Вы не авторизовались

Столичный доктор бесплатное чтение

Скачать книгу

Серия «Фантастический боевик. Новая эра»

Выпуск 61

Иллюстрация на обложке Сергея Курганова

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

* * *

Глава 1

«…а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша…». Я попытался перелистнуть страницу, но рука соскользнула с Библии, больно ударилась о прикроватный держатель. Это повлекло за собой падение телефона на пол, неприятный звук хрустящего стекла. Пипец котенку. Новый смартфон вдребезги. Я попытался повернуть голову, посмотреть вниз, но, увы, после такого усилия в глазах потемнело, в груди привычно сдавило.

БАС. Боковой амиотрофический склероз. Его еще нежно зовут басиком. Болезнь, которая гарантированно ведет меня в могилу уже полтора года. Шанс подхватить – два случая на сто тысяч. Какова ирония судьбы, а? Ты можешь быть мускулистым, накачанным физкультурником, любителем ЗОЖ, не принимать и не злоупотреблять, но однажды ты почувствуешь одышку при подъеме по лестнице, которую раньше преодолевал чуть не через ступеньку. Затем обращаешь внимание на странные онемения и подергивания. И поначалу списываешь на усталость, недостаток кальция и магнитные бури. Но ерунда эта не прекращается, а витамины не помогают. И из рук всё валится. Ты идешь к знакомому врачу, сдаешь анализы и… ничего. Никто не может поставить диагноз, от которого надо плясать. Вернее, диагнозов много, а вот толку от лечения никакого. А ты уже не можешь выстоять у стола операцию, и поначалу тебя сдвигают на крючки, потом подменяют, потом… Медику больничный получить – проще некуда. Ну и продлеваешь, и продлеваешь. Но легче не становится.

И только через несколько месяцев впервые звучат эти страшные три слова. А потом остальные предположения тают в небытие вместе с мышечным тонусом. Зато кто-то рассказывает, что не так всё плохо, у вас необратимо разрушаются клетки, передающие моторные нервные импульсы, но течение заболевания дает надежду на длительный период… Но как раз это не работает, и уже следующий специалист, исповедующий принцип не скрывать от пациента правду, начинает разговор с заявления, что осталось мало. И дальше на тебя обрушивают статистику, которую ты и сам смутно помнишь по учебе в универе. Средняя продолжительность жизни больных с таким диагнозом – года три. Только каждый пятнадцатый живет дольше пяти лет. А что вы так побледнели? Вон Стивен Хокинг с БАС прожил целый полтинник и в конце даже развелся и женился на сиделке. Не надо отчаиваться! Вот, выпейте успокаивающего.

Помню, любил начинающим алкашам рассказывать про цирроз. И описывал это как состояние, когда вечером засыпаешь с твердой уверенностью, что хуже уже некуда, а утром понимаешь, что вчера еще ничего так было. Вот и у меня то же самое, только без бухла.

– Мяу!

Я все-таки смог повернуть голову, обнаружил сидящего рядом с кроватью Барсика. Хотел дать другое имя черному мейн-куну после диагноза, уж больно кличка напоминала про болезнь, но котик уже привык к своему имени, напрягать животное не стал.

– Погоди, сейчас придет Рита, покормит тебя. – Я говорил тихим, успокаивающим голосом, но Барсик продолжал негодующе урчать.

На самом деле громко я уже и не мог говорить. Сначала у тебя начинают подергиваться мышцы по всему телу. Потом добавляются спазмы и судороги. Нейроны отмирают, возникают проблемы с глотанием. Текут слюни, как у новорожденного. Растет тотальная слабость по всему телу, ты уже не можешь ходить – пересаживаешься в инвалидное кресло. Мне повезло: ученики купили супернавороченную модель с поддержкой головы, мотором для езды. Мое кресло даже могло спускаться по ступенькам. Прямо как у Стивена Хокинга, чью фотографию я повесил в кабинете. Вроде мотивация. Ученый-то после того, как заболел, сделал десятки открытий, написал сотни научных статей, кучу книг. Вот и я смогу.

Не смог. У меня подтвердили быстропрогрессирующий БАС. От двух до трех лет. Вряд ли больше. Лечащий врач так и сказал: «Вам, Федор Александрович, уже можно писать завещание. Лечения не существует».

Я сам просил его не церемониться со мной. Как писал кто-то из поэтов: «Лучше горькая, но правда, чем приятная, да ложь». И вот тебе говорят все как есть, глаза не отводят, дают ознакомиться с протоколом лечения. Точнее, протоколом паллиативной помощи. Ибо сначала отказывают двигательные функции, потом – речь, наконец, дыхание. Можно довольно долго просуществовать на ИВЛ, если, конечно, тебя не убьет госпитальная пневмония или какой-нибудь сепсис, но конец всегда один. Ты умираешь, задыхаясь. Во сне или…

– Мяу! – Голодный кот скачком взобрался на кровать.

– Жди сиделку! – попытался успокоить я пушистого. Но какое там… Мейн-кун смело пошел по телу вверх. Семь разожравшихся килограммов.

– Нет, Барсик, назад!

Я попробовал согнать животное с себя, но как назло накатил новый приступ слабости, Библия вслед за телефоном полетела вниз. Кот добрался до грудной клетки, замер.

– Хр…

– Мяу!

– Хрр! – Я еще раз попробовал выгнать животное с себя, но воздуха совсем не хватало, в глазах появилась чернота. Последнее, что запомнил, как Барсик – милый друг – лижет мне лицо.

* * *

Очнулся я от какой-то влаги на щеках и подбородке. Кто-то усиленно лизал мне лицо, и я первым делом подумал на кота. Не убил! Я жив! Нет, каков же паскудник!

Глаза удалось открыть со второго раза, и… я не узнал Барсика. Обычный черный кот породы двортерьер с голубыми глазами и белой отметиной на лбу.

– Ты кто такой?

В ответ мне досталась новая порция облизывания, которая, впрочем, быстро закончилась: мурлыке занятие наскучило, и он спрыгнул с кровати. Я попытался повернуть голову, и… мне это вполне удалось. Я находился в маленькой светлой комнатке с небольшим окошком. В него билась незадачливая муха. На волю хотела. В помещении была кровать, на которой я лежал, рядом стояла массивная тумбочка со стулом, сундук.

Пейзаж был совершенно незнакомым, более того, вся мебель выглядела непривычной, старинной. Так, у стула изогнуты ножки и спинка (прямо как в фильме по Ильфу и Петрову), на сундуке я заметил резьбу в форме китайского дракона.

Я попытался сесть, и меня в районе чуть выше копчика пронзила резкая боль. Тоже непривычная. Совсем не басовская. Я поднес к глазам руки и остолбенел. Длинные худые пальцы, тонкие ручки, через кожу просвечивают кости. Не мои! Во рту сушило, и я вдруг ощутил легкую волну озноба.

Происходящее воспринималось как сон. Какие коты, сундуки и прочий антиквариат? Что там говорят об истинных галлюцинациях у больных БАС? Редкое осложнение? Или мне укололи что-то, отчего все стало таким… Какой самый верный способ выяснить, глюк перед тобой или реальность? На глаз нажать? Нет, вроде так, наоборот, можно вызвать. Не бывает таких ярких, реалистичных и выдержанных во времени галлюцинаций. Да еще, вдобавок ко всему, влияющих на все органы чувств. Что тогда? Мой мозг пересадили в другое тело? Конечно, это же плевая амбулаторная процедура, любой фельдшер со скорой за тыщу делает. Остается только, как рекомендовала Скарлетт О’Хара, подумать об этом позже. Пока будем считать, что я таким был всегда. А потом разберемся.

Так. Что-то тут творится непонятное. Сесть я не могу, а что могу? Например, дотянуться до тумбочки. На ней стояло несколько расписных портретов-миниатюр, лежала кипа газет. Поверх – знакомая мне Библия, но в другой, синей обложке. Ну хоть какой-то якорь в этом странном новом мире.

Я подхватил книгу, открыл по закладке. «…а если Христосъ не воскресъ, то и проповѣдь наша тщетна, тщетна и вѣра ваша…» (1-е послание Коринфянам, 15-й стих). Стих знакомый, но почему с ятями? Не моя книга!

Я отложил Библию, поднял первую газету. «Московские ведомости», 19 октября 1894 года. Листок задрожал в руке. «За напечатанiе объявленiя въ первомъ разделе каждая строчка стоiт 16 копеек…». Глаза выхватывали все подряд, взгляд метался от рубрики к рубрике, игнорируя яти, фиты… «Государь Император страдает от одышки, усилившейся из-за воспаления легкого…», «Дело майора Дрейфуса и рост напряженности между Францией и Германией», «Начальство Московского учебного округа объявляет конкурс на занятие должности младшего учителя русского языка Московской губернской гимназии»… Газета летит на пол, я хватаю следующую. Все за 1894 год.

В тот момент, когда я дошел до ощупывания себя (длинные волосы, маленькие усы с бородкой, не очень тщательно выбритые щеки), в соседней комнате раздалось позвякивание, шарканье. Дверь открылась, голубоглазый мурзик рванул на выход.

– Ах ты бесовское отродье! – выругался пожилой лысый мужчина в сюртуке с надорванным правым рукавом.

В руках он держал поднос с тарелками, из правой ноздри свисала сопля – вот сейчас в чашку и ухнет. Прямо как сын Манилова у Гоголя, который будущий посланник. Меня аж передернуло всего, до повторной боли в крестце.

Мужик прошаркал к столу, бухнул поднос на столешницу:

– Стало быть, проснулись уже, Евгений Александрович? Я окошко открою?

Не спрашивая разрешения, мучитель распахнул створки, пустил в комнату холодный воздух. Да, октябрь. В небе – серая московская муть, мелкий, противный дождик.

– Зима-то близенько! – Мужик пригладил длинные седые бакенбарды. – Как жить-то будем? Дровишки надо купить, печника позвать трубы почистить. Это рублев десять будет! А то и больше. А мы еще три рубля должны мяснику, да прачке рупь. А за квартиру как платить?

Лысый выжидающе на меня посмотрел. И что отвечать? Цены-то дореволюционные. Что вкупе с газетами за 1894 года как бы намекает… Ответ мне неизвестен. Может, у меня под подушкой миллион лежит, я там не проверял пока. Свернем с опасной темы.

– Закрой окно, холодно!

Надо было что-то говорить, и лучше всего про погоду.

– Смотри, какой мерзкий дождь.

– Дохтур сказал, что вам нужон свежий воздух! – возразил мужик, но окно закрыл.

– А что он еще сказал?

– А вы, стало быть, не помните? Питание вам нужно хорошее, мясное. А с каких, спрашивается, доходов? Из университета-то вас прогнали, не побоялись-то Бога! А Прохор, паршивец, денег поместных не шлет, отговаривается скудостью. Поехать бы к нему, да разобраться, в чем дело. Батогов дать.

В этом месте я невольно скривился, и лысый это быстро просек.

– Хотя по нынешним временам-то сечь запретили дураков. Оне же граждане! – Сопля все-таки упала из носа.

– Кузьма! Кузьма, етить твою налево! – В комнату ворвалась мощная баба в сером платье в пол и телогрейке поверх. Волосы у нее были убраны под капор, лицо было мясистым, красным, но глаза смотрели весело, даже можно сказать, игриво. – Ты чего не подал барину его кресло? Доброго утречка, Евгений Александрович! Как спалось?

– Все слава Богу, – на автомате ответил я, глядя в красный угол. А икон-то с лампадкой я и не заметил сразу!

– Спина болит?

– Болит, – вздохнул я.

Стало быть, меня «нового» зовут Евгений Александрович.

– Позову сегодня доктора Зингера. Пущай еще разок вас посмотрит.

Кузьма, подволакивая правую ногу, ушел, женщина присела ко мне на край кровати. Потрогала холодной рукой лоб.

– Горячий!

– Это вы с улицы…

– Ну, может быть. Предупреждаю сразу: не дам вам ипохондрить. Прочь тоску!

– Марья Сергевна, – в комнату вернулся Кузьма с уткой в руках, – барину облегчиться бы надо.

– Ой, да! Извините, Евгений Александрович, совсем я опошлилась, неделикатно-то как…

Этот хоровод вокруг меня отдавал какой-то странной цыганщиной. Я затаился и даже смог сделать все дела в девайс, принесенный Кузьмой. Сто лет пройдет, а ничего в санитарном деле не поменяется.

Сразу после утреннего туалета лысый дал мне умыться в тазике, поднес расписное полотенце. Потом притащил в комнату кресло на колесах, помог одеться в халат, пересесть. Все тело ниже пояса я практически не ощущал, то и дело в спину вонзались болезненные прострелы. Оставалось только стиснуть зубы и терпеть. БАС хорошо выдрессировал меня.

Завтрак не произвел особого впечатления. Овсяная каша на воде, кусок серого хлеба с капелькой сливочного масла. Жидкий чай десятой заварки. Вдобавок Кузьма стоял над плечом, хлюпая носом. Типа прислуживал.

Однако аппетит был, смел еду я быстро.

– Ну вот и славно, тепереча одену вас, и выйдем погулять на улицу. – Кузьма споро прибрал со стола. – Ах да, дурья моя башка! – Лысый шлепнул себя по морщинистому лбу. – Студент ваш захаживал вчерась. Вы уже спали… Как его бишь… Славка Антонов! Листовку занес.

Кузьма покопался, достал из кармана свернутый лист, на котором рукописным текстом был написан заголовок:

«Спасем доцента Баталова!»

Дальше тоже шел призыв, написанный от руки: «Студенческий комитет Университета объявляет кампанию по сбору средств на лечение доцента Баталова. Евгений Александрович проработал в нашем университете шесть лет…»

В трех абзацах неведомый мне воззватель описывал трагическую историю доцента, который не вовремя зашел в кабинет к профессору Таллю, в тот самый момент, когда последний пересчитывал крупную сумму, что ему выдали в университетской кассе на научные исследования. Эти деньги заинтересовали отчисленного студента Гришечкина, который сразу за Баталовым ворвался внутрь и потребовал под угрозой пистолета отдать ему деньги.

Профессор в грубой форме отказался, и оскорбленный, да еще нетрезвый Гришечкин начал стрелять. Две пули попали в голову Таллю, но так как стрелял студент из велодога, то выстрелы не оказались смертельными. Обе пули не пробили череп профессора, а только ранили его. Доцент Баталов же, разбив собой стекло окна, выпрыгнул на улицу. С третьего этажа медицинского факультета. Результатом чего стал перелом позвоночника.

«…теперь Евгений Александрович не может ходить, а после позорного увольнения из университета перед ним и его семейством разверзлась финансовая пропасть». В студенте, что составлял листовку, пропал большой литератор. Я вопросительно посмотрел на Кузьму:

– Что за семейство? – ткнул пальцем в строки в конце воззвания.

– Это, стало быть, нынче только я, – хмыкнул лысый, потом погрустнел. – Студентики-то про вашу размолвку с Ольгой не знают.

– Размолвка?

Кузьма покряхтел, подергал себя за бакенбарды:

– Это я про разрыв вашей, стало быть, помолвки.

– Вот язык твой поганый! – В комнату внезапно вошла Марья Как-ее-там.

Женщина набросилась на Кузьму и начала его чихвостить в хвост и гриву за то, что лысый смеет портить мое настроение, изводить меня плохими воспоминаниями. Из этой ставшей взаимной ругани я уяснил для себя еще несколько моментов. Боевая дама – домовладелица, у которой Баталов снимает три комнаты вот уже пять лет. Кузьма – мой слуга, которого я привез с собой из имения уже десять годков тому назад. Некая Ольга недостойна моего мизинца, и гореть ей в аду. Раз есть имение, значит, я дворянин?

Внезапно всю эту ругань прервал громкий перезвон церковных колоколов, который больше напоминал набат. Кузьма и Марья резко замолчали, испуганно переглянулись. Потом слуга размашисто перекрестился.

– Стало быть, преставился царь-то наш, иначе звонить бы по всей Москве не стали.

Мой взгляд зацепил утреннюю газету. И передовицу о печальном состоянии здоровья Александра III.

* * *

Домохозяйка со слугой мигом испарились – побежали на улицу узнавать новости, а я, с трудом освоившись с поручнями колес, подъехал к окну. Дождь уже закончился, даже выглянуло из-за туч солнышко, но ненадолго, почти сразу умотало обратно. Ненавижу такую погоду, ни рыба ни мясо…

Находился я на третьем этаже каменного дома, внизу кипела городская жизнь: ехали по мостовой пролетки, шли пешеходы. Все сплошь в старомодной одежде – сюртуках, шинелях, крестьяне носили что-то вроде армяков. Ни одного москвича без головного убора! Женщины – в шляпках, многие еще и в вуалетках. На мужчинах – кепки, котелки… Кино натуральное.

На перекрестке я увидел настоящего городового, усатого, с шашкой-селедкой на боку. Делал он примерно ничего: прохаживался туда-сюда, покрикивая на бегающих пацанов. Удивленно глядел на церковную колокольню, подкручивая ус.

На всякий случай я себя ущипнул. Конечно, бывает и сложный бред, с болевыми синдромами, галлюцинациями… Но явно не в этом случае. Приоткрыл окошко, принюхался. Пахло дождем и… говном. Точнее, навозом, что производили десятки лошадок, едущих по улице. Судя по оживленному движению, я, очевидно, нахожусь где-то в центре Москвы. Но где? Надо бы очень аккуратно разузнать.

Пока я размышлял над своей печалью, набат усилился, движение на улице остановилось. Люди начали сбиваться в кучки, женщины вытащили платочки. Городовой, придерживая шашку, куда-то убежал, на перекрестке случился натуральный затор: конке преградила путь большая телега. Раньше такие называли ломовыми.

Я закрыл окно, задумался. Это стопроцентное прошлое. Царская Россия, конец девятнадцатого века. Лучше не придумаешь! Дальше – Русско-японская война, революция пятого года, Первая мировая, революции семнадцатого, Гражданская война, тиф, голод… Один беспросветный ужас для простого человека. Да и непростых за все это время выпилят столько, что волосы шевелятся. Впрочем, до всего этого надо еще дожить.

Внизу хлопали двери. Я потрогал свои ноги, резко ударил по коленям. Чувствительность явно снижена, но она есть! Значит, у нас тут, скорее всего, компрессионный перелом позвонков и сдавление. Или какое-то смещение. Хотя последнее вряд ли. Но это восстанавливается. Это я знаю точно, все-таки закончил медицинский факультет с красным дипломом. Аксоны могут вырастать заново, Дикуль не даст соврать.

Ладно, это все позже, это все ждет. Я навалился на колеса, хоть и через боль, но смог проехать в соседнее помещение. Это был классический кабинет ученого, с большим столом, креслом, шкафами, забитыми книгами. На стене висел портрет бородатого мужчины. Вестимо дело, картина любому медику знакома. Кто ж не знает Сергея Петровича Боткина? Самый распоследний троечник уверенно расскажет, что это тот самый основоположник, который гепатит А изобрел. Круче него только Пирогов, да и то местами.

Я подкатил к столу, открыл ящики. Паспорт, диплом, аттестат, рекомендательные письма… Евгению Александровичу Баталову было тридцать один год. Уроженец Тамбовской губернии, из имения Знаменское. Дворянин, православный. Образование домашнее, затем – московская губернская гимназия. Полный курс.

В двадцать лет поступил в Московский императорский университет на медицинский факультет. Окончил блестяще, высшие отметки по всем дисциплинам. Остался на преподавательской работе, вел научную деятельность. Судя по статьям, Баталов занимался патологоанатомическим направлением, а также топографической анатомией в куче с оперативной хирургией. После того как Пирогов придумал резать замороженные трупы, чтобы органы не смещались, это стало весьма популярным делом. Причем делал это доцент публично, в московских клиниках, об этом свидетельствовали многочисленные черно-белые фотокарточки, размещенные в специальной папке. Все участники в обычной одежде, никаких белых халатов, шапочек и повязок на лицах.

Библиотека была представлена медицинскими изданиями, анатомическими атласами и справочниками. Впрочем, была и классика: Толстой, Пушкин… Впрочем, какой Толстой классик? Хотя основное вроде уже написал.

Я убрал документы в стол, задумался. В ящиках была пачка писем, явно корреспонденция с родственниками. Надо бы все изучить, чтобы понять насчет новой семьи.

Я попробовал слово «семья» на вкус. В моей прошлой жизни жена, как только узнала о БАС, почти сразу ушла. Родители к этому времени успели умереть, детей у меня не было. Просто не успел. Болезнь сделала меня одиночкой-затворником. Только студенты и коллеги иногда навещали. Какая ирония, да? И там, и здесь МГУ, медицинский факультет. И специализация почти одинаковая.

Там я занимался полостной хирургией, слыл универсалом… Я горько засмеялся. Как же, король операционной, под Стиви Рэй Воэна первый разрез всегда делал… Эстет, блин. Подамся в фармакологию, не напрасно же почти три года медпредставителем впахивал, презентации готовил, статьи в «Ланцете» читал, пытался понять эту кухню. Вот сейчас вспомню технологический цикл производства пенициллина вместе с силденафилом, и можно ехать на верфи, стометровую яхту заказывать.

Наконец, звон колоколов на улице прекратился, воцарилась странная тишина. Я опять подъехал к окну. По проезжей части шел крестный ход – православные несли хоругви, кресты… Людей в черном прилично так прибавилось.

Интересно, почему все-таки на стене у Баталова висит не Павлов, не почивший царь-батюшка, а Боткин-старший? Может, он был учителем у доцента?

– А, вот вы где! – В кабинет зашел Кузьма. – А раньше со спаленки-то уезжать отказывались!

– Прогресс, – покивал я. – Ну, что там с царем?

– Помер, – вздохнул слуга. – В Ливадии. Это же где такое место-то?

– В Крыму, – буркнул я, задумавшись. И вовсе не об Александре III, а о том, «где деньги, Зин?». В ящиках стола наличность отсутствовала. Кошелька я тоже не обнаружил. – Кузьма, а куда ты дел деньги?

– Не трогал я вашего Ломоносова! – Слуга испугался и даже отступил обратно к двери.

– Какого Ломоносова? – удивился я.

– Ентого. – Кузьма ткнул пальцем в бюст Михаила Васильевича на столе. Массивный такой, сантиметров сорок высотой. Это, значит, там у Баталова заначка? Похоже на секретный сейф.

– Не пугайся, Кузьма, сам же говорил, что долги у нас. Надо разобраться.

Да и студенты пишут про финансовую пропасть. Или это Баталов им жаловался? Мне очень захотелось взглянуть на себя нового.

– Вот что, принеси-ка мне зеркало.

Слуга облегченно вздохнул, мигом испарился, а я подъехал к бюсту, потрогал его. Стоит словно влитой. Я, морщась от боли в пояснице, заглянул под стол. А, точно, вмурованный! Вон и массивные шляпки болтов видны. А гайки, стало быть, там, внутри. Я еще раз потрогал бюст, погладил Михаила Васильевича по голове. Умнейший человек, уникум. Только вот как открыть этот сейф?

Глава 2

С сейфом я возился долго. Уже успел пришаркать Кузьма, принести зеркало. Ничего необычного я там не увидел. Мужчина лет тридцати, с голубыми глазами, густыми черными волосами, тонкими нервическими губами. Усики были еще туда-сюда, а вот борода ужасала. Росла она какими-то рваными клочьями, выглядело все это очень отвратительно. Надо сбривать, сто процентов.

А что я сижу здесь? А вдруг это кино скоро кончится, и я вернусь в свою кровать, продолжать умирать? Пора набираться впечатлений, а то так и останется в памяти рваный рукав и не очень хорошая копия известной картины.

– Кузьма, ты вот что, – задумался я. – Найми пролетку, хочу прокатиться по городу.

– Евгений Александрович! – заголосил слуга. – Ну куда ехать-то больному да немощному?!

– Не перечь мне! – пристукнул я рукой по столу, чем слегка напугал Кузьму. – Хочу развеяться. Ясно тебе?

– Ясно. Уж какой вы стали суровый… А на какие шиши-то ехать? Да и куда?

– По центру прокатимся. Неужели у тебя совсем денег не осталось?

Я испытующе посмотрел на слугу. Тот отвел глаза.

– Есть пара рублишек. Но они на еду!

– Как-нибудь проживем, не беспокойся.

Кузьма ушел, а я все-таки смог вскрыть сейф. Срабатывал он от двойного нажатия на глаза Михаила Васильевича, после чего голова Ломоносова откидывалась и внутри открывалась небольшая ниша. Я пошарил там рукой. Пусто. А нет… есть что-то. Листок бумаги. Я достал его, развернул:

«Chérie Евгений!

Я пишу тебе с тяжелым сердцем, чтобы сообщить о своем решении. С тех пор как мы встретились, я нашла в тебе друга, опору и даже любовь. Но сейчас, когда наши пути начинают расходиться, я понимаю, что время пришло.

Мы оба понимаем, что в нашей жизни грядут перемены (увы, увы, tout cela est très triste…), и мы должны быть готовы к ним. Я знаю, в каком ты сейчас положении, и это делает наше расставание еще труднее. Мне жаль, что все так складывается! Но я знаю, что мы оба будем сильнее благодаря этому опыту.

Ты знаешь, что моя жизнь принадлежит искусству, у меня есть договор с театром, и я вынуждена ездить на гастроли. Директор ведет себя ужасно, тащит везде эту кокотку Жанель. Так что…

Я очень благодарю тебя за то время, которое мы провели вместе, за смех и слезы, за радость и печаль. Ты был моей опорой и моей радостью, и я никогда тебя не забуду!

Ольга.

P.S. Ах да! Вынуждена взять двести рублей, что лежат в тайнике. Прости! Они мне сейчас нужнее, отдам как только смогу!»

Я перечитал письмо, даже зачем-то понюхал его. Пахло цветочными духами. Почерк был быстрый, летящий. Кое-где были посажены небольшие кляксы.

Эх, Ольга, Ольга… Мне даже стало обидно за Евгения. Выбрал себе такую ветреную особу, которая сбежала, как только с возлюбленным случилась беда. Да еще и обворовала его, судя по постскриптуму.

Я засунул «письмо Татьяны» обратно в сейф, закрыл Ломоносову голову. Внутри меня грызла какая-то обида. Вроде бы занял чужое тело, совсем слегка увидел постороннюю жизнь, а уж примеряю ее на себя, раздражаюсь и злюсь. Что бы я тот, будущий, сделал с этой Ольгой? Как бы повел себя? Воровка сама на себя написала показания в полицию. Отдать письмо следователям, написать заявление, или как оно тут называется, и поедет Оленька не на гастроли, а совсем в другое место.

Задумался. Нет, я так поступить не могу. А как могу? Внезапно все тело бросило в жар, резко заломили кости. Заодно напомнил о себе позвоночник такой тянущей, нетерпимой болью, что я даже застонал. Но тихо, через зубы. Странный какой-то приступ, охватывает все тело, а не только травмированную спину.

Когда пришел Кузьма и позвал одеваться, я уже думал отказаться от поездки. Только сейчас я понял, почему Баталов не хотел вставать с постели. Слабость, боль, ломота с жаром, всего трясет, будто алкаша после запоя. Ощутил себя натуральным ветхозаветным Иовом, которого мучают все болячки разом. Нет, не то чтобы я был большим христианином, который изучает всех святых по Библии, но найти утешение в Книге Книг – особенно в Екклесиасте с его знаменитой фразой «суета сует» – получилось. Такая вот религиозная психотерапия.

Но пересилить себя все-таки смог. Позволил отвезти в спальню, переодеть в белую сорочку и серый шерстяной костюм. Кузьма даже повязал мне необычный, широкий галстук. От слуги нестерпимо пахло табаком, но я стоически выдержал это нарушение личного пространства. Боль в спине немного утихла, прошла и ломота в теле.

Спуск меня красивого с третьего этажа, где была наша квартира, превратился в целую военную операцию. Позвали дворника с улицы, а еще слугу нашего соседа снизу. Втроем удалось стащить инвалидное кресло вниз и даже не уронить никого.

Предусмотрительный Кузьма нанял просторную пролетку с двумя лошадками и грустным кучером в шапке-треухе. Вроде не холодно еще, а народ уже утепляется. По ощущениям градусов шесть или восемь. Пар изо рта не идет, я даже специально подышал в воздух. Хотя утречком, когда извозчики начинают свою работу, может и минус быть.

Кузьма цыкнул на кучера, тот слез с козел, помог посадить меня в пролетку. Слуга вернул инвалидное кресло дворнику, спросил меня:

– Куда едем?

– Прямо, – махнул рукой я вдоль улицы.

Местность узнать удалось весьма быстро. Дом, в котором я оказался волей неведомых высших сил, находился в Староконюшенном переулке.

Под вновь зарядивший дождик мы выехали на Арбат, покатили в сторону центра. На улице уже начали развешивать черные траурные ленты, на государственных зданиях приспустили имперские флаги. Тем не менее жизнь в городе не остановилась и очень себе даже кипела. Ехали извозчики, ударяясь о тротуарные столбы, катили подводы с дровами, сеном… Шли школяры в форменных фуражках, студенты и служащие с кипами книг и бумаг.

С особым интересом я разглядывал женщин. Под элегантными зонтиками, в каретах и экипажах, похоже, светские дамы, все сплошь в темных платьях, выбрались на визиты. Оно и понятно: такой повод, царь умер. Поди в гостиных и дворцах аншлаг. А вот простой народ больше у церквей толпился, крестился, не обращая внимание на дождик.

Я поразглядывал ворота Китайгородской стены, велел ехать дальше.

А сколько новых рек оказалось в Москве! Черногрязка, Чечора, Напрудная, Чарторый, Ольховец… А как вам торг на Васильевском спуске? Ряды, где торгуют рыбой, раками, даже пиявками… Пять копеек за дюжину. Я специально послал Кузьму узнать. Удивило несколько причалов на Москва-реке: с корабликов тоже торговали разной рыбой.

– Барин, сколько же можно кататься без толку? – подал свой голос намокший кучер.

Замерз, бедняга. Лошадки тоже недовольно прядают ушами.

– Умолкни, тетеря! – тут же огрызнулся Кузьма.

Слуга тревожно ощупывал свой карман с последними деньгами и напряженно поглядывал на меня: когда, мол, уже закончится это дурацкая экскурсия?

– Останови вон там. – Я увидел вывеску кабака, рядом с которым стояло двое то ли крестьян, то ли мастеровых. Шло традиционное русское «ты меня уважаешь?».

– Евгений Александрович! – встрепенулся Кузьма. – Христом молю, поедем в чистое место. Тут, не дай бог, по голове вдарят. А вы и так больной весь.

Деликатности ноль, ну да ладно, я привычный.

– Мы же не на Хитровке.

В этом месте извозчик перекрестился.

– Сбегай, купи страдальцу… – Как же называется эта древняя емкость под водку? Вспомнил: – Четверть штофа.

– Половину! – тут же сообразил кучер, повернулся ко мне, улыбнулся щербатым ртом. – Благодарствую, барин! Буду возить сколько скажете.

– Главное, не упейся и с козел не упади.

В целом город производил впечатление патриархального. Если не брать центр, большая деревня. Как только мы выехали на окраину, пошли деревянные дома с завалинками, бревенчатые мостовые, пасущиеся там и здесь козы, гуси. У колодцев толпились бабы с ведрами, сплетничали, лузгали семечки. Пару раз встретили солдат, которые куда-то шли поотрядно. Впереди ехали верховые офицеры, подмигивали молодухам.

Вернувшись в центр, мы еще покрутились по улицам и даже постояли в пробке на Тверской, главной улице города. Похоже, именитые граждане собирались в дом генерал-губернатора. На этом экскурсия закончилась. Кузьма выдал кучеру честно заработанный рубль с полтиною и отпустил восвояси.

Ни в какой ресторан мы, разумеется, не поехали – меня опять начало колотить и ломать, кидать то в жар, то в холод. Еле добрался до кровати. А там, пока слуга суетился насчет обеда, первым делом закатал рукава рубахи. После чего громко выругался: вены на сгибах были в красных точках. Я угодил в тело наркомана!

Порылся в прикроватной тумбочке. Так и есть. Шприц, жгут, большая склянка с разведенным морфием. Отлично, просто отлично! У меня наркоманская ломка. Психологической зависимости, скорее всего, нет (в своем времени я не употреблял), но что делать с физиологической? Да и как снимать боль, которая терзает поясницу?

Пришел Кузьма, принес тарелку борща, хлеб, чеснок, сметану.

– Покушайте, сразу полегчает. Хотите, я натру хлебушек чесночком, как вы любите?

Ну кто же от такого откажется? Сил пересаживаться за стол уже не было – похлебал супчика в кровати. Вкусный.

– Ну вот и славно. Даже порозовели.

Кузьма забрал салфетку, которую я закладывал за воротник, ушел по своим делам, а я стал осваивать стальное перо и чернильницу. Писать придется теперь от руки, надо изучить систему присыпок песком, промокашек.

Боль слегка ушла, ломать тоже перестало, поэтому с трудом, но добрался до стола. Что там советуют наркоманам, чтобы они могли соскочить? Ну, во-первых, детокс, капельницы. Это не про XIX век. Ладно, что еще? Работа с психотерапевтом. Кажется, доктор Фрейд сейчас в зените своей славы. Записаться ли к нему на прием? Я засмеялся. Поехать в Вену, чтобы Зигмунд Шломович пересадил меня на кокаин? Или что он там сам употребляет?

Ладно, может, дневник поможет? А кстати, хорошая идея. Заодно и выучусь писать с ятями и фитами. Вместо «и» ставим «i», яти пихаем в суффиксы и возвратные местоимения.

Я с трудом доехал в инвалидном кресле до кабинета, нашел на полках учебник русского языка академика Грота. Бог ты мой… Да тут учить и учить. Пока разглядывал правила, пришел мой самый первый знакомый в этом мире, голубоглазый мурмяу с белой отметиной на лбу.

– А и не знаю, как тебя зовут… – Я попытался погладить пушистика, но тот не дался, сел в дверях, принялся меня пристально изучать. Прямо взгляд следователя на допросе.

Закончив с учебником и усвоив основные правила, я вернулся в спальню. Позвонил в колокольчик, что обнаружился рядом с набором наркомана.

– Ну вот что трезвонить-то… – В комнате появился заспанный Кузьма. На щеке у него отпечатался след подушки. Похоже, кто-то увлекается послеобеденным сном.

– Вот что. Сходи к домохозяйке, спроси есть ли запасные двери к комнатам. Или, может, где можно снять лишнюю дверь?..

Кузьма вылупился на меня во все глаза.

– Зачем?

– Делай, что сказано!

Слуга ушел, а я задумался. Была какая-то история с Дикулем или каким-то еще цирковым артистом, который повредил спину и смог починиться, устроив себе кровать на досках под углом 30°. Только там еще были в рецепте веревки, которыми он себя привязывал подмышками, чтобы вытягивать позвонки.

Выяснять, зачем мне понадобилась дверь, пришла сама хозяйка. Марья Сергеевна развила бурную деятельность: опять трогала мой лоб, зачем-то смотрела язык. Потом принялась расспрашивать про дверь, явно подозревая что-то нехорошее с моей головой. Но после подробных объяснений успокоилась и пообещала достать мне «новую кровать». А я решил добить Кузьму, который все это время маячил за спиной местной Фрекен Бок.

– Есть место в Москве, где живут китайцы или японцы?

Слуга растерянно заморгал.

– Узкоглазые?

– Ну, можно и так сказать.

– Ну дык… в Зарядье есть китайские прачечные. Про япошек не слыхал.

– Сходи туда завтра, поспрашивай. Нужен массажист.

– Кто?

– Массажист. Человек, который руками разминает тело.

– Есть таковые дохтора? В Сандунах для чистой публики есть такие умельцы, чего-то мнут.

– Массажист – не доктор. – Я уже устал объяснять Кузьме мои намерения. Опять разгорелась боль в спине, начало потряхивать из-за ломки. – Иди, поспрашивай!

– Да на какие шиши-то? Ентот массажист денег запросит.

– Я достану денег. Просто узнай.

Сил уже совсем не было, я закрыл глаза, провалился в тяжелый сон. Снилась всякая ерунда. Я, словно Икар, пытался взлететь в небеса, но земная твердь в виде новой кровати не давала. Привязанный к двери я каждый раз грохался на нее обратно, отчего у меня дикой болью простреливала спина. Отличный сон, как говорят в народе, в руку!

Проснулся я полностью разбитым, да еще весь в поту. Рука сама тянулась к тумбочке, туда, где лежит шприц. Спасла меня Марья Сергеевна. Постучавшись, она впустила в комнату дворника с дверью и еще одного персонажа, пожилого, седого мужчину с роскошными усами а-ля Буденный. Одет он был в костюм-тройку, в руках держал трость и маленький чемоданчик.

– Здравствуйте, Евгений Александрович, здравствуйте голубчик! – Голос у седого оказался глубоким, поставленным, но сам он был неспешен, сильно сутулился. – Как ваше самочувствие? Слышал, вставать начали?

Мужчина поставил чемоданчик на тумбочку, раскрыл его. Ага, это у нас, значит, доктор. Слуховая трубка, ампулы в держателях, шприц. Который совсем не одноразовый. Я на километр к такому не подойду: кого он еще им колол? Доктору принесли водичку в тазике, он помыл руки. Ну хоть с азами санитарии знаком.

– Куда ставить-то? – Бородатый дворник продолжал держать на весу дверь.

– Да подожди ты! – отмахнулась от него Фрекен Бок местного разлива. – Евгений Александрович, я взяла смелость позвать еще раз Павла Тимофеевича, осмотреть вас. Не волнуйтесь, я, зная ваше финансовое состояние… Одним словом, я заплачу.

Доктор тем временем задрал мне рубашку, начал слушать легкие и сердце. Потом померил пульс на руке.

– Наполнение хорошее, сердце у вас, милостивый государь, работает просто отлично! Как спина?

– Болит.

– Морфин принимаете?

И вот что тут отвечать?

– Иногда.

– Ясненько. Давайте-ка я вас переверну, посмотрю спину. У вас там была большая гематома… – Повернувшись к хозяйке, пояснил: – По-простому – синяк.

Марья Сергеевна неуверенно кивнула.

– Хозяйка! Да куда ставить-то? – Дворник опер дверь об пол, вздохнул.

– Да подожди ты! Видишь, мы заняты.

Меня аккуратно перевернули на живот, пощупали спину. Основная боль была по-прежнему в районе крестца.

– Vertebrae lumbales, – перешел на латынь доктор. – Спина повреждена в результате падения на мостовую. Увы, современная медицина бессильна, у вас синдром конского хвоста, вызванный гематомой. Трудностей в мочеиспускании нет?

Мы оглянулись на домохозяйку. Она сделала вид, что разглядывает что-то в окне.

– Нет.

– Я слышал, что доктор Березкин в Питере делал операцию ламинэктомии по удалению осколков, но… хм… не все пациенты выживали.

Мы помолчали, Павел Тимофеевич еще раз помял мне спину.

– Нет, операцию делать слишком рискованно. Могу отметить, что гематома с прошлого раза уменьшилась в размерах. Это хорошие новости. Возможно, отек спадет, давление на спинной мозг снизится.

Меня перевернули обратно.

– Дорогой Евгений Александрович, позвольте поинтересоваться: зачем вам новая кровать? Марья Сергеевна поведала мне о ваших планах.

– Хочу попробовать лежать под углом, – не стал скрывать методику я. – Если позвонки сломаны, сделать ничего невозможно, но если там просто ушиб и защемление нервов, то под весом тела можно это ущемление вылечить, растягивая и укрепляя спину.

– Интересная идея, – покивал доктор. – Но и опасная. А ежели что-то пойдет не так?

– И что может быть хуже, чем сейчас?

Я пожал плечами, посмотрел на мающегося дворника.

– Голубчик, поставь дверь одним концом к спинке кровати и сходи за инструментом, надо чем-то закрепить ее, чтобы не сползла. Ах, да. Веревки захвати.

Спустя полчаса кровать имени Дикуля была сделана, и нам даже удалось с помощью веревок закрепить постельные принадлежности, матрас, да и меня, любимого. Спать с крепежом подмышками будет нелегко, но лучше так, чем подыхать от боли, накачавшись морфием. Кстати, боли в таком положении прилично так прибавилось. Пришлось стиснуть зубы и закрыть глаза – у меня полились слезы.

– Я не могу одобрить эту методу… – Павел Тимофеевич покачал головой в расстройстве. – Вы можете повредить себе еще больше. Но и запретить вам тоже не могу. Денег за визит не возьму, нет, Марья Сергеевна, даже не предлагайте!

Врач рукой остановил порыв домохозяйки. Благородный какой…

– Загляну к вам завтра, чтобы узнать, как все идет, и осмотрю спину. Советую записывать ощущения в ходе этого… хм… эксперимента.

На этом визит закончился, я принялся ждать Кузьму. А его все не было и не было. Делать было нечего, взялся, ляпая кляксы, тренироваться в рукописном тексте.

Где-то под вечер, когда я уже даже успел поделать общеукрепляющие упражнения на спину – небольшие подъемы и скручивания, – на лестнице раздался топот. После короткого стука в дверь, не дожидаясь моего разрешения, в спальню ввалились двое парней в форме, которая напоминала университетскую. Кители, фуражки… Один посетитель был огненно-рыжим, с веснушками, веселыми глазами. Другой был прямой противоположностью: высокий, с длинными сальными волосами, зачесанными за уши, бледный, весь в каких-то прыщах. Прямо Родион Раскольников.

– Господин Баталов! Мы к вам! – начал рыжий. – Ой, а что это у вас за странная кровать такая? И почему вы в веревках?

Пришлось коротко объяснять мою методику излечения, попутно выясняя имена посетителей. Сослался на то, что принял морфий, голова кружится. Рыжий оказался тем самым Славкой Антоновым, что организовывал для меня сбор средств. Высокий представился Емельяном Винокуровым. И вот он начал выпытывать у меня детали насчет спины, рвался даже осмотреть крестец. Прирожденный врач. Отказался. А вот от денег отказаться не смог. Мне их впихивали очень активно, рассказывая про участие не только медицинского факультета, но и физиков с химиками, биологов.

– Сто сорок два человека сдало! – хвастался Антонов. – Всего собрали двести одиннадцать рублей! Господин Баталов, вас очень ценят на кафедре, профессора Емельянов и Де Гирс пожертвовали по десятке каждый! Представляете?

Представляю. Цены я уже немного изучил в ходе экскурсии. Фунт картошки – полторы копейки, свеклы – три. Хлеб был очень дешев, а вот мясо и деликатесы – дорогие.

– Зато из администрации не сдал никто, – желчно произнес Винокуров. – Царские прихвостни!

– Емеля, ты что! – испугался Славка. – Не мели языком! Знаешь, сколько доносчиков на факультете…

– Плевать! – рубанул рукой «Раскольников». – С каждым посчитаемся, когда придет время!

– Господа студенты! Пожалуйста, составьте мне поименный список жертвователей, – прервал я опасно повернувший в другую сторону разговор. – Как только встану на ноги – в буквальном и переносном смысле, – я с каждым расплачусь.

Список у Антонова был. Я его бегло просмотрел и удивился тому факту, что среди жертвователей были и дочери Евы, хотя в университет женщин не принимали. Может, из медсестер на медицинском факультете? Его, кстати, Антонов и Винокуров между собой называли «медичкой».

Студенты откланялись, а я, засунув деньги в тумбочку, принялся опять ждать слугу. Уже полночь близится. Где же Кузьма?

Глава 3

Слуга пришел за полночь. Пьяный в дымину. Просто в ноль. Покачиваясь, он стоял в дверях, пытаясь что-то сказать. Выходило плохо.

– Ты где был? – начал я, отворачиваясь. Шибало от помогайкина будь здоров.

– Там, – коротко ответил Кузьма, показывая пальцам себе за спину.

– А почему так долго?

Слуга икнул, пожал плечами.

– Пил?

– Что это? – Кузьма заинтересовался моей новой кроватью, попытался сфокусировать взгляд.

– Отвечай, пил?

И зачем я веду этот дурацкий разговор? Ясно же, что напился и пьян.

– Ладно, скажи, массажиста нашел мне?

– Ик.

Сейчас упадет. А я даже помочь ему ничем не могу. Хозяйку кликнуть? Так все спят уже, третий сон смотрят.

– На… наш… Да!

Кузьма покачнулся, но удержался за притолоку.

– Когда придет?

– Завтра, после обеду. Ли Хуйян.

Слуга засмеялся, показывая руками возле своего паха мужской половой орган.

– Ладно, иди проспись…

Я тяжело вздохнул. Боль в спине меня просто изматывала. Ну и как тут заснуть? Хотел бы я быть Кузьмой. Лег и отрубился. Как там было в «Бриллиантовой руке»? «На его месте должен был быть я!» – «Напьешься – будешь!» Может, действительно выпить чего на ночь? Правда, где взять, неизвестно. Да и заменять морфий водкой или вином так себе идея.

В итоге спал ужасно. Только заснешь – укол боли, неловкий поворот в кровати, и вот уже опять таращишь глаза в потолок. Читать при свечке – глаза ломать, керосиновую лампу Кузьма куда-то уволок. Эх, лишь бы дождаться эры электричества! Ведь уже совсем на пороге.

К завтраку слуга так и не объявился – из его каморки под лестницей раздавался громкий храп. Интересно, сколько же он выпил, что его так срубило? И чего? А главное, на какие шиши? Впрочем, последний вопрос не актуальный. Кто хочет выпить, деньги всегда найдет.

Пришлось самому себя обихаживать. Переполз в инвалидное кресло, доехал до нужника. Очень порадовался, что внутри нашелся фаянсовый друг, а не просто дыра в полу. Как бы я туда сходил? Но домик у Марьи Сергеевны оказался продвинутым, так что с трудом, но все дела сделал. Хорошо бы сюда поручни привернуть, тогда совсем будет удобно.

После нужника я доехал до третьей комнаты. Это оказалось что-то вроде сплава кладовки, гардероба и кухни. Все в одном комплекте. Нашел в шкафчике немного паштета, засохшую буханку ржаного хлеба. Получились отличные бутерброды. Чем не завтрак? Чайку бы! Еще полазил по шкафам, разыскал спиртовку. Спустя четверть часа чайник с водой весело кипел, а я доставал из жестянки чай. Вот! Теперь заживем…

Кузьма очнулся к обеду. Сходил в уборную, потом ушаркал куда-то вниз. Похоже, на кухню к хозяйке, с которой мы, по всей видимости, кормились. Я скатался в «кухню», сделал крепкого чаю. Вот прям почти чифиря. Или близко к этому.

Надо сказать, Кузьма все-таки собрался, несмотря на плачевный вид, красные глаза, принес мне на подносе суп и здоровенный кусок плохо прожаренной говядины, сочившейся кровью. Явно не велл-дан и даже не мидиум-велл, но выбора особого нет. Выговаривать слуге что-то я не видел смысла – пусть сначала отойдет от похмелья, а там уж я ему задам. Единственное, что спросил, это насчет китайца. Сколько тот возьмет.

– Ужо рублишко надо будет дать, – буркнул Кузьма, припадая к спасительному чаю, что я к нему подвинул. – Ух какой ядреный! Это по какому же рецепту?

– По какому надо, – огрызнулся я.

Спина снова о себе напомнила, и тут же начался приступ ломки. Они что, вместе ходят?

«Переломавшись» и пообедав, я принялся ждать массажиста. Впрочем, процесс этот занял не очень много времени – тот появился минут через двадцать, наверное.

Ли Хуйян оказался стареньким лысым коротышкой, одетым в европейскую одежду: пальто, котелок, костюм. Говорил он почти на чистом русском, разве что не совсем четко выговаривал «р». Китаец сразу предупредил меня, что он Хуан, а не Хуйян. Так сказать, во избежание недоразумений. А по мне, так и всё равно. Лишь бы помог, а называться может как угодно.

После осмотра спины Ли предложил точечный массаж с последующим иглоукалыванием. Все необходимое для этого у него было с собой в саквояже.

– Делайте! – сквозь зубы прошипел я, уж очень болезненно Хуан ощупывал место травмы.

– Сейчас я достану масло, и плиступим.

* * *

Как ни странно, но после иглоукалывания и массажа мне стало лучше. С легкой душой я отдал за сеанс два с половиной рубля – сильно больше, чем ванговал Кузьма, но оно того стоило. Искренне поблагодарил Ли Хуана. Попытался разговорить китайца, узнать, как он попал в Россию, но все было бесполезно. Массажист уклонялся от прямых вопросов, переводил разговор то на мою странную угловую кровать, то вообще на погоду. Напоследок китаец мне посоветовал больше двигаться, чтобы кровь и лимфа расходились по телу и не застаивались. Всего он предложил провести двадцать сеансов массажа и десять процедур иглоукалывания. Считай, полтинника уже нет.

Почти сразу после Ли Хуана ко мне пришел Павел Тимофеевич. Какой-то весь растрепанный, с маленькими засохшими капельками крови на щеке.

– Ну и душок у вас на лестнице! Просто с ног шибает!

– Слуга, негодяй, напился вчера, приперся совсем никакой поздно ночью, вот приходится теперь весь день нюхать, – развел я руками.

– А вы лучше выглядите, – покивал сам себе доктор. – Порозовели.

Я рассказал Павлу Тимофеевичу про китайца.

– Как же, как же! Знаю Ли Хуана. Он переехал к нам уже давненько, лет тридцать как. Сразу после восстания тайпинов у себя на родине. Лечит всю китайскую общину в Замоскворечье.

– Сколько же ему лет? – удивился я.

– Да под семьдесят. Когда я, сударь мой, начинал свою практику, тут, на Арбате, он уже пользовал своих соплеменников.

– Хорошо выглядит для своего возраста!

– С этим не поспоришь.

Павел Тимофеевич померил мой пульс, потом температуру огромным, раритетным градусником. Посмотрел спину.

– Ох как он вас размял-то! Чудно, просто чудно!

Как оказалось, доктор принес мне новую порцию морфина, предложил не стесняться при болях и колоться. Вежливо поблагодарил. Даже отдал деньги за склянку и за визит, хотя Павел Тимофеевич поначалу отнекивался.

– У вас кровь на щеке, – под конец визита заметил я.

– Где? Тут? Справа? – Доктор достал платок, начал оттирать капли.

– Откуда кровь? – поинтересовался я. – Пациент с раной?

– Да такой, что в газетах надо прописать, – завелся Павел Тимофеевич. – Нет, каков же идиот!

– Кто?

– Вызвали меня после обеда в Чистый переулок, там дом генерала Смолина. Сынок его, кадет, с друзьями приехал в отпуск. Так представляете, Евгений Александрович, какая забава у них нынче? Садится такой дуралей в кресло, запрокидывает голову. Дружки его плотно приставляют бритву к шее, дают дураку стакан с водой: пей!

– А у того кадык ходит, – сообразил я, а потом догнал про опасную бритву. Нехилые тут забавы.

– Надо выпить так, чтобы не пораниться. Тогда орел, дружки в восторге. Только вот у Смолина-младшего все не задалось… – Доктор вздохнул. – Полстакана он выпил гладко, а на второй половине его товарищ вскрыл ему горло. Как я приехал, все было уже кончено. Держал бы лезвие прямо, получил порез. А этот… как раз по сонной артерии… И ума не приложу, как можно было так бритву держать? Будто специально… Ведь при запрокидывании головы ситуационно меняется анатомия шеи. Сосудистый пучок уходит далеко назад и кнутри, к позвоночнику. – Павел Тимофеевич увлекся, начал размахивать руками, будто лекцию студентам читал. – Вперёд выходит трахея и частично глотка. Поэтому при таком положении очень редко повреждаются сонные артерии. – Доктор наклонился ко мне, вполголоса добавил: – Я ведь помню случаи самоубийств, когда резали трахею и глотку, но артерии не были повреждены…

Тут меня конкретно так проняло. Вот она, кровушка, полилась.

– Такое горе! До генерал-губернатора дело дошло, его адъютант примчался. Полиция, конечно… Дружков под арест, мать отпаивал валерьянкой… Семью очень жалко. Молодые дурни, не ценят жизнь. – Павел Тимофеевич даже промокнул глаз платком. – Ладно, что-то я расклеился. Мне пора, на днях еще зайду к вам.

* * *

Дальше потянулись тяжелые, унылые будни, наполненные болью. Уже через неделю я был готов взвыть от новой кровати и перебраться в старую. Дважды почти дошел до желания всё же уколоть морфий во время самых тяжелых ломок. Очень тяжко было. Пытался отвлечься чтением книг, газет. Проглатывал все подряд: медицинские справочники, учебники, заметки о похоронах царя.

Погребение Романову устроили торжественное, по высшему разряду. Как сообщали газеты, пять дней тело Александра III пролежало в Ливадийском дворце. Шестого ноября оно было перенесено в Большую Ливадийскую церковь, а оттуда через двое суток гроб императора отправили на борт крейсера «Память Меркурия», который после полудня доставил его в Севастополь, где уже ждал траурный поезд. Одиннадцатого ноября поезд подошел к Москве, и гроб с телом покойного императора под звон колоколов, мимо сотен стоящих на коленях москвичей привезли в Архангельский собор Кремля, а на следующий день, после непрерывных служб, снова доставили на вокзал и оттуда – в Петербург.

Вымоливший прощение после пьянки Кузьма ходил к Кремлю и был в числе видевших траурный кортеж. Москвичи искренне плакали: Александра в обществе любили и уважали. Не все, конечно, но общие настроения были понятны. Царь-миротворец, не начал ни одной войны, строил Транссиб, открывал музеи. Да, самодержец был реакционным товарищем, много чего запрещал и кучу народу отправил на каторгу, но когда у вас папу взрывают бомбой на глазах у всего Питера, трудно ожидать иного.

После Москвы траурный поезд прибыл на Николаевский вокзал. Точно так же, как и в старой столице, путь к Петропавловскому собору был переполнен коленопреклоненным народом. Как только вынесли гроб императора, погребальная процессия отправилась через Невский проспект. Двигались по заранее определенному церемониалу, причем министры шли парами вперед гроба, перед певчими и духовенством, а наследник Николай II – позади.

Больше недели газеты писали только о похоронах и ни о чем другом. Потом переключились на присягу, к которой приводили гвардейцев и прочие части, будущую коронацию. А я лежал на своей специальной кровати и думал о Ходынке. Мероприятие это закончится плохо – большое число людей пострадает в давке. С этого, собственно, и начнется несчастное воцарение Николая II. Что тут можно сделать? Как предостеречь? Вопрос.

К концу ноября появился эффект от иглоукалывания и массажей. Я смог пошевелить ступнями, слегка согнуть колени и даже немного подтянуть правую ногу к животу. Конечно, с помощью рук. Это открыло большие возможности по дополнительным упражнениям в кровати. Закачивать мышечный корсет вокруг спины стало легче. Да, сквозь боль и не могу, но тем не менее…

Прогресс отметил баней. Заставил Кузьму вновь арендовать пролетку, и мы поехали в Сандуны. Не поскупился на высший разряд, благо деньги от студентов еще были. Номерные кабинеты, бассейн, отличная парная. И чего я раньше сюда не заглядывал? Да и народа совсем нет, цены-то кусаются!

Однако не в деньгах счастье. Попарился хорошо, банщики были услужливыми, помогали везде перемещаться, позвали цирюльника – тот наконец сбрил ужасную бороду, укоротил усы и волосы на голове. Из зеркала на меня глянул молодой элегантный мужчина с усиками а-ля доктор Ватсон в исполнении Соломина. Парикмахер пытался оставить мне длинные баки, но я попросил сделать стандартные прямые виски и окантовку сзади. Под левый пробор получилось очень по-передовому: местные купцы предпочитают бороды-лопаты в стиле почившего царя, аристократия – роскошные усы, бакенбарды. Так что стал выделяться на фоне как первых, так и вторых.

В последний заход в парную ко мне все приглядывались, качали головами, кроме одного молодого красавчика прямо с усами, как у меня, небольшими, аккуратными… Он все просил поддать и поддать. Пока один старичок не пожурил любителя пара:

– Вы, господин Бунин, жар обожаете. А про нас на верхних полках все забываете. Поднимайтесь повыше, и будет вам полное удовлетворение.

Я присмотрелся к «поддавальщику». Неужели этот тот самый поэт, прозаик и будущий лауреат Нобелевки? Худенький, глаза печальные – прямо вся скорбь русской литературы.

– Господа, я в Москве проездом, – пояснил Иван Алексеевич сандуновским гуру. – Когда еще удастся попариться? Да еще с хренком…

Тут-то меня и проняло. Нет, не паром и не хреном, а возможностью познакомиться с Чеховым, Толстым, Тургеневым… Хотя стоп. Последний уже, наверное, умер. Зато живы академик Павлов, Склифосовский… Я ведь столько всего знаю в медицине, а умею еще больше! От перспектив у меня закружилась голова. В буквальном смысле. В глазах появились черные точки, и я рухнул на дощатый пол парной.

– Господа! Держите его, держите…

Очнулся уже в общем зале, мне на голову положили холодную мокрую тряпку, кто-то даже обмахивал газетой.

– Сударь мой! Ну нельзя же так! – Тот самый седой старичок, что лежал на верхней полке, укоризненно взглянул. – Ежели болеете, в парную ни ногой. Лучше мыльней ограничьтесь.

Я оглянулся. Бунина уже не было, завсегдатаи Сандунов постепенно разбредались по кабинетам.

– А вы… – Я посмотрел на старичка.

– Статский советник Блинов Андрей Георгиевич. В отставке уже как пять лет.

– Очень приятно. Баталов Евгений Александрович, доцент Московского университета.

– Если позволите совет…

– Буду благодарен.

– Диета по Бантингу! Творит чудеса. Поставит вас на ноги за месяц. Крайний срок – за два. Хотите, расскажу, в чем суть диеты?

– Немного позже. С вашего позволения, я сначала приду в себя.

Кажется, старичок обиделся. Думал, что я буду сразу погружаться в метод этого Бантинга. Что-то про безуглеводную диету, точно не помню… Может, ожидал большего внимания? Он чиновник пятого вроде класса, высокородие. А я, наверное, восьмого, хоть и высокоблагородие. Впрочем, в бане генералов не бывает. А увижу его еще раз, поблагодарю, он ведь искренне помочь хотел. Или письмо напишу.

Когда на улице Кузьма вывозил меня к пролетке, к нам быстрым шагом подошла низенькая женщина в пуховом платке, старой шубейке, произнесла:

– Хотите, я за вас помолюсь?

Да что сегодня за день такой? Все горят желанием мне помочь. Даже не дожидаясь моего ответа, женщина бесцеремонно положила мне руку на лоб, завела:

– Господи, Иисусе Христе, видишь Ты его болезнь. Ты знаешь, как он грешен и немощен… Господи, сотвори, чтобы болезнь эта была в очищение его многих грехов. Помилуй его по воле Твоей и исцели…

– А ну-ка иди прочь! – прикрикнул на женщину Кузьма. – Ежели захотим святой молитвы, в церкву пойдем, к попу, а не к бабе-молоканке!

Женщина мигом исчезла.

– Что за молокане? – поинтересовался я.

– А я знаю? Ходят тут всякие. То бегуны, то иоанниты. Наш священник предупреждал на их счет.

– Серафим?

– Он самый.

Местный протоиерей, кстати, заходил ко мне неделей ранее. Священник церкви Афанасия и Кирилла на Сивцевом Вражке, Серафим. Благообразный такой, с красивой седой бородой, гривой волос. Поспрашивал меня что да как, почему не хожу (точнее, не езжу) к причастию. Кто-то уже настучал, что вполне себе передвигаюсь в инвалидном кресле. Чтобы не раскрыться, пришлось изображать из себя обиженного на жизнь больного:

– За что мне, отче, наказание такое выпало? – пожаловался я. – Бога чтил, исповедовался, старался меньше грешить…

Эта тема была привычна священнику. Первородный грех, Адам и Ева, неисповедимы пути Господни и все такое прочее. Даже до теодицеи дошел – оправдание существующего зла при всеблагом Боге. Серафим оказался продвинутым теологом, впрочем, иного от прихода в центральной части города трудно было ожидать.

Куда деваться? Дал себя убедить, «утешить». Взамен выторговал возможность пока не ходить в церковь как болящему.

* * *

– Евгений Александрович, ужас-то какой!

На входе дома меня встретила хозяйка. Марья Сергеевна мяла в руках платок, в глазах у нее стояли слезы.

– Доктор-то наш, Павел Тимофеевич, с тифом слег! Ужо его в Екатерининскую больницу свезли.

– Каким тифом? Сыпным или брюшным?

– Пятнистым. Поди чего съел не того. А как не съесть-то? – запричитала хозяйка. – К больному придешь, а денег у него нет. Так ведь суют родственники снедь всякую порченую. Яйца там или курицу.

– Если это сыпной тиф, то он от вшей… – Я задумался.

Надо было ехать в больницу. Течение сыпного тифа сейчас похоже на лотерею, может до комы дойти. Лечить нечем, так как антибиотики еще не изобрели, остается только оказывать паллиативную помощь. Умирает до половины больных. Ну хотя бы разузнаю ситуацию.

Выехать сразу не получилось. Дома меня ждал посетитель. Точнее, посетительница. Стройная женщина в темном глухом платье, без декольте и вырезов, в черной шляпке с вуалеткой. В руках она держала небольшую сумочку в виде черепахи.

Стоило мне заехать в кабинет, как посетительница встала со стула, откинула вуалетку. Да это девушка! Брюнетка, пухлые губки, большие голубые глаза, ямочки на щеках. Девушка несмело улыбнулась, протянула мне руку:

– Мы не представлены. Я – Виктория Талль, дочь профессора Талля.

– Очень приятно познакомиться. – Хорошо, что целовать руку сейчас положено только замужним дамам, делать это сидя в инвалидном кресле было бы тем еще унижением.

– Чаю? – Я подъехал к письменному столу, достал справочник по болезням. Точно, сыпной тиф имеется, но про вшей никто не знает.

– Нет, спасибо. – Виктория с удивлением посмотрела, как я копаюсь в справочниках. А глазки-то у нее припухшие. Плакала? – Я заехала сказать… одним словом… Папа просил передать вам свою библиотеку.

Девушка присела обратно на стул, достала из сумочки какую-то коробочку, тут же спрятала ее назад. Пудреница?

– Профессор умер?

– Да, на прошлой неделе.

Виктория вытащила из рукава платок, начала мять его в руках.

– Я не знал… Мне никто не сообщил… Примите мои соболезнования!

– Спасибо. Мы с мамой не хотели громких проводов. Церемония была только для членов семьи. – Вика все-таки расплакалась, промокнула глаза платком.

Я подъехал ближе, стесняясь, погладил по плечу.

– От чего умер профессор?

– После того ужасного случая отец страдал приступами сильной мигрени. У него начались эпилептические припадки, последний месяц он почти не вставал с кровати. Наш семейный доктор сказал, что были повреждены какие-то важные функции мозга.

Я помялся, но потом все-таки спросил:

– Было ли вскрытие? Вы простите мою неделикатность, но иногда важно узнать причины смерти.

Виктория пожала плечами:

– Надо спросить у маман, я всего лишь хочу выполнить последнюю волю отца. Папа оставил вам всю свою библиотеку, научную переписку с европейскими медиками. Есть несколько незаконченных статей. С вашего позволения, я пришлю со слугами ящики с книгами и журналами.

Девушка оглядела мой небольшой кабинет, слегка покраснела.

– Если это может подождать или как-то частями… – застеснялся я своей тесноты.

– Простите, я не поинтересовалась вашим самочувствием… – А красиво Виктория перевела разговор!

– Планирую к Рождеству встать на ноги, – сделал я смелое заявление.

Раз уже чувствую ноги и могу сгибать колени, процесс, как говорил один пятнистый товарищ в моем времени, пошел.

– Очень за вас рада! Простите, что не смогла навестить ранее. Я училась в немецком пансионе, когда произошла эта ужасная перестрелка. Пока добралась, пока врачи лечили отца…

– Алес гуд, – по-немецки успокоил я девушку. – Жаль, что мне не удалось проститься с профессором.

Мы помолчали, я уже подумал кликнуть Кузьму и все-таки угостить девушку чаем. Она мне понравилась своей искренностью, добротой. И тут она задала мне вопрос, который поверг меня в ступор:

– А вы собираетесь завтра на суд по делу Гришечкина?

Я сначала не понял, кто это вообще такой, а потом вспомнил письмо студентов, фамилию стрелявшего… Стало быть, завтра начинают судить убийцу профессора?

Глава 4

Ехать в Екатерининскую больницу не пришлось. Как представил, что меня спускают на инвалидном кресле вниз, потом ехать в пролетке, а как приедешь, по корпусам искать инфекционку, да там прорываться к лечащему или дежурному врачу… И все это без пандусов, лифтов! Такой забег сродни олимпийскому рекорду. И нет, в конце дают не золотую медаль пятьсот восемьдесят пятой пробы, а какую-нибудь заразу в общей палате. К тому же там слыхом не слыхивали про мерцелевские боксы, и даже маски на лицо здесь не знают, зачем необходимо надевать.

Проблему решила Марья Сергеевна. В соседнем доме жил отставной генерал Васильев, он недавно провел к себе телефон. Чудо техники, на всю Первопрестольную сотня-другая номеров всего. Забег по лестницам все-таки случился, но оказался относительно недолгим, общаться с домовладельцем не пришлось, его не было на месте, посему ограничились только генеральским камердинером. Пожилой мужчина в лиловой ливрее провел нас к большому лакированному шкафчику с ручкой, покрутил ее, потом дал рожок и указал кивком на еще один рожок, куда надо было говорить. Техника на грани фантастики. Где тут отправлять эсэмэски?

Переговоры с телефонной станцией взяла на себя Марья Сергеевна. Громко крича в трубку, она выяснила номер больницы и попросила с ней соединить. И там это сделали! Мы разговаривали с самим главным врачом, Александром Петровичем Поповым. Вот же он удивился такому новомодному способу узнавать про пациентов! Но вник быстро (все-таки коллега слег с тифом) и попросил перезвонить через четверть часа, что мы и сделали.

– Очень плох! – Даже я слышал сквозь шорохи и скрипы громкий голос Попова. – Сознание пациента спутано, температура сорок один градус, тут только можно молиться. Пора вызывать священника, соборовать Павла Тимофеевича, другого ничего не сделаешь.

Ничего себе положение. Мы с Марьей Сергеевной уставились друг на друга.

– У господина Зингера есть дочь, но она вышла замуж за моряка. – Домохозяйка прикрыла рукой рожок телефона. – Надо ей дать телеграмму во Владивосток.

Значит, фамилия Павла Тимофеевича Зингер. Надо запомнить. Я покивал насчет сообщения родственникам, и разговор с больницей на этом и закончился.

Дома меня уже ждал китаец. Ли Хуан начал с привычного массажа, особое внимание уделил ногам, стало даже больно от его растираний, но я терпел. Потом было иглоукалывание. Все это под какую-то заунывную песенку, которую напевал житель Поднебесной. Еще он зажег ароматические свечи, что стало чем-то новым в лечебном протоколе.

Я поплыл, впал в какое-то странное состояние сумеречного сознания. Что-то вроде лунатизма. Все понимаю, но как бы смотрю на себя со стороны.

А потом китаец меня оглоушил:

– Пола вставать.

После чего резким движением воткнул последнюю иглу в район крестца. И тут я чуть ли не подскочил. Повернулся на бок, спустил ноги вниз и, схватившись за плечо Ли, сел. Глубоко вдохнув, посмотрел на ноги. Они спустились!

– Ну же! Один шаг!

Больше опираясь руками на массажиста, я встал, передвинул правую ногу, потом левую. Слушались они меня не сказать чтобы хорошо, как сквозь вату. Но слушались.

На двух шагах мы остановились, я лег на живот обратно в кровать, китаец начал вынимать иголки.

– Очень, очень холошо! Челез месяц будете ходить!

В Новый год – на собственных ногах. Точнее, на ногах Баталова. Что может быть лучше?

* * *

В суд по делу Гришечкина и Талля я так и не пошел. У меня были другие заботы. Позитивные! С наступлением декабря дела наладились. Ходил я совсем мало, в основном опираясь на Кузьму. Пять шагов к двери спальни – пять обратно. Но регулярно. В лечебной гимнастике что важно? Правильно! Медленно увеличивать нагрузки. Не надорваться и не навредить. Последнее так и вовсе главный медицинский принцип со времен Древней Греции и Гиппократа.

Спина все еще болела, но не так сильно, как раньше, а главное, начали на нет сходить ломки. Видимо, Баталов просто не успел плотно подсесть на морфий.

– Да вы прямо расцвели, барин. – Я добился даже похвалы за обедом у Кузьмы.

От слуги опять попахивало алкоголем, но так, умеренно. Я даже задумался о том, чтобы тоже отметить свои успехи рюмочкой белой. Спросить водки не успел, на лестнице застучали шаги, в комнату зашли Серафим и незнакомый пучеглазый полицейский в шинели и фуражке. Оба поздоровались, перекрестились на образа, замялись в дверях, не зная, что делать.

– Кузьма, прими у господ верхнюю одежду и принеси стулья, – первым очнулся я.

– Прошу прощения за беспокойство, Евгений Александрович. – Священник переглянулся с полицейским. – Мы с Емельяном Алексеевичем только что из Екатерининской больницы. Пытались передачу оставить для доктора Зингера. Я бы исповедовать его мог при желании…

– Не томите, отец Серафим! – ускорил я священника.

– Доктор совсем плох. В беспамятстве третий день.

Полицейский пригладил пушистые усы, опять перекрестился. Пучеглазый оказался местным участковым приставом Блюдниковым. Фактически главой УВД района, переводя на современный мне язык. В ведении Блюдникова был весь Арбат вплоть до Троицких ворот, Остоженка и Никитская улица.

– Евгений Александрович, Арбату нужен свой доктор.

Пристав быстро освоился, уселся со священником за стол. Даже согласно кивнул, когда Кузьма вынес водку в графине и рюмки.

– Пять тысяч душ пашпортного составу, отходники, купцы, горожане… Все уже воем воют: найди нам доктора.

– Почему же вы этим занимаетесь, а не градоначалие?

Визитеры заулыбались.

– Они там без барашка в бумажке не почешутся, – пояснил Блюдников. – А у меня супруга третий день дохает так, что стены дрожат. Везти ее в Екатерининскую? Так ее там не примут.

Я задумался. Вот она, местная арбатская власть, сидит передо мной. Не генерал-губернатор на Тверской управляет городом, а вот такие люди. И поди им откажи…

– Господа, вы же знаете, что я повредил спину.

– Все понимаем! – Серафим аккуратно, без маханий выпил свою рюмку, занюхал хлебом. – Хотя бы несколько дней приемных. Вторник и четверг. С нашей стороны – любая помощь. Объявим среди прихожан сбор средств, да и тузы наши арбатские не поскупятся. Так, Емельян Алексеевич?

Пристав, косясь на бутылку, согласно покивал.

* * *

Четверг наступил уже на следующий день. Серафим оставил мне на бумажке адрес: дом Пороховщикова, прием с девяти утра до часу дня, потом обед, который мне сервируют в местном трактире, а после этого уже до упора, с трех пополудни до самого вечера. К бумажке прилагались ключи. А вот трудовой договор не прилагался. С зарплатой тоже ясности не было: чего-то мне там тузы соберут, а когда и сколько – не ясно. Деньги от студентов уже заканчивались, опять «семейство Баталовых вплотную подошло к финансовой пропасти».

Давши слово – держись, не давши – крепись. Взял с собой главный врачебный инструмент – часы-брегет – и по свежевыпавшему снежку доковылял, опираясь на Кузьму, до дома Пороховщикова. Вот и утренняя гимнастика у меня. Сильно лечебная. Грохнешься на нечищеной брусчатке – по второму кругу сломаешь спину.

Приемный покой Зингера находился в полуподвальном помещении в правой части дома. И там стояла конкретная такая холодрыга. Две длинные комнаты (зал ожидания и смотровая, совмещенная с кабинетом) были напрочь выстужены открытой форточкой. Из оконных щелей невыносимо сквозило, и я первым делом отправил Кузьму за газетами и варить клейстер. Будем утепляться. Сам же занялся двумя печками, благо возле них лежали дрова и розжиг. Вот отлично, просто замечательно: у дома нет центрального отопления, выживай как можешь.

После того как в печках разгорелся огонь, я осмотрел помещения. В первой комнате стояли лавки. На этом вся обстановка заканчивалась. Во втором была ширма, кушетка, письменный стол, пара стульев, раковина с рукомойником, который заполнялся водой сверху. На стене прибита полочка, а на ней стояли медицинские справочники. Еще был в наличии довольно просторный шкаф, запирающийся на второй ключ на связке.

Открыв створки, я обнаружил «аптеку». На полках стояли различные склянки с таблетками, каплями, лежал набор хирургических инструментов. Разумеется, слуховая трубка и жгут. А еще целый ящик разных трав, которые были рассортированы по бумажным конвертам. Ромашка, очанка, аир болотный, чего тут только не было. Вот и лечи как хочешь. Что там доктор выписывал в фильме «Не горюй» у Данелии женщине, упавшей с пяти ступенек? Подорожник?

Пришел Кузьма. Начал, вздыхая, заклеивать окна.

– Как закончишь, сделай мне чаю. И себе тоже, – распорядился я.

– Дык чайника нет. Надо за ним идти домой.

– Так сходи! И заодно инвалидное кресло притащи – мочи нет ходить.

– Раньше бы сказали, когда за газетами посылали!

– Вот ты мастер пререкаться… Перед уходом залей воды в рукомойник!

Я, перебирая руками по столу, добрался до стула, со счастливой миной приземлил пятую точку. Так, теперь посмотрим, какую документацию должен вести московский доктор. На столе в беспорядке были навалены рукописные врачебные карты. С ятями и фитами я уже освоился, почерк, к удивлению, был разборчивый, все в принципе понятно.

Чего только в картах не было… Капкан для ног – подагра, вороньи сапоги – трещины на ступнях. И грудная жаба, по-научному – стенокардия. Понятно, что не лечится. Она и в будущем будет бичом врачей и скоропомощников.

Много было карт женщин с грудницей. Я так понял, что так Павел Тимофеевич помечал мастит. Из лечения в основном назначались разные травяные сборы, прогулки, усиленное питание. Само собой, микстуры. Те самые, с наркотиками. Некоторые названия ставили в тупик. Ну что такое, например, чесоточный морс с розовым маслом? В чем лечебный эффект? Загадка. Лекарства фасовались не только в привычные таблетки, порошки и мази, но и в забытые уже «лепешки», «кашки»…

К удивлению, в приемном кабинете присутствовала и государственная отчетность. Зингер вел аптечный журнал отпуска лекарств, плюс некие списки пациентов с диагнозами и назначениями для медицинского департамента при МВД. Сто лет пройдет, а врачи все так же загружены писаниной. Причем в буквальном смысле: все документы заполняются от руки, все заверяются личной печатью доктора. Который у меня не было. Вот сюрприз! Надо ехать в Министерство внутренних дел, разбираться. Или дома поискать, должна где-то лежать, наверное. Не могла ведь ее актриска на память забрать?

Первый пациент нарисовался быстро. Некий шумный армейский поручик с традиционными подкрученными усиками и не менее традиционным выхлопом от ночного кутежа.

– Доктор, я к вам по деликатному поводу!

– Представьтесь сначала.

– Поручик Радулов Станислав Сергеевич. – Военный даже щелкнул каблуками сапог.

Потом снял шинель, отряхнулся от снега. Здравствуй, настоящая русская зима. Морозы за сорок, метели… А ведь я к такому совсем непривычный! В будущем если минус двадцать стукнет в столице на пару дней, все, тушите свет, ледяной апокалипсис наступает. Ладно, привыкну.

– Евгений Александрович Баталов, – назвался я, вытащил из стопки чистую карту. Начал заполнять. Возраст, род службы…

Пока писал, резко осознал, что приемному кабинету очень скоро понадобится, во-первых, уборщица, а во-вторых, мне кровь из носа нужен фельдшер. Без помощника я тут очень быстро сдохну, особенно если поток пациентов будет большой. Ладно, полы может помыть и Кузьма. Хотя начнет ныть. Но как без фельдшера?

– На что жалуетесь? – начал я с традиционного вопроса.

Поручик вздохнул, выглянул в соседнюю комнату. Там никого не было. Радулов плотно прикрыл дверь, помявшись, произнес:

– На жопу.

Ну вот. Первый геморрой на мою голову. И как его лечить? Лигирования нет, свечей нет. Прописывать холодный огурец внутрианально? Даже не смешно. Так, главное сохранять на лице покер-фейс, не улыбаться, вообще никак не реагировать. Еще обиженных пациентов мне не хватает.

– Пожалуйте за ширму.

Ситуация оказалась проще, чем я опасался. Обычный гнойный фурункул на правой ягодице. В народе неправильно его называют чиреем. Достал из шкафа спиртовой раствор в бутыли, помыл руки с мылом. Перчаток нет, халата нет, маски – тоже. Последнюю можно сделать самостоятельно. Нужно! И срочно… Очки! Вот что мне еще требуется. Очки без диоптрий. Вот брызнет фурункул гноем, и привет воспаление роговицы или конъюнктива. А до антибиотиков полвека пехом и ползком. И глаз терять совсем не хочется – у меня их всего два.

Продезинфицировал место операции, аккуратно вскрыл фурункул. Гноя было немного, быстро почистил внутри, залил спиртом. Заклеил пластырем, огромный моток которого лежал в нижнем ящике шкафа.

Поручик вел себя достойно, болтал ни о чем. Судя по его рассказам, чирей на заднице у кавалеристов – обычное дело. Занятия в манеже, неудачная посадка в седле, натер попу. В ранку попали бактерии, привет, фурункул.

– Сколько с меня, доктор? – Радулов натянул штаны, достал бумажник.

– Сколько не жалко.

Расценок я не знал, поэтому, чтобы не смущать поручика, отправился мыть руки. Да и армейские поручики, настолько я помню, миллионерами редко были. Странно, конечно, что он не обратился за помощью к войсковому лекарю, по службе.

По возвращении обнаружил на столе серебряный рубль. Ну что ж… С почином.

* * *

Стоило печкам нагреть помещения, как на огонек потянулся народ. В основном обычные москвичи: чиновники, студенты, военные. Были купцы, причем парочка старообрядцев, с бородами, двуперстным крещением. По нему их и опознал. Случаи все несложные: ОРВИ, растяжения, даже мозоли. Последние я никогда не удалял, но быстро набил руку. Распарить, надрезать… Все-таки в хирургии пятнадцать лет, кое-чего нахватался.

Потом пристав привел жену, мадам Блюдникову, морщинистую женщину с сединой в волосах. И кашляла она очень плохо. Послушал легкие, дал градусник. Итак, что у нас в наличии? Плохие хрипы в правом легком, температура тридцать восемь с половиной. Самая гнилая лихорадка, от такой кидает то в пот, то в озноб, что здорово изматывает. Будь я в двадцать первом веке, назначил бы флюорографию, анализы на инфекцию и сразу бы прописал антибиотики широкого спектра. Исключить бактериальное воспаление легких. Но где я и где тот самый век?

Чем же лечить? Нашел в аптечном шкафу грудной сбор: чабрец, корни алтея и солодки, молотый подорожник. Ну куда без последнего?

– Заваривать кипятком и пить два раза в день, – написал на листочке я способ приема, поставил жирную кляксу. – Купить в аптеке микстуру от кашля. Принимать на ночь.

Черт, а стоит ли на ночь назначать опиум или героин? Угнетенное дыхание, и привет.

– Нет, давайте днем, после обеда. Если состояние ухудшится, везите в больницу. Все ясно?

Получил еще полтора рубля мелочью, многочисленные благодарности. А на душе неспокойно. Все это не лечение, а фигня на постном масле. Либо выживет, либо нет. Отличная вероятность: целых 50 %. Нужны антибиотики. И сделать их не так просто. Выделить пенициллин-то можно. Что там? Плесень на среднеазиатской дыне амери? Но как его потом культивировать в промышленных масштабах? Автоклавы и прочие гаджеты из будущего – вот где главная засада.

За обедом в соседнем трактире я продолжал размышлять над лекарствами. Пока самым реальным представлялось создание знаменитого стрептоцида. Рецепт я знал: для синтеза нужно медленно нагреть анилин вместе с серной кислотой, выделится сульфаниловая кислота. Для чего нужен стрептоцид? Да примерно для всего. В любые раны, при ангине, а главное, при трахоме. Это же бич нынешней офтальмологии! Даже сейчас у меня на приеме была крестьянка с гнойным глазом. Потерла лицо грязными руками – и вот, получите, распишитесь за накладную на гроб, потому что ослепшая долго не проживет.

Значит, мне надо идти на медфак МГУ. Без вариантов. Привлекать химиков, синтезировать стрептоцид. Да, с него и начнем.

* * *

Под конец дежурства началось то, чего я боялся больше всего: плохие роды. У купца Калашникова рожала жена Матрена. Причем мучилась она уже больше суток, и никто из родни почему-то не почесался вызвать акушера или отвезти страдалицу в больницу: мол, так родит. Странное дело, уж повитуху пригласить должны. Купцы, не рвань подзаборная.

К купцу домой ехал уже в инвалидном кресле – у самого были такие боли, что хоть на стенку лезь. Слава богу, догадался собрать тревожный чемоданчик и положить бутылку с хлороформом. Оказалось, повивальная бабка была, да не одна, аж две проводили консилиум, поминутно крестясь на иконы. Пока мыл руки и разгонял бестолковых повитух вместе с родственниками, вспоминал курс акушерства. Эх, надо было еще справочник с собой взять, тупая я башка. Хорошо, повитухи рассказали о схватках и времени отхождения вод.

После ощупывания живота ситуация прояснилась. У купчихи оказалось тазовое, ножное предлежание плода и выраженная слабость родовой деятельности. Со слов моих предшественниц, схватки короткие и слабые. Безводного периода – несколько часов. Если не брать оперативную хирургию и обвития пуповиной, самое дерьмовое, что может быть.

Так, что же делать?.. Поворот по Брекстону-Гиксу? Это не то. Что же в голову лезет ерунда всякая? Никаких перспектив для дальнейшего благополучного родоразрешения не вижу. Решил извлечь плод за ножной конец, потому что на головку снаружи опоздали. Матка в тонусе, ничего не получится. Рисков, конечно, куча. В первую очередь, можно убить плод. Во время манипуляций сломаешь нежные косточки, пока на свет появится, умрёт от травматического шока. Или ещё чего натворишь по неопытности.

Старая добрая деревянная трубка-стетоскоп. А ведь до сих пор в ходу, в смысле в двадцать первом веке. Прослушал сердцебиение плода. Тут все не очень хорошо. Учащенное и приглушенное. Теперь пульс Матрены. Частит, но в пределах нормы.

Снял пиджак, закатал рукава рубахи, после чего усыпил через тряпочку бледную, потную роженицу, приготовился. Черт, как не хватает стерильных перчаток! Ведь сколько руки ни мой и ни дезинфицируй в спирте, все одно можно что-то занести. Зато хлороформом воняет, как бы самого не срубило. Лишь бы не закурил никто рядом. Я форточку велел открыть, но вдруг? Штука хоть и не такая взрывоопасная, как эфир, но все равно летучая.

А теперь начинается самая жесть. Не дай бог, кто увидит, как я засовываю ладонь во влагалище… Запер дверь на щеколду, вдохнул, выдохнул. Самого трясет, но глаза боятся, а руки делают. Так, где у нас головка ребенка? Справа. Значит, раздвигаем половые губы, засовываем во влагалище правую руку. Женщина сквозь наркоз стонет, на меня начинает литься слизь и сукровица. Продвигаюсь в матку. Тут уже полное открытие давно. Когда там я учил-то акушерство? Да, обязательные роды принял, так, во-первых, под надзором старшего товарища, а во-вторых, для студентов подбирали варианты «не мешай, само получится».

Дождавшись окончания схватки, я нащупываю ножку. Уже легче. Вторая где-то рядом должна быть! Так, без паники, вот она. Помогаю себе второй рукой, немного нажимая сверху на живот роженицы. Пот льет на глаза, а помочь некому. Нет, обязательно нужна медсестра или фельдшер. Все маленькое, хрен поймешь там внутри. Гинекологическое кресло! Полцарства за него отдам.

Потянул за ножки плода. Осторожно, никаких резких движений, а то сейчас будут ножки отдельно от ребенка! Пару раз пальцы соскользнули. Наружной рукой придерживаю дно матки, хотя головой понимаю, что толку от этих манипуляций мало. Вроде все. Ребенок пошел.

Я понимаю, что мне прилично так повезло. Если бы таз прошел дальше, полностью закупорив родовые пути, фиг бы там я так его вытащил, только кесарево. При все тех же шансах 50 на 50.

Плод родился до головки и повернулся спинкой кпереди. Слава богу, запрокидывания ручек не было, иначе я и не знал бы, что дальше делать! Я положил ребенка на свою руку, засунул указательный палец ему в рот, чтобы зафиксировать шею, и наконец-то извлек головку! Прямо гора с плеч!

Ну-с, кто у нас тут? Синий, сморщенный, весь в слизи. Как бы не уронить. Судя по самому важному органу между ног, мальчик. Я шлепаю по попке ребенка, дожидаюсь первого крика, после чего укладываю рядом на кровать, перевязываю и перерезаю пуповину. Остается дождаться выхода последа и… мыться! От ста граммов тоже не откажусь.

Убираю тряпку с хлороформом с лица родильницы, хлопаю ее по щекам. Пульс? Медленный, где-то шестьдесят ударов в минуту.

О! Глазками моргает.

– Парень у тебя родился, – кладу ребенка на грудь. – Радуйся!

Глава 5

Купец оказался радушным и гостеприимным. На радостях натопил мне баньку во дворе дома, приказал накрыть поляну. Сам лично пропарил и помог с перемещениями – спина после «поворота на ножку» просто отваливалась. Пока я мылся, Кузьма успел наклюкаться наливки, которую ему поднесла счастливая мать Калашникова, причем до состояния «пою песни». Решил, что буду наказывать слугу за пьянство рублем. Как выяснилось, Баталов платил небольшие деньги Кузьме. Давал в конце месяца трешку или пятерку, чем радовал последнего неимоверно.

Зря я думал, что, попарившись и скромно отметив рождение ребенка рюмкой водки с грибочками, я буду свободен. Свобода вообще очень относительное понятие. Вот, например, одежда. Если у вас ее заберут в стирку, вы лишитесь свободы? Голым же не пойдешь по улицам, так? Или вот такое понятие, как свобода для… Калашников ничтоже сумняшеся позвал к себе всех окрестных соседей: наследник родился! До этого одни девки выпрыгивали из жены, а тут пацан. И какой важный… Заставил всех поволноваться, вон, даже дохтура вызывали, важного человека. Приват-доцента!

Это слово купец за время застолья произнес раз двадцать на разный лад. И откуда только узнал? А наш доцент то, доцент се… И ведь не было его на родах. Более того, зашел к жене на минутку, погладил по плечу – и за стол. Тут же товарищи пришли! В буквальном смысле: члены одного товарищества, которое торговало сукном. То есть товаром. Свобода «для» состояла в том, что надо уважить товарищество, выпить со всеми, рассказать, какой я молодец, за что будет заплачено целых двадцать рублев! Это, конечно, Калашников по-пьяни нагусарил. Дескать, смотрите, мне по плечу, я крут.

Я бы постеснялся взять такую сумму за роды. Да, они были сложными, ребенок заставил меня поволноваться. Но брать за одни роды месячный оклад рабочего? Спас Кузьма. Хоть и пьяный, он протиснулся между галдящими купцами, сгреб купюры.

– Сохраню для барина! – Слуга засунул деньги за пазуху, махнул поднесенный шкалик.

Я так пить, как пили за столом, физически не мог. Купцы запросто наливали по чарке (то есть по полстакана) и пили будто воду, тут же добавляя новую порцию. Не то телосложение и здоровье, поэтому отправился проведать Матрену. Та уже порозовела, смогла сама сесть в кровати. Ребенок присосался к груди, словно пиявка, аж причмокивал. Вокруг вились взявшие вынужденный перерыв повитухи, наверное, отрабатывали гонорар.

– Намаялся баламошка, – засмеялась мать. – Ужо какой голодный!

– Корми, корми. – Я взял женщину за запястье, померил пульс. – Сейчас идет самое важное молоко, молозиво. Самый ценный иммунитет в ребенка заходит.

Матрена на меня посмотрела удивленно, но ничего не сказала. Говорит доктор непонятные слова, и ладно, главное, что всё позади уже.

Я поправил махровый халат, который мне выдали вместо испорченной рубашки.

– Пульс хороший. Дай-ка ребенка посмотрю.

В универе мы проходили шкалу Апгар: насколько жизнеспособен младенец по сумме ряда показателей. Дыхание, давление, рефлексы, цвет кожи и прочее. Когда родился, то было баллов семь, наверное. Но я же протер чистой тряпицей рот от слизи, и сейчас уже прямо молодец, уверенные баллов девять! По уму надо сразу завести на него карту и вписать показатели, ведь отдельного педиатра на Арбате нет. Так что это мой пациент и дальше. Но как измерить вес? Или давление? Какие там антибиотики? Стрептоцид? Простая манжета! Дайте мне ее, и я переверну мир. Где Рива-Роччи на пару с Коротковым? Быстрее уже делайте сфигмоманометр, невозможно работать ведь!

– Как решили назвать ребеночка? – поинтересовался я, разглядывая орущего пацана: бяда, от сиськи отняли.

– Макар, – улыбнулась Матрена. – По святцам так положено. Пьют там мои?

– Как не в себя, – покивал я. – Где мне можно прилечь на ночь? Умаялся, да и темно уже…

– Велю постелить.

И тут на моих глазах женщина, которая мучилась более суток и только что перенесшая тяжелейшее испытание – я вводил руку чуть не по локоть, – подхватывает ребенка и встает с кровати. Матрена оказалась сильно пониже меня, широкая в кости, полненькая. Нет, есть все-таки дамы в русских селеньях, коня на скаку в горящую избу введут и выведут.

* * *

Утром проснулся рано, растолкал Кузьму, который спал на тулупе, брошенном рядом с моей кроватью. Доковылял в клозет, умылся. У купца все тут было современно, никакой дыры в полу, над которой надо парить в позе орла. Да и не смог бы я ее пока освоить. Спина, к моему удивлению, практически не болела, и ноги я переставлял вполне бодро. Для себя решил, что продолжу закачивать мышцы вокруг позвоночника и заниматься физкультурой. Как говорится, в здоровом теле здоровый дух.

Зашел в гостиную. Тут, громко храпя, на полу вповалку спало несколько купцов. Я так понимаю, не из первой сотни. Духан стоял, конечно, такой, что топор можно вешать. Взял со стола несколько пирогов с визигой и малиной, поймал заспанную бабу-подавальщицу.

– Где моя рубаха?

Одежда сохла всю ночь на печке в баньке, очень приятно было надеть на себе теплое.

Провожать нас вышли обе женщины – жена купца и мать. Внезапно Матрена поклонилась в пояс, схватила руку. Поцеловала:

– Спасибо, Евгений Александрович, буду Бога за тебя молить.

Мама Калашникова, чье имя я так и не удосужился узнать, широко перекрестила меня.

Тут-то я и понял, какой высокий статус имеет врач в Москве девятнадцатого века – на уровне полицмейстера и священника.

В санях, укрывшись кожаным фартуком (шел легкий снежок), я раскрыл газету «Ведомости». Взял ее в прихожей купца на специальном столике (наверное, почтальон доставлял свежую прессу прямо до двери дома). Надо освоить эту опцию, удобно. Пробежал статью про траур царской семьи, будущую коронацию, дошел до судебного раздела. И тут меня и зацепило.

– Эй, извозчик! – крикнул я, будя посапывающего рядом Кузьму. – Езжай на Хапиловку, в суд.

* * *

Здание суда не поражало воображение. Небольшое, приземистое, никакой статуи Фемиды с завязанными глазами и весами. Зато у суда была пробка из карет и саней. Возчики ругались, махали кнутами, вся улица была засыпана конскими яблоками.

Я ткнул Кузьму локтем, тот ворча начал вытаскивать инвалидное кресло, которое тут же погрузилось по ступицы в нечищеный снег. Ладно, мы не графья, пока только учимся. Я расплатился с извозчиком, кряхтя не меньше слуги, добрел по протоптанной тропинке до крыльца. Спина давала знать о себе все больше, похоже, растрясло по дороге. У входа я уселся в кресло, и дальше Кузьма вез меня как белого человека. Клерки, адвокаты, прокуроры – все расступались и провожали удивленными взглядами.

На большой доске в приемной суда были мелом написаны фамилии и номера залов. Я нашел Гришечкина, велел Кузьме везти меня к номеру третьему. Пригладил волосы, остро пожалел, что не побрился утром у купца (небось, можно было бы слуг напрячь вскипятить воду) или по дороге к цирюльнику не заехал: делов-то на десять минут всего.

В зал мы въехали на середине речи толстого адвоката, который стоял возле загончика обвиняемого, воздев руки. Громко хлопнула дверь, все обернулись на меня. Зал битком, народ заполнил все скамьи.

– Что вы себе позволяете? – Пожилой судья в очках и мантии стукнул молотком по столу. – Где стража?

– Не надо стражи. – За соседним столом подскочил молодой чиновник в синем мундире с такими же небольшими усиками, как у меня, весь прилизанный, волоски один к другому. – Это приват-доцент Баталов. Его показания зачитывались на прошлом заседании. Он был тяжело болен, но, видимо, нашел в себе силы…

Прокурор? А может, следователь какой? Я поискал взглядом, куда приткнуться, но везде было плотно.

– Займите место в зале, – грозно произнес судья. – И постарайтесь больше не опаздывать на заседания! Раз уж вы, сударь, пострадавший и проходите по делу, на первый раз прощаю.

Кузьма, недолго думая, вывез меня по проходу в первый ряд, а сам ушел в конец зала. Я оглянулся. Бог ты мой… Рядом со мной сидел голубоглазый ангел. Виктория Талль. В черном закрытом платье, руки в меховой муфте.

– Вы? – прошептал я девушке, разглядывая убийцу.

Тощий, на голове какие-то космы, все лицо заросло бородой, глаза черные, наглые. Посмотрел на меня, отвернулся. Узнал? Похоже, да. Адвокат что-то вещал про тяжелое детство, а Вика наклонилась ко мне, тихо сказала:

– Давайте после. Мне надо с вами поговорить.

Пришлось долго слушать прения прокурора и адвоката, разглядывать жюри. Да, Гришечкина судили присяжные, одни мужчины, в основном почтенные горожане, с серебряными напузными цепочками от часов. Слушали они всех очень внимательно, я заметил, что парочка даже что-то черкает карандашами в записных книжках. И вообще, атмосфера в зале суда стояла серьезная. Судья представительный, вел заседание твердо, всем давал слово, никого не обрывал.

Адвокат, конечно, тот еще краснобай, но у него профессия такая. Понравился и прокурор. Хоть и молодой, но защитнику оппонировал грамотно, все его доводы быстро парировал и спуску не давал.

Помучив нас час или около того, судья распустил заседание, дав наказ присяжным ни с кем ничего не обсуждать: мол, еще будет возможность наспориться перед вердиктом. Гришечкина увели солдаты, приставы начали проветривать помещение – надышали мы так, что по окнам текло.

Сразу устроить тет-а-тет с Викторией не получилось: подошел прокурор, пожал мне руку, поблагодарил за визит.

– Не надеялся, не надеялся, Евгений Александрович! Когда брал у вас на дому показания, думал, скоро отпевать будут.

– Ах, как неделикатно, Емельян Федорович! – упрекнула его стоящая рядом Виктория.

– Мы, судейские, такие, Виктория Августовна. Грубые люди. Каждый день имеем дело с людскими пороками.

Ну вот я и узнал, как звали профессора Талля. Август. Все в традициях Древнего Рима. Тем временем Емеля – твоя неделя про меня забыл, сыпал комплименты Виктории, договорился даже до того, что хочет лично заехать, выразить свои соболезнования. Это он так подкатывает?

И тут я встал. Иногда бывает достаточно самых простых действий, чтобы поразить людей. Виктория ахнула, прижала ручку в перчатке к алым губкам. Емельян Федорович тоже открыл рот. Что-то хотел сказать, но так и не нашелся.

– Да, господа. – Я сделал пару шагов до вернувшегося Кузьмы, прошелся обратно к креслу. – Теперь я могу ходить.

Хвастовство – грех. Как сказано в Писании: «Не возноси себя в помыслах души твоей». Я вознес, и Бог меня сразу наказал. Накатила такая ломка, что прямо хоть стой, хоть падай. Второе сильно лучше. Тело задрожало, в глазах появились черные точки. Кости стало ломить, как никогда до этого. А я-то дурак, уже надеялся, что все, переломался. Но нет, зависимость напоминала о себе. Да и как не вовремя.

– Евгений Александрович, что же вы так побледнели? Вам плохо? – первой всполошилась Вика. – Сядьте в кресло! Немедленно, я настаиваю!

Совместными усилиями Талль и Кузьмы меня приземлили обратно, я увидел торжествующую улыбку у прокурора.

– Да, слаба плоть человека, – развел руками Емеля – чтоб ты сдох на неделе. – Мне пора, Виктория Августовна, я непременно буду вам визитировать! Не такие уж мы, законники, черствые люди, ничто человеческое нам не чуждо.

Взгляд прокурора в момент произнесения этой сентенции метался от губ девушки к ее высокой груди. Явно ничто ему человеческое не чуждо. Да и мужское тоже. И ведь ни капли его не беспокоит, что буквально несколько минут назад он проповедовал нечто совершенно противоположное!

– Кузьма, иди, найди нам сани до дома. – Я отослал слугу прочь, посмотрел на Викторию.

Та с полуулыбкой Моны Лизы слушала, как обвинитель выпутывается из длинного сложноподчиненного предложения на тему чуткости прокурорских работников.

– Мы не принимаем визиты. – Вика достала веер из сумочки, похлопала себя по ладони. – Траур. Думаю, вы должны это понять.

Прокурор смешался. Посмотрел на меня, потом на девушку.

– Позвольте откланяться.

Раз-два, и Емеля исчез из пустого зала суда.

– Евгений Александрович, я собиралась заглянуть в кофейню на Тверской. Ту, что в Голландском доме. Не составите мне компанию?

Вот так сразу? Смело, очень смело. Девушка смотрела на меня с располагающей улыбкой, ничуть не сомневаясь, что я соглашусь.

– Что же вы молчите? Может быть, вам худо, и надо позвать доктора? Или мое предложение слишком смелое и неприличное? Я только из Европы приехала, в Германии девицам дозволяется с сопровождающим посетить кофейню.

– Нет, нет, я в норме, с удовольствием выпью кофе.

Черт! Эта ломка совсем меня мозгов лишила.

– В норме? Какое забавное выражение… Вы сами его придумали?

– Где-то слышал, – помотал головой я.

Как не вовремя эта ломка, да еще с колющей болью в спине. Я сильно сжал зубы. Ничего, выдержу. Баталовы-Якубовы – они такие, не сдаются!

– Барин! – в зал ворвался Кузьма. – Беда!

– Что случилось?

– Извозчик, которого я кликнул, в падучей бьется. Свалился с козел и нырь в снег-то…

– Вези меня туда! Быстрее!

Все вместе мы направились к выходу из суда, где уже толпился народ. Молодой парень в полушубке действительно бился в припадке. Дергался из стороны в сторону, стонал. Окровавленные губы его были крепко сжаты, глаза закрыты. Парень постепенно синел. Доброхоты прижимали парня к мостовой, все глядели друг на друга, не зная, что делать.

– Помирает Яшка-то! Дайте ножик, зубы расцепить!

– Пустите, я доктор!

Мне пришлось самому зажмуриться, встать. Сквозь боль, терзающие поясницу колики… Люди расступились, я с трудом встал на колени перед извозчиком-«вампиром».

– Держите его крепче. – Я отобрал у бородатого мужика нож, которым он намеревался разжимать зубы. – Голову держи, чтобы не разбил!

Примерно через полминуты припадочный затих, обмяк, но вдруг захрипел, посинел, а потом и вовсе перестал дышать. Похоже, язык запал. Я открыл извозчику рот и посмотрел внутрь. Ну да, так и есть. Схватил валявшуюся рядом рукавицу и сунул между зубами сбоку, а то вдруг у клиента эпистатус, сейчас на фоне кислородного голодания новый припадок начнется – и прощайте, пальцы. Теперь не закроет. Заглянул еще раз в рот. Тут полно крови, прикусил во время припадка. Попытался схватить кончик языка, но пальцы соскальзывали.

– Дайте срочно платок!

Первая сообразила Вика. Дернула батистовый платочек из рукава, протянула мне.

Я обмотал им пальцы, еще раз залез в рот. Ага! Что-то нащупывается. Дернул раз, другой. Наконец, вытащил язык. Парень вдохнул в себя воздух, как в последний раз. Синева начала уходить.

– Жив!

– Смотрите, глаза открыл…

Публика начала креститься. Я перевернул больного на бок, вытащил изо рта рукавицу.

– Несите его в суд, в тепло. И положите вот так же на бок. Ясно?

Извозчики согласно закивали.

* * *

– Невероятно! Как вы не испугались ему лезть в рот? И как догадались, что запал язык…

В кофейне Виктория болтала без умолку. Я сначала поддакивал, потом просто молча слушал. Мне надо было в туалет, почему-то казалось, что на руках остались следы крови. Странно, конечно, на меня за всю карьеру кубометры разных жидкостей проливались, а тут такое… Но спина не отпускала, а я как представил, что буду лавировать в коляске среди столиков, да еще кого-нибудь задену… Нет, тяжела все-таки жизнь инвалида. Поэтому я молча и, надеюсь незаметно, тер руки салфеткой, спрятав их под столом.

В кофейне практически все сплетничали о свадьбе Николая II. Торжество состоялось в Большой церкви Зимнего дворца. Ради бракосочетания царской семье пришлось отступить от траура по почившему Александру III. Это вызвало неодобрение в обществе. Неужели нельзя было отложить женитьбу хотя бы на пару месяцев? Да и сама Александра Федоровна тоже вызывала сомнения. Дальняя родственница, снова немка…

– Вы опять бледны, – заметила Вика в тот момент, когда официант принес нам заказ – кофе и пирожные безе.

А я-то нормально не завтракал! Так и захотелось с ходу наброситься на эти безешки. Может, заказать чего-нибудь посущественнее? Но меню кофейни не предполагало чего-либо более существенного. Я остро позавидовал Кузьме, который сейчас в соседней чайной, расположенной во дворах, ест хлеб с маслом и пьет кяхтинский с сахаром вприкуску. Я бы тоже не отказался.

– Все хорошо, я вас слушаю… – А сам думал, что срочно нужны перчатки. И халат. Вот прямо сегодня. Без этого работать никак нельзя. С годами даже не замечаешь свою спецодежду: пришел на работу, сразу переоделся. Руки уже без участия коры головного мозга находят в нужном месте ручку, фонендоскоп и пачку с бумажными салфетками. Входишь в перевязочную – маска сама на нос заползает. А тут как раздетый, честное слово.

Вдобавок к кофе и пирожным Виктория возжелала фруктов – апельсин и еще что-то.

– Вы меня простите, ради бога… – Дочка профессора умела красиво краснеть. – Я первый раз в кофейне после приезда из Германии, как с цепи сорвалась. У нас сейчас одни печальные хлопоты, маман закрыла салон в доме, куда приходили все друзья, мы не музицируем, одни бесконечные молитвы, походы в церковь. Ужасное время. Я так скучаю по papá, ночами не сплю, все глаза выплакала.

На дивных ресницах Вики появились капельки слез. Я быстро подал девушке вторую салфетку – платок-то мы ее того, испортили с эпилептиком. Оглянулся. Ну да, нас разглядывала вся кофейня. Небритый инвалид в кресле, симпатичная девушка в черном траурном платье. И плачет красиво, не навзрыд, а элегантно, промакивая глаза платком. Сцена так и просится в женский роман, которыми тут завалены книжные магазины. Он был беден и несчастен, она – дочка графа или князя. Они любят друг друга, но не могут быть вместе…

Вика смогла взять себя в руки, мы набросились на пирожные и кофе.

– Мне почему-то хочется быть с вами откровенной, Евгений Александрович, – тихо произнесла девушка. – Есть в вас что-то… Не могу даже выразить это словами. Необычность какая-то. Вас уже похоронили, а вот вы ходите.

– Слушаю вас, Виктория Августовна… – Я пропустил комплимент мимо ушей.

– Просто Виктория.

– Тогда я для вас просто Евгений.

А еще нам пора на съемки сериала «Просто Мария». Нет, какой же все-таки циничный двадцать первый век. Я ловлю себя на мысли, что в голове просто какой-то огромный стальной щит из иронии и сарказма. Непробиваемый.

– Отец оставил дела в большом беспорядке. – Грустная Вика помешала ложечкой остатки кофе в чашке. – Выяснилось, что дом заложен по займам, банковские счета пусты.

– Профессор брал деньги в банках? А на что?

– Мама подозревает, что на какие-то исследования. Но коллеги отца ничего точно не знают.

– Может, это как-то связано с Гришечкиным? На что ему были нужны деньги?.. Не просто так же он устроил налет?

– К сожалению, Гришечкин о своих мотивах молчит… – Вика пожала плечами.

– Расскажите о нем.

Мой несостоявшийся убийца был натуральным Ломоносовым. Из разночинцев, закончил гимназию с золотой медалью, добился именной стипендии московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Несколько научных работ в разных областях. И в химии Гришечкин преуспел, и в биологии. Последние его статьи были на тему медицины – студент изучал туберкулез. И, говорят, добился какого-то прорыва.

– Как все ужасно обернулось. – В глазах Виктории опять появились слезы. – Отец такие надежды на него возлагал. А почему вы, кстати, спрашиваете про Гришечкина? Вы же работали с папой вместе долгие годы и все знаете про этого ужасного человека!

– Всегда полезно узнать мнение с другой точки зрения.

Горю! Горю синим пламенем. Надо срочно менять тему.

– Виктория… – Я взял девушку за руку. Она вздрогнула. Неимоверное нарушение этикета. На нас опять начала смотреть вся кофейня. – Это ужасная кончина профессора… Вам надо отвлечься чем-то. Да и денежные дела семьи привести в порядок. Мне предложили практику городского доктора на Арбате. Хороший оклад, премии. Не хотите пойти ко мне в помощницы?

Глава 6

– Но я… я ничего не умею, – залепетала девушка, вытаскивая руку из моей ладони. – Это такое неожиданное предложение!

– Я всему научу. В медицине есть несколько сложных процедур, остальное – рутина.

Виктория задумалась, теребя салфетку в руках.

– А давайте вы все сами изложите моей mamá? Без ее согласия я вряд ли осмелюсь…

Ну что ж… Мне нужен помощник, а если врачебные будни будет скрашивать Вика… Тут можно рискнуть.

Я расплатился по счету, попросил девушку помочь мне добраться до выхода. Под прицелом десятка глаз мы проехали всю кофейню, вышли на улицу. Там пришлось опять месить снег, но заезжать в чайную не потребовалось: я постучал в окно, и мы получили распаренного, красного Кузьму.

Скачать книгу