Умные мысли, которые делают тебя дурой бесплатное чтение

Часть Первая. Зачатие

От автора. Предупреждение

Эту книжку я написала назло. Назло тем, кто говорил, что я поверхностный и примитивный автор. Ха-ха-ха! Чаще всего такие упреки приходили от активных читательниц, которые любят писать негативные отзывы. Серьезные девчонки накатали мне телегу прямо на сайтах книжных магазинов. «Ни одной умной мысли я тут не встретила», «ничего полезного для себя не почерпнула», «книга ничему не учит», «непонятно, что хотел сказать автор» и прочее.

А я не спорю, я с обвинениями согласна. Откуда в женской прозе возьмутся умные мысли? Не питайте иллюзий, я вас умоляю. Хотите умных мыслей, тогда читайте Кьеркегора или Шопенгауэра. А я предупреждаю честно:

Ни одной умной мысли в этой книжке не будет, эта книга – мой протест против умных мыслей.

И все-таки, я немножко обиделась и позвонила мужу, нажаловалась на эту жадную девочку, которая все время что-то где-то хочет почерпнуть.

– Ты посмотри на нее!.. Не почерпнула она! Девочка с черпаком!

Муж выслушал меня и говорит:

– А ужин будет?

Я пошла на кухню готовить, пошла дубасить молотком цыпленка. И знаете… пока я отбивала своего цыпленка, мне в голову пришла идея – сделать эту миленькую книжку. Мне захотелось так ее и назвать – Умные мысли, которые делают тебя дурой.

Почему так? А потому что никаких умных мыслей не существует. Все умные мысли – это просто красивые слова, сказанные с определенной целью. Чаще всего эта цель – циничная эксплуатация трудящихся. А что вы думали? Никто нас ничему и никогда учить не собирался, нас просто мотивировали на труд и оборону. Если вам повторяют настойчиво некую умную мысль, будьте уверены – вам что-то продают, и скорее всего вы слышите рекламный слоган.

Не верите? Смотрите. Возьмем простейшее любое утверждение… Первое, что в голову придет…

Лак фейвоз зе брейвз! Удача сопутствует храбрым! Старая английская поговорка, я сама не ожидала ее сейчас вспомнить, но наша англичанка повторяла это каждый урок, когда вызывала к доске. Смотрит журнал и всегда говорит – Удача сопутствует храбрым! И вроде бы все верно, но давайте проверим, посмотрим статистику. Сколько храбрых у нас? Скольким из них светила удача?

У меня было два деда. Оба пошли на войну в сорок первом. Один вернулся с орденом, бесспорно, он был храбрый, и ему везло. А у второго деда было целых два ордена, значит, он был еще храбрее. Только фишка в том, что второй орден мой второй дед получил посмертно. Это удача ему так сопутствовала? Вот и получается, что эту военную поговорку придумали полководцы. Удача сопутствует храбрым! Конечно… Мотивашка это, и никакая не умная мысль. Зато звучит красиво, так, что на первый взгляд не придерешься.

И в нашей мирной жизни, в нашем женском скудном быту, на этом примитивнейшем маршруте – работа – дом – маникюрша – тоже полно опасностей. Частенько умные мысли, как мины, лежат у нас на пути. Послушаешь умный совет или сделаешь, как в народе принято, – и все, жизнь пошла под откос. И никто никогда тебе не скажет, никто не поспешит предупредить – умные мысли опасны, наивного человека они могут привести к большой трагедии. Именно это я и собралась продемонстрировать на пальцах в своей вульгарной примитивной книжке.

Про кого буду рассказывать?

Двенадцать женщин я решила вам показать, мне нравится число двенадцать. Я как-то отдала своей свекрови наш дубовый стол, со стульями, на двенадцать мест… До сих пор этот стол забыть не могу. Все героини у меня абсолютно разные, но каждая очень любила умные мысли. Черпала! И сделала умную мысль своим жизненным правилом. Какой-то общепринятый принцип, всеми уважаемую прописную истину, девушки использовали как руководство к действию, а в результате потерпели поражение.

Как же так? Почему умные мысли не принесли положительный результат? Смешной вопрос… Вы когда-нибудь видели таблетки для всех и от всего? Кто принимал, сочувствую. Благо если это было плацебо.

Кстати!.. Цыпленок у меня получился вполне, муж приехал с работы, поел с удовольствием, и даже мои затянутые рассуждения ему не помешали.

– Спасибо, мышь моя… – сказал мне муж, – все очень вкусно у тебя, но… мне не нравится твое название. «Умные мысли, которые делают тебя дурой» – слишком длинно. Название плохое, а вот цыпленка я, пожалуй, съем еще. Если, конечно, тебе не жалко. А то мало ли… Вдруг ты вторую ногу кому-то бережешь?

Вторую ногу… Я задумалась. У цыпленка две ножки, тогда у меня будет две книжки, точнее, две части. Я разделила эти двенадцать историй на два тома, чтобы вам лишний раз в сумке тяжелое не таскать. Первую книгу я назову Чудесное зачатие, или просто Зачатие, а вторую – Остров, как заглавный рассказ – Хочу сбежать на остров!

На всякий случай, чтоб вы не пугались, предупреждаю – в каждой книжке будут и рассказы, и фельетоны. Сначала идет фельетон, потом рассказ. То есть мы сначала просто поболтаем на заданную тему, поржем немножко, а потом я расскажу вам жизненную и к тому же до слез забавную историю.

Все, теперь моя совесть чиста. Все карты я вам выложила. Пожелаем друг другу хорошего вечера и полетели.

В лес мы далеко не пойдем, умные мысли и правила, на которые напоролись мои фигурантки, будут самые известные, те, что нам с детства в голову вдолбили, те, которые мы никогда не ставим под сомнение. Ну, типа… этой…

Путь к сердцу мужчины лежит через …

Желудок

Сейчас можно смайлик ставить с перекошенной рожей. Повторила, и самой противно, вот до чего мы эту пластинку заездили.

Какой там путь? Почему через желудок? Зачем в обход? Куда завел нас этот устаревший навигатор, кто-нибудь обращал внимание? Оглянитесь, девушки, на кого похожи наши русские мужчины? Они же толстые, больные, нервные… У вас красавчик, разумеется, у вас красавчик, а остальные в тридцать пять уже разожрались. Второй подбородок, пивное пузо, гипертония, пониженный тестостерон… Я никого пугать не собираюсь, не оскорбляю, я эти строки пишу второго января, поэтому у меня только один вопрос – доколе? Когда все это извращение на кухне прекратится?

Что такое салат Мимоза? Про оливье молчу, оливье наша скрепа, национальный символ, за оливье меня патриоты порвут. Разберемся с Мимозой. Такого способа утилизации отходов нет ни в одной кухне мира. Вареный картофан и яйца, сомнительные рыбные консервы – все в одну миску, и обтяпали дельце. Разве это путь к сердцу? Это в другое место путь.

Да, были, были у меня голодные времена, когда я намазывала на булку еврейский салатик. Тот самый, когда сыр дрянной, а мы его на терке, с чесноком, с майонезом… Майонез… Ни слова не скажу про майонез, боюсь, что оштрафуют. Майонез – наше все, мы все грехи свои кулинарные майонезом заливаем, майонез все спишет. У нас в России был, есть и будет самый лучший в мире майонез!

Ну, хорошо, я больше не буду кривляться… Я просто хотела спросить, кто дошел? Кто дошел до мужского сердца через желудок? Сколько здесь таких? Отзовитесь, кого мужчина любит за еду, расскажите нам свою историю.

Приехала одна недавно из Анапы в Бельгию, хотела замуж, жених пригласил. И как раз Новый год. Она давай готовить, как на Кубани это делают. Два дня стояла у плиты. Бельгиец со страхом заглядывал в кухню, боялся вмешаться. Дикая картина для стран Бенилюкса – приехала на свиданье женщина и не выходит из кухни. Увлеклась девушка, не обратила внимание, что у католиков все праздники неделю как прошли. Они там Рождество отметили двадцать пятого, а Новый год для них не праздник в нашем, в русском смысле.

Красотка наготовила на маленькую свадьбу. Спрашивает – где гости? Какие гости? Суровый бельгиец немецкого происхождения живет один с сыном. Где немцы, и где гости? У них там гостям подают канапе, и это не юмор, это можно было заранее найти в интернете, но девушка не удосужилась узнать, куда ее вообще несет, она решила пойти старой привычной дорогой – через желудок.

Три дня активно ели, сын с папой, чтоб не пропало, экономные. С горшков не слезали те же три дня, не привыкли к нашей кубанской еде. Впечатлений море получили. Но цель визита!.. Ведь женщина искала путь к сердцу! В итоге невеста сбежала, ей стало скучно, она умела только через желудок, немецкая Камасутра ей не подошла.

Еще одна кулинарка, родная наша тетка Мэри, познакомилась с американцем, и он приехал в наш колхоз, то есть райцентр в Центральном Черноземье. Тетка Мэри замужем ни разу не была, поэтому Бабуля ей напоминала каждый день:

– Корми, корми, корми…

Я не могла понять: зачем? зачем? зачем? Американец к еде относился спокойно, военный голод, как Бабуля в детстве, не переживал, и дефицит советский наш не знал… Зачем американцу усиленное питание?

– Корми, корми, корми… – настаивала Бабуля, и тетка Мэри готовила весь наш родной ассортимент, включая салат из крабовых палочек.

Американец ел из любопытства. Он был совсем не толстый, не гурман, не обжора, новое меню ему давалось с трудом, он вздыхал тяжело, но с благодарностью кивал, улыбался, женился.

Тетка Мэри переехала в Америку. Все вроде было хорошо у них. Вкусноты полно, ни одном фаст-фудом, оказываются, живут люди. Ресторанов хороших куча, креветки, устрицы, живые крабы тетка Мэри быстро полюбила, кондитерская у нее прям возле дома, пироги какие-то невозможные с ягодами там пекут, соседи по выходным барбекю жарят… И вдруг американца уволили с работы, мужик ушел в депрессию, есть совсем перестал, начал пить. В итоге они развелись.

– Эт почему же? – не могла понять Бабуля.

Да потому же. Потому что в семейной жизни кроме желудка есть куча других жизненно важных органов.

Еще один забавный случай получился у мой подруги. Сын у нее, молоденький совсем, жениться собрался, невеста переехала к ним жить. Тут в принципе уже смешно, уже поставить точку можно, но разговор у нас про путь, путь к сердцу, так что не спешите.

Серьезная девушка оказалась невеста, пришла со своей сковородочкой, и сразу в кухню, готовила, готовила, готовила, мама ее так научила, внушила ей мама эту премудрость про путь через желудок. Полгода это длилось все, а потом ее к маме назад отвезли. Не голодные оказались люди. Зажрались, я бы даже сказала, у них в пирамиде Маслоу базовые потребности давно закрыты были, они уже на интеллектуальный уровень перешли, на духовный замахнулись, девчонка наивная их просто не успевала догонять.

Подруга даже плакала, жалко ей девочку было, такая трогательная – девочка со сковородочкой… А я ей говорю, ты давай ко мне эту девочку со сковородочкой направь, а то у моей снохи все из пакетика. Суп из пакетика, салат из пакетика, каша из пакетика – девочка с пакетиком мне в невестки досталась. Да-да, я вам сейчас маятник в обратную сторону качну, вы догадались.

Как пришла она к нам с кусочком пиццы, так до сих пор и жует. Не умею готовить – и все. Зато блондинка, крепкая, вся такая секси-вау. Не мое, конечно, дело, у меня своих забот полно, но я ее пыталась кое-как к здоровому питанию приобщить.

– Че там готовить? – объясняю. – Взяла два яйца, в кастрюльку бросила, гречку кипятком залила, а сама иди в ванну, красоту наводи! Потом выходишь свеженькая, огурец порезала – все, кушать подано!

– Донт андерстенд, – она мне отвечает. – Я вашу гречку боюсь.

Иностранка попалась, что с нее взять? Борща боится, а пиццу заказывает, и, прости меня господи, чипсы грызет.

Я у нее спросила, без обид, просто из любопытства, что же она будет на ужин готовить моему драгоценному сыну.

– Не знаю, – говорит, – он сам что-нибудь приготовит…

Он сам!.. Да! Пусть готовит сам, не проблема. Знавала я таких мужчин, задорных кулинаров. Все было вкусно у них, очень вкусно, и женам нравилось, и любовницам.

Одна моя знакомая, звезда провинциального экрана, в смысле ведущая на районном ТВ, доигралась. Приходит домой, ложится в гамак, наушники у нее, джаз, книжонка… Муж возвращается с работы, спрашивает, нет ли вдруг чего поесть. Она ему кивает так, небрежно, в кухню. Там, говорит, картошка есть, почисть, пожарь…

Пожарил он, мужчина с высшим техническим образованием, картошку в состоянии пожарить. Он у нее вообще был парень умный, красивый, высокий… Извините, я всегда уточняю, если парень высокий, для наших девушек специально. И зарабатывал неплохо. Не нужна ему была ни картошка, ни кастрюля борща, ему нужная была женщина, которая его после работы ждет и какие-то минут двадцать хотя бы ему за столом уделяет. В общем, мальчик хотел не еду, а прелюдию. Моя знакомая этот нюанс понять не смогла, зато коллега мужа догадалась. Была там у него одна в конторе, покормила, спать уложила, двоих детей ему родила.

Я ни на что сейчас не намекаю!.. Не надо мне сейчас звенеть кастрюльками. Еда – это просто еда, базовая потребность, не нужно ее переоценивать, и обесценивать тоже не нужно. Не надо циклиться на жратве, не на голодном севере живем, и кулинарный феминизм я тоже разводить не собираюсь. Кормить мужчину нужно, иногда хотя бы, и в этом ничего особенного нет. А то иные как начнут мозги утюжить: «Я готовила, я старалась, я на вас весь год со сковородкой работала!»

Одну специалистку знаю, умная женщина, заведует производством, руководит мужским коллективом. Выходные превращает в сумасшедший дом. Сажает мужа с дочерью за стол и заставляет всю субботу лепить пельмени. Готовит женщина на всю рабочую неделю и при этом постоянно орет. Она устала! Она угробила свой выходной на котлеты! Подумаешь, Мэрилин Монро… Да не готовь! Не старайся! Швырнула цыпленка в духовку – гуляй! Он сам пожарится, без твоего нависания.

Лично я в такую садо-мазу не играю, сложные блюда не готовлю, Наполеоны не пеку. Помню, как-то по юности, всего один разочек, был грешок, с подружками слепили мы тортик «Пьяная вишня» да на той же жопе и сели. Жизнь нужно упрощать, это экологично. Кстати!.. Говорят, что как раз-таки Наполеон и придумал эту фишку про путь через желудок. «Путь к сердцу солдата лежит через желудок» – таков был оригинал, не про мужчину, а про солдата Наполеон говорил, а уже потом в переводах его закон перенесли на всех мужчин вообще.

Теперь давайте свежим взглядом посмотрим на этот маршрут: к сердцу – через желудок? Зачем мотать крюки? Тем более желудки у мужчин бывают разные. Луженые желудки иногда встречаются, переварят и вашу стряпню, и вас самих с каблуками, не добежите вы до сердца. Был случай, конечно, и на этот счет был случай…

Пришел один клиент в пельменную, в дешевую простую забегаловку, где порцию приносят в пластмассовой тарелке. Пельмени были вкусные, поел. Официантка принесла компот, чуть не упала. Мужик берет тарелку и у нее на глазах жует, пластик у него на зубах хрустит как хлебная корочка. Тарелку съел, она рот закрыть не успела, он взял и вилку съел. Счет попросил и ушел. Потом его искали журналисты, нашли, оказалось, у человека уникальный желудок, переваривает неорганические материалы.

Да кто же будет спорить!.. Когда мы пробираемся к мужскому сердцу, конечно, нужно использовать все пути. Главное не забывать, желудок – это только остановка, только привал, не стоит там зависать, надо помнить: наша конечная – сердце, не желудок, не печень, а сердце.

Сейчас будет история про женщину, которая застряла в желудке.

Ананасы

Я выпила водки и пошла в огород. Август, товарищи, самый разгар огородного счастья. Попахивало осенью, соседи жгли костры, несмотря на новый закон, который запретил нам жечь ботву на личных огородах. Было тепло, солнце наше северное еще улыбалось, береза у Галки совсем пожелтела.

Мы заехали к ним на минутку, к нашим друзьям, к Галке и Толику, поздравить с покупкой, с новой машиной. Мы хотели присесть прямо там, под березой, но Галка звала всех на кухню.

– У меня новый салат, – сказала Галка. – Попробуйте обязательно. Салат с ананасами.

По своей учительской привычке она выражалась короткими простыми предложениями. Когда-то Галка была учителем начальных классов, а потом ушла в декрет и осталась дома с детьми, благо Толик зарабатывал неплохо, особенно в последнее время.

– Салат с ананасами, – повторила Галка. – Кушайте, дети!

Это она к своим детям, не к нам, слава богу, обращалась, хотя она и нас могла бы вполне назвать детьми.

– Мама готовила! Мама старалась…

Я не хотела никакой салат, я боюсь мешанину, у меня сразу начинается фобия, когда я попадаю в дом к хорошей хозяйке.

– Галя! – я попробовала отпроситься. – Галюша, дорогая, пусти меня на огород, я у тебя на огороде упаду и буду биться в экологическом экстазе!

На огороде у Галки растут такие помидоры, что мы не можем отказаться, мы возьмем ведерко, ей возиться с ними неохота, а нам охота, мы не собираемся возиться, мы их так, сырыми поедим.

Огромное спасибо, дорогая Галя, за твои огурчики! Смотрю на них и плачу. Это же наши родные деревенские огурцы! Огуречик, огуречик, не ходи на тот конечик… Это же те самые, старинные огурцы, которыми еще Гоголь закусывал! Нежные, сладкие, с пупырышками, один к одному… Спасибо за огурчики, Галюша! Я буду каждый целовать! И не нужны нам никакие ананасы!

Галка!.. Бога не гневи! Ты что укроп выбрасываешь? Как сорняк он у тебя растет? Я тебе дам «сорняк»! У нас на рынке пятьдесят рублей пучок, так еще и не пахнет, халтура тепличная. Мы сейчас пойдем широким фронтом, как саранча, на твои грядки, и будем на ходу жевать.

– Стоп! – Толик снова всем налил. – За встречу! Еще разок за встречу, а то давно не виделись…

Я выпила и прорвалась на грядки, и застонала там от огородной роскоши. Какой укроп! Какой укроп! Я настоящего укропа сто лет не ела!..

Ах, как же надоела эта вся синтетика… Пучок укропа купишь – он не пахнет. Имитация укропа. Заходишь в офис – там имитация работы. Займешься сексом – имитация оргазма. Домой приедешь – все мордами сидят в айфонах, имитация семьи. Это потому что мы спешим, спешим, Галчонок… Ни кончить толком, ни укроп нормальный вырастить не успеваем. А у тебя тут хорошо, спокойно… Банька, огород, детишки… и помидоры пахнут помидорами, и огурцы…

Галка смотрела на меня как на пьяную дуру, мои страданья про укроп она не понимала. Укроп еще какой-то… Для нее это силос, не еда. Она от всех своих благ гоняла мужа в Ашан, стояла в пробке, томилась у кассы, дышала городской вонью, чтобы купить ананасы в банках. Потом нарезала эти ананасы кубиками, намешала с яйцом, с куриной грудкой, с фальшивым болгарским перцем из турецкого парника…. И майонезом это все! И майонезом! Майонез все спишет, у нас в России самый лучший майонез!

– За Толика! – шумели за столом. – Куда вы все на огород сбежали? За стол давайте!.. Пьем за хозяина! За нашего кормильца!

Кормилец… Это мы у Галки научились. Она так трогательно называла мужа кормильцем, и мы все таяли, и тоже вслед за ней кричали своим котикам:

– Кормилец!

– Эх, хорошо у вас, ребята! Всего двадцать километров от города, а такая ностальгия взяла, сижу как у мамы в Советском Союзе…

Я выпила за кормильца и прибалдела. Одно мне было непонятно – к чему нам эти ананасы? Все хорошо, Галюша, дорогая, успокойся, огурчик откуси, у тебя все в порядке, у мужа должность в хорошей фирме, у фирмы прибыль, муж молодец, кормилец! Смотри, какую тачку купил… Ты в домике, Галюшка, тебе давно уже не надо красную икру художественно размазывать по маслу, чтобы бутербродов было больше…

Галка была не в духе, новая машина ее не очень радовала, скорее слегка пугала. Она косилась на нее как на космический корабль, и даже не пошла со всеми попипикать на новые кнопочки. Успехи мужа Галка видеть отказывалась, увидишь успехи – и все, придется заодно признать, что жизнь меняется, что все бегут куда-то, а ты безвылазно сидишь на кухне, банки на зиму катаешь.

Галка хмурилась, она дала задание Толику порезать лук и проверяла, как он режет, ей нужно было тонко кольцами, она указывала Толику, чтоб резал тоньше. Толик рыдал, но старался. Детишки за столом как в старых фильмах про деревню сидели тихо, молча, глаза потупив, как будто ждали в лоб ту самую мифическую ложку.

Сын младший, лет восьми ребенок, кажется… Позор, все время забываю, сколько лет чужим детям… Сын надулся, нахмурился, ему хотелось смыться из-за стола, но Галка не пускала.

– Съешь котлетку, – она приказывала учительским тоном. – Ты почему не ешь? Съешь котлетку, и тогда пойдешь гулять.

– Не хочу, – отвечал ребенок тихо, но так же твердо, как Галка.

– Мама готовила. Мама старалась. Котлетки из кролика. Это очень полезные котлетки. Съешь котлетку…

– Не буду.

– Что значит, не буду? Мама сказала – значит, нужно слушать маму.

– Он не голодный, – заступилась за брата старшая сестрица. – Мама, опусти его! У него на мясо аллергия.

– Аллергия на мясо! – усмехнулась Галка. – Не умничай, поешь котлетку. Одни кости остались, кто ж тебя замуж такую худую возьмет?

– Гнилые все… – пытался улыбнуться Толик сквозь луковые слезы, – что сын, что дочка… То аллергия у него, то гайморит, так с ним по больницам и бегаем. И дочка тощая, ничего не ест. Пятьдесят килограммов, метр семьдесят рост… Кто ее замуж такую худую возьмет? Галчонок, надо нам еще одного ребятенка сделать, вдруг шустрей получится?

– Ты лук порезал? – почему-то рассердилась Галка. – Стоишь, рыдаешь… Лук порежь!

Дочка убежала реветь в свою комнату, младший вспотел, покраснел и кое-как жевал котлетку. И все мы тоже кушали котлетки, мы все боялись Галку, она же учительница, она поставит нам двойку. Она не пустит Толика на рыбалку!

Всю жизнь свою Галка любила две вещи – командовать и готовить. Лыжи, коньяк, джаз, балет – не любила. Шить, вязать – не любила. В театр, в кино? Нет, далеко. Рыбалка? Некогда ей, огород у нее. Литература? Нечего голову ерундой забивать. Командовать и готовить, командовать и готовить – это были два ее основных навыка, два любимых дела, поэтому в доме все должны были слушаться и есть все, что она наготовила. И самое-самое страшное для Галки наказанье – если муж от еды отказался. Случается, когда она достанет Толика, тогда он ей сразу: «Ага! Чао, детка, есть не буду!» Моментально у нее руки опускаются, взгляд задумчивый – и побежала в ванную, скупые слезы вытирать.

Приехал он недавно из Италии, наш Толик, привез им с дочкой сумки. Мы посоветовали:

– Сумочки своим купи, какая женщина не обрадуется итальянской сумке?

Галка не обрадовалась. Спросила сколько стоит, и у них скандальчик сразу.

– Ты что, с ума сошел? Зачем мне сумка за такие деньги? Куда я с ней пойду?

И в шкаф швырнула. Аппетит у Толика пропал, естественно. А у нее и борщ был приготовлен, и котлетки ее фирменные, из кролика… Не притронулся. Как ни умоляла, есть не стал.

Мы все про это знали, мы знали, что Галка до слез обидится, если мы не съедим ее котлетки, поэтому мы ели и хвалили, и все действительно было вкусно. Вкусно! Мама дорогая, как же вкусно! Взять бы сейчас эти котлетки, да закинуть их в девяносто пятый год, когда мы ножки Буша с голодухи покупали…

Ах, Галка, милая! Как время-то летит… Мы еще и сами-то похудеть не успели, а у нас уже дочки на диетах сидят! И что ж нам делать, клюшкам? Сейчас дети разлетятся – и все, никому оно не нужно будет, наше хозяйство. Спасаться нужно, нам, калошам, срочно горизонты расширять. Уж не свои, конечно, горизонты, какие горизонты могут быть у нас, домохозяек… Ты, Галка, мужнины горизонты расширяй. Толик у тебя как бульдозер попер, а ты его в командировки не пускаешь!

– На самолете не пущу! Убьешься! – кричит обычно Галка. – Оставишь семью без кормильца!

Галка собирала мужа в командировку основательно, каждый раз провожала как на северный полюс. Десяток вареных яиц, картошка, зеленый лучок, курочка жареная, пирожки – Толик кормил все купе.

– За именинника! Еще раз! За Толика, давайте, за нашего кормильца!

– Мы вроде бы машину обмывали?

– За Толика! За Галочку! За ваш гостеприимный дом! Толик, Толик, дорогой, поздравляем! Машина шикарная, теща твоя упадет… Осознает!

Кстати, теща… Теща во всем виновата, это она научила Галку готовить. Мама сказала: путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и как же ей Галка могла не поверить? Тем более однажды эта схема и правда сработала, ведь именно таким путем теща и выдала Галку замуж.

Ей было девятнадцать, Галке. Коса до пояса, пошла в пединститут, ее туда направила учиться поселковая администрация. Экзамены все на отлично, никаких мини-юбок, в библиотеке сидит… Теща на это посмотрела, посмотрела, и решила не ждать, пока дочери тюкнет полтинник, позвала в гости племянника с товарищем, товарищ и был наш Толик.

Вошел студент, голодный, студенты все голодные, так раньше было, как сейчас, не знаю, вошел он к тетеньке на кухню – и ахнул. Картошка со свининой, холодец, и девушка сидит румянится, коса до пояса. Коса!.. Галкина коса Толика очаровала, он про нее постоянно вспоминает, и когда про косу говорит, сразу по груди себя гладит и улыбается.

– Коса до пояса… как увидел – обомлел. Потом смотрю – теща бутылку несет. Ну все, попался я, думаю, крепко!

Галка отрезала волосы сразу после родов, какой-то варварский обычай был у них в деревне, сразу после первых родов косу отрезать и прятать в шкаф на память. Галка отрезала, коса лежит у нее в шифоньере, в мешочке, а Толик как выпьет, просит косу ему принести и хвалится, какая крепкая тяжелая коса была у любимой жены, но Галка эти нежности не любит.

– Принеси ему косу… – сердится Галка. – Перебьешься. Лук порезал? Картошку почисть, а то как выпьет, сразу косу ему неси…

– …мы потом с ней на танцы пошли, – улыбается Толик. – Теща говорит: «Ты там поосторожней, на дискотеке, у нас на танцах хулиганье одно»… Да что мне ваше хулиганье? Кому-то палец выбил… Немножко поборолись… Заломал одного, другие сами разбежались. И заодно потанцевали немножко. А теща хитрая… – смеется Толик и пальцем грозит. – Ой, какая теща хитрая! Наутро вижу – блины печет. И улыбается: давай, родимый, засылай сватов, будем поросенка резать.

Ничего я не имею против!.. Идите, жарьте поросенка своего. Я тоже люблю оторваться по борщу с чесноком. Все люди, все народы, все мужчины и женщины в этом мире любят поесть. Мир крутится на кухне! Я не хочу ни с кем ругаться, я вообще на огород ушла, я пряталась от ананасов, салат я хотела, сезонный. Огурчики Галкины, масла туда, укропом погуще и солюшку… Чем проще, тем вкуснее, #ятакщитаю. Как только в жизни начинается салат из ананасов – все, приплыли. Значит, что-то мы себе недоговариваем, что-то мы скрываем под этим бесконечным майонезом.

Что прячем? Неуверенность? Стараемся, чтоб нас хвалили за салатик? Пытаемся создать мероприятие, хоть какая-то новость в нашем болоте? Товарищи, у нас по средам изумительный салат! А может, это просто страх? Тот самый крестьянский страх голодной смерти?

Что вы смеетесь? В наших местах голод был постоянно, и Галкина бабушка еще помнила хлеб с лебедой. Вот она-то всегда и приговаривала – ешь, пока естся, ешь пока естся. Старушку похоронили, начали чистить ее сараи, в старых деревянных сундуках обнаружились запасы. Горы советских серых макарон, пыльный рис, поеденная жучками фасоль, окаменевшие сухари и сопревшая за годы мука. Все это выкинули поросенку, над бабулькой посмеивались, но все равно вслед за ней повторяли – ешь пока естся, ешь пока естся.

Генетическая память о голодном прошлом не давала покоя и Галке. Суровая зима, неурожайный год, засуха, падеж скота, мор птицы, продразверстка, раскулачивание, бандитские грабежи, война и очередь за хлебом – ничего такого Галка, слава богу, не видела, если только сахар и мыло по талонам, и все равно она боялась, и все равно готовила тушенку в трехлитровых банках и под завязку набивала погребок.

– Шеф премию назначил! – радовался Толик. – С голоду не помрем, прокормимся…

– У соседа кролики дохнут, эпидемия, – беспокоилась Галка. – Кроликов резать пойдем.

Смех смехом, но каждый август, в ожидании очередного кризиса, Галина тарилась гречкой по-взрослому. Гречка, рис, макароны, мука, постное масло, мыло и туалетная бумага – вы список знаете. В ее погребке можно было пересидеть голодный год, а мне бы и на три хватило. Там было все: варенья, соленья, домашняя тушенка, морковка в ящиках с песком, кадушка с капустой, и на каждой банке подпись, в каком году закручено.

А на дворе у нас – две тыщи аж семнадцатый. Революция, которую так ждали большевики, не случилась, мы жили тихо, вяло, как при Брежневе, и даже декорации к державным праздникам напоминали старую советскую агитацию, звучали те же песни, только новыми бездарными голосами, и тот же самый оливье стоял на праздничном столе… Только Хакамада нам вещала про эпоху турбулентности, про то, что мир меняется, что нужно делать ставку на мобильность… Хакамаду слушала Галкина дочка, а Галка ничего ни про какую турбулентность слушать не хотела, в своей рутине она не сомневалась, что живет правильно, то есть заботится о семье, о пропитании то есть.

В этом застое она была спокойна, а Толик почему-то начал нервничать. Как раз на Новый год у него случилось первое разочарование. Толик пошел в лес за елкой. Он каждый год ходил за елкой в лес, на рынке никогда не покупал принципиально. Ему хотелось быть добытчиком, разбойником, поэтому он отправлялся за елкой как за мамонтом. Само собой, рисковал нарваться на полицию, увязнуть в снегу, заблудиться, замерзнуть… Но что поделать с Толиком, нужна ему была в жизни какая-то забава, любил он заломать нехорошему человеку руку, поднять нехорошего человека над головой и бросить оземь, или просто гоняться наперегонки с гаишником. Такие экстремальные игрушки со временем из обихода вышли, а елка осталась.

Любуясь зимним лесом, Толик приглядел себе молодую пушистую сосенку. Пару раз искупался в глубоком снегу, но дополз, спилил макушку. Елка не поместилась в салон машины, он прикрутил ее на крышу, на радостях с дороги съехал, увяз, забуксовал, побежал в деревню, нашел тракториста, вытащил машину, выпивал с трактористом, потом как в молодости убегал от гаишника. Гаишник поднял свою палочку, Толик отмахнулся в ответ: «Потом! Потом! В понедельник рассчитаемся. Некогда, к детям спешу!»

И вот он дома, открывает дверь, под вечер тридцать первого, затаскивает в комнату лесное дерево, да простит Гринпис этого доброго человека. Запахло лесом, запахло детством, Толик захотел всем рассказать, как выбирал, как тонул в снегу, как убегал от погони…

– Дети! Дети! – звал он детей, но дети наглухо сидели за компами.

Из кухни вышла Галка, отругала Толика за то, что натопал, намочил, кликнула дочь. Та вышла вся зареванная, и точно так же как мать, она не обрадовалась ни итальянской сумочке, ни новогодней елочке.

Толик надеялся, что хоть сынишка оценит его старанья. Сынишка, укутанный в свитер и шарф, со своей постоянной простудой, оторвался нехотя от Майнкрафта, смотрел на елку тупо, как на предмет ненужный.

– Чего ж вы, ребятишки, смурные у меня такие? – растерялся Толик. – Папка вам елку принес… Не с рынка, настоящую, лесную…

Ноль эмоций. Толик один улыбался на свою елку, в холодных мокрых джинсах, немного пьяный, и уже не такой молодой, как раньше, когда принес семье свое первое дерево.

Ту первую елку все обступили, кинулись наряжать, дружно, вместе, и Галка слушала, как он тонул в снегу, и теща ругалась, что за елку посадят, и тесть наливал, чтоб согреться, и бутерброды с красной икрой, художественно экономно размазанной, глотались за милую душу. Чудесные времена, когда Толик был все время голодным, и все ему казалось вкусным, и все у Толика было еще впереди.

Куда что подевалось?.. Почему теперь Галка нахмурилась, сказала, что Толян уже не мальчик за елками бегать, и что вообще пора давно купить искусственную, от натуральной летят иголки, а убирать ей некогда, она и так весь день готовила, старалась…

Стол у Галки как обычно ломился, перечислять не буду эти яства, сил моих больше нету, вы и так прекрасно знаете это беспощадное меню. Толик на праздничный стол не взглянул, отвернулся и заявил, что есть не будет.

– Есть не буду. И молчи!

Он взял бутылку водки, кинул на тарелку соленый огурец и убежал к себе в гараж. Сейчас, вы знаете, чтобы встречать Новый год, даже телек не нужен. Даже телек, Галка! А ты все сидишь в девяносто шестом, ждешь свои Старые песни о главном.

В час ночи Толику стало плохо, заколотилось сердце, пульс был бешеный, давление подскочило, пришлось вызывать скорую. Врачи поругали Толика за то, что оторвал их от застолья, что-то вкололи, сказали, что Толику нужно срочно проверить сосуды.

– Диета, отдых, физкультура и полное обследование, – сказал Дед Мороз, то есть врач, и выписал таблетки.

«Диета и физкультура» для Галки звучало почти оскорбительно, а таблетки вызывали почтение. Теперь каждый день к обеду Галка выкладывала на тарелку горсть пилюлек. Толик лекарства послушно глотал, а на обследование не собирался. Как многие здоровые сильные люди, он никогда не замечал недомоганий и работал как лошадь. Мы все давно забыли, что такое физический труд, а Толик по крестьянской привычке все у себя дома делал сам. Толик был танком. Он мог целый день строить тестю новую баньку, потом выпить с тестем, отнести тестя из баньки до опочивальни, а утром сесть за руль и в Ставрополь, полторы тыщи верст нам не крюк. Толик даже не был толстым! Несмотря на всю Галкину готовку. Ожирение, холестерин, давление – он слов таких не знал.

– Само пройдет, – так думал Толик. – Маленько перебрал… Маленько утомился…

На обследование он не пошел, но все заметили, что после этой елки у Толика началась какая-то непонятная тоска. Откуда ни возьмись тревожность, он даже скорость перестал превышать. И утомление, и равнодушие к жизни, и наплевательское отношение к деньгам. Он притащил Галке мешок премиальных, и у него не возникло мысли, куда же их потратить.

– Квартиру! – соображала Галка. – Будем дочке копить на квартиру, а то кто ж ее замуж возьмет, такую костлявую?

Толику было все равно. Он перестал шутить, смеяться, а потом случилось самое страшное – Толик перестал есть.

Толик не ест! – эта жуткая новость облетела друзей, и Толика удалось затащить на прием к кардиологу. Там выяснилось, что вся эта тоска – не шутки, что голова у Толика держится на честном слове, и пришлось его экстренно готовить к операции.

Неделю Толик лежал в больнице. Галка ездила к нему автобусом из поселка в город. Платочек надевает, губы узелком, глаза не видят ничего, в автобусе сидит – боится, вдруг приедет, а мужа нету, скажут – в морге ваш кормилец, забирайте… Страшно! Поэтому спешит, спешит кормить. Кормить и любить – это у нее было где-то рядом, это в ее голове слилось совершенно. Кого люблю – того кормлю, примерно так.

С маршрутки выскочила – и бегом, бегом по переходу, чтобы не остыло. В котомке у нее кастрюлька с пирожками, в полотенце укутанная, пирожки сдобные, с печенкой, с капустой, медсестер угостить, котлетки, куда ж без них, куда ж без кроличьих котлеток, на всю палату Толик раздавал котлетки, чтоб Галка не ругалась, и банка киселя, и на завтрак еще ему кашка молочная, маслицем сдобренная. Все в сумочке несет, к груди прижала, под ноги не глядит, больница вот она, за переходом сразу, возвышается как крепость. И вся толпа, что с конечной из автобусов высыпает, тоже двигается в больницу, все спешат к своим, несут покушать, спешат, чтоб не остыло, еще моргает желтый, а все уже на старте, приготовились, подавшись вперед, все ждут зеленый, упираются в спины друг другу, и Галка стоит впереди, как знаменосец перед колонной трудящихся, высокая, крепкая, в полусапожках, в турецком кожаном пальто… Загорелся зеленый – и она ломанулась, направо, налево не глядючи…

Галя! Галя, дорогая! Что ж ты с нами делаешь?! Да что ж ты веришь-то всему, что телевизор скажет! Путь к сердцу у нее через желудок… Горит зеленый – идите смело…

Все проверять, Галина, детка, все в этой жизни нужно проверять!

Неприметная серая машина ехала по трассе на всех парах, и не успел водитель сбавить скорость, и не успел затормозить, а и не собирался! Думал он, говнюк, успеет проскочить на желтый, и наша Галюшка как раз на его капот налетела, упала, и лежала, бедная, на ледяном асфальте, ощупывая голову и краем глаза подмечая, куда отлетели ее кастрюльки.

Котлетки кроличьи рассыпались все до одной, и не пойми откуда прибежала мелкая дворняжка с отвисшими грязными сиськами, за ней прикатились круглые как шары щенки, и вся собачья семейка жадно глотала парные котлетки. От шока, от удара, Галка совсем не чувствовала боли, только дергала ногой, вывернутой в другую сторону, и фиксировала боковым зрением, как двое работяг с ближайшего строительного рынка подобрали с дороги укутанные в полотенце пирожки… Работяги смотрели на Галку и улыбались, по их счастливым мордам она поняла, что пирожки не остыли, пирожки были еще теплые.

Все обошлось. Для слабонервных уточняю – все обошлось, все живы, семья цела. Толику поставили вот эти штучки, которые держат стенки сосудов и пропускают кровь к сердцу, расчистили, так сказать, дорогу. Галка сломала ногу, но скоро ее выпишут. А я поехала в больницу Галку навестить.

Я сижу в коридоре, держу на коленях сумочку, а в сумочке у меня котлетки, киселек и пирожки. Я целый день крутилась в кухне, готовила, старалась, я устала. Галчонок спит, и я немножко придремнула в больничном коридоре. Жду, когда она проснется, и когда мы все проснемся, и когда уже вообще закончится наш беспробудный коматоз.

Сладкая правда

В школе нам постоянно внушали: врать нехорошо. И обязательно в букварь вставляли поговорку: лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Я сомневаюсь, что эту половицу придумал народ. У нашего народа в ходу другие поговорки: закон, что дышло, цыплят по осени считают, бабушка надвое сказала… А эта четкая антитеза, правда – ложь, слишком логична, слишком прямолинейна. Откуда вдруг у русского народа такая страсть к дознанию?

Я думаю, что эту поговорку нам спустили сверху. Ее мог придумать еще Иван Грозный, мастер пародий в народном стиле. Подходит к дыбе, рядом с ним Малюта, держит раскаленные щипцы, царь улыбается отечески вздернутому боярину:

– Я ж говорил тебе, дружок… Лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

Не обязательно цари! Автором поговорки мог быть и простой человек, деревенский староста. Проворовался, пишет барину письмо: «Друг наш сердешный, Александр Сергеич, кланяемся нижайше, казнить нас ваша барская воля, а токмо горькая правда все ж таки лучше, чем сладкая ложь. За сим докладываю: денег нет».

К чему эти шутки? К тому, что я не верю, когда с меня трясут правду, я не верю, что именно правда принципиальным людям от меня нужна.

Если бы кому-то в нашем государстве нужна была правда, сейчас были бы открыты все архивы, все свободные газеты, примерно так же, как это было в восемьдесят девятом году при Горбачеве, когда мы узнали новое слово – гласность. Тираж журнала «Огонек»… Кто помнит тот журнал? Надеюсь, есть такие? Тираж «Огонька» в 1990 году был 4,6 миллиона. Мы с мамой выписывали, почтальон приносил, я выбегала к ящику, чтобы не помял обложку. Огонек печатал много о сталинских репрессиях, тогда эта горькая правда людям была нужна. Потом тираж стал падать, падал, падал до 80 тысяч, а в двадцать первом году «Огонек» исчез. Никто его не запрещал, он сам закрылся просто потому, что правда стала людям не нужна.

Всем нужна власть, и государству, и начальству, и родителям, и любовникам, все хотят сделать человека послушным, удобным, и для того придумывают пафосные лозунги. Власть испокон веку держала монополию на вранье, поэтому народ кодировали сказками про горькую правду, выдумывали нам истории про Павлика Морозова. Говори правду! Говори правду! С первого класса детям долбили, и хоть бы кто хотя бы раз сказал, что человек имеет право хранить молчание. Достали. Все, сбиваем пафос с этой скользкой темы, спускаемся на наш земной, семейный, бытовой житейский уровень. Правда в быту, я это хочу показать.

Один мой знакомый вез дочку из школы, детского кресла в машине не было. Какой кошмар! По закону ребенка нужно возить в детском кресле до одиннадцати лет. Хорошо. Кто из разработчиков закона видел ребенка одиннадцати лет? Здоровая русская девочка и в девять лет не помещалась в детском кресле, в десять с гаком она спокойно ездила на заднем, с ремнем, естественно.

Дело было под Новый год, гаишники собирали своим детишкам на кулечки. Приятеля остановили, придраться было не к чему. Гаишник пригляделся к ребенку, на вид нашей девочке можно было дать лет двенадцать, да и тринадцать… Разные девочки бывают. «Сколько лет ребенку?» – гаишник спросил без особой надежды, и тут мой знакомый берет и честно отвечает:

– Десять лет.

Да! Как в школе его научили говорить только правду, так он честно гаишнику и ответил. У нее в феврале день рожденья! Ей уже фактически одиннадцать! Неужели так трудно было всего один месяц дочке прибавить? И вот этот правдивый экземпляр отдал гаишнику три тысячи. И почему-то тут его ни капли не смутило, что деньги он отдал в карман, без протокола.

А между прочим, у этого честного зарплата с гулькин нос! Жена ругаться начала. Три тысячи на дороге не валяются, на три тысячи тогда можно было кулек новогодний собрать для ребеночка, неплохой, с баночкой икры и с бутылочкой шампанского.

– Не научился врать, – он жене объяснил с легким кокетством.

Не научился врать… Действительно, надо было лучше учиться. Когда его с любовницей спалили, он это понял.

Еще был случай, далеко ходить не надо, моя соседка, интересная женщина, хотела, чтобы сын с ней был предельно откровенным. Он и был откровенным лет до двенадцати, все честно ей рассказывал про школу, про друзей, почему опоздал, сколько сигарет у нее из пачки спер, куда потратил карманные деньги…

– Только не ври! – она ему всегда повторяла. – Я прощу любую ошибку, любую оценку, все прощу, только не вранье!

Женщина гордилась, что у сына нет от нее секретов, ей это было принципиально важно. Сама она использовала мелкое вранье как способ выживания регулярно. Бензин казенный заливала понемножку, ворованное мясо покупала из школьной столовой, мужчинам голову дурила – нормальная была женщина, но от ребенка требовала правду, тут ее заклинило, ребенка ей хотелось контролировать на сто процентов.

Чем кончилось… Да ничего такого уж особо страшного… Девочка соседская от сына забеременела, родился здоровый красивый ребенок, правда, рановато. Школьникам на тот момент исполнилось по шестнадцать. До седьмого месяца дети врали, что вместе учат уроки.

– Почему он мне не сказал, что встречается с девочкой? – не могла понять соседка. – Ведь я бы ему помогла! Я бы ему презервативы купила!

Потому что… Людям нужны секреты. Информация – это наше личное пространство, мы не просто имеем право, мы должны его защищать, во всяком случае у здоровых, не сломанных дрессурой людей этот рефлекс срабатывает автоматически, как только на человека начинает что-то или кто-то давить.

Один знакомый парень в первое время после свадьбы с трудом привыкал к новой семейной дисциплине. Все на двоих, после работы только домой, шоколадка пополам, в кафе с женой… Ему не жалко было шоколадку, но иногда хотелось сесть за столик одному, и даже не с друзьями, а просто одному, купить шоколадку, заказать кофе и молча это все поклевывать под зонтиком, поглядывая на случайных девчонок.

Он сделал так однажды, наш молодожен, дерзнул после работы, сел за столик в кафе. И, как назло, кто-то из знакомых подсек его и доложил жене. Молодожен наш отоврался, разумеется, хороший мальчик, моментально что-то сочинил, но чувствовал себя ужасно виноватым за свою шоколадную ложь. На следующий день купил цветы, конфеты… Устроил вечер романтический. Благо жена у его была кроткая, беспринципная, получила букет – и забыла. Не стала выдвигать как некоторые – «я не терплю ложь в отношениях!»

Не терпит она ложь… Смотрите на нее. Кота, который ей на одеяло гадит, она терпит, а к мужу домоталась. Кот пушистый, кот к ней подлизывается, коту она верит. Каждый раз его спрашивает: «Не будешь гадить на одеяло?» Кот обещает: «Нет! Не буду! Это был последний раз!» И валит ей, и валит, и она все равно кота прощает, а от мужа требует честности. Ей в голову не приходило, что если муж вдруг станет честным, то первое, что он обязан будет сделать – спаковать вещички и бежать, бежать, бежать. В один прекрасный день он так и сделал. Вот тогда она и кинулась названивать:

– Почему он ушел? Боже мой! Караул! Почему он ушел?

А что вы хотели? В семье должен быть порядок, все скелеты должны сидеть в шкафу.

Вот помню, раньше люди жили хорошо… Мужик уехал на курорт – никто его не дергает, не проверяет, человек целый месяц на отдыхе. Открытку присылает: «Привет из солнечного Темерина!» – и все довольны. Ни сотовых, ни геолокации, ни анализа ДНК, ни банковских отчетов, ни камер на дорогах.

Прогресс довел нас до трясучки. Мы перестали заниматься своими делами, все кинулись друг друга контролировать. Не ответила ему жена на сотовый, он ей на скайп звонит, в мессенджер пишет. Она ему в ответ жестоко мстит, ни рыбалки ему, ни охоты, только муж за порог – она названивает каждые полчаса, у нее напоминалка стоит – позвонить, испортить мужу праздник. Ни себе ни людям, примерно так женщина рассуждает и шпигует его: ты не в сети был в полпервого, сейчас три! С кем ты трахался два часа?!

Такая мода на прозрачность завела нас в тупик. Вы помните, что с людьми творилось на карантине? В закрытом пространстве наедине с мужьями-женами народ завыл.

Мы не можем находиться вместе весь день в одной квартире.

У нас нет общих интересов, мы даже фильм один на двоих не можем выбрать.

Нам скучно с собственными детьми.

Мы ненавидим тещу и свекровь.

Сразу столько правды посыпалось, что некоторые решили подавать на развод. Семьи рушатся, а все почему? Потому что в школе нас учили говорить правду.

Пусть так… Только не надо забывать, что правда у каждого своя. Ай лав ю! – такую правду хотят услышать идеалисты. Нам, реалистам, нужна другая правда. «Порох! Карл! Они положили тебе мокрый порох!» – за такую правду мы готовы простить любое вранье.

Насчет вранья у нас есть анекдот семейный. Про Марь Иванну, нашу бабушку, фронтовичку и юмористку, я про нее писала в своей книжке «Дневник невестки». Она работала учителем в советской школе, ученики ее обожали и частенько прибегали поболтать по душам. Вот как-то раз подходят дети к Марь Иванне и спрашивают:

– Марь Иванна, скажите нам, пожалуйста. Кто такой настоящий пионер?

– Настоящий пионер, ребятки?.. – прищурилась Марь Иванна. – Этот тот, кто всегда говорит только правду. Только правду! Даже если это неправда.

Все, я и так уже тут наболтала лишнего. А время тикает, впереди еще одна история, на сто процентов жизненная и правдивая, про женщину, которая была не против немножко соврать, но, к сожалению, не успела.

Чудесное зачатие

Она была в хлам, эта наглая бабенка, которая снесла мне задний бампер. Вышла из машины практически голая, в одном только банном халате, и сразу начала голосить. Говорила, что ей срочно нужно ехать, что она очень спешит, и что я сама во всем виновата…

Да, да… Я вызвала полицию. Взяла два кофе в ночном киоске через дорогу.

– Пей кофе, – говорю ей. – Пока полиция приедет, протрезвеешь.

Она поняла, что я ужасно добрая, и начала пихать мне двести евро, кричала, что моя жестянка больше не стоит. Я помогла ей завязать халат, взяла за руку, подвела к своей машине, показала значок на носу. Теперь, говорю, посмотри на свою. Тачки были у нас одинаковые.

У нее сложился капот, вылетели подушки, разбилась фара. У меня слетел бампер, помялась дверь и крыло. В принципе, мелочи. Я ей говорю:

– Все нормально, все живы, что ты воешь стоишь?

Она завизжала, что сейчас все взорвется, что у нее в салоне воняет горелым. У нее и правда воняло расплавленным пластиком. На всякий случай мы отошли подальше, присели рядом на автобусной остановке.

Самое обидное, что мы столкнулись на пустой дороге, в тихом месте, где врезаться практически невозможно. Авария случилась недалеко от дома, не в городе, а тут у нас, в поселке на небольшом кольце. Там знак еще висит такой хороший – уступи дорогу… Но эта баба не привыкла уступать.

Я уже была на кольце, а эта корова вылетела из своего блатного таун-хауса, у них там все так вылетают, по дороге как по взлетной полосе. Каждый раз, когда на нашем маленьком тихом кольце растаскивали аварию, я удивлялась – что за идиоты не смогли разъехаться на ровном месте?

Конечно, я расстроилась. Страховщики заплатят, салон отремонтирует, от полиции эта модная баба прекрасно отмажется, а кто вернет мне мое время? Одиннадцать ночи, дома дети спят, и мне вообще не нужно было никуда из дома ехать, черт меня дернул, я наврала мужу, что мне на минутку, что я быстро сгоняю в ночной магазинчик купить молока, а сама покатила в киоск на кольце, за сигаретами. Врать нехорошо, курить вредно, я все это знала, а что толку? Купила я пачку, хотела курить – вот и курила три часа с этой дурой. Пока полиция приехала, она успела рассказать мне всю свою жизнь.

Ее звали Настя. Мы оказались почти соседями. Она жила в модном коттеджном поселке недалеко от моего дома и страдала в золотой клетке. Это не я сейчас деградирую, не я кормлю вас штампами, это ее выражение, она все время повторяла – «я страдаю» и обязательно уточняла – «в золотой клетке».

Нормальная клетка была у нее, классическая – богатый муж, на двадцать лет старше, любил, лелеял, но в этот вечер, когда она меня ударила, они поссорились, поэтому утешать ее тут, на кольце, муж не пришел.

Когда женились, все было похоже на прыжок с трамплина. «Страсть, путешествия, весь мир у ног», – ее слова, цитирую, Настюха оказалась ходячей базой избитых штампов. Ей двадцать девять, ему полтос, сочетание отличное, оба в расцвете, оба на пике. На волнах любви, точнее волной гормонального взрыва, их притянуло.

– Знаешь, как с ним было весело? О-о-о! Как с ним было весело!..

Я представляю… Били морды друг другу, визжали, раздевались в такси, ресторан на ушах, оттуда сразу на Цейлон, наняли рикшу, пили на ходу в повозке, швыряли деньги босоногим детям, хохотали…

– Не та, не та, теперь уж я не та… – скулила Настя. – Сейчас меня даже и не тюкнет обниматься с каким-то рикшей. А тогда, ты прикинь, я бежала… С коляски спрыгнула, пописала на дороге, догнала их, за рикшей бегу, кричу… Да еще на английском! Котик! Котик! Ты у меня султан! Мехмед второй! Ты мой Мехмед! А я твоя третья жена! Самая молодая и самая любимая!

Это было их первое путешествие. Настюха вернулась в экстазе, подругам хвалилась взахлеб, как теперь она счастлива: наконец-то у нее мужик, а не какой-то мальчик озабоченный.

– Муж-жик! – Настюха мне все уши прожужжала. – Муж-ж-жик! Он бабу видит! Он ее в руках держ-жать умеет, он знает, что сказать, как посмотреть, по фигне из себя не выходит! Тренированный, после двух ж-жен…

Прошло десять лет, полет был все еще нормальный, но высота уже снижалась. Сначала Настя просто заскучала. Не возбуждало ничего. Зовут ее подруженьки на шоппинг – она не хочет.

– Какой к черту шоппинг? Я что, голодная? Я задолбалась барахло выбрасывать! Недавно только вынесла все с бирками на свалку… Плевала я на вашу черную пятницу!

Зовут в Венецию – она уже ей надоела. Да! И Венеция надоедает! Чего вы от мужей хотите? Надоедает все. И путешествия, и муж, и коньячок французский…

– …на шашлыки? Опять бухать? Я задолбалась с вами бухать, у меня диета, я просила не сбивать мне режим своим бухлом.

Машину новую муж подарил.

– Ну, молодец, спасибо, Котик, что, теперь мне хоровод водить вокруг этой тачки? Мог бы и получше выбрать, если честно… Экономить начал… «Ты все равно ее побьешь, у тебя все тачки коцаные»…

Короче, примитивные радости жизни, которые пьянили десять лет назад голодную Золушку, постепенно стали пресными. Да тот же рикша! Персональный рикша, который возил их с мужем всю неделю по Цейлону из одного бара в другой… Десять лет назад она хвалилась подружкам, какой был отель суперлюкс, ванна в золоте, какие охренительные пляжи во Вьетнаме, то есть на Цейлоне, хотя какая разница, она и там и там была, и все ей надоело, и рикша не смешил в последний раз, а бесил откровенно. Проще было сесть в такси, и не хотелось ржать как раньше, и пить на ходу, и эти улицы безумные азиатские смешались в голове в один большой вонючий базар…

– Осьминоги достали! – страдала Настюха. – Эти устрицы поганые, что они от них стонут все, я не пойму… Омары, блин, вообще невкусные! Почему никто правду не скажет? Омары на гриле – это же бумага! На фотке круто смотрится, а есть начнешь – раки, раки наши обычные…

– Ты зажралась, Настюха! – все ей говорили, а что еще сказать при таком заболевании? И я ей тоже повторила как у нас умеют, раскатисто, с размаху, да покрепче:

– За-жра-ла-а-а-ась!

– Нет, – отвечала Настя. – Я не зажралась, – и уточняла свой редкий диагноз: – Я не зажралась, я пресытилась, это разные вещи.

Как многие жители модного поселка… они мне, кстати, никогда не нравились, эти таунхаусы, я не хотела жить в курятнике, пусть даже в модном, мой дом стоял в стороне от этого птичника, совсем недалеко, но наш участок стоил на порядок меньше, потому что те, кто покупал дома в поселке с модным названием, платили именно за эту вывеску, за причастность к нашей колхозной элите, во всяком случае так они полагали.

Так вот… как многие жители модного поселка, Настюха считала свою жизнь особенной, она не сомневалась ни секунды, что мне ужасно интересно слушать ее пьяный бред, ведь у нее такие уникальные проблемы, их не решить обычным способом. А все на самом деле было просто, все у Настюхи было точно так же, как у многих женщин нашего города в активной фазе репродуктивного периода. Настюха хотела ребенка, но у нее не получалось, из-за этого она и начала беситься.

У мужа были дети от первых двух жен, от каждой по сыну. И бывшие его обожали. У каждой давно была своя жизнь, но далеко от Котика они не отходили, сыновья, снохи, внуки – все тоже висели на нем. На Новый год отец народов развозил подарки по своим семействам как Дед Мороз. Отпуск, ремонт, роддом для снохи, больницу для тещи, квартиру для старшего внука – такие у него были подарки. Пьяненький, веселый, он целовался с маленькими внучками, на шубки девочкам отсыпал, на новые машинки… Настюха стояла рядом, смотрела на этих холеных, довольных баб и размышляла:

– Ах, как круто живут эти старые грымзы! Подумаешь там… Родила кобыла одного ребенка – и ножки свесила! У каждой морда кирпичом! Она же ж мать! А я вам что, Снегурочка всех развлекать?

Настюха хныкала от ревности. Она такая молодая, энергичная, блестящая, как новая монетка, и все равно нет никаких гарантий. А если муж ее разлюбит, как бывших разлюбил? Настюхе было обидно, что без нее у мужа прошла целая жизнь, что с бывшими женами у Котика дети и годы совместных воспоминаний, а у нее что? Как женился на ней с бодуна под настроение, так и на следующей женится.

Подозреваю, эта красотуля специально так себя накручивала, от избытка сил. Настюха со своим султаном играла в капризную принцессу, насочиняет глупостей – и давай рыдать.

– Раньше я была вся на эмоциях! – страдала Настюха. – Я могла на ровном месте ему трагедию устроить, разрыдаться. А он утешает. Хочешь в Прагу, дорогая моя? Поехали в наш ресторанчик? У меня там в среду совещание…

– Я не хочу на совещание! – капризничала Настя. – Я хочу весь день с тобой!

– Умница! Тогда я сейчас к тебе приеду. Все на фиг брошу и к тебе, Настюха. Хочешь?

Хотела. Не могла дождаться, когда домой вернется. Он только выезжает, она уже терпеть не в силах. В его рубашке бегает, он дверь открыл, она к нему кидается… Активная бабища, она и на меня кидалась, сначала со своей дурацкой сотней евро, потом мириться, целоваться лезла…

– О! Как нам было клево! Могли забить на все и просто набухаться вместе. Ты часто с мужиком бухала, который на двадцать лет тебя старше? Во-о-от… А мы бесились с ним как дети, веришь? Засыпаем в Сочи – просыпаемся в Барселоне! Смотрю на пляж – там все бегут, кругом спортсмены, толпой народ выходит на пробежку, вся набережная ломится… Он спрашивает: «Настя, где мы?» – «Точняк, – говорю, – если все бегут, как больные, значит, мы в Барселоне»…

Я слушала вот это все. А что еще мне было делать среди ночи на пустом кольце? Взяла еще стаканчик кофе, разломила шоколадку, рыдать Настюха перестала, но зато начала хохотать.

– Знаешь, как мы раньше с ним ржали!.. Накуримся и ржем… А не накуримся, тоже ржем… Все по приколу было… Все мне завидовали, и ни разу!.. Мне никто ни разу не сказал: заткнись, потише…

– Потише, – я ее просила, она на ухо мне ржала. – Потише…

– Да че ты мне потише? Че ты мне свое «потише»? Я че хотела, то и дела, не то что ты… В полицию быстрей звонить… Подумаешь, царапнули ее, она сразу в полицию! Сволочь ты! Че ты дома не сидела? Куда ты поперлась на ночь глядя? Тебе хреново с мужем, да? Так и скажи. Тебе с твоим хреново, а я была счастливая! Счастливая была я баба!.. Давай, возьми триста евро и разъедемся? Че ты уперлась, откуда ты взялась, такая стерва?

Я, разумеется, не собиралась спорить с пьяной бабой, она и так прекрасно знала, сколько стоит ремонт новой машины в салоне. И потом… Мне было совершенно наплевать на все ее страданья, на полицию, мне было ужасно обидно, что на эту овцу я потратила ночь, и эту ночь никто мне не вернет ни за какие деньги.

– Настюха… Извини, – я затянула поясочек ей потуже, он у нее спадал все время, и киваю. – Ты во всем права! Едва ль найдете вы в России две пары стройных женских ног!

Она зевнула, ее веселье быстро кончилось и перешло в тоску, как это часто происходит, когда начинает отпускать алкоголь.

– Овца… Вот правда, что овца… Дура я была, влюбленная… Скучаю по себе самой… Сейчас ржу, а не смешно. Тоскую…

Тосковала она с коньяком. Коньяк, я смотрю, у нас самый тоскливый напиток. От тоски Настюха вышла на работу, «чисто по приколу» обычным менеджером на оптовую базу детских товаров, где наглухо засели ее старые подружки. На этом, кстати, настаивал Котик. Он ей сказал:

– Нахлебался я с вами, с бабами… Я эту вашу кухню знаю: как только баба сядет дома – все, начинается полет фантазии!

На работе Настюха развлекалась недолго. Детские коляски, манежики, велосипеды, машинки, куклы… В первые годы брака все эти игрушки ее не занимали, ее интересовал только Котик, работа ей нужна была только чтобы занять свой день. Котик уезжал к себе в офис, в костюме, свеженький, в духах, и ей тоже хотелось куда-то наряжаться, кататься на машине не просто так, а с целью… Тут все понятно, невозможно же весь день ждать мужа с трепетом и целовать его рубашки, тайно изнывая.

– А почему ты не открыла турагентство?

Это я спросила без интереса, автоматически, у нас все жены боссов, тоскующие как Настюха, открывают турагентство, салон красоты или ресторан, потому я и спросила.

– Ты могла бы сделать свой бизнес…

– На хрена мне ваш бизнес? – обиделась Настя. – Я что тебе, бизнес-леди, блин? Я женщина, а не посудомойка, мне головная боль не нужна…

– Хорошо, – говорю. – Не волнуйся, пей кофе…

В тридцать два года Настюха начала планировать ребенка, она была уверена, что сразу забеременеет, и что ровно в тридцать три, на красивую дату, родит своему Котику еще одного сына, и этот мальчик, третий сын Котика, будет самый любимый, и две старые жены изваляются в конвульсиях.

План был шикарный, но сразу забеременеть не получилось. С Настюхой такого давно не случалось, чтобы захотела что-то и не получилось. Она давно успешно пользовалась этой кнопочкой волшебной: захотел – получил. Кнопочка не сработала, и это сразу же повергло Настюху в беспокойство.

– Ерунда! – утешали ее опытные подруги. – Подумаешь там, с первого раза не получилось… Забеременеешь! Главное, не циклиться…

Подруги беременели по второму и даже по третьему разу, Настюха потому и крутилась на базе детских товаров, что там все время кто-то уходил в декрет, а она подменяла. В конце концов ей надоела эта скамейка запасных, и через год безуспешных попыток Настюха пошла по врачам.

Конечно, ей сказали сразу, что обследоваться нужно вместе с мужем, но муж был против. Котик не хотел к врачам. Во-первых, он их ненавидел, он считал всех врачей шарлатанами, за исключением некоторых хирургов. А во-вторых, здоровье было у него прекрасное, мужское в том числе, два сына и все внуки как на подбор пошли в него, кому какие тут еще нужны анализы?

Котик сразу сказал, что Настюха загоняется, что надо ей на все забить и трахаться как раньше, на расслабоне, а не по графику благоприятных дней.

– Не поддержал… – она опять страдала. – Я думала он взрослый человек, а он как мальчик… гадостей наговорил…

Котик первый заметил, что Настюха теперь уж не та. Он считал, что нервы у нее сдали сразу, как только она начала пить гормональные таблетки, которые ей зачем-то назначили врачи.

– Не нужны тебе никакие гормоны, не слушай ты этих врачей, слушай, что я говорю, – советовал Котик. – Эти гормоны меняют твою женскую личность. Ты стала депрессивная… Чуть что страдаешь… Ты уже не та!

– Нет! – спорила Настюха.

– Че нет? Огня не вижу. Где огонь? Бросай эту химию на фиг, я хочу, чтобы все было как раньше…

Настюха рыдала каждый месяц. Чувство женской неполноценности отравляло ей жизнь. Она меняла клиники, меняла курс лечения, только лечиться ей было не от чего. Котик считал, что она абсолютно здоровая баба, а врачи над ней просто издеваются. Однажды утром он ее застукал за странным занятием. Настюха меряла температуру, но градусник она сунула не под мышку. Одна врачиха ей сказала целый месяц, каждый день, рано утром, сразу после пробуждения, в одно и то же время, не вставая с постели, мерить температуру…

– Настюха, ты что мне тут темнишь? – удивился Котик. – Чем ты тут занимаешься? Будильник завела, градусник в задницу вставила, мне ни слова… Это как называется?

– Базальная температура это называется! – кричала Настюха. – Надо месяц измерять, записывать показания в тетрадку, потом будет график…

– График! – Котик хохотал, когда все это слушал.

– Что ты ржешь? Это серьезные вещи! – обижалась Настюха. – Мы должны выстроить график, чтобы определить самый благоприятный день для зачатия!

– Они уже не знают, чем еще тебя развлечь! – смеялся Котик. – Врачи твои… Вот молодцы! График придумали. Посылай их всех!.. Я тебе сам расскажу, от чего дети получаются…

Настюха видела, что Котика ужасно раздражает эта скучная, совсем неаппетитная гинекологическая тема. Как только секс из обычной спонтанной забавы превратился в организованные попытки зачатия, муж потерял энтузиазм. Настюха понимала, что едет в тупик, но успокоиться не могла, рыдала.

– Мне и так тяжело! Не пить! Не курить! А ты издеваешься еще! Тебе что, трудно сдать спермограмму?

Про спермограмму Котик не хотел и слышать, он никогда и никакой даже малейший прессинг в своей жизни не выносил.

– Малыш, не втягивайте меня в эти игры, – ругался Котик. – Мне для тебя не жалко ничего, но я не собираюсь на старости лет дрочить в лаборатории!

– Конечно! Какие у тебя старости лет? Ты-то у нас всегда молодой, а мне уже тридцать пять! Часики тикают! Я женщина, у меня лимит!

– Любой каприз! Любые ласки! Что угодно!.. Только не забивай мне голову своей ерундой!

Настюхе исполнилось тридцать шесть, отмечать она не хотела, рыдала весь день, довольно быстро укатала бутылку коньяка и на все поздравления отвечала одно и то же: «Я страдаю… Страдаю в золотой клетке».

Целыми днями она листала какие-то статейки про возрастное материнство, а там везде писали, что с годами женская фертильность снижается.

– Фертильность, фертильность… – ехидничал Котик. – Слова какие выучила… Дуреха моя.

– Тридцать шесть! – психовала Настюха. – Мне уже тридцать шесть! А ты мне зубы заговариваешь… Не можешь спермограмму сделать…

На этой спермограмме ее всерьез заклинило, но Котик умело выкручивался.

– Я сделаю. Я для тебя даже это сделаю. Только не спеши. Давай еще годок-другой спокойно поживем? А то начнется тогда… бессонные ночи… живот болит… зубы режутся… И все тогда, Настюха, про секс забудь…

Сидеть и ждать Настюха не любила. Как невоспитанный ребенок она затопала ногами, с кулаками кинулась на Котика, кричала, что он ее совсем не любит, что он не хочет от нее детей, что у него-то есть уже и дети, и внуки, а на нее ему плевать, он просто ее держит в клетке как секс-рабыню, а через пару лет намерен поменять…

– Нажралась и дерется! – отбивался Котик. – Пристала ко мне… «Спермограмма, спермограмма»… Фантазии ноль!

Настюха психанула и начала бухать. На пятый день запоя Котик затолкал ее под холодный душ и отвез на капельницу, Настюха обещала не срываться, а он ей обещал ЭКО.

Начали готовиться. Сначала ЗОЖ, Настюха честно не пила и Котику тоже запретила и коньяк, и сигареты, и даже стопочку за ужином, и вообще четыре дня перед анализом положено строгое воздержание.

Котик все вытерпел, дверь в клинику открыл уверенно, как все привыкшие к деньгам, успеху, власти мальчики. Он выглядел отлично, на общем фоне своих ровесников он был вполне… Подтянутый, крепкий, пуза нет, пиджачок из Милана, очечки модные, ботинки фиолетовые – все это его молодило, но результат анализа врачи забраковали, попросили еще пересдать.

– Говорила, бухать нельзя! – ругалась на мужа Настюха.

Котик слегка растерялся, отбрыкивался как мальчишка:

– Четыре дня постились! Кто бухал?

Он пересдал анализ, но и второй результат был с какими-то страшными отклонениями. Котика погоняли еще по врачам, на всякий случай, и в конце концов выяснилось, что он сейчас вообще детей иметь не может.

Ха-ха-ха! Конечно, для начала Котик всех обматерил и засмеялся докторам в лицо. Он сообщил им с гордостью, что у него два сына. На что ему ответили спокойно, что сыновей он зачинал, когда был молод и здоров, а сейчас они готовы предложить ему и его жене отличный вариант с донором.

В тот день Настюха с Котиком очень много выпили. Точнее безобразно нажрались. Куда-то полетели. Настя не могла сказать точно, куда. Все примелькалось: отели, рестораны, пляжи… Как-будто она уже тут была… Какой-то ром… Какие-то мулатки… Кокосовое масло растекается по телу… Смуглые руки вертели Настюху как куклу… Котик отзывался, он был где-то рядом… Опять приехал рикша… А может быть, рикша и не приезжал… Может быть, рикша ей снился.

Ее искала мама, звонила, спрашивала, где она.

– На юге, – отвечала Настя. – Все хорошо, мам, мы на юге, тут тепло.

Вернувшись, она еще немножко погуляла с подружками и как обычно жаловалась всем:

– Либидо нет! Тоска страшенная! Страдаю…

– В золотой клетке, – смеялись подружки. – Мы в курсе.

Смешно, действительно: час ночи, им на работу завтра чухать, в промзону, в постядерный мир, где разместились оптовые базы. А эта только что валялась на Сейшелах и тоскует!

Настя Золотая клетка – так ее прозвали. Звонила наша Золотая клетка. Поедем к нашей клетке Золотой. Подружки… Что вы хотите от подружек? Подружки всегда считают свои финансовые проблемы самым важным явлением в жизни. И пока они барахтаются в кредитах, платят ипотеку, пашут на работе, им все эти стоны из золотой клетки кажутся блажью и бредом, но как только любая из них вдруг получит наследство, ограбит банк или выйдет удачно замуж, вот тут до них и доходит, что такое тоска, и тогда они тоже начинают позванивать.

Идея с донором не возбуждала ни ее, ни Котика. Поэтому Настюха решила оставаться вечно молодой веселой киской, оставить тему размножения и жить спокойно для себя. Как вы догадываетесь, после запоя она снова ударилась в ЗОЖ. С яростью. Диета, тренажерный зал, никакого алкоголя. Котик пытался улизнуть в ресторан, но и там Настюха заказывала что-нибудь легкое, какой-нибудь салат из авокадо.

– Какое к черту авокадо? – негодовал голодный Котик. – Как начнут фигню какую-нибудь продавать, и все ее жрут… Полезно! Кто решил, что оно мне полезно? Веками жили, знать не знали никакого авокадо, теперь нам отгружают!.. Брокколи!.. Они там у себя понасажали, а мы жуем… Борщ! Сало! Огурцы! Настюха, брось дурить, вернись к истокам!

Коньяк был раскидан по всему дому, бутылки прятались под кроватями, за креслами, у мангала, в бане… Настюха устраивала облаву, конфискацию, ругала домработницу за то, что та пропускает контрабанду, и все равно то и дело вылавливала шкалики, которые оставлял ее Котик.

Диетический ужин, чай травяной… это конечно прекрасно. Это очень полезно и вкусно при условии, что в жизни есть и другие удовольствия. К примеру, секс. Или театр. Рыбалка. Но эта парочка, построившая жизнь как бесконечный праздник плоти, не смогла переключиться на салат из топинамбура и культурные ценности.

– Пыталась! – Настя била себя в грудь. – Честно! Я хотела развиваться! Я всегда за развитие! На выставку пошла. Современное искусство. Картину купила. Все равно тоска!

Не знаю… Я была на том же самом вернисаже, хохотала целый день. Может быть, потому что зашла на фуршет, для человека неопытного как Настя современное искусство всухую, конечно, было слишком жестковато. И все-таки она там выбрала одну картину. Яйцо, на картине было нарисовано разбитое яйцо, прямая ссылка на родную нашу Курочку Рябу. Только это яйцо было в оригинальном цветовом решении. Много синего, отблески красного, огненный желток, в общем, страсть и динамика, как говорили на презентации.

Котик ругался, говорил, что никакой страсти он в этой синей яичнице не видит, и спать ушел к себе, в кабинет. Сказал, что у него там томик Салтыкова-Щедрина на тумбочке, что классика ему понятнее и ближе. Да, правда, томик Щедрина на тумбочке у Котика валялся, какими-то судьбами, а заодно за тумбочкой нашлась бутылка рома. Шикарный ром, одна бутылочка хранилась в его спальне, другую он припрятал в гостиной, за диваном. За тем же диваном Настюха прятала свой коньячишко. Она поцеловала Котика на сон грядущий, сказала, что пойдет досмотрит фильм. И знаете… приятно удивилась, когда в привычном месте за диванной спинкой, куда удобно опускалась рука, нащупала вместо своего надоевшего уже всем коньяка бутылку прекрасного рома.

– Какое-то разнообразие нужно в жизни… – приободрилась Настя. – Да? А то коньяк, коньяк… Так вот и начинаешь деградировать…

После второй она всегда пыталась дозвониться подружкам.

– Страдаешь? – спрашивали.

– Страдаю.

– Может, тебе закодироваться? Прекращай.

– Не могу.

– Почему?! – вопрос напрашивался, даже я не выдержала и спросила. – Почему ты все время страдаешь?

– Да патамушта! – хныкала Настюха. – Потому что одно дело трахаться с мужиком, от которого ты можешь забеременеть, а другое дело… Может, если бы я не знала, было бы лучше! А теперь я знаю – он бесплодный! Все! Страсть кончилась! Либидо на нуле! Процесс запущен! Смерть гонится за нами, я пытаюсь убежать… Как Буратино!

– Ты что там пьешь такое? – интересовались подружки.

Настюха разобрать пыталась в полумраке, что обозначено на этикетке. Ром… Ямайский… Восемнадцать лет… По эксклюзивному заказу для Майорки… И тут же ей влетало:

– Зажралась! Ох, мать, ну ты и зажралась!

Никто не пожалел, никто не выразил сочувствия, и только мамочка родная сразу поняла, в чем дело, и подсказала:

– Настя! Деточка, все будет хорошо, послушай маму. Ты просто неправильно тренируешься! Тебе нужен личный тренер! Тянуть не стоит, найди хорошего специалиста!

Тогда и появился Вася, фитнес-тренер, хороший мальчик. Безалаберный, правда, молодой совсем дурачок, но зато здоровый и добрый, а самое главное – у Васи была куча свободного времени. Рабочая смена в спортклубе – и все, никаких совещаний, командировок, акционеров, конкурентов, всего себя он отдавал Настюхе.

На некоторое время тоска отступила. Муж отметил здоровые перемены и лишних вопросов задавать не стал. А зачем? Котик тоже не скучал, он начал больше времени проводить с внуками. То у первой жены, то у второй. У первой жены была племянница, хорошенькая миловидная девочка, приехала устраиваться из райцентра, лет двадцати семи, его любимый возраст. А у второй жены была очень шустрая домработница, под сорок, с мужем развелась, зато веселая и уважительная, ему такие тоже нравились, борщи готовила шикарные, по всем канонам. И вот он то к одним внучатам едет, то к другим.

Настюха волновалась, если Котик задерживался. Десять лет семейной жизни – это засада, и первую жену свою, и вторую он оставил через десять, Настюха помнила об этом.

Тихие семейные вечера повторялись все чаще, муж уходил к себе читать Щедрина, Настюха смотрела сериальчик в гостиной, ром каким-то чудом не кончался в бутылках, к тому же Вася, Вася был хороший тренер… И все равно, как и раньше, после второй Настюха начинала жаловаться на тоску.

– Ты задолбала всех своей тоской! – ругались на нее подружки. – Только уснешь – она страдает! Бросай бухать, рожай от Васи!

– Не могу, – рассуждала Настюха. – Ведь я же все пути себе отрезала. Если бы не эта проклятая спермограмма… А теперь Котика не обманешь.

– Так ты и не обманывай Котика, ты ему честно скажи, что хочешь ребенка от другого. Выходи замуж за Васю, и будет у вас нормальная семья…

Выходить за Васю Настюху подговаривали самые-самые злые, завистливые и коварные подруги, и только мама, только мамочка родная давала стоящий совет.

– Деточка моя, тебе сейчас все-все-все можно. Ты молодая, ты красивая, здоровая, тебе не нужно волноваться из-за ерунды. Рожай скорее, от Васи, от Сережи, от кого угодно, резину только не тяни, а то сопьешься у меня…

– Мама! – капризничала Настюха. – Котик знает, что он бесплоден! Как я после этого пойду рожать от Васи?

– Чудесное зачатие! – подсказывала мама. – Повозим Котика по монастырям… Старцам покажемся… Чем пьянствовать, давай придумай тур хороший по святым местам. А сама тихонько беременей…

– Мама! Ты думаешь, Котик совсем идиот?

Мама плакала и умилялась, какая все-таки у нее выросла скромная, чистая девочка.

– Наивный мой ребенок… Твой Котик умница! Он все поймет! Ты главное не сомневайся. Молитва матери поможет.

Тур по монастырям был забронирован, Котик вопреки опасениям Настюхи с радостью согласился съездить к товарищам на Соловки, но забеременеть от тренера Настюха не успела.

Бестолковый Вася надумал жениться, у него ведь тоже была мама, и мама не хотела, чтобы он скакал на побегушках у набалованной бабенки, мама не хотела, чтобы сын возвращался домой выпивши. Пусть эта блатная страдает и дальше в своей золотой клетке, а Вася будет жить спокойно в обычной трехкомнатной квартирке, которой она, его мама, между прочим, гордилась. Сын у нее непьющий, добрый, с профессией, с жильем – так она говорила подругам, подыскивая себе невестку. И тихо в сторону еще про Настю добавляла: «Зачем ему эта старуха? Ей уж под сорок, пусть приведет мне молодую, я внучков хочу». Вася… Нет, Васенька, разумное дитя, послушал маму и привел ей молодую, работящую девушку, маникюршу из того же клуба, где сам работал.

– При чем тут ревность! – орала на меня Настюха, хотя я слова не сказала. – Че ты мне сразу ревность? Какого-то Васю я ревновать буду? Ты че мне говоришь?

Разоралась и снова кинулась ко мне на груди и начала рыдать:

– Айфон!.. Ты понимаешь… Мы сегодня с ним встречались… Чисто так уже… На автомате… А он берет айфон, последний, который я ему купила, и показывает мне… Мне! Он мне показывает свою бабу на моем айфоне! Как будто я ему сестра! Я че, сестра, я не пойму? Нашел, блин, старшую подругу, мамонтенок. Еще и спрашивает у меня, куда ему с этой коровой поехать в свадебное путешествие! Сколько времени я потратила на этого дурака! Я бы сейчас уже с пузом ходила! Я из-за этого теленка с мужем поругалась!..

Прощание с тренером и скандал с мужем случились именно в тот день, за несколько часов до нашей аварии. Раны еще кровоточили, поэтому Настюха снова зашлась в рыданьях, и я почему-то тоже начала ее утешать. Эта наглая баба забила мне голову, она не сомневалась ни секунды, что я ужасно счастлива смотреть на ее пьяную морду и слушать ее бред.

– Пей кофе, Настя, не рыдай, пей кофе, зачем тебе этот Вася? Что вы все схватились за какого-то Васю? Вася серость, Вася ленивый, нет… я бы его в отцы ребенку выбирать не стала. Ты молодец, что от него не родила.

Да? – удивилась Настя, – А от кого тогда?..

– Ну… Тут возможны варианты… Но если так, навскидку… Беременеть надо от сына! У Котика два сына, Котик всем нравится, выбирай любого сына, и это будет почти что Котик.

Настюха замолчала на минуту, оценивая про себя упущенные или еще не упущенные возможности, но потом снова взвыла, видимо, решила, что вариантов не осталось.

После разговора с Васей она приехала домой, пожарила от злости вредную яичницу, с копченым салом, которое у нас на местном рынке продает один мужик, достала контрабанду из-за дивана и начала ругаться с Котиком, уверенная в том, что он сейчас все бросит и, как раньше, побежит ее утешать.

– Мы что тут все изображаем? – запела Настя. – Кому мы врем? Бухаем в одиночку! Спим отдельно! Я хочу нормальную семью! Голодного мужика! И ребенка! Да, я хочу ребенка!

И вдруг! А как еще? Именно «вдруг» любимый Котик точно так же, как Вася, открывает айфон и показывает Настюхе фото. Племянница первой жены, кобыла из райцентра, беременная, с убедительным животом… Кто бы мог подумать! Настюха почему-то была уверена, что в любовницы рвется разведенка домработница, которая работала у второй жены, на племянницу с надутыми губами Настюха и не думала.

– Подвел девчонку, – улыбался Котик. – Сказал, что от меня не залетит. А ты смотри как получилось… Пятый месяц… И опять мальчишка!

Сначала Настя ничего не поняла. Что Котик хочет от нее? Чтобы сейчас она смеялась вместе с ним?

– Что происходит? Я не пойму, ты что мне говоришь?.. Что эта шлюха забеременела от тебя?

– Да, от меня, – ответил Котик.

Настюха нервно засмеялась.

– Это что, чудесное зачатие? Пень расцвел?

– Да, точно, – согласился Котик. – Как раз мой случай.

Он улыбался, он был всем доволен, и эта детская шкодливая улыбка на лице матерого мужика показалась Настюхе настолько неприятной, отвратительной, тупой, она не выдержала и метнула в Котика тарелкой. Котик увернулся. Поставил на стол сковороду с яичницей, разлил по бокалам свой невозможный ром, достал оливки, кивнул Настюхе, чтоб тоже присоединялась.

Настюха выпила, но алкоголь ее не успокаивал, ее трясло.

– А он сидит, хихикает! – она мне рассказала. – Ты понимаешь… Меня трясет, а он сидит хихикает! Старичок-лесовичок… Яичницу мою пожрал… Соскучился, говорит, по яишенке!

Настюха пыталась докричаться, напомнить Котику про результат его обследования, про то, что у него сейчас детей не может быть в принципе…

– Это не твой ребенок! – она кричала, некрасиво выпучив глаза и опускаясь до совсем уже несексуальных мелочных дешевых провокаций. – Неизвестно еще, от кого твои сыновья! Первый еще ладно, первый на тебя похож… А второй под вопросом! Твои бабы тебя разводили всю жизнь! Я одна тебя не обманывала! Я могла бы сто раз… Я могла забеременеть – да хоть каждый день! Мне даже мама говорила, чего сидишь – рожай …

– Мама… – нежно улыбнулся Котик, – золотая теща… Твоя мама – моя лучшая теща. Эх, Настюха, что ж ты мамку свою не послушала?

– Я не хотела врать! – кричала Настя, пожалуй, слишком театрально. – Я не хотела тебе вешать чужого ребенка! Сделай ДНК! Можно сейчас уже сделать! Проверь ее! Щас это просто все! Щас даже родов ждать не надо, щас отцовство в животе определяют…

– Подкованная! – усмехнулся Котик. – Собирала, значит, информацию…

– Сделай ДНК! – завыла бедная Настюха. – Я сейчас к ним поеду! В этот ваш бордель! Морду набью этой суке!

Котик наелся. Закурил. Лицо его мгновенно поменялось, как бывает с серьезными мужчинами, когда они хотят закончить разговор. Властный, проницательный человек, который видел ложь за километр, все для себя давно решил и потому жену не слушал.

– Скотина ты тщеславная! – визжала Настя. – Я тебя раскусила! Ты хочешь бегать и хвалиться всем, какой ты жеребец! Не выйдет, дорогой! Я всем расскажу про твою спермограмму! Пусть все узнают, что ты бесплодный старый идиот!

Котик обиделся и зарычал, как в лучшие безумные времена:

– Заткнись! Ты достала уже! Тоска у нее! В золотой клетке! Истосковалась, дура! Я хочу трахать довольную бабу! Ты поняла? Я хочу, чтобы у бабы была довольна морда! Чтоб никакой тоски! Мне надо, чтоб у бабы было настроение! И мне плевать, как она это сделает! Хочет рожать – пусть рожает! Прокормлю!

– А как же я? На меня наплевать?

– И тебя прокормлю! Ты меня знаешь…

– Мне не нужны твои деньги! – разрыдалась Настюха, и так красиво, так натурально у нее это получилось, и так приятно ей об этом было вспоминать, что для меня на бис она еще раз повторила: – Мне не нужны его деньги! Я его любила! Я не хотела ему врать! Я не терплю ложь в отношениях!..

– Да, да… Конечно…

Я где-то это слышала, от старых проституток, вот эту фразу: «Я не терплю ложь в отношениях», она гуляет сейчас активно в сети на разных бабских сайтах. Мне захотелось придумать рифму к слову ложь, но ничего приличного на ум не приходило.

Настюха, бедная, на Котика кидалась, рожу ему царапала, кулаками лупила, кусаться пыталась. Котик оттащил ее в ванную, запихнул под холодный душ, поэтому она и прыгнула в машину в банном халате. Она замерзла на улице и скулила как побитая собачка, повторяла все время, как ей обидно и больно, как больно и обидно, ведь ладно бы Мэрилин Монро какая-нибудь или Моника Белуччи ее опередила, а то какая-то племянница, колхозница, корова, просто дурочка, настолько глупая, что не побоялась втюхать серьезному мужику чужого ребенка…

Полиция не любит наш райончик. Точнее, любит, к нам на вызов приезжает особая бригада, с повышенным уровнем лояльности к пьяным женщинам. Мы ждали три часа, глушили мерзкий кофе, выкурили пачку. Я жутко захотела есть, яичницу мне захотелось после этих всех рассказов. Когда приехал наш патруль, Настюха завязала свой халат потуже, вывалила сиськи на капот и бойко объяснила ситуацию:

– Я, – говорит, – спокойно тихо ехала, а эта женщина взяла и резко затормозила!

Турецкая бабулька

Как-то раз по весне в выходной день я очутилась в Стамбуле, пошла гулять в старом районе, вниз от Святой Софии, где мощеные улочки выходят к морю. Все как в русской провинции, те же колоритные развалюшки, подвал кирпичный, деревянный верх, только вместо наших тополей пальмы, море и турки.

Вообще-то я думала погулять в тишине, по набережной, но там оказалось полно народа, весь район вывалил на пикник, своими покрывалами турки застелили весь газон прибрежного парка. Я не знала тогда, что на Средиземном побережье есть такая мода – по субботам на пару часов всей семьей выходить на пикник.

Люди принесли с собой перекусить, кто-то жарил кебаб на маленьких решетках, пришел мужик со сладкой ватой, горячую кукурузу в тележке возили, на маленьком старинном примусе колоритный дедок варил кофе… Все было очень спокойно, тихо, только одно явленье напомнило Россию – белый кабриолет и, конечно, с музыкой. Он был набит молодыми пацанами, они выкатились прямо на пешеходную часть, погремели немного, сделали круг почета и выключили свою балалайку. В остальном все было по-домашнему. Нарядные женщины, сбившись в пестрые кучки, беседовали. Мужчины пили пиво, но не по-русски, совсем немного, пару банок было у каждого покрывала, не больше. Я считала пивные бутылки и заметила, что почти никто из мужчин не сидел, не валялся с сигареткой, все занимались детьми, кто в шахматы, кто в бадминтон, один папаша молодой на велике учил кататься своего…

Компания детей лет десяти играла в надувной воздушный мяч на самом берегу у больших черных камней, и этот мячик улетел у них в море. Дети смотрели, как уплывает мячик, как волны его быстро-быстро относят все дальше от берега, и вдруг одна девочка начала махать и кричать рыбакам, которые сидели в лодке неподалеку:

– Мой мяч! Мой мяч! Мой мяч!

Она так долго, громко и настойчиво повторяла: Мой мяч! Мой мяч! Мой мяч!.. И у нее сомнений даже не было, у этой турецкой Танечки с мячом, что взрослые ей обязательно помогут, когда ее услышат. Ей удалось перекричать прибой, рыбаки услышали и повернули к берегу. Я сидела совсем у воды, на большом валуне, и удивлялась, какая же это упорная девочка, как она темпераментно следила за спасением своего мяча. Я вспомнила свои улетевшие мячики, утонувшие кораблики и прочий детский караул, и не могла припомнить, чтобы в моем советском русском детстве посторонние взрослые относились серьезно к детским проблемам.

У каждого семейного покрывала сидела старуха, турецкие бабки разной степени дряхлости, замотанные кто в цветные, кто в черные платки, вышли к морю вместе со всеми. У них с собой были маленькие чайнички, которые грелись на маленьких спиртовках, я представляю, какой был вкусный у старушек чай, они разливали его в маленькие фарфоровые стаканчики и… и… и! молчали! Я первый раз такое видела, чтобы на пикник вытаскивали трухлявых старушек, и первый раз наблюдала, чтобы старушки сидели молча, блаженно улыбаясь то на внуков, то на море. Ни одна бабка не лезла командовать, хозяйничать, одергивать детей… Ни одна не полезла ругать эту Танечку: «Не шуми! Что орешь! Лахудра! Мячик уронила»…

Почему турецкие бабки такие скромные? Исламское воспитание? Не факт, не факт… И в доисламские времена, и в допотопные, при любой религии в любом народе хорошая бабушка была тиха, скромна, трудолюбива и так же молча радовалась солнцу, как старые турчанки. Иначе они себя вести просто не могли, это было рискованно. Ведь еще лет триста назад любую вредную старушку, типа моей бабушки, можно было отвести в глухую лесную чащу и оставить там на съедение волкам. Геронтоцид, я уточнила умное словечко, обычай избавляться от стариков назывался геронтоцид.

Как, как…

Принято считать, что этот дикий обычай пошел от древних людей, от кочевников и охотников. Так принято считать, а как уж там на самом деле было, мы не знаем точно, свидетельств очень мало. И все равно кое-что просочилось. Намеки страшные доходят в виде шуток и до наших дней. Все знают поговорку про саночки – Пора тебе на саночки. Так говорили старикам, когда выпроваживали их на мороз. На саночки сажали и спускали в глубокий овраг замерзать. А в горных районах наоборот, стариков уносили повыше и оставляли с духами предков. Традиция зависела и от рельефа, и от ситуации, смотря какая бабушка кому досталась.

Как это выглядело? Если хотите посмотреть, есть фильм японский. «Легенда о Нарояме», режиссер Имамура, 1983 год, Золотая пальмовая ветвь, фильм шикарный, очень хочу показать его своей бабушке. А впрочем, моя бабушка скорее всего этот фильм смотреть не будет, она обычно притворяется мертвой в тех случаях, когда информация ей не нравится. Я ей недавно анекдот пыталась рассказать на ту же тему, она сказала, что не слышит ничего. Веселый черногорский анекдот, как раз про то, как сын понес своего старого отца в горы.

Посадил он отца себе на спину и несет. Идет и страдает, не знает, как признаться отцу, что оставит его на горе умирать. Поднимаются они все выше и выше, гора становится круче, сын устал, и вдруг перед ними совсем отвесный подъем и узкая скользкая тропинка. Сын остановился, устал, задыхается… И тут отец ему говорит:

– Хватит, сын, оставь меня тут. Дальше меня нести не надо, я своего не носил.

Конечно, сейчас все страны отрицают свое дикое прошлое, концов не найти. Говорят, что это все легенды древней Греции, что это миф о Геркулесе. Там был забавный эпизод, когда стариков решили сбросить с моста в момент голосования, чтобы деды не мешали выдвигаться молодым и сильным. Чтоб не мешали! Ключевое слово тут – «мешали». Не хочешь на саночки – молчи и улыбайся как турецкая старушка.

Я хотела объяснить это бабушке, но, честно говоря, у меня уже нет сил с ней разговаривать. Моей бабушке девяносто, слуховой аппарат она принципиально не надевает, ей нравится, когда мы все орем возле нее, кричим ей в ухо, надрываемся, только тогда она тихо сидит и блаженно улыбается.

Кричать, топать ножкой, спать на узелке с деньгами, искать врагов повсюду, стравливать семью, соседей – все это стариковские методы борьбы за выживание, за статус в стае, я понимаю, понимаю, и потому на свою бабушку не обижаюсь, я просто от нее прячусь, когда она начинает провокации. Если бы наша старуха вдруг оказалась с турками на покрывале, она бы всех там научила жить, а заодно свернула бы их коврики и спрятала, чтоб не запачкали, а постелила бы там что-нибудь немаркое. Но даже это сделать тихо она бы не смогла, ибо ей для ее вампирского счастья нужно довести до белого каления всю деревню.

Смогла бы я оттащить свою старуху в гору? Не знаю, в гору вряд ли, а вот спустить на саночках нам всем ее хотелось, и неоднократно. Нашей бабушке повезло, она родилась после рождества Христова, и ее охраняет пятая заповедь. Старушка знает свои права, она убеждена, что старших нужно слушаться. Не придерешься, ведь такой расклад в России был всегда, даже в те времена, когда в стране все были атеистами и пятую заповедь не вспоминали, все равно – послушание старшим воспитывали с детского сада. Слушаться, слушаться, нужно слушаться старших! – в садике, в школе и дома мне говорили.

До некоторых пор я верила этому на слово. Потом, лет в двенадцать, мне в руки попала Библия. Я нашла там пятую заповедь в Синодальном переводе. «Почитай отца и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Где тут «слушайся»? В пятой заповеди я не увидела «слушайся старших», и потому решила проверить по словарям, что означает «почитай».

Моя бабушка была учителем русского языка, в доме нашлось три толковых словаря – Даля, Ожегова и Ушакова, я просмотрел все три, и везде было примерно одинаково. Чтить, почитать – это значит, проявлять уважение. Про «слушайся» ни слова.

Тогда я уточнила, что такое уважение, без словаря тут тоже не разберешься. У нас в народе считается четко: боятся – значит, уважают. Ничего подобного, согласно словарям, страх и послушание никакого отношения к уважению не имеют. Уважать – означает признавать достоинства, помогать, беречь.

Что получается в итоге? «Почитай отца и мать», а именно: помогай, учитывай интересы, береги… И где вы тут видите «слушайся»? Никакого послушания в первоисточнике не было, в том-то и дело, этот вагон прицепили потом!

Казалось бы, какая разница? Оставим тонкости перевода филологам и будем жить спокойно. Не тут-то было, спокойно не получается. Потому что сразу же за этим поддельным вагоном потянулась тележка с наказанием за непослушание и с чувством вины, которое внушается с детства и так раздувается иногда, что уже не лезет ни в какие габариты.

Вот вам примеры, маленькие человеческие трагедии, которые случились не на Марсе и не в Древней Греции, а у меня на улице, с моими соседями.

Один мужчина, добрый, отлупил однажды свою дочь. Девочке было двенадцать, она прогуляла школу, обманула родителей, и он не знал, что делать. Вдруг она и дальше будет втихую прогуливать? Мужчина слышал, что детей нужно наказывать за обман, что дети должны слушаться родителей… После отцовской порки девочка сесть не могла некоторое время. Он сам не знал, что с ним случилось, просил прощенья у ребенка, сказал, что так его учили в детстве.

И че? Да, в принципе, ниче. Семья хорошая была, в том и дело, не садисты, я же говорю вам – человек душевный очень был тот отец. И девочка послушная росла. Вышла замуж удачно. Родила. Все хорошо было. Только спилась. Нет, разумеется, не после той порки она пить начала, вероятно, это просто случайное совпадение. У нас в стране многих учили ремнем уважать старших, не все же после этого бухают, есть и непьющие.

У других соседей в семье раскол. Жена считает, что муж слишком много заботится о своей матери, которая такого сына недостойна. То есть? Бросила она его, его и брата, в интернат сдала, когда была молодая и устраивала личную жизнь. Младший в тюрьму попал после интерната и умер. А старший вышел в люди, бизнес, дом, семья.

Сейчас мама старая и болеет. Лежит весь день в кровати, читает детективы, в вечном дыме своей папиросы, она журналистка была, стихи любила, сейчас в основном Устинову читает, как многие пенсионерки, чтобы уснуть. Кофе, сигареты и новый детектив – нетрудно маме завезти после работы, а жена ругается.

– Твой брат погиб из-за нее, если бы она вас голодными не бросала, он бы не стал воровать. Она сдала вас в интернат, и ты ее сдавай.

Муж отвечает, что ему неважно все, что было, ему важно, он говорит, что заботится о матери не для нее, а для себя, так ему спокойно.

Еще одна красотка, рассекала у нас в новой шубе. Норка до пят, дочка ей подарила на семьдесят пять, поздравила маму. Сама в зипуне бегает, говорит, что ей не нужна шуба, что она все равно на машине. Да-да… Эта дочка, мы в школе с ней вместе учились, живет на севере, работает как лошадь, приезжает раз в год к маме в отпуск, с подарками, считает себя виноватой за то, что живет далеко. И тут такая мама, звезда района, впадает временами в роль Дюймовочки, хватанула шубу, холодильничек двухкамерный, плазму побольше купите ей, «чтобы лучше видеть, дитя мое»… Со зрением у нее, действительно, не очень, мамочка не видит, что дочери уже полтос, она устала, ей пора в нормальный отпуск, и нечего толкаться с мамой в квартирке целый месяц… В общем, шубе маман была рада, хвалилась подружкам, а потом скинула эту шубу с барского плеча снохе, снохе нужнее.

И анекдот вам напоследок, из жизни млекопитающих. Недавно одна знакомая учительница похоронила свою мать, девяносто шесть маме исполнилось, крепкая была старушка, фронтовичка, очень сильный характер. Когда прошло сорок дней, учительница успокоилась и говорит:

– Ну вот… Теперь я смогу выйти замуж.

А было этой дочке шестьдесят пять годиков.

И после этого мы удивляемся, почему у нас весь интернет на ушах, все обсуждают токсичных родителей, все вспоминают до седых волос свои детские травмы, на детских травмах пасутся все психологи мира… Откуда эти пациенты? Это же все пассажиры того самого прицепного вагона – вагона с послушанием, вагона с наказанием, вагона с враньем и садизмом.

Его давно пора отцепить, этот дряхлый фальшивый вагончик. Тем более что скоро и стариков уже никаких не будет, все будут вечно молодые, здоровенькие, бровки, зубки, ноготочки, ботокс, все морды подтянут и в пляс. Вот про такую заводную бабку и будет следующая история.

Гроб среди квартиры

Гроб был куплен заранее, лет семь назад, и все это время он стоял в коридоре, на лестничной клетке старого многоквартирного дома, рядом с детской коляской, с деревянными санками, со старым медным тромбоном, по соседству с искусственной елкой, которую скрутили веревками как буйную женщину.

Гроб всем мешал, он занимал место и заслонял небольшое оконце, потому что старуха, которая его сама себе заказала, была еще не готова. Противная старушка Лидь Иванна, склонная к экспрессивным жестам, заказала этот гроб, чтобы подействовать на нервы всем соседям, а заодно своей собственной дочери, и все соседи это понимали, а дочка нет.

Дочь старушки, Галина Петровна, каждый раз как наивный ребенок летела к своей мамочке по первому звонку, как только мамочка объявляла о своей смерти. И это было странно, ведь дочь старухи, Галин Петровна, была бухгалтером, то есть человеком практичным, у нее был какой никакой жизненный опыт, она и сама давно была бабушкой, но в отношении мамочки проявляла детскую наивность и сентиментальность.

Мы с мужем снимали тогда соседнюю квартиру на той же лестничной клетке. Мне сразу понравился этот старый дом в тихом центре, среди таких же колоритных, правда, совершенно запущенных особнячков. Старухин гроб меня ничуть не раздражал, после мусора, после разбитого асфальта во дворе, после ржавых скрипящих качелей, после страшной бомжихи, которая бинтовала гниющую ногу на лавочке, гроб погоды не делал. Для меня было важно, что дом находится в центре, и эта поэтика исторических развалюх, всего в одном квартале от центрального проспекта, мне очень даже нравилась в те далекие времена. Еще мне нравилась квартплата, цену нам снизили, потому что многие наемщики нашей квартиры убегали, как только до них доходило, что гроб в коридоре надолго.

Старушку просили перенести гроб в сарай, но, разумеется, она не соглашалась. Не для того она его поставила посреди дороги у всех на виду, чтобы так просто капитулировать. Спотыкайтесь о мой гроб, бейтесь головой о крышку моего гроба, прищемите себе пальцы, зацепитесь колготками… Лидь Иванна считала себя хозяйкой всего подъезда, и вообще всего дома, а, может, и всей земли, кто знает, что в ее голове творилось. Она тут поселилась еще черт-те когда, в советские времена, когда все комнаты были норами одной большой коммуналки, и двор был завален дровами, перетянут веревками, на которых сушилось белье всех размеров, во дворе была куча детей, а сама она была молодой прошмандовкой и заведовала районным Домом культуры.

Никто не жаловался на Лидь Иванну, в смысле, никто не жаловался вслух, роптали только про себя. Постоянные жильцы очень быстро к гробу привыкли, перестали его замечать, сосед электрик прятал за крышкой бутылку водки, девочка-подросток из квартиры напротив прятала сигареты, ее брат пятиклассник прятал в гробу свой дневник с двойками. Я воровала сигареты у девочки-подростка, листала дневник двоечника, водку не трогала, насколько мне помнится. Если кому-то нужно было оставить ключ от квартиры, все спокойно вешали на гвоздик за гробом. И только дочь старухи, Галин Петровна, перед всеми за гроб извинялась и пыталась его занавесить покрывалом с оленями.

Мне было по фигу. Я слышала истории про то, что раньше крестьянские мужички строгали себе гроб уже лет в сорок и держали его до поры на чердаке. Ну… строгали и строгали. Мысли о смерти в те времена меня совсем не посещали, мне было всего двадцать три, и я была уверена на сто процентов, что смерти нет, что все мы будем жить вечно, даже противная старуха Лидь Иванна, которая регулярно приставала ко мне с глупыми просьбами.

Купи ей хлебушка, принеси ей газетку, сколько время, а то часы стоят, помогите сапог застегнуть… Какой сапог? Май месяц на дворе, какой тебе сапог? Куда ты навострилась, лежачая больная? Мне было сразу ясно, что эта пиковая дама – типичная вампирша, и потому я игнорировала ее просьбы. «В магазин не иду, мне сейчас некогда, захвачу вам потом по пути»… Парацетамол, пакет молока или стаканчик мороженого… Старуха Лидь Иванна всегда просила о разной ерунде, без которой никто еще не помирал. Морожница ей захотелось! Подумаешь, какая прихоть, пойди ей принеси… «Перебьетесь, Лидь Иванна, сладкое вредно», – так я думала и отвечала ей: «Да, да, конечно, чуть попозже, я вам постучу». За мою неучтивость она прозвала меня «молодая нахалка». А я ее дразнила Панночкой за любовь к гробам.

В тот день, когда старухе привезли гроб, дочь ее, Галин Петровна приехала в квартиру вечером после работы, не просто так, а собрать матери вещи в больницу. Панночке тогда было восемьдесят, она приболела, и ее направили на полостную операцию.

Конечно, риски были. Галин Петровна волновалась, как бы мать не умерла на операционном столе. Над мамочкой Галин Петровна дрожала, за мамочку она боялась с детства, еще с тех времен, когда наша Панночка придумала себе гипертонический криз, и вся семейка, отец и дочка с сыном, скакали возле нее с мокрым полотенцем, и у отца тряслись руки, когда он звонил в скорую, так что палец у него никак не попадал в диск телефона.

И вот она бежит, открывает дверь в маленький коридорчик, отделенный стенкой от лестничной клетки, делает шаг в эту вечную тьму – и, о, боже! упирается носом в свеженький черненький гроб.

– Из соседей кто умер? – была ее первая мысль. – Кто же это? Если только алкоголик-электрик…

– Это мой гроб, – с достоинством сообщила Лидь Иванна, довольная эффектом. – Чего глядишь? Я сама его заказала, по каталогу, видишь, как быстро привезли. А то вам поручить ничего нельзя, сейчас как начнете рыдать, так вам и втюхают что подороже. Там одни спекулянты сидят, в ритуальных услугах. Я сразу им сказала – мне ваш шпон не нужен, я скромный человек была всю жизнь, скромно и умирать буду. Взяла себе простой, сосновый, обивка плюш. Ну и что же, что плюш? Мы за роскошью никогда не гнались, мы о Родине думали!

– Мама! Ну зачем ты так? – задрожала бедная Галин Петровна. – Не пугай меня!

– Я и не пугаю… Мне восемьдесят лет, я пожила. Вон, из третьего подъезда инженер умер под ножом, молодой мужчина, еще и пенсию не получал. Ты что же думаешь, я вечная?

– Мама, мы должны настроиться на лучшее!

– Я на лучшее и настраиваюсь. Мне лучше во сне, под наркозом, во всем чистеньком, чем мучиться…

– Ой, мама!

– Чем тут с вами мучиться, – уточнила старуха.

Галин Петровна рыдала всю ночь, в последнее время она вообще много плакала, нервы у нее расстроились от усталости, от каких-то своих личных жизненных разочарований, от того, что муж поехал в санаторий без нее, от того, что внук совсем вырос, стал обедать на проспекте в поганой пиццерии со своими друзьями, и теперь никому не нужна ее воздушная шарлотка. Плюс метеозависимость, гипертония, отеки, выглядела Галин Петровна, честно скажу вам, не очень. Такая, знаете… заезженная тетка, под глазами темные круги, ей и самой давно пора было заняться своим здоровьем. Иногда она заходила ко мне, в момент панической атаки, просила, чтобы я ей померила давление. И, честно говоря, порой я прямо так и думала, как вы сейчас подумали…. Да-да, я тоже думала – еще неизвестно, кому из них быстрее пригодится этот гроб.

Гроб никому не пригодился. Операция прошла успешно, старушку разрезали, все лишнее выкинули, ничего своего не забыли, и она вернулась домой немного похудевшая, в приподнятом настроении. Жизни ее ничто не угрожало, как сказали врачи, однако Лидь Иванна записалась в умирающие и шантажировала своей потенциальной смертью не только дочь, но и всех соседей.

Эта наглая рухлядь свободно звонила в любую квартиру и просила сгонять за конфетками. Старой жопе захотелось конфетку, и тут же, без церемоний, она диктовала, какие именно купить: Аленку, Коровку или Мишку на севере.

Вы можете себе представить такую ситуацию? Вам вдруг захотелось конфету… И что? Захочется – перехочется. Жди, когда к тебе позвонят и спросят – Лидь Иванна, мы в магазин, не взять ли вам чего? Но нет! Ей нужно шоколад сию минуту! Она же может не дожить, она помрет, пока мы соберемся в магазин.

Никто не смел ей отказать, никто не намекнул, что тихий час вообще-то, что все соседки сами больные пенсионерки, что им не худо бы поспать в жару… Нет, что вы! Только я, молодая нахалка, не брала трубку в дневные часы, когда спал мой сын. Остальные подрывались тут же, неслись на проспект в большой гастроном купить конфет, и обязательно именно тех, что Лидь Иванна заказала, не дай вам бог принести ей другие.

Жена электрика, любимая фрейлина старухи, покорно принимала выговор за то, что принесла не то! не то! не Рот Фронт, а Красный Октябрь, не Красный Октябрь, а Рот Фронт… Жена электрика сидела без работы, у нее не было лишней десятки на несчастную шоколадку, ее бы стоило хоть иногда отблагодарить за мелкие услуги, но Панночка благодарить забывала, любую заботу она принимала как должное.

Да что там конфетки… Она затребовала педикюр и глазом не моргнула. Соседка-медсестра пришла, напарила ей ласты, а потом сама же над собой смеялась.

– Ты представляешь!.. – рассказывала она Жене электрика, – наша Панночка звонит мне на ночь глядя и просит, чтобы я пришла к ней, подстригла ногти на ногах, сама она не может дотянуться. Какова?!.. И я поперлась! На ночь глядя поперлась ногти стричь… Этой старой сучке!

Свой возраст и свою гипертонию старуха считала основанием для грубых манипуляций, в итоге весь двор служил у нее на посылках. А кто там жил? Кто жил в том старом доме? Больные тетки, с фикусами и котами, с редкими визитами детей, которые давным-давно из этой коммуналки разбежались. Гипертония тут была у всех, и все покорно строились у смертного одра противной хамоватой бабки. Почему? Потому что соседки родились в СССР, все были тимуровцами, всех приучили помогать старшим.

На этой лестничной клетке я была самая молодая, поэтому никто меня не слушал, никто не принимал всерьез мои подстрекательства не церемониться с Панночкой. Что еще за капризы? Хочешь педикюр – зовите педикюршу, девушка. У вас есть пенсия… Куда старуха, кстати, тратила свои денежки? Не наше дело, разумеется, про деньги спрашивать нельзя, я знаю, а гробы в проходе ставить можно? Вот так вот отвратительно я рассуждала в те времена, пыталась пробудить достоинство в Жене электрика, но никто мою агитацию не слушал.

В нашем доме никто не удивлялся, если старуха звонила часиков в одиннадцать вечера или в полседьмого утра и зачитывала вопрос из своего кроссворда.

– Небесное тело, обращающееся по определенной траектории вокруг другого объекта в космическом пространстве под действием гравитации… Семь букв? А ну-ка… Кто у нас тут самый умный?

Кто его знает… Может быть, в старом доме и нужен был такой массовик-затейник? Чтоб позвонил с утра, чтоб по цепочке всех перебудил, чтоб сразу же у всех мозги зашевелились?

– Люди меня уважают, – хвалилась Лидь Иванна дочке. – Соседи у меня хорошие, с пониманием относятся. Видят люди, что я сижу одна весь день.

– Почему одна? – обижалась Галин Петровна. – Мама, я же каждый день с тобой. Подожди меня, я приду, все сделаю…

– Придешь ты… Как же! Ты не придешь! Ты приползешь! Вся нервная, уставшая, мне и просить тебя жалко, боюсь попросить лишний раз. Соседку верховую попрошу, электрика жену, чтобы мне помыла окна, пусть хоть одно мое окно помоет, мы окна целый год не мыли, окна все в пыли. Гляжу на улицу, не понимаю, то ли это на улице пасмурно, то ли это окна у нас пыльные, мы целый год не мыли окна…

Галин Петровна проглотила свой чай, открыла шторы, пустила солнце в маленькую комнату с высоким потолком, и, вымывши окно, как маленькая девочка смотрела на мать в ожидании хоть какой-то положительной реакции.

– Ах! – вдыхала Панночка свежий воздух. – Ах, солнышко! Солнышко-ведрышко, загляни в окошко… Твои детки плачут, по камушкам скачут… Кто его знает, сколько мне еще на солнышко смотреть…

Галин Петровна сразу впечатлялась на эти русские народные потешки, слезы наворачивалась у нее мгновенно, ей казалось, что мать страдает, что она проводит с ней мало времени, что она виновата. Она любила свою мать, так, как сейчас все реже дети любят своих родителей, с той преданностью, которую сегодня называют зависимостью. Не думаю, что у Галин Петровны была зависимость, она просто любила как могла, а любят все по-разному, кто как привык.

Галин Петровна с детства привыкла мамочке прислуживать. Ведь Лидь Иванна была не простая мама, она была артистка, и муж, и дети, и сама она считала себя звездой, районный масштаб ее не смущал. Все мамы работают на обычной работе, в магазине, на заводе, в детском саду, а Лидь Иванна на сцене, всю жизнь она была заведующей в районном Доме… нет, даже не в доме, во Дворце культуры. Муж, дети на нее смотрели с открытым ртом. Даже теперь, когда голова Лидь Иванны стала похожа на куриную, она держала ее гордо, и на других женщин, на любых абсолютно, за исключением Клавдии Шульженко и, как ни странно, Аллы Пугачевой, она смотрела надменно.

– Что за платье у нее? – рассматривала она фотографии любимого внука с женой. – Ты смотри, коленки толстые, как у телушки, куда же ей такое короткое платье? – и тут же старушенция вздыхала и декламировала что-нибудь из прошлой жизни. – Едва ль найдете вы в России две пары стройных женских ног!

Родную внучку, дочь Галин Петровны, Панночка тоже не щадила, хотя девчонка пошла по ее стопам, что интересно, в культуру, в артистки, дочь Галин Петровны работала в кукольном театре, но Лидь Иванна относилась к ее работе без восторга.

– Актрисулька! Хвостом вильнет – и побежала! Хоть бы присела с бабкой, рассказала, как дела…

– Да что рассказывать? – заступалась за дочку Галин Петровна. – Я и так у нее постоянно…

– Ты у нее постоянно! То в няньках, то в кухарках…

– Да как же дочке не помочь? – удивлялась Галин Петровна.

– Мямля ты! – каждый раз обзывалась старушка. – Мямля пошла… вся в отца.

Отец был мямлей, так считала наша звезда эстрады. Он был шофером, работал на старом грузовике, мотался по району с песком, с дровами, с кирпичами, чего-то там колымил, подворовывал то есть по мелочам. Там песочек налево отсыпал, там угольку умыкнул, и все до копейки везет своей звезде.

Лидь Иванна бойко тратила мужнины денежки на новые туфлишки, их нужно было еще достать у знакомых спекулянтов, шила платья у собственной портнихи, ей нужно много платьев, она же на людях, она же артистка, на нее глядят. И вот этот мужик, эта мямля, как она говорила, всю жизнь таскал на руках свою вздорную бабу и ни разу не вломил ей хотя бы легенький поджопник для тонуса. Без вопросов он провожал ее на курорт, нес за ней чемодан и картонку со шляпкой, когда она отбывала по профсоюзной путевке в дом отдыха работников культуры. Отказать ей в этом отпуске, завернуть ее вместе с семьей в благопристойную Анапу вариантов не было. Ей было важно поблистать на сцене, в обществе, на публике ей было интересно, а с мужем, с этим конюхом у трона, она скучала до тошноты. Со сцены возвращаться в маленькую квартиренку? Фу…

С кислой мордочкой она встречала мужа и, несмотря на весь свой артистизм, скрыть раздражение не могла. Она придумывала объяснения, типа: «мы из разных миров» или «нам просто не о чем поговорить»… На самом деле ее натура молодой здоровой самки просила новых неожиданных самцов. Лидь Иванна всегда сияла рядом с чужими мужчинами, со статусными пузанчиками, с начальниками от культуры, которые награждали ее дипломами за хорошую работу. На концертах в честь годовщины октября они сидели рядом с ней в партере, и возле этих мордоворотов она блаженствовала. Это у нее называлось удовлетворение от хорошей работы.

Дома Лидь Иванна была другой, без грима, без прически, без той блаженной лыбы, с которой она выходила к начальству и зрителям. Между бровей появлялась поперечная засечка раздражения, вранья и неудовлетворенности, а мужичок бежал к ней, на второй этаж в коморку, так что дрожала деревянная лестница, и всегда его руки были готовы к объятьям, и он смешно, как петушок раскрылившись, охотился за своей звездой по двору. Однажды он поймал ее у бельевых веревок и на руках понес в квартиру на виду всего двора, а эта примадонна болтала ножками, брыкалась и кричала: Отстань! Пусти меня! Шоферюга вонючий!

Лидь Иванна не любила, как пахнет ее муж, ей он вонял бензином, поэтому она не пускала его в квартиру, пока он у себя во времянке в конце двора не отмоется. Зато Галин Петровна, маленькая Галка тогда она была, наоборот, любила отцовский запах, и вместе с братом залезала в старый грузовик. Отец ставил машину в конце двора, сам ложился под кабину и постоянно что-то чинил. Всю весну и все лето он валялся под машиной, так что маленькая Галка с братом привыкли, что из-под грузовика торчат кирзовые отцовские ботинки, огромные, тяжелые… И вдруг в один прекрасный день ботинки исчезли. Грузовик стоял, а ботинок не было, отца из квартирки спускали соседские мужики, у подъезда стояла черная крышка гроба с красной солдатской звездой. Это был первый гроб, который увидела Галин Петровна в своей жизни. Второй появился, когда ей было за сорок, тогда умер ее младший брат, так же как отец скоропостижно, от сердца.

После смерти мужа культмассовая работа у нашей старухи продолжалась с прежним рвением, остался у нее и парикмахер, и портниха, и курорты, а после смерти сына Лидь Иванна начала сдуваться, начала готовиться к смерти, сказала, что теперь наступила и ее очередь, и даже отвоевала у своей невестки местечко рядом с сыном на кладбище.

Гроб повышал тревожность бедной Галин Петровны, ее вообще пугала эта кладбищенская тема, время от времени она пыталась с матерью договориться, звала на помощь соседа электрика, просила у мамочки разрешенья вынести гроб в сарай или даже, как бы дерзко оно ни звучало, просто выбросить.

– …а может, нам его просто выбросить? – с надеждой она улыбалась, электрик тоже предвкушал, но старуха была непреклонна.

– Что?! Мой гроб выбросить?! Вы в своем уме? Я за него платила деньги! Свои гробы выбрасывайте, как хотите, а мой не смейте трогать!

– Ну хоть в сарай? – умоляла Галин Петровна, – чтоб не мешался…

– В сарай нельзя! – визжала Панночка. – Мой гроб в сарае отсыреет! Он никому тут не мешает, я не позволю его туда-сюда таскать! Он может из-за этого перекоситься… Как сейчас делать стали, что вы, не знаете, у нас сейчас все на один раз делают? Все одноразовое! Ни шкаф, ни гроб не могут сделать… Так что потерпите, – она ехидно улыбалась погрустневшему сантехнику, – недолго мне осталось… Времечко мое под горку катится, в моем возрасте счет не на годы, на дни идет…

Ну… дни – не дни, а восемьдесят пять старушка отмечала с помпой. Галин Петровна отгрохала мамочке шикарный юбилей. Вы часто видели такие юбилеи? Восемьдесят пять! И не просто в семейном кругу, что вы… Она же у нас звезда, она же играла в народном театре. Нет, не в ресторане, не угадали, Галин Петровна закатила маме юбилей на сцене, в родном ее Дворце культуры.

Бывшие коллеги Лидь Иванны держались бодрячком. Их набрался целый хор ветеранов, к ним со своей программой подключилась молодая смена, народный театр, из уцелевших, играл как в старые времена любимые «Сцены из губернской жизни», Лидь Иванна вышла на сцену сама, в пышном платье, с прической, с помадой, и очень звонко у нее и весело, задиристо получалось про воловьи лужки… «Лужки мои! Мои! Мои!»… Аплодисменты, лезгинка, скрипочки – все было, какое-то начальство мелкое явилось, вручили грамоту и электрический вульгарно размалеванный под хохлому самовар. Не все! Не все! Это еще не все!

Администрация Дворца культуры отчпокала сборник стихов, сборник старухиных стихов, которые она по молодости пописывала, и, усевшись за стол, старуха раздавала автографы. Дряхленькие кавалеры ее отпускали комплименты, чего-то там такое звонкое про молодость вещала новая заведующая… И я!.. Даже я!.. Что вы думаете, даже я приперлась, я тогда работала на радио, поэтому пришла не просто так поздравить, а сделать репортаж, взять интервью у ветеранов культурного фронта, и Панночка читала мне на микрофон свои творенья.

Друзья! Живите для других,

И ваше имя не забудут.

Сердца и близких, и родных

Вас вечно помнить будут.

А в это время Галин Петровна как козочка скакала в фойе у столов, чтоб господа после торжественной части присели откушать. Сто человек! Столы стояли буквой П. Галин Петровна сама, практически в одни руки, наготовила на всю эту свадьбу, и потом сама же, не присевши на минуту, обслуживала этот банкетище, ей помогали только Жена электрика, Соседка-медсестра, и… и, стыдно признаться, даже меня в этот раз припахали. Тому тарелочку поменять, этому бокальчик, унести, принести, подать, притереть, старушечку поддержать, дедулечке салфетку… На официантов и ресторан у Галин Петровны, простого бухгалтера, денег не было.

Для своей мамочки она привыкла делать все сама, помощниц никогда не нанимала, успевала крутиться между своим домом, огородом, мужем, внуком, которого оставила ей дочка, и работой. И вот она бежит, бесплатные памперсы в собесе получает, оттуда за рецептом к врачу, потом в магазин, и сразу готовить. Мамочка просит сардельки, значит только сардельки, только местного комбината, только в нашем мясном, там все свежее, и только говяжьи, свиные нельзя, сосиски нельзя…

– Я просила сардельки… – кривлялась старая поганка.

– Мама, закрылись, я не успела…

– Не успела. Как будто у тебя не одна мать, а десять…

Галин Петровна падала в кресло, хоть немного отдышаться, и жаловалась, то ли самой себе, то ли куда-то в потолок…

– Забегалась я, на работе отчет, с внуком пока прокрутилась, сготовить некогда, хотела борщ сготовить, не успела, яичницу пожарила своим, приеду – борщ сварю…

Что там у дочки на работе, кого она чем кормит, что у нее на огороде, Лидь Иванна пропускала мимо ушей, рутина творческим людям неинтересна. И на смертном одре старуха оставалась артисткой, актрисулькой, как сама она любила говорить. Я сразу просекла, что гроб ей нужен как реквизит, эта Панночка давно жила в спектакле, в монодраме, где на сцене одна прима, и непременно каждый монолог заканчивается мыслями о смерти.

Меж тем старушке пошел восемьдесят седьмой годик, и тут ей снова что-то поплохело, давление скакало, чего-то там еще такое возрастное обнаружилось, она взяла манеру изображать лежачую больную, и плакать, и повторять по десять раз одно и то же:

– Слегла! Слегла! Совсем я у тебя слегла…

Слегла она, конечно. А кто холодильником хлопает? Кто в глазок подсматривает? Лидь Иванна декларировала себя лежачей, но по квартире передвигалась, и не только по квартире, я подсекала иногда ее на улице, часиков в шесть утра, под старым зонтом или в шляпке она выходила прогуляться от тихого нашего квартала до проспекта.

Я видела старуху, потому что выводила в шесть утра собаку, а Галин Петровна, дочь старухи, не видела, потому что она в шесть утра собиралась на свою проклятую работу. Ее контора располагалась в центре города, от мамочки неподалеку, но добиралась Галин Петровна в этот центр из пригорода, поэтому в семь утра Галин Петровна колбасилась в набитой маршрутке, и до пяти вечера у нее болела душа за бедную мамочку, как она там.

Неплохо, я скажу вам, и без присмотра старушка не скучала. Однажды заглянула к ней соседка, Жена электрика, обедом покормить, а в квартирке никого нет. Весь двор пошел прочесывать ближайший район, лавочки, скверик, пошли на проспект, искали ее в кинотеатре, побежали за ней в Дом культуры… Лидь Иванна обнаружилась в ближайшем супермаркете. Пришла в магазин сама, своими ножками, в халате и домашних тапочках. В очках, с важным видом рассматривала мелкий шрифт на упаковках, изучала состав продуктов, этой ерунде она научилась на Первом канале.

Я никогда не понимала, зачем глаза ломать? Что там вычитывать на упаковках? Кто придумал вообще эти сказки про консерванты и вредные стабилизаторы? Везде отрава! Какие могут быть иллюзии? Не надо покупать говно, иди на рынок, бабушка, купи там творожка домашнего, свари себе щи из капусты и хватит, хватит шакалить по супермаркетам, живи спокойно. Нет, всем нужна интрига, разбирательства! Лидь Иванна быстро нашла единомышленников, возле нее собралась группа таких же старушек, они ругали правительство и вспоминали старое вологодское масло.

– Нас кормят ядом! – толкала речь артистка. – Стариков хотят истребить, чтобы не платить нам пенсии!

На этом митинге я ее и застукала, хотела в принципе пройти тихонько мимо, но что-то тюкнуло меня, проснулось тоже, вероятно, пионерское детство мое, захотелось мне побыть немножко тимуровцем, перевести старушку через дорогу.

Она неплохо шла, должна я вам сказать, медленно, но уверенно для лежачей больной. Галин Петровна встретила нас во дворе, вся перепуганная, открыла рот, но слова не сказала, мать посмотрела на нее с упреком и сразу направилась в дом.

На лестнице стало заметно, что силенок у нашей звезды маловато, за мою руку она держалась цепко и отдыхала почти на каждой ступеньке.

– Мама! Что ты со мной делаешь… – причитала Галин Петровна. – Ты бы хоть позвонила… Я не знаю, что думать… Где искать…

Старуха села отдохнуть на маленький стульчик в коридоре, рядом со своим гробом. Черная громадина с открытой пастью стояла над ней, она дышала тяжело, но не сдавалась. Галин Петровна снимала с нее туфли, а я смотрела с восхищеньем на это маленькое настырное существо. С нее уже все мерки сняты, а она свой носик птичий задирает и все чего-то пыжится…

– Людей не вижу, – говорит, – захотелось пойти, на людей посмотреть.

– Мама! – разрыдалась бедная Галин Петровна. – Почему ты обо мне никогда не думаешь? Ведь я волнуюсь…

– Мямля! – отрезала ей Панночка. – Ты мямля! Всю жизнь ты мямля, вся в отца.

Гроб запылился, его пришлось пылесосить, старуха заставила Галин Петровну прибраться в своем гробу. А после уборки она придумала себе новое развлечение – совсем слегла. Раньше она по сто раз повторяла «слегла я, слегла», а теперь реплику уточнила, и начала повторять «слегла я совсем».

– Ох, совсем я слегла, совсем, теперь уж, видно, совсем я слегла… ждать недолго осталось.

Слегнув, старушка принялась писать письма. Сестре неведомой троюродной, какой-то дальней племяннице, какой-то старой подружке, которая точно так же слегла где-то по соседству, внукам и сестре покойного мужа она написала. Текст был один во всех ее письмах, она просила приютить ее перед смертью, уверяла, что осталось ей жить совсем ничего, но дочери своей она нагрузка, дочь у нее больная вся, и потому ей нет покоя.

«Старики никому не нужны, – читала Галин Петровна мамочкин новый монолог, – Старики – обуза, нас никто не слушает и не уважает. Никто не думает, что жизнь вернет свое, и все вы тоже будете старыми, больными, и всех вас, как меня сейчас, будут тоже считать преградой на пути, обузой. Что ж… Жизнь рассудит нас, моя же совесть чиста совершенно. Я работала всю жизнь, развивала район, проводила культуру в массы, всегда была рядом с молодым поколением, и меня уважали, со мной считались. Теперь же, когда я ослабла и не могу приносить пользу обществу, я стала в тягость. Как говорят в Америке, которой поклоняется нынешняя молодежь, былых заслуг не существует. Вот как! Видно, и мне суждено перенять этот капиталистический принцип. Былых заслуг никто не ценит, у нас только Юрий Гагарин всегда космонавт номер один, а я всего лишь заслуженный работник культуры, член областного союза писателей, автор пяти поэтических сборников, организатор праздников, сценарист… Ох, да кому теперь все это интересно? Кто я, собственно, такая, с чего я вдруг решила, что достойна уважения? Я все свои дни провожу в одиночестве. Верно, я поспешила оформить дарственную на своего любимого старшего внука, о чем теперь и жалею. Не вижу смысла делить мое скромное жилье на всех потомков, но думаю, что мне не помешает вернуть право собственности, пусть даже и через суд»…

Закончив письма, старуха с важным видом отложила в сторону очки и попросила дочь отправить корреспонденцию. Галин Петровна показала этот опус только своему племяннику, тому самому «любимому старшему внуку», и он приехал бабушку навестить.

Внук… Симпатичный мальчик, лет двадцати пяти, был единственным ребенком ее покойного сына, поэтому она к нему особенно благоволила и восторгалась, отмечая сходство. Сын, вероятно, был единственным человеком, которого она любила… Нет, разумеется, и дочь она любила тоже, но если сына она любила с нежностью и с женской страстью, то дочь, Галин Петровна, была для нее чем-то вроде руки или ноги, она ее не замечала, хотя активно пользовалась.

Впрочем, в последнее время стало совсем невозможно определить, как называется то или другое чувство, наполняющее это дряблое существо. Проявить эмоцию в действии старуха уже не могла, а все, что прорывалось у нее наружу на словах, было похоже на страх, жуткий страх смерти и одиночества, который делает иных людей услужливыми и покладистыми, а других, наоборот, злыми, нервными, похожими на крысу, которая из последних сил цепкими лапками держится за мешок с зерном, когда ее пытаются вытряхнуть.

Внук навещал старушку, не ругайте внука, он появлялся, когда мог, старушка спрашивала, как дела, улыбалась, радовалась, но почему-то каждый разговор сводила к нравоучениям и неожиданным насмешкам.

– Что ж бабку-то свою забыл совсем, красавчик? А? Работа у тебя… А у меня вон смерть в окно стучится, дай хоть посмотрю на тебя в последний раз.

Внук что-то отвечал, но Лидь Иванна, разумеется, не слышала, она имела манеру пропускать чужие реплики мимо ушей, коварно улыбаясь.

– Не понимаю я твою работу…

О, тут она умело изобразила любопытство! Головка на бочок, наивная улыбочка, прищур… Это был всего лишь отвлекающий маневр, на самом деле старая вампирша целилась, куда бы лучше ей вонзить свою иголку.

– Это что же за работа? Программист? Мы никаких программистов не знали. Мы работали честно, с людьми, в коллективе, а ты целый день дома сидишь, ломаешь глаза в компьютере…

Внучок кивал и улыбался, в отличие от сестры-артистки, которая сразу же поддавалась на провокации, и потому в квартирке почти не появлялась. Все удивлялись, в чем секрет его невозмутимости, секрет был прост – маленькие наушники, он разговаривал с бабушкой в наушниках, и пока она покусывала его между ласками и бухтеньем, он слушал свою музыку и кивал учтиво на все ее придирки. Хороший мальчик, по жестам, мимике он чувствовал, что бабушка заходит на пике, и в этот момент поглаживал ее маленькую сушеную лапку.

Мирная беседа не приносила старой вампирше удовлетворенья, в последнее время в своих ненасытных попытках испить побольше крови она перестала щадить даже любимого внука. Когда он снял наушники, чтобы учтиво распрощаться, «бегу, бегу, работа, бабушка, работа», она не утерпела и укусила его на прощанье.

– Не говори мне про свою работу! Разве это работа? Мужчина должен быть на производстве! Или в армии! Он должен честно зарабатывать свой хлеб, чтоб был почет! Чтоб уважение!.. Опору детям нужно дать! Пример!.. А ты?.. Авантюрист! Программы пишет он! Какие там еще программы?!.. Работаешь на Билла Гейтса! Обслуживаешь Америку! Отец в твои годы был начальником цеха!.. Все здоровье, все сердце свое отдал государству, мальчик мой… А ты… приспособленец!

Внук снова улыбнулся, Галин Петровна, которая стола рядом и эту истеричную реплику слышала, понадеялась было, что все обойдется, что на том и закончится, но, к ее ужасу, внучок повел себя странно. Он сначала похлопал, картинно выдал бабушке аплодисмент и поклонился.

– Отлично! Браво! Бабуля у нас в отличной форме! Талант не пропьешь!

Затем внук пошел в коридор, нахлобучил себе на плечи бабушкин гроб и ухитрился пропихнуть его в квартирку, в комнату, где возлегла наша Панночка. Наглец поставил гроб прямо на полированный гарнитурный стол.

– Точно вписался!.. Теперь, бабуля, ты нормально можешь репетировать… Переложить тебя?

Галин Петровна схватилась за сердце, кинулась к племяннику:

– Не шути, умоляю, хоть ты не шути, мне и одной шутницы хватает…

Но старуха уже в мизансцену вошла, уже задыхалась, изображая конвульсии.

– Не трогайте мой гроб! Бессовестный! Я не позволю! Ты повредил мой гроб! Ты мне порвал обшивку!

– Обшивку корабля… – хихикнул озорник.

– Бархат! – завизжала Панночка, – Галя! Он мне порвал обшивку!

– Все цело мама, не волнуйся, цела твоя обивка… обшивка… все цело… Успокойся… Господи! Что делать?!

– Уходи! – визжала бабушка на внука. – Не допускаю тебя! Хамлет! Галя! Посмотри, какой хамлет! На похороны не допускаю!

– ХамлЕт-ГамлЕт! – шутил бессовестный внучок, и как ни в чем не бывало спросил трясущуюся Галин Петровну: – Что с гробом? Оставить тут?..

Нет, разумеется, терпеть ритуальную продукцию на обеденном столе Галин Петровна не согласилась, заставила внука вернуть гроб на место, побежала к электрику, чтобы мальчик один не надорвался, и когда они вдвоем этот бешеный гроб выносили, она следила внимательно, чтобы на обратном пути обивку не цепляли за косяк.

– Потише, потише, потише… – повторяла она, вероятно, у нее начался нервный тик, так бывает, – потише, потише, потише…

В спину летели проклятья, старушка обещала переделать дарственную, лишить наследства всех, переписать свою коморку государству и завещать ее бедной Жене электрика, которая стояла тут же в проходе и крестилась.

– Подлец! – разгулялась старуха. – Весь в мать! Я думала, он наш, а он пошел в ее породу! Весь в мать свою, хабалку, она сыночка моего угробила…

– Прости меня, тетя, – извинился молодой провокатор. – Она меня доконала, не представляю, как ты с ней справляешься…

– Деточка моя, – шептала ему Галин Петровна, боязливо посматривая на дверь. – Это же старый больной человек, ты пойми… На кого тут обижаться? У нее головные боли, у нее желудочные колики, все мышцы атрофировались, недостаточность сердечная, кровообращение страдает мозговое… Нельзя, ты пойми, мы не можем подходить к старикам с той же меркой, что к здоровому человеку…

– Галя! Галя! – звала ее мать. – Срочно! Зови ко мне нотариуса!

– А, может быть, правда, – спросил племянник, – позвать нотариуса? Мне не нужна ее квартира…

– Не обращай внимания! Ну что ты слушаешь ее? Это же не она кричит, это ее болезни…

– Да, тетя, все понятно, все понятно, – кивал молодой наглец, и перепуганная Жена электрика кивала вместе с ним. – Больная печень провоцирует депрессию. Желчный пузырь – раздражение. Сосуды – истерику. Я все понимаю… Но ведь мозги остались у нее, мозги не отказали, я уверен! Она недавно мне звонила среди ночи, и знаешь, что спросила? Просила подсказать ей, для кроссворда, «Рок-группа из Ливерпуля, основанная в 1960 году, пять букв»!

Галин Петровна успокаивала мать весь вечер, повторяла, что мальчик хороший, не пьет и не курит, что он вылитый брат, что похож он на брата и на нее, на мамочку, на бабушку похож, артист такой же, и ничего плохого не хотел, просто у них сейчас такой молодежный юмор.

– Давление! Я умираю! – стонала Лидь Иванна. – Хамлет! Он меня убил! Галя, принеси мне тонометр! Где тонометр? Я тебя просила оставить мне тонометр на тумбочке… Не тот! Ты мне не тот оставила! Ты положила свой, а мне нужен мой! Где мой? Найди мне мой старый тонометр, мне твой не нравится, я твои кнопки не понимаю…

«Не понимаю твои кнопки» – последнее она совсем безобразно прохрипела, перевернулась на живот и начала лупить по кровати синими костлявыми ножонками. Галин Петровна стала мерять ей давление, но капризная старуха выдергивала руку из манжеты, требовала старый тонометр с фонендоскопом, и перепуганная Жена электрика побежала звать соседку-медсестру.

– Это кто у нас шумит? – явилась непробиваемая медсестра. – Это кто у нас сегодня такой веселый?

Медсестра откапывала алкоголиков по всему району после белой горячки, усмирить старушку для нее было как пощелкать семечки. К тому же посторонние люди действовали на старуху всегда успокаивающе, с медсестрой она бузить не стала.

Галин Петровна показала медсестре глазами, что культпрограмма перевыполнена выше крыши. Давление мерили обеим. И что вы думаете, какое было у старушки? Правильно! Как у космонавта. А у Галин Петровны подскочило сильно.

– Ты охренела! – испугалась медсестра. – Допрыгаешься до инсульта! Тебе на скорую сейчас надо…

Не первый раз, в том-то и дело, что уже не первый раз у Галин Петровны поднималось давление. Весь последний год она пила какие-то таблетки, которые назначил участковый терапевт, а состояние не улучшалось, наоборот, приступы повторялись чаще.

Галин Петровна попила водички, обтерлась мокрым полотенцем и согласилась полежать, скорую вызывать отказалась.

– Что толку вызывать? Они меня с таким давлением положат, и на кого я брошу маму?

На кого она бросит маму!.. Ей намекали, неоднократно намекали на безработную Жену электрика, но как только Галин Петровна жаловалась матери на свою усталость, старушка начинала верещать.

– Жена электрика? Платить ей деньги? Это еще за что?

Как только речь шла о деньгах, старушка начинала истерить. Закидывала ручки, хваталась за сердце. При этом держалась она элегантно, про деньги ни слова, примитивная жадность драпировалась тонкими эмоциями.

– Ты хочешь меня сбагрить! Я тебе в тягость! Мать тебе не нужна! О, Господи, скорее забирай меня! За что мне эта немощь! Пора, пора старухе! Мне давным-давно пора, к сыночку моему…

А вы попробуйте, попробуйте в момент печали спросить ее про пенсию. Спросите Лидь Иванну, куда она девает свою пенсию, и сразу же она воскреснет и ощетинится.

– Что? Моя пенсия?! Ах, как вас всех интересует моя пенсия!

Кто его знает, может быть, старушка была и права. Ведь никакой особенный уход ей не требовался, и медсестра была не нужна, ей нужно было что-то другое, непонятно что, она сама не могла сказать, что именно ей нужно, но было очевидно, что это что-то могла ей дать только родная дочь, вероятно, старой вампирше подходила только родная группа крови.

В тот вечер за Галин Петровной заехал муж, соседка-медсестра и ему говорила про давление, про обследование. Старуха вроде бы немного присмирела после укола, и провожая Галин Петровну, неожиданно расщедрилась на ласки.

– Езжай, езжай, моя родимая, поспи, тебе сон нужен. Дочка бедная моя, моя ты труженица…

Галин Петровна тут же на эту малость повелась, и стоя у двери, как девочка с доверчивой улыбкой, чего-то мямлила еще про какие-то сардельки, и обещала утром наварить борща…

– Не беспокойся, не беспокойся за меня, моя ты беспокойная… Поспи, поспи… – повторяла старуха, – а я уж как-нибудь сама тут буду… маяться. Спать ложусь и не знаю: то ли утром проснусь, то ли…

– Мама! – не выдержала бедная Галин Петровна. – Мы все умрем! Еще неизвестно, кто быстрее! У меня голова сегодня весь день!.. Я как смотрю на твой гроб, так примериваюсь, если что, он и мне сгодится!

Как мертвая она уснула в эту ночь, Галин Петровна. Заезженная баба, для нее было самым сладким счастьем свалиться в чистую постель и полистать на сон грядущий книжку. «Войну и мир» она листала третий год, застряла где-то на втором томе, потому что от усталости засыпала через несколько страниц.

Старуха Лидь Иванна в отличие от своей дочери страдала бессонницей и по ночам скучала. Светильник у нее всегда горел, и телевизор у нее за стенкой было слышно допоздна. В ту ночь она мне позвонила примерно около двенадцати и совершенно свежим голоском спросила прогноз погоды на завтра.

– Не разбудила, Сонюшка? – и засмеялась артистично: – Ха-ха-ха! Прости меня, старуху… Прости, прости… Я думала, вы молодые, рано спать не ляжете… Легли? А мне не спится. У нас, у стариков, чем ближе к смерти, тем короче сон.

Я по наивности своей подумала, что это был финальный штрих, что уж на этом точно представление закончилось, я отрубилась и пропустила ночной концерт, который устроила Панночка.

В три часа ночи старуха Лидь Иванна позвонила дочери и со слезами просила ее срочно приехать, потому что у нее… Что вы думаете? Попробуйте догадаться. Потому что у нее… Это мрак! У нее на пол свалилась подушка! Подушка упала с кровати на пол, и поэтому она просила свою умотанную дочь тотчас же приехать и подушку поднять. Сама же она встать с кровати не может, она же «слегла», как вы помните, и даже «совсем слегла».

Да, да, да… Вот именно! Вставай среди ночи больная, не спавшая, на твое давление всем плевать. Мама свистнула – и давай, гони, поправляй ей подушку – вы все правильно поняли, об этом просила старуха, и сразу же, не дожидаясь от дочери ответа, перешла на визг:

– Я не могу лежать без подушки! Я задыхаюсь! У меня брадикардия! Я не могу спать на спине! Ты это понимаешь? Ты же знаешь, я сплю полусидя! Я задохнусь на спине!

Галин Петровна просила подождать хотя бы пару часиков, говорила, что заедет перед работой, но старая вампирша умело перешла на детский плач, и совершенно как ребенок сказала, что ей страшно. Галин Петровна рассказала об этом соседкам, и все расстроились, что Панночка не позвонила им, никто ей даже ничего не думал предъявлять, и несмотря на глупость ситуации, всем было жалко бедную маленькую высохшую старушечку, которая сидит одна в своей крошечной каморке с высоким старинным окном, в которое смотрит луна… или фонарь. Я не уверена, что именно в ту ночь было полнолунье, потому что полнолунье в последнее время у капризной старушки было каждую неделю.

В силу юности своей я никак не могла понять такие капризы. А почему бы мамочке не подождать немного? Присела на кроватке, сложила ножки домиком, подбородочек в коленки – и сиди скромно, встречай рассвет. В чем проблема? Ей все равно не спится, могла бы ночку не поспать. Если уж выбирать, кому должна достаться бессонная ночь, так, конечно, не тому, кто утром едет на работу. Но нет, Галин Петровна прилетела, мужа не будила, взяла такси и прилетела примерно в половине четвертого. Соседка-медсестра ее ругала, говорила, что бабку страшно избаловали, но Галин Петровна вздыхала:

– Мама звонит, мама плачет, че ж мне делать? Я бегу…

Лидь Иванна встретила дочь со слезами, жалкая беззащитная, как брошенный ребенок хныкала в постельке. Ее мордочка, сжатая в сморщенный кулачок, стала совсем обезьяньей. Галин Петровна взбила матери подушку, поменяла памперс, сварила овсяную кашу…

– Не клади мне в кашу яблоки! – успокоилась мамочка. – Я не люблю твою размазню, я ем крутую кашу!

Галин Петровна сварила еще раз, как просили, крутую, а размазню с яблоками поела сама, засыпая над тарелкой под мамочкино доброе бухтенье.

– Ты курагу поешь, там курага, мне принесла Марь Дмитриевна курагу, я попросила, чтоб она мне принесла, поешь пойди, там на столе Марь Дмитриевна оставила. Марь Дмитриевна, из углового дома… Зачем ты мне дала такое полотенце? Это не мое полотенце, ты мне мое старое давай, я твои полотенца не люблю, они воняют краской, сейчас ничего нет натурального, сейчас одна химия… Пластмассовый мир победил! Макет оказался сильнее! Последний кораблик остыл… Что там дальше? Галя, что там дальше было, в этой песне… Синяя кастрюлька! Ты принесла мою кастрюльку? Я тебя просила, найди мою кастрюльку, куда вы дели мою синюю, мне синяя нужна, а то ведь выкинешь, а мне моя кастрюлька нужна, я в ней завариваю гречку… Это вам все равно, это у вас все бегом, все быстрее, все заняты, до внука дозвониться не могу, пришел бы, извинился, зашел бы ко мне со своими детишками, у меня и конфеты детишкам запрятаны, я ему передать не успела, забыла конфетки ему передать…. и твоя актрисулька ни разу ко мне не пришла, позвонила и все обещаниями кормит… лежу целый день, как мне надоели твои сериалы, включи мне «Семнадцать мгновений весны», мне твой новый «Тихий Дон» не понравился, это что они там за разврат наснимали, ты поставь мне Быстрицкую… Какая статная была Аксинья, а ты мне принесла каких-то институток… а в горле царят комья воспоминаний!.. О-о-о! Моя оборона… Траурный мячик стеклянного глаза… О-о-о! Моя оборона… Солнечный зайчик дешевого мира-а-а-а…

Час с небольшим удалось Галин Петровне вздремнуть, пока не включился будильник. Когда она проснулась, мамочка посвистывала, тонкие руки как сухие ветки вздрагивали во сне, и ее, конечно, было жалко, как всякую мать. И сразу сердце защемило у Галин Петровны, и показалось, что вся жизнь пролетела как курортный сезон. Только вчера Галин Петровна была девочкой, ребенком, бежала к маме, несла ей одуванчик, прижималась к платью, высматривала на ее лице улыбку, и цвет волос у матери каштановый с отливом фиолетовым казался сказочным. Прошло всего мгновенье, и вот она сама стоит у мамы перед старым зеркалом, изношенная баба, с отвисшими щеками и непрокрашенной сединой.

– Идешь уже?

Галин Петровна вздрогнула. Глядя на старуху, что на нее смотрела как чужая, брезгливо и надменно приподнимая бровь, она все равно видела в ней свою молодую мамочку, к которой каждый вечер неслась навстречу вдоль этой улицы, из этого двора…

– Не приходи ко мне сегодня, – отвернулась старушенция.

Это была ее обычная уловка, после которой начинался наезд.

– Зачем ко мне мотаться… Я привыкла к одиночеству.

Галин Петровна погладила сморщенную обезьянью лапку, едва удерживаясь от ответного раздражения, сказала:

– Мам, ты поспи, я как обычно, после работы…

На тумбочке у кровати она оставила чай, булочку с сыром, помидор и конфеты, туда же положила альбом с фотографиями внуков, который постоянно пополняла, чтобы мама не скучала. А мама и не думала скучать, с чего вы взяли, что она скучает? Как только дочь ушла, старуха Лидь Иванна соскочила со смертного одра, она сама оделась, вполне прилично, спрятала халат под черное пальто и отправилась в суд писать заявление, чтобы ее дарственную на квартиру признали недействительной. План был дерзкий, но, к сожалению, до суда старушка не дошла, на улице она упала, а когда ее поднял случайный прохожий, она начала колотиться и орать, как все ей надоело. Мужчина спросил адрес, привез ее во двор. Из машины она выходила сама, обоссанная, злая, но гордая, а дальше по лестнице мне снова пришлось тащить это дряхлое упрямое тельце.

Бестолковая Жена электрика зачем-то позвонила Галин Петровне, рассказала все, и та, побелевшая, тут же примчалась с работы, потащила в ванную свою несчастную мамочку, упрекать за побег, за походы к нотариусам сил не было. Она посадила старушку в пенку, мать любила ванну с детской пенкой, и Галин Петровна оставила ее воде, с открытой дверью, а сама присела, чтобы хоть минут на двадцать голову к подушке прислонить.

– Я успевала все, – кричала из ванной старушка. – И двоих детей тянуть, и концерты готовить… И муж у меня был, и… и все у меня было.

Да, у нее все было, а у Галин Петровны не было. Любовь, мужчины, она вообще не представляла, что это такое, как вошла с самого детства в роль помощницы, рабочей лошадки, так всю жизнь и тянула хомутик.

Бабулька свеженькая, вымытая возлегла в своей постели, на высокой подушке и вспомнила про фотографии, ей наконец-то захотелось посмотреть альбом, но не было очков на месте.

– Где очки? – спросила Лидь Иванна. – Галя, ты слышишь? Я не вижу очков. Я тебе говорила сто раз, клади все на место, где я положила, туда и клади! Я больной человек! Мне трудно искать, куда ты все прячешь! Сто раз говорила, ей как об стенку горох!..

Очки нашли, Галина Петровна, действительно, впопыхах переложила их на подоконник. Она подала очки матери, но наша Панночка гневливая их не взяла, на нос свой птичий не надела, а раздраженно отшвырнула на пол. Да, да, а как вы хотели? Временами артистка позволяла себе театральные жесты: то тарелку, то книжку швырнет, Галин Петровна привыкла, но тут она увидела, что линза треснула, одно стекло разбилось…

– Мама! Мне опять идти, заказывать! Как будто делать больше нечего… Ты пожалей меня! Мои ноги, мои нервы!..

– Не ори на меня! – завизжала старуха. – Я больной человек! Не смей кричать на меня, Галька!

– И я больная вся! – Галин Петровна тоже сорвалась. – Ты что, не видишь, я иду-шатаюсь? Мама! Как же ты не понимаешь!.. С такой нервотрепкой я сдохну быстрее тебя!..

Старушка улыбнулась, ее щечки как будто даже чуть порозовели, она посмотрела на дочь равнодушно и спокойно ответила:

– Ну и сдохни.

Галин Петровна вышла во двор, присела на лавочку и уставилась в одну точку. Она смотрела на старую колонку, в которой воду перекрыли согласно последнему закону о природных ресурсах, но еще не успели выкорчевать со двора этот архаизм. Старая колонка, Галин Петровна вспомнила, что устанавливал ее отец. Завинчивали с мужиками в землю глубоко и потом красили серебрянкой, и руки у отца испачкались в серебряную краску, он отмывал их бензином, и мама ругала его за вонь…

– Ну, ты как? – спросила шепотом Жена электрика.

Галин Петровна перекрестилась:

– Прости меня, Господи… Так бы и придушила ее этой подушкой.

Она рассказала соседке про мать, как старуха сказала ей «ну и сдохни», и разрыдалась.

– Она меня не любит… Она любила брата, а меня совсем не любит.

Жена электрика, всегда готовая помочь, испуганно смотрела на покрасневшую Галин Петровну, она сказала ей, что нужно срочно вызвать мужа, ехать домой, отключить телефон и спать, сколько спится, а она тут сама…

– Что ты думаешь, я с ней не справлюсь? Это она с тобой широка, а на чужих она кричать не будет, с чужими она потише.

Галин Петровна согласилась, но пока к ней ехал муж, с работы через город, она решила покормить родную мамочку. Ты будешь яичницу, мама? Мама будет яичницу. Какую тебе? Глазунью? Хорошо, я пожарю глазунью. Не пережарю я, мама, я не пережарю, чтоб был мягкий желток, хорошо, будет мягкий желток тебе, мама…

Она положила два яйца на тарелку вместе с хлебом и квашеной капустой, понесла это все подавать, и чуть-чуть не дотянула до материной кровати. Посреди комнаты у смертного одра старухи Галин Петровна упала. Она отключилась и не слышала, как кричала ее мать, звала на помощь, как прибежали соседки, приехала скорая, и медсестра просила, чтоб отодвинули гроб, из-за которого не проходили в узком коридорчике носилки.

Умерла или нет? Кому достался гроб? Интересно вам, знаю. Я столько вас промучила этими байками из собеса, за что прошу прощенья, со старыми больными бабками не только в жизни, но и в книжках тяжело. Нет, я не буду ерничать, я не оставлю вас в догадках у пустого гроба, хочу вас сразу успокоить – в гроб легла старуха Лидь Иванна, а дочь ее Галин Петровну откачали, сейчас с ней все хорошо.

Ее привезли в больницу вовремя, отправили в реанимацию, и выяснилось, что у нее никакой не инсульт, не инфаркт, у нее отказывают почки. Три недели она провела в больнице, и в это время наша Панночка умерла. Мы во дворе тогда все удивились, как мало она протянула без дочки, и я шутила, что старая вампирша и месяц не смогла прожить без донорской крови, и мы с соседками смеялись возле гроба, который стал для нас привычной деталью интерьера.

Галин Петровне рассказали, как испугалась мать, когда ее увезли в больницу. Старуха Лидь Иванна сразу притихла и все дни сидела на кровати молча, вцепившись в подушку. Соседки заходили к ней проверить, покормить, но есть старуха не просила, она не реагировала ни на Жену электрика, ни на Соседку-медсестру, не разговаривала с ними, и только иногда звала свою дочь, Галин Петровну, не орала в дверь, как обычно, а тихо, как в бреду, качала подушку и напевала как ребенку: «Галенька, Галюшка, доченька моя»…

Галин Петровна плакала, когда все это слушала, но лицо у нее сияло, как будто она получила пятерку от своей милой мамочки. Да, Галя, хорошая ты девочка, мама тебя любит, мама тебя хвалит, все ты правильно делала, Галя, ты тянула эту дрябленькую угасающую жизнь сколько могла, терпела, умница, давала матери возможность отщипнуть от себя хоть денек, хоть кусочек…

В общем, Галин Петровна поверила своей теперь уже покойной матери, сцена с подушкой ее впечатлила. Они поплакали с Женой электрика, и только я, молодая нахалка, была уверена, что наша Панночка играла до последнего вздоха. Так я считала раньше, а теперь не знаю… Вампиршей была старуха или не вампиршей? Сегодня я вообще ни в чем не уверена так, как раньше, в свои двадцать три, когда мне казалось, что жить мы все будем вечно, и никто никогда не умрет, даже противная старуха Лидь Иванна.

Где-нибудь, как-нибудь, с кем-нибудь…

Я приехала в Питер к подружкам и попала на странное мероприятие. Мои подружки затащили меня на день рожденья к своим подружкам.

Компания была серьезная, мне сразу налили штрафную в хрустальный фужер, я первый раз попробовала водку из фужера для шампанского, а было мне тогда уже под тридцать. «Пей до дна, пей до дна!» – это помню. Огурчик. Сыр. Шашлык. Запели. Но мне все время кажется, что за столом творится что-то непонятное, что праздник какой-то неправильный. Потом пригляделась, и точно – не так сидим! За столом одни бабы, ни одного парня нет.

Когда мы вышли на балкон курить, я попыталась исправить положение, познакомилась с мальчишками, которые гуляли тут же в ресторане такой же аномальной чисто мужской компанией. Симпатичные были мальчики, это я тоже помню, парочка из них мне понравилась, но девушки меня затолкали обратно в кабинет и поругали за неразборчивость. Мы, говорят, не собираемся цеплять кого попало, а ты – шалава, вот тебе еще штрафной.

В итоге, напились все безобразно, писали смс каким-то бывшим, утром бодун, но с кем попало никто не спутался. И мне, легкомысленной гостье, как старые бабки двадцать раз повторяли: «Уж лучше быть одной, чем с кем попало».

А я не спорю, я согласна, с кем попало – не в кайф. Только я не могу понять, почему сразу «с кем попало»? И если речь идет про некое ничтожество, то почему тогда вообще мы говорим о нем? Ведь мы не говорим с такой же гордостью – уж лучше жить без ресторанов, чем есть в кафе на Павелецком… Никто себя не убеждает – уж лучше весить сто кило, чем сто пятнадцать.

Шучу… Конечно, я шучу, что делать остается. Всерьез эту тему, «быть одной», ворошить страшно. Во-первых, не хочется обидеть никого случайно. Обидеть, потому что тема женского одиночества, которую мы теперь корректно называем самодостаточностью, напрямую связана с женскими травмами, которые получены от кого? От кого попало, в основном. А во-вторых, сейчас брякну что-нибудь не то, и разорвут. Они умеют, эти самодостаточные женщины, порвать оппонента. И что теперь мне делать? И сказать хочется, и рот открыть боюсь.

Сейчас попытаюсь выкрутиться. Что думаете, я не смогу протолкнуть свою контрфеминистскую темку и не нарваться? Смогу, есть метод у меня любимый. Я вообще ни слова не скажу, буду молчать до упора, отдаю микрофон тем самым девчонкам, с которыми тогда сидела за столом. Прошло десять лет, но я помню всех, кто наливал мне штрафные.

Марина, сейчас ей сорок шесть. Марина у нас черная вдова, замужем была четыре раза. Первый повесился совсем молодым, с дочкой оставил ее, второй и третий не вышли из запоев, четвертого убили в пьяной драке. С такими мужьями она и сама чуть не спилась, потеряла здоровье, но успела выбраться из этой мутной водички, правда, только в сорок лет. А девочка была красивая, способная, из приличной семьи, сейчас она успешный блогер. Временами заходит на сайты знакомств, но каждый раз убеждается, что кроме гоблинов ей жизнь никого не посылает. Семь лет она живет одна, в тишине, в покое, без скандалов, без храпа пьяных больных самцов, без ругани с их грубыми мамашами. Своих старых подруг, которые тебя считают инвалидом, если ты не замужем, она тоже оставила. Ей хорошо одной, дома у нее теперь уют, цветочки, и советская эстрада вместо шансона, она заботится о своей маме, играет с внуком, и удивляется, почему же она только в сорок, только после смерти последнего мужа, затормозила над обрывом, почему в тридцать лет ей казалось, что жить одной страшно? Свои семейные годы Марина считает выброшенными на ветер, а за дочку рада, с зятем ей повезло.

А вот и я о том же! Это же очевидно всем – неудачный брак вредит здоровью в сотни раз больше, чем спокойное одиночество. Поэтому Алену, следующую мою подругу, сразу бесит, когда ее начинают жалеть – что ж ты все одна да одна…

Алена, роковая брюнетка, сорок четыре, с единственным мужем развелась пятнадцать лет назад. Муж катапультировался, когда она ухаживала за умирающей матерью. С тех пор наслаждается свободой, крутит романы, но в хозяйственные отношения с мужчинами не вступает. Она всегда смеется над этим провинциальным убеждением – «если у тебя нет мужика – ты несчастная», особенно когда глядит на своих замужних подруг.

– Встречаю ее… – рассказывает Алена, – морда серая, выглядит жутко, одета как тетка, не видит ничего кроме работы, поговорить не о чем… Муж бухает, лупит ее, денег не приносит, но зато она замужем! Так еще и жалеет меня, как же я одна да одна… А я приехала только что с ипподрома, на прошлой неделе с парашютом прыгала, Новый год на Бали… Живу как мне хочется, иногда вообще выгоняю всех любовников на фиг и всю зиму спокойно читаю, одна, в тишине, и никто меня не дергает! А эта дура меня еще за что-то жалеет!

Молчу. Обратите внимание – я сейчас ни слова не сказала, представляю следующую героиню.

Оля, ей скоро сорок, развелась в двадцать пять, через год после рождения дочери. Не смогла справиться с молодым пьяным дураком, однако в трезвом состоянии ее бывший муж для сельской местности был неплох, помощь ребенку она получала. Дочка выросла, поддерживает отношения с отцом, с его новой женой и младшей сестрой, Оля с ней иногда ругается на эту тему. Замуж она больше не вышла, считает, что ей просто не повезло, не встретился серьезный мужчина, а за кого попало не имело смысла. Правильно! Жизнь ее устраивает, она закрытый человек, живет в селе, любит огород, работает на кондитерской фабрике. «Может быть, раньше, еще лет в тридцать, я и хотела любви, и еще детей, но сейчас мне это не нужно. У нас на фабрике тяжелый график, два дня в ночь, день на отсыпку, потом выходной и опять на работу. А если срочные заказы, тогда и выспаться не успеваешь». Молодец, женщина! Хотя бы это я могу сказать?

Тамара, тридцать семь, дважды в разводе, от первого ушла сама, второй сбежал после рождения больного ребенка. Чиновница, руководитель среднего звена, общественный деятель, бизнес, деньги – все у нее есть. Хотела бы встретить богатого влиятельного мужчину и родить еще ребенка, но пока не складывается. Случайные связи со статусными бегемотами оргазмов не приносят, а чувственная нищета ее не интересует. Несмотря на гормональные сбои, к своим сексуальным потребностям относится с пренебрежением, сублимирует в спортзале, все силы концентрирует на развитии ребенка. Ведет общественную работу по поддержке детей инвалидов, временами на ее аккаунтах появляются фото в купальниках, мужчины обращают на нее внимание, но связываться с кем попало она не собирается.

Мария, пятьдесят три, муж ушел к другой, когда ребенку было семь, травма была настолько серьезной, что пришлось обратиться к психиатру. Иногда у нее появлялись мысли создать семью, но кандидаты в мужья вызывали подозрение, довериться постороннему человеку еще раз не смогла. «Один раз ошиблась, больше не хочу» – под таким девизом она жила до пятидесяти лет. И все-таки в ее жизни случилась счастливая встреча, достойный мужчина появился, несколько лет они были счастливы, хотя на классический замуж она не согласилась и в его квартиру не переехала. К несчастью, тот человек погиб, его убили на улице в один из тех дней, когда она оставила его без присмотра. Сейчас она успокоилась, всерьез увлеклась рукодельем, дает уроки вышивки бисером. Изводит сына, со снохой в ужасных контрах, внука видела всего три раза, но это у меня случайно прорвалось, это конфиденциальная информация, извиняюсь, молчу.

Анжела, пятьдесят, красотка, обожает отца, имеет кучу любовников, в последнее время ее беспокоит, что эта куча начинает таять, один постоянный зовет ее замуж, но замуж она не хочет. «Я хорошая дочь, я хорошая любовница, я теперь обалденная бабушка, но жена из меня никакая». Единственного ребенка родила в девятнадцать, от красивой, но недолгой связи с артистом театра, который приезжал к ним на гастроли. Хлебнула все проблемы матерей-одиночек и сделала вывод, что любить мужчин самой не нужно, нужно, чтобы мужчины любили тебя. Была в браке с приличным, внимательным, добрым мужчиной, но сбежала от него на поиски приключений. Скучно, замужем ей просто скучно. Обожает путешествия и свободу, даже со своим постоянным мужчиной во время свиданий спать предпочитает в отдельной комнате.

Еще одна красавица, Лариса, сорок пять ей будет скоро, живет с мамой. Много путешествует по святым местам, мама активист православной церкви, в прошлом учитель истории, любит говорить про скрепы. Хотела внуков и патриархальную классику для дочки, нашла ей жениха среди прихожан, но брак распался, в том числе и потому, что мужичок был пьющий. Рожать вне брака Лариса постеснялась. Сейчас тоже, как мама, преподает в педколледже историю. Много лет молилась о счастливом замужестве, но в последнее время перестала. С началом пандемии коронавируса она осознала, почему Бог не дал ей детей. Из милости, чтобы они не страдали в страшные времена. С февраля двадцать третьего ждет конца света, но в принципе живет неплохо, гоняет по Золотому кольцу, поет в церковном хоре. Коты, подруги, рукоделье – это ее успокаивает.

Обратный случай, тоже интересная женщина, Татьяна, любимая папина дочка, кстати, тогда в ресторане она почти не пила. Сейчас ей пятьдесят пять, и у нее такой хороший папа, что и не нужно замуж выходить. Живет себе тихонько, квартирка у нее, машинка, частные уроки, математику преподает… Квартиру папа ей купил давно, еще когда планировали, что она создаст семью, но в этом маленьком уютном гнездышке нет места мужским ботинкам. Стенка стоит еще югославская, книжки, изданья советские, под лампой у нее журнальчик по вязанью, в духовке шарлотка, испечет, понесет родителям, вместе чайку попьют. Детей нет, не очень и хотелось, временами выходила замуж, ненадолго. Отец давал ей все возможности не беспокоиться ни о чем, мужчина как защитник был не нужен. Насыщенная культурная жизнь, концерты, выставки, литература, работа, необременительные связи… Так пролетело пятьдесят лет, и только сейчас, после смерти отца, она ощутила тревогу и беспокойство. Череда смертей выбила ее из колеи: отец, последний любовник, собака – все как-то разом умерли, но это не имеет отношения к вопросу о женской самодостаточности, это просто жизнь.

Галина помогает ей, Галина у нас психолог, она тоже из компании самодостаточных девчонок, ей тридцать пять, замужем не была, но хочет завести ребенка. Найти потенциального отца не удалось, а от кого попало рожать она не хочет. Планирует ЭКО от донора. Симпатичная женщина, кстати. Крепкая, здоровая славянка. Мне почему-то хочется ее все время сосватать, но я боюсь получить по морде.

Теперь сколько угодно обвиняйте меня в подтасовке фактов, я ничего не подтасовывала. Я взяла случайных женщин, которые однажды оказались со мной за одним столом. И я не виновата, что каждая из этой гоп-компании, прежде чем стать самодостаточной, прошла через свою проблему. Для каждой независимой женщины из моего списка ее самодостаточность была лекарством, таблеткой, скальпелем, но не мечтой и не десертом. А всякое лекарство имеет побочный эффект, как вы знаете.

Самодостаточные женщины так же, как и мужчины, кстати, склонны охранять свою территорию маниакально. И даже если вдруг на горизонте мелькают алые паруса, самодостаточные женщины радоваться не будут. Потому что жить вместе с кем бы то ни было непросто. Чем старше мы становимся, тем труднее проявлять интерес к новым людям, тем сложнее наладить даже приятельские отношения, и почти нереально в здравом уме согласиться на совместный быт. Поэтому даже эротические фейерверки и сексуальная совместимость не всегда перевесят эту чашу весов, которая называется привычка, привычка жить одной. Хотя… тут уж, как говорится, и на старуху бывает проруха.

Двенадцатая была с нами Римма, тогда за столом, десять лет назад, она себя декларировала как ультрасамодостаточную, а тут прошла новость, что она выходит замуж, хотя считалось многие годы, что она вообще лесбиянка. В первом браке с приличным мальчиком родила дочку, все было очень хорошо, семья молодых преподавателей, люди воспитанные, но тут случились девяностые, муж не вписался в экономический кризис, а вписалась одна проворная подруга, с которой они работали и жили вместе некоторое время.

Мужчина нужен только для размножения, сделал дело – гуляй смело, – вот так она рассуждала многие годы, умная женщина, с широким кругом друзей и множеством интересных брутальных хобби. Спортивные яхты, бойцовские собаки, восточные единоборства – все на профессиональном уровне. И вот ей тюкнуло пятьдесят три, выдала дочку замуж, а потом и сама объявила, что тоже регистрирует брак. А как же эта фишка, что мужчина не нужен? А никак. Она свои старые лозунги просто забыла.

Да, вы сейчас правильно заметили – всем девочкам не меньше сорока, потому что феминизм и теория женской самодостаточности – это игрушки для опытных, для зрелых особей, которые четко ориентируются в пространстве. Если баба в пятьдесят сказала «мне и одной навернись» – это ее жизненный опыт, это ее позитивная установка, которую она выбрала, потому что так ей удобнее жить. А когда молодуха такое повторяет в активной фазе репродуктивного периода – тогда серпом по яйцам получается. «Моя бабушка курит трубку» – песня хорошая, но спички детям не игрушка.

А то ж вы посмотрите, что у нас творится. Ведешь ребенка в сад, а по дороге вопли «Давай быстрее! Что ты ревешь? Быстрее, я сказала!»… Кто это кричит? Это явно не самодостаточная женщина, это та, которая не может справиться со своей нервной системой. Почему у нее срывает болты? Мы все прекрасно знаем, почему. Мы все прекрасно знаем, почему мы вдруг орем, визжим, впадаем в депрессию, не надо врать тут никому про свою тонкую психику. В итоге самые затюканные дети не у одиноких женщин, а у тех, кто страдает от этого одиночества, даже если они замужем, неважно.

Зайдешь в поликлинику – на тебя с порога рычат, в регистратуре уже страшно. Кто рычит? Может быть, самодостаточные? Нет, самодостаточные люди не рычат ни на кого, рычат неудовлетворенные. Те, которым их физиологическая проблема не дает подняться на человеческий уровень. Кстати, сейчас вспомнила родных учителей. Кто у нас в школе самая злая собака? Она, сексуальная маньячка, которая на уроках говорит про скрепы.

Какой отсюда вывод? Никакого. Не дождетесь. Я обещала – ни слова, и как видите, молчу, не умничаю. Только один последний эпизодик вспомнила, на посошок.

Была в реанимации однажды, навещала маму в онкологии. Там женщина сидела в коридоре, красивая крупная молодая бабища, говорила с кем-то по телефону. Эта женщина работала крановщицей до болезни, хорошо зарабатывала. После операции ее ждала инвалидность, а значит, что работать на высоте больше нельзя. Муж, который был как раз из категории «кто попало», оставил ее, тут же в больнице еще накануне операции заявил, что без груди она ему теперь не нужна. Бабеночка была не слабая, не унывала. Кокетничала с первым встречным хирургом, а потом уже, перед выпиской, когда все прошло, задумалась про женскую свою самодостаточность и сказала: «Мне и одной зашибись».

Проклятые мандарины

Свидание под новый год – не самая лучшая идея, особенно в праздничную пятницу в нашем сбесившемся от усталости городе. Нюша поняла это с опозданьем, когда застряла на первом светофоре. Впереди у нее было еще три таких светофора, поэтому она спешила, подрезала, улыбалась и просила ее пропустить.

– Пропустите, ради бога!.. Да пошел ты!.. Надо! Да, мне надо! Все ждут, а мне надо!

Она действительно спешила, Нюша очень хотела откусить кусочек от одного мужчины, от женатого мужчины, с которым они познакомились в интернете и так не вовремя назначили свиданье.

Договорились утром. Утром кажется, что махануть из центра на левый берег можно минут за двадцать, а вечером в час пик оказывается, что в самом лучшем случае протиснешься минут за сорок пять. Весь город выбирался из центра домой, заезжали в магазины, докупали последнее, что не успели, в принципе, она двести лет не нужна никому, эта бесконечная жрачка, но люди поддавались на праздничный ажиотаж, и Нюша тоже остановилась у овощного ларька, включила аварийку и побежала за мандаринами, купила три кило, потому что позвонила мама, маме показалось, что дома мало мандаринов. Из-за этой остановки пришлось теперь махать всем и сигналить, чтобы Нюшу пропустили снова в левый ряд, ее не пропускали, и она ругала страшно всех, кто не пустил, и родную маму, и проклятые мандарины.

Утром Нюша посчитала, что у нее вполне найдется три часа для первой ознакомительной встречи, а вечером в пробке стало ясно, что дорога сожрет целый час. Нюша занервничала. Мало, мало! Два часа маловато для творческих экспериментов. Два часа… что такое вообще два часа? Примерно столько же, а то и больше Нюша просидела на маникюре, полчаса одевалась, душ, фен, прическа, макияж… Два часа это для старых любовников хорошо, или для тех, кого накрыло вдруг спонтанное влеченье, а ей же нужно было еще привыкнуть к человеку, элементарно с ним познакомиться! Она же этого мужчину, который ждал ее на левом берегу, совсем не знала, у них же было всего одно короткое свиданье в кофейне, куда они заскочили в обеденный перерыв, просто поздороваться и сверить фотографии с оригиналом. Фейсконтроль они оба прошли и вроде бы понравились друг другу, но все равно, нельзя же так с порога… Чай-кофе, глоток вина для храбрости – это минимум еще полчаса. И вот вам, девушка осталась без прелюдии из-за ваших проклятых мандаринов.

Было бы лучше совсем отменить это свиданье, но как же отменять, когда и маникюр, и макияж, и вся уже настроилась? Нюша рискнула чуть-чуть поднажать и дернула на своем танке из правого в левый решительно, ей сигналили, на нее кричали, показывали ей палец, один мужик, бессовестный совершенно, высунул голову на мороз и заорал обычное в таких ситуациях «кудатысукапрешь», но наша девушка внимания ни на кого не обращала, уверенно прорвалась к повороту, свернула на проспект и погнала, пока горел зеленый, ныряя ловко между рядами.

Вообще-то Нюша была против случайных половых связей и против бестолковых знакомств через сайты, и тем более она была категорически против свиданий с женатыми мужчинами. С женатыми Нюша никогда не встречалась, и с неженатыми тоже, если они не годились в мужья. Нет перспективы – нет смысла тратить время, – так считала Нюша, но вот пришлось ей все-таки пойти на компромисс, и понеслась она как танк, нарушая все свои принципы, на свидание с женатым, случайным, бесперспективным мужиком с сайта – вот как она через себя переступила, и согласилась на высокого шатена сорока двух лет, который искал женщину от 25 до 35 для нечастых ярких встреч на его территории.

Нюша проходила по нижней шкале, ей было уже тридцать два, пару раз она была почти замужем и потому иллюзий насчет мужчин не питала. Давно когда-то, еще в студенчестве, случалось иногда проснуться черт-те где и с кем попало, да и то всего раза два, от силы четыре. Радости не было даже тогда, так к чему же теперь, будучи в здравом уме, она согласилась на такой пионерский экстрим? Нюша вовсе не собиралась становиться женщиной для нечастых ярких встреч. Она прекрасно знала, что женщине для сексуального комфорта встречи нужны как раз-таки частые и с постоянным партнером, но в том и дело, что постоянного партнера у Нюши не было, а сексуальный дискомфорт был. Вот потому она и ехала к шатену, голод не тетка. А тут еще мама, «купи мандарины, купи мандарины, мандаринов у нас маловато»…

Нюша себя убедила, что лучше уж случайный секс, чем никакого. Разок-другой такая ерунда не повредит. Конечно, жалко, глупо тратить время на бесперспективные отношения… А с другой стороны, куда это время девать? Все равно после работы домой, все равно два часа в день улетит на дорогу. Ах, если бы мы все занимались сексом все это время, что стоим в пробках, – вот о чем мечтала Нюша, поправляя длинные пушистые ресницы, которые ей приклеивали полтора часа.

Женатый он или неженатый – неважно, к свиданью Нюша подготовилась и даже затянула плотненькое тельце в гипюровое боди. Да-да, она купила это боди специально для первого свиданья, ей показалось, что в боди она будет выглядеть страшно соблазнительно, а заодно прикроет живот и сделает себе иллюзию талии.

Навигатор завел ее в длинный, забитый машинами двор, она объехала два раза кирпичную кишку и все-таки нашла, нашла счастливое местечко на парковке. Шатен ждал во дворе, он сразу же узнал ее во мраке, и, оглядываясь воровато, попросил следовать за ним, но держаться чуть позади, а то соседи, мало ли, мгновенно засекут. В этом доме Шатена все знали, хотя он давно тут не жил, квартиру сдавал студентам, и пока студенты разъехались на каникулы, нора была свободна.

Шатен был, кстати, ничего. Симпатичный, стройный, высокий, холеный… а в принципе, ни нам, ни даже Нюше особенно, неважно было, как он выглядел. Ничего отталкивающего она в нем не заметила, и этого достаточно.

Квартира, в которую он ее привел, напоминала молодежный хостел. Двухэтажные кровати в главной комнате диссонировали с новогодним ее настроением. Нюша закрыла глаза, чтобы не разрушать романтичный настрой, но в голове, как звенелка на вахте, раздался вопрос – где цветы?