Птица-тройка бесплатное чтение

                                                                              «Будьте мудры, как змии и просты, как голуби»

                              Евангелие (от Матфея)

Суть окружающего сокрыта едва воспринимаемой истиной, окутанной туманом созерцания и проявления чувств.

Ч а с т ь п е р в а я

Начало жизни ближе всего к естеству. Там матрица личности.

Глава первая

Первые семь лет под огненным знаком Овна – самые непредсказуемые и тревожные. Слабый огонек, рожденный из искры любви. Он может неожиданно погаснуть от дуновения ветра и капли дождя или стать самой мощной стихией на земле.

1

В разгар майского дня, весело спрыгивая со ступенек подъезда, на улицу вышли два мальчика. В их глазах отражалось выглянувшее из-за туч солнце. Влажный воздух от блестящих луж и еще не успевших высохнуть веселых ручейков будоражил ноздри терпкими запахами уходящей весны, которая уже обволакивала теплом надвигающегося лета.

Старший, лет двенадцати, белобрысый, с пытливым светлым взглядом широко распахнул полы верхней одежды и покровительственно посмотрел на прищурившегося от яркого солнца шестилетнего малыша. Глядя на приятеля, круглолицый дошкольник с прямой челкой и темными глазами смело расстегнул пуговицы неприхотливо перекроенного «на рост» пальто.

– Пошли к экскаватору, – позвал Валька.

– А где он? – оглянулся Паша.

– На сквере…

Мальчики двинулись к едва сохранившемуся за домом зеленому садику, на территории которого быстро разрастался склад песка литейного завода. Самосвалы подвозили речной и использованный после отливок песок, сваливая рядом с дорогой, а экскаватор отбрасывал его дальше, к середине бывшего сквера.

Рядом с увеличивающейся горой еще виднелись остатки кустов акации и несколько когда-то развесистых, а теперь почти прозрачных деревьев. До появления здесь техники это просторное место было площадкой для детских игр – среди пестрой травы с горьким запахом полыни и неожиданными красками желтых лепестков «собачки», сиреневой кашки и мелких полевых ромашек. Неприметные цветы и разнообразная зелень привлекали сюда несметное количество самых разнообразных постоянно галдевших и наслаждающихся жизнью птиц.

Приблизившись к клокочущему экскаватору, ребята вдыхали запахи солярки, смешанные со слабым ароматом полевой травы, и наблюдали за движениями громадной машины.

Валька любил смотреть на работающие строительные агрегаты и самосвалы, мечтая стать крановщиком или шофером. Он внимательно провожал глазами громадный ковш до резкого опорожнения над растущей кучей. Повторяющиеся движения техники нисколько не утомляли его.

Присевший на корточки малыш поначалу тоже увлеченно наблюдал за размашистыми поворотами машины, похожей на бескрылую птицу с огромным открывающимся клювом. Но скоро душа его уже противилась этому страшному птеродактилю, изрыгающему сыпучие плевки на песчаное новообразование, которое походило на неприступный вражеский оплот в неравном бою с маленьким островком детской свободы. В воображении ребенка редкие победные клики «ура» детворы быстро умолкали под нашествием громады песка.

Паше даже казалось, что он предает и этот юный отряд, и беззащитных птиц своим равнодушным созерцанием происходящего.

Валька учился в четвертом классе и был наставником Паши во дворе. После школы с ним доверительно отпускали малыша – погулять около дома. А по утрам он играл под присмотром соседки вместе с ее трехлетней дочкой.

Маленький Паша не помнил точно, когда первый раз без мамы или брата начал выходить из квартиры, играть в подъезде с соседскими детьми, а потом и гулять с ними на улице во дворе.

Он не знал и даже не задумывался, кем будет, когда вырастет. Мама часто говорила его брату-семикласснику, поглядывая и на младшего:

– Боря, надо хорошо учиться и обязательно поступить в институт.

И на вопрос шестилетнего мальчика: «Почему?» назидательно разъясняла:

– Чтобы получить хорошее образование… Иначе пойдешь в дворники.

В их доме дворника не было, но Паша заранее чувствовал неприязнь к этой профессии и определил что-то недоброе и постыдное в такой работе. Рядом с их подъездом находился проход в подвал, и малыш всегда насторожено смотрел на него, втайне побаиваясь, что именно оттуда появится тот злосчастный дворник.

В этом подвале жил его дружок, татарин Марс. Он был старше Паши на полтора года. Отца его никто не видел, а мать постоянно пропадала на работе. Марс или Марсик, как его все называли, был предоставлен самому себе. Он не учился, несмотря на то, что достиг школьного возраста, был очень худой и большую часть дня спал дома.

Паша не раз замечал, что в комнате Марса никогда не было ничего съестного, кроме чая, и идя на улицу, он часто брал для Марсика баранку или бутерброд. Когда друга звали гулять через расположенное прямо на уровне земли окно, он кричал:

– Сейчас попью чаю и выйду.

Иногда к Марсику приезжал его двоюродный брат, работающий шофером на грузовой машине. Имени его никто не знал, и обращались только по фамилии – Зарипов. Увидев заезжающую во двор знакомую «полуторку», ватага ребят подбегала к кабине и самозабвенно наперебой кричала:

– Зарипов! Прокати!

Он часто спешил, но малыши настаивали на своем, привлекая младшего брата, и улыбающийся Зарипов почти всегда соглашался на небольшой маршрут по «шоссейке» – вокруг сквера и окрестностей дома. Без ума от счастья, дети, словно стая воробьев, моментально взбирались и заполняли кузов машины. Марсик и еще кто-нибудь из ребят лезли в кабину. Счастье продолжалось всю эту короткую дорогу. Глаза Марса загорались: он был очень горд за своего доброго брата, лихо крутившего баранку.

К наблюдавшим за работой экскаватора ребятам подошел Ленька. Он смерил взглядом громадную машину.

– Скоро закончит, – видя, что самосвалы перестали подъезжать, уверенно заметил Ленька.

Валька безучастно посмотрел на него:

– Просто перерыв…

– Пошли к сараям, – настаивал новый созерцатель.

Построенные немного хаотично, но соблюдавшие общую линию, сараи напоминали ограду вокруг дома и являлись непреложным атрибутом двора. Около них дети играли в прятки, часто сидели на крышах, наблюдая окрестности, загорали летом на солнце, а зимой с восторгом и ребячьим задором прыгали вниз на мягкие снежные сугробы.

– Я нашел одну штуку… Она здорово выжигает, – продолжал Ленька, показывая на оттопыренный карман.

– Покажи, – заинтересовался Валька.

Ленька вынул круглое отбитое с одной стороны стекло.

Валька взял его и оценил сразу:

– Это часть лупы… Дай попробовать, – он двинулся за Ленькой на крышу сарая.

– Покажи и мне тоже, – вслед за ними побежал Паша.

Выпуклое стекло действительно хорошо выжигало на куске фанеры под ярким солнцем.

Валька показал Паше, как линзой фокусировать солнечный луч для прожигания дерева. Сначала появлялся дымок, разжигая темную точку. Перемещением фокуса можно было формировать линию или рисунок.

– У меня тоже выходит! – радостно кричал малыш.

– Ну, ладно, хватит баловаться, – забрал стекло у маленького мальчика Ленька и по-хозяйски опять положил его в карман.

Почти Валькин ровесник, Ленька учился в школе во втором или третьем классе, слыл второгодником, лентяем и двоечником. Он тоже жил в подвале, так же, как и его младший болезненный брат.

У родителей Леньки, в отличие от Вальки и Паши, был собственный сарай, который стоял от угла дома самым первым во дворе. Как и во многих других, там было много барахла и всякой всячины – от родителей, дедушек, бабушек и вообще неизвестно откуда. Ленька любил там возиться, разбирать сваленные вещи, в том числе использовать их для благоустройства. Летом он здесь ночевал, и ему постоянно приходило в голову менять обстановку своего жилого помещения. Паша прекрасно понимал его. Он часто спускался в подвал, чтобы попасть в комнату Леньки или Марса, и всегда ощущал неприятное чувство замкнутого пространства, которое нестерпимо давило на детскую душу: еле освещенный узкий коридор с прогибающимися половицами и неприятными влажными запахами канализации и подземелья.

– Пойдем, я еще что-то покажу, – спустившись на землю и заходя внутрь сарая, позвал Ленька.

Паша двинулся за ним. Валька задержался, продолжая сидеть на крыше и смотреть на проезжавшие вдалеке по шоссе автомобили.

Ленька по-хозяйски пропустил вперед малыша, и, достав из угла сломанный табурет, начал подыскивать необходимый брусок для починки. Паша пытался помочь в поиске. Они несколько раз прибивали гвоздем подобие новой опоры, но каждая конструкция разъезжалась, не выдерживая нагрузки. Только после появления Вальки и укрепления с его участием ножек табурет можно было использовать в качестве мебели. Ленька пару раз попытался раскачать сотворенное изделие и, убедившись в его надежности, подпрыгнул и уверенно сел на него.

Валька удовлетворенно пошел к выходу, и Паша двинулся за ним.

Ленька нехотя выходил из сарая, любовно оглядывая его содержимое.

– Валь, поможешь слепить самокат? – спросил он, показывая два найденных подшипника и широкую доску.

– Запросто… Только нужен еще один… побольше.

Паша с гордостью посмотрел на своего наставника:

«Валька все сможет…», – восхищенно размышлял малыш, выходя за ним на воздух.

Солнечный свет после затемненного замкнутого помещения благотворно действовал на ребят. Валька с Пашей снова забрались на крышу. Хозяин сарая ходил внизу, осматривая его снаружи и что-то обдумывая.

Шум неожиданно взлетевших в небо голубей окунул ребят в романтику мечтательного настроения.

– Это Толик запустил своих… – тихо произнес Валька, глядя на вспорхнувшую в небо стаю.

Сильные белые птицы поднялись высоко вверх и начинали парящий облет двора.

Маленький мальчик на минуту забыл обо всем на свете, ему казалось, что это он сам с белыми крыльями в голубом небе высоко летит над домом, сквером, шоссейкой, горой песка и тяжелыми дымами вагранок.

– Пашка, тебя мать зовет домой, – услышал он вдруг приглушенный голос Леньки.

Будто разбуженный от восторженного сна, Паша опустил глаза до уровня дома и увидел зовущий взгляд мамы из знакомого окна.

2

Валька спустился с крыши вместе с Пашей, и они побежали к подъезду. Отсутствие лифта не мешало легко подниматься пешком на самый высокий 5-й этаж, где жил Паша. Валька обитал на четвертом, и последний пролет малыш преодолевал самостоятельно. Последняя лестница и площадка перед Пашиной квартирой открывала до самого потолка много свободы и света, исходящего из сквозной оконной рамы. Высоту потолка подчеркивал уходящий вниз, словно к подножию горы, глубокий винтовой проем. Детские игры здесь приобретали особую прелесть, потому как мяч или игрушку можно было подбрасывать очень высоко.

Паша весело бежал по этой площадке к своей, последней квартире. Ее победный номер – 50 – вселял непередаваемую теплоту в детскую душу. Дверь открыла слепая пожилая соседка, она ласково погладила его и пропустила вперед.

Паша сразу почувствовал запах пирогов и услышал радостный мамин голос на кухне. Он заглянул туда. Мама разговаривала с тетей Раей и разогревала обед. Кухонное пространство, около восемнадцати квадратных метров, вмещало общую плиту, три стола для каждой семьи, чугунную раковину с медным водопроводным краном, которым пользовались и для умывания. Окно кухни опускалось на широкий подоконник, под которым находился проем с выходящим на улицу просторным шкафом для хранения продуктов.

– Помой руки и возьми пирожки, – показала на тарелку мама.

Паша подошел к раковине и, намылив руки, подставил их под струю воды.

Мама взяла кастрюльку с супом.

– Твой дедушка приехал, – сказала она ласково, и они вместе пошли в большую комнату. Пашина семья, в отличие от других жильцов, имела две комнаты. Маленькая была папиным кабинетом.

Дедушка сидел за столом и смотрел в окно. Малыш сразу увидел перед ним коробку с игрушкой и огромную книгу. На подоконнике лежали подарки и для старшего брата Бориса.

Паше очень нравилась внешность дедушки, со стриженной ежиком головой, короткой седой бородкой, круглыми очками и необычным, немного рассеянным взглядом серых добрых глаз. Он был не похож на окружающих людей. В книжках с картинками, которые малыш любил внимательно рассматривать, дедушка очень походил на доброго, доверчивого и любознательного Паганеля. Отец часто перед сном читал ему эту книгу о поисках капитана Гранта.

В их семье вообще было много интересных иллюстрированных книжек про путешествия, потерянные миры с завораживающими доисторическими животными. Вот и сейчас на обложке принесенной дедушкой книги он по слогам прочел под его улыбчивым взглядом: «Приключения Гулливера».

– Петр Александрович, как поживаете? Как самочувствие? – накрывая на стол, спросила мама.

– Слава Богу, пока не жалуюсь… Правда, в моем возрасте… пора идти в паломники и странствовать…

– Да что вы… – недоуменно улыбалась мама.

– Как ты поживаешь, Павлуша? – обратился он к внуку.

Так звал малыша только дедушка, глядя на него с непередаваемо любопытным прищуром глаз. Говорил он мягко, немного раскатисто окая, и всегда «на равных», как со взрослым. Нельзя было сказать, что это нравилось Паше, но всегда неожиданно настраивало на необычный контакт.

– Да так… гуляю с ребятами…

– С кем?

– С Валькой.

– Я видел его… хороший мальчик.

– Ты … его знаешь? – поинтересовался малыш.

– Вижу… по глазам…

– А Ленька?

– Его не знаю…

Паша немного помолчал и взглянул на деда:

– А что такое паломник?

– …Паломники …ходят по свету, странствуют, поклоняются святым местам, – искренне улыбнулся дед.

– А зачем?

– Человек вообще похож на странника…

– На какого странника? – недоумевал малыш.

– Что-то вроде путешественника…

Малыш внимательно смотрел на деда.

– Понимаешь, внучок, мы все христиане… ты тоже крещеный, – начал тихо и не очень ясно дед. – А христиане должны жить благочестиво, но… многие лицемерят, хотя сегодня трудно жить без грехов…

– Как это – жить… благочестиво? – не унимался мальчик.

– Благочестие вмещает в себя два смысла: благое… и честное, – улыбнулся дедушка.

– Выходит… эти паломники – самые честные?

– Пожалуй, верно… Они стремятся совершать хорошие и правильные поступки… Странствуя, они отрекаются от всего пагубного, как бы расстаются с земной жизнью, питаясь очень скромно, делая как можно больше благого для других, идут пешком с посохом и сумой к местам, прославленным самим Богом или его верными сподвижниками, чтобы смиренно ощутить благодать Божию.

Не дожидаясь следующего вопроса, дед погладил Пашу по головке:

– Надеюсь, что ты это когда-нибудь ощутишь сам…

Петр Александрович с радостью чувствовал, что малыш, не осознавая глубины, задает важные вопросы.

Мальчик смотрел на деда. «Все-таки он точно похож на Паганеля», – вертелось в его голове.

– Ну, зачем вам это паломничество… Да, и как все это непросто, – сказала мама.

Дедушка задумался:

– Моя тетка в начале века ходила ко гробу Господню и привезла из Палестины пальмовую ветвь… Только теперь вспоминаю, с каким благоговением она рассказывала о проведенных в паломничестве днях…

– А где она, эта ветвь? – неожиданно опять встрянул Паша.

– Не знаю… мы же все уехали из отчего дома, – огорченно посмотрел в окно дед.

Паше даже показалось, что дедушка едва удержался от слезы.

Мальчик всегда немного удивлялся речам деда и его рассуждениям, они казались ему очень близкими по сердцу, трепетными и одновременно не очень понятными.

– Поешьте супчика, Петр Александрович, с пирожком из моркови, – мама знала, что он любит ее стряпню.

Она наливала суп в большие восточные пиалы, и малыш во все глаза рассматривал необычную новую посуду.

– Это дедушка принес в подарок, – пояснила мама.

«Странные какие-то, эти пиалы», – подумал мальчик.

Дедушка оживился и повеселел. Он с удовольствием кушал, ласково поглядывая на мать с сыном.

После чая он как бы неожиданно встрепенулся.

– Уж Борю не дождусь… пойду.

– Посидите еще, Петр Александрович, – забеспокоилась мама. – Может, и наш папа скоро придет…

– Нет-нет… Пора! – уверенно произнес он.

Петр Александрович всегда приходил неожиданно и также уходил, как будто его и не было. После прощания с ним Паша всегда чувствовал непередаваемую утрату доброты откуда-то из тридевятого царства. Эта доброта представлялась ему необыкновенной птицей с теплыми и зоркими глазами, о которой всегда напоминал подаренный дедушкой очень красивый столовый сервиз. По праздникам или, когда приходили гости, мама доставала его, и на матовом фоне фарфора малыш видел во всем великолепии этих экзотических птиц с человекоподобными лицами, яркими перьями, гордой осанкой и неповторимо разными взглядами. Нередко воображение малыша заполняли Жар-птица и другие волшебные птицы.

После ухода дедушки Паша долго рассматривал принесенную коробку с игрой в крокет. Он с интересом перебирал разноцветные деревянные молоточки, шарики и проволочные ворота с деревянными ножками.

– Вот придет Боря, и попробуете поиграть на столе, – заметила его внимание мама.

– Сейчас никто не играет в такую игру, – робко заметил малыш.

– А раньше многие играли…

– И ты играла?

– Очень давно, – задумалась мама, ставя на стол швейную машинку.

Она часто перешивала старые вещи, и они становились опять новыми и удобными, но только меньше по размеру. Вся Пашина каждодневная одежда вышла из маминых рук с помощью этой красивой черной машинки с золотыми иностранными буквами.

Паша очень любил крутить ее большое блестящее колесо, которое при помощи резинового ремня давало движение нити, оставляя замысловатые стежки на ткани. Когда машинка была свободной, малыш снимал соединяющий ремень, и блестящее колесо вращалось очень быстро. Он наслаждался его скоростью и ровным успокаивающим движением удивительно точной машины.

Но сейчас Паша задумался о том, как и с кем играла мама в эти странные молоточки и шарики.

– Мам, а ты играла в эту игру с папой?

– Нет, – улыбнулась она, – я его тогда еще не знала…

Паша подошел к большому окну, которое выходило во двор. Вдалеке за больничным комплексом виднелся стадион.

Вчера с ребятами они ходили туда, и его с Марсиком приглашали в секцию тенниса, как говорили, «большого». Ребята не решались знакомиться с новой игрой, а Паша рискнул попробовать.

– Почему большого? – спросил он.

Они услышали о неизвестной игре в «пинг-понг», и малыш осторожно взял в руку необычную лопатку с пластмассовыми натянутыми в клетку струнами.

– Это ракетки… попробуйте ими ударить по мячу в сторону другого игрока, – посмотрев на малышей, сказал тренер в красивом спортивном костюме.

Марсик взял вторую ракетку, и они попытались перебрасывать друг другу желтый упругий мячик.

Тренер подсказывал, как лучше держать ракетку и ударять. К его удовольствию, Марсик быстро усвоил урок и уже довольно уверенно отбивал мяч. Обрадованный, тренер записал их в секцию и предложил взять ракетки и желтый мячик, чтобы потренироваться во дворе. Но Марсик положил красивую лопатку, и Паша тоже отдал свою.

– Хорошо, – сказал тренер, – приходите завтра.

Когда они возвращались во двор, Паша спросил:

– Пойдем завтра?

– Не… я не пойду…

– Мне тоже больше нравится футбол, – вторя другу, согласился Паша.

Марсик был очень спортивным, и всегда как-то по-особому загорался во время дворовых игр: в футбол, чижика, салочки, перегонки. Казалось, что спорт был его призванием. Но непонятно почему, никакие секции он не посещал и даже немного их сторонился.

3

Паша сначала услышал, а потом и увидел в окне старьевщика, который своим вызывающим, неповторимо картавым голосом нарушал тишину двора. Эти настойчиво призывающие, подобно тревожному колоколу, звуки казались малышу какими-то неродными и неприятными, но уже привыкший к ним, он поспешил на улицу.

– Мама, я возьму две пустые бутылки, – заторопился вниз мальчик.

– Зайди за Валей, – напомнила она.

Через минуту они с Валькой уже подходили к старьевщику. Как мухи на мед из подъездов выбегали ребята. Паша был уже рядом с открывающимся торговым развалом старьевщика.

Взяв бутылки, тот внимательно осмотрел горлышки и колючим взглядом показал на правую часть примитивной витрины:

– Бери только одну вещу… – едва выговаривая, произнес он.

Там были крутящийся от ветра бумажный цветок, раскрывающаяся от надува змейка, цветастый мячик на резинке и еще что-то. Паша раздумывал, поглядывая на цепкие глаза старьевщика.

– Бери мячик, он всех дорож… – настоятельно протянул он игрушку малышу.

Паша взял, и уже без раздумий начал бросать в сторону разноцветный опилочный мячик, резинка которого возвращала игрушку обратно к руке.

Подбежавший Ленька кричал уже образовавшейся очереди:

– Я за ними занимал!

Валька, чтобы исключить возмущение детворы, доверительно пропустил его вперед.

Ленька долго торговался по поводу какого-то изделия, показывая найденный в сарае отрез непонятного материала.

Паша видел, что старьевщик сразу приметил этот товар, глаза его загорелись и стали какие-то скрытно-радостные. Они, как слабый огонь, обжигали детские мысли. Паша не мог смотреть долго на этого непонятного дядьку и перевел взгляд на вышедшего из подвала и одиноко стоящего Марсика. Он подошел к другу, который смотрел на мячик.

– Дай попробовать, – попросил он.

Паша протянул игрушку. Марсик сначала мягко, а потом резко бросил ее вперед, резинка податливо слушалась, возвращая мячик. Он кинул его подальше, а потом неожиданно перевел его вниз и, ловко подбивая ногой и оборачиваясь, заставил двигаться игрушку по дуге выше головы. Получалось очень забавно и необычно. Глядя на друга, Паша немного погодя твердо сказал:

– Оставь его себе, Марс.

Глаза друга зажглись, но он отвернулся:

– Не… не надо, – опустил глаза Марсик.

Но Паша настоял на своем и отдал игрушку. Чтобы Марсик не вернул мячик, он подчеркнуто равнодушно вновь подошел к Вальке. Его наставник что-то объяснял и говорил старьевщику, который требовал дополнительного взноса. Валька долго убеждал непреклонного старика, а потом резко отказался от своей затеи.

– Пойдем… – позвал он малыша в сторону.

Отходя, Паша опять обратил внимание, что сам того не подозревая, старьевщик каким-то странным образом объединил всех жильцов дома.

Здесь были ребята маленькие, как он, и уже почти взрослые; из первого, второго и третьего подъездов. Многие не такие знакомые, как из ближайших четвертого и пятого, но все они заворожено ждали своей очереди. Если игрушки и поделки их не привлекали, старьевщик давал деньги, как правило, очень небольшие.

Малыш чувствовал, что этот странный дядька, как колдун знает все не только об их товарах, но, в том числе, и о них самих. Поражала внутренняя скрытая и тайная игра старика с детским желанием, отслеживаемая по его хитрому взгляду, неожиданным вопросам и требованиям. В конечном счете, его не интересовала и радость награды за эти пустые бутылки, остатки материи или отслужившие ненужные вещи. Бросалось в глаза, как ловко и быстро старьевщик оценивал принесенный товар и, прищурившись, глядя на ребенка, принимал решение. Если дети просили конкретное вознаграждение, старьевщик, улыбаясь, находил слова для возражения и почти всегда направлял домой за дополнительной вещью. Этот дядька с колкими глазами всегда выигрывал, получая нужную ему вещь, видя горящие глаза и уповая на родительское сердце.

Все это мальчик, конечно, глубоко не осознавал, но что-то заставляло его чувствовать неискренность и обман в глазах не очень приятного и даже где-то противного ему человека.

С появлением старьевщика двор оживился. Многие ребята, довольные, уже отходили от него с игрушками, поделками, а кто и с небольшими деньгами и медной мелочью. Они двинулись к столу и лавочкам по другую сторону дома.

Кто-то из ребят предложил:

– Сыграем в «расшибалку»!

Ленька, Толик и Вадик из соседнего подъезда, и другие ребята бурно поддержали предложение.

Валька тоже пошел за ними. Несмотря на то, что игры «на деньги» осуждались взрослыми, Паша и Марсик любили на них смотреть. Глаза играющих в это время горели особенным азартом. Паша был маленький, денег у него не было, и он наблюдал, стоя в стороне.

Ленька достал массивную болванку, похожую на крупную монету, которую все одобрили в качестве битки.

На кон каждый, включая и Вальку, поставил свою монету. Ленька собрал их и положил стопкой «решкой» вверх, провел «чиру» на земле, от которой обозначил место для прицельного броска, после чего выстраивалось право очередности удара по монетам. Перевернутая ударом битки с «решки» на «орла» монета становилась добычей.

Ленька, получив право первого удара, радостно примеривался. Паша нисколько не удивился этому: он часто видел, как его приятель тренировался в прицельном бросании своей битки. Вероятность «выбивания» с первого удара, когда все монеты лежали стопкой, была самой высокой.

Ленька уверенно ударил, монеты разлетелись в стороны, но перевернулась только одна, которая давала ему право продолжать игру. Он удовлетворенно положил выигрыш в карман и повторил попытку, но второй удар был слишком сильным, и монета осталась на «решке», забившись в землю. Ленька расстроено отошел, уступив Вадику, которому удалось выбить две монеты. Вадька всегда бил с особым умением и знанием дела: не сильно, но очень ловко и прицельно. Следующим безуспешно пробил Толик.

– Давай… следующий, – кричал Ленька, надеясь получить возможность удара по второму кругу.

Паше хотелось, чтобы скорей бил Валька. Когда его наставнику попала в руки битка, на кону осталась лишь одна медная монета, и Валька, к Пашиной радости, своим ударом перевернул ее на «орла». Последнему из играющих в этот раз не удалось даже ударить.

С переменным успехом игра еще несколько раз возобновилась в том же порядке.

В небольшом выигрыше были Вадька и Ленька, Толик и Славка вышли из игры, а остальные оставались «при своих».

Игра неожиданно закончилась, когда Ленька при очередном броске попал в кон и рассыпал стопку денег. Такое попадание давало право выигрыша всех поставленных монет. Под завистливыми взглядами играющих радостный Ленька забрал рассыпавшуюся стопку мелочи. Паше даже показалось, что глаза его были чем-то схожи с дядькой-старьевщиком.

Поскольку у каждого из играющих остались еще небольшие деньги, решили поиграть в «пристенок». Это игра была проще: каждый бросал о стену свою монету, чтобы она отлетела как можно дальше. Поочередно ударяя биткой о ту же стену, играющие старались максимально приблизить ее к монетам соперников. Когда от упавшей битки до монеты можно было дотянуться пальцами руки, она считалась выигранной. Большой удачей бывало, когда битка попадала рядом с двумя или тремя монетами.

Ребята всегда с особым пристрастием следили за раздвигающейся ладонью игрока, когда он, опираясь на битку, напрягал руку и касался желанной монеты указательным или даже безымянным пальцем.

В этой игре потомок слесаря Толик своей пятерней во многом превосходил соперников, но сегодня ему не везло, и скоро деньги у большинства ребят закончились.

Когда вся мелочь осела в карманах Леньки и Вадика, Марсик громко крикнул:

– Давай теперь в чижика!

– А у тебя есть чижик-то? – бросил на него недовольный взгляд Ленька, кладя последний гривенник в карман.

– Так он же у тебя в сарае, – ответил за друга Паша.

– Конечно, есть… Сейчас принесу… и лапту тоже, – побежал туда Ленькин младший брат.

4

В чижика играли почти дотемна, когда начинали звать домой. Эта подвижная игра увлекала ребят, в том числе малышей, которых здесь не сторонились, а наоборот, принимали на равных. Тут важна была не сила, а ловкость «подбить» чижика и отбросить лаптой.

Вырезанный ножом из деревянного бруска в 8 – 10 сантиметров и обструганный до острия с обеих сторон чижик, словно неуловимый мячик, подбрасывался и выбивался лаптой из небольшого квадрата. Играющий, к которому попадал чижик, должен был ответным броском, применяя хитроумные обманные движения, вернуть его обратно, отчего игра была очень живой и непредсказуемой.

Марсик играл не хуже взрослых и умело распоряжался чижиком и лаптой.

Паша, забыв обо всем, увлекался игрой, но порой не успевал за другими и отходил в сторону, наблюдая за перемещением чижика и ловкими движениями ребят со стороны.

А еще он очень любил смотреть на игру «в городки», которая также собирала много людей, включая взрослых, с удовольствием принимающих участие. Надо было с расстояния 8 – 10 метров деревянными палками-битами вышибать из метрового квадрата разнообразные фигуры, составленные из небольших деревянных цилиндрических брусков-«городков». Малышам было трудно бросать крупные биты, которые иногда для веса и прочности обивали жестью, и они в основном наблюдали. Эта игра в соревновании между разными дворами собирала толпу, как на стадионе. Среди взрослых были свои мастера, которые выходили на игру с индивидуальными, самостоятельно сделанными битами.

Детям особенно нравилось, когда фигуру, например, «бабушка в окошке» выбивали сразу одним ударом. На более сложные фигуры порой приходилось тратить несколько ударов. Последняя фигурная композиция, «письмо», требовала особого умения его «распечатать», когда сначала выбивался средний городок, не задев другие.

Дворовые игры незримо дополняли взаимоотношения поколений. Они больше привлекали ребят, но и старшие, многие из которых совсем недавно были фронтовиками, тоже показывали неплохие результаты. Взрослые, в основном, вечерами играли в домино или шахматы в середине двора за самодельным столом с двумя лавочками. Никто из ребят, включая маленького Пашу, никогда не видел, чтобы там распивали водку, пили пиво или играли в карты. Всем этим начала увлекаться взрослеющая молодежь, вышедшая из-под влияния военного поколения, но делала это не «на людях», а за сараями или на лужайках в парке.

Во дворе взаимоотношения взрослых, старших ребят, видевших своими глазами войну, и не знающей о ней ничего малышей были уважительно строгими, искренними и демократичными, не разделяя людей на разные поколения. С малышами не сюсюкали, при необходимости одергивали, но в обиду никогда не давали, и всегда защищали от несправедливых нападок подростков и малознакомых ребят из других дворов. Территория двора объединяла людей духовно и физически. Паша об этом глубоко не задумывался, но с малолетства воспринимал понятия «свои» и «чужие».

Помимо общих дворовых принципов сосуществования ребячьи коллективы имели свои, скрытые от других законы. Паша скоро усвоил одну деталь по оценке совершаемых поступков, которые были непреложным требованием существования в кругу однокашников. Считалось правилом скрывать чьи-то запретные и даже не очень нехорошие поступки, о которых ни в коем случае нельзя было говорить с родителями или взрослыми – иначе будешь «ябедой». Сначала это было непонятно, так как все требовали честности, но со временем Паша незримо почувствовал определенный вкус к этому самостоятельному «взрослению» и уже скоро часто пренебрегал советами близких и родителей.

Малыш постоянно видел вокруг себя знакомые лица людей, проживающих во дворе. Это, прежде всего, были соседи по квартире, по подъезду.

Жившие в Пашиной квартире люди были очень доброжелательны и приветливы. Он не слышал, чтобы они повышали голос друг на друга даже при возникающих разногласиях, которые были крайне редки и быстро уравновешивались общим настроем взаимопонимания. Соседей связывали общие интересы, искренняя взаимопомощь и похожие заботы. После войны, о которой Паша постоянно слышал от взрослых, жили не богато, но малыш видел, что лица людей были искренне радостными и добрыми. Паша не раз с мамой стоял в длинных очередях в местном «Гастрономе» за воблой, молоком, яйцами и даже за продуктом со странным названием «колбасные обрезки», но нисколько не расстраивался, как и все, по этому поводу. В очередях было немало детей, и они быстро находили способы общения и игр.

Подобная атмосфера существовала и в квартире. Она по-особенному оживала накануне и во время праздников. Все приглашали в свои комнаты, обсуждали последние события, делились пирогами, стряпней, соленьями и продуктами.

Эти дни отличались от будней искренним весельем и приносили нескрываемую радость, которая быстро передавалась детворе. Перед застольем всегда ждали у репродукторов сообщения об улучшении жизни и снижении цен на продукты. Со слов мамы Паша знал, что это снижение только на самые важные продукты питания и необходимые вещи для повседневной жизни. Тем не менее, все чувствовали удовлетворение от этого малого, которое вселяло уверенность, что все идет в правильном направлении и скоро будет еще лучше.

Время казалось бесконечным и безоблачным. Справедливость и светлое будущее не вызывали сомнений. На улицах можно было видеть много народа с радостными лицами, в опрятной одежде и при орденах. Были среди них и слегка подвыпившие, но общение и разговоры с их участием всегда носили доброжелательный характер. Даже в праздники алкоголя употребляли не много, и пьянство, попрошайничество, безделье и тем более мошенничество презиралось и не допускалось.

Накануне одного из таких праздников в дом провели газ, и его веселое голубое пламя очень радовало жильцов. С кухонь с удовольствием убрали дымящиеся черной копотью керосинки. Малыш с интересом и восхищением наблюдал за необычным источником тепла, которое выбивается из маленьких дырочек конфорки и своим цветом напоминает притягательное огромное небо.

5

Паша видел нескрываемую радость мамы, когда в большую комнату внесли купленный буфет. Он был необычайно красивый, со своими стеклянными переходами, а запах лака и резного убранства напоминал новогоднюю елку. После того, как мама сложила в него посуду, можно было каждый день видеть семейный сервиз с птицами и другие фарфоровые, напоминающие сказки, красивые статуэтки. Верхние стеклянные створки из квадратиков и треугольников с оригинальными выступами особенно привлекали внимание малыша. Он часто вставал на стул и, открывая и закрывая замысловатые дверцы, удивлялся мастерству человеческих рук.

Новое приобретение нисколько не нарушало общей гармонии на фоне самодельно сколоченного папой платяного шкафа, который стоял при входе и разделял комнату на две половины. Новая покупка очень гармонировала с самой главной вещью в комнате – старинными швейцарскими настенными часами.

– Это подарок моего папы, когда мне исполнилось четырнадцать лет, – однажды услышал Паша от мамы. Он никогда не видел воочию второго дедушку, но всегда, глядя на резные створки и качающийся медный маятник, проникался искренним уважением к нему. Строгое мерило времени в доме шло очень точно, нарушая тишину мягким боем через каждые полчаса.

Буфет поставили в углу между освещающими его окнами, напротив обеденного стола, и он превратил светлую часть комнаты в пятигранник, которая от этого стала более строгой и одновременно уютной.

Пашина семья первой в квартире приобрела телевизор. Папа много говорил о его необходимости, а мама молчала и переживала, что он стоит достаточно дорого. Но однажды папа получил премию и, пошептавшись с мамой, радостно сообщил, что у нас скоро появится необычный телевизионный приемник.

Несмотря на крохотный черно-белый экран, после черного вездесущего круга репродуктора, он стал полноправным членом коммунальной квартиры. Соседи теперь очень часто приходили со своими стульями к ним в большую комнату общаться со ставшими родными телеведущими, смотрели новости и популярные фильмы. Все это не вызывало протеста в Пашиной семье, а наоборот, вызывало своеобразную гордость за организацию импровизированного клуба общения и объединения обитателей квартиры.

Паша видел, что соседи были разные по характеру и образу жизни, однако не представлял их и себя без этого общего единства.

В средней комнате жила тетя Рая. Идя гулять со своей дочкой, она всегда предлагала Паше пойти с ними, и мама, нисколько не беспокоясь, отпускала его в гости, во двор или в парк. В другой комнате жили удивительно добрая слепая бабушка Варя и две ее дочери: старшая – тетя Тоня и моложавая тетя Юля, которую в силу веселого характера звали не иначе, как «Юлька». Тетя Тоня работала в каком-то посольстве и приносила красивые и диковинные игрушки, а под Новый Год – разноцветные хлопушки, которые доставались и Паше. Юлька работала в типографии, и помогала маме, как и всем соседям, подписываться на редкие книги. Квартира жила единым духом искренней дружбы с почти родственными отношениями, и Паша всегда чувствовал заботу и ласку каждого.

С мамой они часто заходили к ее подруге, тете Люде, жившей этажом ниже. У нее обитала очень своенравная кошка Катька. Она больно царапалась и даже кусалась. Паша всегда осторожно проходил мимо нее. При попытке малыша погладить животное она тут же убегала, хотя часто принимала его присутствие рядом. Осторожная, с выразительным взглядом, кошка признавала только сына тети Люды и очень любила, когда он нежно гладил ее. Это был тот самый аккуратный, вдумчивый и трудолюбивый Валька, которого очень уважала мама, как и все другие соседи.

Многие из дома семьями с детьми ходили в близлежащий клуб «Машиностроитель» или, как его ласково называли, «Машинку», который был центром показа модных современных фильмов.

Одним из необыкновенных открытий кино для Паши были трофейный «Тарзан» и индийские фильмы с участием Раджа Капура. Ему очень нравилась экзотика тропических лесов, повадки сильных своенравных зверей, яркие чувства и песни индусов. К удивлению малыша, многих привлекало другое в этих кинофильмах. Ему было немного неприятно, когда ребята кривлялись и изображали обезьяну Читу или восхищались угрожающими выходками неприятного малышу бандита Джага. Паша часто замечал странные реакции и поведение людей после просмотра фильмов.

Летом ходили купаться «на канал» или на территорию, где началось Химкинское водохранилище. Дальше были пляжи и Северный речной вокзал. А здесь, в небольшом тупике, располагалось необустроенное «дикое» место для купания и отдыха, где в теплые солнечные дни часто можно было видеть знакомые лица со двора. Шли на «канал» через лесной массив Покровского-Стрешнева, где попадались грибы и ягоды, земляника, малина, костяника, а осенью было много орехов. Ребята постарше ходили туда самостоятельно, но Паша почти всегда с отцом или матерью. Отец не очень любил это место и предпочитал ходить чуть дальше на пляж. Он очень хорошо плавал, и в этом году научил плаванию Пашу, который с удовольствием «по-собачьи» самостоятельно доплывал до буйка. Если сын уставал, отец подставлял ему свое сильное плечо, и мальчик, держась за него, отдыхал.

Однажды купаясь с мамой и соседями на водохранилище, он проткнул ногу ржавым гвоздем. Увидев его острый конец сверху ноги, Паша очень испугался. Волнуясь, мама попеременно с тетей Людой несли его через лес на руках в поликлинику. К счастью, прокол повредил лишь небольшой участок ноги близко к перепонке.

Невозможно было представить свою жизнь без находящегося рядом стадиона «Крылья Советов». Так естественно и радостно воспринималось участие в соревнованиях или просто возможность прийти на трибуны «поболеть» за своих.

Детище завода – стадион со своими играми по всем имеющимся тогда видам спорта, привлекал к себе множеством секций для молодежи и взрослых. Летом футбол, зимой хоккей первенства Москвы собирал большое количество болельщиков. В зимнюю пору на катке можно было встретить почти всех относительно нестарых соседей. Ярко освещенная, с разносившейся по округе хорошей музыкой, ледовая арена всегда собирала всех способных двигаться или бегать коньках. Модные «гаги», «канады» и привлекающие элегантными наклонами при беге «норвежки» вызывали восторг и восхищение ребят, которые довольствовались прикрученными на валенки «снегурками». Вечерами многие без коньков просто прогуливались на арене под ярким светом в ореоле звонкой музыки.

Были в доме и соседи, которые вызывали неоднозначные отношения.

На втором этаже подъезда справа жили пожилые, но еще совсем не старые и немного странные муж и жена, которые с некоторых пор стали менее понятны детской душе малыша. Эти люди не дружили ни с кем и даже немного сторонились окружающих. Говорили, что у них был сын, который родился почти в одно время с Пашей, но неожиданно умер в младенчестве.

– Конечно, их очень жалко, – говорила мама.

– А почему у них нет других детей? – допытывался Паша, проходя мимо этой квартиры.

– Они вообще какие-то странные… и немного корыстные…

– А что значит… корыстные?

Мама задумалась и начала вспоминать.

– Когда тебе не было еще и года, утром надо было ходить за молоком в детскую консультацию, а у меня не всегда было время, да и Боря был в школе.

Малыш внимательно слушал и думал: «Причем тут молоко?».

Мама заметила его реакцию и продолжала:

– Так вот, этот сосед, дядя Ефим, брал в консультации за меня молоко…

Паша опять недоуменно посмотрел на мать.

– А за то, что ходил за ним, он забирал себе половину этого молока… Я сначала удивлялась, а он говорил:

– Так оно все равно пропало бы.

Малыш долго молчал, а потом резко выпалил:

– Так они не корыстные, а… просто не любят детей и… жадные…

– Может, и так… – улыбнулась мама.

После этого разговора Паша вообще перестал разговаривать с дядей Ефимом, который жаловался на него соседям и постоянно подчеркивал отсутствие у Паши должного воспитания.

6

Маленький Паша безмятежно любил своих родителей и восхищался ими. Его сердцу было ясно и понятно, что лучше их нет никого на свете.

Однажды проснувшись в день своего рождения, он увидел желанный замечательный деревянный грузовик и был несказанно обрадован счастливому событию. Но больше всего поразили Пашу любящие глаза родителей в минуту его восхищения игрушкой.

Близкое к этому было и чувство к дедушке и бабушке.

Живых прародителей Паша застал только двоих.

Бабушка ему досталась по маминой линии, а дедушка – по папиной.

Характеры бабушки и мамы были похожи своей твердостью, однако первая имела еще и зашторенную духом прошедшего времени не очень понятную загадку веры в Бога.

Последнее Паша незримо чувствовал явственно. Мама в сравнении с бабушкой была намного строже к Паше, что, впрочем, никогда не вызывало в нем никакого протеста.

Дедушка и папа были немного разными. Они были едва похожи, но какие-то жесты, повороты головы и зоркие взгляды делали их сходство заметным. Папа всегда пространно говорил, старался все объяснить и все понять, а дедушка был молчалив и больше общался с Пашей и братом созерцательно мягкими доброжелательными взглядами, поглаживанием по голове, неповторимыми и неожиданными подарками. Во всех действиях и поступках дедушки ощущалась неподдельная искренняя доброта и непосредственность. В противовес своему доброму и мягкому характеру он имел очень твердое имя – Петр. Паша запомнил, что однажды дедушка сказал, глядя на него: «Петр и Павел – духовные братья…».

У бабушки было очень теплое и казавшееся малышу объемное имя – Ирина. Паша часто с большим интересом слушал сказки Пушкина, которые, по словам папы, поведала ему няня. И бабушка всегда представлялась мальчику тихой и ласковой Ариной Родионовной.

С мамой они часто ездили в гости к бабушке, которая жила в Богородском, в половине деревянного дома без водопровода и городских удобств. Ехали на трамвае и метро до красивой станции «Сталинская» с монументальным уходящим вдаль рядом массивных широких колонн и множеством военных знамен, барельефов оружия и техники, а потом опять на трамвае до остановки «Вторая прогонная».

Бабушка объяснила малышу это странное название, и Паша искренне недоумевал, что здесь когда-то гоняли многочисленные стада коров.

Обратно домой возвращались с букетом цветов из бабушкиного сада. Причем он был в начале лета небольшим, с нежными оттенками, а осенью – едва умещавшимся в руке, и более ярким и красочным. Сад всегда радовал цветением, ростом маленьких завязей и наливающимися к осени красивыми и сочными яблоками, которые также в избытке везли домой. С братом они всегда без ограничения ели прямо с ветки созревшую вишню, позднее – слегка мохнатый крыжовник и сверкающую на солнце смородину. Малыша всегда привлекал в бабушкином саду громадный чугунный чан, куда с крыши дома стекала дождевая вода. Похожий на небольшое и удивительно прозрачное озеро, он поражал образовавшимися от ржавчины замысловатыми резными картинками дна, которые Паша любил подолгу рассматривать.

Бабушка каждое воскресенье ходила в церковь и соблюдала престольные праздники. О значении этих праздников она иногда рассказывала внуку, но Паша не понимал и не проникался ими, кроме восприятия радостных и праздничных застолий или гуляний. На Пасху бабушка обязательно собирала у себя внуков и детей, угощала печеными хлебными жаворонками, хрустящим хворостом, дарила пасхальные яйца и куличи каждому, в том числе самый маленький – Паше. Этот праздник, как и Первомай, своими улыбками, разноцветными бумажными цветами всегда особенно подчеркивал радостное весеннее настроение. Мама не принимала религию, и мальчик никогда с ней не заходил в церковь, и потому, несмотря на влияние бабушки, у малыша не проявлялось желания проникнуться в глубину религиозных чувств. Из рассказов мамы он знал, что бабушка окрестила его в младенчестве, одновременно с братом, в Богородском храме.

Бабушка жила вместе с семьей младшей дочери, тетей Тосей, с ее мужем и двухгодовалым сыном. Каждый имел свою отдельную комнату, включая ребенка. В этом доме был неповторимый запах деревянного жилища с необычными ощущениями ласкового тепла печки.

В гостиной висел цветной ковер с изображением крупного мужика-пахаря, идущего с сохой за лошадью. На вопрос малыша:

– Что это за странный дядька?

Бабушка ласково объяснила:

– Это граф – Лев Толстой.

– А кто такой этот граф? – недоумевал малыш.

– …Богатый человек, владелец поместья. Он сам трудился, пахал землю… И писал интересные книги…

Мальчик знал, что давным-давно были богатые и много бедных людей, которые работали для того, чтобы богачи отдыхали и веселились.

«Этот граф даже своим лицом не похож на ленивого богача, – думал малыш. – Но о чем может писать этот мрачный трудолюбивый человек?»

От бабушки Паша узнал, что писатель граф Толстой уже давно умер. Но каждый раз, глядя на этот ковер, малыш задумывался, почему же все-таки об этом громадном пахаре осталась такая память и что даже бабушка повесила этот ковер в гостиной.

Со временем малыш привык к этому изображению, и оно уже казалось ему неотъемлемой частью прародительского дома.

В комнате бабушки висела икона Николая Чудотворца с добрым и проницательным взглядом. Паша знал, что мужа бабушки, его очень рано умершего второго дедушки, звали Николай, и потому у него не было сомнений в выборе этой иконы. На комоде среди других небольших икон стояли очень привлекательные, загадочные и милые статуэтки ангелов, которые волновали его воображение значительно больше.

Он долго не решался спросить, но однажды бабушка сама заметила его взгляд:

– Тебе нравятся эти лики ангелов?

– Да… Очень интересные изображения людей с крыльями.

– Это вовсе не люди, – ласково посмотрела на внука бабушка. – Это ангельские духи, свободные от голода, жажды и всякого людского греха.

– Какого греха? – поинтересовался Паша.

– Пока трудно это тебе объяснить… Например, непослушание родителей, обида на кого-либо…

Паша молчал: он всегда старался слушаться, и от природы не был агрессивен, для того чтобы обижать. Но слово «обида» несло нечто другое.

– Человек всегда чувствует, что совершает несправедливо… или нехорошо.

– Всегда? – удивился малыш.

– Если ты чувствуешь этот свой грех, то… о нем знает и Бог, – продолжала бабушка. – И прощает, если ты поймешь, что это нехорошо…

– А как он узнает об этом? – не унимался Паша.

– Бог все видит и знает…

Бабушка указала на большую икону с лампадой в углу комнаты и перекрестилась.

Это было для малыша совсем непонятно.

«Как он может видеть все из угла комнаты…», – размышлял он.

– А ангелы… тоже все видят? – вырвалось у малыша.

– Конечно… Они ближе к людям… и они Его посланники…

Это было понятно: «Ангелы с крыльями и, летая по небу, все видят сверху».

– Ангелы красивые, – восхищенно смотрел на них Паша.

– Да… они пребывают на небе, и в отличие от людей, не умирают, – поясняла бабушка.

Это обстоятельство было самое удивительное для Паши. О смерти он слышал много, и она казалось ему такой же загадкой. В ней было что-то странное и непонятное.

Запомнившиеся ангелы являлись ему и в снах.

Однажды Паша рассказал бабушке о высоком дяде с крыльями со светлым нимбом вокруг головы, который явился ему во сне. Он излучал сиреневый свет. Загадочный гость смотрел внимательно и молчал.

– Тебе повезло увидеть его во сне… Это Архангел Гавриил… он строг, но справедлив, и близость к нему несет благость.

– Благость? – поинтересовался внук.

– …Это Благодать Господня, которая передается через молчание.

Каждый день перед сном мама укладывала Пашу в кровать, выключала свет, просила старшего брата не шуметь, а сама усаживалась у торшера и молча занималась делами или выходила на кухню. Становилось тихо и одиноко, и малыш оставался сам с собой в тишине. Паше часто вспоминал странное упоминание бабушки о молчании и тишине. Он невольно чувствовал, что была в них, действительно, какая-то загадочная тайна.

7

Утром, когда старший брат накануне каникул собирался в школу, а Паша доставал свои игрушки, мама сказала:

– Скоро поедем на дачу.

– А куда? – спросил малыш.

– В Кубинку, а почему ты спрашиваешь?

– А помнишь, мы ездили к бабушке в… Агашкино.

– Это родина бабушки под Волоколамском… Хорошо, что ты помнишь. Когда мы туда ездили, ты был совсем маленький.

Мама пошла на кухню, а Паша вспомнил об этой деревне с непередаваемо близкой его душе и куда-то ушедшей сказочной идиллией. В памяти сразу всплыл крепкий бревенчатый деревенский дом с пахнувшими свежей прохладой широкими сенями. Огромное черно-бело-желтое стадо коров, руководимое высоким и крепким пастухом, у которого старший брат учился управлять «арапником», пытаясь звонко щелкнуть при взмахе. Вспоминал он и теленка Алешку, на котором ездил под присмотром брата; кажущихся похожими друг на друга, а на самом деле таких разных маленьких кудрявых овечек; очень подвижного и неуловимого поросенка Тишку. В душе малыша осталось тепло непередаваемого запаха подвешенных пуков травы, сушеной вишни, разбросанных грудами ранних яблок и других фруктов и овощей на чердаке дома.

В памяти особенно ясно всплывал незабываемый эпизод. Играя около дома, он взобрался на укутанное кустами сирени дерево. Когда Паша посмотрел вниз, ему стало немного страшновато, как он теперь слезет вниз. Так он сидел и думал уже спокойно, как и за что можно зацепиться при спуске. Скоро его отсутствие заметили и стали искать, и Паша уже видел беспокойные взгляды мамы, бабушки и других домочадцев. Он хотел крикнуть, но было неожиданно интересно смотреть, как его ищут, а он тут, совсем рядом. Потом он уже испугался, что обязательно будут ругать, когда выяснится его необычное скрытное присутствие.

Малыш продолжал смотреть, как лица близких ему людей становились все напряженнее. Искали уже соседи, и кричали дальше от дома. Прошло около получаса, и Паша точно и всерьез был уверен, что будет наказан, но все сидел, смотрел, молчал и думал. Странное и непонятное было чувство, как будто его нет здесь, а наблюдает кто-то другой откуда-то сверху, как мечутся волнующиеся люди.

Когда он увидел заплаканные глаза мамы, он забыл о страхе и неожиданно заревел сам.

Его тут же сняли с дерева. Паша был готов к наказанию, но все-таки соврал, что якобы заснул на ветке. Все были рады ему, называли птичкой, а он чувствовал свое вранье, и уже не любил себя за это предательство перед близкими людьми. Так он не нашел тогда сил признаться и остаться честным даже перед самим собой.

С этого момента ему часто приходила странная мысль: он был один, а другие люди даже близкие: мама, брат и бабушка – по другую сторону какой-то неведомой черты. И что такое он сам, когда один, и почему именно от него идет это созерцание такого красивого и притягательного окружающего мира. И может не случайно, что именно он, Паша, видит эти миражи красоты и благолепия, а кто-то видит по-другому или совсем не видит.

Паша раскладывал игрушки на полу и вдруг увидел маленького мышонка, который тихо сидел на батарее и настороженно смотрел на него. Паше показалось, что мышонок читал его мысли. Малыш протянул к зверьку руку, но тот молниеносно убежал.

Когда вошла мама, у малыша вырвалось:

– Я видел маленького мышонка…

– Когда поедем на дачу, надо будет сказать, чтобы без нас потравили мышей.

Паша ничего не ответил, и удивительно, в глубине души даже не пожалел маленького и такого близкого ему несколько минут назад существа.

В воскресенье переезжали на дачу. Папа и особенно мама боялись что-то забыть, загружая скарбом открытую машину. Заботливо укутанному мамой и сидящему рядом с отцом в кузове Паше казалось, что дорога за город будет бесконечной, и он наслаждался ее романтикой: летящими навстречу и едущими рядом машинами, быстро удаляющимися домами, телеграфными столбами и пешеходами. Через час съехали на проселок, и уже вдаль убегал темнеющий лес и придорожные кусты.

Приехали поздно, но устраивались недолго, потому как последние два лета семья проводила именно здесь. Рядом снимали дачу брат мамы дядя Саша со своими домочадцами и сыновьями-подростками Володей и Мишей.

С утра дети окунались в раздольный режим сельской жизни: на зов мамы Паша с братом бежали к столу взбивать гоголь-моголь из свежих яиц от бегающих во дворе куриц. После завтрака выходили в сад, а потом бежали в лес. Лакомились растущей на солнечных полянах земляникой, прячущейся в тени черникой и начинающей поспевать малиной. В лесу уже начинали появляться первые грибы-колосовики.

Малинник это удивительно тихое место, обволакивающее терпким завораживающим ароматом. Колючие и едва проходимые кусты с лихвой одаривали ребят сочными, красными и наполненные сладкой косточкой ягодами. Мама иногда просила набрать их в стакан для полдничного мусса, но собрать до края никогда не удавалось: очень уж хотелось съесть эти притягивающие ягоды.

Часто натыкались на гнезда в малинных кустах. Паша всегда с любопытством смотрел на огромные открывающиеся рты птенцов, которым казалось, что к ним прилетела мама-птичка. Однажды он потрогал птенца, который после этого вывалился. Паша положил его обратно, но желторотик лег в гнездо как-то неглубоко. Малыш отошел и отвлекся ягодой. Вдруг он увидел, как подлетевшая птичка с оранжевой грудкой сама выкинула из гнезда возвращенного птенчика. Малыш нашел его на земле и понес домой, но скоро убедился, что он уже не живой.

Он рассказал об этом маме.

– Это зарянка, – сказала она. – Потрогав птенца, ты погубил его… Пожалуйста, больше не делай этого и никогда не трогай гнезда.

Паша представил, что теперь одной такой оранжевогрудой птички с красивым именем утренней зари уже никогда не будет. Когда ему неожиданно открывалось гнездо, его переполняла жалость к этим беззащитным ротикам, и одновременно Паша ощущал себя страшным и непредсказуемым чудовищем.

Это чувство не покидало его, когда он слышал пение других птиц. Только серый с красной головкой дятел знал об этом и уверенно и смело стучал по дереву, смотря одним глазом на малыша. И Паша всегда любовался его необычным оперением и никогда не пытался кидать в него камни или стрелять из рогатки, как делали другие ребята.

Каким-то необъяснимым способом природа неожиданно сама раскрывалась перед мальчиком.

Перед наступлением сумерек брат часто приглашал малыша искать соловья, который очень красиво начинал щелкать и выводить сочные трели в палисаднике. Паша отворачивался:

– Он совсем маленький и не любит, когда на него смотрят…

Он слышал об этом от мамы, и сразу узнал эту небольшую серенькую птичку, когда очень близко однажды днем увидел ее. Голосистый вечером и горделиво молчаливый днем необычный певец неожиданно выскочил из кустов и без всякого испуга встретился с ним взглядом. Паша боялся пошевельнуться, смотрел на уверенную, гордую маленькую птичку и вдруг подумал: «А ее звонкий голос вовсе не случаен…»

Соловей смело сидел напротив и, как показалось малышу, подчеркивал свое превосходство. Будто прочитав мысли малыша, птичка с удовлетворением отвернулась, выдавила из себя белую каплю и юркнула в кусты сирени.

Таким же образом малыш с благоговением восхищался красотой легких небесных разноликих бабочек и мотыльков, примечая непростую гамму цветов и узоров на их крыльях. Эти необычно нежные существа всегда напоминали ему моргающие глаза. Каждая из них выдавала своим полетом особую натуру и время явления. Белянка, Лимонница, Крапивница появлялись всюду с началом дня. Более редких – Павлиний глаз, Перламутровку или Монарха – можно было увидеть позже на освещенных солнцем стволах одиноких деревьев. Они были по-своему прекрасны и исполнены многообразием красок. Паше нравилось подкрадываться к ним и ловить, зажимая пальцами, в тот момент, когда бабочки закрывали свои красивые глазки-крылышки.

Он с интересом наблюдал перед дождем за молниеносно двигающимися очень низко стрижами.

Всегда с тревогой Паша слушал в лесу одинокие, как ему казалось, приглушенные «ку-ку» своенравной птицы, особенно после того, когда ему рассказали, что по числу этих непрерывных звуков можно определить «сколько лет осталось жить».

После Петрова дня можно было наблюдать множество начинающих летать маленьких птенчиков. Вспоминая случай с желторотиком зарянки, Паша никогда не пытался приблизиться к ним, хотя так хотелось потрогать их взъерошенные молодые перышки.

Лес, поляны, меняющиеся рисунки очертаний облаков, небольшие озерца с квакающими вечерами лягушками, постоянно радовали детское сердце. Вместе с братьями и другими ребятами Паша безмятежно растворялся в местной природе. Двоюродные братья, которые были по возрасту ближе к его брату, объединялись в играх, лесных походах и общих разговорах у костра.

Местные ребята очень любили ловить белок, которых было здесь множество.

Белку загоняли на одиноко стоящее дерево и начинали колотить по нему палками, забрасывать беглянку камнями или стреляли из рогаток. Белка, пытаясь покинуть дерево-ловушку, металась, спускалась вниз с дерева и бросалась к земле, чтобы убежать. Но тут с громкими победными криками ее накрывали плащами, куртками или рубашками. Некоторые, самые ловкие, убегали, но чаще охотники добивались своего, радостно вытаскивая из одежды извивающихся зверьков.

Паша при этом обычно стоял в стороне.

Однажды Мишка поманил его:

– Иди сюда, чего тебе подарю.

Паша подошел. Двоюродный брат протянул ему переливающийся красками длинный комочек меха, который ему очень понравился.

– Откуда это? – с восторгом заинтересовался малыш.

– Это же беличий хвост.

Паша неожиданно представил бегущую несколько минут назад живую резвую белку.

Он немного потупился и стушевался, но игрушку взял, хотя уже не так был рад. Душа его сжалась, он молча представил себя страшными чудовищем-динозавром с ребристым панцирем.

К вечеру страсти утихали, после полдника семьей ходили к станции и встречали папу. Он выходил из электрички в светлой легкой шляпе и, идя к дому, брал Пашу на плечи, а мама с братом шли рядом.

Неописуемое счастье бывало и позднее, когда он перед сном сидел на коленях у отца.

В выходные ходили в гости к дяде Саше и тете Лене. Их дети были почти ровесниками с братом, но Паша никогда не чувствовал среди них самым меньшим.

Малышу очень нравился воевавший на фронте сильный и добродушный дядя Саша, который был директором магазина «Детский мир» на улице со странным названием Мясницкая, куда они с мамой часто заходили.

Паша был очарован и его женой – удивительно доброй и очень красивой тетей Леной, которая к тому же была его крестной мамой. В их доме столы всегда были полны снедью и вкусным лимонадом, за которыми велись веселые шумные разговоры и пелись песни, казавшиеся такими родными и близкими.

8

Любые поездки в гости к родственникам или друзьям родителей всегда были очень интересным событием и запоминающими минутами жизни Паши. Все новые люди своим поведением и неординарными характерами привлекали его. Необычная обстановка, как правило, праздничная и гостеприимная привлекала его юное стремящееся к познанию сердце. Радостные лица, разговоры взрослых, общение со своими двоюродными сестрами и братьями на фоне собственных наблюдений и рассуждений развивало его огромный интерес к проявлениям жизни.

Всегда вселяли умиротворение и доброту Папины братья и сестры со своими надеждами на счастливую жизнь, которая непременно будет справедливой и радостной, с бесконечным пребыванием на земле.

У познакомившего родителей Пашиного «крестного» дяди Коли на лице всегда была удивительная улыбка, и весь он, подобно дедушке, был наполнен необъятной детской добротой и непосредственностью.

Черноволосая и яркая тетя Шура всегда была рядом со своим мужем, обаятельным и непосредственным дядей Славой. Их незабываемый рассказ о том, как они опоздали на праздничный и, как потом оказалось, трагический полет в составе авиастроителей самолета «Максим Горький», вселял уважение и причастность их к чему-то главному и важному для страны.

Жизнелюбивая, красивая и нежная к детям тетя Надя. Ее муж, с проникновенной и мудрой улыбкой, был знаменитым инженером, руководителем крупного нефтеперерабатывающего завода, ездил в Европу и Америку. Это казалось малышу, по меньшей мере, как «за синими морями», «за темными лесами». С милыми Пашиными двоюродными братьями и сестрой они жили в отдельной квартире, что было тоже очень большой редкостью. Все родственники, включая и чрезвычайно интересных сестер дяди Тимы, часто собирались в этом просторном доме на праздники и чувствовали непередаваемое единство жизнелюбия, искреннего веселья и радости общения.

Приезжал живший за городом дядя Миша с двумя сыновьями, Юрой и Сашей, и женой тетей Полиной с удивительно добрыми глазами. Однажды он организовал борьбу Паши со сверстником Юркой. Долго не удавалось выявить сильнейшего, но Юрка вдруг ловко увернулся под натиском брата, и Паша, к радости дяди, неожиданно оказался на лопатках.

Познавший одну из первых неудач спортивного поражения, Паша как-то совсем не расстроился. В обстановке общего подбадривания гостей что-то не давало места зависти и переживаниям, несмотря на неприятные радостные огоньки победы в глазах двоюродного брата.

Скромный и очень похожий на дедушку младший папин брат дядя Алик с жизнерадостной и активной тетей Зоей. Их круглолицая четырехлетняя дочь выделялась среди детей выразительными васильковыми глазами…

Папа иногда брал Пашу в командировку в Ленинград, где всегда останавливался и передавал его на попечение тети Веры и ее дочери Наташи, которые жили в городе Пушкине. Паша с большим интересом гулял с Наташей по паркам и музеям бывшего Царского Села и искренне восхищался красотами и величием архитектуры и романтики прошлых веков.

Особенными были поездки в очень интересный дом со странным и теплым адресом – Соломенная сторожка, от которого уже веяло старой русской сказкой. Это же подчеркивало просторное деревянное жилище с отдельным светлым входом, добрую часть которого занимала широкая лестница. Необычный этот дом принадлежал Антонине Васильевне и ее дочери Марии Павловне Сахаровым.

Поражала первая громадная комната или «зала». У окна стоял черный рояль, на котором Мария Павловна играла и исполняла русские романсы, на стенах были развешаны завораживающие картины на сюжеты русских сказок, а между ними – крупные чучела голов лосей с огромными рогами. Писанные маслом картины были высотой в два метра каждая: грызущая золотые орешки белка, Царевна-Лебедь, Иван Царевич на сером волке, Витязь на распутье, танцующая Царевна-Несмеяна, Три царевны подземного царства и Птицы радости и печали Сирин и Алконост. Они всегда привлекали взгляды малыша своей поэтичностью и русским духом.

От этой красоты и необычной обстановки он часто застенчиво прижимался к пришедшим в гости вместе с ним отцу или матери.

Однажды, увидев его восторженные взгляды, Марья Павловна спросила:

– Помнишь стихи этих сказок?

Паша что-то невнятно пробормотал.

– Смелее, ты же маленький мужчина.

Он смутился.

– Да ты, совсем… маменькин сынок, – с доброй, но строгой улыбкой наступала Марья Павловна.

Она будто прочитала его застенчивость, и впервые Паша понял ее призыв к смелости и самоотверженности. Втайне ему тоже хотелось этой внутренней силы, но это было совсем не просто. Становилось немного стыдно за свою неуверенность, и он даже побаивался колких глаз: очень хотелось понравиться им.

Одновременно он чувствовал, что ей было немного жалко его, и она пытается преодолеть его скованность, но одобрением были только хорошие манеры, сообразительность и внутренняя собранность.

Прочитав его мысли по глазам, она твердо сказала:

– Жалость – холопское чувство… Можно плакать, но никогда не плакаться…

Было обидно, но малыш понял, что имела она на эти слова – и знала, как воспитывают настоящих мальчиков.

Родители Паши, как и его дядюшки и тетушки, были совсем другими. Такие же добрые, но значительно мягче и не такие сильные и уверенные.

Звучащие на фоне картин русских сказок романсы в исполнении Марии Павловны были необычайно яркими, томили тревогой и проникали глубоко в душу, будто неожиданно пришедшие откуда-то издалека. По восприятию они были несоизмеримы с повседневной жизнью и удивительно влекли к себе. Эти звуки были немного непонятны для Пашиной души в сравнение со слышимыми часто песнями за столом, песнями по радио или с пластинок патефона.

Паша слышал многие из них у родственников мамы, папы и ощущения всегда были очень разными.

Папа, его братья и сестры, пели «Самара-городок» или «Вдоль по матушке по Волге». Они были раздольные, свободные, наполненные красками природы.

«Что это за город такой …Самара?» – думал Паша, когда видел завороженные звуками песни лица родни.

– Пап, почему тебе нравится песня… про эту… Самару?

Отец удивленно посмотрел на сына:

– Это город на Волге… Когда пою, вспоминаю город, где я родился сам, тихую безмолвную реку Оку перед закатом.

– А что ты делал на реке?

– Сидел с удочкой… Тишина… неожиданные всплески на воде…

– Но в песне всплесков никаких нет…

Маленькому Паше было странно и интересно проникаться в эти раздольные мечтательные размышления о реке, дремучем Муромском лесе и широком необъятном поле или мокром луге.

Малышу очень нравился раскатистый «Вечерний звон», было в нем что-то таинственно русское, благоуханное, особенно, когда в конце кто-нибудь, а чаще всего папа, заканчивал громко и неожиданно – «Бом… Бом!».

Невероятно радовали слух «Дунайские волны» или «Севастопольский вальс». Паша не очень понимал, но ему казалось, что эти музыкальные напевы сродни романсам и любимому «Вечернему звону».

Со стороны дяди Саши и тети Тоси часто звучали более томные, но не менее таинственные и непонятные: «Дядя Ваня», «Андрюша», «Прощальное танго», «Часы». «Брызги шампанского». От них веяло неведомой малышу теплотой и нежностью чувств.

Он твердо ощущал, что в песнях и в том, с каким настроением их поют, и есть тот глубокий и внутренне объединяющий людей стержень жизни. Малыш инстинктивно хотел прикоснуться и держаться за него, чтобы быть увереннее и сильнее. Каким-то непонятным чувством он ощущал, что главное – понять эту их таинственную загадку.

Паша вырос в городе рядом со стадионом и чугунно-литейном заводом, изредка попадал на природу летом, когда ее великолепие по-своему на время пленяло его. Окружающий его город и постоянно дымящий завод были как будто врагами постижения прекрасного мира. Малыш внутренне осознавал определенное отторжение себя от свободной жизни и связанной с ней раздольной русской песней. Подсознание говорило, что он чего-то недополучил в восприятии окружающего мира.

Было что-то глубинное в этих песнях старших, но Паша не мог достоверно осознать радости неведомого ему прошлого. Единственное, что приходило в голову малыша:

«Как-то не совсем так… было в той жизни родителей, тетей и дядей что-то другое, когда они были маленькими, а их мамы и папы не были еще дедушками и бабушками…»

Паша инстинктивно чувствовал, что пение отражало внутреннюю сущность человека и невозможно воодушевленно петь со взрослыми с их необъятной радостью, не испытывая это самое внутри себя. И потому ему всегда что-то мешало петь с родителями и родственниками, почему-то не хотелось участвовать в хоре, но он с уважением слушал и чувствовал непреодолимую силу мелодии и слов.

Песни часто пели и во дворе, совершенно не обращая внимания на качество голосов. Они были простые, в основном военные, но добрые и вдохновенные.

Отец научился в детстве и любил играть на балалайке и гитаре. Иногда в хорошем настроении он увлеченно и весело, перебирая струны, пел свои родные песни. Для Паши это были тоже минуты радости, и он пытался повторять, и ему даже казалось, что у него получается, но потом все неожиданно куда-то пропало, когда он однажды вдруг услышал, как кто-то сказал:

– Да у него нет совсем слуха.

Паша любил рассматривать папин альбом с фотографиями. Там были неизвестные дяди и тети, молодой дедушка с никогда не виденной воочию бабушкой и, конечно, совсем молодые папины родные братья и сестры. В конце альбома были любительские фотографии друзей и знакомых, которые казались немного безликими для малыша.

Однажды к папе приехал друг детства с той самой реки Оки, где он родился. Взрослые друзья вспоминали, громко говорили о проведенных годах в молодости, и каждый как-то по-своему незаметно улыбался. Паша не видел этой реки, и Ока представлялась малышу широким бескрайним пространством, по которому папа с другом плывет во все уходящую счастливую даль. Мальчик сидел с ними рядом и внимательно разглядывал гостя. Он казался очень простым и доверчивым. Гость увлекался и иногда пытался спорить, но потом почти во всем соглашался с папой.

Паше это нравилось: он был горд за своего умного папу и то, что он, Паша, его сын, которому, как часто упоминал в разговоре отец, «жить в будущем».

Паше не все было понятно из их разговора, особенно когда папа, переубеждая своего друга, был очень недоволен разладом между Сталиным и каким-то Брозом Тито. Имя это казалось странным и необычно трудно произносимым и заставляло сомневаться:

«Видимо, правильно, что такой красивый, улыбающийся на фотографиях Сталин разругался с ним», – думал он.

Друзья много курили и сбрасывали пепел в десятисантиметровую, высотой со стакан латунную гильзу от артиллерийского снаряда. Служившая теперь для мирной жизни необычная пепельница была очень важным предметом папиной комнаты и в воображении Паши являлась своеобразным символом и связующим звеном с прошедшей и неведомой ему войной и победой. Желтая пепельница всегда стояла на письменном столе отца, и от нее пахло пеплом, гарью и дымом. Малыш часто видел в кино, как подобными патронами заряжали пушки во время боя, и порой ему казалось, что эта гильза только что отлетела от выстрелившего орудия.

Паша появился на свет в конце того самого года, когда война закончилась, и это обстоятельство успокаивало и радовало его. Он знал, что погибло много людей, и было в этом что-то напряженное, непонятное и таинственно страшное.

9

В самом конце лета, когда были на даче, Папа вечером привез печальное сообщение, что неожиданно от сердечного приступа умер дедушка Петр Александрович. Перед похоронами поехали на день в московскую квартиру. Для Паши это была первая смерть близкого человека. Когда мама наливала суп в пиалы, которые стали чем-то дорогим, необходимым атрибутом семейного обеда, у Паши вдруг пропал аппетит, и он думал и жалел о том, что дедушка больше никогда не придет. Он слышал из рассказов родителей, что, когда дедушка попал в больницу с инфарктом, врачи его заставляли лежать, а он не слушал их и продолжал ходить. На следующий день на рассвете он умер.

«Думал, наверное, как идти в свое… паломничество…», – размышлял Паша.

После обеда поехали на Пятницкое кладбище. В церковном храме, где отпевали дедушку, Паша был впервые. Поразило его необычная тишина, строгое внутреннее затемненное убранство и множество впечатляюще сильных ликов образов, взгляды которых очень волновали малыша. Священник монотонно говорил какие-то слова и в них он вдруг почувствовал едва заметную мелодию покоя. Кто-то из родственников негромко проговорил, что над телом дедушки читали молитвы всю ночь в небольшой часовне недалеко от церковного собора, и что он был глубоко верующим человеком.

По сути совершаемого обряда и обстановки Паша опять независимо от своих мыслей проникался в глубину дедушкиных слов.

«Не успел пойти… со своими благочестивыми странниками, – думал малыш, слушая в соборе необычные звуки, которые источали непонятное для него наваждение тайны. – Все-таки, почему он хотел быть с ними? Может, потому что они самые… честные…»

В гробу дедушка был совсем не похож на себя. Заостренный нос, сжатые губы и закрытые глаза, которые при жизни выражали самое главное в нем. Паша даже немного испугался строгости и необычности этого выражения лица. Была в нем отсутствующая в жизни уверенность и одновременно какая-то неведомая сила.

Все родственники, особенно братья и сестры папы, были очень печальны. Папа искренне крестился, это тоже поразило малыша. Он никогда не видел папу в такой скорби и таким беззащитным и отрешенным от всего, когда шел за гробом.

На месте захоронения Паша за спинами родственников увидел глубокую могилу, куда опускали гроб. Он опять похолодел от мысли, что дедушка никогда не вернется из этой темноты и холодной земли. Рядом была надгробная плита с надписью о смерти сына дедушки, дяди Мити. Паша никогда не видел его. Знал только из воспоминаний своих родственников, что он был приятной внешности и близнецом дяди Коли, от рождения страдал болезнью позвоночника и немного горбился. Мама рассказала ему, что он был женат, очень любил свою жену, и, не успев завести детей, неожиданно умер в 26 лет из-за скоропостижной болезни.

Малыш мысленно представил молодого человека, которого живьем опускают в могилу, как дедушку, и ему стало очень страшно.

«А ведь это может произойти с каждым… и со мной… но я же совсем маленький…», – лихорадочно сопротивлялся он своим мыслям.

И все-таки Паше не верилось, что он никогда больше не увидит дедушку, это казалось немыслимым и противоестественным.

«А почему он подарил мне книгу про интересные и необычные путешествия Гулливера… – размышлял после похорон малыш, – может, дедушка теперь в необычной стране, и теперь он совсем один …»

Паша вспомнил про подаренную дедушкой брату книгу «Робинзон Крузо», главы из которой папа ему тоже читал, и теперь он представил, как будто дедушка на необитаемом острове и не видит всех нас, и не знает, что мы делаем.

«А скорее, видит и знает, но сказать об этом не может… – представлял малыш. – Хорошо, что рядом с ним попугай и черный Пятница».

10

По возвращении домой, ближе к осени, Паша часто смотрел из окна большой комнаты на огромную и продолжавшую медленно расти песчаную гору.

К концу лета сквер почти полностью был заполнен песком, остался только небольшой приближающийся к домам зеленый участок. И постоянно присутствовавшие теперь здесь самосвалы уже чаще увозили песок куда-то в другое место.

Дети теперь часами играли на этом песчаном пустыре на месте разоренного сквера. Валька строил замысловатые города и широкие дороги между ними. Паша с интересом помогал ему. Иногда среди сыпучего материала они находили замысловатые фигурки из остатков спрессованного песка от формовочных опок. Приглядевшись, в шероховатостях песчаных остатков можно было легко увидеть маленьких человечков или силуэты животных. Малышу иногда удавалось найти красивую фигурку, и он часто внимательно рассматривал ее.

У дороги по другую сторону песчаной горы работали люди, помогавшие нагружать песок в подъезжавшие самосвалы. Когда машин не было, они садились отдыхать или подходили к играющим детям. Однажды к Паше подошел добродушный усатый человек лет сорока пяти и сел рядом.

Увидев старания малыша, он подобрал одну из фигурок и, ловко поскоблив ее пальцами, передал Паше. Малыш с радостью увидел замечательного слона.

– Здорово! – обрадовался малыш.

Незнакомец, не долго думая, взял другую фигурку и быстро с удовольствием, растирая песок, превратил ее в зайца.

Паша заметил, что одно ухо у него было значительно меньше другого, но все равно это был смешной и такой добрый замечательный заяц.

Малыш показал на это ухо и устремил восхищенные глаза на изделие и незнакомца. Он заметил, как широченные усы улыбнулись ему. В них он ощутил нескрываемое тепло и любовь. Глаза говорили о понимании художественного поиска и непосредственности детского желания.

– Дядь, покажи, как это у тебя получается? – спросил Паша.

Незнакомец молча еще раз ласково посмотрел на малыша и отошел в сторону.

– Это немец… он не понимает по-русски, – заметил Валька на недоуменный Пашин взгляд.

Паша проводил уходящего человека доброжелательным взглядом.

«Странно… немцы… они же враги…» – размышлял мальчик.

Паша показал две фигурки подбежавшему брату Леньки, который играл с отрядом воображаемых разведчиков. Он подошел к немцу, наставил самодельный автомат и протарахтел:

– Тра-та-та.

Незнакомец миролюбиво улыбнулся и пошел на другую сторону горы к своим.

Паше теперь нравились эти молчаливые добрые люди. От них исходило нескрываемое тепло, понимание детской непосредственности и огромное желание окунуться в мирную жизнь. Тогда многие детские игры были пропитаны совсем недавно ушедшей войной со стрельбой, окружениями, ползанием по-пластунски и нападением отрядом.

Детвора часто изображала стрельбу из игрушечных автоматов в сторону работающих на песчаной горе, но пленные немцы понимающе смотрели на детей и никогда не обижались.

После недавно отгремевшей войны, которую Паша не застал, на улице можно было часто видеть инвалидов – без рук и ног, двигающихся на костылях и незамысловатых протезах. Встречались инвалиды без нижних конечностей, отсеченных очень высоко. Они передвигались, опираясь на руки, сидя на самодельных тележках.

К этим людям относились с пониманием, многим помогали, как могли, и общественного отторжения они не чувствовали.

Однажды Паша заметил такого человека, полностью без ног, около дома. Он чистил гуталином обувь подходящим к нему людям.

«Он ведь… почти обрезанный наполовину…», – со страхом думал малыш.

Малыш пригляделся: инвалид был совсем еще не старый, даже красивый, веселый и очень бойкий.

Чистильщик почувствовал на себе взгляд и повернулся к Паше. Глаза его, светившиеся минуту назад, вдруг стали непонятно жесткими:

– Что, страшно, малыш?

– Вовсе нет… – робко соврал Паша.

Мальчик был рад общению, но все же он не мог скрыть своей жалости к этому человеку.

– Все вижу, – легко подмигнул инвалид, пронзая взглядом насквозь.

Малыш заворожено смотрел на незнакомца, который продолжал увлеченно работать. Подходящие люди ставили ноги на сколоченный ящик сапог или ботинок, а он, будто обрадованный, набрасывался на обувь, ловко жонглируя двумя щетками, изредка поплевывая на них. И через минуту обувь светились блеском, как новая.

Незнакомец опять подмигнул малышу:

– Война – страшная штука, но есть еще… сильней ее…

– Что? – подошел малыш совсем близко.

Инвалид взял небольшую плату из рук очередного клиента и задумался.

– Да сама жизнь, – неожиданно резко произнес он, глядя в сторону, – не бойся ее, малыш!

– А я и не боюсь.

– Вот и молодец! – вздохнул глубоко чистильщик.

Немного погодя, он собрал свои сапожные инструменты в руку и, опираясь на свободную вторую, поехал со двора.

– Вам помочь, дядя? – спросил Паша.

– Не надо… Я сам, – твердо отрезал инвалид.

На следующий день Паша безуспешно искал этого человека около дома. Ему очень хотелось, чтобы он опять появился и сказал еще что-нибудь. Поиски у соседних домов тоже не принесли результата, и он уже никогда его больше не видел. И только где-то внутри навсегда остался неприятный осадок, что своей жалостью глубоко задел и обидел этого сильного человека.

Глава вторая

Второй знак зодиакального круга – Телец (с 8 до 14 лет) символизирует необузданный рост и формирование личности.

1

Когда Паше исполнилось без нескольких дней семь лет, его зачислили в первый класс мужской школы. Мальчики в классе оказались разные, но атмосфера учебы и поиска новых знаний захватила их, как только бывшие малыши сели за парты. Директор школы – немолодой, но с молодцеватой походкой, вызывал уважение у всех учащихся: он часто заходил в классы, разговаривал с ребятами и во всем подчеркивал независимую мужскую и военную выправку, всем своим видом вселяя уверенность в неотвратимости хорошей учебы. Старший брат говорил, что он никогда не вызывал «к себе» учеников, а делал замечания или выговор в классе при всех, если необходима была «проработка». Поскольку это было обидно и очень стыдно, таких выступлений директора опасались больше всего.

Классный руководитель в Пашином 1 «Б» – высокая, худая и довольно пожилая женщина была доброжелательна к каждому, одновременно строга и требовательна. Объясняя урок, она всегда расхаживала по классу и очень внимательно смотрела на учеников. Если мальчик был рассеян или не хотел хорошо учиться, она сажала его на одну из последних парт и всегда при любом удобном случае подсаживалась для контроля его внимания, стараясь обнаружить препятствующие учению недостатки. Испытывая повышенное давление, включая и моральное со стороны всего класса, мало кто равнодушно выдерживал такое наставничество. После того как ученик хотя бы немного исправлялся, она сажала его на прежнее место к большому удовольствию и радости последнего.

Паша, как и многие, учился прилежно, получал часто похвалы и одобрения учительницы и на последнюю парту не попадал.

В школу он ходил со старшим братом. Поскольку график учебы старшеклассников и первоклашек не совпадал, домой он возвращался самостоятельно, с ватагой мальчишек из своего двора. У него появились новый друг – Вовка из первого подъезда.

Когда Паша зашел к нему домой, он обнаружил, что этот подъезд был обустроен совсем не так, как его 5-й. Здесь была своеобразная коридорная система из небольших комнат с общим санузлом и большой кухней. Паша показалось это совсем неуютным, и после этого он старался приглашать друга к себе.

Но скоро эта дружба, мягко говоря, немного не «заладилась». И причиной тому был случай, когда зимой они вместе с ребятами, играя в снежки, возвращались домой из школы. Среди них было много любителей задираться или проказничать. Но выделить конкретно кого-то из этой общей компании было практически невозможно: в куче детей они были похожи друг на друга, беспрестанно и необузданно двигаясь. Единство их подчеркивала и простая, незамысловатая и практически одинаковая одежда.

Паша, резвясь с Вовкой и всей компанией сверстников, шел домой в хорошем настроении, и вдруг к нему неожиданно подошел взрослый мужчина с заплаканной маленькой девочкой. Он явно был настроен на разоблачение какого-то неприятного поступка.

Подведя зареванную девчонку к Паше, он спросил:

– Это он?

Она отстраненно сквозь слезы, выдавила, надрывно продолжая плакать:

– Да…

Подбежавший Вовка почувствовал, что дело плохо, испугался и убежал со словами:

– Я ничего не видел…

Паша остался один. Когда он попытался выяснить, в чем собственно дело, дядька отпустил заплаканную школьницу, взял его крепко за руку и повел в «Детскую комнату».

Паша знал это место разбора и наказания за проступки детей: оно находилось в подвале второго подъезда. Командовала здесь ответственная за воспитание подростков Щукина Любовь Петровна. Все ребята во дворе ее боялись и называли «Щука». Она носила милицейскую форму, была строга, наставительная в выражениях и знала каждого ребенка их близлежащих домов.

Появление Паши с неизвестным взрослым в детской комнате прервало беседу Щуки с ребятами. Назвавшись Семеном Моисеевичем и отцом обиженной девочки, он объяснил, что привел напавшего на нее драчуна.

Щука внимательно посмотрела на первоклассника:

– Зачем ты ударил ее? – строго отрезала она.

– Я вовсе не бил… и видел ее в первый раз, – выдавил Паша.

Щука покосилась на приведшего его дядьку.

– Вы уверены, что это он ударил девочку, – перевела она взгляд на него.

– Он все врет! Моя дочь подтвердила, что это он!

– Ты один шел из школы? – опять строго спросила Щука.

– Нет… много ребят… впереди и сзади… мы бегали… – неуверенно бормотал Паша.

– Кто был впереди вашей компании?

Паша задумался, Вовку называть было бесполезно, он подбежал позже.

– Были там ребята со двора … из нашего и других классов …

– Как их звать?

– Вовка Петров, Леша Гуров, Федька Горовой…

– Знаю их… – задумалась Щука.

Она обратилась к одному из ребят:

– Ну-ка быстро сбегай и приведи Федьку… Он живет в третьем подъезде на втором этаже.

Обрадованный доверием и готовый выполнить любой приказ наставницы тот быстро побежал.

Щука опять посмотрела на Пашу:

– Тебя, кажется, Павел зовут… ты у меня первый раз?

– Да… Паша.

– Так говоришь, не бил девочку?

– Нет…

Она посмотрела на отца девочки:

– А вы, Семен Моисеевич, из какого дома?

Он назвал соседнюю улицу.

– Ну что же… разберемся, – опять строго посмотрела она на мальчика.

Чувствуя отсутствие серьезных доказательств, Паша начал волноваться.

Через пять минут в сопровождении посыльного вошел Федька. Шапка и пальто его были точь-в-точь, как у Паши. Видимо, отправленный за ним все рассказал, и потому Федька начал оправдываться без всяких вопросов:

– Да я ее просто задел, когда шел… А она стала кричать… Я на нее замахнулся только, а она побежала, и сама упала и… портфель… отлетел…

– Знаю, как ты задеваешь, – отрезала Щука… А почему ты убежал?

– Так она разоралась… эта…

Щука опять укоризненно посмотрела на него, а Федька опустил глаза:

– Я просто шел быстро…

– Так… иди пока вон туда… позже поговоришь со мной… А вечером придешь с матерью, – сказала она немного приглушенно, зная, что отец его погиб на фронте.

Щука укоризненно посмотрела на Семена Моисеевича.

– Ну вот… Не надо судить… не разобравшись… товарищ.

– А как же быть… ребенок плачет?

– Зашли бы ко мне…

– Иди, Паша, – сказала Щука, а вы, Семен Моисеевич, пока еще останьтесь, – подытожила милиционер.

Паша счастливый выбежал на улицу.

Там его поджидал Вовка.

– Ну, как? – спросил он.

– Никак, – облегченно и без желания уточнять пошел к своему подъезду Паша.

После этого случая он охладел к новоявленному другу и лишь изредка общался с Вовкой.

Паша продолжал встречать после школы Марсика во дворе. Почему-то ни у кого, в том числе у самого Паши, не вызывало вопросов, почему его друг избегает посещения школы. Насильно туда ходить не заставляли и, видимо, не пытались активно воздействовать на мать. Во второй половине дня Паша звал его через окно, и они шли гулять во двор или бежали на стадион. Иногда Паша не заставал его и с некоторых пор стал замечать, что Марсик часто пропадал где-то, не отвечая на стук в окно и реже появляясь во дворе.

Однажды Паша увидел его около дома с какими-то неизвестными ему ребятами постарше, и явно не с соседнего двора. Он окликнул Марсика и подошел.

– А что это за хмырь? – спросил высокий лохматый малый.

«Я не хмырь…» – хотел возразить Паша, но, чувствуя неприятный взгляд, напряженно промолчал.

– Это… Пашка, – заступился Марсик.

– Слушай, Пашка-Хмырь, это твоя кошка? – опять нагло спросил Лохматый, видя пробегавшее рядом животное.

– Нет, – тихо произнес Паша.

– Ну-ка поймай ее, – засмеялся он вместе с компанией.

Паша робко поманил, поддаваясь моральному давлению и нахлынувшему испугу.

– Кис – кис – кис…

Как ни странно, кошка остановилась и начала приближаться под одобрительные возгласы наблюдавшей компании. Когда она оказалась совсем близко, Лохматый неожиданно сильно ударил ее в живот острием ботинка. Кошка завизжала и стремглав убежала к сараям.

Он опять резко взглянул на Пашу:

– А теперь двигай, Хмырь, за этой кошкой.

Инстинктивно повинуясь, Паша, опустив голову, пошел к сараям под насмешливыми взглядами. Он в первый раз испытывал такое унижение, но из-за наступившего внутреннего страха противиться не мог.

Когда незнакомцы ушли, Марсик молча сам подошел к нему.

– Это что за ребята? – спросил Паша.

– Да… так…

– Кошку жалко… как он ее… – бормотал Паша.

– Правильно, что ушел… Они… могли эту кошку зарезать…

– Как?

– У них ножи…

Паша опять вопросительно замолчал и внимательно смотрел на друга, почувствовав какую-то недосказанность.

С затаенным и едва заметным волнением глаза Марсика выражали некое удовлетворение от покровительства этих, как показалось Паше, непредсказуемых и неукротимых людей.

Его даже очень задело внутреннее восхищение этими неприятными и злобными ребятами: Паша теперь явно чувствовал в глазах друга их непонятное пронизывающее влияние и неотвратимую зависимость.

2

В начале весны по радио часто звучали тревожные сообщения о плохом самочувствии Сталина. Паша постоянно видел его портреты на больших фотографиях в газетах, а также его статную фигуру на барельефах и памятниках. Его доброжелательное лицо всегда вызывало уважение и вселяло уверенность заботы обо всех. Многие люди говорили о его заслугах и доблести.

Когда Паша слышал фразу «Служу трудовому народу», он чувствовал, что произносящие это верили, что служат всем людям и одновременно доверяют своему вождю.

Папа никогда с ним о Сталине не говорил, и даже с мамой при разговорах за столом: он старался больше молчать при упоминании о руководителе государства. Паша лишь изредка слышал другие не очень понятные оценки вождя в разговорах взрослых, которые, впрочем, не вызывали сомнений у малыша. Хотя Паша дорожил мнением родителей и старших, он старался не углубляться в эти вопросы.

Скоро пришло известие о смерти Сталина. Многие окружающие во дворе, на улице и в транспорте искренне, бурно и с глубокой печалью переживали это событие. В Пашиной семье яркого проявления горести не было, на его похороны родители не ходили, и все траурные мероприятия, связанные с гибелью людей при прощании с вождем прошли незаметно. Из разговоров взрослых Паша узнал, что Сталин был у власти чуть более 25 лет, и потому все люди, кто с тревогой, а кто и с некоторыми размышлениями о переменах переживали это событие. Однажды Паша услышал от папы уверенную фразу:

– Русские люди всегда верят в справедливость, и никакая смерть не сможет помешать развитию страны.

Папа был беспартийным, всегда читал и постоянно выписывал одну газету – «Известия», хотя большинство предпочитали «Правду», которую Паша часто видел в руках взрослых во дворе, в метро и у газетных киосков.

Однажды, рассматривая название газеты в папиной комнате, мальчик спросил об этом отца, и получил не очень убедительный ответ:

– Газета «Известия» намного старше «Правды».

Малыш не стал спорить, но все-таки до конца не понял, почему другую газету читали значительно больше людей.

Отец никогда Пашу не наказывал, и тем более не поднимал на него «воспитательную» руку. Когда они вместе посещали кладбище, где был похоронен дедушка, он всегда заходил с сыном в церковь и, как казалось Паше, очень искренне крестился. В советское атеистическое время это казалось необычным. На тему вероисповедания отец с ним никогда не говорил и тем более не пытался приобщить.

Паша любил читать «Пионерскую правду», журнал «Костер», восхищался поступками «Тимура с его команды», вообще любил повести и рассказы Аркадия Гайдара, Носова, Михалкова, Маршака и других советских писателей, которые очень интересно описывали детские настроения октябрят и пионеров.

Родители никогда не ходили с ним в мавзолей Ленина, а теперь уже и Сталина, и у Паши тоже никогда не было желания посетить это место на Красной площади.

После смерти Сталина главой государства скоро стал Хрущев. Паше он сразу не понравился не только своим внешним видом, но и крикливым неприятным говором и длинными многочисленными выступлениями и речами по радио.

Скоро многие стали говорить больше о Хрущеве и о том, что Сталин был не такой уж хороший. Паша нередко слышал, как некоторые соседи за игрой в домино или шахматы за дворовым столом даже называли Сталина тираном. Другие, особенно бывшие военные фронтовики, при этом бурно начинали спорить и даже ругаться.

Все это вносило много непонятного в мысли малыша. Говорили, что именно Хрущев «развенчал» деятельность бывшего главы государства, что опять вызывало интерес мальчика.

При случае он спросил отца:

– А кто такой этот Хрущев, пап?

– Пока не знаю, – неожиданно ответил он.

– А ведь многие о нем говорят… А ты не знаешь?

– Вот про Сталина… тоже многое раньше не знали.

– А как же узнать?

– Вот умрет, тогда узнаем… пока не думай об этом, – с улыбкой ответил отец.

Паша согласился с отцом и перестал думать и сравнивать руководителей страны, но внутренне и подсознательно, опираясь на мнение уважаемых им взрослых во дворе, все-таки чувствовал неприязнь к этому Никите Сергеевичу, как его все называли.

Через два года по указанию новой власти мужские и женские школы объединили, и Паша уже пошел в бывшую женскую, а теперь смешанную школу, которая была ближе к дому. Теперь он был в 3 «А», и постоянным его спутником утром к месту обучения был не только брат, но и старшая на два года соседка. При этой школе был приусадебный фруктовый сад, за которым ухаживали ученики. Осенью каждый школьник получал пакет яблок, и было очень приятно чувствовать результаты своего, хоть и не очень большого, труда. Здание новой школы было просторным, с шикарным актовым залом и огромным вестибюлем.

Паша и брат, которого тоже перевели в эту школу, в разговорах не раз отмечали, что дисциплина и строгость школьных взаимоотношений и преподавания немного изменилась, но присутствие девочек оживило общение школьников. Это казалось намного привлекательней, но все-таки в течение года Паша порой вспоминал любимую строгую учительницу мужской школы и ее позитивные методы обучения.

Появление девочек внесло много необычного и нового в восприятие окружающего. Ребята стали обращать внимание на определенных девочек. Хотя и раньше учителя обращали внимание на внешность учеников, теперь стало особенно стыдно быть неряшливым или плохо учиться.

Почти сразу после появления в новой школе одна девочка с крупными бантами и вздернутым носиком подошла к Паше:

– Павлик, тебе нравится в нашей школе? – явно надеясь на положительный ответ, с доброжелательной улыбкой спросила она.

– Я не Павлик, а Паша, – твердо произнес он и хмуро посмотрел на ее косички с бантами.

Она опешила, но, не желая конфликтовать, кивнула головой в знак согласия.

– Я же не знала, – оправдалась она, – Павлик… звучит вовсе не плохо.

– Я так не привык, – опять строго посмотрел он.

– Хорошо, пусть Паша – согласилась девочка. – А меня Катя.

– Катя? У моих соседей так кошку зовут, – протянул руку Паша.

– Сам ты кот! – убегая, крикнула недовольная девочка.

Когда Паша услышал свое имя в необычной форме, ему почему-то действительно это не понравилось. Он не мог найти этому объяснение.

«А правда… почему меня никто так не звал? Павлик… как-то не так», – думал он про себя.

По правде сказать, ему было бы приятно, чтобы другая девочка, Таня, подошла знакомиться. Она ему больше нравилась. Но он не показал виду и подружился с Катей. Были в классе и другие девочки, которые относились к нему доброжелательно.

Паша с большим вниманием всегда смотрел на Таню, и у него даже появилось острое желание идти школу с единственной надеждой – увидеть эту девочку, быть с ней рядом в классе, наблюдать ее знакомый силуэт и красивое гордое лицо.

Ему стало нравиться возвращаться из школы одному, думать о прошедшем дне, вспоминать, как он вел себя рядом с Таней.

Обычно он забывался, и ничто его не занимало вокруг. Но однажды он остановился у третьего подъезда, когда почувствовал неприятный взгляд.

Подняв голову, он тут же вспомнил эти невероятно наглые глаза. Трое ранее виденных подростков выходили из подъезда с большими наполненными сумками. Глаза Паши остановились на этих сумках, и это внимание было незамедлительно определено старшим компании:

– А вот и наш знакомый Хмырь, – надменно говорил ехидный голос.

Паша молчал, не зная, что говорить.

– Пашка, кажется, – продолжал Лохматый. Сейчас он был в кепке, но Паша на всю жизнь запомнил его неприятный взгляд и мерзкий голос:

– Так вот Хмырек, не вздумай кому-нибудь сказать, что ты видел нас здесь, – нахлобучил он глубже кепку на лоб.

Паша посмотрел на него, как бы говоря: «А то что?».

– А то… прирежу! – показал он двумя пальцами на горло.

Паша вздрогнул и опустил голову.

– Надеюсь, ты понял, Хмырь, – подытожил старший, догоняя ушедших вперед двоих приятелей.

Паша долго не мог оправиться от произошедшего. Слухи разносили много страшного о таких людях. Говорили, что в ближайшем кинотеатре бандиты разыгрывали места и убивали оказавшихся на них людей. Многие даже перестали ходить из-за этого в кино.

Все мысли перевернулись, и какое-то непреодолимое страшное чувство преследовало его. Домой он пришел расстроенный, но за обедом успокоился:

«Да что, собственно, такого…» – думал он, хотя долго не мог отделаться от неприятного чувства.

Через день у дома к нему неожиданно подошла Щука.

– Здравствуй, Паша.

– Здравствуйте – недоуменно произнес мальчик.

– Ты давно не видел Марсика?

– Давно.

– Позавчера ограбили квартиру в доме. Ты случайно не видел чего-нибудь подозрительного? Каких-то неизвестных тебе людей?

– Каких людей?

Щука внимательно посмотрела на него.

– Значит… не видел?

– Нет, – глядя в сторону, ответил Паша.

Щука хотела еще что-то сказать, но неожиданно пошла дальше, а у Паши осталось чувство предательства и стыда перед Марсом. В словах милиционерши он почувствовал явное подозрение к своему другу.

Нельзя сказать, что после этого случая он стал избегать встреч с Марсиком, но уже не проявлял энтузиазма в общении с ним.

3

Будучи школьником младших классов, Паша имел возможность и посещал кружки «Игротеки» и районного Дома пионеров, куда записывали при предъявлении дневника с положительными оценками. Особенно ему нравилось моделирование кораблей и подводных лодок или собирание планеров и легких самолетов. Заготовки моделей для сооружения аппаратов и конструкций детям выдавали бесплатно, без участия родителей и их финансового положения, предоставляя самостоятельность в выборе кружков. Если в процессе занятий вкусы менялись, никто не препятствовал в выборе другого направления в изучении того или иного ремесла.

Пашин старший брат стал заниматься и проявлял определенные способности в радиоэлектронике и электротехнике.

Он любил собирать приемники, которые начали называть «мыльницами», и придумал приделать к кроватям наушники от радиоточки. Теперь можно было перед сном слушать радиотрансляцию. Особенно нравились Паше специальные и очень увлекательные передачи «Театр у микрофона». Они знакомили его со множеством современных русских пьес и литературных произведений. Паша всегда засыпал рядом с наушником. Вещание начиналось с гимна в 6.00, который из-за глубокого и крепкого сна никогда его будил.

Паша также самостоятельно выбирал спортивные секции, а родители узнавали о каждом его новом спортивном увлечении только от него самого.

В четвертом классе он записался в секцию плавания при бассейне «Динамо», куда они с ребятами ездили самостоятельно на трамвае.

В определенные дни туда свободно впускали ребят на предмет записи в секции. Паша с группой ребят именно так оказался в новом построенном спортивном плавательном сооружении. Оно привлекало зеркальной водой, необычными, словно эхо, звуками всплесков воды и приглушенными разговорами тренеров и их подопечных. Мальчишки с удовольствием разглядывали красивое голубое пространство с белыми дорожками в шесть рядов.

Неожиданно к ним вышел один из тренеров и привлек внимание новых посетителей:

– Шесть человек, станьте на тумбочки!

Паша и еще пятеро ребят взобрались на тумбочки.

– А теперь прыгайте в воду и плывите как можно быстрей вперед по дорожкам, – скомандовал тренер.

Паша приплыл первым. Ему и приплывшему вторым предложили секцию на выбор.

Паша выбрал модное «Водное поло». Ему очень нравилось заниматься в бассейне, тем более, что здесь был отсутствующий у него дома душ, привлекали тренажерные залы и многочисленный спортивный инвентарь для тренировок.

Через месяц ему предложили перейти в секцию индивидуального плавания, и он выбрал «кроль». Папа однажды пришел на соревнования, где Паша выступил не очень хорошо, но отец не расстроился и всячески подбадривал его.

– Ты немного не рассчитал силы: сначала вырвался вперед, а потом немного устал, – говорил он, почти то же самое, что сказал тренер.

Паша переживал, что не удалось показать отцу свои возможности, и молча шел домой.

Отец как-то всегда немногословно, но с пониманием общался с ним. Он сам любил плавать и был рад, что это увлекало сына. Летом они плавали на пляжах, а зимой Паша нередко ходил с ним в центральные бани с красивым инкрустированным мозаикой бассейном. Там в раздевалке Пашу всегда поражала атмосфера необычной красоты мягких кресел, высоких расписных потолков, сказочных барельефов на стенах, атлетических скульптур и фонтанов с «золотыми» рыбками.

Через год зимой, возвращаясь из бассейна, он простудил среднее ухо и долго болел. После чего мама недовольно стала отзываться о его увлечении. Она к тому же беспокоилась, что плавательный бассейн был далеко от дома. И Паша сначала пропустил тренировку один раз – из-за полученной двойки накануне предъявления дневника тренеру, потом еще два раза подряд. Придя все-таки на занятия, он почувствовал, что отстал от сверстников и как-то незаметно сник. Потом, находя всяческие отговорки, потерял былой интерес к занятиям и перестал ходить вообще.

Через пару лет Паша пристрастился к занятиям борьбой, что было популярно и давало возможность при случае «постоять за себя». Значительно позднее, перед выпускными экзаменами в школе, что-то заставило его завершить и эти занятия.

Паша не выделялся, как очень хороший спортсмен. Сначала были первые успехи, присвоение юношеских разрядов, но для достижения большего требовалось дополнительное участие, проявление способностей и воли. И когда встал вопрос: учиться в ВУЗе или совершенствоваться в спорте, он выбрал первое.

Спорт во времена юности Паши являлся культом страны.

В школе шли постоянные соревнования с классами, отрядами, школами, районами. Спортивные игры были всегда возбуждающим ожиданием и привлекали большое количество болельщиков.

Паша, как и многие мальчишки, играл во все эти игры: футбол, баскетбол, волейбол, занимался в секции хоккея, очень любил настольный теннис.

Футбол, несомненно, был самым любимым у жителей страны. На крупные матчи до больших стадионов ехали дворами. Со стороны могло показаться, что везущие их туда трамваи похожи на облепленные пчелами ульи.

Часто приезжали иностранные команды.

Стадион «Динамо» на Ленинградском шоссе был главной футбольной ареной.

Однажды Паша с отцом поехали на международный матч с венграми, которые тогда особенно хорошо играли. Билеты были все заранее распроданы. Долго ходили перед ареной, спрашивая свободный лишний билет. Перед самым началом какой-то спекулянт предложил билет за 30 рублей. Средняя зарплата тогда была около 120 рублей. Все возмущались, но продающий был непреклонен.

Тогда папа, слегка поморщившись, отдал деньги спекулянту, и они с Пашей поспешили на арену футбольного поля. Она уже шумела криком и свистом болельщиков, началом захватывающего интересного матча. Наша сборная играла самозабвенно и слаженно. В воротах стоял непробиваемый Яшин.

Никита Симонян, закрутив необычно мяч, забил тогда гол с углового. Новшество вызвало небывалую бурю эмоций. Мы выиграли 5:0. Стадион ревел от восторга!

Краткосрочность матча не могла сравниться с полученной радостью, папа не жалел о потраченных деньгах, и они гордо шли с Пашей домой, словно с собственной победой.

Входя в квартиру, мальчик почувствовал прилив восторга от знакомых сочетаний цифр – 5 и 0.

4

В школе у Паши появилось много интересных приятелей, новые привязанности, увлечения и определенная ответственность перед новым коллективом.

Хотя он поддерживал общение с Катей, она для него не была каким-нибудь доверительным другом. Между мальчиками такие взаимоотношения были более ответственны, нежели «девчачья» дружба.

«Катя легко общается, разговаривая, не «воображает», – думал про себя мальчик.

В классе ребят было меньше, чем девочек. Но с мальчиками было проще и понятнее.

Теперь Паша уже часто ходил играть с ними далеко от своего дома. Особенно было много детей из серого дома за трамвайными путями, как говорили, дом НКВД. Этот дом был новый, современный и благоустроенный. Паша видел там лучшую, чем у других, планировку и просторные комнаты друзей, когда ходил в гости к своим школьным приятелям.

Скоро у него появился новый друг Игорь, который пришел в школу в середине года в связи с переездом откуда-то в тот самый серый дом. Этот мальчик сразу привлек внимание учителей и других ребят своими знаниями, рассуждениями и независимым поведением. Как узнал потом Паша, мама его работала преподавателем литературы в соседней школе.

Новый мальчик хорошо выражал свои мысли и быстро стал своеобразным лидером в классе. Девочки часто были недовольны его заносчивым поведением, но не противились сложившемуся в классе отношению к нему. Учителя смотрели на него настороженно и признавали его знания и находчивость. Это было скорее незримое доверие к его воспитанию. Причем Игорь завоевал это доверие среди ребят не вызывающим «модным» хулиганством, необычными выходками, которые порой восхищали его одноклассников.

Паша уже не помнил точно, когда вдруг они с Игорем стали близкими друзьями. Сам он был по своему характеру больше молчалив, и даже застенчив, но реагировал на предложения к дружбе очень искренне. Игорь, наоборот, являл собой активность и любил внимание к себе. Противоположность характеров, возможно, и привлекла их друг к другу. Однажды, гуляя вместе во дворе, Игорь поспешил домой и сказал, что собирается со старшим братом в Третьяковку.

Увлеченные игрой, ребята удивились, другие вовсе не обратили на это внимание, и как обычно пошли гулять за дом на горку, а Паша заинтересовался:

– А можно пойти… с тобой?

– Наверное… пойдем, – сказал Игорь.

Они поднялись, вошли квартиру, и Паша увидел невысокого блондина со смешливым и пытливым взглядом.

– Это что за пацан? – смеясь, спросил он брата.

– Это мой друг…

– У тебя есть друзья? – язвительно заметил он и внимательно оглядел Пашу. – Удивительный экземпляр. Ну, что, новоявленный друг… Пойдешь с нами?

– Пойду, – уверенно сказал Паша, не понимая до конца, смеется брат Игоря над ним или нет.

– Молодец… Меня зовут Алексей, – протянул он свою небольшую руку.

Паша доверительно протянул свою.

– А я Паша Морозов.

– Павлик Морозов? – залился заразительным смехом Алексей.

– Не Павлик, а Паша, – возразил твердо мальчик, опять не понимая в чем дело.

– Хорошо, Паша… пойдем вместе, – уловив неловкость мальчика, прервал смех Алексей.

Когда он вышел в другую комнату, Паша спросил друга:

– Чего это твой брат так смеялся над моим именем?

– Он вообще любит смеяться… Такой характер… Он и меня зовет… Гаврила.

В Третьяковке Алексей много рассказывал о картинах. Неожиданно для себя Паша в этот день нашел здесь так много желаемого для души: интересные проникновенные лица, широкие раздольные реки, дремучие леса, луга и поля.

В первом зале на Пашу смотрела грациозная царица Анна Иоанновна, добродушный молодой царь Михаил Федорович и серьезный Петр Третий, изображенный в подростковом возрасте.

Алексей обратил на это внимание:

– Вот молодой царь, почти вашего возраста, а глаза-то вовсе не детские…

Паше понравились доброжелательные портреты царей и пропитанные мудростью лица их приближенных.

– А как вы думаете, существовали художники до этого периода? – поинтересовался Алексей.

– Наверное, – неуверенно отреагировал Игорь.

Алексей объяснил, что раньше в основном писали иконы, которые являлись художественным выражением изобразительного творчества.

– Разве иконы это творчество? – заметил Паша.

– Конечно, их тоже кто-то писал, а потом начали писать портреты людей.

– Некоторые люди похожи на лики икон, – произнес Паша.

– Верно… Ты хорошо назвал их ликами. Кто тебе говорил об иконах? – прищурился Алексей.

– Бабушка… У нее в комнате красивая икона Николая Чудотворца, – тихо ответил Паша.

– А ты наблюдательный… Иконы – нечто другое, чем портреты.

– Я знаю… Бабушка мне говорила…

Алексей одобрительно посмотрел на него. Он замолчал и повел ребят по другим залам, где помимо парадных портретов правителей и придворных находились весьма интересные лица и среднего сословия.

В каждом новом зале Алексей называл художников и рассказывал о них.

Перед глазами появились портреты Левицкого, сентиментальные девушки и женщины Боровиковского. Паша больше обращал внимание на изображения мальчиков и девочек.

– Игорь, смотри, – воскликнул Паша, показывая на картину Фирсова «Юный художник».

– Они очень похожи на нас… Это начало XVIII века – всего лет 250 назад… Совсем даже недавно, – заметил Алексей.

В последующих залах они увидели первые пейзажи, в основном неаполитанские или похожие на них, а также панорамы центральных площадей, окрестности городов.

Начиная с Кипренского, стали являться уже близкие ребятам из истории лица. Они узнали Пушкина.

– Красивый, – заметил Паша.

– На самом деле он не был таким красивым, просто художник хотел этим его возвеличить, – пояснил Алексей.

Он немного рассказал о приближенном к царскому двору друге Пушкина Жуковском, портрет которого был здесь же.

Зал Карла Брюллова поразил ребят необыкновенно яркими образами женщин. Они долго рассматривали наполненные блеском картины «Всадница» и «Вирсавия».

Алексей заметил, что эти картины были очень популярны у современников художника.

– Одна из его знаменитых картин «Последний день Помпеи» находится в Русском музее в Ленинграде, – добавил он.

Когда вошли в зал Иванова, Паша был поражен размерами полотна «Явление Христа народу». Приблизившись, ребята с удовольствием рассматривали интересных и удивительно разных персонажей громадного полотна.

– Все они имеют конкретные библейские имена… Эту картину художник писал очень долго… Практически всю жизнь… Вы можете убедиться в этом, глядя на многочисленные этюды и наброски к ней, – рассказывал Алексей.

«Неужели можно рисовать одну картину всю жизнь?» – думал Паша.

– А что такое библейские сюжеты? – спросил он.

– Игорь, дай ему почитать «Легенды и мифы древней Греции».

В следующем зале Пашу поразила увиденная «Богоматерь с младенцем» работы Бруни. Мадонна как бы в забытьи, а младенец начинает собственное движение с глубоко взрослыми проникновенными глазами.

Все полотна Василия Перова были удивительно искренни и пропитаны любовью к простым людям – «Проводы покойника», «Приезд гувернантки», «Чаепитие в Мытищах», «Охотники на привале». Около них толпилось множество народа. Увидев «Странника», Паша сразу вспомнил дедушку, идущего с котомкой по святым местам за пальмовой веткой.

Паша с Игорем долго смотрели на знаменитую «Тройку».

– Да, настоящая птица-тройка, – услышали они голос Алексея.

«…Птица?» – непонятно-странное пролетело в голове у Паши.

Проходя дальше по залам, они молчаливо обратили внимание на «Неравный брак» Пукирева.

А вот противоречивый Николай Ге уже требовал разъяснений Алексея, когда мальчики увидели его знаменитые работы «Что есть истина?» и «Тайная вечеря».

– О чем спорят эти люди? – удивился Паша.

– О самых главных ценностях жизни…

– Каких?

– Духовных… Загадочного и неосмысленного человеком понятия добра и зла.

Хотя ответ мало что прояснил, Паша постеснялся спросить более подробно.

Молча прошли в следующий зал, где с интересом рассматривали батальные картины Василия Верещагина: «Двери Тамерлана», «Смертельно раненый», «Апофеоз войны» с их необычным восточным колоритом.

Виктор Васнецов поразил Пашу сказочными персонажами.

По совету Алексея мальчики заходили со всех сторон картины «После побоища» и убеждались, что погибший воин в любом ракурсе смотрится ногами вперед.

– А эту картину я уже видел у своей двоюродной тети, – заметил Паша перед полотном «Сирин и Алконост – Птица радости и птица печали».

Алексей одобрительно заметил:

– А знаешь… об этих птицах?

– Догадываюсь, – неожиданно для себя ответил Паша, вспоминая дедушкин сервиз.

– Я потом вам расскажу…

После нежных и тонких пейзажей Саврасова картины Шишкина поражали своим жизнеутверждением. Русские поля, леса и долы красовались здесь в полную силу. Паша долго стоял перед картиной «Сныть-трава».

– Игорь, смотри, трава, как живая.

– Да, кажется, что вот-вот на лист сядет божья коровка, – подтвердил Алексей.

Вместе внимательно рассматривали Суриковскую «Боярыню Морозову».

– Это – настоящая Русь, – говорил Алексей, – От юродивого до вельможи и беззаботно бегущего радостного мальчика. Посмотрите, а сани едут или нет?

– Едут, – уверенно откликнулся Паша.

– Это обстоятельство больше всего беспокоило автора картины. В этом заложен глубокий смысл.

В зале Ивана Крамского Алексей обратил внимание на портреты выдающихся людей. Он рассказал, что основатель «передвижничества» не побоялся покинуть Академию художеств и объединить вокруг себя единомышленников.

– Смотрите, какие одухотворенные интересные лица настоящих русских…

Молчаливые, уверенные в себе… Сколько неподдельной гордой красоты в «Неизвестной». Образ так близок к Настасье Филипповне, Анне Карениной…

– А кто это?

– Узнаете скоро на уроках литературы… Не менее сильные лица простолюдинов в образе стойкого и непреклонного «Лесоруба», – говорил Алексей.

– Смотрите, а вот «Русалки» и Пушкинский «Дуб зеленый», – заметил Игорь.

В зале Врубеля мальчики неожиданно попали под власть художественной мистики образов. Она включала помимо картин скульптуру и керамику. Впечатление было яркое и неоднозначное.

– Игорь, как тебе Демон? – спросил Алексей.

– Страшный…

– Скорее, он свободный, и глаза говорят, что вовсе он не «Поверженный», – пояснил старший брат.

Картины Врубеля мальчики изучали с интересом. Их фантазия активно пополнялась новыми необычными образами.

А вот долгожитель, великий труженик и непревзойденный мастер кисти Репин. Он подобно Льву Толстому выделяется разнообразием жанров…Посмотрите на «Стрекозу», а вот этюды к «Заседанию Государственного Совета»… подлинная история в лицах, – медленно рассказывал Алексей.

Ребят заинтересовал «Иван Грозный убивает своего сына».

– Однажды какой-то посетитель бросился на эту картину и порезал ножом, крича «Довольно крови!», – сообщил Алексей.

– А как же она осталась в галерее?

– Реставрировали.

– Совсем незаметно, – внимательно рассматривая полотно, заметил Паша.

–И не случайно остались в русском лексиконе навсегда отрезанные после революционных событий родные для него «Пенаты», – рассказал Алексей о последнем пристанище художника в теперешней Финляндии.

В следующем зале он сразу сказал:

– А вот и чрезвычайно одаренный, искренний и чуткий его ученик – Валентин Серов.

– Какой интересный мальчик… Мика Морозов, – прочитал под картиной Паша.

– Портреты Серова – это всегда неожиданное открытие, – оживился Алексей.

В зале Владимира Маковского ребятам приглянулись «Дети, бегущие от грозы», притягивающие своим живым испугом.

Выделялась живопись Нестерова со своим неповторимым слоем верующих русских людей и большим рядом творческих личностей Толстого, Горького, Павлова, Мухиной.

По мнению Алексея, более поздние художники: Коровин, Лансере, Сомов и другие находились под влиянием западной живописи и постепенно уходили от классических форм, уподобляясь, скорее, моде.

– Русский же классический пейзаж, несмотря на влияние импрессионизма, развивался в работах Крыжицского, Остроухова, Дубовского, Юона, Бродского, – продолжал он, …Паша, как тебе русская природа?

– Понравились… всякие виды

– Это называется пейзажи, – поправил Алексей.

– Ну, пейзажи.

– А не чувствуешь в чем разница?

– А разве есть разница?

– …Пейзаж рисовал человек, руководствуясь собственной фантазией, интуицией… что-то выделил красками ярче, то есть придал пространству природы собственное понимание, свое ощущение…

В конце экспозиции значительное место занимали залы, посвященные иконописи, поражающей своей внутренней силой. Будто попали в иной мир.

Скромные на первый взгляд «Троица», «Богоматерь Владимирская», варианты «Спаса нерукотворного» привлекали внимание людей. Паша увидел здесь огромную икону Николая Чудотворца и Архангела Гавриила.

– Как тебе иконы, Игорь?

– Как-то мрачно…

– Дело в том, что без икон не было бы развития живописи и искусства, – задумчиво произнес Алексей.

Ребята слушали с интересом.

– Помните, я задавал вопрос об изображениях в древности… Так вот, они представлены иконами… Дело в том, что внутренний мир тех людей был пропитан верой в Бога, они думали больше о духовном, высшем… Мне даже кажется, что здесь необходимо как-то подумать и обогатить экспозицию литургическим пением… В иконе много загадочного и таинственного…

– Какого таинственного? – удивился Игорь.

– Например, икона Владимирской Богоматери помогла Руси спастись от нашествия Тамерлана. Помните картину «Двери Тамерлана»? Это великий завоеватель Востока, и «Апофеоз войны» с горой черепов Верещагин посвятил именно ему…

– А причем тут икона? – заметил Паша.

– Так вот, когда Тамерлан подошел к Москве, русские люди молились перед этой иконой… И накануне нападения на город Тамерлану во сне явилась Богоматерь, которая потребовала покинуть русскую землю.

– И что?

– Это видение напугало завоевателя и заставило его повернуть свое войско обратно, на восток, и утром Тамерлан отдал приказ уйти из Москвы.

– Неужели эта икона такая всесильная?

– Нет основания не верить летописям… Вот видите, с религией связано много труднообъяснимого…

Ребята задумчиво молчали.

– В технике изображения иконы также много необъяснимого, – продолжал Алексей.

– Что же необъяснимо? – равнодушно смотрел на темные, не очень понятные изображения Игорь.

– Кажется, что иконопись упрощает образы линейной перспективой… На самом деле это определенное эстетическое восприятие окружающего мира, который невозможен без молитвы и веры. Здесь зритель один на один с божеством… Потому художника интересует передний план святости образа, сюжет и единство с Богом… Со временем внутренний мир человека изменился. Стало больше рационализма и бездушия.

Мальчики внимательно слушали, а Алексей продолжал:

– Ведь что такое искусство? Это выражение внутреннего мира художника, видение именно им того или иного образа… Чем внутренне глубже человек, тем он выше духовно…

– Не очень понятно, – вставил робко Паша.

– Если вдуматься, искусство родилось из культовых образов. Неслучайно корень слова «культура» исходит из божественного культа… На определенном этапе развития человека искусство иконописи было необходимо и понятно…

При выходе из галереи в сувенирной лавке Алексей купил Паше открытку с репродукцией Саврасова «Грачи прилетели», а Игорю – Брюлловскую « Вирсавию».

5

И с этих первых открыток ребята начали коллекционировать художественные репродукции картин. Со временем Игорь стал больше ориентироваться на западную живопись, а Паша – на русскую.

Подаренная Алексеем репродукция картины «Грачи прилетели» была известна Паше. Ее копия, написанная собственноручно мужем маминой сестры, дядей Федей, висела над его кроватью и была подарена по случаю дня рождения.

Паша привык е ней, но после посещения Третьяковки неожиданно обратил внимание, что она немного отличается от оригинала.

При случае, он заметил своему родственнику:

– Дядя Федь, а почему ты немного изменил картину Саврасова… Посмотри, даже количество грачей не совпадает?

– Ну, это же небольшая импровизация…

Мальчик несмело заметил:

– А не захотелось тебе выбрать другой пейзаж?.. Ну, например, осень с белобокими сороками?

Дядя Федя задумался, а мальчик продолжал, как бы рассуждая:

– Копия проще для исполнения и не требует собственного участия, а ведь в этом – главное.

– Так что… тебе не нравится моя картина?

– Нет, почему… Просто было бы больше творчества с другим выбранным сюжетом.

– Ну, малец, я просто рисую то, что мне нравиться, – немного обиделся дядя.

Впоследствии Паша, рассматривая изображения футуристов или сюрреалистов, никогда близко не принимал их сердцем, внутренне лишь ощущая поиск необычного самовыражения.

В Москве на Волхонке проходила выставка Дрезденской галереи, куда они ходили вместе с Игорем и Алексеем. На всю жизнь Паша запомнил глаза Сикстинской мадонны.

И уже самостоятельно, будучи позднее с отцом в Ленинграде, наслаждался великолепием реальных и библейских образов западной школы живописи Эрмитажа. Побывал он и в Русском музее, с восхищением смотрел на рекомендованное Алексеем полотно «Последний день Помпеи». Но всегда он помнил, что работы художников Третьяковки на Лаврушинском отличались особенной теплотой и изысканностью, потому как были собраны человеком, искренне любящим живопись и Россию.

Теперь Игорь и Паша часто спорили об искусстве. Яркие полотна Рафаэля, Рембрандта, Тициана, Рубенса, Караваджо и «Украденный поцелуй» Фрагонара очень привлекали Пашу, но он все больше отстаивал и защищал русские картины.

Важным аргументом в спорах всегда было необычное и часто оригинальное мнение Алексея.

– Вы пока еще сопляки, как лягушки в болоте, не понимаете основ другой культуры, и в этом суть вашей болтовни… А культура – это пласт поколений…

Арбитр не брезговал издевательскими шутками, которыми он подчеркивал своеобразие мнения каждого и призывал к интересу познания. Друзья тихо замолкали: преклонение было непререкаемым. Игорь боготворил брата и во всем ему доверялся. Паше даже казалось, что Игорь очень гордится им.

Теперь Паша уже любил собирать хорошие репродукции, которые можно было более внимательно рассматривать вне стен музеев. Они с другом бегали в букинистические магазины, которые были тогда полны старинными открытками. Особенно интересен был магазин в здании «Метрополя».

Вставали в очередь в воскресенье задолго до открытия, чтобы попасть к прилавку и на правах первых выбрать самое лучшее. Такие нередко почти рукописные открытки 20х – 30х годов и дореволюционные стоили не дешево. Паша просил деньги у отца, и тот, видя искрящиеся глаза сына, не препятствовал этому заразительному увлечению.

После уроков Паша часто пропадал в просторной комнате своего друга Игоря и его старшего брата.

Алексей учился в Гнесинке и появлялся домой обычно позднее. Иногда по вечерам Паша слышал, как он играл на фортепьяно в гостиной. Алексей неплохо рисовал и часто показывал ребятам свои карандашные наброски и акварели.

Настоящее знакомство с классической музыкой произошло для Паши неожиданно и именно здесь, в этой комнате. Было даже забавно, и он навсегда запомнил этот день.

Зайдя чуть позже обычного к Игорю домой, Паша увидел выходящего из своей комнаты возбужденного Алексея и услышал, как его ругает мать:

– Какая же ты все же гадина, испоганил всю стену…

Паша часто слышал в этом доме довольно резкие слова, но они были непосредственные, не скрывающие неожиданных чувств, обязательно с юмором и вовсе не оскорбительные.