Тонька – Левенгук бесплатное чтение

– Да- а… Войдите… – протянул Леопольд Короткевич, не отрывая глаз от монитора. Он никак не мог решить, прибавить ли к таблице новый столбец или проиллюстрировать дополнительные показатели в виде графика. Между тем время поджимало. Хотелось успеть на автобусную остановку к восьмичасовому рейсу, потому что следующий пришлось бы ждать минут двадцать, если не больше. А горло болело все сильнее.

Прошло несколько минут. Никто не заходил. Отсутствие движения за спиной стало раздражать.

– Кто там? – спросил Короткевич, оглядываясь. – Заходите!

Дверь приоткрылась, и в темном проеме чуть выше металлической ручки обозначилось детское краснощекое лицо с круглыми, как у совенка, глазами.

– Вы к кому? – спросил Леопольд Янович, уже окончательно решив не суетиться, подождать до завтра и закрыть файл.

– Мне это… – сказал малолетний гость детским баском. – Мне охотников…

– А… – сказал Короткевич, вставая со стула и поспешно собирая в папку рукописные листы. – Это в другом крыле. По коридору направо.

И уже не обращая внимания на посетителя, набросил на шею шарф, влез в рукава дубленки, вынул из кармана вязаную шапочку, схватил сумку и, споткнувшись об оставленный рабочими строительный мусор, помчался на выход. Леопольд Янович, несмотря на свой пенсионный возраст, был худощав и подвижен, как юноша.

Малорослый посетитель бочком отодвинулся от двери.

Закрывая комнату на ключ, Короткевич бросил на него мимолетный взгляд и механически повторил: « По коридору направо». После чего натянул шапку до бровей и обрушился по лестнице вниз, застегивая на ходу куртку.

Почти месяц кандидат биологических наук Леопольд Янович Короткевич героически сражался с ОРВИ и его осложнениями, самостоятельно разрабатывая планы самообороны и контрнаступления. Участковый врач Клавдия Семеновна, молодая астеничная женщина, похожая на бледный картофельный проросток, продлевала больничный лист, покорно записывая за Короткевичем новые назначения.

– С ампициллином не получилось, – задумчиво говорил Леопольд Янович, – попробуем макротетралиды… антигистамины оставим…

Уколы он делал себе сам, по- снайперски попадая в ту самую… гм… «верхнюю четверть …», глядя в зеркало.

Два года и три месяца назад такое длительное затворничество казалось бы ему царским подарком судьбы. Леля обвязывала бы его своим душистым пуховым платком, поила на ночь гоголем- моголем, любимым с детства, а он, как всегда, капризничал и развлекался чтением Ильфа и Петрова.

Теперь юная Леля времен их студенчества улыбалась ему только с портрета, «Золотой теленок» пылился на полке и хотелось убежать из дома куда глаза глядят.

В институте Короткевич появился почти через месяц. На второй этаж поехал в лифте, а не поднялся, как обычно, по лестнице, но все равно слегка запыхался. Потянул на себя ручку двери и, дожидаясь пока та распахнется, стал раскручивать вокруг шеи длинный шарф. Переступил порог, да так и застыл с мохеровым удавом в опущенной руке. Показалось, что приехал не на тот этаж. И только минутой позже Леопольд Янович сообразил, что привычные предметы в комнате просто разбежались по чужим углам. На своем месте остался лишь его стол, что выглядело совершенно нелепо. Как будто мебель играла в пионерскую игру, где стульев было меньше, чем бегающих детей, и по команде «стоп», он замешкался и потому остался неприкаянно стоять почти на середине комнаты. На круглой деревянной вертушке у стола сидел некто карликового роста в его, Короткевича, белом халате. Рабочая одежда Леопольда Яновича была им опознана по затейливой россыпи прожженных соляной кислотой дыр на правом плече – памяти о первом рабочем дне практикантки Елизаветы.

– Здравствуйте, – сказал озадаченный Короткевич. – Чем обязан?

Некто на вертушке оглянулся, и Леопольд Янович увидел свежее детское лицо. Гость не ответил, сполз с табуретки и молча уставился на Короткевича большими глазами цвета зеленого бутылочного стекла.

– Ну, так кто же Вы? – не сдавался Леопольд Янович.

– Тонька.

– Вы девочка? – удивился Короткевич, воззрившись на круглую голову с короткой порослью льняных волос и модно прореженной челкой над крутым лбом.

– Нет. Я – мальчик Антон. Антон Королек, – обидчиво ответил незнакомец.

– А- а- а, – протянул Леопольд Янович, понимающе.

Леопольдом его стали звать только здесь в академии. В школе и институте он был для всех Ленькой. И только бабушка Сима из Минска звала его «Полей», как когда- то своего мужа. Господи, как он боялся, что об этом узнают одноклассники!

– Леопольд Янович, наконец- то! – послышался за спиной Короткевича звучный баритон. – С выздоровлением!

В дверном проеме стоял молодой коллега Леопольда Яновича – в плечах косая сажень, ростом с коломенскую версту и копна соломенных волос над голубыми глазами монгольского разреза. Звали его Иван Жуков. Понятно, что и ему нелегко было в школьные годы после первого знакомства учащихся с творчеством Антона Павловича. Прозвище «Жук» на какое- то время потеснилось, уступая место «Дедушке- голубчику» и «Деревне». Не владея приемами восточных единоборств, потомок русских кулачных бойцов и ордынских наездников расквасил добрый десяток носов прямым выпадом левой, поскольку был левша. Но прежнее прозвище возвратил.

Из- за руки Жукова выглядывало треугольное лисье личико студентки Елизаветы Курочкиной, которую Иван Климович за глаза называл «Лиской».

– Здравствуйте, Леопольд Янович! – пропела она, растягивая в улыбке узкий рот и демонстрируя россыпь мелких очень белых зубов.

– Вот! Декорации после ремонта поменяли. Но стол Ваш не трогали. Вам как?

– Здравствуйте, Иван Климович! Как мне? Да, как Папанину на льдине! Ну, и в каком направлении мне дрейфовать прикажете?

– Минуточку! – Жуков выдвинулся на середину комнаты. – Мы предусмотрели…

И стал предлагать варианты передвижений стола, не изменяющих в корне новую конфигурацию расстановки мебели. Через полчаса пришли к консенсусу, и все, включая Елизавету и мальчика «Тоньку», принялись толкать стол в нужном направлении.

Мысленно признав, что Жуков решил задачу весьма успешно, Леопольд Янович, тем не менее, не спешил убирать с лица маску недовольства.

– Света маловато! – заметил он, усаживаясь за стол.

– Лампу на стену повесим! – с готовностью предложил Иван Климович.

– Справочники… – начал было Короткевич.

– Переставим. Будут под рукой, – не дал ему договорить молодой коллега.

– Ну, хорошо, – примирительно сказал Леопольд Янович, но вдруг вскинулся, оглядываясь. – А халат где?

– Вот! – радостно вскрикнул Жуков, вытряхивая из рабочей одежды Короткевича странного ребенка.

– Собственно, нельзя ли узнать, на каких правах мой халат был, так сказать, передан…

– Тонька сам его взял! – вмешалась Елизавета.

– Ладно тебе! – одернул ее Иван Климович. – С халатом неловко получилось, Вы извините. А вообще – это Тонька, большой почитатель Левенгука…

– Он собственный микроб открыть хочет! – опять влезла в разговор Курочкина.

– Елизавета! – прикрикнул на нее Жуков. – С Вашего позволения, Леопольд Янович, я Вам позже все расскажу. В личной беседе.

– Понимаете, совершенно удивительный случай, – начал свое объяснение Иван Климович, когда они сидели за столом в буфете, энергично распиливая одноразовыми ножами кусок жареной свинины, похожий на дубовую кору по виду и твердости.

– На следующий день после того, как Вы заболели, – продолжил он, – приходит этот мальчик и говорит, что он ищет «охотников за микробами». Я ему говорю, дескать, ты пришел по адресу, так что можешь сказать, что тебе от них надо. Думаю, пробирки какие- нибудь для школы будет просить. А он отвечает: «Я хочу стать Левенгуком и открыть свой микроб». Ну, вы же видели его. «Мужичек- с- ноготок». Вырастешь, говорю, приходи учиться, станешь микробиологом, может что- нибудь и откроешь. Он молча сопит, а потом баском таким гудит: «Мне сейчас надо». Я и Лизавета посмеялись и занялись своими делами. Часа через два смотрю, он в уголке сидит на корточках, смотрит. Рядом на полу куртка лежит. И стал так каждый день ходить. Я его несколько раз выпроваживал, а он возвращается. Как- то просочится в комнату и сидит.

Однажды Лиска средУ после стерилизации принесла, а она какая- то мутная. Я ей говорю, ты что- то напутала, а она клянется, что все делала, как обычно. И вдруг «Левенгук» отзывается. Говорит, что Лизавета, раньше из одной банки что- то взвешивала, а вчера – из другой. Я говорю, а ну покажи, из какой. И он показывает на одноосновную соль, а нужна двухосновная. Дальше больше. Стал Курочкиной сахар для среды взвешивать, колбы пробками затыкать. Мало того, в подвал принялся ее сопровождать. Вы же помните, наша красавица туда в одиночку не ходит – привидений боится! До его появления, если спутника не находилось, я каждый раз вынужден был стоять на лестнице и слушать, как она орет «Мамочки! Иван Климович! Не уходИте!»

– А с кем он приходит? И почему утром? Он что, не учится?

– Понимаете, Леопольд Янович, он с кем- то из уборщиц появляется, но они проходят через другой сектор. Наши охранники его нигде не замечали. Больше ничего узнать невозможно. Он на такие расспросы не отвечает. Как партизан на допросе. Если ему что- то надо, он мне как- то так без слов дает понять об этом. Или назывными предложениями. Лиска при нем вроде переводчика. С ней он общается более- менее нормально. Но мальчишка внимательный и памятливый на редкость. Если он Вас раздражает своим присутствием, мы, конечно, его выставим. Но уж очень интересный паренек. С удовольствием бы его стажером взял вместо Курочкиной. Врушки этой.

Леопольд Янович хмыкнул неопределенно, но вердикта своего не вынес, хотя ничего хорошего от присутствия странного ребенка ожидать не приходилось.

В первые дни Короткевич, заходя в открытую комнату, чувствовал себя неуютно. Отыскивал Тоньку глазами, чтобы не попасть в какую- нибудь неловкую ситуацию. Мало им с Иваном было ехидной Лизаветы! Леопольд Янович, например, любил напевать в одиночестве, но знал, что фальшивит. И песни у него были все какие- то пионерские: «Край родной навек любимый…» или про «веселого барабанщика». Еще привычка была дурная, приобретенная в далеком детстве: когда задумывался, закусывал зубами согнутый указательный палец и качался из стороны в сторону. Ивана Климовича он не стеснялся. Тот сам был хорош. Когда нервничал, то громко чихал или щелкал суставами на пальцах. Но при Курочкиной оба старались вести себя интеллигентно. А тут ребенок- невидимка! Думаешь, никого нет, а он в углу притаился, глаз с тебя не сводит.

Тонька приходил и уходил в одно и то же время: с девяти до одиннадцати.

По понедельникам и вторникам не появлялся. Курочкина тоже отсутствовала. У нее это были лекционные дни. Так что в это время Короткевич и Жуков могли расслабиться: песни петь и суставами щелкать в свое удовольствие.

Постепенно Леопольд Янович стал привыкать к странному мальчику, но иногда его все же одолевали сомнения, хорошо ли позволять ребенку находиться в атмосфере микробиологической лаборатории. К тому же могли возникнуть неприятные осложнения с начальством. И он не двусмысленно давал понять Ивану Климовичу, что у них из- за Тоньки- Левенгука могут быть большие неприятности.