папиного друга, но все знали, что на самом деле захаживает он к молодой красивой Розе. И вот, настал час “икс” Роза, конечно сразу поняла, к чему ведёт профессор, но не смогла отказать себе в удовольствии подшутить над ним и Пантелей мону пришлось оправдываться:

Да, упаси Бог! Розочка, как можно?! Разве бы я посмел явиться к Вам, с алкогольным амбре! Ни Боже мой! Ни Боже мой!

– Ну, а чего ж тогда какой-то странный разговор затеняли? Цветы вон уже у Вас в руках не первой свежести… Их бы в воду поставить, а вы уцепились за этот несчастный букет. Кому цветы-то?

– Ой, и правда, что-то я совсем уж от волнения… Вам, конечно, милая-дорогая Розочка…Вы простите меня…Розы я не смог достать, поэтому вот…полевые, но зато от чистого сердца….

– Спасибо! Не стоило и таких дарить, без повода, чего тратиться…. Сегодня, что разве праздник как-то?!

– Ну, что вы Розочка?! Как можно Вам молодой-красивой, думать от экономии! Бог с Вами!

– Что это Вы сегодня все Бога вспоминаете? Вы что в религию ударились, вдруг? – Роза опять нахально засмеялась в лицо “Бриллиантовому Королю”, а тот продолжал мямлить:

– Да, нет! Что Вы! Это я от волнения…

– Ладно, пойду цветочки в воду поставлю….

– Нет, подождите, Роза! Розочка Михайловна, я умоляю Вас не уходите! А то, мне придётся потом все заново начинать, а я сегодня уж точно не решусь продолжить разговор, а когда решусь…Бог знает…Ой, простите! —Ещё раз невольно помянув в речи Бога, профессор перебил сам себя и начал истерично подбирать нужные слова. Мысли путались, и вспотевший на нервной почве Тимофеечкин, не нашел ничего лучше, чем брякнуть, уже в спину, уходящей от него Розе:

– Выходите за меня замуж!

– Что???

И тут вдруг, уважаемый Пантелей Всеволодович бухнулся на колени пред Розой, с таким видом, будто ему сейчас будут рубить голову.

Роза ненашутку испугалась, ее и без того, огромные зелёные глаза, сделались ещё больше, и даже синий платок из тонкой органзы прошитый нитями люрекса, соскользнул с ее головы. Освобожденные волосы рассыпались по плечам веселыми чёрными кудряшками.

В этот момент Роза показалась несчастному Пантелей мону прекрасной раденовской скульптурой, и он готов был удавиться, если сейчас девушка скажет: “Нет!”

Для Пантелей мона Всеволодовича это был второй брак, первая его жена умерла от болезни. Детей они не нажили и наивная Розочка, поначалу думала, что стоит ей нарожать деток, и она будет “купаться” во внимании мужа. Но очень скоро поняла, как сильно ошиблась…

Муж дневал и ночевал на работе! Поначалу, темпераментная Роза закатывала скандалы, но Пантелей Всеволодович, человек крайне миролюбивый и неконфликтный как мог избегал выяснения отношений. Реагировал на истерики Розы с холодной снисходительностью и они не имели должного эффекта. В конце-концов молодая жена смирилась с тем, что при живом муже в семье ей уготована роль почти матери одиночки.

Хотя, жизнь с “Бриллиантовым Королем” имела конечно и свои несомненные плюсы. При советской власти, кичиться богатством было не принято и даже опасно. Поэтому уровень жизни Тимофеечкиных, хоть и был, конечно, выше чем у граждан из рабочего класса. Но если сравнивать их быт, к примеру, с тем как жили представители творческой интеллигенции или номенклатурные работники, то тут директор завода особого не выделился.

В их распоряжении был небольшой деревенского склада двухэтажный домик. Если смотреть на эти стометровые хоромы, глазами современного человека, то многим такой домишко может показаться почти нищенской халупой. Но для советского времени жить в загородном частном домике с садом и огородом ― это почти роскошь. Правда, Роза Михайловна посчитала непозволительным для “первой лэди” гнуть спину на грядках и всю землю засодили кустарники смородины и крыжовника. И семья за милую душу уплетала крыжовенное варенье и компот из красной и чёрной смородины. Консервацией этих лакомств Роза занималась с удовольствием.

А ещё она чуть ли не единственная женщина во всем подмосковном городке “Маламздовске”, кто с удовольствием водил автомобиль. Блага на работу Пантелей мона Всеволодовича возил водитель на серебристой Волге, а их личная белая “Чайка” почти всегда была к услугам Розы.

С годами, конечно, времена изменились, и в новой капиталистической России Тимофеечкины обрели статус «господ» со всеми вытекающими отсюда привилегиями.

Но скромный и аскетичный Пантелей Всеволодович не позволил Розе заняться строительством дворца, о котором она размечталась. Вместо этого семья переехала в двухуровневую квартиру с бассейном и тренажерным залом, в ту, что находится в самом престижном новом районе их городка.

По велению Розы Михайловны их новая квартира тут же засияла во всю мощь ампира.

Штатную прислугу она заводить не захотела, лишь изредка вызывала людей, которые помогали ей убирать эти восемьсот метровые хоромы. А готовка и присмотр за детьми по-прежнему были ее основным занятием.

В тёплые края Роза с детьми выезжала по два раза в год, и не только в Сочи и Ялту, а ещё и в Карловы Вары. А потом, когда стало можно, они и вовсе побывали на самых престижных курортах мира. Во всевозможных домах отдыха и того чаще. А вот трудоголик Пантелей позволил себе отпуск от силы на пару дней в году, да и то ехать на курорт отказывался категорически! Баловал себя лишь рыбалкой и походом за грибами с сыном.

Все в городе знали, что профессор Тимофеечкин помешан на своём заводе и что он настолько умный, что даже немножечко ку-ку…

Мирон с самого детства мечтал быть похожим на отца. Мечтал работать на его заводе, и чтобы заслужить его внимания, даже поступил в университет на геммолога, чтобы хорошо разбираться в камнях и стать отцу помощником и партнёром. Зойку же, напротив, мало интересовал ее нудный стареющий папаша, единственное, что ей от него нужно было, – это деньги.

И отец никогда не стеснял свою любимицу в средствах. Зойка ни в чем не знала отказа. Но одну ее мечту не смогли осуществить ни папины деньги, ни связи. Зойка мечтала стать манекенщицей! Одной из тех красавиц, что ходят по подиуму и демонстрируют на себе модные наряды. И хотя в те времена требования к моделям ещё не имели таких строгих критериев, как сегодня, но даже при тех стандартах стодвадцати килограммов профессорская дочурка никак не могла работать в доме моделей.

Но не в Зойкином характере было сдаваться, и она прошла другим путём. Уехала в Москву и устроилась там натурщицей в Доме художников. Когда родители узнали об этом, то были в шоке! Роза Михайловна плакала и говорила, что это позор для всей их семьи и для дедушек и для бабушек, что Зоя позирует обнажённой. А Пантелей Всеволодович промямлил что-то невразумительное насчёт того, что ничего другого он в этом не видит, что, мол, это искусство, но из-за того, что мама против, он тоже не поддерживает дочь.

– Ты разве сама не понимаешь, что это позор?! – завелась с пол-оборота мама.

– Ой, мам, тебе всё позор! Даже татуировка – и та «позор».

– Так ты что, сама себе ещё и татуировку сделала?

– Ну и что такого?

– Где ты видела в приличном обществе, чтобы люди, как папуасы, с татуировками ходили?!

– Да плевать я хотела на это общество… Это моё тело! И моя жизнь!

– Так вот именно, что твоё тело. А ты?! Что ты делаешь?! Выставляешься напоказ! Как… как шлюха…

– Мам, да это всего лишь картины… Ну, как люди в журналах фоткаются, вот это тоже самое… Только картины… В журналы-то меня не хотят брать… Ну, ничего, я всё равно своего добьюсь…

– Чего?! Чего?! Чего ты добьёшься? Опозоришь себя так, что ни один приличный человек не женится на тебе!

– Мне и не нужен приличный…– А какой тебе нужен?! Кто вообще согласится терпеть такое! Да, ты посмотри на себя, дочь! Посмотри, как ты выглядишь на этих картинах! Ладно бы если бы ты была в одежде…Одежда хоть какая-то скрывает все твоё….. Вот это вот сало…но когда ты совсем голая, это же отвратительно!

– Ах, я по- твоему, отвратительная! Ну, спасибо, тебе мамочка! А не ты ли меня родила?! Раскормила меня не ты?! Ноги моей больше в вашем доме не будет, так и знайте!

На какое-то время после скандала, Зоя перестала посещать родительский дом. Но со временем обиды забылись-страсти улеглись….

И когда к ней пришла мировая слава в сообществе художников ее стали называть русской Сью Тилли и сравнивать с той самой натурщицей, которая стала Музой для знаменитого художника Люсьена Фрейда. Одна из его знаменитых картин “Спящая социальная работница”, стала жемчужиной в коллекции, одного известного русского олигарха, которую он приобрел на аукционе за внушительные 33,6 миллиона долларов. Бывало, что Зойкины портреты, стоили намного дороже. Естественно, что обретя финансовую свободу и без того, расхлябанная Зойка и вовсе стала вести богемный образ жизни – переехала в Париж на ПМЖ, а там ее будни состояли сплошь из светских вечеринок, выставок, ни одна из которых, конечно же не обходилась без шампанского. И Тимофеечкина, пустилась во все тяжкие! Меняла любовников как перчатки. После первого неудачного аборта детей у нее не было, а родителей она навещала не чаще двух раз в год.

А с братом Мироном и вовсе знаться не желала он казался ей каким-то странным. И в этом Зоя была права....

***

Бедному Мирону от матери-цыганки не досталось ничего: ни темперамента, ни красоты. Внешне и по характеру он был весь в отца. Такой же невзрачный, как Пантелей мон, только на две головы выше. До неприличия худой и до унизительности скромный парень. Говорил он тихо и неуверенно, никогда не мог отстоять свою правоту или просто рассказать какой-нибудь забавный случай в компании сверстников, для него непосильной задачей. Понятное дело, что с девочками тоже не клеилось. Кто захочет встречаться с парнем, которого обижает и бьет его собственная младшая сестра? Родители надеялись, что армия его выправит, что отслужит, станет побойчее, возмужает, а там, глядишь, и женится… Но ещё в шестнадцать лет при плановом медосмотре ему сказали: «Ты эти мысли про службу брось! У тебя плоскостопие, сколиоз… Какой с тебя боец? Ты ж пятьсот метров пробежишь и «сломаешься». Ни одна комиссия тебя годным к строевой не признает!» И все надежды рухнули. Роза Михайловна, кажется, переживала гораздо больше, чем сам Мирон. Он научился жить сам по себе. Много читал, серьезно увлекся минералогией, и друзья, ему кажется, совсем и не были нужны. Сестру свою Зойку он терпеть не мог и вздохнул с облегчением, когда та, ещё будучи школьницей, сепарировалась от родителей. В шестнадцать лет она не просто закрутила роман с парнем, а сбежала с ним из дома. И жила на заброшенных дачах, пока он сам не выгнал ее, узнав о беременности. Пантелей и Роза были буквально в шоке, когда выяснилось, что избранником их ненаглядной единственной дочери стал уже отсидевший в тюрьме за кражу со взломом двадцатитрехлетний Борис Сергеев. Двоечник и алкаш. Хотя надо отдать должное вкусу Зои, внешне парень был довольно симпатичный: долговязый блондин с карими глазами, даже «заячья губа» его не особо портила. Боря умел бренчать на гитаре, ездить на мотоцикле и пить спирт без закуски. На этом все плюсы потенциального зятя заканчивались. И блудную дочь отправили на оборот, ставший для девушки роковым… Подобных проблем затюканный Мирон родителям не доставлял, но они и его поведением тоже были крайне недовольны. А всё потому, что парень сдружился со стариком – их бывшим соседом ещё со времён, когда они жили не в квартире, а в частном доме. После переезда мать и отец вздохнули с облегчением, понадеялись на то, что этой странной дружбе пришел конец, но не тут-то было! Всё стало ещё хуже! Если раньше старшеклассник после занятий забегал на чай к своему дружку-пенсионеру и проводил с ним выходные в том случае, если отец был занят и не звал его на рыбалку или за грибами, то теперь, когда они переехали, Мирон практически поселился жить у старика, оправдывая это тем, что ему неохота переться на другой конец города в их новый микрорайон. Его престарелый друг жил действительно значительно ближе к их старому жилью, а соответственно, и к школе тоже… Роза Михайловна ругалась и даже ездила к старику скандалить, но его сиделка Тамара не пустила враждебно настроенную цыганку на порог. Хотя сразу признала в ней жену профессора Тимофеечкина, но бдительная Тамара, которой уже самой было лет семьдесят, разорено предположила, что эта скандальная дамочка может легко своими воплями и до инфаркта довести ее великовозрастного подопечного… Поэтому Розе ничего не осталось делать, как пилить мужа по вечерам.

– Пантя, сегодня твой сын опять у деда ночует! Третий раз уж на этой неделе….

– А с чего ты взяла, что у деда?

– А где?! Где по-твоему он может ещё быть в пол -одиннадцатого ночи! Даже Зоя уже дома!

– Ну, мало ли…. Парню то всё-таки семнадцать лет… Может с друзьями, а может девушку в кино повёл….

– Пантелей мон! Хватит! Хватит придуряться! Ты прекрасно знаешь, что у него нет, друзей кроме этого проклятого деда! А уж тем-более девушки…. Ты же сам прекрасно знаешь, что он твои гены перенял…. Такой весь…невзрачный…. Мягко говоря….

– Ну, гены…. При чем тут гены? Я вот хоть и некрасавец, а смог же вот как-то тебя до ЗАГСа дотащить….

– Ну, так вот и поговорил бы с ним на эту тему….

– На какую?

– Сам знаешь на какую…

– А….

–А я вот сейчас хочу с тобой на эту тему поговорить…. Нет, не поговорить, а заняться кое-чем….

– Ой, отстань…. Ой! Дурачок! Отстань говорю, я нельзя мне сегодня….

– Как опять нельзя?! У тебя ж только что были вроде!

– Ничего и не только что! Это тебе так кажется, время то быстро летит!

– Да…А ты у меня все такая же, Розочка моя, ненаглядная! Люблю тебя как безумный….

– Пантюша, говорю ж тебе не до этого сейчас…. Надо, что-то как-то с Мироном решать, отваживать его от этого дурака старого.

– Ну, а что плохого то, по большому счёту, если абстрагироваться от эмоций, то ничего дурного и нету. Ну, дружат-общаются, значит, какой-то интерес их объединяет…. Ну, разница в возрасте, а что плохого?! Старики, что не люди что ли? Им тоже внимания-общения хотеться, тем-более с молодыми всегда интересней, чем с ровесниками болячки обсуждать…. Я вот, например считаю, что это даже хорошо, что Мирон, у нас парень такой с эмпатией….

– Хорошо?! Хорошо?! Опомнись, Пантелей мон!!! Ты хоть что нибудь кроме своего завода замечаешь в этой жизни?! Что хорошего в том, что твой семнадцатилетний сын готов дневать и ночевать у старого выжившего из ума старика! И при чем не родного дедушки, прошу заметить! А так…вообще не известно кто, навязался же на нашу голову! О чем вообще с ним можно разговаривать?!

– Да, мало ли…Старый человек жизнь прожил, может и есть что порасказать….

– Да?! А вот ты родной отец много общего с детьми находишь?! С Мироном?! С Зоей?! Кроме своих камней тебе есть о чем с родными детьми говорить?!

Да, ты права…. У нас общих тем очень мало…. Они ж сейчас молодые ты сама знаешь, совсем на другой волне…. Музыка эта заграничная…Мода вульгарная…. Фильмы пошлые…. Ну, Мирон он молодец, в генеалогии хорошо разбирается, а Зоя…. Она совсем другая…

– Да, лучше уж быть такой как Зойка! Она то, уж точно нигде не пропадёт! А Мирон странный он какой-то…

– Ну, это как посмотреть…. Я вот тоже многим странным кажусь…. Но я не обращаю внимание…. Знаешь, есть такая поговорка: “Ты можешь закрыть ворота города, но ты не сможешь закрыть рты свои врагам….“

– Так ты не ровняй себя и ребёнка! Мы то живём – дай Бог каждому! Ты – профессор! Директор завода! При чем, как известно, не колбасного…. И люди тебя всё -равно уважают…

А это парень семнадцати лет…Ещё неизвестно, что с него вырастет с такими, то друзьями…А сколько лет этому деду-то?! Как зовут его? Я уже и забыла…

– Зовут – Илья Ильич Сухинин. А лет, я не знаю…. Когда я заселился в тот дом он уже там давно жил, и уже был один, без жены без детей…Говорят у него сын где-то в Москве на высокой должности в Кремле работает….

– В Кремле???

– Да, так говорят, но я не знаю парада это или нет…. Я ни разу не видел чтобы к нему кто-то на крутых машинах подъезжал…

– А… Значит врут….

– Да, болтают люди сами не знают чего…Ты же знаешь какой у нас народ языкатый….

– Да…а если враг не врут???

– Ну, и чего???

– Может быть наш Мирошка, решил как-то со стариком сдружиться чтобы, тот про него доброе слово замолвил сыну, и он его на хорошую должность устроил бы???

– Да, что ты такое говоришь, Роза! Как ты можешь так думать про нашего с тобой сына! Мы его не так воспитывали!

– Да-да…ты прав! Наш Мирон на такое не способен…. Да, и потом…я не разу не слышала, чтобы он хотя бы заикнулся про какого-то сына…А всё-таки сколько ему лет?

– Кому?

– Кому-Кому?! Деду, конечно!

– А…. Так я ж говорю…Не знаю…Лет девяносто…. А может больше может сто…. А может уже и больше ста….

– Какой кошмар! У него, наверное, уже деменция…. А наш сын с ним больше времени проводит чем с ними…. Ужас! Это ты виноват….

– Я, то тут при чем?! Я его сам знать – не знаю этого соседа….

– А при том! Ты мало внимания детям уделял, вот их теперь и тянет в компанию тех кто постарше…. Нет, ну, я все понимаю старшие друзья это неплохо, а иногда даже хорошо, но не старики же….

– Розочка, может ты просто себя накручиваешь…. И ничего предосудительного в этом нет? Знаешь, как раньше у нас говорили: “Старикам везде у нас почёт! “

– При чем здесь твои песенки дурацкие?! Он же не в доме престарелых работает и не по хозяйству помогать к нему приходит….. Чувствую я, что там что-то нехорошее твориться с нашим сыном…. Может этот дед секстант какой-то???

***

Если бы все люди в мире относились друг к другу так, как жители города Малаямзда, то не случилось бы нигде и никогда ни одной войны.

Городок маленький, да ещё и засекреченный – закрытый, работа на градообразующем фианитовом заводе частенько требует хорошей квалификации, поэтому много кто из жителей с высшим образованием. Пьяниц нет, потому что нет безработицы, а уж бомжей и подавно.

Местные – народ дружный, много кто даже породнился меж собою. Сосед – соседу; кум, сват, брат. А если не родственник, то, скорее всего, коллега, ну или начальник.

Все ко всем ходят в гости на свадьбу и проводы, на Новый год, ну или поддерживают друг дружку в скорбный час, если такой, не дай бог, случается у кого-то из маломздвцев.

Молодёжь, конечно, хулиганит, не без этого! Но никто никогда за всю пятидесятилетнюю историю города не слышал о серьёзных преступлениях, происходивших здесь.

Не меньше, чем своим «бриллиантовым» заводом, местные жители гордились огромным прудом, который возник как раз из-за очистительных систем, необходимых в производстве фианитов. Но этот водоём ничуть не хуже природного, плохо только то, что местные власти лишь на словах каждый год обещают завезти песка и сделать городской пляж, дальше пустых слов дела не двигаются. Спускаться к пруду неудобно, берег крутой, высокий, но в жару это мало кого останавливает, всё лето люди купаются и ходят к пруду на пикники. А подростки те и вовсе, кажется, оттуда не вылезают. Если зима морозная, можно кататься на коньках, летом парочки плавают на лодках. А по весне и стар, и млад все с удовольствием ходят кормить диких лебедей, которые облюбовали этот дивный пруд.

Особенно благостно в жару усесться на кованую лавочку, лицом к пруду, и насладиться прохладой в тени лип и тополей. Так можно было просидеть за книгой или беседой весь день до вечера, с удовольствием подмечая, как приятно от воды тянет холодком. А вечером пенсионеров и мамашек с колясками сменяли шумные компашки подростков и влюблённые парочки, которых, словно мотыльков, манил сюда романтичней свет фонарей. В выходные тут и вовсе яблоку негде упасть – набережная у пруда любимое место семейных прогулок всех маломздцев.

Короче говоря, места тут не располагают к унынию, особенно в престижном районе, где частные уютные домики утопали среди яблоневых садов. И поэтому вечно хмурый старик Сухинин казался всем ещё более странным. Дети его боялись, а взрослые считали сумасшедшим. Никто не помнил, за какие такие подвиги он получил от советской власти свой дом в районе, где имели право селиться лишь люди с особыми заслугами.

Можно было предположить, что дед – ветеран, но на городские гулянья 9 мая он не ходил, военного кителя никогда не носил. Люди с радостью бы поздравляли его с Пасхой, но никто ни разу не видел Илью Ильича в церкви. Наверняка нашлись бы желающие подарить старику новогоднюю ёлку, помочь убраться и украсить его дом. Но Новый год он тоже не праздновал и никогда никого к себе на порог не пускал.

Не навещали старика ни дети, ни внуки, а жены у него отродясь не было. Поэтому люди выдумали, на потеху сами себе, кого-то мифического сына, который, мол, на таких должностях в Кремле работает, что стоит деду Сухинину только захотеть, и он погонит профессора Тимофеечкина не только с должности, а и вообще из города. Просто дед не хочет, потому что старый и сумасшедший, и Мирон Тимофеечкин тоже умом тронулся, потому и якшается с ним.

Мирон знал, что о нём говорят окружающие, но ему было всё равно и на их слова, и на истерики матери, он крепко подружился с Ильёй Ильичом и был единственным в городе, кто знал его тайну…

Поначалу Мирон, как и все, боялся этого странного деда. Ещё бы, попробуй тут не испугайся! Старикашка он малоприятный: зубов нет, череп лысый, кожа на лице вся в бурых пигментных пятнах, а морщины такие, что и морщинами-то в привычном понимании назвать нельзя, лицо выглядит так, будто вся кожа сползла вниз и повисла дряблым комком в районе щёк.

Но самое страшное – это то, что старик не мог поднять головы, чтобы глядеть вперёд себя. Никто точно не знал, что с ним, но было такое впечатление, что его шейные позвонки то ли срослись неправильно после старой травмы, то ли деформировались от старости, но из-за этого дед мог смотреть только вниз, а чтобы увидеть собеседника, ему приходилось делать над собой усилие и изворачиваться, тогда он мог смотреть боком, как курица, но было видно, что это дается ему с большим трудом. На вид Илье Ильичу было лет сто или больше, и пахло от него соответствующе. Зато, его семидесятилетняя домработница Тамара, в сравнении с ним, казалась весёлой молодкой! И на деда никогда не жаловалась, она вообще, про него сама ничего никогда не рассказывала, только если спросят, она будто-то бы начинала с трудом припоминать, про какого – такого дела вообще идет речь, а сама о своей работе всегда говорила так, будто убирает и готовит абсолютно в пустом доме, а деда Сухинина и на свете-то нет. Будто бы он призрак, который всем вокруг мерещится, а она Тамара, его вовсе и не видит…. Люди списывали такое странное поведение на преклонный возраст, все же семьдесят не семнадцать…

Мирон про своего великовозрастного дружка тоже ничего не рассказывал. На злые шутки сверстников по поводу их дружбы, просто говорил: “На дураков не обижаются!”, а если кто из взрослых спрашивал как там дед Сухинин, то отвечал дежурное: “Жив – здоров!”. Мирон стал вхож в дом Ильи Ильича пять лет назад, и за это время дряхлый старикан, которому уж сто лет в обед, должен был бы уже превратиться в труху, и отдать Богу душу, но у Мирона за все это время не нашлось повода, чтобы не произвести привычное: “Жив – здоров!”

Их странная дружба началась из-за Зойки. В тот день она снова сильно обидела старшего брата; не дала посмотреть фильм и выгнала из дома пинками. Она кричала:

– Это мой пульт!

– Да, я смотрю! Там “Старик Хоттабыч” начинается, давай вместе посмотрим.

– Ещё чего! Я ещё детские сказки не смотрела! Такое смотрят только такие дебилы как ты!

– Сама ты дебилка!

– Что? Что ты сказал? Глист сопливый! Да, я тебя убью сейчас, пока родителей дома нет! Ты понял меня, гадаешь?! А ну, пошел отсюда!

Мирон, как частенько бывало в таких случаях, залез на чердак. Там у Тимофеечкиных располагалась собственная голубятня. Обычно он рыдал сколько влезет, пока никто не видит, а потом начинал возиться с голубями. Поил их, набравши водичку в рот, эти милые птахи выклевывали воду клювиками прямо с губ, и это всегда успокаивало и смешило Мирона. А ещё ему нравилось, что они воруют, словно кошки мурчат. Ну и, конечно, мальчишка любил держать в руках голубку, чтобы посмотреть, как к ней вернётся влюблённый голубь. Но сегодня будничный сценарий был нарушен тем обстоятельством, что Мирон увидел, что у Зойки в комнате настежь распахнутое окно. Казалось, что тут удивительного? На дворе июль, но Мирону вдруг пришло в голову наказать вредную сестру за недостроенную сказку и за своё унижение.

Примером для подражания в своей мести он взял, как это ни странно, славянскую княжну Ольгу. Он читал в учебнике по истории, как она отомстила древлянам за смерть мужа: привязала к лапками голубей горящую палочку и отпустила их, чтобы спалить в страшном пожаре город своих врагов, а самой остаться вроде как бы ни при делах…

Тогда двенадцатилетний Мирон посчитал, что то, что древляне сделали Ольгу вдовой, и то, что сестра его отпинала, трагедии равновеликого масштаба, и поднимал, что сжечь ей комнату вместе со всеми вещами – это то, что давно заслуживает драчунья Зойка!

Он поймал несчастного голубя, которому по воле Мирона суждено было стать шахидом-смертником, и привязал ему к лапке толстую и длинную, полую внутри соломинку. Мальчишка давно покуривал украдкой сигареты и спички у него были припрятаны здесь же, на чердаке, так что даже бежать никуда не пришлось.

Голубь был красивый, большой, лохмоногий. Мирону он доверял, и поэтому почти не сопротивлялся, пока тот привязывал на него «боезапас».

На мгновение, прежде чем чиркнуть спичкой, хулиган задумался, ему стало жаль эту милую птичку, которая может обжечь себе лапки и крылья, а то и того хуже – погибнут в огне. Но мальчик утешил себя тем, что птица пострадает за правое дело! А Зойка! Эту стерву ему не было бы жаль, даже если бы она сама сгорела, а уж барахло её и подавно нечего жалеть! С этими мыслями Мирон поджёг соломинку и выпустил голубя с чердака.

Но глупая птица вместо того, чтобы залететь к сестре в окно, фыркнула и полетела совсем не туда! Сначала Мирон и вовсе потерял голубя из вида, а потом похолодел от ужаса! Увидев, что «огненный голубь» залетел на крышу соседнего дома, где жил дед Сухинин!

От ужаса у мальчика помутилось сознание! Одна за одной в голове стали всплывать страшные картины, как его голубь поджёг сначала сухую листву на крыше, потом потолочную обивку на чердаке, а глухой дед, конечно, ничего не услышит и быстро выбежать из горящего дома не сможет.

Мальчишка представил, как Илья Ильич пылает в огне, как живой факел, и кричит: «Будь ты проклят, Мирон Тимофеечкин! Будь ты проклят!»

Потом маленький мститель представил даже похороны несчастного сгоревшего заживо деда. Будто бы тот лежит в гробу, чёрный-обугленный, как полено, а над ним склонились заплаканные соседи. И мама тоже плачет, и даже папа, а Зойка не плачет, потому что она дурочка. И он, Мирон, не плачет тоже, потому что он теперь убийца-поджигатель, а убийцы они не плачут, потому что у них совести нет…

Испуганный мальчик успел даже представить, как приехал за ним злой и мстительный сын сгоревшего Сухинина. Из Москвы, из Кремля, как будто бы он приехал и арестовал всех – папу, маму и его самого. А вот то, что он Зойку арестовал – это правильно! Это он молодец! И даже спасибо ему за это мысленно сказал Мирон. А потом представил, как он после страшных пыток признается в поджоге дома Сухинина.

И эта мысль стала для него последней каплей. После которой пацанчик спустился с чердака и стал подставлять к соседнему дому лестницу, чтобы прогнать голубя, а если тот уже улетел, то убедиться в том, что горящей соломинки на дедовой крыше точно нет.

На самом деле тяжёлая соломинка сразу же упала с лапки, только-только голубок вспорхнул ввысь, и на крышу соседа он сел уже «безоружный». Она мгновенно погасла, не причинив никому никакого вреда…

Но нахулиганивший мальчишка об этом не знал.

По крышам он лазил нечасто, вот это буквально второй раз в жизни. А первый был, когда они с отцом украшали дом гирляндами на прошлый Новый год. Но тогда он был с папой, и ему было не страшно, а сейчас не успел он как следует осмотреться и поискать клятую соломинку, как голова его закружилась, он покрылся холодным потом с головы до ног и стал тут же слазить в панике. Худой неуклюжий мальчонка мог упасть и на ровном месте у себя дома! А тут в таком стрессе, стоит ли удивляться тому, что приставная лестница поехала в сторону, и Мирон стал падать. Каким-то чудом ему удалось зацепиться за открытую форточку в доме деда. Остановив свободное падение, мальчик почувствовал эйфорию от того, что у него есть надежда спастись, и, ободренный чувством победы, нашёл в себе силы, чтобы открыть большую половину окна, и ввалился в комнату деда почти как омоновец, спиной

вперед, при условии, если бы в ОМОН брали двенадцатилетних дистрофиков…

Часть 1 Глава 3

***

Включился автодозвон, и вместо гудков Лида услышала музыку. Она не была уверена, но ей показалось, что эта мелодия – Ричарда Вагнера. Из-за скверной аранжировки и слабых динамиков смартфона скрипки потеряли свою мощь и мелодичность, и эта писклявая, как из дешёвой музыкальной шкатулки, музыка бесила и почти что доставляла боль.

Лида уже была готова бросить трубку, как вдруг эта музыка, казавшаяся ещё секунду назад невыносимой, начала ей нравиться. Даже очень! Даже слишком! Завороженная этими электронами звуками, лишь отдалённо напоминающими настоящую классическую музыку, девушка вдруг впала в состояние, близкое к эйфории.

Сидя на одинокой лавочке под дождём, Лида вдруг впала почти в гипнотическое состояние. В голове начали возникать неоправданно оптимистические и почти бредовые мысли: «Всё будет хорошо! Всё будет даже лучше, чем хорошо! Вот сейчас я дозвонюсь, и кто-то щедрый и всемогущий решит наши с Гороховым проблемы! Ну конечно! Как я сразу об этом не подумала! Неизвестно, сколько лет валялась у Горохова на полке эта замечательная книга, и никто не догадался, что в ней скрывается решение всех наших проблем! Всё так просто! Ну да… А что тут удивительного? Сейчас я дозвонюсь, и всё будет хорошо! Ну конечно… Ведь человек, который оставил свой телефон в этой книге, врать не будет! Нет, конечно… Он поможет! Сейчас-сейчас… Я дозвонюсь! Ещё минуту… Ещё пару минут… Да, дозвониться непросто, но я дозвонюсь! Я обязательно дозвонюсь! И тогда Горохов скажет мне спасибо! Мы вместе поблагодарим нашего спасителя! И я стану перед ним на колени, и Горохов тоже… И мы будем счастливы низко поклониться нашему благодетелю». Думала одурманенная странной музыкой Лида.

Ее липкие, как сырое тесто, мысли уже почти клеились в единый ком, потеряв всякую смысловую нагрузку, ещё чуть-чуть, и Горохов потеряла бы сознание. Но, к счастью, музыка прервалась, и электронный женский голос произнёс:

«Здравствуйте! Для нас важен каждый Ваш звонок! Мы очень рады, что Вы решили обратиться именно к нам! Мы сделаем всё, чтобы наша помощь оказалась для Вас максимально эффективной!

Пожалуйста, определите степень ваших жизненных затруднений, для этого, пожалуйста, выберите на вашем телефоне цифру от 1 до 6. Один подходит Вам в случае бытовых проблем, таких как: сдать сложный экзамен, сделать ремонт, похудеть и т. п.

Если вы столкнулись с проблемой, связанной со здоровьем (физическим или ментальным) вашим или здоровьем ваших близких, пожалуйста, нажмите двойку.

Если ваши проблемы имеют криминальный характер, но Вы выступаете в них в роли потерпевшей стороны, например, у вас угнали автомобиль, и Вы хотите его вернуть. Или Вы стали жертвой грабежа или мошенничества, то вам необходимо нажать цифру три.

Цифра четыре подойдет Вам, если Ваши проблемы имеют криминальный характер, но вы не являетесь потерпевшей, например, если Вы хотели бы скрыть улики, организовать алиби для себя или кого-то из своих близких. А также мы можем помочь вам скрыться из поля зрения налоговых или правоохранительных органов. Помните, что мы не осуждаем, мы помогаем Вам! Какой бы поступок Вы ни совершили, мы приложим максимум усилий, чтобы помочь Вам найти выход даже из безвыходной ситуации…

Пожалуйста, нажмите на цифру пять, если у Вас финансовые трудности. В том случае, если решение Вашей проблемы требует больших финансовых вложений. А также цифра под номером пять подойдет Вам при условии, что решение Ваших проблем требует вмешательства властных структур. Например, Вам требуется реструктурировать долг перед кредиторами, задолженность по кредитам, задолженность по ЖКХ, задолженность по алиментам. Вам необходимо выбрать цифру шесть, если Вы хотите, чтобы мы помогли Вам получить деньги от недобросовестных должников.

Внимание! Мы подключимся к решению ваших финансовых проблем лишь при условии, если фигурирующая в Вашем деле сумма свыше ста тысяч рублей. Но если Вы или ваши близкие, нуждающиеся в нашей помощи, относятся к любой из льготных категорий граждан, сумма должна превышать или быть равной тридцати тысячам рублей».

Фразу, начавшуюся со слова «Внимание!», робот протараторила в ускоренном темпе, а всё остальное произнесла хорошо и чётко, почти ни разу не ошиблась в ударении. Голос электронной девушки был сильно похож на человеческий, и акцент робота в ее речи лишь слегка различался.

Бот уж хотела начать повторять всё по новой от цифры 1 до 6, но Лида, к счастью, успела нажать цифру пять, которая, по ее мнению, подходила к их с Женей ситуации более всего. После нажатия кнопки наступила секундная пауза, а потом робот всё тем же вежливым голосом попросила:

Лида произнесла в трубку:

Горохова Лидия Валерьевна, 1993 года рождения, город Серпухов Московской области, улица Мамонтова, дом 5, второй подъезд, квартира 25, телефон: +7 903-009-17-55.

После того как девушка продиктовала информацию о себе, ее электронная собеседница заявила: «Предоставив необходимые данные о себе, вы автоматически даёте согласие на все условия контракта. И соглашаетесь сотрудничать с ними».

Бот опять перешла на ускоренную речь и протараторила в два раза быстрее, чем обычно:

«Внимание! Вы не вправе расторгнуть контракт. Вы не вправе препятствовать нашим действиям. А также не вправе самостоятельно или через суд препятствовать любым нашим действиям, направленным на исполнение заключённого контракта, даже если эти действия будут сопряжены с вмешательством в вашу личную жизнь, частную собственность, тайну переписки и т. д. Обращаем ваше внимание на то обстоятельство, что мы не несём ответственности в случае утраты вами финансов, имущества, а также здоровья и жизни».

После этой странной расплывчатой фразы наступила секундная пауза, которую сменили короткие гудки.

Услышав их, Лида наконец-то опомнилась и только сейчас поняла, что она вся промокла.

С волос дождь уже тек ручьями, болоньевая куртка была явно не предназначена для такого долгого пребывания под дождём. Куртка ярко-жёлтая с чёрной широкой полосой на груди и чёрной молнией. Выглядела красиво, но теперь, намокшая, напоминала на ощупь, скорей, струю мочалку, чем вещь, созданную для тепла. На улице не ливень, конечно, дождь тихий-спокойный, без ветра, но капли крупные, холодные, и мокнуть под ним – сомнительное удовольствие. Лида даже сама за себя испугалась, осознав, что её бьет дрожь от холода. В связи с недавно бушевавшим вирусом все стали бояться даже лёгкой простуды, и Лида стала бояться тоже, хотя никогда не была склонна к ипохондрии, но после всех этих ужасов, что происходили в мире, она стала более трепетно относиться к своему здоровью и к здоровью близких тоже.

И сейчас, осознав, что она, как безумная, сидит тут под дождём не меньше получаса, Горохова была почти в панике. К тому же ей стало плохо.

Чувство эйфории вдруг сменилось отчаянием. Ей стало так одиноко! Так грустно! Казалось, что она сейчас готова обнимать каждого незнакомца и спрашивать у него: «Всё будет хорошо, правда? Всё будет хорошо? Со мной и с Женей ведь ничего не случится? Правда, ничего-ничего?» Но, к счастью, никто из пешеходов не повстречался неадекватной Гороховой на пути, и свадьба уберегла ее от позора.

Только сгорбленная бродячая шавка попалась Лиде на глаза. Почему-то это несчастное, никому не нужное животное вдруг отзеркалилось в душе девушки, и она почувствовала себя такой же брошенной и одинокой, как этот бездомный пёс. Лада расплакалась, ее горячие слёзы сильно контрастировали с холодным дождём и, казалось, обжигали ей щёки.

Никогда ещё Лада не чувствовала себя такой опустошённой. Никогда в жизни она не испытывала такого беспричинного страха. Из последних сил она сдерживала истерику и упрямо шла домой.

Ей казалось, что стоит поддаться чувствам, и она просто ляжет здесь в лужу, сожмётся в позу зародыша и будет рыдать в голос, пока за ней не придёт Женя и не заберёт домой.

Странно, но, кажется, Лида забыла, как выглядит ее муж, да и вообще, единственное, что она припоминала о нём, – это имя – Евгений Горохов. Ещё она не могла вспомнить, где живёт, и шла просто по привычке.

Слава богу, память восстановилась где-то минут через десять, паника стихла. Сознание Лидии просветлело, но не настолько, чтобы вспомнить про разговор с вежливой девушкой-роботом и про книгу «Я – вор» со странным телефонным номером, которую Горохова окончательно забыла на лавочке под дождём…

***

Хоть туман в голове и чуть-чуть рассеялся, но особого облегчения Лида не почувствовала, наоборот, пока она прибывала в забытье, то не ощутила ни сырости, ни озноба. А теперь ее начало подташнивать, голова кружилась, она почувствовала слабость во всем теле, а в ногах и руках – неприятное покалывание. «Что со мной?» – подумала девушка. – «Как я могла так зачитаться, что даже не заметила, как пошел дождь?! Вот вечно я так… Эти мои тупняки мне когда-то выйдут боком! Как же холодно, блин! А главное, хоть убей, не помню, какую книжку я читала? Помню, что сначала она мне показалась какой-то дурацкой… Ну да, это была Женино книга… А кстати, где она? Ой, блин! Я ее, кажется, на лавочке забыла… Вот чёрт! Ну ладно, возвращаться уже не буду… А телефон хоть не забыла???» – Горохова остановилась и начала шариться в сумочке. Нащупав смартфон, она вздохнула с облегчением и машинально разблокировала его. Аппарат открылся в разделе «Журнал звонков», последним исходящим был какой-то незнакомый номер.

Капли дождя большими кляксами ляпались на стекло смартфона, и Лида поспешила удалить номер и убрать телефон в сумку. Подумала, что, наверное, это был спам-звонок, а она случайно нажала на кнопку вызова. Чтобы впредь избежать случайного дозвона и не давать мошенникам повода названивать ей, Горохова стёрла номер, как это обычно и делала, никак не связав своё плохое самочувствие с этим звонком. Хотя мысленно она уже перебрала все возможные варианты: «Может быть, я надышалась выхлопных газов с дороги… Да нет, сквер чёрт-те где от проезжей части… Да и воздух свежий… Ветерок… Какие газы? Может, меня кто-то отравил каким-то газом специально… Ну да! Ты ведь перебежчик из Северной Кореи… Ну не знаю… Может, какие-то отмороженные малолетки баловались баллончиком, а я вдохнула? Ну где… Где газ? В носу нет никакого запаха газа! Ни от куртки не воняет, ни от волос… Ну да… А что тогда? Не знаю, просто устала, Женька до слёз довёл, вот на нервной почве и поплохело… Ещё и дождь, холодно… Да… Бабушка бы сказала, что меня сглазили… Хм… А может, и правда сглаз?» Лиде стало как-то жутковато от этой мысли, хотя она и подумала так не всерьёз.

Погруженная в раздумья девушка сама не заметила, как вышла на оживленную улицу, но людей здесь по-прежнему было немного, лишь подростки промокшими стайками, словно вороны, шатались по городу то тут, то там.

До дома Гороховых оставался один квартал, как Лиде вдруг нестерпимо захотелось пить! Не так, как обычно, когда люди идут пить чай, а так мучительно, как будто она только что отошла от наркоза.

Рот и губы страшно сушило, отчего Лиду затошнило еще сильней, и она подумала, что если сейчас срочно не выпьет воды, ее вырвет прямо на асфальт, как какую-то пьяницу с похмелья.

Так некультурно себя вести на улице Гороховой, понятное дело, не хотелось, и она забежала в ближайший на пути продуктовый ларек.

Денег у нее с собой не было ни копейки! Но она подумала, что продавцы ей извинят, если она возьмет бутылочку воды, а потом занесет долг.

В магазине было тепло, светло и людно. Но Лида как-то не успела для себя определить, чувствует ли она себя здесь лучше, чем на улице.

Она судорожно схватила с полки первую попавшуюся бутылку газировки. Напиток был очень сладкий, цвета жженого сахара. И уже в процессе питья Лида подумала:

«Блин, надо было брать обычную воду! Этой сладючей хренью разве напьешься?! Через пять минут опять пить захочется!» Но эти мысли запоздало пришли в голову Гороховой. Она уже осушила бутылку. Пустая пластмассовая тара противно хлопала и вся скукожилась в ее руках все сильней и сильней по мере того, как Лида выпивала содержимое бутылки.

«Сейчас допью и пойду скажу кассирше, что умирала от жажды, чтобы записала мне в долг. Я думаю, ничего страшного… Уж всяко войдет в мое положение… Моло-ли… Может, я больная какая-то… А… Мне и правда так хреново… Сейчас приду домой и завалюсь спать, и пусть Горохов сам как хочет…» Но додумать приятную мысль о доме и отдыхе Лида не смогла, ее перебил возмущенный женский возглас:

«Эй! Что это ты тут делаешь?! Совсем оборзела, что ли?!» Лида ошарашенно обернулась, она никак не ожидала нарваться на такое хамство за литровую бутылку воды.

Лида повернулась назад всем корпусом и увидела низкорослую-полненькую тетку лет сорока. У неё была такая нелепая стрижка, с челочкой выше бровей, какая подошла бы больше пионеру-отличнику. Одета женщина была в красный свитер из ангорки, эта пушистая кофта была, колючая даже на вид, и хотя сейчас не время было об этом думать, но у Гороховой невольно проскочила мысль о том, как все тело колотится и чешется от таких кофточек, и ее аж передёрнуло.

Ярко красней цвет отражался на лице женщины и ее хомячиного вида щёки, тоже были красные, хотя может быть она покраснела от гнева.

– Платить ты собираешься? Я, надеюсь….

– Да…Я вот как-раз хотела с вами поговорить…. Простите, я так сильно пить захотела…. Чуть не умерла от жажды…. И хотела Вас попросить чтобы….

– Жажды??? Да, это не “жажда” называется…это “трубы горят” называется….

– Что???

Лида, хотела возмутиться, но тут вдруг ощутила странную тяжесть у себя в руке, будто – бы, вдруг, пустая бутылка из-под лимонада, опять наполнилась до краёв и стала ещё тяжелее, чем новая. Девушка, отвела глаза от хамоватой тетки, глянула на бутылку и обомлела! У нее в руке вместо обычной с пазреламированной этикеткой пластмассой бутылки, вдруг оказалась такого же объёма, но стеклянная фигурная бутылка из-под конька, и при том уже пустая! У Лиды аж ноги подкосились от шока!

– Что за чёрт?!

– Это ты меня спрашиваешь?!

Женщина со злостью вырвала бутылку у Лиды из рук, и продолжила с напором и возмущением:

– Это я тебя спрашиваю; почему ты коньяк с горла хлещешь средь бела дня? Да ещё и не через кассу?!

– Простите, я вот как-раз собралась Вам объяснить, но теперь сама ничего не понимаю….

– Это потому, что закусывать надо! Или ты может уже и закусила и тоже на халяву?!

– Да, нет! Что Вы! Я просто думала, и что это вода…

– Ага… Совсем похоже….

– Да, нет, я сама ничего не понимаю…. Позовите, пожалуйста, управляющего….

– Я тут старшая смены, и я уже вызвала вневедомственных охранников! Так что не переживай….

Женщина встала в угрожающую позу, как бы невербально намекая Лиде, что если та попытается бежать, то она запросто огреет ее по башке, этой же самой, пустой бутылкой из под конька….

Горохова и не думала о побеге, она все ещё надеялась уладить конфликт по-хорошему:

– Ну, что Вы! зачем охрана? Я что похожа на воровку, на алкоголичку?

– На наркоманку ты похожа! Вон опухшая вся…. Глаза красные…. Трясет тебе как припадочную…. Уж я сколько алкашей здесь видала-перевидела, их так не трясёт…. А тебя вон аж колбасит всю….

– Да, ну, что Вы такое говорите?! Я просто под дождь попала. Плохо себя почувствовала, а вы вместо того чтобы помочь-посочувствовать человеку, сразу скандал раздуваете из-за каких-то мелочей!

Лида зря это сказала! По-всей видимости, фраза про “мелочи” брошенная ею в попытке пристыдить тётку задела продавщицу за “живое” и она начала аж поквакивать от гнева, как огромная, пушистая красная жаба:

– Да, нихрена себе Мелочи! Этот коньяк за литр стоит почти как моя зарплата за месяц! Мелочи?! Где ты его вообще взяла?! Элитная продукция у нас вся хранится “ под ключом” у кассира, я не пойму где ты нашла эту бутылку?!

– Да, я сама не понимаю! Я ж вам говорю, что плохо себя почувствовала, схватила с полки бутылку газосварки, думаю потом деньги занесу, а то до дома не дотерплю – умру от жажды, а тут вдруг, коньяк я и сама не знаю как так получилась….

– Ну, ты сказочница! Толи сама “вольты” прогнала, то ли из меня дуру делаешь?! Как можно выдуть литруху коньяка и не заметить этого?!

– Я не знаю…Мне стало плохо…. И я…. Я не знаю….. Может быть в аффекте….

– Понятно…. Ещё охранники не приехали, а ты уже “под дурочку” косишь?!

– Да, ну с Вами бесполезно разговаривать….

– Зато, от Вас от алкашей-наркоманов пользы много! Кто за коньяк будет платить, я тебя спрашиваю?!

– Я сейчас мужу, позвоню он привезёт деньги.

– Эта бутылка стоит двадцать тысяч!

Сумму, тётка, назвала, почти с восторгом, какой испытывает картёжник, понимая, что его козыри бьют все карты противника. И осталась вполне довольна, тем впечатлением, какое произвела на воровку, ведь в ее голосе послышались слёзы, когда она воскликнула:

– Что?! Сколько?! Двадцать тысяч?! Что за фокусы?! Может это и вообще не коньяк был, ведь я даже ни грамма не опьянела….

– Да, хрен тебя знает чем ты ширяешься, что тебя уже такое дорогущее бухло не берёт…И к стати, если ты думаешь, что за коньяк заплатишь и все, то не надейся! Я заявление писать буду! Пусть разбираются как ты смогла его выкрасть и может ещё чего сожрала или в трусах “под бородой” спрятала. После этих слов тётка заржала как Санта-Клаус – педофил.

К счастью, Лида в этот момент уже дозванивалась Жени и телефонные гудки, немного смягчили тот ментальный удар, какой ей мог нанести этот мерзкий смех.

Увы, охранник явился раньше, чем заигравшийся в компьютер Женя не взял трубку. И несчастная Гороховая была вынуждена нажать кнопку отбоя, потому, что охранник стал засыпать ее вопросами.

Разговор прошёл все потому же сценарию, что и с тёткой. Охранник задавал почти те же волосы, а Лида продолжила свою “старую песню”; мол пила воду— оказался коньяк, как так получилось не знаю! Сумму ущерба готова возместить. Больше ничего не брала!

Охранник поверил бы ее словам, будь он умственно отсталым, но он был адекватным человеком, в сказки не верил и властно подхватив Лиду под руку поволок ее в подсобку, чтобы та написала объяснительную.

Мужчина невольно даже ухмыльнулся представив, что росказни Лиды на бумаги будут ещё абсурднее.

В кладовке было тихо жарко, пахло ванильным печеньем, бульонными кубиками и мышами. Свет быль очень тусклый, но Лиде здесь даже понравилось, ей кажется теперь будет везде хорошо, где нет, “красной тётки”. А сода ее охранник не позвал потому, что видимо своими воплями она уже достала даже его.

Он отпустил руку Лиды и та, с удовольствием присела на старый проваленный диван. Он был весь засаленный в желтых и бурых пятнах, и в нормальном состоянии девушка бы ещё сто раз подумала, стоит ли садиться на таковою антисанитарную мебель. Но сейчас она так устала, что еле-еле держалась на ногах. А ещё она не могла понять, действительно ли в этой комнатке, от пола до потолка заставленной коробками, так душно или у неё начинается жар. Вспомнив про вирус она мысленно взмолилась: “Нет, Господи! Только не это!” И сняла куртку, которая ещё до сих пор не просохла от дождя.

Охранник сел за стол напротив Лиды. отодвинув замызганный электрочайник и положил перед ней ручку и лист бумаги А4. Со словами: “Пиши!”. Поначалу, Лида взяла ручку и склонилась над листом, который на дырявой-липкой клеенке, не лежал ровно, а весь бугрился.

Лида задумалась, о том, как составить объяснительную так, чтобы ее не заперли в дурку, и осознав, что таких слов подобрать не получиться девушка разрыдалась.

“Ну, и что мы тут “потоп” устраиваем?” – Впервые в голосе охранника, проступили щадящие нотки, до этого он разговаривал официально и даже грубовато, отчего Лида, сразу подумала, что он, наверное, бывший мент.

Ростом не ниже 190. Не толстый и не худой. Он показался Лиде даже приятным мужчиной, хотя она конечно же смогла, не заметить, что морщины, на его лице были очень глубокие, а кожа не по-сезону смуглая. Горохова, почему-то совсем уж невпопад подумала, что он выглядит так как будто недавно вернулся с Афганской войны. Но это не напугала Лиду, наоборот, она невольно отметила, какой – у него приятный парфюм. И подумала, что наверное, его жена очень любит раз дарит ему такие вкусные духи. Сейчас его голос и поведение не сделались менее ментовскими, но увидев, что девушка расплакалась, мужчина всё-таки решил проявить человечность, может быть даже не специально….

“Как это Вы так лихо, бутылку коньяка с горла осушили, и не поморщились?” – Охранник иронично улыбнулся гладя на Лиду – “Что есть что праздновать? А закусывали чем? Закуску с собой принесли или тоже с полки взяли? Ну, что Вы расплакались? Я разве Вас обидел чем-то?”

Лиде вдруг, показалось, что он решил сам-на-сам сыграть в “хорошего-плохого полицейского” но каким бы хорошим не хотел показаться охранник в его тоне сквозь напускную вежливость все равно отчетливо слышались интонации “плохого”. Девушка подумала, что мужчина делает над собой немалое усилие, чтобы говорить ей “вы” И она, желая облегчить ему жизнь произнесла сквозь слёзы:

– Меня Лида зовут, Лидия Горохова, можно на “ты” . Я вообще-то здесь не далеко живу на Мамонтова.

– На Мамонтова…. Райончик-то не очень…. Это где в пятиэтажках что-ли?

– Да….

– И что ж значит, устала от нищеты и решила так сказать изнутри обогатиться коньяком за двадцать косарей?

Охранник заржал как-то по-блатному, и Лиде стало противно. Она разрыдалась ещё сильней, и тут вдруг, к ней пришло слабое осознание того, что сейчас она плачет “пьяными” слезами. От тепла ее разморило и алкоголь накрыл ее волной дурмана. Только сейчас Лида поверила, что действительно пила коньяк. И что это вовсе не подстава “красной тетки”. Все ее нутро пропахло корицей и дубовым ароматом. Лида, вообще никогда не употребляла крепкий алкоголь, максимум, что могла себе позволить вино-шампанское, ну, или пиво в жару. Коньяк она по чайной ложечке, иногда очень редко, добавляла себе в кофе, поэтому и вкус ей был знаком, но чтобы “выдуть” целый литр и при этом оставаться в сознании Лида сама не знала, что способна на такое.

“Я хочу домой!” Совсем уж по-детски сказала она охраннику. И тут он кажется тоже заметил как ее “развезло” А ещё он заметил, что Лида красивая. Ее волосы успели высохнуть после дождя и снова кудрявились крупными локонами, выглядело это так, будто девушка только, что сделала завивку. С ресниц капали какие-то наивные “коровьи” слёзы. Губы, от рыданий припухли и раскраснелись. Бирюзова кофточка на мелких металлических пуговках была, хоть и из толстого материала, но пышную грудь облагала плотно. И охранник возбуждённо сглотнул слюну, размечтавшись о том, как Лида обвивает его своими длинными ногами и стонет от удовольствия, пока он напористо трахает ее.

Он поначалу, хотел назвать своё имя придумать какой-нибудь “подкат”, но опознав, что девушка “в дрова” решил не выкаблучиваться и без лишних слов подпер двери кладовой тяжелым картонным ящиком полным килограммовых пачек соли.

“Ну, что ты, моя хорошая? Уже готова? Ну, иди сюда…” Лида, молчала лишь слабо отрицательно махнула головой, она была в сознании, но лишь настолько, чтобы в тупую едва-едва фиксировать произходящие, но говорить, и уж тем-более сопротивляться она уже не могла.

Мужчина впился в ее губы поцелуем. Первый раз был безэмоциональный-холодный. Но потом, вдруг неожиданно для самого себя, он ощутил, насколько сладкие ее пьяные губы. Податливые и дурманящее.

Он поначалу, хотел назвать своё имя придумать какой-нибудь “подкат”, но опознав, что девушка “в дрова” решил не выкаблучиваться и без лишних слов подпер двери кладовой тяжелым картонным ящиком полным килограммовых пачек соли.

“Ну, что ты, моя хорошая? Уже готова? Ну, иди сюда…” Лида, молчала лишь слабо отрицательно махнула головой, она была в сознании, но лишь настолько, чтобы в тупую едва-едва фиксировать происходящие, но говорить, и уж тем-более сопротивляться она уже не могла.

Мужчина впился в ее губы поцелуем. Первый раз был безэмоциональный-холодный. Но потом, вдруг неожиданно для самого себя, он ощутил, насколько сладкие ее пьяные губы. Податливые и дурманящее.

“Нимфетка моя!” всплыло, откуда-то из глубин памяти, кого-то – где-то прочитанное, но никогда раньше не использованное слово. И возбуждённой мужчина произнёс его в слух, прежде чем впиться в губы Лиды ещё раз. Теперь его губы были жадные будто-то он не пьяную девку целует, а ест ворованное яблоко. Толчок в паху, был такой ощутимый, что аж, чуть повело вперед будто кто-то в спину толкнул. “Ох, нехера себе!” воскликнул охранник сам от себя не ожидая такого накала страстей. Ему было сорок пять, и он не думал, что ещё способен вести себя с женщиной не технично-потребительски, а так вот чтобы аж на эмоции пробрало. Он сам не знал, в чем тут дело, в этой вонючей комрке? В том, что он собирается трахать ее на этом ссаном диване? В красоте этой девки? Или в том, что она как говорится в протоколах: “лицо заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии”

Он приспустил свои и камуфляжные штаны до самых колен. Первым его желанием было залезть к Лиде в трусики, но ее теплые серые джинсы с начесом не выглядели той одеждой, которую можно снять быстренько. Тогда мужчина запустил пятерню в кудрявые волосы Лиды, разжал ей челюсть и стал с силой удерживать ее голову между своих ног. Ее безвольный рот поначалу не доставлял того удовольствия, какое он предвкушал после таких сладких поцелуев. Горохова была слишком пьяна, чтобы активничать, и сластолюбцу пришлось по большей части справляться самому, но потом, когда девушка вдруг, по-прежнему находясь в забытьи, утробно и протяжно застонала, мужчина поймал нужный темп. Он начал двигать тазом быстро, ощущая влажность девичьего пьяного рта. В мыслях он умчался туда, где они с Лидой оказались на огромной, застеленной красным шелковым бельем кровати, и она, изнемогая от страсти, стонет и извивается под ним, обалдевая от его стойкости и размера…

Потом снова возвращался в реальность, и эта грязная конура, и замызганный, прожженный сигаретами диван, и беспомощная Лида возбуждали его еще сильней. «Ах ты, сучка!» – воскликнул он почти в самый «пиковый» момент, но тут вдруг Лида подняла на него просветлевшие глаза. Мужчина испугался и на мгновенье отпустил девушку, но она не начала плакать и сопротивляться, а лишь произнесла хриплым от страсти голосом: «Женя, я люблю тебя!» И алкогольный туман вновь лишил ее чувств. Мужчина, вынужденный остановиться на «самом интересном месте», поначалу психанул, но, когда оказалось, что это была ложная тревога, возбудился так, что аж взвизгнул, и после нескольких сильных толчков истёк фонтаном страсти, не заботясь при этом об ощущениях своей партнерши.

Кирилл Пашутин, а именно так звали охранника, никогда не был ангелом, но и до такого скотства, чтобы стать насильником, тоже ни разу в жизни не опускался. Вот и сейчас, после всего, вытирая себя и Лиду влажными салфетками, он сказал: «Ну, без обид, да? Всё по согласию? Если б мы с тобой при других обстоятельствах встретились, поверь, всё было бы по-другому… Я вообще-то не эгоист… А насчет конька ты не переживай, я с этой грымзой договорюсь…»

Потом Кирилл обшарил ее сумочку в надежде обнаружить там паспорт, а в паспорте прописку. К счастью, заветный документ нашелся во внутреннем кармане, замкнутом на молнию.

Кроме адреса в паспорте, он увидел еще небольшую фотографию свадьбы Гороховых и искренне удивился тому, как такая красивая девчонка досталась такому очкастому увальню. Он без слюны плюнул в лицо Горохову и вызвал такси для Лиды. И начал напяливать на эту «тряпочную куклу» ее уже совсем сухую куртку.

В машину он нес девушку на руках, и на удивленный вопрос «красной тетки»: «Что случилось?» – ответил:

«Подозреваемая не выдержала моего допроса с пристрастием». Это была, конечно, донецкая шутка, но продавщица, кажется, приняла его слова за чистую монету и в душе даже посочувствовала Лиде и пожалела, что связалась с этим извергом.

Пока Кирилл нес свою нечаянную любовницу до такси, в его душе вдруг зародилось нечто похожее на нежность, а может быть, даже любовь…

У него снова засосало под ложечкой, а внизу живота будто скопился сгусток горячего воска, когда пока пьяная Лида так доверчиво прижалась к его груди, распустив, как ребенок, слюни.

Он усадил ее на заднее сиденье желтого «Киа-Рио», хлопнул дверцей и щедро дал таксисту на чай, взяв с него слово, что тот не уедет, пока не передаст девку мужу лично в руки.

Охранник потом еще очень долго вспоминал этот вызов на объект. Вообще-то это не его район и даже не его город, он-то сам из Балашихи, но в тот день пришлось заменить заболевшего коллегу.

Он даже рассказал жене про смешную девку, которая перепутала дорогущий коньяк с газировкой водой. И супруга беззаботно и от души смеялась, не подозревая об измене.

Больше, к сожалению для Кирилла и к счастью для Лиды, они не виделись никогда…

***

Уже на следующий день Лида попала в больницу с пневмонией средней тяжести. До аппарата ИВЛ, слава богу, дело не дошло, но высокая температура держалась пять дней. Даже если с утра ее удавалось сбить до 37,5, то под вечер градусник опять фиксировал жар выше 39. Сраженная болезнью, Лида спала сутками. У нее не было ни сил, ни желания даже чтобы просто нормально покушать. Естественно, что ей действительно хотелось, так это пить и спать. Стоит ли удивляться, что болезнь стерла из ее сознания и ту злополучную бутылку коньяка, и то, что сделал с ней подлец-охранник. Четче всего из произошедшего в проклятый день в памяти запечатлелась толстая продавщица в красной пушистой кофте. Но из-за чего хамоватая бабенка на нее накинулась, Лида вспомнить не могла. В ее мозгу все отложилось так, будто эта хамка требовала с нее двадцать тысяч, а вот за что? Лида не знала и думала, что, быть может, в том ларьке она разбила что-то, но что именно послужило поводом для скандала, девушка так и не смогла вспомнить ни во время болезни, ни после выздоровления…

В бредовом полусне, во время особенно сольного жара, несчастная Лида видела почти одни и те же картины: «Двадцать тысяч! Ты должна мне двадцать тысяч! Где ты взяла эту бутылку?! Где двадцать тысяч?! Ты их у себя в трусах под бородой прячешь?!» – кричала со злобой тётка и смеялась, как сумасшедшая… Потом она превратилась в красную мохнатую жабу, которую раздавил тяжелыми берцами охранник в камуфляжной форме. Жаба издавала при этом тошнотворно противный хлюпающий звук и одновременно хруст. И кровь брызгала из-под ботинка, так будто охранник не жабу раздавил, а прыгнул со всей дури на плотный вакуумный пакет с донорской кровью. Но Лида уже через секунду ощущала уже не кровь раздавленной жабы, а будто охранник семяизвергся ей на лицо под громкую и мучительно писклявую музыку Вагнера. Потом на лице опять оказывалась кровь, а музыка сменялась фразой, которую произносила девушка-робот: «Здравствуйте! Для нас важен каждый Ваш звонок! Мы очень рады, что Вы решили обратиться именно к нам! Мы сделаем всё, чтобы наша помощь оказалась для Вас максимально эффективной! Пожалуйста, определите степень ваших жизненных затруднений, для этого, пожалуйста, выберите на вашем телефоне цифру от 1 до 6. Один подходит Вам…» Потом ее перебил охранник: «Ну, без обид ведь, да?» Крепко держа Лиду за волосы и заставляя смотреть себе в лицо снизу вверх. Потом Лида оказывалась в машине, громко хлопнула дверца, и в кабине на всю мощь заиграла все та же мелодия Вагнера, только теперь настоящая, а не электронная. Она играла очень громко, и непонятно откуда взявшийся Женя, который теперь сидел рядом с Лидой в такси, напрасно пытался ее перекричать своими вопросами: «Что с тобой?! Ты вся горишь?! Лида, ты что, заболела?! Кто напоил тебя?! Лида, они что-то сделали с тобой?! Лида, зачем они заставили тебя пить?! Лида, они что, надругались над тобой?! Сейчас-сейчас, подожди, моя хорошая, скорая уже едет… Все будет хорошо…» При этих словах Горохов начинал сильно-надрано рыдать, и Лида просыпалась с сердцем, полным жалости к мужу…

Часть 1 Глава 4

***

Мальчик упал и ударился спиной так сильно, что не мог дышать где-то полминуты. За это время он уже успел подумать, что умирает. Но боль отступила, и он начал всхлипывать, будто утопленник, с жадностью набирая в лёгкий воздух. Поначалу, он был счастлив одним тем обстоятельством, что жив и может дышать, но спустя ещё минут пять, когда мальчуган ощутил, как нестерпимо воняет в комнате, его так сильно затошнило, что в голове промчалась пугающая мысль, что, быть может, он заработал сотрясение мозга, когда грохнулся со всей дури с окна на пол и не слабо мАхнулся затылком и спиной.

Бедняга представил, как его везут на скорой, как мама плачет. А жестокие в своей равнодушности медсестры колют ему болючие уколы. Как папа приходит вечером в больницу, но его уже не пускают, потому что приёмные часы давно закончились, и он передаёт авоську с апельсинами и шоколадкой. Мирон представил даже, как он умял сначала плитку молочного шоколада без чая, а потом принялся за сочные апельсины в надежде на то, что они утолят разыгравшуюся после сладкого жажду. Но апельсины теперь казались кислыми почти до несъедобности! Малолетний фантазёр так ярко представил себе всё это, что обманутый организм отреагировал, и он взаправду захлебнулся слюнями, которых теперь был полный рот. Мальчишка закашлялся так, что инстинктивно вскочил на ноги, забыв про возможное сотрясение. Угроза которого была совсем ненадуманной, ведь чердачное окно, в которое он ввалился, располагалось не меньше чем в трех метрах от пола. Для долговязого Мирона, который сам был ростом выше среднего, это не ахти какая высота, но упал он неудачно, со всего маху. Да ещё под башкой оказались какие-то то ли картины в массивных рамках, то ли доски, накрытые пыльными тряпками, которые уже взяли тлен. Спина болела в районе позвоночника, под нее при падении попало что-то фигурное и очень твёрдое, типа гипсового бюста Ленина. Откашлявшись, Тимофеечкин даже хохотнул при мысли, что синяк на спине, наверное, будет похож по форме на Владимира Ильича.

Прислушиваясь к своим ощущениям, бедолага подуспокоился, голова не кружилась, а тело болело не так, как будто что-то сломано, а так, как будто завтра будут синяки. «Слава богу!» – подумал Мирон и похолодел при мысли, что мог упасть с крыши на бетон. «А всё из-за Зойки! Если бы она меня не вытолкала из дома, как собаку, сидел бы я сейчас, телик смотрел! И никакой управы ведь не найдёшь на эту дуру! Даже если и расскажу родителям, как было дело, они что, за меня заступятся? Ага! Размечтался! Мама, как всегда, заладит свою старую песню, мол, Зоя – девочка, а девочкам надо уступать. Надо уметь договориться, дружить. Ага! Вот возьми сама попробуй подружись с идиоткой!!! А отец ещё того лучше придумает: «Мирон, разве я тебе не говорил, что ябедничать нехорошо? Разве мы с тобой не обсуждали эту тему, что уважающий себя мужчина не должен опускаться до стукачества, тем более на родную сестру! Разве это хорошо?» И пошло-поехало, всё в том же духе… Пацанёнок аж вскипел от гнева, подумав про сестру и про родителей, а уж какой скандал они учинят, если узнают, что он оказался на чердаке у соседа! А самое главное, если узнают, из-за чего именно он оказался здесь! Уж лучше б и правда дом сгорел вместе с дедом! Зато тогда никто бы и не узнал, что и как. А теперь как мне выбраться отсюда???» – задал мысленно сам себе вопрос Тимофеечкин, и паника накрыла его из-за отсутствия ответа.

Вдруг всё вокруг стало пугать. И полумрак, царивший на чердаке, несмотря на июльский полдень. И кучи барахла, накрытого старыми тряпками, было видно, что они были когда-то белые, а теперь поблёкли-истончились и напомнили мальчику про больничные простыни. А простыни, в свою очередь, почему-то вызвали в мозгу ассоциацию с ранеными-искалеченными солдатами: без рук, без ног, которые, как будто бы, когда-то истекали кровью прямо вот на эти самые тряпки, которые потом так тщательно и долго стирали хлоркой, что они погрубели-истончились. И дед Сухинин накрыл ими весь этот хлам.

А может, это и не хлам вовсе? Может, тем покойники накрыты?!» – пришла Мирону в голову мысль, которая только поначалу может показаться брендовой, но ведь и правда здесь на чердаке воняло не только пылью и с@ными тряпками, а больше всего мертвечиной. «Вот почему меня поначалу аж затошнило от этой вони, а не от сотрясения!» – подумал несчастный ребёнок и уже был внутренне согласен и на уколы, и на папины кислючие апельсины! Только бы не чувствовать этот ужасающий трупный запах! Он так испугался, что готов был расплакаться! Как ему теперь выбраться отсюда?

Дверь наверняка заперта с той стороны. Дед глухой-слепой и немощный не придёт, ему на помощь, даже если он будет орать, пока горлом кровь не пойдёт! Родители не подумают его искать на чердаке у старого соседа. «Даже если здесь сейчас нет трупов, а просто у деда стухло что-то из еды, то через пару дней мертвяк тут и правда появится, и это буду я! Я просто окочурюсь от жажды!» – от этих панических мыслей Мирон ошалел до того, что уж хотел вылезать обратно в окно на крышу и сидеть и орать там, пока кто-то не придёт, на помощь, пусть, может быть, даже Зоя. «Нет!» – тут же запротестовал мальчик. «Только не Зойка! Кто угодно, пусть хоть сам чёрт! Только не Зойка! Будь она неладна! Это всё из-за неё…». Подумал он и заплакал. Плакал нехотя, мысленно приказывая себе успокоиться и перестать паниковать. «Может быть, дверь и не заперта, а ты уже разнылся, как девчонка!» – ругал он себя.

«Ну да! До неё ещё попробуй доберись до той двери, тут ступить некуда в этих завалах, а начни разбирать, того и гляди либо что-нибудь на голову упадёт, либо докопаешься до какой-нибудь мерзости!» На эту трусливую мысль внутренний враг Тимофеечкина ответил ему так: «Права была Зойка, ты действительно слабак и плакса!» Пацанчик рассвирепел от таких слов, прозвучавших в собственной голове, и принялся с ожесточением очищать себе путь к входу, резко швыряя дедово барахло по разные стороны от себя. В основном попадались мешки со старым вонючим шмотьём, коробки с посудой и тяжеленные, перевязанные грубой верёвкой стопки книг, газет и журналов. Дальше вглубь стала мешаться детская коляска, полная пустых бутылок из-под водки и кефира.

А потом какая-то низенькая деревянная кровать. Нет, не кровать… А что это? Что? Горб?! Гроб!» – пронзила мозг страшная догадка. «Мама! Мамочка!» В голос заорал Тимофеечкин, окончательно теряя остатки самобичевания. «Помоги, мамочка! Мама! Мама!» Зарыдал перепуганный насмерть мальчуган и обмочился…

Он ведь был ребёнком тепличным. Любящие зажиточные родители ограждали своего болезненного сынишку от всяких невзгод и кошмаров этой жизни. Самая большая его беда заключалась в каждодневных ссорах с сестрой. И потому даже такая, по сути, обычная вещь, как гроб, напугала подростка до чёртиков.

С того дня Мирон начал заикаться. Нельзя сказать, что тому послужил причиной непосредственно гроб. Но стресс, который пережил мальчик за столь короткий период времени, когда сначала испугался пожара, который может произойти по его вине, потом высоты на крыше, потом, когда едва не упал и не разбился насмерть, потом эта непонятная вонь и пугающие тряпки, и наконец этот горб! Всё это в совокупности сделало и без того не отличающегося богатырским здоровьем Мирона Тимофеечкина ещё и заикой на всю жизнь.

Зойка ожесточилась ещё сильней. И с тех пор стала дразнить и задевать брата по вообще по-каждому пустяку. Сама будучи гром-бабой она очень комплексовала из-за своего избыточного веса, и в душе считала себя уродиной. Но вслух почти никогда этого не говорила. А срывала свою злость на чадушком брате. Каждый день обзывала несчастного дохляка и передразнивала его заикание…

***

То, что с чердака можно выйти через дверь, Мирон лишь предполагал. Но ведь не исключено, что отсюда можно слезть лишь через отверстие в полу по лестнице, в таком случае дела мальчика обстояли бы ещё хуже, чем он думал на данный момент, ведь чердак был битком забит старьём, и разгребать его, ища малозаметный люк, было бы ещё сложнее, чем добраться до двери. Хотя вероятность того, что она не заперта, близка к нулю. Мальчик понимал это и не мог унять слёз. Отчаяние лишало его последних сил, и он рыдал, забившись в дальний угол от гроба, преграждавшего ему путь. Дрожь в его теле то и дело менялась на судороги. Бедняга почти не осознавал себя, находясь в аффекте, но даже в таком состоянии ему было стыдно за мокрые штаны. Время шло, мальчишка успокоился. Тьма, накрывшая бардак чердака вместе с самим Мироном, поначалу показалась ему спасительной. Но ровно до того момента, пока слух не начал улавливать шорохи. То там, то здесь Тимофеечкин стал замечать хищные глазки, светящиеся в темноте. «Крысы!» – подумал он, и волосы зашевелились на голове от страха. Одна за другой в воображении стали всплывать истории о чумных крысиных вшах, о крысах-людоедах. А ещё мальчик вспомнил, как у них дома на кухне однажды начало вонять, вот точно так же, как здесь у деда на чердаке, мертвечиной. Папа тогда сказал, что крыса сдохла между бетоном и досками, и велел маме вызвать дезинфекторов. Но мама тогда сказала, что если они и будут вскрывать паркет на кухне, то только через ее труп. И в итоге три месяца вся семья трапезничала на террасе. Пока всё само собой не сгнило и не выветрилось. И такое, на памяти Мирона, случалось уже дважды за его двенадцатилетнюю жизнь. «Такое бывает в старых домах», – сказал папа. И сейчас, вспомнив эти слова, мальчик даже сам себя пристыдил, что, как маленький, навыдумывал каких-то мертвецов, которых тут и сроду никогда не бывало, воняли всего лишь крысы, то ли пропавшие в капкан, то ли сдохшие от яда. «А горб, ну а что горб? Для стариков гробы – это дело житейское. Почти как для молодых велосипед, гроб есть у каждого старика. Видно же, что он новый, а не из земли выкопанный, наверняка там нет никаких вампиров. Стоило ли так бояться, чтобы аж в штаны насрать?!» – ругал себя мальчик мысленно. «Если Зои́ка узнает – мне конец!» – подумал Мирон обречённо.

Но очередная крыса, пробежавшая где-то между жестянках банок не дала ему закончить мысль. Банки клацнули друг о друга, и сообразительный мальчуган смекнул, что они полные. Потому что пустая тара звенит по-другому. “Но с чем могут быть эти железные банки?” С тушенкой? Со сгущёнкой? – задался вопросом Мирон – “Но кто будет хранить баки с едой среди этого хлама? Уж не знаю как дед, но я бы ни за что сюда банки со сгущёнкой не потащил бы! Сгущёнка у нас дома вообще долго не задерживается. С томатной пастой? Но мама когда готовит у нее баночки обычно небольшие. А эти банки явно не с томатом.С тушёнкой? Но нафига деду здесь хранить тушёнку, чтобы крысы толще были?” – резонно рассуждал пленник. И тут его осенило – “Краска!” – “Так бряцают банки с краской!” – у мальчика в голове посветлело от радости, когда он придумывал план побега из этого чердачного плена.

“В окно просто так кричать бесполезно. Шум с водокачки и голубиное урчание заглушали все звуки вокруг. А вот если шарахнуть деду во двор банку с краской, то даже такой старый п@рдун, как Сухинин, наверняка отреагирует на такое хулиганство”, – думал Мирон и ликовал от радости. – “Нет! Не факт, что выйдет дед, а даже если и выйдет, то, скорее всего, не сможет подняться сюда, и кто знает, хватит ли у него сообразительности позвать на помощь…. Надо дождаться эту его домработницу, как там ее, Тамара…. Ну да, баба Тома, кажется…. Вот она-то из-за пролитой во дворе краски поднимет такой гвалт, что не только моим родителям будет мало места, она весь город на уши поставит! Уж будь спокоен…. Эта бабка не подведёт….. Уж что-что, а крики и скандалы – ее стихия!” – подумал Тимофеечкин и стал ждать утра, когда на велике прикатит баба Тома кормить деда завтраком. Он не знал, во сколько она подъедет, но надеялся, что скоро, подбадривая себя тем, что старички обычно просыпаются рано. Да и вообще, деду, может, какие-то таблетки надо пить с утра после еды… – надеялся на это несчастный узник чердака. Боясь крыс, мальчик не спал всю ночь. Временами он пел для успокоения: “Я начал жить в трущобах городских, и нежных слов я не слыхал. А иногда кричал для очистки совести, выставившись в окно: «Мама! Мамочка! Мама-а-а-а! Помоги мне, мама! Я здесь!»”. С удивлением заметив, что теперь слова выговорить ему стало сложнее и он вроде как заикается, но пока было некогда задумываться об этом. И он успокаивал себя тем, что это, может быть, просто от волнения и скоро пройдет. Была слабая надежда, что ночь утихомирила многие шумы и теперь есть шанс, что его услышат. Но, во-первых, расстояние между домами было слишком велико, а во-вторых, проклятая водокачка не переставала гудеть ни на минуту. Поэтому, как только на чердаке стало чуть светлее, Мирон принялся за дело. Осуществить задуманное оказалось не так уж и просто. Главная трудность заключалась, конечно, в том, чтобы найти банки с краской среди завалов. Они оказались стояли на стеллаже у самой стенки, пока Мирон докапывался до них среди бардака, ему пару раз прилетало по башке с верхних полок. Сначала на него рухнула огромная коробка с елочными игрушками, и по звуку было слышно, что в ней много что побилось при падении. А потом бедолага получил большими деревянными счетами по голове. На том же стеллаже стояли и капканы с гнилыми крысами, и пацан, убедившись в своей запоздалой догадке, еще раз мысленно отругал себя. Найденные банки еще надо было открыть, и Мирон ковырял присохшие намертво крышки отверткой с таким усердием, что у него аж спина вспотела. Наконец дело было сделано. И он уселся у окна ждать свою спасительницу. Благо тропинка с такой-то высоты проглядывалась отлично. Из обычных окон летом дорогу не видно, ведь всё вокруг оплетено виноградом и вьющимися розами, но отсюда, с чердака, вся улица была как на ладони! И когда Мирон увидел сгорбленную фигуру бабы Томы, сосредоточенную, быстро катившуюся на своем велике, с которым была неразлучна вот уж не один десяток лет, Тимофеечкин, увидев, что она уже заехала в калитку, сначала возликовал, а потом замер в предвкушении кульминационного момента. Тамара всегда выглядела бесценно и хмуро, как старый стоптанный ботинок. На ней всегда было одето что-то многослойное, блёклое. Даже в жару она напяливала на себя вязаный кардиган. Хотя, впрочем, это неудивительно, ведь старушка была неимоверно худая, и из-за этого, наверное, мерзла даже в июле. Спасибо хоть шапку не носила! Хотя теперь она была бы не лишняя, ведь Мирон скинул на нее с чердака открытую банку с краской, почти чуть ли не на голову. Бах! И на земле образовалась пугающая красная клякса, будто кто-то раздавил комара размером со слона. «Баба Тома! Баба Тома! Помогите мне, пожалуйста, я здесь! Баба Тома! Это я, Мирон Тимофеечкин!» – горланил мальчик одновременно с гулким звоном упавшей банки. «Баба Тома-а-а-а-а!» – продолжал надрываться малец во всю мощь своего голоса. Отметив с досадой, что заикание пока еще не прошло, он переживал, потому что Тамара исчезла из зоны его видимости и он не видел ее реакцию. Его терзала мысль, что, быть может, он опоздал и проворная, но глуховатая бабка уже успела зайти в дом и теперь предаваться ждать, пока она снова выйдет и увидит это страшное, похожее на кровь пятно. Но напрасно волновался Тимофеечкин, его сигнал «SOS» был чётко принят домработницей. И отреагировала она на него так: «@б твою мать! Ильич, что у тебя тут происходит?! Какая сволочь в меня краской кидается?! Ильич?! Ильич, это ты что ли?! Окончательно спятил на старости лет?! Ильич! Ты где?» С этими воплями старуха пошла в дом в поисках виновника. «Есть! Сработало!» – победно подумал Мирон.

***

Тамара ворвалась на чердак с той прыткостью, какую сложно было заподозрить в семидесятилетней пенсионерке. Ее одежда и даже лицо были перепачканы краской, словно кровью. Домработница была злая, как чёрт, материлась, как сапожник, и Мирон под напором ее гнева растерялся, позабыл все слова и оправдания, которые с такой тщательностью подбирал и придумывал всю прошедшую ночь. Глядя, как остервенелая от злости бабка раскидывает хлам, все ближе и ближе подбираясь к нему с желанием надрать уши, бедный ребёнок только и мог, что повторять сквозь рыдания: «Я домой хочу, я хо-чу-ууу домой к маме!»

Разгневанная Тамара к слезам мальчика оставалась абсолютно равнодушной: «Что ты здесь делаешь, ублюдок?! Кто тебе разрешил здесь лазить?! Ах ты, паскудник! А ну иди сюда, сучёныш! Ты зачем в меня краской швыряешься?! А??? Не ной!!! А… Это ты Тимофечкиных сынок?! Ах ты, недобиток сволочной, ты что ж думаешь, если у тебя родители буржуи, то тебе всё можно-всё позволено?! А ну иди сюда, скотина! Я тебе покажу, как со мной шутки шутить!»

С этими словами домработница, схватив несчастного хулигана за ухо, поволокла его вниз с такой скоростью, что тот едва ноги успел переставить. Тимофеечкин в свои двенадцать с Тамарой был уже практически одного роста, и, будь мальчик не так измотан бессонной ночью и не так напуган, как сейчас, быть может, он мог бы отбиться от ошалевшей старухи, но боевой дух покинул его, а противница была страшна и сильна во гневе, как чёрт. Ухо она скрутила мальцу нещадно, с ненавистью, вовсе не боясь причинить несоизмеримую его поступку боль или даже нанести вред здоровью.

Бедолаге казалось, ещё чуть, и его ухо останется в руке у этой взбесившейся ведьмы. Хрящи аж хрустели. Чердачная лестница занимала четыре немалых пролета, и мальчику казалось, что, пока они спустятся, бабка не только ухо ему открутит, а ещё и скальп сдерет, так нестерпимо больно тянуло всю кожу на голове. Вопреки ожиданиям мальчика, эта старая карга не собиралась его отпускать уже даже когда они спустились.

Всё с той же молниеносной скоростью она протащила его по полутемному залу, где было холма только на чуточку меньше, чем на чердаке. И воняло не гнилыми трупами, а чуть-чуть поприятней, но если кто-то может назвать «приятным» запах стариковской мочи, залежалых вещей и таблеток.

“Ильич! Где ты?! Ильич! Иди сюда! Смотри, я барчука-Тимофеечкиных поймала! Ильич, иди посмотри, что эта сволота профессорская наделала! Всю кофту мне краской измазал, скот! Ильич где ты?! Вопила старая стерва так долго, что Мирон подумал, “Да сдох он уже, наверное твой Ильич! И ты катись за ним в ад, дура!”

То, что Мирон ошибся в своей догадке выяснилось лишь когда охамевшая домработница, все тем же способом приволокла его в комнату напротив зала.

Из-за бордовых-бархатных штор, вплотную закрывавших оба больших окна, и из-за темно-красных с золотом обоев, свет в комнате был такой какой, нужен при проявке фотографий, только значительно темнее.

Тут было, чуть поуютнее, чем на чердаке и в гостиной, но тоже очень жарко и пахло почти также, но только к этому мерзкому запаху, помешался ещё какой-то, то ли эвкалипта, то ли благовоний. Мирон, вдруг, отметил, что тут пахнет как в церкви. Хотя, он там был лишь единожды, когда его прабабушка умерла, два года назад. Но ему навсегда въелся в память запах свечей и ладана.

Хотя, сейчас незваному гостю было не до того чтобы оценивать интерьеры дома, но все ж невольно среди прочих мыслимый в голове вертелись и касаемые того, как тут у Сухинина все устроено. Первое что удивило Тимофеечкина, то, что спальня была гораздо больше, чем у других, по размеру комната была такой, какой в обычных домах бывают гостиные.

Кровать была огромная с чудаковатыми завитушками на деревянных спинках. На ней, накрытый давно нестиранной простынкой, полулежа сидел опершись на подушки хозяин этого дома, и читал огромную книгу. Она была очень странная, потому, что уж слишком большая, как справочник или библия. А ещё ее странность заключалась в необычной обложке. Никогда ещё Мирону в своей жизни не приходилось видеть книг в переплёте из настоящей, очень хорошо выделанной чёрной кожи, да ещё и усыпанной мелкими самоцветами. Срез у книги был золотой. Увидев это пацан подумал: “Ещё и меня буржуем называют! Да, у отца отродясь таких дорогих книг не было…. “ Да, и вообще, вся обстановка в комнате стремилась казаться роскошной, чего только стоил журнальный столик, где тарелки были из серебра накрытые “баранчиками” как в ресторане. Из-за этих крышечек нельзя было понять, что в них.

Но Мирон предположил, что этот прикроватный столик, Тамара не успела ещё убрать после того, как дед вчера поужинал. Об этом косвенно свидетельствовал и графин из-под красного вина. Что в очередной раз немало удивило Тимофеечкина, он то думал, что старички ничего крепче чая или кифара не пьют. “Значит не врут, что сын у него большой “шишка””. Подумал он и испугался, от этого испуга наконец-то нашёл в себе силы, остановить на секунду рыдания и заорать :“Пусти! Пусти! Мне ухо больно! Больно! Пусти, немедленно! Я все папе расскажу!” Тамара от этих слов взбеленилась ещё больше – !Чего ты там, вякаешь, подонок малолетний?! Слышал, Ильич?! Он нас своим папенькой- профессором собрался пугать! А ну, снимай штаны, сейчас пороть тебя буду!” – Произнося эту угрозу Тома, наконец-то отпустила ухо несчастного Мирона и пошла за ремнём к креслу, где лежала дедова, снятая на ночь одежда. Ребёнок тут же рванул к выходу в надежде избежать экзекуции.

Ухо очень сильно горело, Мирону казалось, что из него идёт кровь. Голова тоже болела. А слезы скопившиеся в его глазах дезориентировали его в пространстве. Но не смотря на все это он рванул прочь из комнаты, с криками: “Пустите! Пустите меня домой меня мама ищет!”. В тот момент момент подростку казалось, что его способность убежать это вопрос жизни и смерти. Но даже в таком состоянии перепуганный пацанчик остановился и встал как вкопанный, ставши невольным сведением как дед Сухинин запустил, в Тамару, той самой тяжеленной книгой, какую читал, когда эта злющая бабка, ввалилась в его спальню вместе с Мироном. Слава Богу! Книга пролетела выше головы домработницы. Иначе он точно убил бы ее, а так эта неподъёмная книга, которую вообще не понятно как мог держать в руках немощный дед, словно увесистый булыжник ударилась о шкаф, стоящий напротив кровати деда, с такой силой, что этот дубовый лакированный гигант, аж затрясся весь. “Ещё бы чуть ниже и бабу Тому пришлось бы хоронить…. “ – Подумал обалдевший от увиденного Мирон и уж рот открыл от удивления, на секунду забыв и про ухо и про побег.

Тамара, вообще по- началу, и не поняла даже, что хозяин ее чуть не убил, она тупо вглядывалась в сторону шкафа пытаясь сообразить, что это там такое грохнулось, и лишь когда дед прохрипел, во весь дух, на которой только был способен: “Пошла, вон!” Она, кажется, догадалась в чем дело, и начала оправдываться, сначала извинительным тоном, но по мере рассказа ее голос все больше и больше приобретал прежние истеричные нотки: “ Да, ты чего Ильич? На меня из-за этого ушлепка малолетнего? Да, ты же не знаешь ничего, Ильич! Ты посмотри, он мне всю одежду перепачкал и волосы, я теперь вся как свинья в краске! Ты глянь! И во дворе тоже, что делается! Пятно, такое красное, будто здесь убили кого-то! Тамара, сделала попытку подойти к кровати деда, чтобы показать ему как ее испачкал мальчишка, но тот, все с теми же интонациями произнёс: “Пошла, вон!”

И Тамара попятилась от него, сгорбатившись от страха как шакалка. Она с проворностью крысы шмыгнула прочь из комнаты, закрыв за собою дверь. И тут только, шокированный мальчишка понял, что упустил свой шанс сбежать. И теперь он наедине в комнате с дедом Сухининым, про которого, мальчишки говорят, что он детей жрет, пьет их кровь и вообще он бессмертный колдун! Мирон был в паре шагов от двери, но почему-то, когда ему вспомнились эти страшные байки про деда, то он подумал, что бежать бесполезно.

Тимофеечкин в отупении смотрел, как дед поднялся с постели. На нём была одета белая ночная сорочка, раньше мальчик думал, что эта женская одежда и поэтому очень удивился, что дед спит в ней.

Ещё больше он удивился, тому, что первым делом поднявшись с постели, старый чудак, сдернул белую застиранную тряпку, с трельяжа и открыл три его зеркальных створки. Тряпка была, точно такая же какие он видел там на чердаке, а вот трельяж! Трельяж под ней оказался великолепный! Деже и подумать нельзя было, что в таком, сомнительного достатка доме, у еле живого дела может быть такая мебель! Было видно, что сделан он из дорогих парод дерева, а рамки в которых делались зеркала были с золотыми с искусстно выполненными завитушками. Да, и сами зеркала были какие-то необычные, будто тронь их, и окажется, что это не зеркало вовсе, а жидкий металл, типа ртути, только светиле. Красивого серебряного цвета. Мальчик ахнул! И подумал: “Значит не врут, что у него сын, в Москве, в Кремле работает…Это он, наверное, своему отцу, с работы принёс…. Ну, да иначе откуда такая красота!”

Сухинин выдвинул маленькую, сработанную под стать трельяжу табуретку, и усевшись на неё достал, из ящичка встроенного в трельяж, чёрные тонкие свечи, и установив их в хрустальные подставочки, поджег по одной свечи у каждого из зеркал.

И без свечей Мирону, показалось чудным, что старый дед с самого утра сидит и пялится на себя в зеркало и даже не в одно, а сразу в три! Словно невеста, а уж эти свечи и вовсе сбили мальчишку с толку. – “Да, если бы я выглядел как этот плюгавый старый сморчок, который и головы, то толком уже поднять не может…. Я бы вообще ни в какое зеркало никогда бы не смотрел, даже в такое красивое. Я бы вообще все зеркала из дома повыбрасывал бы! А этот сидит любуется собой как красна- девица!” – подумал Тимофеечкин.

Ему было до одури страшно, но всё-таки он нашёл в себе силы начать разговор: “Пус-тите, мм-еня мне дамой надо, меня мама ищет. Я со-сед ваш, Ми-рон, сын; директора завода, я тут слу-чайно у вас застрял, и у меня ухо болит…. И мне до-мой, на-до сро-чно, а то родители в ми-лицию пой-дут” – Мирон с горечью заметил, что его заикание так и не прошло. Но ещё больше его раздосадовало, то, что дед вообще не обратил на него никого внимания. Тут в комнату, с подносом зашла Тамара и сказала, обращаясь к мальчику: “О, Мироша, ты все ещё тут! Вот и хорошо, вот и славно хороший ты мальчик, я и тебе сейчас чая принесу, иди садись позавтракаете вместе с Ильёй Ильичом….” – Проговорила эту фразу Тамара, с такой нежностью и заботой в голосе на какую вообще была способна. Но так как ее опыт в сюсюканье был, по всей видимости невелик, прозвучали ее слова нелепо. Так будто их произнесла тряпочная кукла— Петрушка. Несмотря, на это старуха продолжала в той же манере. Она убрала дедово шмотье на незастеленную кровать, где одеяло лежало огромным комком, и усадила мальчика в кресло за журнальный столик, на который минутой ранее она поставила поднос. И сказала:

– Иди, садись! Вот молодец! Бери, кушай вот варенье, вот булочка, я сейчас чая принесу…

– Д-аа, не-е, надо мне никакого чая! Я ж вам говорю, мне домой надо!

– Да ты подожди, Мирошенька, ты не отказывайся… У нас знаешь какое варенье вкусное! Ананасовое! М-м-м… Вот скажи, ты ел когда-нибудь ананасовое?

– Нет, не ел. Но меня мама ждёт, волнуется. Мне не до варенья сейчас, я домой хочу!

– Пойдёшь-поедешь домой! Куда денешься? Чая с дедушкой попьешь и пойдёшь домой, а я тебе сейчас что-нибудь холодненькое принесу, к уху приложишь. Болит ушко-то?

– Да.

– Ай-ай-ай-ай… Вот я дура старая! Ты уж прости меня, идиотку проклятую! Я сама, вон видишь, до сих пор в краске хожу… Так и не отмывается…

– Из-извините меня…

– Да что ты! Что ты! Это ты меня прости, пожалуйста! Ты ж видел, как Илья Ильич меня чуть не убил за тебя?

– Да, видел… Ну вот, а ты домой собрался… Ты гость Ильи Ильича, а из гостей неприлично уходить, отказавшись от чая… Ты кушай-кушай, варенье не стесняйся… Сейчас и дедушка к тебе присоединится, через полчасика…

– А что это он делает?

– Медитирует…

– Что это такое «мед-ии-тирует»? Я такого слова не знаю…

– Ну, в транс впадает. И улетает в своих мыслях далеко-далеко. В космос.

– А зачем?

– Ну как это зачем? Для бодрости, для просветления мыслей…

– А зеркало зачем?

– Ой, уж вот этого я не знаю… Дедушка как придёт в себя, у него и просишь… Варенье-то вкусное? С корицей… Тебе нравится?

– Угу…

– Ну вот и славно… Кушай-кушай… И булочку бери… А этот чай я Илье Ильичу налила в его кружку… Сейчас пойду тебе принесу… И компресс холодненький на ушко… Ты посиди тут, подожди, сейчас дедушка уже к тебе присоединится и будете вместе чай пить. Раз он тебя наказать отказался, видать, понравился ты ему…

Часть 1 Глава 5

***

В тот день, когда Лида явилась домой в бессознательном пьяном угаре, вся растрёпанная, в бреду от высокой температуры, Горохова как молнией пронзило. У него вдруг открылись глаза на творящийся вокруг хаос и нищету, которая так угнетала его супругу. Неизвестно ещё, кому в те дни было хуже: Лиде, которая находилась под неусыпным наблюдением врачей и чью боль заглушали лекарства, или Евгению, который получил нестерпимый ментальный удар от осознания того, что его любимая в таком состоянии.

Он проклинал себя за то, что в тот день не захотел ее слушать, за то, что они поругались и Лида ушла на весь день, а он заигрался в компьютер настолько, что даже не заметил, что ее нет дома. Просто думал, что она на кухне сидит за ноутбуком, слушает музыку, читает книжку или готовит что-то потихоньку.

«Иди забирай свою красавицу!» – сказал Жене незнакомый парень, оказавшийся таксистом, который привёз Лиду домой почти в полуобмороке. – «Еле-еле растолкал ее, чтобы она номер квартиры назвала и имя твое. Ты Женя?» – произнёс парень с претензией в голосе. – «Да», – ответил Горохов в растерянности. – «А вы кто? В чем дело?» – «Ну, давай, иди забирай свою девку! Чего тупишь?! Ты думаешь, есть у меня время тут с тобой базарить?!» – окончательно вышел из себя таксист. – «Дак а что с Лидой?! Почему она не может подняться сама?!» – спросил Евгений уже на ходу, спускаясь с лестницы вслед за незнакомцем, тот ответил ему хамским тоном: «В г@вн@ твоя Лида!»

Женя ему не поверил, он ни разу в своей жизни не видел жену пьяной, а уж тем более было невозможно себе представить, чтобы она напилась до потери сознания! Бабушкино воспитание давало о себе знать. И единственное, в чем заключался почти детский Лидин бунт против таких авторитарных рамок, это в том, что она покуривала иногда. Но секс без обязательств или крепкий алкоголь – это ни в коем случае!

И лишь когда Евгений сам лично увидел, в каком состоянии его жена, и учуял, едва открыв машину, как сильно от неё несёт коньком, он осознал, что это не шутка.

Ещё в момент, когда он нес её на руках, то, даже не успев зайти в квартиру, ощутил, как от ее лица пышет жаром, он понял, что у неё температура. И почти в тот же момент догадался, что Лида ему изменила. Вернее, что ее изнасиловали. Он сам не знал, с чего вдруг такие мысли, но был уверен в этом почти на сто процентов. В большей степени для такой его догадки послужило, конечно, то, что жена была так чертовски пьяна, но и вообще интуиция взыграла, когда Женя ощутил, что от ее Лиды воняет не только алкоголем, а ещё и духами сладкими, но при этом уж точно мужскими!

Горохов снял с любимой куртку, уложил в постель. Он старался сохранять присутствие духа и спрашивал у неё как можно ласковее: «Лида! Лида… Лидочка… Где ты была, зая?! Тебе плохо?! Сейчас потерпи, Лидок, сейчас я скорую вызову… Лидочка, кто это сидел? Лида, кто напоил тебя? Они что… что? Надругались над тобой… Кто? Кто это сделал? Лида… Лидочка… Сейчас потерпи, малыш, всё будет хорошо…»

Он произносил эти слова, хотя и знал, что жена не ответит. Всё, на что она была способна сейчас, – это лепетать что-то бессвязное про какой-то телефон, про двадцать тысяч рублей, про какую-то красную жабу и какую-то замечательную книгу. Женя был даже рад этому. Он не хотел знать, что случилось. Ему не нужна была эта горькая, унизительная правда! Но предчувствие не спрашивало у него, хочет или не хочет он знать, что его любимая жена, которая потеряла девственность лишь в первую брачную ночь с ним, теперь поругана кем-то другим, неизвестным. А может быть, даже и не одним мужчиной…Женя вызвал скорую, а потом разрыдался в голос так истерично, по-бабьи. И вид у него при этом был такой, будто он готов свести счеты с жизнью.

Внутренние, он всегда осознавал, что Лида ему не пара, что она – его счастливый выигрышный билет. Подарок судьбы. Он и мечтать не мог о таком! Пухлый, уже с юности начавший лысеть бухгалтер, скучный и трусоватый, маменькин сынок. Он знал, что рано или поздно это произойдёт! Лида либо сама от него уйдёт, либо заведёт себе кого-то на стороне, либо вот так, как сейчас, ее просто изнасилуют. Как бы ни было, но он знал внутри себя, что по какому бы сценарию ни начали развиваться события, но это будет конец! Конец их любви! Он не сможет простить ее никогда! Как и всякий закомплексованный мужчина, Женя, каким бы он гениальным ни был в своём бухгалтерском деле, по большому счёту, по своему ментальному развитию, ушёл недалеко от пятнадцатого подростка. Поэтому был склонен видеть мир в чёрно-белых тонах, нередко воспринимая даже житейские, пустяшные неурядицы с театральным трагизмом. Что уж говорить о такой действительно серьёзной беде, как измена или изнасилование.

Женя обиделся до глубины души! Он поклялся самому себе, что, если Лида сама об этом не заговорит, то он первый никогда в жизни не затронет эту тему. Лишь в таком случае всё могло остаться между ними как прежде, ведь, если это не обсуждать, если Лида этого не вспомнит или просто не захочет вспоминать, то он был на это согласен. Ведь тогда получается, как будто ничего и не было.

А если так, значит, Лида по-прежнему только его женщина! Но если она вдруг вспомнит, захочет с ним поговорить на эту тему. Не важно, с какой целью! С целью попросить прощения или наказать виновных. Всё! Это- крах! «Я сразу же подам на развод!» – подумал рыдающий Горохов, и сердце при этой мысли у него защемило ещё сильней. Он даже представил, как прибежит к мамочке, весь переполненный праведной злобой на свою жену-потаскуху, которая всё-таки довертелась своим хвостом перед чужими мужиками. Как он напустит на себя ещё даже побольше скорби, чем есть на самом деле, и как мамочка будет жалеть его и ненавидеть, и материть Лиду. Эта мысль ему даже понравилась, вдруг перспектива быть рогоносцем показалась ему даже привлекательной.

Ведь тогда у него появилось легальное основание снова переехать к родителям, а значит, не надо будет платить за жильё. Можно будет по-прежнему пить пиво, играть в комп, ссылаясь на депрессию после развода. Мама обеспечит ему уют, отец поддержит деньгами, хотя они с Лидой и так всё это время после его увольнения, считай, живут за счёт его родителей, но это другое! Если Лида окажется изменщицей, то он – жертвой ее коварства и распущенности. А значит, и осуждать его за лень и пиво может только самый бессердечный в мире человек! Ну а женщина рано или поздно найдётся другая, куда денется? Да, уже не такая красивая, что мужики аж шеи себе сворачивают и свистят вслед, а то иногда и в открытую говорят: «Ну, Горохов, ты даёшь! Как ты себе такую девчонку-то отхватил?!» Многие, кто видит их пару впервые, просто не могут поверить, что это его жена! А однажды, на корпоративной вечеринке, куда можно было пригласить своих «вторых половинок», его коллеги даже подумали, что он пришёл с эскортницей, а потом целый месяц подкалывали его за это.

Да, такого уже, конечно, никогда не будет! Но всё же. «На каждую кастрюльку найдётся своя крышка». Всплыла вдруг, в памяти милая фраза его матери. И он окончательно успокоил себя тем, что сейчас нормальных мужиков – дефицит, а он всё-таки пусть из себя и не красавец, но не пьёт, не бьёт, да и прокормить свою семью вполне способен. Так что всяко надеется для него новая супруга, способная организовать ему, как говорится, "и мучное, и ночное…" Перебирая эти мысли в голове, Горохов чуть подуспокоился, ощущение, что мир рухнул, потихоньку уходило из его души, но, несмотря на те выходы, которые он для себя обрисовал, всё же несчастный, оскорблённый Евгений молился всем богам, чтобы этого никогда не случилось!

Он не желал выяснять отношения, он не желал, чтобы Лида хоть что-нибудь хоть когда-нибудь вспоминала! Ни словом, ни полусловом, ни при каких обстоятельствах она не должна была копаться в этой теме. Ведь он так не хотел терять ее! Как ребёнок, которому во всём отказывали и ограничивали, а потом наконец-то! После многих лет лишений подарили такую желанную, такую красивую игрушку! И вот… Что теперь?! Судьба хочет забрать назад свой подарок?! «Ну уж нет!» – думал Горохов и молился, чтобы всё обошлось. – «А вдруг она беременна?! О боже! Если это так, то точно не от меня! Она-то не знает, что у меня с этим проблемы… Ну не с процессором, а с зачатием. Я-то ей столько лет втирал: «Ещё рано! Успеем! Успеем потом…» – От этой мысли Евгений взвыл с новой силой…

Диагноз – бесплодие – был его самой сокровенной тайной. Горохов почему-то склонен был причислять все болячки «ниже пояса» к импотенции. А импотенцию считал позором. Хотя доктора сказали ему, что, если он пройдёт несколько курсов лечения, то есть большая вероятность, что они смогут помочь ему. Но лечиться Женя отказался категорически! И согласился бы на это, если бы Лида начала настаивать под угрозой развода. Но, так как она ничего не знала, соответственно, и настаивать не могла. А Горохов не торопился просвещать ее в свою тайну, которую считал для себя постыдной.

Конечно, если жена сейчас окажется беременной, то, с одной стороны, это очень удобно, ведь тогда можно будет и никогда не признаваться ей в бесплодии. Но, с другой стороны, чёрт побери! Одно дело – простить измену, о которой никто не узнает, да и сама Лида, может, не помнит, на это Горохов ещё был согласен с горем пополам, но растить чужого ребёнка! Нет, Женя не находил в себе моральных сил, чтобы согласиться на такое!

Из-за кучи комплексов и ментальной незрелости он искренне полагал, что жениться на женщине с ребёнком или, как в его случае, растить «нагуленного» – это "петушиный" поступок. И хоть эти его мысли были абсолютно иррациональны и глупы, он не смог поступиться своими "пещерными принципами". Поэтому он гнал от себя эти мысли как самое страшное, что может быть! А о том, что Лида заболела, он по-настоящему забеспокоился лишь в последнюю очередь – «Скорую вызвал. Врачи проколют уколы, поставят капельницу, и всё пройдёт…», – подумал он….

Произошедшее с женой стало для Жени не только тяжёлым ударом, но ещё и послужило толчком для того, чтобы наконец-то выйти из коматозного состояния и начать действовать. На следующий же день, после того как Лиду увезли в больницу, Горохов, немного отойдя от шока, начал убираться в квартире, желая устроить для супруги после выписки сюрприз. Но скоро мытье посуды, полов и окон ему осточертело, и он, придя к выводу, что вряд ли сможет убраться как полагается, решил пойти другим путём. Дал объяснительную о продаже своего любимого компьютера! Для Жени продать компьютер ради жены – это настоящий подвиг! Равноценный тому, что для прекрасного принца зарубить дракона. Компьютер – самая ценная вещь, какая имелась у Горохова. Не считая квартиры. Но квартира была ещё не их, а ипотечная. А компьютер! Компьютер был для Жени ценнее всего! Мощный, игровой с огромным ярким монитором.

Компьютер Женек покупал себе ещё до свадьбы. Это была первая и по сей день чуть ли не единственная серьезная покупка. Он вбухал в эту «игрушку» ни одну свою зарплату, ещё и мать добавляла. За эти деньги в то время можно было купить иномарку. Не новую, конечно, но и не развалюху. Но Женя купил компьютер. Он любил вечерком после работы посидеть, снять напряжение после тяжёлого трудового дня, поиграть с баночкой пива. А в выходные нередко игра затягивала его чуть ли не на сутки. Лида обижалась, конечно, но Женя мало обращал на это внимание.

Но, при этом, Евгений распрощался с компом легко и без сожалений. Наоборот, радовался тому, что покупать нашёлся буквально через пару часов после подачи объявления. И цену заплатил хорошую. Теперь у Жени были деньги и на клининг, и на лекарства для Лады, да и себе на поесть тоже.

Он сам обрадовался, как будто какая-то заправская домохозяйка, когда, вернувшись с рынка, увидел, как чисто и прибрано стало в доме после того, как здесь знатно потрудились уборщики. Аж дышать стало легче! И светлее в квартире, и обои, и мебель уже не казались такой старчески-угнетающей.

Когда-то, когда они только ещё собирались брать эту квартиру, то сразу думали, что сделают ремонт и купят современную мебель на те деньги, что им подарили на свадьбу. Но так получилось, что как раз тогда друг Жениного отца продавал своё ещё не старое авто и им по дружбе предложил скидку. И молодые выбрали машину, решив отложить ремонт ненадолго. В результате свою семейную жизнь они начали в той квартире и в той обстановке, где померла уже не одна бабушка. Может, с того у них всё и пошло наперекосяк…

Но в итоге ремонт не был сделан, и поныне. Горохов, вдохновлённый уборкой, даже подумал: «А не забабахать ли ремонт??? Вот уж где Лидок и правда будет от счастья на седьмом небе! Ну а что? Денег хватит…» Евгений хотел было уже начать воплощать свою идею в жизнь, но потом подумал: «А нафига я тогда за уборку платил??? Сейчас ведь всё по-новой з@срут своим ремонтом…. Да и Лидочку уже со дня на день должны выписать… Успеют ли мастера всё сделать за пару дней? Наверняка попадутся какие-нибудь капуши, которые на полгода затянут эту всю катавасию. И куда я потом Лиду приведу, уставшую, ослабленную? Нет уж. Обойдёмся пока без ремонта, сейчас вот на работу устроюсь, долги пораздаём – тогда уж…. А может быть, мне повезёт, и хорошо устроюсь, и тогда мы вообще переедем отсюда в квартиру получше, а может, и в город побольше…» Будто прочитав его мысли, позвонил друг Альберт и начал свой разговор так:

–Здоров, Горох! Как жизнь?

– Да ниче… Пойдет…

– Как там Лидок, выздоравливает?

– Да уже всё хорошо. Не выписывают, потому что ее лечащего врача нет, вот приедет через пару дней и оформит выписку.

– А чё сам не увезёшь её? Без выписки…

– Да зачем, пусть побудет на всякий случай. Бережёного Бог бережёт…

– Ну да… Ну да… А может, ты просто привык уже к холостяцкой жизни и не очень-то скучаешь?

– Да какой там! Я уже на стенку лезу! Я ж без Лиды как без рук!

– Да без рук и без Лиды – это уж совсем плохо… Тут не поспоришь…

– Да иди ты со своими подколами знаешь куда…

– Да ладно, я ж сейчас сам такой. Арина поехала институт себе присматривать… Ну и Маринка за ней увязалась… Договариваться будет с ректором, чтобы на экзаменах не завалили. А я тут один ку-кую…

– Да ты че?! И куда они умотали?

– Ну, куда-куда? А то ты не знаешь куда! В Москву, конечно…

– Будет наша дочурка пресс-секретарем по связям с общественностью.

– Ух ты, блин! Как круто!

– Ну так, а ты думал…

– Так вступительные экзамены-то вроде ещё не скоро, аж летом…

– Ой, да я, если честно, и сам не знаю, что они там мутят, то ли грамоты у них какие-то, то ли письма нужны рекомендательные, я, если честно, и не вникал особо. Мне сказали: «Папа, дай денег! Мы в Москву поедем в институт на смотрины». А что там оно и как, я не в курсе этих подробностей.

– Ну понятно…

– Так ты сейчас как, не занят, я заеду?

– Да нет, в принципе… Не занят, но боюсь, вдруг по работе позвонят работодатели. И что потом, я сорвусь, уеду, а ты один тут будешь у меня торчать?

– Ну и что? Мне-то какая разница, где торчать? Что дома один, что у тебя побуду один… Телик включу, если что…

– Ну приезжай

Нажав кнопку «отбой» на смартфоне, Женя почувствовал досаду, что не смог отделаться, от друга. «Надо было сказать, что уже выезжаю по поводу работы!» – злился на себя Женек за то, что не смог проявить настойчивость. Чуяло его сердце, что Альберт едет не просто в гости, а будет требовать вернуть долг… И Евгений, конечно же, оказался прав.

Обоим Щукиным было по тридцать шесть лет. Разница между ними и Женей в семь лет не ахти какая большая. Но жили они в финансовом отношении не в пример лучше Гороховых.

Деятельный и рисковый Алик ещё лет двенадцать назад не побоялся связаться с автомобильным бизнесом, сначала сам гонял тачки с Владивостока, а теперь вот сделался директором фирмы купли-продажи подержанных иномарок.

К своим годам они уже успели обзавестись тремя детьми, старшей из которых Арине – шестнадцать лет. Мама родила ей ещё двоих братиков-близнецов, которые в мае будут отмечать свой первый юбилей, ведь Антону и Андрею исполнится по десять лет.

При взгляде на Щукина так и не скажешь, что он глава такого большого семейства. Высокий, с накаченным прессом и рельефными мускулами, он выглядел намного моложе своих лет. И даже, чтобы не казаться совсем уж пацаном и не отталкивать тем самым от себя деловых партнёров, отпустил средней длины бороду, которая всегда у него была ухоженная и «набриолиненная». Серьёзности также придавали густые брови и умные карие глаза.

А вот жена его Марина, наоборот, всегда имела какой-то дурацкий вид, чем больше она ходила по салонам и шопингам, тем ей становилось хуже. То губы накачает не меньше, чем вареники, разваренные, то татуажем все лицо измалюет, то взбрендит ей в голову ломать себе нос и делать а-ля Майкл Джексон.

Что категорически не сочеталось с ее природными чертами лица, которые в просторечии беззлобно называют: «Типичная рязанская рожа».

Но сама Марина Щукина никакого диссонанса не ощущала и могла обтянуть свои «бройлерские окорока» узкими джинсами или кожаными лосинами так, что все складки можно было пересчитать. Она, могла напялить на себя узкий топик, и тогда окружающие вынуждены были любоваться ее жирными, обвисшими грудями, пузом, как у беременной на третьем месяце. И даже паховую зону она не собиралась прикрывать более подходящей к ее фигуре одеждой.

Никто не знал, в чем кроется причина такой манеры одеваться и краситься: то ли Марина придерживалась бодипозитивных убеждений, но не считала нужным вслух об этом говорить, предпочитая просто демонстрировать это на практике. То ли просто искренне считала, что выглядит красиво и с@ксуально. В любом случае, в мире найдется немало людей, которые разделяют ее точку зрения и посчитают Марину женщиной привлекательной и аппетитной. Но ее муж так не думал. И не заводил любовниц лишь из-за страха, что, если жена узнает, то оттяпает у него бизнес, а ему останутся "ножки да рожки!" Да и вообще, по части с@кса он был не особо ходок. Он и женился-то рано, потому что ему лень было крутить шуры-муры с девчонками и хотелось постоянно иметь под боком свою женщину.

Но когда они только начали встречаться с Маринкой, она выглядела вообще по-другому!

Худая, высокая. Густые рыжие-рыжие волосы имели такой цвет и так блестели на солнце, что многие не верили, что это ее натуральный цвет.

Они были красивой парой. Но после первых же родов Марина не смогла прийти в форму. А потом, когда родила близнецов, поправилась ещё больше.

В итоге стала выглядеть «тётенькой 40+» и с мужем они теперь смотрелись как мама и сын.

Марина сама частенько заговаривала на эту тему, прикрывая свою обиду и ревность глупыми шутками: «Кто уйдет к другой?! Щукин?! Да кому он нужен?! Да я сама первая на развод подам, хоть завтра!» – говорила женщина, как бы пытаясь опередить слова и мысли окружающих, и наигранно смеялась при этом.

Все понимали, что Марине очень обидно, что теперь она выглядит так, и большинство людей ничуть не осуждали ее за это, понимая, что быть матерью троих детей в такие молодые годы – это, не шутка – это большой стресс для организма; гормональный сбой, да и вообще не до фигуры уже…

И если бы она сама перестала подкалывать мужа, выбрала бы другой, более сдержанный стиль в одежде, никто бы даже и внимания не заострял на том, как Щукины смотрятся вместе.

Но Марина просто не смогла себя сдержать в любых компаниях, где надо и не надо, она поднимала тему того, что совсем не боится развода! Сама о нём давно подумывает, и что Щукин ещё волком взвоет, оставшись без такой аппетитной женщины, как она.

Альберт не раз пытался поговорить с женой на эту тему и просил ее прекратить такие разговоры, говорил, что она сама себя позорит этими, что они ж не просто пара, они – семья! И эти ее шутки про развод неуместны и глупы! Но женщина в ответ лишь обижалась и плакала, упрекая супруга в том, что он и рта не даёт ей открыть.

А если Щукин начинал возмущаться по поводу того, что она слишком вульгарно одета и накрашена, то реакция была такой же- она плакала и говорила: «Ты ничего не понимаешь, сейчас модно так!»

Такая ее реакция привела к тому, что Алик почти оставил свои попытки образумить супругу. Он не хотел ругаться с ней, потому что всё-таки любил ее и привык к ней, ведь они были в браке без малого почти уж двадцать лет.

И почти всё это время Марина, как заезженная пластинка, талдычила про развод и глупо смеялась. Люди от этого чувствовали себя неловко рядом с ней, но Щукина ничего не могла с собой поделать, это была ее защитная реакция.

В свою очередь Альберт продолжал регулярно заниматься в фитнес-клубе, и вожделенные взгляды девчонок свидетельствовали о том, что делает он это не напрасно…

Внимание девушек было приятно, но, так как дальше флирта он никогда не заходил, основной его мотивацией, чтобы поддерживать себя в форме, все-таки была вот такая своеобразная месть жене.

Активный и жизнерадостный Щукин редко когда бывал не в настроении. Оставалось лишь удивляться, как, занимаясь бизнесом и имея доход выше среднего, он не очерствел и по-прежнему остался все тем же «рубахой-парнем».

Вот и в тот день, придя к Гороховым в гости, он приволок с собой четыре огромных пакета со спиртным и вкусняшками.

В квартиру у Гороховых он бывал нечасто. В последний раз они приезжали с Мариной и сыновьями ещё до давненько. И тоже у них был кругом такой бардак, как в бомжатнике. Поэтому сейчас он не мог не заметить такой координатной разницы и аж присвистнул, произнося:

– Офигеть, Горох! Кто у тебя тут такой порядок навёл??? Ты че, другую бабу себе завел? Работящую? Так, может, у тебя ещё и борщ есть?

– Нет, нету… Ни бабы… Ни борща… Это – клининг.

– А… Ну жалко, что нету… И у меня нету, моя тоже не хочет готовить. «Давай закажем! Давай закажем!» А я бы вот знаешь, такого бы домашненького похлебал…

– Ну вот мою Лидочку выпишут – она оклемается, тогда сварит, и приезжайте с Мариной на борщ…

– А?! Да?! Круто… Приедем, обязательно.

За разговорами о домашнем борще мужчины накрывали себе на стол, выкладывая из пакетов полуфабрикаты разной степени готовности, некоторые из блюд требовали разогреть в микроволновке, а другие, по типу разных сыпучих закусок, просто пересылали из пачек по тарелкам. Параллельно разливая холодное пиво в массивные толстостенные бокалы вместительностью в пол-литра.

Когда попойка уже была в самом разгаре, случилось то, чего так боялся Женя Горохов, друг всё-таки заговорил о том, что пришла пора отдавать долг. И причем без всяких там извинительных ремарок, как это было обычно, когда он начинал эту тему с вопросов типа: «Ну, что там с работой?», «Халтурка никакая тебе не подвернулась?» Нет, на этот раз он заявил прямо в лоб:

– Хорошо сидим… Но я вообще-то к тебе по делу приехал…

– Да? По какому?

– Я за долгом приехал…

– За долгом…

– Да, Горох, ты не обижайся, конечно, но я больше ждать не могу… Деньги нужны срочно! Сегодня!

– Сегодня?!

– Да. Сегодня. Ну ладно, могу до завтра до вечера подождать… Но это крайний срок – завтра! Если нет, перезаними, но я больше ждать не могу! Без обид, конечно…

– Да какие обиды, братан! Ты ж и так почти год ждал… А что так срочно? Случилось чего?

– Да нет, слава богу! Я, наоборот, вложиться хочу…

– Вложиться???

– Да… Есть темка одна… Но мне надо так, чтоб Маринка не знала, а то сейчас начнет кудахтать, всю малину мне поперепортит… Вот езжу, долги собираю со всех…

– Понятно… А что за тема-то, секрет фирмы?

– Да нет, почему секрет? Наоборот, можешь и ты подключиться, я могу посодействовать по-братски. Если хочешь…

– Пирамида, что ли, какая-то?

– Ой, да при чем тут пирамида?! Ты прямо как моя Маринка! Ни в чём не разочаровавшись толком. Ничего не успев понять, начинаешь сразу: «Пирамида-пирамида!» Поэтому-то я ей ничего не говорю… И тебе зря сказал!

– Да ладно тебе! Что ты сразу обижаешься?! Ну просто сейчас их столько, этих всяких на@бщиков, развилось, что уже никому не веришь…

– Ты и не верь! Это тебе не церковь, чтоб верить. Но из меня тоже дурака не надо делать! Я тебе что, лошпед какой-то, чтобы на кидал повестись?!

– Да успокойся ты, Альберт! Че ты обижаешься??? Никто тебя за дурака и не считает, я ж просто так ляпнул, не подумавши…

– Там всё серьёзно, только надо срочно вкладываться, потому что потом, сам понимаешь, когда тема расфорсится, уже так жирно не будет… У нас и так, чтобы войти, поручитель нужен. Вот ты у нас бухгалтер башковитый, ты когда-нибудь видел такую пирамиду, для входа в которую поручители нужны???

– Да нет, конечно! Там же наоборот, рефиральные программы всякие, типа «Приведи друга – получи бонус».

– Так, вот и я тебе о том же говорю!

– Так а что все-таки за тема??? Ты ж конкретно так ничего и не сказал…

– Короче… Там дело такое не совсем законное…

– Да ты че?! Ну и нах@я тебе тогда в это впрягаться?! Ты ж сам так радовался, что тебе удалось фирму из серых схем вывести, а тут опять в блудняк какой-то впрягаешься?!

– Ну, Женёк! Ты точно как Маринка! Вас прям спаровать надо! У меня сейчас прям такое ощущение, что я с ней разговариваю….

– Ну а что, я не так сказал?! Ты же сам говоришь, криминал….

– Ну во-первых, про криминал никто и не говорил! Я сказал, не совсем легально, а это большая! Огромная разница! А во-вторых, для нас вкладчиков все риски до предела минимизированы… Рисует тот, кто нашёл лазейку, тот, кто всю эту тему замутил, он рискует, но он и имеет самый жирный кусок! А с нас-то что? Все взятки гладки! Мы ж свои деньги отдаем вроде как лично ему в доверительное управление, а на самом деле это- вклад.

– Какой вклад? Куда?

– В забугорную недвижку, в разные перспективные стартапы в сфере IT и вообще там много чего. Разве направления можно выбрать в зависимости от твоих возможностей, финансовых, разумеется… Я вот, например, в компанию по производству литиевых аккумуляторов вложился, это просто золотая жила, братан! Я тебе отвечаю…

– И чего тут тогда незаконного?! Насколько я знаю, инвестирование у нас не запрещено.

– Так это не у нас! В том-то и фишка! Этот инвестиционный фонд в Сингапуре и нашим законом вообще никак не регулируется, понимаешь?!

– Понимаю, ну пусть даже так, но если это легальный инвестиционный фонд, пусть даже не по нашему законодательству, а иностранному, все равно, в чем тут риск???

– А… вот в этом-то вся и фишка! Что это не просто инвестиционный фонд. Это частный фонд! И принадлежит он одной конкретной сингапурской семье. Вернее, целому влиятельному клану! Ну а так как там того Сингапура, сам знаешь, граблям можно перешибить, не страна, а город-государство, по площади как наш Заичьий Остров. То им строение инверторы вообще и на х@й не нужны!

– Не понял. А зачем тогда вообще фонд создавать?

– Ну как зачем! Это ж тебе не касса взаимопомощи на заводе! Фонд для того, чтобы все инвесторы не свои деньги не просто «на древнюю дедушке» отправляли, а чтобы могли в любой момент запросить отчетность, не сами лично, как частные лица, а как целый фонд. Да и потом, там ведь есть аналитики-профессионалы, которые курируют каждого инвестора, постоянно мониторят ситуацию на рынке, чтобы вкладчики как можно больший процент получили… Или ты что думаешь, богачи сами этим всем заниматься будут?! От компа и от телефона не отходя… Нет, Горох! Там всё серьезно… Там астрономические суммы крутятся! Такие деньги, что не только нам с тобой, а, может, и многим нашим олигархам не снились даже…

– А как же ты тогда туда попал в таком случае???

– А так, вот в этом-то вся и фишка… Один из трейдеров – наш русский парень. Ну как русский, он уже лет пятнадцать там живёт… Он спец в своём деле, парень с мозгами, а ты сам знаешь, умные люди редко бывают бедными…

– Ну да…

– Ой, да не бери в голову, не о тебе речь сейчас… Если бы не этот вирус, и ты бы тоже, как сыр в масле катался бы… От банкротства тоже никто не застрахован… Есть люди, которые и с таких высот, как ты, падали, и ничего… Опять поднимались выше прежнего…

– Ну и что там этот русский парень-то?

– Так вот… Я и горю, он русский, годами где-то примерно как я… Но он уже с самой юности уехал из России. Жил сначала в США. Потом эти сингапурцы к себе перетянули. Ну и он, короче, стал своих русских родичей к этому делу потихоньку подтягивать… И вкладывать уже не хозяйские деньги, а свои и свой родни. Соответственно, и выгоду получают не его хозяева…

– Ни фига себе! Так если кто узнает, они ж голову ему открутят!

– Так я тебе о чем говорю?!

– Но как ни старайся, шило-то в мешке не утаишь! Сказал тестю, чтоб у него нехилая прибавочка к пенсии была… Тесть ляпнул мужикам в гараже, те своим внукам-сынам разболтали… И пошло-поехало! В итоге тут у нас в России свой такой же фонддец организовался, только маленький, совсем крошечный… И теневой…

– Понятно… И что, ты уже выводил оттуда деньги?

– Да.

– И сколько?

– Двадцать лямов с шести…

– Ого, нехило!

– А то!

– И куда потратил?

– Ну как куда! Большую часть обратно вложил, конечно… А остальные Маринка промотала…

– Понятно…

– Сейчас вот ещё хочу вложиться, пока лавочку не прикрыли…

– Ну да… Тоже верно… «Куй железо, не отходя от кассы», как говорится…

– Да… Так ты долг мне отдашь???

– Отдам. Я только недавно компьютер продал… Так что ты как раз вовремя…

– Ну вот видишь… Я как ж@пой чуял!

–Может, ты ещё подождёшь всё-таки???? Пока я на работу не устроюсь, а Альберт??? А то, это последние мои деньги! Я Лиде на лекарства сколько потратил…. На уборку вот…. Сейчас она скоро из больницы выпишется, ей фрукты нужны будет, витамины там всякие….

– Не-е-е, Горох! Даже не уговаривай! Я бы с радостью, но тут такое дело, что нельзя упускать возможность! Ты сам подумай, вот ты мне сколько должен? Триста тысяч! Ещё по соточки мне кореша торчат…. Это уже пол ляма…И ещё у меня на счёту, три лежат, про которые Маринка, НЗ, как говорится – подушка безопасности….

– Так, ты ж говорил, тем от шести миллионов….

– Ну, да от шести, но так я ж восемнадцать вложил недавно, с тех что вывел. И ещё плюс ещё три с половиной докину….

– Это ж е@бануться! Какие деньги….И не страшно тебе???

– А че боится то??? Мне когда я тачками занялся, тоже все твердили: “Альберт, не лезь в этот бизнес! Это опасно!” Короче говоря, “Не влезай – убьёт! Паникёров всегда хватает…А я вот не послушал никого, и вот как видишь до сих пор на плаву держусь, тьфу-тьфу-тьфу! Несмотря на кризис и прочую хрень.

– Да, ты молодец! Своего нигде не упустишь….

– Ну, а ты чего, так и будешь киснуть? Я бы мог за тебя поручиться…

– Да, ты че с ума сошёл что ли? Я ж где говорю, я уже вещи из дома выносить начал…. Компьютер свой любимый продал, сейчас тебе долг отдам. И опять мы с Лидкой будем сидеть – зубы на полку…А ты говоришь шесть лямов! Да, столько стоит вот эта квартира!

– Ну, вот значит деньги у тебя есть…. Они просто не обналиченные…

– Не понял!В каком смысле???

– В том смысле, что ты мог бы кредит взять под залог квартиры. Деньги прокрутишь-вернёшь. Ещё и Лиде на серёжки останутся….

– Ты ей когда последний раз дарил что-то?

– Давно….

– Ну, вот видишь…. А с ними с бабами по-другому, нельзя, не подмажешь-не поедешь…. А уж Лидку твою, и подавно сам Бог велел подарками баловать…. А она у тебя уже сколько сидит в нищете этой…. И надолго ее ещё хватит так?

– Ну, да…ты прав! Ты думаешь, я сам об этом не думаю! Думаю, Алик! Ещё как думаю…. А особенно после этого….

– После чего???

– После болезни….

– А, ну, да…

Оставшийся вечер и ещё почти всю ночь, друзья болтали на разные темы, пили-курили-смеялись, и о деньгах больше не говорили. Но перед самым сном в хмельном мозгу Горохова крутилась навязчивая мысль; “Альберт, прав! Нельзя упускать такую возможность!”

Часть 1 Глава 6

***

Мирон смотрел на Сухинина и не мог понять своих чувств. С одной стороны, ему было до одури страшно, и хотелось бежать. А с другой стороны, мальчишку заворожило это всё; эта наполненная красным светом комната, которая хоть и была захламлена так, будто ее хозяин давно страдает синдромом Плюшкина, но при этом вещи, которыми она была забита, не были похожи на обычный хлам, какой люди складируют на чердаках, в кладовках и на балконах. Тут барахло было в большинстве своем раритетное и сразу видно недешевое: книги и виниловые пластинки, огромные картины и статуэтки разных то ли Нимф, то ли Муз, то ли просто обнаженных женщин и мужчин. Мирон даже в какой-то момент хохотнул, про себя подумав, что дед, наверное, использует эти статуи так же, как другие взрослые мужики используют журналы с откровенными фото.

При этом ему показалось особенно странным, что напротив его гигантской кровати вместо картины с голой женщиной висело изображение плачущего мальчика крупным планом. Голых тётенек он в отцовских книгах по искусству видел великое множество, в музеях, да и у них дома, чего греха таить, отец поразвесил репродукции великих художников, которые рисовали обнаженку, чуть ли не в каждой комнате. Но картин с плачущими детьми у них отродясь не было! Иметь такую картину на самом видном месте у себя в спальне показалось Тимофеечкину странным и страшным. Сюда бы больше подошла ну, русалка какая-нибудь. Или репродукция Рембрандта, но нет, чокнутый дед присобачил себе на стену картину, выполненную в пастыльных тонах, где был нарисован мальчик-блондин лет семи-десяти. Его миловидное личико исказилось гримасой печали, а по лицу текли крупные капли слёз. Мирон не знал, что за художник это нарисовал, но подумал, что ему бы не хотелось, чтобы его нарисовали точно так же. Он снова вспомнил о том, как оконфузился прошлой ночью на чердаке, когда обмочился от страха. И хотя штаны уже давно высохли и на тёмном материале не было видно даже пятна, все же воспоминания о таком позоре больно ранили мальчишку, и он подумал, что хуже, чем быть нарисованным плачущим, может быть только если бы художник нарисовал его об@с@ным. И дед бы повесил такую картину тут у себя напротив кровати.

Эта мысль заставила Тимофеечкина поёжиться, и он съел ещё ложку варенья. Баба Тома принесла ему чай, как и обещала, чашка была из того же сервиза, что уже стояла на подносе, и была обозначена Тамарой как «дедушкина». Мальчик удивился, как она их вообще отличает; обе белые из тонкого фарфора, с витиеватыми, не слишком-то удобными ручками. И что на той, что на другой был выгравирован какой-то странный вензель, то ли руна, то ли какая-то невиданная печать. И вазочка с вареньем, и маслёнка – всё было точно такое же. Только ложечки серебряные и уж слишком вычурные, поэтому столовые приборы не очень-то подходили к основной посуде.

Ни у кого, ни дома, ни в гостях, мальчонка не видел таких сервизов и в очередной раз удивился. Было по качеству и весу понятно, что это всё стоит немалых денег, а на вид и не скажешь, что красивое. Так же, как и варенье. Вроде бы причудливая штука – варенье из ананаса! Но и не сказать, что вкусное. Привкус корицы казался ему мерзким, и он ел без должного удовольствия. Мирон кушал ананасы только консервированные в банках и только по большим праздникам! И до сего дня даже не знал, что на свете существуют «буржуи», которые зажрались до того, чтобы из ананасов варенье варить! И тем более Тимофеечкин не мог представить, что их сосед – дед Сухинин, который больше похож на бомжа и пахнет от него не лучше, что он на самом деле такой сибарит, вся эта обстановка никак не сочеталась с ним. Да и на самих вещах лежала какая-то тяжёлая печать неухоженности, ненужности, потому обстановка в комнате скорей ощущалась как гнетущая, какая бывает в хосписах или больничных палатах.

И поэтому Тимофеечкин был в смятении, никогда ещё в жизни он – сын профессора, директора «бриллиантового завода» не чувствовал себя почти что голодранцем! Ему не было завидно или обидно, просто это чувство было для него новым. Но в то же время везде и кругом чувствовалась какая-то запущенность, неаккуратность. Мама Мирона всегда поддерживала в доме идеальный порядок, и все родительские друзья, в домах которых ему приходилось бывать, тоже.

И поэтому дедова несвежая постель, его мятые, давно нестиранные вещи, пыль и захламлённость, что царила здесь кругом, нагоняли на мальчика тоску и брезнадёгу. Но было в комнате и что-то невиданное, то, что удерживало его здесь до сих пор и не давало сбежать. И это, конечно же, этот невероятный трельяж с чудесными зеркалами!

Он был такой красивый, такой огромный, такой помпезный! Что смотрелся в этой спальне, как Солнце в Геоцентрической системе! Чёрные свечи, те, что дед зажёг у каждого зеркала, минут двадцать назад, осталось уже по половине. В реальности каждая из свечей горела слабенько в этом насыщенном красными тонами свете, их вообще едва ли можно было разглядеть. Но, отражаясь в зеркалах, свет от свечей начинал прямо-таки пламенеть! И внутри зеркал их огоньки набрали такую силу, что казалось, что свечки искрятся, будто бенгальские огни.

Да и дедово лицо, отраженное в зеркале, вдруг лишилось своего безобразия. И вместо отвратительного, уродливого столетнего деда, каким он был в реальности, в зеркале стал похож на восковую статую Будды. Он по-прежнему не мог поднять головы, чтобы посмотреть прямо перед собой. Но выглядел в своём отражении каким-то одухотворённым, неземным.

Тимофеечкину одновременно было и страшно смотреть на Сухинина, застывшего перед зеркалами, но в тот же момент это манило его своей потусторонней необъяснимостью.

Мальчик видел, что глаза деда слепые-белесые, в то же время чувствовалось, что он не просто сидит перед зеркалом, а смотрится в него. Да к тому же пацанчик помнил, что Сухинин читал в тот момент, когда домработница притащила его сюда, дед читал книгу, не мог же он читать, будучи незрячим. Значит, он видит сквозь эту белую пелену, что застила его глаза и Тимофеечкин подумал, каким, наверное, странам кажется мир, если всё время созерцать его словно через тонкий блин или пенку от молока.

Это было необычно и потому страшно, но не мешало мальчику задуматься о том, что он тоже хотел бы сидеть вот так, как дед Сухинин, и смотреться в это прекрасное зеркало, озаренное свечами. «Как хорошо было бы, если бы дед меня тоже научил!» Он забыл то причудливое слово, которое ему сказала Тома. Но в тот момент, когда напрягал мозги, чтобы припомнить, дед словно прочитал его мысли, резко повернулся, обращаясь к мальчику, и произнёс: «Медитировать».

Тимофеечкин аж подпрыгнул от неожиданности и только теперь заметил, что обе свечи догорели дотла.

Старик закрыл створки трельяжа и накрыл его всё той же застиранной тряпкой. Справляться даже с этой задачей, которую не назвать уж архисложной, но деду было нелегко. Все его движения были натужные и заторможенные. Но когда наконец он справился и полностью накрыл свой неземной красоты трельяж, а Мирона накрыла новая волна страха, и он произнёс со слезами в голосе: «Я домой хочу!» – «Иди», – ответил ему дед, шамкая беззубым ртом. Мальчик почувствовал какую-то досаду и даже несправедливость от того, что Сухинин так легко отпускает его. Он-то готовился умолять и угрожать своим влиятельным отцом. Но когда старик ему в ответ ответил так просто и коротко «Иди», он вдруг разрыдался сильнее даже, чем когда Тамара чуть не оторвала ему ухо. Которое, от холодного компресса, который она же и принесла, уже перестало печь и не болело, если до него не дотрагиваться.

Мальчик плакал и сам с удивлением осознавал то, что плачет сейчас от обиды, что дед чуть ли не выгоняет его, отпускает домой, даже не попытавшись уговорить остаться. А ведь баба Тома ему обещала, что, когда дед очнется от своей медитации, то они вместе будут сидеть-пить чай с вареньем, которого в вазочке осталось совсем чуть-чуть. Она говорила, что он понравился деду, а на деле тот абсолютно безразлично сказал: «Иди» и зачем он тогда сидел тут столько времени?! Зачем ел это противное варенье с корицей?! И почему это он должен уходить?!

Тимофеечкин плакал, как побитый, и к своему неудовольствию, заметил, как стал похож на портрет рыдающего мальчика. С той лишь разницей, что он – брюнет, а на картине был нарисован беленький мальчик. К удивлению Мирона, дед не стал его успокаивать, просто сел за тот же столик напротив него и принялся пить чай и вымакивать остатки варенья куском булки, отправляя ее в свой «увядший» беззубый рот. Смотреть, как старик ест, Мирону не было противно, теперь он не испытывал никаких чувств, кроме злобы и обиды, и под наплывом этих эмоций он произнёс: «Нет, я не уйду! Почему я должен уходить? Я что, зря у вас на чердаке всю ночь просидел? Я видел ваше зеркало, и всем про него расскажу, понятно?!» – Дед с присвистом засмеялся и ответил: «Рассказывай!» – Тимофеечкин аж взвинтился весь от того, что старик отвечает ему так односложно и безразлично: «Да? Рассказывать?! А вы думаете, я не догадался, что это зеркало не ваше?! Вы думаете, я не понял, что оно ворованное?!» На этот раз дед засмеялся так, что аж прыснул чаем: «Оно не ворованное. Его нельзя упрекать». – «Ага, рассказывайте сказки кому-то другому! – окончательно перешёл границы приличия мальчик. – С чего это вдруг «нельзя украсть»?! Немцы вон янтарную комнату украсть смогли, и ничего! А тут трельяж небольшой! Да его утащить раз плюнуть!» – «Нет, Мирон, – отвечал ему дед, и у мальчика возникло странное чувство, что он понимает слова старика не от того, что слышит их, когда тот говорит, а просто будто бы они сразу же оказываются у него в мозгу, но он списал эту странность на то, что у него после Тамариной трепки, быть может, повредился слух, что и вызывает такое ложное впечатление телепатии при разговоре с дедом. И только Тимофеечкин хотел посетовать в своих мыслях на то, что вконец покалечился тут у них, стал заикой, да ещё и оглох, как Сухинин ошарашил его фразой: «Это зеркало нельзя украсть. Его можно только получить в дар… Хочешь, тебе подарю?» Мальчик, аж плакать перестал от удивления. И не сам до конца не веря тому, что слышит спросил:

– Как подарите?!

– Просто подарю.

– Бесплатно?!

– Бесплатно

– И не жалко вам?

– Нет, я нежадный. Если тебе понравилось, забирай!

– А вы как же?

– А я старый уже….

– Да! Я хочу! Я заберу, если вам не надо уже….

– Так, я же говорю, забирай! Или ты что думаешь, я шучу?!

– А почему вы Тамаре не подарите?

– Она не просила….

– А сыну?

– А сын в моих подарках давно не нуждается…

– А правда, что он у вас в Кремле работает?

– А правда, что ты в Тамару банкой с краской кинул?

Мальчику от этого вопроса деда стало так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю! Сейчас, когда мальчик наконец-то успокоился и перестал плакать, то почувствовал, что страх, бывший в его душе ещё пару минут назад, куда-то улетучился. Сейчас сидеть рядом со стариком, по-прежнему облачённым в «женскую» ночнушку, Мирону вдруг стало спокойно. Хотя безобразная внешность старика никуда не делась; он по-прежнему был лысым, беззубым и настолько мощным, что казалось, вся кожа с головы и лица сползла и скомкалась в кучу в районе нижней челюсти, теперь напоминая собой огромный бесформенный пельмень из человеческой плоти.

А неправильно сросшиеся шейные позвонки всё так же не давали деду держать голову прямо, и он смотрел на Тимофеечкина боком, как курица. И глаза у него по-прежнему были словно под белым плотным целлофаном, сквозь который проглядывала голубизна. Теперь, вблизи, глаза его казались не просто слепыми, а даже мёртвыми, но страшно уже не было. Наоборот, было спокойно и как-то даже уютно. Дед всё так же вонял своей старческий вонью, и мальчик чувствовал это, но ещё он ощущал, что проникся большой симпатией к Сухинину. Он и сам не мог понять, что вызывает в нём эти чувства, но душа его теперь переполнилась глубочайшим уважением к Илье Ильичу! Тимофеечкин вдруг почувствовал в своём столетнем соседе такую ментальную мощь, будто перед ним сидел товарищ Сталин. Мирон вытер слёзы, выпрямил спину и пригладил чёлку, мысленно ругая себя при этом за то, что прихорашивается, как девчонка. Илья Ильич, видя его замешательство, продолжал добрым голосом:

– Ну ничего… Ничего… Эта вздорная баба получила по заслугам…

– Тамара мне сказала, что я понравился вам…

– А я понравился тебе?

– Мне понравилось ваше зеркало…

– Стоит только захотеть, и оно будет твоё!

– Нет, я не могу, меня мама домой не пустит с таким подарком, она скажет: «Илья Ильич пожилой человек! А ты воспользовался его добротой! Верни немедленно это зеркало!»

– Хм… Насколько я знаю, цыгане знают толк в дорогих красивых вещах… Твоя мать ведь цыганка, верно?

– Да… Но она гадать не умеет…

– А я умею. Хочешь погадаю тебе?

Мирон был готов на что угодно, хоть землю жрать, лишь бы Илья Ильич его не гнал от себя. Лишь бы поговорить с ним ещё немного. И поэтому, конечно же, согласился на гадание.

Дед, кряхтя, принялся шариться на своих захламленных стеллажах и вернулся обратно к столу не раньше чем минут через пятнадцать. В руках он держал жестяную коробку, как из-под «лампансье». Только на ней вместо привычного разноцветного горшка был нарисован какой-то тревожный рисунок, где на лицах многих людей была запечатлена мука от ожидания чего-то ужасного и неизбежного. Эту картину Мирон Тимофеечкин хорошо знал, называлась она «Последний день Помпеи». Знал, что написал ее Карл Брюллов, и поэтому был на сто процентов уверен, что это не та картина, а просто похожая на нее. Также Мирон мог дать голову на отсечение, что Илья Ильич сейчас достанет из этой коробки вовсе не конфеты. И, конечно же, мальчик оказался прав. Дед морщинистыми, сильно трясущимися руками извлёк оттуда какие-то предметы, завёрнутые в тёмно-зелёную шёлковую тряпицу, которая, когда дед развернул её, оказалась достаточно большой, чтобы накрыть ту часть стола, которую Сухинин предварительно освободил от грязной посуды, составила, скопом взгромоздив её на поднос, а поднос, в свою очередь, отодвинул на край, чтоб не мешался.

Он высвободил из тряпки две зелёных толстых свечки, которые, было видно, никто не поджигал. Ещё одну коробочку поменьше, которая напоминала по своему размеру портсигар, но была намного красивей и дороже той, первой, вся узорчатая и золотая. Мирон в который уж раз ахнул от такой красоты. И ему почему-то вспомнился русский император Павел I, которого заговорщики убили, ударив табакеркой в висок. Впечатлительному подростку вдруг привиделся мёртвый император, весь синий от побоев, с открытым ртом, он лежал на месте, где в реальности располагается дедова огромная кровать, с открытым ртом, из которого вывалился распухший от удушья язык. Он лежал в луже собственной крови, вытекшей из виска, напоминая своей прозой раздавленного голубя.

«Кто нами правил? – Павел, Павел!» Вспоминалась мальчику учительница истории Зара Ибрагимовна, которая рассказывала им, что эхо в подземельях Гатчинского Дворца умеет отвечать на этот вопрос. Он вздрогнул, когда ему почудилось, что золотая коробочка Ильи Ильича тоже вся в крови. Заметив это, дед Сухинин неверно истолковал его мысли и спросил:

– Что боишься?

– Нет!

– Может передумаешь ещё?

– Нет, не передумаю!

Сказал Мальчик, как можно более уверенным тоном. И у него засосало под ложечкой в ожидании чего-то необычного и магического….

***

Илья Ильич со свойственной ему стариковской медлительностью и неловкостью прожёг обе свечки, установив их значительное расстояние одну от другой. Чтобы они не падали, он накапал горячего воска прямо на ту самую темно-зеленую скатерть и с условием закрепил свечи на ней. Свечи он поджёг от длинных спичек, которые нашлись здесь же, в коробке с картиной «Пампеи». Спички были длинные и чёрные с золотой серной головкой. Тимофеечкин никогда таких не видел.

Когда наконец-то дошла очередь до золотого портсигара, Мирон аж заерзал на кресле от нетерпения. Ему казалось, что сейчас дед Сухинин извлечет оттуда что-то такое невиданное и магическое, какое он ещё в жизни не видел! И не только он! А вообще такие чудесные артефакты могли иметься разве что у сказочных волшебников, ну и у Ильи Ильича, конечно…

И Сухинин не разочаровал своего гостя, из золотой шкатулки он извлек что-то тоже завёрнутое в темно-зеленую тряпочку, но на этот раз бархатную. Когда дед развернул ее, чтобы расстелить поверх уже устроенной «скатерки», оказалось, что тем была завернута колода карт

Стоит ли говорить, что Мирон видел такие большие карты с яркими рисунками впервые в жизни? Когда принесли тасовать их, стало заметно, что карты не бумажные, а кожаные. И рисунки на них не пропечатанные, а будто нарисованы от руки масляными красками, на некоторых из них виднелись вкрапления из золота, а на некоторых – из чёрного серебра. Но мальчик удивился не только красоте карт, но ещё и тому, с какой ловкостью их перетасовывает Илья Ильич. Ведь мгновенье назад у старика очень сильно тряслись руки, он ел варенье, пил чай, да и вообще всё делал с заметной неловкостью, а тут дрожь в руках исчезала, как небывало, руки стали уверенные, ловкие и даже молодые. Мирон поднимал, что это ему кажется, так же, как и Павел, и то, что Сухинин с ним разговаривает, сразу передавая свои мысли ему в голову. На мгновенье ему показалось странным, что ему так много что мерещится здесь, в гостях у соседа, но потом эта мысль, пропускал, трансформировалась в гордость: «Я – избранный!» – подумал пацанчик, сам не понимая своих мыслей.

Дед мешал карты так долго и они так приятно шуршали, словно морские волны, что мальчик даже чуток задремал, и потому сильно вздрогнул, когда гадатель сказал ему: “Смотри!”

Мальчик встрепенулся, с нескрываемым любопытством глядя, как Илья Ильич начал выкладывать эти красивые картины в виде креста, проценту которого он положил две карты одна на другую тоже крест на крест.

Потом старик задумчиво серьёзно смотрел, на получившийся в него расклад где то, минуты полторы.

Тимофеечкин за это время так изволновался весь, что снова был готов разреветься от нетерпения и таинственности царившей в воздухе. Когда старик наконец начал расшифровывать своё гадание, то мальчик слушал его с тем, же благоговением с каким слушают миссию или пастора. Благо, что Сухинин не стал хоронить интригу, и разорвал без утайки все, что сказали ему карты:

“Вот видишь эта карта называется “Дурак” – это ты сейчас, потому что ты ещё совсем юный и беззаботный.” Мирону страшно не понравилось, что Илья Ильич обозначил его как Дурака. Не понравилось ему и сама карта, изображённый на ней парень, выглядел на фоне остальных рисунков как-то не солидно, Он был одет, то ли как шут, то ли как девчонка, в руке держал белый дурацкий цветок, а увязавшаяся за ним мелкая собачка, почему-то напомнила Мирону, Зойку.

Но особо долго задерживать взгляд на этой карте Мирону, к счастью, не пришлось, потому что Сухинин открыл соседнюю с ней и прокомментировал ее так: «Шестерка Пентаклей – это значит, что ты получишь от судьбы какой-то очень ценный подарок».

У мальчонки не было повода сомневаться в том, что Илья Ильич говорит правду, ведь на карте действительно было изображено трое людей в старинных «ненашинских» одеждах. Двое из них – не пойми кто, то ли мужчины, то ли женщины, – стояли на коленях перед третьим, который был тоже не пойми кого пола, царственно плавающего их монетами. Мирону показалось оскорбительной мысль встать перед кем-то на колени, но Сухинин, будто прочитавший его мысли, произнес с таким недовольным тоном, на какой может решиться лишь строгий родитель, в качестве последнего аргумента перед тем, как выпороть: «Встать на колени перед своей свадьбой никогда не стыдно!» Мальчик сконфузился от своих глупых мыслей и был рад, что дедушка не стал больше заострять на них внимания, а поддержал гадать.

“Перевернутая Королева Кубков – это сестра твоя, особа крайне импульсивная, несдержанная, ни в чем не знающая меры; ни в алкоголе, ни в любви. Она останется для тебя в прошлом. И хоть ты и злишься на нее сейчас, но на самом деле не она тебе, а ты ей жизнь сломал тем, что родился первым. А по судьбе должно было быть наоборот, она должна была быть старше, но, видать, твои ангелы-хранители решили иначе…”

Тут впервые мальчик подумал, что дедушка, наверное, что-то перепутал, ведь по его словам, которые Мирон не особо-то и понял, но смекнул, что по картам выходит так, будто бы он – Дурак, а Зойка – Королева, но в реальности-то всё наоборот. Ну, по крайней мере, что она дура – это уж точно…

Но уточнять у Ильи Ильича он ничего не рискнул, а принялся всё с тем же великим вниманием слушать следующую карту.

“А вот эта невеста твоя – Королева Мечей! Девушка очень умная и смелая. Видишь, рядом с ней открылась башня и перевернулась Тройка Мечей? А это значит, ты сломаешь ее жизнь и много боли причинил ей. Но такова ее судьба. Видишь, карты говорят, рядом ещё перевернутая Восьмерка Пентаклей, а значит, идти тебе за невестой далеко не придётся”. – “А где? Где я ее встречу???” Впервые решился уточнить мальчик: “Здесь. У меня в доме”. Пояснил Сухинин, чем окончательно запутал своего гостя. Но Мирон больше на эту тему ничего спрашивать не стал, лишь только понадеялся, что его настоящая невеста не будет похожа на эту с карт. Очень уж эта Королева ему не понравилась: носатая, с кудрявой причёской, она была изображена в анфас и держала меч острием вверх, будто пытаясь сразить облака или кого-то своего невидимого противника там на небе.

Так же ему было неприятно слышать, что он сломает своей возлюбленной жизнь, ведь он мечтал быть для своей жены прекрасным принцем! Но обида в его душе померкла тотчас, когда Илья Ильич прокомментировал следующие карты: «Видишь, это – Туз Пентаклей, а рядом – Колесо Фортуны, это значит, что, когда ты вырастешь, ты станешь очень богатым». Эти слова воодушевили мальчика, и он спросил: «Даже богаче, чем мой отец сейчас???» В ответ дед Сухинин сипло засмеялся, чем немного нарушил магическую атмосферу гадания, и произнёс: «Во сто крат, мальчик мой! Во сто крат!» Тимофеечкина такая перспектива порадовала, и он на миг в своих мыслях умчался туда, где уже стал взрослым и знаменитым на весь мир учёным, который внёс неоценимый вклад в развитие минералогии и совершил в этой области открытие, которое сделало его сказочно богатым! Он представлял, сколько тогда голубей редких и ценных пород он сможет себе накупить! И от этих сладких мыслей аж присвистнул от восторга вслух. Сам от себя такого не ожидая, он испугался, что Илья Ильич рассердился, но тот, к счастью, не обратил внимания и принялся объяснять две центральные карты, лежавшие друг на друге крестиком.

“Император“ означает, что много людей признают власть твою и авторитет. А это “Дьявол“ – и он символизирует то, что будешь ты черпать свои силы не только из земных источников. И не указ тебе будут никакие законы, ни законы совести, ни государства. Ты исполнишь настолько, что сам возьмёшь на себя право казнить и миловать, а люди, призывая в тебе человека великого, рады будут подчинятся воле твоей!

При словах «Император» и «Дьявол» Мирон представил себя в образе Наполеона, кинувшегося на почве собственной мании величия. И наверняка засмеялся бы от такого проворства. Но голос старика, когда он объяснял карты, был до мурашек вкрадчивый и страшный, он вроде бы говорил тихо, голос его сделался даже тише, чем когда он объяснял другие карты, но интонации его были театрально волнительны. И мальчику смеяться расхотелось, тем более когда он заметил, что свечки, которые уже успели сгореть больше чем наполовину, горевшие всё это время ровно, вдруг начали шкварчать и коптить чёрным дымом.

Это были последние карты. И Илья Ильич, бережно собрав их со стола, погасил огарки свечей пальцами и произнес:

– Ну вот, Мирон, я погадал тебе. Ты доволен?

– Да.

– Всё, что я нагадал, обязательно сбудется, ты мне веришь?

– Да.

– Не важно, через год, через два или через двадцать лет, но сбудется, ты так и знай!

– Я верю Вам…

– Ну, значит, ты должен мне закоптить за гудение.

– Но у меня нет денег… Давайте я домой схожу, возьму у мамы?

– Нет. Деньги мне не нужны.

– А что тогда?

– Мне нужно от тебя честное слово, что ты придешь опять.

– Просто дать слово, что снова приду к Вам в гости, и всё?

– Да, просто дай слово, что будешь навещать меня как можно чаще…

– Так вы же сказали «заплати мне за гадание»…

– Твоя дружба и есть твоя плата…

– Ну конечно! Конечно, буду приходить! Я и сам хотел у вас спросить разрешение, чтобы навещать вас… Я с радостью! Тут у вас столько всего интересного. И вы… Вы не такой, как все… Вы что, и правда колдун?

– Нет, я не колдун. Я оккультист.

– А что такое «оккультист»?

– Ну, это что-то типа колдуна, только по-научному. По-настоящему…

– А… А сколько вам лет?

– Я не знаю, я не считал…

– Как это так «не считал»? Все знают, сколько им лет…

– Ну я тоже знал когда-то, а потом со счету сбился…

– Ну а паспорт? Паспорт-то у вас есть? Там должен быть написан ваш год рождения, а потом можно учесть и посчитать…

Было видно, что разговор о возврате и паспорте деду неприятен, и он убирал гадательные принадлежности на место с гораздо большей суетливостью, чем когда раскладывал всё на столе. Огарки свечей он выбросил в корзину для бумаг, и в этом жесте почти проскальзывала злость. Но в голосе она совсем не чувствовалась, и он отвечал мальчику всё тем же будничным тоном:

– Паспорт был когда-то. Но когда он стал недействительным, я его сжег…

– Ой, это вы напрасно так сглупили! За это ж вас и оштрафовать могут… А когда он стал недействительным?

– Когда Российскую Империю ликвидировали.

Мирона огорошили эти слова, и он опять, в который уж раз, ощутил двойственное чувство: одна его часть говорила о том, что дедушка Сухинин уже в маразме и что-то путает. А другая, которая по-прежнему испытывала перед стариком непременно откуда взявшийся трепет, утверждала, что Илья Ильич в своём уме и трезвой памяти! И что он не врёт. И мальчик был склонен верить последнему. И поэтому решил перейти к самым животрепещущим для него вопросам.

– А откуда у Вас такие карты?

– А это с фронта – трофейные.

– Я их у одного немецкого офицера экспроприировал.

– А офицера, значит, убили?

– Нет, не убил! Слишком он в больших чинах был. И я полномочий на его ликвидацию не имел…

– А как же вы служили без документов?

«А вот так!» – воскликнул Илья Ильич и, с трудом дотягиваясь, провел мальчику за ухом, которое ещё совсем недавно драла домработница. Мирон вдруг ощутил, что ухо внезапно совсем перестало болеть, но больше его поразило не это, а то, что дедушка, дурачась, словно фокусник, будто бы нашел за его ухом «Красную корочку». Открывший рот от удивления Тимофеечкин прочел золотую надпись на документе «КГБ СССР», расположенную под золотым советским гербом.

Ошарашенный подросток хотел было раскрасить документ и узнать личные данные Сухина, тем самым, наконец, удовлетворив своё любопытство. Но как только он попытался это сделать, удостоверение превратилось в карманное складное зеркальце в красной пластмассовой оправе.

Мальчик обалдел настолько, что выронил его из рук, ударившись об пол, дешевая вещица хрустнула, и по зеркальцу расползлась трещина-паутинка.

Мирон подумал, что Илья Ильич расстроится, но он лишь засмеялся.

Тимофеечкину же было не до смеха, он верил в приметы и сказал с досадой в голосе:

– Ну вот теперь семь лет мне не видеть удачи…

– Глупости… Удачу таким барахлом не спугнешь! Отныне она всегда будет с тобой! И не простая, а разбойничья!

– А откуда у Вас-то дорогое зеркало?

Наконец-то решился задать самый кульминационный вопрос мальчишка. Но собеседник его не успел дать ответ, потому что в дверь постучала Тамара со словами: «Вы покушали? Посуду можно забирать? Уж обед скоро, а вы всё сидите. Ильич, ты хоть бы оделся, на улицу вышел, пока не так жарко».

Появление домработницы в дедовой спальне будто сняло с Мирона какие-то чары. И он сам удивился, как он мог просидеть напротив этого вонючего уродливого деда так долго. Тот, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное, принялся прямо при нем и при Тамаре снимать с себя ночнушку, и мальчика едва не вырвало от этого зрелища.

Было видно, что Сухинин в полном неадеквате. И мальчик всю дорогу домой вспоминал, о чем же они говорили и что делали там, в спальне деда, так долго! Вспоминал-вспоминал, но так ничего и не вспомнил, кроме того, что обещал деду....

Часть 1 Глава 7

***

После выписки из больницы Лида была счастлива вернуться домой. Болезнь повлияла на неё как своего рода бытовой катарсис. И она была счастлива, что вирус не перешёл в тяжёлую форму, что она жива, что идёт на поправку, что любимый Женя по-прежнему рядом с ней. Да и Горохов за то время, что она провалялась здесь в горчичном бреду, тоже изменился. Перестал играть, начал следить за собой, снова носить белые рубашки и приличные джинсы. В общем, стал прежним Гороховым, в которого Лида когда-то влюбилась. Заботливым, внимательным, нежным.

Она была в восторге от сюрпризов, которые ожидали её в день выписки! Лида не узнала свою квартиру! Кругом чистота, порядок, уют! И старый ремонт, и древняя мебель уже не так бросались в глаза. Когда она узнала, что муж ради неё продал ради неё свой любимый компьютер, то расплакалась от счастья и умиления. Она принялась смачно целовать его в губы и хотела, чтобы Женя овладел ею прямо на компьютерном столе, который теперь пустовал, но он вдруг отстранился и сказал: «Мы не одни…» Лида обалдела, неужели у них на кухне толпятся гости, которые, стоит ей войти, завопят, как в американских фильмах: «Добро пожаловать домой!»

Лиде слабо в это верится, их кухня с трудом могла вместить двоих человек, но, может быть, если оттуда вынести всю мебель и холодильник, может быть, там и поместились бы бабушка и Женины родители. А уж Щукины с тремя детьми-подростками уж точно не влезли бы… Им всем тесно было бы даже в комнате, если поставить большой стол, поэтому все семейные праздники Горрховы ездили отмечать к родителям. Лида, конечно же, помогала свекрови, с которой у них были не то что прям дружеские, но вполне себе добрые отношения. Хотя Лиде свекровь в каких-то моментах казалась немного заносчивой. Свекр в этом смысле был попроще, и Горохова радовалась, что Евгений пошёл в отца. До вируса, до увольнения, до кризиса они иногда баловали себя походами в самый дорогой ресторан их города, но ходили туда только вдвоем и только по праздникам: годовщина свадьбы, именины или 8 июля. А для больших праздников с большими компаниями обходились местами попроще, собрались в ресторанчиках подешевле, ну или в кафе.

Но она ошиблась на кухне, никого не было, лишь на столе стояла большая белая коробка с огромным синим бантом. Коробка была такая большая, что в первую секунду, увидев ее, девушка подумала, что там опять компьютер! Но заметив круглые отверстия в стенках коробки, она поняла, что там что-то живое.

«Кошка», – подумала она и опять не угадала! Под огромной с бантиком крышкой сидел маленький белый пёсик. Что за прелесть эта милаша! Глазки-бусики, а сам мягонький, как будто сделан из сладкой ваты или пены для ванны. Шерстка на нём вся сплошь беленькая, отчего он походил на кариглазое облачко. Когда Лида, смеясь от счастья, взяла эту милашку на руки и прижала к груди, то сквозь его шёрстку чувствовалось, что малыш дрожал от волнения и незнакомой обстановки.

Тельце его было горячее, и Лиде вдруг показалось, что даже ее музыкальные руки слишком грубые, чтобы брать такого ангелочка, ведь мышц щенок за свои два месяца не успел нарастить много, и косточки его были хрупкие.

Померанский шпиц – порода не из дешёвых. И Лиде, с одной стороны, было радостно, а с другой – очень неудобно, что Женёк балует ее такими дорогими подарками. – «Ты мой маленький! Ты мой хороший!» – сюсюкалась Лида с щенком, не выпуская его из рук. «Ты мой малыш! Ты любишь маму? Мама прям сразу в тебя влюбилась! Мой хороший, как тебя зовут?» – «По документам у него сложное имя, так что можешь его переименовать. Но ты всё-таки не сильно влюбляйся, а то я ревную…» – сказал Горохов.

Лиде на секундочку показалось, что в его словах про ревность сквозит настоящая обида. Но она списала это на то, что мужчины иногда бывают чрезмерно впечатлительными и капризными. Ей показался также странным букет, с которым супруг встречал ее из больницы, букет жёлтых роз вызвал на сердце тревогу не только из-за цвета, а вообще, потому что Женя раньше ей никогда не дарил таких цветов.

Ну три, ну пять розочек, а иногда вообще одну выберет какую-нибудь посвежей на длинной ножке, красиво перемотанную, как подарочной лентой. В этом букете было роз пятьдесят пять не меньше! И розы были в нем не чайные, а именно жёлтые, крупные. Поначалу у нее даже возник порыв спросить у мужа, какого такой букет. Но она вовремя опомнилась и даже не стала спрашивать, почему Женя выбрал этот цвет, чтобы потом не пришлось объяснять, мол: «Я не против желтых роз! Жёлтый – цвет радости. Да вовсе не верю в приметы! Цветы красивые! Мне нарваться, правда! Нет, не вру!» Выглядели цветы действительно безумно красиво и празднично, но букет был неподъёмный, измученная после болезни Лида аж согнулась под их тяжестью, когда Женя всучил ей букет.

– Горохов, ты что, разбогател, пока меня не было?

– Нет, ещё не собираюсь…. Я на пути к этому…

– Значит, моё отсутствие на тебя хорошо влияет?

– Ой, нет. Не говори так! Я место себе не нахожу без тебя! Я вообще не знаю, как без тебя жить буду…

– В смысле? Я вообще-то домой еду! И никуда от тебя деваться не собираюсь…

– Угу…

– И не мечтай даже!

– Ой, тяжеленный какой, на сам держи! Я не могу больше, аж спину больно.

– Так правильно, ты исхудала…. Ужас! У тебя теперь не то что жира нет, вообще мяса нет! Кошмар, кожа да кости! И лицо вон худое, как у Бабы-Яги, одни глаза остались…

– Да уж, умеешь ты комплимент сделать…

– Ну а если это правда! Ты как скелетина! Пока не отъешься, ни в коем случае нельзя тебя бабушке показывать. Она меня убьёт!

– А тебя-то за что, не ты ж виноват, что я заболела…

– Ну да… Я! Я ведь твой муж, и должен был лучше о тебе заботиться…. И кстати, прости меня за то, что мы поругались тогда…

– Ой, ладно! С кем не бывает…. И ты меня прости, любимый…

Услышав эту фразу, Горохов отреагировал как-то неадекватно, его лицо вытянулось, глазки забегали. Было такое ощущение, что он чего-то очень сильно испугался. И когда он спросил, глубоко дыша: «За что???» – Лидия даже не сразу поняла, о чем это он…

– В каком смысле «За что»?

– За что ты просишь у меня прощения?

– А, да так… За то, что пилила тебя по пустякам…. А ты что подумал?

– Да ничего я не подумал…

– Сразу ты какой-то…

– Ладно, проехали, домой!

Дома они занялись любовью сначала в душе. Когда Женя по-свойски вошёл в тесную душевую и овладел Лидой сзади. Под струями горячей воды исхудавшее тело жены казалось совсем чужим. Там внутри она была такая тугая и влажная. Горохов хотел доставить ей удовольствие, чтобы почувствовать, фантазирует она или бьется в конвульсиях страсти. В своих фантазиях он был неутомим. А на деле уже после двух минут начал пыхтеть. От горячей воды ему стало очень жарко. Появилась одышка. Пол под ногами был очень скользкий, и неуклюжий пухляк Горохов больше думал о том, как бы не упасть, чем о прелестях своей молодой жены. Он без страсти мял ее груди, которые от худобы заметно отвисли и потеряли упругость. Поэтому особого наслаждения это ему не доставляло. А, наоборот, как-то ещё больше отстранило его от Лиды.

Жена стонала, но он понимал, что это она из вежливости, и даже то, что Лида так задорно подрагивает ягодицами, будто танцует twerk, сейчас ему совсем не понравилось. До болезни ее задница была грандиозно огромной, как глобус на полставки из кабинета географии. А сейчас эта худая попка была будто и не Лидина вовсе. Ему показалось, что он сейчас имеет не свою жену, а какую-то другую. И не то, что даже девушку, а тетеньку старше его лет на десять.

Он увеличил темп в надежде всё закончить поскорее. И, наконец, спустя минут десять, он мог вяло прыснуть семенем прямо в лоно супруги. Она полагала, в очередной раз протяжно простонав. И раскрасневшийся Женек выскочил из душа как ошпаренный. Уже, закрывая дверь в ванную, он крикнул: «Я тебя люблю!» И тут же подумал, что сорвал и что больше не любит Лиду.

Евгений машинально налил себе холодный крепкий чай с лимоном без сахара и уселся за стол, глядя, как щенок спит на крышке, из которой заботливая Лада соорудила ему лежанку, не пожалев своё новое банное полотенце. Оно было белое, и щенок сливался с ним настолько, что, если бы не зевал и не постанывал, то можно было бы его даже не заметить…

Собачонку назвали Айко, по-японски означает «дитя любви». Теперь Горохову такая кличка казалась издевательской, и он думал свои жестокие мысли, с каждой минутой ожесточаясь по отношению к жене всё больше и больше: «Не нужна она мне после другого мужика!» – «Так, может, и не было ничего?» – пытался вступить в полемику с ним внутренний голос. – «Нет, было… Я чувствую! Я знаю, что было! Да и она… Она же совсем другая… Ну, я не знаю… Какая-то не та… Как будто подменили ее тем, в больнице, а может, и не в больнице… Может, там, где тр@хали… Вот и не верь после этого в рептилоидов…» Но Горохов не успел додумать свою глупую мысль, жена вышла в кухню в коротеньком шёлковом чёрном халатике и с огромной чалмой на голове, смотанной из розового полотенца. Ноги ее стали такими худыми и тонкими, что теперь она напомнила Жени наркоманку, которая почему-то моется в его душе. Но он сделал вид, что всё нормально, и сказал буднично:

– С лёгким паром! Чай будешь?

– Спасибо! Буду!

– Тоже холодной и с лимоном, как и у меня?

– Да нет, я бы тёплый попила с бутербродом…

– Ты не наедайся, у нас столик заказан в «Диаманте».

– Что??? В «Диамате»! Офигеть! Ну ты даёшь, Женя! Букет, щенок, такой дорогущий ресторан! Я, конечно, понимаю, что ты рад меня видеть, что соскучился и хочешь оказать мне внимания… Но что-то ты слишком разошёлся! Ты что, опять карточку активировал?!

– Нет… Всё нормально, не переживай. Я тебе всё за ужином расскажу… Давай иди собирайся.

Минут через сорок Лида была при полном параде: провода, чёрное платье-футляр теперь висело на ней, как мешок из-под картошки. И большими казались даже туфли из-за сильно исхудавших щиколоток. С краской, сочной помадой, с распущенными волосами она стала похожа на ведьму. Горохов ждал уже битых полчаса в белой рубашке и в галстуке. Он приготовился осыпать жену комплиментами, как это было раньше, но, увидев ее, передумал. «Так, как раньше, больше не будет», – проскочила в его мозгу депрессивная мысль, и очкарик резко погрустнел. Чтобы Лида ничего не заподозрила, он сказал как можно бодрее:

– Ну, поехали!

– Поехали! А как же малыш Айко будет один?

– Он ещё маленький, мы ему не нужны… Естественно, что ему сейчас надо – это молоко и сон… Вон, он спит, и пушкой не разбудишь, он даже и не поймет, что нас не было дома.

– Ну ладно… Поехали.

«Диамант» всегда направлялся Лиде, и каждый раз, оказавшись здесь, она с горечью думала о том, что она могла бы уже давно работать здесь управляющей. Если бы тогда, перед свадьбой, Горохов не запретил…

Но после локдауна тут сменился владелец и всё руководство. И она потеряла последний призрачный шанс устроиться сюда на работу.

Ей направлять здесь всё: и помпезный интерьер, и по-настоящему вкусная, красиво поданная еда, и вежливое обслуживание. Находясь в этом ресторане в качестве гостьи, можно было почувствовать себя дамой из высшего общества. Наверное, это чувство было включено в счет, потому что цены тут были заоблачные! И Лида ахнула от удивления, когда, читая меню, поняла, что после вирусных ограничений всё ещё больше подорожало.

– Жень, да ты глянь… Тут процентов на двадцать цены подняли… Может, закажем по салатику и уйдем, пока нам не пришлось почки продавать????

– Я же тебе сказал, не парься…

– Ой, блин… Я от тебя в шоке… Может, скажешь, в чем дело?

– Давай заказывай… Потом расскажу…

– Ой, да ну нафиг! Я не могу с такими ценами… Заказывай ты, и мне, и себе!

– Ну раз ты такая несмелая, то будешь есть, что дают…

Когда подошла официантка, Евгений попросил принести: прошутто с дыней, салат «Морской коктейль», стейк прожарки rare, бутылочку красного вина. Всё это он заказал для себя и жены. А вот десерт был разным: для своей спутницы он выбрал шоколадную сферу с ментальным мороженым, а себя решил побаловать куском шоколадного торта. Евгений вообще обожал тортики и всякое мучное.

У Лидии глаза округлились от твоего размаха. Но она не хотела портить вечер, поэтому никак не прокомментировала заказ. Все ее мысли занимал вопрос: «Что вообще здесь происходит? И как Горохов вдруг из банкрота смог превратиться в миллионера за те две недели, что она провела в больнице?» Но девушка решила набраться терпения и старалась расслабиться и насладиться роскошной обстановкой ресторана. Ведь она не выбиралась в такие места уже тысячу лет. И теперь этот до боли знакомый интерьер «Диаманта» почему-то стал напоминать ей шикарную каюту «Титаника»; огромные хрустальные люстры, где лампочки были отрегулированы так, чтобы светить вполнакала, сохраняя романтическую атмосферу. Шторы и стулья из красного бархата. А сам зал, да и весь ресторан в целом, был отделан искусственным мрамором цвета слоновой кости. На стенах висели репродукции картин в золоченых рамках. Живая музыка играла джаз чуть громче, чем Лиде хотелось бы, для того чтобы комфортно было слышать друг друга, но за другими столиками шумные компании что-то праздновали, поэтому для них такая громкость была в самый раз.

Офицанка представилась Алёной – полненькая хорошенькая девушка ростом не выше полутора метров. Была до невозможности миловидная и улыбчивая. По ее манере двигаться и говорить было понятно, что эта девушка не едва старше двадцати лет, а ещё было понятно, что она с Кубани.

Когда она принесла салат и закуску, то при взгляде на ее впалый бюст и крутые бедра Горохов подумал, что с она выглядит лучше, чем Лида. Впервые в своей жизни он подумал, что какая-то девушка красивее его жены!

«Постарела она, что ли?» – подумал Женёк и тут же сам себя пристыдил за эту мысль. – «Ну что ты прикопался к человеку?! Она ж после болезни! Только что из больницы! Это, слава Богу, что всё так обошлось, ну похудела, и что такого?! В чем проблема! Дай ей время поправиться-восстановиться!» Но внутренний враг не желал сдаваться: «Да она не просто похудела, она стала вообще другая…» – «Ну да, может, и годы берут своё… Но ты тоже не молодеешь…» Но эти резонные аргументы мало успокаивали Евгения, и сейчас при этом освещении в этих интерьерах облик Лиды и ее огромные зелёные глаза, в которые он когда-то до беспамятства влюбился, даже немного пугали его. Мужчине казалось, что в них теперь есть что-то колдовское и даже хищное. А ее чрезмерная худоба ассоциировалась в его мозгу с чем-то страшным, хотя он и сам не мог понять, откуда такие мысли, но ему вспоминается старый ужастик по книге Стивена Кинга, где мужик похудел из-за того, что его сглазили… «Нечто подобное произошло и с Лидой», вертелась в его мозгу глупая суеверная мысль, и он никак не мог избавиться от нее. Не от жены, от мысли, хотя в какие-то моменты ему казалось, что если бы сейчас к ним подошёл какой-нибудь мужчина, да хоть вон тот лысый «бычара» из-за столика напротив и захочет увести у него Лиду, то он с облегчением и радостью отпустит ее. Еще вчера Горохов не мыслил своей жизни без любимой жены, а сегодня отдал бы ее с благодарностью первому встречному, как амулет, который когда-то приносил удачу, а теперь впитал, напитался какой-то тёмной силой и начал пугать его.

Настроение Евгения окончательно испортилось, когда Лида вдруг заявила: «Ой, Женечка, давай вино назад вернём, я пить не буду…» Услышав эти слова, Горохов вспомнил тот день, вспомнил таксиста, который по-хамски с ним общался, и как от Лиды воняло коньяком. Ему вдруг захотелось надеть на кудрявую голову супруги тарелку с салатом, обматерить ее и уйти, но вместо этого он ответил лишь: «Не надо ничего возвращать! Я выпью! Трезвого водителя вызовем…» У Лиды в который уж раз отразилась гримаса удивления на лице, когда она наблюдала за тем, как Женька налил себе больше, чем полстакана, и залпом выпил, вытирая губы рукой. Ей показывать, что муж злится на что-то, но у нее сейчас не было сил анализировать его настроение, а уж тем более что-то выяснять. Первые полчаса, что они находились здесь, вроде как всё было нормально, и девушка с удовольствием болтала про всякие глупости, про щенка, про то, как кормили в больнице, про то, что бабушка зовет их на лето в гости, муж поддержал разговор формально, и чувствовалось, что он думает о другом, о чем-то, что его тревожит. Теперь же она и сама была рада, что музыка такая громкая, потому что ей как-то разное поплохело… От джаза музыканты перешли на американский pop-rock, и Лида была даже рада, что можно не разговаривать и в то же время тишина над ними с Женей не повисает, напряженная тишина. В одной из мелодий непонятно почему ей вдруг почудились звуки музыки Вагнера, и ее очки затошнило, она вдруг ощутила на своём лице какую-то горячую жидкость, то ли сперму, то ли кровь. Но это ей, конечно, показывать, а вот что на самом деле было, так это странный звонок с неизвестного номера.

В тот день, когда она ещё только-только пришла в себя, звонок на ее мобильный поступил с неизвестного номера. Обычно Лида не отвечает на такие звонки, но сейчас она была слишком слаба, приняла звонок машинально, и девушка-робот протараторила: «Здравствуйте, Лидия Валерьевна! Я рада сообщить Вам, что мы уже начали принимать меры для решения ваших финансовых проблем. Через некоторое время все ваши долги будут погашены в полном объеме. Также, внимательно изучив всю информацию о Вас, мы взяли на себя обязательства повлиять и на другие аспекты вашей жизни, которые, по нашему мнению, нуждаются в немедленной корректировке. Права на это нам дает п. 13 ч. 9 заключенного с Вами контракта. Всего наилучшего! Спасибо, что обратились именно к нам. Тогда Лида еле-еле выслушала это послание сквозь адову голодную боль. Лишь слабо удивившись тому, что спамеры какой только бред не сочиняют! Но сейчас, когда Горохов протянул ей документы, согласно которым все их долги, включая ипотеку и кредит, были взяты в ипотеку и кредит, и даже долговые расписки частным лицам, и все карточки, всё! Согласно этим банковским выпискам, Горохов погасил абсолютно все долги! Чем больше Лида вчитывалась в цифры, тем больше чувства тревоги нарастало в ее душе. И даже мурашки от необъяснимого ужаса… Горохов в свою очередь тоже был разочарован реакцией своей жены. И не то чтобы даже ее реакцией, а в целом, как это все получилось. Он-то надеялся, что все будет красиво, как в голливудском кино. Что он передаст ей бумаги, этот жест окрасится теми эмоциями, что и когда мужчина дарит женщине обручальное кольцо. Все будет так волшебно! А на деле от тех эмоций, на которые он рассчитывал, остался какой-то пшик; он сам как-то поник, да и Лидка состряпала недовольную мину…

В итоге он решил взять пример с друга и не посвящать жену в то, как на самом деле ему удалось заработать денег. А решил просто соврать, что якобы Щукин взял его в долю, и они теперь партнёры.

Эта, конечно же, была ложь, но Лида была рада обманываться, Горохов видел, что ей и правда дурно. И в итоге они, еле-еле дождавшись стейка, попросили завернуть его с собой, и оба были рады покинуть ресторан. У обоих настроение было на нуле, и Горохов сначала хотел порадовать пухленькую официанточку Алёнушку щедрыми чаевыми, но потом пожадничал. В тот вечер они были в «Диоманте» в последний раз…

***

В первые же дни лета Же Лида, как обычно, уехала к бабушке в Белую Глину. Во время пиковой жары она всегда уезжала к ней в деревню. Помогала по хозяйству, загорала, купалась в речке и валялась в гамаке, читала книги очень популярной и модной среди женщин писательницы Натальи Булычёвой. Ей всегда нравились все её книжки, и короткие рассказы, и большие романы, полные мистики и абьюзивных отношений и настоящей любви. И девушка всегда радовалась, что это выдумки и что такого в жизни не бывает.

Горохов не разделял её любовь к деревенской жизни и всегда брал отпуск на август-сентябрь, чтобы поехать на моря, когда на это имелись деньги.

Женя по-прежнему нигде официально не работал, а на все попытки Лиды выяснить, на какие средства они живут, отвечал: «Потом расскажу! На данный момент – это секретная информация…»

Лида очень удивлялась такому ответу и даже грешным делом думала, уж не в разведку или какого-нибудь в «ФСБ» взяли её мужа. Ну не спецагентом, конечно, а может, в отдел аналитики или чего-то в этом роде… Не зря же его прошлый начальник Пётр Петрович частенько хвалил Женьку и даже говорил, что он гений!

Утешаться этой мыслью было приятно, и Лида с лёгкостью тратила деньги мужа, раз уж он ей работать по-прежнему не разрешал.

Хотя она не была транжирой в прямом понимании этого слова. Покупать шмотки тоннами, как это делала, например, Марина Щукина с дочкой, ей было смертельно скучно. Да, она каждый сезон по чуть-чуть обновляла гардероб, но в разумных пределах! Все свои вещи она значительно носила, и у неё были любимые вещи, которые она могла таскать и ни один год! Такая безумная мания на шмотки, какая была у все той же Марины и других знакомых ей девчонок, казалась Лиде несусветной глупостью! Она считала шопоголизм сублимацией инстинкта собирательства, который был очень развит у первобытных женщин. Отсюда и эта тяга таскать шмотьё к себе домой, как когда-то их прародительницы таскали грибы, травы и ягоды. Иначе как можно объяснить маниакальное желание покупать столько одежды, косметики и украшений, что собственный дом уже превращается почти в такой же ЦУМ, и ГУМ, и прочие модные магазины.

По итогу бессмысленное множество платьев, футболок, джинсов, сумок, туфель, шуб, курток и прочего добра висело не ношенное, ну или одевалось от силы раз, другой не чаще. Та же история с косметикой, и серёжками, и колечками. Да что уж тут говорить, если у Маринки одних только чулок, колгот и нижнего белья было столько, что, если собирать в одну кучу, то по ней можно было съезжать на лыжах, как с горы. На вопрос Лиды, почему она не занимается благотворительностью и не раздает бедным то, что ей не надо, Марина отвечала что-то типа: «детка, это платье стоит девяносто тысяч! Зачем оно бедным? Наверное, по этой же причине она не догадалась дарить что-то из ненужных вещей и самой Лиде. Хотя, если бы догадалась, то у той отпала бы всякая надобность покупать себе что-то из одежды лет эдак на сто вперёд!!! Ещё полгода назад Щукины жили намного скромнее, и они даже покупали с Лидой что-то вместе на маркетплейсах, а теперь их доходы по меркам Гороховых улетели куда-то в стратосферу! За короткий промежуток времени они купили три машины, при этом ни одну из них не продавая, устроили страшную доску в престижный Московский университет, да ещё и мотанули за границу на острова на всё лето.

Лиде было немного обидно, что им так везёт! Но не за себя, а за Горохова. Она считала мужа немного умнее Щукина, который, по ее мнению, был просто везучим авантюристом. А ее серьезный, башковитый Женек так и не смог найти достойную должность, просиживал все дни, играя в игры на компе.

Да, компьютер он себе купил новый и тоже крутой. Лада согласилась на это лишь с тем условием, что, когда она вернётся от бабушки, то она будет делать ремонт в квартире. Женя с лёгкостью дал честное слово. И со спокойной душой отправил Лиду и Айко в деревню. Пообещав, что после их возвращения они не только ремонт сделают, а ещё и на моря поедут.

Лида, хотя и не понимала, откуда все эти блага, но благодарила Бога, что Жени наконец-то повезло. Она-то сама, к сожалению, не могла похвастаться успешной самореализацией, из всех своих значимых достижений за двадцать семь лет она могла себе похвалить лишь за красные университетские дипломы.

С работой у нее не клеилось, прежде всего, конечно, из-за Жени, который уже перед свадьбой категорически запретил ей работать по профессии. Но и в других сферах как-то ей не очень-то везло. Сначала она пробовала печь тортики на заказ. Ей нравилось возиться с марципаном, придумывать разные оригинальные крема и создавать настоящие шедевры! Но заказов на такие дорогие красивые торты было очень и очень мало. Хотя Лидия из кожи вон лезла, чтобы раскрутиться в соцсетях и наработать клиентскую базу. Но, увы, игра не стоила свеч…

В основном люди звонили и просили напечь «поминальных пирожков» штук пятьдесят-семьдесят. Или сделать тортик попроще ребёнку на день рождения…

Лиде не нравились такие заказы. А уж когда одна вредная клиентка не стала выкупать дорогущий торт, и Горохова, которая не подумала, что надо бы взять задаток, осталась в минусах. А ещё одна дамочка закатила страшный скандал, придираясь к мелочам.

Лада решила навсегда завязать с кондитеркой! Женя был несказанно рад этому! Он терпеть не мог Лидкины тортики! Во-первых, потому, что его раздражала вечно занятая кухня, вечная мука на столе, крем и коржи в холодильнике, которые нельзя есть. Во-вторых, невыносимая жара, которая начиналась, стоило Лиде включить духовку.

Плита у них была допотопная, соответственно, и духовка тоже. Малюсенькая, с закопченным стеклом, она скорее выглядела, как какой-то железный сейф. Из-за наклонности полов в их квартире плита была неустойчивая, и огонь в духовке горел неровно. Это Лиду категорически не устраивало, и она просила мужа подкладывать под одну из ножек широкий каблук от ее старого сапога, который оторвался ещё давным-давно.

Но из-за тяжести коржей и из-за того, что Лида бесконечно открывала и закрывала духовку в процессе готовки, плиту опять приподнимали, и Жене приходилось снова и снова приподнимать тяжеленную одороблу, чтобы жена опять подложила каблук. От духовки, которая, бывало, не выключалась и по шесть, и по восемь часов, шёл такой жар, что казалось, «старушка» когда-нибудь не выдержит и взорвется. Но Лида и не собиралась ее щадить, каждый корж она выпивала отдельно, а то и даже не целый, а по половинке коржа, а потом аккуратненько склеивала их в единую композицию, чтоб получался большой настоящий торт, как в кино, который не стыдно вывести на тележке в центр банкетного зала.

Но что было для Евгения хуже всего, так это клиенты! Он терпеть не мог, когда приходили к ним домой забирать заказ. И не выносил долгих разговоров своей жены по телефону с чужими людьми. Ей чуть ли не по часу приходилось переписываться в мессенджерах или пообщаться по телефону, выясняя детали заказа, и это бесило Женю.

Горохов проклял тот день, когда пообещал Лиле, что разрешит ей работать на дому. Теперь он думал, что надо было запретить ей работать вообще! Но деваться было некуда, ведь слава не воробей. Да и правда, надо же ей было чем-то заниматься. Так, пока у нее есть хобби, она меньше думает о детях, а если он ей и это запретит, то потом она ж с него живого не слезет! Заставит лечиться от бесплодия, а что ещё хуже – запросит ребёнка из детского дома. «Ну уж нет!» – думал Евгений и, с одной стороны, даже радовался, что Лида нашла, чем себя поразвлечь. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы ребёнка не просила», – иронично перефразировал известную поговорку он в своих мыслях. Время от времени мужчине приходило в голову подарить жене новую духовку, пока их чего доброго и правда не взлетела на воздух, натворив бед. Но, слава Богу, Лида забросила тортики!

Хотя радовался Горохов недолго, на смену кондитерскому увлечению пришли стразы. А стоили они столько, что Женя думал, уж лучше бы он раз потратился на новую дорогую плиту. Два пакетика этих блестящих «бусинок» стоили столько же…

Но Лиду было уже не остановить, она взялась за вышивку стразами. И научилась плести невесомые, словно лебяжий пух, кружева. Потом из этих кружев формировала пенные платья. На выпускной или свадьбу. А еще шила и вышивала стразами купальники для занятий гимнастикой. Эти все вещи были не из дешевых. Но обалденная тонким вкусом Лида справлялась отлично. Всем хотелось иметь такие красивые эксклюзивные вещи. Которые хоть и были дорогие, но обходились покупательницам намного дешевле, чем если бы их покупать в бутике. И в их дом поплелась вереница мамочек, желающих, чтобы их доченьки были самыми красивыми принцессами на утренниках в детском саду, на выпускном, а уж тем более на свадьбе. Среди клиентов попадались и мужчины, желающие побаловать своих жен и подруг чем-нибудь эдаким. И это ревнивого Женю бесило особенно сильно…

Лада быстро вышла в плюс. Но большинство своих денег тратила на материалы и на рекламу в соцсетях, а уж когда в их семье начался кризис и Лида впала в депрессию, «лавочку» и вовсе пришлось прикрыть.

Но теперь, когда всё стало опять хорошо, Лида вспомнила про своё любимое хобби, из которого она когда-то мечтала сделать настоящий бизнес.

Поначалу она подумала, что после такого длительного перерыва будет очень тяжело, считай, всё заново начинать, но оказалось наоборот.

Ей несказанно повезло заключить контракт на поставку кружев в самый крупный свадебный салон их города. Ещё требовались браслеты, колье и серьги из страз ручной работы по ее эксклюзивным эскизам. Причём там согласны были взять столько продукции, столько, сколько она сможет сделать. Ясное дело, что необходимость в других покупателях тут же отпала. И Горохов едва не умер от счастья, узнав об этом!

Лида даже была счастлива и потащила с собой в Белую Глину целую неподъемную сумку своего рукоделия. Естественно, не забыв при этом про щенка Айко, который рос как на дрожжах, и до беспамятства «мамочку».

Чего уже было нельзя сказать про Горохова, его остывшие чувства к Лиде так и не смогли заиграть новыми красками. Она так и не пришла в прежнюю форму. Врач сказал, что после такого вируса, которым болела Лида, потеряла веса, даже такая значительная – это нормально. И это лишь малая из зол, какая может приключиться с человеком после такой болезни, и они ещё должны Бога благодарить, что всё так обошлось. Горохов и благодарил, но не так чтобы уж сильно…

Хотя, вновь увлёкшись компьютерными играми, он уже почти не рефлексировал на тему их с Лидой отношений. По большому счёту, ему стало все равно на жену. Но в ее глазах он все же старался быть хорошим мужем. Баловал ее и Айко разными вкусностями, если что-то нужно было добавить Лиде для «бизнеса», не отказывал ей ни в чем. Иногда выводил жену в кино или в парк погулять, вот сейчас обратил внимание на ремонт и моря. Но это всё было уже не от души. Не так, как раньше… Женя чувствовал это внутри себя и был рад, что Лида ни о чем не подозревает.

Одно время ему даже закрадывалась в голову мысль о разводе, но после покупки компьютера он подумал: «Чёрт с ним! Пусть всё будет как будет! Может, скоро и правда благодаря фонду я поднимусь так, что таких, как Лида, у меня моря будет… А сейчас брось ее, и что? Ищи другую, ходи на свидание и прочая эта дребедень. Да и потом, Алик такое не одобрит, если я сейчас разведусь, его Маринка вообще с ума сойдёт, что, типа, он тоже глядя на меня захочет развестись. Мне с Альбертом пока что ругаться нельзя ни в коем случае…»

Рассудив таким образом, Евгений о разводе больше не задумывался и с головой погрузился в виртуальный мир онлайн-игр. Страх перед женой, нахлынувший на него тогда в ресторане, тоже больше не беспокоил. И вернулся с тех пор лишь однажды, как раз в ночь перед самым отъездом Лиды в деревню.

Они решили заняться любовью, инициатором в этом деле с недавних пор всегда выступала сама Лида. Вот и в ту ночь она отвлекла мужа от игры под предлогом принести ей водички, а сама насела на него в прямом и переносном смысле. В длинной белой майке с глупым рисунком мультяшного Гуффи она ловко стащила с себя белые хбшные трусики и взгромоздилась на Горохова, и сама своей рукой ввела его уже затвердевший член себе в в@гину. Она выгибала спину и, делая поступательные движения тазом, стонала, как в п@рн@фильме.

Развалившийся под ней жирный, как морской слон, Горохов сначала думал про игру, но потом его взбудоражил такой напор со стороны жены, и он не на шутку возбуждается, особенно когда Лида вдруг ещё больше выгнулась и застыла, словно в игре «Морская фигура замри», а ещё через мгновение Евгений почувствовал, как волнами из нее выходит скользкая жидкость. Он понял, что жена наконец-то впервые за долгое время действительно по-настоящему испытала удовольствие в постели с ним. Эта мысль заставила его взять инициативу в свои руки. И хотел продолжить, поставив Лиду в коленно-локтевую. Но пока они перестраивались, синий свет от компьютера озарил ее лицо так, что Женя аж чуть не вскрикнул от ужаса, когда ему показалось, что глаза Лиды опять сделались неестественно ведьминские. Как тогда в «Диаманте». Все желание тут же пропало. И на вопрос Лиды, что случилось, он лишь недовольно буркнул: «Спину потянул…»

Утром он увёз жену с собачонкой в деревню и был счастлив остаться один…

Часть 1 Глава 8

***

После того случая, когда двенадцатилетний Мирон пропал куда-то, Роза стала опекать сына ещё больше. Она и так любила своих детей с такой силой, что ещё чуть-чуть, и можно было бы посчитать её немножко сумасшедшей мамашей. Поэтому несложно себе представить, какое у неё было состояние, когда вернулся Мирон, вернулся и не мог внятно объяснить, где пропадал всё это время. Да ещё к тому же ребёнок начал заикаться, не то чтобы сильно, но всё же. Заикание не проходило, и это натолкнуло родителей на мысль, что сын чего-то очень сильно испугался. На вопрос «Что тебя так напугало?» он всегда отвечал «не помню!», а когда спрашивали «где ты был?», он говорил: «Это всё Зойка! Зойка! Виновата она меня из дому выгнала!» И куда пошёл потом, где ты был? «На чердаке…» И мальчик не врал, он действительно помнил только лишь то, как сестра не дала ему посмотреть сказку, как он обиделся и как взорвался со своими любимыми голубями на чердаке.

Все остальное стёрлось из его памяти ещё по дороге домой, он напрочь забыл, что провёл эту ночь вовсе не на своём чердаке с голубями, а на соседнем с крысами. Он помнил лишь, что его обидела сестра, а то, что его испугался, увидев горб, – нет. Мальчишка забыл и про бабу Тому, которая чуть не оторвала ему ухо, и про то, как гадал ему дед, и что, казалось бы, уж совсем непонятным, он абсолютно забыл про золотой трельяж с чудесными зеркалами. Единственное, что он помнил крепко, это что дед Сухинин ждет его в гости. Но самого разговора со стримером он не помнил, он лишь только знал, что отныне должен приходить к нему как можно чаще.

Когда взрослые пытались ему доказать, что обыскали чуть ли не весь город, и тогда его не было, а уж тем более на чердаке. Мальчик делал обиженный вид и настаивал на своём: «На чердаке! Я был на чердаке, возился с голубями… Говорю же! Зойка меня выдернула, и я залез на чердак, не знаю, почему вы не видели меня там!»

Первым желанием Розы и Пантелей мона, конечно, было всыпать дочери по первое число, чтобы она не обижала больного брата, но оба они сдержались, резонно рассудив, что Зойка им этого никогда не простит и устроит что-нибудь такое, что им небо с овчинку покажется.

Потому дочку наказывать не стали, а сына принялись возить по врачам в надежде вылечить заикание. Но ничего не помогало. И в конце концов Мирон сам запротестовал и наотрез отказался считать себя больным и ездить по врачам. Мысль о том, что он абсолютно здоров и не только не хуже всех остальных людей, а, наоборот, ещё лучше их, внушал ему дед Сухинин. И в конце концов мальчику удалось отстоять свою свободу и расширить границы своей свободы. С тех пор, как он начал общаться с этим странным старикашкой, он и сам стал странным.

Начал дерзить родителями, перестал бояться Зойку, мог сам первый начать избивать ее, нападая со спины. Побороть крупную, как медведь, деваху ему – дистрофику, было непросто. Она явно превосходила его в физической силе, но зато во время драки Мирон становился злой, как ошпаренный кипятком бес. И родители диву давались, когда к ним приходил жаловаться в слезах уже не сын, а дочка. Раньше этого никогда не случалось. Никогда не случалось и чтобы замкнутый сын, у которого не было ни друзей, ни подруг, вдруг так часто стал проводить время и даже ночевать вне дома.

С того самого дня, как он где-то пропадал в течение полутора, мальчик сдружился со столетним соседом. Хотя на вопрос: «Ты был у Сухинина тогда?» он упирался, как баран рогами, и твердил лишь одно: «Я был с голубями!»

И мать, и отец были категорически против того, чтобы сын ходил в гости к столетнему деду, который, кажется, уже в маразме. Но мальчик не слышал их. Если запирали, то сбегал из дома и даже грозился причинить себе вред, если родители запретят ему видеться со стариком!

И даже переезд семьи Тимофеечкиных в престижный район города из пригорода с частными домами ничего не дал, а, наоборот, лишь усугубил положение. Мирон, считай, остался жить на старом месте, но уже не в их доме, а у соседа.

Роза Михайловна до дрожи ненавидела этого проклятого старика, который имел на ее старшего сына такое влияние! Никогда раньше не чувствовала она себя такой беспомощной. Ведь она, по большому счёту, была и не нужна своему мужу, профессору. Да, Пантелей любил ее, был всегда вежлив с ней, старался во всем угадать, исполнял все ее капризы. Ни она, ни дети не знали, что такое нужда, даже в самые тяжёлые для страны годы. Но он был фанатично предан своей работе. На первом месте у него всегда был его «бриллиантовый» завод! Многие знакомые Розы отмазывались, когда она жаловалась на мужа, и говорили ей прямо в глаза: «Ой, Розочка! Ты просто с жиру бесишься, мой тоже, если не на работу, то в гараже, если не в гараже, то на рыбалке… Так разве его копеечную зарплату сравнить с вашими доходами?! А то, что Зойка загуляла, так она у вас девка не по годам развитая. А Мироша так это вообще золотой ребёнок! Учится как хорошо! С дедушкой дружит! По соседству дом, у тебя под крылушком, считай! Ну и что, что он с Ильёй Ильичом дружит? Ровесники-то его обижают, а ребёнку надо с кем-то общаться! А Сухинин, он хоть и старый, но безобидный. И что с ним там может случиться?! Ну, максимум, Тамарка пирожками обкормит… А мои где шляются?! То с тарзанки прыгают, то по чужим дачам лазят, подлецы! А мне потом красней перед участковым». Похожими словами отвечала каждая знакомая и подруга Розы. Да, и Пантелей хоть в открытую этого не говорил, но чувствовалось, что он того же мнения.

Роза Михайловна страдала от одиночества и от того, что ее никто не понимает. Все смотрели только на их богатства, а любые, даже самые серьезные проблемы окружающие воспринимали как блажь. Даже заикание мальчика и Пантелей мон, и друзья воспринимали более-менее равнодушно: «Ну да, заикаться… Он-то у вас мальчонка домашний, тепличный, может, испугался чего. Может, собака большая его облаяла… С кем не бывает?! Мальчишки, с ними всегда что-то случается. А потом ходят всю жизнь калечные: то без пальцев, то со шрамами. Ничего страшного…». Роза поражалась такому философскому отношению к здоровью детей, но особенно ее выводило из себя, что муж и на сей раз был солидарен с мнением чужих людей, но не с ее. Для эмоциональной Розы было невыносимо всегда находиться в проигрышном положении, но она никак не могла донести до мужа и до людей, что это всё неправильно, что так не должно быть! То, что Зойка в шестнадцать лет сделала аборт и теперь бесплодна, конечно, оставалось тайной их семьи, хотя это скорее для всего города был секрет Полишинеля. То, что Мирон дружит с дедом-маразматиком. То, что муж не то что мало уделяет время семье, а буквально фанатеет от своей работы. Как лудоман от рулетки. Он не то что просто много работает, а уже чуть-чуть с ума сошел от своей работы. Он может часами говорить о бриллиантах и фианитах, о том, как у них всё там на заводе. Говорить-говорить-говорить об этом, не замолкая, вообще не обращая внимания на собственника, интересно ему или нет, устал ли он слушать или нет. Пантелей мону Всеволодовичу на это абсолютно всё равно! Он просто одержим бриллиантовой темой. Он не даст с слова вставить собеседнику. Перевести тему на другую не так просто, а если это и удается, то ненадолго. И у профессора при этом будет такой видок, будто ему приходится делать над собой немалые моральные условия, чтобы говорить и слушать, и говорить о чем-то другом. До свадьбы и первое время после было, конечно, заметно, что Тимофеевич – человек крайне увлечённый своим делом. Но сейчас, по прошествии лет, он стал просто невыносим! Розе казалось, что у него уже развилась какая-то мания на почве бриллиантов. Но разве ее кто послушает? Люди чуть ли не смеялись ей в лицо, говоря: «А ты что хотела? Чтобы зарабатывать такие деньги, как твой муж, надо работать и день и ночь, понятное дело, что у него в голове одни бриллианты! А что тем должно быть, если он пашет, как Папа Карло?! Эх, Розочка, мне б твои проблемы! У мужа все мысли про работу и про бриллианты! Это, конечно, беда, ничего не скажешь… У моего, вон, в башке кроме пива и домино вообще ничего нету! Может, махнёмся с тобой мужиками, не глядя?! Раз тебе не нравится профессор твой, попробуй с моим бездельником поживи!» И опять Роза осталась без поддержки, поэтому, зная, что ее просто поднимут на смех и опять придумают какую-то отговорку, она никому не говорила, что тогда, пять лет назад, когда Мирон первый раз не ночевал дома, а потом вернулся, что это уже не Мирон.

Она как мать чувствовала, что это не ее сын. И с сыном, и с доченькой у нее была связь. Незримая, необъяснимая. Вот как младенец в утробе пуповиной привязан к матери, так и после рождения деток все такая же пуповина соединяла ее с Мирончиком и Заинькой, только уже на ментальном плане.

Зойка, хотя и рано ушла из дома, и таскалась по мужикам, и заявила, что при первой возможности уедет жить в Париж. Но всякий раз, когда она звонила или приходила в гости, Роза Михайловна чувствовала, что эта ее доченька. Ее родная кровинушка! То же когда-то было и с Мироном, но после того случая он стал ей будто неродной…

Она даже сама не понимала, в чем дело. Ведь, по большому счету, если не считать его странного столетнего друга, то сын вовсе не изменился. Был уважительней, временами даже ласковый. Все также иногда ездил с отцом на рыбалку, все также, как и Пантелей мон, интересовался камнями и даже поступил в университет на геолога. И показал свой характер только в том случае, если кто-то отзывался нелестным словом о Сухинине или если мать пыталась не пустить его к соседу.

В такие моменты он готов был выцарапать ей глаза и закатывал такие истерики, что Роза боялась, что они кого-то перерастут в эпилептический припадок. Пацан рыдал, как раненый, катался по полу и кричал: «Пусти! Пусти меня к деду!!!» Так, что казалось, ещё чуть, и у него горлом кровь хлынет.

Но Роза не оставляла попыток прекратить их дружбу с дедом, хотя ей и было страшно за здоровье сына, и никогда не хватало сил идти до конца, и после таких вот припадков сын все равно уходил. Но время от времени она все ж пыталась их разлучить.

Ей казалось, что дед не просто дурно влияет на сына. Не просто ненормален тот факт, что мальчик хочет дружить с человеком минимум на восемьдесят лет старше себя. Ей казалось, что старик крадет у него личность. Его душу. Вернее, уже давно украл…

Возвращаясь от соседа, он первое время вёл себя абсолютно нормально, и единственное, что казалось странным, что он ничего не рассказывает о том, как проводил время в гостях. Было такое впечатление, что он вообще забыл, про какого деда у него спрашивают. Будто ему приходится напрягать память, чтобы припомнить, про какого такого Илью Ильича у него вообще спрашивают. И лишь через пару секунд он начинал понимать, о ком вообще идёт речь. Но и потом ничего толкового не говорил, так проворчит пару фраз для приличия и переводит тему, а то и вовсе смешно уходит куда подальше, чтобы к нему не приставали с расспросами.

И дня три вроде бы всё было более-менее нормально, но и в эти дни Роза чувствовала, что сын как-то отчужден. Хотя он общался с ними вроде как и раньше, и мог и посмеяться, и даже когда-никогда приобнять мать.

Но ее не покидало такое ощущение, что это не ее подросток Мироша, слабенький, безобидный. Она всей душой чувствовала, что разговаривает сейчас со взрослым, властным и жестоким мужчиной. Что этот мужчина не то что взрослый, а уже достигший вершин власти. И потому с такими простыми людьми, как она, он разговаривает снисходительно, как с умственно отсталыми детьми. Хотя Мирон вёл себя соответственно взрослому и даже иногда дурачился, а иногда задавал наивные вопросы. Но Розе в такие моменты хотелось крикнуть: «Не притворяйся!»

Без походов к Сухинину он выдержал от силы дней пять, хотя уже где-то на третий день становилось видно, что у него начинается «ломка», он делался задумчивый и грустный, пока в конце концов не произносил убийственную для матери фразу: «Пойду я Илью Ильича проведаю! Вы мне ничего не оставляете от ужина, Тамара нас кормит как на убой!»

Слово «могли» быть точь-в-точь таким же, но смысл их был всегда один и тот же. И Мирон уходил из дому, но скоро снова начинал скучать по своему столетнему другу…

***

Старика Сухинина не стало 06.06.1997. Случилось это прямо в день рождения Мирона, в тот день ему исполнилось 20 лет.

Нет! Дед не умер, хотя Роза Михайловна была бы рада, если б так…

Его доставленного просто не стало. В этот день он пропал куда-то. Глупая Томара вообще не могла сообразить, что хочет от неё участковый. У нее был такой видок, как будто это вовсе не она столько лет работала у старика домработницей, она смотрела на участкового Виктора Викторовича Шкрёба как баран на новые ворота. Пока он ей всё истолковывал:

– Дедушка-то Ваш попал, соседи говорят, уж недели две как Вы к нему не ходите…

– Какой мой дедушка?! Вы в уме ли? Моего дедушки уж, слава Богу, лет двести как на свете нету…

– Да нет. Это я так просто выразился… Я имел в виду Сухинина… Ну, Илью Ильича…

– Послушай, Викторович, я власть, конечно, уважаю, но шёл бы ты отсюда из моего дома. А то я на тебя Палкана спущу, он тебе задницу, как петуху, потреплет, а на суде скажу, что сам отвязался, а я, старая женщина, не совладала, вот потом и посмотрим, кто кого…

– Тамара Сергеевна… Я на службе… Я тут с вами не из собственного удовольствия разговариваю… Я обязан задать вам несколько вопросов… Скажите, пожалуйста, когда вы видели Сухинина в последний раз? Как он себя чувствовал, может, какими-то планами делился с вами? Вы пришли, обнаружили, что его нигде нет, и что совсем не заволновались за такого старого человека?

– Викторович, ты чего хочешь от меня, я не пойму вообще, об чем ты речь ведёшь?! Ворде слова наши, а говоришь как по-иностранному, ни понимаю я них@я…

– Я спрашиваю у вас про Сухинина! Ну… Простой ведь вопрос, Тамара Сергеевна… Очень простой вопрос… Когда вы последний раз видели Илью Ильича Сухинина? Вы понимаете мой вопрос!

– Ой, да, конечно, понимаю, что ты орешь?! Сухинину я готовлю, д@рьмо за ним выношу, да с@нки стираю… Что про него говорить? Что ты приперся ко мне и терзаешь меня? Не брала я у него ничего! Хочешь, иди обыщи! Нечего у него брать, из всего богатства только камни в почках! Что, думаешь, я вру? Иди ищи! Люди добрые! Да что ж это такое делается, я восемьдесят три года на свете живу и в первый раз докатилась до такого позора, чтобы меня, старую бабку, пришла милиция арестовывать, да еще кто, наш Шкрёба! Знаешь, что я тебе скажу, Витька, не Шкрёба ты, а другое слово… Правильно про тебя люди говорят…

– Да успокойтесь Вы! Я вас не арестовываю! Я вас даже не допрашиваю! Я просто спрашиваю у вас вот, чисто по-человечески… Вы можете ответить? Всё-таки такой старый дедушка пропал… Наш земляк… Сколько ему уж лет, что, наверное… Вам его не жалко? Где он, вы не знаете? Если не знаете, просто так и скажите: «Не знаю!» И всё, и не надо волновать… Вы, случайно, не знаете, где он???

– Кто?!

– Ой, всё, ладно, я в другой день зайду…

– Что, уходишь уже… Да?

– Да… Но подожди, не спеши… Я тебя до калитки провожу, а то там у меня собачка большая. Ты в форме, а Палкан этого страсть как не любит… Не дай бог кинется…

– Да не надо…

– Ну как не надо! Ты что, с московской сторожевой шутки шутить собрался?! Смельчак…

– Киселька налить тебе… Только что сварила вишневый… Будешь?

– Нет, спасибо, баб Том, я пойду… Работы много…

– Иди, иди… А чего приходил-то?

– Ну как чего… Хотел узнать… Не обижает ли вас кто? Может, дети шалят? Может, соседи спать не дают…

– Ой, Витька, заступник ты… Иди уж…

– Я еще зайду, в другой день… Вы ведь всегда дома?

– Ну а где мне еще быть, не на бл@дках же

– Ну, я так и подумал, что вы редко отлучаетесь… Разве что вот деду Сухинину ходите помогать… Вы же помогаете ему? У Ильи Ильича вы же работали домработницей?

– Я давно на пенсии, уж лет пятьдесят как я не работаю нигде… С тех пор как в столовке я семидятилитровую кастрюлю с кипятком против себя подняла, так и всё, алис!

– Угу… Понятно… Ну, здоровье, конечно, беречь надо с молоду… У Ильи Ильича всё ж попроще вам было? Он вас не сильно работой загружал? Или как, наоборот, вредный старик был?

– Кто муж мой? Ой, ещё и какой вредный, спасу от него не было! Как напьется и давай частушки матерные горланить, хоть ночью, хоть рано поутру. А в молодости он был завидный жених-гармонист…

– Да нет, я про другого спрашивал…

– Про кого?

– А, ладно, Тамара Сергеевна, неважно… Вы главное, будьте здоровы!

Через пару дней участковый пришёл к Томаре, одетый в гражданское. Протокол вести не пытался и сразу же сделал вид, что просто пришёл проведать её. Но эта тактика не дала результатов, старушка всё также то тупила, то агрессировала, то ударялась в воспоминания шестидесятилетней давности…

Мирон тоже вёл себя странно, все ожидали, что исчезновение деда будет для него настолько травмирующим событием, что он едва ли сможет это пережить, а уж тем более такая трагическая случайность, что он исчез именно в день рождения Тимофеечкина.

Но с Мироном не то, что истерики не случилось, а даже простых слёз не было, разговаривая с участковым, он вёл себя едва ли адекватнее, чем баба Тома.

Участковый даже после разговора с ним ехидно подумал, что она с Тамарой, наверное, курят одну и ту же «травку». Потому что разговор с профессорским сынком прошёл так:

– Мирон, скажи, когда ты видел деда Сухинина в последний раз?

– Я не помню…

– Ну как так не помнишь? Ты же часто бывал у него в гостях? Вы дружили? Твоя мама говорит, что у тебя даже есть ключи от его дома и что ты частенько оставался там с ночевкой?

– Моя мама – простая женщина, она боится милицию и может много чего наговорить, лишь бы только от нее отстали…

– Ну хорошо, тогда ты скажи! Ты ведь не боишься?

– Кого вас?

И Мирон засмеялся в лицо участковому так пренебрежительно, что тот аж неожиданно для себя обиделся. Хотя привык общаться со всякой матюкливой пацанвой… Но Мирон… Его смех показался ему совсем другим… Он смеялся до слёз, и чувствовалось, что ему действительно весело. Было такое ощущение, будто-то бы Тимофеечкин начальник в больших чинах, а он, участковый, его нерадивый подчинённый, да к тому же ещё умудрился как-то позорно оконфузиться…

Обычно, когда ему дерзили на допросе, то Шкрёбе хотелось дать оппоненту по зубам, но сейчас ему захотелось уйти. Нет, не просто уйти, а убежать и расплакаться, лучше застрелиться! Из своего табельного пистолета в рот. Вот каким обидным показался ему смех этого двадцатилетнего пацана…

И Вектор Викторович пробубнил что-то невнятно, ушёл, долго извиняясь перед Розой Михайловной у калитки. Придя в себя через пару дней, он решил снова поговорить с Мироном, но Роза Михайловна не пустила его в квартиру, она вышла к нему за двор сама и сказала:

– Здравствуйте! Что вам нужно опять?

– Здравствуйте, Роза Михайловна! А что вы сразу так невежливо с порога… Я просто хотел поговорить с Мироном…

– А Мирона нет больше… Его давно нет…

– Как нет, что вы такое говорите, Роза Михайловна! Я ж был у вас во вторник! Он был жив-здоров! Смеялся…

– Ну да… Жив-здоров… Он тоже так всегда говорит про деда Сухинина: «Жив-здоров!» И больше ничего не говорит. Как пень… Сделает глаза стеклянные и давай толочь воду в ступе. Всё про одно и то же по кругу…

– Так что с Мироном?

– Да если бы я знала, что с Мироном! Если бы хоть один человек на свете мог мне ответить на этот вопрос: «Что с Мироном?» Я была бы счастлива…

И вдруг расплакалась и даже кинулась по-братски обнимать участкового. От этой, хоть уже немолодой, но всё ещё цветущей Розы пахло так сладко… Чистотой, роскошью и духами… А её тело сквозь красный шёлк длинного халата было таким по-девичьи хрупким и дрожащим, что Виктор Викторович с удовольствием бы не выпускал её из рук, так бы и уткнулся лицом в её чёрные кудряшки и… Хотя уже через мгновение проклятий профессионализм взял вверх, и он сказал, напустив в голос как можно больше холода:

– Роза Михайловна! Успокойтесь! Пожалуйста, держите себя в руках, я при исполнении!

Роза Михайловна отстранилась и принялась одновременно закуривать и вытирать лицо руками. Она всхлипывала, непослушные полы её красного шёлкового халата разошлись, затвердевшие соски проглядывали сквозь тонкий материал. И она выглядела сейчас почти непристойно в этих то ли туфлях, то ли тапочках на каблуках с игривым пушком.

Шкребин растерялся, и его взяло зло, что в который уже раз эта семейка Тимофеечкиных заправляет, заставляя его глупо себя чувствовать. Но хамить жене «бриллиантового короля» всё-таки не хотелось, и он сказал участливым и вежливым тоном:

– Так Мирон дома? С ним всё в порядке?

– Нет!

– Что «нет»?

– И то, и другое – нет! Мирона нет дома, и с ним не всё в порядке… С ним давным-давно не всё в порядке… Давно надо было мне в милицию пройти и всё рассказать! А я, дура старая, не догадалась об этом!

– Что вы имеете в виду? Может быть, пойдём в дом, и вы мне всё подробнее расскажете, что вас беспокоит?

– Вам не ко мне в дом стремиться надо! У меня мало сейчас дома нет, я не принимаю гостей и вообще ничего не пускаю в дом в его отсутствие… Вы уж извините, я понимаю, вы по делу, но у нас так не принято… Сами понимаете, Пантелей Всеволодович старше меня, много работает, человек уважаемый… Хорошего ли будет, если дурные слухи пойдут о его жене? Люди скажут: «Ты с женой совладать не можешь, какой тебе заводом руководить»? Вы же знаете, какой у нас народ… Хотя, впрочем, может быть, у вас официальная бумага есть, согласно которой я обязана буду впустить вас… Забыла, как там она называется…

– Да нет, что вы! Если вам неудобно, то это вовсе не обязательно… Я вообще-то пришёл с Мироном поговорить… Ну, я так понимаю, его дома нет…

– Да, правильно понимаете… Я дома одна теперь всё время, одна-одинёшенька, как полынь-трава… Сначала Зоинька уехала… А теперь вот Мироша… Ну, Мироша-то давно ушёл от нас… Ему ещё лет двенадцать тогда было… Но всё равно обидно…

– Что-то я вас совсем не понимаю, Роза Михайловна! В каком смысле ушёл? Насколько я знаю, он же с вами жил здесь! Прописан здесь! В школу ходил, в институте в Москве учился… И вообще, как это ушёл в двенадцать лет?! Как это ребёнок ушёл от вас? В каком это смысле?!

Роза Михайловна нервно подкурила ещё одну сигарету, и Виктор Викторович невольно подметил, что у неё хорошая дорогая косметика не размазалась даже после слёз и сигарет. Хотя было видно, что ей сушит губы, и они сейчас выглядели как несвежие лепестки красных роз. Не сказать, что ему нравились женщины постарше, а этой Розе уже полтинник, но разок бы он не отказался. Всё-таки было что-то манящее, сладкое, может быть, даже не в самой Розе Михайловне, а в том, чтобы сделать рогоносцем «Бриллиантового короля». Да и Мирону бы он отомстил за его дурацкий смех.

Участковый постаралась отвлечься от пошлых мыслей и со всей внимательностью выслушать ответ Розы Михайловны, но, хотя даже его сосредоточенность особой ясности не внесла, ведь женщина по-прежнему продолжала громить малопонятные вещи:

– Нет, конечно! Жил-то он у нас… Не прогоним же мы его, хотя, знаете, если б он насовсем переселился к этому своему деду, ей, может, и лучше было бы, чем так… Но, по крайней мере, мне было бы легче, наверное…

– Что вы имеете в виду???

– Знаете, как говорят, что хуже нет, чем неизвестность, ну, когда человек без вести пропал или что-то типа такого… А я скажу – нет! Хуже нет, когда вот оно, вроде, твоё родное, ты и обнять его можешь, и приголубить, да только внутри чёрная пустота и ничего больше…

Шкрёба вконец обалдел, когда Роза вновь начала плакать, он даже испугался, что она снова повиснет на нем, и тогда у него «задымится» ещё сильней. Но, к немалой радости участкового, на этот раз обошлось без объятий. Роза продолжала курить и говорить сквозь слёзы:

– А у вас дети есть?

– Нет. Нету пока…

– Ну, тогда вы меня не понимаете… Меня никто не понимает… Даже те, у кого куча детей! Даже те, у кого есть внуки! Знаете, что обычно мне люди говорят: «Роза, ты жиру бесишься! Какие у тебя могут быть проблемы?! Да ты катаешься как сыр в масле?! Да чтоб я так жила! Да ты посмотри на себя, да ты как за каменной стеной за своим профессором! И никто не знает…»

– Никто не знает чего?

– Что он меня не понимает…

– А понятно…

С плохо скрываемой иронией ответил милиционер. А сам поднимал: «Да я и сам ни хера не врублюсь, че ты тут городишь… Сказки сочиняешь, похлеще, чем тягун…». Но перебивать профессорскую жёнушку Виктору не хотелось, он знал, что, когда человек в таком состоянии, то может наговорить много чего интересного. Просто так, сам, без особого давления. Шрёба тоже закурил, глядя, как Роза топчет под каблуком сигарету и снова закрывает уже третью…

Уловив в его голосе усмешку, она произнесла с возмущением:

– Так вы что же, мне тоже не верите! А я-то думала, вы профессионал! Что у вас пытливый живой ум, что вы не такой узколобый и зашоренный, как… Да как все здесь!

– Да что вы, Роза Михайловна! Я верю, я верю вам! Я просто не до конца понимаю, о чем вы говорите?

– Я говорю о том, как тяжело растить чужого ребенка, и не ребенка даже, а… Я не знаю… Я только чувствую, что он уже взрослый… Но я не знаю, сколько ему лет было, когда Мирону должно было быть двенадцать… Может, тридцать, а может, уже и больше, но явно не двенадцать, нет…

– То есть вы хотите сказать, что Мирон намного опережает своих сверстников в развитии???

За всё время их разговора участковый впервые оживился по-настоящему, ведь он сам это почувствовал тогда, когда приходил в первый раз, и Мирон насмехался над ним, выставив дурачком. Шкрёба понял, что не зря столько времени выслушивал эту истеричку, у него даже сердце забилось чуть быстрее в ожидании, что сейчас наконец-то мамаша скажет чего-то толкового… И едва сдержался, чтобы признательно не плюнуть себе под ноги от разочарования, когда она ляпнула:

«Я хочу сказать, что это вообще не Мирон…» Участковый был рад, что сразу нашёлся, что ответить, и на этот раз его истеричная собеседница вряд ли догадается, что он ёрничает

– Ну да… Всем нелегко принять как должное взросление детей. Они для нас всегда маленькие, мы можем и не заметить, как они быстро взрослеют…

– Да, но не в двенадцать же лет… После того, как Мироша пропал на полтора суток. Мы его везде искали, его нигде не было, а потом вот это всё и началось…

– Что началось?

– Мирон стал другим!

– То есть вы хотите сказать, что он травмировался или стал употреблять что-то?

– Да нет! Что вы! У нас в семье вообще никто не пьёт, ну, кроме Зоиньки, она, знаете ли, любительница игристых вин… А у меня вообще индивидуальная непереносимость на алкоголь, мне, к счастью, вообще нельзя пить, не то что даже нельзя, а вообще никогда не хочется… Знаете, как люди бывают молоко на дух не переносят, вот так и я алкоголь терпеть не могу! И Мирон тоже в меня… Хотя, наверное, получается, что не в меня… «Не дай бог такое!» – подумал участковый и мысленно поплювал три раза, чтобы эта антиалкогольная аллергия не перекинулась и на него. Он решил всё-таки направить бабёнку в нужное русло, а то чуяло его сердце, что, если ее не остановить, то она будет свои загадки до утра загадывать, как грёбаный Якубович. И поэтому он в который уже раз спросил:

– Так что же за беда случилась с вашим сыном?

– Этот… Он… не мой сын…

– Как??? Разве Мирон вам не родной!

– Мирон! Как это так, не родной! Вы думаете, что говорите, товарищ капитан! Не думала я, что вы верите разным грязным слухам, которые наводнили этот занюханный, проклятый городишко! Вот правильно сделала Зоинька, что уехала навсегда из этого города и вообще из этой страны…

– Так вы же сами только что сказали, что это не ваш сын…

– Так я же говорила не про Мирона! Не про своего родного сына Мирона…

– Простите меня, Роза Михайловна, при всем уважении к вам, я как ни стараюсь, не понимаю, о чем вы говорите…

– Да, я понимаю вас, Виктор, это непросто понять! В это непросто поверить! Никто не верит, даже мой муж не верит мне… И вы тоже вряд ли поверите… Но я постараюсь объяснить так, чтобы было понятно

Сказала Роза Михайловна и опять распустила нюни. А Скрёба мысленно поблагодарил бога за то, что у нее закончились сигареты. И подумал, уже начиная злиться на себя за то, что так непростительно дорого слушает эту сумасшедшую: «Да уж сделай милость, разъясни свои бредни! У них, по-моему, вся семейка с приветом! Ну а что, не зря ведь говорят, что профессор давным-давно того… Народ-то зря не скажет… Ну а какая нормальная за сумасшедшего замуж выйдет? Просто она всё больше дома сидит, и не так заметно людям, что у нее тоже крыша едет… А какие дети родятся у двух придурков? И чему тоже удивляются?! Зойка ихняя агрессивная, да к тому же шл@ха, а этот сопляк-дистрофик, наоборот, затюканный какой-то. Видать, тоже чудил. И это она мне тут и раздражает уже битый час… Но только не напрямую, а как-то через ж@пу…»

Капитан окончательно убедился в собственной правоте, когда Роза вдруг спросила у него:

– Вы верите в реинкарнацию?

– В переселение душ?

– Ну да… Только индусы верят, что после смерти душа человека способна перевоплотиться в другого… С моим Мироном случилось то же самое, только при жизни… Вы верите мне, товарищ милиционер??? Я вас прошу, поверьте, его душа, она может быть как бы и его, но уже совсем взрослая и жестокая, чёрная душа, как у нас говорят…

Участковый хотел бы мысленно обсмеять и эту фразу, сошедшей с ума от безделья и богатства фифы, но всё-таки он хорошо помнил тот ментальный удар, который нанёс ему Тимофеечкин-младший, когда смеялся, как дебил. И лишь только поэтому он спросил у Розы Михайловны на полном серьёзе:

– А с чего вы взяли, что такое произошло с Мироном?

– Ну не знаю, я чувствую…

– И в чём это проявилось, он обижал вас? Причинял вам вред???

– Да нет. Что вы??? Никогда такого не было… Я просто чувствую, что он другой…

– Ну знаете, чувства и суеверия к делу, как говорится, не пришьёшь… У вас есть что сказать по существу???

– Так я ж вам и говорю по существу! Уже битый час вам объясняю! Вы что, меня не слушали?

Виктор Викторович внутренне аж захлебнулся эмоциями от такой наглости, ему даже стало смешно. И он собрал всю свою волю в кулак, чтобы произнести с серьёзным лицом:

– Роза Михайловна, пожалуйста, не нервничайте, я просто хотел уточнить, есть ли у вас какое-то рациональное объяснение странного поведения вашего сына? В чем проявляется его странность? Почему вы отдалились от него? Почему больше не считаете родным?

– Это всё, он виноват! Дед Сухинин! Правильно говорят про него, что он колдун или сектант… А может, и вообще сам дьявол…

– Ясненько…

Сказал участковый, потерявший всякую надежду найти хоть крупицы логики в словах Розы Михайловны… Скажи она про кого-нибудь другого, может быть, и можно было чуть посерьёзнее воспринимать её слова, но дед Сухинин! По мнению Шкрёбина, это было просто смешно! И он подумал: «Ну ты, мать, даёшь! Старик Сухинин! Ты бы ещё Ленина заподозрила, да дед давным-давно в маразме! Уже не бз@дит – не горит! Какой к чёрту из него дьявол!»

Всё обаяние, нахлынувшее на него по поводу Розы, мгновенно улетучилось, и всё, что он хотел теперь, – это плюсик побыстрее отделаться от этой ненормальной. И поэтому дальнейший разговор он повел уж совсем сухим, официальным тоном:

– Я как раз и пришёл поговорить с Мироном насчёт Ильи Ильича. Но вы, я так понимаю, утверждаете, что его дома нет?

– Нет. Нету, он уехал в Москву.

– У него как-то дела в Москве?

– Нет, он уехал туда насовсем…

– А институт, он ещё учится там?

– Нет, он уже закончил… Экзамены поздавал… Не знаю, то ли сам, то ли как уж там… Люди часто идут ему навстречу… По-моему, даже слишком часто… До ненормальности часто…

“Ну ещё бы, профессорский сынок! Его папаша владеет фианитовым заводом! Чему тут удивляться?!”

Но ничего такого Виктор Викторович, конечно, не сказал, а лишь спросил дежурное:

– А вы знаете его новый адрес? Телефон?

– Нет, не знаю… И знать не хочу…

– А почему так?

– Я вам это уже объяснила, почему. Не верите мне, ну и Бог с вами, пусть будет на вашей совести…

– Роза Михайловна, вы не переживайте, я вам верю, вы просто скажите.

– Вы знаете, что Илья Ильич пропал?

– Да, это произошло в день рождения моего Мирона, шестого июня…

– И ваш Мирон знал об исчезновении деда?

– Да, он сказал, что дед оставил ему всё своё движимое и недвижимое имущество…

– Как оставил??? В наследство???

– Нет, дарственную…

– Так значит, Сухини жив?

– Да, Мирон сказал: «жив-здоров!»

– Ну что ж, это радует…

– Кого радует?! Вас??? Вас, может быть, но не меня!

– Я всё-таки не очень понимаю, почему вы злитесь на дедушку, который сделал вашему сыну такой щедрый подарок! А вы говорите, сектант… Сектанты они ничего не дарят своим адептам, а народ забирают последний ломаный грош…

– Хорошо, не скажу! Как вам будет угодно! Но мы достойно обеспеченные люди, никому из нас не нужно дедово барахло!

“Это точно! Дуракам и карты в руки! Лучше бы маразматик мне всё отписал…”

– Так Мирон ничего не говорил, когда собирается приехать, как распорядится своим имуществом? Может, захочет всё распродать?

– Я не знаю. Но думаю, что нет… Особенно дом… Дедов дом он продавать не станет… Я думаю, он ему дорог…

– Если так, то я думаю, что он скоро поедет к нам в город?

– Я думаю, что да.

– Ну, когда приедет, пожалуйста, позвоните мне. Хорошо?

– Хорошо…

– До свидания! Всего доброго!

– До свидания…

После разговора с Тимофеечкиной тяжелый груз ещё долго лежал на сердце участкового. За свою бытность милиционера он много чего неприятного поведал. Но никогда такого не было, чтобы простой разговор с интеллигентной, пусть и немного странной женщиной настолько выбил его из колеи. У него было такое чувство, будто он испачкался во что-то мерзкое и страшное…

Деда так и не нашли. И в конце концов подумали, что он в приступе безумия то ли утоп, то ли вышел на трассу и ушел так далеко от города, что уже не смог найти дорогу домой…

И лишь Мирон Тимофеечкин знал правду…

Часть 1 Глава 9

***

После отъезда Лиды Горохов совсем «расслабился». Он играл, не замечая времени, и день и ночь, время от времени отсыпаясь.

Когда, как он взял кредит в банке под залог их с женой ипотечной квартиры и большую часть денег вложили в инвестиционный фонд по совету Альберта, он вообще перестал думать о деньгах. Хотя ещё ни разу не пытался вывести оттуда средства, но был уверен, что его вложенная сумма значительно увеличится, как ему и пообещал друг.

У Евгения не было причин не доверять Щукину, ведь он видел, что он и его семья живут «на широкую ногу» и верил, что скоро и он разбогатеет.

Поэтому работу найти не пытался и ни о чем плохом не думал, их однушку оценили на восемь миллионов рублей, а для первого взноса в фонд требовалось шесть. Оставшихся денег хватило, чтобы погасить долги и кредиты и обеспечивать свои повседневные потребности.

Тем более, что сейчас супруга и Айко гостили у бабушки, а ему всё, что нужно было, это пиво, интернет, электричество и пельмени. Ну иногда – заварную лапшу, пищу и бутерброды с варёной колбасой.

Лида звонила очень редко, потому что в деревне была плохая связь. С Аликом они тоже уже сто лет не созванивались, он был то в роуминге, то на работе.

За игрой Жене было некогда скучать, он даже и не заметил, как пролетело лето. Начался сентябрь, и Лида написала сообщение о том, что собирается домой, как только поможет бабуле выкопать картошку.

Это вполне устроила Горохова, ведь получалось, что у него впереди ещё как минимум две недели «холостяцкой» жизни. В тот день у игромана был очередной «отсыпной». Шла уже вторая половина дня, когда его разбудил настойчивый звонок в дверь.

Женек вчера набулькался пивом и поэтому проснулся с помятой, отёчной рожей. Он увалился спать прямо в одежде: в домашних трениках и в футболке с изображением оскаленного волка, которая больше подошла бы какому-нибудь рок-музыканту, чем очкарику-толстяку, каким был Горохов. Он продавился с дивана одной ногой, неуклюже запутавшись в пледе. Потный и взъерошенный, нехотя поплелся к двери, скорчив кислую мину.

А когда открыл дверь, сонливость как рукой сняло. Перед ним стояла Марина Щукина с двумя сыновьями. Стоило Горохову увидеть нежданных гостей, и сердце его ушло в пятки! А в горле появился ком из-за плохого предсказания. Никогда ещё раньше Марина не приезжала одна без Альберта, тем более с детьми, тем более в отсутствие Лиды.

Евгению сразу же захотелось спросить: «Где Альберт?», но он сдержался и сказал вместо этого «Привет!» – в ответ на это толстожопая Маринка ввалилась в их квартиру вместе с сыновьями, как к себе домой, и спросила:

– Ты один? Бухаешь?

– Да нет, почему «бухаешь» сразу… Так, пивко. А ты какими судьбами?

– Детям поставь чайник, они пока у тебя на кухне посидят, чай попьют, а мы поговорим. У тебя есть сладости?

Антон и Андрей были похожи друг на друга, как отксерокопированные. Хорошо хоть родители не имели привычки одевать и стричь их одинаково, и у Антона была чёлочка наискосок, а у Андрея – прямая. Антон был одет в ядовито-жёлтую футболку с Человеком-Пауком и джинсы. А Андрюша был в красной с нечитабельной надписью на английском, сделанной будто белой краской из баллончика, и тоже в джинсах.

Пацаны были явно не в восторге от того, что мать притащила их в гости к Гороховым. Они прошли и расположились за кухонным столом, не говоря ни слова и даже не поздоровавшись с «дядей» Женей.

Марина не следила за ними, не делала никаких замечаний на этот счёт, но всё равно выражение лица у обоих было такое, будто им говяшку под нос положили… Оба рыжие, пухлощекие крепыши с вечно красными хмурыми лицами. Они внешне больше походили на мать, у нее тоже когда-то было такое же веснушестое лицо и крупный приплюснутый нос. Хотя сейчас, после стольких пластических операций, которые пережили женщины, сложно было угадать в ней сходство с детьми. Сейчас она больше напоминала Майкла Джексона при условии, если б тот тоже был мордатый и с@сястый.

И по характеру флегматичные, вечно недовольные, капризные подростки не были похожи на словоохотливого, позитивного Альберта. В него была скорее страшная Арина, хотя истеричность матери передалась и ей. Беспардонная Марина поставила Горохова в тупик своим вопросом про сладости, и он принялся растерянно шептаться по тумбочкам в поисках угощений, комментируя свои действия так:

– Ой, а я не знаю даже… У меня тоже сладкое не особо задерживается… Если оно и есть, то его сразу нет… Могу бабушкино варенье с балкона принести, они любят варенье???

– Нет. Варенье не поедет. Нужны шоколадные батончики, чипсы, сухарики, газировка и чай. Есть что-то такое?

– Ну, чаю я, конечно, налью. А вот насчёт всего остального – нет, этого точно у нас нет…

Женю страшно бесило, что Марина не могла оставить детей дома с кем-то или хотя бы сама купила бы им сладкое, раз уж они без этого жить не могут…

Но он старался вести себя вежливо, и поэтому был счастлив, когда после долгих поисков наткнулся на забытую коробку конфет, которую кто-то когда-то подарил Лиде на Восьмое марта. Он подумал, что этой коробке уже сто лет, и конверты там наверняка прохудились, но понадеялся на то, что десятилетние мальчишки не такие уж гурманы, чтобы распознать это. А их мама не такая догадливая, чтобы проверить срок годности.

И потому Горохов радостно объяснил, вынимая большую красивую коробку из тумбочки: «О, пацаны! Я конфеты нашёл! Вы будете конфеты???» – «Да!» – буркнул Андрюша, всё с тем же недовольным лицом. – «Да!» – повторил за ним брат. Было такое чувство, что Антон сначала вообще ничего не хотел отвечать, но потом, видимо, решил, что если он не скажет своё «да», то конфет ему не дадут, поэтому тоже подал голос.

Услышав это, Женя вздохнул с облегчением и произнёс: «Я сейчас чай налью вам. Как вам на морях отдыхалось, что-то вы и не загорели совсем?»

Мальчишки проиграли вопрос, и на него ответила Марина, предварительно отправив детей мыть руки.

– Да, они в номере всё больше сидели. На пляж их было не загнать… Купались в основном в бассейне.

– Зато ты, я смотрю, с пляжа не вылезала. Местные тебя уже, наверное, там за свою принимали?

Марина не успела ответить, вернулись мальчики и стали требовать пароль от вайфая. «199Gorox3» – продиктовал хозяин дома, уже успевший налить детям чай и открыть конверты. Подключив интернет к смартфонам, мальчуганы тут же уткнулись в них, одновременно с малой скоростью поглощая конфеты и чай.

Горохов предложил чай, и Марина, но, так к его немолодой радости, отказалась, и он навёл себе растворимый кофе, в процессе приготовления дешёвый напиток завонял, словно жжёная проводка, на всю квартиру, и Щукина, превышая только к хорошему, невольно поморщилась. Она пошла в комнату, оставив увлечённых детей на кухне, чтобы те не мешали их разговору.

В зале было всё так же, как после уборки. Горохов, хотя и залипал в компьютер с утра до ночи, но порядок старался поддержать, опасаясь, что ему опять придётся отваливать немалые деньги клининговой компании, если он опять начнёт «обрастать грязью». Поэтому уют нарушали лишь пустые банки из-под пива на компьютерном столе и возле него да игрушки, которые разбрасывал щенок Айко ещё до своего отъезда в деревню.

Горохов занял компьютерное кресло, а Марина расположилась на двери. Абсолютно не смущаясь того кубла из простыни, пледа и подушек, которое оставил на нём безалаберный Женя после сна. Она села, и её джинсы с заниженной талией сползли так, что стало видно з@дницу в стрингах, полосочки трусов утонули в жирных складках так глубоко, что казались никчёмным аксессуаром…

Футболка с Марлин Монро растянулась на больших грудях так, что заезду едва ли можно было узнать. Глядя на все это «великолепное», Горохов невольно посочувствовал другу. Но более всего от Щукиной его отвращали духи; сладкие, удушливые. Этот невероятный едкий аромат заполнил всю квартиру, от него, как от дихлофоса, было нечем дышать, щипало в носу, и Евгений был счастлив, когда включил наполненный вентилятор и, направив его на себя, наконец, вздохнул более-менее свежего воздуха.

В следующее же мгновение он не понял, от чего у него пошли мурашки по коже. От того, что его обдало ветерком, или от слов жены друга:

– Альберт пропал.

– Как пропал?!

– Без вести. Сегодня с утра ездила заявление в полицию подавать… Если приняли. Не хотели, но я настояла. Сегодня уже десятый день, как он дома не появляться. Ни на работе, нигде его нет. Когда он был у тебя в последний раз?

– Ой, да… ещё черти-когда, в феврале! Когда вы с Ариной в Москву уезжали?

– Ну да… в конце февраля…

– Вы же с ним что-то мутили?! Только, Горохов, я тебя сразу предупреждаю, не смей мне врать! Я тебе не Лида…

– Так, по-твоему, что, я знаю, где Альберт, и скрываю его?! Он, что, по-твоему, у меня в шкафу?! Это ваши дела семейные… Может, вы поругались?!

– Нет, Горохов! Ты меня так просто с толку не собьёшь! Если ты намекаешь на то, что он сбежал от меня к другой бабе, то это стопроцентно нет! Скорее уж я себе любовника заведу и продам на развод, чем Альберт!

– Да зачем мне сбивать тебя с толку! Я что, враг тебе? Враг Альберту?!

– Тише говори, а то мальчики услышат… И не прикидывайся дурачком!

– Марин, что за наезды?! Я сам в шоке от таких новостей!

– Я знаю про Фонд… И я так думаю… Я подразумеваю, что ты тоже в курсе… Что ты тоже вляпался в это дело… Так?!

– Ну что ты молчишь! Как будто у тебя хрен во рту! Алик просил тебя не говорить?! Да я уже и так догадалась, я ж не такая наивная дрочка, как твоя Лида, это ты ей можешь какую угодно лапшу на уши вешать… Ты тоже вложился, ведь так?!

– Да.

– Ну вы и придурки! Это ж лохотрон!

– Тише ты сама-то не кричи… С чего ты взяла, что лохотрон?! Просто вы, женщины, склонны впадать в панику… Может быть, что Альберт дома не появляться вообще никак не связано с фондом…

– Это вы с Альбертом склонны думать ж@пой, а не головой!!!

– Да подожди ты, успокойся…

– "Успокоится"?! Это ты мне предлагаешь успокоиться?! А ты знаешь о том, что Альберт не просто сбежал, он продал свою часть бизнеса, деньги разделил на доли и положил на счета детей, которые будут заморожены до их совершеннолетия.

– Как?! Не может быть!

– Так это ещё не всё, чтобы вывести деньги из вашего грёбаного фонда, надо, чтобы какой-нибудь поручитель дал гарантию, что вложит в два раза больше. Альберт вывел деньги и пообещал тому мужику-поручителю, что я потом верну ему ту сумму, которую он должен вложить, чтобы Альберт смог получить назад свой вклад…

– Ни фига себе! Я не знал, что у них там такая схема… Но ведь мой поручитель – Альберт… А если он попал, как я теперь выведу свои деньги?!

– Это единственное, что тебя интересует?! А то, что у меня трое детей несовершеннолетних, тебе плевать?! То, что я терпеть одна осталась, почти считай без средств к существованию, это как нормально?!

– Да нет! Марин, ты что, успокойся! Кто сказал, что нормально! Но ведь у тебя есть своя Лора для оставшихся от бизнеса… И квартира… И ещё, наверное, сбережения кой-какие…

– Бизнеса уже нет… Да и всего остального, я так чувствую, скоро не будет… Ты думаешь, легко одной троих детей подкидывать, тем более Арина уже взрослая, у нее ого-го какие запросы! Тех денег, что на счету, ей на полгода вряд ли хватит… Тем более что ей до восемнадцати ещё два с половиной года, а пацаны-то и вовсе дети ещё… Пока им восемнадцать придёт, тем, скорее всего, не проценты набегут, а из-за инфляции деньги обесценятся…

– Как так, я ничего не пойму! Марина, ты можешь нормально объяснить???

– А чего тут объяснять?! Пришёл этот поручитель с дружками, начал угрожать мне… Требовать деньги, ведь Алик ему пообещал, что я отдам… И я отписала ему свою долю бизнеса в счёт долга…

– Какой ужас!!! Но почему ты не обратилась в полицию?!

– Горохов! Ты правда дурак или прикидываешься?! Какая полиция. Я одна теперь, за меня вообще некому заступиться. У меня дочь шестнадцать лет!

– Но как же так?! Зачем тогда Алик эти деньги вообще снял?! Уж лучше бы они сгорели, и всё! Ведь так дешевле обошлось бы…

– Я не знаю… Но мне кажется… Я так чувствую, что это его такая месть мне…

– Месть???

– Ну да… За то, что я постоянно говорила о разводе… Алик на это всегда очень сильно обижался…

– Ой, да перестань! Может, он хочет, скорее всего, отсидеться где-нибудь по-тихому, пока эта вся история с фондом не уляжется… Ну, знаешь… Всё-таки ты женщина, может, он понадеялся, что с тобой кредиторы не будут разговаривать так жёстко… А он отсидится недельку-другую и вернётся…

– Ой, Горохов, хватит ерунду городить! Я знаю, что он не вернётся… Марина оказалась права и в том, что пробег Щукина – это своеобразная месть ей за то, что Марина так много лет грозилась оставить мужа «без штанов» после развода. И в том, что он больше никогда не вернётся в семью. Узнав о том, что счёт в фонде нельзя закрыть, пока поручитель не внесёт сумму, в два раза превышающую ту, что хочет снять вкладчик, вместе с процентами, Щукину тут же пришёл в голову план, как и деньги свои вернуть, и от супруги, которая столько лет его поддёргивала, избавиться… Их поездка на острова была для Альберта Щукина разведкой боем. И он, присмотревшись к тому, как там живут, вывел деньги из фонда и навсегда уезжал на Филиппины…

Горохов был раздавлен новостью об исчезновении друга! Но ещё больше его удручала мысль, что он потерял свои деньги и квартиру! Девяносто две тысячи восемьсот – сумма, отделившая его от краха. Иной месяц, работая бухгалтером в своей родной фирме, он мог получить зарплату даже и побольше, чем эти деньги, которые у него имелись сейчас. А дальше всё! Финансовая бездна! Их с Лидой ждали безрадостные будни в нищете. А ведь им уже не по восемнадцать лет, когда на всё, в принципе, пофиг! Когда можно жить легко и бездумно.

Второго апреля ему исполнилось двадцать восемь, а Лиде стукнет столько же тринадцатого декабря. И что? Чего они добились, к чему пришли после стольких лет семейной жизни? Ни детей! Ни жилья! Ни работы! Да и семейная жизнь разладилась после того, что произошло с Лидой… Ну не то чтобы у них всё было плохо. Для неё всё было, наверное, как обычно. Она бубнила, конечно, из-за игр и из-за его безработицы, но в целом Евгений старался показать себя даже более с лучшей стороны, чем обычно; мыл посуду и полы, дарил цветы и заказывал суши. Всё это он делал не просто так, а чтобы она не догадалась о страшной тайне, которую он хранит в своём сердце. А тайна эта заключалась в том, что он больше не любит Лиду.

После ухода Щукиной с детьми Евгений сидел на кухне и пил коньяк, бутылка которого была припрятана у них как НЗ на случай, если вдруг придется преподнести какому-нибудь чиновнику или врачу презент. Такие бутылки обычно использовали исключительно по назначению и никогда не откупоривали, чтобы выпить. Но на сей раз Горохов нарушил правило. Он хлебал коньяк из чайной кружки, наливая по половине, подносила дрожащей рукой к слюнявым губам и пил так, будто это не просто спиртное, а какое-то магическое зелье. Вот он выпьет сейчас и получит суперсилу и мигом решит все свои проблемы. Он выпивал, закуривал и наливал по новой. Мусоля в голове одни и те же гнетущие мысли. Женя рыдал с подвыванием, как баба, что провожает сына на фронт. Через некоторое время он даже додумался до того, а не поступить ли ему так же, как Алик? Снять деньги с процентами, свинтить, а с поручителями пусть Лидка сама разбирается – «У неё, у бабушки, дом, земля… Да и вообще бабам всегда легче деньги достаются… Жить захотят – выкрутятся…» – вертелась в его голове подлая предательская мыслишка.

И он наверняка так и поступил бы, но у него не было вообще никаких контактов, связей с этим фондом. Ни адреса, ни телефона, никого знакомого из вкладчиков. Единственное, что он сделал в своё время, – просто взял кредит под залог ипотечной квартиры и тупо отдал шесть из восьми миллионов Альберту. Всё! А потом всё это время просто сидел, играл в компьютер и желал, пока друг придёт к нему и скажет, что проценты набежали и пришла пора «собирать урожай».

Такое поведение вовсе не казалось ему инфантильным или глупым. Он, наоборот, воспринимал это как должное. Альберт уже в теме, у него есть связи в этом фонде, да и вообще он бизнесмен, у него больше денег всегда было по жизни, а следовательно, и уровень финансовой грамотности у него выше. Поэтому Женя посчитал для себя логичным довериться старшему товарищу, заботливому папочке.

К счастью для Горохова, он никогда не узнает о том, что Щукин не клал его деньги на счёт фонда. Тогда, в феврале, он уже знал о том, что деньги с процентами оттуда так просто не снять. И рассказал Горохову про фонд и намекнул о том, что можно заложить квартиру, лишь с одной целью – забрать его деньги себе. Уже тогда он задумал свой побег на прекрасные Филиппинские острова и шесть миллионов друга, плюс ещё те деньги, что он вытряс с должников, плюс ещё те, что у него хранились на тайном счету, о котором не знала Марина, плюс полученные из фонда. На которые действительно «капнул» процентик. Правда, вовсе не такой «жирный», какой обещали ему изначально. А скорей стандартный, обычный. И из фонда он получил примерно ту сумму, какую смог бы снять с любого другого накопительного счёта. Никаких баснословных барышей никто там никому не платил. И когда Алик понял, что первая сумма, которую он вывел, была просто примитивной приманкой, ведь мошенники прекрасно понимали, что, получив кругленькую сумму на халяву, он обязательно вложится ещё. А когда он рыпнулся и пожелал вывести свои деньги по-настоящему, тут-то на него и повесили долг, хотя он остался должен не напрямую фонду, а поручителю, но это не меняло сути дела.

Тогда-то он и стал ездить к своим должникам, но уже не просто требовал вернуть долг, а настойчиво намекал, как было бы хорошо и им тоже вложиться под проценты, а на самом деле всё, что он хотел, – это забрать их денежки себе. Но никто, кроме Горохова, не захотел связываться с этим сомнительным фондом. Но несмотря на это, Альберт уехал за границу с довольно-таки приличной суммой денег, которых вполне хватило, чтобы начать новую жизнь на прекрасных островах со стройкой молодой филиппиночки. Единственное, о чём он на самом деле очень сильно, прямо аж до слёз, горевал, уезжая из России, так это дети. Но он утешал себя мыслью о том, что ему удастся хорошо устроиться на новом месте, и тогда дети сами запросятся к нему сюда, где океан и вечное лето. ещё потом спасибо ему скажут за то, что он уехал когда-то и не побоялся начать всё заново. И теперь у них есть куда приезжать, хоть на побывку, хоть насовсем…

А Марина? Что Марина? Альберт, с тех пор как у них наладился бизнес и дела пошли в гору, то на ней, как черти покатались, жена стала капризная, требовательная, ещё и Арину этому же научила. Алик больше не мог выносить такое потребительское отношение к себе. А уж эти ее угрозы про развод и про то, как ей сладко будет под другим мужиком, а он останется у разбитого корыта, вообще доводили Щукина до белого каления! Его терпение лопнуло, и он просто сбежал, и Маринку ему ни капли не было жаль…

***

В отличие от друга-предателя, Евгений Горохов за это время, пока Лада гостила у бабушки, наоборот, тешил себя надеждой, что вот она вернётся и его чувства вспыхнут с новой силой. Он размечтался даже, что ее заботливая бабуля раскормит внучку, и она перестанет пугать его своей болезненной худобой. Он так хотел больше никогда не видеть в ее глазах тот ведьмовский зелёный огонёк, который он стал со страхом замечать с некоторых пор.

В постели с ней теперь ему было некомфортно, он не хотел совать свой член в этого Кощея, ему было не просто неприятно физически, он реально боялся жену.

Он так надеялся на то, что вот сейчас она вернётся из Белой Глины прежней, такой, как была до того, как переболела этим опасным вирусом. Если бы Лида была такой изначально, то он бы никогда-никогда! Ни за что на свете не женился бы на ней. Когда они поженились, она была упругая, как кукла из с@кс-шопа. И грудь, и попа, всё как положено. А теперь что? Теперь он вынужден терпеть подле себя какую-то Бабу Ягу!

Горохов уже не знал, какому Богу молиться! Он даже спросил, что-то ли в книге читал, то ли по телику видел, что мечта обязательно сбудется, если визуализировать. И он представлял ту «старую» Лиду, которую любил и хотел до дрожи.

Бывало, что при взгляде на нее им буквально начинал управлять чл@н. Наливаясь страстным желанием так, что всё там у него звенело и яйца лопались от желания. Для него получить @ргазм, даже не касаясь при этом жены, было обычным делом. Он частенько вспоминал тот случай, когда однажды утром в выходной после бурной ночи, что случилось у них вчера, Лида напялила на себя его белую офисную рубашку и также пошла чистить зубы.

Но он тогда отвлек любимую от утренних процедур, посадил на вибрирующую в процессе отжима стиральную машинку и стал с наслаждением смотреть, как она ласкает саму себя руками и проникает в себя пальцами, широко расставив свои умопомрачительно длинные и соблазнительно мясистые ножки так, чтобы он не опустил ничего интересного. И он не пропустил. Тогда у обоих в самый пиковый момент случился такой длительный оргазм, что даже сегодня, когда Горохов это вспомнил, то чувствовал прилив желания. И сладость даже во рту.

Но, увы, визуализация ему не помогла. Вселенная не исполнила его самое заветное желание. Женя подумал, что это, наверное, из-за того, что все его мечты о прежней Лиде всегда заканчивались тем, как они занимаются любовью.

Но как бы там ни было, когда ещё, когда жена шла с бабушкиного двора к машине, чтобы обнять его, Евгения вдруг страшно захотелось бросить ее тут в Белой Глине, а самому уехать навсегда! И чтобы больше никогда не видеть ее и не вспоминать о ней!

Увидев Лиду всё такой же худой, да ещё теперь и загорелой, отчего ее зелёные глаза сделались ещё ярче, Горохов так разочаровался, так обиделся на нее. И на себя за то, что он размечтался, но ничего! Ничегошеньки не сбылось, и на нём повисла эта костлявая ведьма! Он еле-еле сдержался от того, чтобы не оттолкнуть ее и не обматерить, а ещё лучше ударить! О, с каким бы удовольствием он сейчас отвесил бы ей звонкую липкую оплеуху… И плевать, что баба Нина смотрит и счастливый Айко путается у них под ногами, зато он бы хоть душу отвел…

Но он, конечно, этого не сделал, а лишь взглянул, от мысли, что уже сегодня ночью ему придется снова с ней спать. Впервые в жизни он позавидовал импотентам!

И ещё по дороге домой подумал, что надо бы сочинить какую-нибудь железобетонную отмазку, потому что ему требуется время, чтобы подготовиться морально. В голове его даже мелькнула такая мысль: «А что тут придумывать? Просто расскажу ей про всё: и про фонд, и про Алика, и про то, что квартира нам не принадлежит… Так она сама меня потом никогда не захочет! А может, и вообще подаст на развод… Но мне впереди так повезёт…»

Конечно, это была пустая бравада, и на самом деле Горохов ни в чем признаться не собирался и скандала боялся как огня! Он был несказанно рад тому, что Маринка, какой бы сучкой она ни была, но Лиде всё-таки не позвонила.

Ему очень нравилось, что супруга пока что не подозревает о том, что она теперь осталась без жилья. И это, пожалуй, единственное, что теперь по-настоящему устраивало его в Лиде.

После долгой разлуки Горохову пришлось по новой привыкать к Лиде. И теперь она казалась ему ещё страшнее в прямом и переносном смысле. Ее впалые щеки, острые скулы, жилистая шея с острым подвижным кадыком. Ее руки, такие длинные, теперь были худые до такой степени, что сквозь кожу проглядывались кости, как у скелета. То же было и с ногами.

Сама Лида на такие изменения в своей внешности реагировала спокойно. После консультации у врачей, которые сказали, что ее истощение не вредит здоровью, а является лишь побочным следствием тяжелой болезни. Вот если бы она набрала вес тогда, да, девушка бы очень сильно переживала. А потеря веса ее ничуть не расстраивала. Худоба для нее всегда была синонимом красоты. И единственное, из-за чего она действительно расстроилась, так это из-за того, что ей пришлось менять весь гардероб сразу. И теперь даже любимые джинсы и лифчики ей были велики.

Когда-то ему казалось, что его Лида вся сплошь состоит из аромата ландышей и жидкого горячего золота. А теперь ее выпирающие от худобы ребра. И увядшая грудь, которая теперь была как минимум на два размера меньше. А вместо ее роскошной, размером с плюшевый пуфик, з@днице ему предлагалось довольствоваться этой почти по-мужски худой ж@пой.

А что раздражало его даже больше всего остального, так это то, что в лице Лиды появилась какая-то агрессивность. Улыбка ее сделалась какой-то вампирской…

Но деваться Евгению было некуда, и он переживал сам внутренне, но с Лидой никогда своей.

И потекли вроде как обычные дни. Лида сдала своё рукоделие в свадебный салон, чем немало помогла семейному бюджету. Ей удалось выручить тридцать три тысячи, раньше Горохов не так уж и ценил деньги, что зарабатывает жена, но теперь, хоть и сделал безразличный вид, но в душе был ей очень благодарен.

А ещё он благодарил Айко за то, что тот так много времени отнимает у Лиды. Она его то купает, то стрижёт, то шьёт ему новые костюмы. И теперь гораздо меньше пилит его за игры и нежелание устраиваться на работу. Он даже мысленно обозвал себя дураком, когда подумал о том, почему же не догадался подарить ей собачку раньше. Айко за это лето и половину сентября очень хорошо подрос, и теперь по их квартире бегало милое гавкучее облачко… Пёс ронял горшки с цветами, постоянно растаскивал по всему дому тапочки, а однажды каким-то чудом залез в сервант в зале и перебил там все стеклянные бокалы, рюмки и два красивых сервиза, которые дарили Жене на двадцать пять лет, а один из них Гороховы получили на свадьбу. Лида тогда расстроилась до слёз, а Горохов лишь чуть для вида пожурил собачку и произнёс: «На счастье!»

Но счастья не было. Теперь для того, чтобы не работать у Горохова, появилась ещё одна причина. Ведь с квартиры им скоро придётся съезжать. «Так нафига тогда сейчас устраиваться, если я не знаю, где будем жить и вообще что и как?!» – думал он.

Тайком от Лады он взял у своих родителей ещё сто тысяч, что позволило им дотянуть до зимы. А потом судьба вывернула такой финт, что, если бы Горохов заранее всё знал, то ни за что не поверил бы, что такое может случиться в жизни.

Хотя всё начиналось более чем безобидно, и судьба предположительно обернула свой смертельно опасный капкан в розовый бархат счастливого случая…

Хотя она уже давненько не связывалась с индивидуальными заказчицами и сделала своё рукоделие опытом в свадебный салон, но одна из невест видела ее изделия в соцсетях и впилась в рукодельницу мёртвой хваткой. После длительной бомбардировки сообщениями в мессенджере рукодельница все же сдалась и согласилась сделать ей по эксклюзивному эскизу свадебное колье, серьги и браслетик.

Девушка обещала хорошо заплатить, если заказ привезут ей на дом в ее город, который находился не так уж и далеко от Серпухова, поэтому Женя без долгих уговоров согласился смотаться в городишко со смешным и труднопроходимым названием: «Маломздовск»..

Часть 1 Глава 10

Мирон приезжал в родной Маломздовск по нескольку раз в год, в основном на свой день рождения и на Новый год. Задерживаясь там на три, ну максимум на неделю. Но у родителей никогда не начинал все время, уходя спать в дом, дела Сухинина. Отец на него за это не обижался, а на мнение матери и Зойки ему было наплевать. Мирон всегда чувствовал, что мама больше любит его сестру. Крепкая здоровьем пробивная бабища, по его мнению, была больше по сердцу Розе Михайловне, чем он – слабенький чувствительный мальчонка. А ещё его страшно бесили эти выдумки матери про реинкарнацию, про то, что дед Сухинин – сектант. Эти бредни матери он ещё мог хоть как-то терпеть, скрипя сердцем. Но когда она стала утверждать, что отец буквально сошёл с ума из-за работы, на этом терпение Мирона лопнуло окончательно! Он по-прежнему любил отца, и ему казалось абсолютно нормальным, что он человек увлекающийся. А мать, может, и не со зла, а просто в силу своей экспрессивной натуры склонна гиперболизировать любые проблемы, и не только проблемы, а просто даже пустяки. Как, например, то, что отец, увлекшись, может без остановки читать лекции про драгоценные камни и про завод. Но разве его вина в том, что вам это неинтересно? Разве это не показатель того, что вы глупы настолько, что не можете полноценно включиться в беседу, а не профессор чокнулся от своей работы?

Самое гадкое было, что сестра тоже «плясала под ее дудку». Вместо того чтобы вразумить мать, она во всем поддакивала ей, и они словно две паучихи плели паутину всяких несусветных небылиц про отца и Мирона.

Первое время Мирон пытался вмешаться и объяснять им своё видение происходящего, но быстро понял, что в этом нет смысла. Зойка – ядовитая баба, которая ненавидит всех в этом мире, кроме себя. А мать просто скучает, ей нравится придумывать всякое, чтобы делать из своей скучной обыденной жизни, где каждый день похож один на другой, эдакий мексиканский сериал, где она Роза Михайловна – жертва обстоятельств. А лучше злых чар.

Сестру он переубедить даже не пытался. Да что о Зойке вообще говорить? Ещё в детстве они оба решили, что знать друг друга не желают! Во взрослой жизни брату и сестре, если и приходилось когда-то видеться, то всё их общение сводилось к натужному: «Привет-Пока». В двадцать два года Зойка уже получила свой первый миллионный гонорар за картину работы художника Эраста Агинского «Полифория». На этой картине художник изобразил Зойку в огромной бочке с виноградным вином. Но не по горло, а так, что ее огромная грудь с коричневыми затвердевшими с@сками была вся на выкате и являлась центральным фрагментом в картине.

В правой руке она держала большой, почти огромный бокал с тем же вином, в котором купалась. И тянулась к нему губами, отвернувшись от художника и зрителей картины. Да к тому же лицо ее закрывали длинные кудрявые волосы. А вот грудь, грудь была изображена так реалистично и глянцево, что заметно контрастировала со всей остальной картиной. По задумке автора, винная бочка, в которой купалась голая Зоя, стояла в осеннем винограднике, где уже успели убрать весь урожай. И фон, и цвета имели удручающий вид, и даже само вино в бочке было не красное. А какое-то чернильно-фиолетовое. И картинку в целом можно было бы назвать депрессивной. Но Зойкина невообразимо огромная грудь спасала положение. Художник нарисовал эту интимную часть своей пышной модели так, как будто бы лучи осеннего солнца освещают более всего именно это место, отчего Зойкин бюст был аллегорией то ли на яркий маяк в ночи, то ли на путеводную звезду…

Проще говоря, Зойкина красота уже в двадцать два года вовсю спасала мир и стоила сопутствующее… Уже тогда младшей сестре грозила общемировая слава. Отец и мать хоть и были поначалу категорически против, что Зойка стала обнаженной натурщицей, но теперь оболванились от гордости. Мирон такими грандиозными успехами похвастаться не мог, и из всех достижений в свои двадцать четыре на его счету был лишь красный университетский диплом и имущество, которое ему оставил сосед. Земля, сад и старый домишко в сто двадцать квадратов вместе со всем барахлом для такого молодого парня – это тоже уже ого-го. Но всё это не шибко впечатляло родителей, имеющих свой собственный «бриллиантовый» завод.

Поэтому Мирон окончательно потерялся на фоне более успешной сестры. К тому же мать очень переживала из-за дистрофии Мирона, из-за его заикания и комплексовала больше, чем он сам, и поэтому стеснялась сына, даже когда он вырос. Внешность его, по всей видимости, тоже не соответствовала тому, каким бы хотела видеть своего первенца Роза Михайловна. Мирон был очень высокий – два метра тринадцать сантиметров. И худой. Не такой, конечно, совсем уж худенький, каким был в детстве, когда его худоба была болезненной и всем бросалась в глаза. Но теперь он был просто, так сказать, «обезжиренный», хотя и вполне себе жилистый молодой человек. С длинной шеей и очень длинными пальцами. Он любил удлиненные прически, чтобы его худое скуластое лицо казалось более объемным. Ну а так в целом парень как парень. Многие девушки даже находили сексуальную притягательность в его подвижном остром кадыке и влажных губах, готовых в любой момент расплыться в насмешливой ухмылке. Его карие глаза таили в себе какое-то мистическое недобро… Не то чтобы злобу или опасность, но казалось, что этот парень действительно может сглазить или проклясть….

Это очень остро чувствовала его мать. Мирон первое время расстраивался и обижался. Ему казалось, он хотел быть для нее всё таким же ласковым сыном. Но Роза Михайловна так и не смогла простить ему взросления и влияния Ильи Ильина.

Темную силу в Тимофеечкине-младшем чувствовала не только его родная мать, но и другие мамочки. Ещё издалека завидев Мирона, они становились вдруг мрачнее тучи и начинали зазывать греющих детей по домам. Словно дело происходило не в конце девяностых двадцатого века в России, а в городишке Сэлйлеме в США семнадцатого века.

Мирону не было обидно. Он с великим равнодушием относился к мнению людей о себе, да и вообще к общественному мнению по поводу чего бы то ни было. При этом он вовсе не был социофобом. Да и чувства эмпатии было не чуждо Тимофеечкину. Можно даже сказать, что к людям он относился с добром, мог даже помочь, в чём-то. Но очень редко к кому Мирон относился всерьез. В основном люди ему казались мелочными в своей ничтожности и ничтожными в мелочности своей.

Какое бы социальное положение в общении не занимал тот или иной человек, Мирону он казался мелким, словно гном из сказки. Любой, кто вступал с ним в спор или словесную перепалку, натыкался на такое отношение к себе, какое получает от взрослого не в меру болтливый и язвительный ребёнок. Мирон знал, что коллективный интеллект толпы намного ниже интеллекта каждого индивида в отдельности. Но и в разумности каждого человека он очень сильно сомневался, считая окружающих инфантильными. Поэтому и общался со всеми ну не то чтобы свысока, а так сказать, на их уровне.

Это страшно бесило мать. С тех пор как она начала замечать в Мироне нежелание признавать хоть чей-то авторитет, она заладила эту пластинку о том, что Мирона подменили, что это не ее двенадцатилетний сын, а какой-то взрослый человек, реинкарующий в тело ее мальчика.

И что в этом якобы виноват сектант дед Сухинин. Если Роза Михайловна и была в чем-то права, то лишь отчасти. Да, действительно, это Илья Ильич внушил Мирону мысль об умственной отсталости общества, которая, вопреки расхожему мнению, распространяется на все социальные слои и наличие должностей и денег вовсе не является показателем светлого ума и человеческого достоинства. «Но люди не виноваты в том, что глупы и безвольны. Нельзя ненавидеть их за это. Такие люди, как мы с тобой, должны, наоборот, с пониманием и снисхождением относиться к большинству людей. Ты же не ненавидишь голубей или кошек за то, что им не дано понять то, что понимаем мы с тобой, сынок. Вот так и с людьми…» – любил повторять старик. И Мирон разделял его мнение на сто процентов.

Ничьи слова его не могли по-настоящему ранить, но в то же время он всерьез не воспринимал и похвалу людей. Их добрые поступки по отношению к нему или любовь. Когда девушки признавались ему в любви, он лишь подыгрывал им, чтобы получить желаемое. Но сам никогда не влюблялся. Всё это происходило бы так, как если бы маленькая девочка лет десяти-двенадцати вдруг признавалась бы в любви папиному другу. Какие эмоции это вызывает у нормального взрослого мужчины? Мирон считал их привязанность к себе очень милой, забавной, но не несерьезной. Потому что, по его мнению, люди с таким эмоциональным и умственным интеллектом просто в силу своего развития не способны на серьезные чувства. Никого влюбить он не мог по той же причине. Считая, что просто невозможно влюбиться в девушек с таким примитивным мировосприятием, как у его подружек.

Красоту он вообще не понимал. Он мог восхищаться красотой природы, архитектуры, голубей, лошадей. Но красоты людей он не замечал. Все девушки были для него плюс-минус красивые. Даже стройные они или полненькие, особой разницы для него не было. Он мог заметить в красотке недостаток, а в дурнушке изюминку. Он не понимал стандартов женской красоты. Парень никак не мог взять в толк, как красота может быть стандартной? И если ценность какой-то вещи в ее эксклюзивности, то почему с женщинами все наоборот, и если все на свете будут худые, длинноногие и грудастые блондинки, то как же разглядеть в них красоту, если они лишены всякой индивидуальности? Пару раз он пытался поговорить об этом с приятелями-одногруппниками, но те даже не поняли, о чем речь.

Хотя в ранней юности Мирон сильно переживал, что у него нет девушки, и однажды даже решился поговорить на эту тему с Ильёй Ильичём. На что тот повел себя странно: не говоря ни слова, старик ушел в сад, распускающийся у него на заднем дворе сразу после большого и благодаря стараниям Тамары плодородного огорода. Дед ходил для своих лет довольно-таки бодро, но всё же не быстро. И ничего не понимающий мальчик успел уже порядочно заскучать, сидя один в его спальне.

Илья Ильич вернулся назад лишь минут через сорок, держа в руке массивную палку. Он подарил ее Мирону со словами: «Вот, держи, скоро она тебе пригодится…» Ничего не понимающий мальчик взял ветку и, ошарашенный таким подарком, спросил: «Зачем?» – «Скоро у тебя девок будет столько, что придётся вот таким вот дрыном от них отбиваться», – ответил с хитрой усмешкой дед. Тогда пацанчик долго смеялся, и у него на душе стало легче. Но во время учёбы в университете понял, что дед вовсе и не шутил….

От девочек действительно не было отбоя, и парень не знал точно, в чем причина. В том, что он просто повзрослел и перерос период «гадкого лебедя»? Избавился от гнета злой сестры и стал более уверенным в себе, или действительно работает тот амулет, что Сухинин подарил ему? На следующий вечер, когда у них состоялся разговор про девчонок, Мирон уже собрался уходить, прощался с Ильёй Ильичом и с Тамарой и был уже буквально одной ногой за порогом дома, как дед окликнул его: «Постой, Мироша, ты подарок свой забрал?» Мирон понял, что речь идёт о ветке, и пошутил: «Спасибо, дед, думаю, мне ветка не поможет, придётся пистолет покупать, буду в воздух стрелять, если девки уж сильно напирать на меня начнут…» – Я не про палку, – ответил старик и достал из кармана рубашки золотой кулон на чёрной кожаной верёвочке. – Ой, нет, спасибо, дед, я иконы не ношу, – поспешил отказаться паренёк. – Это не икона, – возразил ему Сухинин, – а что это? – спросил парень. И начал с огромным любопытством всматриваться в гравировку на золотой пластине. Там действительно не было изображено никаких ликов, лишь одно слово было написано по-латыни: «Асмодей».

А над надписью, изображая то ли солнце, то ли луну, то ли звезду, блистал тёмным светом чёрный раухтопаз среднего размера. Тимофеечкин знал, что этот камень, его тезка, тоже «Мирон». Соблазнительный парень сразу узнал этот камень, потому что очень хорошо разбирался в камнях. А вот кто такой Асмодей, он не знал, спросил об этом у деда, но тот не ответил, а лишь сказал: «Носи, сынок! И все бабы твои будут…»

Мирон к тому времени уже достаточно давно дружил с дедом и знал, что у него полный дом всяких мистических штук, и потому не удивился. Он отнёсся к подарку серьёзно, но всё же не решился надеть его, боясь, что мать увидит и заберёт. А потом и вовсе крепко забыл про этот медальон. Обнаружил его случайно, когда собирал вещи при переезде из родительского дома. Надел и с тех пор никогда не снимал. И вспомнил слова старика о том, что этот медальон помогает кадрить девчонок лишь после очередной бурной ночи с очередной легкомысленной подружкой…

То, что Мирон так легко забыл про подарок деда Сухинина, его тоже ни капельки не удивило. Он вообще постоянно забывал не только про подарки, и все разговоры, да и сам старик словно ластиком стирался из его головы, столько ему хоть на пятьсот метров отойти от его дома. И всё! Мирон уже не мог вспомнить, о чем они говорили со стариком и что делали. Он знал, что был у него в гостях, а иногда забывал даже и об этом. Тимофеечкин вспомнил про своего престарелого друга лишь спустя пару дней и сильно начинал тосковать, пока опять не сходит к нему в гости. Ну, или вот в такие моменты, как теперь, когда с ним заигрывала самая неприступная и горделивая девчонка из их группы, и у нее был такой вид, как будто она разговаривает не с несуразно высоким, худосочным Мироном, а с каким-нибудь своим кумиром. Она приглашала парня в гости и говорила, что тот может приходить, когда захочет, когда ее папа-генерал будет дома, или когда дома не будет никого… В такие моменты Тимофеечкин с иронией думал: «Работает дедов медальон! Зря я палку не взял, сейчас пригодилась бы…»

Временами в его памяти всплывал разговор с Ильёй Ильичом, когда он, набравшись храбрости, решился спросить, нет ли у него какой-нибудь волшебной штуковины или заговора, чтобы избавить его от заикания. Дед тогда почему-то очень удивился и спросил: «Зачем тебе это надо?» Тут пришла очередь удивляться Мирону, и он ответил: «Ну как зачем? Чтобы разговаривать нормально, чтобы мама не расстраивалась… Ты и так нормально разговариваешь. Я тебя понимаю, и все, кому надо, тоже. Твоё заикание – это твоя метка». – «Какая ещё метка?» – не понял мальчуган, начиная злиться на упрямого старикашку за то, что тот, вместо того чтобы помочь ему, начинает опять городить что-то непонятное. Но упрямый дед настаивал на своём: «Издревле люди со сверхспособностями имели какой-то недуг, ну или земельный физический изъян. У тебя это заикание. Или ты бы хотел горб? Родимое – пятно на всё лицо? Или чтобы одна нога была короче другой? Или сломанную шею, как у меня???» От этих слов у мальчика аж руки вспотели. «Нет уж, спасибо!» – «Ну и хорошо, тогда смирись со своим заиканием и по врачам не езди, а то хуже будет…» Мирон обиделся, конечно, быть заикой ему не хотелось, и он воскликнул со слезами в голосе: «Ну зачем???? Зачем мне быть заикой???? – Вот ты маленький дурачок, вместо того чтобы радоваться, что высшие силы отметили тебя как избранного, ты ещё и возмущаешься». И дед засмеялся.

Тимофеечкин обиделся до глубины души и, уже не сдерживая слёз, начал ругаться с Сухининым, который ещё и ржёт. «Что радоваться?! Да ты что, издеваешься надо мной! Тебе смешно! Между прочим, это из-за тебя! Из-за твоего бардака на чердаке! Из-за крыс! Из-за твоего гроба!» – дед, видя, что его малолетний друг расстроился не на шутку, попытался унять смех и сделал примирительный жест, поднимая обе руки, демонстрируя тем самым, что сдается. «Но не я же это придумал! Так просто положено… Обычные люди очень не любят нас, меченных, и сторонятся, но зато мы любимы высшими силами…» Чаще всего Тимофеечкин вспоминал именно этот разговор в те моменты, когда его начинало раздражать заикание, которое, впрочем, было действительно не таким уж и ярко выраженным. Он говорил понятно и чётко, но с длинными паузами, а ударение звуков в словах скорей звучало так, будто у него постоянно дрожит голос.

Со стороны из-за этого тем, кто его не знает, Мирон казался ещё более слабым, чем он есть на самом деле. Дед Сухинин был чертовски прав, что люди таких не любят и с радостью захотят, подчиняясь древним жестоким инстинктам, «заклювать» своего более слабого сородича. И тогда Мирон мог с чистой совестью наблюдать, как бумеранг зла, подчиняясь законам кармы, с удвоенной силой бьет по своему отправителю…

Находиться рядом с дедом Сухининым Мирону очень нравилось, старик стал для него настоящим кумиром! И всякий раз по дороге из гостей домой он думал, что вечером за ужином поделится с родными теми мудростями и интересными историями, которые поведал ему Илья Ильич. Показывает всем неоплаченные подарки, которые он ему подарил: золотой амулет с чёрным камнем, стоит его надеть, и все девчонки будут твои. Или кожаный прошитый золотом кисет, в котором хранится заговорённый особым загаром семь камней куриного бога, который дарят своему владельцу долголетие и здоровье. Или монетка номиналом в пять копеек, которая вроде как совсем обычная, но стоит её во время сложного экзамена положить себе под правую пятку, и не нужно беспокоиться об оценках! Дневник, а потом и зачётка Мирона благодаря этой заговорённой монеты лопались от пятерок.

Конечно, он был бы просто счастлив рассказать обо всех этих чудесах родным, и тогда мама бы наконец успокоилась и перестала бы считать Сухинина злодеем. И, может, даже вреднючая Зайка, узнав о том, какие магические артефакты есть у него, перестала бы донимать, а зауважала бы и начала бы завидовать.

И что самое интересное, Илья Ильич никогда не запрещал Мирону рассказывать про их разговоры или магические подарки. Но Тимофеечкин сам каким-то неведомым образом просто забывал о них. Лишь в самый нужный момент всплывали в его памяти слова деда или его обереги. А в остальном он жил, как обычно, и не понимал ни про гадание, ни про зеркало, ни даже о том, что дед однажды инициировал его, передав часть своей магической силы…

Хотя казалось бы, такое невозможно забыть, но Мирон действительно не помнил, как однажды, как раз перед тем, как дед пропал без вести, он пришёл к нему вечером и они разговорились.

Тимофеечкин знал, что, если прийти с утра, то Сухинин будет минут сорок, а то и битый час сидеть, глядя в три зеркала одновременно в своём прекрасном трельяже и медитировать над горящими чёрными свечами.

Ему вообще-то всегда нравилось наблюдать за этим процессом, благо Илья Ильич никогда не гнал его из своей спальни во время этого своего утреннего ритуала. Он даже не сердился, если в комнату заходила Тамара. В такие моменты он как будто бы действительно покидал свою телесную оболочку и соединялся то ли с космосом, то ли уходил в другой потусторонний мир, откуда возвращался всегда бодрым и полным сил. А что самое главное, во время этих медитаций он впитывался такой энергией. Такая харизма начинала исходить от него, что он без труда бы мог повести за собой войска на верную гибель. Или заставить многотысячную толпу замереть и внимать каждому его слову.

Если бы сразу после медитаций он входил на площадь и призвал бы горожан к каким-нибудь действиям, то люди были бы счастливы сделать всё, что им говорит этот беззубый старикашка малёхонького росточка, с покалеченной шеей, от которого вечно воняет мочой и таблетками. Но после его утренних медитаций у зеркал всё это прессовало иметь знания. И если бы дед Сухинин захотел, то действительно мог бы создать культ своей личности. И его последователи были бы счастливы одаривать его деньгами и носить на руках в прямом и переносном смысле. И тогда Роза Михайловна оказалась бы права. Но Илья Ильич предпочитал просто сидеть и часами беседовать с ее сыном. Хотя теперь, наверное, Мирон действительно был больше его сыном, чем Тимофеечкиных… Хотя старик не говорил ничего такого напрямую, но и без слов было понятно, что он говорит из мальчика своего приемника.

Мирону в те моменты, когда он это осознал и помнил, с одной стороны, было радостно на душе, а с другой – очень грустно, он не представлял, как будет жить без посиделок с Сухининым. И в душе был очень даже рад, что дед не заговаривает о том, что пора бы ему забрать себе зеркало. Тимофеечкину казалось, что такой разговор будет верным признаком того, что его столетний друг собирается на тот свет, и он хоть и обожал этот магический трельяж, но всё же хотел, чтобы им как можно дольше пользовался сам Сухинин, он мечтал, чтобы дед всегда был жив-здоров.

Но всё же однажды случилось то, что Тимофеечкин и ждал, и очень боялся одновременно. Дед в тот вечер начал этот серьёзный разговор так:

– У тебя ведь сегодня день рождения? Двадцать лет, какой цветущий возраст…

– Нет, не сегодня… А завтра 6 июня…

– 06.06. Красивая дата…

– Да, Зойка, дура, всегда мне завидовала, что у меня две шестёрки и две семёрки… 06.06.1977

– Ну, это значит, что ты очень необычный человек, отмеченный небом…

– Да, я знаю… Ты мне каждый день это говоришь!

– Да, говорю, сынок, и не устану это повторять…

– Да, но почему-то избранный я, а везёт вечно всем другим… Всем… Даже Зойке, но только не мне… Хорошо хоть, что благодаря твоей монетке не приходится с учёбой париться, мне пятерки просто так ставят… Однажды я даже ради эксперимента решил нашего химика Феликса Яковлевича проверить, положил под пятку я твои пять копеек и начал на листке вместо решения задач голую бабу колякать, передали мы, значит, свои листочки… Ну, думаю, всё! Сейчас как разоряется, и меня не только к директрисе нашей, меня в ГОРОНО вызовут за такое художество… И что ты думаешь? Смотрю, Феликс мою бумажку увидел, побагровел аж весь… Не знаю, то ли от злости, то ли так натуралистично у меня та баба получилась… И говорит: «Ладно, Тимофеечкин, я тебе пятёрку поставлю. Задние, конечно, ты не сделал, но ведь суть экзамена в контроле знаний… А тебя зачем контролировать? Я и так знаю, что ты знаешь… Ну ты прикинь! Как круто! Все мои одноклассники, конечно, возмущаться начали, завопили, как шакалы! А Феликсу всё по барабану! Он мне в дневнике пятёрку нарисовал, как ни в чём не бывало… И в универе то же самое… Так что спасибо тебе, дед!

– Сколько раз тебе повторять, благодари только судьбу, а люди они и так тебе все должны и обязаны обеспечивать тебя всякими благами по праву твоего прохождения. То, что для тебя хорошо, оно и есть уже высшее благо для всех…

– Ну да… Ну да… Я знаю… Всё никак не привыкну

– А ты знаешь, в котором часу ты родился?

– Да, без пятнадцати три ночи. Мама запомнила. Главное, Зойкино время не запомнила, а моё помнит… Она горит, тогда страшная гроза была, трескучая, и ливень такой, что она так сильно испугалась. Все уж начали всемирного потопа ждать, до того дождь лил!

– Это она не дождя, это они тебя испугались…

– Меня -младенца???

– А не важно, младенец или старик, сила в человеке всегда чувствуется…

– Да… Это точно… Но тогда почему, если я такой сильный и такой избранный, я живу как обычный человек?!

– Может, потому что ты человек?

– Да ну тебя, дед! Опять ты смеёшься надо мной, а я ведь у тебя серьёзно спрашиваю!

– Ну я тоже живу как обычный человек, но разве ты считаешь меня таковым???

– Ну нет… Конечно… Просто я думал, что быть избранным – это круто, а на самом деле даже Зойки везёт больше, чем мне… Она вон уже заграницу укатила… В Париж… А я? Что я… Пойду к отцу на завод работать. Это тоже неплохо, конечно. Я люблю камни. Люблю наш завод. Но я и так бы туда пошёл без всякой «избранности»…

– А ты не торопись… Только пустой бамбук растёт быстро. А ты – баобаб! Пусть растёшь долго, но и жить будешь не одну сотню лет…

– А ты?

– Ты тоже будешь жить не одну сотню лет?

– Я уже и так живу столько же и даже больше…

– Круто…

– Только мне уходить отсюда надо…

– Зачем?! Куда?!

– Люди уже начинают беспокоиться… Вот-вот по городу слухи поползут… Начнут судачить: «Как это деду Сухинину уже сто лет как сто лет?» Твоя же мама первая, кто воду мутит…

– Да, это да… Но она же не со зла, ей просто в голову стукнуло, что ты какой-то то ли сектант, то ли колдун, и она очень сильно волнуется за меня…

– Вот поэтому я должен переехать куда-то в другое место, чтобы не вызвать подозрений…

– Ну тогда я поеду с тобой… Буду тебе по хозяйству помогать, Тамара-то наверняка не согласится никуда переезжать, а тебе помощник нужен…

– Нет! У тебя другая миссия в этой жизни…

– Ну какая?! Какая миссия?! Мне завтра двадцать лет, и ничего не происходит в моей жизни… Ты уверен, что я избранный? Может, скорее всего, я обычный?

– Нет, Мирон, ты не обычный… Ошибки быть не может… Кстати, у меня для тебя подарок, в час, когда ты родился, приходи опять сюда, ко мне, и я тебе его подарю…

– Так, может, я тогда домой не пойду? Здесь у тебя дома покемарю, а ко времени опять приду? А то мать увидит меня, сказал устроит, будет пытаться меня удержать… Ну ее…

– Воля твоя. Поступай, как знаешь…

На ужин Тамара потчевала их с дедом временами с вишнями, они непослушные и скользкие, словно жабы, мало того, что не желали накалывать на вилку, так ещё и брызгались красным соком во все стороны, стоило только лишь их укусить. Выглядело это так, будто они едят не кусочки теста с ягодами, а, как живодеры, поглощают что-то живое и кровоточащее.

Мирон ушёл спать в другую комнату где-то в половине одиннадцатого, а когда вернулся в спальню деда, то открыл рот от удивления. Вся его комната была украшена чёрными свечами и белыми розами!

Вечный бардак из спальни никуда не делся, но теперь кто-то, может, Тамара, а может, и сам лично Илья Ильич, рассовали все по углам более тщательно и накрыли тряпками. Вопреки ожиданиям Мирона, трельяж тоже был накрыт, и створки с зеркалами закрыты. Он-то не стал! Крутился! Надеялся, что дед под садовым «подарок» имеет в виду свой трельяж с волшебными зеркалами, но, видимо, нет… Вместо этого Илья Ильич преподнес ему папку с документами, в которых говорилось, что он дарит ему всё своё движимое и недвижимое имущество. Парень обалдел и спросил с плохо скрываемым волнением в голосе:

– И трельяж????

– И трельяж. Да, только ты рано радуешься, без активации зеркала не будут работать… Сиди и смотри ты в них сейчас целые сутки напролёт, они все равно не напитают тебя силой…

– Но как же так! Ведь ты другое мне внушал!

– Да, и я от своих слов не отказываюсь, но для этого нужно пройти обряд инициации… Ты согласен на это?

– Ну конечно! Конечно, согласен! Я ждал этого момента с двенадцати лет, а ты ещё спрашиваешь! Говори, говори, что нужно делать??? Я всё сделаю.

«Становись на колени!» – скомандовал дед неожиданно властным голосом. Мирон подчинился, но он никак не ожидал, что уже через мгновенья Илья Ильич достанет из кармана брюк небольшой складной ножичек с золотой украшенной мелкими рубинами рукоятью и с ловкостью дворового хулигана разрежет ему нижнюю губу.

Шокированный парень вскрикнул от боли, принялся закрывать рану рукой, порывался встать, но окаянный Сухинин вдруг закричал на него так, что подавил всякую волю юноши: «Стой! Ничего не трогай и с колен не вставай!»

Шокированный Тимофеечкин, не помня себя от боли, подчинился, а старик продолжал распоряжаться им. Говори: «Santa-Novia, клянусь тебе в вечной любви и верности!» – потребовал Сухинин все тем же властным тоном.

Парень, дрожа всем телом от волнения, проговорил слова клятвы, и Илья Ильич поднёс к его окровавленным губам фарфоровую фигурку невесты и сказал: «Целуй!» Мирон поцеловал статуэтку, оставив на ней безобразный кровавый след…

Необычный пугающий обряд закончился тем, что Илья Ильич вылил на голову Тимофеечкина целую бутылку красного вина, и он захлебнулся от неожиданности и восторга…

Часть 2 Глава 1

***

В день, когда Гороховы впервые приехали в Малоздовск, на календаре было восьмое декабря. Шёл снег. И в этом крохотном городишке, которому правильнее было бы назваться коттеджный посёлок, атмосфера была по-зимнему сказочная. В отличие от Серпухова, где было много машин и многоквартирных домов, коммунальщики не давали снегу особо залеживаться, а там, где он всё же был, цвет имел серый, жёлтый, крайне редко белый и нетронутый.

Здесь, в Маломздовске, было ощутимо холодней, и снег, и воздух были колючие и чистые. Евгению и Лиде повезло ещё и в том, что в этот день здесь проходил какой-то местный праздник, на площади был концерт, звуки весёлых песен были слышны на всю округу, а столбы вдоль дорог и по периметру украсили флажками цвета флага России. Дети и подростки развились и пели, радуясь снегу. А крыши домов были укутаны в снежные шубы.

Словно кастрюля с тестом, которую хорошая хозяйка укутывает в большое полотенце, чтобы подошло быстрее. Дома здесь были частные, некоторые ветхие, кой-какие поновее. И лишь в одном районе понастроили новых элитных многоэтажек. Но тем, на въезде было КПП, и без пропуска попасть туда постороннему человеку не представлялось возможным. Поэтому общую атмосферу городка эти современные «небоскрёбы» не слишком портили. И Маломздовск проверил Евгения и Лиду своей атмосферой. Хотя город был построен при коммунистах и не имел никакого отношения к девятнадцатому веку, но в здешних домах чувствовалась атмосфера старинных усадеб. Ведь, в отличие от других промышленных городков того же периода, Маломздовск строился вокруг завода по производству фианитов, и в своё время он имел даже стратегическое значение, так как продукция, производимая там, использовалась не только в ювелирном деле, но и в оборонной промышленности.

Город когда-то был закрытым и засекреченным, случайные люди здесь селиться не могли. На фианитовый завод требовались высококвалифицированные специалисты. И государство стремилось создать в городе не просто приемлемые для жизни условия, а подходящие для жизни советской интеллигенции.

В народе ходили слухи о том, что строительства завода и города курировал лично Лаврентий Павлович Берия, и эти частные одно-двухэтажные домики с садом-огородом на заднем дворе отражают его личное понимание комфорта.

Начиная с даты своего основания и до 1991 года, Маломздовск имел другое название и назывался по-пролетарски незатейливо – «Красный Коммунар-2». Но во времена демократизации городку вернули имя по названию села, которое когда-то было на этом месте, – «Малаямзда». А на городской манер – «Маломздовск». С тех времён городу досталось и разрушенная церквушка на самом отшибе, находящаяся ещё даже дальше, чем водопроводная станция, которая не смогла на свою немалую отдалённость от города, работала так шумно, что жителям и гостям города, хочешь не хочешь, а приходилось терпеть вечный незатихающий ни днём, ни ночью гул. А церковные развалины в наше время сделались грустной достопримечательностью. Год от года среди местного.

населения ходили слухи, что администрация нашла меценатов, готовых вложиться в реставрацию церкви. Говорили, что развалины будут разбирать, что приедут архитекторы и художники из Москвы, но не сегодня, а в понедельник. В итоге церквушка так и стояла обезглавленная, ослепшая, с каждым годом врастая в землю все больше и больше, а тот благословенный понедельник, в который должна была начаться ее реставрация, все никак не наступал.

В итоге дети боялись туда ходить из-за легенды, что, мол, на самом деле церковь разрушили вовсе не воинствующие безбожники, а она сама рухнула после того, как невеста, которую насильно хотели выдать замуж за богатого старика, выпрыгнула из окна. И Бог покарал всех собравшихся гостей и жениха, похоронив их под церковными раздавленными…

Но в эти сказки те, кто постарше, любили делать там селфи для своих соцсетей или просто шарахаться по заброшке.

Гороховы тоже не удержались и поехали пофоткаться. Несмотря на то, что искристый снег сглаживал мрачность картины, но все равно вид церковных развалин, на фоне которых они с Лидой фотографировались, произвел на Женю очень угнетающее впечатление. Ему показалось, что получившиеся снимки – предзнаменование их скорого развода…

Лида же ничего плохого не заметила и не почувствовала, фотосессия ей понравилась. А ещё она балдела, бегая с Айко по снегу в попытке запулить в Женю снежком. Давно они так не менялись, как на этой «снежной охоте». То и дело супруги менялись ролями: то Женек убегал от Лиды, изображая жертву, толстый и неуклюжий в пуховике цвета хаки, он сам был похож на большое катающееся по снегу пушечное ядро. То Лида убегала от него, худая, высокая, в чёрном пуховике не по размеру, выглядела словно гигантская ворона. Лишь Айко смотрелся гармонично, абсолютно сливаясь с белым снегом. Он, неверный перебесчик, занимал то мамину, то папину сторону и выглядел при этом абсолютно счастливым…

Понятное дело, что Лиде здесь больше всего понравился огромный пруд с целой набережной, которую никак не ожидаешь встретить в такой глухой провинции. А здесь крупная плитка по всему периметру водоема, кованые лавочки, витиеватой формы фонари.

Правда, сезон катания на коньках в этом году ещё не открывали, и лишь парочка отчаянных рыбаков, напоминающих оловянных солдатиков, виднелась на идеально белой глади тонкого льда.

Ещё дедушку очень порадовали сувениры, привезённые из Маломздовска: пакетик фианитов, которые продавались в палатке у завода, прямо непосредственно от производителя, и стоили значительно дешевле тех страз, что она обычно покупает для вышивки и украшений.

Гороховы всю обратную дорогу шутили на тему, что из Тулы везут пряники, из Астрахани – рыбу, из Иванова – текстиль, а из Маломздовска – «бриллианты».

Потом Лида ещё долго не могла успокоиться и всё ездила Жене по ушам на тему того, как классно в Маломздовске и как она хотела бы жить там.

В душе Евгений ликовал от того, как ему повезло, что жене так понравилось в том городишке. Он подумал, что это прекрасная возможность переехать из квартиры, которую рано или поздно всё равно заберут по суду за долги. И при этом не признаваться Лиде в том, что он профукал их жильё! Ну, может быть, когда-нибудь, конечно, придётся признаться, а пока можно переехать вроде того, что добровольно. Да ещё и приурочить этот переезд к ее дню рождения, тринадцатого декабря, и преподнести в качестве подарка. На взгляд Жени, это был отличный план, ну просто идеальный! Он втайне от жены активно вензеля за поиске жилья в Маломздовске. И был несказанно счастлив, когда нашёл подходящий домик, но, правда, на отшибе, совсем недалеко от шумной водокачки, но зато с мебелью и за такую смешную цену, что дешевле только даром!

Жене удалось выяснить, что нынешний хозяин дома жил в Москве и, по всей видимости, в деньгах не очень-то и нуждался, раз готов был сдавать жильё за символическую плату. А дед Сухинин, который раньше там жил, давным-давно то ли умер, то ли пропал без вести…

Всё получилось так, как и задумал Горохов, прямо с утра он принёс жене в постель большой кусок праздничного торта и чёрный кофе.

По-видимому, Лида хотела начать свой день с чего-то послаще, чем торт, но в планы Жени отдавать супружеский долг сегодня не входило, и он отказался от поцелуев жены, сказал:

– Да подожди, Лидок! У меня для тебя подарок…

– Да? Какой?

– Ты же мне говорила, как классно бы нам переехать в тот городишко, где и «бриллианты» твои, и снег, и машин меньше, и Айко понравилось?

– Ну, говорила… Это Маломздовск, моя заказчица оттуда…

– Так вот «папик» всё порешал… Так что собирайся сама и Айко собирай, мы сегодня переезжаем…

– Да ладно, Женька! Ты шутишь?

– Какой шутишь?! Какой шутишь?! Давай собирайтесь, я тебе говорю! Собирай всё, что тебе может понадобиться, мы переезжаем и надолго!

– Блин, Женя! Я в это не верю! Неужели мы будем жить в частном доме без соседей?! Без мусоропровода с тараканами?! Как в кино… Я не верю в это!

– Ну вот так вот… Вот такой вот я у тебя молодец! Стоило тебе только лишь поправить, я всё исполнил… Молодец я у тебя?

– Ещё бы! Женечка, ты просто прелесть, я так тебя люблю! Ты у меня самый лучший на свете! Спасибо тебе! Я так рада!

Лида опять потянулась к мужу с поцелуем, но шалун Айко запрыгнул между ними, пролил кофе, ухом смазал розочку на торте. И Женя, и Лида громко засмеялись, и «ребёнка» ругать никто не стал.

Лида была бы счастлива бросить «любимую игрушку» мужа здесь, зарастать пылью. Но Горохов первым делом уложил своего любимчика в багажник, бережно замотав в пледы монитор и процессор. Горохова ничего не сказала по этому поводу, она была так счастлива, так вдохновлена предстоящими переменами, что у неё аж руки дрожали и в животе щекотало.

Она сама себе не могла объяснить, откуда вдруг такие бурные эмоции. Ведь Малоздовск от силы километров в тридцати от Серпухова. Они переезжают совсем недалеко и не навсегда…. А она волнуется так, как не волновалась даже когда переезжала от бабушки из Белой Глины в подмосковный Серпухов. Хотя тогда она переезжала одна! Из деревни в город! На ПМЖ! И была совсем ещё моделькой девчонкой, но даже тогда у нее так не сосала под ложечкой.

А теперь Лида, уезжая, смотрела в зеркало заднего вида на их унылый общественный двор, на обшарпанную плесневелую пятиэтажку, и ее душу передало предчувствие, что она больше никогда сюда не вернётся. И что с этого дня у нее начинается новая жизнь. Она смотрела на себя, одетую в свитер под горло болотного цвета. И всё тот же теперь ставший ей большеватым чёрный пуховик. На свои чёрные, без причёски, кудряшки, и ей почему-то казалось, что здесь сегодня-сейчас она прощается не только с Серпуховом, где положила двенадцать лет, но и с собой старой. Что дальше ее ждет новая жизнь и новая судьба. А ещё ей почему-то подумалось, что в этой ее новой жизни не будет места Жени.

И опять вспомнилось пугающее гадание бабушки: «Разойдетесь вы скоро. И сила тёмная тому виной… Человек какой-то, что с самим дьяволом на короткой ноге…»

Но сейчас эти слова почему-то не ранили Лиду, как это обычно бывало. Она вспомнила их и почувствовала какой-то одуряющий восторг, какой, наверное, ощущает с@моубийца в полёте, сделав шаг из окна небоскрёба.

С такими вот эмоциями покидала Лида Серпухов, ещё не зная, что действительно больше никогда не вернётся сюда, ведь летом состоится суд и их квартиру заберут за долги. А Горохов предаст ее ещё раньше…

Снег растаял, погода, всего лишь, на пару градусов отличалась от той, что была в Серпухове, и Маломздовск уже не казался таким уютным и гостеприимным, как в прошлый раз. Хорошая дорога кончилась сразу, как только они съехали к трассе, и оставшиеся шесть километров приходилось пилить по щебёнке. В прошлый свой приезд эта часть дороги, как и всё вокруг, была засыпана мягким снежком, и тряска была не так ощутима. Теперь же зуб на зуб не попадал от вибрации, тряслись и кишки, и желудок, было такое ощущение, будто едешь по стиральной доске.

Ещё плюс ко всему, местные власти, по всей видимости, решили засыпать хотя бы самые большие ямы. Но не придумали для этого ничего лучше, как взять тот же щебень и засыпать его в дорожные пробоины.

Эти бесхитростные ремонтные работы находились на самой начальной стадии. И всё, что пока удалось сделать, – возле каждой ямы вывалили кучки щебёнки. Всё! Ни рабочих, ни техники, никаких предупреждающих знаков о том, что дорогу ремонтируют, не было. И насыпи щебёнки смотрелись словно земля из свежевырытой могилки. Таких кучек была не одна и не две, и казалось, что прямо на дороге собираются кого-то хоронить. Собачек, кошек или кроликов.

От всего этого повеяло какой-то гоголевщиной, и вспомнились «Вечера на хуторе близ Диканьки». Этот летающий в воздухе пугающий мистицизм почувствовали и Женя, и Лида одновременно, а вот Айко вовсе не разделял их беспокойства. Пёсик спал на заднем сидении, и его белое толстенькое пузико сладко вздымалось от глубокого дыхания. Хотя это было не так заметно, ведь «мама» заботливого нарядила своего малыша в кошерную безрукавку бежевого цвета, а синий шарфик и пинетки на лапках тоже синенькие, завершали его стильный образ.

Радио в машине бомбило потоком нескончаемой рекламы, а бодрый голос то и дело сообщал: «Всё будет клёво!» И включались песни старые, неактуальные, под которые Лида и Женя танцевали на дискотеке ещё в юности. С тех пор Гороховы привыкли, что им полей-листы подобает нейросеть, основываясь на индивидуальных предпочтениях. Поэтому старые песни, от которых они давно отвыкли, не вызвали теплых чувств ностальгии, а наоборот, даже раздражали своим «нафталиновым» вайбом. Было такое ощущение, будто там на радио диджеи попали во временную петлю и живут прошлым, снова и снова переживая «день сурка». То же вынуждены были всю дорогу ощущать и Гороховы, как в детстве, как будто родители или бабушка привели их на какой-нибудь концерт самодеятельности, и уйти оттуда нельзя, потому что ты ещё маленький и не можешь сам решать, куда тебе идти и что делать. И вот сидишь с родителями, и вроде бы они тебе не наказали, а, наоборот, привели на концерт поразвлечься, но тебе так плохо, так скучно, что ты буквально мучаешься. Ловить другую волну было мало толку, везде плюс-минус было тоже самое. Включить на смартфоне свой любимый плейлист не было возможности, здесь не было интернета, а ехать без музыки им обоим почему-то было страшно. Свои чувства Гороховы вслух не обсуждали, потому что просто не могли сформулировать, почему им вдруг страшно вдвоём, а если считать малыша Айко, так вообще втроём в их собственном автомобиле средь бела дня. Они сами себе не могли ответить на вопрос, почему их впечатление от первой поездки теперь так разительно отличается не в лучшую сторону. У обоих испортилось настроение, обоим хотелось просто развернуться и без всяких объяснений вернуться домой в Серпухов, но оба они предпочитали молча продолжать путь, игнорируя свое истинное желание. Но скоро произошло то, что при всем желании нельзя было не заметить…

***

Они миновали указатель с надписью: «Маломздовск» и въехали в город. Щебневая часть дороги, к счастью, кончилась, здесь везде был асфальт, тоже не идеальный, конечно, с заплатами и покосившимися от древности бордюрами, но все равно уже чувствовалась централизация. Когда они проезжали мимо кафе, продуктовых палаток и небольших магазинчиков, на душе становилось немного полегче. Правда, людей было очень мало. «Сегодня тринадцатое декабря, пятница, наверное, все на работе…» – подумала Лида и опять погрустнела от того, что пятница тринадцатое – плохое сочетание. Ее и так с самого детства бесило, что угораздило же ей родиться в нехорошее число – чертову дюжину, а когда дата ее дня рождения выпадает ещё и на пятницу, в этом Лиде вечно чудилось какое-то недобро, и казалось, что весь последующий год будет неудачным. И тут будто в подтверждение ее мыслей песню, доносившуюся из магнитолы: «Небо, загрустив, наклонилось в сумерки, укутав дома…». Перебил какой-то странный никем не распознанный звук, и лишь пару секунд спустя Евгению и Лиде стало понятно, что это враньё – карканье. В то же мгновенье ошарашенные путники не поверили своим глазам, когда увидели, что небо, которое все утро и весь день было неизменно голубым, вокруг стало чёрным. Вороны сплошняком заполонили собой весь горизонт, и не так, как это бывает весной в районе засаживаемых полей, когда грачи и вороны летают тем в поисках пропитания весьма внушительными стаями, нет! Сейчас ворон была реально тьма! Казалось, что этих чёрных птиц в небе над городом в один миг взлетела сотня тысяч!

Одна, две, три птицы со всего маху ударились о лобовое стекло. Горохов от испуга ударил по тормозам. Бедняжка Айко храбрился из последних сил и лаял, не умолкая, хотя сам от испуга дрожал всем телом. Супруги в ужасе смотрели друг на друга, адреналин в их крови не давал сформулировать и произнести хоть какую-то мысль. Лишь спустя минут пять страшные птицы улетели, и небо снова стало голубым, и декабрьское солнце по-прежнему светило ярко и радостно. Первым на происходящее отреагировал Женя, разразившись потоком матерной брани. А потом произнес, обращаясь к жене:

– Тфу! Бл@, что это за хрень такая! Я чуть не сдох! Ты как, нормально? Не ударилась, когда я так резко тормознул…. Блин, лобовуху разбили! Ну е-прст! Это опять мы на нехилые бабки попали! Откуда, нахрен, столько этих @бучих ворон?!

– Я не знаю…. Я так испугалась…..

Оба вышли из машины одновременно. Лида – чтобы взять на руки бедняжку, перепуганного Айко. А Горохов – чтобы убрать перья, застрявшие в трещинах лобового стекла, и в целом оценить размер ущерба, нанесённого воронами.

Вернулись в автомобиль они тоже одновременно. Лида держала на руках и убаюкивала Айко. Пёсик, почувствовав «мамину» заботу, наконец-то успокоился.

Женя ворчал, как старый дед, по поводу разбитого стекла, ещё его огорчило то, что на капоте остались вмятины, и машину теперь придётся тщательно и долго отмывать от птичьего д@рьма. Выслушивая его гневную тираду, Лидия всё же решилась перебить мужа и робко спросила:

– Жень, что за фигня здесь творится? Может, ну, его нафиг этот частный дом, в конце концов, если так хочется, то мы можем и у бабушки пожить. Сегодня, когда она звонила поздравлять меня, то опять звала нас с тобою пожить у нее?!

– Лида, не беси меня, пожалуйста! Не до тебя сейчас, ты что, не видишь, что с машиной сделалось?!

– Так и я о том же… Ты вообще когда-нибудь видел такую стаю ворон! Их же реально просто туча! Они нас чуть не убили! Стекло разбили! Машину помяли и испачкали!

– Ну, я вижу, не слепой ведь! И что теперь?! Ты предлагаешь всё бросить и ехать домой?! Не будь ребёнком! Чем это нам теперь поможет, что мы вернёмся?! Машина сама собой починится, что ли?!

– Они Айко напугали, да и вообще примета плохая!

– Да он уже давным-давно забыл об этом, вон спит у тебя на руках. И ты забудь!

– Ну, Женя, пожалуйста, давай вернёмся. Я передумала, мне как-то ещё сразу расхотелось… Здесь как-то вообще всё не так, как в тот раз, когда снег был…

– Лида, я тебя прошу! Перестань мне мозги компенсировать! Что значит «расхотелось»?! Тебе что, пять лет?! Я старался ради тебя, ты же сама просила, говорила, что тебе понравилось здесь!

– Да, но теперь я боюсь… Мы с Айко боимся…

– Чего ты боишься, ворон, которые давным-давно улетели?! Их нету уже! Это даже не крысы, а просто птицы!

– Да ни фига себе «просто» их миллион! Я никогда в жизни не видела столько ворон одновременно! Они реально чуть машину нашу вместе с нами не опрокинули! Это просто ужас! А как они орали! Бедный Айко… Я ещё никогда не видела и не слышала такого кошмара, прям как в фильме Хичкока…

– А какие ещё фильмы ты будешь вспоминать?! «Охотники за прекрасными»?! «Сверхъестественное»?! Всё, Лида! Давай успокаивайся и не @би мне мозги!

– Мы могли бы поехать к бабушке и…

– Лида! Ты что, меня не слышишь?! Мы уже это сто раз обсуждали! Я не хочу и не буду жить, как какой-то примак! Я задаток дал за три месяца вперёд! Ты что, хочешь, чтобы я эти деньги в ж@пу себе воткнул?! Мне ещё и тачку теперь на СТО гнать! Кому мы лучше сделаем, если вернёмся?!

Горохов с удовольствием бы уступил жене. Он с великой радостью бы развернулся и уехал из Маломздовска прямо сейчас, сию же секунду! Но тогда пришлось бы рассказать и про фонд, и про Щукина, и про то, что им теперь негде жить…

Жить со старшими он действительно не хотел категорически! Уступчивая, покладистая Лида всегда позволяла ему чувствовать себя главным в семье. Он не желал терять хотя бы такие вот жалкие крупицы власти. А живя у его родителей или у бабушки Лиды, он бы вмиг оказался там на птичьих правах. Да и потом, в деревне просто так сидеть и играть в компьютер уже не получится, надо будет помогать бабушке с огородом, с хозяйством, она, как старый человек, наверняка всё равно будет всем вечно недовольна…

А жить у мамы с папой тоже не мёд! Лиде будет сподручнее напару со свекровью пилить его за то, что не ищет работу.

До суда в принципе ещё не скоро, и можно было бы действительно ещё пожить и в Серпухове. Но ему почему-то вдруг показалось, что возвращаться – это так глупо, по-детски, что он должен сейчас вести себя как мужчина и не потакать Лидкиным хотелкам.

Да, и задаток он действительно отдал. Поэтому он продолжал свой путь к месту назначения и как мог пытался успокоить жену.

– Такое бывает… Вороны они вообще очень сильно любят в стаи собираться. В Германии вообще даже специальный термин для этого есть: «rabenschrei» – воронов крик зенит. У них каждую осень такая хрень.

– Ну ты сравнил… Германию и Подмосковье! Я такое в жизни вижу в первый раз! И тем более ты говоришь «осень», а сейчас середина декабря!

– Ой, ну и какая разница! Сейчас везде климат меняется! Потепление, ледники тают, остужают собою Гольфстрим. Становится холоднее, и по итогу глобальное потепление ведёт к глобальному похолоданию. А вороны летят в большие города, туда, где теплее… В общем, это сложно всё… Опять же, из-за вируса, три года назад, пока люди сидели по домам и меньше уничтожали природу, у многих видов птиц и животных увеличилась популяция, может, и у ворон тоже, поэтому их так много… Это для нас три года кажется уже давно, а для природы это одна минута! Короче, я не знаю, что и как, но я знаю точно, что это не такая уж и аномалия, бывает, что и жабы с неба падают, и рабы водоём закручивает водяной смерч, а потом рыбные осадки получаются… А это всего лишь птицы – ничего страшного…

– Ну не знаю, Жень, может, ты и прав…

– Конечно, я прав! Твой муж всегда прав!

– Ой, ну я так испугалась… Словами не передать…

– Да я сам испугался, чуть не сдох… Блин, машину жалко…

– Да… Замена стекла, выровнять кузов, закрасить – это всё не дешёвое удовольствие… Что, ваш со Щукиным бизнес «заглох» что ли?

– Какой бизнес???

– Как это «какой»?! Ты же мне говорил, что вы теперь с Альбертом партнёры! Что ты все долги отдал благодаря бизнесу, а теперь спрашиваешь «какой»???

– Ой, да я не понял просто, о чем ты… Я в таком стрессе, что просто подумал, что ты про другое…

– Про что???

– Да я откуда знаю «про что»??? Смотрим лучше номер дома, нам 156 нужен. Там эта тётка живёт, с которой я договаривался, у нее ключи…

– Ну а сам-то дом как, нормальный? Ты приезжал, смотрел?

– Да ничего, жить можно, свет есть, колонка воду греет, туалет на улице. Хлама, правда, много и эта грёбаная водокачка шумит день и ночь, не умолкая, но зато яблоневый сад на заднем дворе. Да и цена подходящая…

– Какой сейчас сад – зима…. Значит, с бизнесом всё плохо???

– Ну почему сразу плохо, Лида, что ты начинаешь?! Я что тебе сказал, что плохо или что??? Кто тебе такое сказал??? С чего ты взяла???

– Ну так я спрашиваю, а ты уходишь от ответа…. Да и дом, говоришь, снял самый дешёвый…

– Так я не понял?! Ты чем-то недовольна?! Я старался для тебя сделать тебе подарок. Ну уж извини, что не могу снять для тебя виллу Абрамовича…

– Ну Женечка, не дуйся, пожалуйста…. Я ж не это хотела сказать… Я всем довольна, мне понравился твой сюрприз…. Правда!

– Вот и ладушки…. «Моя хорошая девочка Лида».

Горохова засмеялась, и глаза ее заблистали от радости. Ей всегда было очень приятно, когда муж вспоминал по отношению к ней стих Ярослава Смелякова про Лиду. Это был ее любимый стих. Хотя в детстве ей всегда хотелось, чтобы ее звали Ладой, а не Лидой, но теперь она давно перестала думать о таких глупостях…

Тем временем они подъехали к нужному дому. Евгений вышел из машины и стал сигналить через открытое окно. Забор был высокий, железный. Из-за него ничего не было видно, и лишь по звуку лая собаки можно было понять, что там обитает огромный пёс, что-то типа «Московской сторожевой».

Айко, раздражённый таким могучим лаем, тоже принялся тявкать без умолку. На руках спокойно сидеть он уже категорически не желал и бегал то на заднее сидение, то на водительское, то снова запрыгал к «маме» на колени. Удивлённый новым местом и собачьим лаем, он из шкуры вон лез от переполнявших его эмоций.

Наконец, за калитку вышла женщина, высокая блондинка в красивой дубленке, которая не очень-то подходила к валенкам, в которые она была обута. Но ее аккуратная стрижка «боб-каре» и очки «кошачий глаз» позволяли ей производить впечатление ухоженной интеллигентной женщины. Лет сорока-сорока пяти.

Горохов поздоровался первый:

– Здравствуйте! Вы Татьяна Николаевна?

– Здравствуйте, да, я. Только я не «Николаевна», а Николаева – это не отчество, а фамилия…

– Ой, извините, я перепутал…

– Да ничего страшного… Вы Гороховы? За ключами?

– Да… Вот приехали, как договаривались…

– Это славно… Давайте я с вами поеду… Всё покажу вам там…

– Спасибо, я ж уже смотрел…

– Ну мне в любом случае придётся ехать, мне кой-какие вещи откуда надо забрать, да и жене вашей объясню правила проживания, она-то не видела и не знает…

– Ну да… Как хотите… Садитесь назад, правда, у нас там собака, ну вы не бойтесь, он добрый, щенок ещё…

– Собака – это прекрасно! Собак я люблю! У меня у самой, вон слышите, «чудовище» какое…

– Ага… Московская Сторожевая?

– Да…

Женщина ловко села в автомобиль, поздоровалась с Лидой, представившись Татьяной Олеговной. Отвесила Айко парочку искренних комплиментов и взяла на себя роль штурмана, стала указывать Горохову дорогу, хотя он помнил ее с прошлого раза, но перебивать действительную говорливую тетку ему не хотелось, и он ехал по ее указке мимо шумной водокачки, мимо разрушенной церкви, все ближе и ближе к дому старика Сухинина.

Тем временем Татьяна Олеговна болтала, не умолкая, ни радио, ни лаянье шаловливого Айко не были ей помехой, она спросила у Горохова, что случилось с его машиной, а услышав про невообразимо огромную воронью стаю, ответила как-то туманно и уклончиво: «Тут у нас всякая чертовщина случается, мы уже привыкли, и вы не обращайте внимания…»

Услышав это, Лида опять помрачнела, все усилия мужа, которые он предлагал, чтобы успокоить ее, пошли насмарку…

Горохов тут же почувствовал это, и ему захотелось силком вытолкать языкатую блондинку из машины, хотя от ее слов и у него пошли мурашки по коже. Но ее было уже не остановить, и единственное, что ему осталось, это время от времени вставлять свои «пять копеек» в их с Лидой разговор:

– Вообще-то мы этот дом, который вы сняли, просто по старой памяти называем домом Сухинина, а он уже давным-давно принадлежит Мирону Пантелеевичу, а ещё с тех пор, как он пропал без вести…

– Кто пропал??? Хозяин дома???

– Да нет же! Я ж вам говорю, хозяин сейчас Мирон Пантелеевич… С ним всё в порядке, слава богу! Он в Москве живёт, ну и к нам в Маломздовск тоже приезжает иногда, он же тут родился и вырос…

– А… а пропал-то кто?!

– А пропал дед Сухинин… уже давно… ещё в девяностые… Сейчас-то его уже и на свете-то давно нету… Если он ещё тогда не погиб… говорили, что утонул в нашем пруду… Вы видели, какой у нас тут пруд шикарный???

– Угу…

– Но труп его так и не нашли, хотя, может быть, делали вид, что искали… Кому он нужен-то, чтобы его искать по-серьёзному… Ему-то уже тогда лет сто было, как не больше… Вполне возможно, что в полиции без должной скрупулезности отнеслись к этому делу… Ну, я точно не знаю, я только так думаю… Я-то ещё тогда совсем маленькая была… А моя бабушка – баба Тома – она тоже уже умерла давно. А была когда-то сиделкой у деда Сухинина. Он дед одинокий был, не бедный. И мы – мои родители – надеялись, что дед бабе Томе имущество отпишет. Но нет, он Мирону Пантелевичу всё подарил… Как раз перед самым своим исключением… Я-то хоть и не особая в эти дела вникала, ещё маленькая была, но до сих пор помню, какой это удар был для моих родителей!

– Что? То, что старик пропал без вести???

– Да нет! Ну, при чем здесь это… Они горевали, что дом им не достался… А дед, ну что, дед, он все равно такой старый был, своё пожил… А мы – дети – и вовсе его боялись до ужаса!

– А почему боялись?

– Так он страшный был, как чёрт! Да ещё говорили, то ли сектант, то ли колдун…

Услышав эти слова, Горохов, который и так уже скрипел зубами от злости, все же решил урезать болтливую тётку и произнес с раздражением в голосе:

– Ну хватит! Хватит вам мою жену пугать!

– А что я ее пугаю?! Я не пугаю! Она спросила, я ответила, только и всего… Чего бояться-то? Стрик Сухинин уже давно на том свете… Да и дом-то этот уже не его, даже это мы просто так называем «дом деда Сухинина», а на самом деле дом принадлежит Мирону… Мирону Пантелевичу…

Последняя фраза прозвучала так, будто женщина сначала хотела произнести имя без отчества, но потом испугалась, будто кто-то невидимый и всесильный может наказать ее за такое панибратство, и произнесла имя подчеркнуто уважительно: «Мирон Пантелеевич».

Лиде почудилось в этом не то что даже уважение, а прямо-таки раболепство, и она с любопытством спросила Татьяну Олеговну:

– А кто он такой, этот Мирон Пантелеевич???

– О… Мирон Пантелеевич – это сын нашего профессора Пантелея Всеволодовича Тимофеечкина… Вы знаете про завод фианитов, которым знаменит на всю Россию наш Маломздовск???

– Знаем, конечно! Мы, можно сказать, из-за него сюда и приехали!

– Да, все едут к нам из-за него… Со всей России и из-за границы… Всё-таки «бриллианты» – это очень притягательная вещь…

– Ну да…

– Ну так вот, этот завод когда-то принадлежал Пантелеймону Всеволодовичу, но они с женой давно иммигрировали к дочке в Париж, а заводом теперь управляет их сын Мирон Пантелеевич… У него и сестра знаменитая натурщица Зоя Тимофеечкина, может, слышали???

– Неа…. Мы искусством не интересуемся…. Это зря, это очень зря, молодые люди! Я вот библиотекарь, и книги – это вообще единственная вещь в жизни, которая меня по-настоящему интересует и радует…. Ну, ещё внуки, конечно…. А вы…. Не интересуетесь искусством, книгами, вы же сами себя добровольно ограничиваете…. Вот представьте, что у вас есть возможность питаться по-королевски, а вы едите лишь только картошку в мундире, и при этом не ощущаете себя ущемленными, добровольно выбирая такой скудный рацион. То же самое, когда вы вместо того, чтобы по галереям ходить, книги читать. Сидите в своих смартфонах…

– Это да…. Ну что поделать…. Сейчас время такое…

– Время, Лидочка, всегда одинаковое…. Тут дело не во времени, а в личном выборе каждого человека…

– Вот взять, допустим, опять же Тимофеечкиных…. И сам Пантелей Всеволодович, и сын его, и дочка, их фотографии висят у нас в городе на доске почета! Вот это люди – вот это семья! Соль Земли, так сказать…

Горохову чертовски надоело слушать эту неугомонную тётку. Она просто уже достала их, без устали рассыпаясь в комплиментах в адрес этих самых Тимофеечкиных. Лиде до чёртиков надоело выслушивать про них, и она, и Женя уже вконец запутались, кто такой Пантелей? Кто такая Зоя? И куда делся дед Сухинин?

Понятно было лишь одно: у всех у них денег как у дурака махорки, и можно было бы предположить, что именно с этим и связано то, что библиотекарша так распинается на их счет, раз ей доверяют ключи от дома, который сдают, значит, она общается с хозяином Мироном, а он, как поняли Гороховы, тут местный авторитет, который сам живет в Москве, а старый дом сдает. От этого всего пахнуло какой-то мафией и криминалом, и Лиде стало очень противно и муторно на душе, а Татьяна Олеговна все твердила, как заведенная, какой Мирон Пантелеевич распрекрасный и как им повезло снять именно этот дом – дом деда Сухинина. И что, если им повезёт ещё больше, может быть, они даже увидятся с самим Мироном Пантелеевичем!

Николаева и не собиралась прекращать «пытать» Гороховых, и, если бы была возможность, то, наверное, рассказала бы им всю биографию Тимофеечкиных до седьмого колена, но, слава богу, они подъехали к нужному дому, и тема разговора сменилась сама собой…

Часть 2 Глава 2

***

Напрасно надевался Мирон, что после обряда инициации Фортуна станет благоволить ему, как обещал старик Сухинин. Как оказалось, для этого простой клятвы недостаточно. Для того чтобы воистину сделаться хозяином своей судьбы. Чтобы обрести возможность самому писать сценарий своей жизни и событий, происходящих вне ее. Чтобы Santa-Novia помогала исполнить все заветные мечты. Чтобы активировать силу магических артефактов, в том числе и волшебных зеркал, нужно, чтобы все факторы сошлись воедино, и всё гораздо сложнее, чем хотелось бы нетерпеливому Тимофеечкину.

Во-первых, нельзя проводить инициацию и дарить магические артефакты никому из кровных родственников прежнего владельца. Сама судьба должна столкнуться нынешнего и будущего обладателей магических предметов. И встреча их непременно должна быть случайной. Потому что артефакты, как и сама магическая сила, должны быть неожиданным подарком и не могут передаваться по наследству или в качестве благодарности за что-нибудь. Во-вторых, карты Таро должны подтвердить, что предполагаемый человек действительно избранник судьбы. Кандидат не должен соответствовать каким-то особым требованиям. Не обязательно быть сильным или умным, добрым или, наоборот, способным творить зло. Даже наоборот, у одаряемого должен быть какой-то физический недостаток: косоглазие, хромота, заикание, родимое пятно на видном месте. Крипторхизм, шрамы или следы от оспы. Лишние, сросшиеся или, наоборот, отсутствие одного или нескольких пальцев на руках.

Получить в подарок предметы, обладающие великой силой, может вполне обычный человек. И не важно, верит ли он сам в свои силы и в мистику. Он может вообще не мечтать ни о чем великом. Довольствоваться малым или, наоборот, быть вечно недоволен жизнью. Это всё неважно!

Лишь несколько условий должны быть строго-настрого соблюдены. И все они имелись у Мирона Тимофеевича: между приемником и наставником не должно быть кровного родства, да и вообще родственных связей. Корысти как с одной, так и с другой стороны. Избранный должен иметь заметный физический изъян. Гадание должно подтвердить необычную судьбу этого человека. А что самое важное, обязательно нужно вступить в законный брак именно со своей второй половинкой. С тем, кто действительно предначертан судьбой. Сколько угодно у тебя может быть браков и свадеб до этого, но Santa-Novia не будет помогать до тех пор, пока не встретишь свою любовь, предсказанную на картах Таро. И волшебные зеркала, соответственно, магической силы не напитают до тех пор, пока не познаешь силу настоящей любви.

Мирон не мог осуществить это, потому что повстречал деда Сухинина, ещё будучи совсем малолетним. А потом, когда повзрослел, в моменты просветления, когда…

Вспоминал Сухинин и то, что тот ему напророчил встречу с суженой в своём же доме. Он ждал этого момента до боли в сердце, до слёз. Но вот ему уже исполнилось и восемнадцать, и двадцать, и больше! А нагаданная много лет назад встреча с истинной любовью всей жизни так и не происходила. Мирон временами осознавал это и даже впадал в отчаяние, но дед, пока был рядом, всегда успокаивал его такой фразой: «Когда я встретил свою настоящую любовь, мне было семьдесят два года. И вместе мы были всего лишь пару часов. Сейчас я живу на свете уже не первую сотню лет и до сих пор помню каждую минуту, что судьба позволила мне находиться рядом с моей любимой…»

Эти слова на впечатлительного Мирона обычно производили обратный эффект. И ему становилось ещё грустнее. Парню казалось, что семьдесят два года – это такая голенькая старость, что уже ничего не хочется в этом возрасте, что вся жизнь уже, считай, останется позади и не в радость будет уже и волшебное зеркало, которое может дать бесконечную власть и богатства. И безграничная удача, которую сулит покровительство Santa Novia. И даже невероятно долгая, вечная жизнь не прельщали Тимофеечкина, на взгляд юноши, не было радости в том, чтобы жить так долго, будучи таким дряхлым стариком, каким сейчас был старик Сухинин.

Но Илья Ильич считал иначе и всегда с радостью и в подробностях вспоминал, как впервые встретил своего инициатора. Тогда-то Мирон с удивлением узнал, что имя, данное при рождении у его великовозрастного друга, было совсем другое и не Сухинин он вовсе. Просто дед всякий раз, когда переезжал с места на место, менял имя и фамилию с намерением скрыть свою истинную личность, дабы не пугать людей своим подозрительным долголетием.

Дед мог часами и во всех подробностях вспоминать белые годы. Чувствовалось, что мысли о прошлом доставляют старику неподдельную радость.

Да и Мирон слушал его воспоминания с упоением. Как, впрочем, и всё, о чем говорил ему дед.

Он слышал его историю так часто, что уже и сам мог пересказать ее слово в слово, ну, конечно, только в те моменты, когда морок забытья не затуманивал его разум, и в памяти всплывали моменты, когда Илья Ильич, расположившись на лавочке в своём яблочном саду или в любовном кресле у окна в своей спальне, или на террасе, или в беседке, где они обычно вдвоём передавали дождливую или слишком знойную погоду, тогда Илья Ильич с головой погружался в прошлое и рассказывал Тимофеечкину о том, как он увлёкся эзотерикой и обрёл воистину магистерскую силу.

Тогда мне было пятнадцать лет. Родители мои были крестьянами, и меня с малолетства приучали к крестьянскому труду. Тогда особых поблажек детям не делали, и каждый трудился по мере сил своих, чтобы самому было что поесть и семье своей помочь прокормиться, младшим братьям и сестрам, которых у меня было двенадцать, а я тринадцатый.

Если считать с конца, ну а если по старшинству, тогда выходит, что самый старший. Да и по годам, по тогдашним меркам, пятнадцать лет – уже считай взрослый мужик.

Пора уж мне было о невесте задуматься. Но, несмотря на это, детское любопытство ещё было сильно во мне. И когда бродячий цирк проезжал по нашей деревне в Тобольск, то удержу никому не было, как меня тянуло в то поле, где артисты со своей кибиткой расположились на постоянной. Особенно диковинно было мне видеть клетку с церковным медведем. Мишка был небольшой, да и вообще-то смирный, и, если б я не полез однажды ночью к нему морковиной угощать, ничего, быть может, и не случилось бы. А так вот видишь, Топтыгин, вместо благодарности, приобнял меня так, что я с тех пор головы не могу поднять. Благо циркач-дрессировщик спас меня. Родители думали, что я умру. Но Яков Степанович, хозяин медведя, выходил меня. Конечно же, не просто так, а с помощью магического амулета, могущего исцелять всякие болезни.

Хотя я остался навсегда коллегой, с такой кривой шеей от меня теперь в хозяйстве было мало толку, и ничего не оставалось делать, как уехать вместе с цирком. Так я стал для того самого дрессировщика Якова Степаныча названным сыном. Этого ловкого циркача все боялись, однажды медведь подрал его гораздо крепче, чем меня тогда, и у него просто не было левой половины лица, лишь челюсть была целая, а глаза не было, носа не было вообще. Половина его лица выглядела просто как затянувшаяся старая рана. Все говорили про него, что он колдун и только поэтому медведь так хорошо слушается его и так охотно выполняет все трюки. Что, мол, это только лишь потому, это не медведь никакой, а человек-оборотень, что, мол, Яков сам заколдовал его. А теперь ездит с ним по всяким городам, показывает, как он ловко умеет играть в ладушки и в присядку плясать.

Я один не боялся Яков Степаныча и точно знал, что медведь этот самый обычный, ручной просто. Я знал, что дрессировщик этот, несмотря на пугающую наружность, людей в животных превращать не умеет, но я также хорошо знал, что он способен творить другие чудеса.

Он рассказал мне про эзотерику и подарил мне кой-какие артефакты. «Которые я тебе, сынок, потихоньку-помаленьку передариваю, сынок», – говорил дед, обращаясь к Мирону, который всякий раз слушал его с открытым ртом. Особенно, если нравилась та часть рассказа, где Илья Ильич переходил к тому, как нашёл магические карты Торо и как научился их понимать. По словам Сухинина, на момент их встречи с дрессировщиком тот уже обладал многими артефактами, но магматических карт, а уж тем более волшебных зеркал, которые теперь имеются в коллекции деда, у его наставника и в помине не было. Он даже и не знал о них ничего. И про культ Santa-Novia тоже не слышал.

Всё эти знания и магические предметы приобрёл уже сам лично Илья Ильич.

Карты ему достались в качестве трофея в сорок пятом. В самом конце войны. Тогда-то ему и нагадали, что он станет очень сильным оккультистом-изотериком. А сын его окажет огромное влияние на свадьбу России, потому что будет дорогое время занимать высокий политический пост. Но сбудется это пророчество лишь тогда, когда он встретит свою истинную любовь, а произойти это должно было у Ильи Ильича далеко не в молодые годы. Гадателя, который предрек ему великую судьбу, Сухинин с тех пор больше не встречал, так как тот был высокопоставленным офицером вражеских войск, и его наверняка постигла справедливая кара.

А красивые мистические карты Илья решил оставить в качестве трофея. Тем более, что уже тогда он верил в мистику и видел, да и сам мог творить немало чего сверхъестественного…

С картами было всё не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Года три он разбирался с тем, какая карта что обозначает. Это оказалось задачей не из простых. Тогда всякого рода мистика была под строгим запретом, и за такое увлечение, как гадание на картах, его по головке бы никто не погладил.

Но Илья Ильич был человеком упёртым, и в конце концов ему всё-таки удалось выяснить, что оккультисты в Европе ещё в начале восемнадцатого века догадались превратить обычные игральные карты в магический интернет для представления человеческих судеб и даже судеб целых стран и народов…

Хотя особо склонные к мистицизму люди вообще верят, что люди не причастны к созданию этих волшебных карт. Что первую колоду карт Таро создавали вовсе не люди, а сам дьявол. Что, будто бы он в приступе гнева на всё живое и сущее когда-то ещё до начала времён взял и разорвал Книгу Судеб. Странницы ее раскидал по всей Земле. А люди подобрали их, научившись гадать. Со временем картинки со страниц из Книги судеб перерисовывались, сделались меньше по размеру. И в конце концов обрели известную многим форму карт Таро. По легенде, тот, кто гадает с их помощью, будет проклят.Но Сухинин в проклятия не верил. Он верил в том, что Santa Novia бережёт его и помогает ему во всем.

В этом же он убеждал и Мирона Тимофеечкина. Сухинин с красноречивостью праведника любил повторять: «Я тоже когда-то всё торопился, подгонял свадьбу, так же, как и ты. А зря! Знаешь, как маленькие мудрецы на Востоке говорят: «Ищешь счастье – оно уходит. Встань на месте – само придет…» – а к тебе пришло с любовником, и недоверием, сквозившим в голосе, спрашивал Тимофеечкин. В ответ на это дед Сухинин неизменно сказывал ему грустную историю своей любви. Как согласно пророчеству, будучи по обычным людским меркам в преклонном возрасте, влюбился он в шестнадцатилетнюю красавицу Людмилу. И без согласия невесты договорился на брак с ней, с ее отцом и матерью. В те годы он был уже человеком далеко не бедным и посулил родителям своей возлюбленной такие внушительные деньги, что оба родителя с радостью признали в нём, семидесятидвухлетнем старике, дорогого зятя. И с радостью согласились отдать свою дочку-красавицу за него замуж. Вот только сама невеста неволить себя не захотела и прямо во время венчания выпрыгнула из окна церкви и разбилась насмерть.

От этой трагической истории у Мирона всегда волосы дыбом вставали, и он спрашивал, затаив дыхание:

– Значит, эта легенда про разрушенную церковь – это всё правда?!

– Нет, неправда. Церковь вовсе не рухнула в тот же миг, как умерла Людочка. И гости не погибли, и жених не погиб… А церковь уже потом разрушили. Время такое было…

– Ты, наверное, горевал по своей невесте???

– Ну конечно… Я до сих пор горюю по ней… И ещё не одну сотню лет горевать буду…

– Вот… А ты говоришь: «Счастье само придёт». Где ж твое счастье-то?

– Так оно пришло! Я был непомерно счастлив, когда встретил Людочку! Единственное, о чем я мог мечтать со дня нашей первой встречи, с тех пор, как я увидел ее, так это лишь только о том, как бы сделать свою любимую Людочку счастливой тоже. Но я тогда сглупил страшно и непростительно!

– Что ты сделал?! Ты что, как-то обидел ее?!

– Нет, ты что, я в жизни к своим тем годам совершил немало мерзости и подлости, да и сейчас до сих пор могу сотворить такие вещи, что самому стыдно. Но обидеть Людочку?! Нет! На такую низость даже я не был способен…

– А что же тогда? В чем твоя вина, за которую ты себя простить до сих пор не можешь?!

– Я старый дурак. Не стал смотреться в зеркало! Я не захотел медитировать, чтобы обрести ту силу притягательности, которую мне даёт зеркало! Я хотел, я мечтал, чтобы Людмила сама по своей воле меня полюбила…

– Тебя такого старого?!

– Ну, знаешь… Любовь она ведь разная бывает… Полюбить ведь можно не только за красоту и молодость, но и за душу человека. А душой я всегда молод. И в семьдесят два был. Да и сейчас…

– И почему же тогда у тебя не получилось добиться взаимности от своей невесты?

– Ну, в те времена до свадьбы было встречаться не принято… А как только нас повенчали, Людочка от отчаяния и горя решила лишить себя жизни…

– А как же медальон? Тот, который ты мне подарил, почему он не подействовал?

– Я не знаю… Наверное, потому, что мы в церкви были, а там, да и вообще во всяких богоугодных местах никакие магические амулеты не работают… Да и потом, амулет этот хоть и сильный, но всё ж во сто крат слабее, чем зеркало… Так что счастье-то моё мне судьбою было дано, да только я его не уберег…

Слушая печальные откровения Ильи Ильича, Мирон думал, что уж он-то своего счастья никогда не упустит и, как только встретит свою невесту, сразу сделает всё, чтобы она тоже влюбилась в него…

***

С тех пор, как дед Сухинин покинул Маломздовск, всё своё имущество он официально подарил Мирону. Ему достались, среди прочего, магические артефакты, которые, конечно, были бесценны и порадовать ими даже за баснословно большое деньги Тимофеечкин не собирался. Но также согласился, по юридически заверенным документам, двадцатилетнему парню достались от соседа в подарок: дом с садом и огородом, доверху набитый дорогими антикварными вещами и картинами. Внушительная сумма на сберкнижке и ещё большая, наличными, которую Илья Ильич прятал в тубусе за сервантом в зале. А так как комната была порядком захламлена, добраться до тайника было не такой уж лёгкой задачей, как это может показаться на первый взгляд.

Хотя, как только Мирон завладел всем этим, тут же перепрятал деньги. Он, сославшись на больную спину, попросил одну из своих подруг сшить себе корсет якобы для поддержания осанки. А сам распорол его и складывал туда пачки наличных. Никаких подразделений гашения корсета у окружающих подразделений не позвало, потому что Мирон действительно был сильно худой и сутулый.

Потом уже ближе годам к двадцати пяти он более-менее возмужал, прибавил в весе, и худоба его перестала казаться такой уж болезненной и так сильно бросаться в глаза. Но к тому времени необходимость носить «денежный корсет» отпала, потому как Мирон мог позволить себе надёжный сейф в дорогой квартире с сигнализацией и охраной. Ничего не мешало ему обеспечивать себе безбедную жизнь сразу же, как только в его распоряжение попало имущество деда Сухинина. Но Тимофеечкин не хотел особо светиться перед властями, хотя страна уже сменила курс от социализма к капитализму, но он всё-таки очень боялся, что, если начнет вдруг роскошествовать, то может нарваться на неприятности. И хотя деньги и имущество ему досталось вполне честным путём, не факт, что сам Илья Ильич нажил всё это своим трудом без мошенничества и бандитизма. Не зря же он любил говорить, что Santa Novia благоволит лихим людям. Да и когда говорил про Мирона, про его исключительность, то всё время подчёркивал, что удача его ждёт воровская.

Тимофеечкин никогда не спрашивал у старика про его криминальное прошлое, но, судя по тому, как он безбедно жил, нигде не работая, уже не один десяток лет подряд, а то, может, и не одну сотню лет. И ещё, сколько денег и всякого дорогого барахла подарил Мирону. То логично было предположить, что свои богатства он не с пенсии скопил. А «Зениту» ему было что скрывать, соответственно, Тимофеечкину есть чего опасаться. Но особенно его беспокоила мысль, что власти, да и вообще окружающие узнают про его увлечение оккультизмом и эзотерикой, про его магические артефакты. И хотя в руках незнающих людей большинство из этих мистических предметов – это всего лишь безделушки. Ну или очень дорогие, но всё-таки безделушки. Потому что каждый артефакт нужно было активировать. Но даже после активации в руках обычных людей большинство артефактов работать не будет. Для этого самому нужно обладать неординарной харизмой и очень сильной ментальной энергетикой. Нужно быть человеком волевым и очень самолюбивым.

Даже самый практичный артефакт, такой как, например, Куриный Бог, семь этих камней с природными отверстиями посередине. Оберегали Мирона от болезней и обещали долголетие. И в его случае примета работала, но у другого, обманного человека, камни работать не будут. Так что эта пластмассовая красная с карабинчиком на цепочке ключница, которую Тимофеечкин почти всегда носил с собой, либо пристёгивая к поясу, либо прятал в кармане, помогала только Мирону. Ну и самому, конечно, деду Сухинину. Обычный человек, даже если и слышал про эту примету, что Куриный Бог – речной камень с дырочкой, дарует здоровье, долголетие и защищает от краж и разбоя. Никак не получится эти камни активировать, даже если их найти, как и требуется, семь штук, но это будут просто камни из моря, пруда или речки, только избранные могут их активировать и в полной мере использовать их мощь. Тоже касается и других магических предметов. Очень редко когда всё, что требуется для активизации артефакта, единственное, что требуется, так это его найти и забрать себе. В основном так «включаются» только древние клады, да и то их магия работает вовсе не во благо нашедшему, а наоборот, во вред. Так как на сокровище для их сохранности частенько накладывали проклятья. Но даже такие, такие губительные для человека клады обычно найти так сложно, что один факт такой находки уже может свидетельствовать о том, что кладоискатель, скорее всего, избранный, но просто не знает об этом. Наверняка не верит в сверхъестественное и никогда не замечал в себе каких-то неординарных способностей. Мирон же, наоборот, в себя поверил, вернее, он верил в слова деда Сухинина, который без устали убеждал его в исключительности. А ещё он верил в гадание. Верил, что встретит свою истинную любовь именно в доме Ильи Ильича.

Этот домишко в Малом Здовске он получил сдавать одной из соседок. Эта тётка как раз приходилась внучкой той самой Тамаре, которая когда-то знатно потрепала Мирона за ухо за то, что тот кинул с чердака банку с краской. Все деньги, вырученные от съемщиков жилья, тётка-соседка могла оставлять себе, а взамен должна была без промедления в тот же день, когда квартиранты заезжали в дом, сообщать об этом личному помощнику Мирона, а тот уже обязан был тут же доложить об этом хозяину. Естественно, при условии, если в дом заезжала не старая женщина, которая теоретически могла быть той самой накатанной суженой Тимофеечкина, которую он так ждал. За жизнь у привлекательного и богатого Мирона было много красивых женщин. В студенческие годы завоевывать сердца девчонок ему помогал магический медальон с надписью «Асмодей».

Но с годами Тимофеечкин внешне заметно похорошел. И теперь в отношения с противоположным полом ему помогали деньги и то высокое положение в обществе, какое он занимал. Носить волшебный кулон нужда давно отпала. Теперь его постоянно окружали умелые девушки модельной внешности. Их всегда было даже больше, чем нужно. Сам он никогда не договаривался с ними о встрече, никогда ни с кем из них не обменивался номерами телефонов и не приглашал на свидания и никогда сам лично не платил им за проведенные с ним ночи. Все эти хлопоты лежали на плечах его личного помощника. Парень справлялся с этой задачей прекрасно. И в окружении Мирона никогда не было недостатка в красавицах. Он уже и забыл, когда в последний раз спал с обычной девушкой, ну, с такой, у которой был бы целлюлит и жирок и чтобы она была старше двадцати пяти лет.

О ментальной близости Мирон не задумывался. Жизнь без жены, детей и даже без любви его ни капельки не тяготила. Но это вовсе не значило, что он перестал мечтать о встрече со своей суженой, той, которая ему предназначена судьбой. Хотя ему исполнилось уже сорок три года, он по-прежнему с тем же трепетом и нетерпением ждал, что вот-вот уже совсем скоро в его «медовую ловушку», каким стал дом в Маломздовске, попадется та самая надуманная ему невеста.

Но всякий раз, когда он приезжал по звонку Николаевой или посылал на разведку своего помощника, и тот привозил снимки женщин, поселившихся в доме Сухинина, и информацию о них, Тимофеечкин с горечью понимал, что это не та, которую он так ждал…

Мирон так ждал встречи со своей суженной вовсе не потому, что так уж мечтал жениться. Нет, вернее, жениться-то он мечтал, но не из романтических побуждений, а потому, что дед Сухинин рассказал ему, что Santa-Novia читал сам Илья Ильич, и Мирон с тех самых пор, как в его двадцатый день рождения старик порезал ему губу и заставил поклясться ее идолу, скрепив свою клятву кровавым поцелуем…

Santa-Novia не была похожа ни на одну из религий мира. Впрочем, это и не была религия в традиционном понимании этого слова.

Культ ее зародился по историческим меркам совсем недавно. В 1901 году у неё стали появляться первые адепты, которые верили, что если помолиться статуэтке, изображающей темноволосую невесту в свадебном платье, лицо которой закрывает тонкая фата, но не настолько, чтобы было не разглядеть, что девушка покорно смотрит вниз себе под ноги. На плакатах и медальонах ее изображали все той же смуглой брюнеткой – покорной и хрупкой невестой. Но преступники всех мастей, те, кто читали культ Santa-Novia, свято верили в то, что, если попросить, она непременно поможет в делах и подарит разбойничью удачу.

Santa-Novia, несмотря на ее женственный хрупкий вид, ее поклонники в качестве подношений приносили к ее алтарю – алкоголь, сигареты, всякого рода вещества. Пистолеты и ножи, золото и розы – все это адепты от чистого сердца дарили своей любимой покровительнице, надеясь на ее благосклонность. Santa-Novia – это мексиканская Сонька Золотая Ручка. Но у себя на родине ее культ стал так популярен, что мексиканские власти внесли ее адептов в разряд сектантов, и поклоняться Santa-Novia у них запрещено законом. Но люди, которые верят в ее легенду, не обращают никакого внимания на запреты и всё равно продолжают вымолить удачу в делах у своего кумира, хотя уже и не так открыто, как это было до запрета. С тех пор как там, в Мексике, на Santa-Novia наложили запрет, интерес к ней многократно возрос, и почитателей у нее стало еще больше. В России таких проблем не было, Мирон ни разу не слышал, чтобы кто-то еще, кроме него самого и Сухинина, почитал Santa-Novia. Тимофеечкин думал, что здесь никто даже не знает о том, что существует такой культ.

Сам дед Сухинин рассказывал о том, откуда ему стало известно про эту мексиканскую покровительницу преступности. Отвечал очень уклончиво и неясно. Мирон хоть и верил своему последнему другу безоговорочно, но всё равно не мог не замечать нестыковки в его воспоминаниях о прошлом.

Илья Ильич временами рассказывал, что при позднем правлении Сталина ему было уже за семьдесят, и в этом же временном отрезке погибла его любимая невестка Людмила. То начинал рассказывать о временах ещё куда более ранних, и где он тоже вспоминал себя уже немолодым. А время от времени мог обмолвиться фразой о том, что живёт на земле уже не первую сотню лет. Мирон не знал, с чем это связано, то ли Илья Ильич действительно уже путался в своих воспоминаниях и сбился со счёту своих прожитых лет. Или же дед всё же не хотел признаваться в том, сколько на самом деле лет он живёт на Земле.

Тимофеечкин в своих мыслях склонялся больше ко второму варианту, но у деда ничего не выпрашивал. И не собирался выкладывать его тайны. Ему вполне хватало и того, что старик сам с удивлением ему рассказывал. Одной из самых часто повторяющихся историй Сухинина была история про Santa-Novia. Эту легенду дед пересказывал Мирону так:

“В Мексике в 1839 году должна была состояться свадьба. В брак вступили местные молодая красотка и тридцатилетний бандит-грабитель. Наивная девушка любила своего суженого до беспамятства, и вот наконец в один прекрасный день ее мечта сбылась, и у них должна была состояться свадьба. На церемонию бракосочетания собралась много гостей: друзья жениха, подружки невесты и родственники. Невеста была в очень красивом белом платье и фате. Она сама себе сшила этот наряд в надежде понравиться своему любимому жениху. Но время шло, гости уже устали ждать, а жених все не торопился вести свою суженую под венец. В конце концов невеста загрустила и со слезами на глазах пошла искать своего возлюбленного.

Он нашёлся в трактире, пьяный, он целовался взасос с какой-то грудастой пышнотелой бабой. Увидев свою невесту в слезах, жестокий мужчина не стал просить у нее прощения. А, наоборот, сказал, что, если уж он так понравился обеим девушкам, то сам сделает выбор, он не в состоянии, и предложил своей невесте и любовнице сыграть в русскую рулетку. Мол, с той, кто выиграет, он и сыграет свадьбу сегодня. Он достал из кобуры свой необычный револьвер, курок у него был из чистого золота. А на рукоятке была цветной эмалью была изображена красная роза.

Безжалостный жених прокрутил барабан и протянул его своей невесте. Девушка, вся дрожа от слёз и страха, взяла в руку протянутый ей Colt's. И тут же, не раздумывая, поднесла его себе к виску. Прогремел выстрел, жених поседел от ужаса, увидев, что его мажорной снесло полчерепа. Хмель мигом испарился, и он со страхом и отвращением наблюдал, как прекрасная девушка, которая любила его всем сердцем, теперь, словно сорванная белая роза, утопает в луже собственной крови…

Когда горожане узнали об этом, жениха жестоко убили члены его же банды – его собственные лучшие друзья. А невесту стали чтить за такую чистую и незабвенную любовь к бандиту. Так и появился культ Santa-Novia, страшный особенно популярным в Мексике в начале двадцатого века. Именно поэтому Santa-Novia больше всего одаривает удачей тех, кто женился не просто так, а по большой любви. Именно на той, кто судьбою предназначена. Конечно, помочь в чем-то всемогущая Santa-Novia может и холостякам, и тем, кто женат не по любви. Но настоящей покровительницей она станет лишь тому, кто встретит свою.

Дед рассказывал эту историю не один раз, но Мирону особенно запомнился тот вечер, когда Сухинин не просто в очередной раз рассказал эту историю, а в подтверждение своих слов подарил Мирону точно такой же Colt’s, о котором шла речь в легенде про Santa Novia. С золотым курком и красной розой на рукоятке. Хотя по хитрой ухмылке Ильи Ильича да и по виду самого револьвера тоже было понятно, что это не тот Colt’s, а какой-то современный новодел, специально сделанный под старину, Тимофеечкин все равно плакал от счастья…

Часть 2 Глава 3

***

Со времён, когда Мирон был маленький и не вылезал из дома деда Сухинина здесь всё очень сильно изменилось. Домишко заметно обветшал, без трудолюбивой Тамары и сад, и огород пришли в запустение.

И поэтому приехавшие к нужному дому Гороховы с Татьяной Олеговной и Айко увидели не такую благодатную картинку, какой она была много лет назад.

И хотя Тимофеечкин-младший часто приезжал сюда из Москвы и даже из-за границы, но сделать ремонт или как-то облагородить это жилище ему не приходило в голову, а быть может, он просто не желал ничего менять и хотел, чтобы всё в доме оставалось как при бывшем хозяине.

За жизнь Мирон привык к богатству и роскоши, но в доме Ильи Ильича гостил с удовольствием. И был даже рад тому, что родители эмигрировали в Ниццу. Когда Тимофеечкину-старшему исполнилось семьдесят пять лет, Розе Михайловне каким-то чудом всё-таки удалось допилить старика до того, чтобы он согласился бросить завод, Маломздовск и Россию.

И теперь, когда Мирон выкраивал время для того, чтобы посетить город, в котором родился, он мог с чистой совестью проводить время в доме Ильи Ильича. Ни перед кем не оправдываясь и не спрашивая разрешения.

Об этом он мечтал с самого детства! Дом деда Сухинина стал для него местом силы. Чего нельзя сказать о новых жильцах – Гороховых. И всё бы ничего, если бы не ещё одно необъяснимое происшествие, приключившееся с Евгением, ещё до того, как он успел перешагнуть порог съёмного жилища.

Лида со щенком и Николаевой вышли из машины первыми, а Женя задержался, потому что нужно было загнать авто во двор, ведь ему ещё предстояло выгружать тяжеленные сумки и компьютер. Глушить мотор он не стал, вышел, открыл ворота. Вернулся, снова плюхнул свою тяжелую жирную тушу в водительское кресло, заехал во двор и заорал от боли!

Вдруг его голову сжало от страшного давления. Болела не только голова, но и кишки, все внутренние органы! Такую боль ощущал Горохов, словно внутри его образовался какой-то вакуум и он вот-вот взорвётся изнутри. Из носа хлынула кровь, и не просто, как иногда случается, а так, что ему показалось, что у него аж переносица хрустнула и сломалась. Женя подумал, что у него из ушей тоже потекла кровь, но нет.

Зато, что было совсем уж невероятно и необъяснимо, зеркало заднего вида и зеркала на его авто лопнули одновременно, и стекла его очков тоже. В ужасе, боясь повредить глаза, он сбросил разбитые очки с лица. Они упали под ноги, под педали. Все в глазах Жени тут же расплылось, он потерял очертания окружающих и полностью дезориентировался. Истошно орал и плакал, шмыгая с@пливым носом.

Его бежевая замшевая куртка уже промокла от крови, в крови было и сидение, и руль, и руки несчастного. Всё это, быть может, продолжалось не дольше минуты. Но Горохову показалось, что прошло не меньше двух часов с тех пор, как у него всё же получилось открыть дверцу и вывалиться из машины. Он лежал в грязной каше снега и не мог подняться ещё минут десять.

У нас слаб, и у него было такое чувство, как будто его только что избила толпа гопников. Голова не на шутку болела, особенно затылок. «Лида! Лида! Помоги мне», – кричал бедолага, но на его зов никто не откликнулся.

Когда давление нормализовалось и боль отпустила несчастного, ничего не оставалось, как самому кое-как подняться и на нетвёрдых ногах зайти в дом. Он ждал, что жена, увидев его состояние, кинется ему на помощь. Но ни в гостиной, ни на кухне никого не было!

В незнакомом доме полуслепой Горохов совсем растерялся и не знал, что делать, кроме как кричать: «Лида, Лида, где ты??? Лида, иди сюда!» Но ответом ему было молчание. Кое-как Горохов на ощупь добрался до раковины. Под его ногами звякали стеклянные бутылки из-под пива и лимонада, за ногу прицепился проклятый липучий целлофановый пакет. Горохов покрутил старый скрипучий, ржавый кран в надежде ощутить спасительную свежесть холодной воды. Но кран лишь загудел, словно какой-то доисторический зверь, весь задрожал и плюнул в раковину сгусток ржавчины. Что-то страшное и мистическое померещилось Евгению в этом, хотя и неприятном, но вполне себе бытовом звуке.

В конце концов, он не выдержал и всё-таки утёр рукавом куртки кровь и с@пли. Потрогал переносицу, нос не болел, но кровь всё ещё хлестала, что заставляло его думать, что вот-вот он, обессиленный, упадёт в обморок и умрёт. «Лида, помоги мне!» – заорал он сильнее прежнего. Наконец, Николаева и его супруга спустились с верхнего этажа на кухню.

Обе женщины были в ужасе, увидев же в таком состоянии, и заговорили, заговорили в один голос: «О боже, Женечка, что это с тобой?!» – в панике воскликнула Лида. «Вас что, избили???» – удивлённо спросила Татьяна Олеговна.

«Я не знаю! Я не знаю! Мне стало плохо…» – невнятно бубнил Горохов, всхлипывая. «Давай я помогу тебе, дорогой мой, о боже, – прочитала Лида, – снимаю куртку с мужа. Подожди, подожди, не надо рукавом вытирать, сейчас я тебе полотенце дам», – заботливо говорила она, усаживая толстяка супруга на табуретку.

«Кто это вас так?» – не смогла унять своего любопытства Николаева. – «У нас в городе таких хулиганов нет, чтоб избить человека средь бела дня, тем более незнакомого, приезжего… Вы что, оскорбили кого-то?»

Услышав такие слова в свой адрес, Горохов аж взвизгнул, впадая в истерику: «Какой оскорбили?! Какой оскорбили?! Да у вас тут в городе вообще какая-то чертовщина происходит, то вороны об лобовуху бьются, то зеркала!!! Все на моей машине лопнули, и мои очки, вы понимаете, сами по себе очки лопнули, у меня из носа кровь пошла, я чуть не сдох, валялся в грязи, как старая тряпка, звал вас на помощь, а вас никого нету, где вы были?!» Лида, вытиравшая кровь с лица мужа мокрым полотенцем, поняла, что этот вопрос адресован больше ей, чем Татьяне Олеговне, и аж вздрогнула от такого напора, ответила, едва сдерживая слёзы: «Ой, Женечка, прости, милый, мы не слышали, Айко сбежал, по-моему, ему здесь очень не понравилось, и на него что-то нашло, он побежал наверх. И мы пошли его искать, по-моему, он пробрался на чердак и плачет там… Вот мы как раз спустились для того, чтобы тебя позвать, помочь дверь открыть, а тут такое, мы же не знали, что тебе плохо, Женечка, скажи, пожалуйста, ради бога, что случилось, скажи правду! Какую правду?!! – вызверился на неё Евгений. – Ты что, совсем тупая, что ли?! Ты не понимаешь русских слов?! Пока ты там за своей шапкой бегала, я чуть не сдох. Лида всё-таки расплакалась, но заботиться о муже не перестала, попила минеральной водички сама и передала её супругу. Он с жадностью высосал ее всю до дна, попил, и в ссору вмешалась Николаева: «Ну что ж вы так кричите! Мы-то не виноваты, что с вами случилась такая неприятность. Да, мы занимались собачкой, но он маленький, беззащитный щенок в чужом доме, а вы взрослый половозрелый мужчина, а ведёте себя, уж извините меня за выражение, как истеричка!»

У Лиды аж лицо перекосило, когда она услышала эти слова. За время их супружеской жизни многое бывало, они ругались и даже очень сильно ругались. Но Лида знала, что Горохов человек впечатлительный, обидчивый, и всегда старалась контролировать свои слова и эмоции, даже если очень сильно злилась. А тут эта библиотекарша, абсолютно посторонняя тётка, выдала такое, что ее муженёк уж точно не сможет стерпеть. И, конечно же, оказалась права, истеричная реакция Горохова не заставила себя ждать, он едва не подавился водой, когда разъярённо рявкнул на тётку: «Да пошла ты на @уй! Вы обе пошли на @уй! Дуры полоумные!»

Злой, как чёрт, Горохов вырвал из-под себя табуретку и шваркнул её на стенку чуть выше головы Лиды. Она взвизгнула, а табуретка разлетелась на запчасти.

Ошалевший Горохов пулей вылетел из дома, прихватив с собой куртку, он в истерике запрыгнул в машину и пытался ее завести. Лида в слезах выбежала за ним во двор и кричала: «Женечка, ну куда ты?! Женечка, подожди! Тебе нельзя за руль в таком состоянии, вдруг тебе снова плохо станет». В ответ муж лишь грязно ругался визгливым тоном – тоном резаной свиньи.

Татьяна Олеговна, как ни странно, совсем не обиделась и уходить не собиралась, а наоборот, улучить минуту, пока Гороховы скандалили во дворе, вместо того чтобы спасать скулящего Айко, принялась куда-то звонить по своему мобильнику. Ее разговор длился недолго, но, похоже, она успела сказать своему собеседнику все, что хотела, до того, как в дом опять явилась заплаканная Лида и произнесла, всхлипывая:

– Уехал… Уехал всё-таки…

– Ну и хорошо, пусть поедет, проветрится, а то ещё, не дай бог, на тебя выкинулся. Ему нервишки полечить бы…

– Что вы такое говорите?! Вы что, не видите, в каком человек состоянии, кто вас вообще просил вмешиваться?! Вы кто такая?! Вы нас не знаете, вы мужа моего не знаете, и не вам рассуждать, что хорошо, а что плохо!!! Вам понятно?! Ничего нам не надо от вас, мы больше не собираемся задерживаться в этом доме и в вашем городе!!! Женя приедет, и мы немедленно уедем!!! Ясно вам?!

Горохова была уверена, что на такой выпад библиотекарша немедленно отреагирует и закатит скандал. Но, к ее удивлению, тётка была настроена миролюбиво и сказала успокаивающим тоном:

– Успокойтесь, Лидочка, успокойтесь…. Я же не думала, что он такой нервный…. Вернётся ваш муж, перебесится и вернётся…..

– Вам легко говорить, а у него только что приступ был! Да к тому же он же не видит ничего без очков, вы понимаете, вообще ничего не видит, у него в глазах всё расплывается! А он ещё и за руль сел в таком состоянии…. Из-за вас, между прочим, кто вас просил вмешиваться?!

– Лидочка, успокойтесь, вы просто на взводе, ну сами подумайте, причём тут я?! Я всего-то что и хотела, так это заступиться за вашу собачку…. Я-то не знала, что он у вас контуженный, муженёк ваш…. И часто такое бывает???

– Ой, блин! Бедный Айко! Он там что, застрял где-то?! Какой ужас! Что за проклятье-то такое на мою голову!

И Лидия снова поднялась на второй этаж, а затем на чердачную лестницу. «Айко! Айко! Хороший мой пёсик… Айко!» – звала она щенка беспрестанно.

Навязчивая библиотекаря поднялась за ней. Чердачная лестница была очень узкая, вдвоём на ней было неудобно, и Лида подумала в адрес Николаевой: «Вот что за человек-прилипала! Уже и посылали ее! И говорили, что ничего не надо, нет, она всё равно привязалась, как банный лист! И ходит за мной след в след! Вот бывают же такие люди…. А с виду такая интеллигентная…. Может, ей что-то надо от меня? Да-нет, что ей может быть нужно??? Скорее всего, просто за деньги так сильно переживает, которые не получит, если мы от дома откажемся…»

Ну, выяснять отношения с надоедливой тёткой было не время и не место. Оказалось, что непослушный Айко так испугался в чужом доме, что забрался, хоть и не на сам чердак, а застрял в завалах барахла прямо тут, на самом верхнем пролете чердачной лестницы. «Вот чёрт!» – вслух воскликнула Лида. Я впервые обрадовалась, что не одна здесь. Куча хлама была такая грандиозная, что девушка побоялась, как бы её саму тут не завалило…

Айко жалобно скулил, и Лида, превозмогая страх и брезгливость, начала самоотверженно разгребать этот дедов бардак. Татьяна Олеговна тоже не стояла без дела и помогала спасать Айко.

Когда щенка наконец освободили, Горохова почувствовала благодарность к этой женщине, которая ещё минуту назад была ей ненавистна. Ну теперь она держала на руках собачку и приговаривала: «Айко, Айко, миленький, мой хороший, мой! Ты зачем так напугал маму?! Ах ты непослушный малыш…»

Шпиц был счастлив снова оказаться на руках у ласковой «мамы», и они все втроём вновь спустились на кухню, предварительно запихав хлам на место.

После счастливого спасения собачонки напряжение между женщинами улеглось само собой. И хотя у Лиды по-прежнему скребли кошки на душе из-за ссоры с мужем, но все же она подумала, что Татьяна Олеговна действительно тут не виновата, и даже почувствовала потребность извиниться перед ней. Лида долго обдумывала, не знала, как начать разговор, но всё же решилась:

– Татьяна Олеговна, вы извините нас, что так получилось… Вообще-то, знаете, Женя не такой… Ну просто его нельзя задевать так открыто, в лоб. К нему подход нужен…

– Да уж… Нежные мужики пошли… Слабонервные… Ведут себя хуже кисельных барышень из института благородных девиц…

– Ну, знаете, это не вам судить! Вы человек нам чужой, посторонний, и в ваших оценочных суждениях мы не нуждаемся…

В душе Лиды снова начинал вскипать гнев. Она мучилась от дилеммы: позвонить Горохову или нет? С одной стороны, ей хотелось позвонить, услышать его голос, убедиться, что всё хорошо и что он скоро приедет домой. А с другой – она очень боялась звонить: мало того, что он плохо видит из-за близорукости, так ещё и отвлечется на телефонный звонок, если вдруг сейчас за рулём.

А эта тётка всё не уймется и лезет со своим дурацким мнением! Кто её вообще спрашивает, что и как должно быть в их семье?! В общем, мириться с Татьяной Олеговной она передумала и стала мечтать, чтобы та поскорее убралась восвояси. Лида даже стала обдумывать, как же ей сказать об этом, но всё же, чтобы не показаться совсем уж хамкой, не выставлять же её взашей. Хотя, по мнению Гороховой, она вполне этого заслуживала…

Ничего в голову не приходило, и Лида начала издалека:

– Вы знаете… Мы передумали… Мы не останемся в этом доме… В вашем городе действительно творится что-то очень странное…. По дороге сюда мы оказались в гигантской, невероятно огромной стае ворон…. Потом Жене стало плохо. Айко застрял, это всё как-то странно… Да и вы же сами говорите, что бывший хозяин здесь сектант, то ли колдун?

– Кто??? Я говорю?! Я ничего такого не говорила.

– Как? Как это не говорили, когда мы ехали сюда, вы нам все уши прожужжали про старика, которого все боялись, Сухой, кажется…

– А… Да нет, что вы! Сухинин, я вам рассказывала про деда Сухинина. Так это же давно было, дед пропал и ещё в 90-е, а боялись мы его, когда были детьми, ещё в моём детстве. Когда мне было лет 10–12, а сейчас мне 45. Лидочка, о чём вы говорите? Какое плохое место? Какой колдун? Бог с вами! Ворон у нас много, ну и что, значит, экология хорошая, птицы в плохом месте жить не будут… Плохо, когда птиц и прочей живности нет, вот это плохо… А когда птиц много, что плохого? А мужу вашему стало плохо, вы меня, конечно, извините, ну, ему похудеть бы не мешало… Разве можно себя так запускать? Сколько он весит, килограмм 100–120? Так тут любому рано или поздно поплохеет…

Лидии сказанное Татьяной Олеговной показалось вполне логичным, и она даже растерялась и не знала, как парировать этой женщине. При этом то, что библиотекарша критикует ее мужа, продолжала её страшно раздражать, и она не нашла ничего лучше, чем сказать:

– Вы знаете, мы с Айко, пожалуй, пойдём, встретим папу на трассе при въезде в город… У него всё равно все сумки в машине. Я не хочу здесь оставаться… Пойдёмте, вы закроете за нами дверь.

– Лидочка, ну что вы, не надо пороть горячку, ну куда ты собралась? Может, он за город не выезжал, ты же сама говоришь, что он плохо видит. Может, решил покататься здесь тихонько по городу, а ты пойдёшь неизвестно куда, будешь там стоять, ждать…

– Я сейчас ему позвоню и спрошу…

– Да не надо никому звонить, зачем??? Пусть он остынет, перебесится. А ты начнешь названивать, и вы опять ругаетесь ещё сильней… К тому же, уже скоро должен Даур Дамирович подъехать…

– Кто такой Даур Дамирович???

Даур Бжалава попал на блатную должность личного помощника Мирона, можно сказать, по блату. Он ещё только родился, а его отец уже не первый год работал у Пантелеймона Всеволодовича водителем. Отец начальника очень уважал и редко говорил о нём плохо. Когда Даур подрос, то часто стал ездить с отцом на работу в гараж. А со временем и вовсе сменил отца на посту и стал шафером у Тимофеечкина-младшего.

По работе пусть хоть и в строго официальной манере, но всё же им приходилось общаться каждый день. И вскоре Бжалава пропал под валяния Мирона. Он был на 8 лет моложе своего начальника и привязался к нему почти так же сильно, как в своё время Мирон когда-то к деду Сухинину. Даже развёлся с первой женой, которой это не нравилось.

Он был по-настоящему счастлив, когда Тимофейчкин перевёл его из водителей в личные помощники. Стал доверять деликатные поручения и ещё больше приблизил его к себе.

Мирон не мог не оценить эту глубокую преданность, какую проявлял к нему Даур. Как человек расчётливый, он хорошо понимал, что люди – это ценный ресурс. А вернее, и преданные тебе люди – это не только очень ценный ресурс, а ещё и трудно восполнимый. Тут Мирон при всей своей циничности и независимости мог бы построить с Вудро Вильсон, который в 1912 году баллотировался в президенты США под этим лозунгом.

Так, недолгое время спустя, Мирон и Даур стали настоящими друзьями, готовыми в любой момент и в любой ситуации прийти на выручку друг к другу. А потом в их компанию влился ещё и Дмитрий со смешной фамилией Липовый, который возглавил службу безопасности Мирона и тоже завоюет его доверие и особое расположение к себе.

Хотя Бжалава и Липовый оба были «особыми приближенными к императору», но, находясь в служении Тимофеечкину, они исполняли абсолютно разные функции. Даур – доверенное лицо, а Дмитрий обязан был обеспечивать его безопасность. Каждый занимался своим делом, хотя их сферы и интересы, конечно, пересекались. Например, Бжалава обязан был согласовывать рабочий график Мирона, маршрут его передвижения и многое другое. Но коллеги хорошо ладили между собой. Вот и сейчас, когда Николаева позвонила, на встречу с Лидой вызвался поехать Липовый, но Даур отказался от помощи друга и сказал, что поедет сам. Хотя и знал, что эта поездка, скорее всего, окажется формальностью, ведь не успеет он ещё доехать до места назначения, как Липовый пробьёт фамилию и имя девчонки и будет знать о ней всё, включая дни менструативного цикла.

Но все же ему первому хотелось увидеть ее воочию, а вдруг она действительно та самая. В какой-то степени такое желание возникло у него даже из ревности к Мирону, он представил, как сам будет ему докладывать о том, что наконец-то ездил в Маломздовск и 100% убеждён, что это она! Как Тимофеечкин будет счастлив! А он, Даур, очень радуется, когда начальник счастлив, для него это важно так, будто-то бы он его родной брат. То же было и с Липовым, поэтому в их отношениях присутствовало даже соперничество, но не в пикантном плане, конечно, а в общечеловеческом.

Стоило только Татьяне Олеговне сообщить фамилию, имя будущей квартирантки, как Липовый тут же принялся формировать банк данных о Гороховой и ее близких. И уже к вечеру у него было готовое досье с фотографиями и паролями от всех социальных сетей и банковских карт. Он знал о ней все. В том числе, что в октябре прошлого года она связывалась с их спецотделом, который был создан для того, чтобы заниматься поиском избранных, проще говоря, людей со сверхспособностями.

Да, как это ни покажется странным, но по всему миру для Мирона Тимофеечкина искали не только магические артефакты, способные творить чудеса, но настоящих экстрасенсов. В отличие от тех, что показывают по телевизору, их было катастрофически мало.

За всё время работы спецотдела, которое существовало под патронажем службы безопасности, а значит, была вверена Дмитрию Леонтьевичу Липовому. Его людям удалось найти лишь пятерых человек, Лида Гороховая среди них была шестая. Если бы такой спецодотдел существовал в государственной структуре, то его уже давным-давно бы следовало расформировать за неэффективностью. Но Мирон не собирался этого делать и на все отчеты своего начбеза реагировал с олимпийским спокойствием. Он знал, что положительного результата нет не потому, что люди плохо работают или воруют деньги, а потому что его действительно нет. И никто в его бригаде не смеет заниматься очковтирательством ради красивых отчётов.

Избранных на свете было по пальцам пересчитать. Да и среди тех, кого удалось найти, уже были потери в связи с естественной убылью. Хотя избранные обладают таким долголетием, что можно считать их бессмертными, но все же от трагической гибели они не застрахованы. Кому служили самым ярким примером два человека: Глотова Прасковья Андреевна – целительница. Особой приметой Глотовой было то, что безымянный и мизинец на левой руке у нее срослись от рождения.

На момент, когда её обнаружил Липовой, бабушке было 107 лет и умереть она не собиралась. Но погибла от руки правнука-алкаша, который в приступе белой горячки ударил её по голове табуреткой. Липовому крепко врезался в память тот случай, тогда от Мирона он получил втык за то, что старуху не уберегли.

Константина Григорьевича Золотько тоже было очень трудно забрать. Этот безносый сифилитик умер в 55 лет, несмотря на то, что на его лечение потратили уйму денег и даже возили на Тибет в места силы.

По правде говоря, этот безнос и мужик и не стоил того, телепат из него был не лучше, чем балерина. Но всё-таки он был избранный, а значит, по мнению Мирона, вполне достоин того, чтобы бороться за его жизнь до последнего.

Остальные трое были ещё несовершеннолетними детьми, и дар пока у них был очень слабый. Поэтому Мирон велел не вмешиваться в их жизнь. И они были, хоть и под надзором могущественной структуры, но всё же разбросаны по разным частям света, и каждый жил своей жизнью, пока не наступит час икс. И Тимофеечкин не призовет их к себе на службу.

Конечно, с одной стороны, он очень расстраивался из-за того, что ему не удаётся сколотить армию боевых экстрасенсов, как он мечтал всю жизнь. Но с другой, он надеялся и ждал, и был рад, что у него по-прежнему есть мечта и есть к чему стремиться.

Он сделал очень многое для того, чтобы добиться поставленной цели и искать себе подобных по всему миру. Никто не давал объявление в газету в стиле «Алло, мы ищем экстрасенсов!» Нет, такого не было! Всё гораздо-гораздо сложнее, настолько сложнее, что обывателю даже трудно в это поверить.

Для поиска избранных были сохранены специальные психоделические антенны, замаскированные под обычные вышки мобильной связи.

А на коробках сока, на лимонадных крышечках, в книгах или на бирках одежды делали надпись, похожую на рукописный почерк. «Есть проблемы? Решим! Если позволишь: +7 916-213-66-09». Текст сообщения и номер телефона могли, конечно, отличаться. Реклама по телевизору и в интернете не использовали. Эксперты Липового посчитали это лишним. По их мнению, в поисках избранного обязательно должна вмешиваться сама свадьба. Таким образом, не придётся отсеивать тех, кто позвонит лишь потому, что ему накапали на мозги рекламой, а так будут звонить рандомные люди, ведомые проведением. Часто ли люди вообще звонят по незнакомым номерам? Нет! А им и не нужно было, чтоб звонили часто. Они искали только избранных.

Ну просто позвонить по указанному телефону не означало, что человек сразу попадает в разработку. Как только начинал идти дозвон, на мозг человека через слух начинали действовать вибрации, которые учёные-разработчики назвали «Нефилимы», если уж совсем примитивно, то это – радиальные н@рк@тик. На обычных людей он абсолютно никак не действует, их даже не подключают к бот-оператору спецотдела. Тут отсев происходит очень просто: «Нефилимы» не подействовали? Значит, это обычный гражданин без сверхспособностей, и на звонок либо вообще не отвечает, либо связывают с оператором какого-нибудь забулдыжного телефона доверия. А вот если н@рк@тик смог затуманить рассудок, значит, «коготок увяз – всей птичке конец!»

И хоть звонок избранного был для спецотдела настоящей сенсацией, сразу Липовому они не докладывали, ждали, чтобы избранный себя ещё как-то проявил, и всяко подстраивали ход его жизни под нужный сценарий. Это опять же делалось для того, чтобы не идти против судьбы человека. Ведь пойти против судьбы для избранного, как и для любого другого человека, – это неверный способ сломать свою жизнь…

Поэтому, когда Николаева позвонила и сообщила о том, что в дом старика Сухинина заселяются квартиранты, у Даура аж внутри всё заклокотало от радости. Он знал, что этот дом в Маломздовске – «медовая ловушка», в которую они ловят избранную, да не просто избранную, а девку, которая должна стать женой Мирона.

О том, что «мышеловка» сработала, он незамедлительно сообщил начбезу, тот связался со своим спецотделом и выяснил, что да, достаточно Горохова Лидия обладает каким-то даром. Но каким, специалисты пока не знали, у них имелось основание полагать, что экстрасенсорные способности наследственным путём она получила от отца. Но смущало то, что её особую примету установить так и не удалось.

Хотя вся команда была, конечно, очень рада найти избранную, но ещё никто толком не знал, насколько сильный у неё дар, это во-первых. А во-вторых, то, что «избранная» не значит «суженная», и наличие сверхспособностей ещё не означало то, что она и есть та самая надуманная Мирон Тимофеевич невеста.

Ну вот когда уже два этих фактора сошлись воедино, тут уж у приближённых Тимофеечкина засосало под ложечкой!

Они знали, что когда Мирон женится на невесте, которую ему нагадали, кто может обрести такую власть, что нынешнее его положение покажется жалким существованием. И, конечно, они надеялись подняться вместе с хозяином, ведь они же друзья…

Липовый сдерживал себя из последних сил, чтобы не доложить обо всем Мирону. Он листал в руках пухлую папку с досье Лидии Гороховой, и его аж трясло! Особенно когда он смотрел на фотографии этой девушки. На более ранних из них она была очень красивая. Свеженькая и сочная, словно налитая спелая виноградинка в каплях росы.

А на более поздних, её внешность была изуродована болезненной худобой, но самое интригующее – теперь она была поразительно похожа на Мирона! Словно его сестра-близнец.

И начбез не знала, радоваться этому или, наоборот, огорчаться. Такое потрясающее внешнее сходство наводило на мысль о том, что Лида действительно та, которую Мирон и его бригада так долго ищут, а с другой стороны, ведь если это его сестра или какая-то родственница, то они не могут пожениться, а значит, поиски невесты нужно будет продолжать и дальше…

Поэтому докладывать хозяину было ещё рано. Всё-таки необходима была «разведка боем», и Дмитрий Леонидович вынужден был ждать, пока из Маломздовска вернётся Даур.

Часть 2 Глава 4

***

Мирон был бы счастлив работать с отцом на его «бриллиантовом» заводе. Пантелеймона Всевладовича он безгранично уважал и любил, не так, конечно, как деда Сухинина, но тем не менее. В свою очередь, Тимофейкин – старший обожал и любил бриллианты, вернее, фианиты, производством которых занимался почти всю свою сознательную жизнь. Начав с должности подмастерья, он вскоре стал директором завода, а потом и его владельцем. Он настолько фанатично обожал своё дело, что было неудивительно, что этим увлекается и сын.

И даже его дружба со стариком-соседом не погасила в нём интереса к делу отца. Мирон приходил к нему на работу, старался помочь, вникал во все тонкости производства, в работу завода в целом, хотя уже и не так часто, как это бывало раньше. После института Мирон стал гемологом и думал вернуться к отцу, чтобы уже стать его помощником по-настоящему, на профессиональном уровне, а в будущем сделаться полноправным и единственным владельцем завода. Хотя Мирон отца любил и желал ему только добра и долголетия, но жизнь, увы, не бесконечна, этот факт нельзя было отрицать…Но, всё получилось совсем не так, как задумал Тимофеечкин-младший, и причиной тому стала его мать, Роза Михайловна…

После того как её отношения с сыном разладились, она стала очень ревностно относиться к дружбе Мирона с отцом. Ее раздражало, что Пантелей Всеволодович не желает вмешиваться и мешать общению Мирона со столетним соседом. Пантелей Всеволодович в разговорах с Розой лишь вяло соглашался с тем, что это действительно странно, но никаких препятствий дружбе сына со стариком чинить не хотел.

Молодую жену это бесило до крайности, я в момент ссоры доходила до истеричного визга: «Он якшается со старым ср@ным дедом-маразматиком, с которым и просто сидеть-то рядом неприятно! А он у него днюет и ночует! Какая тут дружба, если нормальный человек и не поймет даже, чем этот старый п@дун вообще говорит своим беззубым ртом! Тебе все равно?! Может, он вообще сына твоего чем-то поит, какой-то травой! Тебе наплевать?! Ты можешь думать хоть о чем-то, кроме своих проклятых фианитов?!» У тебя уже вместо сердца- фианиты! Вместо мозгов у тебя- фианиты! Опомнись, Пантелей! Тебе мало того, что твоя несовершеннолетняя дочь уже аборт сделала?! Теперь у нас вообще внуков не будет никогда! Так ещё и Мирон, он же как в секте у этого поганого старика! Он промыл ему мозги так, как будто это не наш сын! А тебе всё равно?! Он меня вообще не слушает! А ты делаешь вид, что всё как прежде, он приезжает на завод, когда хочет! Уже, наверное, себя тем полноправным хозяином чувствует, а тебе всё равно?! Ты просто лопух, Пантелей! Ты олух! Все на тебе вечно катаются! Для всех ты хороший и добренький, а я плохая! Ты вместо того, чтобы про камни свои дурацкие, вот взял бы и хоть раз с ним поговорил! Хоть раз!!! – гневно кричала Роза Михайловна всякий раз, когда муж сообщал ей, что Мирон снова приходил к нему на завод.

И всякий раз Пантелей Всеволодович клятвенно обещал жене поговорить с сыном. Но потом, когда Мирон действительно приходил, их всегда увлекало общее дело – работа. И Тимофеечкин-старший напрочь забыл про обещание, данное жене. А даже если и помнил, то его попытки вразумить сына и отвадить его от дружбы со странным соседом были такие вялые и ничтожные, что их можно было причислить лишь к формальному исполнению обещаний перед Розой. Пантелей Всеволодович всегда заводил этот неприятный разговор со слов типа: «Мама против… Мама плачет… Мама ругается… Не расстраивай маму, сынок…». Тем самым подчёркивая, что он-то не против и говорит с ним на эту тему только по поручению Розы. Неудивительно, что у Мирона всё время либо отшучивался, либо легко переводил разговор на другую тему.

Но профессор старел, и с годами ему было всё сложнее и сложней игнорировать истерики жены, тем более что он её действительно искренне очень сильно любил. И в конце концов однажды дело дошло до того, что всё-таки не выдержал и заявил сыну, что работать с ним он больше не хочет, чтобы тот сдал пропуск и больше на завод не приезжал. А ещё намекнул, что лишает его наследства и чтобы он не рассчитывал, что что-то из имущества, а уж тем более завод достанется ему.

Сказать эти жестокие слова любимому сыну, конечно, научила его жена. Она надеялась, что дочка, которая к тому времени обрела уже мировую славу как знаменитая натурщица плюс сайз. И жила в Париже даже по меркам небедных Тимофеечкиных, ну просто роскошно! Роза Михайловна всегда впадала в восторг от фотографий, которые ей присылала Зойка. Шикарные виллы, лучшие рестораны и только брендовая одежда. Роза была одержима переездом во Францию почти так же сильно, как Пантелеев Всеволодович своими фианитами. Безгранично её огорчало только лишь то, что взбалмашная Зойка не может и дня прожить без шампанского, меняет мужей как перчатки и мало того, что не может, а ещё и не хочет иметь детей.

Проникнувшись тамошними порядками, Зоя теперь относилась к жизни совсем иначе. Она-то из детства была девушка уж слишком свободолюбивая и эгоистичная, а уж терпеть, когда слава и деньги вскружили ее и без того пустую голову, она напрочь забыла всё, о чем ей когда-то говорила мать: про любовь, про верность мужу, про то, что дети – самое главное.

Теперь Зойка жила, как хотела, а пышные свадьбы стали для нее чем-то вроде хобби. Она с удовольствием надевала белые платья, фотографировалась то с одним, то с другим новым мужем и выкладывала фото в социальной сети. На этом заканчивалась цель ее бракосочетания. В итоге в свои 27 года Зоя Пантелеевна побывала у алтаря уже четыре раза, и это не считая её первого мужа, с которым она пошла в ЗАГС ещё в шестнадцать лет.

Избранниками Зои всегда становились представители богемы. И Пантелеев Всеволодович, конечно, даже в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь ему придётся оставить завод кому-нибудь из вот таких вот зятьков-художников, с которыми бесконечно «женихается» его непутёвая дочь. Да к тому же никто, а уж тем более самака, не мог гарантировать, что её нынешний брак будет последним. Значит, завод и всё, что профессор Тимофеечкин нажил за годы беспрерывного труда, вполне может однажды быть поделенным на двое между дочкой и ее очередным бывшим мужем. У Пантелеева Всеволодовича сердце кровью обливалось, когда он думал об этом. Да и Розе Михайловне, хоть с великой неохотой, но приходилось это признавать. И хотя теперь и завод, и имущество оказались ей каплями в море по сравнению с тем, как живёт и какие гонорары получает её знаменитая дочь, но допустить, чтобы все пошло прахом и утекло из рук ее семьи, она тоже не хотела и не могла…

В конце – концов супругам Тимофеечкиным после долгих ссор и скандалов всё-таки пришлось сойтись на компромиссе, который состоял в том, что Пантелеев Алексей Владиславович всё-таки не будет работать до последнего дня, а выйдет на пенсию в семьдесят пять лет, и они уедут в Ниццу на ПМЖ поближе к дочке. Только в этом случае Роза позволила бы мужу переписать завод на имя Мирона.

Тимофейчкин-младший помнил этот день всегда так ярко, будто это было вчера, независимо от того, сколько лет уже прошло с тех пор.

Тогда вот уже пять лет, как он жил в Москве, с родителями общался крайне редко, ну чтоб было для него болезненнее всего, уже пять лет, как они не виделись с дедом Сухининым. А тут вдруг отец позвонил и сказал приезжать в Маломздовск…

Если бы позвонила мать, то Мирон наверняка забеспокоился бы, начал бы накручивать себя и думать, что что-то случилось с его старым папой, но так как он звонил сам и голос у него был вполне бодрый и будничный, то Тимофеечкин-младший отправился в родительский дом с лёгким сердцем. Мысль о том, что что-то случилось с Розой Михайловной, ему в голову не пришла. Во-первых, потому что мать была на пятнадцать лет моложе отца. В этом году ей только должно было исполниться шестьдесят. И выглядела она хвалёной, полной жизни и огня бабёнкой. Если бы сама себя не доводила своими театральными истериками, то и на хроническую мигрень, депрессию и колики в сердце не приходилось бы жаловаться. А во-вторых, Мирон думал, что ничего дурного никогда не случается с такими людьми, как его мать…

Слава богу, он оказался прав, и оба родители находились в добром здравии, когда он приехал в их дом. Вернее, это был не дом, а шикарные двухуровневые апартаменты с собственным бассейном, фитнес-залом и цветочной оранжереей.

Посторонней не мог проникнуть на территорию этого элитного жилого комплекса. Три высотки, стоявшие рядом «плечом к плечу», смотрелись в коттеджном Маломздовске эдаким островком цивилизации. Но погулять в домашних скверах или поиграть на детских площадках простые жители городка не могли. Видеть красоту поющих фонтанов и ездить по велодорожкам имели право только жители квартир этих элитных высоток. Вся территория этого ЖК была обнесена трёхметровым забором, а на КПП охранники каждому гостю выдавали пропуск. Плюс к тому на каждом этаже высотки сидел строгий консьерж и смотрел на всех посетителей взглядом придирчивого КГБшника.

Такого взгляда по приезде удостоился и Мирон. Но старый седой волчара-консьерж тут же сменил гнев на милость, стоило двадцати восьмилетнему профессорскому сыну посмотреть в глаза майору-отставнику, как тот расплылся в улыбке. Сначала встал, потом сел, потом почему-то снова встал и будто бы хотел отсалютовать Мирону, приложив руку к пустой голове, но все же сдержался и произнес с нескрываемой радостью, так, будто видеть пред собой верховного главнокомандующего:

– А это Вы…

– Я…

– Давно Вас не было, так давно не видел Вас…

– Дядя Слава, а что это вы на «вы» перешли? Вы у нас тут сколько работаете, я ещё под стол пешком ходил… Вы меня всегда конфетами угощали, «Раковые шейки» и «Гусиные лапки» помните? Я – Мирон Тимофеечкин, помните?! Вы меня что, не узнали?! Я ж приезжал года четыре, а может быть, пять назад, помните???

– Узнал! Узнал, Мирон, как же не узнал, узнал, конечно! Как же я могу самого Мирона Тимофеечкина не узнать…. Здравствуй! Дорогой! Я просто не ожидал, прям растерялся…. А ты так возмужал…. Даже порадовался…

– Спасибо, дядь Слава, а вы всё такой же и не изменились даже…

– Ой, да какой-то там! Здоровье уже ни к чёрту! После того, как из органов комиссовали по ранению, вот уж двадцать пять лет сижу тут, как цепной пёс…. Уже скоро, наверное, и отсюда турнут…. Рана ноет, как проклятая! Да и колени рассыпались все….. Боюсь, что где-нибудь на свалке свои дни закончу…. Мои-то дети, как и ваша сестричка, по заграницам поразъехались…..

– Ну что вы такое говорите, дядя Слава, вы у нас ещё ого-го! Я как вошёл, меня аж током передернуло от вашего взгляда…. Прям так и захотелось упасть мордой в пол…. Вот это моя визитка, если что, звоните по любому из этих номеров в любое время, вас соединят со мной, обязательно соединят, и я помогу Вам, чем смогу, если что, так что вы не переживайте и о плохом не думайте….

– Ой, спасибо! Спасибо, Мироша…. Славный ты парень, душевный, не то что эта твоя Зойка…. Ой, ты извини, конечно, если тебя задело, что про сестру твою так говорю, но оторва она и с детства была, спасу нет, и сейчас, когда приезжает вся такая из себя «Нефертити» с охраной…. Нос задерёт свой, ни здрасте, ни н@срать….

А ты с детства был такой общительный мальчик, детки-то с тобой дружить не хотели…. Так ты то ко мне на пункт придёшь, то к дедушке Сухинину бегал….

– Да, было дело…. Ну, так что, дядь Слав, пропуск-то мне выпишите?

– Да какой пропуск, ты что, Мирон?! Ты хочешь, чтобы меня мужики потом на смех подняли?! Что я свою вшивую писюльку самому Мирону Тимофеечкину наколякал… Не надо… Не надо ничего, проходи так… Бог с тобой!

– Не бог, а богиня – Santa – Novia…

С этими словами Тимофеечкин-младший протянул консьержу небольшую фигурку невесты на серебряной цепочке, на ощупь фигурка была то ли из воска, то ли из фосфора, и быстрым шагом прошмыгнул в лифт, в котором уже набилось человек, толпа собралась ехать наверх, не дожидаясь Мирона, но тот успел. После встречи с Мироном Вячеслав Головин весь оставшийся день был сам не свой.

Первое, чему он немало удивился после того, как Тимофеечкин ушёл, так это своей словоохотливости, и не столько даже словоохотливости, а сколько вообще в целом своему поведению. Его внутренний голос ругался за то, что майор вдруг повёл себя как баба базарная. Зачем-то приплёл Зойку, да и вообще чуть ли не в ноги Мирону кинулся, такое поведение было не то что не свойственно, а даже противоестественно для дисциплинированного и сдержанного Головина. Он молился, чтобы его смена закончилась, когда Мирон пойдёт назад. Теперь после того, как он оконфузился, ему было неприятно видеть Тимофеечкина. Хотя в детстве он действительно считал его умным и добрым мальчиком.

На нервной почве Вячеслав поначалу даже хотел тут же выбросить глупый и «бабский» презент Мирона. Он даже пробубнил про себя со стариковской желчностью: «Визиточку он мне суёт, сопляк! Да я таких, как ты, «господ-новых русских» когда-то жрать эти визитки заставлял! Пропуск ему мой не нужен! Да, надо было и не выписывать, и не пускать! Надо было сказать, мол, знать тебя не знаю. Пять лет уж как родителей не навещал, сволочь! Такой же, как и сестра его, проститутка! Не зря говорили, что он чокнутый! Хрен знает, что этот дед Сухинин с ним делал в детстве! Вон и кулоны какие-то дарит бабские! Тьфу, бл@!»

Но, несмотря на свой гнев и непонятно откуда взявшееся презрение, Головин все же, будто подчиняясь чьей-то неведомой воле, придя с работы домой, тем же вечером всё уже повесил на шею кулончик, подаренный ему Мироном.

С тех пор снимать его мужчине не хотелось. Он чувствовал какую-то странную энергитическую мощь от этой безделушки. Хотя никак не мог понять, из чего она сделана. От тепла его тела «невеста» нагревалась и начинала передаваться радужным цветом, как лужа из нефти. И в такие моменты Головин ощущал, что по всему его организму будто разливается молодецкая мощь…

А самое странное началось месяцев восемь спустя, когда консьерж вдруг будто бы начал молодеть. Его старый рубец от пулевого ранения вдруг перестал краснеть и воспаляться. Артрит прошел, будто-то бы и не было его. Но самое прикольное, что впервые за пятнадцать лет после того, как с ним развелась супруга, пенсионер почувствовал потребность в женской ласке и начал на регулярной основе пользоваться услугами путан.

Вячеслав бы мог чувствовать себя абсолютно счастливым и наслаждаться «второй молодостью», но на смену физическим болезням вдруг пришла ментальная проблема.

Старый майор вдруг будто-то бы стал одержим Мироном Тимофеечкиным. Его образ преследовал Вячеслава повсюду, будто бы вымышленный друг. С утра до ночи консьерж теперь представлял, как они снова повстречаются с Мироном, что он ему скажет, что тот ответит ему. Он даже представлял, как попросится к нему на службу в охранники или даже прислужники.

Вячеслав Головин дошёл до того, что всякий раз, едва завидев Тимофеечкина-старшего или Розу Михайловну, он принимался заводить разговор о Мироне и выспрашивать, когда же тот приедет снова. Профессор реагировал на это положительно, а вот его жена нескрываемо раздражалась. Но, несмотря на это, одержимый консьерж продолжал донимать Тимофеечкиных, аж до тех пор, пока они не отбыли за границу.

И не только их! Теперь все разговоры майора обязательно сводились к тому, какой Мирон прекрасный и замечательный. Даже люди, которые знают, не знают, кто такой Мирон Тимофеевич, обязаны были выслушивать эти хвалебные оды. Головин сильно похудел из-за этого и даже, кажется, тронулся умом. Днем он ходил весь в своих мечтах о Мироне. А ночью ему снилось, будто бы он жрец, а Мирон Тимофеечкин – это великий черный древний бог, требующий поклонения и жертв…

***

Мирон никогда не был сентиментальным человеком и если и вспоминал что-то, то эти воспоминания чаще всего были связаны с делом Сухининым, с его гаданиями, с его наставлениями, с его историческими артефактами. А вот отца и мать, а уж тем более сестру-Зойку он крайне редко вспоминал. Но тот случай, когда он приехал в Маломздовск по звонку, когда поговорил с консьержем дядей Славой, когда едва успел заскочить в закрывающийся лифт, крепко врезались ему в память.

Он помнил всё, вплоть до запахов, звуков и цветов. И через много лет он вспоминал, как дверь ему тогда открыла мать.

На дворе снова был июнь, как и тогда, когда Мирон уезжал из родного городишки в большую Москву, желая начать там новую жизнь. И вот теперь ему было уже почти тридцать. И ничего из обещанного дедом Калининым так и не сбылось.

Да, Мирон смог собрать вокруг себя верных друзей-соратников. Создал и возглавил прибыльную корпорацию «Cosmo-Safe-Invest», которая медленно, но уверенно завоевывала авторитет на международном инвестиционном рынке. И Мирон уже тогда был миллионером, ему не нужно было наследство отца. Деньги Ильи Ильича стали начальным капиталом для его бизнеса. Но Мирон не чувствовал себя счастливым человеком, его амбиции были гораздо выше, ему не нравилось быть просто оборотистым и удачливым воротилой инвестиционного бизнеса. Хотя схему он придумал хитрую, и центральный административный офис находился в Сингапуре, что позволяло обходить законы России и мутить с налогами. А это значило, что его фактическое состояние было на порядок выше, чем считалось официально. И как бы это банально ни звучало, но деньги не сделали Тимофеечкина-младшего счастливым. Временами он даже думал, что это из-за того, что он предал сам себя, свою мечту, свое любимое дело. Ведь он, как и отец, обожал драгоценные камни, фианиты и всё, что с ними связано. Но бизнесом Мирон занялся ещё в 90-е, а потому бездумно прошёл той дорожкой, которая сама открылась ему тогда. Нет-нет, да и задумывался он над тем, что надо бы параллельно заняться ещё и ювелирной, и всякий раз мысль о том, что не надо идти против судьбы, мешала ему осуществить задуманное.

Виной тому, что Тимофеечкин стал таким ярым фаталистом, конечно же, был Илья Ильич. Этот полусумасшедший эзотерик вбил в голову ещё маленького Мирона немало всякой сверхъестественной чуши. И, будучи уже взрослым богатым мужчиной, Тимофеечкин-младший верил в благословение Santa-Novia, в судьбу, в то, что он должен встретить свою истинную любовь, и в свою исключительно всё с той же непоколебимой силой, как и в свои двенадцать лет.

Душевные терзания мучили его, когда ему было едва за двадцать, и сейчас, стоя уже почти на пороге своего тридцатилетнего юбилея, он все так же страдал из-за несбывшихся мечт и из-за неудовлетворенных амбиций.

Когда Роза Михайловна открыла ему дверь, он понял, что мать по-прежнему страдает тоже. В детстве он и Зойка были главной причиной ее бед. И теперь, когда дети поразъехались и вполне себе неплохо устроились в жизни, казалось бы, можно и расслабиться, забыть белые обиды и жить в своё удовольствие. Но стоило Мирону бросить беглый взгляд на мать, и он понял, что она ни на один день, ни на один час не выходила из своего любимого, самого комфортного для себя образа – образа страдающей жертвы.

В китайском синем шёлковом халате с вышитой золотыми нитями огромной жар-птицей на всю спину. За эти пять лет, что они не виделись, она заметно прибавила в весе. Как говорят в народе, «обабилась», но фигура «песочные часы», которой наградила ее природа, позволяла Розе выглядеть аппетитной красавицей. И даже округлившиеся лицо и второй подбородок её не особо портили. Волосы были замотаны в огромную чалму из нежно-розового банного полотенца, и Мирон не мог видеть, что она теперь носит короткую, но все такую же кудрявую прическу, а волосы красит в цвет «Красное дерево». От Розы шёл яркий запах лавандового мыла, и Тимофеечкин с неожиданной горечью подумал о том, что мать сейчас переоденется и уйдет куда-нибудь специально, чтобы не пришлось общаться с ним.

А ещё он подумал, что хороший сын после пяти лет разлуки наверняка принёс бы матери как минимум цветы и тортик, и чувство обиды сменилось стыдом и неловкостью, и, чтобы скрыть это, он воскликнул с наигранной радостью: «Здравствуй-здравствуй, мамочка! Я так соскучился!» Тимофеечкин обнял мать, та зарыдала, и он на мгновенье даже понадеялся услышать от неё что-то нежное и доброе. Но Роза Михайловна ни на йоту не изменилась и с порога перешла к упрёкам:

– Да, соскучился ты! Охотно верю, что ты соскучился! Поэтому звонишь только по великим праздникам?!

– Ну, ма, не обижайся, пожалуйста…. Ты же должна понимать дела-заботы…

– Да, я всю жизнь вас с отцом понимать должна!

– Мамочка, ну что ты…. Ты же знаешь, как мы тебя любим!

– Любите??? Любите??? Ну, если пропасть на пять лет – это значит любить, тогда я, может, чего-то в этой жизни не понимаю?! Мирон, объясни мне! Почему??? Почему я то от чужих людей узнаю, что ты приезжал к нам в город и был в доме этого проклятого деда! То от отца, что ты был у него на заводе! А я??? Как же я??? Я что, какая-то прокажённая??? Тебе что, на меня плевать?!

Услышав эти слова, Мирон со злобой во взгляде зыркнул на Розу Михайловну и вскрикнул приказным, почти жестоким тоном: «Хватит, мама!» Роза Михайловна не ожидала таких резких перемен в настроении сына и от неожиданности аж вздрогнула и перестала плакать. «Не смей на меня орать, щенок неблагодарный!!!» – опомнившись, завопила она в ответ. Мирон благоразумно проигнорировал ее крик и, сдерживая себя изо всех сил, спросил как можно более миролюбиво: «Где отец???»

Роза Михайловна, которая опять распустила слёзы, лишь всхлипывала и, не произнося ни слова, указала наверх. Тимофейчкин понял, что отец наверняка в своём кабинете. И прошел по коридору в межэтажный зеркальный лифт, который поднял его и, остановившись, открыл двери напротив домашнего кабинета Пантелеева Всеволодовича. Окликнув его, Мирон вошёл внутрь и с удивлением увидел, что его папа спит на твердой кабинетной тахте, скрючившись буквой «зю», без пледа и подушки. Мирону стало жаль старика, потому что он понял, что тот опять работал всю ночь.

Будить трудоголика он не стал, сел в его рабочее кресло, позвонил своему водителю, который ждал его внизу, в припаркованном «Майбахе», и приказал купить для матери большой букет цветов и торт.

То ли он по привычке разговаривал громче, чем ему самому хотелось бы, то ли отец просто сквозь сон почувствовал чье-то присутствие в комнате, тут же проснулся, едва продрав глаза, полез к сыну с дружескими объятиями.

– Мироша, сынок! Это ты здесь, а я немного покемарить решил, пока ждал тебя, и размяк, как алмазная паста! А ты тут, я смотрю, зря времени не теряешь… Уже моё место занял… Это правильно. Всё правильно, сынок…

– Да что ты, па, не выдумывай! Я просто, чтобы тебе не мешать…

– Ну что ты! Что ты такое говоришь, дорогой мой! Как ты можешь мне мешать?! Ты же для меня как Bleu Royal.

Тимофеечкин-младший от души засмеялся, услышав, что отец сравнивает его с бриллиантом за сорок четыре миллиона долларов.

От чего Пантелей Всеволодович будто опомнился и, смутившись, произнёс:

– Ой, что-то я такой сентиментальный стал на старости лет, ты не обращай внимания…

– Да ну что ты, папа, я тоже очень рад тебя видеть! Как ты?! Как твоё здоровье?! Как с мамой, не ругаетесь?!

– Всё хорошо, сынок…. Всё хорошо…. А вот с мамой, с мамой, так сказать, у нас как раз-таки и вышел весь этот пердимонокль…

– Что такое?!

Тут Мирон грешным делом подумал, что Роза Михайловна заигралась до такой степени, что нашла себе кого помоложе и теперь требует развода. От этой мысли у него застрелись окошки на душе, хотя он уже, конечно, далеко не ребёнок, чтобы расстраиваться из-за развода родителей, но почему-то ему вдруг подумалось, что на отца это может пагубно повлиять и даже укоротить ему жизнь…

Мирон аж весь внутренний сжался при мысли об этом, но, слава богу, Пантелей Всеволодович его тут же успокоил:

– Да нет… Ничего такого радикального, ты не переживай… Просто знаешь… Ты ведь знаешь, что даже бриллианты не вечны, они превращаются в самый обычный примитивный графит…

– Па, хватит загадки загадывать, ты можешь сказать толком, что случилось???

– Да ничего… Говорю же, ничего страшного! Пошли вниз чайку попьем. Мы с мамой кое-что тебе хотели сказать, важное… Очень важное…

– Я думаю, мама сейчас не настроена разговаривать со мной, мы немного повздорили при встрече…

– Как?! Уже?! И когда успели??? Ладно, ничего страшного, пошли! А то скорее Даймонд Хэд проснётся и начнёт опять извергаться, чем мы дождёмся, чтобы у твоей мамы было хорошее настроение…

Продолжая беседу, мужчины вышли из кабинета, чему Мирон был несказанно рад, потому что там на стенах и на столе было много фотографий. В том числе и зайкиных, а мысли о сестре навевали ему воспоминания о счастливом детстве. Поэтому Мирон был рад покинуть эту комнату, где, несмотря на все старания матери, интерьер всё равно отдавал советской казенщиной, что гораздо больше нравилось отцу, чем пафосная роскошь, которую предпочитала мать. Хотя она не единожды пыталась подтянуть его кабинет под общий стиль ампира, который царил в их квартире, но все равно со временем под влиянием хозяина как-то все упрощалось и обсовковывалось…

Но и в гостиной Мирону легче не стало, а как раз наоборот, ведь там, размером почти во всю стену, висел обнаженный портрет сестры. И глаза было некуда деть, когда они уселись пить чай с тортом, который уже купил и принёс в подарок Розе Михайловне водитель Мирона.

Помпезные напольные часы с ангелочками величественно пробили двенадцать. В огромной, охлажденной кондиционером гостиной воздух был наполнен ароматами роз от букета, который пришлось ставить в напольную вазу, потому что водила словосочетание «большой букет» понял по-своему и приволок в подарок матери невероятно огромный. Букетище роз на длинных ножках. Мирон не удивился бы, если бы сказали, что там 101 роза.

Хотя если он и сконфузился из-за этого, то только на секундочку, потому что увидел, что настроение матери из-за этого явно улучшилось. Она восприняла это не как глупую ошибку, а как проявление сыновней щедрости.

Переодетая в шёлковую блузку и просторные джинсы с толстым ремнём, подчеркивающим талию. С кудрявой, как у ангела-брюнета, головой. Роза Михайловна выглядела действительно как роза, цветущая и привлекательная. Оказалось, что Мирон был прав, и она действительно собиралась с подружками на выставку. С тех пор, как Зоя стала натурщицей, у Розы Михайловны проявился интерес к художественному искусству. И тоже появилось немало подруг из богемной среды, разделяющих её интересы.

Но всё же, видимо, разговор предстоял действительно важный, раз уж Роза решила всё же ненадолго отложить свои дела и, дождавшись, пока домработница Ольга подаст всем чай и уйдет, решилась сама начать разговор, так и не дождавшись этого от мужа.

– Мирон, хоть ты и не горишь желанием посещать наш дом… Но мы решили позвать тебя не просто так… Если ты не нуждаешься в общении с нами, то, как сам понимаешь, Пантелей не посмел бы сам звонить тебе и напрашиваться, дело гораздо серьезнее, чем просто балконная скука по детям… Мы с папой ещё не такие старые, чтобы надоедать вам с Зоинькой…

– Мама, пожалуйста… Перестань меня изводить… Вы позвонили, я приехал. Звонили бы чаще, я приезжал бы чаще, в чём проблема?! Никто вас не заставляет и не бросает…

– Да нет уж, спасибо, сынок, нам одолжения твои не нужны… Скажи ему, Пантелей…

Пантелей Всеволодович засуетился, задумался на секунду и придумал, как ему, наверное, казалось, весьма тонкую оговорку, вышел из-за стола со словами:

«Сказать??? Что сказать??? Ах да… Конечно… Я скажу… Конечно… Только я папку забыл с документами… Сейчас принесу и скажу…»

Профессор с неуклюжей, смешной поспешностью ретировался в свой кабинет. А Мирон спросил у матери, недоумевая:

– Какую папку?! Какие документы?! Вы можете просто обновить, что происходит?! Меня вообще-то там машина ждёт, я водителя не отпускал…

– Как?! А ты разве не остановился у нас погостить???

– Да, я останусь, я останусь здесь, в Маломоздовске, но я ещё хотел заехать в дом к Сухинину…

– Опять?! Господи ж ты, боже мой, да за что же мне это?!

Вскричала Роза Михайловна с театральной экспрессией в голосе и поставила кружку в чайные блюдца так резко, что хрусталь зазвенел с такой силой, будто на него снизошёл гнев божий. Почти отшвырнув стул, Роза выскочила из-за стола и подошла, уставившись в лицо Мирону с таким видом, будто вот-вот ударит его.

И Тимофеечкин невольно вспомнил, как в детстве мать запирала его в комнате и даже связала, чтобы он не бегал в гости к Илье Ильичу. Он почувствовал, что тоже начинает вскипать, но не смог сдержаться и спросил ехидным тоном:

– А что такое, мама??? В чем проблема??? В чем теперь-то твоя беда??? Ильи Ильича там нет, хотя я, конечно, надеюсь и больше тем уверен, что он жив-здоров, но дом он подарил мне. И дом, и деньги, которые стали мне путёвкой в жизнь. И теперь, когда я хочу пусть не его самого, ну хотя бы дом его навестить, где прошло моё детство, а ты опять начинаешь скандал.

– Что??? Что ты сказал, Мирон?! Ты что, думаешь, что этот старый п@дун ещё живой?! Ты вообще в своём уме, что ты такое говоришь?! У тебя как с головой-то всё в порядке?!

– Ну, а что тут уж такого сумасшедшего??? Мировая история знала такие случаи. Например, Джон Смит из племени «Чипиа», индеец, который прожил 138 лет, ты что-нибудь слышала о нем, мама?

– Да, я не хочу!!! Я не хочу слышать ни про индейцев! Ни про этого проклятого деда!!!

– Хватит, мама, сколько можно одно и тоже и то же, а потом ты удивляешься, что я не приезжаю к тебе и не навещаю тебя, что не хочу разговаривать с тобой по телефону. Может быть, ты сама подумаешь, почему?! Столько лет ты проклинаешь Илью Ильича ни за что, я чертовски устал это слышать, мама, понимаешь, устал!

– А я не устала?! Я, по-твоему, отлично себя чувствую в этой «золотой клетке»??? Твой отец днюет и ночует на работе. И двух слов связать уже не может, не упомянув при этом свои любимые бриллианты?! И это, по-твоему, нормально?!

– Хватит, мама!!! Все у тебя ненормальные, я – ненормальный! Дед Сухинин ненормальный! Отец ненормальный! Только ты одна в своём уме! И Зоинька твоя любимая!

– Не смей! Не смей плохо говорить о сестре! Ты всю жизнь на неё ябедничал. И радовался, если ее ругают! А я правильно и делала, что не шла поддавалась на твои уловки. Зонька – талантливая девушка! Столького всего добилась сама! Да ее весь мир знает и восхищается ей! Она настоящая звезда в мире искусства! Её талант оценят даже и через сотни лет…

– Вынужден тебя разворачивать, мамочка, но вряд ли наши потомки оценят Зойкино умение делать филляцию, а это ведь и есть ее самый главный талант, насколько я понимаю…

Услышав эти слова, смуглокожая Роза Михайловна побагровела от гнева и наверняка бы влепила сыну увесистую оплеуху, но как раз в этот момент из квартирного лифта вышел Тимофеечкин-старший и произнёс с напуской, но беззаботностью, словно обращается к малым детям: «Что за шум, а драки нет?!»

– Да так ничего, пап, мы тут с мамой обсуждаем Зойкины таланты…

– А Заинька наша… Да, она молодец, девочка… Вон видишь, у нас какая картина ее…

– Да, вижу… Красота, конечно, так сказать, неприкрытая…

– Да, это репродукция, настоящий такой ее портрет себе могут позволить только олигархи, в сравнении с которыми мы с тобой, сынок, просто нищие церковные крысы. Понимающие люди ценят ее красоту, как Алмаз Хоупа!

И профессор засмеялся, сияя от гордости.

Мирону даже стало забавно от того, что отец так искренне, почти по-детски счастлив, напряжение как-то спало само собой.

Роза Михайловна пересела от стола в кресло в углу гостиной и принялась с показанным равнодушием листать модные журналы.

Пантелей Всеволодович позвал ее к столу, но та обиженно промолчала. Она с удовольствием ушла бы из дома, но понимала, если сейчас сделает это, то муж ни за что на свете не скажет Мирону то, ради чего они его позвали. Поэтому она вынуждена была оставаться здесь, в качестве стимула для нерешительного Пантелея.

Заметив строгий и нетерпеливый взгляд жены, несчастный профессор понял, что на этот раз ему не отвертеться. И, собравшись с духом, выпалил Мирону самое важное, что, вообще-то, намеревался сказать в конце, но вдруг решил, что если начать с самого сложного, дальше бояться будет уже нечего, и пусть хоть и с неоправданно долгими паузами, но всё же произнёс четко и решительно:

«Сынок… Мирон… Ты уже взрослый… Ты взрослый и умный… Ты очень умный… И уже давно взрослый… Отныне с этого дня ты владелец моего фианитового завода… Полноприводный законный владелец… Я тебя поздравляю, сынок!»

Старику на глаза набежали слёзы радости и волнения, он хотел произнести речь про то, что надеется на сына, про то, что доверяет ему и любит его. Хотел попросить шампанского, чтобы отметить это событие.

Но Роза Михайловна перебила его недовольным тоном: «И что??? Про завод сказал и на этом всё??? А самое главное, о чем мы договаривались???» – после этих слов у Пантелея Всеволодовича на лице вырисовалась искренняя гримаса недоумения, – «А что ещё??? Что самое главное???» – ошарашенно спросил он у жены. – «Самое главное, то, что мы переезжаем к Зоиньке во Францию! Мирон, мы уезжаем навсегда!» – выпалила Роза Михайловна с победным злорадством…