Эльфийский бык бесплатное чтение

Глава 1.

В которой два события, весьма косвенно связанных друг с другом, дают начало новой истории

«Жизнь частенько вышибала из меня всю дурь, но я точно знал, где взять еще»

Из невошедшего в общедоступный вариант автобиографии покойного Императора.

Началась эта история с событий, мало друг с другом связанных. С карточного проигрыша, газеты, попавшей не в те руки и чашки кофию.

Первым был проигрыш.

Если на то уж пошло, то азартные игры были строго-настрого запрещены в стенах Петербургского Университета Высшей Магии, пребывавшего под высочайшим покровительством и оттого весьма старательно блюдшего моральный облик не только сотрудников, но и студиозусов. Последние к подобному блюдению, впрочем, относились вовсе без пиетету, так и норовя нарушить правила писаные, неписанные и вообще всякие существующие. И пусть бы играть на деньги они все же поостереглись, но ведь можно и не на деньги.

Ежели тишком.

Аккуратненько. Ну или хотя бы без оргий и буянства, как о том просил куратор пятого, выпускного, курса, князь Рестрепьев. Игроки собрались в одном небольшом, но весьма известном в узких кругах клубе, где и отмечали успешную защиту дипломов.

Не то, чтобы далась она тяжело, но…

Привычки.

Ритуалы.

И повод опять же хороший… вот и сидели тесной компанией. Можно сказать, вели высокомудрые беседы о судьбах мира и империи. А кто уж в этой компании карты вытащил, после выяснить не удалось.

Да и то… на интерес же, не на деньги.

Если не на деньги, то почему бы и нет?

– А я тебе говорю, Кошкин, что не умеешь играть – не садись, – юный граф Ахромеев улыбался широко и радостно, причем радость у него была вполне искренней. А вот Кошкин с трудом сдерживал досаду.

Это ж надо было так-то опростоволосится.

Карта ж хорошая была! Отличная даже карта.

– Да ладно, – по спине хлопнули, а в руку сунули бокал с шампанским. – Чего уши развесил. С кем не бывает?

Про уши обидно, но скорее по привычке, потому что совсем даже они не висят. А шампанское ложится поверх виски. Поверх следует пара коктейлей особого списка, из тех, что и магов возьмут, и вот уже собственный проигрыш не кажется обидным.

В самом-то деле, с кем не бывает… правда, Ахромеев прищурился, небось, вспоминает обиды, коих за пять лет учебы набралось немало. Не такие, конечно, чтоб на дуэль вызывать.

Отнюдь.

Но напакостит.

И нос вон сморщил, явно раздумывая, чего же этакого загадать…

– Задаст он тебе, Ванька… – Береслав тоже это приметил и поспешил предупредить. Поздноватенько он.

Кошкин поморщился.

Не любил он свое имя. Категорически. Вот кто додумался будущего князя – а ведь иных наследников у дядюшки все одно нет – так вот, будущего князя да еще наполовину эльфийских кровей, чем Кошкин во глубине души весьма гордился, называть Иваном?

Иван Эльдариелевич Кошкин.

Убиться.

Зеркала кабинета отразили скорбную физию, которую явно заметил не один Ахромеев. И Кошкин поспешил изобразить радость вкупе с предвкушением.

Гадость загадает.

Тут и думать нечего. Вспомнит Светку Безрукову и что на первом курсе она Ивана предпочла. И ту актриску, которую Ахромеев три месяца обхаживал с подарками, а она… и других тоже. А к уху Ахромеева уже Василенко наклонился, шепчет чего-то, на Кошкина поглядывая превыразительно. Этот тоже… ну вот всегда так.

Иван же ж не специально.

Просто…

Само как-то получалось. Вот… а они обижаются.

– Точно задаст, – Береслав забрал пустой бокал и сунул в руки полный. – Ты пей, пей… на хмельную голову дурь творить легче…

А в сотворении дури Береслав Святогорович Волотов толк знал и немалый. И Кошкин шампанское выпил.

Что ему еще оставалось делать.

– Придумали! – глаза у Ахромеева блестели, явно предвкушая нечто… этакое. – Если откажешься, мы поймем… карточный долг – дело святое, но… с тебя, нелюдя, спрос невелик…

Стало обидно.

И Кошкин четко осознал, что от этого долга отвертеться не выйдет.

– Ныне, сколь знаю, у княгини Безуховой бал-маскарад состоится… так отчего бы тебе, Кошкин, в нем не поучаствовать?

– Костюма нет, – Кошкин подумал, что двух бокалов шампанского, даже в сочетании с коктейлями, будет маловато.

– А тебе и не надо… у тебя, почитай, все и есть… – Ахромеев даже наклонился и заговорил громким шепотом. – Сделаешь вот как…

Дослушав, Кошкин протянул руку, в которую Волотов вложил очередной бокал. Правда не с шампанским…

– Что за… – Иван допил и задохнулся, а когда отдышался, то… жизнь уже не казалась такой… ужасной… бабушка, конечно, расстроится.

– Наша… фирменная, – Волотов вытащил флягу и разлил остатки огненного пойла по стаканам. – Давайте… ты это… главное, уверенно… подошел, раскланялся с хозяйкою…

– А её удар не хватит? – поинтересовался Иван.

Огненное зелье растекалось по крови. И вот уже затея начинала казаться не глупою, а весьма даже забавною… такого точно никто не делал.

– Не хватит, – Безухов вздохнул. – Прабабка еще меня переживет… только пройдем черным ходом, а то раньше времени остановят еще… я проведу.

На том и порешили.

Второе событие случилось за завтраком, когда Его императорское Величество, милостью Господней, Государь и Самодержец Всероссийский, Александр VI подавился кофеем и кренделем. И так серьезно, что, ежели бы не расторопность князя Поржавского, с коим император соизволил разделить завтрак, держава, может статься, и осиротела бы.

Снова.

– Б-б-хлагодарствую, – просипел Император, сплевывая в платок кусок кренделя, вставший поперек горла.

Князь лишь головой покачал.

– А я говорил, что негоже за завтраком газеты читать, – он вернулся на место и листок отнял. Кому другому подобная вольность, может, с рук и не сошла бы. Но князь состоял при особе императора с младенчества, а потому был весьма почитаем и уважаем.

– Ты… сам поглянь… что пишут… ироды, – Император отер лоб салфеткою и на скатерть посмотрел.

Кофий разлился.

И на скатерти образовалось пятно, в коем Александру примерещилось некое сходство с картой Империи, причем не нынешней, а времен прошлого веку, когда империя была куда как побольше.

Меж тем князь газетенку развернул.

И пробормотал.

– А если так почитать охота, то вовсе читали бы… чего приличного… вон «Вестника»… или на худой конец «Светские новости».

– Пробовал, – Император, осознав, что трапезничать за столом, где даже скатерть напоминает ему об утраченном величии, не может, поднялся. Князь за ним.

Оно-то, может, расположение расположением, но порядок соблюдать надобно.

Тем паче и сам князь был большим приверженцем порядка. И мысль о том, что оный – есть основа основ всего сущего – подопечному внушал с тех же младенческих лет, с коих ему было доверено воспитание наследника.

– И чего?

– Да… тоскливо как-то. Прославляют.

Император вышел из залы, дабы не смущать прислугу. Был он в сущности человеком весьма неплохим, всяко не худшим из самодержцев, которым случалось занимать трон. Но отчего-то вольная пресса наотрез отказывалась принимать данный факт.

– Так это хорошо… – заметил князь, скользнувши взглядом по строкам. Вот понаписывают всякого, а потом люди расстраиваются.

– Больно как-то они… – Император вздохнул. – Старательно прославляют.

– Лучше это вот? – князь сложил газетенку, которую с превеликой радостью выкинул бы. А то и вовсе запретил бы. – Чтоб писали о… погоди… «противоестественных наклонностях, разрушающих саму суть…»

Император снова вздохнул.

– И что с ними делать, а?

– Ну… ваш отец отправил бы в лечебницу для душевнобольных, – с готовностью ответил Поржавский. – Ваш дед – на каторгу, а прадед – сразу и на плаху бы, чтоб не тратиться.

– А мне что?

– А вы – монарх современный, просвещенный и ратующий за равные права граждан. Вам так неможно.

Третий вздох был тягостней предыдущих.

– Жениться вам надобно, Ваше величество. Я уж который год твержу… тогда и поумолкнут.

– Нового чего выдумают.

– Или хотя бы любовницу людям покажите, глядишь, и приспокоятся…

Император покраснел.

Было ему двадцать два года и на престол он взошел в результате несчастного случая, которые и с особами голубых кровей приключаются. Особенно когда те, в подпитии будучи, решают доказать собственную удаль, причем особо извращенным способом – седлая необъезженного коня. Поскольку в тот трагический вечер компанию Императору составляли его весьма близкие приятели из числа гвардейцев, и тоже были они нетрезвы, идея всем показалась просто замечательной.

Коня даже оседлали.

И помогли в седло забраться.

Маги же ж…

Потом коня по требованию Императора отпустили, ну и… скотина оказалась с норовом, защиту Его Императорское Величество не удосужились использовать, ибо было это противно натуре истинного рыцаря, а в седле они не удержались по-за нарушения координации.

Падение.

Сломанная шея. И разом протрезвевшая гвардия.

В общем, разбирательство было долгим, нудным. Спецслужбы копали, пытаясь отыскать в произошедшем признаки заговора или хотя бы след врага, но… увы.

Виновные были отлучены от двора.

Кто-то лишился титулов.

Кто-то званий.

Кто-то даже под суд попал, но Александр, которому пришлось с головой погрузиться в это вот все, перечитывая бесконечные протоколы допросов и вникая в родословную несчастного жеребца, составленную в попытке хоть там углядеть злокозненный след, решил, что особой вины ни на ком нет.

И волей своей помиловал.

Не сразу, конечно, но приурочив амнистию, как сие издревле водилось, к коронационным торжествам. Народ, пребывавший в столь же глубоком удивлении, что и весь двор, к смене власти отнесся с некоторым подозрением.

Все же был Александр молод.

Учебу только-только закончил.

И помолвку с невестой расторг прямо незадолго до несчастья. В народной памяти два события связались воедино, что добавило к власти недоверия. А уж кто первым решил, будто Александр стоит за смертью отца, теперь и не упомнить.

Оно бы, конечно, к делу отношения и не имело бы, но…

Одна статейка.

Другая.

Потом третья и четвертая, пусть и не в газетах, но где-то там, на порталах, куда Император порой заглядывал, почитать, чем подданные живут… и главное, ничего-то напрямую, все оговорками да намеками. Приключившуюся следом засуху сочли очередным знаком недовольства Господа правящими властями, как и обрушение храма в Твери. И пусть храм был стар, закрыт на реконструкцию и до обрушения Император о нем знать не знал, но…

Потом было наводнение.

И слухи раз от раза становились гаже. А теперь это вот…

– Найдите, – Александр подавил очередной вздох. А ведь была мысль от короны отречься. Ну не видел он себя Императором. И отцу о том говорил, а тот только смеялся. Мол, раз угораздило наследником родиться, терпи. А там, глядишь, и братец подрастет, тогда и будешь отрекаться.

Брату было тринадцать.

А еще учеба… стоило подумать, как заныли зубы.

– Найдем, – пообещал князь.

Он за воспитанника своего переживал весьма даже искренне. И власти не искал. И привилегий.

– С газетенкой…

– Разберемся, – пообещал князь. – А то вольности вольностями, но берега видеть должны бы… и того, кто этот пасквиль сочинил, сыщем.

Император кивнул. Оно-то да, да только опус этот наверняка еще в местах трех перепечатают, если вовсе не в тридцати. И в сеть попадет. И обрастет новыми слухами.

Нет, иначе.

Что там князь про любовниц говорил?

– А действительно, – мысль вдруг показалась действительно здравой. – Подыщите кого из девиц, кто на роль любовницы сгодится… пусть нас снимут, вроде как тайком… с любовницей.

– А как же баронесса…

– Она ж замужем. Да и… расстались мы.

– Что на сей раз?

– Заявила, что я обязан назначить её супруга губернатором. И ладно бы городок выбрала какой небольшой… Калугу там… или Менск… нет, ей Москва понадобилась.

– Шуваловы будут против.

– И я о том. Думаешь, помогло?

Князь был уверен, что нет. Баронесса Моллье, в девичестве – Калиновская – была, несомненно, красива, но умом не отличалась. Зато отличалась редкостной скаредностью и любовью к деньгам. Особенно сильно это чувство становилось по отношении к деньгам чужим.

И потому связь эту Поржавский не одобрял категорически. Но поелику после расставания с невестой у Александра как-то оно совсем с женским полом не заладилось, то терпел, неодобрение свое при себе удерживая.

– Я ей говорил, да разве ж слушает? Почему никто меня не слушает, а? Министрам говорю, те кивают, что болванчики… а толку? Все одно по-своему делают. Думцы глядят снисходительно… проекты один за другим заворачивают. Я вообще самодержец или как?!

– Или как, – когда-то князь взял себе за правило подопечному не лгать. – Власть, она такова, что пока ты сам её не возьмешь, то и не дастся…

Его Императорское величество с тоской уставился в окно.

За окном зеленел парк.

Дорожки. Кусты. Дерева. Весна вовсю разгулялась. До лета всего-то ничего, а радости в душе нет.

– Мне уже намекали, что с меня довольно подписи… и что сам я могу идти вон, в парке гулять… с девицами. Охоты там, балы… прочее все.

И о том князь знал.

– Почему ты молчишь?

– Потому что ты сам должен понять, чего хочешь. Если в парк и гулять, то особого вреда не случится. Лет пару. Или больше, нежели пару. Держава крепка… пока еще.

– Вот именно, что пока… я ж понимаю, что слухи эти кто-то раздувает.

Император стиснул кулак.

– И что отречение мое в пользу Мишки многих порадует. Создадут регентский совет… хотя, если уйду в парк, то и слухи прекратятся.

– Скорее всего.

– Хрен им, – Император выдохнул. – Газетенку эту… тряхни. Найди владельца и намекни, что, я может, монарх и просвещенный, да только тоже кое-чего могу. Будут пакости писать, отправлю их с особым заданием… на землю Франца-Иосифа… писать об успехах сельского хозяйства.

– Так… там сельского хозяйства нет, – удивился князь.

– Вот… как появится, так сразу разрешу написать об успехах и вернуться. Даже награжу. Медалью. За самоотверженное служение отечеству.

Он покосился на свое отражение, а то – на Императора. Было отражение… так себе.

О чем невеста, когда он задал ей вопрос по поводу неких компрометирующих фото, что всплыли в сети, ему и сказала. И про нос большой. И про подбородок вялый. И про мышечный тонус.

Семья её, конечно, сказанного не одобрила и даже заставила принести извинения, когда Александр предупредил о расторжении помолвки, но слова были сказаны.

И запали в душу.

Глубоко.

А еще сказала, что он мягкохарактерный. И тут, получается, была права. Дело ведь не в этой нелепой газетенке. В сети вон похлеще статьи пишут. Дело в том, что стала она последней каплей, истощившей терпение Александра.

Он задумчиво потер белоснежную манжету, на которой выделялись темные капельки кофе, и сказал:

– Мне кое-какие отчеты понадобятся… к следующему заседанию Совета.

Император отвернулся от окна.

И вовсе даже нормальная у него шея. Человеческая. А не как у того тренера по… по чему там тренер был, память не сохранила.

– И доведи, что я хочу видеть всех… а то взяли моду… то у них отпуска, то больничные… социальные, чтоб их, гарантии… я, может, тоже в отпуск хочу. И социальные гарантии…

Глава 2.

Где вершатся дела государственные и большое внимание уделяется проблемам сельского хозяйства

«Даже если в жизни наступила жопонька, подберите для нее красивые кружевные труселя»

Мнение первого секретаря министерства спорта и туризма, высказанное ею после неожиданной смены руководства, что несколько нарушило жизненные планы и нанесло удар по женскому самолюбию.

Совет Российской Империи был по сути мероприятием довольно рутинным и на диво скучным, а потому особого энтузиазма средь участников не вызывал. Да и прошли времена, когда на данном Совете решались вопросы глобальные, влияющие на жизнь страны. Нет, нынешние тоже влияли, но куда как скромнее. Махина Империи работала исправно, не требуя, и даже избегая излишнего участия в её работе. И потому особая приписка об обязательном присутствии многими была принята… с опаскою, пожалуй.

Опечалился министр путей сообщения, вспоминая, не дошла ли какая из многочисленных жалоб до Императора. Призадумался об отставке министр просвещения, реформа коего, начатая еще позапредыдущим министром и дважды сама реформировавшаяся, несколько затянулась и оказалась куда более дорогой, чем это представлялось вначале. Министр здравоохранения привычно пощупал карман, в котором хранил пилюли, как уверяя, исключительно в целях самоуспокоения…

– Не знаете часом по какому поводу-то? – осторожно поинтересовался князь Василевский, глава министерства связи и массовых коммуникаций, пребывавший в настроении глубокой меланхолии, ибо смутно подозревал о причинах высочайшего недовольства и даже ждал его.

Но в частном порядке.

– А то вы не ведаете, – фыркнул министр сельского хозяйства и стиснул папку с докладом. – Вечно ваши щелкоперы понаписывают, а нам потом выслушивай.

– Это не наши! – возразил министр, промакивая залысину платком. – Наши щелкоперы знают, что писать и как писать. Это какие-то совершенно посторонние! Частного порядка! И мы уже довели до их сведения, что информация, представленная в газете, не соответствует действительности.

– Ага, – фыркнул министр внутренних дел, который сидел слегка наособицу. Был он человеком простым, выслужился из самых низов, а потому к иным относился с подозрением. Впрочем, весьма даже взаимным. – А они взяли и раскаялись…

– Это… это частная газета! Коммерческого толку…

– Вот-вот… коммерческого. За копейку мать родную не пожалеют. Давно надо было прекращать эту… коммерцию, – министр внутренних дел даже кулаком по столу дал. Но стол был крепким, дубовым, зачарованным еще прабабкой нынешнего императора, которая в природной рачительности своей весьма переживала за мебель. – И цензуру возвращать надо!

– Боюсь, что не поймут… нынешний век диктует новые тенденции. Гласность. Доступность. Открытость…

Василевский горестно вздохнул, поскольку открытость с гласностью вкупе обернулись раннею язвой, про которую целители говорили, что возникла она исключительно от нервов. И вот теперь в животе заворочалось, заныло.

– Да и как их найдешь-то… – попытался оправдаться князь Василевский. – Они же ж не тут… они же ж этот пасквиль из интернету перепечатали…

О чем вполне искренне сожалеют, поскольку прибыль от проданного тиража точно не покроет убытков от закрытия типографии и самой газетенки.

– А кто там в этом интеренетах чего насочинял, разве ж найдешь-то?

– Обижаете. Было бы желание, а вот найти… – и министр внутренних дел протянул бумажечку. Разворачивал её Василевский с некоторой опаской, и имя, на бумажечке начертанное нервною рукой министра внутренних дел, спокойствия не добавило. Вот же ж… а ему говорили. Вот старший помощник так прямо и заявил, пусть и бездоказательно. Вот именно, что бездоказательно! Род старый, славный. И чтоб подобное? Да разве ж можно в такое поверить?

И Василевский с легкой душой позволил себе не поверить. Еще понадеялся, что, может, обойдется.

Не обошлось.

– Вы уж намекните, – сказал министр внутренних дел предоверительным тоном, от которого и язва примолкла, и в душе появились нехорошие предчувствия. – Что, времена, может, ныне и новые, да только каторга у нас старая. Уж больно далека от столицы-с, вот реформы и не дошли. Там не то, что о доступности с гласностью, там в принципе о правах человека ведают мало и плохо… про открытость и вовсе молчу.

– Н-намекну.

Вот же… зараза строеросовая.

Мог бы и сам все решить. Что ему мешало позвонить главе рода? Сказать от так от, предоверительно, про каторгу… про… но связываться не хочет.

Знает, до чего Волотовы злопамятны.

А Василевскому теперь отдувайся…

Додумать не вышло, ибо отворилась дверь, резко так, напоминая, что норовом нынешний Император даже не в батюшку пошел, а в деда своего, и министры поспешно поднялись.

– Доброго дня! – радостно произнес Император. И от этой, не имеющей явных причин радости, Василевскому совсем уж поплохело.

А может… ну его?

Портфель этот министерский… стоило вот ради него интриговать, рваться? Подать в отставку. Перекинуть дела вкупе с этой вот бумажкой, которую князь сунул в карман, помощнику, раз уж так ему хочется. А самому в Сибирь… не на каторгу, конечно, но в родовое поместье. И там уж, в глуши да тиши, нервы залечивать рыбалкой.

На медведя опять же сходить можно.

Говорят, что охота на медведя очень способствует переосмыслению жизни и переоценке ценностей, особенно, если идти не с ружьем, а с рогатиной.

– Рад, что все в сборе! – Император занял место во главе стола. За его спиной молчаливой фигурой застыл князь Поржавский. Секретарь, сопровождавший Его Величество, аккуратно положил пред Императором стопку папок.

Медведь, конечно, зверь опасный.

Но… разве что помнет.

– Начнем заседание с ряда… любопытных моментов. Вот скажите, Георгий Васильевич, сколько магов ежегодно выпускает Петербургский университет?

– Всего? – осторожно переспросил министр образования, явно не готовый к столь коварным вопросам. Но сопровождавший его помощник наклонился и шепнул что-то. – Ежегодно – двести сорок или двести пятьдесят… в зависимости от набора, старательности при учебе, отсева.

– А Московский?

Снова помощник…

– Пусть он отвечает, – это не осталось незамеченным, и Император указал на помощника, который тотчас вытянулся и четко доложил:

– От ста пятидесяти до ста семидесяти трем совокупно по всем факультетам.

– А остальные заведения?

– Еще около трехсот, иногда трехсот пятидесяти…

– И сколько из этих магов учатся… бюджетно?

– Все, – помощник выглядел смущенным. – Ваш дед постановил, что образование магов – дело государственной важности, а потому должно идти за счет государства.

– Чудесно, – улыбка Императора стала еще шире. И Василевский нащупал в кармане платочек, смахнул пот со лба. – Таким образом, если я верно посчитал, то ежегодно Империя пополняется семьюстами высококвалифицированными специалистами? Магистрами прикладной магии разного профиля? Так?

– Т-так…

– Видите, Евгений Афанасьевич, – повернулся Император к министру труда и социальной защиты. – А вы мне на нехватку специалистов жалуетесь…

– Так… эти маги только на бумаге и числятся! – Евгений Афанасьевич Стариков в министрах ходил давно, а потому был опытен и непуглив. И даже порой позволял себе говорить, что думает. – Учиться-то они учатся… а потом…

Он выразительно замолчал.

– И что потом? – Император подвинул к себе ближайшую папку. – Хотя… можете не отвечать. Потом они возвращаются в рода, где и служат их интересам, позабывши отчего-то, что служить в первую очередь должны отечеству. Что мой прадед, выводя магов во дворяне, поставил это служение обязательным…

Император умел говорить спокойно и даже нудно.

– Но так-то…

– Так-то… в итоге что мы имеем? А вот имеем… засуху имеем? На югах?

– Имеем, – вздохнул министр сельского хозяйства. – Пока еще только начинается, но год обещается быть засушливее прошлого…

– Зато на востоке затапливает. Так?

– Так, но…

– Весной заморозки. Осенью тоже… еще нашествие чего там… яблоневой плодожорки, кажется? Так?

– Это прошлой осенью было, – подал голос министр сельского хозяйства. – У нас из-за того дефицит яблок случился.

– Да, да… и пришлось пускать на внутренний рынок Турцию с Европой. Отчего цены поднялись… – Император махнул рукой. – Попробуй теперь их выдави. Люди жалобы шлют, что в магазинах засилье иностранщины. А отечественная продукция где?

Ответом было молчание.

– Ладно, яблоки… морковка где?

– Так… червец…

– Еще и червец. Боретесь хоть?

– Боремся, – поспешил заверить министр сельского хозяйства. – Не щадя живота своего!

– И как успехи?

Успехи, судя по выражению лица министра были так себе. Не сильно победоносные…

– Препараты на него слабо действуют, а магов не хватает… вот не хватает магов! Выпускники училищ еще идут, но там же ж кто… простолюдины… первое поколение, может, второе… и сил мало, и вовсе…

– А нормальные маги у нас чем занимаются? – прищурился Император.

И Василевскому вновь подумалось, что на самом деле медведь – зверь-то вполне себе милый. Понятный кругом и полностью.

– А я скажу вам, чем у нас занимаются нормальные маги…

Император открыл следующую папку.

– Пасквили вот сочиняют зловредные… – на стол легла газетка и прикрепленный к ней листок. Надо полагать с именем. И наверняка с тем же, что лежало в кармане пиджака князя. – Или вот…

Еще одна газетка.

– Два выпускника, практически готовых мага, затевают гонки в центре города. В итоге что?

– Что? – шепотом повторил министр здравоохранения, нащупывая в кармане успокоительное. Поскольку он точно знал, «что». И «кто». И даже успел высказать сыну, младшему, позднему и безмерно балованному, недовольство его поведением. Но вот подобного поворота явно не ожидал.

– Разбитая витрина. Раскуроченный магазин…

…недовольный владелец, требовавший непомерной просто компенсации. И ведь платить придется же. Уже оплачено и зафиксировано юристами рода.

– Не говорю уже о снесенном вторым героем фонаре и ограде. Чудом никто не погиб… или вот… что у нас дальше?

Еще одна газетка, явно знакомая, если за сердце хватается уже министр транспорта. Василевский даже порадовался, что его старшенький делами рода занят, а младшенький только в пятый класс пошел.

– А тут у нас состязание магов в силе… поврежден жилой дом, который теперь только под снос. И отчего-то ваше ведомство пытается доказать, что повредился он путем естественного износа. При том, что он еще в эксплуатацию не введен был! На ваше счастье…

– Почему на счастье? – шепотом осведомились у Василевского.

– Потому что иначе не обошлось бы без жертв! – рявкнул Император. – И то сторож в больнице, техника раскурочена, а дом придется возводить наново…

– Мы… компенсируем, – робко произнес министр транспорта, поглядев выразительно на главу строительной отрасли, который и предложил повесить убытки на подрядчика.

Мол, материалы некачественные использовал при возведении.

Пониженной магостойкости.

– Компенсируете. Куда вы денетесь. А вот еще…

Очередная газетка, подарившая Василевскому кучу весьма выразительных взглядов. Будто он её писал-то… раньше надо было закрывать. Много раньше.

– Это, если не ошибаюсь, ваш племянник? – Император взял газету за краешек и повернулся к главе министерства по чрезвычайным ситуациям.

Князь Кошкин, до того сидевший спокойно, даже расслабленно, ибо за его министерством особых проблем не числилось, выпрямился.

– Явился на прием к княгине Безуховой в носках…

– А это разве запрещено? – не выдержал уже Василевский, обратившись к главному полицмейстеру страны.

– Нет, кажется…

– Вы не поняли, господа. Он явился на прием в одних лишь носках, – продолжил император. – Воспользовался тем, что заявлен был маскарад, укрылся плащом, коий и скинул пред княгиней.

Князь побледнел.

А прочие с интересом повернулись, отчасти злорадствуя, ибо во времена былые князь не оставлял случая указать… на некоторые недостатки в работе ведомств.

– Напоминаю, что княгине девяносто три… и благо, чувством юмора она обладает.

Газетка пошла по рукам. Внимание привлекла не столько статья, сколько фото, правда, весьма дальнее и с ракурса неудачного, но вполне позволяющее разглядеть, что юноша на самом деле был не совсем одет.

– А что княгиня-то? – поинтересовался кто-то, причем живо так.

– Княгиня, сколь мне известно, – Император снизошел до ответа. – Сказала, что в этом возрасте пора удивлять дам интеллектом и широтой кругозора, на худой конец чувством юмора, а не одним лишь голым естеством…

Что-то этакое Василевский слышал, правда, выразилась княгиня куда менее интеллигентно, явно вспомнив, что далекая юность ея прошла в военном городке, где папенька служил.

Князь Кошкин закрыл лицо рукой.

Не знал?

Надо полагать. Он был далек от света и скандалов. Но газетенку прибрал.

– Итого… – Император вытащил целую стопку. – Я вижу, что маги у нас имеются… только вот силу свою и энергию тратят отнюдь не на служение Родине. Дальше читать не стану…

Многие вздохнули с облегчением. Некоторые даже перекрестились. Тайком.

– А потому надобно эту силу с энергией направлять. На пользу обществу.

Тишина.

Только уши князя Кошкина наливаются краснотой.

– А потому считаю нужным вспомнить и возродить славную традицию служения магов отечеству, – Император откинулся на спинку стула и обвел тяжелым взглядом собравшихся. – Вот прямо сегодня и возродим…

– К-как?

– Вот тут, – секретарь своевременно подал Его Величеству очередную папку. – У меня список заявок… со всей страны, к слову… водники, погодники… огневики вот постоянно требуются. В тайгу…

– З-зачем? – робко осведомился глава министерства иностранных дел.

Род его некогда был славен искусством огненного боя, и дар, сколь Василевский ведал, сохранился, преумножился, пусть даже и выбрали Завятины мирную стезю дипломатии.

– Пожары тушить. Огневикам с огнем всяко проще сладить, а пожарные не справляются. Еще есть болота с торфяниками… степи, но это уже к водникам. Воздушникам на побережье… Балтики, господа, Балтики… заявок больше полутора тысяч. Каждому найдется место по способностям его…

Император протянул папку, которую несколько мгновений никто не решался взять, пока со своего места не встал красный, пунцовый даже, князь Кошкин.

– Благодарю, – сказал он весьма тихо.

Кто-то вздохнул, гадая, во что роду обойдется откупные… кто-то прикрыл глаза ладонью, тоже, верно, думая о своем, личном.

– Это ж дети… – заикнулся было Завятин. – Не слишком умные… и только-только доучились… куда их вот… прямо так и без опыта-то? А если не справятся?

– А если не справятся, – улыбка Императора стала еще шире и дружелюбней. – Поедут на землю Франца-Иосифа…

– Это где? – шепотом осведомился министр транспортных путей у министра образования. Но тот неловко пожал плечами, вспомнив некстати, что предыдущая реформа образования изрядно сократила количество часов по географии.

Верно, зря…

Да и нынешняя сокращала их раз за разом больше.

– …удойность пингвинов повышать.

– Но на земле Франца-Иосифа, – заикнулся было глава ведомства охраны природы. – Нет пингвинов!

– Вот! – Император поднял палец. – Дожили! Пингвинов и тех нет…

– Поняли, – поспешил заверить министр транспорта. – Завезем…

– Самой молочной породы! – добавил глава министерства спорта и туризма.

А Василевскому подумалось, что и часы по биологии, кажется, зря сокращали… очень зря. Вообще стоило бы пересмотреть общую направленность реформы.

– Лучше уж яйценоскость тогда, – брякнул он, не подумавши, за что и получил под столом пинка от сидящего рядом министра здравоохранения. И заткнулся.

Оно и вправду, ни к чему идеи подавать…

В конце концов, может, обойдется еще.

Совещание закончилось.

Его императорское Величество удалились, оставив на столе папки с газетными вырезками, пару аналитических справок и ту самую выписку с заявками на магов, что тотчас пошла по рукам. Как-то вот получилось, что у многих сыновья выпускались.

Или внуки.

Племянники с племянницами да и прочая родня…

– Знаете, – министр здравоохранения промокнул-таки лысину. – А если так-то посмотреть, и неплохо даже… девственная природа. Экология…

– Это вы про что? – министр транспорта список читал, шевеля губами.

– Про землю Франца-Иосифа. Воздух свежий… морозец… надо будет поставить там лабораторию.

– Пингвинов разводить? – не удержался глава министерства природных дел.

– А хоть бы и пингвинов… чуется, через годик-другой пригодятся. Мой-то… – министр вздохнул и платочек убрал в карман. – Чудом доучился… чудом… а все супруга моя и матушка… младшенький, слабенький… жалеть надо. Дожалели. Теперь как пить дать, опозорится перед Императором.

И головой покачал.

– А так… опозорится, поедет… а там уже пингвины приготовлены.

– Гм, – министр иностранных дел призадумался. – Я, пожалуй, поучаствовал бы… слышал, у вас в роду неплохие химерологи имеются…

– Это дочка забавлялась… гиппогрифов выводила.

– И как?

– Да… вывела… жрет только мясо, но столько, что куда как медведю. А срет как конь хороший… ну и орет, не замолкая…

– А летать?

– Вот с полетом не особо… так что пингвины, господа, это даже неплохо… если с коровой скрестить, то…

– И я бы в долю вошел, – робко заметил министр просвещения. – У меня племянница совсем от рук отбилась. Все-то ей забавы, вечеринки… давече заявила, что будет самореализовываться… через этот их… грамм…

– К слову, о граммах, – из внутреннего кармана пиджака министра внутренних дел появилась фляжка, причем весьма себе неплохой вместительности. – Думаю, не помешает… во снятие стресса.

И впервые на него посмотрели без прежней неприязни.

– …а я глянул этот её… грамм… там одна… прости Господи, жопа… в прямом, господа, смысле слова. И разных ракурсах. Я к ней, а она мне, мол, ничего-то вы, дядюшка, в трендах не понимаете…

В голосе звучала искренняя обида.

– А какой это тренд, если это жопа?

– Не скажите, – возразил Василевский, чувствуя, как притихает язва. – Жопа, она всегда в тренде…

– Это да… это есть такое…

– Так что, и вправду, пусть себе едет… к пингвинам… пусть им и показывает…

Коньяк был хорош. Особенно с карамельками «Халвичными», которые нашлись в карманах министра иностранных дел, наглядно продемонстрировав глубину и ширину его дипломатического таланту.

– Так что, господа… родине нужны пингвины? Будут! Самой высокой удойности! – заявил министр здравоохранения, который еще в прошлом десятилетии пить бросил, а потому оказался на диво чувствителен к коньяку. – Не посрамим…

Тост был воспринят с немалым одобрением.

И только министр сельского хозяйства подавил тяжкий вздох. Пингвины, конечно, хорошо… особенно тем, что к его ведомству не относятся. Но пока до них дело дойдет, эти… одаренные… вовсе сельское хозяйство развалят.

Уж лучше бы реформу затеяли.

К реформам он как-то более привычный, что ли.

Глава 3.

Повествующая о семейных ценностях и выборе жизненного пути

«Умные мысли достигают головы лишь тогда, когда жопа, накуролесив, затихает».

Жизненное наблюдение

Князь Павел Иванович Кошкин пребывал в смешанных чувствах, коих не испытывал давно. По утверждениям матушки, княгини Софьи Никитичны Кошкиной, в девичестве Сапрыкиной, с душевной тонкостью и чувствами у него вовсе было тяжко, то ли тяготы детства сказались, то ли просто таким вот, бесчувственным, он уродился. Главное, жить это не мешало.

До недавних пор.

Он сунул пальцы под воротничок и дернул, с трудом сдерживаясь, чтобы вовсе не разорвать тесный узел галстука.

Стоило настоять на своем.

Еще раньше.

Но нет же… поддался… позволил уговорить, заговороить… побоялся матушку обидеть или, скорее уж, не пожелал связывать себя новыми обязательствами, раз уж старых полно.

А теперь?

Стыдно.

Стыд разъедал изнутри и был столь глубок, что Кошкин даже подумал было в отставку подать. Но после вспомнил, что дела передавать некому, да и государь навряд ли заявление подпишет. Не говоря уже о том, что будет сие выглядеть слабостью и признанием вины.

Вины за собой Кошкин не ощущал.

А вот желание надрать кому-то чересчур длинные уши – вполне. Это ж надо было так опозориться!

– Пашенька! – матушка, что характерно, была дома, словно чуяла. – Ты сегодня рано…

– Где он?

– Кто?

К своим шестидесяти четырем годам княгиня Кошкина сохранила и девичью фигуру, и личико и манеры. Некоторые склонные к злословию особы почитали данные манеры подходящими аккурат юным девам, а никак не женщинам серьезных лет, но…

На завистников княгиня взирала с высоты своего положения преснисходительно.

– Мама… ты знаешь?!

И понял – знает.

Точнее, знала.

– Ах, – сказала княгиня и от избытка чувств почти упала в обморок.

Почти, поскольку вспомнила, что Павел как есть чурбан и намека не поймет, и подхватить вряд ли успеет, а падать на пол как-то…

Некомильфо.

Полы, конечно, мыли регулярно, но это еще не повод, чтобы на них валяться.

– Дорогой, будь добр, объяснись, – дрогнувшим голосом произнесла княгиня и вытащила лорнет, вид которого в давние детские годы приводил Павла в трепет, причем по совершенно неясной причине. Он и ныне испытал какое-то смущение и даже робкое желание отступить.

Не в этот раз.

И осознав, что в объяснениях он может увязнуть надолго, князь подавил вздох и, аккуратно взяв матушку за талию, просто поставил её на столик, аккуратно вместивши меж фарфоровой статуэткой балерины и раскрытым ежедневником.

Княгиня удивилась.

И открыла рот.

И поняла, что совершенно точно не знает, что сказать. Да и кому говорить, когда этот… этот невозможный человек уже по лестнице поднимается? И споро… весьма споро.

Вот ведь…

Будет опять мальчику выговаривать. Оно, конечно, есть за что… признаться, эта выходка дурного свойства и самой княгине стоила немало нервов. Но это же не повод еще…

– Пахом! – позабывши про утонченность манер, заорала Софья Никитична. – Пахом, иди сюда!

Столик, казавшийся не таким уж высоким, вдруг словно бы вытянулся.

Да и места тут…

И каблуки опять же.

– Пахом!

Сам виновник домашнего переполоха изволил почивать с почти чистой совестью. А что, экзамен ему поставили, пусть даже и не самый высокий балл, но тут уж и бабушкины связи оказались бессильны. Впрочем, если бы бабушка поинтересовалась мнением самого Ивана, то с удивлением узнала бы, что его этот низкий балл нисколько не волнует.

И вообще…

Университет?

Он отучился, раз уж бабушке того надо было. И хватит.

После экзамена была вечеринка, по старому обычаю несколько затянувшаяся, а потому домой Иван Кошкин явился под утро. Упал в перины, позволивши лакею раздеть себя. Испил отвару от похмелья, снова пожаловавшись на гадостный его вкус, и уснул с чувством выполненного долга.

Проснулся он оттого, что хлопнула дверь.

А затем чья-то крепкая мощная даже рука ухватила его за шкирку и бесцеремонно вытащила из постели.

– Ай, – сказал Иван, подслеповато щурясь. Вот какая падла еще и шторы отдернула? Впрочем, когда зрение слегка сфокусировалось, все встало на свои места. – Доброе утро… дядя…

Иван произнес это как можно более тоскливо. И даже попытался изобразить оную тоску на лице, в чем по собственному мнению он изрядно преуспел. Во всяком случае, бабушка впечатлялась.

А вот на дядюшку не подействовало.

– Спишь, паразит? – ласково поинтересовался он.

– К… экзаменам готовился… – Иван заморгал. – Всю ночь… учил… непокладая… прилег вот только…

– Экзамены у тебя уже были.

Железные дядюшкины пальцы разжались, и Иван рухнул бы, если б не был заботливо перехвачен под мышку, развернут и пинком направлен к креслу, в которое и упал.

– Скажи, самому не противно?

Дядюшка был хмур.

Вот… с чего бы?

Слухи дошли? Так ведь… ну да, переборщили же… это не только Иван признавал. После уж, на утро, протрезвевший Ахромеев просил прощения и обещал, ежели из дому выгонят, замолвить словечко. Правда, перед кем, не уточнял.

– Я… виноват, – за свою жизнь Иван твердо усвоил, что своевременное признание вины избавляет от львиной доли морали, которая сейчас всенепременно выльется на многострадальную и, несмотря на зелье, побаливавшую со вчерашнего голову. – Я… готов принести извинения.

– Принесешь. Вот… – дядюшка подошел ближе, отчего сделалось совсем уж неуютненько, ибо был Павел Кошкин высок, широкоплеч и видом своим порождал слухи, что, дескать, не обошлось в этой вышине с шириною вкупе без инаковой крови. – Вот как окончательно протрезвеешь, так сразу и принесешь.

И подкрепил воспитательный процесс подзатыльником.

– Ай! – воскликнул Иван, причем вполне искренне. – Ты чего?

– Павел! – дверь распахнулась и на пороге, пылая праведным гневом, возникла Софья Никитична. – Что ты себе позволяешь?!

– Я? – князь Кошкин скрестил руки. – Это вы что себе позволяете?! Он… вытворяет невесть что! А ты ему потворствуешь!

– Я? – княгиня сжала было в руке кружевной платочек, потом опомнилась – на сына слезы действовали ничуть не лучше, чем обмороки.

– Ты, матушка. Ты и никто более… сегодня мне вот это… – Кошкин извлек газетенку, которую протянул матушке. – Передал Император…

Иван втянул голову в плечи.

– На Совете… посвященном таким вот олухам…

– Мальчик… просто неудачно пошутил, – сказала Кошкина, беря газету за уголок с видом крайней брезгливости. Нет, статейку она читала и еще возмутилась, что фото поставили на диво неудачное, в нем Ванечка на девицу похож. – Я беседовала с княгиней… она не гневается. Наоборот. Сказала, что давно её балы не проходили с таким задором.

– О да, задора, думаю, хватило…

Кошкин потер шею.

И перевел взгляд с матушки на племянника, а с него на матушку, которая явно задумалась. Прикидывает, чем обернется этакое высочайшее внимание.

Ничем хорошим.

И от двора отказать могут… не то, чтобы ей сильно нужен был двор, но сразу слухи поползут. Сплетни. А то и вовсе смеяться станут. Этого же княгиня Кошкина не могла допустить.

– И что… Его Величество? – поинтересовалась она иным, куда более спокойным тоном. Затем, свернув треклятую газетенку, шлепнула внука по макушке.

– Ай, – сказал Иван не столько от боли, сколько от обиды и удивления. Прежде бабушка не позволяла себе такого.

– Сказал, что такая дурь лечится одним лишь способом…

– В солдаты велел записать? – княгиня схватилась за грудь.

– Бабушка, какие солдаты… – отмахнулся Иван. – Сейчас не девятнадцатый век…

– Именно, – князь в кои-то веки согласился с племянником. – Обойдемся без солдат… так отработаешь.

– Что? – одновременно спросили и княгиня, и Иван. – Как…

– Натуральным образом. Диплом имеется? Имеется…

– Пока нет… обещали выдать…

– После того, как вы делом докажете, что заработали его, – осек князь Кошкин. – Новый указ вышел. Точнее вот-вот выйдет. Отныне любой выпускник высшего магического заведения, закончивший это самое заведение, должен отработать на благо государства, за счет которого он и учился.

– Не солдаты… – выдохнула княгиня с немалым облегчением.

– Но…

– Так что отправишься ты, почти дипломированный маг…

– К-куда?

– В Подкозельск! – сказал дядя, почти припечатав.

– Это… где? – у Ивана от удивления и голова болеть перестала.

– Подмосковье, считай. Ближнее.

– Погоди, это не тот… там до Москвы почти четыре сотни километров! – возмутилась княгиня.

– Ладно, – Павел умел признавать ошибки. – Дальнее… но тебе, можно сказать, повезло.

– А… можно не в Подкозельск? – Иван потер макушку.

– Можно. Есть еще Колыма, Сахалин и земля Франца-Иосифа. Там тоже специалисты твоего профиля нужны.

– А ты прав, дорогой… – произнесла бабушка презадумчиво. – Не такое уж и дальнее Подмосковье выходит…

По сравнению с Колымой, надо полагать.

– Ничего, мой мальчик, – София Никитична вспомнила-таки о платочке и прижала его к левому глазу. – Потерпи немного… неделя или две, а там Его Величество отойдут… я обращусь к его матушке, замолвлю словечко. В конце концов, это была лишь шутка!

– Мама!

– Ай, Павел, тебе ли не знать… вспомни, как ты с приятелями напоил любимого жеребца генерала Сивовского накануне парада… что там за зелье было? Не подскажешь?

– Мама! – князь смутился. Ему казалось, что сия давняя и, что уж тут говорить, непригляданая история забыта.

– Помню, как мне Елисей Сергеевич жаловался… – матушка притворно вздохнула. А вот племянничек поглядел с интересом, словно дядю впервые увидел. – Так что, дорогой… неделька-другая…

– Боюсь, два года минимум, – князь потер шею. – Его величество высказался однозначно…

– Два года? – ужаснулась матушка. – Это… бесчеловечно! И невозможно.

– Почему?

– Да потому что мы не можем позволить себе потратить эти два года на…

– Подкозельск, – вставил Иван, чуя, что судьба его повисла на тонкой нити. Ехать не хотелось.

Совершенно.

Он понятия не имел, где этот Подкозельск находится, но смутно подозревал, что, где бы он ни был, там всяко не найдется места достойным клубам, в которых человеку его положения не зазорно будет провести время. Да и компания… какая в Подкозельске компания?

– Вот-вот… ничего… поговорю с Лизонькой…

Иван кивнул, в глубине души даже выдохнул. Бабушка всенепременно побеседует с Императрицей, с которой уж сколько лет пребывает в приятельских отношениях. И все разрешится.

– …в конце концов, она должна меня понять… мальчика женить надо! А какие в этом Подкозельске невесты?

Иван закашлялся.

– К-как женить? – тихим шепотом спросил он.

– Обыкновенно. Вы же ж… как… вас женить надо по юности. Пока вы сопротивляться не научились. А чуть время упустишь, так потом и не заставить! – взгляд княгини был полон молчаливого укора. И Кошкин, уж на что привык к матушкиным взглядам, не выдержал, отвернулся, всецело осознавая свою вину. Но не собираясь меж тем поддаваться. – А между прочим, дорогой, ты ведешь себя безответственно! И являясь главой рода, должен осознавать, что имеешь перед этим родом определенные обязательства род оный продолжить. А раз уж ты сам не озаботился наследниками, то…

– Дядя… – дрогнувшим голосом произнес Иван. – Я… осознал!

– Что?

– Все осознал! Сполна… я готов искупить вину кровью… то есть, делом… и все такое… даже на Сахалине.

Подкозельск вдруг представился слишком уж близким, ибо в Москве у славного рода Кошкиных тоже имелся особняк, куда бабушка вполне себе могла переехать на годик-другой. А уж какие-то четыре сотни километров тем паче не станут ей преградой.

– Боюсь, Сахалин уже занят. Не ты один такой… одаренный, – хмыкнул дядя и, положив руку на плечо, произнес. – Я рад… в таком случае идем, побеседуем… предметно, так сказать.

Княгиня, громко фыркнув, удалилась.

Иван потер шею, показалось вдруг, что её захлестнула невидимая петля.

– Она не успокоится, – обреченно произнес он. – Пойдет к императрице…

– Пойдет, – согласился дядя куда более мягким тоном. – И уйдет, потому как новый указ подписан…

И в Совете не нашлось никого, кто рискнул бы возразить.

– И что?

– И то, что отныне выпускники, отрабатывающие обучение, юридически пребывают в статусе призванных на службу Императора. А о чем гласит двадцать седьмой декрет?

– О чем?

– Бестолочь… о том, что лицо, призванное на службу Императору, во время оной службы не может вступать в брак. Декрет старый, еще прапрадедом Его императорского Величества принят, того весьма беспокоило, что дела семейные отвлекают от службы. Но действующим.

– Два года, значит… – Иван приободрился.

Немного.

– Всего два года, – согласился князь. – Или целых два года… тут уж как посмотреть.

Глава 4.

О печальных последствиях необдуманных поступков и сложностях с выбором купальника

«Да, моя мама была абсолютно уверена, что я маюсь дурью. Но также она совершенно точно знала, что никто лучше меня этого не делает!»

Из благодарственной речи одного лауреата премии имени Зигмунда Фрейда в области нейропсихологии

– Ты о чем вообще думал?! – маменькин голос, и в обычное-то время громкий, ныне заполнил весь особняк, от подвалов, в которых вызревали сыры и отдыхали вина, до самого флюгера. Причем от голоса этого флюгер, еще прапрадедом Волотовых деланный и им же зачарованный, вздрогнул и замер, чего не случалось в последние лет триста.

Береслав поспешно смел со стола крошки и, вскочивши, вытянулся перед маменькой.

Оно, конечно, зря.

Бесполезно.

Бывает же, что в семействе почтенном и старом, традициями известном, урождается… этакое вот. И оттого Береника Волотова на младшенького глядя, обычно давила тяжкий вздох да печалилась. В годы ранние вся-то родня по линии Волотовых наперебой убеждала, что ничего-то страшного, возьмет еще кровь свое, вырастет еще дитятко.

Вытянется.

А оно никак.

И ныне вот, на матушку глядючи, Береслав голову задирал.

– К-когда? – уточнил он робко.

– Что «когда»?

– Когда я думал?

– Вот и мне тоже интересно, когда же ж ты думал? – маменькин палец уперся в лоб. – И чуется, что никогда!

– Я…

Береслав отчаянно пытался вспомнить, что же этакого он в последние дни утворил.

Напился?

Так… это да, это давече случилось, но в тот раз, когда сдачу диплома отмечали, он вроде и не сильно злоупотребил. Да и матушка в отъезде была, дальние шахты проверяя. Донес кто? Но с чего бы… вроде ж не буйствовал, посуду не бил и даже матушкиного кота, тварь злопакосную, за хвост ни разу не дернул.

Тогда…

Может, Нютка позвонила? Обрадовала новостью неожиданной о скором прибавлении…

По спине поползла струйка пота. А если и вправду? Она намекала про семью там, детишек… Береслав, конечно, артефактом пользовался, ибо желания заводить семью и тем паче детишек не имел, но кто их, женщин, знает.

Коварные!

Могла ли…

– Мама, я не специально! – выдавил он и глаза закатил, изображая ужас и раскаяние, но, видать, не убедил, если матушка отвесила затрещину.

Да такого в жизни не случалось…

Ну, Нютка, дай только…

– Мама?! – Береславу было не столько больно, все же силу матушка всегда умела рассчитывать, сколько обидно. – Да что случилось?!

– Что? Случилось, да… случилось… – матушка скрестила руки на груди. – То случилось, что сына Господь крепко мозгами обделил…

– Виноват, – на всякий случай Береслав снова изобразил раскаяние. – Но чувство вины будет куда более искренним, когда я узнаю, что именно я сотворил.

Матушка вздохнула.

Вытащила телефон, тыцнула пальцем, тихо проворчав что-то под нос, скривилась, а после сунула этот телефон Береславу.

– Твое? – поинтересовалась она строгим голосом. – Творчество?

Хуже всего, что творчество и вправду было Береславово.

– А… это… ну…

– Твое, спрашиваю? – голос маменькин стал ласков-преласков.

– Ну… как бы… да, – Береслав отвел взгляд.

Врать маменьке он не мог. Не то, чтобы из моральных принципов, скорее уж потому, что Береника Волотова сына своего знала распрекрасно, а потому любое вранье его видела, чуяла и категорически не одобряла. Причем неодобрение это выражала весьма деятельно. Если в годы детские страдали уши – Береслав в тайне подозревал, что нынешняя его лопоухость именно от того и происходит, – то в годы ранней юности, согласно семейной традиции, основной удар взяла на себя задница. И следовало сказать, что общение с розгами, пусть и нечастое, весьма способствовало прояснению сознания. Хотя, наверное, расходилась с принципами гуманности и педагогики в принципе.

Но какая педагогика, когда традиции есть?

– И вот спрашиваю, о чем ты, иродище, думал, когда писал это?

– Ну… – Береслав потер ладонью лоб, честно пытаясь воскресить воспоминания. – Я… тогда… не очень… помнишь, я денег просил… немного… а ты сказала, что если мне мало, то надо пойти и заработать.

Матушка убрала телефон.

– А тут мне предложили… пару групп вести… в сетях… модерация, контент…

– Контент… – повторила маменька эхом.

И привычно заныла задница.

Нет… после того, как ему двенадцать исполнилось, розги из жизни исчезли, сменившись иными способами воздействия. Но что-то подсказывало, что убрали их не так и далеко. И с маменьки станется…

– Дальше, – потребовала она.

– Надо… было популярность группы повышать. Подписчики там и все остальное… ну а народ наш как? Ему всякие благообразные новости… ну тьфу, тухляк. Любят же что повеселей… чтоб там… ну, разное…

Он стушевался.

– Я и подумал… вброс сделать. Хайп поймать… мам, ну это же что… это ж просто группа… таких в сетях десятки! Сотни! Я статью удалю и…

– Поздно, – произнесла матушка премрачно. – Твой… вброс с хайпом перепечатали. Надо полагать, такие же идиоты…

Задница заныла сильнее.

– А газетенка эта попалась на глаза… как ты думаешь, кому?

– Нет, – севшим голосом произнес Береслав.

– Да, дорогой мой… там, конечно, поставили сносочку, что, мол, народное мнение… аноним… но вот мне аккурат позвонили… поинтересовались… как же вышло так, что ты, мой сын… и этакие пакости пишешь.

Краска прилила к щекам.

И отлила.

И…

– А… ты?

– А что я? Пообещала выяснить. Обстоятельства.

Матушка махнула рукой.

– И?

– И выяснила, что младшенький у меня не только слабосилок, но еще и идиёт редкостный, – это Береслава Волотова произнесла с глубокой печалью.

– И что теперь?

Вдруг подумалось, что розги – это не самое плохое, что может в жизни случиться. И Нютка вон тоже… пусть бы была беременной, Береслав уже согласен.

На семью.

Детей.

И в принципе.

Род за ней хороший, с таким и породниться не грех. А что мозгов у Нютки, как у канарейки, так… Береслав с ней изначально интеллектуальные беседы вести не планировал. Для бесед найдет кого-нибудь. Как все делают.

Пусть и тошно, но… жизнь – она такая.

– Теперь… теперь, дорогой мой, придется это доказывать.

– Что я… идиёт?

– Именно. Что ты просто идиёт, а не заговорщик и изменник…

Береслав закрыл рукой лицо.

– …которому самое место на каторге. А то и на плаху ведь можно. Чай, имелись прецеденты.

Заныла шея.

Вспомнился вдруг просмотренный давече исторический фильм, причем не весь целиком, ибо смотрелся он одним глазом, да и сопровождался просмотр потреблением всякого-разного. А вот сцена казни в память врезалась. Хорошо так врезалась. Надежно.

– Так… какая измена… и заговора никакого, – произнес он сдавленным голосом. – Никого уже давно… за измену-то…

– Повода не было, – отрезала маменька. – А теперь твоими стараниями появился.

– И как быть?

– Как, как… будем… искать… доводы, – Береника Волотова поморщилась, уже предчувствуя, что эти самые доводы станут роду в приличную сумму. А зряшних трат она не любила. – Компромиссы…

– А я?

– А ты пока поедешь…

– В ссылку?

– В Подкозельск, – она дотянулась и отвесила еще одну затрещину, перебив вопрос. – Поднимать сельскую культуру.

– В смысле?

– В прямом! Ты у нас по диплому кто?

– Маг… – Береслав замялся, поскольку собственная специальность звучала… да не звучала она, никак. Но что сделаешь, если на традиционный для семьи землеведческий факультет он не проходил по силе.

И ни на какой из реальных тоже не проходил.

Вот и оставались к выбору – теоретическая магия, требовавшая хорошего знания математики, а с нею у Береслава никогда взаимопонимания не было, и искусствоведение.

– Маг, – отозвалась маменька эхом. – Искусствовед, специалист-культуролог и регионовед.

Почему-то прозвучало издевкой.

Надо было идти на реставрацию, там и интересней, и…

Поздно.

– А в Подкозельске аккурат клуб имеется. Имелся. Года три как с баланса сняли. Но теперь опять поставят. Для повышения культурного уровня населения, – маменька поднялась и Береслав на всякий случай втянул голову в плечи.

Береника Волотовна только пальцем погрозила.

– Посидишь там, – сказала она. – Годик-другой… концерта организуй какого. Мероприятие устрой. Придумаешь чего-нибудь. Но чтоб с отчетностью, ясно?!

Отчетность она всегда уважала.

– А… можно не в Подкозельск? – почуяв, что маменька отошла, а она-то, пусть и гневаться была горазда, но и отходила быстро, Береслав осмелел.

– Можно, – кивнула Береника Волотовна. – Можно не в Подкозельск, а сразу на каторгу… там тоже культурная целина лежит, ждет не дождется, когда кто-нибудь ея поднимать станет. Заодно и пообвыкнешься.

– С чем?

– С каторгой, дорогой… с каторгой… если мозгов у тебя не прибавится, прости Господи, то рано или поздно там и окажешься. А так-то и ехать недалече будет, и людишки кругом уже знакомые…

Говорила она вроде бы с насмешечкой, но по спине побежали мурашки.

– Лучше… все-таки Подкозельск, – решился Береслав. – Погожу я пока с каторгой… сельская культура, мама, она мне как-то душевно ближе, что ли. Прям… чую желание единиться с природой.

– Вот и хорошо, – маменька окончательно успокоилась. – Каторга, конечно, место занятное и в окультуривании весьма нуждается, а регионы у них там такие, что ведать – не переведать. Но есть у них одно обыкновение. Любят удерживать особо ценных специалистов… обычно лет на десять-пятнадцать. В зависимости от статьи.

– К-какой?

– Кто ж его знает… на месте, чай, подберут. Значит, Подкозельск?

Береслав поспешно кивнул, решив, что совершенно точно не хочет знать, какую именно статью подберут такому особо ценному специалисту, как он.

– Вот и хорошо, – маменька, кажется, обрадовалась. – Да и дружок твой туда же отправится…

– Иван?

– А у тебя еще какой завелся?

– Нет, – вынужден был признать Береслав.

Все же сила, как и её отсутствие, значили много. С друзьями было сложно… в целом было сложно. Он пощупал переносицу, которая несколько раз ломалась в процессе диалогов разной степени конструктивности, а потому четко запомнила, что иных друзей у него нет.

Но если Иван тоже… может, все не так и плохо?

– А он за что?

– Он… за голую правду, скажем так, – маменька с трудом сдержала улыбку. – На самом деле это его в Подкозельск отправили, а я уж постаралась, чтоб и тебя заодно…

– Спасибо, мама, – это Береслав сказал совершенно искренне.

– Не за что… Дураки должны держаться стаями.

– Почему?

– Пасти будет легче… Грехи мои тяжкие…

Ваньке надо будет позвонить.

Если его ссылают, то о выходке дурной – а Береслав теперь сполна осознавал глубину её дуроты – наверняка узнал дядюшка. Князь же Кошкин и без того к племяннику относился весьма холодно.

– А выезжать-то когда?

– А вот завтрева… документы выправите и вперед. И да, – словно спохватилась маменька. – Жить будешь на свою зарплату.

– Что? – а вот такого подвоха Береслав не ожидал.

– Высочайшее распоряжение… кто-то там опять инициативу выдвинул, о пересчете тарифов. Оптимизация, реконструктизация и чего-то там еще… ну, как оно обычно бывает. Вот Император и распорядился это дело… как это… – маменька щелкнула пальцами. – Апробировать. Вам и выпала высокая честь выяснить, как молодым специалистам на оптимизированных тарифах житься будет.

– Нам с Ванькой?

– Всем, – маменькина улыбка была полна доброты и безмятежности. – Всем отпрыскам высоких родов, которые вдруг ощутили в себе желание трудиться на благо отечества…

Береслав подумал.

Представил.

И хмыкнул.

Что ж, ради такого-то и Подкозельск потерпеть можно будет… но Ваньке все одно надо позвонить. Береслав лишь надеялся, что старый приятель еще жив.

Ванька не ответил.

А вот Нютка трубку взяла.

– Привет, дорогой, – произнесла она тем томным тягучим голосом, который бесил неимоверно. Причем Береслав сам бы не мог сказать, что именно его раздражает. – Хорошо, что ты позвонил…

– Да? – обычно он звонил или почти не вовремя, или совсем не вовремя. В общем, не проявляя должной эмпатии и чувства момента.

– Я как раз собиралась… не обижайся, ты славный парень и дело вовсе не в тебе…

В душе шевельнулось нехорошее предчувствие.

– Но ты сам должен понимать, что в сложившихся обстоятельствах… у нас нет будущего. Так что давай останемся просто друзьями.

– В каких обстоятельствах? – уточнил Береслав на всякий случай.

– В нынешних, – произнесла Нютка с особым выражением. – Дядюшка настоятельно советовал… дистанцироваться.

Значит, знает.

Береслав подавил вздох.

– И вообще… слышал? У нас тут… государева инициатива, – теперь в голосе Нютки звучала насмешка. – С распределением.

– Меня вот распределили, – пожаловался Береслав, чувствуя, как душу наполняет обида. Пусть он и не собирался жениться, разве что когда-нибудь потом, в отдаленной перспективе, но… вот так взять и бросить?

Одного?

В Подкозельске?

– Куда? – живо поинтересовалась Нютка.

– В Подкозельск.

– А где это?

– Понятия не имею.

Надо будет уточнить у маменьки, а лучше в сети глянуть, это всяко безопаснее.

– Не обижайся, но звучит как-то оно… не вдохновляюще. В общем, сочувствую от души… а меня вот на море. Дядюшка обещался… сказал, что в коллекцию. Что, мол, на Черном я уже была, на Красном тоже…

Береслав поморщился.

– А теперь и на Белом побываю…

И закашлялся.

– Уверена?

– Ага… сказал, что полезно будет…

Да, дядюшка Нюткин славился некоторой суровостью нрава, но чтобы настолько…

– Представляешь, сначала заявил, что я замуж выхожу, что он мне жениха нашел, какой-то там сын маминой подруги… или его друга… я не очень поняла. Но сказала, что не пойду! Я ведь думала, что ты мне предложение сделаешь…

Береслав даже головой замотал.

– А дядя тогда сказал, что за тобой больше нет перспективы и вообще… или замуж, или отрабатывать учебу. И главное, папенька с ним согласный. И маменька… и все против меня! Я и решила, что отработаю. Назло возьму и отработают. В конце концов, я свободная женщина!

– Свободная…

– Вот ты меня понимаешь. Жаль, что нам расстаться выпало… но не переживай. Я буду о тебе помнить. Слушай, а как ты думаешь, мне какой купальник взять? Белый или черный? Белый на Белом море… звучит. Или по контрасту? Тем более белый у меня уже есть, я в нем на Черное летала… а черного нет, но мне черный не очень идет…

– Красный, – посоветовал Береслав. – Главное, чтоб на меху…

Глава 5.

О радостных и не слишком перспективах сельского хозяйства

«Тяжела жизнь в деревне. То закопай картошку, то откопай обратно…»

Откровения одного очень городского человека, которому случилось вдруг купить дачу.

– Маруся! – вопль, раздавшийся снизу, прервал приятную полудрему, сквозь которую доносился стрекот кузнечиков, куриное кудахтанье и гудение пчел в густых кудрях липы. Липа была старой, от возраста чуть накренилась, едва не дотянувшись до старого забора. Вот под ним, на телеге, Маруся и прилегла.

На минуточку.

У нее тоже, между прочим, право отдохнуть имеется.

– Маруся! – голос у Таськи был зычный, такой, что и мертвого подымет.

Куры заткнулись.

Кузнечики тоже.

Только пчелы продолжали гудеть.

– Чего? – Маруся подавила зевок. Время – полдень, самый солнцепек, и люди нормальные от солнца прячутся.

– Вот ты где! – Таська поспешно забралась в телегу. – Тебя Петрович ищет!

– Зачем?

Двигаться было лень.

Сено, которое Маруся закинула в телегу, прикрыв сверху рогожкой, утопталось. И лежать в нем было приятно, да и в целом лежать было приятно.

– Так… не знаю. Сказал, срочно.

– У него все срочно, – проворчала Маруся, осознавая, что полежать дальше не выйдет. Это пока Таська пришла, следом и сам Петрович притянется, обнаруживши и липу, и телегу, и тайное Марусино убежище, выдавать которое она не собиралась. А потому потрясла головой, вытащила соломину, в волосах запутавшуюся и на подругу поглядела.

– Ну?

– Чего? – Таська жевала травинку.

– Веди. Где он?

– В конторе, где ж ему быть-то? – Таська слезла с телеги и потянулась. – Эх, Маруся, сердцем чую… грядут перемены.

– Еще как грядут, – почему-то стоило выползти из укрытия, и настроение упало.

Да и с чего ему держаться-то?

Проблемы вон, никуда не делись. Это куры в пыли купаться могут, радуясь солнечному дню, а у Маруси не выходило.

Петрович зовет?

Понятно, чего зовет… из банка, небось, очередную цидульку прислали, напоминая о задолженности. Или пачка штрафов очередным пополнилась. Интересно, кого на сей раз Свириденко прислал: пожарные уже были, санстанция, семенная инспекция…

В общем, хреново все.

– Маруся! – Петровичу было жарко, а потому в кои-то веки избавился он от клетчатого своего пиджака, купленного, если верить слухам, на собственную, Петровича, свадьбу. Правда, слухам Маруся не верила, ибо видела фотографии. В далекие времена молодости был Петрович румян, кучеряв, а главное, болезненно худ. И нынешний его округлый живот явно не вместился бы в тот самый пиджак.

– Я, – сказала Маруся, вытащив из волос еще одну соломину.

– Маруся! – Петрович даже подпрыгнул от переполнявших его чувств. А Маруся подавила вздох. Петрович, несомненно, был человеком хорошим и специалистом отменнейшим, но вот эта его эмоциональность изрядно портила Марусе нервы. – Тасенька! Девочки мои… вы погляньте, что пришло!

И листок протянул.

– Не попустил Господь, внял молитвам… все-то теперь у нас будет хорошо… все-то наладится…

– У тебя умер богатый дядюшка? – поинтересовалась Таська. – И оставил пару миллионов в Имперском банке?

– У меня нет богатого дядюшки, – Маруся сказала это с некоторым сожалением, поскольку пара миллионов в Имперском банке и вправду бы могли решить большую часть проблем.

Но листок она взяла.

– Лучше! – воскликнул Петрович. – Нам выделили мага! Двух! Я уж заявки отправлял…

Маруся поморщилась.

Заявки отправляла она, поскольку сам Петрович до недавнего времени к технике относился с опаской и явным недоверием, и требовал оные заявки отправлять почтой. Потому что где это видано, чтоб кнопку нажал и все.

В его представлении подобные заявки следовало отправлять заказным письмом.

И чтобы опись содержимого прилагалась. Да и вовсе, чтоб как у людей…

Маги.

И вправду…

– Погоди, – этакая внезапная удача заставила насторожиться, поскольку сама Маруся давно уже поняла, что в жизни этой за каждой удачей следует расплата. – Не спеши…

И вправду.

Извещение.

От имперской канцелярии… в рамках новой программы… согласно высочайшему указу… Маруся о таком не слышала. Новый какой-то… вроде полезный, но тем оно и подозрительно.

– Надо у мамы спросить, – Таська заглянула через плечо. – Что-то я о таком впервые слышу.

…выпускники…

…сроком…

…на свободные должности…

– Вот! А я уж думал, что все, – Петрович отер лысину платком. – Когда Охрюнин заявил, что уходит…

– Погоди, – Маруся прервала чтение. – Как уходит? Когда?

– Да вот… – глаза Петровича забегали. – Утром и заявил, что уходит. Ему Свириденко оклад втрое предложил против нашего. Да и премиальные опять же…

– Сволочь! – Маруся добавила пару слов покрепче. – Вот же… когда его за растрату едва не посадили, кто помог? Когда просил… кредиты его кто гасил? Когда… С-скотина!

– Да ладно тебе, Марусь, – Таська погладила по руке. – Чего уж тут…

– У него контракт, между прочим!

– Заканчивается. Через две недели.

– Вот… через две недели пусть и валит на все четыре стороны! А пока… у нас вон, работы…

– Маги же… – Петрович, кажется, был уверен, что эти самые маги одним фактом появления своего решат проблемы.

Как бы не так…

– Маги, – Маруся вздохнула. – Да какие это маги… выпускники…

– Университета! – Петрович поднял палец. – Это тебе не Охрюнин с его еле-еле шестым уровнем, там меньше четвертого не будет! А то и вовсе третий… это же совсем другое дело! Сила… тут и землю подымут, и с лугами разберутся, и…

– Подымут, разберутся… – Маруся вернула бумагу. – Петрович… оно им надо?

– В смысле?

– В прямом. Кто в Университете учится? Знаешь?

– Маги.

– А кто у нас маги? А маги у нас большею частью – боярские дети. Дворянство и цвет нации.

– Не любишь ты их, – покачал головой Петрович.

– Было бы за что любить… так вот, государь-император повелел и они-то исполнят, куда деваться. Только ж ты знаешь, что по всякому исполнить можно. Что… им до наших бед дела никакого. Они приедут. Время проведут, сколько надобно, и отбудут восвояси… а так-то… – Маруся махнула рукой. – А Охрюнин точно уходит?

– Точнее некуда, – Петрович опечалился.

Зарплату прибавить? Да с чего бы, когда не с чего прибавлять. И что-то подсказывало, что сколько ни прибавляй, Свириденко больше даст.

Или еще какую пакость придумает.

– Надо… поехать в Лядино, в училище… поискать кого толкового…

Только толковых загодя разбирают, предлагая условия куда как получше. Контракты вон еще до выпуска часто заключаются. А потому шансов найти хоть кого-то свободного и с приличным даром мало.

– Марусь, – Таська погладила руку. – Может… еще обойдется?

Может.

Но вряд ли… мама опять же расстроится.

– О! Вот вы где! – Аленка перемахнула через заборчик и Петрович погрозил ей пальцем, потому как в его представлении девицам надлежало ходить чинно и неспешно, и исключительно по дорожкам. – Чего смурные такие?

– Свириденко Охрюнина перекупил, – пожаловалась Таська. – А еще к нам магов шлют… из Петербургу!

– Покажи, – Аленка забросила косу за спину и вытерла руки о комбез. – Кстати, трактор все…

– В смысле?

– В прямом. Батя, конечно, попробует покрутить, но… там без вариантов.

– Он же ж…

Новый.

Почти.

Взятый с очередного кредита на технику. И кредит только-только платить начали.

– А гарантия? – почти без надежды спросила Маруся.

– А негарантийный случай, – Аленка читала быстро. – Кто-то вот, сунул под днище…

Она вытащила кругляш, исписанный символами. И Маруся не сдержалась, высказалась, чем заработала укоризненный Петровичев взгляд. А как тут смолчать-то?

Никак.

– И теперь все. Основные узлы только под замену. Или на реставрацию, но она будет не дешевле замены.

– Заявление писать надобно, – Петрович нахмурился и огорчился, и руку на ребра положил, верный признак, что сердце опять заныло.

Хороший он человек.

Только слишком уж близко все к сердцу принимает.

– А толку-то? Участковый, небось, давно уж на Свириденко чуть не молится… не понимает, чего это мы упорствуем.

Петрович вздохнул, ибо сказанное было правдой.

Чистой воды.

И Маруся вздохнула… может, действительно? Не упорствовать? Мужик-то, если так, неплохой… не красавец, конечно, но и не урод. Старше на двадцать лет… так это ж ерунда… зато богатый.

И она, Маруся, богатой станет, предложение приняв.

Руки, сердца и полного поглощения земель. Тех, что в собственности еще остались.

– Ладно, – Маруся представила… попыталась представить… в общем, нет, она еще не настолько отчаялась. И кукуруза в этом году обещала урожай дать. И дальние поля радовали. А банк… есть с кем поговорить об очередной реструктуризации долга.

Правда, теперь точно откажут.

Или залога потребуют.

Или погашения части кредитов…

А значит, надо думать, чем погашать или что залогом давать. И мысли были. Правда… не нравились они Марусе. Категорически. Но если иных вариантов не останется…

Ничего.

Как-нибудь.

– Погоди, – Аленка дочитала лист и сложила его пополам. – Магов где селить будешь? У себя?

– Еще чего!

– А где?

– Так… пусть сами…

– Нет, – Аленка покачала головой и лист сложенный подняла. – Тут, дорогая, сказано, что ты обязуешься предоставить молодым специалистам жилье. В заявке указывала?

Вот же…

Маруся уже не помнила, что в этой заявке указывала, потому что писала её так, для Петровича, не особо рассчитывая, что пройдет.

– И условия для работы.

– Трактор, что ли?

– Трактор. И клуб.

– Чего?! – вот тут Маруся уже удивилась.

– Вы, – Аленка поглядела с укором, – кажется так обрадовались, что толком и не читали-то?

– Ну… – Петрович промакнул лысину платком. Платки у него были белыми, кружевными и с монограммами. Супруга Петровича, Анна Дмитриевна, на досуге баловалась вышивкой. – Так… чего там… предоставим… трактор… клуб-то зачем?

– Затем, что к нам едет агроном в количестве одной штуки.

– А вторая штука?

– Работник культуры.

– На хрена нам работник культуры? – вполне искренне удивилась Маруся.

– Если верить предписанию, то для возрождения исконных ремесел и сохранения особо ценного наследия…

Петрович выругался. И тут же смутился этакой вольности. А Нютка, сунув в рот кончик косы, что с ней случалось в минуты глубочайшей задумчивости, произнесла.

– Клуб же ж еще не того…

– Не развалился, – подтвердила Аленка. – Крышу, правда, подлатать надобно… да и так, по мелочи.

Клуб, честно прослуживший сотню лет, пришлось закрыть в позапрошлом году, отчасти поскольку присланный банком ревизор счел социальную нагрузку излишней и настоятельно рекомендовал траты оптимизировать. В конце концов, кому во времена нынешние нужна библиотека?

У всех телефоны есть.

И компьютеры.

А в них книжек – хоть учитайся. Петь же можно и по вечерам, на лавочке сидя. На кой для пения отдельный клуб держать? А при нем сразу три ставки… то-то и оно.

– Пусть, – решилась Маруся, – при клубе и живут. Кровати найдем… на чердаке, вроде, были какие-то. Матрасы… тоже, если соломенные, то сойдут. Крышу…

– Скажу братьям, – кивнула Аленка. – Сегодня-завтра поправят. И по мелочи. А вот с туалетом…

Туалет при клубе тоже имелся.

Деревянный.

В дальнем углу сада стоящий, аккурат посреди кустов черемухи, которую и высадили, чтоб благолепно туалет укрыть. С тех пор черемуха разрослась, а после закрытия и вовсе страх потеряла. И теперь Маруся подозревала, что пробиваться к туалету придется с боем.

– Маги, – решила она. – Справятся как-нибудь…

А если и нет, то и хрен с ними.

Глядишь, сами и свалят…

Глава 6.

В которой речь идет о девичьих глупостях с далеко идущими последствиями

«Иногда кажется, какая же дурь несусветная! Ан нет, не дурь. Альтернативная точка зрения!»

Из беседы некой весьма интеллигентной особы.

Матушка гляделась задумчивою, что несколько нервировало князя Кошкина, который вдруг разом ощутил угрызения совести. Все же была княгиня весьма ко внуку привязана.

Одним им, можно сказать, и жила, ибо сам Кошкин давно вышел из возраста, когда о нем можно было заботиться. А в годы последние дома и вовсе появлялся редко.

А тут вот…

Впрочем, с угрызениями Кошкин справился. И поинтересовался у матушки, выводя её из задумчивости.

– А ты откуда про Подкозельск знаешь-то? Я его сам едва на карте нашел…

– Знаю, – она грустно улыбнулась. – Как… Ваня?

– Да нормально. Справится… в конце концов, что там быть-то может?

Кажется, слова его нисколько Софью Никитичну не успокоили.

– Ну… хочешь, я кого-нибудь следом отправлю? Приглядеть там… подсказать?

– Не стоит, – матушка позвонила в колокольчик. – Кофе? Или все-таки поешь нормально?

– А будет что? Или ждать до вечера?

– Куда тебе ждать… ты ждать не умеешь. Весь в отца… тоже вечно куда-то спешил… спасать летел весь мир. Пахом, пусть накроют в малой столовой. Да что есть, то пускай и подают. И не говори, что на кухне у нас пусто, иначе сама спущусь, проверю… а мы пока побеседуем. Подкозельск… случилось мне там бывать однажды.

– Да? – Кошкин искренне удивился.

Он сам этот Подкозельск искал минут десять.

– Подруга у меня была… – матушка вздохнула. – Вот как-то летом и гостила у нее.

– Что за подруга?

Матушка ответила не сразу. И выражение лица у нее вдруг стало такое, что Кошкин испугался. А ну как спросил… не о том.

– Давняя… История эта… неприглядная. И не знаю, стоит ли…

– Стоит, – решил Павел Иванович. – Тебя ж мучит?

– Казалось, что уже нет… и отпустило, и забылось. А вот ты появился, сказал, и оно опять. С новою силой. Мы с Людочкой встретились в пансионе мадам Лерье… весьма популярное место некогда было. Не скажу, что из лучших. Скажем так, лучшее из тех, на которые у моих родителей хватило денег. Мне было шесть, когда меня привезли…

Павел Иванович молчал, не пытаясь торопить матушку. Она редко говорила о прошлом. Да и вовсе, если подумать, когда им случалось просто сидеть и беседовать?

Давно уж не случалось.

У него и вправду дела.

И присутствия требуют постоянного. У нее – своя жизнь, кажущаяся порой донельзя странною.

– И Людочке тоже… она из старинного рода Вельяминовых происходила. Я – Сапрыкина… но не в этом дело. Как-то мы с ней сошлись. Оказалось, что наши рода, пусть и древние, но не так богаты, как… у прочих. А это имело значение. Как и то, что ни её, ни мои родители не давали себе труд… навещать нас. Нас забирали домой летом и на Рождество и то, полагаю, потому что оставлять было вовсе неприлично. Могли пойти слухи… не смотри так. У моей матушки было семеро дочерей. Я – младшая. И хорошее образование весьма повышало мои шансы найти мужа. На приданое рассчитывать не стоило, вот и… да и принято было так в те времена.

Но все одно с трудом в голове укладывалось.

– В Подкозельск нас отправили по просьбе деда Людочки. Имение у них было там. Сам дед пребывал в годах немалых, но Людочку любил. И меня тоже. Нам было хорошо там… пожалуй, самое счастливое время моей жизни. Что до Людочки, то она всегда была легкой и воздушной. И веселой. Она… она как-то умудрялась во всем находить радость. Это я могла часами расстраиваться из-за выговора или наказания… мадам Лерье полагала, что воспитывать девиц надлежит в строгости[1]. И всячески подчеркивала, что её заведение относится к числу перворазрядных[2]. Людочка же умела делать так, что все это становилось неважным…

– Госпожа, – Пахом, заглянув в комнату, махнул. – Готово!

– Вот же… невозможный человек. Учу его, учу манерам, обходительности. Готово, – передразнила матушка. – Идем, дорогой… мы росли с Людочкой. Год за годом… и взрослели вместе. Мы были ближе, чем сестры. А потом… потом мы совершили глупость. Более того, я весьма активно участвовала в её совершении.

Кошкин даже смутно догадывался, о какой именно глупости идет речь. О той, которую часто совершали девицы, но в прежние времена подобные глупости обходились им весьма дорого.

– Идем, – матушка встала. – Нет хуже остывшей еды… заодно и посмотрим, что нашлось на кухне. К слову, дорогой, мне кажется, что обстановка несколько устарела, возможно, стоит подумать о том, чтобы освежить её, раз уж Ванечка все одно будет вынужден отъехать.

– Пожалуй, – дипломатично согласился князь, еще и подумал, что ремонт – это и вправду неплохо. Не то, чтобы обстановка успела ему наскучить, скорее уж матушка, будучи человеком по натуре увлекающимся, увлечется и ремонтом.

Эти все обои.

Обивки.

Мебельные салоны и отделки…

В общем, и от Ивана отстанет, и от самого Кошкина.

– Да, – повторил он куда как уверенней. – Кажется, ремонт нужен. Определенно… даже жизненно необходим… Иван потом вернется… помолвка там, еще какие балы давать. А тут обои старые.

Матушка скользнула по обоям взглядом.

Нет, выглядят неплохо, но…

– Я закажу каталоги, – княгиня явно оживилась.

А потчевали блинами.

И явно свежими, тонкими, полупрозрачными. К ним отыскалась и домашняя густая сметана сливочно-желтоватого оттенка, и ветчина, холодная оленина, осетрина, мелко рубленная и мешаная с обжаренным луком.

Мед.

Варенья.

Кошкин зажмурился. Все же дома было хорошо. А он и позабыл… как-то все дела, дела… то одни, то другие.

Чаю матушка налила самолично. И не в фарфор, но в тяжелую крупную чашку, расписанную аляповатыми розами. И Кошкин вспомнил, что притащил эту чашку из очередной командировки, потому как понравилась она ему невероятно. И заявил сходу, что отныне пить будет только из нее.

Заявил.

И уехал. А там как-то завертелось-закружилось. И забыл вот. А теперь вспомнил и почему-то обрадовался. Совсем как в детстве, когда оказалось, что… радоваться можно.

Таким вот пустякам.

И тому, что кто-то эти пустяки запоминает. И они перестают быть пустяками, а становятся чем-то важным, а чем – и слов нет, чтобы рассказать правильно.

– Мне неприятно вспоминать о том, что было, поскольку я показала себя… не самым лучшим образом, – продолжила матушка. – Как-то оправдывает нас лишь то, что мы обе были молоды и наивны до крайности. В пансионе нас учили и учили хорошо. Английскому, французскому, немецкому. Еще латыни и древнегреческому… стихосложению. Риторике. Манерам. Музыке. Живописи. Немного – естественным наукам, но весьма ограниченно, ибо в них много такого, что может вызвать ненужные вопросы. Учили математике, но ровным счетом так, чтобы знаний этих хватило проверить расходные тетради за экономкой…

А вот матушке подали кофий.

Она любила черный, густой и не разбавляла его ни сливками, ни сахаром. Иногда и вовсе соли кидала, что вовсе уж не вписывалось в созданный ею легкий образ. И потому кофий Софья Никитична пила исключительно дома, а порой и вовсе в одиночестве.

– Старшим курсом позволялось чуть больше. Мы выходили гулять. Посещали… разные мероприятия, которые и устраивали затем, чтобы продемонстрировать нашу красоту и воспитание. Первое время мы были при наставницах, но после число их сократили. Все же открытие женских гимназий весьма повредило делу мадам… это я сейчас понимаю.

Чашечку княгиня поставила на ладонь.

– И тогда мадам решила, что мы в достаточной мере взрослы и серьезны, чтобы отпустить нас на прогулку. Вдвоем. Всенепременное условие.

– Вы с кем-то познакомились?

– Людочка… и я тоже, но на меня мой знакомец не произвел особого впечатления. Она же утверждала, что влюбилась. С первого взгляда. Встреча эта произошла на весеннем балу, который устраивали при пансионе. А раз так, то мы и решили, что все-то, кто на этом балу присутствовал, личности достойные. Бал же для того и устраивался, чтобы подготовить нас к выходу в свет и все прочее…

Матушка прикрыла глаза.

– Он был красив. И даже ослепителен. Хотя сложно ли ослепить провинциальную девушку, которая жила мыслью о большой и чистой любви, чтоб как в романах… романы мы читали взахлеб. Конечно, это была запрещенная литература, но… если немного заплатить воспитателям…

Которые должны были бы оградить неокрепший разум воспитанниц от подобных книг…

– …то они не просто закрывали глаза, но и сами приносили кое-какие особо интересные издания. Нет-нет, в них не было ничего-то. Пожалуй, они были куда целомудренней того, что ныне в этой вашей… сети выставляют. В мое время подобное было немыслимо! – это Софья Никитична произнесла с искренним то ли возмущением, то ли недоумением. – Чтобы девицы достойного рода выставила фотографию своих… своего…

– Тела? – подсказал Кошкин.

– Определенных частей его. Мы… и вслух-то именование сиих частей произносить остерегались по-за неприличностью… Впрочем, не важно. Тот год был престранным… дед Людочки занемог, и потому нас не могли принять в Подкозельске. А мои родители отправились в путешествие… моя сестра удачно вышла замуж, да и отца карьера пошла вдруг в гору, вот они и решили… рассчитывали, верно, что я вновь уеду в гости. А тут не сложилось. Так и выпало, что ненадолго покинули пансион, а уже в июле, где-то за месяц до начала занятий, вернулись. Якобы затем, чтобы дополнительно позаниматься. За это даже заплатили, сколь знаю[3]… подобных нам воспитанниц было немного. Наставницы и вовсе отдыхали, как и сама мадам. И потому режим был весьма вольным…

Ну да, кому охота заниматься чьими-то не особо важными и нужными дочерьми, когда своих забот хватает.

– Мы ходили гулять. И в библиотеку, ибо там было много… интересного. Мы чувствовали себя такими взрослыми, самостоятельными. А однажды встретили его… Людочка утверждала, что всегда-то его помнила, но, мнится мне, ей просто хотелось так думать. Эта встреча была случайностью, но он вспомнил нас, вернее, Людочку… и была прогулка. Разговор вроде бы ни о чем… после той встречи Людочка пребывала в восторженном состоянии души, а однажды получила записку. Потом другую… письмецо… снова не так и сложно, если знать, кому заплатить. Мадам отличалась изрядной скупостью.

Которая, надо полагать, в конечном итоге и сгубила заведение.

– Они договаривались о встрече… я читала письма. Точнее Людочка читала их мне. И я завидовала тогда любви. Нам казалось, что вот оно, то самое… и когда она попросила пойти с ней в город, я не отказала. Сперва прогулки были вполне невинны. Разве что встречались они в местах таких… уединенных. Но нам казалось, что это – исключительно от заботы о репутации Людочки. Он ведь не желает скомпрометировать её или навлечь гнев мадам. Все же, появись Людочка со своим… воздыхателем, скажем, в кофейне, мадам узнала бы о том сразу. А вот закоулки старого парка. Пруд подле мельницы… пикники на свежем воздухе, благо, осень выдалась теплой. Беседы. Ничего-то непристойного… точнее я научилась отходить в сторону и отворачиваться. Поцелуи… о них в книгах писали. А вот об ином – нет. Однажды Людочка попросила меня солгать. Сказать, что мы будем с ней в библиотеке… мы ведь там часто бывали. И я солгала… мне казалось, что я делаю доброе дело. Помогаю влюбленным воссоединиться. А сказать кому-то, донести… это предательство и даже хуже!

Княгиня сделала глоток.

А Кошкин подтянул к себе блин. Сладковатый, тонкий и кружевной, с узором из темных прожилок да хрустящим краем.

Идеальный в общем-то.

– Встречи продолжались. Даже когда началась учеба. Уже не в парке, само собой, но мы находили предлоги. Да и… учениц стало больше, наставниц – меньше. А мы всегда были на хорошем счету, даже помогали с младшими. Так что никто особо и не следил. Я с нетерпением ждала, когда же Людочка объявит о помолвке.

– Не объявила?

– Произошло то, что должно было произойти…

Кошкин приподнял бровь. Нет, он догадывался о последствиях, но этих последствий вполне можно было избежать. Амулеты, препятствующие наступлению беременности, не вчера появились. И даже не позавчера.

– Мы с Людочкой мало понимали в… подобных вопросах, – матушка смутилась. – Однако… вскоре… проблема стала весьма заметна окружающим.

И случился скандал.

– И случился скандал, – повторила вслух матушка. – Изрядный… сперва мадам, как понимаю, надеялась замять историю, поскольку та могла ударить по репутации пансиона. Людочку вызвали в кабинет. Затем и меня. Я видела её, плачущую. Хмурую мадам, которая впервые на моей памяти повысила голос… нас расспрашивали. Правильнее было бы сказать, что допрашивали. Заперли… были у нас комнаты для провинившихся. И там я провела следующие несколько дней. Затем, помню, опять кабинет мадам. Моих родителей. Людочкиного отца… её матушка умерла, когда Людочка была еще маленькой. Снова вопросы. Расспросы. Мне еще тогда думалось, что все образуется. Что… там же любовь. Большая. И все преодолеет. В книгах любовь всегда преодолевала любые трудности и преграды. А тут даже… нет, Людочка упоминала, что отец её договорился о помолвке с кем-то, но это же пустяки.

Матушка чуть сморщилась.

– Молчишь?

– Ем, – ответил Кошкин, на всякий случай запихивая в рот сложенный вчетверо блин, что было, несомненно, не слишком воспитанно, зато точно избавляло от необходимости отвечать. – Свадьбы, как понимаю, не получилось?

Говорить с набитым ртом было неудобно. И Кошкин захлебнул блин чаем.

Хорошая кружка.

И чай из нее чудо до чего хорош. Не зря она ему так глянулась.

– Не получилось, – вздохнула матушка. – Выяснилось, что этот молодой человек имеет совершенно другие жизненные планы.

– Сволочь.

– Склонна согласиться с твоей оценкой… но, к сожалению, сволочь из древнего и весьма богатого рода, к тому же имеющего связи…

– Имя?

– Не стоит, – покачала матушка головой. – История давняя… да и умер он давно… впрочем, разбирательство длилось… и мне пришлось повторить все уже перед… представителем этого рода. Сколь понимаю, Людочкин отец требовал заключить брак.

Она поморщилась.

И Кошкин кивнул. Разбирательства подобного толка ушли в прошлое, но… вряд ли в них было что-то приятное.

– Дошло до привлечения полномочного представителя Его императорского Величества. Вельяминовы – род тоже древний, пусть не слишком богатый, но уважаемый. И наделены правом обращения к Императору, которым и воспользовались. Началось новое следствие, о совращении девицы Вельяминовой, и до окончания его нас поместили в лечебницу. Под надзор. Снова начались расспросы, затем и допросы. Раз за разом повторяя историю, я понимала, какие мы… дуры. И Людочка уже не плакала даже. Кажется, её сломало понимание, что нет никакой любви. И не было никогда. Что не нужна она… тот юноша заявил, что Людочка сама его преследовала. Предъявил её письма…

– А его?

– А он писал зачарованные, такие, знаешь, которые исчезают спустя пару дней. Так что предъявить оказалось нечего…

– След на бумаге? Воздействия?

– Это сейчас можно выявить и остаточное воздействие, и даже, слышала, восстановить. Но тогда-то… тогда у Людочки на руках оказалась стопка чистых листов бумаги и пара засохших цветочков. Он же сказал, что сперва намеревался лишь побеседовать с Людочкой, убедить, что она ему не интересна и вовсе ведет себя неподобающим образом.

А имя Кошкин все же выяснит. Вряд ли это будет так уж сложно. История, конечно, давняя. И его, если подумать, не касается. Но знать стоит. Хотя бы потому, что если род допускает подобные истории, то… лучше с ним дел не иметь.

Вообще никаких.

Чтоб в случае чего не заляпаться.

Глава 7.

О делах разной степени давности и секретах разной степени подзабытости

«Моя жизнь! Когда хочу – тогда и дура!»

Девиз одной весьма достойной, пусть и не юной, леди

– Этот… нестоящий доброго слова человек, – матушка все же получила хорошее воспитание, хотя сам Кошкин искренне не понимал, почему сволочь нельзя назвать просто сволочью. И проще же, и понятнее. – Во всеуслышание заявил, что не сумел справиться с влечением. Что, возможно, его даже опоили. Или приворожили… а Людочка… мы с Людочкой… как назло обращалась к одной особе…

– Мама?!

– Что? Да гадать мы ходили! Все наши девчонки к ней гадать бегали. На будущее, женихов. Обычное, если так-то, развлечение… кинотеатра еще не было. Этого вашего недограмма тоже. Вот и оставалось, слухи и гадалки. Она мне еще заговор продала на счастливую жизнь. И главное, пять рублей обошелся! Я их месяц зарабатывала…

– Как, боюсь узнать?

– Бестолочь, – ласково произнесла матушка. – Уроки делала. Далеко не все ученицы так уж хотели постигать науки. Особенно тяжко некоторым давалась арифметика. Или вот рукоделие… помнится, была у нас одна… у нее никогда терпения не хватало. Зато деньги имелись…

– Значит, вы ходили к ведьме.

– В том и дело, что она в императорском реестре значилась.

Кошкин мысленно закрыл лицо рукой. Они еще и ведьму лицензированную отыскать сумели.

– И заявила, что провела для Людочки ритуал сведения судеб. Этого оказалось достаточно…

– Что за ритуал?

– Да… пустое. Ведьма та девятой категории была. Ей только дома от мышей и заговаривать, а ритуал… название громкое. Суть же в том, что ведьма сводит две судьбы воедино, связывает пути-дороги так, чтобы люди, предназначенные друг другу свыше, встретились.

– А…

– Есть такой ритуал.

– И вы… серьезно? Мам!

– Не мамкай, не маленький… – отмахнулась матушка. – Она предъявила договор. И Людочка подтвердила, что подписала его. Добровольно. И желая свести судьбу. Это было сочтено фактически признанием. Род… заявил о незаконном воздействии. И претензия была принята. Вельяминовым пригрозили встречным обвинением…

Она поставила недопитый кофе.

– Это теперь я понимаю, что, пусть ритуал и существует, но он из числа особых, и ведьме девятой категории просто-напросто не подвластен. Да и не всякая высшая возьмется…

– Судья должен был знать. Представитель, – поправился Кошкин.

– Думаю, он и знал… потом, позже, повзрослев, я узнала много интересного… о том, что род тот был со многими связан. И связями этими пользоваться не стеснялся… не утверждаю, что дело именно в этом… взятку императорский представитель взять не рискнул бы. Но ссориться с…

Кошкин дожевал еще один блин, подумав, что всенепременно разберется, с кем там и кто не хотел ссориться. И представителя этого имя выяснит. Так, понять, давно ли он от работы отошел.

– …ради Вельяминовых, у которых только и осталось, что имя и кусок родовых земель… в общем, в праве на свадьбу отказали. Приговор вынесли в пользу юноши, которого обманом завлекли в сети порока, – эти слова матушка почти выплюнула. – От встречного обвинения та сторона отказалась, проявив благородство…

И по выражению лица было ясно, что матушка о подобном благородстве думает.

– А вот судебные издержки Вельяминовым пришлось оплатить.

– Много?

– Не знаю. Как только разбирательство завершилось, меня забрали. Родители были в ужасе, тем паче, что скандал вышел далеко за пределы пансиона… пансион в тот же год и закрылся. Меня увезли. Я… не хотела уезжать. Просила оставить меня с Людочкой. Я даже придумала, что мы будем жить втроем. Я, Людочка и её ребенок… уедем в Петербург. Поступим на высшие курсы. Будем давать уроки…

– Кому?

– Кому-нибудь. Пашенька, не смотри на меня так. Мне было шестнадцать, и я пребывала в уверенности, что булки растут на деревьях. Образно говоря. Кулинарию нам преподавали неплохо… как ты понимаешь, матушка, услышав этакий план и гордую заявку, что поддержка рода мне не нужна, раз они все так, потеряла дар речи. И я оказалась заперта в доме. Затем меня вывезли к тетке, от которой я пыталась сбежать… я писала письма Людочке, но не получала ответа. Это приводило меня в ужас. Воображение рисовало страшные картины. И в какой-то момент со мной случился истерический припадок. Я плохо помню, как это произошло, но матушка обеспокоилась… ладно, меня она считала пропащей, но ведь оставались сестры. Если бы пошел слух, что я не только легкомысленна, но еще и безумна…

Блины не лезли.

Вот… хорошие блины, но уже не лезли. А вот чай, тот вполне себе помещался, если подливать в кружку.

– Матушка привезла какого-то доктора. Он дал мне капли. И стало хорошо. Я то спала, то просыпалась, потом и вовсе пребывала в странном состоянии, когда вроде бы и понимаю, что происходит вокруг, но мне все это происходящее безразлично. И это длилось, длилось и длилось. Сколько – понятия не имею.

– А потом?

– Потом… потом все забылось. Как-то. Более того, карьера отца пошла вдруг вверх. Дела семьи, не сказать, чтобы расстроенные, улучшились… а мне нашли жениха.

– Отца? – уточнил Кошкин.

– Да. Военный. Перспективный. Сильный. Рода старого, но и только-то… по меркам Петербурга завидным женихом он не был… да и…

– Имел на руках маленького сына сомнительного происхождения, – Кошкин решил избавить матушку от необходимости говорить вслух неприятные вещи.

– Павел! Я…

– С отцом у вас не заладилось, это я видел… чай, не слепой. Но… я не знаю другой матери.

И это было правдой, пусть неудобной, но какая уж есть. Кошкин весьма не любил вспоминать о том, что было прежде. Сама его жизнь будто бы и началась именно здесь, в этом вот особняке, любезно отписанном матушке – а он упрямо отказался признавать княгиню кем-то иным – на свадьбу.

– И на отца не сердись. Он был хорошим человеком… – сказала Софья Никитична мягко.

– Знаю.

Не бросил ведь, хотя мог бы. И никто бы не осудил… да что там, скорее уж осудили, что не бросил, что не закрыл глаза на неудобные обстоятельства, притащив эти самые обстоятельства пяти лет отроду в столицу. Еще и прошение подал, чтоб узаконили.

Бастарда.

А мог бы…

Ладно, не мимо пройти, но устроить в семью. Многие так и делали. Или, скажем, в пансион сослать с полным проживанием, как тоже было принято.

– Просто мы… не сошлись характерами. Я старалась быть хорошей женой. Делала все, чему меня учили… только… ему нужна была другая. Кто-то, о ком не нужно было бы постоянно заботиться. Подбирать слова, чтобы не оскорбить ненароком… кто-то, кто не требовал внимания и еще раз внимания… кто-то, кто мог бы разделить увлечения или хотя бы понять их, – матушка сцепила пальцы. – Но и он пытался. По-своему. Только не выходило. И даже рождение Верочки не исправило… ситуацию. Мы отдалялись друг от друга. А когда случалось быть рядом, то близость друг к другу тяготила.

Кошкин опять промолчал. Сказать, что он это чувствовал? Понимал?

А толку-то…

И так матушка переживала. Отцу проще. У него была работа. А у матушки – он и Верочка. Потом, когда Кошкин учиться отбыл, только Верочка.

Так все и получилось.

Наверное.

– Незадолго до его гибели мы все-таки поговорили. Смешно получилось… я боялась, что развод отразиться на его карьере. Повредит… что… опозорит его, человека, который сделал для меня много добра…

– Много?

– Много, Павел. Очень. Он добился того, что меня перестали считать сумасшедшей. И больной… и сумел сделать так, что… мое чувство вины слегка улеглось. А семейный врач матушки прекратил навещать меня. Отправил на какой-то военный… курорт? Госпиталь? Даже не знаю, что это было, но в итоге в моей голове прояснилось… и многое иное. Я была ему очень обязана. А он считал обязанным себя. Что я принесла ему приданое. Дом этот. Приняла тебя. Родила дочь. А он платил мне черной неблагодарностью… мы сами себя загнали в ловушку. Два… порядочных, но глубоко несчастных человека. Он признал, что у него есть женщина. И попросил развода. Обещал взять всю вину на себя. А я с огромным облегчением согласилась.

Но не успели.

Надо же… Кошкин знал о любовнице отца. Сложно скрыть, когда скрывать особо не хочется. Но вот чтобы развод… могли бы и сказать.

Обида на родителей была совсем детской.

– А потом случился тот пожар…

И затронутый огнем старый некрополь. Стихийный выброс энергии, который пытались удержать. Героическая гибель. Орден посмертно…

– Я нашла её. Красивая женщина. Яркая и сильная. Мне она очень понравилась. Мы говорили… я предложила ей денег. Часть наследства, потому что это было правильно. Она отказывалась… но я настояла. Она ведь была такой… наивной. Как я когда-то. Не понимала, что без его защиты ей там не усидеть. В вашей системе не любят женщин, а уж тех, которые позволили себе переступить через правила, и подавно.

Она, та женщина, и вправду уволилась вскоре после смерти отца.

Переехала…

Кошкин не интересовался дальнейшей её судьбой, потому что тогда это знание причиняло боль. Получалось, что его неидеальная семья была куда более неидеальной, чем Кошкину казалось.

Надо бы поинтересоваться…

Вдруг и вправду чем помочь.

– А подруга твоя?

– Родила дочь. И умерла почти сразу после… я… попросила твоего отца узнать. Он узнал.

– И что?

– И все, – матушка развела руками. – Будь она жива, я бы съездила, спросила, почему она не отвечала на письма. Может, поругались бы, но потом бы помирились, но… её не было. Остались младшая сестра и отец. Он ведь считал и меня виноватой. Наверное. Тогда мне казалось, что считал. Должен был бы… и было страшно появляться… ведь у меня-то все хорошо. А Людочки нет. Я еще та трусиха…

– Не наговаривай, – Кошкин потянулся. – Думаешь, я не помню, как ты моего гувернера костерила… и слова-то такие подобрала… душевные.

Матушка покраснела.

– Нельзя бить детей, – сказала она строго. – Это… недопустимо. Я была в шоке, узнав, как он вообще…

– А потом еще и отцу досталось.

– Шок был долгим! – отрезала княгиня. – И вообще, о чем он думал, приставив к сыну алкоголика, который издевался над ребенком?!

Надо же, годы прошли, а она еще возмущена.

И от этого хочется улыбаться, а в душе тепло. Кошкин соврал бы, сказав, что не пытался узнать о той, другой своей матери. И не искал.

Искал.

Нашел.

Старое кладбище. Могилка, за которой ухаживают. И надпись. Имя. Фамилия и даты жизни. Ей было девятнадцать. И умерла она, выходит, вскоре после рождения Кошкина. Наверное, он должен был бы чувствовать тоску и еще что-то.

А он просто нашел сторожа.

Заплатил, чтобы могилку дальше держали в порядке. И памятник заказал новый, хотя и предыдущий был неплох, но от возраста ли, от другого чего, треснул. Вот и велел заменить. На том все и закончилось. А что поделаешь… толстокожим он уродился. В Кошкиных.

– Наверное, – матушка позвонила в колокольчик и пожаловалась. – Ненавижу холодный кофе.

Будто не она позволила ему остыть.

– Наверное, – повторила она, велевши принести новый, – поэтому так все и получилось… с Верочкой. Мы по сути остались вдвоем. И я безумно боялась потерять и её…

– Ну…

Совесть у Кошкина все же иногда просыпалась. Редко.

– Я не специально…

– Брось, дорогой, твоей вины тут нет. Учеба… и потом карьера… ты молодец.

Похвала, чего уж тут, была приятна.

– И я понимала, что не могу держать тебя при своей юбке, что это было бы неправильно… в этом ты походил на отца. Не хмурься… вы были слишком похожи, чтобы мирно уживаться. Напористы, прямолинейны, уперты до… впрочем, не важно. Разум – это одно. Эмоции… признаю, я позволяла Верочке больше, чем стоило бы… и, кажется, повторяю эту ошибку.

– Да ладно… ничего-то страшного не случилось, – Кошкин сам забрал поднос с кофе и поставил подле матушки. – Верочка вполне себе жива, здорова…

– Изучает миграции белых акул где-то близ берегов Австралии… я в курсе, дорогой.

Кофе Софья Никитична приняла.

И отпила.

– И… наверное, мне бы порадоваться, что она счастлива… что времена ныне иные… что никто не осудит её ни за брак, ни уж тем паче за развод…

– Ни за ребенка? – не удержался Кошкин.

Отношения с сестрой… были своеобразными. Сперва сказалась разница в возрасте, да и ревность, чего уж тут. Отец… всегда был занят, зато до появления Верочки матушка принадлежала одному лишь Кошкину. И оказалось, что делиться её вниманием непросто.

А потом он уехал.

Верочка же вдруг выросла. Как-то слишком уж быстро. И резко.

– Да… с Ванечкой она поступила очень плохо, – матушка покачала головой. – До сих пор в голове не укладывается, как она могла просто взять и бросить его! Там!

– Ты так говоришь, будто она его оставила одного посреди леса, – проворчал Кошкин.

– Формально так и получилось!

– Лес был Предвечным, мама. И оставила она его не просто на полянке, а на попечении отца…

– Господи, Паша, ну хоть ты-то… ты же видел этого отца! Его даже эльфы считают… слишком…

– Фанатичным?

– Странным, – матушка выбирала куда более мягкие эпитеты. – И она не могла не знать… не могла не видеть… ладно, любовь, но дальше-то?! Хотя какая теперь… разница.

Наверное, никакой.

Верочка, окутанная материнской любовью и пониманием едва в них не задохнулась, а потому и сбежала из родного дома при первой же возможности. А уж что замуж, так… многие девицы туда сбегают.

Матушка даже как-то нормально новость восприняла.

Про замуж.

И отсутствие свадьбы, потому как у эльфов так не принято… потом оказалось, что свадьбы вполне себе приняты, только один конкретный эльф считает их излишеством, впрочем, как и многое иное.

Включая образование.

Ваньке было десять, когда матушка привезла его.

Верочка уже год болталась где-то в субтропиках, то ли спасая кого-то очень редкого, то ли изучая, а может, все и сразу. Связь была нестабильна, да и сестрица не горела желанием слишком уж часто общаться с семьей. Сам Кошкин тоже был занят, впрочем, как обычно.

Вот матушка и заскучала.

А со скуки и решила наведаться в тот самый лес, куда наведывалась и прежде, но ненадолго. А тут посещение затянулось, и когда матушка позвонила с требованием немедля отыскать контакты лучшего законника, который может заняться вопросами опеки, Кошкин не удивился.

Даже обрадовался.

Лучше пусть опекой занимается, а не его личной жизнью, которой матушка перед отъездом вдруг озаботилась.

Законник нашелся. Правда, оказалось, что не сильно он и нужен был, поскольку Эльдраил Третий уже достиг той степени просветления, которая позволяет ему отказаться от ненужных связей. А потому документы подписал легко.

Верочка попыталась было возмутиться матушкиным самоуправством, заподозрив в том действии покушение на личную свободу, но тут уж Кошкин нашел, что сказать.

Ему, в силу врожденной толстокожести, в принципе решение конфликтов давалось проще.

– Будешь матушке нервы трепать, – сказал он, – финансирование урежу. Содержание тоже.

Экспедиции, если так-то, дело недешевое.

Племянник… ну, до нынешнего времени его существование воспринималось, как нечто само собой разумеющееся. Да, Кошкин помнил того тощего мальчишку с какими-то несуразно огромными даже по эльфийским меркам ушами.

Взгляд настороженный.

Диковатость.

И то, как ожила вдруг матушка. Ему еще подумалось, что в конечном итоге получилось неплохо. Получалось. До недавнего времени.

А теперь вот…

Все-таки дети растут слишком уж быстро.

– Знаешь, дорогой… – матушка, допив кофе, поднялась. – Возможно, в этом что-то есть… рука судьбы, можно сказать… да и… мальчику пора учиться самостоятельности.

Кошкин кивнул.

– А места там красивые… ему понравится, вот увидишь…

В этом Кошкин сомневался. Но будучи человеком до крайности благоразумным, сомнения оставил при себе.

– Только сапожки надо будет прикупить. Резиновые… а то в мое время, помнится, мне очень их не хватало…

Глава 8.

Где пред героями открывается перспектива новой жизни

«Истинная леди никогда не признает, что совершила ошибку. Отнюдь. Изобразив некоторое удивление и даже легкий восторг, она воскликнет: „Надо же, до чего интересно получилось…“»

Книга советов юным леди

Сапожки сорок пятого размера Ванька взял двумя пальцами и брезгливо сморщился.

– Это… зачем вообще? – спросил он.

Сапоги хорошие. Армейские. Кошкин лично со склада запросил. Не то, чтобы его волновала сухость ног одного эльфийского олуха, но если заболеет ненароком, матушка точно испереживается.

Еще и потребует домой возвернуть.

– За надом. Бабушка сказала.

Сапоги весили изрядно. Иван такого не ожидал. Они что, из свинца отлиты? Он, когда их принял из заботливых дядюшкиных рук, то едва удержать сумел.

– Бери, бери… а то лично привезет, если вдруг ненароком забудешь.

Этого Ивану точно не хотелось.

– А…

Дядя протянул бурый армейский рюкзак.

– Пайка, – сказал он. – Чтоб с голодухи не помер первое время…

Судя по немалому весу рюкзака, первое время было понятием очень растяжимым.

– С-спасибо.

– Карточка… уж извини, твои я заблокировал.

– Что?!

– Распоряжение свыше. На новой – подъемные в установленном размере, хватит, если не шиковать. А там, глядишь, и зарплата пойдет… – почему-то показалось, что дядя произнес это с насмешкой. – Так что, главное, до аванса дотянуть…

– А…

– Вещички свои сам пакуй. Тут можешь не стесняться. Машину я вам, обалдуям, хорошую взял… зверь – а не машина.

– Так у меня же ж есть… своя…

Бабушкой подаренная не так давно. Конечно, её бы уже сменить, но что-то подсказывало, что меняться стоит не с дядюшкой. Уж больно у того улыбка довольная. А Иван давно подозревал, что дядюшка его недолюбливает. То в кадетский корпус запихнуть пытался, то вовсе на военную кафедру, хотя всем известно, что эльфы – существа миролюбивые до крайности… ну, если не доводить. Иван же вовсе считал себя убежденным пацифистом.

– Свою тут оставь, – дядюшка хлопнул по плечу, и Иван едва не присел. – Поверь, от твоего… паркетника толку будет мало. Да и…

Ухмылка стала шире.

– Не потянешь ты его.

– В смысле?

– Одна заправка сожрет половину твоих подъемных, не говорю уже о замене масла и прочих… мелочах, – как-то это было с насмешкой произнесено. – Пойдем, покажу… говорю ж, не машина – зверь!

Редкой породы.

Того же темно-болотного выразительного окраса, который навевал мысли о служении родине и сражениях вовсе не с яблоневой плодожоркой.

– Это… оно… вообще какой марки?

Иван потрогал машину пальцем, искренне надеясь, что та развеется, или хотя бы внешность её престранная, нелепая даже, изменится. Но палец коснулся краски и железа.

Машина… была.

Была машина.

Она даже как-то на джип походила. Отдаленно. Такой вот болотно-зеленый, миниатюрный и явно беспородный.

– УАЗ это. Или грузо-пассажирский автомобиль повышенной проходимости, – дядя хлопнул машину по боку, и та задребезжала, чудом, кажется, не развалившись. – К слову, действительно самый универсальный и проходимый автомобиль. Можешь поверить моему опыту.

Верить не хотелось.

Хотелось закрыть глаза и представить, что этого чуда… нет.

– Выносливый. Неприхотливый. Починить можно буквально на коленке…

Иван сглотнул. Перспектива чинить этого машиномонстра на коленке не вдохновляла.

– В свое время три таких вот УАЗика в стандартной комплектации на Эльбрус поднялись. Почти[4].

– Может…

– Их уже больше шестидесяти лет выпускают…

– Заметно, что дизайн давно не обновляли, – не удержался Иван и дернул дверь. Дверь не поддалась. И со второго разу.

– Бестолочь, – дядя нажал на ручку. – Бережнее с машиной надо… чинить отныне за свой счет будешь.

Внутри пахло свежей краской.

– Кузов открытый, под тентом, но можно снять. Четыре двери. Пять мест. Может перевозить до семи человек и сотню килограмм багажа. Или, если вас двух дураков, то и больше полутонны возьмет.

– А как тут… – Иван опустился на водительское сиденье. – Где тут…

Панели активации он не видел. Да и вообще выглядело все довольно примитивненько. Круг спидометра. И второй еще… какой-то круг.

– Ключи, – дядя протянул связку. – Не потеряй. Напрямую тоже можно, но чуется, ты до этаких высот еще не дорос.

– Сколько ему лет?

– Лет? Да двадцать точно будет, так-то не знаю… из части списывали, я и прибрал в свое время. Решил, что пригодится… он еще хороший. Пробег мизерный. Движок ребятки перебрали. Кузов подлатали, покрасили… еще двадцать лет протянет.

Не приведи боже.

Ключом в дырку удалось попасть не сразу, зато хоть завелся этот монстр автомобильной промышленности с первой попытки. Мотор прокашлялся, заурчал. В кабине запахло бензином.

– А где тут… климат…

– Климат-контроля нет, – с радостью ответил дядюшка. – Кондиционера тоже. И подогрева сидений. И навигации спутниковой…

– Вот…

Иван высказался бы, но в зеркальце, что висело под самым носом, заменяя систему кругового обзора, отразило насмешливую улыбку дяди. Думает, что Иван не справится?

Ждет, что не справится?

И тогда-то он, князь Кошкин, окончательно убедится, что Иван… кто? Слабак? И бестолочь? И ни на что не годен, кроме как на балах голым задом сверкать? Долго же ему этот маскарад вспоминать станут…

– Спасибо, – Иван заглушил двигатель. – Я… не опозорю.

– Постарайся уж, – дядюшка произнес это серьезно.

Захотелось выпрямиться и… голова ударилась о низкий потолок, благо, мягкий.

– Машину не разломай, – Кошкин выскользнул из этого недоразумения на колесах. – И конспекты захвати.

– Какие?

– Какие есть, такие и захвати… пригодятся.

Пожалуй, к этому совету Иван бы и прислушался, вот только с конспектами у него было тяжко. В смысле, как-то он честно пробовал писать их, на первом курсе еще. Пытался и на втором. А на третьем оказалось, что проще попросить кого, чтоб дали сфоткать.

Или заплатить на худой конец.

Деньги решали, если не все проблемы, то очень и очень многие.

Вот и остались у него лишь «Основы почвоведения», преподаватель которых отличался редкостной занудностью и требовал для допуска лишь рукописные конспекты, и «Основы права».

Впрочем… какая разница?

Ноут он возьмет.

Зарядку. Телефон. Ну и прочие личные вещи, которые горничные еще вчера собирать начали. Так что Иван окончательно успокоился. Забросил в автобусик выданный дядей рюкзак, сунул сапоги и вытер руки. Сердце отчего-то колотилось…

Да и в целом ощущения были престранными. Впрочем, их Иван отодвинул, поскольку недосуг. Надо было еще загрузиться, заехать за Волотовым – хоть в чем-то свезло – и выбраться из Петербурга до того, как дороги станут. А дальше…

Он все рассчитал, так что к вечеру доберутся.

– Маруся! – Аленкин вопль распугал кур и воробьев, которых было куда как больше. Менельтор и тот поднял тяжелую свою голову, но убедившись, что опасности нет, вернулся к мешку с травой. Только вздохнул препечально, будто и это нехитрое действо – жевание травы – доставляло ему мучения.

Маруся, хлопнув быка по морде, заставила его отступить и траву вытряхнула в кормушку.

– Чего? Опять хандрит? – Аленка с легкостью перемахнула через ограду.

– И снова.

– Может, его на лужок вывести?

Менельтор чуть дернул ухом и уставился на Аленку с ужасом, всем видом показывая, сколь оскорбительно подобное предложение.

– Поняла я, поняла, – отмахнулась Аленка. – Слушай… тебе тоже кажется, что он нас понимает.

– Понимает, – Маруся стряхнула с золотистого рога пылинку и бык радостно наклонил голову, требуя почесать за ушком. С другой стороны ограды раздалось возмущенное мычание. – Еще как понимает…

За ухо она дернула.

Но и почесала.

– Скотина… – Маруся собрала мешок. – Вот… что с тобой делать-то?

Менельтор сделал вид, что как раз именно теперь он чудесную способность понимания утратил. И вовсе всецело увлечен то ли поздним завтраком, то ли ранним обедом.

– Жрешь ты за троих. Пастись, как нормальная скотина, не желаешь… а толку от тебя?

Мычание с другое стороны ограды окрасилось иными нотами, одобрительными. Яшка, к брату относившийся с привычною ревностью, даже на задние ноги привстал. А передние на ограду и примостил, и голову вытянул.

– Вот впущу его… и посмотрим.

Менельтор лишь хмыкнул.

Не верит, значится…

– Вот чего ему не хватает-то? – задала Маруся вопрос, который, кажется, волновал всех.

– Может, маги помогут? – Аленка не удержалась и погладила быка. Пусть и огромный, что гора, в полтора раза больше обыкновенного, но ведь ласковый же ж.

И мягонький.

Шерстью покрыт шелковистою того нежно-золотого оттенка, которая только у этой породы и случается. Глаза синющие, с длинными ресницами. Рога тоже золотые, что твои полумесяцы…

– Сомневаюсь, – это Маруся сказала, дверцу в загон прикрыв. И к Яшке заглянула, который устремился к хозяйке с топотом. – Осторожно, балбес, снесешь же…

Бык ткнулся носом в живот, замычал, заурчал, выгибаясь. И тоже ухо подставил.

– Где опять поранился-то? – Маруся ткнула в свежую царапину. – На поле пробраться пытался?

Яшка сделал вид, что ему совестно. Потупился, голову склонил…

– Мало тебе того, что рог обломал? Так ведь, если поймают, Севрюгин чисто из поганого характера на колбасу тебя пустит…

Яшка фыркнул и ударил копытом, а потом головой затряс и замычал, протяжно, громко. На голос его Менельтор повернулся и ответил коротким то ли стоном, то ли вздохом, в котором почудился укор.

Мол, чего суетишься-то?

– Эх ты… бестолочь… вот если бы… – впрочем, вслух Маруся ничего не сказала, только рукой махнула. И принялась выбирать из путаной Яшкиной шерсти колючки, которые он умудрился где-то отыскать. И вот где, если из загона его третий день не выпускают? – На от…

Она вытащила из кармана горбушку хлеба.

Может, Менельтор и был красив, но хлеб она носила именно Яшке. И тот знал, задышал, зафыркал и глаза прикрыл… глазами и рогами они и были похожи.

Немного.

– Ты чего хотела-то? – спохватилась Маруся, закрывая второй загон. Яшку надо было подержать пару дней, пока Севрюгин подуспокоится, а то ишь, выдумал, что Яшка ему поле потоптал… да не было Яшки на том поле! Не могло быть!

– Маги приехать должны.

– Знаю.

– Мы там в клуб кровати принесли. Две. И еще матрасы… Сенька душ летний сфарганил…

– Молодцы.

– Марусь, ты чего? – Аленка всегда чуяла настроение. – Опять…

– Быка придется продать, – произносить это вслух не хотелось. Но и врать себе Маруся не привыкла.

Аленка шмыгнула носом и Яшка, почувствовав переменившееся настроение, бросил траву, затрусил к ограде и морду сунул меж штакетинами.

– Сама не хочу, но видишь же… не потянем. Его кормить надо нормально, витамины… для шерсти вон… у него шампуней больше, чем у меня. И ладно бы… работал… тогда б просто на вязках все бы отбили. А так-то… я на начало сентября на выставку заявилась, – Маруся вытерла вспотевшие ладони и в карманы сунула, чтоб не видно было, как руки дрожат. – Народного хозяйства… в Петербурге… императорскую… там… думаю, оценят.

Выглядел-то Менельтор внушительно.

– Можно будет и на месте договориться, если предложение хорошее…

– А… как… ну… – Аленка почесала Яшкину наглую морду, и он в ответ мазнул лиловым языком по пальцам. – Обстоятельства…

– Ну… придумаем что-нибудь… в конце концов, бычью потенцию при покупке никто не проверяет.

Марусе этот вариант тоже не нравился.

Вот категорически.

Не любила она врать, но иначе не выходило.

– Слушай! – Аленка вот не умела грустить долго. – А на выставку ты только быка или как?

– Да нет, общую подалась. Менельтора на конкурс, а у нас стенд будет, от хозяйства… там в погребе остались сыры кое-какие… ну и за лето чего-нибудь да сделаем. Стадо-то еще осталось.

Едва ли четвертая часть от того, которое было прежде.

– Кукурузу вон… морковку… все, чего наберем… это ж сельского хозяйства и народных ремесел.

– Ага, – сказала Аленка и задумалась.

Крепко так задумалась.

Трактор они починить не сумели, потому как электроника, а с электроникой ни Аленка, ни братья её, ни даже отец не ладили. Зато старый, в прошлом году поставленный, аккурат после приобретения нового, никуда не делся. Пусть даже Степка его модернезировать начал, но до конца не успел. Так что оживили, что уже неплохо. Глядишь… и вправду образуется.

Мена жаль, но… выручить за него можно столько, что хватит с банком рассчитаться и на закупки тоже…

– Слушай, – Аленка встрепенулась. – А они откуда ехать-то будут?

– Кто?

– Маги.

– Понятия не имею, – вынуждена была признать Маруся. – А что?

– Так, Семка говорил, что если со стороны Конюхов, то там дорогу чутка повело.

– Опять?

– Ну… дожди ж были неделю, а там болото рядышком, вот и потекло. Чего я тебе рассказываю! Сама знаешь… слушай, а если сядут?

– Как сядут, так и высядут, – необходимость заботиться о столичных магах вызывала в душе лишь глухое раздражение. – Маги все-таки…

– А… если не высядут?

– То хреновые маги.

– Все одно неудобно как-то выходит…

– И что предлагаешь?

– Может, я Семку пошлю? С трактором… ну, чисто на всякий случай… поглянет, если чего?

– Позвонить надо, – Маруся поморщилась. И вправду неудобно получиться может, да и ссориться неохота… вдруг и вправду польза какая от этих магов будет?

– Пробовали… связи нет. В смысле, недоступные… ты ж знаешь, от Конюхов там низинка, лес опять же…

И связь бывает по большим праздникам.

В Подкозельске она тоже не сильно радовала наличием, если внизу, а вот на чердаке была. Или еще на холм подняться можно. Или на дерево какое залезть, но тут тоже не всегда угадаешь…

– Ладно, – решила Маруся, глянув на небо. Дни были долгими, но и ныне солнце уже к закату потянулось. Коров пора принимать да следить, чтоб выдоили нормально, потому как в прошлый раз оказалось, что половина доярок на смену не вышла.

И аккурат перед проверкой из профсоюза.

Чтоб их…

– И вправду попроси Семку сгонять. Пусть проверит.

Глава 9.

В которой юные маги сталкиваются с некоторыми нюансами сельского бытия

«Уважаемая редакция, в вашей колонке психологической помощи, я прочел совет, что для восстановления душевного равновесия нужно написать письмо человеку, который меня бесит, и сжечь его. С тех пор не отпускает мысль, а что потом с письмом делать?»

Из писем читателей

Иван не заметил, когда пропала связь. Вот вроде была, и навигатор рисовал прямую дорогу, обещая прибытие к пункту назначения через два часа.

Тогда еще подумалось, что столько Иван не выдержит.

Нет, подаренная дядюшкой машина – если это чудовище можно так назвать – держалась бодро… правда, Иван очень надеялся, что никто из знакомых его не видел за рулем этого… этой… в общем, просто не видел. И выдохнул с облегчением, только когда столица осталась позади.

Да не тут-то было. Стоило отъехать на сотню километров, Иван почти и успокоился, когда Бер сказал:

– Останови!

Вот кто был полон предчувствий и оптимизма, которые заранее заставляли ухо дергаться. Левое. А это было верной приметой, что весьма скоро все пойдет не так, как планировалось.

– Зачем?

Машина дребезжала.

И еще её трясло. Пусть движок перебрали, но о рессорах или забыли, или изначально конструкция этого гроба не предусматривала подобных излишеств.

– Селфи сделаю.

– Опять?

– Снова! Улыбнись!

– Я на дорогу смотрю!

– Смотри, я что, мешаю? Улыбнись и смотри себе… улыбайся, представь, что мы, как древние викинги, отбываем в неведомые дали…

– Подкозельска?

– Ладно, в ведомые дали, где ждут нас…

– Поля, плодожорка и народное творчество… – Иван следил за дорогой, надеясь, что машина не развалиться в процессе езды. И главное, обидно… обгоняют все, кому не лень.

Даже на гробах, на которые он бы в прошлой жизни и не глянул бы.

А теперь, получается, что это он на гробу… в гробу?

– …опасности…

– Заблудиться в лесу?

– И сражения…

– С плодожоркой…

– Далась тебе эта несчастная плодожорка, – Бер откинулся на сиденье, во всяком случае попытался, но нынешние сидения не имели даже намека на анантомическую форму, не говоря уже о функциях поддержки поясницы, массажа и в целом облегчения жизни пассажиров. Поэтому сиденье скрипнуло, скрежетнуло и осталось неподвижно.

– Да она мне на экзамене попалась… а сам знаешь, Сипольцев еще та зануда… начал выяснять, что да как… немагические методы борьбы… заклинание Клюрева… круги Фахта… отвращающие… я ж… ай, ладно… главное, еще так, печально сказал, что зря это я. Мол, в жизни пригодится…

Иван вздохнул, поскольку свою правоту он признавать не любил.

– Думаешь, сглазил? – осведомился Бер.

– А кто его знает… но тебя-то тогда за что?

– Это да… – Бер, подумав, пришел к выводу, что неведомому Сипольцеву, даже если и имелись у него некоторых расхождения во взглядах с Иваном, желать зла еще и Волотовым не за что.

– Тебе тоже карту дали? – поинтересовался Иван, чтобы тему разговора сменить.

– Ага. Маменька еще вчера вручила…

– И?

– Что?

– Сколько там?

– Сто двадцать три рубля девяносто пять копеек.

– Сколько?! – Иван едва руль из рук не выпустил. А ведь была мысль глянуть, но карта была Императорского банка, надо было приложение скачивать, регистрироваться, подключаться… он же спешил.

Ну… дядя…

– Мама сказала, что это стандартная ставка выпускника, – Бер попытался закинуть ноги на приборную панель, но тот, кто создавал этого монстра автомобильной промышленности предусмотрел и это. Ноги соскользнули, а следом за ними едва и сам Бер не соскользнул, успел уцепиться за край сиденья.

И главное, со всей силы уцепился, а сиденье только крякнуло.

Но не сломалось.

– Фу ты…

– Как на это жить? – Иван испытал преогромное желание развернуть машину и потребовать… чего-нибудь потребовать… потом вспомнился насмешливый дядюшкин взгляд.

И желание исчезло.

– Вот и я спросил. Мама сказала, что как все нормальные люди. И сказала, что если не получится, то могу позвонить… вернуться…

– И? – Иван покосился на приятеля.

– Женит она меня. Передаст в заботливые руки супруги… так что, Ванька, ты как знаешь, а я… я, если что, в леса уйду. Буду жить охотой и собирательством.

– И чем охотиться станешь?

– Лук сделаю, – Бер все-таки сумел устроиться на кресле, сунув под спину подушечку, которую принес с собой. Кроме подушечки было еще пять чемоданов и потертый сундук с кожаными ручками, судя по весу – а грузить пришлось вдвоем – набитый кирпичами, не иначе.

Ну или конспектами.

Правда, Иван склонялся все же к кирпичам. Любовью к учебе Береслав Волотов не отличался, да и конспекты… нет, ну кто в нынешнее время конспекты пишет?

– Все так плохо?

– Не представляешь, насколько… к маменьке Зеленцова посваталась! То есть не к матушке, и не совсем, чтобы посваталась. Заявилась вчера в гости и откровенно так заявила, что, мол… у нее намерения. Честные.

Береслава передернуло.

– А это кто?

– Это… одна почтенная вдова. Четырех мужей схоронила… маменька смеется, что Зеленцова на этом опыте весь свой бизнес подняла. У нее похоронные конторы по всей стране. И главное, взгляд такой, будто она заранее мне эпитафию сочиняет…

– А маменька что?

– Что… маменька говорит, что разница в возрасте у нас не такая и большая, всего-то тридцать лет… а при нынешних технологиях и не заметно. Нет, она женщина, конечно, красивая… но вот как глянет, у меня все и обмирает.

– Совсем все?

– Частично! – огрызнулся Бер. – Красивая же ж… и состоятельная… и с родом нашим давно дела ведет.

– Какие? – Иван удивился вполне искренне. Какое отношение Волотовы, издревле занимавшиеся металлом, имели к похоронному бизнесу.

– Да прямое! Оградки там, заборы, ворота, композиции… опять же для мавзолеев всякое-разное. Дед сказал, что предложение хорошее… если так-то бизнес скрепить, но… в общем, тут или с императором замирюсь… или лучше каторга.

– Или Подкозельские чащобы, – сделал вывод Иван, втайне радуясь, что ему не грозит женитьба на не очень молодой, но состоявшейся вдове.

В принципе, пожалуй, ничего не грозит.

И от этого почему-то было обидно…

– Вот-вот… главное, найти почащобистей…

На этом разговор почему-то затих. А может, потому что говорить в трясущейся машине было сложно. Ехали… долго ехали. Пару раз останавливались, сменялись даже, когда становилось совсем невмоготу. И как-то кстати оказалась корзинка, всученная кухаркой, потому как питаться молодым и растущим надо вовремя, а на этих заправках невесть что подают.

Так и добрались до поворота.

– Ага, – сказал Иван, сверившись на всякий случай с навигатором. – Сейчас до Земельска, а потом поворот на Конюхи и дальше прямо… блин, ну и названия?

Бер что-то промычал, наверняка, соглашаясь.

– Может, позвоним? – предложил он, дожевывая предпоследний пирожок. Корзинка, которая не так давно казалась слишком уж объемною, на деле вмещала не так и много.

– Пробовал, – Иван благоразумно прибрал оставшийся пирожок. – Нет связи… может, телефон разрядился?

– Может.

На проселочной дороге скорость пришлось сбросить. Если до Земельска путь был еще более-менее приличным, с асфальтовым покрытием, пусть и потрескавшимся местами, то вот дальше асфальт исчез.

Дома тоже, как и иные признаки человеческого присутствия. Время от времени слева мелькали столбы линии электропередач, намекая, что цивилизация где-то рядом, но и только.

– Погоди, – Иван остановился на пригорке и постучал пальцем по экрану. – Кажется, все… приехали.

– В смысле? – Береслав выглянул в окошко, убеждаясь, что ничего-то не пропустил. Слева расстилалось поле, за краем которого виднелась тонкая полоска леса, даже с виду бесконечно далекого. Справа тоже расстилалось поле, но какое-то неровное, в рытвинах и яминах. В яминах стояла вода, а на сизых горбиках поднималась какая-то трава, что характерно, тоже сизая, клочьями чьих-то седых волос.

– В смысле навигатор – все.

– Как?

Бер сунул нос в телефон, убеждаясь, что навигатор и вправду все. В смысле, сам он никуда не делся, но вот связи не было.

– Может, деньги кончились? Хотя…

Он достал свой телефон и осознал, что дело отнюдь не в деньгах.

– А так бывает? – произнес Береслав с некоторым удивлением. На всякий случай он отправил телефон на перезагрузку, но… не помогло.

– Бывает, – Иван сунул свой в карман и поглядел на дорогу, уходившую куда-то вдаль. – Ну… если так-то… дорога тут одна… я примерно запомнил… дальше прямо, никаких поворотов, ответвлении, так что в теории…

Он чуть запнулся, осознавая, что звучит не слишком убедительно.

– В теории, – повторил Иван с куда большей убежденностью, – доберемся! Сворачивать тут некуда… вперед… нас ждут Подкозельские чащобы.

– Знаешь, – Бер задумчиво поглядел на далекую кромку леса. – Я был бы не против, если бы они нас подождали еще годик-другой…

– Думаешь, поверил? – с сомнением произнесла Елена Зеленцова, разглядывая ногти. Маникюр был неплох, но что-то смущало, то ли оттенок лака подобрали все же неудачно, то ли новая форма ногтей.

– Поверил, – Волотова совершенно по-девичьи хихикнула. – Ты бы видела ужас в его глазах… еще и отец добавил. Всерьез, мол, стоит подумать…

– И не стыдно так с ребенком-то?

– Стыдно, – Волотова пригубила смузи и слегка поморщилась, все же предпочла бы молочный, но в веганском кафе подавали исключительно полезные коктейли красивых цветов. – Немного… но… понимаешь, я ведь пыталась иначе. Говорила. Уговаривала. Объясняла. Просила… ладно, семейного таланта Господь не дал… ну так есть же иные! Он же не глупый мальчишка, только думать не хочет вообще. Ни о будущем, ни… отправь его так, он через неделю вернется и будет ныть, что жизнь не сложилась. Вон, давече заявил, что ему нужен психотерапевт.

– Серьезно?! – Елена осторожно понюхала высокий бокал. – Что это за дрянь-то?

– Смузи из сельдерея, свежей свеклы и чего-то еще… забыла, – Волотова мужественно ополовинила свой. – Не знала, что они формат сменили!

– А…

Елена осторожно попробовала коктейль.

– Жуть… так зачем психотерапевт?

– Он переживает экзистенциальный кризис и перелом личности. А потому остро нуждается в профессиональной поддержке…

– Может… и вправду?

– Он каждые полгода переживает этот перелом личности, – отмахнулась Волотова и попробовала безглютеновый торт. – Первый раз я прям в ужас пришла. Про отца молчу, тот до сих пор не знает. Не понял бы… он и так к Беру относится, как…

Она поморщилась, то ли от вкуса, то ли тема была не слишком приятна.

– Убогому? – подсказала Зеленцова.

– Именно. А еще психотерапевт… я к нему. А он заявляет, что, мол, мальчик чувствует себя ненужным и одиноким, что требуется отдых и понимание, и терпение… в общем, в следующий раз тоже… и потом. Давить нельзя. Критиковать нельзя. Ничего нельзя! И чем закончилось?!

– М-да, – своих детей Елена не имела. Задумывалась, конечно, но теперь вот снова засомневалась, надо ли.

– Именно! И повезло ведь, что Император добр… и вообще… могло бы все куда как хуже. И ему бы досталось. И роду. А ведь главное, этот мелкий паразит не раскаивается! Я в глаза ему смотрела и видела, что ни на секундочку! Ни на малость! Да, переживает, но не потому, что натворил, а оттого, что поймали. А чем его выходка могла роду обернуться…

Волотова покачала головой.

– Так что, спасибо тебе…

– Не за что.

– И… отец вот сказал, что если ты всерьез решишь, то…

– Чур меня! – Елена подавилась смузи, которое, пусть и было безумно полезным, если верить меню, но в горло проходило с трудом. – Я, если детей захочу, своих заведу! А твой Бер… мальчик неплохой, но… ты же знаешь, я люблю мужчин в возрасте, с опытом… с пониманием…

Она вздохнула.

– Но ради тебя с помолвкой я пока погожу… погодю… слушай, как правильно?

– Понятия не имею, – призналась Волотова.

– В общем, объявим через полгодика…

– С кем на сей раз?

– С бароном Равшинским…

– Ему же за девяносто!

– Именно… такой мужчина, – Елена Зеленцова блаженно зажмурилась, представляя себе и свадьбу, и похороны, которые воспоследуют через лет пять или десять… в общем, до того, как супруг успеет надоесть. Или она ему.

Главное, что хватит времени подготовить новую коллекцию повышенной концептуальности.

Эту мысль она запила очень полезным коктейлем. И решила, что от детей в ближайшем будущем все-таки воздержится…

Нервы у нее не те.

Определенно.

Глава 10.

О спонтанных решениях и венценосном коварстве

«Сбавить две».

Высочайшая резолюция на прошении купца Семижопкина о смене фамилии, после которой он получил право гордо именоваться Пятижопкиным[5].

Его Императорское Величество самым позорным образом прятались. Да так умело, что даже князь Поржавский, знавший привычки своего подопечного лучше, чем кто бы то ни было, не сразу отыскал его. И факту сему император вовсе не обрадовался.

Он, забравшись в дальнюю часть парка, весьма рассчитывал на пару часов тишины и покоя. И удочку прихватил. Благо, сюда руки садовников, хоть и добирались, но не слишком часто. И работали без особого усердия, вследствие чего сохранилось почти естественный вид с зарастающим прудиком, ивою и парой булыжников. Иные каменья грубого вида давно уж вывезли, заменив изящными статуями и фонтанами, но именно эти были принесены прапрадедом Императора, а потому и нервировали своим присутствием садовников, дизайнеров и прочих нежных личностей. Император, честно говоря, подозревал, что его прапрадед тоже желал покоя и не желал полного и всеобъемлющего преображения парка согласно очередной моде, а потому камни и приволок.

Ничего так идея.

Работала.

– Что? Матушка лютует? – спросил Император, не отрывая взгляд от поплавка. Пруд был невелик, но рыба в нем водилась, пусть и не золотые карпы, обретавшие в запрудах и озерцах основной части парка. Впрочем, тех не половишь.

Неприлично.

И жестоко.

– Изволит переживать, – князь Поржавский выразился дипломатично. – У нее приступ мигрени…

– И сердце болит, а еще в боку колет, – проворчал Император. – Кто на этот раз к ней приходил?

– Графиня Залесская… и не одна, как мнится.

– А…

– Сына её направили к берегам Баренцева моря. Рыбной ловлей заниматься. То есть, оказывать всяческую помощь местной рыболовной артели… там воду чистить надо, да и так проблем хватает. Добыча снижается вследствие загрязнения воды нефтью. Помните, докладывал?

– Помню, – бодро соврал Император. – И что графиня?

– Требует заменить Баренцево море Средиземным. Впрочем, на Черное тоже согласна, но без рыбной ловли…

Император вздохнул.

– Вот же… и что мне делать?

Ходоки к матушке потянулись сразу после того совета, вынудив признаться самому себе, что этого-то, женского, фактору Император не учел. Матушка его имела множество подруг, а те – иных подруг, и пусть светский этикет не одобрял подобных просьб, но в особых случаях…

Неоправданной жестокости.

Опалы даже…

Князь огляделся.

– Палатку поставить? – предложил он.

– Найдут, – Император положил удочку на землю.

– Может, уехать куда… скажем, на юга…

– И все они отправятся следом, – Император присел на камень. – Ты же понимаешь…

Князь понимал.

Матушку свою Император любил и старался не расстраивать, а она, чувствуя этакую власть над сыном, пользовалась ею не часто, но все же пользовалась.

И ныне не устоит.

– Уеду! – решил Император. – Тайно…

– Куда?

– В Подкозельск!

– Куда?! – переспросил Поржавский, признаться, несколько удивленный. Ладно бы к морю или там в горы. Натура его подопечного требовала движения, то ли дар сказывался, то ли кровь, где уж тут разберешь. Главное, что горы Император любил.

И море тоже.

Но Подкозельск… это вообще где?

– Я бумаги глянул… кто и куда направляется… интересно стало, – Император принялся сматывать леску. – Тогда и подумал, что стоило бы своими глазами… ты ж сам рассказывал, что прапрадед мой любил переодеваться в обычное платье и гулять по городу.

– Петербургу. По набережной. По согласованному маршруту при тайном сопровождении двух дюжин охранников.

– На набережной Петербурга меня и в личине узнают, – отмахнулся Император и во взгляде его появилось то, характерно упрямое выражение, которое летописцы скромно именовали великим наследием воли, а Поржавский втайне полагал явным проявлением дури, не раз и не два ставившим династию на край гибели. Главное, что выражение это, появляясь, свидетельствовало о решении принятом, от которого Его императорское Величество теперь не отступится. – Нет… я много думал…

Минуты две.

Или три даже.

– Колыма – далековато. Да и вообще Севера не люблю вот. Холодно там. Печально. На восточной границе я в прошлом году бывал. На югах сезон открывается, да и заявок там почти нет. Сами все решают… ну а Подкозельск – он рядышком. За день доберусь.

– На чем, простите?

– На мотоцикле, – Император аккуратно сложил удочку. – С утреца завтра выеду, и через сутки буду на месте.

Князь выдохнул.

Будут сутки, чтобы подготовиться…

Император, кажется, тоже это понял и руку на плечо возложил, и произнес так, ласково.

– Ты только попробуй мне все испортить!

– Как?

– Ты позвонишь туда… предупредишь… а потом особый режим… полиция на ногах, пожарные на ногах… все на ногах… балы, суаре, просители… и матушка скоренько прознает.

Поржавский подавил вздох, признавая, что, скорее всего, так оно и будет.

– Я тихо поеду. Своим ходом… наймусь на работу. Посмотрю, чем люди живут…

Князь прикрыл глаза.

– Ты ж сам говорил, что мне это понимать нужно… чаяния простого народа. А как их понять, если я этот простой народ издалека только и видел? – Император руку убрал. – Данные соцопросов… аналитика… хрень эта ваша аналитика!

– Почему это? – князь раздумывал, сколь велик будет гнев, если он нечаянно проговорится… скажем, в присутствии императрицы. Та точно не позволит Александру отбыть в неизведанные дали Подкозельска.

Император разгневается.

Обидится.

– Да потому! Ты помнишь, я просил подобрать девицу в любовницы?

– И? – Поржавский заинтересовался, поскольку задание он передал лучшим аналитикам.

– Они рекомендации выдали! Мол, надо найти такую, которая соответствует чаяниям больших групп населения. Вот скажи, кому любовницу ищут? Мне или этим… социальным группам?

– Ваша любовница – дело государственной важности, – осторожно заметил Поржавский.

– Ага, а потому надо, чтоб она была родовита, но не слишком, красива естественной красотой, но соответствующей современным о ней представлениям. Открыта для общения, но…

– Понял, понял…

Вот… бестолочи.

– И списочек приложили. С фотками.

– Ни одна не понравилась?

– Да как сказать… в общем, они все одинаковые!

– Кто?

– Девицы эти… и фотки их! Вот, честное слово, на одно лицо! Губки во, – Император выпятил губы. – Бровки – во! Скулы…

Растянул кожу у глаз.

– Глазищи… ощущение, что их на одном заводе выпустили!

В этом, как подозревал Поржавский, была доля истины.

– Так ведь… мода ныне, – попробовал заступиться за девиц князь, ибо очень некоторые родственники просили составить протекцию. – На брови. Крыло ласточки именуется. И скулы тоже… сообразно протоколу. Да и вовсе, какая вам разница?

– В том и дело, что никакой! Что одна, что другая… а если потом опознаюсь ненароком? И вообще… как-то я понял, что не готов пока к отношениям. Что мне надо отдохнуть.

– В Подкозельске?

Князь бы еще понял, возжелай Его императорское Величество в Сочи отправиться или на воды дружественного Баден-Бадена. Лазурный берег тоже подошел бы на худой конец, пусть бы и доставил немало забот, что службе безопасности, что дипломатам.

Хотя нет…

Снова писать начнут, что в государстве все-то прогнило, ежели государь иноземные курорты предпочитает. Но… таки ведь Сочи есть.

Крым.

Байкал с Алтаем. А он… в Подкозельск.

– А чем тебе не нравится? – удивился государь. – Послушай, как звучит… Подкозельск! Песня! Между прочим, там совместные владения.

Вспомнилось вдруг, что со слухом у Александра было туговато. И музыкальный вкус его отличался некоторою своеобразностью.

– Чьи?

– Мои. И Вельяминовых… да сядь ты уже, не маячь. И не говори, что не помнишь.

– Помню, – признался князь. – Дурное дело было… но давнее весьма. К сожалению, ваш отец всегда отличался… некоторой легкомысленностью… и этим многие пользовались, что порой приводило… к не самым… приятным последствиям.

Князь опустился на траву и с удовольствием вытянул ноги. А и вправду неплохо. От ручья тянуло прохладой. Поблескивала водная гладь, привлекая синекрылых стрекоз. Старые деревья дарили тень. Где-то там, в космах их, мелькали птичьи тени.

– Рассказывай, – повелел Император и вытащил из кармана кусок хлеба. – Будешь?

– Спасибо, воздержусь.

– Как знаешь…

– Я и сам был молод. Только-только на службу поступил. Ваш батюшка готовился принять трон… ваш дед болел. Война сказалась, Смута, которая едва-едва не разразилась… заговоры, мятежники. Страна в разрухе. Вот и получилось, что он все больше дел доверял вашему отцу. И в том числе жалобы от ближников.

Жаловались не сказать, чтобы часто. По нынешним временам и вовсе, почитай, скромно себя вели.

– Эта жалоба выглядела вовсе пустою. Кудьяшев опозорил девицу Вельяминову и отказался жениться. Вельяминовы же – род старый, уважаемый. И с императорским случалось родниться не раз, еще тогда, когда титулование иным было.

Нынешний государь задумчиво жевал кусок хлеба.

– Ваш батюшка отправил разбираться доверенное лицо… своего приятеля. А тот после доложился, что девица эта Кудьяшева приворожить пыталась. И вовсе вела себя непотребно, желая склонить к женитьбе. А раз так, то Кудьяшевы не виноваты.

– А они?

– А доверенное это лицо через пару месяцев женилось на младшей дочери Кудьяшева, получив за ней немалое приданое… что до Вельяминовых, то они вынуждены были оплатить издержки и штраф в казну. Когда о том ваш дед узнал, то ругался непотребными словами. Но вмешаться напрямую означало подорвать доверие к вашему батюшке, да и вовсе к императорскому суду и слову. Времена же… смуту пресекли, но уж больно много было тех, кто… говорил, что надобно власть менять, или не говорил, но думал и оказией бы воспользовался, случись таковая. И ваш дед, полагаю, весьма опасался, что хватит и малости, чтобы все началось снова… Вот и не стал оспаривать приговор. Вместо этого за личные средства выкупил некоторые земли и организовал с Вельяминовыми совместное хозяйство. Это позволило им удержаться…

– И продержаться, как понимаю, некоторое время, – Император догрыз горбушку.

– Именно. Вельяминовы славились стадами. Коров разводили особой породы. Сыроделы славные… таких, почитай, и нет больше. Ну а сам понимаешь, род слабый, бизнес доходный, вот и много желающих было ситуацией воспользоваться.

– Но имя деда отпугнуло.

– Верно.

– Отец же…

– Боюсь, это дело его нисколько не интересовало.

– И получилось, что… совсем обнаглели, – сказал Император решительно. – На месте и разберусь!

– Может… представителя все же?

Хмурый взгляд был ответом.

– Пожалуй… отправь и представителя. Жалоба ж имеется? Вот… кто там у нас свободен? Чтоб из нормальных?

– Князь Чесменов, – обдумав ситуацию, Поржавский пришел к выводу, что лучшей кандидатуры не сыскать. – Ему бы как раз уехать… после той истории с заводами. Оболенские весьма злы.

– Так они ж закон-то нарушили? – удивился император. – Чего злиться-то?

– Нарушить-то нарушили, но… князь от взятки отказался. Еще и оскорбился, что предложили… до глубины души…

И потому отыскал на несчастных заводах куда больше, чем собирался. Еще и высказался резко. А высказывание его взяли да записали, пустивши роликом по сети. И от этого репутация Оболенских пострадала куда сильнее, чем от обвинений в нарушении трудового законодательства.

В общем, Подкозельск, если так-то, место хорошее… и князь успокоится, и Оболенские, чай, в разум вернутся. Еще бы Его императорское Величество не совался, но…

– Вас же искать станут, – Поржавский прибег к последнему средству. – И министры, и матушка ваша… и что людям-то сказать?

– Скажи, – император широко оскалился. – Что я решил провести инспекционную поездку… инкогнито. Проверить, так сказать, как на местах дела обстоят.

Князь не нашелся с ответом.

Экое… однако, коварство. И тем удивительно оно, что прежде Александр отличался редкостной мягкостью нрава, да и прямотой, порой излишней.

– А… – только и сумел выдавить князь.

– Составь там список особо проблемных регионов. Тайный, само собой… и если кто особо будет интересоваться, куда ж я направился, то матушке про него упомяни, как бы невзначай…

– Думаю, про поездку объявлять не стоит, – протянул князь презадумчиво. – Слух пустим… так оно вернее будет. Объявлению не поверят, а вот слух… слухи – дело другое. Надежное.

Император слизал хлебную крошку, прилипшую к пальцу.

А князю подумалось, что подопечный его все-таки вырос. Хорошо это аль нет – время покажет. А слух он сегодня же пустит. И озаботится, чтобы нужных ушей достиг. Там, денек-другой, засуетятся, грехи собственные и родственные вспоминая.

К матушке-императрице бросятся.

А она, даром, что вдовствующая, но молода и деятельна. Вот пусть и деятельничает, главное, чтоб державе не в ущерб.

И со списком покумекать можно… Поржавский давно подозревал, что кто-то из личных слуг императора имеет нехорошую привычку делиться информацией. Вот заодно и случай выпадет понять, кто ж столь… неосторожен.

– Пойду я, – сказал Император, поднимаясь. И удочку подобрал. – Собираться…

И ушел, насвистывая веселую песенку.

Князь вздохнул.

И вытащив телефон, набрал номер.

– Леший? Дело имеется… секретное, само собой. Как иначе-то… в общем, собирай своих… в командировку отправитесь. Куда? В Подкозельск… где это? А вот карту возьми и найдешь, где это… а то совсем, я смотрю, страх потеряли…

Глава 11.

Повествующая о проблемах личной жизни и нелюбви женщин к неопределенности

• Если яд невкусный,
• Холодно топиться…
• Можно спрыгнуть с крыши,
• На крайняк – жениться[6].

Крик души очень творческой личности.

Маг первого ранга Алексей Дмитриевич Лешановский, прозванный Лешим по совокупности признаков, успел присесть и увернуться. Фарфоровая ваза, просвистев над ухом, врезалась в стену. Столкновения, само собой, ваза не пережила и брызнула осколками во все стороны.

– Сволочь! – крикнула пока все еще подруга Алексея Дмитриевича и следом за вазой отправила блюдо. Фрукты предварительно стряхнула, и оранжевые мячики мандаринов весело покатились во все стороны.

Ангелина же, взвесив блюдо на руке, крутанула его, запустив в Лешего. Леший, запоздало вспомнив, что все-таки является магом и не из простых, выставил щит.

– Какая же ты сволочь!

– Почему?! – возопил он, поскольку классическая логика, зачет по которой Алексей Дмитриевич сдал, пусть и не с первого раза, но все-таки, подсказывала, что в нынешней ситуации сволочь – совсем не он.

– Это ты виноват! – Ангелина Анатольевна огляделась и рука её потянулась к бутылке шампанского.

Открытой.

Начатой.

И неплохого же шампанского. Именно поэтому использовать бутылку не по прямому назначению было жаль. Что-то подсказывало, что пригодится оно.

Да и щит опять же.

Щиты у Лешего получались отменные.

– В чем?! – Леший разогнулся и тоже покосился на бутылку, раздумывая, успеет он добраться первым или нет.

И вовсе…

Дурацкая же ситуация.

Со службы сорвался, вспомнил, что годовщина. Вроде как. С датами у него сложно было, но тут вдруг явственно пришло понимание – она самая. Леший и подменился, благо, во дворце все было тихо. За цветами заехал и тортом. Торт теперь обнюхивала Мимоза, Ангелинина собаченция, существо мелкое и пакостливое, и отчего-то люто невзлюбившее Лешего.

Взаимно.

Цветы…

Цветы улетели за придурком, которого Леший обнаружил в гостиной, на своем диване сидящим и в виде, пусть не вовсе голом, но не оставляющим пространства для альтернативной интерпретации происходящего. Теперь-то Леший даже слегка занервничал: оно-то всего второй этаж, но мало ли… не приведи Боже, шею свернет или чего другого сломает, и потом выставят, будто это он, Леший, членовредительствовал.

– Ты… ты… – Ангелина, раскрасневшаяся, была хороша. Как и в тот день, когда Леший впервые её увидал.

Светлые волосы.

Синие очи.

Ресницы трепещут. Румянец горит.

Она вытянула руку и пальцем указала на дверь.

– Убирайся!

– Вообще-то, – ярость отступала, обида оставалась, а с нею детское почти непонимание. За что она так-то? Ладно, любви у нее никогда-то особой не было, это Леший чуял. У него, если так-то, то тоже. Ну какая любовь в его возрасте?

Просто…

Встретились.

Пришлись по сердцу. Начали наведываться друг к другу в гости. А потом как-то и закрутилось. Затянулось.

Съехались. Жили.

Четыре года как жили. Может, не душа в душу, но как-то ведь жили до сих пор. И вот, выходит, дожились на свою голову.

– Шампанским поделишься? – поинтересовался он совсем уж мирно. И торт поднял. Тот, правда, от падения треснул и розочки раскололись. Шоколадные.

– Ты ж не пьешь?

– Обычно… но так-то…

Ангелина подняла кружевной халатик и накинула на плечи. Огляделась. Поморщилась.

– По-дурацки вышло, – сказала она. – Ты чего приперся-то? У тебя ж дежурство.

– А ты откуда знаешь?

– График твоих дежурств я еще когда выучила.

Душу царапнуло нехорошее предчувствие, что учила она не просто так. И не из желания порадовать его, Лешего, блинами к возвращению домой.

– И давно у тебя с ним? – поинтересовался Леший.

Ангелина разлила шампанское по бокалам и протянула один.

– Пару месяцев… собиралась сказать, но как-то не уверена была.

Шампанское было кислым и в нос шибало. Леший затряс головой, отчего Мимоза зашлась истошным лаем. Подняв мандарин, он отер его о рукав и отправил в рот, целиком, со шкуркою.

Ангелина поморщилась, привычно выказывая неодобрение этакими привычками. А Леший не виноват, что ему со шкуркой вкуснее. И вообще…

– Так чего приперся-то? – Ангелина уселась в кресло и ноги вытянула. Длиннющие и ровнющие. Идеальные, можно сказать, ноги.

Как и сама она.

– Решил… поздравить… четыре года же ж, как встречаемся.

– А толку-то… – Ангелина осушила бокал. – Что ты на меня смотришь-то? Осуждаешь?

– А не надо?

– Осуждай. Но сам виноват. Мне о будущем думать надо, а с тобой каши не сваришь… четыре года, а ты не то, что предложение сделать не сподобился, вообще будто об этом не думаешь. Тебе и так хорошо.

– А тебе разве нет?

– А мне… а мне, Леший, уже двадцать восемь. Считай, почти уже все. Бабий век короток. После тридцати хоть наизнанку вывернись, а толку не будет. Найдутся и помоложе, и покрасивей. И не такие дуры, как я. Я ведь надеялась, что ты не просто так… что нравлюсь… что женишься. Заживем. Только потом повзрослела и поняла, что в голове у тебя не то совсем. А я семьи хочу. Нормальной. Жизни. Тоже нормальной. Детишек там… мужа, который дома, а не где-то там, а где и с кем не понятно, потому что секретность и говорить нельзя. И вот пойди, узнай, чем он там занят. Врагов душит или с бабой какой курорты осваивает…

Прозвучало донельзя обидно.

Леший, между прочим, не изменял ей. Ну… разве что пару раз всего… но это случайно, невсерьез и не считается. И вообще, он мужик. У него потребности.

Мимоза из-под кровати тявкнула, явно высказываясь, что обо всем этом думаешь.

– Я поняла, что жениться на мне ты не собираешься, – Ангелина налила себе еще шампанского. – И не спорь. Себе же говоришь, что когда-нибудь потом обязательно сделаешь предложение. Лет через пять, а может, через десять. Но вообще тебе и так неплохо… верно?

Оставалось кивнуть.

Мимоза, осмелев, вцепилась в штанину и с утробным рычанием попыталась оторвать кусок.

– А скорее всего через те же пять лет ты бы нашел кого помоложе или породовитей. Ты ж при дворе крутишься? Да ладно, я не дура, вижу, что в простом месте обычному охраннику столько не платили бы… квартирка эта… не особняк, то тоже весьма себе. Оклад твой… остальное. Но не о том ведь речь, верно? Правда в том, что с тобой у меня перспектив никаких. И будущего нет.

– Тогда зачем я был нужен?

– Ненавижу одиночество, – пожала плечами Ангелина. – Да и в целом так-то неплохо жили, но… на время, Леший. Исключительно.

Хотелось что-то ответить, такое, хлесткое и обидное. Но Ангелина глянула укоризненно и произнесла:

– Вот только не надо петь, что ты меня любишь без памяти и жить без меня не сможешь.

Сможет. Это Леший знал точно, но…

– Может, и люблю, – буркнул он из чувства противоречия.

– Леший… встречаться мы начали в январе. А сейчас, – Ангелина кивнула на окно. – Лето вон почти уже… съехались тоже осенью.

– Никогда я даты не запоминал.

– Просто тебе плевать на эти даты. И на меня, если так-то… ты вот цветы принес.

– И чего?

– Лилии…

– Ты не любишь лилии?

– У меня на них аллергия, придурок! – рявкнула Ангелина. – И на орехи тоже!

Леший поглядел на торт, вспоминая что-то этакое… торт и вправду был густо усыпан жареным фундуком.

– А вот скажи… ладно, не мне, но у того, кого ты охраняешь, у него на что аллергия? Помнишь? И вкусы, небось, тоже? И своих дружков, что да как… это потому, что они все – важны. А я…

– Нет?

– Не особо. Ты хороший парень, Леший. И меня не обижал. Но правда в том, что… нет у нас с тобой будущего. Никакого. Было удобно какое-то время, но и только…

Она поднялась и поставила бокал.

– Вещи мои, пожалуйста, выкинь с балкона.

– Чего?! – это даже обидело. Может, у Лешего характер был так себе, испорченный службой и в целом жизнью, но не настолько же!

– Ноут я заберу позже. Украшения тоже… так, вот, – Ангелина весьма шустро вытащила из шкафа ворох платьев, который быстро разобрала на две кучи. Меньшую убрала в шкаф, большую оставила на кровати. – Это выкинешь… и белье тоже. Сейчас, я скоро… ага… ключи завтра в почтовый ящик кину. Ну или можешь подождать, если не доверяешь.

Не доверяет. Уже.

Хотя… чужого Ангелина брать не станет. Не тот характер.

– Да не собираюсь я…

– Леший, – сказала она мрачно. – Если уж сам жениться не собираешься, так хотя бы помоги…

– Вышвырнув твое тряпье?

– Именно… – она пощипала себя за щеки, покусала губы, глаза старательно потерла. – Мне же надо как-то вот… перед Мишаней предстать.

Мишаню почему-то стало даже жаль. Подумалось, что не стоило его в окно выкидывать. Леший очень надеялся, что Мишаня этот не сильно пострадал.

Маг все-таки.

А маги – твари живучие.

Ангелина же взбила светлые кудри.

– Как я выгляжу?

В глазах её стояли слезы.

– Чудесно, – не соврал Леший, чувствуя, что вечером напьется. И не шампанского.

– Отлично… тогда я побежала. А ты вещички выкинуть не забудь! И можешь материться.

– Спасибо, – буркнул Леший.

– Ты… не обижайся, Лешка… и не думай… я в последний год поняла, что… не сложится у нас. Искать стала. И нашла вот… Мишаню. Кстати, замуж зовет… он, может, не великих чинов, но вполне себе толковый. А жизнь такая, что… кроме меня обо мне никто не позаботится. Ты же, если встретишь ту, которая и вправду по сердцу, в следующий раз не щелкай. Нам, женщинам, конкретика нужна, а не это вот все…

Ангелина подхватила Мимозу, которая тотчас угомонилась и уставилась на Лешего круглыми глазищами. В них виделся упрек.

– Мишенька! – возопила Ангелина уже за порогом и как-то вот переходя на тонкий крик, заорала. – Спаси меня…

Хлопнула дверь.

Леший сел на кровать, взял бутылку и отхлебнул из горла. Вот ведь… а ведь он действительно подумывал жениться. Когда-нибудь потом. Может, через год. Или через два. И вообще… чем ей так не нравилось? Чего их всех в замуж тянет-то? Жила себе в квартире… на всем готовом. И денег Леший не жалел. Бабы… вечно навыдумывают себе, а ему страдай.

– Мишенька! – донеслось сквозь открытое окно. – Ты… ты же меня не бросишь… теперь… он меня выгнал!

И столько надрыва, что впору поверить да сочувствием проникнуться. К Мишеньке.

Леший поглядел на гору одежды.

Вздохнул.

Сгреб…

Платья летели с балкона пестрым комом. Только шелковый халатик, распахнув рукава-крылья навстречу ветру, попытался подняться выше третьего этажа, но силы скоро оставили его, и халатик опустился на газон, где Ангелина упоенно рыдала на груди тощего рыжеватого типа. А тот утешал, уговаривая чего-то там… даже кулак поднял, Лешего завидевши, но как-то вот…

Нерешительно.

Будто должен был обозначить свое к Лешему отношение. Леший сделал вид, что угрозы не увидел. Он вернулся в комнату. Сел на кровать и допил шампанское, как было, из горла. А что… у него горе. Наверное.

Торт он поднял, снял крышку и, сковырнув слегка помявшийся шоколадный цветок, отправил в рот. Подумалось, что теперь никто не станет пенять, что он, Леший, руки не мыл.

Или вот ложкой не пользуется.

И вообще потребляет вредную еду… подумалось и от мыслей сделалось совсем уж тошно. Точно напьется. Все одно выходной же ж. Но телефонный звонок не позволил мысли оформиться, не говоря уже, чтобы самому Лешему перейти от мысли к ея воплощению.

– Да, – сказал он и подавил вздох, услышавши голос князя. Как-то сразу пришло осознание, что напиться не выйдет. И дальнейший разговор лишь подтвердил опасения.

Или надежды?

– Подкозельск… – протянул Леший. Звучало… сообразно душевному настрою.

– Вы там только на глаза не попадайтесь, – князь просил. – А то ж заметит, задурит еще. Ты ж его знаешь. Да и не лезьте так-то. Просто пригляньте. На всякий случай.

Леший кивнул. А потом сообразил, что князь его не видит.

– Приглянем, – пообещал он. – Сейчас и выдвинемся… там леса-то хоть есть?

– Понятия не имею, – Поржавский с подчиненными предпочитал быть честным. – Найдите. Или организуйте там… на месте разберетесь. И смотри, Леший. На тебе государь!

Леший вытащил из-под кровати бирюзовый бюстгальтер, отделанный кружевом. Покрутил. И вышел на балкон. Бюстгалтер не пытался оседлать ветер, но скучно повис на березе, видом своим немало обрадовав местечковых ворон.

Ангелины уже не было.

Её рыжего Мишеньки тоже. Небось, утешать поехал. И гардероб обновлять, судя по тому, что тряпье осталось лежать во дворе.

А может… и вправду, к лучшему?

Ну их, этих баб… другую найдет, еще лучше прежней. И… вообще, ему сейчас не о бабах надо думать, а о безопасности вверенного объекта.

– Подкозельск, – произнес Леший презадумчиво. И уже куда веселее набрал своего зама. – Собирайся.

Это он произнес совсем уж бодро, а еще добавил:

– Наш ждут Подкозельские леса!

Глава 12.

В которой министр дает интервью о небывалых перспективах развития сельского хозяйства

«Небывалую сознательность проявили наследники многих великих родов, вдохновленные речью Его императорского Величества. Вспомнили они о своем долге перед Отечеством и, выразив горячее желание служить ему, отправились в разные уголки Империи, дабы там, работая наравне с простыми людьми…»

«Известия», ну очень патриотическая статья

Министр сельского хозяйства, князь Рыжков Елисей Витольдович, слегка щурясь, старательно улыбался в камеру. Предчувствия были самыми недобрыми. Нет, вопросы грядущего интервью ему выслали заранее и согласовали трижды, убрав ненужные, благо, канал был государственным, а потому ведущие, да и весь коллектив, сполна осознавали возложенную на них ответственность.

Но все одно было неспокойно.

Прямой эфир все-таки.

И зал…

И эта вот девочка в темно-синем костюме поглядывает с насмешечкой, будто догадывается о неспокойствии.

Рядом порхают гримеры. Суетно. Жарко. И пахнет не цветами, но потом, духами, косметикою всякой. И от этих запахов позорно свербит в носу.

– Вы, главное, держитесь уверенно. И отвечайте также, – в десятый раз кряду повторил помощник, который и организовал это интервью.

Не к добру.

Не стоило соглашаться. Плевать на гласность и политику открытости…

– Прошу, – ведущая указала на кресло. Над ухом министра закрепили микрофон, еще один прикололи к лацкану пиджака. – Вы не волнуйтесь… я вас только умоляю, поменьше терминов. Тема и без того своеобразная, зрители не любят слушать про сельское хозяйство.

И ручки сложила.

– Единственно… – она чуть замялась. – Даже не знаю, как сказать…

Предчувствие окрепло.

– Произошла небольшая рокировка…

– Что?

– Матвей Федорович, который должен был оппонировать, в больнице оказался. Острый приступ панкреатита… – ведущая изобразила скорбное лицо. – Но вы не волнуйтесь. Мы отыскали достойную замену.

И тут в студию вошел человек, глянув на которого Елисей Витольдович осознал, что ко внутреннему голосу и предчувствиям прислушиваться надо.

Вот…

Мог бы тоже в больничку съездить. Язву там врачу показать или на аритмию пожаловаться с давлением вкупе. А сюда бы помощника спровадил…

Елисей Витольдович и руку поднял к сердцу, прикидывая, сколь уместно будет изобразить приступ.

– Вы ведь знакомы с Саввой Тимофеевичем? – осведомилась ведущая.

Знаком.

И с ним. И с норовом его дурноватым, который, однако не помешал Савве Тимофеевичу карьеру сделать. Целым ректором стал, поганец этакий.

– Рад встрече, – осклабился тот.

Был Савва Тимофеевич не по-ученому высок и широкоплеч, при том обладал обширной лысиной, по слухам искусственного происхождения, призванною хоть как-то уравновесить стати с ученым званием. Еще Бычков имел привычку носить очки.

Большие. В грубой роговой оправе.

И вновь же люди близкие знали, что стекла в этих очках обыкновенные. Просто… стесняется Савва Тимофеевич своего обличья, более уместного для боевика, нежели для профессора.

– Главное, умоляю вас, не отступайте от протокола, – ведущая ручки сложила. Савва Тимофеевич нехорошо усмехнулся.