Охранник для президента бесплатное чтение

Глава первая

Августовским тихим вечером в стороне от большой дороги, невдалеке от областного центра, затаилась на одном из поворотов гаишная машина, подстерегающая водителей, наивно считающих, что именно они и являются хозяевами трассы.

Как и положено для засады, машина скрывалась за кустами, хотя особой надобности не было: в основном тут было традиционно пусто. Просто это являлось нелишним для дежурного экипажа: в салоне мирно беседовали два уже разогретых офицера. В походном порядке отмечался день рождения одного из них, Кольки Рыжего, здорового майора с вытаращенными глазами на красном грушевидном лице.

Праздничная трапеза не мешала блюстителям порядка привычно наблюдать за трассой, по которой, кроме предосеннего ветерка, давно ничего не пробегало.

– Ну, за меня, – продолжал свой пир гаишный майор, – за меня, красивого!

– Желаю чтоб, – подхватил и Колькин напарник Саня Глебов: всё при парне, а по молодости лет ещё до сих пор едва не с открытым ртом смотрел на краснолицего руководителя.

По дороге, мигая многочисленными, как у парохода, огнями, промчалась иномарка – только её и видели.

– Ё-моё, – обрадовался Колька Рыжий, скоренько свёртывая трапезу. – Да тут целая зарплата пролетела!

Служебная «Хонда» под майорским предводительством выскочила на трассу с намерением удариться в погоню за нарушителем, и в это время произошло событие, круто изменившее судьбу не только этих представителей закона в полицейских погонах. Перед машиной что-то мелькнуло – и тотчас раздался скользящий стук податливо отлетевшего человеческого тела.

Рыжий тормознул так, что двинул собственным лбом в стекло, после выскочил из кабины и, раскачиваясь, как пингвин, устремился к обочине, следом во всю свою прыть не отставал и Саня Глебов.

Сбитый человек обнаружился быстро. Он ничком лежал на обочине, подвернув под себя руку, а в другой оставалась обыкновенная дерматиновая сумка, из которой выкатились картошка, свёкла, морковка и лук.

Перевернув сбитого, Саня расстегнул у него староосеннее пальто и приник к груди, прислушиваясь.

– Ну, – не вытерпел старший по званию, – примерз там, что ли?

Форменная фуражка у Глебова оказалась сдвинутой на ухо.

– Похоже, того… – оглянулся он по сторонам, – не дышит. Кирдык мужику.

– Ти-хо. – Колька, не подходя, издали ткнул пальцем в сторону сбитого венца творения. – Уверен? Точняком кони кинул?

– Точней не бывает, – Саня, у которого хмель по отсутствию необходимого навыка вылетел разом, беспрестанно открывал и закрывал рот. – Вон и голова вся в крови. Чего теперь делать-то?

– Снимать штаны да бегать, вот что делать, – пробурчал рыжий наставник. – А у нас, парень, – он повертел головой туда-сюда, но кругом по-прежнему было пусто, – одна дорога… Вроде, мужика и верно долбанули. Узнают – обоим капут. Следующий день рождения будем справлять в камере у параши и, если повезёт, на южную сторону.

Чтобы удостовериться, молодой напарник ещё раз сунулся к парню, но старший по званию, подскочив, рывком дёрнул его обратно на дорогу.

– Замри. Что ещё не понял, мешок с погонами? Быстро делаем ноги отсюда. Протри глаза: картошка, пальтишко, да сумка с помойки: кто такого искать будет? Это тебе не новый русский, чтоб землю носом рыть. Поди-ко, от родаков с харчишками правил: вот и разберись, чего его с голодухи под машину сунуло?

Саня Глебов, ещё не веря в случившееся, казалось, не слушал этой зажигательно-убедительной речи: опустив голову, он отвернулся в сторону.

Поведение напарника Рыжему по душе не пришлось, и он решил изменить тактику.

– Значитца так, Александр свет Васильевич, – взяв Глебова за грудки, он крепко встряхнул. – Для тех, кто в танке, объясняю ещё раз. Мы ничего не видели, ничего не знаем. Вообще, сбоку припёка. Если где-то случайно скашляешь – сдам и не моргну. Скажу, что ты сбил, а я по слабости душевной пожалел. Прикрыл. Понял? Даже капот лично зарихтую, чтоб всё чин-чинарём было. Не забыл, кто у меня в прокуратуре? Вот и догадайся, кого сразу в асфальт закатают. В худшем случае, мне выговорешник влепят, и то сильно сомневаюсь. А для тебя это – контрольный выстрел. На этом жизнь и закончится, ферштейн?

– Может, всё-таки честно скажем, как было? – голос у Сани был потише тихого. – Ведь, правда, не виноваты. Случайно всё. Не совсем же наши лопухи.

Колька Рыжий, внезапно ткнув в его живот пальцем, громко кхыкнул, как если бы выстрелил из пистолета:

– Ты покойник, лейтенант Долбило!

И такая ярость оказалась в майорском голосе, что сразу усвоилось: обратная дорога заказана. Иначе всё может быть: недаром бывшие напарники Рыжего даже при упоминании его имени сразу рот на замок, и слова не вытянешь.

Видя, что тактика возымела действие, майор, не меняя выражения грушевидного лица, как ни в чём не бывало, продолжил:

– Мы на службе. Не забыл? Рванем по кирилловской трассе, водил попасём. Заодно и порубаем. У матросов нет вопросов?

И служебная машина, развернувшись, помчалась к автовокзалу ближайшего населённого пункта. Там служивые побыли в буфете, переделанном из кассы, где вежливо были встречены буфетчиком, моложавым мужчиной нерусской наружности, как бы с навечно приклеенной задушевной улыбкой. Угостив прибывших горячим с приставленной бутылочкой сухого, он охотно ответил на все дежурные вопросы, а после они даже о чём-то в подсобке пошептались с наставником, откуда последний появился, походя застегивая кнопку на форменной куртке.

Словом, шло самое обычное дежурство в последние деньки северного лета. К этому времени Саня Глебов, кажется, и сам незаметно поверил, что ничего, из ряда выходящего, о чём бы надо печалиться, не произошло. Всё как всегда, и рядом – надёжный мужик, который хорошо знает, как жить на этом свете.

Но, как ни крутись, их, как и всяких преступников, не могло не потянуть на место собственного преступления. Дело шло к концу смены, и Колька Рыжий решил из профилактических соображений сгонять к той самой отворотке, для очистки совести.

Не выходя из машины, майор открыл водительское стекло, всматриваясь в ту сторону, где был оставлен, как он в сердцах выразился, «не новый русский».

А порядком утомившийся Глебов дремал, откинувшись на спинку сиденья. Но вскрик напарника был таков, что ещё во сне заставил его покрыться испариной. Колька, хамкая, тыкал пальцем перед собой: обочина оказалась благополучно пустой.

Оба «гальца», как по команде, пулей вылетели из кабины и наперегонки бросились к окрайке дороги – прочесали и близлежащие кусты. Результаты розыска настроения не улучшили. Казавшийся погибшим замухрышка каким-то таинственным образом воскрес и исчез с места своего несостоявшегося упокоения, заодно прихватив и сумку с провизией.

Грядущая перспектива напрашивалась сама собой, и обоих гаишников не устраивала. И без подсказчиков было понятно, что при первой возможности очнувшийся гражданин доброжелательно поведает, где надо, историю о том, как его ни с того, ни с сего сбили полицейской машиной и бросили на произвол судьбы умирать на пустой дороге.

А если это обстоятельство ещё учесть в свете последних решений президента по укреплению дисциплины в правоохранительных рядах и борьбе с коррупцией в этих же несгибаемых внутренних органах?..

– Или он нас, – после краткого молчания подвёл итог наставник, – или мы его. Сечёшь, лейтенант Долбило?

На обиды у подопечного не было времени. Его богатое воображение уже рисовало картину общей камеры в вологодской тюрьме «на Чернышевского», куда его вводят тупорылые «цирики», а со всех сторон глядят, не мигая, бритые физиономии и благожелательно указуют ему грязными пальцами на место будущего проживания – примерно туда, где Рыжим предполагалось отметить свой будущий день рождения. И Саня прерывисто, в два захода, вздохнул.

– И я о том, – рассудительно вещал Колька, – наша задача – опередить этого фраера. И задержать. Как предполагаемого преступника. Сечёшь за ходом мысли? Они же все на этих ориентировках на одно лицо: без пузыря не различишь. Бумагу на разводе видел: насильник действует в Заречье и Кувшинове? Главное – за хобот и в «обезьянник». А оттуда запросто не выползешь, соображаешь, дружбан? И закрутится колесо! Везде свои люди!

– Как же быть, – между тем, не слушая напарника, опять забубнил Глебов. – Вот, понимаешь, влипли, так влипли…

Договорить он не успел. От неприметно-разящего наставнического крюка в «дыхалку», перед его и так померкшим взором окончательно потух свет, и он погрузился в спасительное забытье. Очнулся уже в кабине на сиденье.

Рядом, задумчиво почесывая лоснящийся нос, насмешливо косился Колька Рыжий.

– Очухался? – скупо справились у напарника. – Или ещё налить?

– Жесть, – зашевелился тот, заёрзав на сиденье. – За что меня так?

– А не будь бабой, – Рыжему больше не хотелось понапрасну терять время, и он, видно, принял какое-то окончательное решение. – В последний раз русским языком спрашиваю: со мной или нет?

– Или да, – отвернулся Саня. – И так это не жизнь пошла…

– Заткнись, – было ему посоветовано, – и слушай инструкции. Сейчас гоним до поста. Узнаем, что за машины проходили с этой стороны. Глядишь, что и засветится.

Пробыли они на посту с добрый час, поболтали с коллегами, погоняли чаи, а для согрева незаметно уговорили за Колькино здоровье и ненавязчиво выставленную им бутылочку «светлоголовой».

Повод для этого был более чем обнадёживающий. Как выяснилось между делом, в город за это время с их стороны прошла одна лишь машина, да и та – «копейка». И если она подобрала, а с этой станется, их «клиента», то доставила, скорее всего, в горбольницу или, в крайнем случае, к нему домой. Во втором варианте следы неизвестного теряются, в первом же – есть шансы его разыскать, были бы приметы.

– Приметы есть, – вдруг буднично сообщил Саня, – куда уж точней. – Сдав дежурство, они уже мирно беседовали перед въездом в город. И, похоже, подопечный примирился с неизбежным. – Ориентировки ориентировками: там и верно все как под копирку. Только нашего разве один ленивый не найдёт.

– Ну-кося, – оживился Рыжий. Его порадовало, что напарник на самом деле перешёл на его сторону. – Давай, как на духу!

– Чего уж теперь, – и Саня Глебов посмотрел ему прямо в глаза. – Короче: мужик этот настоящий Николашка, одно лицо.

– Какой ещё Николашка? – не понял Рыжий. – Опять не в ту степь понесло?

– Да царь-то был у нас, – удивился компаньон такому непониманию, – забыл, что ли? Ну, кровавый! Я ещё сразу это срисовал, а теперь точно уверен: один в один, прямо братья вылитые!

– Да ладно, – поразился Рыжий. – В натуре?

– Говорят, – «в ёлочку». И усы, и борода, и лицо такое: ведь по телику недавно показывали. Точь-в-точь, прямо как на фотокарточке. Их ещё это… – Глебов даже зашевелил пальцами, подбирая подходящие слова, но махнул рукой. – Ну, святыми хотели сделать. Церковь-то. Или уже сделали, не знаю. Всей семьёй, скопом. По «новостям» не одну неделю талдычили. Не надо, да запомнишь. И на нашего тоже как глянул: настоящий царь в пальто и с картошкой под дорогой валяется.

– Выходит, тогда не добили, – пошутил старший по должности. – Ладно, братан, делаем так. Завтра с утречка и займёмся делом. Если в больничке мужик – никуда не денется, а коль домой добрался – хуже, придётся повозиться. Ничего, не из таких ещё тёрок кверху головой выходили!.. Из-под земли достанем твоего царя!

Глава вторая

Игорь Русанов, придя в память, долго лежал неподвижно, не решаясь шевельнуться: не понимал собственного местонахождения. Изредка обводил глазами потолок и, вздыхая, в очередной раз забывался. Слабость была неимоверная: такое чувство, что силы вообще иссякли – покинули тело, и оно, невесомое, жило отдельной жизнью. А в этом состоянии, как ни странно, было одно маленькое преимущество: земные заботы сами собой отодвинулись в отдалённую перспективу и никоим образом не давали о себе знать.

Из ласкового забытья вывела маленькая женщина в белом халате, которая ни много, ни мало отключила Игоря от капельницы и, вглядевшись в его лицо, отчего-то с восхищением шепнула: «Вот это да!» – и ушла скоренько. А он не то, что капельницу был не в состоянии заметить, своё имя не сразу на ум пришло.

Но здесь маленько пооживился: с детства осталось стойкое убеждение – раз врачи рядом, всё будет как надо. И стал для начала по сторонам оглядываться, в себя приходить. По-всему получалось, что это была больница.

Загадкой оставался промежуток времени, из которого непонятным образом и попал Игорь Русанов в эту комнату. Хотя всё тело жгло как калёным железом, но наши надёжные помощники глаза, кои, как известно, ещё являются и зеркалом души, тем временем внимательно разглядели окружающее, и кое-что прояснилось. Эта длинная и довольно грязноватая комната с рядом кроватей, снабжённых какими-то громоздкими приспособлениями, оказалась, как ни странно, реанимацией. Об этом на широком наддверном стекле и возвещалось красной трафаретной надписью.

Безрадостную обстановку реанимации с голыми сизыми стенами дополняли неподвижные больные на кроватях, а одна, дальняя, оказалась с накиданными прямо на пустой матрац металлическими банками. Довершало обстановку полное отсутствие людей в белых халатах, даже входная дверь была приоткрытой.

Всё это с трудом могло внушать серьёзное доверие к месту пребывания. Надо было собраться с мыслями и начать соображать как всякий нормальный человек. И если бы в дверь реанимационной в это время кто-либо случайно заглянул, то он как раз и принял бы лежащего мужчину с бородой и усами за не совсем здравомыслящую личность. То, подняв синие глаза к потолку, он что-то шептал вполголоса, а то, успокаиваясь, вновь начинал горячо, вполслуха бормотать. Но удивительней всего было сейчас происходящее с мужчиной. Его бледное, почти прозрачное лицо становилось похожим на обычное лицо здорового человека; лишь с левого виска к щеке спускалась кровавая царапина, да похожая пересекала высокий лоб, прикрытый тёмно-русыми волосами. В общем, с небольшой натяжкой можно было признать, что человек на глазах постепенно приходил в себя: улучшилось дыхание, и сам взгляд стал более-менее терпимый, не замутнённый страданиями.

На боковой койке, шевельнувшись, застонал мужчина, и Игорь, было, вскинулся помочь. Куда там – за самим ещё надо глаз да глаз. Правда, общая слабость отчего-то уже не беспокоила: как ушли силы, так и возвратятся.

Другое, ещё не вернувшееся в сознание, всё ощутимее подмывало изнутри, и вскоре стало тревожить настолько серьёзно, что, наконец, просто отпустило память в «автономное плавание».

Ведь дома его ждут, не дождутся, – совсем заждались! Машенька, как на грех, заболела – простыла, да и Алёшка ещё полностью в себя после той же простуды не пришёл: поветрие какое-то на семью навалилось!.. Ближе к вечеру он и отправился к родителям за мёдом, – всё так и было. Тогда каким образом он отныне здесь, на больничной койке, без мёда и всего того провианта, что в нагрузку было наложено в старую материнскую сумку?..

Откуда-то из верхнего угла палаты, наискось к полу, ослепив глаза, отразилась раскалённо-белая полоса – и пропала. Но за это пропащее время явью высветилось бывшее: на него, мирно шедшего по дороге, раздвинувшись до невероятных границ, сбоку вылетает какая-то военная машина и, накрывая беспросветной темью, растворяется в нём…

Похоже, на дворе стояло раннее утро, и надо было, во что бы то ни стало, выбираться из этих апартаментов. Между тем в палату, как по заказу, никто не шёл, и тогда Игорь Русанов твёрдо решил ретироваться своим ходом.

За дверью реанимационной, в углу возле стены, оказался старый громоздкий шкаф с обвисшей дверцей. И Игорь с неким изумлением увидел торчащую из него собственную сумку, материнская провизия тоже присутствовала. Это обстоятельство его отчего-то успокоило. Не спеша, раскрыв шкаф, он вытянул сумку и приподнял, соображая, способен ли вместе с грузом добираться домой? Кажется, удача сегодня была на его стороне.

Везучий пациент тихонько спустился по лестнице второго этажа в фойе, где незамедлительно был оговорён подслеповатым дежурным в чёрной форме: почему посетители ходят в медицинском учреждении без бахил? Оставалось лишь виновато развести руками, после чего Игорь Русанов был уже на улице. Раннее утро, свежо, прохладно, ещё пустынно.

Но вскоре жёлто-юркая полупустая маршрутка везла его в сторону обжитой девятиэтажной панельки, что хозяйски обосновалась на городской окраине: знаменитом местоположении старинной губернаторской усадьбы, где всегда, как говорится, цвела и пахла удивительная, всеми знаемая Осановская роща.

Игорю даже пришлось на сиденье откинуться на спинку: голову то обморочно кружило, то внезапно подступала удушающая тошнота. И, конечно, хотелось пить: беспрестанно, мучительно. Едва до дома добрался, из последних сил позвонив в домофон, и дальше опять подступило забытье.

Глава третья

Кажется, никогда в жизни не страдающий угрызениями совести, Колька Рыжий с утра пораньше вытащил напарника на поиски таинственного незнакомца, похожего, по словам подопечного, на последнего царя.

Не мудрствуя лукаво, сообщники вскоре были в горбольнице «на травме»: только туда и мог поступить прыткий беглец. Здесь их поджидал сюрприз, который приятным можно было назвать лишь при желании.

Оказывается, накануне вечером действительно поступил больной в реанимацию, но уже утром он необъяснимым образом исчез, хотя по всем признакам вряд ли бы добрался, образно говоря, даже до мужской комнаты; заодно вместе с ним пропали и его вещи, которые второпях были оставлены в шкафу перед самой реанимационной.

Врач, беседовавший с офицерами, отчасти чувствовал себя виноватым: конечно, медперсонал прозевал пациента, иначе бы этой ситуации не произошло. Тем более служивые объяснили, что человек, пропавший из реанимации, является предполагаемым маньяком и даже снабдили эскулапа ориентировкой.

Тот после всего этого, казалось, вовсе упал духом: сидел и молчаливо мял газету, которую перед приходом представителей власти читал с явным увлечением. То, что произошло дальше, его вовсе напугало: один из присутствующих, светловолосый, помоложе, вдруг покраснел, как помидор, налился густой краской, – как бы удар не хватил, – мелькнуло в докторской голове. И всё отчего-то тыкал пальцем в газету. За это короткое время немало мыслей посетило дежурного врача, успевшего с необыкновенной ясностью припомнить всё, за что, как говорится, был и не был виноват, вплоть до зловещей в обиходе шутки: «То, что человек на свободе – это не его достижение, а только наша недоработка».

Но всё оказалось проще: светловолосый офицер, с поразительной быстротой выхвативший из рук газету, лишь коротко бросил: «Свежая?» На что был получен нечленораздельный ответ, что это неизвестно, просто валялась в столе.

Возможно, врач ещё долго приходил в себя после такого же, как и появление, стремительного ухода полицейских; не исключено, что он даже слегка приложился к заветной фляжке, что уютно обитала в кармане брюк; только это уже не имело никакого отношения к ушедшим.

Даже сам Колька Рыжий был удивлён поведением коллеги, который, крепко ухватив его за рукав пиджака, молча тащил за собой на улицу. И даже вопроса не дал задать Рыжему, так же молчком сунув тому газету, когда они уселись в ближайшем скверике.

Цветная страница областной газеты «Русский Север» красноречиво расставила всё на свои места. С первой полосы газеты – сразу и не поверится! – смотрел собственной персоной их неуловимый беглец, а рядом был отчего-то изображён царь: ни дать, ни взять, два родных брата-акробата друг с другом встретились. Тот же Колька даже мотнул головой, точно нехорошее привиделось, но последующее текстовое разъяснение вернуло ему привычную ясность мышления.

«Конкурс двойников «Второе «я» завершён, – еле не аршинными буквами свидетельствовали заглавные строки газеты. – Пенсионер МВД Леонид Яблоков из Сокола, учитель Валентина Климова (Глебовское), весь отдел основных средств централизованной бухгалтерии Вологды, торговый работник Надежда Александрова (Клёново), ученица Ферапонтовской школы Нина Васильева (Кирилловский район) решили отдать пальму первенства учителю одной из школ города Вологды Игорю Русанову и последнему русскому царю Николаю II. Итак, фанфары! Победителю конкурса двойников – вологодскому учителю Игорю Русанову, до удивления похожему на последнего русского царя Николая Второго, – будут вручены: диплом победителя конкурса «Второе «я», бесплатная подписка на газету и памятный сувенир от «Русского Севера».

– Проще пареной репы, – радовался Колька Рыжий. – Сейчас рванём в эту газетку, выцепим адрес мужика, а остальное – дело техники!

И настроение у доморощенных сыщиков сразу улучшилось, да и день наступивший не подводил. Уютные городские улицы жили привычной жизнью, и не были ещё до безобразия замусорены, что происходило, как правило, к вечеру. Образцом всякого рода скоплений бытовых отходов достаточно убедительно служила центральная площадь, на которой сбоку и приткнулась редакция популярной в своё время газеты. Это нынче интерес к печатным изданиям, без которых, казалось бы, ранее жизнь и не мыслилась, резко упал, а между тем редакция этой газеты ещё совсем недавно на всю катушку владела умами этого далеко не маленького северного города. В любое время года, как на улицах, так и в транспорте, нередко можно было услышать традиционный вопрос: «Читали сегодняшний «Русский Север»?»

Тогда, можно сказать, не на жизнь, а на смерть шла затяжная борьба редакции газеты – шутка ли! – с самим губернатором! С первым губернатором этой области. Кстати, как вообще в природе может быть такое словосочетание: губернатор области? Логично предположить, что, коль существует губернатор, соответственно, должна быть и сама губерния. А это уже, доля наша, абсолютно иной жизненный уклад. Наверное, у этой загадки ещё долго не будет отгадки. Как и у одной из подобных, к примеру, примеченных однажды автором в солидном учреждении на добротных, обитых кожей дверях: «Отдел по организованной преступности». И тут, согласитесь, обывательский ум не может не задаться предательским и совершенно не каверзным вопросом: «Где, как ни здесь, и находится эта самая организованная преступность?» Даже с целым отделом во главе! Хотя, не правда ли, убедительнее и, разумеется, грамотнее, а главное, безопаснее для того же обывательского воображения звучала бы надпись: «Отдел по борьбе с организованной преступностью»?

Впрочем, а не всё ли никнет в сравнении с государственной геральдикой, изображающей двуглавого орла, венчающегося короной, которая, как известно, должна свидетельствовать о принадлежности этого государства к монархической державе?..

Конечно, подобные мысли ни в коей мере не могли посещать отягощённых своей заботой ищеек, бодро шагающих по коридорам легендарной редакции. В том, что они получат нужный адрес, сомнения не было. Глебов ещё не успел уточнить у пробегавшего очкарика с пачкой листов местоположение редактора, как Колька уже шустро открыл дверь с надписью «Приёмная». Но, оказывается, не на всяк роток накинешь платок.

Только, было, сунулся Рыжий, помахав перед носом унылой секретарши удостоверением, заикнуться об адресе, сразу и получил от ворот поворот.

– Редакционная тайна, – молвила, даже не глянув на просителя, женщина. А вид красного удостоверения на неё не произвел вообще никакого впечатления. Знать, тут давно привыкли к посетителям любого калибра и ни для кого исключения не делали.

– Редакционная тайна, – заученно твердила женщина, отчего-то избегая смотреть в глаза стоящих напротив её полных сил, крепких мужчин. – Никому адресов не даём! Исключено! – и, указав на дверь редактора, добавила: – А его нет, и не будет. В длительной командировке! – она как будто угадала в этот момент тайное намерение бесцеремонного Рыжего взять маленьким штурмом владения главного редактора.

Но на неожиданный вопрос Глебова – не ожидается ли продолжения конкурса «двойников», им вполне миролюбиво было отвечено, что до сих пор ещё не вручены подарки и за предыдущий, недавно закончившийся.

С тем, не солоно хлебавши, компания и покинула негостеприимное учреждение. Но это не только не остановило, даже наоборот – вдохновило деятельного на воображение рыжего наставника.

– Не вопрос, – бодро насвистывал он, правя свои стопы в родной отдел. – Без проблем обзвоним все школы – и выцепим адресочек! Куда он денется с подводной лодки!

Рождение его плана было обязано неожиданному вопросу напарника: перед началом учебного года, понятно, все завучи на месте, и кто как не они прекрасно знают преподавательский состав своей школы. Им и карты в руки: какой завуч не сочтёт за честь помочь уважаемой газете, дабы для вручения приза победителю назвать его домашний адрес, который по случайности тот запамятовал оставить в редакции?

Повезло уже с третьей попытки. Одна из бываловских школ кокетливо спешащим голоском заверила, что именно в их учебном заведении и преподаёт в старших классах историю Русанов Игорь Александрович, так сказать, собственной персоной. И так же спешаще, еле не угодливо сообщила адрес, по собственной инициативе снабдив в нагрузку и домашним телефоном. И вдруг вполне обыденным голосом, даже с некой обидой досказала:

– Странный он какой-то, ей-богу. Молчун молчуном, без нужды слова из человека не вытянешь. Всё о чём-то своём вечно думает. А на этом царе взял и помешался. Мало, что семью себе собрал из детдомовских столько же, как и у царя, так ещё с именами ребятишкам подгадал: чтоб, значит, всё точно, как у самого царя было. Своих-то деток они с женой не накопили. И потом: зачем человеку столько лет проработать в вузе, чтобы после простым учителем в школу сунуться? Говорят: после уроков сразу в церковь ладит, ещё и семью зачем-то с собой туда водит. И всё какие-то материалы по этому царю собирает, а раз с одним профессором из Москвы даже на этом деле сцепился, едва растащили, тот тоже горячий оказался.

Всё царя, видишь, на каждом углу защищает. Да и сам вдобавок как две капли воды на него похожий. Надо же такому случиться. А мы ещё как узнали про этот конкурс, даже его фотографию в газету послали – он возьми и выиграй. Думали, мужику потрафим немножко. Нет, чтобы спасибо сказать или тортик к чаю купить: надулся, как сыч, ни с кем и не разговаривает. Вот и делай после этого людям добро!..

Словоохотливая женщина очнулась, когда выяснилось, что она давно уже беседовала с коротко пикающей трубкой, а такое в её планы не входило, заставив лишний раз усомниться в размерах людской благодарности.

Тем временем заговорщики проводили очередное оперативное совещание. Проходило оно в близлежащем кафе, за дальним столиком, заставленным местным кружечным пивом.

– Мужик-то, по ходу, фартовый, – Колька дул пиво с явным удовольствием: – Центровой, на виду. Втихую не сделаешь. А такой молчать не будет, как его долбанули менты, это как пить дать. Всё равно рано или поздно сдаст, да ещё шум на всю округу поднимет. Горит, Глебыч, у нас трава под ножками. Пока сами целы, надо вопрос с ним решать конкретно, – и в темпе вальса.

А Сане вся эта история секундно привиделась сном, правда, необыкновенно кошмарным, но который, так или иначе, всё одно проходит; и он лишь вяло, с унылым безразличием тянул из своей кружки. Очнулся, обнаружив перед собственным носом мобильный телефон, хозяин которого вещал уже принявшим решение густым голосом:

– Теперь задача такая, о мой трусливый собрат, – и Колька для важности поднял указательный палец: – Сейчас на трубку вызываешь нашего ненагражденного в газету, а по дороге мы и перехватим. Звони с моего, номер чистый. – И Колька насильственно втолкал сотовый во враз вспотевшую длань неопытного подельника, затравленно оглянувшегося по сторонам. Но больше посетителей в кафешке не наблюдалось, лишь в дальнем углу маялся прыщавый скучный официантик, и от нечего делать баловался в такую же мобильную игрушку.

А Рыжий, кивая на телефон, мол, нечего турусы разводить впустую, громко диктовал номер, по которому Сане следовало вплотную встать на тернистый, не по своей воле выбранный путь.

В мобильном телефоне пропищало, вызывая абонента и, несмотря на плохую связь, слуха вдруг коснулся то ли ангельский, то ли ещё какой-то неподвластный слуху, – такой неслыханной чистоты женский голос, что звонивший лишь тупо уставился на мобильник, не в состоянии сразу заговорить.

Дальнейшее рыжий наставник наблюдал со стороны: за это время он взял себе «соточку» благородного напитка и потягивал, с некоторым удивлением наблюдая, как меняется выражение лица малосообразительного, по его мнению, напарника. А тот, поговорив с обладательницей ангельского голоса, вновь уселся за столик, не глядя нашарил кружку и выпил пиво, как воду. Колька тут как тут, не жди добра: напротив мутными глазками изучающе поигрывает.

– А если ещё раз по сусалам, – склонил он голову, – простого дела нельзя поручить фраеру. Что опять за снежный ком с горы скатился, что у нас дар речи пропал? – и, прежде чем предпринять очередной шаг, выслушал подельника, который бормотал себе под нос неразборчивое, вовсе невнятное:

– Понимаешь, у этого «царя» и баба-то тоже ненормальная. Что-то всё про бога, да про церковь говорит. Что ейный «царь» должен завтра ехать куда-то… не знаю куда. В общем, далеко. Если выздоровеет, сказала. К какому-то святому, что ли: вроде, по договоренности. Вечером, на автобусе. Кажется, это паломнической поездкой называется, не разобрал. Как раз от этой церкви, что напротив, вон через дорогу. А выигрышей, говорит, им не надо: мол, в дар какой-то пусть отдадут. Всё как есть выложила. Слушай, Николай Петрович, давай оставим их в покое. Честно: не те они, чтоб с заявами по ментовкам ошиваться, из другого теста. Поди, таких сейчас и днём с огнем не сыщешь…

Но дальнейшее вновь вернуло мятущемуся Глебову здравый рассудок: Колька Рыжий вполне уверенно беседовал по мобильному с самим зампрокурора области, между тем, не сводя мутных глаз со своего коллеги.

– Хорошо, говоришь, живёт прокуратура? Лады, тогда что-то в гостях у нас давненько не бывал. Не дело это: и отец не раз порывался коньячком хорошим побаловать. Заходи, Сергеич, не зазнавайся, лады? Да и у меня к тебе небольшой разговор имеется: словом, ждём всем семейством, скажем, на выходные, добро?

И Колька, бодренько отключившись, почесал свой вечно лоснящийся нос и после, словно узрев Глебова, удивился:

– Слушай, ты чего-то здесь хрюкал или мне послышалось?

А напарник, окончательно поняв, что из такой железной хватки ему уже не выбраться, обречённо опустил голову долу. Тем временем старший по званию, наказав сидеть на месте и даже не двигаться, не торопясь направился прямиком в ту самую церковь, о которой ему талдычил незадачливый напарник.

Саня, приоткрыв рот, наблюдал, как Рыжий степенно подошёл к церковным дверям, трижды перекрестился и даже по дороге дал чего-то из денежек испитому замурзанному мужичку, торчащему у входа. Потом, не оглядываясь, скрылся за дверями. А у Глебова пересохло в горле, и он вновь приложился к высокой пивной кружке с фирменным рисунком на толстом стекле.

День был – всем дням день. Ещё не потерявшее силу солнышко грело благодатно, и не чувствовалось в городской жизни обычной суеты, нервозности, усталости. Мимо безостановочно шуршали бесконечным потоком машины всех мастей, – глаза поневоле разбегались.

Вскоре из церкви появился и добровольный ходок. Так же не спеша, хозяйски перешёл дорогу и поманил неподвижно сидевшего подельника своим крючковатым пальцем. Затем в ближайшей аллейке, начиная со слов: «Теперь мы в теме», – состоялся разговор, к концу которого Саня Глебов решил, что он просто-напросто сошёл с ума, но это уже даже не пугало.

Вся канитель состояла в том, что церковные то и дело ездили на заказных автобусах по святым местам, колеся едва ли не по всей матушке России. И называлось это действительно паломническими поездками. Самым удивительным оказалось то, что места на эти автобусы расхватывались заранее и даже, затылок в затылок, записывались в очереди. Делалось всё это в церковных лавках, где готовились специальные списки, а сами поездки не имели никакого отношения к увеселительным прогулкам, собирая под свои знамёна лишь заинтересованных этим делом людей и обязательно сопровождаемые попом. Такие были здесь заведены порядки.

И теперь тоже предстояла подобная поездка к какомуто знаменитому святому: тут старший, помолчав, важно заключил: «У него даже президент отметился!» – и, будто между делом, добавил: «А тебе сам бог велел!»

В ближайшие минуты ситуация стала предельно понятной. И если, скажем, грянь нынче в одночасье гром среди ясного неба, он не смог бы уже внести большей смуты в начавшую стремительно блёкнуть молодую жизнь.

Глебову предстояло без всяких-яких завтра отбыть с этим автобусом на правах паломника в какое-то таинственное Дивеево, бывшее где-то у чёрта на куличках, и не праздным пассажиром, даже не соглядатаем: это было бы ещё полбеды. Ему следовало неотлучно находиться при этом жизнелюбивом «царе», если, конечно, тот всё-таки разродится ехать, и при первом удобном случае незаметно угостить его самой обыкновенной таблеткой-таблеточкой, махонькой, быстро растворимой.

По майорским словам, она всего-навсего изымет лишнее, ненужное из памяти отбившегося от рук «царя». Таблетка, в общем-то, безвредная, – увещевал руководитель операции, – зато потом можно спокойно жить и не тужить. А ему, салабону Глебову, вообще надо быть благодарным Николаю Петровичу Рыжову: тот для своего помощника даже местечко по личной инициативе выхлопотал, и денежки из собственного кармана за эту поездку выложил. Мест не было, – добавил он несколько задумчиво, – но в церкви сказали, что одно к этому времени случайно освободилось. Глебову оставалось лишь отдать назавтра сюда свои паспортные данные, и все дела. Тому и больничный пообещали за эти дни, а также добрая душа Рыжего обязалась выплатить по окончании акции солидное денежное вознаграждение. И чего ещё надо человеку в его положении: не жизнь, а лафа.

На Саню Глебова – рыжий руководитель, сославшись на неотложные дела, скоротечно отбыл, – вдруг накатила дополнительная волна страха. Им внезапно осозналось, что, похоже, впервые придётся абсолютно самостоятельно решать задачу со многими неизвестными, которая ещё непонятно, чем обернётся для него самого, и сердце самой настоящей морзянкой отозвалось под футболкой со спортивно накачанными мышцами.

Теперь улицы родного города казались даже чужими, настолько голова была под завязку забита невесть какими безрадостными размышлениями. Хотя как было на минутку не остановиться, к примеру, возле старинного здания «Труда», где восторженный Саня ещё белобрысым отпрыском впервые шагнул на борцовский татами. И, к собственному удивлению, расправился с опытным разрядником, чем неизмеримо порадовал своего, не отстающего ни на шаг отца, который и дальше верным оруженосцем сопровождал его всюду во время многочисленных выступлений: уже в качестве известного спортсмена и – хочешь, верь, хочешь, нет, – обладателя чёрного пояса в карате.

Умение орудовать кулаками уже в местном правоохранительном заведении дало первые всходы: в свободное от учебы время безусый курсант для расширения жизненного кругозора подрядился вышибалить в забегаловках разного калибра: проще говоря, гражданам нетрезвого вида «облагораживал» физиономии в случае оперативной необходимости. А со временем это стало ещё и неотъемлемой частью его служебных обязанностей.

Правда, справедливости ради, надо отметить, что самому Глебову и в ум бы не пришло вводить подобное в обязанности, поначалу даже заступившись за одного, крепко пострадавшего на допросе у оперативников. За что им и был заполучен от суровых коллег не радующий последствиями, немногословный урок: не изображай из себя чистенького, – здесь ещё ни одного кобеля не отмыли добела. И тогда новоиспечённый представитель карательных органов, глядя на своё служебное окружение, ровно безоглядно споткнулся – как-то успокоился; а однажды даже преуспел в собственном усердии, излишне потрудившись на дежурстве над внешностью благообразного гражданина в золотой оправе, оказавшегося гендиректором одной из многочисленных фирм, дружно расплодившихся на родных просторах.

Благообразный гражданин, зная не только свои обязанности, но и права, незамедлительно подал заявление в грозную блюстительницу закона – прокуратуру. И, конечно, были бы сплетены Глебову ладные лапоточки, но тут-то – не гнут, – и подоспел давний знакомый Колька Рыжий, в миру – Николай Петрович Рыжов. Сначала отчитал по-отцовски: это не на ринге руками-ногами впустую махать, не лишне и голову на плечах иметь. А после, словно между прочим, сделал всего лишь маленький звонок в эти сурово-неподкупные государевы врата.

Зато Глебов и был следом избавлен, скажем так, от сокрушительного удара колуном в лоб. Но с тех незабвенных времен и визжал, непривязанный, став Колькиным напарником, и будучи нередко посвящённый, упаси, кому знать, во многие дела-делишки своего наставника. А отныне, похоже, приспел самый настоящий расчёт: как ни крутись, дело к этому и шло.

Возвратясь ввечеру домой, Саня тихонько прошёл родительской, обставленной иконами комнатой, и забрался в свою, едва не полностью оклеенную спортивными дипломами, где, сам не свой, и провалялся на диване до самого утра. После полуночи созрело твёрдое решение – не ехать, будь что будет. Как-то само собой стало ясно, что будто безобидная таблетка, коей необходимо прикормить «царя», возможно, и лишит его частично памяти; но произойдёт это, похоже, после того, как он предварительно отправится в мир иной… И эта мысль, самостоятельно окрепнув, откровенно жгла, не давая покоя и начисто лишая сна.

Сказать, что Глебову удалось-таки заснуть, было бы неправильным; но ему, внезапно успокоившемуся, вдруг увиделся солнечный, очень светлый день с убегающей вдаль просторной пустой дорогой. И вот он, один-одинёшенек, идёт по этой дороге, которая белой скатертью так и стелется перед ним, неутомимо шагающим. А на его пути мгновенно открываются щиты не щиты, стенды не стенды: что-то похожее на сегодняшние электронно-рекламные экраны, и на одном из них действительно появились, быстро сменяясь, бегущие буквы. И он, Саня Глебов, безостановочно читает эти будто когда-то знаемые, душу трогающие слова, но сразу же с огорчением забывая их потаённый смысл, пока буквы нижнего ряда, став внезапно неимоверно большими, не замерли, светясь. А на экране остались лишь два гигантских слова: «Иди и напитайся!»

И тогда Саня почувствовал в душе состояние, каким бы раньше не смог похвастаться, и которое следом званым гостем пало и на ум: была, не была, а надо съездить в это таинственное, неведомое Дивеево.

Глава четвертая

Весь день многочисленное семейство Русановых не отходило от Игоря. А к вечернему часу и спал упрямо держащийся жар, опрокинув хозяина в спасительный сон, который хоть оказался короток, да только сладок: задышалось человеку уже без пугающих, со свистами хрипов.

Всё это время Игорь Русанов пребывал в некоем промежуточном состоянии: между былью и небылью; и, как тогда, ещё первоначально, в восьмилетнем возрасте, ему явственно вставало в горячей памяти чудодейственно-спасительное, бывшее наяву…

В детстве он вообще часто болел. То грипп или ангина, а то на десерт и вовсе что-нибудь вирусное удостаивало своим вниманием. Скучать не приходилось. Но один раз Игорь совсем оказался, как говорится, на грани жизни и смерти. Ему только восемь годиков успело стукнуть. А тут вместо дня рождения вповалку свалило парня, огнём весь горит. Родители, особо тогда не верующие, лишь, не скрывая, плакали да молились. И Игорь, чтоб их пожалеть – показать, что всё хорошо, спустился с постели на пол и почувствовал сильное головокружение от слабости. В это время сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, увиделось, как к ним вошёл незнакомый человек и стал говорить родителям, чтоб они молились убиенной царской семье о его, Игоревом, выздоровлении. Он так и сказал: «Вашему отроку помогут только Царственные Мученики!» И следом ещё настойчивее повторил: «Молитесь, он уже умирает!»

А Игорь, теряя сознание, начал падать. Тогда незнакомец, подхватив его на руки, сказал: «Не умирай!» Мать и спросила его: жив ли их сын? Он ответил: «Молитесь им, Богу всё возможно!» Родители стали просить незнакомца остаться, чтобы помолиться вместе. На что он твёрдо ответил: «Не будьте маловерны!» И ушёл. Но только родители сами по себе обратились с молитвой к царской семье, как Игорь ясно увидел, что к ним входят какие-то люди.

Первым зашёл мужчина, за ним – женщина и мальчик с девушками. Все они были одеты в блистающие длинные одежды, на головах – золотые царские венцы, каменьями украшенные. Такое только в кино показывали. У мужчины в правой руке было белое квадратное полотно. Он положил его Игорю на лицо и стал молиться. Затем он снял покрывало, взял мальчика за руку и помог встать с кровати. Здесь Игорь почувствовал себя легко. Мужчина тогда и спросил: «А ты знаешь, кто я?» «Врач…» – ответил Игорь. Но он на это сказал: «Я не земной, а небесный врач. Бог меня к тебе послал. А так – ты больше бы уже не встал. Ты не умрёшь, а доживёшь до моего прославления. Я император Николай, а это вся моя Святая Семья. Она мученическим путем пришла к Богу». И сам назвал всех по именам.

Но только Игорь подошел к царевичу Алексею и стал рассматривать его венец, как мать вдруг закричала: «Ведь парень у нас совсем горит!» И родители забегали, стали везде искать воду. Тогда Игорь спросил: «Мама, кто горит?» А она лишь кричит: «Отойди от огня, сгоришь!» И как бы не было Игорю ещё тяжело, он удивился: «Здесь только люди, а огня нет». А отец откуда-то издалека и отвечает: «На самом деле очень большое пламя! Огонь ходит по комнате, но ничего не загорается! Что за чудо?» Тогда Игорь им и сказал: «Не волнуйтесь, это – врачи, которые пришли меня вылечить». А когда они – царское семейство – уходили, он спросил у государя Николая: «Как это они пришли к Богу мученическим путем?» И ещё спросил: «А просто так нельзя пойти к Богу?» Царица Александра сказала: «Не надо, не пугай мальчика». А государь грустным голосом ответил: «Все должны это знать! С нами такое сделали, что ужасно и говорить!.. Они нас всыпали в бокалы… и пили с удовольствием и злорадствовали, что так нас уничтожили!..»

«Как это всыпали в бокалы и пили?..» – Игорь Русанов до сих пор не в силах представить подобной, уму непостижимой жестокости. – «Да. Они так с нами поступили, – ответил царь Николай, – не хочу тебя пугать, пройдёт время и всё откроется. Когда вырастешь, то говори людям прямо: пусть наших останков не ищут, их нет».

Потом, когда Игорь выздоровел, люди из соседних домов спрашивали: «Что за родственники к вам приезжали? Что это за люди, да ещё так одеты?» И восьмилетний Игорь, уже тогда понимавший, что молчание ещё никому не вредило, всё же снова сказал: «Это были врачи небесные. Они приходили меня вылечить». А соседи, считавшие не только Игоря, но и всю их семью, мягко говоря, странной, не придали этому никакого значения: не хотят люди говорить правду – дело хозяйское.

А другой случай явления царской семьи был, когда Игорь уже учился в восьмом классе. Это произошло за год до перевода отца на родину из Мордовии, где он далеко не первый срок вынашивал офицерские погоны на плечах. Явление это случилось в школе, прямо во время урока. В те края тогда приезжало много антирелигиозных лекторов, потому что в селах почти все были верующие. И приезжая женщина, когда появилась в классе, была удивлена, что все девочки в платках. Она объяснила, как ей думалось убедительно, что наши враги – это цари, и что их не надо бояться, потому что их больше нет. И вдруг откуда-то сверху сходит император Николай со всем своим семейством и говорит приезжей лекторше: «Кто здесь царей поносит и хулит?» А лекторша схватилась за голову, присела и как крикнет: «Горю!» Да и упала. Государь Николай взял её за руку и говорит: «Встань, не губить пришёл, а спасти». Женщина-лекторша поднялась и шепчет: «Видела большой пожар, и люди – там!» А царь сказал: «Это не пожар видела, а мучения в аду». Она не поверила: «Как в аду?! Мы же ад разрушили и песню сочинили». Император ей ответил: «Вы не ад разрушили, а дела святые: царя свергли, храмы порушили, святыни попрали!» Антирелигиозная лекторша и спрашивает: «А ты кто?» Государь Николай на это ответил: «Я тот, кого ты хулила, чьё имя поносила». Но та не отступает, на своём стоит: «Ведь вас нет в живых! Вас всех стёрли в порошок!» А император Николай говорит: «У Бога мы все живые!» И добавил: «Вот, видишь, меня убили, но я не убиваю… Иди и покайся!» Женщина прямо-таки вылетела из класса. Государь подошёл к школьникам и всех благословил. Игорю же сказал: «А ты доживёшь до моего прославления. Запиши всё виденное». В этот раз царь и цесаревич были в коротких военных костюмах, перетянутых поясом, царица же с царевнами – в платьях до пят и с длинными рукавами. А школьный учитель, что всё это время находился в классе, опомнясь, стал расспрашивать ребят, и они честно рассказали, что здесь был император Николай со своей семьёй. И учитель в недоумении повторял лишь одно: «Так ведь императоров сейчас нет!..»

После этого необыкновенного события Игорь послушался наказа императора Николая и всё увиденное подробно записал, заодно дополнив тетрадочку воспоминаниями яви восьмилетнего возраста. И однажды, набравшись смелости, показал это одному протоиерею, но маловерный батюшка не просто не поверил подростку: он высмеял Игоря прилюдно, а заодно и небесной карой пригрозил. Парень тогда вне себя от происшедшего порвал тетрадочку, а вскоре их семья уехала на родину – далеко на север, где отцу к тому времени дали квартиру.

На новом месте жизнь Игоря Русанова, как говорили раньше, изменилась, словно в сказке. Произошло это земное чудо под вечер: он торопился после уроков домой и у школьного двора встретился глазами с русоволосой синеглазой девушкой: синева её глаз напоминала дневной небесный свет. Любое иное сравнение было бы просто неразумным.

Только главное оказалось другим: сразу понялось там, где впервые до испуга и боли сжалось и застучало, что именно её – родного человека – он всегда ждал, зная, что они обязательно встретятся. Дальнейшие годы подтвердили, что удивительная обладательница редкостных небесных даров способна не только стать его женой, но и верным другом: словом, той самой единственной, для которой, казалось, и писались именно все лучшие песни и ставились самые замечательные фильмы.

Но не дал Бог им детей; и горечь родных сердец привела их в детский дом, после чего, один за другим, зазвенели детские голоса в трехкомнатке, дарованной родителями, в свою очередь, охотно обосновавшимися в родном деревенском гнездовье под областным центром. Для кого-то четверо девочек и на рассаду мальчик, может показаться многовато для простого школьного учителя и воспитателя детского садика. Да только где любовь, да лад, – такая мера, конечно, не для примера.

Может быть, этот вечер был одним из самых счастливых в семействе Русановых. Во-первых, Игорь не только встал самостоятельно на ноги и вместе со всеми повечерял, но даже, верный своей привычке, чуток пошутил, правда, для того, чтобы избавиться от вопросов о происшествии. До сих пор, когда что-то доводилось недоговаривать, он так и не разучился краснеть. Так что его разлюбезная женушка с чадами легко могла раскусить хозяина и, избегая понятного, но излишнего любопытства родных, он вскоре опять прилёг в своей комнате. Впрочем, Игорь действительно не ведал, что случилось на самом деле, да и знать не хотелось. Жив-здоров – и слава Богу.

И вновь трепетной ниточкой заструившиеся воспоминания о его удивительных сонных видениях длиною в человеческую жизнь, внезапно оборвались, впервые натолкнувшись на неожиданно выскочившую, как убийца, мысль. А ведь и дом-то Игорев, оказывается, расположен едва не в двух шагах от старинного деревянного особняка, ныне охраняемого, как гласила официальная табличка, государством, и вмещавшего в послереволюционные годы иностранную дипломатическую миссию.

Всякий день школьный учитель мог самолично обозревать его из окна своей панельки, где столько раз был у него в видениях царь Николай. И именно отсюда, из этого деревянного особняка – имеющий уши, да услышит! – накануне расстрела царской семьи отправился ночной порой в Екатеринбург чёрный человек, чтобы за несколько часов до убийства невинных нанести на двери подвальной комнаты особые знаки-метки, венчающие торжество задуманного злодеяния. Не потому ли тогда от самого рождения неймётся и, видно, уже никогда не наладиться покою у Игоря Русанова и таких же, ему памятно подобных, которым – хочется верить, – несть числа…

А в доме вновь слышались весёлые голоса, и в одной из комнат Настя уже что-то полушёпотом выясняла у Татьяны и Оленьки. Но вскоре всё успокоилось, когда стало известно твердое отцовское решение о том, что назавтра он отправляется в паломническую поездку.

Тогда все вместе наладились готовить главу семейства в дальнюю дорогу. Кто занимался провиантом, кто собирал дорожную одежду, а Машенька, ещё не совсем окрепшая от простуды, под материнским руководством и «о здравии» и «об упокоении» писала аккуратные записочки, чтоб никого не забылось в поездке помянуть. Словом, всё как всегда: это была далеко не первая отцовская поездка по святым местам. И подготовка к ней в дружной русановской семье завершилась далеко за полночь.

Раба Божия Нина удостоилась от Господа быть свидетелем чудесных явлений святой убиенной Царской Семьи. Причём приходили они к ней наяву, все семеро. На протяжении всей жизни Нина неоднократно видела святого убиенного Царя Николая Второго, но уже в сонных видениях. Её полные данные – в Комиссии по канонизации святых.

Из книги «Николай II: Венец земной и небесный», «Лествица», Москва, 1999

Глава пятая

Возле небольшого храма, через дорогу от гостиницы, было оживлённо и людно, как-то по-особому празднично. Вообще, эта церковь в народе называлась между собой семейной, в ней, правда, всегда было уютно и, как в настоящей избе, по-домашнему надёжно. Ещё недавно она стояла возле проезжей дороги совсем неприметной, даже какой-то ущербной в своей неприметности. Многие горожане и не знали, что это самая настоящая церковь. Торчит какое-то кирпичное место под деревянной линялой крышей, и пусть себе будет. Не сравнить было со знаменитой, через пешеходный переход, пивной, куда, дай только волю, вовсе бы не закрывались двери.

Но вот в этой неприглядной церквушке появился настоятель, совсем ещё молодой, но какой-то ревностнохозяйственный и молитвенный. Сила в нём оказалась именно та, что сдвинула дело с мёртвой точки. Да и прихожан с каждым разом становилось больше: особенно это отмечалось после простых и ясных проповедей нового настоятеля. Помаленьку закипела и работа как вокруг, так и в самом здании: для нужного дела, словно сами собой, нашлись и благотворители. А уже через год, как не удивиться, многое изменилось: церковь по-хорошему ожила; наладились и паломнические поездки по святым местам. Настоятель сам был в них сопровождающим, и это опять всем нравилось: не страшась никакого пути и возможных препятствий на неблизкой дороге, было безбоязно ездить с таким человеком.

Нельзя было не обратить внимания, что народ к нынешнему отъезду подобрался своеобразный: все какие-то по-своему торжественные и тихие, а если со стороны, по-простому выразиться, слегка пришибленные. Такой вывод, в частности, незамедлительно сделал Колька Рыжий, инструктируя уже не по первому разу напарника: они пристроились в стороне ото всех, у кривой пыльной берёзы с безнадёжно обвисшими ветвями, откуда прекрасно было видно всех подходяще-уходящих.

Встретились, понятно, заранее, чтобы не прозевать возможного прихода «царя». Рыжий с ходу сунул путешествующему не по своей воле пакетик с таблетками, грозно указав глазами: мол, головой отвечаешь! И Глебов, без слов прихлопнув переданное в нагрудный карман куртки, хрустко щёлкнул кнопкой, куда от нас денется! Но он же и заметил, что обычно наглый Колька ведёт себя по-другому: часто помаргивает глазами, мелко косится по сторонам и постоянно потирает, видно, потеющие руки. И ночная мысль о непростых таблетках опять цапнула, – крапивно обожгла неопытного проныру. А тут ещё Рыжий вовсе побледнел, отшатнувшись от своего собеседника: откуда-то из-за спины неспешно вышел, направляясь к церкви, тот самый сбитый мужик с пластиковым пакетом в руках.

Обоим заговорщикам разом почудилось, что он всё время незаметно находился позади и прекрасно обо всём слышал. Да ещё, перекрестясь перед входом, мельком оглянулся в сторону, и оба подельника могли дать голову на отсечение, что он их взаправду разглядел! И разве могло быть отныне два мнения о дальнейшей судьбе «царя»; даже у самого Глебова, с молчаливой обречённостью вынужденного признать, что своя рубашка всё одно ближе к телу.

– Ты понял? – следом ещё сам Колька подлил масла в огонь. – Нет, ты догоняешь: да он нас просто сфоткал, гад! Мол, знаю я вас и не боюсь! Теперь мы верняком на крючке!

В это время все автобусные потянулись тоже в церковь; махнув рукой, и Глебов уныло двинулся за остальными. В церкви, куда он заходил с паспортом, все столпились, к ним вышел мужчина с волосами на пробор и стал читать какую-то заунывную молитву, а стоящие перед ним хором повторяли эти слова. «С этим попом и поедем», – сообразил Глебов.

Слов молитвы он не понимал, и вникать особо не собирался, лишь незаметно косился на свою жертву. Сбитый ими мужик был бледен: прикрыв глаза, он, казалось, полностью погрузился в свои мысли. Когда всё закончилось, он подошел к тёмной иконке возле махонького решётчатого окна. Остановился, перекрестившись, а после вдруг бухнулся на колени. А Саня глаза на неё поднял и обомлел: мужик точно перед самим собой, изображённым на иконе, стоял, – верно, вылитый двойник, чудные чудеса. Да только на ней золотистым было написано: «Святой Государь Николай».

«Так вот ты какой», – отчего-то молнией мелькнуло у Глебова. Как будто он кого-то из своих, давно знаемых или, может, даже родственников каких-нибудь признал ненароком, бывает же такое. А к чему это – парень так и не понял, да и раздумывать было некогда: все направились к выходу. Возле автобуса с картонкой на лобовом стекле «Паломническая поездка» стояла женщина и распоряжалась посадкой: была она, худенькая, в длинном, до пят, тёмном платье, криклива и суетлива. Казалось, не обращавшие на нее внимания пассажиры добросовестно рассаживались именно туда, куда и указывалось, – без обычной посадочной нервозности и суеты.

Место вынужденному путешественнику досталось в самой серёдке у окна, лучше не придумать; и он, вольнее вздохнув, дорожный пакет сунул себе под ноги, а куртку пристроил на угловую вешалочку. А ещё успел заметить прошмыгнувшего за окном Рыжего. «Пасёт, – понял Саня. – Похоже, и того, и другого. Этот пока сам не проверит, никому не поверит».

Автобус был большой, с двумя водителями, один из которых, как в шахту, утянулся куда-то вниз отсыпаться, а другой основательно расположился на своём законном месте, одним присутствием внушая уверенность. Последним на переднем месте уселся поп в чёрной рясе с большим крестом на груди, и автобус тронулся с места.

Саня, разглядывающий заоконный пейзаж, обернулся на соседнее место и едва не ойкнул: рядом оказался тот самый мужик, похожий на царя! Уж больно незаметно всё у него получалось: вечно, как из-под земли вырастал!

Между тем сосед не только на Глебова, похоже, ни на кого не обращал внимания: скорее всего, ему было просто тяжело, и он сидел со склонённой головой, прикрыв глаза. «Да откуда ему про нас знать! – кем-то и подсказа-лось тогда Сане изнутри. – Совсем людей не по-детски глючит!»

Проезжали мимо новостроящегося торгового комплекса: на фоне серых панелек смотрелся он нереально-гигантским, не нашенским, и от этого чужеродия не могло не проныть в любой взглянувшей душе. Вообще, в этом северном городе, пока автобус легко и сильно проходил рядом с центром, внушительно бросалось в глаза несоответствие ещё оставшихся деревянных зданий и подобных этому комплексу, с зачастую невероятной, дополняющей фантасмагорическую картину рекламой, к примеру, увиденной на одном осовремененном магазине: «Выбери жизнь: 02 – ваша надёжная крыша!»

К слову, также было общеизвестно, что этот город, как, впрочем, большинство его родимых русских собратьев, основательно подвергся законно-незаконному заселению тёмным окраинным людом из бывших республик-побратимов. А в некоторых районах этого края хлебосольные градоначальники в своих расселенческих полномочиях разошлись вовсе не на шутку, результатом чего одно из исторических мест даже получило географическое название «второй Чечни».

Выше было и того хуже: в областном центре, через реку, недалеко от самого вологодского кремля умудрились ещё тихой сапой соорудить целую мечеть; и никакое общественное мнение не в силах было противостоять этому варварству, пока не вмешалось само Провидение, хорошенько приголубив – долбанув летней молнией в центровину чужеродного сооружения; и любое тамошнее движение вскоре прекратилось, на время затихло.

А автобус, выскочивший на кольцевую дорогу, бесшумно устремился по просторной и полупустой вечерней трассе. За городом августовская погода не изменилась: всё походило на лучшие детские воспоминания, когда увиденное остается в душе вековечно светлым и покойным.

И уже не единожды Саня Глебов с незаметным любопытством оглядывался на пассажиров, которых с обычными можно было сравнивать приблизительно. Многие из них мирно читали, некоторые вполголоса, явно церковные книжки, а если где и беседовали, тоже вполголоса и, кажется, на такие же церковные темы. Всё это вносило в автобусную атмосферу некий уют и спокойствие.

Саня перестал посматривать на «царя», по-прежнему отрешённо откинувшегося на сиденье и, более того, умудрившегося так скукожиться на месте, что соседу досталась львиная доля свободного рассиживания. Тогда Глебов благополучно и задремал, мимолётно поглядывая на заоконное пейзажное сопровождение. Очнулся уже в Ярославле: автобус терпеливо дожидался на перекрёстке напротив винно-водочного магазина, также с незамысловато-глубинным наименованием «Вечный зов». Кто бы тут невольно не хмыкнул, а автобус опять скоро мчался по широким ярославским улицам.

Между прочим, уже на подъезде к «городу невест» Иванову «засланному казачку» представилась благоприятная возможность завершить свою миссию досрочно, без лишней нервотрёпки, в минуту-другую. Сосед наконец-то очнулся, открыв глаза: они оказались совершенно синими, подёрнутыми не отступающей внутренней болью. И слегка, устало кивнул Сане, на что тот ответил «алаверды». А «царь», не без труда справившись с подставочкой для трапезы, вделанной в спинку сиденья, достал из пакета термос и налил в стакан чай, пристроив его на малюсенькой, в ладошку, пластмассовой подставке.

После вновь склонился к пакету, тем самым подфартив перспективному злодею, которому оставалось лишь бросить окаянную таблетку в стаканное содержимое. И пока подосланный, не давая себе отчёта, как ошпаренный, дёргал по всем карманам, совершенно забыв местонахождение яда, автобус в осветлённой темени будто бы вошел в настоящую, чернильную темноту и, мягко уркнув, остановился. И все, кто ещё не спал, с нарастающим изумлением стали вглядываться в этот мрак: город оказался лишённый даже малейшего освещения. Водители, вполголоса посовещавшись, открыли дверцу, кое-кто потянулся на выход подышать воздухом, оглядеться и размяться.

Пассажиры, вправду, оказались такими тихими, что невольно создавалось впечатление, будто железо движущее шло в своём направлении едва не пустым.

Однако на задних местах возникло оживление, какая-то возня, заговорили погорячее. И, наконец, на волю тяжко ступил крупный пожилой мужчина с широко открытыми глазами и аппаратом для измерения давления, прижимая его к боку. Автобус усилил свет передних фар, и в этом освещении паломник измерил давление, сразу сунув себе в рот пару таблеток-кругляшек. А один из водителей умудрился разговориться с ночным пешеходом на предмет выезда из «города невест». И вскоре автобус потихоньку, километр за километром, принялся петлять в многочисленных закоулках, казалось, нескончаемого, чернее чёрной ночи города.

А подуставший пялиться в заоконный мрак Саня Глебов, обнаружил, что подкрепившийся сосед опять задремал, уронив голову на грудь. Тогда и он тоже решил придавить часок-другой, если бы не сбивал заспинный шёпот соседей: не громкий, но достаточный, чтобы разобрать, о чём шла речь. Вернее, говорил один паломник, по голосу моложавый, но крепко озабоченный собственной жизнью и мечтавший потолковать с каким-нибудь монахом насчёт своего дальнейшего житья-бытья. На что тоже шёпотом ему отвечали, что они едут в женский монастырь, где есть монахи, но они только ведут службу и исповедуют, ни в коем случае не вступая в разговоры. Ответные, вполслуха, слова становились тише, пока остальных пассажиров также, как перед этим и Саню, не вальнуло в дорожный сон-свят. А автобус, тёмный и громоздкий, в тихой беззвёздной ночи неслышно двигался куда-то вперёд: всё равно, что в саму вечность, непознаваемую, таинственную, бесконечную.

Утро встретило паломников в старинном Муроме: подъехали к женскому монастырю, от которого – рукой протяни – располагался и мужской. Всё здесь походило на летний день: в праздничном, окружающе-зелёном раздолье на разные голоса распевали пернатые, следом торопливо-радующе ударили в колокола, а из автобуса появлялись, по определению проницательного наставника, пришибленные и, сложив ладошку на ладошку, без слов направлялись к попу и целовали ему руку.

Сам Глебов благоразумно остался в стороне, не выпуская, однако, из вида своего «царя»: тот поожил, оказавшийся возле попа одним из первых, после, щурясь своими глазищами на вынырнувшее по-летнему солнце, чему-то тихо и ясно улыбался.

Для некоторых путешествующих этот маршрут оказался не впервые известен: под поповским предводительством они дружно двинулись к монастырским воротам. Внутри шла служба, и была тут, это невольно отметил сам подосланный, какая-то непривычная, необыкновенная тишина.

Кто-то из своих уже показывал большую икону, где хранились – Саня поднапрягся, не понимая, – частички мощей самого Ильи Муромца, а также невдалеке мерцала и мироточащая икона: вся в мутных разводах на большой чёрной доске и с изображением какого-то строгого святого. Рядом оказался вчерашний заспинный сосед: он изумлённо смотрел, слушал и всё разглядывал, как ребёнок. Он же после на улице обо всём этом пересказал, как своему, и Глебову, ровно того не бывало в монастыре.

Вообще, все автобусные послушно ходили за своим сопровождающим; побывали они и в мужском монастыре, откуда, кстати, открывался захватывающий вид на блистающую под тёплыми лучами широченную Оку.

Выяснилось, что в этих краях путешественникам придётся незапланированно «позагорать». Понтонный мост, через который переправлялся весь транспорт, был в это время разобран, надежда оставалась на паром, который трудился, как лыска, без устали: там стояли десятки всевозможной разнокалиберной техники, заполонив собою всю дорогу.

Автобусные водители оказались немногословными, но шустрыми: своевременно разузнав такое дело, они подогнали транспорт к бесконечной колонне и стали терпеливо дожидаться своей очереди.

Большинство пассажиров преспокойно оставались на местах, в основном читая те же церковные книжки; другие дремали, а некоторые прохаживались, рассматривая как реку, так и этот небольшой, со сказочно-крутыми горушками уютный городок. А солнце продолжало жарить напропалую, и кругом царила, думалось, без тревог и забот, самая что ни на есть мирно-умиротворённая жизнь.

Приглушённый звонок мобильного телефона застал временно потерявшего бдительность Глебова на припаромной эстакаде под жмуркими муромскими лучами. Далекий голос подельника, поинтересовавшись делами, закрепляюще напомнил о цели этой своеобразной командировки. И говорил Колька Рыжий с минуту-другую, а опять стало не по себе.

Мало, что Саня уже невольно стал избегать думок касаемо своей миссии, но и сама поездка, кажется, понемногу ложилась ему на душу. Телефонное напоминание подстегнуло его разыскать глазами «царя»: тот не только ни от кого не прятался, а открыв старую толстую книжку, внимательно читал, изредка подкашливая и морщась от какой-то не отпускающей боли.

А Глебов незаметно ощупал карманы куртки, которую, несмотря на жару, снимать на всякий пожарный не решался. Мало ли что на уме у этих пришибленных, хотя обычная служебная подозрительность была излишня: некоторые из автобусников, например, даже свои съестные припасы желающим предлагали, ссылаясь на предстоящую исповедь в дивеевском монастыре.

Вдруг один из таких, худой и длинный, стал заваливаться с деревянной скамейки, а изо рта пошла пена. Всё происходило молчком. И что тогда заделали свои да наши, надо было видеть. Забегали как за родным; подскочил заспинно-говорливый сосед, оказавшийся врачом. Он же вызвал «скорую», после чего длинному сделали укол, и он затих, успокаиваясь. А возле него продолжали хлопотать те же свои, вплоть до того, пока не подошла очередь их автобусу забираться на паром.

Такая махина для плавучей железяги была откровенно громоздкой, и автобус с трудом вполз на паром, который, медленно разворачиваясь, тяжело отчалил к противоположному берегу по-прежнему блескучей Оки. Выбраться на сухое место оказалось ещё сложнее: паромный борт был выше отмели, и низко посадочный автобус долго мучился, приноравливаясь удобнее осчастливить сушу своим присутствием.

Всё же он каким-то макаром выполз на землю и, газанув, неуклюже попытался взлететь в горку, на самый верх. Но его задние колеса, подпрыгнув на невидимом камне, осели на месте, и движение прекратилось. А под самой машиной что-то ощутимо хрустнуло. Оба водителя мигом оказались под днищем транспорта, откуда вылезли не сразу, имея грустный вид, а один из них даже безнадёжно качнул головой. Стало понятно, что объявлен незапланированный и, наверное, далеко не краткосрочный привал.

Паломники не проявили ни малейших признаков тревоги. Все не спеша спустились к широченному речному берегу и стали степенно располагаться на отдых: под радующим всё так же солнцем расстилали на траве разномастные одеяла или раскидывали что-то из верхней одежды.

На пару с Саней Глебовым пристроился говорливый доктор, а рядом, куда денешься, случился и «царь», для которого по-прежнему ничего вокруг не существовало, живой ли хоть сам? Подложив под голову руки, он неподвижно и, похоже, вовсе неморгаемо щурился в высоченно-бездонное небо: кого-то ждал оттуда, что ли? Но через какое-то время и ему, как всем окружающим, захотелось пить: достав термос, он налил уже в чашечку, но, подумав, из недр пакета извлёк ещё одну и тоже наполнил чаем.

После предложил доктору, а когда тот за милую душу выдул чай, то же самое сделал и для автобусного соседа. И снова фортуна тому благоприятствовала: передавая пластмассовую чашечку, «царь» неуклюже задел свою, кувырнув её в траву-мураву. И пока он растерянно оглядывался, осмысляя происшедшее, Глебов, как в тумане, и успел сделать своё чёрное дело: молниеносно выхватив таблетку, сунул её в чашку, и та, на глазах расплескиваясь, вдруг заходила ходуном.

А Саня тем временем с ужасом осознал, что не только не способен джентльменски предложить отравленный напиток соседу, но даже не в состоянии управлять своими действиями. Но это стало не последним испытанием: под рукой, держащей чашку, что-то внезапно прошуршало в траве. Поди, разберись, что было: может, змейка какая случилась. Такого неопытный соглядатай не выдержал, и у этой посудины содержимое тоже оказалось на воле. По времени это дело заняло не дольше воробьиного скока на земле. Поэтому никто и не сообразил ничего, только все лишились чая.

Тогда Глебову оставалось будто бы виновато пожать плечами и, в два приёма раздевшись, сразу бухнуться в спасительную водную стихию, в сторонку от барахтающихся у берега автобусников.

«Ну и накосячил! – палило в раскалённой головушке. – Совсем дурака включил: чуть мужика не угробил!» В эти минуты он, как на духу, мог поклясться, что и в мыслях подобного не было: всё произошло помимо его самого, необъяснимо и безотчётно, неуправляемо.

И, осознавая возможные последствия происшедшего, Саня Глебов, едва не подвывая, изо всех сил намахивал сажёнками, желая лишь забыться и никогда не вспоминать чудом не случившейся прибрежной беды. И именно в эти страдательные минуты кто-то вдруг неудержимо сильный схватил его из-под воды за ноги и стремительно потянул вниз, на самое дно.

Сначала Глебов, растерявшись, безвольно пошёл в означенном направлении, прихватив приокской водицы и вытаращив глаза, – моментально перехватило дыхание. После напрягся, пытаясь вырваться из невидимого чудовищного плена, но снизу держали крепко, даже не двинуться. Тогда, раз-другой дёрнувшись, он неудержимо, наподобие маленького, и заверещал, выкрикивая одно-единственное, традиционное в таких случаях слово-олово.

Ослабевающим с каждым мгновением пловцом не могло помниться, сколько, захлебываясь, он накрикивал это спасительное слово, но в какой-то момент пришло понимание, что дополнительно подключилась ещё сила, таща его уже в противоположном направлении, на воздух, на свободу – вперёд, к жизни. Очнулся Глебов уже на самом берегу: кругом была суша, а вверху всё также жизнерадостно светился золотисто-жёлтый, оплавленный по бокам солнечный круг. Он огляделся по сторонам и натолкнулся на внимательный взгляд заспинного соседа, на что последний хлопнул себя по бокам:

– Живой! – сказал он громко, раскатисто, радостно. И даже зачем-то поаплодировал, хотя неудачливый пловец снова едва не нырнул обратно в траву: дрожмя дрожали ноги.

– Ему спасибо скажи! – показывая на «царя», продолжал единолично вещать неунывающий доктор-страдалец. – Хорошо, человек вовремя заметил, иначе бы кормил рыб в Оке!

В следующие минуты выяснилось, что никто и не обратил внимания на парня, уверенно нарезающего круги невдалеке от берега, где, как оказалось, не только присутствовала серьёзная глубина, но – что самое страшное – крутило вьюн, водную «воронку». А она, враз спеленав, неудержимо и повлекла бедолагу в обетованные места проживания класса пресноводных.

Ведь и другие автобусники тоже были рядом с Саниным соседом, но как он, никого и ничего не замечающий, сумел вовремя углядеть случившееся, оставалось загадкой. Не раздумывая, хлопнулся в воду, скоро доплыл и, схватив утопающего за волосы, отбуксировал к спасительному бережку. Там и остальные не подкачали, помогли на сушу вытащить и даже всем миром оказали первую медицинскую помощь.

Сам же спаситель и не думал вступать в разговоры, открыв неизменную книгу с изображением креста на обложке. Потому и страсти, не разгоревшись, потухли на пустом месте. И тогда Саней выдавилось соседу потише тихого: «Спасибо», на что тот лишь качнул головой.

Казалось, нечему было и меняться в этом вечном мире: разве что, слава Богу, одним живущим больше оставалось на этой земле; но только и без него, как говаривал наш классик, народ всё равно был бы неполный. И о чём нынче до самого вечера дрёмно думал этот спасённоживущий, известно лишь Всевышнему и, может, ещё самому спасённому: вплоть до водительского клича, зовущего на посадку, лежал Саня Глебов на траве недвижимо, почти обморочно-покойно.

Вскоре автобус вновь стремительно, как и сам отдохнувший, мчался по нижегородским обширно-широченным угодьям, и дух захватывало от одного вида – от края до края – божественно зелёных полей и лесов, многочисленных речушек-чистюлек, а также сёл и деревень, то и дело встречающихся на паломническом пути.

И в какую душу могла бы ещё вместиться не то, что мысль – самый обычный намёк на захлестнувшее ныне через край кликушество о решительном разрушении, даже чуть не гибели всего нашего, русского, дарованного нам только единожды, – для всех вместе и одновременно каждому по отдельности лишь по строгой разнарядке свыше.

А вдали, наконец, за горами за долами, после очередного подъёма на довольно крутую горушку, и открылся вид, какой увидев однажды, – не забудется. И оттуда – прямо в сами глаза – бело и безмолвно засветились храмы, а во внезапно наступившей тишине кто-то из паломников бережно прошептал: «Дивеево!»

Глава шестая

Преддивеевская деревушка-селение встретила въезжающий туманным вечером автобус неизвестно откуда взявшимся и, можно смело сказать, внеземным запахом-благовонием, умиротворённо расплывшимся по всему железному помещению. Сидящие запереглядывались, вполголоса делясь впечатлениями, хотя небольшая часть пассажиров, ничего не учуявшая, стала играть в переспрашивание. А транспорт уже величаво вплывал в само Дивеево, замелькали деревянные дома, уступая место открывающимся во всём своём величии храмам. И все приплюснуто прильнули к широченным окнам: оттуда действительно веяло, – там открывалась новая таинственная жизнь.

И только успели пассажиры выйти на волю, как одному из них, Сане Глебову, незамедлительно последовал звонок из прежней жизни: его далёкий вологодский напарник, будто присутствуя рядом, доверительно делился впечатлениями о застольной трапезе с гостем-прокурором, проходившей в означенное время в дружеской домашней обстановке.

Саня, прикусив губу, не только отключился, но и поставил телефон на «беззвучный режим», впервые мысленно проклиная этого вездесущего представителя «мобильного рая».

Пока столпившиеся у автобуса разглядывали окрест, больше задерживаясь взглядами на зеленоватой громадине храма, их священник вместе с худенькой женщиной побывал в том, таинственном направлении, пройдя через ворота высокой ограды, и через некоторое время их всех позвали за собой. Оказалось, что храм должен был на ночное время закрыться, но как узналось, что приехавшие – из краёв, где более ста тридцати святых, просиявших на земле вологодской, паломникам разрешили пройти к раке и приложиться к мощам самого батюшки Серафима.

Всё происходило в полумраке громадного и изнутри помещения: своды полукругом уходили куда-то в высочину, было просторно, свободно, не боязно. Цепочка приезжих выстроилась в очередь к золочёному шатровому сооружению: все поднимались по одному на возвышение, на котором в таком же обрамлении была рака с мощами. И, крестясь, притихшие паломники трижды наклонялись под эту небесно-благодатную сень к месту нахождения ног, живота и головы, – к тому, что было внутри.

Когда дошла очередь до Глебова, постоял он внаклонку в раздумчивой полутьме над золочёным сооружением и после, как очнувшись, прошёл дальше, на выход, лишь чуя в себе усилившиеся толчки горячей крови.

А некоторые паломники успели по душевному желанию приложиться ещё и к некоторым иконам, хотя кто-то невидимый уже аккуратно поторапливал на выход. На улице сопровождающий поп повёл всех на ужин, чем немало удивил, например, того же Саню Глебова, не привыкшего к подобной посторонней заботе. Покормили их в низком сводчатом помещении, именуемом трапезной.

Там стояли простые длинные столы с такими же скамейками, за которыми, ей-богу, елось-уписывалось за обе щеки, а на верхосытку случился чай со странным, ранее многими не изведанным вкусом. Оказалось, сия заварка называлась травой снить, коей в течение несколько лет в уединении лишь и питался сам батюшка Серафим: как и выжил, уму было непостижимо. Также нелишне было вспомнить, что всех приезжающих в эти таинственные края святой старец заповедовал поить-кормить и спать укладывать бесплатно, что, конечно же, и исполнялось дивеевскими монахинями добросовестно.

Автобус, вырулив, отправился по сонным улочкам между деревянных домов к одной из окраинных монастырских гостиниц, где было отведено место для путешественников: спустились вниз к маленькой речушке, поднялись в горушку, бесшумно подплыв к двухэтажному продолговатому зданию гостиницы. Перед заходом в помещение поп пригласил желающих вскоре после устройства сходить окунуться в святом источнике Казанской Божьей Матери, – так и сказал, чему-то сам себе улыбаясь.

В чужой монастырь со своим уставом у нас не принято хаживать, поэтому ещё при входе сняв обувь, все за порогом степенно и неслышно показывали усталой женщине за небольшим столиком свои паспорта, после чего следовало распределение по спальным местам.

Покой чувствовался исключительный: сразу любой душе в здешних краях становилось уютно и точно кем-то охраняемо. Правда, гостиницей помещение можно было именовать с некоторой натяжкой: в обычных, без прикрас, комнатах стояли лишь двухъярусные нары, да висели на стенах простенькие иконки, в основном на картонках, небольшие. Зато до чего, разбросав руки-ноги, можно славно раскинуться на этих нарах: любые матрацы-перины утомлённому, желающему отдохновения телу и в подмётки не годились!

Но уже кликали желающих пойти к Казанскому источнику, что находился пониже гостиницы: на окраине села Дивеево за Голубиным оврагом, о котором местное предание сохранило память, как о троекратном явлении на том месте Божией Матери. А окрестные жители ещё тогда пообещали устроить здесь церковь, но исполнили сие обещание в лице своих потомков уже в наши дни, когда близ источника была возведена деревянная церковь и построена купальня. Многим в целебных водах святого источника даруется облегчение от различных недугов; и особенную помощь получают бесноватые.

Обо всём этом и поведал поп с перекинутым через шею полотенцем, идя по дороге к источнику в обычной, выпущенной поверх брюк рубашке. И, словно в подтверждение его рассказа, возле самой купальни две женщины, назвавшиеся трудницами, вперебивку поведали историю, случившуюся не более, как двумя часами назад. Так же, как и эти паломники, одна приехавшая, окунувшись в святой источник, заорала не по-людски, настолько страшно, будто внутри её обнаружилась такая нечеловеческая сила, что у всех от услышанного рёва бесноватой встали дыбом волосы, и они ещё толком не могли прийти в себя.

И без того не собиравшемуся к этому источнику Глебову стало не по себе: сунься с такой весёлой компанией в воду, а вдруг в ней кто-то взаправду окажется, что тогда? Ведь не хотелось подниматься: глянь, а все как по команде потянулись на выход, что он, рыжий? И хлопай сейчас, как дурак, глазами: как бы это дышло куда не вышло! Можно и смотаться втихаря, но и остальным не лучше: даже «царь», что опять соседом по нарам оказался, нынче тоже незаметно заоглядывался.

Примером явился сам поп, уверенно шагнувший к невеликой по размерам, крашенной светло-голубым деревянной купальне, следом молчаливо потянулась и остальная часть мужеского сословия. И женской половине, терпеливо дожидающейся очереди под тускловатым освещением не могло, конечно, видеться, что внутри было почти потемнее тёмного, лишь снизу отблескивала вода этого старинного источника.

Пол на поверку оказался совершенно сырым и, раздеваясь, кто как мог, развешивали одежду на обыкновенные гвозди, а с самих стен смотрели на происходящее тоже поблескивающие иконки, тем самым придавая некую бодрость духа собравшимся. И опять не подкачал сопровождающий: раздевшись, он перекрестился и по трапику спустился в воду, которая оказалась всего-навсего не выше плеч.

«Во имя Отца, – ушёл он под воду, сразу появляясь оттуда с широко распахнутыми глазами и хватая воздух, – и Сына, – вновь погружаясь в святой источник, – говорил священник, – и Святого Духа», – закончил он действо и стоял, тяжело дыша и смотря перед собой.

Следом, без раздумий, ступил в купальню «царь»: тот, на удивление всё спокойно исполнив, поднялся с батюшкой наверх, чтобы одеться. Кстати, полотенцами они не вытирались, лишь промокнулись. Потихоньку, во главе с примолкшим доктором, остальные тоже стали следовать наглядному примеру: кругом шумно задышалось и закашлялось, послышались вскрики и всхлипы, а худой эпилептик после погружения не столько поднялся, как всплыл, почти недвижим, но всё исполнил исправно.

С тем же намерением не выглядеть «рыжим» и Сане пришлось провести эксперимент над собственной личностью: выяснилось, что это не больше, чем насмешка считать здешнюю воду холодной, та была просто ледяной. И неокрепший ещё толком организм переодетого правоохранителя разом пронзили, еле не лишив сознания, мириады живых невидимых игл.

«Кажись, капец», – не успело в голове пронестись, как в этот невероятный миг и пришла неведомая доселе радость, а всё самое что ни на есть сущее стало лёгким и невесомым, готовым вознести его обладателя в горние высоты. Разве что загорланить-запеть во все лёгкие и оставалось человеку. Но это было бы не то место и время, так что Саня не спеша выбрался наверх, где в необидной толкучке одевшись, и очутился на туманной сонной улице.

А на смену ожидаемо отправилась женская паломническая половина, которая тоже, не отставая от сильной части человечества, вскоре жизнерадостно заохалазавзвизгивала в деревянной купальне святого источника. Обратно все, обогреваемые дивеевским ночным теплом, возвращались по совершенно тёмной дороге притихшие и, главное, с чувством, какое случается, когда рядом одни родные, встретившиеся после долгой и вынужденной разлуки люди…

Глава седьмая

Как говорится, только и оставалось ахать дяде, на себя глядя: такой вид под всеохватно-колокольный звон открывался на монастырь у прибывших на утреннюю службу паломников, что просто дух захватывало и не отпускало!

Служба началась в зеленоватой громадине Троицкого храма. Едва не вся монастырская территория, окружённая чудными праздничными цветниками, была заполнена духовно-страждущими, прибывшими из разных краёв-областей всё ещё необъятной матушки-родины, а также, выражаясь по-современному, гостей из ближнего зарубежья. Невольно казалось, что всё это являло частичку твоего собственного дома, настолько кругом было уютно и тепло, вдобавок ещё и кем-то надёжно оберегаемо. Не было ни спешки, ни суеты и прочих схожих глупостей, от века ставшими нашими неустанными жизненными поводырями.

Большинство паломников сразу проходили в храм, поднимаясь по широченно-высоким ступеням и охватываемые мгновенным холодком непередаваемого волнения, предчувствия чего-то нового; давно, быть может, с самого рождения ожидаемого.

На самом дворе тоже оставались: отдыхаемо сидели на скамеечках, уйдя в свои думы-мысли, а один паломник вообще, как вкопанный, остановился, вероятно, находясь уже в другой, одному ему ведомой и, судя по изумлённому выражению лица, прекрасной жизни.

А за Преображенским собором, сразу за монастырскими воротами, начиналась канавка Божией матери, где Царица Небесная, по заверению самого преподобного батюшки, незримо появляется каждый божий день, и который также во время оное рек, что все, хоть однажды побывавшие в Дивееве, будут в раю. И это, передаваемое с самого начала поездки из уст в уста, опять было услышано Саней Глебовым на скамеечке у одного из киосков, где он решил временно отсидеться: с вечера не выспался, и ныне представитель несгибаемых внутренних дел откровенно дремал, вполуха слушая шёпот-разговор двух благообразных, очень опрятных старушек.

Похоже, все приехавшие с ним без остановки утянулись в храм, с раннего утра не выказав не только ни капельки усталости, а наоборот: были настолько радостны, ровно в кои-то веки дождавшиеся чего-то главного, ещё неизведанного. Даже доктор стал как вся эта странная компания, не говоря уже о «царе» или самом попе, который так и летел, направляясь на утреннюю службу. Ведь нудно же один бубнёж непонятный слушать: что им там всем, мёдом намазано?

Однако и дремать не хотелось, хотя всё кругом к подобному мероприятию располагало. Никто никому не мешал, благодать одна и только. Кстати, нельзя не отметить, что во всём происходящем нашлась и капелька пользы отдыхающему: впервые не хотелось ни о чем думать и переживать.

Подступало к душе молодого парня то самое состояние, что так безукоризненно выверено русским гением: «…но есть покой и воля». И дышалось ему, правда святая, и вольно, и покойно. А ноги уже сами незаметно подняли и несли к широченным гладким ступеням – туда, к открытым храмовым воротам, – не в новую ли уж жизнь, парень, голова твоя садовая, чего-нибудь да думает?..

Ступалось при входе и далее отчего-то осторожно, оглядываемо. Одно было, скажем, во вчерашнем вечере ввалиться с дороги в полутьме, – и ни с чем не сравнится, когда нынче, в свете, перед распахнутым взором открывается изумительная по силе внутрихрамовая картина неведомой доселе красоты и всего того, что здесь находилось, жило, двигалось и питало живую душу желаемой ею пищей; глаза человеческие невольно разбегались по сторонам, не успевая не то, что запоминать, даже мало-мальски разглядеть мир, где всех страждущих по вере их ожидало спасение. Во-первых, сразу за храмовым порогом каждый входящий неминуемо встречался с огромной иконой, откуда прямо вживую виделся суровый и в то же время единственно-милосердный, родной взгляд самого батюшки Серафима, так что сердце человеческое невольно подпрыгивало в груди и начинало биться радостно и тревожно.

И влево и вправо всё запружено народом, но нет той самой обычной нервозности, какая, однако же, чего греха таить, бывает у нас порой при службе. Вообще, в этой золотой внутренней необъятности монастыря с громадами надмирных окон, выше которых было разве что одно пение певчих, любой из присутствующих на какой-то неуловимый миг ощущал себя точно стоящим на воздухе, такая чудная сила витала в этих, уходящих в поднебесье стенах. Всё блистало золотом, небесной роскошью, от обилия икон приливало к голове спокойствие; а очень чувствительной натуре легко могло почуяться среди этой сказки и еле уловимое пение райских птиц… И венчала эту неземную картину сень над ракой с мощами преподобного Серафима, Саровского чудотворца, всемирного светильника нашей веры.

Так не отсюда ли, не от этой самой земли, где ежедневно незримо ступают Стопочки Самой Царицы Небесной, грядёт, приближается час, о коем так пророчески вещалось гоголевским провидением в «Тарасе Бульбе»: «…будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!» Чуют всё это дальние и близкие народы – крепко чуют! – только лишь нам самим, русским, и надобно осознать это, как надлежит, да собраться с силами, Богом данными. И лишь тогда, по провидческой прозорливости русского гения, «подымется из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..»

…Служба, вправду, торжественная – другой здесь, видно, и не дано бывать, шла своим чередом; а ещё, Глебов это заметил не сразу: стало народу поболе сбиваться к левой стороне храма, к блестящим, как золото, маленьким воротцам, ограждающим прямой доступ к мощам батюшки. У золотых воротец становилось жарче, и монашка, стоящая напротив, внезапно подняв глаза свои застенчивые, какие бывали лишь у деревенских девушек, увидела, кого ей надо было, и молчаливо подозвала к воротцам.

Сначала Глебов даже подумал, что кличут его, на что он, было, вскинулся сгоряча, но рядом продвигался через расступающуюся толпу человек, неловко спотыкаясь; и этим человеком опять оказался едва не нарушенный ими «царь». Его и здесь в «дамки» выводили! И все услышали, как монашка просительно наказала ему, чтоб, находясь на месте её, всем бы говорил, что вход к мощам преподобного батюшки будет не от воротец этих золотых, а с улицы надобно, с северной стороны храма. И «царь» послушно встал на её место, терпеливо объясняясь с теснящимися к воротцам.

Между тем, этой службой неожиданным образом захватило и Саню Глебова. Собственно, он и не заметил этого, но внутри точно от какого-то необыкновенного источника ощутимо начало убаюкивать саму душу, а его горячую натуру, слегка окружив, затуманило.

Позже Глебов решил выйти на улицу, чтоб немного, как говорится, опнуться, а ещё по привычке глянуть на исчезнувшего из поля зрения «царя». Недалеко от киоска были обнаружены свои да наши в лице доктора-говоруна, что сиял-таки начищенным пятаком и взахлёб рассказывал не столько о случившейся беседе с монахом, сколько о его личном, теперешнем понимании нашего житья-бытья. Оказалось, по его докторскому разумению, не стоило бояться жить, да понапрасну задумываться, и вся недолга.

Не отличавшийся на сегодня излишней скромностью Глебов на сей раз благоразумно промолчал и о собственном достижении: словно давившая нутро невидимая, но основательная плита освободила-таки незаконно занятую территорию и оставила его обладателя в покое.

Всё здешнее село, состоящее в основном из деревянных, местами каменных строений, необъяснимым образом казалось знакомым как будто с самого рождения. Тихо и уютно кругом, даже собаки, если и имели честь обосноваться в этих краях, не обнаруживая своего присутствия, не взлайвали; отчего-то не виделась и мелкая глупо-куриная живность. Но возле универмага, не обращая внимания на окружающий мир, перешла на другую сторону улицы пара непомерно гордых гусей, осторожно прошуршала старенькая машина, а ещё прошествовали из-за высоченно-высоких деревьев со стороны святого источника матушки Александры две немолодые женщины, – и вновь вековая тишина обняла это надмирное зелёное село.

Утренняя служба закончилась; паломников приглашали потрапезничать: деревянные столы были приготовлены сразу на улице, некоторые под простыми навесами. Вкуснее этой еды не бывало даже в детстве. Действительно, живое ощущение родного не покидало тут ни на минуту любого и каждого. Да и день дивеевский снова освещал чисто и светло, с бесконечной радостью.

Но опять не ко времени завибрировал у Глебова поставленный на «беззвучный режим» мобильный телефон, о котором и думать уже не думалось, на время забылся. Даже вспоминать не хотелось, что есть ещё другая, лично его, Сани Глебова жизнь, в которой, по выражению их начальника, «надо на всё забить, а на остальное – с прибором положить».

Текст телефонного сообщения: «Суши сухари» – был предельно понятен, вызвав обратное желание рекомендовать абоненту отправиться туда, где ещё и альпинистам не довелось побывать.

Но, поразмыслив, Глебов сообразил, что перспектива гореть синим огнем тогда обретала вполне реальные черты. С его краснолицым напарником ещё никто добровольно не решался свить для себя верёвки из песка. А при внимательном изучении мобильника выяснилось, что от того абонента уже были непринятые звонки, на которые воспитанные люди, как правило, отвечают. Не лучше ли будет по приезде просто по-хорошему объясниться с Рыжим: понятней некуда, что этот «царь» ни сном, ни духом ничего не ведает, а их, как дважды два, и подавно не узнал, зачем зря голову ломать.

Пусть себе живёт, не кашляет: что ни говори, даже Саню, считай, с того света вернул. Отчего-то это всё из головы у Глебова не идёт, прямо как накатило. Будто он на самом деле в должниках у этого «царя» оказался. А ведь долг у нас всегда был платежом красен, разве не так? Конечно, остатняя таблетка остается ещё на своем законном месте: известное дело, бережёного и бог бережёт, а не бережёного – тюрьма стережёт. И от этой мысли пришлось нехорошо, опасливо поёжиться.

К этому времени все разошлись по своим нуждам, лишь Санин сосед Игорь Русанов невольно задержался у автобуса, небольшая оказия вышла. По дороге его точно случайно перехватил мужчина и сразу спросил: «Что же ты про государя забыл?» Игорь, отступив, смотрел с удивлением на возникшего перед ним незнакомца и молчал: происходящее опять напоминало сон наяву. И, главное, пусто кругом было. А тот снова вопросил: «Отчего ты молчишь?» Пришлось ответить: «Простите, я вас не знаю». А мужчина на своём стоит: «Ты знаешь меня». Тогда Игорь Русанов про себя сильно взмолился: «Господи, помоги! Что ему от меня надо?»

И мужчина стал говорить удивительные слова: «Да ведь не зря же я тебя поднял со смертного одра! Вспомни, как я со всей Семьей к тебе приходил, и ты венцов наших касался руками. Меня зовут царь Николай». И вдруг без какого-либо перехода спросил: «Почему ты молчишь и не действуешь?» – «Не знаю, – совсем уже напрямую, принимая происходящее за реальность, сознался Игорь, – как действовать и что говорить, – не знаю». А в ответ ему было сказано: «Знаешь, и даже больше того знаешь». И Игорю Русанову оставалось откровенно признаться: «Если что-то и знаю, то мне ещё батюшка Дмитрий велел молчать, а тетрадку сжечь. Он и так меня за ненормального принял». Тогда император Николай и говорит: «Остерегайся всех, кто будет отводить тебя от святого дела! Они идут против воли Божией и царской, но скоро за это дадут ответ. А ты дома запишешь всё, что было с тобою в детстве, и что я открыл тебе. Сложи руки, благословляю тебя». А на слова Игоря: «Вы же не священник», он ответил: «Что ты смотришь на мою одежду, мы можем по-разному приходить». От его слов исходили спокойствие и теплота. И, благословив Игоря Русанова, мужчина стал исчезать у него на глазах, как бы наверх уходить, пока не растворился в воздухе. А Игорь, скоро пришедший в себя, осознал, что это было последнее к нему явление императора Николая Второго, святого царственного мученика.

И к нему, начавшие оживать, уже полностью, благодатно вернулись силы, наполняя его, как юношу, ожиданием всего нового и прекрасного, ещё не испытанного. И не для праздных ушей были дальше слова, читаемые лишь человеческой душой: кому какое дело до застигнутого будто столбняком, ещё одного из многочисленных паломников, – ничем не примечательного, ещё не старого мужчины, стоящего в отрешённом молчании недалеко от Преображенского собора, на пути к канавке Божией Матери.

«Господи, Боже мой, удостой меня быть орудием Мира Твоего, – растекались в Игоревой душе молитвенные слова. – Чтобы я вносил любовь туда – где ненависть, чтобы я прощал – где есть ссора, чтобы я говорил правду – где господствует заблуждение, чтобы я воздвигал веру – где давит сомнение, чтобы я возбуждал надежду – где мучает отчаяние, чтобы я вносил свет во тьму, чтобы я возбуждал радость – где горе живет. – И так маятно желалось, чтобы не было ни конца, ни края этому святому небесному откровению. – Господи, Боже мой, удостой, не чтобы меня утешали, но чтобы я утешал, не чтобы меня понимали, но чтобы я других понимал. Не чтобы меня любили, но чтобы я других любил. – И верилось в этом богоспасаемом надмирном месте, что от самого ещё рождения знались эти, душу спасающие слова одной древней молитвы: – Ибо кто даёт, – тот получает, кто забывает себя – тот обретает, кто прощает – тот простится, кто умирает – тот просыпается к вечной жизни».

Глава восьмая

Конечно, стыд глаза не ест, но и сытым не делает: опять казалась незаслуженной обеденная трапеза, подаваемая с душевной простотой и искренностью молчаливыми трудницами. И снова, на дорожку дальнюю, елось-пилось паломниками за дощатыми столами на славу, а следом ожидалась, перед поездкой к источнику батюшки Серафима, – манила канавка Божией Матери.

Сам батюшка наказал вырыть канавку, то есть дорожку, по которой ежедневно проходит, по заверению преподобного, Божия Матерь, обходя Свой удел. Святой старец говорил, что канавку сама Царица небесная Своим пояском измерила; канавка эта до небес высока.

О значении святой канавки, в действительности, представляющей собой замкнутую в кольцо широкую тропу за Троицким собором монастыря, преподобный говорил: «Кто Канавку эту с молитвой пройдёт, да полтораста Богородиц прочтёт, тому всё тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев!»

Как будто что-то непонятное и даже страшное слышится в этих словах, а на самом деле в них великий смысл. Идти по той тропе, где шествовала Пречистая Пресвятая Дева, идти по Её следам, это значит – вступить, и никак иначе, – в сферу небесной славы, чувствовать себя под непосредственным покровом Небесной Владычицы. А ещё – представлять, что Она, Честнейшая Херувим, здесь, пред тобою, слышит твоё приветствие и отвечает милостивым к тебе вниманием и Своею любовию, – не достаточно ли этого, чтобы утолилась здесь всякая скорбь, и сердце исполнилось бы всякой радостью? Ибо пролегает святая канавка между чистотой веры и грязью мира сего. А значит, между жизнью и смертью. Потому по ней шли и будут вековечно идти паломники, монахи, священники и архиереи, повторяя путь Богоматери, и будут идущие всегда умиротворённо спасаемы, набравшиеся духовных сил для жизненного пути в непредсказуемое нынешнее время.

А после батюшкиной канавки, уже в автобусе по дороге к источнику, некоторых из паломников, включая и Саню Глебова, вдруг толкнуло во внезапный сон – короткий, но довольно бодрый, освежающий.

Какой там конец осени, – все солнца мира воедино собрались в здешнем благоденствии! Из подрулившего на стоянку автобуса только путешествующие успели высыпать, – и на́ тебе! – первый фокус-покус! Как будто лично для Глебова, заставив парня остановиться, и был заготовлен: в другом разе обязательно бы на смех подняли! Тот самый щит, что виделся в сонном видении перед отъездом, – прямо перед ним и оказался! Место это было узнано с ходу: с отсвечивающего солнечными всплесками щита строго и сурово, защищаемо смотрел сам батюшка Серафим! Вот кем была позвана сюда маетная Санина душа, – никакого сомнения и быть не могло!

Кругом в частую, тут и там, невпроворот стояли как машины, так и автобусы всеразмерные, велосипеды и иная движущаяся техника, заполнившая все подъезды-выезды этого удивительного, загадочного места.

Всё спокойно, свободно, оживлённо-радостно; слышна и не нашенская речь-наречие. И нескончаемо, словно трудолюбивыми муравьями, неслись-тащились от источника многочисленными страждущими ёмкости от объёмно-пластмассовых цветных бидонов и вплоть до маленьких светлых бутылочек со святой целебной водой.

Первоначально паломники побывали в просторной и светлой часовне преподобного старца: в ней – не покидаемое ощущение, что кто-то здесь свой уже давно каждого из пришедших дожидался. Когда выходили наружу, будто светом невидимым любой-всякий провожался в дорогу, так что иные, останавливаясь, несколько тревожно и ищуще оглядывались по сторонам.