Нечисть Северного леса бесплатное чтение

Пролог

В лесу было тихо и спокойно.

Ровно до тех пор, пока какая-то неприметная для глаза тень, видимая скорее интуицией и чувством осторожности, не легла вокруг.

И стало холоднее. Заметно холоднее. Совсем не та приятная лесная прохлада, привычная для этих мест и благодатная. Скорее наоборот. Тягостный, подавляющий холодок. Неприятный до дрожи. А дрожь – не оттого, что температура понизилась. Вовсе нет. От мутящего, беспокойного, сжимающего чувства внутри, которое появилось вместе с тенью.

Василиса огляделась по сторонам, пытаясь не дрожать и взять себя в руки. Но внутри все било тревогу. Вдруг страшно захотелось бросить все и бежать отсюда. Бежать без оглядки! Необъяснимый страх, который не поддаётся контролю, корявой невидимой рукой постепенно, не торопясь сжимал горло…

Лес изменился. Нет, это уже не те, привычные и знакомые чащобы, пусть и дремучие, густые, древние. Здесь каждая тропка, каждое дерево и куст, были знакомы. Сюда Васлиса с подругами чуть ли не каждый день ходила по грибы и ягоды, собирала травы и хворост. Лес кормил и одаривал, а не пугал. Так было много лет. Как далеко ты сюда не забредаешь, а ни зверь не трогает без надобности, ни сам лес не путает. Не водилось здесь и нечисти.

На много верст долина огорожена от других земель непроходимыми лесами и горами. Все всегда идет своим чередом. Без больших событий и потрясений. Не совсем, конечно, они отрезаны от цивилизации. Там, где редел и заканчивался Южный лес, шел тракт – какой-никакой, а четкий путь, дорога, по которой можно было сюда добраться и отсюда выбраться…

Но сейчас…

Все вокруг поменялось.

Тень уже не просто пугала изнутри – она сгустилась, и это стало видно.

Бежать захотелось еще сильнее. Но ноги застыли, стали непослушные и неподвижные. Ни пальцем пошевелить. Ни подогнуть коленки и упасть.

Резко хрустнула где-то ветка. А показалось, будто гром грянул.

Это мигом сняло оцепенение.

Василиса сорвалась с места.

Бежать – подальше отсюда! И как можно быстрее. Неважно, куда. Она не различала тропинок, не выбирала, куда ступить – ноги сами несли. Ветки больно хлестали по лицу, по рукам. Еще одна коварная коряга на пути все-таки сделала свое дело – девушка запнулась и повалилась прямо в траву. Но тут же поднялась снова. Все инстинкты внутри кричали только об одном. Беги, спасайся! Не оглядывайся!

Она бросилась было бежать дальше, но то ли тень не просто сгустилась еще больше, а прямо плотной черной пеленой, осязаемым туманом разлилась вокруг, то ли в глазах меркнуть стало… Но бежать, куда глаза глядят, уже не получалось. Во мраке этом корявые, скособоченные деревья тянулись когтистыми руками-ветками, цеплялись, будто пытаясь поймать. Продираться сквозь них становилось все труднее и труднее. Но она все-таки прорвалась. Как вдруг, словно черная змея, одна из толстых веток изогнулась и резко метнулась прямо в лицо.

И вот тут уже никакие нервы не выдержали.

Василиса истошно, с невыразимым ужасом закричала во весь голос – крик отчаяния, невыносимого животного страха на грани безумия и безысходности…

Оборвался внезапно.

И повисла жуткая, потусторонняя тишина. Которая резала по нервам не хуже самого остро заточенного ножа.

А из плотной, кожей ощущаемой тьмы, вдруг неспеша, открывая веки, вспыхнули кроваво-красные, жгучие глаза. И пламя в них полыхало неистощимой, ненасытной, дьявольской злобой…

По дороге домой

Бледно-голубое, прозрачное, чистое, бездонное небо… Как описать тебя? Как не утонуть в манящей, свежей бездне, тянущей ввысь? Как точно передать ту жажду жизни, тот свежий глоток холодного утреннего осеннего воздуха, который не просто бодрит, пробуждает, а наполняет силами и просветляет?

Рана на руке уже почти не давала о себе знать, хоть и заживала непривычно долго – аж целых четыре дня. В четыре раза дольше, чем обычная. Несмотря на прихваченный для ускоренного заживления отвар, который Пахом всегда брал с собой. Нет, силушка богатырская не подводила, да и многолетние тренировки и обучение у волхвов и ведунов не прошли даром. Великим трудом обретенные способности не подвели. Все заживало как на кошке. Даже быстрее. Любая рана, резаная или колотая, любой ушиб и перелом. А тут поди ж ты – вроде так себе, ну тяпнул нелюдь очередной за предплечье, так и что? Бывало и похуже. Но рука после укуса все равно распухла, рана долго не заживала и кровоточила. Плохой кровью кровоточила. Пришлось применять отвар да обрабатывать усиленно. Глупо надеяться на естественную регенерацию.

Когда нечисть покусает – всякое бывает.

Ядовитая гадина попалась, люто ядовитая. Сама напала исподтишка. Вроде и биться долго не пришлось. Так, навалял как следует для начала. Ну негоже убивать без причины. Даже если столкнулся с чудищем, на вид препоганым, а если не вредное оно – то за что ж убивать-то? Будь тварина злая или добрая, красивая или страшная, а во всякой смысл есть. Недаром ведь ее мать-природа создала.

А потом, видя, что не хочет сдаваться гадина, злится, бесится, нападает, слюной едкой брызжет, – решил добить.

Лихо нападала тварь. Ловко и злобно. Но и Пахом не лыком шит – изловчился и порубил ее. Порубить-то порубил, а тварь все не сдыхала. Напополам разрубленная взяла да и как сиганет – прямо в лицо, ладно хоть рукой прикрыться успел. А она в руку-то и вцепилась кривыми зубищами своими. Еле отодрал. Башка чешуйчатая, безглазая, размером с собачью. Челюсти мощные: пробили броню, прокусили. А слюна разъела остатки и въелась в кожу.

Наконец, отбившись и раскромсав остатки нечисти, Пахом убедился, что не представляет она уже опасности. Хоть и шевелятся еще обрубки да ошметки, но в единое целое уже не срастутся. Вряд ли. Не бывает такого. Тем не менее, для безопасности Пахом все же раскидал останки подальше да закопал поглубже. Старался не прикасаться особо к тому, что осталось. Раз слюна разъедает, то и кровь, и остальные внутренности у твари поганые и ядовитые. Лишний раз лучше не трогать. Ни ему, ни тому, кто в те места забредет…

А зебрести может только отчаянный путник. Или заблудившийся.

Как бы то ни было, тварь уже не навредит никому.

Все, что напоминает о ней – это время от времени возникающая глухая, ноющая боль в предплечье. Опухоль сошла еще позавчера. Значит, опасность позади. Яд полностью нейтрализован. Можно не беспокоиться и позабыть.

Тем не менее, до конца это сделать не получалось. Уж больно необычный укус. Сильный яд. Откуда эта тварь тут взялась?

За годы странствий Пахом повидал много чего. И мрачного, злого. И светлого, доброго. С чем только не сталкивался! Действительно, велик и удивителен белый свет. Разнообразны и бесчисленны создания, населяющие этот мир. И тонка грань, отделяющая этот мир от параллельных, сопутствующих…

Не раз приходилось видеть то, чего в принципе не должно быть. Чудеса, одним словом. Взять хотя бы огненного человека, с которым пришлось иметь дело двенадцать лет назад, в годы уже вроде и не юные, но и не зрелые. Если точнее, это был и не человек вовсе. А крылатое, двуногое и двурукое человекообразное существо, плоть которого – сгущенный огонь. Не жидкий и не твердый, но и не обычный. Пришелец из иных миров, так и не прижившийся в этом. Обладавший разумом. Далеко не примитивным. Увы, сложилось все более чем печально для него…

Но огненный человек относительно безвреден.

А встречались и создания, с которыми приходилось биться не на жизнь, а насмерть.

Вспомнилась деревня, на которую обезумевший колдун навел вурдалаков. Ожившие мертвецы в полнолуние напали на деревню. По всем правилам, той же ночью должно было и пасть колдовство это, а мертвецы – снова стать мертвыми. Но нет. Ни свет дня не останавливал их, ни заговоры, ни обереги. Ни даже прямая оборона: жители деревни той за себя постоять умели, врага били насмерть… Но вот как убить врага, который уже мертв, и не страшны ему никакие повреждения? Хоть башку снеси, хоть на части руби. Отделенная от тела голова скалится, челюстью хлопает, перекатывается, цапнуть норовит. Располовиненное тело машет конечностями, хватает мертвыми пальцами, рвет плоть. А жертвы нечисти недолго убитыми остаются, пополняют темную армию.

Так случилось, что Пахом мимоходом в той деревне был, как раз в месте том, где колдун промышлял. И прибыл, когда все началось. Хвала высшим силам, что не один он был – с братом названным, Ильей. Где брат сейчас пропадает? Который год ни весточки от него, ни слуха, ни привета. Странствует ли, искореняя зло на свете, как заповедовали учителя, волхвы-наставники? Или нашел место тихое, осел, семьей обзавелся – женился на красавице местной да детишек завел, как и мечтал иногда, после особо лютого боя, когда из последних сил выбиваешься, но одерживаешь победу над врагом? Вот тогда-то особенно и хочется покоя. Хочется свой семейный очаг, свое гнездо завести. Ведь все зло не истребишь, а годы идут… Или сгинул в неравном бою, столкнувшись с противником не просто более сильным, а еще и везучим. Ведь будь ты хоть в десять, в сто раз сильней, – а одолеть просто так богатыря, которого обучали быть непобедимым, побеждать того, кто мощнее, выживать там, где любой другой пропадет, – это ой как непросто.

Вот и в тот раз с Ильей приняли они неравный бой. Жуткий до одури. Трое суток бились с мертвецами, с пополняемой с каждым трупом армией. И сами бы полегли, но не сдались, не ушли бы с поля боя. Все к тому и шло. Уж почти все жители деревни той, покусанные или разодранные вурдалаками, восставали иными существами, нелюдями. Да только не душегубы Пахом с Ильей, чтобы оставшихся жителей подставлять под неминуемую гибель. Закрылись, как могли, в избе одной, что покрепче была, забаррикадировались. И подземным лазом хотели уже уйти, благо, укреплена изба была хорошо, копать было чем, да и погреб имелся. А мертвецы окружили, ставни, двери ломают, по стенам стучат… Как вдруг – стихло все. И стоны нечеловеческие, жуткие. И рычание дикое. И вой адский, надрывный, тоскливо-грызущий. Все стихло.

Подождали какое-то время. Потом решился Пахом выглянуть наружу. Выглянул осторожно, украдкой, сначала сквозь разбитые ставни – и глазам своим не поверил. Лежат всюду, вповалку, друг на друге, искореженные, изломанные тела. Неподвижные. Выждали еще. Вышел на улицу сначала Пахом, потом Илья следом. И впрямь глазам не поверишь. Успокоились вурдалаки. Не нападали. Не шевелились даже. Как же так? Чары колдуна рассеялись. А потом, когда с горем пополам убрали все в деревне, трупы огню предали, разыскали того колдуна. В своем логове убитый лежал. Видать, кто-то одолел его. И хорошо…

Хотя, если подумать, хорошего тут мало. Со всей деревни только пятеро выжило. Из тех пятерых лишь двое рассудок сохранили. В деревне жить не остался никто – бросили все, да ушли кто куда. И вряд ли найдут пристанище несчастные эти люди. Пахом с Ильей хотели их с собой забрать, в родное село отвести – там народ гостеприимный, всегда отовы помочь и приюить. Но не пошли. Разбрелись своей дорогой. Печальная история.

Однако ж, как бы печальна не была, жизнь на том не заканчивается. Надо дальше жить, дело свое делать.

А дело Пахома – использовать свою силу во благо. Как бы тяжко не было.

Ерунда эта рана. Тело излечить можно всегда. А вот душевные раны тяжелее бывают. И не всегда полностью излечиваются. Так-то…

И сейчас возвращался Пахом домой, в родные края. Сердце туда уже неудержимо тянуло. Там можно и отдохнуть, и исцелиться, и сил набраться.

Засады так не устраивают

Конь верный, Бурушка, в трудностях и боях испытанный, шел спокойно, но споро. Ловко ступая по тропинке, перешагивая корни и обходя ямы.

Лес редел. Вот и тропинка заметнее и пошире стала. Совсем скоро из лесу они выберутся, и выйдут на большую дорогу. А там уже и до дома рукой подать, всего полдня пути.

Поскорей бы добраться… Чует сердце, что не все в порядке в родном селе. Смутно пока, но чует. Беда там приключилась. А потому торопиться надо. С каждой минутой это чувство все крепло. И, едва только выехав на тракт, Пахом пришпорил коня. Теперь, когда можно ехать быстрее, времени даром терять точно не стоит.

Однако, проехав едва две версты, притормозил.

Поперек дороги лежало дерево.

Нет, не сухостой это упал. Срубили дерево. Специально повалили тут так, чтобы дорогу перегородить путникам. Старый добрый прием, которым пользуются лихие люди. Предназначен для небольших обозов. Или путников, едущих на телегах. В общем, на такой случай, когда объехать преграду или обойти будет трудно. Вот остановишься, замешкаешься, а разбойнички уже тут как тут. Окружают, запугивают да грабят. Это в лучшем случае. Когда на уме только поживиться. Но бывает и иначе. Отчаявшиеся, те, кому нечего терять в этой жизни, или просто души темные, могут сначала напасть, убить, а уж потом от имущества избавить. Или просто, притаившись в засаде, меткую стрелу пустить. Тихо, без суеты, не показываясь, перебить тех, кто приблизился к поставленной ловушке.

Приходилось встречаться Пахому и с отчаявшимися, и с душегубами. Порой человек бывает более жестоким, чем зверь или нелюдь.

Но что тут поделаешь?

Чуть сбавив ход, он сосредоточился и огляделся вокруг. Внутренним зрением. Заросли возле дороги вроде бы так себе, вполне обычные.

Но вон, там, за дальним кустом, чуется, притаился некто. Небольшой, обросший. За рукоятку меча держится. Неподалеку от него еще двое. Вооружены. Намерения далеко не мирные. Четвертый чуть позади остался, готовится подкрасться незаметно. Еще один, лучник, среди листвы на дереве притаился. Стрелу готовит.

Но ближе всех – другое. Точнее, другая.

– Помогите! Кто здесь? – послышалось жалобно. Голос молодой женщины.

“Вот глупая”, – покачал головой Пахом. – “И как тебя угораздило…”

Неспеша двинулся дальше, к лежащему впереди дереву. Внутреннее зрение пусть и не позволяло видеть все детали, но не подводило. При нужном сосредоточении ума можно увидеть с его помощью не только то, что творится вокруг, но и различать намерения тех, кто рядом. Вот и сейчас Пахом видел ясно – не добрые это намерения. Нет, не грабить они тут пристроились. Убивать. И есть еще что-то у них на уме. Кроме убийства. Но что? Пока неясно.

Вот сейчас и выясним. При более близком контакте.

Почти вплотную подъехав к поваленному дереву, Пахом спешился.

И снова раздалось, еще жалобнее:

– Помоги, добрый путник! Погибаю…

“Сейчас поможем”.

Он шагнул в чащу. Краем глаза заметил движение. Одновременно позади – ловкие, неслышные шаги. Так подкрадывается матерый убийца, чтобы сделать свое черное дело. Быстро, беспощадно и погано.

Но почему-то быстрее всех оказался лучник. Стрела просвистела возле уха. А могла бы застрять в глазу, куда и целился поганец, если бы не молниеносное движение в сторону. Ловить стрелу Пахом не стал, а просто увернулся. И одновременно наотмашь двинул левой рукой назад, уходя еще больше в сторону и вниз. Непростой и необычный, но отработанный удар застал врасплох того, кто хотел напасть сзади – пришелся прямо в шею ребром ладони, четко и сильно. Уход вниз и в сторону позволил уклониться от удара ножом, который должен был настигнуть и добить. Но не настиг, не добил. Противник повалился в траву, даже не вскрикнув.

Пахом перекатился и укрылся за деревом. И вовремя. Лучник не зевал, вторая стрела вонзилась в ствол. И за каким лешим он стреляет? В этой ситуации лучник должен быть на подстраховке. Ждать непредвиденного случая. И своих прикрывать. А он стреляет почем зря, видя, что свои уже действуют по оговоренному плану. Стрела могла попасть по ним. По всем правилам надобно выждаьть. И, если у того, кто нападал сзади, сладить с Пахомом не получится – вот тогда-то и стрелу пускать. А этот… Либо дурак, либо прикидывается. Ну да ладно, до него еще доберемся.

А вот оставаться на месте нельзя. Вон, еще два злыдня повыскакивали, мечи наголо. А третий, тот, что обросший и лохматый донельзя, к коню подбирается.

Один из двоих весьма скорым оказался: в несколько прыжков уже тут как тут. Рожу скривил проивно и злобно, мечом махнул вроде как умеючи, наискось, да попытался в горло достать. Хотя умение умению рознь. Одно дело купцов да простой люд вот так рубить, совсем другое на опытного воина нападать. Ну кто ж так делает? Слишком широк размах. Открыл на краткий миг слабое место. Пахом этим и воспользовался. Уклон, шаг вперед, поднырнул под меч. Одной рукой перехватил запястье руки, оружие державшей, а другой двинул чуть ниже груди, вроде легонько, а броню промял. Парень охнул, выплюнув воздух, глаза полезли из орбит. Но сам ведь напросился. Негоже на путников нападать. Тем более, если видишь, что не просто путник перед тобой. Пахом ростом был высок, в плечах широк и могуч, и это не скрыть никак. Да еще в броню облачен. Пню безмозглому понятно, что легкой добычей он не станет. Кто ж так глупо засады-то устраивает…

Но танцевать танцы некогда. Второй с мечом оказался медленнее и предусмотрительнее, что, в общем-то, не особо ему помогло, когда на него налетело полубесчувственное тело напарника, и оба повалились на землю.

Третья стрела чуть не ужалила в плечо, но Пахом умел уходить от стрел. Ловить тоже научился, хоть и сложно это. Тем не менее, поймал. Упал, перекатился, подхватил лежавший булыжник. Да и запустил его – в густую листву, прямо туда, где сидел лучник. Неплохой стрелок, меткий. Да только после камешка вряд ли стрелять уже сможет… Увесистый камень-то. Такой, каким обычно проще по башке втетерить, а не метать по цели.

Готов лучник. С криком сверзился на землю. Судя по всему, очень неудачно. Поделом.

Пнув на ходу начавшего было подниматься остолопа с мечом, Пахом двинулся наперерез бородатому, тому, что хотел коня увести. Да не успел вовремя. Не любит чужаков Бурушка. А тех, у кого злое на уме, тем более. Развернулся и вдарил бородачу копытами в грудь – бедолага аж отлетел обратно в кусты.

Усмехнувшись про себя, Пахом пошел обратно. Туда, откуда до нападения разбойников доносились крики о помощи, но теперь смолкли. Бледная и перепуганная, девушка застыла.

– Давно с ними заодно работаешь, красавица? – спросил Пахом, стараясь не выглядеть особо мрачно.

Но ответа не получил. Присел напротив.

– Ну, чего молчишь, а?

Та как будто воды в рот набрала, никак со страхом справиться не могла.

Потом увидел Пахом, что руки у нее связаны веревкой спереди. Но не крепко.

– Давно, говорю, приманкой у душегубов работаешь? – В этот раз пришлось спрашивать более серьезно, с нажимом. Заглянул в глаза. Так, чтобы отмалчиваться не хотелось.

– Нет, – выдавила девушка наконец. – М… меня… заставили.

Пахом скептически кивнул.

– Ага. Заставили, значит…

Прислушался. Поднялся. Отступил в сторонку и резко двинул ногой в колено подкравшемуся было пареньку, тому, который поймал летящего напарника, и, видимо, как следует еще не получил. На силу не поскупился, удар получился достаточный, чтобы колено хрустнуло, а парень взвыл белугой, выронил нож из рук, рухнул пятой точкой в траву, а потом и лицом, впился зубами в землю, чтобы крик подавить.

Девица тем временем опомнилась и пустилась бежать.

Догонять ее Пахом не стал. Пусть себе бежит. Трудно сказать, по доброй воле, или нет, но роль приманки ей удалась. Если человек зовет на помощь, как не помочь? Именно на это и был расчет. Ты идешь на крик, а тут как раз поспевают недобры молодцы, да ножом сзади. Не помог нож – найдутся другие способы.

Вот только как-то не очень разумно прошло все. Лучник-дурень раньше времени стрелять начал. Остальные разбойнички силы не особо подрасчитали. Странно как-то все это, не обычно.

Ну да ладно. Разбойники обезврежены. Повязать да в город на суд отвезти бы, как положено. Но где город да суд, а где они… Да и спешить надо. Дома беда. Чувство, что случилось непоправимое, усиливалось.

Как там, дома?

Много повидал Пахом за время странствий. Много несправедливости повстречал, когда сильный и власть имущий слабого обижает. Когда измучен народ. Измучен, и не видит света надежды в этом мире. Потому что нет его. Выдывал беспросветную обреченность на лицах. Когда приходится, скрипя зубами, терпеть и мириться.

И вот сейчас то же самое увидел в родном селе.

Но самое поганое из увиденного – это страх. Коварно прокравшийся в души соотечественников и поселившийся там. Обрекающий и безысходный, тот, что появляется, когда все возможное уже сделано, чтобы напасть одолеть. Появляется. Цапает липкими, холодными щупальцами, обвивает. сжимает. И не отпускает. В жутких муках похоронена последняя надежда на избавление.

Поганый, ломающий, жуткий страх… Таким, всесильным и безысходным, всевластным и вездесущим, неизбывным и бесконечным он становится, только когда даешь власть ему и, обессиленный и потерявший всякую надежду, прекращаешь сопротивляться. Чем больше власти страх получает, тем поганее и невыносимее становится. Как чума заразная и гибельная, обрекает он на муки и погибель, поражает умы и души, доселе бывшие крепкими и здоровыми, светлыми, радостными, жизнелюбивыми…

Но стоит тот страх власти лишить, и уже отступать он начинает. Так всегда было. И сейчас так будет. Как уже сотни раз бывало. Что бы там не случилось, нет и не будет той силы, на которую другая сила не найдется.

Разберемся.

***

Дом пустовал.

Двери и ставни на окнах заколочены. Никого.

Не должно быть такого.

Отправляясь в дальние края, оставлял Пахом дома двух человек: Василису, дочку единственную и любимую, кровиночку свою. Не одна она оставалась. С тёткой Агафьей, сестрой жены. После того, как умерла Настасья при родах, Агафья частенько помогала по хозяйству. А когда пришлось уехать Пахому, и вовсе жить тут осталась. Толковая баба, хоть и одинокая. С Василисой ладила всегда. Так что не страшно было их вдвоём оставлять. Тем более, что путешествие предвиделось не особо долгое. Получилось, однако ж, далеко не по планам.

И вот сейчас в доме нет никого. На дурные мысли это наводит. Строить предположения да гадать сейчас рано. Разведать надо бы, что случилось. Порасспросить нужных людей.

– Ты Пахом… что ли? – послышался неуверенный слегка голос. Богатырь обернулся.

Позади стоял, чуть нахмурившись, парнишка лет шестнадцати от роду. Кудрявый, рыжий. На веснушчатом лице пробивалась неуверенная растительность: еще и не полноценная взрослая борода с усами, но уже и не юношеский пух, что-то среднее. Парнишка глядел исподлобья, одновременно любопытно и настороженно. Было видно, что он хочет сказать нечто важное. Вот только не знает, с какой стороны подступиться и с чего начать. Да и как полагается начинать, видать, тоже не совсем смекнул.

– Ну я… что ли, – чтобы сдвинуть дело с места, ответил Пахом. – А ты кто будешь?

Парнишка помедлил с ответом, смутился еще больше.

– Я это… – начал невпопад. Продолжил увереннее: – Иван я. Кузнецов сын.

– Иван, значит, – усмехнулся Пахом. Он вспомнил парнишку, но едва узнал. Вроде бы и времени не так много прошло, как он родные края покинул, а вон сколько всего поменялось. – Как батюшка твой, Богдан, поживает? Жив-здоров?

– Хорошо. Жив-здоров, – эхом отозвался Иван. Да, точно. Это младший сын кузнеца, рыжий нескладный Ивашка. Впрочем, нескладным он был раньше. А сейчас повзрослел. Статный, плечистый и крепкий стал, хоть и не особо высок ростом. Лицо смуглое, жаром пропитанное. Да и сам огненный, как и отец.

– Дома он сейчас? – поинтересовался Пахом.

– Дома… – ответил парнишка. – Тут… эта… – добавил, подбирая слова. Да так и не подобрал.

– Проведать бы его, – выручил от неловкого молчания Пахом. – Давненько не видались.

Иван согласно кивнул. И они пошли в дальний переулок на окраине села. Туда, где жил кузнец Богдан.

***

– Вот так и живем, старый друг.

Кузнец Богдан Силович был уже не тот, что раньше. Хотя всего три весны минуло с тех пор, как Пахом покинул родные края. Вроде и не мало это, если помнить, что все путешествие не должно было занять более полугода. И в то же время не так уж и много, чтоб полного жизни и сил человека настолько разительно поменять.

Сдал сильно, осунулся Богдан. В глазах, правда, все тот же добрый, приветливый блеск. Раньше казалось, никакое горе не затмит его. Но это только казалось.

Пахом молча разглядывал друга. В небольшой, добротной комнате, кроме них находились еще двое. Ивашка тихарился где-то в углу, вроде как ненавязчиво, но любопытно слушая разговор. Не вмешивался. Да большой темно-серый кот лесной окраски, с черными выделяющимися пятнами на короткой, но густой шерсти. Котяра невозмутимо лежал на скамье, сощурив изумрудные глаза. Тоже не вмешивался.

Встретили здесь гостя хорошо и по всем правилам. Радушно. Хоть и заметно было, что радушие это омрачает нечто нехорошее. То, о чем вот так сразу и не скажешь. Тяжко потому что. Но пора уже и к делу переходить.

– А теперь рассказывай, что произошло, пока меня не было. Что за напасть приключилась?

Кузнец тяжело вздохнул, прежде чем начать.

– Да, напасть… С обычной-то напастью мы бы и сами справились, а тут такое… Что даже рассказать сложно.

– А ты по-простому все выкладывай, как есть. Окраины пустуют. Люди все за оградой теперь живут. Почему?

– А потому, друг, что завелось тут у нас.

– Что завелось?

– Враг. Убийца. Народу, почитай, больше полсотни загубил уже.

Пахом заметно помрачнел. Малолюдно теперь в селе. И тихо. Жутко тихо.

– Человек напал? – спросил он.

– Если бы. Человек недобрый, даже если не один, а с отрядом, еще куда ни шло. От разбойников уж мы бы отбились. Но это не человек. И не зверь.

– Нечисть? – смекнул Пахом.

– На то похоже, – печально кивнул кузнец.

– Как выглядит?

– Страшно. И по-разному всегда.

– Оборотень? – предположил Пахом. – Облик меняет?

Не любил Пахом оборотней. Ох, как не любил. И было за что. Ну не попадалось ему ещё ни одного доброго оборотня. Хоть и учили волхвы, что оборотни – они, как и все живые твари, не могут быть чистым злом, которое истреблять надо без разбору. Есть, мол, среди них и те, кого убивать вовсе не обязательно, если не трогают. В мире и ладу можно с ними ужиться при желании. Но одно дело учить, передавать мудрость и знания. И совсем другое – сталкиваться с оборотнями в реальной жизни, нос к носу. И не просто так, случайно, встретились да разошлись. А в противоборстве. В обстоятельствах, когда либо ты его – либо он тебя.

– Да не оборотень, – между тем продолжал Богдан. – А мурло какое-то. Так и прозвали мы его. Мурло лесное… Страшное – жуть. И кровожадное.

Не оборотень, но облик меняет. И людей пачками губит. Точно, мурло.

– Лесное, говоришь. В Северных лесах обитает?

– Раньше да, с месяца два назад только в Северных нападало, на тех кто по дурости забредет туда. Потом за перевал, в наши леса перебралось…

Странно все это и необычно. И нехорошо. Есть повод призадуматься.

Во-первых, в Северных, запретных лесах, водилось всякое. Потому и запретны те места. И отгорожены от людей длинным, непроходимым горным перевалом – пока преодолеешь, тысячу раз передумаешь переться невест куда да невесть зачем. Да и волхвы, хранители здешних мест, выставили дополнительный заговоренный защитный барьер, через который ни одна нечисть не проберется. Если, конечно, защита не ослабнет. Или не падет. И то, и другое исключено. Крепка защита. На совесть ее ставили. Сил не жалели.

Во-вторых, хоть и полно дураков на белом свете, но таких, чтобы в запретные места по своей воле лезть, всего-то трое было. Сам Пахом по юности. Да названый брат Илья. Не опытны тогда еще были. Молодые дуболомы, только-только к серьезному обучению у волхвов допущенные. Третьим же был некий странствующий чародей, уж больно прыткий да ушлый. Все тайную силу Северного леса покорить хотел, да временами себя полубогом именовал. Вот и взялись Илья и Пахом его сопровождать, для спокойствия. Только тайком сопровождали, неявно. А вдруг накуролесит чего? Не доверяли они человеку, который на полном серьезе в полубоги метил.

И недаром не доверяли. Ибо чародей тот начал в барьере защитном дыру пробивать. Для чего? Видать, не мог просто так, как обычный человек, на ту сторону попасть. Мешала ему защита. А может, просто вредительствовал. Как бы то ни было, остановить чародея надо было: пробей дыру в барьере – начнет всякая гадость проникать да люд честной изводить. Бед не оберешься. Не успели тогда остановить, прошел чародей сквозь пробитый барьер. И Пахом с побратимом следом направились. Спустя какое-то время чародея потеряли, сами заблудились, да едва в живых остались. Вернулись уже совершенно другими людьми. Но все-таки вернулись. Чародей же вовсе сгинул без вести. Слишком далеко забрел, видимо. Да слишком на "полубожественность"свою мнмую понадеялся. Барьер потом, конечно же, заделали, залатали.

Ну, а в-третьих… Что такое могло произойти два месяца назад, что слабоумных, через барьер начавших лезть, сильно поприбавилось? Хотел Пахом вопрос этот вслух задать, но передумал. Поинтересовался:

– А теперь?

– А теперь не только в лесу. Повадилось Мурло на село нападать. Все окраины опустели, люди за ограду перебрались. Это те, кто выжил. Им повезло. А тем, кому не повезло… от них мало что осталось. Если и осталось, то смотреть тошно. Кого сожрет, кого на куски порвет, а внутренности раскидает… Мурло, одним словом.

– Значит, ради забавы нападает. – Подытожил Пахом. На душе становилось все поганее. Нечисть напала на дом родной, пока его тут не было. И не просто так. Обычная злая тварь, как бы ни страшна и нечиста не была, поселится где-нибудь в глуши, нападет пару-тройку раз, да потом успокоится, наохотившись да нажравшись. Или отомстив, как, к примеру, у оборотней. порой происходит. Но бывают и другие. Те, что без необходимости губят, потрошат, убивают и истребляют. Просто так, по прихоти. Эти гораздо опаснее и страшнее.

– Забава, не забава… А только сейчас, как опустели окраины и в лес никто не ходит, вконец обнаглело Мурло. Жертвы требует.

– Как это требует? – удивился Пахом. Но удивление было мимолетным. Если тварь убивает ради забавы, значит, имеет разум далеко не примитивный. Это ясно. Не пища ей требуется, а просто развлечение, жертва, плоть и кровь. Но вот чтобы прямо требовать жертвы… Это не просто разумная нечисть. Кое-что посерьёзнее.

– А вот так. Как-то раз собрались наши молодые балбесы идти Мурло бить. А с ними… – кузнец замолк, голос его дрогнул, задохнулся. Он отвел глаза. – Степан…

С минуту он не мог больше говорить. Уставился в пол хмуро, пытаясь взять себя в руки. В углу шевельнулся младший сын кузнеца, так и стоявший там, слушавший. Плотно сжатые губы. Глаза, полные боли и ярости.

– Старший мой… – выдавил кузнец. – Степка… Поперся с недоумками этими…

Степана Пахом помнил хорошо. Старший сын кузнеца – толковый малый, силой и умом не обиженный. Однако, пошёл на глупость несусветную. На Мурло не ватагой решительных парней идти надо, нет! А отрядом хорошо обученных и вооружённых воинов, прожженных в боях, знающих, как с нечистью бороться, желательно имевших дело с тварями потусторонними. И не одним отрядом.

Тягостное молчание повисло надолго. Торопить с рассказом не имело смысла.

– Пойти-то пошли, – возобновил рассказ кузнец, но было видно, что давалось ему это с неимоверным трудом. – Да по дороге одумались. Обратно повернули. Все, кроме Степана…

Снова надрывное, тягостное молчание. Потом кузнец продолжил опять:

– Нашли мы Степку. Израненный весь. Полуживой. Уж думали, что не в своем уме. Седой весь… Понимаешь, друг Пахом? Двадцатый год парню, а седой весь. И бред несет…

У Пахома отлегло на сердце. Живой, значит, Степка. Не потерял кузнец сына. Но где же он тогда? Ладно, это потом.

– Что он говорил? – уточнил Пахом. Сейчас это было важно. Мурло не просто разумное. Это существо на порядок выше обычной нечисти, действующей в большинстве случаев по инстинктам. Наделено развитым сознанием и волей. Давно такие не встречались, если не считать оборотней. Правда, и среди оборотней те, кто в обличие чудища разум сохраняет, редкость огромная.

– Говорит, – продолжал кузнец, – Мурло жертву требует. Степку не погубило, отпустило пока. Чтобы передал его волю другим. Раз в семь дней в полночь, в лесу на поляне, жертву ему оставлять. Человека живого… Тогда, говорит, Мурло не тронет никого на селе… Мы не поверили тогда. В бреду Степка мой был. Околесицу всякую нес. С трудом мы его поняли. Не поверили, пока Мурло в самом деле не покуролесило. Прямо в домах людей семьями убивало.

Сжал Пахом кулаки. До хруста сжал.

– Поймать-убить пробовали?

– Пробовали. Да куда там… четыре раза самые сильные и храбрые шли на Мурло. В лесу изловить пытались, ловушки ставили, охотились, в открытую бить ходили. Только полегли понапрасну… Не сдюжили. Никто не вернулся. Силен, гад.

– Кто ходил?

– Мстислав, воевода, три отряда посылал. Матерые, отборные воины. Все сгинули. С четвертым отрядом сам Мстислав пошел…

Пахом кивнул. Молча. Печально это. Нет Мстислава больше. Как и многих других хороших людей, которым бы жить да жить, если б не Мурло это… А еще, считай, всех воинов потеряли.

– Пришлые были? Наемные? – уточнил Пахом.

– Были. Случайно залетали вояки да охотники. Кто почестнее, тот, видать, в бою с Мурлом голову сложил. А кто не столько честный, сколько умный, тот наверняка деру дал. С тех пор, как последний наемник не вернулся, надеяться стало не на кого. Вот и приходится… на грех идти… Мурлу жертвы подавать… чтоб не бесчинствовало…

Снова молчание. Тяжкое, давящее.

– Волхвы что говорят? – глухо, наконец, выдавил Пахом.

– Да ничего… нету волхвов. Погибли. Или ушли…

– Ушли?! – вскинул бровь Пахом. Хотя на самом деле у него чуть челюсть не отвисла. С большим трудом сдержал себя. Чтобы волхвы, наставники и защитники, которые призваны тайным знанием, могучим и добрым словом и своим личным примером, помогать и выручать – просто взяли и ушли? Да скорее небо с землей сойдутся…

– Ушли, – махнул рукой кузнец. И все. Дальше пояснять не стал.

На скамейке с наслаждением потянулся кот, выгнув спину. Зевнул, показав большие – даже слишком большие для просто кота – клыки.

– Со Степаном что? – спросил Пахом, еле осмыслив такую несуразицу.

– Плох он. Плох, но жив.

Пахом поднялся. Сказал твердно и уверенно, вселяя надежду:

– Поправится твой Степан. И с Мурлом этим сладим. Вот увидишь, друг.

– Хотел бы верить, – горько усмехнулся кузнец, глядя Пахому в глаза. – Ты уж извини, Пахом, но столько бед принесло это Мурло поганое, что уж и не верится ни во что…

– Время покажет. Ты лучше скажи… Почему мой дом пустует? Где Василиса с Агафьей?

Молчание в этот раз продлилось еще дольше.

Место Силы

Волхвы жили в лесной чаще, ближе к Северу, за пятнадцать верст от перевала и защитного барьера. В особом поселении, отдельно ото всех.

Их было трое. Святогор – старейший, наиболее сильный и мудрый. Да еще двое, Белозар и Белогор, помоложе. Преемники и хранители древних знаний.

Пахом с названным братом долгие годы учились у самого Святогора, перенимали тайны бытия, укрепляли тело и дух. Ибо что есть просто тело, даже закаленное и тренированное с малолетства? Так, оболочка хрупкая. Рань его – и кровью истечет, жизнь выпустит. Разорви на куски – и не восстановится. Дух же может гораздо больше, чем тело. Ему доступны возможности совсем иного уровня. Дух способен сделать тело неуязвимым. Благодаря силе духа раны заживают быстрее, а при должном умении и вовсе не причиняют вреда. Бездну усердия, неимоверного терпения это умение требует. И особых многолетних тренировок. Под руководством наставника, опытного и сведущего. Только так открываются сокрытые силы, в человеке заложенные. Только так человек может научиться использовать не только силы свои, но и высшие, природные, вселенские. Мощь духа и мощь телесная неразделимы. В здоровом теле – здоровый дух.

Но не каждому дано посвятить духовному пути всю свою жизнь. И потому Пахом с побратимом, постигнув доступные им пределы и переняв все то, что могли, выбрали путь воинов и защитников. И ушли.

Преемники же Святогора остались с ним. Не всем призвание мечом махать, нечисть истреблять да врагов изгонять. Кто-то должен наследовать вековые знания и тайны мироздания. Наследовать, постигать непостижимое. И передавать другим поколениям.

А еще – хранить и защищать простых людей, коли нужда будет. Когда не просто враг и губитель приходит. А само Зло находит очередное воплощение свое в этом мире. Появляется, непрошенное. И сеет смерть вокруг, никого не щадя.

И где они сейчас, волхвы?

Пустует поселение. Безжизненно пустует.

Как выяснилось, учитель Святогор не стал избегать столкновения со Злом. Пусть это столкновение и стоило жизни. Преемники его, которых Пахом лично хорошо знал, тоже должны были стоять насмерть.

Должны были… Да один из них все-таки ушел. Покинул рубеж, покидать которого права не имел. Может, и за помощью пошел… Но куда? И зачем?Нету помощи со стороны, и быть не может, когда отступать некуда. Когда не засебя одного стоишь, дабы в живых остаться, а сотни, тысячи спасти должен. Последний бой. Решающий бой. Как мог волхв-хранитель бросить всех в труднейший, смертный час?

Где ты теперь, Учитель, Добрый наставник и верный друг, который мог понять все, дать на все ответ, направить на путь истинный, избавить от сомнений, душу грызущих? Тяжко будет без тебя. Трудно и горестно. Где же ты?

Как-то сам пришел ответ. В ином мире обитаешь… В каком? Как там? Неужели навсегда покинул, и не вернешься более? Ведь сам же говорил, что смерть лишь переход в иную жизнь, и потому сложить голову за тех, кто дорог тебе, за тех, кто в защите нуждается, не страшно. Не страшно – но и не просто. Негоже жизнь свою дешево отдавать. Вырываться из объятий смерти, выживать там, где выжить нельзя, невозможно – вот чему учил Святогор… Пахом вдруг ощутил, какая тяжесть наваливается на него. Огромная, словно скала, за облака тянущаяся. Черная. Беспросветная. Грозящая раздавить.

Ну и пусть грозит. Пусть наваливается. И не такое выдерживали…

И все равно – тяжко.

Присел на траву под березкой. Одинокая, белая, стройная, в лёгком неуверенном золоте листвы. Как ты оказалась тут, среди вековых хмурых елей в три обхвата?

Один он теперь на этом свете.

Как узнал правду о том, что приключилось с Василисой и Агафьей, так будто молнией шарахнуло. Разумеется, на людях показывать это Пахом не стал. Вот только сейчас, в полном одиночестве, среди опустевшей заветной чащи, где он когда-то постигал мудрость и силу предков, решился дать волю нахлынувшим чувствам. Потому что нет мочи уже сдерживаться. Единственный родной человек, доченька, единственная отрада в мире этом… Пропала. Мурло поганое забрало. Агафья, та, что как сестра родная, погибла. Страшно погибла. И пустует дом…

Не давало покоя странное, совсем уже неразумное чувство, что Василиса пропасть-то пропала, но – жива. А как могла выжить она? Девчонка обычная, подросток, хоть и дочь богатыря. Всех Мурло губит. Всех, с кем встречается. Жертву – тем более в живых не оставляет.

Всех, кроме старшего сына кузнеца, Степки. Но там особый случай. Послание Мурло передать захотело. Подчинить людей. Заставить жертвы приносить. Чтоб сами, по доброй воле подносили. А не приходилось по селению бегать да беспредел чинить. Ленивое, видать, Мурло. И расчетливое.

Если жива Василисушка, то где искать ее? И не хуже ли эта участь, чем просто смерть?

Тяжкие раздумья нахлынули рекой. Надо дать этой реке вылиться. Погрузиться в нее. Разобраться. Присмотреться. Принять и успокоиться. Чтобы понять, как победить. Как нести дальше навалившуюся черную скалу.

Как найти в себе еще силы.

Что делать, чтобы избавить людей от лютого неубиваемого воплощения Зла.

И как потом жить дальше…

***

Поселение волхвов – не просто глушь, а особое место. Место, где чувствуется невидимая, незыблемая связь с Мирозданием. Где пробуждаются силы. Где, при должном старании, можешь не только свои скрытые возможности призвать, но и почерпнуть из вечного Источника. Того, что питает этот мир и миры сопредельные. Что дает начало жизни. Неизмерим Источник этот. Как и мощь, в нем заключенная. Не дано человеку полностью понять ее. Лишь миллиардная, крохотная, незначительная капля может быть постингута человеком. Да и то не всяким. А только таким, кто должным образом прошел подготовку. Десятилетия положил, полностью посвятив себя делу и нужным практикам. И душой чист остался.

Пахом таким не был. Хоть и удалось ему пройти обучение у лучшего и мудрейшего. Не напрасно прошли те годы. Многому научился он. Многому, что дано простому, обычному человеку, что заключено в нем высшими силами. Многому, что находится за пределами и способностями обычного человека.

Но не для него это – посягать на Источник.

Лишь жалкая тень миллиардной доли, что доступна лучшим из лучших, избранным. Прикоснуться к ней. Приобщиться к необъятной, безначальной и бесконечной, бескрайней мощи, в ней заключенной. Ненадолго. На краткий миг. Для этого надо успокоить дух. Сосредоточить ум. Очистить мысли. Выгнать прочь все тяжкое и черное, что пришлось встретить и принять. Ибо сильный не бежит от трудностей и невзгод. Он принимает их. И одолевает. Извлекает пользу и опыт. Становится еще сильнее.

Сидя на коленях под березой, как в былые времена ученичества, Пахом сосредоточился, закрыл глаза. Собрал воедино тело и дух. Соединил сознание, подсознание и доступное теперь сверхсознание. Слился с окружающим миром. С нерушимой гармонией, что всегда царила здесь.

Вот, унесенный легким порывом ветра, сорвался золотистый лист с березки. Казавшийся невесомым, он таковым, конечно же, не был. Медленно, плавно, притягивала его к себе извечная сила земная.

Но застыл лист в воздухе.

Время потерялось.

Замедлилось.

И одновременно побежало, закружилось спиралью – вне пространства и осознания.

Здесь место Силы. Здесь место Покоя. Здесь можно отдохнуть. Исцелиться. И получить достаточно энергии, чтобы исцелять не только себя.

***

И тут произошло вовсе неожиданное. Странное и страшное.

Приобщиться к силе не удалось. Вместо этого ударила тьма.

Непроглядная. Живая. И оновременно мертвая. Ощутимая. И нереальная. Плотная. И всеобъемлющая. Именно ударила. Удар был не телесный, но болью и холодом прошибло все тело. А потом – сковало. Будто ледяным кулаком сжало. Страшно прожгло холодом каждую клетку. Каждый атом. Все существо…

Пахом еле открыл глаза, однако ничего не увидел. Вернее, увидел. Её. Тьму. Ту, что напала в духовном мире, во время сосредоточения. Теперь она была воплощена физически. В этой тьме не разглядеть цвета, даже черного – самого естественного для темноты. Эта Тьма не имела цветов. Зато имела глубину. Страшную, засасывающую, тянущую, леденящую глубину. Без дна. Без начала и конца. И еще она клубилась. Пыталась окутать, объять, поглотить. Это были смертельные объятия…

И вырваться из них было невозможно. Тело не слушалось, оно просто не двигалось. Не хотело слушаться, словно бы чужое. Даже разум постепенно умолкал, мысли исчезали, меркло сознание. Тьма поглощала – постепенно, неспеша, но верно и гибельно. Неотвратимо. Жутко. Как обезумевшая стихия. Да это и была стихия – не здешняя, из иных измерений. Как она прорвалась сюда?

Любое усилие воли блокировалось. Подавлялось безжолостно. Тьма имела свой разум. Холодный, запредельный разум. В нем не было клокочущей ярости или всепоглощающего, стирающего границы желания убить, уничтожить свою жертву. Нет. Все эти мелочи чужды ей. Все они просто тонут и растворяются в бездонном океане равнодушного чистого зла. Черного, колючего, пожирающего Зла, которое просто сметает любую волю. И это мерзко… и страшно до одури.

Да, Пахом ощутил страх.

Такой страх, что начисто лишал рассудка. Душил и выворачивал наизнанку. Настоящий страх. Тот, с которым невозможно бороться. Который ввергает в бездну отчаяния и безумия, ломает, корежит, разбивает вдребезги даже самую сильную волю к сопротивлению… Да и как такому можно сопротивляться? Бесполезно…

Ты думал, что познал страх и ужас. Думал, что умеешь бороться со злом. Думал, что ты воин. Но ты жалкое ничтожество. Поганый червь. Ты гнил в своем жалком, ничтожном мирке. И сейчас сгниешь. Исчезнешь… Навсегда.

Жгучий, прошибающий, словно шквал огня из преисподней, и одновременно противно-режущий, проникающий под кожу и рвущий изнутри, голос буквально вбивал в сознание жуткие слова. Угрожал. И уничтожал.

Это говорила Тьма.

Адским, титаническим усилием Пахом осознал, что еще как-то держится. Но это усилие снова потонуло в бездне. В жутком напоре Тьмы, которая почти раздавила и поглотила. Тело по-прежнему не слушалось. Еще одно усилие. Надо бороться! Сопротивляться и держаться. На пределе сил. А когда силы закончатся – то за пределами всех возможных сил! Но сил не было. Ни предельных, ни запредельных.

Снова нереальное, разрывающее усилие.

Нет! Я не сдамся. Убирайся прочь!

В ответ мозг и все тело резануло, долбануло и расплющило такой болью, что давление, стискивавшие и пленившее до сих пор, показалось ласковым прикосновением. Это была пытка. Пахом умел терпеть боль. Умел выдерживать пытки. Отражать ментальные атаки. Любой силы и сложности. Мог сам ответить такой же атакой. Разнести в клочья, стереть, лишить разума и воли любого противника в бою, будь то несокрушимый монстр или колдун, десятилетиями овладевавший искусством гипнобоя.

Но такую боль терпеть просто немыслимо! Лучше бы сразу убило! Забыться и раствориться. Навсегда. Лишь бы больше никогда не сталкиваться с такой изуверской пыткой.

А пытка длилась. И не думала прекращаться. Сжигала. И замораживала. Била в агонии. И заставляла застыть, окаменеть. Разрывала на части. Но не спешила. Делала это медленно, садистски, неспеша. Сколько времени это длится? Миг? Вечность? Или нисколько?

Пробиваясь сквозь чудовищную, сковывающую, истребляющую боль, Пахом снова собрался. Вобрал все остатки воли, сознания и разума в одну точку, в один момент. Сконцентрировался. И вновь дал отпор Тьме.

Ничтожество. Не сопротивляйся. Ты не смеешь. Я сильнее. То, что ты испытываешь сейчас, это еще не боль. Может быть гораздо хуже. Смотри…

И стало еще хуже. Еще нестерпимее. Еще смертельнее.

Но чем сильнее напирала тьма и разрывала боль, тем больше росло безумное, лишенное всякой логики сопротивление. Пахом знал, что силы наисходе давно. Что напавшее зло тысячекратно сильнее и могущественнее. Что ей неведомо поражение. Но не сдавался.

Если я еще держусь, значит, не так уж ты силен. И на тебя найдем управу.

И удалось собраться. Сконцентрироваться ещё больше. Превратить невыносимую, смертельную боль – в причину держаться. В источник энергии. Удалось! Постепенно, по крупицам, Пахом снова собирал разбитое сознание воедино. Собирал и сплавлял в единое, сконцентрированное огненное ядро. Ядро, способное сокрушать и уничтожать. Ядро, вмещающее в себя все скрытые резервы тела, воли и духа. Силы, дарованные тайными знаниями и практиками. Силу предков – десятков, сотен, тысяч светлых могучих воинов, ушедших в высшие миры, но не покинувших своих потомков.

И ударил.

Ударил по тьме, которая черной, осязаемой плотью окружила и почти сожрала, унесла в непомерную адскую, клокочущую бездну.

И дрогнула Тьма.

Дрогнул корежащий голос, снова попытавшийся черным лезвием взрезать мозг, проникнуть в самую суть.

Дрогнул, натолкнувшись на непреодолимую, стойкую преграду.

А Пахом снова нанес концентрированный, мощный удар. Нелегко это давалось. Жутко нелегко. Но опять дрогнула Тьма. И начала отступать – медленно, нехотя, с беснующимся скрежетом, жутким и диким, от которого кровь стынет в жилах. Новая волна неимоверной боли, которая до этого казалась нестерпимой, накрыла.

Но выдержал Пахом.

Огненное ядро сознания кипело мощью. Мощью, которую он сдерживал до сих пор. Но довольно уже сдерживаться.

Пора выпустить эту мощь на свободу. И уничтожить противника, который напал так внезапно, жутко и подло. Не столько физически, сколько в ином, более тонком, нематериальном плане.

Последний, решающий, всесокрушающий удар. Да, удар этот заберет все из организма. Все или почти все. Да, возможно, после него Пахом уже и не выживет – человеческое тело имеет свои границы возможностей. Но это будет победа. Победа над тем злобным и жутким нечто, с которым еще сталкиваться не доводилось…

Леденящий потусторонний вой-скрежет тысячами кривых лезвий впился в мозг. Резал и разрывал. Боль крутила и ломала кости.

Но это было последнее, отчаянное сопротивление Тьмы.

Потому что мощь вырвалась на свободу. И все поглотил яркий, яростный, неземной свет, выжигающий любую скверну, полностью и без остатка…

***

Пахом лежал, беспомощно распластавшись на земле.

Все тело ломило неимоверно. Тем не менее, подняв пудовые веки, он понял: все хорошо. Жив. По крайней мере, тело об этом говорит, отзываясь тянущей, бесконечной болью. Ныла каждая мышца. Но это уже не столь важно, потому что боль вполне терпимая, телесная. Далеко не та, что причиняла напавшая Тьма.

Да и вокруг снова привычный лес. Полумрак. Тишина. Привычно и безмятежно, все так же, как и десятилетия и столетия назад, стоят вековые сосны.

И, одинокая и хрупкая, по-прежнему стоит березка. Тихий ветерок чуть шевелит золотую листву, которая не спешит опадать, окутав деревце ярким убранством. Лишь один лист, невесомый и золотистый, лежит почти прямо у лица.

Захотелось обнять березку, такую родную, земную, милую. Словно девушку, прижать крепко-крепко к груди… Но сил совсем не осталось. Даже чтобы приподняться слегка.

Мрак и тяжесть ушли.

Но глаза уже сами собой закрываются.

Пахом, измученный и доведенный до предела, провалился в глубокий сон без сновидений.

***

Когда, наконец, проснулся, было светлее. Трудно сказать, сколько проспал – то ли несколько часов, то ли сутки… Но пора выбираться отсюда.

Вот так вот, оказывается, бывает – пришел в место Силы, отдохнуть, очиститься, укрепить дух и тело, набраться энергии. Ибо предстояло непростое дело. С Мурлом разобраться. Односельчан спасти. Дом родной от напасти избавить. А получилось так, что чуть сам не сгинул. В священном месте напало на него нечто потустороннее, сильное, могучее и злое. Непонятное.

Откуда оно тут взялось? Надо еще выяснить.

Неведомое существо напало сначала в духовном мире. Потом в физическом, телесном. И принялось подавлять, поглощать. Выкачивать силы жизненные. Что это было? Существо ли, сотворенное кем-то могучим и вечным? Или вовсе не творение это было? Морок злой?

А ведь сильно, сильно подавлял тот морок. Всякую веру в победу мигом отбил. Заставил бояться и отчаяться богатыря, которого не сломить так просто. Почти убил волю. Тем не менее, победить удалось.

И сейчас Пахом ощущал себя уже значительно лучше. Тело все еще болит, но уже можно двигаться. Пахом встал, прошелся туда-сюда, размял затекшие конечности. Потом полностью размялся, чтобы прочувствовать тело заново. Каким-то чудом он не просто жив, но и, похоже, здоров. Несмотря на то, что для победы над напавшей тьмой-мороком, или кто это там был, пришлось использовать крайнее средство. Иначе – полная гибель. Не просто тело было бы уничтожено. А порабощена и уничтожена внетелесная сущность, душа, та, что способна жить вечно. И делает человека – человеком.

Но этого не произошло.

Риск был велик. Однако, победа того стоила.

Но как же он остался жив? Только тут Пахом осознал смутно, что прежде, чем начать собирать и концентрировать ядро с энергией для решающего удара, он будто бы ощутил чью-то незримую помощь, поддержку. Будто барьер невидимый кто-то поставил перед Тьмой – и сопротивляться стало легче. Но тогда, на грани жизни и вечной погибели, в бушующем огненно-ледяном водовороте, было не до того, чтобы замечать это. Потому что цель была одна – победить. Любой ценой. Не дать тьме полной власти. Изгнать ее и уничтожить.

В общем, Пахом жив. Но вот насколько невредим?

Приметил для себя одну из толстенных сосен, ту, что на пригорке, с голым снизу стволом без веток, с толстыми могучими корнями, уходящими в глубь земли. Сами лапистые ветки начинались выше, там, где рослый человек руками не дотянется. Вот и славно. Разбежавшись, Пахом перемахнул через яму, взлетел на пригорок, оказался у дерева. Не останавливаясь, прямо с ходу, взбежал по стволу, оттолкнулся, ухватился за ветку покрепче, подтянулся, подпрыгнул. Взобрался на ветку ногами. Тело хоть и болит, но слушается. Постоял на ветке, проверяя равновесие. И с этим вроде все в порядке. Правда, в глазах на миг-другой потемнело, да стопу как-то странно свело. Но это быстро прошло. Усилием воли Пахом взял тело под контроль.

Спрыгнул мягко и упруго.

Подумал, что неплохо бы для полного восстановления часок-другой посидеть в сосредоточении, созерцая окружающую величественную красоту, приводя в порядок мысли, набираясь сил. В этот раз не уходя слишком глубоко в транс и не пытаясь черпать большой энергии.

Но решил ограничиться тем, что есть под рукой. Снял с пояса кошель, достал бутылек с восстанавливающим эликсиром. Сделал глоток.

Краем глаза глянул в чащу – померещилось, будто там, из глубокой тени, отразив призрачный свет, сверкнули два изумрудных глубоких глаза.

Сморгнул. Мотнул головой.

Спустя несколько минут боль отступила, в голове прояснилось.

Все. Пора идти.

После полудня

Пока добирался, уж и за полдень перевалило – а день оказался на редкость солнечным. Прозрачное небо холодно и свежо. Воздух бодрит. Усталость не уже чувствуется, хоть и шел пешком. Бурушку ссобой в место Силы не брал, оставил у кузнеца Богдана.

Войдя в село, опять почуял неладное. Со стороны площади, что у дома совета старейшин находится, доносились голоса и выкрики. Пахом устремился туда. И вовремя. Переполох оказался нешуточный.

Народ толпился на площади – все, кто остался в живых. Не так уж и много. Но вышли все до единого. И стар и млад. Даже бабы с детьми вышли. Встревоженные не на шутку.

А посреди площади, на помосте, стояли пятеро. Стояли молча и серьезно. Глядя на них, кто-то из толпы причитал, кто-то стонал в отчаянии, а кто-то ругался вслух. Будто на добровольную казнь отправляются те пятеро. А отпускать их не хотел никто.

– Жертва… – летело из толпы.

– Так молодой ведь какой…

– А что, стариков чтоль Мурлу отдавать?

– Девок, девок-то за что Мурлу окаянному… чтоб оно подавилося…

Точно. На казнь. Даже хуже.

Отчаявшиеся селяне выбирали жертву. По жеребьевке, как раз из тех пятерых – три парня и две девушки.

Тягостное и неблагодарное дело устраивать жеребьевку досталась старосте села. Как главному. Один он. Других старейшин нет… Куда подевались? Один только, главный, и остался. Сам не свой. Мрачный. По всему видно, что лучше б сам сдох, провалился под землю, да что угодно – лишь бы других на смерть не обрекать.

Становиться жертвой, конечно, никому не хотелось. Да и парни не остолопы какие-нибудь. Девчонок спровадили быстренько с помоста, хоть те и сопротивлялись.

– Что, жить надоело, дуреха? – бросил вроде как с шуткой кудрявый высокий парень, выпроваживая девушку, которая задержалась.

– А сам что? Мурло в жертву девушек забирает…

– А перебьется паскудина!

Пахом пробирался сквозь толпу, уверенно и быстро, расталкивая замешкавшихся. Видимо, совсем отчаялись люди, раз среди своих же выбирают, кого в жертву отдать. Нет, раньше не бывало такого. И быть не могло, даже в страшном сне присниться! Односельчане держались друг за друга горой. Никого в обиду не давали. И сами не обижались, не ссорились, жили дружно и сплоченно. А иначе как? И пропасть недолго. А если не пропадешь, то жить тошно станет, коли сосед на соседа обижается, а друг на друга косо смотрит, ненужную злобу затаив…

На Пахома поглядывали. И вроде как узнавали. Загомонили. Но внимания на нем не заостряли, не до него теперь.

Вот еще несколько шагов, и он у помоста. Разгонит всех этих скоморохов, да слово возьмет, чтобы вразумить. Хватит уже, наигрались. Как племя дикое, варварское, ну куда это годится? Друг дружку в жертвы выбирают. Надо мозги, от страха съехавшие, на место поставить. А уж что сказать людям в такой ситуации, Пахом найдет…

Да только опередили его.

Растолкав народец и чуть не повалив на землю усатого детину, вырвался из толпы огненно-рыжий паренек, одним махом сиганул на помост, будто не замечая лестницы. Оттолкнул одного из кандидатов в жертвы в сторону. Второму, который вздумал сопротивляться, сказал что-то непотребное – грозно и громко. Тот не выдержал, покраснел, замахнулся. Даром что на голову выше рыжего, да кулаки пудовые. Да только пока замахивался – миг упустил, рыжий резко и без лишней суеты съездил ему по челюсти. Кандидат поплыл и рухнул пятой точкой на помост.

А рыжий подошел к старосте вплотную.

– Ванька! Куда, курвин сын, чтоб тебя корова за то место укусила…

Это продирался сквозь толпу кузнец – мало, что первого сына чуть не потерял, так еще второй на рожон лезет.

Но кузнец далеко, а Пахом уже рядом. Тоже вспрыгнул на помост. Подошел. Взял Ивана за плечо.

– Ты что тут?

– Да ничего… – сплюнул в сердцах Иван. – Мурло убивать пойду.

– Сопли вытри сначала, – намеренно грубо ответил Пахом. – Отца не жаль? Ты у него считай один остался.

– А ты мне не указ, – тихо, но дерзко проговорил Иван, глядя прямо в глаза, кипя решимостью. И куда ж подевался тот нерешительный малой, который слова с трудом подбирал еще недавно, при первой встрече? – Тоже мне, богатырь, ученик Святогоров… На тебя, что ль, увальня, надеяться? Обещал помочь, а сам на трое суток пропал…

– Остынь, – грозно глянул в ответ Пахом. Так, что жилы застыли.

Иван хотел что-то брякнуть в ответ, да язык не повернулся. Ну и правильно. А Пахом удивился про себя – как это трое суток?! Но виду, как обычно, не подал, незачем. Трое суток – много. Жутко много. Долго, неоправданно долго он провалялся без чувств. Видимо, не на шутку его выкачала битва с Тьмой. Восстановление было непростым. И ладно, что хотя бы было. А то ведь вообще мог помереть. Чудо, что сейчас жив. Снова закралось чувство, что не без поддержки.

Вслух же сказал другое.

– Оставь, – обратился тем же тоном к старосте. Потом к собравшемуся народу: – Не будет жертвы Мурлу поганому. Точка! Никто больше жертвовать никем не будет. А тому, кто надумает жертву выбирать – сам лично башку сверну.

Резанул взглядом по толпе. И без того перепуганный народ отшатнулся назад.

Слова вразумления улетучились бесследно. Ни к чему они. Хоть и жалко односельчан, но злость пробрала Пахома. Каким бы ни был лютым страх, а опускаться до того, чтобы своих же губить – это не дело. И пусть попробует кто сейчас возразить. Да и не возразит никто. Если действовать быстро. И показать, что ты на деле воин, а не трепло.

Отвел Ивана в сторонку. Тот набычился еще больше.

– Бьешь неплохо, – вроде как мирно проговорил Пахом.

– Сегодня Мурлу жертву принести должны. Я пойду. Зубы ему повышибаю да засуну в…

– Балда ты стоеросовая, Ванька, – перебил Пахом. – По бревну бьешь неплохо, – он кивком указал на кандидата в жертвы, того, что с пудовыми кулаками – и теперь с такой же тяжелой головой – поднимался на ноги, неуклюже и пошатываясь. Крепко ему вдарил Иван. – Но Мурло ты не осилишь. Это тебе не об челюсть кулаки чесать.

– Осилю, – прошипел Иван. – Еще как осилю.

– Не кипятись, не котелок ведь. Голову включи да подумай. Степан на ноги не встал еще?

– Нет, все лежит.

– А отец, думаешь, переживет если ты еще на верную гибель ринешься?

– Много ты понимаешь…

– Не груби, не к лицу тебе. Хоть балда, а вижу, что парень воспитанный и добрый.

– Не балда я… – Иван снова глянул дерзко в глаза. – Я это Мурло… да я…

– Стой тут, потом объяснишь. – Пахом вернулся к старосте. – Подтверди, что не будет жертвы Мурлу. Сам лично пойду и разберусь с ним. Скажи, что Пахом-богатырь за дело взялся. А значит, все будет в порядке. Пусть расходятся. И глупостей не творят.

***

Возможно, следовало все сказать самому, но не до речей было Пахому. Мрачнее тучи дошел он вместе с Иваном до дома кузнеца. Поднялись в горницу, где лежал Степан. Бледный и тощий стал, кожа да кости. И это из красивого и ладного парня, что подговы гнул шутя!

В прошлый раз, еще перед отправкой в поселение волхвов, Пахом навестил его. Осмотрел. Парень был не столько ранен физически, сколько выкачан духовно, изнутри. И потому уже долгое время никак восстановиться полностью не мог. Раны-то зажили после нападения Мурла, вроде как на поправку шел. Но вот не так давно опять слег, и не вставал с тех пор, бедолага. Пахом мог излечить его, поделившись частью жизненной силы. Но для того, чтобы наверняка, надо было идти в особое, целебное место, место Силы, и там набраться энергии. Не совсем, конечно, получилось. Несмотря на это, медлить нельзя. Видно было, что еще хуже стало Степке. Мог долго не протянуть. А потому – была не была.

Краем глаза заметил. В углу, сосредоточенно вылизывая серый бок, сидит кот. Он тоже заметил Пахома, сверкнул глазом, подмигнул. Потом снова вернулся к неотложным делам, вытянул мощную лапу – и стал приводить ее в порядок.

Пахом подошел к лежащему Степану. Свел ладони вместе, сосредоточился. Вызвал мысленно внутренний огонь, жгучий поток, сосредоточил его в ладонях. Раскаленно-огненную ауру, окутавшую руки и густеющую, должен был видеть только Пахом. Поднес одну ладонь ко лбу Степана, вторую положил ему на грудь. И направил энергию в больного, прожигая, заживляя раны, изгоняя внутреннюю хворь и делясь жизненной силой, которая мощной, неостановимой волной проникала внутрь, обволакивала исхудавшее, ставшее старческим тело – тело молодого, отчаянного и некогда крепкого человека, надежды и опоры, которому еще жить да жить, долго и счастливо…

***

Не проходит это бесследно – когда свои силы жизненные другому отдаешь. Но так надо. Когда все закончилось, в глаза ударил туман. Усилием воли Пахом отогнал его. И тут же поймал взгляд Ивана – тот смотрел на него, как на диковинку заморскую, глаза вылупив.

Пахом вопросительно глянул на него.

– Ты… это… колдун, что ли? – ошалело спросил Иван.

Пахом усмехнулся:

– Нет. Но кое чему научен.

– Огонь из рук… что ли…

– Видел… что ли? – снова усмехнувшись, передразнил Пахом.

– Угу, – кивнул Иван автоматически. Насмешки он не заметил.

“А ведь не должен был видеть”, – про себя отметил Пахом. Вслух сказал:

– Воды принеси.

– Я это… мигом, – встрепенулся Иван и был таков. Вернулся через пару минут с полным большим ковшом студеной колодезной воды.

Пить хотелось жутко – организм требовал. Пахом осушил полковша, протянул Ивану. Встряхнулся. По ощущениям стало гораздо лучше и легче. Вот и хорошо.

Степан лежал с закрытыми глазами и мерно дышал.

– Что с ним? – спросил Иван.

– Спит, – коротко ответил Пахом. – Ты вот что. С ним будь. Не отходи надолго. Водой запасись. Проснется, напои. На поправку пойдет в ближайшее время. Все хорошо с ним будет, оклемается.

– Точно? – недоверчиво спросил Иван. Хотя, судя по тому, что он видел, сомнений у него не должно оставаться.

– Точно.

Пахом повернулся и пошел к выходу.

– Ты куда?

– Домой, – схитрил на всякий случай Пахом. На самом деле дома делать нечего. Сейчас надо к старосте. Узнать, как на место принесения жертвы дойти да Мурло найти. А потом снова в лес. Задолбало уже это Мурло страх наводить. Пора с ним встретится и навалять как следует. Будь оно хоть в десять раз сильнее тьмы-морока, разве это проблема?

А Иван призадумался.

Он видел. Видел не только ауру.

Но и то, как побледнел и осунулся богатырь после помощи Степке.

Гиблое место

– Где жертвы Мурлу приносят?

Пахом ждал ответа. Староста с ответом медлил.

– Верст за семь от поселения волхвов. К северу. Там пустошь гиблая теперь.

– Пустошь?

Вот как, значит. Где раньше места благодатные были – гиблая пустошь. Интересно чудовище себе жертвенник выбрало. Мало того, что переться туда надо прилично. Так ведь еще и не просто так, а без возврата. Коварное это Мурло. Привередливое, кровожадное и ленивое. Что ж… вот и посмотрим, чего оно в бою стоит, когда с достойной силой столкнется. С опытным воином, который много лет гасит зло и истребляет вредную нечисть, а не с мирными жителями и поселковой дружиной.

Однако, староста, человек спокойный и рассудительный, Ярополк именем, молодец: и народ умудрился успокоить после неудавшегося выбора жертвы, и сам вроде духом не падал. Хоть и остался один за главного. В одну из ночей, когда Мурло в село приходило и беспредел чинило, действительно много народа полегло. И все старейшины, избранные народом.

В том числе и добрый друг Светозар, который входил в совет старейшин. Не по возрасту, а по уму и опыту избран был. Жаль его, искренне жаль. Как и всех тех, кто погиб понапрасну за все это время…

– Камень небесный упал, – продолжил Ярополк. – Незадолго до того, как Мурло появилось. И будто прокляты те места стали. Нежити много завелось. Не только Мурло лишь одно, может, еще что и похуже. Вот так-то…

– Гиблые, значит, – отозвался Пахом. Вспомнил нападение морока. Внезапное нападение. Никаких предвещающих признаков, никакого ощущения близкого зла не было. Или просто Пахом не учуял. Подвело шестое чувство. А ведь, как оказалось, это совсем рядом от рощи, где он собирался силы черпать. Вон как получается. Странно, весьма странно и необычно.

Вполне возможно, что места стали гиблыми из-за упавшего небесного камня. Если достаточно большой, то мог натворить дел. Нарушить равновесие. На время исказить пространство, вызвать излом и впустить чуждых существ из иных измерений. То же Мурло, к примеру. Или темную энергию, порождающую нежить, позволяющую ей мутировать и множится. А возможно, и то и другое. Да и мало ли еще каких тварюг занести могло? Худо дело. Погано.

– А ты Святогора-волхва ученик, тот самый, – проговорил вдруг Ярополк, отвлекаясь от темы.

Пахом кивнул задумчиво.

– Давно, давно ты дома не бывал…

– Давно, – согласился Пахом. А про себя добавил – лучше бы и не уезжал вовсе. Весь белый свет все равно не объедешь. Все зло не истребишь. Всем людям не поможешь. И уж если есть кого дома оставлять, есть те, кто ждет тебя и любит… надо с ними оставаться. И точка.

Даже если помощь твоя на стороне нужна сильно и неотложно, даже если князь великий приказ отдал и на службу призвал.

Вот нагрянула беда в родные места, а защитник за тридевять земель, по чужим городам шатается. Думал, что волхвы защитят. Умудрялись ведь защищать до сих пор. Барьер вон через перевал на Север сотворили давным-давно – тоже надежная защита… была. Хотелось рвать волосы на голове и скрежетать зубами от бессилия, от невозможности исправить призошедшее. Люди погибли, жестоко погибли, неподобающе – растерзаны в клочья, замучены и загублены, словно скотина, для убоя предназначенная. Хуже скотины! Василису не сберег, да и Агафью тоже. И кто он после этого?! Богатырь, защитник? Самых дорогих не сберег…

– Уж не знаю, будет ли толк от того, что Мурло и тебя убьет… – подлил масла в огонь, сам того не хотя, Ярополк.

– Ну, мы это поглядим еще, – сдерживаясь, ответил Пахом. Хоть и бушует внутри все, хоть и тяжко, горько, больно и мучительно, да контролировать себя нужно. А буйство и боль – в огонь воинский превратить. Для битвы приберечь.

– Поглядим… коли выживем, – горько усмехнулся староста.

– Выживем.

Ярополк вздохнул.

– Сколько славных и могучих воинов полегло, пытаясь Мурло убить, знаешь?

– Знаю.

Староста глянул на него с сомнением.

– Да, Святогор кого попало в ученики не брал. А если уж и брал, то толковых и способных… Да только где сам он теперь? Где последователи его? Исчезли все.

Все, да не все. Так хотел поправить Пахом. Но не стал.

– Неплохой ты человек, староста, а вот ерунду молоть можешь иногда, – сказал неожиданно. Староста не обиделся на колкость, воспринял как должное. – К северу, говоришь?

– Ну да. Отыщешь?

– Я те места хорошо знаю. Найду. Проводника не надо. И чтобы больше никто в те места не совался, пока я не вернусь. Вот об этом и хотел тебя попросить. Никто, ясно? Сможешь это устроить?

– Смогу, – заверил Ярополк. Добавил с искренним беспокойством: – А вдруг не вернешься?

– Вернусь.

– Ну, удачи тебе, Пахом. Пусть тебя высшие силы берегут. Возвращайся, – добавил так, будто прощался с ним навсегда.

***

Гиблое место долго искать не пришлось. И в самом деле. Пройдя не так уж и много к северу от поселения волхвов, Пахом обнаружил, как начал меняться лес вокруг. Из живого, древнего, вдохновенного, дышащего вечностью и покоем, он постепенно искажался, превращаясь в нечто корявое, мрачное, дурманящее. Все чаще попадались чахлые, будто самой природой поломанные кустарники и сухостой, извилистые корни торчали причудливой плетенкой. Слой опавшей хвои и травы менялся на что-то непонятное, темное, вязкое, будто бы грязь. Но не грязь то была. Не сырая земля.

Вот уже вместо обычных, нормальных сосен и елей стоят кривые и расхлябистые, с торчащими наружу кореньями, раскоряченные деревца. Ветки, словно длинные гибкие руки с когтистыми пальцами, норовят цапнуть плечо, впиться в лицо, хватануть за руку. Ни тропинок, ни звериных троп не видать. А сами заросли все гуще и гуще. Темные кроны сплетаются вверху, закрывая небо, пожирая редкие солнечные лучи, что пытаются пробиться в полумрак и вечную сырость… Вечную?

Вот одна из веток как-то необычно изогнулась, шевельнулась на ветру. И повисла книзу, покачиваясь. Потом другая. Но ветер не настолько уж и силен, чтобы так колыхать ветки. Да и не колышатся они, а именно изгибаются, шевелятся. Будто бы живые. Недобрая в них жизнь. Настораживающая.

Третья подозрительная ветка змеей метнулась прямо в глаз – Пахом перехватил ее, сжал крепко, до хруста. Только хрустнуло не дерево, а упругая плоть. Тугая, покрытая жесткой кожей, похожей на кору. “Ветка” заканчивалась заостренной, зубастой мордочкой без носа и глаз. Челюсть раскрылась, обнажив аж целых три ряда мелких, игольчато-острых зубов. Попади такая в цель, понятное дело, ослепила бы. Но не попала. Пахом резко рванул руку на себя, вытягивая тварь из гущи скрюченных веток без листвы. Тело оказалось не слишком длинным, зато твердым. Просто так выкидывать не стоит, может напасть еще раз, если невредимой останется. Да и не одна она тут…

Пахом прижал хвостовую часть твари к земле. Выхватив свободной рукой нож, резанул по безглазой, сливающейся с телом башке. Башка слетела прочь, затерялась в густой черноте под ногами. Потом резко ударил лезвием посередине тела. Разрубил пополам. Отбросил одну половину вправо подальше, другую влево. Непонятно только, мертва эта гадина или нет? Стоять на месте да размышлять не стал. Надо двигаться. И двигаться осторожнее. Уши развесишь – пиши пропало.

Вторая ветка-змея тоже атаковала в лицо. Пахом просто отбил ее, потому что почти сразу пошла в атаку третья. Ее тоже отбил. Четвертая обвилась вокруг лодыжки. Попыталась опутать и вторую ногу, но, разрубленная точным ударом, отвалилась. Извивалась, как ужаленная, попыталась догнать, да только без толку. Пахом ускорил шаг. Надо как можно быстрее пройти эту часть леса и быть начеку.

Да, эта местность неузнаваемо изменилась.

Не росли здесь раньше эти полумертвые, поганые деревья.

Не водились змееподобные “ветки”, норовящие быстрым ударом порешить путника.

Не было этой пугающей, вязкой, тягучей грязи, этого месива под ногами, что противным, чавкающим болотом стелется, заменив благодатные зеленеющие ковры.

***

Спустя какое-то время деревья-крючья со змеями закончились. Их сменили тонкие, хлипкие, какие-то больные, будто прокаженные, но густо растущие подобия елей. Вот только вместо хвои – жесткие иглы, больше похожие на сбившиеся в кучу шипы, непонятно серого, муторного цвета. Под ногами тут и там возникали тонкостебельные грибы-поганки, одни мелкие и бледно-белесые, другие отливающие приторно-синим, гадким цветом. На кривые, несуразные шляпки было тошно смотреть.

Кое-где необычные, тоже на тонком стебле, мухоморы. Кровянистые сверху, с белыми пятнами-угрями. Такие лучше обходить, не прикасаться и ни в коем случае не спинывать. Вон, вздувшиеся пятна так и норовят лопнуть, только задень. А как лопнут – наверняка распылят какую-нибудь гадость ядовитую. Потому шагать надо осторожнее. Смотреть под ноги внимательно. И по сторонам тоже. Мало ли какая кровожадина среди веток таится. Наверняка таится, и вскоре себя проявит. Тут и гадать нечего.

Однако, ни птиц не слышно, ни зверей. Тихо все. А это верный признак опасности. Опасности, которая тут присутствует, пока что незримо для глаза.

Пахом всматривался в окружающее как зорким взглядом, так и внутренним зрением. Вокруг темнело еще больше, полумрак сгущался. Скоро совсем стемнеет. Вот уж тогда – только держись. Здесь могли быть не только зверь или нечисть. Не исключал Пахом возможности нападения морока, наподобие того, с каким сталкивался уже. Теперь он готов. Нежданного нападения точно не будет.

А вот откуда-то издалека медленно наплывает вязкий туман. Туман, пока еще стелющийся под ногами. Скорее всего, это будет густеть и подниматься. Лишь бы не был ядовитым или дурманящим. Вдруг это часть испарений от гадких, мутировавших мухоморов? Или еще что, похлеще.

Вдали хрустнула ветка. Пахом вгляделся в ту сторону. Кто-то крадется, да еще и не особо таясь, раз позволил ветке хрустнуть. Кто-то здешний, уверенный в себе. Выдал свое присутствие бесцеремонно и явно, по-хозяйски. Что ж, это его проблемы.

Внутреннее зрение дало предварительную картину: выдавшее себя существо было не чересчур большим, но злостным. Подкрадывалось ближе. Пахом не останавливался. Пускай крадется. А как подойдет ближе, тогда и встретим как положено. Подобающе встретим, не скупясь на приветственные тумаки. Коли надо будет, глаз на одно место натянем, да по тому же месту пинка отвесим. А коли придется, то можно и без пинков, насмерть.

Пахом невольно припомнил, как с год назад вынужденно сотрудничал с одним наемничком. Вместе кикимору изводили. Так наемничек тот любил одну фразу повторять: мол, щас мы этой разлюбезной душегубке болотной глаз на тощий афедрон натянем. Чтоб позабыла, как люд честной губить ни за что ни про что. Правда, потреблял он при этом далеко не приличный вариант того места, куда глаз собирался натягивать. Не знал, бедолага, что кикиморы порой попадаются такие, что мысли читать умеют. Так она, гадина своенравная, ему присказку эту едва реальностью не обернула. Мстительная особа попалась. С тех пор наемничек Ольгердом Одноглазым зваться стал. Но и кикимору извели в итоге. Лихая драка была…

Долго красться незваный гость не стал, вскоре дал себя разглядеть сквозь чащу. Лохматый, размером с волка, только в холке чуть выше из-за горба. Тощий, с длинными лапами. И гибким, длинным, свисающим до земли суставчатым хвостом. Но поразило не это.

А то, что существо имело две головы.

Две жуткие, вытянутые морды с выпирающими наружу кривыми зубищами. На каждую – по одному сверлящему взглядом, дико-безумному глазу.

Наглый волчара. В себе уверенный и грозный.

Пахом в ответ просверлил его взглядом. Не отвел глаз, когда чудовище оскалило одну из пастей, будто улыбаясь – жуткой улыбкой смерти.

Отвернулся намеренно. И неспеша, спокойно двинулся дальше своей дорогой. Давая понять: на испуг его не возьмешь. Пусть сам волчара от страха обделывается, когда отражение свое увидит. Первым нападать Пахом не будет в любом случае. Ни к чему это. Тварь слишком наглая. Ждет открытого нападения и наверняка готова к этому. Надо быть хитрее. Пусть первой бьет. А уж там не оплошаем.

Нападения долго ждать не пришлось. Пройдя несколько метров, Пахом ощутил спиной, что его преследуют. Но шага не замедлил, не остановился. Дождался, когда зверь прекратит просто преследовать и нападет. Атакующий прыжок, в спину. Одна клыкастая, убийственная челюсть вопьется в шею или загривок. Вторая в плечо. Жилистые лапы, привыкшие терзать и убивать безнаказанно, придавят жертву к земле. И начнется кровавый пир. Не для еды, а просто потому, что так надо. Так интересно. И забавно.

Волчара был уже в полете, когда Пахом крутанулся и ушел в сторону с траектории прыжка. Выбросил руку в ударе, тускло мелькнуло лезвие. Удар пришелся в нужную область, клинок вошел в мохнатую шею. Вошел глубоко. Вспорол артерию. Хлынула кровь. Но зверюга рванулся, неимоверно сильно рванулся, по инерции ушел вперед. Разрывая рану ещё больше. Нож Пахом не выпустил.

Противник рухнул в пожухлое месиво. Повалился, дернулся, ударил пару раз конвульсивно лапой. Потом поднялся. Чего и следовало ожидать. Это не обычный хищник. То, что с одного удара убивает обычного – такого не убьет. Только ранит и разозлит. Так бывало десятки, сотни раз. Всегда, когда сталкиваешься с мутантами и нечистью.

Поэтому ко второму нападению Пахом был готов. Меч уже в левой руке, опущен клинком вниз, вдоль ноги. Правая рука с ножом свободно висит вдоль тела. Это на людях можно принимать боевые стойки да финтить, чтобы произвести впечатление, когда это возможно. И когда впечатления достаточно, чтобы избежать боя и прочих глупостей. С чудовищами – дело другое. Здесь надо быстро, эффективно и беспощадно. Порой лучше так, чтобы чудовище нападало само первым, тратя силы в сокрушающих ударах да выдавая свою тактику и то, на что способно. Тем более, если чудовище уже ранено, и силы тратятся быстрее. Вытекают вместе с кровью.

Прыжок был такой же дикий, яростный и меткий, несмотря на рану. Ярость придавала сил. Возможно, последних. Что ж…

Тело само ушло вправо, рука плетью взметнулась вверх, меча, как живая молния, рубанул по летящей мимо двухголовой туше. Но рубанул не просто так – тоже по шее. И в этот раз глубже, гораздо глубже. Меч – это не нож. Это орудие смерти. Верный друг и защитник в умелых руках. Безжалостный убийца, когда это необходимо.

Вторая, не раненая башка тварюги наполовину слетела с плеч, повисла на куске плоти, жутко и кроваво. Сам гаденыш бухнулся наземь, тяжело завершив последний прыжок. Задергался, булькая и урча. Уцелевшая голова тупо и бессмысленно билась об землю, скалила зубы, водила выпученным глазом. Надо добить. Чтобы не мучился. Да, это исчадие ада, которое, останься оно в живых и выберись из этой чащи туда, где живут люди, нормальное, обычное зверье, где есть кого убивать – загубило бы и поубивало много кого. Но ведь и оно – живое. Ему тоже больно. И потому добить лучше быстро и без особых раздумий…

Однако, уже занеся меч для последнего удара, Пахом насторожился. Снова напряг внутреннее зрение. Где-то невдалеке есть кое-кто еще.

Двухголовый волк, поверженный и почти убитый – дергается у ног.

Волк.

Волки нападают стаей.

Даже если они мутанты, порожденные неземной силой.

Один боец повержен. А стая… Стая здесь.

В чем Пахом тут же и убедился. Из тени показался еще один сгорбленный силуэт.

Метнул взгляд по сторонам. И справа, и слева показываются, постепенно крадутся, еще твари. Такие же, как и первый. Справа трое. Слева двое. Сзади тоже двое. Окружают. Готовятся к нападению. Тот, первый, самый наглый, мог оказаться вожаком. А мог быть изгоем, которого бросили в атаку первым. Как отвлекающий маневр. И чтобы выяснить, насколько силен противник. А то, что Пахом не просто кусок мяса, а реальный противник, который может дать отпор, знающий и опытный хищник мог увидеть и почуять по поведению.

Окружение – это плохо. Но кто сказал, что будет легко?

Нет, легко не будет. Будет тяжко и больно. Ох, не на легкую добычу вы нарвались, поганцы. Так что держитесь…

В этот раз атаковали сразу двое. Один слева. Другой, как положено, с тыла. Разом не бросаются. Понимают, что только мешать друг другу будут. Поэтому сначала эти двое, чтобы отвлечь, поранить по возможности, ослабить. А потом и следующие включатся.

Короткая разбежка – прыжок. Без рычания. Молча. Сосредоточенно.

Подпустив поближе, Пахом ушел с линии атаки, крутанулся – и в коротком замахе рассек наискосок шею и часть груди тому, кто летел слева. Продолжая движение, срезал на лету напавшего сзади. Приземлился упруго на одно колено, пружинисто встал, подлетел в прыжке – лезвие пригвоздило еще одного. Того, что выбежал справа. И понеслась…

Твари не просто окружили – они уже сошлись чуть ли не вплотную, готовые разорвать на части – дико, упиваясь кровищей. Но не тут-то было. Плотность окружения их не спасет. Как и молниеносные атаки, которыми они пытались настичь свою жертву. Пахом был быстрее. Страшны зверюги. Но не тот это противник, ради которого он сюда пришел. Не тот…

Шаг по диагонали влево и вперед. Резкий рубящий взмах. Мерзко скалящиеся хари следующего хищника напоролись на лезвие. Одна из голов разинутой пастью глубоко наехала на убийственно острый металл, оставшись практически без нижней челюсти. Вторая рассекла глаз. Туша пролетела дальше. Упала, завизжала противно. Не отвлекаясь на нее, ушел от еще двух. Бросок вправо, рывок – проткнул еще одну тварь. Параллельно долбанул по загривку тяжелым сапогом неудачно приземлившемуся, какому-то облезлому недобитку, который атаковал яростно, неистово, но такого проворства явно не ожидал. Долбанул мощно, костоломно. Особым отработанным ударом, ломающим шею. Было на ком отрабатывать за эти годы. Ломали шеи и покрепче.

Не убирая ноги, направил лезвие назад, потом по дуге вверх. Задел и отбросил еще одного. Тут же меткий прыжок – добил ближайшего валяющегося волчару. Разворот, удар. Еще одна жуткая, лютая, но бесполезная атака прервана – гад повис с пробитой шеей на клинке. Пахом тут же повел его вниз и в сторону, освобождая от нависшего тела, которое свалилось, попыталось встать. Почти удалось. Пара неверных шагов, и еще один мутировавший волк рухнул на землю. Пахом бил наверняка. По уязвимым для большинства существ местам. Вот еще один мутант чуть ли не впился в ногу, а другой, тоже подкравшийся, оттолкнулся от земли и попытался вцепится в шею.

Что ж, пусть пытаются. Пусть следуют своей натуре. Пусть жаждут крови. А когда осознают, что не одолеть им такого противника, будет уже поздно.

Резко убрав ногу, Пахом развернулся, завел лезвие за спину. Не просто так, а в умелом ударе. В развороте расширил удар, дал свободу мечу, придал усиление. Раскромсанный, рухнул наземь тот, что чуть не впился в шею. Все-таки цапнул, оцарапав ногу, атаковавший снизу. Рана должна была получиться чудовищная и рваная, потому как не просто укус это был. Стоило видеть вблизи этот адский оскал, чтобы понять – такая вот мерзость запросто может одним движением кусок мяса выдрать, полголени оттяпать. Спасла броня. Да и сам Пахом не лыком шит. Тело крепкое, твердое, выносливое. Так что какой там оттяпать – скорее тварь зубы сломает да челюсть вывихнет. Правда, еще одна пасть-то остается…

Как бы то ни было, меч пробивным ударом пригвоздил ту самую вторую пасть к земле. Вошел у основания черепа, ибо так надежнее. Легко выскочил. Еще один рывок – вошел в пасть поднимавшемуся чудищу, вышел из затылка. Прыжок: добил парочку израненных, но встающих на ноги.

И только тут сообразил. Что-то больно много их. Больше, чем посчитал изначально. Почти сразу сзади напали еще двое. Одному отсек полбашки наискось, второму рубанул по глазам сразу на обеих бошках. Отскочил в сторонку. Добил полубезголового. Сразил ослепленного.

Вот еще волчара пытается подняться.

Нет, похоже, они забыли, что такое отступление. Или просто не знают. Не уходят. Даже видя, что почти вся стая перебита.

Ну да ладно. Их проблемы.

Пока вроде отбился. Есть миг, чтобы вглядеться в окружение. Увидеть. Вгляделся. И не напрасно. Чуть поодаль крадутся опять двое. Такие же, двухголовые. Готовятся напасть. Не хотят уходить. Ни живыми, ни мертвыми. Значит, останутся тут. Полягут. Кто бы они ни были. Откуда бы не взялись.

Пусть подходят. Встретим. Коротко и четко.

Сети

В конце концов, Пахом двинулся дальше, не теряя бдительности.

Волки больше не нападали, только наблюдали издалека, из чащи. Видимо, хоть какой-то инстинкт самосохранения у них есть.

Чем дальше заходил Пахом, тем поганее становилась местность.

Зловеще-противные, надутые мухоморы встречали все чаще. Даже в сгущающемся у ног тумане их было видно неплохо. Разрослись. Большие и высокие. Редко где встретишь грибы такого размера. А некоторые уж и вовсе выше колен вымахали. Да и не грибы это уже… Погань какая-то несусвеная и уродливая.

Еще больше напрягало то, что меж деревьев постоянно стала попадаться непонятная вязкая субстанция, растянутая нитями-соплями, будто вязкая паутина. Стоп. Да это ж и есть паутина! Огромная, разляпистая, раскиданная тут и там, липучая. Местами оборванная, дырявая. Но в основном – доставучая и крепкая.

Пройдя с полверсты, Пахом уже реально чуть ли не на каждом шагу вляпывался в эту гадость. Паутина в почти везде. И не обойти. Только напролом, только прорываясь сквозь нее можно продвигаться.

А вот уж и меч опять пригодился. Паутину приходится прорубать. Просто напролом уже не получается. Краем сознания Пахом отметил: волки не преследуют. Вот те раз! Отстали. Или… сбежали. В общем, неудивительною

Паутина – признак паука. Судя по ней, сам паучище не шуточный. Не меньше лицегрыза, неприятного такого существа размером с человеческую голову. Название соответствует роду занятий. Как-то раз вздумал такой вот завестись в роще, которую пересекал купцовский тракт. Вроде и роща-то не густая, затаиться толком негде. Но, проезжая по дороге через неё, некий торговец вместе с обозом и слугами вляпался в паутины-ловушки лицегрыза. Пронесло: вляпался да проехал. А вот другим одиноким путникам везло меньше. Попался один местный чудак в паутину. Благо, что Пахом мимо проезжал, наткнулся и освободил бедолагу. Еще б чуток, и не сдобровать. Лицегрыз, он на то и лицегрыз, своих жертв медленно и мучительно убивает, сначала парализуя, а потом неспеша, день за днем, пожирая. Начинает с лица. Пахом добрался до гнезда лицегрыза. И порубил паучка. А гнездо – сжег. Только так, иначе расплодится, зараза, будет жрать люд честной. Видал Пахом, как и за что именно паучара получил свое название. Приходилось.

Но что поджидает тут? Паутина помощнее, чем у лицегрыза.

Чувство опасности резануло ножом внезапно. Но поздно. Пахом резко развернулся, пытаясь встретить и отразить. Но тут в лицо прилетело нечто густое и едкое. Прилипло намертво, окутав голову и лишив возможности видеть. Меч Пахом не выронил, держал крепко. На миг осознал – кто-то или что-то выплюнуло на него субстанцию, схожую с паутиной. Только это была не паутина, а сгусток… непонятно чего. Такая же дрянь шибанула по рукам, оплела, сжала. И одновременно по мечу. Руки онемели. Запутались. Меч все-таки выпал. Спустя миг липкая хрень опутала ноги. Пытаясь разорвать путы, Пахом напрягся изо всех сил, рванул руками и ногами яростно.

Попасться вот так вот глупо! Нет, это никуда не годится. Раз уж сунулся в логово чудищ, порождений преисподней, то и веди себя соответственно. Будь настороже всегда. Давай отпор. Изо всех сил! Чему тебя только, балбеса, учили? Для чего знания вручили и позволили силы пробудить и развить? Уж не для того, чтобы быть каким-то там паучиной безмозглым слопанным… Эх! Слов бранных не хватает! Да и не нужны они, освобождаться надо, пока не поздно.

Мышцы вздулись буграми, руки и ноги напряглись сталью. Собрав и сосредоточив волю, Пахом придал еще большее усилие мышцам, сконцентрировал все силы в одном месте – в кистях рук, опутанных паутиной. Рывок, усилие, еще рывок… И вязкая, но прочная, постепенно твердеющая паутина поддалась. Ее удалось растянуть до предела. Разорвать! И высвободить, нконец, руки.

Но это полбеды. Надо еще освободить ноги. Найти меч. Пока не прибыл сам паук…

Хотя, похоже, прибыл. Снова мозг резанула опасность.

Нечто большое, грузное, но невероятно быстрое, спрыгнуло откуда-то сверху, из бесконечно спутанных и густых крон. Приземлилось рядом. Пахом не видел его глазами. Но чуял внутренним зрением. Паук был не просто животным. В нем, как и в двухголовых волках, чувствовался разум. Чуждый разум. Холодный, подавляющий и злой.

В голову пробился гипнотический голос.

Замри, смертный. И сдохни в страхе…

Тварь – телепат. И, как и все монстры-телепаты, непомерно гордится этой способностью, которая, в сочетании с жуткой внешностью и убийственными возможностями, дает ощущение непобедимости. И, как правило, губит. Когда твари натыкаются на тех, кто может дать отпор. Да не просто отпор. А врезать как следует. По роже гнусной да по другим слабым местам. Обхитрить и прибить.

Так что пусть помечтает. Пахом не стал медлить, собрал энергию для ментального удара и выплеснул её ответом, незримым копьем, пронзающим сознание твари. Это должно затормозить паука. Или вовсе вырубить. Смотря насколько монстр силен. А после от пут избавиться… И быстрее, быстрее!

Но избавиться от того, что спутало ноги, Пахом не успел. Паучище, хоть и получил неслабо, все-таки вцепился жвалами в бедро. Прокусил кольчугу и броневую пластину. Пронзил плоть. Жвалы глубоко и жадно ушли в мясо, корявыми зазубринами иссекая и калеча.

Плохо дело. Скверно. Укус глубокий. Ранит серьезно. Может, даже лишит возможности идти. Страшнее же не то, что паучина вырвет солидный кусок мышцы. А то, что укус будет фатально ядовитым. Таким, что можно и не выжить. Яд уже действует. Вливается внутрь. Черным, убивающим, гадким месивом. И это чувствуется. До дрожи. До судорог. До крика. Но кричать не было возможности. Челюсти свело. Скрипя зубами, Пахом врезал стальным кулаком паучине по башке, повыше жвал, надеясь, что там у твари располагается болевая точка. У большинства гигантских паукообразных так и было. Этот вряд ли исключение. Надо добавить по области у виска, там, где, как правило, боковые глаза. Что собственно, и сделал – резким, твердым, пробивным ударом, каким камни крушил. Пока силы еще есть, пока разум не затуманен, пока яд не достиг убийственного предела…

Паук разжал все-таки челюсти. Но не от удара. Что-то его отвлекло. Что? Плевать, главное, что отцепился. Издал истошный, скрежещущий визг, от которого волосы встали дыбом. Вот всегда они так, стоит только ранить гада, как вопить начинает, до нервов продирая. Паучина кинулся куда-то в сторону. Вздрогнул. Взъярился, снова кинулся опрометью, живой стопудовой стрелой. Взметнулась невидимая телепатическая волна-удар – ответочка на ранение? Оглушающая атака? От нее у Пахома заломило виски. Он понимал, что еще легко отделался, ведь непривычный человек от такого в лучшем случае теряет сознание. В худшем – резкая боль, кровь из носа и ушей, и смерть.

Только теперь до Пахома дошло. Паучина атаковал еще кого-то. Постороннего. Сам удар телепатический удар был направлен именно на незванного гостя. Явился, не запылился, хрен в кафтане. Долбанул чем-то по пауку, отвлек и разозлил его. Силен, зараза. Человек иль нелюдь? Потом разберемся, освободиться бы да выжить… Но почему телепатический удар не больно-то и подействовал на напавшего? Явно нелюдь…

Возня в стороне не прекращалась. Паук метался, пытаясь набросится на незнакомца, убить. Бесился и визжал, скрежетал неистово. Яркая, кипучая аура шла от паука. Хлестали волны гипноударов. Да и сам он нападал, прыгал, бил и бился, не на жизнь, а насмерть. Бился… да уже не так грозно. Вполсилы. Медленнее стал. Потому что был ранен. Потому что и вполсилы уже бить врага невмоготу. И силы из паука уходили, таяли.

Как и силы Пахома уходили, разум мутился, пытаясь ускользнуть в небытие. Не отключаться! Сопротивляться! Чертов яд…

Наконец, послав из последних сил гипно-удар, отчаянный, страшный, безжалостный, выплеснув всю оставшуюся бушующую, ураганную ярость… паук прыгнул. Промахнулся – верткий противник, будто играючи, увернулся от восьмилапой туши, ушел от едкого плевка, отразил молниеносно дернувшуюся в ударе волосатую лапу с ядовитым загнутым когтем-жалом…

Паучище шлепнулся, содрогнулся. И затих. Раздался леденящий, глухой булькающий утробный звук, до того гадкий, что впору уши затыкать. Внезапно оборвался. Все. Паук сдох.

Прошла минута.

Другая.

Тишина.

Пахом, борясь с оглушающей рвущей болью, умудрялся внутренним взором нблюдать за тем, кто поборол гада. Услышал облегченный вздох. Человек. Судя по ауре, что показывало внутреннее зрение, внезапный спаситель, скорее всего – человек. Это вроде как неплохо. Но кто он? Откуда взялся?

Неуверенные, осторожные шаги. Человек подошел близко, почти вплотную. Какое-то время разглядывал Пахома внимательно.

“Помоги освободиться” – хотел сказать Пахом. Но язык еле ворочался, к тому же, липкая дрянь забила рот и мешала дышать толком. И потому получилось невнятное нечто:

– Пфффу уфффуффф…

Пахом замолк.

А человек молча начал резать путы на ногах. Пахом тем временем, собирая остатки сил, освобождал лицо. Укушенная нога горела огнем, и никак не успокаивалась. Яд выкачивал, изнурял, иссушал. Силы уходили. И жизнь заодно. Но Пахом сопротивлялся. Нет, это еще не конец. Не так просто.

Наконец путы разрезаны. С лицом оказалось сложнее, удалось еле приоткрыть глаз. Но незнакомец помог справиться и с этим.

Проморгавшись, Пахом открыл было рот, чтобы сказать-таки спасибо.

Да так и застыл с открытым ртом.

– Иван?! Ты… что ли? – крайне удивленно выдавил он.

– Ага. Я, что ли, – рыжий, осыпанный дикой игольчатой хвоей, чумазый и растрепанный, Иван лыбился от души и как-то простецки, не совсем уместно.

– Ты что тут забыл? – переводя дыхание, спросил богатырь.

– Ничего, – невозмутимо ответил Иван. – За тобой вот иду. Вовремя пришёл, как погляжу.

– Это точно. Вовремя, – кивнул Пахом. Скривился от прожигающей насквозь боли. Глянул на паучину, что валялся невдалеке. Дохлый. С пробитым брюхом. И с дырой в голове. А из одного из десяти глаз торчал глубоко вошедший деревянный кол. Похоже, что застрял намертво. – Давно идешь?

– Да уж давненько. – Иван попытался оттереть или стряхнуть гадкую слизь, что заляпала одежду. Кровь паука? – От места, где волхвы раньше жили. Я туда заранее пришел, тебя поджидал.

Пахом промолчал. Парень не побоялся идти за ним. Причем умудрился идти незамеченным. Но как? Человеку, да и почти любой твари, укрыться от Пахома трудно. Почти невозможно. Если только…

– Отца не послушал. Брата бросил, – проворчал он, смутно догадываясь, как у Ивана получалось оставаться незамеченным. Но как так произошло, что волки его не тронули?

– Да есть… причина одна, – ответил он. Добавил, указывая на укушенную ногу. – Ты ранен.

Прокус на ноге выглядел жутко. Пахом впервые за это время решился глянуть туда. Зря. По ощущениям – ничуть не лучше.

– Ничего, – упрямо отмахнулся Пахом. – До свадьбы заживет. До твоей.

– Яд там, – обеспокоенно сказал Иван. – Выдавить надо. К знахарю надо.

– И где ж ты такой умный нашелся, а? – бодрился Пахом. – Я сам себе знахарь.

Опустился на землю сел, вытянув ноги. Снял раздробленную жвалами пластину брони. Достал из поясного кошеля пару пузырьков. Один открыл и плеснул на рану. Сжал челюсть натужно. Окаменел. Переждал. Из второго пузырька сделал глоток. Снова переждал.

– Ты зачем сюда пришел, парень? На смерть пришел.

В этот раз промолчал Иван.

– Я ведь, когда с Мурлом встречусь, могу не выжить, – продолжал Пахом. – Мурло прибью, сам могу погибнуть. Да и ты тоже. Это не игрушки.

– А я и не играю, – возразил Иван. – Вот был бы ты сейчас один, так и до Мурла бы не добрался. Паук бы тебя… того.

Прав сын кузнеца. Целиком и полностью. Несдобровать Пахому без помощи. Тут ничего не попишешь.

– Может, и того, – согласился. – Но все равно. На кой пес сюда приперся?

Иван замялся, задумался, будто решаясь: говорить, или не стоит? Потом вроде решился.

– Есть причина…

– Да говори уже.

– Василиса…

– Что Василиса? – встрепенулся Пахом.

– Это… не дам я ей помереть. Прибью Мурло поганое. Василису освобожу.

Пахом посмотрел на него задумчиво.

– Чего это так?

– Жива она – сердцем чую, – выпалил Иван. Сокровенное выдал. То, что глодало по ночам, спать не давало, мучило сомнениями – и в конце концов заставило бросить все и идти сюда. – Лю… дружили мы с ней.

Еще задумчивей стал Пахом. Даже на проникающую все глубже боль от яда внимание почти перестал обращать. А зря. Универсальное противоядное зелье, политое на рану, не обезболивало, от мук не спасало. Выпитый бодрящий эликсир, к которому пришлось уже второй раз прибегнуть, тоже боль не утолил. Дурной признак. Видать, яд уже успел проникнуть достточно глубоко. Сломил и поборол все естественные защитные механизмы. Это не укус какой-то там змейки. Или привычной, мелкой ядовитой нечисти. Это гораздо серьезнее.

"Любит", – подумал невольно Пахом. – "Василиску любит парень. Вот и рванул ей на выручку…"

Дурак, как есть дурак! Раньше бы еще рванул. Сам на жертвоприношение напрашивался. И теперь вот не остался в стороне – следом за Пахомом пошел. Однако, поступил умно. Шел втихаря, чтоб не прогнали. И объявился, когда помощь понадобилась. Дурень, конечно, что все-таки на гибельное дело пошел. Но дурень не безнадежный. Если выживет, может, и получится из него толковый человек.

– Ишь ты… сердцем он чует. Ну-ка, помоги подняться.

Нога онемела почти что до полного бесчувствия. Припухла слегка. А вот рана почернела страшно. И присохла. Если продолжит в том же духе, то пропадут оба. Пахом от раны. Иван от здешних обитателей. Или то же Мурло прикончит, если встретится. В таком состоянии не повоюешь, мать его за ногу.

Из любой ситуации выход есть. Главное его увидеть.

Но вот из этой поганой ситуации какой может быть выход? И где его искать?

Четыре признака оборотня

Легче не становилось, а силы иссякали чуть ли не на глазах. Голова кружилась и была как будто не своя. Да уж, веселые дела получаются. Веселее, блин, некуда.

Чудовищную дозу яда схлопотал Пахом. Коня с ног свалит. Да какой там коня! Мамонт облысеет да бивни с копытами вместе отбросит. Иван хоть и не видал ни разу мамонтов, но представление о них имел: в книжке, написанной одним ученым человеком, как-то раз картину видал. Весьма большая скотинка мамонт этот, волосатая, рогатая. И хвосты с обоих концов, причем один заместо носа. Да и копыта наверняка есть. Чудно…

Пахом, похоже, покрепче мамонта будет. На то он и богатырь. Пока еще держится. И Иван, подхватив его под плечо, вел куда-то. Куда? Сам толком не знал пока. Поэтому вперед, куда ж еще. Не обратно же в паучье логово да к духголовым волчарам в пасти. Вроде бы на север идут, в нужном направлении. А направление Иван чуял, это у него с детства такое свойство. В лесах никогда не блудился и не блудится, всегда знает, где какая сторона света. Конечно, в этом поганом лесу ориентироваться по обычным приметам сложно. Солнца не видать. Липучий, с гнильцой, мох растет где попало. Деревца уж и вовсе незнакомые какие-то. К иным растениям аж приглядываться жутко.

Но не беда. Выберемся.

В какой-то момент Пахом почти отключился, изнемогая. И вдруг у Ивана появилось четкое озознание, куда идти. Будто шепнул ему кто-то невидимый. И он неожиданно свернул с взятого ранее курса.

– Куда… – проронил Пахом. И сильно удивился тому, как прозвучал голос. Притих.

– Сюда нам надо, – уверенно указал Иван взглядом. Туда, где дремучие гадкие заросли переплетались чуть ли не сплошной стеной.

– Зачем… – тяжело выдохнул Пахом.

– Надо так, – гнул свое Иван. И потопал в заросли, таща богатыря на себе. Шаг за шагом, тяжко, преодолевая бурьян и продираясь сквозь ветви, но уперто и без остановок. Чутье и внутренний голос вели его. И с каждым шагом росла уверенность, что направление и впрямь верное. Там, только там можно помощь отыскать. И лучше бы поторопиться. Каждый миг на счету.

Заросли, казавшиеся до сих пор непроходимыми, неожиданно стали редеть и расступаться. Уже минут через десять путники увидели небольшую полянку. Жуткие деревья тут выглядели не такими уж жуткими. Меньше гиблой энергии. И как-то светлее. Иван приободрился.

– Видишь? – спросил на ходу, зная, что вряд ли дождется ответа. Совсем ослаб богатырь. Главное, чтобы сознания не потерял. – Туда надо.

Выкарабкались на полянку.

А там…

Сначала Иван подумал, что это просто заросший жухлой травой холм. Подойдя поближе, разглядел: глубоко утопленная землянка. С низким полуглухим окном. Словно бы в землю… вмятая. Без входа и выхода.

В нерешительности Иван остановился. Вслушался.

– Туда надо, – снова сказал он, еще более уверенно. В землянке кто-то должен жить. Зла и темной энергии не чувствуется. Проблема в другом. Как в землянку попасть?

На крыше внезапно образовался кот – словно из воздуха появился. Огромный, пушистый, лесной окраски, с черными пятнами. Гипнотические глаза-изумруды с любопытством, изучающе какое-то время смотрели на путников. Потом котяра мяукнул громко, словно бы подзывая гостей, приглашая их. Спрыгнул и скрылся за землянкой с другой стороны.

– Ты посиди тут, – предложил Иван. Может, почудилось, но котяра был один в один ихний Васька. – Я сбегаю проведаю, что там.

– Не ходи… – прохрипел через силу Пахом. Схватил за рукав, пытаясь удержать. – Оборотень это. Загубит…

Но Иван не слушал. Легко высвободился. Аккуратно и бережно усадил богатыря в траву, а сам быстрой походкой пошел туда, где скрылся кот.

– Стой, – хотел выкрикнуть Пахом, да голос подвел совсем. Треклятый яд выкачал полностью. В горло будто песка насыпали, а потом еще жгучим перцем долбанули. Скверно.

Нельзя к котяре подходить. Оборотень может заманить в ловушку, заморочить голову, затуманить разум и погубить. Пропадет парнишка. Ни за что ни про что, так и не выполнив того, что задумал. Василису выручить, чудище прибить… Да какое ему, к лешему, чудище! На банальную замануху кота-оборотня повелся, дурак. И ведь не остановишь его теперь, что самое обидное. Слов Ивашка не слушает, хоть закричись, если сможешь еще. А догнать, остановить точно сейчас не удастся.

Все равно надо попытаться.

Пахом тряхнул головой, отчего туман только усилился. Попробовал встать. Его не покидало необычное впечатление, что кот знакомый, где-то его уже видел. Но где? Долбаный яд, похоже, и память начал отравлять. Где-где. Ясно где. Это ж тот самый кот, что в доме кузнеца обитает. Дважды на глаза попадался. А сейчас вот тут он. Как, почему? Явно неспроста, конечно. Мало ли что у оборотня на уме.

А то, что оборотень, это как день ясно. Теперь ясно. Три явных признака сошлись в единую картину: кот большой, необычайно большой для домашнего. Взгляд магически-осмысленный, глубокий. Если присмотреться внимательно, то можно это заметить. Можно, да не всякому дано. Оборотни притупляют мысленный взор, пелену нагонять могут, взгляд отводить. Тем и маскируются. И третий признак – преследует их оборотень. От людского поселения до гиблых мест, до этой глуши.

Ну а самый наглядный признак, четвертый, показался уже во весь рост, выходя из-за землянки. Высокий, лохматый, пепельно-седой мужичок, закутанный в меховую накидку, ловко и пружинисто шел навстречу Ивану. Накидка серая, с черными пятнами. Несмотря на седину, мужичок – вернее, оборотень в человеческом обличье – выглядел молодо, без единой морщины на лице. Изумрудно-зеленые, цепкие и мудрые глаза магнитили, вертикальные зрачки расширились, вглядывась будто в самую душу. Пахом разглядел эти детали, потому что оборотень подошел к нему близко, присел рядышком. И тоже разглядывал.

– Узнаешь меня, Пахом? – спокойно и добродушно спросил он.

Тот кивнул. Хоть и не до конца доверял оборотню. Нет причины для доверия. А вот для недоверия поводов предостаточно. Опыт предыдущего общения с оборотнями ничего хорошего не сулил.

– Ну, а теперь пойдем в дом, – предложил оборотень. – Исцелять тебя будем. Крепкий ты парень. Богатырь. Но и на богатыря порой управа находится. В здешних местах такое запросто. Ну, потащили?

Оборотень повернулся к Ивану.

Молча подхватили Пахома под плечи. Подняли. Бодренько пошли к землянке. Несмотря на то, что богатырь еле переставлял окончательно переставшие слушаться ноги…

***

В землянке сыровато. Полутемная, маленькая и тесная, она была пропитана и наполненна густо-травяным духом, успокаивающим, убаюкивающим. И оттого казалась уютной. И теплой. На стенах покосившиеся, грубо сколоченные и потемневшие полочки с какими-то горшками и непонятными сосудами. Под низким потолком перекладины тянутся, на которых вениками и пучками висят пахучие травы. На полу лежит темно-бурая большая шкура с длинным примятым мехом. Куда и уложили Пахома.

– Вот так, – приговаривал Масилий. – Полежи пока, я мигом.

Оборотень и врямь управился быстро: взял с полки неприглядный на вид сосуд с тонким горлышком, откупорил крепкими зубищами. Протянул Пахому.

– Пей, – поднес зелье к лицу. Добавил, видя, что богатырь, несмотря на полуобморочное состояние, не собирается его слушаться: – Самому-то не обидно загнуться от укуса паучка безмозглого? А еще ученик великого Святогора. Ваня, ты ему нос заткни, силком напоим…

Пришлось выпить.

Зелье, который дал оборотень, погрузило разум в ещё большую мглу. Заодно и боль заглушило. Пахом предпочел бы вытерпеть боль, чем терять ясность ума. Не то сейчас положение, чтобы забываться. Яд сам по себе нейтрализован не будет. Надо собрать остатки сил, спрессовать всю волю и сопротивляться, сконцентрировать целебную энергию духа, чтобы помочь телу изгнать яд. А для этого нужен ясный разум. Просто на лекарства да противоядия Пахом не надеялся. Понимал, что этого не достаточно.

– Легче стало? – спросил оборотень заботливо. И снова улыбнулся от души, обнажив не кошачьи, а почти тигриные клыки. Получилось диковато. – Меня Масилий зовут, – представился, как ни в чем не бывало. – Масилий Мудрый.

“Это кто же тебя, нечисть, так зовет, хотелось бы знать” – язык слушался плохо. То ли из-за зелья, то ли из-за яда. А может, и оттого, и от другого. Поэтому Пахом не сказал это вслух.

– А меня Иван, – в ответ назвался Иван. – Кузнецов сын. Младший.

“А еще дурак. Знатный”

Ну кто ж оборотню свое настоящее имя называет? Очень неосмотрительно. Оборотни колдовать могут. Сильно. И почти всегда недоброе их колдовство. Ни разу еще Пахом добрых оборотней не встречал. Злых, кровожадных – да. Коварных. Просто вредных, в конце концов. Но уж никак не добрых. Хоть малую, но пакость всегда сделают. Это если сильно повезет. А такое редко бывает. Как снег летом. Чаще всего, по горькому опыту, оборотни норовят обхитрить, ввести в заблуждение и убить. Или просто убить. Без хитростей. А уж если имя узнают – то считай, ты в их власти. Могут в разум проникать, мысли читать и внушать хрень всякую. Не все, конечно. Те, кто постарше и обладают нужными навыками. Кто сил набрался за годы. Оборотни почти как люди в этом плане: умения и способности, потенциально имеющиеся, надо еще суметь развить.

Оборотень со странным именем Масилий, которого, по его же словам, называют Мудрым, взглянул на Пахома. Пристально.

– Ты, Пахом, зря напраслину тут на меня думаешь, – будто прочитав мысли, сказал он. Вот ведь зараза этакая. – Я зла причинять не намерен. Ни тебе, ни тем более Ивану, которому служу верой и правдой уже не первый год. А, Вань?

– Ага.

Иван, как ни в чем не бывало, устроился поудобнее, сидя прямо на полу. Спросил:

– Так ты в самом деле в кота нашего, Ваську, превращался? И в его облике у нас дома бывал?

Спросил так, на всякий пожарный, для уверенности. Потому как сложить два и два умел. А увиденное у землянки превращение из кота в человека было красноречивее всех слов.

– Сам-то как думаешь, Ваня? – усмехнулся, сверкнув зеленым глазом, оборотень. Добавил, обращаясь к Пахому, будто снова мысли его увидел: – А Мудрым называют те, кто знает меня. Те, у кого мозгов поболе будет, чем у некоторых дуболомов. Ну да ладно, хватит болтать.

– Как… – выдавил Пахом с превеликим трудом. – Как ты…

– Мысли твои прочел? Имя откуда знаю? Очевидно же. – И то правда. Оборотень обитал в доме кузнеца. Котом прикидывался. Ивана он и так знает. И домашних его. По именам. И Пахома тоже. Потому что имя его называли там. Вслух. При оборотне. Нет тут загадок. Зато есть очень, очень нехорошее положение, в которое они попали.

Оборотень между тем зажег пучок травы с яркими красными бусинками ягод и отдающими синевато-багровым оттенком листьями, положил его в непонятного вида треснувшую миску. Трава тлела, давая блеклый, полупрозрачный дым. Запахло свежестью – странной, легкой, как луга после дождя.

– А ведь и в самом деле, – подал голос Иван. С таким видом, словно раскрыл великую тайну, о которой больше никто другой и знать не знает. – Ты ж сам к нам пришел. С улицы. И у нас остался. Как раз после того, как камень с небес упал. И Мурло объявилось в наших лесах. Защита на перевале, что волхвы поставили барьером от запретных мест, рухнула… Выходит, ты оттуда к нам забрел?

– Оттуда, – коротко ответил оборотень.

– А почему к нам-то?

Оборотень взял в руки тлеющий пучок и поднес ближе к Пахому. Который и рад был бы сопротивляться, но тело как будто выключили. Даже мысли связные пропали совсем. О сосредоточении не могло быть и речи. Помимо его воли туман усиливался. А разум уплывал – неизвестно куда, в неизмеримую и глухую даль. Однако, разговор он слышал четко.

– А потому, что хорошие вы люди, Иван. По душе мне пришлись. И не выгнали прочь, приютили. А я добро помню.

– Да кто ж кота, в дом к тебе пришедшего, гнать будет? – простецки удивился Иван. – Ну, если только дикий кот, лесной. Тот и кур перетаскает, и на человека напасть может. А ты, хоть и не домашний… Но безвредный.

– Думаешь? – хитровато глянул оборотень. – Я ведь не просто кот.

Иван кивнул, соглашаясь. Мол, пусть так, что тут такого? Потом продолжил:

– Что ж тебе в лесах не жилось? Зачем к людям пришел?

Масилий вздохнул. Ответил, немного помолчав, глядя, как дымится трава.

– Были причины, Ваня. Были. Я и здесь, в лесах время от времени обитаю. И к вам заглядываю.

– Ага. А я-то думал, что когда из дома пропадаешь на несколько дней, то просто в загул уходишь, – хохотнул Иван. – Эх, знал бы, что ты ещё и человек, так и, может, кормил тебя получше, а?

– Хорошо бы, – тут же живо согласился Масилий. Поесть получше он никогда не был против, если честно.

– И псы тебя соседские как огня боятся… Даже вон, волкодав цепной, и тот как щенок скулит, когда зыркнешь на него. Теперь ясно, почему.

Оборотень подмигнул:

– Догадливый ты, Ваня. Светлая голова, не глупый, и не дурак вовсе, как думает кое-кто.

– Это кто же так думает?

– А не скажу, – Масилий глянул на Пахома красноречиво. Наклонился, заглянул в глаза. – Ну как, богатырь? Слышишь меня?

– Слышу… – глухо отозвался Пахом. Сам удивился, что это получилось. Туман уже почти забирал его. Но вот сейчас, совершенно неожиданно, отступил. Показалось, что по воле оборотня. Или чудится? Как только туман перестал затягивать в пропасть забытья, начали появляться силы. Силы для внутренней борьбы и сопротивления. Боль не отступала окончательно, ныла, но была сильно заглушена действием зелья и дымом трав. Будто закопали ее где-то. Глубоко-глубоко.

– Подойди сюда, Ваня. Сейчас твоя помощь потребуется.

Иван молча и решительно подошел. Глянул на рану. По мелькнувшему на лице выражению Пахом убедился. Ничего хорошего.

– Ну, богатырь. Вот теперь понадобятся все твои силы оставшиеся, энергия духа и ясность ума. И терпение… Заодно проверим, не зря ли тебя богатырем нарекли. Будет больно.

“Нашел чем пугать”, – мысленно выдал Пахом. Оборотень услышал.

Всего один секрет

Когда жгучие жуткие когти, неаккуратно и без пощады впившиеся в кожу, проткнувшие мышцы и добравшиеся до костей, а потом расколовшие и поломавшие их, растерзали плоть окончательно, не оставив живого места… Когда нахлынувшая безумным взбесившимся океаном боль пробрала каждый нерв, вырвала и распотрошила внутренности, а потом долго, жадно и упорно, разрывая остатки тела на части, все-таки разорвала, а перед этим выжгла дотла… Когда пытка превысила все пределы, и разум, уничтоженный и разбитый, уже давно сдался, израсходовав все, предельные и запредельные, ресурсы и возможности… Когда пошатнулось даже то, что ранее Пахом считал неистребимым и могучим фундаментом воли, оплотом необоримой силы и могущества, что не раз помогало выжить, выстоять, удержаться на краю бездны и победить… Когда в миллионный раз показалось, что из беспредельного кромешного царства боли, кошмара и мучений нет и не будет выхода…

Вдруг внезапно стало легче. И боль, адская, нестерпимая, разрушающая и рвущая – постепенно, нехотя, продолжая терзать и мучить напоследок, все же стала убывать. Сходить на нет. Спадала до тех пор, пока вовсе не стихла. И наступила блаженная, долгожданная темнота. И забытье. Пустота. Без мыслей. Без единого образа. Без осознания себя. Провал. Туда, где никого и ничего нет. Где никто и ничто не тревожит и не трогает.

Долгие, изнурительные часы борьбы за жизнь вымотали всех. И самого Пахома, и тех, кто ему помогал выстоять в неравной схватке. Не провалиться за грань смерти.

Сейчас богатырь лежал на той же шкуре на полу, тяжело, но мерно дыша. С каждой минутой, с каждым вдохом дыхание становилось менее натужным. Благостный сон все крепче и крепче охватывал разум и тело.

Иван, как наказал Масилий, заново обмакнул кусок ткани в кадке с водой, сложил и бережно накрыл им лоб лежащего в забытьи.

Сам оборотень хлопотал рядом, уже тише бормоча гортанные слова на неизвестном языке. Смысла этих слов Иван не понимал вовсе, но мощь чуял. Масилий владел даром заговора. Слова, произносимые нараспев, даже приглушенные, все равно растекались по всей избе мощным вибрирующим потоком, отражались от стен, возвращались назад полуэхом. Проникали в самое нутро. И чувство было такое, будто слова имеют ясную, осязаемую, плотскую форму. Вот только как это можно объяснить?

Да никак. Иван решил не ломать голову. Просто инстинктивно вслушивался в них, соединялся с ними, пытаясь влить в них еще и свою, дополнительную силу и старания. Умом это не объяснить. Просто так надо – и все.

А исцеляющие слова густели в воздухе, невидимой, но плотной пеленой повисали, заполняя землянку. В какой-то миг даже почудилось, что они не совсем невидимые. Легкая, невесомая, едва заметная дымка проявилась, призрачной волной мелькнула, коснулась, будто летний ветерок в затишье после грозы… И, направляемая умелой волей, послушно исчезла, впиталась, проникла благодатным потоком в изможденное тело.

***

Спустя еще некоторое время оборотень прекратил заговоры. Уселся прямо на полу. И Иван рухнул неподалеку, обессиленный.

– Устал, Ваня? – спросил Масилий. Выглядел он тоже измученным, будто только что поле в одиночку вспахал. Три раза подряд.

– Не очень, – соврал Иван.

– А что тогда бледный, как поганка? – не преминул подкольнуть оборотень.

– Да я это…

– Ага, это. Вижу. Ну как, понял теперь, что для тех, кого другом считаешь, иногда и часть своей жизненной силы отдать можно?

Иван молча кивнул.

– Я ведь вижу, что душа у тебя добрая. И что… способности у тебя имеются. Особые.

Иван снова промолчал. Вдруг понял: незачем тут отвечать, и так все ясно. Вспомнил, как часто он видел то, чего не видели другие. К примеру, что кроме простого тела каждое живое существо имеет еще и другое, духовное. Что когда человек болеет, часть этого духовного тела темнеет. Как со Степкой было. Что мысли имеют свойство выдавать себя, через то же духовное тело. Да много всякого.

– И я о том же, Ваня, – сказал Масилий. И добавил заговорщицким тоном: – А что дурачком тебя называют порой, так ты не обижайся.

– Я и не обижаюсь, – заулыбался Иван. – Все, кроме матушки, иногда так называют. Не со зла они, в шутку.

– В шутку… А знаешь, кто такой дурак на самом деле? Что означает это?

– Нет, – простодушно признался Иван.

– А значит это – просветленный человек, редко пользующийся умом. Ум, Ваня, он не всегда полезен бывает. Порой отключать его надо. И делать то, что сердце подсказывает. Понимаешь?

Иван опять кивнул:

– Ага.

– Да только дурак и поймет то, что я сказал. А вот он… – указал оборотень на Пахома, – хоть и просветленный и сильный парень, а не дурак… Балбес он.

– Да не, – протянул Иван, явно не соглашаясь с этим утверждением, – Пахом не такой. Жизни своей не пожалеет, а врага прибьет, в обиду никого не даст.

– Жизни не пожалеет, – ответил Масилий. – А вот врага не прибьет. В одиночку. Только себя погубит.

– Просто не хочет, чтобы другие погибали. Вот и не взял никого в помощники. Мне велел дома оставаться, отца не покидать со Степкой.

– Велел. Однако же, вот ты, тут, со мной беседы ведешь.

– Точно.

– Старших не слушаешь.

– Не слушаю.

– И где был бы сейчас богатырь, жизни своей не жалеющий, коли бы ты его послушался?

– В паутинке бы сушился… – невесело ответил Иван.

– А он тут лежит, мирно спит, жив-здоров.

– Ну да… Да нет. Не мог же я его бросить, одного в поганые места пустить. И вообще, вдвоем… втроем, то есть… легче справиться с Мурлом. Чтоб оно поганками обросло…

Масилий почесал затылок.

– Верно. Втроем. А как Мурло победить, знаешь?

– Нет, – признался Иван. И сжал кулаки, проговорил решительно: – А чего тут знать? Просто замочу, падлу эдакую.

– Ха! – повеселел Масилий. – Смелый ты больно, Ваня, да самонадеяный. Иль забыл, сколько сильных воинов уже сгинуло? Не чета тебе, поопытнее. А сейчас как балбес Пахом говоришь.

– Это почему еще? – Иван приподнялся, сел, скрестив ноги.

– Да потому, – протянул Масилий философски. – Замочить просто так не получится. Ни у тебя, ни у Пахома. Ни у Святогора-волхва не получилось бы, будь он в этом мире. Ни у других сильных и могучих людей. Тут… знания нужны. Знания – сила.

Иван скептически посмотрел на оборотня. Подумал. Да выкинул из головы пришедшие было сгоряча возражения. При мысли о чудище, которое жестоко и бесчеловечно, слишком кровожадно и подло даже для нечисти, столько душ загубило, да еще и любимую похитило, внутри клокотало пламя. Такой огнище, что все вскипало внутри – Иван хоть сейчас готов был сорваться, бежать, лететь, найти вражину. И порвать на клочья. А как – то уже без разницы. Зубами да голыми руками, если придется.

Спросил, успокоившись:

– Ты знешь, как Мурло одолеть?

– Ну, известно мне кое-что… – загадочно ответил Масилий. – Меня ж недаром Мудрым кличут. Оружие нам нужно. Особое.

– Что за оружие? – чуть не вскочил Иван. Если есть средство – значит, надо его добыть. Это без вопросов. И бить Мурло поганое, пока не поздно.

– Меч, – коротко выдал собеседник. Пояснил: – Выкованный могучими кузнецами не из этого мира. Вложена в него сила великая, сила Неба и Земли. Такая, что в недобрых руках все живое погубит. А в достойных – спасет от любой напасти.

– И где меч этот?

– Я покажу, как до него добраться.

– Спасибо, – поблагодарил Иван оборотня. Посмотрел на Пахома. Пусть себе отдыхает богатырь. Опасность миновала. Вон, светлеет духовное тело, в порядок приходит. Огнем жизни наливается. – Как, говоришь, до меча -то добраться?

– Ох и торопыга ты, Ваня, – притормозил его оборотень. – Посиди пока тут. Все вместе пойдем. Потому как не только меч нам нужен.

– А что еще?

– Всего один секретный элемент.

– Какой такой элемент?

Масилий встал, прошел в дальний угол. Вернулся оттуда не с пустыми руками, а с кувшинчиком в руках. Откупорил его. Отхлебнул. Протянул Ивану.

– На-ка вот, выпей. Сил поприбавится. И на поганку бледную меньше похож станешь… И самое главное. Про секретный элемент богатырю – ни слова. Иначе он загубит все. Понял?

– Не очень, – сказал Иван с сомнением в голосе. Глотнул из кувшина немного. Напиток был холодный. Вкуса не Иван не ощутил. Тут же сделал второй глоток.

– Ну, как? – Оборотень словно бы ждал этого момента.

– Хорооош, – крякнул Иван. Зажмурился. Вскочил-таки на ноги. Все внутри прожгло животворящим теплом, кровь забурлила, закипела. Мышцы мощью наливаться стали – хоть сейчас в бой, в сечу лютую, против любого проивника! Усталость как рукой сняло. И заодно все сомнения выветрились. – Ого!

– Горы сворачивать готов?

– Да хоть десять! – в восторге воскликнул Иван. – А еще лучше одному Мурлу башку свинтить. Вот попадись оно мне сейчас! Даже попадаться не надо, сам пойду и достану, хоть из-под земли, да руками вот этими рога посшибаю.

– И меча не надо? – с ехидцей вопросил Масилий.

– Без него сдюжу, – все понял Иван, усмехнулся, поубавил гонору. – Ты мне только кувшинчик этот с собой дай.

– Не дам.

– Тогда… про секретный элемент скажи хотя бы.

– Другое дело. Про него как раз и надо поговорить нам с тобой, обстоятельно и серьезно. Пока ты никуда не побежал да дров не наломал. И пока богатырь спит. – Масилий потянулся к Пахому, вгляделся. Вслушался в мерное дыхание. Провел рукой над лицом. – Крепко спит. И пускай себе. На пользу это ему. А теперь слушай, Ваня. Внимательно слушай. Меч, силами Неба и Земли напоенный, это хоть и очень мощная штука, но не убить им чудище.

– Во блин…

– Да ты слушай. Чтобы убить, надо сделать вот что…

Дуболомы и дуб

– Ну, вот и прибыли. Дальше уже сами. Мне туда нельзя, – Масилий, все еще в образе человека, остановился посреди чащи, там, где начинался крутой подъем на склон. – Подниметесь, выйдете на полянку. Там увидите дуб. Большой, так что не ошибетесь. У него меч хранится.

Пахом молча кивнул.

Чтобы прийти в себя, пришлось поваляться в забытьи. Непозволительно долго. Но куда деваться? Ладно, хоть жив остался. Паучина оказался на редкость ядовитым. Своими силами яд не одолеть, слишком много его. Если бы не колдовство оборотня, да расторопность Ивана, то не видать бы больше света белого… Хотя какой он тут белый? Все тот же поганый лес вокруг. Кривые деревья. Пару раз ветки-змеи попадались. Вот только грибов нет, да туман не стелится.

Силы вроде вернулись. Но пока еще не те. За последнее время много пришлось их потратить – и на схватку с Тьмой, и на помощь Степану. Все это не проходит даром. Да никуда не денешься. Дело делать надо, а не себя беречь.

Прошагали порядочно, но усталости не чувствовалось. Перед походом за мечом Масилий выдал из закромов чудо-зелье бодрящее. Секретное, сказал. Иван пил его без сомнений. Пахом думал-думал, да тоже отхлебнул глоток. Не очень доверял он таким штукам, хотя иногда приходилось использовать. Но то проверенные снадобья, собственноручно изготовленные, годами применяемые. А вот что оборотень подсунул? Вроде бы сейчас сил его зелье придаст. А потом что? Подведет в самый нужный момент? Перестанет действовать? Скорее всего, бодрит оно не просто так, а используя внутренние запасы организма, активируя то, что на крайний случай бережется и включается только в случае смертельной, неизбежной опасности. Что, собственно, именно сейчас и нужно. Особенно Ивану. Он хоть и выносливый малый, но обучения нужного не проходил. Драться ловок, бьет наповал, реакция воинская имеется. Тем не менее, не воин он пока что. Долго муштровать парня надо, прежде чем воином станет.

А Масилий подмигнул хитро.

– Вы, главное, аккуратнее с дубом. Много не говорите. Не любит он слов. – Выдав это загадочное наставление, он резво сиганул за ближайшее дерево. Через пару мгновений оттуда выбежал большой серый кот, прыгнул в кусты – и был таков.

– Темная душа, – резюмировал Пахом, подождав и убедившись, что оборотень не притаился где-то. И не вернется. – Хоть и помог сперва, а сейчас вот сбежал.

Иван не согласился.

– Если б не он, я бы тебя не вытащил с того света. Да и… нельзя ему туда.

Пахом молча двинулся вперед, карабкаясь по крутому склону, умудряясь перешагивать через длинные торчащие из-под земли корневища, осторожно огибать цепкие ветки. Иван – следом.

– А почему нельзя, знаешь? – спросил вдруг Пахом. Толстый корень вдруг дрогнул, шевельнулся да ушел глубже, под землю.

– Не объяснил, – признался Иван. – Нельзя, и все. Он же оборотень, мало ли что.

– Вот-вот. Много знает. Да не говорит. – Очередная ветка-змея, не такая крупная, как попадались ранее, еще перед встречей с волками, метнулась в глаз. Пахом отмахнулся от нее, и та пролетела мимо. Подметил, как Иван рубанул ее на лету ножом. Чтоб не приставала больше.

– Ну, может надо так… – выдал он, чуть погодя. – Слушай, а как дуб корчевать будем? Справимся? Быстрей ведь надо…

– А зачем корчевать? – усмехнулся Пахом. Шагнул через подозрительно шевельнувшийся перед ногами бугорок. Опять погань какая-то. Но пока не трогает – и мы не тронем.

– Ну, меч-то ведь под дубом, – ответил между тем Иван. Он тоже переступил через бугорок, который уже переместился в другое место. Отбил приблизившуюся было ветку. Не змея, что-то полуживое, более древесное.

– Не под, – заметил Пахом. – У дубахранится.

– А какая разница? – недопонял немного Иван.

– Сейчас и увидим. – Пахом чуял подвох, но какой именно, пока неясно. Гадать не стал. Просто надо быть готовым. Ко всему.

– А что значит слов не любит? – подозрительно спросил Иван. Он тоже понял, что дуб будет непростой.

– То и значит. Незачем с деревьями разговаривать.

– Да я и не собирался.

– Вот и славно. А то болтаем много. Вон, погляди.

Иван замолк. Потому что посреди переплетения ветвей и листьев, искуссно прячась, как раз в этот момент мелькнул зелено-прозрачный, неуловимый силуэт.

– Лешак, – пояснил тихо Пахом. – Обычно вреда не прносит, но за здешнего ручаться не буду. Молчи и глядив оба.

Дальше они взбирались, не проронив ни слова. Еще немного, и заберутся на самый верх, да выйдут на поляну. Вряд ли там будет просто одиноко стоящее дерево. Без неожиданностей.

***

Дуб оказался действительно огромен. И, как ни странно, стоял посреди поляны вполне себе мирно.

Могучие коренья, тугими толстыми узлами оплетавшие землю рядом и уходившие вглубь, чем-то напоминали большие длинные пальцы гигантской руки. Вот только пальцев было много, и толщины разной. Мертвой хваткой держали они землю, продолжаясь на многие метры вниз. А вверх – сливались в толстенный, в три обхвата непрошибаемый ствол. Приземистый, не стремящийся к небу – тускло-серому, в непроницаемом ковре туч – но все равно высокий. Расщепленный кверху на три могучие ветви, от которых расходились более тонкие, длинные, нетипично свисающие дугами к земле. Густая крона, словно шапка или копна волос, тускнела пожелтевшими листьями. А свисающие к земле ветви шевелились. Подозрительно знакомо шевелились.

– Что, опять змеи? Вот е-мое, – ругнулся Иван. – Надоели уже.

Легкий ветер играет листвой. Чуть скрипят ветки.

– Не бурухти, – приглушенно напомнил Пахом. И двинулся вперед. Меньше слов, больше дела. Странный наказ оборотня был дан явно неспроста.

Подойдя поближе, они остановились. Вплотную приближаться к дубу просто так не решались. Что-то здесь не так. Вроде бы дерево как дерево. Ну, ветки-змеи – это ладно, хоть и надоели до безобразия, но привыкнуть к ним уже можно. Для здешних мест это нормально. Однако, кроме них еще кое-что настораживает. Но вот что?

Вглядевшись внимательнее, среди темной грубой коры Пахом разглядел-таки это кое-что. Странные бугорки на стволе, под которыми расположились рядом две впадины, подозрительно напоминавшие глазницы. Да и аура при внимательном изучении была не очень-то типичной для растений. Даже для больших, древних и могучих. Даже для тех, что обитают тут и умудряются жить в симбиозе с неприветливыми древесными "змеями". Ну, или все же приветливыми: вон как шибко навстречу бросаются.

Иван тоже стоял неподвижно. Вслушивался. Потом вдруг открыл было рот, но слов так и не сказал. Потому что дерево… шевельнулось. Всем стволом, будто бы встрепенулось. А на месте впадин, которые оказались реально глазницами, вдруг приподнялась плотная пелена, заменявшая веки. И показались… черные, бездонные глаза. Сплошной затягивающий зрачок делал взгляд гипнотическим, колдовским. И настолько глубоким, что хочешь-не хочешь, а провалишься. Дерево глухо скрипнуло. А потом, откуда-то из самых глубин, донесся страшно низкий, грубый, протяжный голос:

– Что надо?

Иван аж подпрыгнул от неожиданности.

Вот и понятно теперь, что не так с деревом. И почему аура больше подходила для сущности из плоти и крови, а не растения, пусть и достаточно древнего.

Собравшись с духом, Пахом поднял руку открытой ладонью вперед и ответил:

– Мы пришли с миром, древний. Я – Пахом, ученик волхвов. Это – мой друг, Иван. А как к тебе обращаться?

– Людишки, – проскрипел ответ. Так, что по спине пробежали мурашки. – Я Аппрхорлаг Морбхатту, из рода Морбха, Изгнанный Странник, Сын Предвечного. Последний из своего рода. – И могучий ствол будто бы слегка склонился, заскрипев. В знак приветствия.

Пахом тоже поклонился. Отвесил подзатыльник ошарашенному Ивану. Не особо сильно, но на поклон этого хватило.

– Позволь спросить, последний из рода Морбха. Как ты оказался в нашем мире? Нигде подобных тебе я еще не встречал.

– И не встретишь, человек. То, что ты видишь, всего лишь одно из трех моих воплощений, доступных в вашем мире, где нет измерений для проявления моей истинной сущности.

В скрипучем тяжелом голосе улавливались одновременно пренебрежение и печаль.

– Подумаешь, древо глазастое, – буркнул Иван. Не нравился ему этот дуб-страхолюдина. И глазища его. Далеко не добрыми намерениями они чернеют. И видно, что не особо уважает этот дуб людей. Считает себя выше и совершеннее. Да еще про какие-то там воплощения и измерения болтает.

Пахом зыркнул на Ивана строго. Так, что едва не вылетевший и далеко не почтительный вопрос застрял.

– Что надо? – повторил между тем Сын Предвечного, выглядевший как необыкновенный и жутковатый дуб.

– Известно нам, что ты хранишь вещь, нам нужную, древний, – все еще плавно подводя к основному, сказал Пахом.

– Что за вещь? – нехотя поинтересовался собеседник.

– Меч… – ответил Пахом.

– Меч, силами Неба и Земли наполненный! – бодро вмешался Иван.

Только потом понял, что напрасно. Взгляд древнего вдруг ни с того ни с сего полыхнул ярым огнем, еще более черным, чем сами глаза. Пронизывающим. Обжигающим почти физически.

– Не тебе, ничтожество, этот меч предназначен, – медленно проговорил Аппрхорлаг. – Вы мерзкие жадные твари, не знающие мироздания, в котором существуете, как насекомые безмозглые, губящие все и гадящие на все, к чему прикоснетесь. Уходите, пока целы. Мне незачем говорить с вами!

– Не сердись, Аппрхорлаг, – спокойно и примирительно возразил Пахом. – Нам…

– Оба, – грозно перебил древний. – Убирайтесь. Иначе я вас на куски порву, а кишки на ветки намотаю. Пошли прочь, презренные!

Это была не просто угроза. Что-то резко переменилось в дереве при упоминании меча. Пробудилась давняя обида на род людской. Большая и нешуточная обида. Та, которая делает недругами всех представителей человечества. А уж если за живое задеть, то сдержать ту обиду непросто. Превращается она в нечто грозное, бессмысленное, сокрущающее и беспощадное. Так и до реального кровопролития недалеко…

Толстые ветви между тем угрожающе завились в воздухе. Послышался глухой треск, похожий на глубокое утробное рычание. Дерево деревом, конечно, но кто его знает, может, внутри-то оно и вовсе не деревянное. Есть глаза, значит, может быть и пасть, и зубы, и утроба. Сожрет и не заметит.

Вот только не затем Иван так долго перся сквозь мерзкую чащу, едва не задохнувшись от испарений гадкого гриба-мухомора, который сломил ненароком. Не за тем ветки-змеи его пытались достать, в лицо бросались, а одна умудрился-таки тяпнуть за пятую точку. Не за тем от недобитого двухглавого волчары отбивался. Да противного ядовитого паукана разделал, жизнь Пахому спасая. В общем, просто так уйти отсюда он не мог. Угрозами да страшными взглядами его не прогонишь.

Пахом тоже уходить не спешил. Но по нему было видно, что больше он хочет дело миром решить, чем битвой. И, помолчав некоторое время, он кивнул. Потом тронул Ивана за плечо – пошли, мол. Силой тут вопрос не решить, нужна хитрость. И первый разумный шаг – это тактическое отступление. Повернулся к чаще и пошел прочь.

В отличие от Ивана.

Сначала посмотрел Пахому вслед. Потом по-ослиному упрямо тряхнул головой. Дерзко впился взглядом прямо в черные злобные провалы глаз. Оскалился.

– То есть мы этому остолопу деревянному кланяемся да древним-почтенным называть должны, а он в ответку прочь гонит? – Тихо, но злобно начал Иван. Уходить и отступать он не собирался, хоть тресни, хоть бей насмерть. Нет, и точка. А про тактическое отступление, которое задумал было Пахом, и не подумал даже. Понесло его.

– Да еще прибить угрожает? – продолжал он громче. Так, чтобы слышал и Пахом, и дерево это дебильное.

– Заткнись, дурак, – приостановился и огрызнулся на него Пахом. Вот ведь реально дурачина! Ну не время сейчас лезть на рожон. Не время цапаться с дубом. Потому что не враг он. Хоть и не друг тоже. Надо умом брать, а не напором. Какое там!

– Ну, это мы еще посмотрим, кто кого побьет, – распалялся Иван. – Плевать, что сыном какого-то там предвечного называешься! Уделаем в дрова, и не посмотрим, сколько там у тебя воплощений…

Ярость древнего уже бушевала пожаром и метала молнии. Да еще угрожающе начали дергаться ветки-кнуты. Одна просвистела чуть ли не над головой Ивана.

– Чучело трухлявое! – Иван ловко присел, уворачиваясь от еще одного хлесткого удара. И подсыпал перцу: – А может, ты потому последний из рода, что звездишь много и других не уважаешь, а?

Вот тут Аппрхорлаг уже не выдержал. За больной нерв дёрнул Иван. Шутка ли – последним из себе подобных остаться, да век свой долгий коротать в вечном одиночестве, не имея возможности ни исправить хоть что-то, ни отомстить на худой конец. И из-за кого? Из-за мелочных двуногих созданий, по ошибке наделенных высшими силами неким подобием разума. Животные, зверье, деградировавшие примитивные и убогие создания. Жадные, коварные и беспросветные. Это они повинны в гибели его рода!

Снова раздалось утробное рычание – в этот раз такое, что, казалось, земля под ногами задрожала. А она реально задрожала, взбухла, вздулась – и из под нее гигантским змеем вырвалось нечто. Да так шандарахнуло в то место, где был Иван, что оставило там глубоченную вмятину. А Иван был – да сплыл. Ожидая нечто подобное, быстро, как бешеный заяц, скакнул далеко, совсем в другую сторону. Перекатился, пригнулся, прыгнул вверх, пропуская под ногами еще один удар корнем. Да еще, будто нарочно, подлил масла в огонь:

– На дрова порубаю, дубина безмозглая! Меч отдавай!

Бум! Гигантский корень врезал опять по земле, пытаясь придавить наглеца. Хлестнули разом два кнута, один чуть не обвился вокруг ног, другой жестко стеганул по спине. Третий попытался обвить шею, чтобы ее свернуть, но тут подоспел Пахом: взмах – и сталь срубила все три ветки. Потом прыжок – уворот от корня. Удар – могучий корень потерял значительную часть, которая беспомощно откатилась. Словно руку чудищу срубил. Да только рук у него…

Нет, так дело не пойдет.

“И откуда только этот дурак свалился на мою голову…” – успел подумать Пахом с досадой, уже отбросив все сомнения и летя навстречу дубу на всей скорости, перемахивая в неимоверно ловких движениях разящие гибкие корни, которые взрывали землю тот тут, то там, змеились, взметались вверх, падали, норовя пришибить в лепешку. Те, что поменьше, – переломать кости. Дерево взялось убивать. И взялось не на шутку. Еще немного – и точно прибьет парнишку. Дать ему погибнуть Пахом не мог. А значит, полумеры пусть катятся к лешему. Раз уж завязалась драка, бить надо наверняка. Остановить древнего, спасти Ивана. И добыть меч, силами Неба и Земли напоенный.

Будь ты хоть гад многорукий, хоть дерево живое с корнями-дубинами, а воевать на два фронта – это непросто. Пока Пахом избегал страшных ударов, Иван тоже не дремал. Продолжал выводить дерево из равновесия. Да больше внимания на себя привлекать:

– Коряга сухорукая! Вот он я, опять промазал!

Чудовищный удар хряснул чуть ли не по лбу. И попал бы, но Иван опять оказался быстрее. Споткнулся, пролетел пару метров, покатился – вспрыгнул. И опять за свое.

– Не предвечного ты сын, а облезлой жабы и…

Ветка наконец-то попала куда надо – хлестанула по лицу. Другая обвила руку. Иван дернулся, хватил ножом, почти перерезал. Еще бы удар, но тут руку с ножом потянуло резко вверх, изогнуло против сустава, пытаясь сломать… А сверху уже летит тяжелый корень. Словно молот, чтоб размозжить череп – будто не голова это, а яйцо куриное…

Но не дошел удар, грозивший смертью, до цели. В сторону ушел. Потом неожиданно обратно, в землю впился. И раздался низкий истошный, потрясающий до самых глубин души, жуткий, злобный, вибрирующий вопль. Так не могло кричать живое существо. Тем не менее, оно кричало – кричало истошно дерево. Аппрхорлаг Морбхатту, последний из рода Морбха. Вопил и содрогался.

Потому что большой острый меч Пахома вошел глубоко в уязвимое место, в черный глаз, больше чем на полклинка. А сам глаз вытек и обнажил темно-красную, истекающую чем-то густым и склизким, бурно-малиновую… плоть? Попробуй разбери, что там внутри у живого дерева.

Орал Аппрхорлаг не только из-за этого. Пахом, продолжая удар, наклонил и провернул меч, вынуждая противника содрогаться и терять самообладние. Как бы ни был могуч тот, но боль чувствовал. И от Ивана отвлекся. Смертельной ли была рана? И насколько вредоносной? Разбираться некогда. Чудовище отшвырунло Ивана небрежно. Не до него. Потянулось и ветками, и корнями к Пахому. Опутало его. Меч, как назло, застрявший в глазнице, выдернуть не удалось. Пахом рванулся, ветки лопнули, он упал.

Но один из корней тут же навалился сверху. Припечатал к земле другой. Третий ударил по ногам. Четвертый острым концом впился в бок…

И конец бы пришел богатырю, потому что пятый корень молнией стремился в лицо, прямо острием.

Освободившийся от пут Иван уже подлетел к стволу. Возиться некогда. Что есть сил саданул по рукояти меча, навалился, вдавил… По самую рукоять ушел меч. Глубоко. Очень глубоко. Ухнул и застрял еще больше. Затряслось дерево, изогнулось, искорежилось. В дикой судороге рванулись вверх корни. Выгнулись и треснули ветвистые могучие отросты, на которые расщеплялся сверху ствол. Последняя, дикая и неудержимая, волна агонии сделала истошный треск еще громче и пронзительней. Будто не дерево ломалось, а живая плоть трещала, стонала, рвалась в адской агонии. В последний раз ветки-кнуты ударили и попытались обвить, выбросить Ивана. Не смогли.

Откуда-то из неведомых глубин, будто бы в самой голове, прозвучало:

– Вот и нет больше рода Морбха… Прощай, жалкий человек…

Иван рухнул на землю.

А ствол, обнажив державшие его на земле корни, с гулом и, казалось, стоном, надрывным, последним, отчаянным, накренился набок, завалился. Пожелтевшя и свернувшаяся, мертвая листва сорвалась с веток. Закружилась, паря в воздухе, не спеша приземляться, подхваченная внезапным порывом одинокого, скорбящего ветра…

Тот самый меч

Долго пришлось освобождать Пахома из путаницы, в которую тот попал.

Во-первых, раны не позволяли делать все слишком торопливо. Надо умудриться и осторожно, и быстро одновременно. Ну да ладно, не привыкать. Ветки Иван перерезал ножом, который выпал и валялся неподалеку. Корни, где было можно, просто стащил.

Во-вторых, там, где корни стащить было нельзя, пришлось рубить. Но не голыми руками же это делать? А ножом долго слишком. Пришлось выковыривать меч из глаза дерева. “Звучит-то как… кому скажу, не поверят,” – мельком подумал Иван. А потом позабыл про любые мысли. Надо поспешить. Глазастые живые деревья, конечно, на его веку встречались впервые. Да и то, кажется, что первый раз стал последним. И хорошо. Больше не хочется, и оного раза хватило вдосталь.

Меч Пахома Иван все-таки выковырял.

Как мог аккуратно, перерубил мешавшие корни. Вытаскивать вонзившийся в бок не рискнул – слишком коряв, да и вошел глубоко. Можно внутренности еще больше повредить. На всякий пожарный еще раз проверил дыхание. Дышит. Жив богатырь. Жив! Хоть и в кровище весь. Ноги передавлены. Или поломаны? Не понять пока. Нос разбит, на лице живого места нет. Правая рука выгнута неестественно. Вывихнута, что ли? Ох, и досталось же ему за сегодня… Злейшему врагу такого не пожелаешь. Присмотрелся. Да нет, не вывихнута. И на том спасибо.

Что ж, дотащим. К Масилию снова надо…

Иван уже подхватил было богатыря, поднимать начал.

– Меч… – послышалось тихо. Пахом с трудом приоткрыл один глаз. Второй не открывался. – Меч возьми…

И то правда. Зря, что ли, дерево загубили? Не хотелось, конечно, так поступать. Но никуда не денешься. Либо они его, либо он их. Жаль, что погиб род этих непонятных существ. И что последнего погубил именно он. Но что поделать? Дело сделано. Да и не до переговоров было. Чтобы спасти Василису и убить Мурло, нужен меч, силами Неба и Земли напоенный. А его надо добыть любыми путями. Не добром – так с боем. К тому же, не убив дерева, не спас бы друга.

– Ты молчи, что ли, – заботливо сказал Иван. – К оборотню тебя понесу сейчас.

– Сам… пойду… – заупрямился Пахом. Еле дышит, но ведь все равно свое гнуть будет. Да, тяжеловат, ну и что с того? Иван тоже не дохляк. Донесет как-нибудь. Спорить вслух нет смысла. Надо просто делать. Но Пахом прав. Сначала – достать Меч. Только вот где именно он находится? У дерева где-то…

Иван огляделся.

И увидел то, чего не заметил ранее, не до того было. Среди вывороченных корней почти упавшего дуба что-то блеснуло тускло. Будто бы своим, собственным, внутренним светом.

Подошел поближе. Вытянул руку и пошарился в открывшейся яме. Не достал. Пришлось пригнуться и нырнуть в глубь, в темноту. Почти полностью чуть не ушел – яма оказалась глубокой. И вместительной. А еще – грязной. Иван умудрился нырнуть в эту грязь и руками, и лицом. Вымазался, как черт. И как в такой грязи вообще что-то сверкать могло? Или почудилось?

Нет, не почудилось. Меч Иван все-таки нащупал, сжал рукоять. Ощутил его тепло. И свет, внутренний, животворный, благостный свет. Нет, не мог такой почудиться. Меч знак ему подал. И сейчас отвечал на прикосновение руки.

Руки нового, признанного владельца.

***

Пахом периодически ворчал, хромал сильно, спотыкался. Но шел. Хотя теперь Иван был уверен, что кости в ногах как минимум треснуты. Любой нормальный человек не то что ходить – подняться и устоять нормально бы не смог. А Пахом шел.

Временами казалось, что вот-вот потеряет сознание или просто упадет, но не тут-то было. Спускаться со склона оказалось труднее всего, но и с этим справились. Благо, нечистая живность притихла, пропуская их. Ветки-змеи куда-то пропали.

– Вот ты зачем… зачем дерево разозлил… дурень… – снова спросил Пахом. И закашлялся. Нехорошо закашлялся. Кровью сплюнул.

– Зачем-зачем, – как можно бодрее ответил Иван. – А чтоб уважало добрых людей. А то вишь ты – нашелся. Апхортак, мать его вот так…

Пахом глухо, преодолевая боль, рассмеялся. Снова закашлялся.

– Вот подлатаем тебя, специально вернусь и на дрова его растаскаю… – продолжал Иван. – А вообще, если по правде, то взбесил он меня.

– Чем же… взбесил…

– Мне, нам, то есть, Василису выручать надо и Мурло победить. А он, гад, меч зажал. Пень трухлявый!

– Имей уважение… к древнему…

– В печь на топку такого древнего. А уважать пусть сам сначала научился бы. А то – прочь валите, на куски порву… – Иван, хоть и пытался подшучивать для бодрости духа, все равно ощущал, как внутри скребут острые когти. Обязательно ли было убивать древнего? Можно было бы изначально послушаться Пахома, отступиться и продумать план, а не упираться рогом. Делать то, что по разуму, а не поддаваться порывам. И потому не было чувства победы.

Ну и пусть! Плевать. Все сделано так, как сделано. Не воротишь и не переиграешь. И нечего нюни распускать. Уж коль ввязался в драку, так бей первым и на совесть. Надо дальше дело делать.

– Меч… не потерял?

– На месте. Оба меча. И тебя вот сейчас доставлю. К другу нашему. Хоть и не доверяешь ты ему, а он-то как раз друг. Настоящий. Вот его я уважаю. И Мудрым считаю. Не то что этот дуб древний.

– Ты… шагай давай…

– Сам тоже ногами переступай. А то на плечах понесу.

– Еще чего… молоко мамкино сперва утри…

Иван поудобнее перекинул руку Пахома через плечо, дал опереться. Глянул на кровоточащую рану. Еще раз подумал, что вредно и очень опасно вот так вот идти, на своих двоих, и бередить рану. Покой нужен. Прямо сейчас. Немедленно. И помощь. Вырубить и на себе тащить. Или дождаться, пока сознание сам потеряет. Хотя нет, жестоко уже это слишком…

И зашагали дальше.

Как вдруг – Иван встал как вкопанный. Пахом тоже притормозил. Потом посмотрел вперед. Сморгнул, не поверив глазам. Сначала списал увиденное на выкрутасы колдовского леса. Или на дурманящее действие ран и потери крови.

Но, когда Иван пошел навстречу невиданному чуду, пришлось поверить.

Из-за деревьев, потрескивая и поскрипывая, прижимая к земле те, что поменьше, сгибая или проламывая те, что повыше, продиралась… избушка. Да-да. Та самая, землянка. Только с виду казавшаяся землянкой. А на деле – втопленной в землю, вполне себе полноценной, хоть и небольшой, избой. С тяжелой, старой, поросшей где травой, где мхом, но крепкой крышей.

И… длинными, могучими и тоже крепкими ногами. Большими такими, напоминающими птичьи. Трехпалые. Когтистые. Четвертый палец упирается назад. Только вот ноги непомерные. Длинные и, как ни странно, мускулистые. Беговые.

Прошагав поближе и примяв пару корявых игольчатых уродских сосенок, избушка согнула ноги в коленях и приопустилась ближе к земле. Незаметная дверь, искусно замаскированная в стене, распахнулась. И оттуда выпрыгнул оборотень Масилий, человек-кот. Бросился навстречу. Помог Пахома в избу затащить.

– Что, богатырь, опять тебя спасать будем?

– Выходит, что так…

***

Пахома втащили в избу и аккуратно уложили на лавку.

– На, выпей.

Масилий протянул ему нечто в чаше – той самой, треснутой. Пахом приподнялся и молча, с трудом, выпил. Оборотень уже один раз спас его. И хотя полностью довериться ему было до сих пор непросто, сопротивляться и спорить уже не осталось ни сил, ни смысла. Пахом просто делал то, что велено.

Масилий тем временем уже раздобыл другое зелье, которым полил рану. Бережно, но тщательно и быстро.

Дело предстояло действительно хлопотное. Сознания Пахом не терял, хоть и лежал практически неподвижно, прикрыв глаза. Средство, политое на рану, оказало обеззараживающий и сильный обезболивающий эффект… Хотя это не означало, что боли совсем не было.

Самое скверное оказалось, пожалуй, то, каким образом пришлось извлекать застрявший кусок корня. Рану разрезали. Аккуратно. Кропотливо. А извлекая корень, приложили просто нереальную сноровку и запредельную осторожность. Здесь не всякий человек справится так, чтобы не навредить еще больше.

Но Масилий справился – даром, что и не совсем человек.

Иван и в этот раз был на подхвате. Помогал. Изо всех сил сд