Неожиданный наследник бесплатное чтение

Пролог

Сегодня в обычно шумных и многолюдных залах Большого Царскосельского дворца было необычно тихо. Вернее, подобное происходило уже несколько недель подряд. По роскошным анфиладам, недавно перестроенным великим Растрелли, не фланировали придворные, а в залах не звучала музыка и смех. Если днём дворец посещали многочисленные чиновники и вельможи, то вечером его жизнь замирала.

После пышной коронации новой императрицы, состоявшейся два года назад, редкая неделя в Царском Селе проходила без какого-нибудь приёма. Пусть резиденция считалась летней, но многочисленные придворные слетались сюда, будто мотыльки на огонёк, оживляя каждый уголок огромного дворца. А тут вдруг гнетущая тишина и ощущение пустоты.

В небольшом кабинете собрались люди, которые сейчас определяли политику огромной державы, раскинувшейся от Балтики до Аляски. Вернее, это были одни из самых верных соратников, на которых могла положиться Екатерина. Желающих проявить себя и даже умереть за милости императрицы хватало. А вот людей, умеющих думать и молчать, было гораздо меньше. Да, в кресле, изготовленном французскими мастерами, расположилась самодержица всероссийская, более двух лет самостоятельно правившая огромной империей.

Хозяйка кабинета, одетая в весьма скромное платье, примостилась возле голландской печки, положив ноги в изящных туфельках на специальную подставку.

Напротив царицы сидело пятеро мужчин очень разных внешне и внутренне. Всех их объединяла безусловная преданность императрице. Если Алексей и Григорий Орловы просто сделали ставку на немецкую принцессу, возглавив заговор, возведший её на престол. Но с ещё двумя вельможами дела обстояли сложнее. Глава Тайной экспедиции Шешковский[1] и генерал-прокурор Сената Вяземский[2] заняли свои должности благодаря безупречной службе и репутации неподкупных людей. Оба получили назначения в этом году и пока убеждали Екатерину, что она сделала правильный выбор. А сенатор Суворов[3], расположившийся между этой парочкой, всегда был её надёжной опорой и сейчас ведал политическим сыском, дополняя и помогая экспедиции. Злые языки поговаривали, что Василий Иванович поставлен наблюдателем за главным опричником державы. Впрочем, произносились такие речи шёпотом и исключительно в узком кругу.

Последние дни дались Екатерине нелегко. Дело в том, что она не могла более помыслить себя без сладкого ощущения, которое даёт власть. Это чувство буквально впиталось в её душу, доставляя удовольствие сродни физическому. А ещё императрица давно убедила себя, что судьба выбрала именно её, дабы справедливо править миллионами людей. Но вдруг удар, которого никто не ждал. И дело не в каких-то заговорщиках или вражеском войске, стоявшем у стен Санкт-Петербурга, что звучало как чистая глупость. Ибо Российская империя в нынешнем виде сама могла отправить армию на штурм любой европейской столицы.

Ларчик беспокойства царицы открывался просто. Её десятилетний сын слёг с тяжёлой простудой, незнамо как приобретённой в августе. Состояние цесаревича ухудшалось с каждым днём, и сегодня лейб-медик сообщил, что Павел Петрович окончательно обессилел, впав в забытье. Мальчик даже перестал стонать и метаться в горячке. Священник уже причастил так и не пришедшего в себя наследника. Консилиум лучших медиков Российской империи тоже был непреклонен – её сыну осталось жить не более двух дней.

Именно это и стало причиной тайного совещания с самыми преданными людьми.

Не сказать, что Екатерина была бесчувственна. Она по-своему любила сына, который с годами всё более походил на своего отца, столь ей ненавистного. Только власть была дороже ребёнка и других людей. Но именно от мальчика, умирающего в соседнем крыле дворца, зависела её судьба. Ведь без него она лишалась всех оснований на престол.

Можно сколько угодно рассуждать, что ребёнок не может править и потому короноваться должна его мать. Только без Павла она становилась никем. Вряд ли кто-то назовёт Екатерину узурпаторшей, но это пока. И никто не гарантирует ей спокойного правления в стране под названием Россия.

Поэтому, будучи правительницей, в первую очередь заботящейся о благе государства, она собрала самых верных сторонников. Кстати, троица старших по возрасту вельмож видела в ней не только возможность возвыситься. Настрадавшись от непонятных и необдуманных указов Петра, царство ему небесное, они вполне осознанно пошли на преступление, лишь бы избавить империю от самодура и предателя.

– Господа, я собрала вас здесь, дабы обсудить приключившиеся обстоятельства, – Екатерина, наконец, нарушила повисшую в кабинете тишину, – Как люди государственные и заботящиеся о благополучии вверенной нам господом державы, мы обязаны принять решение. Моё сердце разрывается от боли, но медики утверждают, что Павел доживает последние часы. Дай бог, если всё обернётся вспять.

Императрица показательно перекрестилась, глядя на икону Николая Чудотворца, установленную в углу. Присутствующие как один дружно поддержали Екатерину размашистым крёстным знаменем. После небольшой паузы хозяйка земли русской продолжила.

– Александр Алексеевич, как человек наиболее опытному в юридических делах, тебе держать первое слово.

Князь Вяземский сразу подобрался и быстро оглядел присутствующих. Он не особо любил Шешковского с Суворовым, но понимал необходимость для державы в столь честных и решительных вельможах. С братьями всё было ясно, и генерал-прокурор старался лишний раз с ними не заговаривать. Хотя Алексей Орлов небесталанен и может принести России немало пользы.

– Я вижу только один выход, Ваше Величество, – тихо произнёс князь, – Мы все будем молиться за выздоровление Его Высочества. Но в случае трагической развязки нам придётся освобождать шлиссельбургского узника. Можно вернуть из ссылки его младшего брата и объявить наследником. Но что тогда делать с заключённым? А других приемлемых для державы ходов я не вижу.

Екатерина мысленно усмехнулась, едва не выдав свои чувства. На самом деле судьба «шлиссельбуржца» давно решена. До мятежа, во время которого его должны устранить, оставалось всего два месяца. Более года она готовила этот прожект, старательно избегая привлекать к нему своих главных сподвижников. И тут такая насмешка судьбы. Нет, в душе она понимала, что державе нужен наследник. Только названный Вяземским человек был последним в списке претендентов, которых она готова утвердить. Но князь одновременно был прав. Иного выхода просто нет.

Поэтому не высказала никаких эмоций, ибо знала, какую персону предложит Вяземский. Присутствующие вельможи тоже промолчали, разве что её любимый Гриша скривил лицо.

– Все понимают, что у правительницы должен быть наследник. Это успокоит общество. Иван – не коронован и особой опасности для разрушения нынешней политической ситуации не представляет. В крайнем случае, вернём из ссылки Петра или Алексея Антоновичей[4], – повторил уже сказанное, явно нервничающий князь.

Дипломатический пассаж генерал-прокурора вызвал очередную мысленную усмешку императрицы. Понятно, что общество не только потребует наследника в случае смерти её сына. Многие придворные группы с радостью окунутся в интриги. Ибо появление персоны такого уровня совершенно меняет нынешние расклады политического пасьянса. Сделав небольшую паузу, Екатерина посмотрела на Шешковского. Главе Тайной экспедиции хватило намёка, чтобы обозначить своё мнение.

– По моим данным, Иван безумен или близок к этому. Большую часть времени он находится в полубессознательном состоянии, периодически говорит с самим собой, иногда смеётся или кричит, а затем впадает в беспамятство. Его братья и сёстры также скорбны умом с самого детства. Особой опасности они не представляют. Но в свете сложившейся ситуации я бы перевёз всё семейство в столицу. Ими легко управлять и нельзя позволять кому-то подобраться к этим простодушным людям.

Увидев очередной молчаливый вопрос императрицы, Степан Иванович тут же пояснил.

– Ваше Величество, в случае трагичного исхода, появится большое число желающих воспользоваться моментом. Посему считаю, что лучше держать внуков Анны Иоанновны под рукой, – улыбка Шешковского больше напомнила змеиный оскал, если такой есть на свете, подумала Екатерина, – И нам будет легче выявлять и ловить всяких бунтовщиков, кои сразу появятся. Уже сейчас в салонах наблюдается повышенное оживление. Пока всё ограничивается сплетнями, но это только начало.

– Вот, суки! – не выдержал Григорий Орлов и ударил кулаком по столику, едва его не сломав, – Всё им неймётся! Антоновичей на царство захотелось? А ты значит, свои игры сразу задумал? Чего ещё?

– Успокойся, Гриша, – сразу одёрнул фаворита младший брат, – Степан Иванович дело говорит. Лучше всех возмутителей спокойствия держать при себе, дабы знать их намерения. Пусть брешут и сплетничают. Когда придёт время, возьмём за жабры наиболее дерзких.

Императрица благодарно кивнула более умному представителю семейства Орловых, и перевела взгляд на Суворова.

Судя по всему, сенатор хотел отсидеться в сторонке или обойти стороной столь щекотливый вопрос. Но сейчас не время играть в дипломатию.

– Раз нет других вариантов, то предлагаю согласиться с предложением князя, – Василий Иванович даже сразу переложил ответственность на Вяземского, – Другой вопрос, что нам делать далее? Иван безумен и ему двадцать четыре года. Его братья тоже не юнцы. Как быть? Не держать же их в клетке? Но подобные наследники России без надобности. Значит, необходимо подумать об их потомстве, путь это и звучит грубовато. Из их детей уже можно воспитать достойных людей, передав им в будущем права на престол. Только надо тщательно подойти к выбору кандидаток в невесты. А далее оградить детей от тлетворного влияния наших придворных. Эти испортят и собьют с толку кого угодно. Но пока наследником стоит признать Иоанна.

Екатерина задумалась и несколько минут молчала, повернувшись в сторону подсвечника, освещающего небольшой кабинет. Она прекрасно понимала, что русское дворянство, так лихо поддержавшее её при перевороте, может быстро изменить своим пристрастиям. А находящийся рядом наследник и его семья, станут хорошей возможностью по выявлению бунтовщиков и заговорщиков. По идее, он будет самым обыкновенным заложником, выполняющим её повеления и служащим прекрасной ширмой. Подобная ситуация не так уж плоха. Но что-то смущало её разум при обсуждении кандидатуры Ивана. Она читала отчёты его надзирателей и никак не могла избавиться от ощущения некой неправильности.

– Господа, я приму решение немного позже, – произнесла императрица и в последний момент заметила знак, поданный Алексеем, – Жду вас с докладом послезавтра. А братья Орловы пусть останутся.

Трое вельмож вскочили со своих мест, облобызали протянутую ручку и быстро удалились. Екатерина же посмотрела на Алексея, надеясь, что верно поняла его знаки.

– Есть у меня задумка, – произнёс младший Орлов, – Она позволит не бояться Ивашку и его братьев. Суворов всё верно сказал насчёт поиска невест. Да только Василий Иванович мыслит слишком узко, всё больше о государственном благе печётся. А нам надо думать глубже. И в первую очередь, как обезопасить ваше правление. Это, конечно, если Павел Петрович не выживет. Прошу простить за излишнюю откровенность, если мои слова вас расстроили. Касаемо самой ситуации, то есть у меня одна мысль.

По мере изложения прожекта Алексея Екатерина сначала удивилась жестокости и цинизму замысла, но быстро нашла себе оправдание. Ведь именно на неё возложена тяжкая ноша по управлению Россией. И ни один человек не должен стоять на этом пути. Она одобряла план Орлова, надо только всё хорошо обдумать. Но вдруг своё слово решил вставить её любимый Гриша.

– Это не по-христиански! – воскликнул старший из братьев, – Одно дело держать царевича в каземате и совсем другое задумывать подобное! Лёшка, ты о чём глаголешь?

Императрица в очередной раз поймала себя на мысли, насколько различаются братья. Алексей предложил замечательный выход из создавшейся ситуации. Пусть он и выглядит весьма неприглядно. А вот старший Григорий сразу начал возмущаться. Жалко, что она так ошиблась, выбирая себе опору. Именно Алексей больше подошёл бы на роль фаворита. Но Гриша ей люб, ведь сердцу не прикажешь. Что же делать?

– Алексей Григорьевич, пока утвердим твою затею, – наконец ответила императрица, – А с твоим братом я обсужу всё позже.

Тут раздался стуку в дверь. Влетевший в залу дежурный офицер был бледен и с трудом выдавил:

– Его Высочество скончался!

Глава 1

Сентябрь 1764 года, Шлиссельбургская крепость, Российская империя.

Кап-кап. Эти надоевшие звуки, будто молотком били по голове. Видать, снова протекает крыша, и чинить её пока не собираются. Оно и немудрено, ведь осенью опять натечёт воды и придётся начинать сначала. Или осень уже наступила? А какой сейчас вообще месяц? Хотя, неважно. Я давно потерял счёт даже годам. Сколько меня здесь держат, одному богу известно.

Странно, что я выпал из своего обычного забытья. Ведь так хорошо уйти в мир грёз и не видеть опостылевший и полутёмный каземат, пропитавшийся нечистотами. Сам я давно не замечаю ужасного запаха, идущего от моего тела или гнилого матраца, служащего мне постелью. Но кривая рожа надзирателя, который входя в каземат, обматывает её платком, говорит о многом. Охранник думает, что я ничего не замечаю. В том числе плевки в миску с варевом, которое не стала бы есть даже собака. Сначала мне приходилось изображать некую отстранённость, дабы уйти от назойливого внимания тюремщика. Но затем сладкое забытьё стало отдушиной, позволившим не обращать внимания на происходящее вокруг. Далее я перестал понимать, где сон, а где явь.

А ведь сначала всё было не так уж плохо. Если первые дни заточения в небольшой и сырой комнате, можно обозначить таким словом. Но затем моя жизнь начала превращаться в кошмар, потому я и хотел быстрее забыть о происходящем.

Началось всё с пыток. Когда меня просто так могли избить палкой или облить ледяной водой. Иногда целыми днями я не видел еды кроме миски с вонючей и грязной водой. Затем снова избиения, под полное молчание истязателей. Молить о пощаде было бесполезно. Мне даже не удосужились ответить на вопрос – за что? Чем и кого прогневил юноша пятнадцати лет, навсегда лишённый возможности видеть солнце? Почему его изо дня в день подвергают мукам? Или кто придумал ужасное истязание под названием неизвестность? В дверь вставляется ключ, и скрип петель оповещает о приходе надзирателей. А ты находишься в недоумении, что принесёт этот день. Новые издевательства? Или молчаливый охранник просто вынесет ведро с испражнениями, оставляя миску с варевом и иногда жёстким куском хлеба. И так изо дня в день, неделя за неделей, месяц за месяцем. За что?

Страшнее всего было молчание. Ведь тебе не говорят ни одного слова, пусть и бранного. Будто ты бездушная деревяшка, а не живое существо. Даже когда начались измывательства, меня били и поливали ледяной водой молча, под гнусные ухмылки надзирателей. И единственный вопрос, который я задавал палачам, а затем себе – почему всю жизнь меня держат взаперти? За что?

Представьте себе, что сначала вас в младенчестве оторвали от матери. Её светлый образ до сих пор является мне во сне, хотя я давно не помню родного лица. А затем много лет вы живёте под надзором в крепости на севере, где только строгие монахи иногда уделяют тебе внимание. Так проходит ваше детство среди чужих и чёрствых людей. Благо со мной тогда ещё разговаривали, даже обучили грамоте и счёту. А отец Илия иногда говорил, что я имею склонность к математике и изредка меня хвалил. Это были лучшие дни в моей жизни, ведь ранее я не слышал от людей ни одного доброго слова. Комендант крепости был хорошим человеком и даже вызвал медика, когда я заболел оспой. Так, мне удалось дожить до пятнадцати или шестнадцати лет, назло провидению. Благо тогда вызвали медика и помогли мне вылечиться. Доктор в разговоре с комендантом удивлялся, что я крепок здоровьем, а не гнию заживо от чахотки или иных хворей. Потом стало совсем плохо.

Ведь меня перевезли сюда. И я оказался в тёмном каземате, куда еле проникали солнечные лучи. А матрац, наполненный гнилой соломой, последний раз меняли много месяцев назад. Времена года я определяю по теплу и холоду. Ибо летом здесь невозможно дышать, а зимой приходится кутаться в полуистлевшее одеяло и стучать зубами. Но ко всему можно привыкнуть, даже к молчанию окружающих. Только им оказалось этого мало, и далее начался настоящий ад. Избиения сопровождались обливанием, а к морению голодом добавлялось несколько дней без воды. Когда я уже не мог ворочать высохшим языком, мучители давали мне напиться. И всё под молчаливые усмешки. За что?

А ещё меня сажали на цепь, будто пса. Но относились хуже, нежели к несчастному животному. В монастыре у меня был кобель по кличке Гельмут. Только он спокойно бегал по двору без всяких цепей. Я ласково называл единственного друга Геля, кормил его и посвящал в свои самые сокровенные тайны. Никогда в жизни до монастыря и тем более после, я не встречал живое существо, которое бы меня любило. Была ещё мама, но я её уже не помню. Потом Гелю убил офицер, прибывший забирать меня из крепости. Собачка просто полаяла на нового человека, как делала это всегда, размахивая хвостом и выпрашивая снедь. И за это его закололи шпагой, а меня первый раз в жизни избили. Ведь я посмел заступиться за самое родное существо и наговорил убийце множество гадостей. Тогда, лёжа в неказистой келье, глотая слёзы вперемежку с кровью из разбитых губ, я первый задал вопрос. За что?

Позже мне стало всё равно. Издевательства надзирателей, их ухмылки или изредка заходящие офицеры, показательно морщащие нос, закрываемый надушенным платком, более меня не трогали. Тогда я всерьёз задумался, что лучше самому уйти из этой жизни. Да и можно ли назвать подобное существование жизнью? Но вскоре всё поменялось. Нет, меня не перестали бить, обливать ледяной водой и сажать на цепь. Просто в мою действительность ворвался новый человек. Хотя, сложно назвать его живым существом.

Звали его Майор, именно так он представился в первый раз. Сначала я подумал, что мой разум пытаются захватить демоны и прочие адские порождения, о которых рассказывал отец Илия. Ещё я подумал, что схожу с ума. Но голос в моей голове просто смеялся, произнося множество непонятных слов. Только не было в них зла или насмешки. А когда он лучше узнал о моей судьбе, то проникся искренним сожалением. Хорошо, что не жалостью. Подобное чувство претит всему моему существу. Больше я ненавижу только людей, измывавшихся надо мной и посадивших в каземат.

Мы понемногу узнавали друг друга. Но для этого мне пришлось выучить необычный язык нового друга. Его речь оказалась чужда, и одновременно, так близка к моей. Но что мне было известно о языках? Когда мы начали немного понимать друг друга, Майор верно заметил, что я ещё ребёнок. Не знаю, сколько мне тогда исполнилось лет, но моё лицо уже начало зарастать бородкой. Надзиратели одно время кривились. И в итоге решили меня брить, но не более одного раза в две или три недели. А ещё им доставляло особое удовольствие карябать мою кожу тупым лезвием, смачивая его в холодной воде.

Только они опоздали. К тому времени я уже стал совершенно иным человеком. И всё благодаря моему другу. Сначала он объяснил, как не реагировать на издевательства. Ведь страшнее боли была неизвестность и отношение, будто к неразумной зверюшке. Майор же просто попросил воспринимать происходящее как испытание, насланное высшими силами. Мол, глупые истязатели сами не ведают, что помогают закаливать мой дух и плоть. Ведь с каждым разом проще терпеть боль от ударов, а постоянные обливания делают тело крепче. С ошейником на шее и глупыми ухмылками молчаливых палачей стало ещё легче. Я просто забывал обо всём и не обращал внимания на надзирателей. Ведь всеми моими мыслями и устремленьями завладел таинственный пришелец.

Оказалось, что Майор не демон или посланник ада. Он такой же человек, только из далёкого будущего. Немного позже, когда я выучил его странную речь, оказавшуюся русским языком далёких потомков, мне позволили узнать больше. Наш православный воин оказался прикованным к креслу, ибо полученные раны не позволяли ему передвигаться самостоятельно. Сначала он держался, но затем начал пить. И вот в один из моментов забытья, когда разум Майора находился во власти Бахуса, он встретил меня. Когда мы обсуждали этот момент позже, то оба хохотали как сумасшедшие. Я ведь вначале перепугался до икоты. Но оказывается, бравый воин тоже струсил. Мой новый друг пытался сослаться на какую-то необычную горячку. Но я никак не мог понять, отчего болезнь может быть белого цвета.

Прознав о моей нелёгкой доле, Майор отринул всякие глупости. Он почти бросил пить и отдал часть своей нелёгкой жизни одному забитому юноше, давно смирившемуся со своей судьбой. В первую очередь новый друг занялся моим воспитанием и обучением. Теперь каждое утро я начинал со странных упражнений под замысловатым названием УФЗ[5]. Мне иногда казалось, что учитель очень хочет надавать подзатыльников своему нерадивому ученику. Ведь ему было сложно объяснить, какие упражнения надо выполнять. Но он стойко терпел мои ошибки и в итоге признал, что я делаю успехи.

Сначала Майор был в самой натуральной растерянности. Ему оказалось сложно понять, что взрослый юноша незнаком с простейшими словами. Но постепенно дело пошло – я изучал необычный язык, а учитель знакомил меня со своим сказочным миром. Всё-таки мне удалось увидеть немного окружающей реальности, чтобы понять невозможность существования самоходных повозок, летающих механизмов и даже домов в три, а то четыре десятка этажей. Я и половины слов таких ранее не знал, но благодаря Майору догадался об их сути.

Ещё мой нежданный спаситель любил математические задачки и шахматы. Первое давалось мне довольно легко, спасибо отцу Илие. Вот со вторым вначале было плохо. Нет, я несколько раз видел, как монахи играли в столь сложную игру. Мне даже объяснили общие правила и два раза разрешили двигать фигуры. Майор же пытался учить меня по науке, заставив представить игральную доску мысленно. Вначале у нас ничего не получалось. Зато я узнал, что есть такой странный ход Е5. Учитель ещё хихикал, почему-то поминая лошадок[6]? После моего недоумения он попытался рассказать о необычной забаве из будущего. Там несколько здоровенных и богатых мужчин бегает за мячиком, а за этой дурью наблюдают тысячи бедняков, ещё и платит за это деньги. Но я в это не поверил. Получается, что они построили дома, подпирающие небо и научились летать, но тратят время на столь глупые занятия? Наверное, Майор потому и хихикал, что подшучивал надо мной. Где это видано, чтобы богатеи бегали на потребу нищим?

Но больше всего мне полюбился кроссворд, это когда нужно угадывать спрятанные слова. Правда, вначале учитель ворчал про мою дурь и неумение изобразить в голове нужный образ. Ведь шахматную доску я с трудом представил, хоть игры у нас и не получилось. А вот все эти пересекающиеся линии я долго не мог понять. Но затем Майору как-то удалось передать мне мыслеобраз. Именно так он назвал изображение, сначала повергшее меня в панику. Но постепенно дело пошло. Только я не знал очень многих слов, чтобы отгадывать столь сложные вещи. И начали мы с шахмат, с коими мне было легче. Далее наставник принялся обучать меня буквам, чтению и забавным упражнениям. Мне очень нравились разного рода загадки, задачки и шарады, вместо тягучих объяснений о строении мира или состояния воды. Так и проходило моё обучение, более напоминавшую игру.

Понятно, что с особым нетерпением я ждал рассказов и картинок о невероятной жизни иного мира. Учитель никогда не говорил о прошлом своей страны, узнав, как меня зовут. Ведь сначала я представился Григорием, как долгие годы называли меня надзиратели и монахи. Так, они хотели заставить несмышлёного мальца забыть о своём настоящем имени. Только я помнил, как мама звала меня Иоганном. А папа всегда ворчал и говорил, что я Иоанн. Мама! Папа! Сколько раз я пытался вспомнить ваши лица! Но не смог. За что?

Описание сказочного мира Майора помогало мне забыть о происходящем вокруг. Он как раз появился в тот момент, когда я задумался о самоубийстве. Только наставления отца Илии отвращали меня от подобного шага.

Иногда друг пропадал на долгое время, но мне было чем заняться. Забавные задачки по математике, мысленное умножение и сложение больших чисел, шахматные ходы и просто размышления о сказочном мире, поглощали всё моё время. Но я продолжал выполнять и другие задания Майора, делал зарядку и чистил зубы специальной палочкой. Кстати, я узнал много новых слов вроде «автомобиль» и «паровоз», что означает самоходные повозки. Ведь мне удалось освоить забавную речь иномирянина и боюсь, что теперь меня не поймут окружающие.

Хотя, с кем здесь разговаривать? Годами меня старательно не замечают, даже когда дают возможность умыться и стригут отросшие волосы с ногтями. В столь знаменательный день темницу посещает хмурый офицер и наблюдает за происходящим действом. Ранее я пытался с ним заговорить, но возобновившиеся побои быстро доказали глупость подобного поступка. В итоге мне оставалось мысленно разговаривать с самим собой и всё реже появлявшимся Майором.

Сейчас понятно, что мой друг тяжело болел и, скорее всего, продолжал крепко выпивать. Иногда проскальзывало в его словах отчаяние и одновременно осуждение собственной слабости. Мол, некогда сильный человек, а стал рабом зелёного змия. Но тогда я воспринимал всё будто сказку и необычную игру с пришельцем из другого мира. А змей представлялся чудищем, с которым сражается православный воин. Но мне были не важны чужие переживания и занимали только истории с играми. А ведь человек тоже страдал и мучился от невозможности полноценно жить.

Постепенно появления моего друга становились всё реже, и отчаяние столь долго отгоняемое, овладевало моими мыслями. Я давно не обращал внимания на окружающую обстановку и только ел, испражнялся, изредка тренируя своё тело. Ибо в первую очередь Майор требовал доклад о проделанной работе. Он всегда твердил, вызывая у меня улыбку, что нет страшнее на свете существа, нежели незанятый солдат, ибо тот сразу начинает творить различные глупости.

А потом учитель пропал. Сначала я считал дни, затем недели, а позже забросил это дело. В предательство не верилось, ведь он всегда радовался нашей встрече, хотя и старался вести себя строго. Гоню от себя нехорошие мысли о потере человека, относившегося ко мне по-людски, а не как к зверюшке. Нет, я продолжал бороться и долго гнал накатывающее чувство отчаяния. Мне удалось начертить на лежаке шахматное поле и из кусочков дерева сделать фигурки. Таким образом, я играл в шахматы сам с собой. Приходилось скрывать всё истлевшим и сырым матрасом, да и сами клетки с фигурками выглядели убого. Зато хоть какое-то развлечение. Ещё были многочисленные задачки учителя, не дававшие покоя моему мечущемуся разуму. Большую часть из них мне удалось решить. Я вспоминал все наши беседы и надолго уходил в себя, наслаждаясь теми чудесными временами, вспоминая сказочные мыслеобразы. Но надолго меня не хватило. Последние недели я просто бездумно смотрел в одну точку и впадал в забытье. Изредка мне удавалось выйти из этого полусна или полубреда, заставив себя сделать очередной подход из отжиманий и приседаний, прислушиваясь, как бы ни подкрался надзиратель. Один из них очень любил ходить на цыпочках и резко распахивать небольшое окошко. Ранее для меня это служило дополнительным развлечением. А затем стало обыденностью, но я всегда оставался настороже.

Очередной день, похожий на остальные, не предвещал ничего необычного. Утром я умылся из ведра с грязной водой, почистил зубы при помощи палочки и сделал разминку. Чуть позже заскрежетал ключ в замке, и дверь со скрипом отворилась. Неряшливый надзиратель привычно сморщился, поставил на пол миски с варевом и водой, посмотрел на ведро с помоями, но не стал его выносить. Я же проглотил привычную и отвратную кашу, а затем сел поудобнее, обхватив ноги руками. В темнице пока не холодно, значит за стенами позднее лето или ранняя осень. Но я давно потерял счёт времени, потому не стал рассуждать о происходящем снаружи. Постепенно моё сознание покинуло бренный мир и перенеслось в обычное состояние полудрёмы, перемежаемое приятными воспоминаниями.

Вдруг за дверью послышалась какая-то суета. Вроде время помывки и стрижки ещё не пришло. Поэтому я не уделил внимания подозрительному шебуршанию и открывшемуся два раза окошку. А вот далее начались самые настоящие чудеса.

Сначала в темницу забежали сразу два взволнованных надзирателя. Сквозь полузакрытые веки я с удивлением наблюдал за их растерянностью и метаниями. Некоторое время охранники осматривали моё пристанище и наконец, приняли решение. Один схватил ведро, второй миски и оба выбежали в коридор, захлопнув дверь, но, не закрыв её на ключ. Через какое-то время появился один из них и принялся подметать загаженный пол. Его собрат прибежал немного позже, притащив новый матрац и одеяло. Меня осторожно поставили на ноги и убрали с лежанки остатки тряпок, едва прикрывающих сгнившую солому. На этом непотребстве я спал последние два или три года. Одеяло мне заменяла какая-то ветошь с неопределяемым цветом. В общем, за какие-то мгновения моя постель преобразилась. Давненько я не дышал запахом свежей соломы. Хорошо, что из-за растерянности, тюремщики не увидели исчерченной поверхности лежака.

Но это было ещё не всё. Один из надзирателей вдруг заговорил.

– Надо приодеть нашего юродивого. Уж больно он обветшал да завшивел, – хриплый голос нарушил многолетнюю тишину моей обители, – Только одёжки подходящей нет.

– Ничё, так сойдёт, – произнёс второй надзиратель, – Надо только рубаху с портками сменить. Давай быстрее выноси мусор и всю эту гадость. Я же за одеждой схожу.

Признаться, я с трудом понял, о чём говорит эта парочка. За последние годы мне приходилось общаться только с Майором, изрядно позабыв родную речь. Ведь меня даже истязали молча, пытаясь довести до совершенно безумного состояния. Этот вывод сделал учитель, когда я описывал свою жизнь. Но общий смысл, произносимый двумя ненавистными рожами, я уловил.

Через какое-то время оба надзирателя вернулись. Один из них, морщась от брезгливости, сорвал с меня рубаху и штаны, а второй быстро протёр мокрой тряпицей. Далее на меня надели обновы и разрешили сесть на лежанку. А затем наступило ожидание причины произошедшего переполоха. Хорошо, что это заняло мало времени. Новый скрежет замка и скрип двери раздался буквально минут через десять после ухода мерзкой парочки.

А вот новые действующие лица меня несказанно удивили. Первым в темницу заскочил один из надзирателей, держа в руке масляную лампу. Я аж немного поморщился от раздражающего света, ибо привык к полутьме. Следом в каземат зашёл офицер, осуществляющий пригляд, когда я мылся и стригся. Вернее, в тот день с меня сдёргивали одежду, обливали холодной водой и быстро срезали волосы с ногтями. Терпеть не могу его брезгливую гримасу, наползающую на худое лицо, при появлении в моей темнице. Сейчас же черты лица мучителя разгладились и приобрели какое-то угодливое выражение. Он даже не подносил к носу надушенный платок, в отличие от второго офицера.

Гость сильно отличался от помятого и блёклого тюремщика. Его чёрный мундир покрывало золотое шитьё, состоящее из нескольких полосок, расположенных на груди. Такие же узоры были на рукавах. Алый шарф, белые штаны и треугольная шляпа с пером, дополняли образ офицера, посетившего мою скромную обитель. Нет, ещё наличествовал платок, которым гость тут же прикрыл мясистое лицо, выдав гримасу омерзения.

Окинув взглядом серые стены, заплесневевшие углы и лежак, офицер остановил на мне недовольный взгляд. Я же продолжал сидеть, прикрыв глаза и ожидая дальнейшего развития событий. Чую, что в моей жизни произошли изменения. Только из мальчика Вани давно выбили и вытравили доверие к людям. Поэтому лучше помолчать, дабы не разочаровываться сильнее от несбывшихся надежд.

– Откуда такая вонь? Капитан, почему заключённый содержится в столь скотских условиях? – наконец произнёс гость и снова прикрыл лицо платком.

– Виноват, господин камер-юнкер. Опять эти канальи, не выполни свои обязанности, – произнёс в ответ рекомый капитан и грозно взглянул на замершего надзирателя, – Оба провинившихся будут наказаны.

Гость перевёл презрительный взгляд на говорившего, но тот совершенно не смутился. Оно и понятно. Хуже службы, чем нахождение долгие годы в крепости, просто не найти. Думаю, капитан обрадуется даже переводу на север, где я провёл свои детские годы.

– Вы меня понимаете? – гость обратился уже ко мне, – Я камер-юнкер Мусин-Пушкин[7] и послан Её Величеством для перевода вас в более достойные условия.

Не добившись ответа, важный гость снова посмотрел на напряжённое лицо капитана. Тот уже не был так спокоен и, мазнув по мне злобным взглядом, принялся оправдываться перед начальством.

– Мы действовали согласно приказу, подписанного ещё графом Шуваловым[8]. Общение с заключённым было запрещено, как и ограничено его перемещение по крепости. Приказ выполнен и сейчас неизвестно умеет ли Григорий разговаривать. Последнее время он находится в непонятном состоянии, более похожем на бред или полубезумие. При этом заключённый самостоятельно ест и справляет нужду без всяких приказов.

Выдуманное имя заставило меня мысленно усмехнуться. Думаю, капитан прекрасно знает, как меня зовут. И осознаёт, кого здесь долгие годы мучили, прикрываясь сомнительным приказом.

– Оно и немудрено, – хмыкнул Мусин-Пушкин и одарил надзирателя очередной порцией презрения, – Бывшего арестанта вынести, коли он и ходить разучился. Далее быстро помыть и переодеть. Через час прибудет лейб-медик Крузе. Ему вменено осмотреть заключённого. Надеюсь, вам хватит этого времени?

После быстрого кивка главного надзирателя камер-юнкер ещё раз посмотрел в мою сторону и вышел из темницы.

– Капитан, надеюсь, у вас есть приличное вино, дабы скрасить время ожидания доктора? – донеслось из коридора, перед тем как снова захлопнулась дверь.

Глава 2

Сентябрь 1764 года, Санкт-Петербург, Царское Село, Российская империя.

– Таким образом, можно заключить, что обсуждаемое лицо физически здорово. Есть заболевания кожи и худоба. Но это пройдёт после регулярного мытья и хорошего питания. Зубы, волосы и глаза пациента в удовлетворительном состоянии, что удивительно, – дополнил доктор, но тут же осёкся под неприятным взглядом Шешковского, – А вот душевное здоровье эээ…

Крузе запнулся и не смог подобрать фразу, как правильно назвать состояние пациента.

– Ивана Антоновича, – пришёл ему на помощь глава Тайной экспедиции, – Продолжайте, Карл Фёдорович. И не надо так волноваться. Вы хороший медик, и никто не сомневается в вашей компетенции.

Лицемеры! Мысленно возопил немец. Ведь со смерти наследника престола не прошло месяца. И именно он являлся его лечащим врачом. Сначала последовала очередная унизительная отставка, по приказу новой императрицы. Будто ему было мало оскорблений со стороны покойной Елизаветы! А затем его вдруг вытащили буквально из постели и отправили осматривать подозрительного арестанта. К своему ужасу, доктор понял, что его втянули в политическую интригу. Потому он сейчас и стоит перед человеком, чьё имя нагоняет страх даже на самых знатных людей России.

– С Иваном Антоновичем много несуразностей. Он вполне вменяем, но плохо понимает русскую речь. Ещё мне показалось, что пациент реагирует на некоторые немецкие слова, будто пытается вспомнить давно забытое. Что объяснимо, ведь с детских лет с ним не разговаривали, – Крузе не стал добавлять, что он думает о подобной дикости, и продолжил рассказ, – Моё мнение таково – если вы хотите привести душевное состояние принца в порядок, то потребуется некоторое время. Признаков безумия или опасных болезней, я не обнаружил. Надо просто дать пациенту возможность привыкнуть к людям и обществу. Думаю, уже через два-три месяца он заговорит, и не будет отличаться от обычного человека. Разве, что останутся прорехи в образовании, но и это упущение можно наверстать.

– Две недели, – тихо произнёс Шешковский, – У вас есть ровно четырнадцать дней, дабы привести в порядок душевное состояние Ивана Антоновича. Ступайте, Карл Фёдорович. Только в этот раз не подведите доверие Её Величества.

Поклонившись всесильному главе экспедиции, Крузе почувствовал, как по его спине побежали струйки холодного пота. Да и голова под париком, давно намокла от чудовищного напряжения. Нет, он прекрасно понимал, что не виновен в смерти наследника русского престола. Только завтра всё может измениться и именно его обвинят во всех грехах.

– Проходите, Валентин Платонович. Не стойте в дверях, я же не кусаюсь, – Шешковский улыбнулся немного замявшемуся при входе Мусину-Пушкину.

Посетитель демонстративно хмыкнул и сел в указанное кресло. Мысленно же обругал хозяина кабинета за постоянные издёвки. Любил глава Тайной экспедиции подобные заходы, жутко раздражающие русскую знать. Степан Иванович знает о подноготной вельмож и аристократии гораздо больше, чем они о себе. Несомненно, о любых проступках сразу докладывается императрице, которая уже решает, кого карать, а кого миловать. А сам глава не отказывает себе в удовольствии попугать дворян, дабы те знали, что всех их проделки хорошо известны.

Камер-юнкер не чуял за собой никакой вины, но немного подрагивал, заходя в кабинет верного пса Её Величества. Ещё его угнетало щекотливое задание, порученное императрицей и, от которого нельзя отказаться. Если ты входишь в партию правительницы, то изволь исполнять любые её пожелания, являющиеся приказами.

– Что можете сказать о своём подопечном? А то, видите ли, разные слухи ходят. Даже не знаешь, чему верить, – снова эта ирония, но Шешковский тут же сменил тон, – Я читал ваш отчёт. Мне показались интересными некоторые умозаключения, поэтому перед докладом Её Величеству, хочу услышать всё лично.

Собравшись с мыслями, Мусин-Пушкин мысленно пробежался по написанному отчёту. По идее, хозяина кабинета могла насторожить только одна фраза.

– Иоанн Антонович либо очень хитёр, либо действительно безумен. Я более склоняюсь к первому. Но и отрицать его невменяемость тоже глупо.

– Поясните.

– Вначале он показался мне просто забитым существом, забывшим речь и трясущийся от присутствия надзирателей с посторонними людьми. Не буду описывать жуткую обстановку, в которой содержался заключённый, – офицер брезгливо поморщился, не совладав с эмоциями, – Это многое объясняет и может служить объяснением некоторых несуразностей в поведении арестанта. Затем начинаются странности. Да, Иоанн Антонович грязен и вонюч похлеще юродивого с паперти, на которого вроде похож. Меня смутила усмешка и взгляд, полный ненависти, появившиеся в первое мгновение нашей встречи. Может, мне показалось. Но, скорее всего, он просто не смог или пока не научился сдерживать чувств. Более надзорный не позволял себе проявления подобных страстей. Дальнейшие события показали мою правоту, о чём я написал в докладе.

Некоторое время глава экспедиции молчал, делая вид, что читает лежащую на столе бумагу. Затем он перевёл свой змеиный взгляд на собеседника, снова заставив того внутренне вздрогнуть.

– Я встречался с вашим подопечным, – опять ирония, от которой собеседнику точно не смешно, – Иван Антонович неплохо держится и даже пытается, чего-то говорить. Выглядит это забавно. Но человек десять лет не разговаривал, потому сложно требовать от него изящной речи.

– Он быстро учится и уже сейчас всё прекрасно понимает. Хотя, соглашусь насчёт его непонятных выражений. Вроде говорит по-русски, но как-то странно. Только я просил обратить внимание на поведение надзираемого. Он никого не боится и уже не похож на забитое существо. Иоанн Антонович явно понимает, что зачем-то нужен императрице. А ещё проскальзывает у него иногда нечто презрительное и недоброе, только во взгляде. Потому и прошу более внимательно его изучить. Что-то здесь не так. Чую подвох, но не могу правильнее выразить свои мысли. И ещё, я не верю в его религиозность.

– Поясните, – глава экспедиции сразу вскинулся будто хищник, почувствовавший добычу.

– Возможно, я начал относиться к арестанту излишне подозрительно. Но мне кажется, что он не является искренне верующим. Да, наш подопечный сразу попросил возможность посещать церковь, для чего в дворцовую часовню был вызван отец Иероним. Только поднадзорный уклонился от общения со священником и весьма жёстко отверг предложение исповедоваться. Он отстаивает службы и даже впадает в некое забытьё, шевеля губами. Со стороны кажется, будто Иоанн молится. Но это больше похоже на помрачение или экстаз, свойственный фанатикам. Только здесь всё сложно, и я снова опасаюсь ошибиться в своих умозаключениях.

– В нашем деле нельзя отвергать никаких подозрений, – произнёс Шешковский после небольшой паузы, – Религиозный вопрос крайне важен и потребует проверки. Спасибо вам за проявленное внимание. Пока арестант остаётся на вашем попечении, поэтому прошу не терять бдительность. Необходимо лучше его изучить и, по возможности, узнать о сокровенных мыслях. Понимаю, что сие недостойно бравого гвардейца, коим вы являетесь, но придётся потерпеть. Сейчас для Ивана Антоновича подыскивается наставник. Только решение по его кандидатуре будет принято императрицей после ознакомления со всеми полученными докладами. Вам же надо меньше распространяться о бывшем заключённом и выполнять приказ. Ступайте, Валентин Платович, если у вас нет ко мне вопросов.

Мусин-Пушкин старался не спешить, покидая неприятного собеседника и его мрачный кабинет. Закрыв за собой дверь, он мысленно выдохнул и решил, что сегодня ему необходимо выпить. И делать это придётся в одиночестве. А то ведь сразу донесут и заподозрят во всяких грехах. Чёрт бы побрал этого непонятного Иоанна!

И вот наступил знаменательный момент, ради которого меня три недели назад вытащили из темницы. Знаете, на свободе мне больше всего понравилась баня. Боже, как приятно, когда с тебя слоями сходит многолетняя грязь вперемежку с коростой. Даже бывалые банщики и доктор Крузе с трудом сдерживали брезгливость, глядя на моё тело и вшивый колтун, в который превратились годами нечёсаные волосы. Запаршивел я знатно.

Какое же это наслаждение зайти в разогретую парилку, и намылить тело мочалкой, о которой я давно позабыл! Мыло я точно увидел первый раз в жизни. Затем чистый и распаренный ты сидишь в предбаннике и пьёшь ледяной квас. Большего удовольствия я даже представить не могу. Ловлю себя на мысли, что готов провести в подобной неге оставшиеся годы. Ещё меня поразила постель, застланная чистым бельём. Это вам не полуистлевший матрац с гнилой соломой.

Но долго наслаждаться баней мне не дали. Я вынужден привыкать к новой одежде, которая раздражала только начавшие заживать шею, спину и руки, а также узким туфлям, жутко натирающим ноги. Пришлось заново учиться ходить. А также есть, используя приборы. Ведь последние девять лет мне не давали даже ложку. Приходилось хлебать из миски будто зверюшка, помогая себе руками. А отхожее место? Оказываете справлять нужду можно не только в ведро, но для этого приспособлена особая комната.

Больше всего беспокоили многочисленные раны, образовавшиеся на месте сошедшей коросты. Доктор мазал повреждения какой-то мазью, отчего моё тело стало склизким и нестерпимо зудело. Поэтому стоя перед императрицей и её соратниками, я больше думал, как бы не начать чесаться. А ещё приходись прятать руки. «Ципки» вдруг промелькнуло слово из лексикона Майора. Иногда со мной так бывает. Хочешь вспомнить, чего-то полезное, напрягаешь память и не можешь. И тут неожиданно вылезает необычное слово. Так вот, руки я особенно хорошо натирал мылом, увиденным первый раз в жизни, но пока безуспешно. Вот бы удивились присутствующие, если бы узнали, о чём я сейчас думаю. А если начать чесать некоторые места, то представляю выражение этих напыщенных лиц. Ха-ха!

Что касается внешнего вида императрицы, то он разочаровал. Понятно, что сейчас траур и она вынуждена носить чёрное, без всяких лишних украшений. Но сама русская правительница напоминала обычную тётку, ещё и некрасивую. Полноватое тело, массивная челюсть, пухлые и короткие пальцы, маленькие глазки. Не очень приятная на вид дама. Я бы сказал – отталкивающая. Или за меня говорит тщательно сдерживаемая ненависть?

А вот окружение царицы выглядело, будто яркие селезни около блёклой утки. Тогда я не знал про павлинов, на которых вельможи очень похожи. Это они ещё сдерживались и надели кафтаны тёмных цветов. Но обилие золотого шитья, кружев, ордена, напоминающие блюдца и нелепые парики, делали этих мужчин похожими на упомянутых пернатых. Хотя, надо признать, что они, скорее хищники, нежели мирные птички.

Мой нынешний надзиратель Мусин-Пушкин, коего лучше назвать нянькой, кратко описал, кто будет присутствовать на предстоящей встрече. В первую очередь заслуживали внимания два гиганта явно не обделённых физической силой. Узкие камзолы хорошо подчёркивали ширину их плеч, а мощные запястья, выглядывающие из кружевных рукавов, намекали на то, что мужчины привыкли держать оружие. Силачи, расположившиеся по правую руку от императрицы, были похожи лицом и фигурой. Братья Орловы, сразу промелькнуло в голове.

Слева от правительницы восседали вельможи мельче телом, но точно не слабее духом. Ближе к Екатерине сидел невысокий старик в мундире тёмно-зелёного цвета. Резкие черты лица дополняли пронзительный взгляд, не отрывавшийся от меня с момента, как только я вошёл в залу. Рядом расположился более модой господин, полноватый, с пухлыми губами на круглом лице. Вроде и смотрел он весьма приветливо, но мне почему-то сразу стало неуютно. По левую руку от «добрячка» примостился человек, с которым мы уже виделись. Тонкие черты лица и холодные глаза делали его похожим на змею. Да и присутствующие немного сторонились тайного советника Шешковского. Создавалось впечатление, что он сидит наособицу.

При первой встрече он мне тоже не понравился. Всё моё нутро тут же возопило, что сей человек крайне опасен и надо держать язык за зубами, не выдав какой-нибудь крамолы. С другой стороны, посетивший мою комнату вельможа, немного пообщавшись со мной, явно был растерян. Но он смог скрыть удивление под маской безразличия. До этого такие же чувства испытал Мусин-Пушкин, не умеющий их сдерживать. Вообще нянь, если его можно так назвать, оказался приличным человеком. Ну не чувствовалось в нём особой гнили и жестокости. Несмотря на небольшое количество людей, которые встретились на моём пути, разбираться в них я научился. Только камер-юнкер, получи приказ, без раздумий проткнёт меня своей шпагой. Но, может, потом и раскается за столь неблаговидный поступок.

Поэтому я никому не собирался доверять и попадать под чьё-то обаяние. Касаемо растерянности, то вельмож смущала моя речь. Привыкнув общаться с Майором на его языке, я поразился, насколько он отличается от говора окружающих. Вернее, мы с Мусиным-Пушкиным друг друга понимали, но мне приходилось переспрашивать и уточнять значения многих слов.

За последние две недели я более-менее привык к новому языку, за что спасибо графу. Тот нанянчился со мной как с ребёнком, тщательно скрывая досаду от неудачных попыток объяснить невежественному арестанту простые вещи. Откуда мне знать, как верно держать вилку или нож? Ведь до сих пор я знал только о ложке, которую не видел последние годы. Но ко всему можно привыкнуть, даже к ужасной одежде. И лучше стоять перед презрительными взорами Орловых, аки дикарь из дальних стран, наряженный в роскошное платье, нежели сидеть в темнице и медленно сходить с ума. Старший брат точно не умел сдерживать чувств и считал меня этим самым ряженым дикарём. А вот второй явно умнее, но тоже с трудом подавлял брезгливость. Всё это быстро пролетело в голове, когда я приближался к длинному столу, за которым расположилась императрица со свитой.

– Здравствуйте, – первым произношу приветствие и снимаю с головы странную треугольную шляпу.

Екатерина удостоила меня лёгким кивком, а вельможи промолчали. Наконец, один из них, который с добрым лицом, начал беседу.

– Всё ли у вас хорошо? Как комнаты? Нет ли жалоб на еду или обхождение?

Он издевается? Да после проклятой темницы любая каморка покажется дворцом! Я уж молчу про помои, коим меня кормили. Или у них так принято из-за этикета, с которым меня знакомит Мусин-Пушкин?

– Спасибо, всё хорошо, – вежливо произношу в ответ.

– Есть ли у вас какие-то просьбы? – продолжил беседу князь Вяземский.

– Прежде чем просить, хотелось бы узнать о своей будущей судьбе, – стараюсь быть кратким, дабы не возбуждать новых подозрений.

А то, что они есть – несомненно. После моего ответа вельможи быстро посмотрели на Шешковского. Судя по всему, они не верили докладу главы экспедиции, что юродивый арестант умеет не только говорить, но и способен мыслить. Императрица молчала и изучала мою скромную персону. Я же потупил взор, боясь выдать свои чувства взглядом, и ждал продолжения.

Не уверен, что поступил верно, открыв часть своих способностей. Оно и немудрено. К разным скрытностям я не привык. А первые дни просто не мог поверить в происходящее, и был особенно беззащитен. Мои попытки изображать восторженного ребёнка в мужском теле вроде удались. Вспоминаю и мысленно улыбаюсь, как Мусин-Пушкин сначала морщился, а затем хватался за голову от бесконечных «почему?». Вот только сложно тягаться с опытными людьми, когда ты даже не знаешь, что такое обычное общение. Возможно, я себя выдал, зародив вполне логичные подозрения надсмотрщика.

Но камер-юнкер – наименьшее из зол. Гораздо опаснее сидящие напротив господа. Они просто не знают жалости, так как речь идёт о безграничной власти. Учитель рассказывал, на что способны люди ради неё. Я ещё должен радоваться, что до определённой поры жил, как человек и мог общаться с окружающими. В ином случае меня бы просто убили или посадили на цепь, надев железную маску. Оказывается, в истории бывало и такое.

Потому я особо не скрывался, проявляя вполне понятные эмоции. Заодно всячески показывая тягу к знаниям. Не вижу смысла изображать откровенно юродивого. Люди сами придумают и поверят в любые небылицы о моей персоне. А вот если вскроется обман, то можно забыть про нарядное платье и баню. Зато сразу придётся вспомнить о сырой темнице и гнилом матрасе.

– Вам объявят об этом позже, – произнёс князь, прервав бег моих мыслей, – Может, что-то ещё?

Лучше просить больше. Чего стесняться? Глядишь, чего-то и выполнят.

– Я хотел бы воссоединиться со своей семьёй, – произношу первое пожелание, воспользовавшись молчанием присутствующих, быстро добавляю, – А также мне нужны учителя.

Судя по изменившимся лицам, вельможи подобного пожелания не ожидали.

– И какие же вам необходимы наставники? – неожиданно спросила молчавшая доселе Екатерина.

Ответ у меня давно готов, поэтому не вижу смысла скромничать.

– Мне необходимы учителя по арифметике и языкам. Это в первую очередь. Затем можно начать изучать историю, устройство мира и танцы. Я слышал, что последним увлекаются все благородные люди. Ещё…

– Может ему розог всыпать, дабы не наглел? Или просто по роже приложить, это я сам с радостью сделаю. А то учителей ему подавай и родню в столицу вези! – не сдержавшись, перебил меня Григорий Орлов, – Далее чего этот наглец попросит? Дворец подарить, карету золотую и десяток одалисок?

После слов порывистого фаворита императрица слегка поморщилась. Остальные никак не отреагировали на слова Григория, даже его брат. Видать, ему позволено многое в присутствии правительницы. Или люди привыкли к его хамству, принимаемому за простоту нрава. Я пока не разобрался в местных делах, но смог вычленить крохи знаний из слов Мусина-Пушкина. Тот старшего Орлова точно недолюбливал, отчего не смог сдержать нескольких резких слов. Хотя он и сух до подробностей, но при этом достаточно многословен. Правда, под потоками слов камер-юнкера скрывается попытка разговорить меня и вывести на откровенность. Вот такой забавный человек. За что ему спасибо, ибо я стал сдерживать свои порывы и тщательно обдумывать слова. Вначале мне ещё и повезло, так как окружающие с трудом понимали мою речь.

– Мы подумаем, – наконец произнесла Екатерина и махнула в сторону двери, – Ступай.

Я с трудом смог сдержать оскал после того, как за моей спиной захлопнулись двери. От очередного необдуманного поступка меня удержал вездесущий Мусин-Пушкин. Валентин Платонович и так излишне навязчиво пытается вызвать меня на откровенность, а то и влезть в душу. Наверное, он изначально заподозрил меня в игре. Жалко, что сразу после освобождения я наделал немало ошибок. Благо ничего не обратимого не произошло и меня вряд ли воспринимают всерьёз.

– Следуйте за мной, – произнёс надзиратель и махнул ухоженной рукой в сторону скрытого входа, откуда к императрице приводят тайных посетителей.

Разглядывая затылок графа, прикрытый париком, пытаюсь обуздать переполнявшую меня ненависть. Хорошо, что в голову пришла успокоительная гимнастика, коей меня научил Майор.

Спокойно, Ваня. Сейчас не время показывать характер. Делаю глубокий вдох и выдох, затем начинаю простенькую считалку, быстро заставившую направить мысли в иное русло. Сейчас нельзя даже думать о своих врагах, а лучше заняться чем-то иным. Затея с учителями как раз нужна, дабы как можно плотнее занять свой день. Ведь ранее я просто находился в некоем забытье, в котором мог пребывать днями напролёт. Теперь же подобное поведение невозможно. Меня почти не оставляют без присмотра. Хорошо, что я придумал занятный ход, и когда надо было подумать, молюсь в часовне или в комнате. Стоять на коленях было неудобно, так как сие действие может длиться часами. Зато меня оставляют в покое и даже излишне навязчивый поп, сразу полезший с исповедями и прочими покаяниями, умерил свой пыл. Каяться и открывать душу я ни перед кем не собираюсь. А запретить православному молиться – сущий скандал по нынешним временам. Вот у меня и появилось время обдумывать своё поведение и полученные новости.

Главное – не всполошить чрезмерно подозрительного камер-юнкера и двух лакеев, идущих следом. Больно гибкие движения у этих якобы слуг. А ещё пустые глаза, будто у мертвецов. На их счёт я не заблуждаюсь и понимаю, для чего они приставлены.

Поэтому надо срочно успокоиться и далее продолжать изображать простоватого и любопытного детину, чей ум более свойственен неразумному юнцу.

Только зря они меня выпустили. Месяц назад я не мог помыслить даже об улучшении условий содержания. Но обстоятельства изменились и теперь глупо не мечтать. Особенно о мести. Если надо, то я вытерплю любые испытания. Пусть надо мной издеваются хоть пять или десять лет. Я ждал двадцать четыре года и готов делать это далее. Пока же надо обуздать свои чувства, прекращать совершать глупые просчёты и продолжать изображать восторженного юнца. Надо ждать, вынуждать противника совершать ошибки и внушить ему убеждённость, что этот смешной Ванька не опасен. Тем слаще будет наслаждение, когда придёт время расправы!

Глава 3

Сентябрь 1764 года, Царское Село, Российская империя.

– Хочу надеяться, что вы не затаили на меня зла. Я просто выполнял приказ, – через два дня после аудиенции императрицы, Мусин-Пушкин огорошил меня новостью, – Далее вами займётся назначенный наставник. Мне же надлежит проследовать в полк, что я делаю с радостью.

Разговор состоялся ближе к полудню. К тому времени я давно проснулся, сделал разминку, помолился и самостоятельно пытался разобраться в местной зубодробительной грамматике. Ещё неделю назад мне выдали наставление, используемое для обучения арифметики. И надо сказать, что сей труд, неплохо так вскипятил мой неподготовленный мозг. Разговаривал я уже более или менее прилично и почти полностью понимал окружающих. Если они изъяснялись проще, конечно. А вот с научным языком справиться не удалось. Но других книг, кроме библии, мне не выдавали, вот и приходилось мучиться. С учётом того, что речь идёт о математической книге, мои труды дополнительно усложняются.

Касаемо времени появления камер-юнкера, то здесь нет ничего странного. Русское дворянство живёт немного по иному распорядку, нежели обычные люди. У меня ближе к полудню происходит чаепитие, которое я называю вторым завтраком, или уже обед. А вот гвардейцы вроде Мусина-Пушкина только просыпаются, как и многие вельможи. Об этом мне поведал сам Валентин Платонович, рассказывая о посещении очередного бала. Подобных подробностей он не скрывал и достаточно забавно описывал развлечения знати.

Я же не мог понять, когда они умудряются служить? По словам Майора, в его времени с этим очень строго. А здесь бравые офицеры и высокопоставленные мужи до утра пляшут, играют в карты, пьют и предаются разнообразным развлечениям. У меня всё проходит иначе, хотя вроде столько лет провёл в тюрьме. Учитель привил мне такое понятие, как распорядок дня, который необходимо соблюдать. Это последние месяцы, впав в отчаяние, я старался просто забыть о происходящем и грезил наяву.

Здесь же в меня будто вселился новый человек. Поднимаюсь я засветло, делаю зарядку, молюсь, завтракаю и стараюсь загрузить мозг новыми знаниями. Если нет пищи для ума, то я просто мерею шагами просторную гостиную, вспоминая разные задачки и теоремы.

Но лучше не переносить их на бумагу. До поры до времени уж точно. Я здесь задал камер-юнкеру несколько простых математических задачек, которые повергли его в состояние крайнего изумления. И ладно, если бы ему предложили решить задачу про коров, придуманную Ньютоном.

Только он не смог отгадать даже таких простых вещей, как: У вас есть несколько кур и зайцев. Всего у них 35 голов и 94 ноги. Сколько кур и зайцев у вас есть?

Далее я упростил задачу: Выйдя из гимназии, Петя и Вася пошли в противоположных направлениях. На каком расстоянии друг от друга они окажутся, когда Петя пройдёт 400 саженей, а Вася – 600 саженей?

Здесь бравый гвардеец напряг мозг, даже вспотев от натуги. Может, я предвзят и ему стало жарко из-за надетого парика? Но точный ответ был найден. При этом меня одарили очередным непонятным взглядом. Я только учусь читать чувства окружающих, но Мусин-Пушкин точно не смотрел на меня по-доброму. Поэтому пока все задачки находятся в моей голове и делиться с ними рановато. А то ещё примут не за юродивого, а одержимого и потащат на костёр. Майор рассказал немало подобных историй и прочих страшилок. Не знаю, он так шутил или это действительно происходило в мире.

А вообще, мы с Валентином Платоновичем установили относительно дружеские отношения и привыкли долго беседовать. Вернее, я морил его постоянными «почему?». И вот такой поворот.

– Вашим наставником назначен Никита Иванович Панин, являющийся старшим членом иностранной коллегии. У него уже был опыт воспитания высокопоставленной особы, – собеседник вдруг на некоторое время замялся, будто сказал лишнего, – Впрочем, скоро вы всё узнаете сами. Граф должен прибыть в Царское Село сегодня. Он объяснит ситуацию с остальными преподавателями. Я же удаляясь. Честь имею!

Мусин-Пушкин быстро выпалил слова прощания и с явным облегчением покинул гостиную. Не сказать, что произошедшее меня расстроило. Наоборот, в душе появилась надежда, что всё будет хорошо. По крайней мере, слова об учителях можно воспринимать именно так.

Панин прибыл под вечер, заставив меня ждать. Наставник оказался невысоким и весьма грузным мужчиной лет пятидесяти. Может, он был моложе, но круглое лицо, заметное пузо и небольшая отдышка прибавляли гостю дополнительные годы.

Представившись, Никита Иванович с долей недоумения окинул мою скромную обитель. Ха-ха! Хотелось бы посмотреть на его реакцию, получи именно он приказ забирать меня из темницы. А в гостиной есть стол, стулья и даже небольшое окно, через которое я могу наблюдать за задней частью двора. Ведь меня разместили во флигеле дворца, явно скрывая от его посетителей. По соседству расположена спальня с небольшой комнатой для умывания и оправления естественных нужд. Сама опочивальня тоже невелика и в ней расположена только кровать со шкафом для одежды, почему-то называемом «garde-robe» на французский манер. Только после небольшого каземата, для меня выделенное помещение сродни царским палатам.

– Думаю, завтра ближе к полудню можно приступить к представлению остальных наставников и началу вашего обучения. Пока же я хотел разместиться в своих комнатах и отобедать. Дорога была долгой и порядком меня утомила. Заодно завтра обсудим вопрос вашего дальнейшего проживания. Либо мне придётся перебираться в Царское Село, так как приказы Её Величества не обсуждают. Но, возможно, вам выделят приемлемое жильё в столице, что более целесообразно. Ведь ваших учителей тоже потребуется, где-то поселить.

– Сегодня.

– Что простите?

Уже готовый покинуть гостиную вельможа запнулся, будто наскочив на какое-то невидимое препятствие. Выглядело это забавно, но мне сейчас не до смеха. Я и так весь извёлся в ожидании учителей, а он, видите ли, изволил проголодаться и желает отдохнуть.

– Вы же сами признали, что приказы императрицы не обсуждаются, – решаю немного пошутить над графом, а заодно сразу поставить его на место, – Поэтому мы должны их выполнять. Зовите учителей знакомиться, а занятия начнём завтра, но часов в семь утра. Я, знаете ли, встаю с рассветом, так чего тянуть? Тем более, господин Мусин-Пушкин подготовил всё для будущих уроков. Здесь есть бумага и перья для записи. Валентин Платонович даже немного обучил меня грамоте. Скорее мы вспоминали забытое, ведь ранее я умел читать.

Делаю самый невинный вид под пристальным взглядом, пришедшего в себя Панина. Изображать из себя юродивого можно по-разному. После некоторых раздумий мне пришло в голову, что более разумно представляться простачком. И выбранный образ начал приносить успехи. Чему помогли постоянные вопросы, с детской непосредственностью задаваемые Мусину-Пушкину. В последние дни тот не знал, куда деваться и вздрагивал от очередного «почему?».

– Здесь вы правы, – наконец произнёс наставник, – Сейчас я прикажу слугам позвать учителей. Заодно распоряжусь, чтобы нам хоть чаю подали. Но семь утра? Это же такая рань!

Пусть хоть водку хлещет, а не только чай. Главное – мой ход сыграл, и Панин не почувствовал подвоха. Что касается времени начала занятий, то никто не заставляет его на них присутствовать. Думаю, в начале граф будет сидеть на каждом уроке, но далее оставит меня на попечение учителей.

А вот и они. Жалко, что в гостиной немного темновато. Всё-таки уже вечер, а свечи не в моём распоряжении. Если слуга зажёг именно такое количество, то так и надо.

Первым представился невысокий крепыш, обладающий брюшком, как Панин, но с более приветливым лицом. Был он молод и явно жутко любопытен. Его глаза излучали немалый интерес, рассматривая меня и скудную обстановку гостиной. А длинный нос чуть ли не вынюхивал, чего здесь вообще происходит. Выглядело это презабавно, отчего я сразу улыбнулся, но даже без намёка на иронию или язвительность.

– Экстраординарный профессор Румовский Степан Яковлевич[9], – произнёс живчик приятным голосом, – Преподаю в Академическом университете математику и астрономию. Назначен вашим учителем по данным наукам, а также географии и физике.

Тут в комнату забежал взволнованный лакей в сопровождении нескольких помощников, и принялся командовать расстановкой чая, чашек и вазочек с вареньем. Видать, господин Панин знает волшебное слово, раз слуги сразу забегали будто ошпаренные. После того как чай был разлит, а обслуга покинула гостиную, представился второй учитель. Этот был немного постарше Румовского и отличался от него внешним видом. Высокий, худощавый, с рублёными чертами лица. Сначала он произвёл впечатление неприятного человека. Но умные глаза и такая же приятная улыбка, как у товарища, сразу сгладили немного отталкивающий внешний вид.

– Бакмейстер Логин Иванович[10] ваш преподаватель немецкого и французского языков, – произнёс гость с небольшим акцентом, – Последние четыре года являюсь гувернёром, заодно занимаюсь переводами с русского на немецкий.

Не знаю, как насчёт умений обоих учителей, но они мне сразу понравились. Да и Панин видится не особо неприятным человеком. Ведёт себя высокомерно, но и Мусин-Пушкин любил задирать нос. Граф же явно лентяй и сибарит, что даже лучше. Меньше будет лезть в мои дела. Хотя, время покажет.

Чаепитие прошло немного сумбурно. Оба преподавателя сначала стеснялись Никиту Ивановича, но после его молчаливого кивка начали расспросы. Оба захотели проверить, какими знаниями я обладаю. Скрывать особо нечего, поэтому я честно рассказал, что читаю с трудом, а писать даже не пробовал. Помню немного арифметику, чем сразу разжёг новую порцию любопытства со стороны профессора. Но под взглядом Панина тот умерил свой пыл. Гувернёру я рассказал, что немного помню немецкий. Мы определили это с Мусиным-Пушкиным, когда пытались выявить мои нынешние знания. Вернее, тогда я просто позволил надзирателю узнать часть моих умений. Про остальное окружающим лучше не говорить даже под страхом смерти.

– Отчего вы отказываетесь исповедаться отцу Иерониму? Ваше поведение могут счесть за проявление неуважения к церкви. Не помогут и многочасовые молитвы. Разнообразные сектанты тоже проводят в молении множество времени. Вот только никому неизвестно, о чём они просят господа и не замышляют ли какую-либо каверзу.

После весьма насыщенного первого дня обучения, мы сели обедать с Никитой Ивановичем. Учителя кушали отдельно, заодно им надо разработать более верную стратегию моего обучения. Сегодня у нас были больше ознакомительные уроки. Панин же, позёвывая и явно утомлённый нашими разговорами, отсчитывал время до конца занятий. А вот при слове обед сразу воспрянул духом. Хотя и немного морщился, пробуя приготовленные блюда. Еда у меня простая, но сытная. Так повелось изначально, ибо Мусин-Пушкин предпочитал питаться именно так. Только его преемник придерживается совершенно противоположных взглядов. Судя по упоминаемому повару, граф вскоре займётся данным вопросом вплотную.

Я ждал вопросов об отношениях с попом, поэтому не стал тянуть с ответом.

– У меня нет грехов, чтобы исповедоваться, – снова делаю простоватый вид и честными глазами смотрю на собеседника, – Да и отвык я за столько лет от общения. Касаемо молитвы, то мой прежний духовник – отец Илия ничего подобного не рассказывал. По его словам, церковь и вера, совершенно разные понятия. И главное, чтобы бог был внутри тебя. Поэтому неважно, как и где ты молишься. Просто надо оставаться человеком и соблюдать заповеди. За всё остальное с нас спросят в судный день. А вы готовы держать ответ перед всевышним?

Услышав последнюю фразу, Панин чуть не поперхнулся и сделал несколько глотков вина. Его лицо покраснело, а дыхание сбилось. Наверное, слишком много грешит, если столь бурно реагирует на подобный вопрос. Я пока не заметил, чтобы местное дворянство было особо религиозным. Мусин-Пушкин посещал только субботнюю службу и с явной неохотой.

Что касается отца Илии, то он подобного точно не говорил. Старец был суров и верил истово. Единственной его отдушиной была математика, при обсуждении которой он сразу преображался. Хорошо, что старик помер много лет назад и сейчас мало кто вспомнит, каким он был на самом деле. Не удивлюсь, если мои слова, сказанные надзирателю в первые дни, уже проверяются. Но если знать меру, то можно ссылаться на покойного.

– Почему вы уверены в собственной безгрешности? – наконец произнёс граф, когда лакей произвёл смену блюд.

Я уже давно наелся. Лёгкого супа, куска мяса с хлебом, редьки или репы вполне достаточно для тела. После помоев, которыми меня потчевали несколько лет, я бы согласился и на обычную горбушку с луковицей. Но наставник уже начал влиять на мою жизнь. Сегодня на столе кроме первого и двух вторых блюд, присутствовали какие-то паштеты, салаты и нарезки. Если мясо я одобряю в любом виде, то необычные субстанции пробовал с опаской. Есть можно, но простая еда Мусина-Пушкина лучше. Только ссориться с Паниным из-за подобных мелочей сущая глупость. Поэтому будем всячески ему подыгрываться.

– В темнице я ни с кем не общался много лет. Здесь мне пока не удалось совершить ни одного греха. Разве что немного чревоугодничал, но то объяснимо. Уж больно скудной пищей меня кормили до этого. А вдруг вам салаты и паштеты! Знаете, как трудно оторваться пока всё не перепробуешь?

Вру и не краснею. С попом я не буду общаться ни при каких обстоятельствах. Где были эти бородатые святоши, когда меня гноили в темнице? Или они думают, что подобное можно забыть и простить? Не помню, чтобы хоть кто-то заступился за меня при переезде с севера. А ведь там был целый монастырь с божьими людьми, которые не должны бояться кар светского владыки. Но все промолчали, сделав вид, что так и надо. Даже когда меня избивал прибывший офицер, монахи отворачивались в сторону. Ненавижу!

– Как я вас понимаю! – воскликнул Никита Иванович, вроде забыв про отца Иеронима, – Когда прибудет мой повар, мы вместе насладимся самой настоящей кухней. Не сказать, что во дворце кормят плохо. Но всё-таки это не блюда со стола Её Величества. Касаемо вопросов веры, то советую меньше их обсуждать, и не вступать в ненужное противостояние.

– Я постараюсь, – отвечаю под кивок собеседника.

Мысленно хвалю себя. Несмотря на бушующие внутри эмоции я смог сдержаться, даже благодарно улыбнулся словам наставника.

– Здравствуй, Никита Иванович. А это кто с тобой? Не представишь? – сбоку раздался звонкий женский голос.

Мы с Паниным одновременно обернулись и наткнулись на насмешливый взгляд зелёных глаз. Вернее, это наставник смотрел в глаза более похожие на изумруды. А мне было не до них. Моим вниманием завладел чудесный образ из двух аппетитных полушарий, чуть ли не выпадающих из лифа. Заметив мой интерес, дама улыбнулась более откровенно. Мне же стало тяжело дышать, а сердце предательски сжалось в груди. Стыдно сказать, но я не мог оторвать взора от прекрасной картины. Спустя годы было смешно вспоминать этот неловкий момент. Но тогда я впервые увидел молодую и красивую женщину, потому подобная реакция простительна. Ещё и одета она весьма фривольно. Хотя на фигуру и прочие детали я не обратил особого внимания. Кроме насмешливых глаз и этих самых полушарий, будто призывающих протянуть руки и прикоснуться к ним, я не смог запомнить большего. Положение спас наставник, вернувший меня на грешную землю.

– Вот же кошка! И откуда прознала? – тихо произнёс он.

Но для меня его слова послужили ушатом холодной воды. Как можно сравнивать с животным столь чудесное создание? Зато очарование момента схлынуло, и я пытался уловить причину недовольства Никиты Ивановича.

– Анна Михайловна, надеюсь, вы понимаете, что есть сферы, кои лучше обходить стороной? Хотя бы до поры до времени, – тон Панина стал необычно холодным, – Предлагаю сделать вид, что наша встреча произошла случайно и молча разойтись.

Красотка никоим образом не испугалась столь неприязненного выпада. Она только фыркнула, став похожей на упомянутую кошку. Затем плавно развернулась, буквально опалив меня взглядом и, гордо вскинув голову, удалилась. Вслед за ней вился шлейф тонкого аромата духов. Я продолжал пожирать глазами удалявшуюся особу, пока не услышал покашливание наставника. Не знаю, от чего больше пылали мои щёки – от возбуждения, вызванного прекрасным явлением или от стыда. Ещё и сердце учащённо билось, никак не собираясь успокаиваться. Благо, граф сделал вид, что не замечает происходящего с его подопечным.

– Это Анна Строганова[11], – произнёс Никита Иванович.

Странно, но мне показалось, что его голос дрогнул при упоминании имени девицы, оказывавшейся замужней дамой.

– Ныне она требует обращаться к ней по девичьей фамилии – Воронцова. Лучше я немного введу вас в курс происходящего вокруг. Вскоре будет объявлен указ, посему некоторые знания вам не повредят, – мы продолжили путь в наш флигель, а по пути наставник решил заняться моим просвещением, – Графиня покинула мужа с большим скандалом. Шутка ли, фрейлина покойной императрицы Елизаветы Петровны, её двоюродная племянница и крестница покидает богатейшего вельможу России!

Мне подобные сплетни ни о чём не говорят, но слушать весьма интересно. Я понимаю, что такие знания тоже необходимы.

– Кстати, наша героиня – кузина княгини Дашковой, коей поручено подобрать вам учителей. Пока найдены двое, но думаю, скоро будут представлены остальные, – продолжил граф, явно любивший обсудить придворную жизнь, – Что может и объяснить появление Анны в дворцовом крыле, где ей нечего делать.

Последние слова наставник снова произнёс достаточно тихо, будто разговаривая сам с собой и разгадав загадку. Похоже, он тоже находится под впечатлением от встречи с графиней. Уж больно изменился его привычный тон и манера поведения.

– К чему я это? Вскоре двор переезжает в Зимний дворец и далее последует ваше представление свету. Но некоторые персоны уже возбуждены данным фактом, и начали совать свои очаровательные носики, куда не следует. Посему прошу вас вести себя как можно более сдержанно. Я буду постепенно объяснять вам сложившуюся ситуацию. Но вы неопытны и можете многого не понять. Главное – постараться избежать ошибок, особенно фатальных. Подобные обстоятельства, как сегодняшняя, якобы неожиданная встреча, последуют и далее. Поэтому советую вам быть более сдержанным в проявлении чувств.

Ни черта не понял! Как я могу сдерживаться, если перед вами открываются столь прелестные виды. Но в одном наставник прав – надо вести себя осторожнее. Скорее всего, я ещё долго буду краснеть, и впадать в крайнее возбуждение от необычных событий и людей. А вот близко подпускать к себе никого нельзя. И Панина в первую очередь.

Глава 4

Октябрь 1764 года, Санкт-Петербург, Российская империя.

И вот знаменательный день настал! Для кого как, конечно. Меня больше волновал переезд в Зимний дворец и новые люди вокруг. Хотя, я снова оказался под арестом, но в более роскошных условиях. Предоставленные мне комнаты действительно поражали воображение! Одна гостиная была в два раза больше, чем моё жилище в царском Селе! Вот только гулять мне дозволялось исключительно в присутствии Никиты Ивановича и только по ближайшей анфиладе. Все окна жилища выходили во внутренний дворик, где можно наблюдать суетящихся слуг и молчаливый караул, расположившийся в полосатой будке. Сначала солдаты ходили по двору, но по нынешней дождливой погоде начальство благоразумно решило спрятать их под навес.

С учётом того, что мои комнаты располагались на втором этаже, то разглядеть кого-то получше не представлялось возможным. Да и те самые лакеи с нехорошими глазами, весьма рьяно несли службу. Потому к окнам я подходил редко, просто наслаждаясь естественным светом, проникающим через огромные стёкла. Тогда мне всё казалось большим и удивительным. Плохо, что самого солнца в столице маловато. Но после долгих лет полутьмы, для меня осенняя мгла сродни сказочному виду.

А ещё мне представили новых учителей. И если появление двоих из них я ожидал, то третьего встретил с искренним изумлением. Началось всё с переезда, о чём заблаговременно сообщил Никита Иванович. Как я и предполагал, наставника хватило ровно на три дня утренних занятий. Далее, вместо графа на них присутствовал один из лакеев, чьё имя до сих пор неизвестно. А Панин появляется к обеду, который для него является завтраком. Вельможа всё пытается приучить меня к вычурным блюдам, приготавливаемым его поваром, который появился в Царском Селе на второй день после хозяина.

Наставник оказался жутко ленивым человеком и большим любителем вкусно поесть. Его коробило моё требование употреблять на завтрак простую и сытную пищу. Хлеб, масло, колбасы, сыр и яичница вгоняли Никиту Ивановича в дрожь. Но он быстро перестал со мной спорить, зато начал брать своё на обеде с ужином. Здесь уже мне приходилось идти на уступки. Вместе с тем, за едой шёл процесс обучения этикету. Я и представить не мог, что для обычного обеда необходимо столько много приборов. Например, на столе могло лежать восемь ложек, ровно по числу блюд. Так же дело обстояло с бокалами, в которых я до сих пор не разобрался. По словам наставника, в коих сквозила явная ирония, ваш покорный слуга начал делать некоторые успехи. Наверное, так он намекал на то, что я престал чавкать и хватать еду руками.

Вот так в один из обычных дней, когда моя голова просто кипела от русской и немецкой грамматики, Панин объявил о переезде. Мне так и не удосужились рассказать о дальнейшей судьбе. Но если не возвращают в темницу, то надо просто радоваться очередным изменениям. Не сказать, что меня утомил флигель. Поверьте, после тюрьмы я готов жить в таких условиях хоть всю жизнь. Только душу будоражил окружающих мир, видимый из окна. Ещё в глубине души теплился лучик надежды встретить прекрасную графиню Строганову, вернее, Воронцову. Только занятия по арифметике, в которые мы погрузись с Румовским, помогали мне не думать об Анне каждую минуту. А профессор разошёлся не на шутку, когда узнал, что его ученик небезнадёжен.

Наверное, я совершил ошибку, когда подкинул ему пару задачек по примеру Мусина-Пушкина. Загадки Ньютона учитель легко определил, впрочем, как быстро решил всё остальное. Вот с последним я перемудрил, ибо о подобных загадках он ранее не слышал. Благо Румовский оказался человеком простым и поверил в отца Илию, который и рассказал мне о необычных задачках. А я их просто переделал на иной лад. Надеюсь, монаху не икается на том свете? Уж больно часто мне приходиться ссылаться на него, когда мои речи вызывают подозрение и удивление окружающих. Степан Яковлевич, выжав из ученика как можно больше похожих штучек, решил срочно менять планы обучения. В итоге меня загрузили более сложными заданиями. Зато я так выматывался, что прекрасные зелёные глаза являлись мне только перед сном. Вернее, это были совершенно иные части тела графини, но сие не ваше дело.

– Позвольте представить князя Щербатова, – с лёгкой усмешкой, не видимой гостю, произнёс Панин, – Михаил Михайлович утверждён в качестве вашего наставника по истории государства Российского, а также философии и иных гуманитарных наук.

Высокий и статный мужчина с вытянутым лицом и внимательным взглядом, слегка склонил голову в знак приветствия. Позже я узнал, что некая заносчивость князя идёт от его происхождения. Он является потомком князей Черниговских, то есть Рюриковичем.

Следующим мне представили невысокого и плавного в движениях француза. Им оказался Филипп-Поль де Сигоньяк, назначенный преподавателем танцев и изящных манер. Учитель всем своим видом демонстрировал куртуазный вид. Он являл собой прямо-таки образец утончённости, переходивший в манерность. Только меня смутил его взгляд, брошенный на Панина. Граф его не заметил, мне же показалось, что француз преисполнен презрения к Никите Ивановичу. Кстати, де Сигоньяк попросил называть его месье Поль, мол, ему так удобнее. Чую, что и в этом случае он лицемерит, явно издеваясь. Лучше бы он выучил русский, на котором изъяснялся весьма посредственно. Странный человек, надо внимательнее к нему присмотреться.

Чуть позже я заметил на руках учителя танцев характерные мозоли, выдающие в их обладателе любителя помахать шпагой. Подобные вещи не удивительны для третьего гостя. Но для манерного и напудренного танцовщика?

– Алонсо Хименес де Кесада, – самостоятельно представился очередной персонаж, – Буду учить вас владеть шпагой и другим оружием.

Испанец был чуть выше среднего роста. Его лицо выделялось резкими чертами и пронзительным взглядом голубых глаз. Также обращали на себя внимание мощные запястья, которые не могли скрыть даже кружева на рукавах камзола. Алонсо являлся единственным из присутствующих, кто носил штаны и высокие, но явно мягкие сапоги. Остальные предпочитали кюлоты и туфли с пряжками.

Меня тоже обрядили в сей необычный наряд, вызывающий постоянное неудобство. Нет, штаны еще, куда ни шло. Разве что немного мёрзнут щиколотки, облаченные в лёгкие чулки. Во дворце обычно топят хорошо, но на улице достаточно прохладно. Мне хватило езды в карете, чтобы понять неприспособленность данного одеяния для русской погоды. Но мёрзнуть, мне не привыкать. А вот узкие туфли и плотно облегающий камзол изрядно раздражали. Надо будет при первой возможности облачиться в наряд, который носит испанец. Только здесь правила устанавливает Панин, потому приходиться терпеть.

После появления новых учителей мой день стал насыщенным до предела. Утром шли занятия с де Кесада. Далее я оказывался в ежовых рукавицах Бакмейстера, решившего учить меня изъясняться сразу на двух языках. Хорошо, что Логин Иванович разбавлял глаголы и склонения астрономией. Иначе я бы просто сошёл с ума.

Затем был обед с Паниным и присоединившимся к нам Щербатовым. А потом наступало время Румовского. До полудня Степан Яковлевич преподавал в университете, что просто замечательно. Иначе он целый день пичкал бы меня арифметическими задачами и формулами. Это хорошо, что я и сам люблю математику, а уроки географии слушал, раскрыв рот. Нет, часть данного предмета мне известна. Вот только во времена Майора картина мира сильно отличалась от нынешних лет.

Послеобеденную часть моих занятий поделили сразу три наставника. Панин и Щербатов обычно преподавали вместе. Вернее, оба вельможи находились в комнате и внимательно слушали уроки друг друга. Но ни разу граф не поправил или добавил чего-то к объяснениям князя и наоборот. Ситуация выглядела презабавно, так как даже я замечал, что наставники весьма критически относятся к некоторым речам оппонента.

Легче и одновременно труднее всего было на уроках танцев. Француз оказался весьма терпеливым наставником и ни разу не позволили себе даже намёка на недовольство. Я же в первое время с трудом понимал, чего от меня хотят. От того и возникало недопонимание с нарастающей боязнью опозориться. Ведь меня могли пригласить на танец, и произошёл бы откровенный конфуз. Но месье Поль вовремя догадался расспросить о причинах моих волнений и сразу же успокоил. По его словам ближайшие танцы мне светят в лучшем случае через несколько месяцев. Оно и к лучшему. Постепенно у меня начали получаться все эти па и пируэты. Хотя, мне казалось, что я выгляжу, будто корова на льду. Это была одна из присказок Майора. Знать бы чего она значила.

В таком виде прошло две недели, буквально лишившие меня физических сил. Уже не шло речи об утренней зарядке. Попробуйте, позанимайтесь, когда у тебя с вечера болят ноги, которые периодически сводит судорогой. А рано утром тебя начинают истязать по новой, вручив тяжёлую палку, изображающую шпагу. Руки начинают неметь уже через полчаса. Спустя час они просто отваливаются, а за обедом я не могу держать даже ложку.

Но постепенно всё утряслось. Благо француз и Щербатов занимались со мной не каждый день. Испанец начал давать мне более лёгкие упражнения, тренируя стойку и работу ног. Занятия давались мне тяжело, но я терпел. А потом боль начала уходить и на её место пришла просто тяжесть в натруженных конечностях.

И тут вдруг объявление Никиты Ивановича о предстоящем через пять дней приёме. При этом занятия никто не отменял. Но меня буквально атаковал портной с двумя помощниками. Оказывается, появиться на столь важном вечере в моей нынешней одежде – позор и урон чести. Вот и приходилось терпеть все эти примерки и ушивки, иногда прямо за очередным наставлением Панина.

– Государственное устройство Российской империи требует скорейшего реформирования, – вещал граф, а помощник портного в этот момент помогал мне надеть очередной камзол, – Само самодержавие является наиболее подходящей формой правления для нашей державы. Но определённые несуразности начинаются при работе коллегий и Сената. Часто исполнители воли Её Величества действуют врознь с законодателями. А ещё есть мелкие чиновники и губернские канцелярии, часто искажающие или не выполняющие указы. Иногда просто по глупости или незнанию. Но бывает и преднамеренное вредительство, вызванное корыстными запросами чернильных душ.

– Ай, – я чуть ли не подпрыгнул от боли в спине, меня неосторожно ткнул перепугавшийся подмастерье.

Панин тоже вздрогнул от неожиданности, а затем нехорошо посмотрел на бледного парня. Надо его спасть, а то ведь дадут розг или накажут иначе.

– Никита Иванович, а кто, по-вашему, мешает реформам? Вы и князь рассказывали, что при Петре Великом, происходили поистине грандиозные события. И они были вызваны необходимостью реформирования государства.

Граф аж расцвёл от удовольствия, позабыв о провинившемся портняжке. Данную тему он любил и после окончания уроков всегда спорил со Щербатовым. Я в их беседе пока ничего не понимал.

– В те временя дворянство, ещё не распустилось и не обленилось, – в устах сибарита Панина подобное заявление выглядело забавно, – Знать прекрасно понимала необходимость преобразований. Россия сильно отставала от своих врагов, потому реформы и имели успех. А сейчас мы почиваем на лаврах. Европа же не стоит на месте и продолжает развиваться. И преобразование в области управления государством не менее важно, нежели наличие сильной армии и флота.

Насколько я понял, Никита Иванович являлся завзятым поклонником Пруссии. По крайней мере, об этом ему пенял Михаил Михайлович. Нет, беседы и споры проходили вполне мирно. Ещё и на необычном языке с примесью непонятных мне выражений, латинских и французских слов. Позже я узнал, что подобный вариант споров принято называть пикировкой. Всё происходило чинно и благородно, но перемежаемое неожиданными уколами.

Князь журил своего собеседника за преклонение перед пруссаками, коих искренне недолюбливал. В свою очередь граф намекал на излишний консерватизм Щербатова, переходящий в мракобесие. Мол, зачем исступлённо ратовать за прежние порядки, свойственные русскому обществу, разрушенные при Петре Великом? Ведь никто не отрицает положительного влияние реформ брата моего прадеда. При нём Россия не только добилась весомых успехов на полях сражений, но и стала полноценной европейской державой. Михаил Михайлович с последним утверждением вроде соглашался, но в его поведении была толика неискренности.

Ещё оба вельможи ратовали за постепенное ограничение самодержавия. Панин больше напирал на обуздание чиновничьего произвола, способного похоронить любые благие начинания императрицы. По его мнению, нужно постепенно вводить парламентскую систему, но при этом сохранить весьма жёсткое государственное устройство. А в это самое собрание необходимо избирать представителей всех сословий. Также Никита Иванович попрекал Щербатова, являющего поклонником английского строя. По его мнению, нельзя допускать дополнительных вольностей для дворянства, передав им право определять политику. Всё может закончиться плохо и Россия быстро превратиться в одряхлевшую Польшу, которую сейчас не бьёт только ленивый. Михаил Михайлович в данном вопросе быстро терял свойственное ему спокойствие и ироничность, начиная с жаром отстаивать своё мнение. Мол, именно русское дворянство способно привести империю к подлинному величию и сразу пенял оппоненту за благоговение перед немцами.

Я тогда слушал обоих наставников внимательно и с удивлением. Весомая часть споров была мне непонятна, и приходилось переспрашивать. И оба вельможи с радостью посвящали неразумного в тонкости настроений русского общества. Заодно, оба вельможи часто обращались к историческим фактам, разъясняя мне события, происходившие много лет назад. Наверное, это были самые интересные уроки в моей жизни, после шутливых задачек Майора.

Одновременно с историей, я изучал личности современных правителей Европы, их ближайшее окружение и наиболее ярких представителей разных стран. Наставники любили философию и уделяли немало времени этому предмету. Особенно часто звучали имена Вольтера, Руссо, Монтескьё, де Мандевиля и Юма. Были ещё упоминания других англичан, французов и немцев. На мой вопрос, а есть ли известные и уважаемые философы русского происхождения, собеседники сразу ответить не смогли. Затем Щербатов упомянул Ломоносова, обозвав его мужиком. При этом, будучи русским державником, он отчего-то больше возмущался критике религии со стороны француза Вольтера. Подобные странности изрядно меня смущали. Мне казалось, что российские государственные мужи должны в первую очередь заботиться о внутренних делах, нежели словах какого-то иностранца. Но тогда я больше слушал и точно не был готов вступать в споры.

Через два дня после начала подобных бесед, мне стало понятно, что оба учителя старательно обходят стороной некоторые персоналии и даже целые временные отрезки. Они почти не упоминали правление моей бабушки и про прадеда с двоюродной прабабкой Софьей тоже молчали. Получались какие-то избирательные уроки. По их мнению, именно гений юного Петра перевернул Россию. А до него почитай ничего и не было. Но тогда я впитывал любые знания, будто губка, коей так удобно намыливать тело в бане. Это уже позже, изучив записки современников и исторические работы, я начал немного иначе оценивать деятельность великого реформатора.

Через несколько достаточно спокойных дней началась жуткая суета. Портные и слуги бегали, как ошпаренные. Занятия по арифметике и языкам изрядно сократили, зато увеличили изучение этикета и хороших манер. Даже обычно спокойный месье Поль, начал проявлять лёгкое нетерпение, переходящее в раздражение. Я же им не чурбан. И тоже стал понемногу дёргаться, в ожидании знаменательного события. О чём речь Панин не объяснял, только сказал, что на приёме будут присутствовать все знатные люди державы и иностранные послы.

Вместо того, чтобы следить за правильной осанкой или изучать, как верно обращаться к князю или простому дворянину, я бы лучше окунулся в свою любимую математику. Мы с Румовским как раз осторожно подобрались к евклидовой геометрии. По словам профессора, я неплохо разбираюсь в арифметике, что стало для него настоящим открытием. Вот он и решил проверить мои знания в более сложной области. Я не стал объяснять, что знаю гораздо больше и знаком с именем Декарта и не только. Но теперь придётся вести себя более осторожно. Степан Яковлевич – прекрасный человек и поглощён любимы делом. Но есть глава Тайной экспедиции, который может задать вполне разумный вопрос. А откуда наш арестант обладает познаниями в столь сложном предмете? Может, сволочь его на дыбу и хорошенько расспросить? Поэтому я лучше пройду заново основы, нежели вызову ненужные подозрения.

Благо испанца не касались никакие волнения, и даже моё настроение. Раз уж занятия должны состояться в шесть утра, то только тяжёлая травма или болезнь могут стать поводом для их отмены. Не удивлюсь, если дон Алонсо погонит меня бегать трусцой по зале даже с горячкой или несварением желудка. Второе для него даже предпочтительнее. Иногда мне кажется, что учитель фехтования получает удовольствие, мучая подопечного. Зато едкие замечания насчёт моей физической несостоятельности, перемежаемые непонятными испанскими выражениями, служили хорошим раздражителем. После очередной порции явно обидных слов у меня появлялись дополнительные силы. Стиснув зубы, я продолжал истязать своё тело, выполняя очередные приёмы. Зато в голове не оставалось никаких мыслей, кроме страха сломаться и упасть на пол без сил. Нет, подобного удовольствия я никому не предоставлю!

Наконец длинные и часто тёмные переходы закончились. Слуга, показывающий дорогу, отошёл в сторону, и я предстал перед Шешковским. Тот был одет в парадный мундир, но сохранял обычное выражение лица. То есть не проявлял никаких чувств и поглядывал на окружающих с едва заметной насмешкой. Придирчиво осмотрев мой наряд, Степан Иванович подал знак, двум лакеям. Оба мертвоглазых детины быстро испарились, хотя недавно дышали мне в спину. Я даже не успел испугаться, ибо подумал, что глава экспедиции дал приказ о новом аресте и заточении.

Но всё оказалось проще. Тайному советнику надо было провести генеральную беседу. Почему это нельзя было сделать вчера, вопрос не ко мне.

– Вы показали себя разумным человеком, Иван Антонович, – прошелестел, вызывающий дрожь голос, – Поэтому настоятельно рекомендую не делать глупостей. Сегодня знаменательный день не только для вас, но и для империи. Ведите себя, как учили наставники, внимательно выслушайте указ и упаси вас боже от истерик. Поверьте, не стоит искушать судьбу, ведь она может совершить неожиданный поворот в любой момент. Насчёт вашей персоны до сих пор существует немало сомнений. Не усугубляйте ситуацию, пожалуйста.

Последняя просьба прозвучала, будто угроза. Я же почувствовал, как тонкая струя пота потекла по спине. Умеет Степан Иванович внушать, здесь спорить глупо. Только никто не собирается совершать неразумных поступков. Ведь я так долго ждал этого дня и вообще решения о своей дальнейшей судьбе. Панин старательно обходил этот вопрос, попросив более его не задавать. Так смысл чудить? Мы будем ждать, изучать и думать. А ещё мне очень хочется увидеть одну особу, аж тело потряхивает от нетерпения. Но и здесь лучше проявить разумную осторожность. Вдруг мои ожидания окажутся напрасными надеждами? Или хуже того, как-то смогут навредить графине, что просто недопустимо.

– Я готов выполнить все указания наставников. Вы зря беспокоитесь, господин Шешковский, – мне, наконец, удалось привести внутреннее состояние в равновесие, хотя сердце учащённо билось.

Опричник усмехнулся, неприятно скривив губы, но промолчал. По мановению его руки появилось новое действующее лицо. Разодетый в вычурный камзол человек, указал мне на дверь.

– Сейчас будет объявлен ваш выход.

Спустя минуту высокие створки отворились, и в коридор хлынул яркий свет вперемешку с тёплым воздухом и шумом голосов, издаваемых немалым количеством людей.

– Его Императорское Высочество, Иоанн Антонович! – громко гаркнул слуга, стоявший немного впереди, слегка меня напугав. Уж очень зычным голосом он обладал.

Глава 5

Октябрь-Ноябрь, 1764 года, Санкт-Петербург, Российская империя.

– Признаюсь, не ожидал с вашей стороны столь сдержанного поведения, Ваше Высочество, – произнёс неожиданно сосредоточенный Панин.

Вон оно как! Благодетели вернули мне право именоваться, как положено особе императорских кровей. Не будем уточнять, что этот титул неверен. Но пока не время показывать зубы. Поэтому буду молчать, старательно показывая своё удовлетворение от произошедшего. А ещё глуповато улыбаться, делая вид, что польщён столь высоким званием.

Сегодня день, полный открытий. Не успел я закончить занятия с испанцем, как в гостиной объявился Никита Иванович. Сначала мне подумалось, что граф ещё не ложился. Но, несмотря на немного помятое лицо, выглядел он вполне бодро и обрядился в более простой мундир, нежели вчера. А ещё наставник неожиданно не стал воротить нос от моего завтрака, и вполне спокойно съел порцию омлета с булочкой. Я же налегал на всё, до чего мог дотянуться. Вчера после приёма, кусок не лез в горло из-за чрезмерно возбуждённого состояния. Что не позволило спокойно уснуть. Зато после хорошей тренировки я готов съесть хоть слона.

Уже во время чаепития, Панин не выдержал и заговорил, снова нарушив установленные им же правила. Обычно, за трапезой он говорит исключительно о блюдах.

Знал бы наставник, как тяжело мне далось нахождение на приёме. Мысленно возвращаюсь ко вчерашнему дню.

Огромный «Тронный зал» впечатлял и одновременно подавлял. Напряжения добавляла замолчавшая при моём появлении публика. А тёплый воздух буквально раскалился от сотен любопытных глаз, внимательно сопровождавших мой путь к трону. Взгляды буквально обволакивали и ощущались физически. Я будто шёл между незримых стен, при этом живых и буквально бурлящих от различных чувств. Иначе мне сложно описать ощущения исходящие от двух рядов разряженных господ.

Стараюсь держать спину, как требует месье Поль, и не обращаю внимания на присутствующих. Моя цель – это медленно приближающийся постамент, с восседающей на троне Екатериной. Она одета в тёмное платье без особых украшений и взирает на происходящее с мрачным выражением лица. По её правую руку расположились вернейшие соратники и самые высокопоставленные вельможи империи. Мне так показалось, ибо среди группы напыщенных господ выделялись знакомые лица Орловых и Вяземского. Слева стояли те самые послы, о которых предупреждал Панин. Иностранцы тоже окружены немалым количеством людей, блиставших драгоценностями и золотым шитьём.

Но для меня почти все лица были похожи на маски. Уж больно присутствующие переусердствовали с пудрой и однообразными париками. Была ещё одна трудность, отнимающая массу сил. Никто не поймёт, чего мне стоило не начать искать изумрудные глаза одной обворожительной особы. Загнав поглубже все желания и лишние мысли, я приблизился к трону и сделал лёгкий поклон. Едва заметный шелест пробежался по залу, напоминавший шум листьев во время лёгкого ветерка. Оказывается, я помню этот звук! Придворные молчали, но начали приближаться к трону, дабы лучше услышать происходящее.

Тем временем Екатерина кивнула Вяземскому, и князь тут же взял лист бумаги, поднесённый лакеем. Громким, но немного срывающимся голосом, он зачитал указ, которым императрица осчастливила подданных и одного арестанта. Если убрать всю витиеватость и упоминание титулов правительницы, то документ сообщал о признании меня наследником русского престола. После того как прокурор Сената огласил содержание документа, придворные не выдержали и тихо зашептались.

Я же с трудом сдерживал бушующие чувства и не мог привести в порядок скачущие мысли. Не сказать, что озвученное стало для меня откровением. Всё к тому и шло. Если бы меня просто хотели выслать из страны, то не стали тратить время на учителей. А значит, я нужен императрице. Что позволяет надеяться на улучшение условий содержания и даже некую свободу. Вроде надо радоваться? Только уж больно смутил, а скорее резанул, взгляд Григория Орлова. Было в нём, что-то кроме привычного превосходства и даже презрения. Нечто похожее на сожаление. Впрочем, граф быстро отвёл взгляд и перевёл его на свою повелительницу.

Екатерина некоторое время молчала и в зале постепенно повисла тишина.

– Поздравляю вас с утверждением! Надеюсь, своим поведением вы докажите верность нашего выбора, – с немецким акцентом произнесла императрица.

Забавно, но именно в этот момент мне жутко захотелось почесать одно место. Вот хоть ты тресни, только зуд был непереносимым. Надо чего-то делать с этой неудобной одеждой или однажды я точно оконфужусь. Мысленно усмехаюсь, представив, как на это могла отреагировать блистательная публика, особенно после слов о хорошем поведении.

К сожалению, приём на этом не закончился. Благо мне удалось сдержать свои позывы и не начать веселить честной народ.

Тем временем один из напыщенных дворян, начал церемонию представления высших сановников и иностранных послов. Оказывается, наследник обязан знать сих уважаемых господ. Всё проходило чинно и жутко медленно. За это время у меня успела начать чесаться голова под ненавистным париком. А ещё я не знал, куда спрятать свои руки. Нет, цыпки давно прошли. Просто мне с трудом удавалось не шевелить конечностями и расслабить спину. Приходилось стоять, держа руки по швам, вежливо улыбаться и лёгким поклоном приветствовать очередного господина. Десятки лиц, большую часть которых я не запомнил и они превратились просто в череду ряженых людей. Даже наряды некоторых дам перестали вызывать у меня какие-либо ощущения.

Чуть позже придворные оставили меня в покое, но продолжали рассматривать издалека, делясь впечатлениями. Обсуждают, будто диковинную зверушку пронеслось в голове, погасив даже намёк на боязнь и смущение. Внутри начало просыпаться забытое чувство всепоглощающей злобы, которое я ранее испытывал только к своим мучителям. Дабы не выдать себя делаю несколько шагов в сторону и останавливаюсь у высокой портьеры и слышу продолжение чьей-то беседы.

– Вы бы Сергей Владимирович поумерили задор, более свойственный юнцам. А то ведёте себя совершенно необдуманно, аки мотылек, бросающийся на свет. Только не забывайте, что свеча – это ещё и огонь, который губителен для излишне восторженных особ, – произнёсла явно молодая женщина.

– Аграфена Сергеевна, меня всегда восхищал ваш слог. Это надо же так изящно обозвать меня молокососом и насекомым, – хохотнул в ответ собеседник, – И что же вас смутило?

– Кузен, мне хватило обрывков разговоров, чтобы догадаться о создании партии наследника. И вы явно среди этих наивных мечтателей. А мне будет больно осознавать, что я не предупредила вас об опасности данного прожекта, – ответила незнакомка и сейчас её голос бы далёк от шутливого тона, – Серёжа, ты офицер гвардии и для своих лет взлетел на невероятную высоту. Поверь, недоброжелателей у нас хватает. А твой тёзка давно растерял былое влияние. Любой нашей ошибкой тут же воспользуются, особенно когда речь идёт о подобной интриге. И падать с нынешней вершины, будет очень больно. А ещё ты навредишь всему роду, о чём просто обязан думать прежде, чем лезть в сомнительные дела. Лучше бери пример с дядюшки Петра Семёновича, снискавшего славу на полях сражений, а не дворцовых паркетах. Ты алчешь воинской славы, вот и отправляйся в действующую армию.

– Но Россия сейчас ни с кем не воюет, – растерянно ответил молодой человек, – И почему ты считаешь опасным наше невинное сборище?

– Россия всегда с кем-то воюет, братец. А мирное время для нас – это возможность подготовиться к новой войне. На юге всегда неспокойно и новое столкновение с турком неизбежно. Поэтому получай назначение и езжай в Малороссию. Там будет немало возможностей совершить ратный подвиг. Что касается вашего якобы развлечения, то ты не пробовал задать вопрос, отчего Иоанну выбрали столь неоднозначных учителей?

– Нет. Ты сейчас про Панина и Щербатова? – тон гвардейца окончательно растерял шутливые нотки.

– Совершенно верно. Один в данный момент должен находиться в опале, так как невнимательно смотрел за сыном императрицы. Да и к его идеям, коими он потчевал юного Павла, много претензий со стороны влиятельных вельмож. Это не считая увлечённости графа излишне прогрессивными прожектами, абсолютно чуждыми русскому обществу. Никиту Ивановича считают скорее немцем по духу, что не добавляет ему любви со стороны знати. А вот Щербатов полная его противоположность с уклоном в русскую старину. Но обоих объединяет желание ограничить самодержавие. Вот у меня и возникает вопрос. Кто и зачем доверил таким необычным наставникам обучать столь несмышлёного человека, коим является Иоанн Антонович? И кого они из него воспитают?

– Аграфена, я тебя всё равно не понимаю. Оба вельможи, весьма знающие и образованные мужи.

– Сергей, просто поверь, что наследнику долго не жить. Не надо морщиться, я просто неверно выразилась, – произнесла женщина, – Скорее всего, его снова запрут в тюрьму или сошлют куда-нибудь под благовидным предлогом, где поместят под строжайший надзор. Странно, что Ивана вообще вытащили на божий свет. Ведь есть его братья, кои более удобны в качестве наследников. Но это неважно. Плохо, что после пострадают мотыльки, вроде тебя с друзьями. Или ты думаешь, что окружение Екатерины позволит плести интриги и оставит их без внимания? Если да, то это крайне опрометчивое мнение. А ещё вспомни, как часть нашего рода легко подвергли наказанию. Да и дядя Пётр сейчас в опале, несмотря на все заслуги. И поверь, кому надо помнят фамилию матери Анны Иоанновны. Потому именно нам надо держаться подальше от любых интриг. Не удивлюсь, если Шешковский уже радостно потирает ладошки, готовясь раскрыть заговор и прикрепить себе на кафтан новый орден.

– Аграфена, ты бы сама поменьше рассуждала о подобном! – уже взволнованно и почти шепотом ответил мужчина, – Я всё понял и обещаю держаться подальше от этого дела. Теперь идём чего-нибудь выпьем, а то горло пересохло от духоты и переживаний. Умеешь ты испортить человеку праздничное настроение.

– Ничего страшного. Немного взбодришься и выкинешь из головы разные глупости. И вообще, начинай взрослеть и делать карьеру. Вы там в своей гвардии только пьёте аки кони, да волочитесь за юбками легкомысленных особ, – едко произнесла девушка, – Затем ближе к сорока окончательно разорившись и растеряв здоровье, ищите себе партию побогаче. А думать о будущем надо с юности и не забывать о семье.

Какая продуманная особа промелькнула в голове! Но сильнее всего меня одолевали иные чувства. Слова незнакомки били будто обухом, не давая вздохнуть и навевая безграничное отчаяние. Даже не знаю, как верно описать моё состояние в тот момент. Я встал столбом и не мог пошевелиться, ещё и дыхание спёрло. Неожиданно на помощь пришёл Панин, чей голос вывел меня из оцепенения.

– Вот вы где? А я уж обыскался, – произнёс граф, внимательно меня разглядывая, – Не переживайте так сильно. Помнится, кода меня первый раз вывели в свет, так я чуть не лишился чувств. Думаю, на сегодня впечатлений достаточно и можно покинуть приём.

Как же я был благодарен в тот момент Никите Ивановичу. Мне итак тяжело далось ожидание приёма, а тут ещё и подслушанный разговор. Единственным приятным моментом этого дня стала Анна. На обратном пути наши глаза на мгновение встретились. Меня снова бросило в жар, а ноги едва не подкосились. Вроде ничего необычного и дама просто обмахивалась веером. Но промелькнули в её глазах некие искорки или бесенята, утвердившие меня во мнении, что это не последняя наша встреча. Что за женщина! И как объяснить моё необычное поведение? Ведь в зале множество молодых и красивых дам. Некоторые из них одеты излишне вызывающе, на мой взгляд. Только мои мысли постоянно возвращались к образу прелестной графини. Это какое-то наваждение. Зато стало менее тревожно, и я на время забыл об услышанном разговоре.

– Её Величество приказала передать, что довольна вашим поведением, – голос Панина вывел меня из размышлений, – Вскоре состоится очередная аудиенция, где вам разъяснят детали сложившейся ситуации. Если у вас есть какие-то просьбы, то можете передать их через меня. Но это не все новости. Сегодня прибудет новый камердинер, который заменит временных слуг. Что касается положенной вам свиты, то всё на усмотрение императрицы. Со своей стороны советую не торопиться и продолжить обучение. Столичный высший свет может подождать.

Я и не собирался сближаться с этим самым светом. В ближайшие несколько месяцев уж точно. Меня сейчас волнуют совершенно иные вещи. Хочется попросить у Екатерины как можно больше. Но лучше не торопиться. А вообще, странно, почему Никита Иванович прискакал так рано? Неужели, чтобы сообщить о столь незначительных новостях? Или это одна из ступеней продолжающейся проверки? Чем выше я поднимусь, не совершив ошибок, тем больше мне позволят надсмотрщики?

– У меня есть только одна просьба, уже озвученную Её Величеству, – отвечаю графу, – Касаемо обучения, то я собираюсь его продолжить. Можете донести до императрицы мою благодарность за столь знающих и приятных наставников. А самым главным моим желанием является возможность увидеть родных.

Сегодня вместо привычной четвёрки вельмож, занимающихся судьбой Иоанна Антоновича, в кабинете императрицы присутствовал граф Панин. Он только что закончил отчёт о состоянии дел, связанных с наследником. Сразу бросалось в глаза, что Никита Иванович доволен успехами своего подопечного. Будто именно ему принадлежит главная заслуга в столь стремительном освоении знаний бывшим арестантом. По крайней мере, он с удовольствием перечислил достижения Иоанна.

На самом деле ларчик открывался просто. Графу больше жизни необходимо стоять возле трона. Нет, он не алкал власти, наград или почестей. Никита Иванович одержим идеей. Как истинный фанатик с годами он всё сильнее убеждался в правоте выбранного пути и пытался наставлять на него окружающих. Пока это не было столь заметно, да и сам Панин сдерживал порывы. Но годы шли, а его идеи оставались неосуществимыми. И это начинало угнетать графа, вгоняя его в грех уныния.

Потому он вцепился в возможность обучать Иоанна. Ведь прежний подопечный трагически скончался, похоронив надежды на продвижение его идей в русском обществе. И вдруг такой шанс, предоставленный императрицей или судьбой. Он даже не почуял некоего подвоха. Ведь решение доверить ему нового наследника выглядело весьма странным. Уж больно много вельмож откровенно пеняло Панину на неверное воспитание и дурное влияние на Павла. Даже сама Екатерина размышляла о замене наставника для сына. А тут новое назначение фактически на прежнюю должность.

Некоторое время императрица размышляла, делая вид, будто обдумывает просьбу Ивана, озвученную графом во время отчёта.

– Спасибо за труды, Никита Иванович, – наконец произнесла правительница, – Мы оценим твои старания по заслугам. А пока ступай и исполняй возложенные на тебя обязанности. Сие дело важное и требующее повышенного внимания. Своё решение я озвучу в ближайшие дни.

Как только Панин расшаркался и удалился, Екатерина дёрнула шнур для вызова секретаря. Тихо звякнул колокольчик, и тут же открылась створка.

– Зови, – приказала правительница показавшейся голове.

Секретарь быстро кивнул и прикрыл дверь. Менее чем через минуту в кабинет вошёл Шешковский и церемонно поклонился.

Далее глава экспедиции уселся на указанный стул и стал ждать распоряжений Екатерины. При этом он умудрялся держать спину так ровно, будто проглотил лом. Но сейчас хозяйке кабинета было не до шуток, ходивших про её верного опричника.

– Ты читал доклад Никиты Ивановича? И сам наверняка знаешь поболее нашего ленивого графа, – императрица позволила себе лёгкую усмешку, – Что думаешь о просьбе Ивана? Не спешим ли мы с твоим прожектом ловли на живца?

– Иоанн Антонович действительно делает поразительные успехи в учёбе. Больше всего это касается арифметики и языков. С историей, танцами и этикетом у него гораздо хуже, – голос главы экспедиции, как всегда, был сух, – Я отправил людей выяснить, откуда такие поразительные способности. Ведь по приказу Елизаветы Петровны коменданту крепости в Холмогорах было запрещено обучать арестанта. Но здесь надо винить обычное русское разгильдяйство и произвол монахов, чьи позиции на севере всегда были сильны. Один из выживших иноков вспомнил, что отец Илия действительно обучал узника. Впрочем, как ещё несколько персон. Поэтому в раскрытии некоторых способностей Ивана нет ничего необычного. Большего пока найти не удалось. Многие люди умерли, иные отправились по имениям или на другой конец державы.

Императрица внимательно слушала Шешковского и не перебивала.

– Касаемо идеи ловли на живца, то я продолжу её отстаивать. После прошедшего приёма в обществе небывалое оживление. Пока это досужие рассуждения и сплетни. Но есть и подозрительные моменты. Представители некоторых знатных фамилий явно прощупывают намерения друг друга. Заговора я не жду, но может появиться подобие фронды. Тогда мы всех и накроем!

После столь откровенных слов Екатерина внутренне вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Мятежа она боялась, поэтому в обсуждаемом вопросе поддерживала прожект тайного советника. Тот, будто послушав её мысли, продолжил доклад.

– Убрать Иоанна из столицы наиболее разумный ход. Спешить не будем, всё равно дороги раскисли, и время ещё есть. Я уже говорил, что не вижу иного способа спровоцировать недовольных. Оживление в обществе началось задолго до объявления указа. Пока нет повода подозревать публику в противоправных действиях. А вот далее интерес к наследнику начнёт распаляться. Чем дольше мы будем прятать его от публики, тем сильнее его захотят увидеть и попытаться установить более близкие отношения. Всем известно, что одна беспокойная особа уже умудрилась добраться до Иоанна, Но здесь нет никакой политической подоплёки. Очередная выходка взбалмошной дамы и ничего более.