История Англии для юных бесплатное чтение

Charles Dickens

A Child's History of England

Иллюстрации Э. Байяра, Дж. Гилберта, П. Лейендекера, А. Мэллара, А. Мари и Тейлора

Иллюстрации воспроизводятся в соответствии с предоставленными архивными оригиналами

© Т. Бердикова, М. Тюнькина, перевод, 2000

© Издательство «Наука», 2021

Глава I

Древняя Англия и римляне

Взгляните на карту мира, и вы увидите в левом верхнем углу той ее половины, где изображено восточное полушарие, два острова, окруженные морем. Это Англия с Шотландией и Ирландия. Англия с Шотландией занимают большой остров. Ирландия – тот, что поменьше. Соседние островки, которые на карте кажутся точками, в основном принадлежат Шотландии – за многие-многие тысячелетия их, верно, оторвало от суши силой неугомонных волн.

В глубокой древности, давно-давно, еще до того, как наш Спаситель был рожден на свет и положен вместо колыбельки в ясли, эти острова находились на том же самом месте и бурное море бушевало вокруг них так же, как бушует теперь. Но тогда по нему еще не сновали большие корабли с удалыми матросами на борту, бороздя его из конца в конец. Море было пустынно и печально. Острова одиноко стояли среди бескрайних вод. Пенистые волны бились об их скалы, и вольные ветры шумели над их лесами. Но ни ветры, ни волны не заносили на их берега дерзких искателей приключений, и дикие островитяне ничего не ведали о том, что делается в мире, а мир ничего не ведал о них.

Полагают, что финикияне, народ очень древний, славившийся своим умением торговать, первыми пристали к островам и нашли там много олова и свинца. Это, как вам известно, вещи очень нужные, и их до сих пор добывают на морском побережье. Знаменитейшие оловянные рудники находятся в Корнуолле возле самого моря. Я видел один из них. Он так близок к воде, что шахта уходит под дно океана, и рудокопы, работая в ней в бурную погоду, слышат рев валов, разбивающихся над их головами. Так что финикияне, обойдя острова на кораблях, могли без труда обнаружить залежи олова и свинца.

Финикияне брали у островитян эти металлы, давая им взамен всякие полезные вещицы. Поначалу островитяне были народом бедным и диким. Они едва прикрывали свою наготу невыделанными звериными шкурами и, подобно всем дикарям, раскрашивали тело цветной глиной и соками разных растений. Но финикияне, навещая соседние берега Франции и Бельгии, говорили тамошним жителям: «За белыми скалами, которые вы видите в ясную погоду, лежит земля Британия. Там мы достали олово и свинец». Среди слышавших эти речи сразу же нашлись охотники туда перебраться. Они поселились в южной оконечности острова, которая теперь называется Кент. Хотя это тоже были варвары, но они обучили диких бриттов многим полезным ремеслам и сделали юг Англии чуть-чуть более цивилизованным. В Ирландии же, судя по всему, обосновались другие племена, явившиеся из Испании.

Мало-помалу иноземцы смешались с островитянами, и возник один народ – дерзкий и отважный. Конечно, древние бритты еще оставались дикарями, особенно в глубине острова, куда редко проникали чужестранцы, но выносливости, храбрости и силы им было не занимать.

Всю страну покрывали леса и болота, над которыми почти всегда висел холодный туман. Не было ни дорог, ни мостов, ни улиц, ни домов, хоть мало-мальски достойных этого названия. Городом считалось скопление крытых соломой хижин, спрятанных в густом лесу, окопанных рвом и обнесенных невысокой стеной из глины или бревен, уложенных одно на другое. Люди почти не сеяли хлеба, питаясь только мясом домашнего скота. Не чеканили денег, используя вместо монет металлические кольца. Как большинство первобытных народов, они искусно плели корзины, ткали очень грубое полотно и делали дрянную глиняную посуду. Зато укрепления строили хорошие.

Из тростника они даже сплетали лодки, которые обшивали звериными шкурами, но почти никогда не отваживались отплывать на них далеко от берега. Сплавляя медь с оловом, они выковывали себе мечи – неуклюжие громадины, сгибавшиеся при сильном ударе. У них были также щиты, короткие острые кинжалы и копья, которые после броска притягивались назад за длинную полоску кожи, прикрепленную к древку. На тупой конец копья приделывалась погремушка, чтобы пугать неприятельских коней. Древние бритты были разделены на тридцать или сорок племен, и каждое имело своего королька. Как водится у дикарей, они беспрестанно воевали друг с другом, так что оружию применение находилось.

Бритты очень любили лошадей. Даже на гербе Кента был изображен белый конь. Они прекрасно умели их приручать и объезжать. Да и сами скакуны (не очень рослые, но водившиеся в изобилии) так хорошо поддавались выучке, что нынешние едва ли далеко ушли от них вперед, хотя человек за это время сильно поумнел. Они понимали и послушно исполняли словесные приказания и стояли как вкопанные среди гама и грохота битвы, пока их хозяева сражались пешими. Без этих разумных и верных животных бритты никогда не преуспели бы в своем самом удивительном искусстве – искусстве сооружения и вождения боевых колесниц, которым они увековечили себя в истории. Лучшие из этих колесниц спереди закрывали возницу почти по грудь, а сзади были открыты. Кроме возницы, на них помещались еще два или три воина, причем все стоймя. Лошади были так хорошо выезжены, что неслись вскачь по любым чащобам и буеракам, топча врагов копытами и безжалостно кроша их на куски острыми лезвиями, прикрепленными к колесам с обеих сторон колесницы. По команде возницы они могли остановиться на полном скаку. Тогда воины с мечами спрыгивали на землю, рассыпали вокруг град тяжелых ударов, потом вскакивали на спины своих лошадей, оттуда перебирались на дышло, а с дышла в колесницу. Как только они оказывались в безопасности, лошади опять брали с места в карьер.

Друиды сходились в самой чаще дремучих лесов, считавшихся священными

У бриттов была странная и ужасная религия – религия друидов. Похоже, что в самые незапамятные времена она была завезена с противоположного берега, из Франции, которая тогда называлась Галлией. В ней смешалось поклонение Змею, солнцу и луне с поклонением некоторым языческим богам и богиням. Большинство обрядов совершалось втайне жрецами-друидами, выдававшими себя за кудесников. У них были волшебные жезлы, и у каждого на шее висел золотой амулет, в котором, как по невежеству верили бритты, хранилось яйцо самого Змея. Известно, что друиды приносили своим богам человеческие жертвы, жестоко пытали тех, кого подозревали в каком-нибудь преступлении, а иногда даже загоняли людей и животных в большие тростниковые клетки и сжигали живьем. Они очень почитали дуб, а вместе с ним и росшую на его ветвях омелу (растение, которым мы в Рождество украшаем наши дома) за то, что зимней порой она усыпала это дерево своими белоснежными ягодами. Друиды сходились в самой чаще дремучих лесов, считавшихся священными, и передавали там свою колдовскую науку юношам, которых брали себе в ученики и, случалось, воспитывали целых двадцать лет.

Эти друиды строили огромные святилища, или капища, без кровли, чтобы было видно небо. Кое-где их развалины сохранились до сих пор. Самое замечательное сооружение – Стонхендж – находится на Солсберийской равнине в Уилтшире. Еще одно – три диковинных камня под названием Китс-Коти-Хаус – на Блубелл-Хилле близ Мейдстона в Кенте. Глядя на громадные валуны, взгроможденные один на другой, мы понимаем, что их невозможно было поднять без помощи хитроумных приспособлений, о которых древние бритты, в отличие от нас, не имели ни малейшего понятия и, уж конечно, не использовали их при постройке своих нелепых жилищ. По-моему, друиды и их ученики, по двадцать лет перенимавшие друидскую премудрость, знали кое-что, чего не знали другие, и, возводя святилище, не подпускали к нему непосвященных, а потом уверяли, что храм воздвигся силою волшебства. Возможно, что и крепости строились при их участии. Власть друидов была безгранична, народ им слепо верил, они придумывали законы и сами их исполняли, налогов они не платили. Неудивительно, что это им нравилось и что их развелось великое множество. Они еще убедили всех, что чем многочисленнее будет их братия, тем радостнее станет жизнь. Однако приятно сознавать, что теперь у нас нет никаких друидов, морочащих людям головы своими волшебными жезлами и змеиными яйцами – да и во всем свете не осталось ничего подобного.

Вот такими были древние бритты за пятьдесят пять лет до Рождества Христова, когда римляне под предводительством великого полководца Юлия Цезаря овладели всеми известными им землями. Юлий Цезарь только что покорил Галлию и, понаслушавшись там рассказов о соседнем острове с белыми скалами и об отваге населявших его бриттов – особенно тех, которые пришли на подмогу галлам в их войне с римлянами, – решил покорить заодно и Британию, раз уж она так близко.

И вот Юлий Цезарь повел восемьдесят судов с двенадцатью тысячами воинов к нашему острову. Отплыл он от мыса между Кале и Булонью, «ибо оттуда лежит кратчайший путь в Британию». Вот почему от этой же точки ежедневно отчаливают наши пароходы. Юлий Цезарь рассчитывал без труда завоевать Британию, но он ошибся. Храбрые бритты отчаянно защищались. К тому же во время бури, разметавшей его армаду, Цезарь лишился всей своей конницы. Потом часть его кораблей, уже вытащенных на берег, была смыта и сокрушена о скалы приливом. Еще немного, и Цезарю бы несдобровать. Однако бритты успели одержать над ним всего одну победу, он же одержал две, хотя столь незначительные, что с радостью принял предложенный ему мир и убрался восвояси.

Но весной следующего года он вернулся и привел с собой уже восемьсот судов и тридцатитысячное войско. Все бриттские племена объединились и избрали себе одного вождя, которого римляне на своей латыни называли Кассивелауном, а бритты, вероятно, Касваллоном. Это был бесстрашный полководец, и лихо бились его воины! Так лихо, что сердца римлян трепетали от ужаса, когда на горизонте появлялись огромные клубы пыли и слышался стук колес несущихся бриттских колесниц. Из множества сражений той войны особенно знамениты три – сражение при Кентербери, в Кенте, сражение при Чертси, в Суррее, и сражение у стоявшего среди болот в лесу маленького городка, который был столицей владений Кассивелауна и, вероятно, находился недалеко от нынешнего Сент-Олбанса, в Хартфордшире. Бесстрашному Кассивелауну досталось больше всех, хотя он и его воины дрались как львы. Поскольку другие вожди завидовали ему и беспрестанно ссорились и с ним и между собой, Кассивелаун решил отступиться и предложил Цезарю мир. Тот поспешил изъявить согласие и быстренько унес ноги с остатками своих кораблей и войска. Юлий мечтал найти в Британии жемчуг и, кто знает, может, отыскал где-то несколько жемчужин, но что он и вправду там нашел, так это превкусных устриц и еще упрямых британцев, о которых, мне кажется, Цезарь с негодованием говорил то же, что и великий французский генерал Наполеон Бонапарт восемнадцать столетий спустя: «Эти безрассудные люди никак не хотят понять, что побеждены». Не хотели и, надеюсь, никогда не захотят.

Почти сто лет Британия жила в мире. За это время бритты лучше обустроили свои города, пообтесались, стали путешествовать и многому научились у галлов и римлян. Наконец римский император Клавдий дал своему знаменитому полководцу Авлу Плавтию сильную армию и послал его завоевывать остров, сам же пожаловал следом. Поход оказался неудачным. Тогда явился другой полководец, Осторий Скапула. Несколько бриттских вождей покорились ему. Другие же постановили биться не на жизнь, а на смерть. Храбрейшим из этих храбрецов был Каратак, или Карадок, сразившийся с римлянами меж гор северного Уэльса. «Нынешний день, – обратился он к своей рати, – решит судьбу Британии! С этого часа быть вам навеки рабами либо навеки свободными. Вспомните ваших отважных предков, прогнавших за море самого Цезаря!» Его соплеменники, услышав эти слова, с воинственным кличем ринулись на врага. Но в рукопашной схватке оружие островитян оказалось бессильным против крепких римских мечей и лат. Бритты потерпели поражение. Жена и дочь доблестного Каратака были взяты в плен, его братья по своей воле сдались неприятелю, самого же Каратака предала в руки римлян его вероломная мачеха. Каратак со всем своим семейством был с триумфом препровожден в Рим.

Но великий человек велик всегда – и в бедствии, и в оковах, и в темнице! Благородная наружность Каратака, достоинство, с каким он переносил свое несчастье, так тронули народ римский, собравшийся на него поглазеть, что ему была вытребована свобода. Неизвестно, вернулся ли он в свою дорогую отчизну или умер в Риме от горя, сокрушившего его благородное сердце. Вековые английские дубы выросли, возмужали, состарились и засохли, и на их месте выросли, возмужали, состарились и засохли другие дубы с тех пор, как стерлась из памяти людей история дальнейшей жизни храброго Каратака.

Но бритты не смирились. Они восставали вновь и вновь и гибли тысячами с оружием в руках. Поводов для этого находилось достаточно. В Британию прибыл очередной римский полководец, Светоний. Он напал на остров Англси (тогда его называли Мона), который считался священным, и сжег там всех друидов их же огнем в их собственных тростниковых клетках. Но даже его победоносное войско не помешало бриттам взбунтоваться, и вот из-за чего. Их королева Боадицея, вдова властителя севера и юга, воспротивилась тому, чтобы римляне селились в ее владениях и присваивали ее богатства. За это, по приказу римского военачальника Ката, королеву высекли плетьми, над двумя ее дочерьми жестоко надругались на глазах у матери, а родичей ее мужа продали в рабство. Разъяренные бритты поднялись, как один, чтобы отомстить за тяжкое оскорбление. Они прогнали Ката в Галлию, опустошили римские поселения и выдворили римлян из Лондона, маленького жалкого городишка, примечательного лишь тем, что там велась торговля. Римлян вешали, жгли, распинали на крестах, рубили мечами. В несколько дней их погибло семьдесят тысяч. Светоний, пополнив свое войско, выступил против бриттов. Те тоже собрали войско и яростно атаковали укрепившихся в поле римлян, после того как королева Боадицея, с прекрасными распущенными волосами, развевающимися по ветру, проехала перед их рядами на боевой колеснице, где лежали ее истерзанные дочери, призывая расправиться с гнусными обидчиками. Бритты бились ожесточенно, но были разгромлены наголову, а несчастная королева отравилась.

И все же бритты не сломились духом. Когда Светоний покинул страну, они напали на оставленное им войско и отвоевали остров Англси. Лет пятнадцать-двадцать спустя в Британию прибыл Агрикола. Он опять захватил Англси и семь лет пытался подчинить себе страну, особенно ту ее часть, которая сейчас зовется Шотландией. Ее жители, каледоняне, дрались за каждый клочок своей земли, проливая реки крови. Они убивали собственных жен и детей, чтобы избавить их от плена. Люди гибли в таком множестве, что в Шотландии до сих пор есть холмы, которые считаются огромными грудами камней, наваленными на их могилы. Еще через тридцать лет пришел Адриан и встретил такое же сопротивление. Почти через сто лет после Адриана явился Север, и каледоняне взяли его мощную армию измором и радовались, глядя, как римляне мрут словно мухи в их болотах. Каракалла, сын и наследник Севера, лучше других сумел с ними справиться, и без всякого оружия. Поняв, что силой ничего не добьешься, он уступил каледонянам часть земель и даровал бриттам одинаковые права с римлянами. После этого на семьдесят лет воцарился мир.

Затем объявились новые враги – саксы, воинственное племя из страны, лежащей к северу от Рейна, большой немецкой реки, знаменитой тем, что на ее берегах растет виноград, из которого делается лучшее немецкое вино – рейнвейн. Они приплывали на своих разбойничьих кораблях к побережью Галлии и Британии и грабили, что могли. Их прогнал Каравзий, родом то ли из Бельгии, то ли из Британии, назначенный римлянами правителем острова. При нем бритты впервые сражались на море. Однако саксы очень скоро опять взялись за старое. Еще через несколько лет скотты (так назывались обитатели Ирландии) и пикты, жившие на севере, начали совершать частые набеги на юг Британии. Эти нашествия, с некоторыми перерывами, продолжались двести лет. Римские императоры приходили и уходили, бриттские вожди рождались и умирали, и все это время бритты не переставали бороться с римлянами. Наконец, при римском императоре Гонории, когда власть Рима над миром быстро клонилась к упадку и воины ему нужны были дома, римляне оставили надежду покорить Британию и отбыли насовсем. Напоследок бритты с прежней отвагой восстали против завоевателей. Они выгнали вон римских магистратов и объявили себя вольными людьми.

Пятьсот лет протекло с тех пор, как Юлий Цезарь впервые вторгся на остров, до тех пор, когда римляне покинули его навсегда. Хотя это были годы ужасных битв и кровопролитий, но римляне много сделали для блага бриттов. Они проложили длинные военные дороги, возвели укрепления, научили островитян одеваться и вооружаться гораздо лучше, чем те умели раньше. Одним словом, заметно их цивилизовали. Агрикола насыпал высокий земляной вал, более семидесяти миль длиной, от Ньюкасла до Карлайла для защиты от набегов пиктов и скоттов. Адриан укрепил этот вал. Север, обнаружив в нем много промоин, построил на его месте каменную стену. Но главное не это. Именно при римлянах и на римских кораблях было принесено в Англию учение Христово, и британцы впервые узнали великую истину, что лишь тот угоден Богу, кто возлюбил ближнего, как самого себя, и не делает другим того, чего не желал бы себе. Друиды заявили, что верить в такое грех, и прокляли всех посмевших-таки уверовать. Народ же, видя, что ему ни тепло от благословений друидов, ни холодно от их проклятий и что солнце светит и дождь кропит землю, не спрашиваясь у жрецов, начал понимать, что друиды – обыкновенные люди, и перестал обращать внимание на их проклятия и благословения. К друидам больше не шли ученики, и многие из них бросили свое ремесло и взялись за другое.

Вот мы и добрались до конца римского владычества в Англии. Мало что известно об этих пяти столетиях, но свидетельства той эпохи находятся до сих пор. Частенько землекопы, взрывая землю под фундамент дома или церкви, извлекают на свет Божий ржавую старинную монету, некогда принадлежавшую римлянам. На обломки блюд, с которых они ели, кубков, из которых пили, мостовых, по которым ступали, натыкается то пахарь, идущий за плугом, то садовник, орудующий лопатой. В колодцах, вырытых римлянами, еще не пересохла вода, дороги, проложенные ими, входят в сеть наших дорог. На полях далеких сражений и сейчас тлеют вперемешку, как попа́дали в гуще боя, наконечники бриттских копий и римские латы. Следы римских станов, поросшие густой травой, и курганы, насыпанные над бесчисленными могилами бриттов, можно обнаружить почти в любой части страны. Среди унылых болот Нортумберленда все еще возвышается Северова стена, грозная замшелая развалина, увитая плющом. В летнюю жару на ней устраиваются поспать пастухи со своими собаками. На Солсберийской равнине по-прежнему стоит Стонхендж – памятник той древнейшей поры, когда в Британии о Риме слыхом не слыхали и даже друиды самыми наиволшебными жезлами не могли написать название этого города на сыпучем песке дикого морского берега.

Глава II

Древняя Англия под владычеством первых саксов

Не успели римляне оставить Британию, как бритты горько об этом пожалели. За долгие годы войн число их сильно уменьшилось, охранять Северову стену было некому, и толпы пиктов и скоттов свободно проникали через ее проломы. Они грабили богатейшие города, убивали жителей, и такими частыми были их опустошительные и кровавые набеги, что бедные бритты жили в постоянном ужасе. И будто мало они видели горя от пиктов и скоттов, с моря на остров напали саксы. В довершение же несчастий, они беспрестанно ссорились между собой из-за того, какие молитвы и как им следует читать. Священники яростно поносили и проклинали друг друга и (совсем уж как древние друиды) всех тех, кого не могли убедить. Так что, можете поверить, жизнь у бриттов была не сахар.

Короче говоря, они впали в такое отчаяние, что отправили в Рим послание с мольбой о помощи. Они назвали его «Горестное стенание бриттов». В нем говорилось: «Чужеземцы теснят нас к морю, а море опять бросает нас к чужеземцам, и нам не миновать смерти: в резне ли, в пучине ли». Но римляне не могли им помочь, даже если бы захотели. В то время они должны были сами обороняться от неприятеля сильного и жестокого. Тогда бритты, не в силах более переносить такие тяготы, надумали заключить мир с саксами и пригласить их в свою страну, чтобы они защитили их от скоттов и пиктов.

Решение принял король Британии Вортигерн. Он вступил в союз с двумя саксонскими вождями, Хенгистом и Хорсой. Имена обоих вождей на древнесаксонском языке означают «лошадь». Саксы, подобно многим другим диким народам, любили давать людям такие «звериные» имена, например: Лошадь, Волк, Медведь, Собака. А североамериканские индейцы делают это и по сей день.

Хенгист и Хорса быстро выдворили пиктов и скоттов. В благодарность за услугу Вортигерн оделил их землей в той части Англии, которую называют островом Танет, и позволил им призвать к себе своих сородичей. У Хенгиста была дочь, прекрасная Ронуэн. Однажды на пиру она поднесла Вортигерну золотой кубок, наполненный до краев вином, и сказала нежным голосом: «Здоровья тебе, бесценный владыка». Король сразу же в нее влюбился. Я думаю, что хитрый Хенгист все это подстроил, чтобы иметь больше влияния на короля, и что раскрасавица Ронуэн со своим золотым кубком оказалась на пиру неспроста.

Как бы то ни было, Вортигерн женился. И еще много лет спустя, если он бывал сердит на саксов, недоволен тем, что они присваивают себе слишком много земли, Ронуэн обвивала его шею своими дивными руками и шептала: «Милый король, ведь это мой народ! Будь к нему милостив в память о том дне, когда ты полюбил саксонскую девушку, которая поднесла тебе на пиру золотой кубок с вином». Право, я не знаю, как тут можно было устоять.

Увы! Всем нам суждено умереть! В свой черед умер и Вортигерн – только сначала он, бедолага, был лишен престола и заключен в тюрьму. Умерла и Ронуэн, и многие поколения бриттов и саксов тоже умерли. Все, что случилось в продолжение этих долгих, долгих лет, кануло бы в вечность, если бы не древние барды с длинными седыми бородами, которые бродили по земле и на всех празднествах развлекали пирующих сказаниями и песнями о подвигах своих предков. Из этих преданий особенно знаменито одно – о доблести и добродетелях короля Артура, который в те далекие времена вроде бы был правителем Британии. На самом-то деле никто не знает, жил ли такой человек на свете. Может быть, деяния многих приписали одному, а может, все это вообще выдумка.

Я расскажу вам вкратце самое интересное из того, что сохранили нам песни и сказания бардов.

При Вортигерне и еще много лет спустя в Англию прибывали все новые отряды саксов, каждый во главе со своим вождем. Один из таких отрядов завоевал восточную часть Англии и, укрепившись там, назвал свое королевство Эссекс (что на древнеанглийском языке значит «восточные саксы»). Другой обосновался на западе и назвал свое королевство Уэссекс («западные саксы»). На севере возникло королевство Норфолк («северный народ»), а на юге Саутфолк, или Суффолк («южный народ»). Мало-помалу в Англии образовалось семь королевств, и их назвали саксонским Семицарствием. Бедные бритты, спасаясь бегством от этих воинственных людей, которых они пригласили как друзей, укрылись в Уэльсе и по соседству с ним, в Девоншире и Корнуолле. Туда завоеватели пришли нескоро. В Корнуолле, где морской берег мрачен, дик и обрывист, где в темное зимнее время корабли то и дело налетают на скалы и гибнут, где ветры дико воют и волны с бешеным ревом ударяются о скалы, выбивая в них пещеры и арки, сохранились очень древние руины, которые молва называет руинами замка короля Артура.

Королевство Кент – самое славное из семи саксонских королевств. Именно туда прибыл проповедник из Рима, монах Августин, чтобы обратить в христианскую веру саксов (бриттов уже никто тогда не принимал во внимание). Король Кента Этельберт первым принял христианство. И как только он объявил себя христианином, его приближенные тоже объявили себя христианами. Августин построил рядом с королевским дворцом маленькую церковь. На этом месте высится теперь величественный Кентерберийский кафедральный собор. Себерт, племянник короля, возвел на болоте близ Лондона, на развалинах храма Аполлона, церковь Святого Петра. Там ныне находится Вестминстерское аббатство. А в самом Лондоне, на фундаменте храма Дианы, он возвел еще одну маленькую церковь, которая с тех давних пор выросла и превратилась в собор Святого Павла.

Уже после смерти Этельберта король Нортумбрии Эдвин, добрый правитель, при котором, говорят, слабая женщина и малый ребенок могли без страха ходить по улицам с кошельком, полным золота, позволил крестить своего сына. Потом он собрал большой совет для решения вопроса, принимать ему и его народу святое крещение или нет. Сошлись на том, чтобы принять. Койфи, главный жрец древней религии, произнес по этому случаю речь, в которой объявил народу, что им сделано величайшее открытие: все старые боги – самозванцы. «Не сомневайтесь! – кричал он. – Взгляните на меня! Я служил им всю жизнь, а чем они меня отблагодарили? Если бы они хоть что-то могли, так за мои старания они осыпали бы меня сокровищами. А раз я беден, значит, они точно самозванцы!»

Окончив свою речь, сей ревностный служитель веры вооружился копьем и мечом, взгромоздился на боевого коня и, бешеным галопом промчавшись перед толпой, вонзил копье в поганое капище. С тех пор христианство стало религией саксов.

Лет через сто пятьдесят жил еще один славный король – Эгберт. Он всегда полагал и заявлял об этом открыто, что имеет больше прав на уэссекский престол, чем Беортрик, тоже сакс, правивший тогда Уэссексом и женатый на Эдбурге, дочери Оффы, одного из семи королей. Эта королева Эдбурга была писаная красавица, но страшная злодейка. Она имела обыкновение потчевать ядом всех, кто ей перечил. Как-то раз она приготовила отраву для одного придворного вельможи, а выпил ее по ошибке король и тут же скончался. Узнав об этом, люди взбунтовались, толпами устремились во дворец и стали ломиться в ворота с криком: «Долой королеву-душегубку!» Ее изгнали из страны и лишили обесчещенного ею титула. Много лет спустя путешественники, возвращавшиеся из Италии, рассказывали, что в городе Павии видели нищенку в лохмотьях, некогда прекрасную, а теперь сморщенную, желтую и горбатую, которая бродит по улицам, вымаливая кусок хлеба, и что будто бы нищенка та – английская королева-отравительница. Конечно же, это была Эдбурга. Так она и умерла, не зная, где преклонить свою преступную голову.

Эгберт, опасавшийся, что соперник, у которого он собирался отнять уэссекскую корону, схватит его и умертвит, бежал во Францию, ко двору Карла Великого. После того как злосчастный Беортрик ненароком отравился, Эгберт возвратился в Британию и занял престол Уэссекса. Покорив некоторых правителей семи королевств, он присоединил их земли к уэссекским землям и первый назвал свои владения Англией.

Тут объявились новые враги, которые надолго стали грозой жителей острова, – норманны, или викинги. Они населяли Данию и Норвегию, но англичане их всех именовали датчанами. Это были воинственные люди, язычники, отчаянные и жестокие, которым бурное море заменяло родной дом. Они приплывали на кораблях и грабили и жгли все, что попадалось им на пути. То норманны разбивали войско Эгберта, то войско Эгберта разбивало норманнов, но ни те, ни другие духом не падали. При следующих, весьма недолговечных, правителях – Этельвульфе и его сыновьях Этельбальде, Этельберте и Этельреде – датчане заявлялись не раз и нещадно грабили, жгли и опустошали Англию. Во время правления Этельреда они схватили короля Восточной Англии Эдмунда и, привязав его к дереву, стали требовать, чтобы он отрекся от своей веры. Эдмунд, стойкий христианин, наотрез отказался. Его били, над ним издевались, в него, беззащитного, пускали стрелы и, наконец, отсекли ему голову. Трудно сказать, чья голова слетела бы следующей, если бы король Этельред не умер от раны, полученной им в сражении с теми же норманнами, и его престол не унаследовал добродетельнейший и мудрейший король из когда-либо рождавшихся в Англии.

Глава III

Англия во времена доброго короля-сакса Альфреда

Альфреду Великому было всего двадцать три года, когда он взошел на трон. Ребенком его дважды возили в Рим, где стремились побывать все благородные саксы, считая, что тем самым они исполняют свой религиозный долг. Он даже немного пожил в Париже. Однако в те времена так мало заботились об образовании, что в двенадцать лет он еще не был обучен грамоте, хотя Этельвульф любил его, младшенького, больше других сыновей. Но у него оказалась прекрасная мать – почти у всех, кто вырос знаменитым и добрым, была, как известно, такая мать. Однажды королева, а звали ее Осбурга, сидела, окруженная детьми, и читала книгу саксонских стихов. О книгопечатании тогда и слыхом не слыхали, и книга была переписана писцом и украшена, а по-научному – «иллюминирована», чудесными яркими буквицами. Дети пришли от них в восхищение. Тогда мать сказала: «Я подарю ее тому из вас, кто первым выучится читать». Альфред в тот же день призвал учителя и так усердно занимался, что вскоре получил книгу. Он гордился этим всю свою жизнь.

Этот великий король в первый год своего правления девять раз сразился с датчанами. Он вступил с ними в переговоры, и вероломные норманны дали слово покинуть пределы Англии. Они уверяли, что слово их нерушимо, и клялись на священных браслетах, с которыми не расставались ни в жизни, ни в смерти. Но они с легкостью нарушали и клятвы, и договоры, когда находили в этом выгоду, и опять возвращались жечь, грабить и убивать. И вот наступил четвертый год Альфредова правления. В ту роковую зиму датчане явились в таком множестве, что не осталось в Англии уголка, куда бы они не заглянули. Королевское войско было разбито и рассеяно, и Альфред остался в полном одиночестве. Переодевшись крестьянином, он укрылся в хижине своего пастуха, не знавшего его лица.

Датчане рыскали по округе в поисках короля, а тот сидел у бедного очага, в котором пеклись лепешки. Жена пастуха, уходя из дому, велела ему за ними приглядывать. Альфред вытачивал себе лук и стрелы, чтобы, придет срок, побить коварных датчан, и думал горькую думу о своих несчастных подданных, которых злодеи гонят с родной земли. До лепешек ли было этому благородному сердцу, и лепешки, понятно, сгорели. Жена пастуха, возвратясь, принялась на чем свет стоит бранить Альфреда, не подозревая, что перед ней сам король: «Ах ты, пес ленивый! Есть-то горазд, а ни на что не годен!»

В конце концов, когда полчища датчан высадились на берег Девоншира, девонширцы все, как один, ринулись в бой. Они убили датского вождя и захватили вражеское знамя с изображением ворона. Ничего не скажешь, подходящая эмблема для шайки разбойников! Потеря этого знамени привела датчан в сильное замешательство, потому что они верили в его колдовскую силу. Оно будто бы было соткано в один день тремя сестрами, и если датчане одерживали победу, ворон гордо расправлял крылья, а если терпели поражение, он уныло их опускал. Умей этот вещун и впрямь вытворять что-нибудь подобное, ему бы в самый раз пригорюниться. Король Альфред прибыл к девонширскому войску, раскинул свой стан на твердом, сухом месте посреди сомерсетширских болот и начал собирать великие силы, готовясь отомстить датчанам и освободить свой народ.

Жена пастуха принялась бранить Альфреда, не подозревая, что перед ней сам король

Но прежде всего нужно было выведать, насколько многочисленны эти свирепые люди и какие у них укрепления. Тогда король Альфред, умевший играть на многих музыкальных инструментах, переоделся менестрелем, то есть бродячим певцом, взял арфу и отправился в лагерь датчан. Он пел и играл в шатре самого их вождя Гутрума, развлекая захмелевших врагов. Казалось, Альфред был всецело поглощен своим пением, но исподтишка он присматривался к их снаряжению, к их оружию, к их порядкам, пока не узнал всего, что хотел. И очень скоро великий король позабавил датчан другой песенкой. Он собрал всех своих верных соратников в условленном месте. Его встретили радостными криками и слезами, ведь многие считали, что государь их погиб. Альфред сам повел войско к вражескому лагерю и, побив множество датчан, четырнадцать дней держал в осаде уцелевших. Но милосердие его было равно храбрости, и он сохранил им жизнь и предложил заключить мир на условии, что датчане уйдут из западной части Англии и поселятся на востоке, а Гутрум примет христианство, ту благословенную веру, которая научила его победителя, благородного Альфреда, прощать врагов, причинивших ему столько зла. Гутрум на все согласился, и сам Альфред стал его крестным отцом. Гутрум оказался достойным помилования, потому что до самой своей смерти он был верен и предан королю. И его подданные тоже были верны. Они больше не жгли и не грабили, а трудились, как все честные люди. Они пахали и сеяли, жали и косили – в общем, ничем не отличались от самых добропорядочных англичан. И уж наверно, их детишки частенько играли на солнечных полянах с детишками саксов, и их юноши влюблялись в саксонских девушек и женились на них, и под гостеприимным датским кровом не раз находил приют англичанин, застигнутый ночью в пути, и еще очень долго, сидя вместе у жаркого очага, саксы и датчане вспоминали добрым словом короля Альфреда Великого.

Однако не все датчане были таковы, как подданные Гутрума. Прошло время, и они вновь явились из-за моря и принялись грабить и жечь, жечь и грабить. С ними приплыл дерзкий морской разбойник по имени Гастингс. Он провел вверх по Темзе восемь кораблей до самого Грейвзенда. Три года длилась Война с этими датчанами. Начался голод, на людей и на скот нашел мор. Но могучий дух Альфреда не изменил ему. Он построил большие корабли, чтобы бить разбойников на море, и собственным примером побуждал своих воинов сражаться не на жизнь, а на смерть. Наконец все злодеи были изгнаны, и Англия облегченно вздохнула.

Король Альфред оставался таким же великим правителем в дни мира, каким он был в дни войны. Он неустанно трудился, стараясь сделать свой народ лучше. Он любил беседовать с людьми умудренными, с теми, кто постранствовал по свету, и записывал все услышанное для просвещения своих подданных. Научившись читать по-английски, он изучил латынь и стал переводить латинские книги на англосаксонский язык, чтобы их мог понимать каждый. Он издал справедливые законы, чтобы жизнь была свободной и счастливой, и изгнал всех пристрастных судей, чтобы искоренить любую неправду. Он так пекся о праведно нажитом добре и так сурово наказывал за воровство, что даже появилась присказка: а ведь при великом-то короле Альфреде можно было золотые цепи, брильянтами усыпанные, на улице развесить, и никто бы камушка не тронул. Он открыл школы и сам разбирал тяжбы. Имел король заветное желание – каждому своему подданному воздать по заслугам и оставить наследнику страну более просвещенную и во всем более счастливую, чем та, что досталась ему. Старания его кажутся поистине изумительными. День он разделил на части, и всякому делу отводил свое время. Вот что он придумал: по его приказу отливались восковые факелы, а попросту свечи, одной величины. На них на равном расстоянии делались поперечные насечки. Свечи постоянно горели, и по этим насечкам король узнавал время почти так же точно, как мы узнаем его по часам. Но от ветров и сквозняков, гулявших по всему дворцу, пламя дрожало и воск оплывал неровно. Тогда король повелел изготовить для свечей футляры из дерева и белого рога. Так в Англии появились первые фонари.

Между тем Альфреда терзала ужасная загадочная болезнь, изводившая его частыми приступами жестокой боли, которую ничто не могло облегчить. Король сносил ее мужественно и безропотно, как сносил все жизненные невзгоды, пока ему не исполнилось пятьдесят три года. В этом возрасте, процарствовав тридцать лет, он скончался. Альфред умер в 901 году, но каким бы быльем ни поросла та эпоха, его слава и чувство любви и благодарности, с которым взирали на него его подданные, свежи в народной памяти по сей час.

Волей государственного совета следующим королем был объявлен Эдуард, прозванный Старшим. Племянник короля Альфреда, желая захватить престол, поднял мятеж. Мятежника поддержали восточные датчане (возможно, из почтения к его великому дяде), и разразилась Война. Но король с помощью своей сестры одержал победу и мирно правил целых двадцать четыре года. Он постепенно расширял свое владычество над Англией, и наконец все семь королевств соединились в одно.

Итак, Англия стала единым владением саксонского короля больше чем через четыреста пятьдесят лет после того, как саксы появились на ее землях. В их обычаях и образе жизни произошли с тех пор большие перемены. Саксы по-прежнему любили хорошо поесть и выпить, а их празднества часто бывали буйными и разгульными, но они окружили себя многими удобствами и даже роскошью, которая возрастала день ото дня. Стены, на которые мы сейчас наляпываем бумагу, они, как известно, обивали шелком, расшитым птицами и цветами. Столы и стулья, вырезанные из разных пород дерева, украшали причудливыми орнаментами, золотом и серебром, а иногда даже отливали из этих драгоценных металлов. За столом уже пользовались ложками и ножами. Одежды носили златотканые – шелковые, парчовые, узорчатые. Посуду делали из золота и серебра, меди и слоновой кости. Были у них разные кубки для возлияний, скамьи для возлежания, музыкальные инструменты для услаждения слуха. На пирах арфа переходила из рук в руки, как кубок, и каждый гость, перебирая струны, пел свою песню. Оружие саксов отличалось увесистостью, особенно грозный железный молот, который разил наповал и оставлял по себе страшную память. Саксы были народом красивым и сильным. Мужчины гордились своими длинными светлыми волосами, разделенными на лбу надвое, своими густыми бородами, белыми свежими лицами и ясными глазами. А от прелести саксонских женщин вся Англия расцвела и похорошела.

Можно еще много говорить о саксах, но я замечу только, что все лучшие качества англосаксонского характера развились при Альфреде Великом и в нем первом проявились в полную мощь. Это характер величайшей нации. В какие бы дальние дали ни пришли, ни приехали, ни приплыли потомки саксов, им нигде не изменяли выдержка и стойкость и никогда не впадали они в уныние и не сходили с избранного пути. В Европе, Азии, Африке, Америке, в любом уголке света, в пустыне, в лесу, на море, под палящими лучами солнца и среди вечных льдов саксонская кровь остается саксонской кровью. Везде, где появляется этот народ, его несгибаемое упорство приносит щедрые плоды – расцветает промышленность и торжествует закон, охраняющий жизнь и собственность.

Я в восхищении склоняю голову перед благородным монархом, который в себе одном соединил все саксонские добродетели. Он не сломился в несчастье и не возгордился в благоденствии. Воля его была непоколебима. Побежденный, он не терял надежды, а одержав победу, проявлял великодушие. Он любил справедливость, свободу, истину и науки. Своими заботами о просвещении народном он, верно, как никто другой способствовал сохранению прекрасного древнего саксонского языка. Может статься, без него английский язык, которым рассказана эта история, не имел бы ни той красоты, ни той силы, какую имеет теперь. Говорят, дух Альфреда до сих пор живет в наших лучших английских законах, так давайте помолимся, чтобы он жил в сердцах всех англичан. Если наш ближний погряз в невежестве, будем делать все, пока в нас теплится жизнь, чтобы заронить в него искру знания. И будем напоминать правителям, которые должны печься о просвещении, но пренебрегают своим долгом, что их ничему не научило время, пробежавшее с 901 года от Рождества Христова, и что они далеко отстали от ярчайшего короля Альфреда Великого.

Глава IV

Англия во времена Этельстана и шести королей-мальчиков

Этельстан, сын Эдуарда Старшего, наследовал отцу. Он властвовал только пятнадцать лет, но, помня славу деда своего, великого Артура, разумно управлял Англией. Он усмирил мятежных уэльсцев, или валлийцев, и стал взимать с них дань деньгами и скотом, а также забирать их лучших соколов и гончих для королевской охоты. Он победил корнуольцев, еще не совсем покорившихся саксам. Он восстановил много старых добрых, всеми позабытых законов, издал несколько новых мудрых законов и проявлял заботу о бедных и убогих. Он разрушил мощный союз, заключенный против него принцем датским Анлафом, королем шотландским Константином и северными валлийцами, одолев их всех в грандиозном сражении, которое памятно тем, что народу было побито без счета. После этого он правил спокойно. Окружавшие его кавалеры и дамы воспользовались затишьем и обучились на досуге изящным манерам и приятному обхождению. Иностранные принцы с удовольствием посещали тогда (и потом, случалось, тоже) двор английского короля.

Этельстан умер сорока семи лет. После него на престол взошел его брат Эдмунд, не достигший и девятнадцати. Эдмунд – первый из шести королей-мальчиков, о которых вы сейчас узнаете.

Прозван он был Великолепным за то, что имел задатки монарха утонченного и просвещенного. Но его со всех сторон теснили датчане, и правление Эдмунда оказалось кратким и беспокойным. Окончилось оно плачевно. Однажды вечером в его замке был пир. Он ел очень много и пил неумеренно. Вдруг среди гостей он заметил известного разбойника по имени Леоф, изгнанного из Англии. Взбешенный дерзостью негодяя, он обратился к своему кравчему, от которого принимал кубок с вином, со словами:

– Вон там за столом сидит разбойник, который тяжкими преступлениями поставил себя вне закона. Всякий может убить его безнаказанно, как дикого зверя. Пусть убирается отсюда!

– И не подумаю, – сказал Леоф.

– Не подумаешь? – вскричал король.

– Нет, черт тебя побери, – гаркнул Леоф.

Король в гневе вскочил, кинулся к разбойнику и схватил его за длинные волосы, стараясь повалить на землю. Но у разбойника под платьем оказался кинжал. Он выхватил его и заколол короля. На него бросились королевские стражники, однако злодей, прислонясь спиной к стене и поливая все вокруг своей черной кровью, так отчаянно защищался, что положил на месте многих, прежде чем сам был изрублен в куски. Можете себе представить, какие тогда царили дикие нравы, если государь, напившись, мог подраться в своем собственном доме с отъявленным разбойником, в то время как его сотрапезники и собутыльники продолжали бражничать.

Престол наследовал король-мальчик Эдред. Он был слаб телом, но крепок духом. Он вел войну с владыками морей норманнами и одерживал победу за победой. Через девять лет Эдред скончался.

Тогда на престол вступил пятнадцатилетний Эдвиг, король только по названию. Настоящим правителем был при нем хитрый монах Дунстан – в меру помешанный, но не в меру честолюбивый и жестокий.

В то время Дунстан сидел настоятелем в Глэстонберийском аббатстве, где был схоронен король Эдмунд Великолепный. Еще в раннем детстве он как-то в бреду горячки вскочил ночью с постели и вскарабкался на самый верх глэстонберийской церкви, стоявшей тогда в лесах. С подмостков он не свалился и шеи себе не сломал, поэтому тут же объявили, что его вознес туда ангел. Он также сделал волшебную арфу, которая сама собою играла – наверняка что-то вроде обычной эоловой арфы, звучащей на ветру. Покойный король Этельстан осыпал его милостями, и тут же нашлись завистники, обвинившие монаха в колдовстве. Дунстана схватили, связали по рукам и ногам и бросили в трясину. Он чудом оттуда выбрался и еще натворил много зла.

В те времена только священники были людьми учеными. Они обладали самыми разными познаниями. Чтобы не умереть с голода, они сами возделывали поля и разбивали огороды вокруг своих монастырей и становились хорошими землепашцами. Они сами возводили свои церкви и украшали свои трапезные и становились хорошими плотниками, каменщиками, кузнецами, живописцами. Живя далеко от людей, в уединении, они сами помогали себе в болезнях и становились хорошими лекарями, узнавая целебные свойства растений и трав и учась врачевать порезы, ожоги, синяки и сломанные конечности. Так постепенно, помогая друг другу, они овладели очень многими полезными навыками, поднаторев в земледелии, знахарстве, костоправстве, ремеслах и художествах. И если им нужно было какое-нибудь нехитрое, с нашей точки зрения, приспособление, чтобы с его чудесной помощью повергнуть в трепет бедных темных крестьян, они легко могли его смастерить. И уж поверьте, не раз это делали.

Дунстан, настоятель Глэстонберийского аббатства, выделялся из всех своей смекалкой. Он был искусным кузнецом и работал у печи прямо в своей крохотной келье. Келья была так мала, что он не мог в ней спать, растянувшись во весь рост – как будто от этого кому-то лучше! Дунстан рассказывал всякие байки о демонах и духах, якобы приходивших его искушать. Мол, однажды, когда он трудился в поте лица, в окошко заглянул черт и принялся соблазнять его жизнью веселой и праздной. Он возьми да и схвати черта за нос раскаленными щипцами. Тот так, бедняга, визжал, что за сотню миль было слышно. Некоторые приписывают этот вздор повреждению мозгов, которое произошло у Дунстана во время горячки, но я держусь иного мнения. Ведь невежественные люди всему верили и почитали его за святого, а это давало монаху власть, к которой он всегда стремился.

В день коронации прекраснолицего юного Эдвига архиепископ Кентерберийский Одо (по крови датчанин) заметил, что король потихоньку покинул залу, когда пиршество было еще в самом разгаре. Архиепископ, осердившись, послал за ним своего друга Дунстана. Дунстан нашел короля в обществе его прелестной юной жены Эльдживы и ее матери Этельдживы, женщины весьма добродетельной. Грубо их разбранив, монах силой притащил государя назад в залу. Многие объясняют ярость Дунстана тем, что молодой король женился на своей родственнице, а монахи строго порицают такие браки. Я же считаю, что этому дерзкому, властному, злобному чернецу когда-то не повезло в любви, поэтому он возненавидел все радости, с нею связанные.

Король, несмотря на молодость, не стерпел оскорбления. При прежнем монархе Дунстан был хранителем казны, и Эдвиг обвинил его в похищении части денег. Настоятель Глэстонберийского аббатства бежал в Бельгию. Король повелел догнать мошенника и выколоть ему глаза, но тот ускользнул от погони (о чем вы, конечно, пожалеете, когда будете читать дальше). Глэстонберийское аббатство было отдано заклятым врагам Дунстана – женатым священникам. Но монах вместе со своим другом Одо Датчанином быстренько сплел заговор, подняв против Эдвига его младшего брата Эдгара. Не довольствуясь этой местью, он подговорил своих приспешников похитить из дворца королеву Эльдживу, прелестную восемнадцатилетнюю девочку. Ей заклеймили щеку каленым железом и продали как невольницу в Ирландию. Однако ирландцы полюбили бедняжку и прониклись к ней жалостью. «Давайте вернем юному королю его королеву-малютку, и пусть дети будут счастливы!» – решили они. Чудовищную рану на щеке Эльдживы исцелили и отправили ее домой такой же писаной красавицей, какой она была прежде. Но злодей Дунстан со злодеем Одо совершили черное дело. Торопившуюся к мужу девочку подстерегли в Глостере, зверски искололи кинжалами и изрубили мечами и бросили умирающую на дороге. Когда Эдвиг Прекрасный (прозванный так за юность и красоту) услышал о ее ужасной смерти, сердце его не выдержало и разорвалось. Вот какой печальный конец постиг бедных юных супругов! Да, гораздо лучше быть крестьянином и крестьянкой в наши дни, чем королем и королевой английскими в то страшное, хотя и несравненное, время!

Затем престол получил Эдгар, по прозванью Миролюбивый. Ему тогда тоже едва минуло пятнадцать, и правил по-прежнему Дунстан. Он изгнал из монастырей и аббатств всех женатых священников и поселил там монахов, принадлежавших, как и он сам, к очень строгому ордену бенедиктинцев. Себя же, для пущей славы, провозгласил архиепископом Кентерберийским. Он подчинил своей власти всех правителей соседних земель и собрал их вокруг короля английского. В народе до сих пор любят сказки и песни о том, как государь плыл однажды по реке Ди, держа путь из Честера, от своего двора, в монастырь Святого Иоанна, и восемь коронованных королей сидели на веслах, а кормило направлял он сам, властелин Англии. Эдгар был покорен Дунстану и его духовным братьям, а потому они из кожи лезли вон, превознося юнца как лучшего из монархов. На самом же деле он был бесстыдным распутником. Однажды он силой увез молодую девицу из Уилтонского монастыря, и Дунстан, прикинувшись рассерженным, на семь лет лишил его права носить корону – наказание, прямо скажем, не слишком суровое, ведь это было украшение на редкость неудобное, все равно что кастрюля без ручки. Но самое позорное деяние Эдгара – женитьба на Эльфриде, второй его супруге. Наслышавшись о красоте этой юной дамы, он послал любимца своего Этельвольда в замок ее отца в Девоншире, наказав проведать, правду ли говорит о ней молва. Девушка оказалась так несравненно хороша, что Этельвольд сам потерял голову и женился на ней. Королю же донес, что у Эльфриды нет никаких достоинств, кроме богатства. Однако король, заподозрив обман, вознамерился посетить молодую чету и велел Этельвольду немедленно готовиться к его приходу. Испуганный Этельвольд признался во всем молодой жене и стал умолять ее разукрасить себя так, чтобы показаться дурнушкой и спасти его от монаршего гнева. Она пообещала, но, будучи женщиной честолюбивой, рассудила, что гораздо заманчивей быть королевой, чем женой придворного. Она вырядилась в богатейшее платье и всю себя унизала драгоценностями. Король, уличив своего друга во лжи, приказал убить Этельвольда в лесу и женился на его вдове – коварной Эльфриде. Шесть или семь лет спустя он умер и был погребен – словно герой, каким объявили его монахи, – в Глэстонберийском аббатстве, которое при нем, стараниями Дунстана, очень разбогатело.

В ту пору Англия стонала от лютости волков. Изгнанные из долин, они прятались в горах Уэльса и совершали оттуда набеги на селения, вырезая скот и нападая на людей. Ничего не оставалось, как освободить валлийцев от денежной подати на условии, что они будут ежегодно сдавать в казну триста волчьих голов. Валлийцы, сберегая свои деньги, так усердно гонялись за волками, что через четыре года в Англии не осталось ни одного хищника.

Вслед за Эдгаром пришел еще один король-мальчик – Эдуард, по прозванью Мученик. Вот его ужасная история. У Эльфриды был сын, Этельред, и она прочила корону ему, но Дунстану вздумалось посадить на трон Эдуарда. Однажды юноша развлекался охотой в лесах Дорсетшира неподалеку от замка Корф, где жила Эльфрида с маленьким Этельредом. Желая выказать им свое расположение, он оставил позади свиту и, не глядя на приближающиеся сумерки, один поскакал к замку. Осадив коня у самых ворот, он протрубил в охотничий рог. Эльфрида вышла ему навстречу, сверкая улыбкой.

– Добро пожаловать, дражайший король. Милости просим в Корф.

– Я бы рад, милая государыня, но мои товарищи, верно, и так тревожатся, не случилось ли со мною какой беды. Прошу вас, прикажите подать мне кубок вина, и я выпью его прямо в седле за здоровье ваше и братца моего. Я летел сюда как ветер, только чтобы повидать вас обоих, и должен тут же лететь назад.

Эльфрида, удаляясь за вином, что-то шепнула одному из своих вооруженных слуг, и тот, выскользнув из черного проема ворот, встал незамеченный позади Эдуарда. Когда юноша поднес кубок к губам и произнес: «За ваше здоровье», – за здоровье той злодейки, которая улыбалась ему, держа за руку своего невинного сына, – убийца подпрыгнул и вонзил кинжал королю в спину. Эдуард уронил кубок и, пришпорив коня, поскакал прочь. Но от потери крови он вскоре так ослабел, что не удержался в седле и упал. К несчастью, одна нога его запуталась в стремени, и испуганная лошадь понесла, волоча за собой всадника. Его длинные кудри тащились по грязи, его юное лицо билось о камни и кочки, его нежную кожу драли сучья и рвали колючки. Охотники, напав на кровавый след, бросились вдогонку и, обуздав безумное животное, освободили обезображенный труп.

Наконец престол получил последний, шестой по счету, король-мальчик – Этельред. Увидев, как конь уносит прочь его пораженного насмерть брата, он горько зарыдал, тогда Эльфрида, вырвав у одного из стоявших рядом слуг факел, немилосердно избила им бедного наследника. Народ невзлюбил этого ребенка за злодеяние его матери, освободившее ему трон, поэтому Дунстан опасался провозглашать Этельреда государем. Он хотел отдать престол Эджите, дочери покойного короля Эдгара и той его жены, которую он похитил когда-то из Уилтонского монастыря. Но Эджита слишком хорошо знала о судьбе всех королей-мальчиков и не сдалась на уговоры оставить мирную монастырскую жизнь. Дунстан смирился и, за отсутствием лучшего, короновал Этельреда, которого именовал Неразумным за вялость и мягкость характера.

Поначалу Эльфрида имела большую власть над малолетним королем, но по мере того как тот мужал, власть ее все более и более слабела. Эта ненавистная всем женщина, потеряв возможность творить зло, удалилась от двора и, по обычаю тогдашнего времени, принялась строить церкви и монастыри, чтобы искупить свой грех. Как будто церковь, пусть даже шпиль ее касается звезд, может служить знаком истинного раскаяния в убийстве несчастного юноши, чьи истерзанные останки волок за собой обезумевший конь! Как будто под глухими монастырскими стенами, пусть даже построенными из всех камней мира, могла упокоиться ее дикая злость!

На девятый или десятый год Этельредова правления умер Дунстан. Он дожил до преклонных лет, но старость не смягчила его суровости и не умерила его коварства. Во времена Этельреда имя хитрого монаха прогремело дважды. Как-то собрался церковный собор, чтобы решить наконец, позволительно ли священникам обзаводиться женами. Дунстан сидел с опущенной головой, будто погрузившись в глубокое раздумье. Вдруг раздался голос, вроде бы исходящий из распятия, который повелел всем слушаться архиепископа Кентерберийского. Конечно, это была штучка Дунстана, ведь чревовещание – фокус нехитрый. Но вскоре он сыграл шутку похуже. Опять заседал церковный собор, и вопрос обсуждался все тот же. Сторонники Дунстана занимали одну половину просторной залы, а его противники – другую. Дунстан поднялся с места и возгласил: «Пусть же рассудит нас Христос, судия верховный!» И только он произнес эти слова, пол под его противниками провалился, причем многие сильно покалечились, а некоторые зашиблись насмерть. Ясно как Божий день, что столбы были подпилены по приказу Дунстана и повалены по его знаку. Под ним же пол даже не покачнулся. Нет, нет. Мастер он был отменный.

Когда Дунстан скончался, монахи причислили его к лику святых и стали величать святым Дунстаном. Они с таким же успехом могли причислить его к табуну и величать скакуном.

Мне думается, Этельред Неразумный вздохнул с облегчением, избавившись от этого пресвятого святого. Но, предоставленный самому себе, он оказался королем очень слабым, и его правление принесло стране только позор и поражения. Неугомонные датчане под предводительством принца датского Свена, изгнанного отцом из Дании, опять приплыли в Англию и принялись грабить большие города. Этельред попытался откупиться от них деньгами, но чем больше он отдавал, тем ненасытнее становились викинги. Сначала они потребовали десять тысяч фунтов, через год – шестнадцать тысяч фунтов, еще через год – двадцать тысяч фунтов. А страдал от этого несчастный английский народ, задавленный непосильными податями. Поняв наконец, что с датчанами ему не сладить, Этельред решил, что самый лучший выход – взять в жены девушку из какого-нибудь могущественного рода, который поможет ему своим войском. И вот в 1002 году от Рождества Христова он женился на сестре герцога Нормандского Эмме, прозванной Цветком Нормандии.

В это время совершено было такое страшное дело, какого ни прежде, ни потом не знала английская земля. Тринадцатого ноября по тайному указу короля, разосланному по городам и селам, саксы вооружились и перебили всех датчан, живших с ними по соседству. Никто не уцелел – ни старые, ни юные, ни сильные мужчины, ни слабые женщины, ни грудные детки. Конечно, среди этих датчан было немало дурных людей, которые продолжали творить зло, оскорбляли англичан своей наглостью и заносчивостью, унижали их жен и дочерей. Но было среди них и множество мирных христиан, давно породнившихся и сроднившихся с местными жителями. И всех их перерезали. Не пощадили даже Гунгильду, сестру короля датского, которая досталась в жены английскому лорду. Ее мужа и младенца убили у нее на глазах и только потом разделались с ней самой.

Король викингов, услыхав об этой кровавой расправе, воспылал гневом и поклялся жестоко отомстить. Он собрал войско и снарядил флот, каких Англия еще не видывала. Не было в том войске ни невольников, ни стариков, одни лишь свободные сыновья свободных людей, каждый во цвете лет. И все они дали клятву отплатить своим недругам за зверскую резню, в которой огнем и мечом были истреблены их братья и сестры вместе с милыми чадами. И вот мощные корабли викингов под флагами морских царей показались у берегов Англии. Золотые орлы, во́роны, драконы, дельфины, хищные звери грозно взирали с их носов, резавших водную гладь словно клинками, и их устрашающие лики отражались в сверкающих щитах, которыми были увешаны борта. Штандарт короля датского развевался над ярко раскрашенным кораблем в форме могучего змея. И разъяренный король молил родных богов отступиться от него, если его змей не вонзит своих когтей в сердце Англии.

И он вонзил их глубоко. Огромное войско, высадившись близ Эксетера, шло вперед, оставляя за собой пустыню. Датчане втыкали свои копья в землю и бросали их в реки в знак того, что остров принадлежит им. И в каждом селении, в память о той жуткой ноябрьской ночи, когда были перерезаны их соотечественники, завоеватели заставляли саксов готовить для них богатое угощение, а потом, наевшись, навеселившись и осушив кубки за погибель Англии, обнажали мечи и расправлялись с бывшими хозяевами. Так датчане бесчинствовали шесть долгих лет. Они жгли скирды, амбары, хлева, мельницы, житницы. Убивали в полях пахарей, не давая им обсеять землю. Страну поразил голод. На месте цветущих городов лежали груды дымящихся развалин. В довершение несчастья английская армия разбежалась. Этельреда Неразумного покинули даже его приближенные. Захватив множество английских кораблей, они стали промышлять разбоем у собственных берегов и с помощью бури сгубили почти весь английский флот.

В то злосчастное время лишь один достойный человек сохранил верность отечеству и своему слабому королю. Это был священник, и притом храбрый. Двадцать дней архиепископ Кентерберийский удерживал город, осажденный датчанами. А когда предатель открыл городские ворота и впустил врагов, архиепископа заковали в цепи и потребовали с него выкуп.

– Моя жизнь не стоит того, чтобы за нее платил разоренный народ. Поступайте со мной как знаете! – сказал архиепископ.

И он твердо стоял на своем, повторяя, что не желает покупать свободу на деньги нищих.

Наконец датчанам надоело его упрямство, и они, напившись пьяные, велели привести священника в залу, где шло веселье.

– Эй, епископ, – сказали они, – нам нужно золото!

Архиепископ огляделся и увидел целое море свирепых лиц и всклокоченных бород, вздыбившееся у стен, где люди влезли на столы и скамьи, чтобы смотреть через головы своих товарищей. Тут он понял, что час его пробил.

– У меня нет золота, – ответил он.

– Добудь его, епископ, – прогремел мощный хор голосов.

– Я же сказал – нет.

Датчане стали наступать на него с угрозами, но он не поколебался. Тогда один из святотатцев толкнул его, другой ударил, а кто-то выхватил из угла, куда эти варвары сбрасывали объедки, громадную бычью кость и с такой силищей метнул ее страдальцу в лицо, что кровь брызнула фонтаном. Это раззадорило остальных, и они принялись таскать кости из той же кучи и швырять их в священника. Избитый и израненный архиепископ лежал распростертый в грязи, когда воин-христианин, которого он сам же крестил, схватил секиру и зарубил его насмерть (надеюсь, убийцей этим руководило желание положить конец мукам праведника, не то гореть ему в вечном огне!).

Если бы Этельред имел столько же мужества, сколько благородный архиепископ Кентерберийский, он бы еще мог что-то сделать. Но он струсил и заплатил датчанам еще сорок восемь тысяч фунтов, только ничего этим не достиг. Свен очень скоро вернулся с намерением покорить всю Англию. И настолько мала была тогда любовь народа к своему бездарному правителю и к своему неприютному отечеству, не способному никого защитить, что Свена встретили как избавителя. Один Лондон стоял крепко, пока в его стенах оставался король, но как только Этельред украдкой бежал, город сдался на милость датчан. Все было кончено. Король укрылся у герцога Нормандского, где еще раньше нашли приют его жена, поблекший Цветок Нормандии, и дети.

Но невзгоды и печали не совсем стерли в сердцах англичан память о великом короле Альфреде и временах саксонской славы. Когда Свен внезапно умер, не пробыв и двух месяцев королем Англии, они отправили к Этельреду послов с великодушным согласием вновь признать его своим государем, «если он даст слово управлять ими лучше, чем прежде». Неразумный слово дал, но с приездом медлил, выслав вместо себя своего сына Эдуарда. Наконец он пожаловал сам, и англичане провозгласили его королем. Датчане же провозгласили королем Кнута, Свенова сына. Опять вспыхнула Война, и продолжалась она три года, пока Неразумный не переселился в мир иной. Поверьте, это был лучший его поступок за все тридцать восемь лет правления.

И что же, Кнут стал королем? «Только не нашим! – вскричали саксы. – Нам нужен Эдмунд, сын Неразумного, тот, что прозван Железнобоким за свою силу и могучую стать!» Эдмунд и Кнут пять раз сводили свои войска на поле брани – о, несчастная Англия, она вся тогда была полем брани! Наконец Железнобокий, здоровенный малый, предложил Кнуту, который был вдвое его меньше, решить спор поединком. Коротышка Кнут, конечно же, вызова не принял. Он заявил, что согласен поделить королевство – себе взять земли, лежащие к северу от Уотлинг-стрит (так называлась римская военная дорога, соединявшая Дувр с Честером), а Железнобокому отдать те, что к югу. Все устали от постоянных кровопролитий, и раздел был решен. Но очень скоро Кнут стал единственным королем Англии, потому что по прошествии двух месяцев Железнобокий вдруг взял и умер. Кое-кто полагает, что он был убит и что убийц подослал Кнут. Может, оно и так.

Глава V

Англия под владычеством Кнута Датчанина

Кнут правил восемнадцать лет. Поначалу жестокость его не знала границ. После всяческих заверений и клятв в том, что он будет справедлив и милостив ко всем, кто ему покорится, он обвинил в измене и казнил многих знатнейших саксов, равно как и многих родичей покойного короля. «Тот будет мне милее родного брата, – говаривал он, – кто принесет мне голову моего врага». И видно, таких миленьких братцев собралось вокруг него порядочно, потому что вражеские головы летели без счета. Кнуту очень хотелось убить Эдмунда и Эдуарда, сыновей бедняги Железнобокого. Но, не решаясь совершить это преступление в Англии, он отправил младенцев к королю шведскому, прося его любезно «распорядиться ими». Если бы король шведский был похож на всех тогдашних королей, он велел бы перерезать их невинные горлышки, но он оказался человеком добрым и воспитал детей с любовью.

А Кнуту между тем не давала покоя Нормандия. Там жили два сына покойного Этельреда – Эдуард и Альфред. Их дядя герцог мог в один прекрасный день потребовать для них английскую корону. Но герцог, видно, пока об этом не думал, потому что предложил Кнуту в жены свою сестру, вдову Неразумного – все тот же пресловутый цветочек. Ей так хотелось опять побыть королевой, что она бросила детей и вышла за датчанина.

Кнут распорядился вынести кресло на берег моря и, усевшись в него, приказал волнам отойти от его ног

Удача сопутствовала Кнуту. Внешние враги отступили перед силой английского оружия, смутьяны были смирены, так что правил он спокойно и сделал для Англии много полезного. Он даже слагал стихи и развлекался игрой на музыкальных инструментах. Под старость Кнут начал испытывать беспокойство оттого, что руки у него по локоть в крови, и отправился паломником в Рим, надеясь очиститься. Дорогой он раздал чужеземцам уйму денег, хорошенько обобрав перед этим англичан. Все же надо признать, что, разделавшись с противниками, он сильно переменился к лучшему и по праву считается величайшим из всех, кого в ту смутную пору послал англичанам Бог.

Древние историки рассказывают, как однажды Кнут, вознамерившись преподать урок своим не в меру льстивым придворным, распорядился вынести кресло на берег моря и, усевшись в него, приказал волнам прилива отойти от его ног, ибо он владыка земли сей. Волны, разумеется, не послушались и замочили край его одежд. Тогда Кнут принялся стыдить льстецов: «Ясно ли вам теперь, сколь ничтожна власть царей земных в сравнении с властью Царя небесного, который может сказать бездне морской: “Вот твой предел!”» Короли, конечно, вольны чудесить, только мне ясно одно: придворные никогда не перестанут восхвалять своих правителей, а те никогда не устанут их слушать. Ведь если бы Кнутовы угодники не знали наверняка, что он упивается их славословиями, они бы поостереглись столь неумеренно их расточать. И если бы эти хитрецы не догадывались, что государь их в восторге от своей тирады (которой, говоря по правде, и малый ребенок никого бы не удивил), они бы не драли глотку, повторяя ее на все лады. Воображаю себе картинку: король, страшно довольный своим красноречием, гордо восседает в кресле, увязшем в песке, а придворные ломают перед ним комедию, прикидываясь, будто они сражены наповал его великой мудростью!

Как известно, предел положен не только бездне морской. Положен он и земным властителям, и в 1035 году от Рождества Христова Кнут достиг этого предела. У его смертного одра стояла жена, сестра нормандского герцога. И, бросив на нее прощальный взгляд, он, возможно, вспомнил о Нормандии, пугавшей его когда-то, и о двух принцах, живущих в изгнании при дворе дяди. И подумал, наверно, Кнут о том, как велика должна быть нелюбовь братьев к датчанам и саксам, и представилось ему, что грозная туча собирается над Нормандией и медленно ползет в сторону Англии.

Глава VI

Англия во времена Гарольда Заячьей Лапы, Гардакнута и Эдуарда Исповедника

Кнут оставил после себя трех сыновей – Свена, Гарольда и Гардакнута. Последнего родила мужу Эмма, еще не увядший Цветок Нормандии. Кнут хотел, чтобы его владения были поделены между тремя наследниками и чтобы Англия отошла Гарольду. Но южные саксы под водительством богатого и могущественного графа Годвина (который, говорят, был когда-то бедным пастушком) восстали против этого, требуя себе в короли либо Гардакнута, либо одного из двух опальных принцев из Нормандии. Распря грозила разгореться не на шутку, и простые люди, боясь новых кровопролитий, побросали свои дома и укрылись в лесах и на болотах. Однако, по счастью, дело согласились уладить миром, для чего собрали в Оксфорде большой совет, который постановил отдать Гарольду все земли к северу от Темзы со столицей в Лондоне, а Гардакнуту – весь юг. На том и порешили.

Гардакнут, между тем, не думал покидать Данию, где предавался пьянству и обжорству, а в Англии за него распоряжались мать и граф Годвин.

Едва страсти улеглись и трепещущий народ начал возвращаться в покинутые дома, как Эдуард, старший из двух принцев-изгнанников, прибыл из Нормандии с небольшой свитой и заявил права на английский престол в надежде, что мать примет его сторону. Однако Эмма, души не чаявшая в своем последыше Гардакнуте, не только не поддержала сына, но встала против него насмерть, так что бедный принц был рад-радешенек, что вернулся домой невредимым. Его брат Альфред оказался менее счастливым. Получив вскоре ласковое послание, написанное от имени матери (с ее ли ведома или нет, никто не знает), он растрогался и поспешил к ней в Англию, правда, в сопровождении довольно многочисленной охраны. Граф Годвин встретил его на Кентском берегу и в тот же день повел в Суррей. В городке Гилдфорд гостей ждал ночлег и славный ужин. После длинного перехода и обильной трапезы Альфредовы воины, не ожидая никакого подвоха, крепко заснули в домах горожан. Глубокой ночью их окружили королевские ратники и похватали по одному. Наутро пленников (а было их без малого шесть сотен) выстроили в ряд и, вволю поиздевавшись над ними, зверски поубивали, пощадив лишь каждого десятого – чтобы продать в неволю. А бедного Альфреда привязали голого к седлу лошади и в таком виде отправили в город Или. Там ему вырвали глаза, и через несколько дней он в мучениях скончался. Не могу поручиться, что граф умышленно заманил принца в ловушку, но очень его в этом подозреваю.

В конце концов Гарольд все-таки стал королем всей Англии, хотя сомнительно, чтобы архиепископ Кентерберийский согласился его короновать (священники ведь в основном были саксами и датчан на дух не выносили). Коронованный или некоронованный, с согласия архиепископа или без, Гарольд назывался королем четыре года, после чего умер и был похоронен. В жизни он только и делал, что охотился. И так резво гонялся он за дичью, что получил в народе прозвище – Заячья Лапа.

В то время Гардакнут находился во Фландрии, в городе Брюгге. Туда (после жестокого убийства принца Альфреда) бежала и его мать, и они вместе думали-гадали, как бы захватить Англию. Датчане и саксы, оставшись без короля и опасаясь новых междоусобиц, сошлись на том, что нужно звать его на царство. Гардакнут согласился и вскорости задал жару и тем и другим. Он привез с собой множество алчных нахлебников и обложил народ непосильными податями, чтобы обогатить своих любимцев. Начались волнения. Особенно сильное возмущение было в Вустере, где горожане взбунтовались и убили сборщиков податей. За это Гардакнут спалил весь город. Он был жестоким и грубым правителем. Воссев на трон, он первым делом приказал выкопать из могилы тело бедного Гарольда Заячьей Лапы, отсечь ему голову и выбросить останки в реку. И конец его был под стать этому началу. Напившись на свадьбе своего знаменосца, датчанина Товеда Гордого, он повалился наземь с полным кубком в руке и больше уже не встал.

Корона, наконец, досталась Эдуарду, которого монахи потом прозвали Исповедником. Он сразу же сослал в деревню Эмму, припомнив своей дурной матери все обиды. Там она через десять лет и умерла. Эдуард был тем самым принцем-изгнанником, чьего брата Альфреда так подло убили. Гардакнут, став на два года королем, пригласил его к своему двору и обходился с ним ласково. На освободившийся престол Эдуарду помог взойти сам могущественный граф Годвин. Народ считал графа соучастником жестокого убийства принца Альфреда, и при Гардакнуте его даже судили, но признали невиновным. Говорят, немалую роль тут сыграл золоченый корабль с фигурой из чистого золота на носу и с сотней отлично вооруженных матросов, который Годвин подарил королю-извергу. Граф обещал поддержать нового претендента своим могуществом, если тот защитит его от недоверия и ненависти народа. Ударили по рукам. Эдуард Исповедник получил трон. Граф получил еще больше власти и земель, а его дочь Эдита получила в мужья короля, ибо таково было одно из условий сделки.

Хотя Эдита, казалось, всем взяла – и красотой, и умом, и кротостью нрава, – Эдуард невзлюбил ее с первого взгляда. Отец Эдиты и ее шестеро гордецов братьев, уязвленные холодностью короля к супруге, всячески старались очернить его в глазах англичан. Воспитанный в Нормандии, он окружал себя только нормандцами. Архиепископом при нем был нормандец, епископами тоже нормандцы. Весь его двор состоял из нормандцев, одевался по нормандской моде и говорил по-нормандски. Следуя обычаю нормандцев, Эдуард скреплял государственные документы большой печатью, вместо того чтобы по доброй традиции саксонских королей просто ставить на них крест – так делают бедняки, не умеющие писать свое имя. Могущественный граф Годвин и шестеро его гордых сыновей преподносили все это народу как доказательство нелюбви государя к своим подданным. Тем самым они все больше укрепляли собственную власть и все больше ослабляли власть короля.

Умыслу их очень способствовал один случай. Эдуард правил уже восемь лет, когда Эсташ, граф Булонский, женатый на государевой сестре, приехал в Англию в гости. Пробыв какое-то время при дворе, он пустился в обратный путь со своею многочисленной вооруженной свитой, намереваясь сесть на корабль в Дувре. Войдя в этот мирный город, графские ратники стали врываться в лучшие дома и нахально требовать, чтобы их бесплатно поили, кормили и обслуживали. Один из дуврских смельчаков, не желая, чтобы эти наглецы бряцали у него под носом своим тяжелым оружием и стальными латами, обжирались его мясом и опивались его вином, встал в дверях и загородил проход первому же чужеземцу, попытавшемуся проникнуть в дом. Тот выхватил меч и ранил хозяина. Тогда мирный дуврский гражданин ударил вояку наотмашь и зашиб насмерть. Весть об этом убийстве вмиг разлетелась по городу и достигла ушей графа Эсташа. Он и его рыцари только что спешились и еще держали коней в поводу. Они тут же вскочили в седла, помчались во весь опор к месту злополучной стычки, окружили дом, повышибали двери и ставни, вломились внутрь и убили хозяина у его собственного очага. Потом они вихрем понеслись по улицам, рубя мечами и топча копытами всех, кто попадался им на пути, – мужчин, женщин и детей. Но можете поверить, им недолго дали так потешиться. Дуврские жители с великим ожесточением набросились на чужаков, убили девятнадцать человек, ранили еще больше и, не дав им пройти к пристани и погрузиться на корабли, выгнали из города той же дорогой, которой они пришли. Побитый граф Эсташ стрелой пустился в Глостер, где в окружении нормандских монахов и нормандских вельмож сидел Эдуард.

– Прошу управы на жителей Дувра! – верещал граф. – Они порезали моих людей!

Король тут же послал за графом Годвином, который случился поблизости, и приказал ему, как своему наместнику в Дувре, немедленно расправиться со смутьянами.

– Вы клялись быть своим подданным защитой, – ответствовал гордый граф, – и не пристало вам предавать их казни, даже не выслушав. Я вашей воли не исполню.

Разгневанный таким неповиновением, король велел графу держать ответ перед судом, грозя ему изгнанием, лишением состояния и титулов. Годвин не подчинился. Он и два его сына – старший, Гарольд, и следующий за ним, Свен, – пользуясь своей огромной властью, спешно собрали войско и потребовали, чтобы граф Эсташ вместе с его свитой был судим по законам государства. Король выдать сородича отказался и тоже собрал большое войско. После многих переговоров и оттяжек граф Годвин и его сыновья увидели, что рать их значительно поредела. Тогда граф, прихватив великие сокровища и кое-кого из близких отплыл во Фландрию. Гарольд бежал в Ирландию. Так великий род на время утратил свое могущество. Но народ не забыл его.

Тут Эдуард Исповедник обнаружил всю низость своей души, перенеся ненависть, которую он питал к некогда всесильным отцу и братьям, на их беспомощную дочь и сестру, свою кроткую супругу, любимую всеми, кроме мужа и его монахов. Он алчно присвоил себе ее деньги и драгоценности и, оставив при ней одну служанку, запер в мрачном монастыре, где игуменьей, или тюремщицей, была его родная сестра – наверняка жуткая мегера, под стать братцу.

Избавясь от графа Годвина и его шестерых сыновей, король начал еще больше привечать нормандцев. Он пригласил к себе Вильгельма, герцога Нормандского, сына того самого Вильгельма, который когда-то приютил Эдуарда и его несчастного брата. Вильгельм этот был рожден от простой крестьянки, дочери кожевника, очаровавшей своими прелестями его отца, когда тот проезжал берегом речки, где красавица стирала белье. Из него вышел могучий воин, страшный любитель лошадей, собак и оружия. По прибытии в Англию Вильгельма со свитою нормандцы, видя, что число их выросло и что в чести они при дворе небывалой, стали все больше и больше заноситься перед народом, который все больше и больше их ненавидел.

Старый граф Годвин, хотя и жил в чужих краях, был хорошо осведомлен о настроениях англичан. Он не жалел денег на шпионов, которые доносили ему обо всем, что делается в Англии. И вот граф понял, что настал, наконец, срок выступить против короля – нормандского угодника. Снарядив армаду, он поплыл с нею к острову Уайт. Там к нему присоединился Гарольд, храбрейший и благороднейший из его сыновей. Отец и сын вошли со своими кораблями в Темзу и встали на якорь у Саутуорка. Толпы людей встречали их криками: «Слава английскому графу и английскому Гарольду! Долой нормандских нахлебников!»

Сначала король был слеп и глух, что свойственно всем королям, отдавшимся в руки монахов. Но вокруг Годвина и его сына сплотилось столько народу, а старый граф так упорно требовал, во избежание кровопролития, восстановить его семью в ее исконных правах, что двор наконец встревожился. Архиепископ Кентерберийский и епископ Лондонский, оба нормандцы, в окружении своих приверженцев с трудом вырвались из Лондона и бежали из Эссекса во Францию в рыбачьей лодке. Остальные попрятались кто куда. Старому графу и его сыновьям (кроме Свена, виновного в законопреступлениях) были возвращены все их титулы и владения. Эдиту, милую и кроткую жену короля-деревяшки торжественно вывели из заточения и вновь посадили на трон, украсив драгоценностями, отнятыми у нее безжалостным супругом, когда ей не у кого было искать защиты.

Старый граф ликовал недолго. За обедом у короля с ним случился удар, а через три дня он умер. Гарольд унаследовал отцовскую власть, и народ любил его так, как никогда не любил самого Годвина. Благодаря своей доблести он выиграл множество кровопролитных сражений с врагами королевства. Он смирял шотландских бунтовщиков (тогда-то Макбет и зарезал Дункана, чем по прошествии столетий вдохновил нашего земляка Шекспира на сочинение величайшей трагедии). Он же убил мятежного короля Уэльса Гриффита и привез его голову в Англию.

Куда плыл Гарольд, когда буря вынесла его к побережью Франции, сказать трудно, да это, впрочем, и не важно. Важно то, что корабль его выбросило на берег, а сам он попал в плен. В те варварские времена все чужеземцы, потерпевшие кораблекрушение, считались пленными и должны были платить выкуп. Так вот, некий граф Гюи, владелец Понтье, где случилось несчастье, вместо того чтобы, как водится у добрых христиан, оказать пострадавшим помощь и гостеприимство, схватил Гарольда и заломил хорошенькую цену за его освобождение.

Но Гарольд немедленно отправил гонца к Вильгельму с жалобой на творимое беззаконие. Герцог тот же час велел отпустить Гарольда и доставить в свою столицу, древний город Руан, где принял его со всеми возможными почестями. Некоторые историки утверждают, что Эдуард Исповедник, тогда уже старый и бездетный, изъявил волю сделать своим наследником Вильгельма, о чем его и уведомил. Ясно, что мысль о преемнике не давала Эдуарду покоя. Он даже вызвал из чужих краев Эдуарда Изгнанника, сына Железнобокого, который не замедлил явиться в Лондон с женой и тремя детьми. Однако король по какой-то странной прихоти отказался его принять, после чего тот вдруг умер (принцы в ту пору имели особую склонность умирать ни с того ни с сего) и был похоронен в соборе Святого Павла. Может, король действительно объявил Вильгельма наследником престола, а может, питая любовь к Нормандии, просто обронил при нем замечание, что неплохо бы нормандцу добиться английской короны. Во всяком случае, Вильгельм горел желанием ее заполучить. Зная, что Гарольд может оказаться сильным противником, он перед лицом большого вельможного собрания предложил ему руку своей дочери Адели и огласил свое намерение после Эдуардовой кончины заявить права на английский престол. Потом Вильгельм потребовал, чтобы Гарольд не сходя с места поклялся ему помочь. Гарольду, находившемуся в полной власти герцога, ничего не оставалось, как побожиться, положив руку на молитвенник. Этот молитвенник был водружен на ковчег, который после совершения обряда открыли, чтобы все увидели в нем кучу человеческих костей – якобы святые мощи. Они должны были придать особую торжественность и нерушимость клятве Гарольда. Вот вам прекрасный пример монашеского мракобесия! Как будто великое имя Творца небес и земли не имеет достаточной силы без костяшки пальца, коренного зуба или ногтя Дунстана!

Гарольду ничего не оставалось, как побожиться, положив руку на молитвенник

Через неделю-другую после возвращения Гарольда в Англию унылый дряхлый Исповедник начал отходить в мир иной. Он совсем ослабел умом и вскоре умер. Поскольку Эдуард всю свою жизнь шел на поводу у монахов, они превознесли его до небес и даже уверили в том, что он может творить чудеса. К нему приводили золотушных, которых он будто бы избавлял от недуга одним касанием руки. С тех пор это вошло у английских королей в обычай, вот почему в народе золотуху называют «государевой немочью». Но вы-то знаете Того, Кто на самом деле одним прикосновением исцелял больных, и вам известно также, что Его Священное Имя не стоит в бренном списке земных властителей.

Глава VII

Англия во времена Гарольда Второго и завоевание ее нормандцами

Гарольд короновался королем Англии в самый день погребения Эдуарда Исповедника. Мешкать было нельзя. Вильгельм Нормандский охотился в своем парке в Руане, когда ему принесли весть о случившемся. Бросив лук и стрелы, он поспешил во дворец, собрал на совет всех своих вельмож и без промедления отправил посольство к Гарольду с напоминанием о данной им клятве и требованием отречься от престола. Гарольд ответил отказом. Тогда все французские дворяне сплотились вокруг герцога Нормандского, чтобы завоевать Англию. Герцог Вильгельм обещал щедро оделить их английскими землями и английскими богатствами. Папа римский прислал в Нормандию освященное им знамя и перстень, в который, по его уверению, был вделан волос с головы самого апостола Петра. Он благословил затею Вильгельма, проклял Гарольда и выразил настоятельное пожелание, чтобы нормандцы вносили в его казну Петрову лепту – по пенсу в год с каждого дома, – а впоследствии, если это не будет им очень уж в тягость, и побольше.

Против короля Гарольда поднялся и один из его братьев, вассал короля Норвегии, находившийся в это время во Фландрии. Он и норвежский король, объединив свои силы по наущению герцога Вильгельма, разбили английские войска под командованием двух доблестных военачальников и осадили Йорк. Гарольд, который со всей своей армией дожидался нормандцев на побережье у Гастингса, устремился к Стамфордскому мосту через реку Деруэнт, чтобы немедленно сразиться с пришельцами.

Еще издалека он увидел сверкающие шпоры всадников, образовавших широкий круг. Не приближаясь, Гарольд стал объезжать этот круг, чтобы получше к нему присмотреться. Его внимание привлек статный рыцарь в голубом плаще и блестящем шлеме. Конь под рыцарем вдруг оступился и сбросил седока.