«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий бесплатное чтение

Dirk Oschmann

Der Osten: eine westdeutsche Erfindung

© by Ullstein Buchverlage GmbH, Berlin. Published in 2023 by Ullstein Buchverlage GmbH

© Ведерникова Л.Д., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024 КоЛибри^®

Истина, если ее написать, ничего от этого не потеряет.

Гегель

Все замолчанные истины становятся ядовитыми.

Ницше

Предисловие

Моему деду, Оскару Фишеру (Вёльфнис, 1917–1995), и моему научному руководителю, Готтфриду Виллемсу (Бибернхайм, 1947–2020), вечная память

Эта книга представляет собой развернутый вариант моей статьи о положении внутренних дел в Германии Wie sich der Westen den Osten erfindet («Как Запад изобретает Восток»), вышедшей 4 февраля 2022 года в газете Frankfurter Allgemeine Zeitung. Приведенные здесь официальные и частные точки зрения позволяют не только уточнить и дополнить аргументацию статьи, но и осветить предысторию и развитие описанных в ней явлений. А кроме того, они наглядно опровергают ошибочное мнение, будто я выступаю за некую «восточную идентичность». Ровно наоборот. Речь идет об одном из понятий в социальной философии Жака Рансьера: «дезидентификация»[1]. Статью также критиковали за недостаточную дифференциацию. На мой взгляд, дифференциация в нашем случае не что иное, как не видеть за деревьями леса. А сейчас самое время подумать о лесе.

Во времена, когда сама демократия стоит на пороге кризиса, тем более важно обсудить, каковы ее шансы на выживание у нас в Германии. Как легко нанести урон демократии, мы можем наблюдать на примере соседних стран, не говоря уж о повсеместном росте диктатур. Германии нечего надеяться на долгосрочную общественную стабильность, если кардинально не изменить тональность разговоров о «Западе» и «Востоке», если не прекратить остракизм, которому восточные земли систематически подвергаются уже более тридцати лет, если не остановить муссирование их радикально-политических, экономических и социальных недостатков. Чтобы решить проблему, необходимо наконец понять, в какой точке пути мы сейчас находимся. Вглядимся попристальнее. Вроде бы всё как на ладони, надо только четко сформулировать. По большому счету я не скажу ничего нового. Кто хотел знать – знает. Но вдруг удастся представить что-то в новом свете.

Дирк ОшманнЛейпциг, ноябрь 2022

1. Какую историю мы хотим написать?

По ту сторону угольной узкоколейки, юго-восточнее полувымершего поселка, глубоко в заросшей пустоши, прямо за обветшавшей изгородью начинался восточный край, куда нельзя было ступить безнаказанно.

Вольфганг Хильбиг. Старая бойня

Концепция этой книги многократно была представлена в различных докладах, на панельных дискуссиях и, конечно, в упомянутой статье в FAZ (Frankfurter Allgemeine Zeitung). Отдельные читатели и слушатели почувствовали себя задетыми и подняли возмущенный гвалт, поскольку их спугнули с мнимой самоочевидности смыслов – насеста, на котором они, казалось, комфортно обосновались раз и навсегда. Этого можно было ожидать. Невозможно было предположить, что некоторые вещи будут истолкованы с точностью до наоборот. Надеюсь, внесение ясности и уточнение формулировок помогут устранить недопонимание. К тому же нелишне заметить, что в этой книге я описываю настоящее, жизнь в настоящем, но, разумеется, в контексте разнотипного прошлого, без которого нельзя понять нынешнее положение. Однако ситуацию я описываю не с точки зрения так называемой проблемы «Востока», а наоборот, как проблему «Запада», точнее, того, как Запад воспринимает и публично трактует Восток. В рамках этой реконструкции долговременных механизмов идентификации «Востока» исследовательский интерес сосредоточен преимущественно на предвзятости, стереотипах, ресентименте, схематизации и прочих деструктивных штампах, а также на последствиях подобной имиджелогии для общественной жизни в объединенной Германии.

Возможно, кому-то покажется, что речь идет о сугубо внутринемецком политическом конфликте, – поверьте, это не так. Те, кто недооценивает серьезность ситуации, не вполне осознают причины, по которым все большее число людей отворачивается от демократии, причем не только на Востоке, но и на Западе, в западном мире в целом. Ситуация в немецко-немецком обществе – всего лишь частный случай, обусловленный политическими, историческими и территориальными предпосылками, скажем, это особый случай проявления глобализации в западном сообществе. Наш социальный конфликт отражает в общем и целом контраст между материальным благосостоянием, властными структурами и коммуникациями Западной и Восточной Европы, но то же наблюдается и в США, Великобритании, Франции или Италии. В Соединенных Штатах есть противоречия между flyover country[2] и обоими побережьями, в Англии – конфронтация между anywheres и somewheres[3] (Дэвид Гудхарт), во Франции, опять же, главную роль играет противостояние города и деревни, а в Италии – давно известное неравенство между Севером и Югом. Так или иначе, триггером социального разобщения служит разница между городом и деревней, в том числе и в Германии. Политика зачастую делается в расчете только на хорошо образованные и, следовательно, мобильные элиты больших городов, которые стали движущей силой глобализации[4], в то время как сельские жители чувствуют себя «позабытыми-позаброшенными» и поэтому они голосовали за Трампа, выбирали Ле Пен или одобряли «брексит», как показывает анализ электорального поведения. Это характерно и для немецкого Востока, где большие города вроде Лейпцига, Дрездена и Берлина, который можно причислить сюда же, вовсе не являются фанатами АдГ[5]. Однако в тех местах, где бо́льшая часть населения не вовлечена в общественный диалог, а следовательно, не имеет адекватного представительства, у демократии возникает фундаментальная проблема. Если политику вершат высоколобые для высоколобых, то это связано и с тем, что доля депутатов без среднего специального или высшего образования за последние десятилетия снизилась до минимума, как, например, в бундестаге.

Описывать положение вещей в тот или иной отрезок времени – это и значит писать историю. Но какой она должна быть? Сейчас доминирует исключительно западногерманская точка зрения, согласно которой после Второй мировой войны Германия была разделена на ФРГ и ГДР, причем ФРГ осталась «Германией», а ГДР образовалась как «Восточная зона» или просто «Зона»[6]. После падения Берлинской стены в 1989 году ГДР, в соответствии со статьей 23 Конституции, «вошла» в ФРГ и с тех пор фигурирует в общественном пространстве не иначе как «Восток», который должен «наверстать упущенное и нормализоваться». Это публичная версия. А вот частная версия – анекдот, то бишь заряженная социальной энергией true story[7] 1992 года.

«Западный немец увел жену у восточного и говорит ему:

– Ну, отобрали у тебя землю, потом работу, теперь вот жену. И что такого?»

Вот так История отобразилась в истории. Коротко и ясно – лучше не скажешь.

История Германии между 1945 и 1990 годами – это разделенная история в обоих смыслах слова, хотя многим трудно признать ГДР частью общегерманской истории. После воссоединения – не в последнюю очередь из-за явной разницы между западными и восточными землями – разделенная история продолжается как раздельная история. Прошлое старых федеральных земель представляется нормальной историей, исторической нормой, в то время как прошлое новых федеральных земель просто цокает на бегу где-то в хвосте, вроде и вместе, а вроде и нет. Придерживаться ли и дальше этого положения или мы наконец подходим к тому, чтобы начать писать общую историю воссоединения, пусть и с характерными отличиями? Один известный и, наверное, благожелательный современный историк вразумлял меня, мол, нет нужды в такой метаистории, вполне достаточно рассказывать разнородные микроистории. Замечательно, что все мы читали Лиотара[8] и прошли школу постмодерна. Но как связать между собой множество предполагаемых микроисторий? Очевидно, что они не равноправны, ведь в конечном итоге какая-то из них возьмет верх над остальными. И я готов поспорить, что написана она будет не с восточно-немецкой точки зрения, хотя бы потому, что на университетских кафедрах Новейшей истории практически нет профессоров из восточных земель. А то, что нам нужно написать историю, чтобы понять самих себя, – ясно как божий день. Но кому будет дозволено представить такую концепцию или концепции? И с каких позиций? Западно-немецкие историки, выступающие в роли компетентных профи, ратуют за отказ от общей истории, а это означает, что ни при каких обстоятельствах Запад не поступится исключительным правом на интерпретацию и даже не допустит иной точки зрения. Однако расскажет ли Восток собственную историю (если вообще расскажет) на своей, так сказать, половине для прислуги, не имеет значения – кто вообще это принимает в расчет? Кажется, сама географическая демаркация внутри Германии располагает к такой удобно разделяемой и раздельной истории. Но, если мы сейчас не придем к пониманию разделенного после 1945 и особенно после 1990 года прошлого как общего прошлого, страна надолго останется разорванной и раскол из прошлого и настоящего продолжится в будущем.

Хочу сразу предупредить, что по образованию я не политолог, не социолог, не историк, а литературовед. Предмет моих исследований – немецкая литература 1750–1933 годов, за некоторыми исключениями; то есть мои научные интересы лежат далеко от тематики этой книги. Я выступаю здесь как дилетант, опираясь лишь на свой опыт неравнодушного наблюдателя[9]. Поэтому для меня естественно писать в стиле этнографа, объединяющего автобиографию и деятельное наблюдение. О том, что этот метод совмещения «индивидуальной и коллективной траектории»[10] эффективен, свидетельствуют книги французских социологов Пьера Бурдьё и Дидье Эрибона или немцев Оскара Негта и Штеффена Мау[11], а также недавние автобиографические романы Анни Эрно, Герхарда Ноймана, Кристиана Барона[12]. Это соединение субъективной истории и социального анализа философски обосновал еще Гегель, высказав мысль о том, что нужно быть полностью субъективным, чтобы стать полностью объективным[13], ибо общее проявляется в частном.

Помимо прочего, хочу сразу оговорить, что я веду речь исключительно о Востоке и Западе, о Восточной Германии и Западной Германии, о НУЛЕ и ЕДИНИЦЕ, о черном и белом. Tertium non datur[14]. Вместо дифференциации и релятивизации я делаю ставку на эскалацию, схематизацию и персонификацию коллективных высказываний, чтобы проявилось то, что в лучшем случае видится смутно, если вообще не остается скрытым. Книга охватывает ровно тридцать лет после присоединения, включая современность, но не ситуацию начала 1990-х, когда был взят тот решительный курс, который определяет нашу жизнь и сегодня, и в дальней перспективе. Нынешнее положение дел таково, потому что дела стали такими, но прежде всего потому, что все это время связи выстраивались и решения принимались – и по-прежнему выстраиваются и принимаются – в основном западными немцами[15]. Однако дальнобойность принятых решений зачастую просматривается только сегодня, в ретроспективе, ибо, как говорил Сёрен Кьеркегор, жить приходится вперед, а понимать лишь задним числом. С точки зрения Запада, существующая оппозиция ВОСТОК / НОЛЬ / ЧЕРНОЕ с одной стороны и ЗАПАД / ЕДИНИЦА / БЕЛОЕ – с другой образует предполагаемый естественный порядок вещей, в котором Восток, само собой разумеется, предстает исключительно шумным, темным, примитивным, иным, а Запад, напротив, благозвучным, светлым, культурным, самотождественным.

По этой причине я сознательно отказываюсь от любой релятивизации и дифференциации. Бескомпромиссность такого противопоставления лишь отражает беспощадность различения, доминировавшего в публичном немецко-немецком дискурсе в течение по меньшей мере тридцати лет, а фактически – с 1945 года. В своей новой книге Кристоф Хайн назвал это «последней немецко-немецкой войной»[16]. Чтобы наглядно показать контраст, процитирую юриста и публициста Арнульфа Баринга, который в беседе с издателем Вольфом Йобстом Зидлером в 1991 году так описал восточных немцев: «Режим почти полвека уничижал людей, коверкал их образование и воспитание. Каждый должен был стать безмозглой шестерней в машине, марионеткой. Кем бы он ни представлялся сегодня – юристом, экономистом, педагогом, психологом, социологом, да даже врачом или инженером, – это не имеет значения. Его знания большей частью совершенно бесполезны. ‹…› Многие из них профнепригодны из-за отсутствия специальных знаний»[17]. Очевидно, за подобные высказывания Баринг и получил в 2004 году Европейскую премию в области культуры и политики, а в 2011-м – Большой крест ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия», единственный федеральный орден. Грозящей «опасности восточизации» ФРГ, вторит ему Зидлер, можно противостоять только «колонистским движением», возглавляемым западногерманскими чиновниками: «По сути, должно произойти новое заселение Востока»[18]. И далее в этой неоколониальной инструкции, которая с тех пор успешно воплотилась в конкретной реальности нашего настоящего, он продолжает: «Речь действительно идет о долгосрочной рекультивации, задачах колонизации, новой восточной колонизации»[19]. Вот тут-то и пробивается откровенное восхищение Зидлера Третьим рейхом, который, по его словам, «был исключительно современным государством, во многих отношениях самым современным государством Европы, если отбросить мораль»[20]. Именно так: отбросить мораль! И в том же духе следующий пассаж: «После 1945 года единственное, что нужно было сделать на Западе, – освободиться от Гитлера и инструментов его власти, верхушки партии и СС, и за всеми разрушениями войны проглянуло бы реально здоровое общество»[21]. Поистине великолепно! Кто бы мог подумать, что за это могут официально и всенародно наградить. Еще в 1995 году Зидлеру вручили Большой крест со звездой, а в 2002-м – Национальную премию Германии, вручаемую Немецким национальным фондом[22]. Тут и выясняется, чьим духовным детищем до сих пор является государство, от имени которого такие люди получают высшее признание.

Отвратительные высказывания такого рода не остались в прошлом, нет. Они добрались до настоящего. Вот, например, Армин Лашет, до недавнего времени председатель ХДС, в 2016 году на радио ARD (Radio-Gemeinschaftsredaktion)[23] докатился до утверждения: ГДР «разрушила умы людей. ‹…› Целые регионы не научились уважать других»[24]. И со столь презрительным заявлением выступает человек, который не только руководил общенемецкой народной партией, но и собирался стать канцлером. А еженедельник ZEIT уже более десяти лет ведет несуразную рубрику «Время на востоке» – и только для Востока! – что подчеркивает направленность репортажей на особые зоны и только усиливает раскол[25]. На бытовом уровне разница между Западом и Востоком редко бывает актуальной или вовсе не играет никакой роли. Но в публичном пространстве и в исторической памяти ничего не меняется, разобщенность сохраняется. Запад по-прежнему считает себя нормой, а в Востоке видит отклонение, аномалию, уродство. Восток предстает как гнойник на теле Запада, который причиняет ему боль, но от которого невозможно избавиться. Он нарушает душевный покой и консенсус западно-немецкого общества особенно тогда, когда в нем что-то шевелится, когда кто-то «с Востока» говорит. Но Западу пора осознать, что он не «норма» и уж совсем не «эталон», а просто «запад», а посему такой же особенный и ординарный, как и все остальные[26].

Меня часто спрашивали, зачем я взялся за эту книгу, достаточно и статьи в FAZ. Мне говорили, что я не представляю никакой группы и что как человек, которому всё дано и который пользуется всеми возможностями, мог бы выражаться и поскромнее. Мало того, меня предупреждали, что те, кто не привык думать, и уж тем более те, кто не хочет думать, сочтут меня «неблагодарным отродьем». Но я отнюдь не неблагодарен, напротив, я чрезвычайно признателен тем конкретным, реальным людям, так или иначе помогавшим мне, будь они с Востока или Запада, из США, Англии или Швейцарии. Как и Ханна Арендт, «любившая» не народы и коллективы[27], а отдельных людей, я тоже благодарен отдельным людям, например моему научному руководителю и многолетнему шефу Готтфриду Виллемсу[28], а не какой-то экономической, политической или социальной системе. Разве я должен извиняться или благодарить за то, что я, как и многие, воспользовался и пользуюсь возможностями, предлагаемыми жизнью, за то, что я верю демократии на слово и тем самым побуждаю ее расширять более или менее равные возможности, за то, что поддерживаю демократию по мере сил своей жизнью и активной деятельностью? Способам, которыми уже длительное время ведется западногерманский дискурс о «Востоке», его все более очевидному сужению и застыванию и в конечном счете банализации необходимо противопоставить принципиально иной подход. Так я понимаю демократию. И конечно же, я расскажу о том, как пережил перипетии истории последних тридцати лет.

2. Начала: три – счастливое число

В июне 2018-го Элизабет Декюльто[29], профессор Гумбольдта Университета в Галле, пригласила меня на свой доклад «Перемены в германистике при изменившихся политических и идеологических знаках». Предполагались «обзор истории германистики в ГДР, после него максимально непринужденная дискуссия о том, как политика влияет на мышление посредством языка и литературы. Мы были бы очень рады Вашему участию в обсуждении этой темы, ибо Вы – один из немногих наших коллег, кто может проанализировать сдвиги, произошедшие в 1980/1990/2000-х годах, и сопроводить свой анализ научно-исторической рефлексией». Это, пришедшее по электронной почте, приглашение мне польстило, но и повергло в смятение, ведь, приняв его, я, как частное лицо, засвечусь со всеми своими автобиографичными потрохами. Во что я таким образом ввязался бы? Что разворошил бы? Что бы взбаламутил внутри и снаружи? Я почувствовал себя растерянным и подавленным – и отказался, объяснив, что не могу «говорить о таких вещах беспристрастно».

Спустя полгода пришел второй запрос, и тоже из Галле, на сей раз от Даниэля Фульда, профессора германистики и директора Международного центра исследований европейского Просвещения (Internationalen Zentrums für die Erforschung der Europäischen Aufklärung, IZEA). Он приглашал меня на панельную дискуссию в Галле-Виттенбергском университете, посвященную трансформации восточно-немецких университетов в начале девяностых. С 1986 по 1992 год я изучал на бакалавриате в Йене германистику, англистику и американистику и, следовательно, испытал на себе все перемены того времени. Говорить об этом значило выступить в роли очевидца событий. Но не только свидетельство современника интересовало устроителя, а скорее то, что я один из немногих восточных немцев, которые впоследствии получили пост профессора по своему предмету, так что моя академическая должность оказалась решающим фактором. На этот раз я уступил под дружественным натиском, поскольку все больше и больше стал осознавать значимость и злободневность заявленной тематики. И прежде всего мне стало ясно, что сделать по-настоящему критический анализ негативного развития западно-восточных отношений не получится, если не сделать это публично, что мне и предложили. Открытость – вот в чем суть. С абстрактной, теоретической и историографической точки зрения ценность современной публичной сферы, как она сформировалась в XVIII веке, мне давно известна и понятна, помимо прочего, благодаря классическому исследованию Юргена Хабермаса[30]. Теперь же я, можно сказать, на своей шкуре, экзистенциально постиг, что́ имел в виду Кант, когда трактовал публичность как условие справедливости[31]. Ибо о справедливости тут речь. Наряду со свободой она для меня есть наивысшая ценность. И есть еще одна составляющая в радикальной дискуссионной и социально-политической сфере: истина также существует лишь публично – или она не истина. Итак, если я хочу содействовать справедливости, то должен выступать публично. Но об этом позже.

В фокусе дискуссии в Галле[32] оказалось и настоящее, главным образом вопрос, почему так мало студентов-германистов с Востока стремится к более высокой квалификации, к докторской степени или хабилитации[33]. Такая же картина, насколько мне известно, и в других гуманитарных науках. Могу предположить, что ввиду «любимого» предубеждения объяснение будет одно: «осси»[34] слишком глупы. Конечно, вслух этого не скажут – ведь как-то неудобно, – но можно прибегнуть к иносказаниям, пристойным синонимам или эвфемизмам. Для меня гораздо убедительнее другое обоснование: докторантура требует материальной поддержки – если не стипендией или чем-то подобным, то родителями. Но на Востоке такой финансовой поддержки, как правило, нет, поэтому, известное дело, мало кто поймет, почему после университета ты тут же не начинаешь зарабатывать деньги. Поэтому большинство студентов-германистов на Востоке сразу после университета идут в школьные учителя, чтобы обрести определенную экономическую стабильность, чего вряд ли можно ожидать вне рамок подготовки школьных преподавателей из-за цинично проталкиваемой прекаризации[35] во многих других профессиях. Следующее отягчающее обстоятельство – вряд ли мы найдем на профессорском поприще образцы для подражания, на которые можно было бы ориентироваться. Таким образом, сама возможность добиться профессорской должности рассматривается считаными единицами, она не вписывается в общепринятую на Востоке ролевую модель. И чем далее, тем более проблема усугубляется. «Осси» не глупее, просто у них меньше веры в свой шанс, если он вообще был изначально. Вот почему они выбирают другую специальность. Иными словами, практичным «осси» германистика ни к чему.

Третье приглашение того же рода пришло в начале 2021 года от моей давнишней приятельницы и коллеги. Сама родом из Гамбурга, она много лет живет и работает в Лейпциге. Коллега спрашивала, не хочу ли я выступить в рамках недавно инициированного цикла общественно-политических лекций «Перспективы через осмысление. Лейпцигские диалоги» и попытаться объяснить, как и почему «Восток раскалывает общество». Познакомились мы во времена оны и в наших разговорах неизменно затрагивали тему «Запад – Восток», покачивая головами, пожимая плечами, порой серьезно, а чаще всего иронично. Мы делились впечатлениями, наблюдениями и оценками и во многом сходились – все-таки одно поколение, практически один и тот же академический статус и у обоих семья, дети. Так что было вполне естественно пригласить меня с докладом, тем более что инициатором цикла лекций выступал Институт германистики Лейпцигского университета. Приглашение выражало уверенность в том, что германисты также могут внести свою лепту в освещение современного состояния общества.

Однако в приглашении две вещи меня удивили: во-первых, в отличие от предыдущих докладчиков, я был ограничен одной-единственной темой, в то время как все остальные могли выбирать; во-вторых, теза предъявлена мне заранее, и мое дело – ее доказать. Следовательно, меня приглашали не просто как коллегу, германиста, а точнее литературоведа, меня приглашали исключительно ради того, чтобы я, немец с «Востока», родом из Тюрингии, представил «восточную идентичность». В принципе я «свободен» в выборе темы, говорилось в письме, но было бы замечательно, если бы я согласился на эту «жгучую сквозную тему». Да, Востоку дают слово, когда дело касается Востока, но при этом и указывают, как о нем говорить.

Взяв паузу на размышление, я за те дни осознал масштаб происходящего и был этим глубоко потрясен. В то же время во мне закипела ярость из-за чудовищности самой мысли о том, что Восток раскалывает общество, – мысли, на которую не просто попалась и моя коллега, но которая представляет собой своего рода западногерманский консенсус, о чем свидетельствует и название книги Михаэля Краске, опубликованной в 2020 году: Der Riss. Wie die Radikalisierung im Osten unser Zusammenleben zerstört («Трещина. Как радикализация на Востоке разрушает наше сосуществование»).

После недолгих колебаний я все же согласился, отчасти из-за концепции лекционного цикла, отчасти из-за токсичности предположения, будто некая «восточная идентичность» сопричастна нарастающему общественному расколу. Соглашаясь, я принимал во внимание и то, что в последние три-четыре года меня неоднократно подталкивали с разных сторон – и с Востока, и с Запада; и молодые, и сверстники, и старшие – высказаться публично на эту тему. Сейчас публичное пространство, как экономическое, так и медийное, дискурсивное, держит в руках Запад, и, соответственно, в нем доминирует западно-немецкая точка зрения[36]. Именно по этой причине Саксония-Анхальт[37] недавно отказалась повышать плату за радио и телевидение. Итак, если восточному немцу, как правило, обреченному на молчание, выпадает возможность публично высказать свою позицию, следует ею воспользоваться, а не оставлять исключительное право на толкование за Западом – хотя со времен Античности известно, что история всегда есть история победителей.

Соглашаясь, я, конечно, знал, что поступлю с точностью до наоборот, буду говорить не о Востоке, а о Западе и его манере вещать о Востоке: цинично, высокомерно, самодовольно, антиисторично, но с абсолютной уверенностью в собственной правоте. Я собирался реконструировать то, что Клаус Вольфрам метко назвал «разговором Запада с самим собой о Востоке»[38]. С датой тоже определились быстро. Поскольку лекции приходились на четверги, а четверг 17 июня[39] 2021 года был свободен, я выбрал его. Можно посчитать это случайностью, а можно провокацией. Я считаю – счастливым стечением обстоятельств, имевшим глубокий символический смысл, и грех было бы упустить такой случай.

Доклад объемом в двадцать страниц я написал за неделю – ни один текст не давался мне так быстро. Все уже было в голове, оставалось только положить на бумагу. О, это был уникальный опыт, не только в интеллектуальном, но и в психологическом и физическом плане. Первые три дня я вставал из-за письменного стола мокрый как мышь. Как будто из меня выжали тридцать лет личных и коллективных испытаний. При всем позитивном, что я видел и многократно переживал, это еще и тридцатилетняя история индивидуальной и коллективной клеветы, дискредитации, глумления и хладнокровного отвержения. И если до сих пор я скептически относился к постструктурализму, то теперь на собственной шкуре ощутил, что тело – лишь перевалочная или транзитная станция для социальных дискурсов[40].

При этом, вовсе не намереваясь раскрывать, что есть «восточная идентичность», я лишь хотел набросать то, что под ней понимают и навязывают нам политики и ведущие федеральные СМИ, то бишь официальные национальные элиты, а по сути западно-немецкие элиты. Другими словами, я хотел разбирать не Восток, а Запад, который берется интерпретировать Восток с точки зрения политической идентичности и тем самым фактически его изолировать. В противовес популярному в последнее время журналистскому формату мой текст можно озаглавить «Вот как тикает Запад».

Печально известный номер 35 журнала SPIEGEL от 24 августа 2019 года уже своей обложкой с заголовком «Вот он каков, осси. Клише и реальность: как тикает Восток и почему он выбирает иное» запускает весь механизм очернения и злословия – ровно тридцать лет спустя после падения Берлинской стены! – и служит примером максимальной коммуникативной асимметрии между Западом и Востоком, неоспоримого господства Запада в дискурсе и планомерно продвигаемого средствами массовой информации полного исключения Востока из общества в целом, изображая его как нечто чуждое, аномальное и постыдное. Массовый журнал с миллионными тиражами направляет всю свою медийную силу на то, чтобы очернить около 18 процентов населения. Разумеется, в глазах Запада и западной публики, которая могла при желании (и должна была) утвердиться в собственных предрассудках, а что подумает об этом восточный читатель (хотя ответ очевиден) – ну какая разница! But who cares?[41] Что это, как не целенаправленное злоупотребление властью и СМИ? Как только вы увидели обложку, текст сразу становится чем-то второстепенным; что бы там ни было написано, это уже не представляет интереса. Картинка навсегда застревает в памяти и жжет до тех пор, пока не почернеют и не обуглятся все нейроны мозга.

Обложка журнала SPIEGEL

Я хочу заострить внимание на трех важных элементах этой обложки. Первый: глагол ticken («тикать»), который в немецком языке не несет положительной коннотации. Либо нечто имеет сбитый ход, либо «тикает» бомба замедленного действия. Здесь одновременно запускаются оба смысла, наводя на мысль о том, что Восток можно воспринимать только как, во-первых, патологическую аномалию, а значит (и это во-вторых), нечто в высшей степени опасное. Второе, что бросается в глаза, – снова вяло эксплуатируется, как это было на протяжении более тридцати лет, исключительно мужская версия: «он, осси». Заведомо предполагается, что он подавлен, нерешителен, слаб, малодушен, нелеп, глуп, ленив, безгласен, ненормален, радикально другой, недотепа, ксенофоб, шовинист и, естественно, нацист. Здесь по обыкновению успешные «весси» публично и безнаказанно высмеивают своего главного врага – «восточного мужика». За редкими недавними исключениями именно в их руках сосредоточена власть, они занимают значимые позиции в политике, экономике, СМИ, юстиции, науке, военных ведомствах и т. д. – короче, во всех сферах общественной жизни.

Немало выходит и региональных публикаций, которые делают предметом своего анализа якобы хилых и дефективных восточно-немецких мужчин, – например книга Problemzone Ostmann?[42] («Проблемная зона осси?») (Штутгарт, 2021); между тем восточно-немецких женщин, наоборот, принято восхвалять, считая, что они не только успешно влились в объединенную Германию, но, сверх того, формируют и преобразуют новое государство, подобно Ангеле Меркель. В пример приведу соответствующие книжные заглавия: Unerhörte Ostfrauen («Невероятные восточно-немецкие женщины») (Штутгарт, 2019) или Ostfrauen verändern die Republik