Кино, Ктулху и коты-убийцы бесплатное чтение

История первая. Мумия сценариста

Замотанная в бинты фигура села, опершись о край саркофага. В суставах сухо скрипнуло, что-то отвалилось, и глазам приятелей предстали смятые сухие мышцы – все в паутине и белой костяной пыли. Мумия повернула голову в их сторону, ее пальцы слепо зашарили по лицу. Из-под бинтов показалось желтое глазное яблоко, которое бешено завертелось – глаз уставился на Фредди и Майлза.

Мумия задвигала нижней частью лица, послышалось невнятное клокотание. Гнилой бинт не выдержал, лопнул – и глазам приятелей предстала вывороченная челюсть.

Последнее, что услышал Майлз Меллар, перед тем как упасть в обморок, было бормотание Фредди: – Святое дерьмо… а ведь так все хорошо начиналось…

Начало было действительно неплохим.

***

Майлз Меллар сидел в любимой забегаловке «Поросята Лоу» – с ненавистью глядя на салат из водорослей. Последнее время дела шли не слишком хорошо. Сериал «Тайны Литллрока», для которого Майлз писал сценарии (и даже иногда занимал деньги, что позволяло ему при случае именоваться продюсером), закончился. Шел еще, может, в какой-нибудь Айове или в странах третьего мира, но что сценаристу с этого? А о продолжении съемок пока никто не заговаривал.

Майлз с омерзением смотрел на тарелку с противной темно-зеленой соломкой и вспоминал, как они снимали «Суши-полицейского». Денег тоже не было, зато группу постоянно водили кормить в японскую закусочную. Было здорово.

Сценарист убрал под себя длинные ноги, сгорбился и поводил вилкой, надеясь отыскать комок поаппетитнее. Между сериалами порой удавалось перехватить халтурку-другую – написать диалог для какого-нибудь сиквела вроде «Человек-скорпион-2» или «Убойное оружие-4»… Как говаривал Фредди, «снимаем «Зомби-император возвращается-38». Однако такая удача выпадала не часто – таланта особенного не нужно, а желающих срубить пару баксов всегда пруд пруди. Ах, Фредди, Фредди… Майлзу сейчас очень не хватало его простоватого приятеля и коллеги Альфреда Кроу. Фредди всегда знал, где получить бесплатную выпивку, нахаляву пожрать, и казалось, никогда не унывал. На съемочной площадке они с Майлзом всегда ссорились, однако в глубине души очень уважали друг друга.

Из-за жары народ в забегаловке еле шевелился, заказывали мало, в основном только «Колу», иногда с гамбургером и порцией картошки, да и то только потому что по четвергам фирменный набор в «Поросятах» шел по цене чуть дороже туалетной бумаги. Впрочем, у бедняги сценариста не хватало даже на него. Чтобы дотянуть до следующего киносезона, следовало поумерить аппетиты. Майлз с тоской оглядел обшарпанный интерьер, дермантиновые полукресла, грязные столы… Снаружи на него смотрел выпученный глаз одного из «поросят Лоу» – фигура из папье-маше у входа, метра два высотой. Поросенок должен был излучать жизнелюбие, однако больше было похоже, будто он внезапно понял, что в этом кафе ждет его приятелей и родственников, да так и так и застыл с жуткой физиономией на лице… или гримасой, или вообще на морде, как там, черт его возьми, правильно?

Майлз вздохнул. Нет, пора завязывать с дешевыми киношками, а то совсем грамоту забудешь. А еще лучше бросить бы все эти кинодела, да и уехать на ферму. Или на пивоварню устроиться, грузчиком или, там, дегустатором. Уж от такой-то жизни его никакой черт…

– Глазам своим не верю! Это же старина Майли! – раздался вдруг до боли знакомый голос. Сценарист обернулся. У входа, залихватски подбоченясь, стоял Альфред Кроу собственной персоной. Весь круглый и вечно небритый, он сам напоминал поросенка или, скорее, придурковатого кабанчика. От которого все время пахло спиртным и который носит клетчатый галстук. Именно так, кабанчик, который носит галстук. Замусоленный клетчатый галстук.

– Фредди, черт такой! Сколько лет, сколько зим! – Приятели обнялись. – Ты где пропадал, негодяй?

– Да так, то здесь, то там… Сам-то как?

– Да ничего, я в порядке, – потупился Майлз. – Мне бы только до осени дотянуть, а там опять цены на нефть поползут, толстосумы наличку побегут скидывать. Опять все примутся «Зомби-императоров» снимать, денежки отмывать. Где-нибудь сценарист обязательно потребуется. На худой конец попрошусь к Джеффри Улыбке – будем комедийные сериалы для частных телекомпаний снимать. Платят мало, зато совмещать можно. Ну, и работа постоянная. Джеффри как раз люди с чувством юмора требуются, диалоги писать.

– Знаю я твое чувство юмора, – ухмыльнулся Альфред и продекламировал, делая страшные глаза: «Дженни, меня чуть не переехал бульдозер! – Ничего, дорогой, твой костюм давно пора стирать…»

– А сам-то, сам!… – разозлился Майлз и издевательски продекламировал: – «Будь я бессмертной, я отказалась бы от вечной жизни ради тебя, любимый!» На последнем слове Майлз умильно заморгал, а затем, одарив приятеля презрительным взглядом, сунул в рот целый ком водорослей.

– Ладно, ладно, трубка мира, вождь… – Фредди поднял руки, демонстрируя мирные намерения, – я ведь тебя искал, прямо как знал, что здесь окажешься…

– Угумн! – яростно пробубнил Майлз – водоросли не желали жеваться и глотаться.

– Мне тут недавно Роб звонил… Помнишь Роба?

Майлз молча закивал головой. Он помнил Роба Скоэна. Они как-то работали на смежных площадках. Роб в основном работал на съемках сериалов и сериалов по полнометражным фильмам, изредка переключаясь на сиквелы. Поговаривали, будто он из-за скупости уморил двух жен. Когда они снимали «Вампиры идут по следу-3» знакомая гримерша слышала, как он интересовался ритуалами дьяволопоклонников. Впрочем, Майлз не работал с ним больше из-за феноменальной скупости режиссера, чем из-за слухов, мало ли, что о ком говорят.

– Так вот, Роб сейчас подбирает команду для сиквела. Какой-то очередной «император-кровосос». Говорит, найди себе в помощь сценариста, а то один точно не справишься. Найди и мне позвони, я посмотрю, если крепкий, возьму обоих.

– В смысле «крепкий»? – противный ком, наконец, проглотился и начал свой путь по пищеводу.

– Ну, типа насколько хорош…

– Ну а ты?

– А я сразу о тебе подумал.

– Фредди, – растроганно протянул Майлз, – дружище…

– Ну, ты же мне еще с прошлых съемок должен остался, вот заработаешь и отдашь. Я, как только тебя в окно увидел, Робу сразу позвонил. Он, кстати, с минуты на минуту должен быть, черт эдакий.

Стоило Фредди произнести эти слова, как на стол легла тень. Приятели подняли головы.

К их столику подошел невысокий человек с бритой налысо головой, небольшой бородкой и подвижными цепкими глазами. Его руки нервно сжимали небольшой черный портфельчик. Лицо было немного асимметричным и, казалось, постоянно подергивается. Альфред представил их друг другу:

– Роб, это Майлз Меллар… Майли, это Роб Скоэн, продюсер, режиссер. Сериал «Полиция Майами: отдел морепродуктов», еще пара сериалов, ты их не знаешь, ну и недавно снял «Четыре икса: огненный рай», «Вираж смерти» и еще кое-какую муть в этом роде… не обижайся, Роб.

Майлз и Скоэн пожали друг другу руки, при этом Скоэн смерил сценариста оценивающим взглядом, похлопал по плечу и почему-то пощупал правый бицепс. Видимо, вполне удовлетворившись, он выпрямился и легкой, нервной скороговоркой произнес:

– Очень хорошо. Я собираю команду. Высшая лига. Снимаем «Мумию Ньярлатхотепа-3», блокбастер. Никаких ошибок, никакого непрофессионализма. Люди подбираются проверенные, все из наших.

– Прошу прощения, из кого «из наших»? – неожиданно оробев, осведомился Майлз.

Скоэн некоторое время глядел на него, не отвечая. – Из наших, из сериальщиков. Чужаки из большого кинобизнеса на такую зарплату не пойдут. Я вот и актрису на главную роль из наших утвердил. Мария Гелло, знаете?

Альфред кивнул – он знал многих актрис из сериалов. Скоэн продолжал:

– Нужны сценаристы. Двое, – облизнув губы, он добавил: – не меньше. Вы подхóдите. Завтра…

– Эй-эй, попридержи коней, Робби, – включился Фредди. – Мы еще не договорились об условиях.

– По пятьсот баксов на брата, – по-птичьи моргнув, произнес режиссер. – Аванс пятьдесят.

– Что-то уж больно мало… – сморщился Майлз. – Я слышал, бюджет сто пятьдесят лимонов.

– Да уж, – подхватил Фредди, – не с дураками дело, поди, имеешь.

– Хорошо, буду говорить начистоту. – Скоэн выложил из портфеля папки с бумагами. – Делать вам практически ничего не придется. Сценарий уже есть.

– Как это «есть»? – насупился было Майлз, но тут же умолк, повинуясь жесту Скоэна. Тот продолжал:

– Я говорил – Высшая Лига, компьютеры, спецэффекты. Современный фильм, суперфильм. Весь бюджет уже отработан. Компьютеры, компьютерщики. Съемки, режиссе… э-ээ, актеры. Новые продюсеры Крис и Боб очень современные люди. Они на пару владеют компьютерной студией. Нам там все и сделали по дешевке. Ну, может, не совсем по дешевке… Короче, денег уже почти нет. Есть фильм, все уже нарисовали. Осталось по мелочи доснять и смонтировать.

– Как «все сняли»? Без сценария?! – белое лицо Майлза приятно оттеняло красноту щек Альфреда Кроу, которому тоже было явно не по себе.

– Я объясняю. Высшая лига, фабрика грез. У них там на студии есть программулька такая… – Скоэн погрузился в приятные воспоминания. – Нажимаешь на кнопочку, и она тебе за пять секунд пишет любой сценарий. Любой. Конечно, слегка туповатый, но если разбавить спецэффектами, вполне сойдет. Я объясняю. Мне нужны профессионалы. Не писатели, не поэты, не артисты – профессионалы! Высшая лига.

– А мы-то тогда зачем нужны?

– Я объясняю. Фильм супер, отпад, высшая лига. Он на девять десятых состоит из спецэффектов. Здесь сценарий не нужен, а нужен трюковый реестр, который сгенерировала программа в студии. А для всего остального сценарий тоже уже есть. Нужно только выбрать оттуда пяток мест и слегка доработать.

– А что, ваши яйцеголовые с компьютерной студии этого не могут сделать? – ядовито осведомился Майлз.

– Есть некоторые трудности, – нехотя признал Скоэн. – Будет третий сценарист, все изменения в сценарии вам придется утрясать с ним. Формально вы будете ему подчиняться, но на самом деле должны выполнять только мои указания. Однако все ваши тексты должны быть завизированы им.

– А вы не можете его просто уво…?

– Нет, исключено! – отрезал Скоэн. – С ним придется справляться вам. – И отведя глаза, добавил: – Нам профсоюз его навязал, попечительский совет, продюссерское жюри… короче, я не понял, вам нужна работа или нет?! – агрессивно закончил он.

– Нужна, Робби, нужна… – Фредди был в своем репертуаре, он ничего не понял, кроме того, что они являются незаменимыми. И поспешил этим воспользоваться. – Ты только накинь хотя бы пару сотен, а?

– Олл райт, – неожиданно согласился режиссер. Получив аванс, Фредди тут же побежал за пивом. Скоэн перебирал бумаги в папке, будто бы размышляя вслух: – Поживете на производстве, отъедитесь, как телята, да еще и деньги получите. Чем не райская жизнь? Высшая лига.

– А еда за счет фирмы? – всполошился Майлз и, получив утвердительный кивок, задал еще вопрос: – А чего это у вас весь сценарий пыльный, грязный какой-то, вы что его, из земли выкопали?… – пошутил было он, но тут же осекся, встретив жесткий, ясный и твердый, как алмаз, взгляд Роба Скоэна.

– А вот и пиво! – возник за плечами Фредди. Ставя бутылки, он обратился к Скоэну: – Робби, у тебя мелочи не найдется, а то я как-то…

– Да, конечно, за мой счет, – режиссер подозвал официантку и расплатился, придержав чаевые. Затем собрал бумаги в портфель.

– Роб, я… – Майлзу не давал покоя этот вопрос. – А как зовут третьего сценариста, у которого мы должны будем утверждать сценарий?

– Джон Л. Боулдерстоун, – глухо отозвался Скоэн.

– Ого! Родственник того самого? Или тезка? – оживился Меллар. – Ну, ведь не тот же самый? – схохмил он, и снова получил в ответ тот странный взгляд.

После ухода режиссера приятели некоторое время сидели молча.

– Я объясняю, – надув щеки, вдруг произнес Фредди.

– Высшая лига, – подтвердил Майлз.

И они расхохотались.

Вечер закончился приятно, недоеденные водоросли закончили свой жизненный путь между передними копытами поросенка со странным выражением рыла или пятачка (?), их жизнь снова наполнилась красками – хорошая китайская лапша, упаковки пива, хохот, радость, звон стаканов и веселая песенка, которую напевал Фредди:

Жил-был кровосос из Кентукки,

Он делал такие, брат, штуки,

Которым в кине

нет места вполне –

Без этой вот вашей науки… 

***

Вечер следующего дня застал приятелей трясущимися в стареньком «пежо» Майлза за несколько миль от города. У Майлза сильно ломило голову, и он вздрагивал и болезненно морщился каждый раз, когда Альфред жизнерадостно орал при виде коровника, одинокого дерева или фермера в грязных штанах, остановившегося справить малую нужду у колеса трактора.

К инструкциям Скоэна была приложена схема проезда, которую Альфред Кроу азартно вертел в руках, пытаясь совместить с картой. Смотреть на это больше минуты не было никакой возможности – Майлзу казалось, что коллега-сценарист репетирует сложный номер с игральными картами.

– Что за черт! – не выдержал в конце концов Фредди.

– Что такое? – замученно отозвался Майлз.

– По всему выходит, что мы должны встретиться с ними на кладбище.

– А что тебя смущает, фильм-то про мумию? Антураж подходящий…

– А-аа, ну тогда ладно…

Спустя несколько минут:

– Майли!

– Да?

– А что это за Джон Боулдерстоун, о котором вы со Скоэном вчера говорили? Ну, наш третий сценарист…

– Джон Л. Боулдерстоун. Ты что, правда, не знаешь?

– Ффф! – пренебрежительно фыркнул Альфред Кроу. – Я в отличие от тебя колледжей не заканчивал.

– Это он написал сценарий для самой первой «Мумии Ньярлатхотепа».

– Это которую Эрик Боммерс в 1999-м снял?

– Нее, САМУЮ первую, 1934-го года, нецветную, там еще Борис Марлофф играл. Боммерс ее переснял, приколов добавил… Боулдерстоун много еще к чему сценарии написал, почитай, вся классика кино у него из-под пера вышла: «Дрокула», «Франкенстайн», «Невеста Франкенстайна», над «Унесенным ветрами» работал… Не сценарии, а золотое дно – снимай, не хочу. И платить никому не надо.

Майлз замолчал, вспомнив портфель Скоэна и старый грязный сценарий.

– Так он умер, что ли, уже?

– Ну да, родился в самом конце 19-го века, умер где-то в 60-х.

– Так как же мы тогда у него заверять сценарии будем?

– Тьфу ты, Фредди… Что за бред! Скоэн про родственника говорил, помнишь – «профсоюз навязал…»?

– Да-а! Точно!

– Что «точно»?

– Приехали правильно… А то я уже беспокоиться начал.

Из-за ровно постриженных деревьев виднелись отстветы прожекторов и другой осветительной аппаратуры, группы людей, рабочие. Стремительно вечерело, как это всегда бывает на Среднем Западе. Картина была бы даже умиротворяющей, если бы не непонятная заноза, которая по неизвестной причине впилась в сердце долговязого сценариста и не отпускала, а ныла и ныла, сообщая ему беспокойство.

Все действо было организовано вокруг крупного, отдельно стоящего склепа с надписью «Джон Л. Боулдерстоун. 1888–1955 гг.». У Майлза в голове снова зашевелились нехорошие мысли, но Фредди ничего не замечал и то и дело простодушно хватал его за рукав:

– Смотри, солдаты… оба-на! Ты только глянь – священники-иезуиты! С детства их не встречал…

К друзьям вышел Роб Скоэн. Сегодняшний режиссер отличался от вчерашнего: бледное лицо, черные круги под глазами, его асимметричное лицо казалось еще более неправильным.

– Вы приехали, Фредди, Майлз! Молодцы, высшая лига! Пойдемте, пойдемте, все вас уже ждут! Мы не могли без вас начать, а время почти вышло, понимаете?… Настоящие профессионалы, высшая лига… Оставьте багаж, он не понадобится, все за счет фирмы…

«Похороны за счет приглашающей стороны» – пронеслось внезапно в голове у замученного Майлза. Так называлася триллер, сценарий которого они на пари написали в позапрошлом году. Там трех студентов приглашали на работу в удаленный хоспис, а потом в сюжет врывался тип с бензопилой. Выигрыш они с Фредди отметили возлияниями, поэтому концовка полностью вылетела из головы, в памяти лишь маячило помятое лицо Гоу на следующее утро и этот его вечный раздражающий смех, мол чувствую, Майли, если бы я тебе налил еще и коньяк, ты бы и последнего студента в итоге на фарш пустил. В каком же округе это было, Пинакса? Омаха-роуд? Майлз вспомнил, что от него тогда ушла подруга, причем как раз к молодому преподавателю истории. Так что полет фантазии он особенно не сдерживал.

Солдаты в странной форме встали за их плечами, еще одна пара пристроилась сзади. Проржавевшую дверь открыли. Режиссер бросился туда, истерично взмахивая руками, его белый воротничок мелькал в полутьме каменного коридора, как перепуганная бабочка. Солдаты сзади напряглись, костяшки на твердо сжатых кулаках побелели. Неизвестное напряжение завладело всеми и передалось Майлзу – он вздрагивал при каждом шорохе. Только Фредди сохранил на лице беззаботное выражение. Он хватал приятеля за рукав и – «бу! испугался, Майли?!» – изображал страшное привидение, солдаты же в странной форме вздрагивали и крестились.

Открылась вторая дверь, вся группа вошла в маленький зал, посередине которого стоял саркофаг. К ним тут же подбежал взволнованный человечек в режиссерской кепочке и странными знаками на рубашке:

– Вы быстрее не можете?! Он уже волнуется!

Майлз уже не контролировал себя, солдат сбоку его поддерживал – вежливо, но твердо, не позволяя податься назад. Роб Скоэн повернулся к приятелям, растопырив руки, будто бы желая обнять на прощание.

– Фредди… – шептал Майлз, изменившись в лице. – Смотри…

– Что ты говоришь? – откликнулся Фредди. – Майлз, да что с тобой? Ты сам на себя не похож!

– Смотри…

Губы Майлза дрожали, пальцем сценарист указывал на саркофаг, крышка которого дрожала и трещала, окованная с углов железными лентами и расписанная какими-то странными символами.

– Робби, что за дела?…

Скоэн приобнял друзей и развернул их лицом к выходу, краем глаза Майлз видел, как те, кто были в комнате, потихоньку пятятся к двери, странно поглядывая на них с Фредди. Скоэн возбужденно шептал, делая пассы руками, его лысина отсвечивала в полумраке, как призрачная сфера:

– Все олл райт, высшая лига, все как раз вовремя. Я уже обо всем договорился – пищу будут приносить, сторож в курсе. Поговорите с Ним, убедите Его – все как договаривались вчера. И все будет о`кей, высший класс. И, главное, сценарий – пять сцен, больше не надо, я все понимаю…

Майлз хотел задать много вопросов: почем солдаты не дают им уйти, почему им на руки надели какие-то кольца со странными символами, почему все уходят. Однако он произнес только «что это?».

Скоэн, нервно оглядываясь, сам стал пятиться к двери, продолжая, однако, говорить:

– Правильный вопрос. Профессионально! Высшая лига. Это Джон. Джон Боулдерстоун, тот самый. Он сделал Франкенстайна и Дрокулу. И других. Мы ничего не сделали. Просто подправили слегка сценарий, немного вырезали, ну… сократили. Он писал очень длинно для блокбастера, слишком длинно… Неприятности начались, когда мы приступили к монтажу. Он стал рваться наружу, появлялся в страшных снах, грозился, бубнил, продюсера чуть до самоубийства не довел, спонсоров перепугал…

Майлз с ужасом смотрел, как каменная крышка медленно подается, как из саркофага высовывается обмотанная бинтами рука и срывает те печати, до которых может дотянуться. Скоэн продолжал говорить, выйдя за дверь:

– Мы связались с местными специалистами, ну, шаманами – шайены всегда любили деньги и выпивку… Но тут помогли, высшая лига, сказали, нужно успокоить дух. Для этого нужны кровные братья… сценаристы, выходит. То есть вы. Вы с Ним поговорите, пусть согласится на наш вариант его сценария, хотите – от себя в сценарий что-то добавьте, любую ерунду, только уговорите Его.

Дверь с железным лязгом захлопнулась. В тот же момент крышка саркофага раскололась, выстрелив, как шрапнелью, мелкими каменными осколками. В облаке пыли из саркофага поднялась мумия. Слепо озираясь, она ступила на пол и сделала шаг по направлению к друзьям.

Из-за двери слышались наставления Скоэна:

– На конфликт не идите. Главное, продержитесь на время проката фильма в Америке, а там мы что-нибудь придумаем. Пока здесь фильм будет идти, мумия не успокоится, ей-ей – мы сценарий изуродовали как бог черепаху. Это если честно. А вы держитесь – помните, высшая лига! суперфильм!

Последним из зала с саркофагом долетел вопрос Фредди, который тот задал самому себе (потому что Майлз упал в обморок):

– Вот блин! И все это я делаю за какие-то ср..ные восемьсот баксов?!

«…семьсот» – механически поправил про себя прагматичный Скоэн, запирая дверь на огромный висячий замок, расписанный кабаллистическими символами.

***

Три месяца спустя. Строки из кинорецензий:

…в фильме «Мумия Ньярлатхотепа-3» следует отметить оригинальный юмор. «Дженни, стрела едва не пронзила мне руку! – Ничего, дорогой, эту рубашку давно пора было выкинуть»…

…картина очень романтична. Одна из героинь восклицает: «Я бессмертна, но я отдаю свое бессмертие, лишь бы только ты жил, любовь моя!»

Глава 2. Мычание огня

Человек в капюшоне медленно приблизился к пленнику. Рука в перчатке прошлась по шее и плечу обездвиженного Чеда Дэрроу – пóходя и отстраненно, будто бы в кресле сидел… манекен, труп? Чед оцепенел, вжался в кресло. В такт шагам вошедшего волочился и пыльный край мантии, с капюшона свисала паутина, вообще говоря, со всего здесь свисала паутина (в том числе с бровей и ресниц Чеда) щекотала в носу и ухе. Только почесать он не мог – руки были плотно зафиксированы ремнями. А еще к горлу подступала тошнота, во рту был неопределимый химический вкус. По всему было похоже, будто с вечера он зажигал в баре с Токсичным Мстителем и роботом из «Футурамы», а к креслу его привязали, чтобы он не сжег город реактивной струей изо рта. Только отвязать забыли. А еще забыли забрать с площадки какого-то страшного идиота в черной хламиде. В скверно сшитой хламиде, добавил про себя Чед.

Звуки шагов, отражаясь от низкого потолка, вязли в пыли, не давая эха. Из темноты доносилось только частое капанье, кап-кап, клип-клип, те-перь ты влип. Прямо перед креслом пленника стояла видеокамера, огонек записи зловеще мерцал. «Этого не может происходить со мной» – внушал себе Чед, закрыв глаза. – «Этого и не происходит, успокойся, возьми себя в руки.» Однако «это» происходило. Слева от камеры стоял грубый табурет, а в глубине зала – предвещая нечто невообразимо гадкое – металлически мерцал край стола с ржавыми потеками. Много потеков, и все ржавые-прержавые. Ни живой, ни мертвый от страха, Чед сидел, впившись в сидение обеими ягодицами, и даже не моргал. Сидение было сшито из дешевого костюмного бархата – это Чед Дэрроу, профессиональный реквезитор, определил даже без рук.

Капюшон, покашливая, вдруг завозился, потом что-то наконец подалось, щелкнуло и металлически заскребло – кресло зафиксировали в нужном положении. Проверив ремни на руках пленника, пленитель нырнул во тьму, медленно вынырнул и водрузил на стол старый докторский саквояж («картонка», презрительно хмыкнул реквезитор). Слышно было, как там перекатываются, острые ножи, грязные скальпели и мясницкие крючья. Так решило воображение Чеда и тут же услужливо примерило все это к различным частям его неспортивного тела, так что киношник, икнув, задрожал крупной дрожью.

«Святой Микки-Маус, мне конец…» – мысли пленника, еще недавно суматошные и сумбурные, обрели наконец кристальную ясность (что пугало еще больше) – «да мне, блин, конец, твою мать»…

Капюшон тихо встал перед пленником – из-за бьющего в глаза света был виден только его силуэт – затем покачал головой и, минуту подумав, достал из саквояжа нечто. Что это было, Чед не разглядел, потому что, уловив металлический блеск, тут же зажмурился. Вернее (поскольку его глаза и так были зажмурены) –вдавил оба глазных яблока в щеки.

«Так и не закрыл кредит на пересадку волос» – внезапно ожил в нем профессиональный администратор и распорядитель. – «Мэрион не позвонил, Кэролл не ответил, а ведь обещал им обеим место мастера в пошивочной…» Чед начал молиться. Молился он долго и по-киношному фальшиво, пока, осознав наконец, что происходит нечто странное, не приотжмурил один глаз.

Капюшон стоял к Чеду спиной, растирая руку у самого запястья. Поза его выражала болезненное недоумение. «Артрит» – узнавающе кивнул про себя Чед. Пытаясь унять боль, незнакомец сел на краешек табуретки, но тут же дернулся и, оперевшись рукой о край стола, сел аккуратнее, бережно опуская таз и расправляя бедра. «Геморрой» – мысленно посочувствовал Чед. Незнакомец с хрипом закашлялся. – «…ууу, бедняга, бронхиальная астма…»

Ночь обещала быть долгой и болезненной. Для обоих.

* * *

– Он слишком долго издевался над тобой, теперь он больше не будет. Он думал, что ты жалкий червь, но ты показал ему, кто тут главный и что с тобой эти номера не пройдут. Теперь он жалеет о своем поведении, о да, сэр, сильно жалеет! – Джордж Крамстин расчесал пробор и осмотрел себя в разбитое туалетное зеркало. Из зеркала на него смотрело вымирающее животное – панда. Лицо после вчерашней ночи выглядело как просроченное авокадо, одежда – висела мятым мешком. На малиновой жилетке с шитьем (купленной на распродаже) Джордж с неудовольствием увидел темное пятно неясного происхождения. Впрочем, пятно было сбоку и шло вдоль шва, так что, если держаться боком к свету, казалось, будто это специальная строчка или оригинальная тесьма. Главное, чтобы никто не приглядывался, особенно Унылый Док.

Впрочем, вчерашняя ночь – пусть и бессонная, все-таки вернула ему немного жизненных сил и расположение духа, хотя и не все получилось как надо. Джорджу не понравился материала черного плаща, да и металлический стол смотрелся как-то по-детски, опять же крови было мало, с пяти литров не особо разгуляешься. Впрочем, чего еще ждать от Чеда Дэрроу, мир праху его, о нем теперь либо хорошо, как говорится, либо выносим по частям. Дешевка, она везде дешевка, даже в сценах с расчленением. И Джордж, уже повернувшийся было к выходу из уборной, наставительно поднял палец:

– Ты оскорбил меня, Джорджа Крамстина, продюсера. Теперь ты знаешь про его страшный пыльный чулан, оттуда еще никто не возвращался. Теперь бойся ты, Унылый Док. И никакая я тебе не осли… – тут в кабинке раздался звук спускаемого бачка, с шипеньем сработала автоматика, заглушив последние слова кинопродюсера.

– Эй, ослиная задница, ты слышал, Чед Дэрроу пропал? – Тим Харрис, рыжеволосый осветитель студии, уныло выгнув губы и пододвинув тарелку Джорджа, методично перекладывал себе оттуда кусочки поаппетитнее. За такие фортели его в студии не любили, а за эту специфическую гримасу – называли Унылым или Рыжим, или просто Доком (за цвет волос и менторский тон). – В седьмой студии никто ничего не знает, опросили всех его стажерок, никто не в курсе. Это уже четвертый, если так пойдет и дальше, весь съемочный сезон ослу под хвост. Почитай все руководство павильонов куда-то подевалось и ни слуху, ни духу. Может, похитил кто?

– Дэрроу пропал? – не выказал особого удивления Джордж Крамстин. Продюсер, как всем было известно, ненавидел Чеда, считал его пошляком и бабником, однако на следующей неделе группа действительно должна уже была утверждать всю бутафорию, поэтому исчезновение администратора реквизиторского цеха обещало стать проблемой. Тем не менее, Крамстин не выказывал особенной досады или удивления.

– Эй, ослиная задница?…

– Что? – механически ответил Джордж, однако тут же сжал зубы, задохнувшись от ярости: – Ттты!…

– …салат будешь? – довольно загоготал Док и, не дожидаясь ответа, резко цыкнул и отсалютовал ложкой. Поймав недоуменный взгляд официантки, по-бульдожьи осклабился, приподняв брови и выкатив глаза. Официантка фыркнула и отвернулась. На Дока все реагировали одинаково – включая беспозвоночных и земноводных. – А знаешь, ведь в это самое время Чеда может кромсать какой-нибудь маньяк. В чуланчике под мостом, например…

– Не пори чушь, Унылый, – отмахнулся Крамстин. – Просто Чед засиделся у какой-то из своих милашек. Ты еще скажи, что его поймал маньяк в капюшоне.

– Прям с языка снял – как пить дать в капюшоне, в черном! Парень стал маньяком, потому что его жестоко изнасиловали в детстве, а потом еще и вырос геморрой размером с кулак. Вот он и пошел всех резать. Похищать и резать. А пока только салатом делиться не хочет – прям как ты, ослиная задница!…

Рыжий охальник с мерзким гоготом увернулся от тычка Крамстина, одновременно с удвоенной силой поглощая ворованую снедь. – Паразит рыжий, таракан! – прошипел Крамстин, впрочем, гнев моментально прошел, уступив место более практичным размышлениям: то, что Рыжий заметил пропажу Чеда Дэрроу, означало, что об этом судачит как минимум половина персонала труппы. И что скоро начнут задавать неприятные вопросы сверху, а это уже плохо.

В «Поросятах Лоу» вечером всегда набивались завсегдатаи из небольших киностудий поблизости. Многие друг друга знали, поэтому то тут, то там между столиками раздавались приветственные оклики. Здоровались, однако, вполголоса – за центральным столом сидела компания крутых парней из первого павильона. Там снимали что-то серьезное, может даже рекламный ролик. Одетые все как один в темные костюмы, они обсуждали бюджет и молча пили плохой бурбон.

Между тем смеркалось, официантка приглушила свет, включились настольные лампы, погрузив переходы (и мусор на полу) в таинственный полумрак. На лицо невысокого Джорджа Крамстина упала тень от гардины и почти закрыла ему лоб, превратив обычную недовольную мордочку в зловещую гримасу.

– Да и дьявол с ним, с этим вашим Чедом, – рядом с «Доком» Харрисом и Джорджем в забегаловке сидели еще двое. Это были их соседи по студии, долговязый Майлз и жизнерадостный некогда толстяк Альфред Гоу. Обычно не дураки пожрать и поругаться, приятели уже как неделю ходили тише воды ниже травы. Майлз заказал только салат из водорослей, а Гоу и вовсе сидел без ничего, что даже немного пугало. Странное впечатление довершали огромные то ли синяки, то ли тени под глазами у обоих. Произнеся реплику про Чеда, Майлз сверкнул глазами и снова уткнулся вилкой в водоросли.

– Больно уж ты злой стал, Майлз, – с ухмылкой заметил Док Харрис. – Это на вас последний фильм так подействовал. Поди, порнушку снимали, а признаться стыдно, а?

Ответом ему стал демонический хохот.

Смеялся безумный индеец. Вернувшись со своих таинственных съемок, Гоу и Майлз теперь везде ходили со стариком сиу, к которому обращались «икче-тун», что означало якобы «учитель-шаман». Старая перечница явно не просыхал последние лет двадцать, ходил в выцветшем пиджаке на голое тело и либо все время клевал носом, либо, проснувшись, опрокидывал кружку-другую, чтобы уставиться в пустоту, пожевать беззубой челюстью, потрогать черные перья, вдетые в уши, и снова задремать.

– Ага, – не дрогнув ни единым мускулом, Гоу только мрачно кивнул. – Адское порево, можем и тебя пристроить. Если ты, конечно, захочешь. Кормят, кстати, там хорошо, прямо на убой, много хорошей, вкусной и сытной еды… – после паузы говоривший уставился на рыжего осветителя взглядом пустым и странным. Обвисшие щеки Гоу только всколыхнулись, когда он внезапно – громко цыкнул на рыжего осветителя. Док поперхнулся и замолчал и молчал почти до самого конца встречи. Некоторое время все сидели, не говоря ни слова, только Док шумно жевал и скрипел пластмассовой вилкой, вопросительно поглядывая то на Майлза, то в тарелку. На Гоу рыжий смотреть избегал, на Крамстина – почему-то тоже. Сам Джордж Крамстин происшедшего, казалось, не заметил, погруженный в собственные мысли.

– Ладно, гудбай, кролики, ад заберет всех, – все так же мрачно попрощался Гоу. Майлз быстро встал, коллеги не сговариваясь, синхронно скользнули во тьму между столиками и исчезли, оставив, впрочем, чаевые.

– Ты наконец набил брюхо, Унылый? Нас сегодня ждут две расчлененки и полная ванна крови. Выставишь руку, ее в этот раз снова плохо отрезала одна наглая, рыжая морда… – Джордж поднялся, его глаза мрачно сверкнули, отражая свет лампы.

– Ванна с кровью? – Док поежился, а потом оторопело встал. Однако его оторопь рассеялась, стоило лишь Крамстину нетерпеливо махнуть рукой: – Забыл, что ли?! Две сцены с убийствами, павильонная съемка, сегодня подписываем в производство, ну! «Маньяк из ванной-3: Кровавое воскресенье»…

– А! Так ты про нашу ванну с кровью? – «рукой» киношники между собой называли переносной миникран. Периодически осветители (под руководством Рыжего Дока) неверно выставляли его рабочий минимум – то есть «плохо отрезали». Выручал только сам высоченный Рыжий, его плечи. Ходили разговоры, что Тима в осветителях держат исключительно ради поддержки крана, очень уж скверно справлялся он со своими прямыми обязанностями. Слухи Док не опровергал, предпочитая – сально и не к месту похохатывая – намекать на «ооочень личные» связи в руководстве. Обязательно унося потом все чипсы из общей буфетной.

– Конечно, а про какую еще ванну? Давай вставай, лампы сами себя криво не установят!

Дожидаясь долговязого Дока, Крамстин ушел в свои мысли: черный плащ, кровь, чулан… Тут его взгляд случайно упал на угол дивана. Вот те на! Майлз и Гоу забыли своего шамана. Старик смирно сидел, только сухо блестели белки, но глаза – неотрывно следили за Джорджем, за каждым его движением. Продюсер на секунду отвернулся поторопить Рыжего, как вдруг старик одним рывком оказался прямо перед ним, подобравшись, как пантера, вытаращенные глаза вращались в разные стороны, в лицо пахнуло горячечным дыханием. Продюсер невольно отшатнулся, рефлекторно заслонившись руками.

– …эээ!

– Катчука! – желтые зубы индейцы отчетливо лязгнули, кадык дернулся вверх-вниз.

– …ээээээ? Простите! – залепетал продюсер. – Харрис! – его голос резко пошел вверх и оборвался на визгливой ноте, будто у дамочки. Старик однако загораживал дорогу, двигаясь к Крамстину сноровисто и скупо, как змея в траве, шевеля пальцами и приговаривая:

– Три знака смерти вижу на тебе, Катчука!

Ты красноглазый койот, убийца в норе, Катчука!

Рука твоя, сгибаясь, огнем горит, Катчука!

Сидеть хочешь – твоя сильно внизу болит, Катчука!

Дышать твоя болеть и кашлять, Катчука!

– Харрииис… – запищал Джордж, но тут старик, как ни в чем ни бывало, вернулся на обшарпанный диван и принялся меланхолично осматривать пластиковые стаканчики.

Двигаясь к выходу, оба киношника молчали, Док Харрис – дожевывая жилистый кусок говядины, а Джордж Крамстин – переставляя ватные ноги и прислушиваясь к сердечному ритму. Сейчас придется звонить боссу, Чиллеас наорет и, скорее всего, обвинит его в пропаже Чеда. Последнее, конечно, справедливо, но все равно бесит! А еще перед глазами так и стояла ванна, полная крови, с проржавевшими потеками на боках, надо с этим что-то делать, так ведь и с катушек слететь недолго! Ничего, придет день, каждый из них получит свое, тогда они узнают, кто такой Джордж Крамстин и как выглядит его страшный чулан…. В этот момент проходящий мимо официант толкнул продюсера под руку, запястье тут же пронзила острая боль.

– Чего орешь? – Харрис перестал жевать, вернее, жевал теперь только одной половинкой рта, вторая обреченно потянулась вниз. Вид у Унылого Тима получился даже унылее обычного.

– Артрит проклятый, всегда невовремя…

Где-то в отдалении, позади них раздался демонический хохот индейца. Джордж ускорился, стараясь не смотреть назад.

На стоянке выходящих из кафе караулил молодой мексиканец, стюард. Харрис дал номерок и долларовую банкноту, парень исчез, и минуту спустя перед ними уже стояла помятая в житейских передрягах «ласточка» Дока. Залезая в пыльный салон, Джордж краем глаза заметил украшение из вампума поверх мятой манишки стюарда, молодой человек был индейцем.

– Вы случаем не сиу? – в открытое окно дул теплый ветер, тело полненького продюсера удобно устроилось в прохладном кресле, все образуется, с ванной и черным плащом как-нибудь решим, а старый шаман – ну, просто старый шаман…

– Да, сэр, Том Гроза-в-Прериях, сэр…

– А что хотят сказать, если говорят человеку «катчука»?

То, что произошло дальше, сложно описать, но заняло оно буквально доли секунды. Стюард гортанно крикнул, его лицо исказилось от ярости, он быстро нагнулся и замахнулся, в руках его оказался увесистый ком сухой грязи… К счастью, именно в этот момент Док дожевал-таки свою говядину и, как всегда, дико стартанул с места, не обращая внимания ни на что вокруг. Поэтому брошенный ком попал не в голову Джорджу, как планировалось, а в дверную планку. Джордж почувствовал только, как песчинки, брызнув о косяк, обожгли ему шею и быстро стекли в потную ложбинку между воротником и лопатками прямо в брюки, сбившись там в колтун наподобие второго копчика.

Харрис потянулся было к рычагу остановить машину, но Джордж так высоко и дико тянул свое «ииииии», что осветитель мигом передумал и, наоборот, дал по газам. «Ласточка» выпрыгнула с разворота и заскакала по шоссе, как бешеный кролик.

Десять минут спустя Док уже откачивал своего впавшего в полную прострацию коллегу, дул ему в уши и растирал виски. Пострадавший продюсер, весь всклокоченный, с пропыленными волосами и страшно вытаращенными глазами, сперва не реагировал, но потом вдруг шумно задышал, тоненько взвизгнул и уткнулся водителю в плечо.

– Не знаю, то ли поржать над тобой, то ли пожалеть… – задумчиво прошептал рыжий осветитель, но когда раздались особенно резкие всхлипы, быстро принял решение и, неловко приобняв, похлопал незадачливого коллегу по спине. Вся она была в земле и потеках пота, и Рыжий принялся стряхивать пыль и песок, продолжая утешать бедолагу (в своей, конечно, особенной манере): – Ты не думай, ослиная задница, это не домогательство, я по-дружески… ты, конечно, парень хоть куда, просто я больше по женщинам, понимаешь?

«Вот же дурья башка, пятно на свою жилетку посадил, онанист чертов» – отметил Тим про себя. – «Мда, не задалась у тебя неделька, ходишь весь дерганый, одни ванны с кровью на уме…»

– Бур-мур…

– Что ты говоришь?

В ответ Джордж снова что-то неразборчиво пробормотал, не вынимая носа из тимовой подмышки, Док разобрал только что-то про «чулан», но не придал этому особого значения и, как показали последующие события – зря.

*****

– А я тебе говорю, Смонни, он просто маньяк-убийца, этот Крамстин, да-да, мэм! В студии, говорят, пропало уже десять черных девушек – так их нашли по частям и ни одной головы! И это только те, кого нашли… Да я сама в курилке слышала. Видела бы ты его пустые глазенки и как он меня ими раздевает, замухрышка! А эта малиновая жилетка? В такой ходят только насильники, послушай черную сестру, она зря не скажет! Бессовестный белый глист, такой подсыплет в кофе стирального порошку, изнасилует вантузом, а тело в ванной распилит и бросит как Барби Малибу! И уменьшится твоя Роза ровно в три раза, будет пятьдесят кило кусочек, как замороженные креветки на распродаже. Ходит в своей жилетке с пятном, вечно бормочет про кровь и кишки, я даже его пропуска стараюсь не касаться, мало ли какую заразу подхвачу…

Охранницу, дежурившую в тот день у входа в кинопавильон, звали Элайза Джонсон, но все звали ее Черная Роза. Она меньше всего походила на Барби и еще меньше на розу, на ум приходила, скорее, мужская кукла Кен и букет незабудок – потому что в обхвате она была примерно как три Кена, а незабудки – потому что всякий, кто Розу встретил, вряд ли ее забудет. Она возвышалась над обычными посетителями, как могучий утес c противотуманной сиреной на верхушке. Сходство дополняли яркие нашивки, они были вроде маячков, предупреждающих об опасности. Держись подальше, морячок, говорил этот сигнал, в этой бухте не ты поймаешь кашалота – кашалот поймает тебя, огромный черный кашалот, который любит тако с острым чесночным соусом.

Джордж Крамстин (а это именно о нем говорила Черная Роза) морских сигналов не знал, зато он знал Розу, а она знала его. Знала и – по неизвестной причине – люто ненавидела, подозревая в самых страшных грехах. И надо же было такому случиться, что сегодня у входа в дирекцию павильона дежурила именно она, вот уж пришла беда – отворяй ворота. Ну или двое ворот, учитывая размеры черной охранницы.

Там, где рыжий осветитель без каких-либо проблем прошел на территорию съемочного комплекса едва кивнув, маленький продюсер (уже наученный горьким опытом) остановился за два метра от будки, держа одну руку открытой ладонью вперед, а другую – вытянутой с открытым пропуском. Роза не любила неожиданностей ни от кого, а особенно она их не любила от праздно шатающихся белых маньяков-коротышек в жилетке с подозрительными пятнами, отнимающих личное время у бедной работающей черной женщины.

– Имя, цель прохода на территорию! – скомандовала Черная Роза, возвышаясь над невысоким Крамстином не менее, чем на четыре головы. Одна ее рука судорожно сжимала полицейскую дубинку, вторая, облаченная почему-то в голубую латексную перчатку, – покоилась на газовом баллончике. В ее дежурство ни один злоумышленник не попадет на охраняемую территорию, беззащитные черные женщины могут спать спокойно!

– Джордж Крамстин, седьмой павильон, креативный совет по съемкам… – заученно начал продюсер и администратор. Черной Розе он не мог отомстить даже в собственных мечтах, она действовала на него, как удав на кролика, подавляя всякую волю. Он молчал, пока Роза ощупала его воротник и лацканы пиджака и лишь зажмурился, когда черная рука в голубой перчатке открыла ему рот, а внутрь уставились внимательные карие глаза. «Лишь бы не кашлянуть, лишь бы не кашлянуть» – подумал Джордж, чувствуя, как тальк с перчаток оседает на небе. Тальк белый, он падает, как мягкий снег, как снег на пальмы Лос-Анджелеса. У пальм крепкие, волосатые стволы и коричневый луб, похожий на жесткое кокосовое волокно. Если такой волосок попадет в горло, начинаешь кашлять как оглашенный…

Крамстин нервно замычал, понимая, что любое его движение может быть истолковано бдительной Розой как попытка соблазнить невинную девушку. Попытка, которая может стать для него последней.

Кашлянуть, хоть бы раз! – края глотки пересохли от напряжения и хрустко смыкались при сглатывании, будто дюны Сахары, пока меж ними сворачивается и крутится, и крутится огромный небесно-голубой смерч, как перчатки Черной розы, ощупывающие его десны. Эта горячечная картина ввергла беднягу в некое подобие кататонического приступа. Который быстро перерос в приступ панического ужаса, стоило взгляду Джорджа случайно упасть на сжимаемый Розой тюбик, который он сперва было принял за газовый баллон. Но это был не слезоточивый газ, это был вазелин. Рука в черной перчатке начала нащупывать его брючный ремень.

Последней каплей стали слова, которая великанша охранница пропыхтела, стараясь наклониться пониже:

– Инструкция, пфф… по охране территории обязывает меня…пфф осуществить пфф… глубокий личный досмотр. Не оказывайте пфф… сопротивления… сотрудничайте…

Миссис Симона Бейкер, чернокожая домохозяйка средних лет, с которой незадолго до этого болтала охранница Роза и которая оставила телефон на громкой связи, чтобы расчесать Мистера Тинкли (так звали любимого кота), надолго запомнила этот день. Даже спустя три года после этих событий она любила демонстрировать подругам и одноклубницам отметины на руках, оставленные Мистером Тинкли, и даже звонила в передачу о паранормальном со своим рассказом. Дело в том, что из телефона раздался вопль, полный такой невероятной тоски и затаенной боли, что бедный кот (довольно упитанный для своих лет) в один прыжок преодолел расстояние, отделявшее миссис Бейкер от туалетной комнаты, и забился там под ванную. Ни до этого, ни после подобной прыти Мистер Тинкли не проявлял даже близко.

***

В комнате было накурено, из угла в угол метались страшные тени, в углу огромной бесформенной грудой лежал списанный одежно-обувной реквизит. Кучи тонули в зеленом искусственном тумане, который студийные рабочие так и не могли выветрить после «Любовника зомби: зов кладбища». То тут, то там страшными кривыми пугалами возвышались силуэты съемочных вышек и запасных площадок (смонтированных не без участия кривых рук Унылого Дока Харриса).

Единственный исправно работающий софит освещал огромный монтажный стол, на котором лежали маски зомби, откусанные руки младенцев и любительская копия Венеры Милосской из папье-маше. Рядом стояла гигантская мягкая игрушка – песик Снупи, сделанный в виде изуверского жертвенника. Ее делали для боди-хоррора «Бог каннибалов», съемки которого были остановлены из-за запрета пропаганды насилия в кино, с тех пор куклой никто не интересовался. За год ее недобрые раскосые глаза потрескались и частично осыпались, а мех (вышедший из мастерской Чеда Дэрроу) покрылся пушистой красной пылью. Поговаривали, что Снупи никогда не находят на том же месте, где его оставили после предыдущего совещания, но никто этого не проверял – рабочие студии вообще любые ростовые куклы использовали самым причудливым образом, несмотря на любые запреты.

Шел креативный совет по теме «согласование бюджета». Он шел уже полтора часа, периодически взлетал огромный волосатый кулак владельца студии, слышались повизгивания, мольбы о милосердии, стук по столу, звучали женские крики. Креативный совет был в самом разгаре.

– И что ты с нею сделаешь, опять распилишь пополам?! – вопила режиссерка Тельма Сайерс, снимавшая под псевдонимом «Том Сондерс». – Ты в прошлый раз так сделал, публика даже попкорн отказывалась бросать, настолько это было вторично!

– Ой-ой, мисс Прогресс считает меня скучным, как мне жить после этого? – фигура постановщика Лесли Баррофф стала бы украшением любого охранного агентства, где отказалась работать Черная Роза. Когда он говорил – насмешливо улыбаясь и посмеиваясь – его подбородки бегали, как мячики у дрессированного тюленя. – А что ты можешь предложить для сцены жестокого убийства за триста баксов? Дай-ка угадаю – насекомое во рту или пришить чужие уши, да? Мы тут вообще про маньяка снимаем или про больного на голову эколога?

– Энтомолога, эн-то-мо-ло-га! Вырос у мамы большой, а ум как у пятилетнего… поди и достоинство такое же. – щуплая, но агрессивная Тельма прыгала вокруг Баррофф, как гончая. Но тот только лениво похохатывал, периодически что-нибудь попивая. Умиротворить расходившихся коллег попытался Берни Курро, главный постановщик:

– Давайте не будем ругаться, это неконструктивно, мне психоаналитик сказала, что ругаться скверно для энергии ци, это нарушает циркуляцию и мешает поглощать прану…

– Во-первых, не психоаналитик, а психоаналитичка. А во-вторых, что это у тебя за психоаналитик такой, что советует такую ахинею, опять ходил по бесплатному купону? – Тельма воткнула в оператора свой гневный тощий нос.

– Нормальная позитивная тетка, косички у нее прикольные такие, лохматые… Лекарства хорошие посоветовала, тут же дала, прямо из берета достала, мне сразу помогло, я вспомнил, как отец меня мыться заставлял, а я не хотел… Кстати, насчет жестокого убийства – давайте он всех застирает до смерти, а? Ново, свежо, незанюханно…

– Ты сперва лекарство с ноздрей стряхни, а потом про занюханность рассуждай. Господи, с кем приходится иметь дело, один всех пополам пилит, другой с «психоаналитиком» «лекарства» делит, идиоты!?

– Ну, идиот я или нет, а грудь у нее побольше, чем…

– Так, что ты там про женскую грудь вякнул, сексист недостиранный!?

– А я что, я ничего… – Берни поскреб подбородок, потом вытер потные руки о гавайку. – Только вот нам не сегодня-завтра снимать, а как мы всех в фильме мочить будем – непонятно. И кстати, куда делась половина нашего креативного совета – тоже неясно. Уже неделю оператор Сонни Краузэрс где-то валандается, да и без Чеда Дэрроу нам придется туго. Девочки в реквизиторской отказываются работать, он половине цеха (с которыми спал) пообещал место начальника смены, они переругались насмерть и костюмы выдавать отказываются. А без них у нас только два приличных пиджака и ванна – кстати, без крови. И еще кстати, один пиджак мой личный, я его в Лас Пальмас в лотерею выиграл… Так что давайте решать, как маньяк всех будет пилить – с бабочками или с ушами, только давайте подешевле, без реквизита.

– Может, просто убить их дер мачете? Большооой ножик – резать тростник… Жестоко убивать – в разговор с сильным акцентом вступил сухонький пожилой немец, бухгалтер, которого все называли «мистер Вассенхаген», потому он всегда представлялся именно так. Но на его слова никто не обратил внимания, а Тельма только досадливо поморщилась, будто в сотый раз услышав несмешной анекдот.

– Так… – Арнольд Чиллеас, хозяин студии, продюсировавшей все части «Маньяка из ванной», все это время не мигая смотрел на спорящих и теперь проявил желание участвовать в обсуждении. Уловив импульс, режиссерка пошла в активное наступление:

– Вот и мистер Чиллеас считает, что просто распиливать пополам это прошлый век и дурной вкус. И кстати, осуждает инфантильный сексизм нашего постановщика и женоненавистнические фантазии про большие ножи…

Берни обиженно насупился, скрестив руки на груди:

– Не знаю, у кого там какой вкус, но вот если ты разрежешь пару мулаток, я как минимум смогу это красиво снять. Три плана, две камеры, общий вид в конце – капли крови с края ванны и на зубьях пилы. Это же конфетка получится, нас зрители на руках носить будут!

– Ага, исключительно тебя… и не носить, а ВЫносить – прямо на помойку с твоим старьем. Ну кто сейчас красоток распиливает!? Людям нужен креатив, нужен нестандартный подход....

После этих слов старичок немец снова оживился:

– Дер мачете есть совсем нестандартно…

– Дай-ка я угадаю, – перебил его Лесли Баррофф, ухмыляясь в третий подбородок, – нестандартный подход заключается в том, чтобы вместо фигуристой блондинки мы распилили стерву-плоскодонку с крашеными волосами и лицом некрасивого мальчика? Или еще лучше – чтобы вместо распиливания прорастили сквозь них бамбук или набили из нее чучело заживо, да?

– А что если и так? – приняла вызов Тельма, жестикулируя всем телом. – И кстати, распиливать всяких интересных, небанально мыслящих персон будет только такой дремучий гомофоб, как ты. Это же сразу минус в карму и отрицательные отзывы в коммьюнити. И да, чтобы ты понимал – сегодня надо убивать творчески, с изюминкой. Сильной и независимой женщине мало, чтобы ее расчленил в ванной какой-нибудь жирный неудачник с тремя подбородками, которого мама в детстве недолюбила – они хотят видеть маньяка нового типа, состоявшегося красавчика, с интересной личной жизнью и личной пыточной комнатой. И чтоб жил не с мамой, – внезапно добавила она, посмотрев на Берни.

– Так… – Чиллеас нахмурился. Его густые брови странно контрастировали с набриолиненными волосами.

– Вот и мистер Чиллеас считает, что современной женщине недостаточно, чтобы ее разрезали.

– Но мы же резать ее дер большой ножик… Отшень больно, жертва строгая дама, кричать и извиваться, – возбужденно зашептал мистер Вассенхаген. На этот раз поморщился Берни Курро – при упоминании «строгой дамы»:

– Маньяк пусть будет каким угодно, хоть шимпанзе в бейсболке, а вот на роль жертвы надо взять мою психоаналитичку…

– Лучше маму свою возьми – тогда и психоаналитик не понадобится, – едко вставил Лесли.

– Да ладно тебе, Лес, она мне сказала, что у нее всяких лекарств еще полно. И берет обещала достать такой же… Резать-пилить не будем – все равно у наших камер динамический диапазон как у ведра, красное на смуглом в темноте не будет видно. Лишь бы капли красиво стекали по сись… – оператор, поддавшись воображению, уже едва не крутил джигу на пластмассовом стуле.

– Только скажи мне это, вот только скажи, драный сексист! – взвизгнула режиссерка, потянувшись за гавайским укулеле, забытым на павильонном столе кем-то из бутафоров. Протянув руку, она неловко коснулась мягкого бока Снупи – и огромная кукла тут же «выдохнула» и осела на другой бок. Красная пыль, как рой насекомых, тихо опустилась на замерших членов креативного совета. Особенно пострадал мистер Чиллеас, красная пыль облепила весь бриолин, горкой собралась на конце сигары, припорошила кустики бровей и изломанный нос.

Минута прошла в полном молчании, все боялись пошевелиться. Молчание нарушил сам хозяин студии. Мистер Чиллеас говорил, медленно чеканя слова, обводя всех глазами исподлобья, как, должно быть, делали его предки, бандиты мексиканского пограничья, разговаривая с белыми ранчерос:

– Так… если вы, чикитос… не дадите… мне… серийного убийцу… который режет сучек так, чтобы зритель купил ведро попкорна и минимум три колы… я вас сам расчленю, каждого, мачете. А через печень пропущу бамбук, самбук или как там называется эта китайская текила!…

Все замолчали. Старенький Вассенхаген еще показывал руками величину «дер мачете», полный Лесли Баррофф все еще меланхолично-насмешливо жевал булочку, постановщик Берни мучительно старался не произносить «это слово» – когда снаружи раздался жуткий протяжный вой. Издать такой звук не могло разумное существо, искренне радующееся свету солнца, совершающее ошибки и прощающее своих ближних. Этот вой был рожден сумраком вечной ночи, полон затаенной душевной муки и смертельной обиды на весь окружающий мир, он горел невыразимой жаждой крови и вибрировал – причем на тех самых нотах, которые зафонили бы студийную электронику, произойди это в лаборатории звукозаписи.

– …си- си- …системному блоку, кровь стекала по системному блоку… – вырвалось-таки из Берни, не перестававшего шептать побелевшими от страха губами.

Дверь павильона жахнула, со звуком пистолетного выстрела врезавшись в стену, со стены посыпалась пыль и древесная труха. Быстро метнулась невысокая тень и тут же, ловко миновав куклу Снупи, с диким воем забилась в груду старой бутафории, умудрившись буквально за секунду зарыться в ней с головой. Только дернулась (и тут же затихла) лежащая на соседней куче тряпья огромная голова клоуна Чаки из фильма «Клоун-убийца возвращается». Снова наступила тишина.

Молчание нарушил голос, исходящий от темной фигуры, закрывшей дверной проем. Черная Роза обвела взглядом собравшихся, прочистила горло:

– На территорию пытался проникнуть подозрительный субъект. В соответствии с параграфом… эээ, опасных предметов не обнаружено, был произведен обыск… глубокий, с полным проникновением. Объект оказал отчаянное сопротивление, охраннику пришлось… эээ, прибегнуть к силе. – Тут тон ее перешел на менее официальный: – Я, это… воды ему потом дать хотела, бедолаге, но он выхватил одежду, завыл и убежал. Вы тут сами как-то… почистите его, что ли, отдохнуть дайте… Что ж вы такое тут снимаете, ироды, совсем человека довели, на людей кидается?… – и она жестом показала на бледное, нервное лицо Джорджа Крамстина, выглядывающее из-под пластиковых листьев плаща Болотной Твари.

Сказав это, Роза бросила в сторону совета связку ботинок (видимо, забытых Крамстиным) и величественно удалилась. Ботинки, развернувшись в воздухе наподобие охотничьего болас, стукнули куклу Снупи в живот, а та в свою очередь пересложилась, осев теперь на другой бок. Киношников снова обдало пылью.

Молчание нарушил мистер Чиллеас (отплевавшись красной слюной):

– Так… приведите мне эту падлу, Рыжего, мать его, Тима. Я хочу ему отрезать руку. На все сто восемьдесят.

***

Следующие полчаса Унылый Тим (вырванный из буфетной, где он поглощал запасы безвкусных студийных галет) был занят тем, что корчил грустные рожи, поводил глазами в сторону и оттягивая уголки губ, периодически сплевывая красную пыль. Его унылость пропитала все вокруг (включая мех Снупи), витала в прокуренной павильонной курилке, оседала на столах, впитывалась в поры кожи. Понимая серьезность ситуации, никто однако не уходил и не вспоминал про булочки и кофе. Даже остроносая ведьма Тельма не бурчала, как обычно, про вред курения (а ограничилась тем, что высыпала пепельницу в тарелку с пирожками Лесли Барофф).

– …А я что, он уже неделю такой, с тех самых пор как оператор Сонни пропал, это еще до пропажи Чеда было. Ходит дерганый и чешется все время. Такое от онанизма бывает, я читал – он и жилетку себе всю испачкал: чуть поволнуется, сразу шасть в туалет и давай это самое, наяривать… Только и говорил, что про кровь и мозги. И про свой чулан какой-то. Может, не надо ему ставить «Ванну с кровью», хотите верьте, хотите нет, а пропадает наш Джорджи. Чеда поносил на чем свет стоит, мол отплатит ему… Ко мне все время придирался, то софиты ему криво, и «рука» – то сорок пять, то семьдесят, не так отрезал, криворукий, я тебе сам сейчас отрежу! и все в том же духе, сам не знает чего хочет… Теряем человека, гибнет на глазах. Онанизм до цугундера доводит, это ж сплошь и рядом. Говорят, мяса надо больше есть, ну, для выработки белка, да где его возьмешь?…

С этими словами Унылый дернулся было к буфету, но этот порыв тут же был пресечен вовремя вставшим Берни Курро – пыльная фигура Снупи стояла ровнехонько на пути рыжего осветителя:

– Если мы всех, кто скажет, что ты криворукий обалдуй, будем в сумасшедшие записывать, нам всей студией придется психоаналитику сдаваться.

– Психоаналитичке! – встрепенулась Тельма, вытянув шею, как птица-секретарь.

– Так, – вторил мистер Чиллеас замогильным голосом.

– Психу-аналитичке, – механически поправился Берни. – Ты, Унылый, турусы не разводи, говори толком, что с Джорджем приключилось.

– Да я самую суть, вот те крест! Началось все так, как я и сказал – с мяса. Я всегда говорил Крамстину, ешь мясо, салат твой доведет до цугундера. А он только ругался, да еще так злобно, а у меня нервы…

– Какого мяса?

– Гуляш, в «Поросятах», ну и жилистый, я еле прожевал. А я ведь недоедаю, у меня желудок, мне мяса надо, хорошего…

– Тим, послушай, я живу с мамой, у нее больное сердце. Если меня посадят, она не переживет. Тем не менее я тебя сейчас очень сильно ударю укулеле… – с этими словами Барни потянулся к краю стола, а Тельма – с готовностью подпихнула ему гитарный гриф. Тим Харрис уныло вздохнул и продолжил:

– В общем, обычно он мне сразу в бок тычет, когда я беру у него немного картошки фри, а тут молчал как рыба об лед. И все заладил – ванна с кровью, Чед, чулан… вот точно цугундер! Хотя, может это и из-за того индейца…

– Какого индейца?

– Ну, не знаю, может, сиу. Или шайен, я в них не разбираюсь.

– ?

– Ну, ходит такой с Гоу и Майлзом из павильона девять. Они порнушку снимали, а на заработанные деньги купили шамана, чтобы он им карму подчистил, ей-богу, не вру. Миллион заработали, вот гадом буду – меня к себе приглашали. Говорят, осветители хорошие нужны, такие, как ты, очень просили, еда, говорят, бесплатно, хоть заешься, и мяса хорошего от пуза, а то у тебя, говорят, желудок больной, мучаешься, наверное. Но я отказался, потому что нам нашу сра… странную «Ванну» надо доснять, я же все понимаю, мистеру Крамстину (которого я безмерно уважаю)и мистеру Чиллеасу без меня никуда.

Увлекшись рассказом, рыжий осветитель прочувствованно махнул рукой в сторону Снупи. Колыхнулся воздух, и влекомая им красная пыльная струйка нежно соскользнула с меха и осела на плече мистера Чиллеаса. Все напряглись и посмотрели на груду одежды, в которой закопался Крамстин. Тот, почуяв интерес к своей персоне, тонко взвизгнул и принялся закапываться еще глубже. Тельма успокаивающе зашикала, но груда еще долго продолжала трепыхаться, медленно увеличиваясь в объеме.

– Так, – страшным голосом подытожил мистер Чиллеас.

– Ладно, бог с ним, с индейцем, – отчаявшись добиться хотя бы относительной ясности, вступила Тельма. Она попыталась было выманить Крамстина из-под кучи тряпья, но тот зарылся в нее, как бобренок в хатку. Наружу только изредка выглядывало его бледное искаженное лицо с наливающимся фингалом. – Ты скажи, чего у него вся голова в земле и глаз подбит?

– Я ж говорю, из-за индейца, муф-кгм – невозмутимо ответил Док. Каким-то образом он ухитрился дотянуться до блюда с пирожками и уже жевал.

– Того, шамана? – лицом Тельмы можно было бы сейчас остужать лаву и колоть обсидиан.

– Нее, другого.

– Какого «другого»?

– Ну, сиу или шайена. Я ж говорю, не разбираюсь…

– Тим, – обреченно вступил Берни Курро. – Я, правда, маму люблю, а она меня… Тельма, кстати, тоже маму любит, и Лесли. Мы все здесь наших мам любим. Но мы тебя убьем. Но сперва я лично отрежу тебе руку и на этот раз – под нужным углом.

– Спокойно, народ, а чего все так завелись? На автостоянке индеец стюард Крамстину здоровущим комом земли ка-ак засадит, я аж чуть из машины не выпал. Напоминало взрыв из «Адских байкеров-3», их, кстати, уже разрешили доснять, а то мне аванс нужен? Помнится, говорили что-то про возраст согласия и режиссера… Джордж у индейца только что-то спросил, вроде, про кошелку.

– Про какую кошелку? – неживым эхом откликнулся Берни.

– В «Байкерах» такая чикуля катается… а, кошелка? ну, с мясом, наверное…

– Унылый, ты совсем головой поехал?

– И вовсе не поехал, известное дело, с человеческим мясом. Индеец Крамстину про какую-то расчлененку говорил. Кажется. Ну, когда жилистое мясо давали в «Поросятах». Перед кошелкой.

– Какой инде… – Тельма осеклась на полуслове и потянулась за бутафорской кочергой, лежавшей на столе, рядом с укулеле. На вид кочерга была довольно увесистой, ее венчало позолоченное острие, а на рукоятке был знак розенкрейцеров. Тим перестал жевать и обеспокоенно зашмыгал носом:

– Другой индеец, первый, шаман. Сиу… (Тельма решительно стиснула кочергу в руках) нет, шайен! Дакота – не бей, точно дакота! В общем, он бросился на Джорджа и как давай предсказывать, мол порешат троих, найдут расчлененными, без голов и в кошелке, причем у убийцы геморрой. Или артрит, я не помню, да, кажется, артрит, Джордж сам мне сказал. Его аж перекосило…

– Джорджа, от артрита?

– Может, от геморроя… я вам что, доктор? Индеец Джорджу такого там понапредсказывал. Сам-то я во всякое такое вуду не верю, меня венгерская цыганка заговорила в Оклахоме, сказала, мне ничего не навредит, пока не начну верить во всякую муть вроде прививок. И якобы даже от верной смерти спасет рука Господа, так и сказала… Причем так красиво говорила, я даже второй час ей оплатил. Уж больно хорошо она на меня смотрела, глаза у нее еще такие красивые были, голубые, типичная румынка…

– А дальше что?

– Дальше? Ну, она русская оказалась, а предсказание на всякие инфекции не распространяется, хламидии там или типа того, я ж не разбираюсь, но в остальном все верно, вот я и не верю с тех пор в колдовство…

– С Крамстином, говорю, что дальше?

– Ааа, он про Чеда стал шептать, мол ненавидит его, а потом опять про чулан и ванну с кровью. А может, закладывает просто наш Джорджи, это самое, за воротник, а? – И бесхитростно добавил: – Ну или перенервничал, Чеда под горячую руку приголубил, скажем, бритвочкой или тесачком (услышав про холодное оружие, старенький Вассенхаген оживился, но тут же утих, поймав злобный взгляд Тельмы). Тело расчленил – и в ванну. А что, сейчас такое у всех вдоль и поперек, по-научному называется «профессиональное выгорание на почве срекса»…

– Это ты, наверное, с геморроем перепутал – может, все-таки «стресса»? – поморщилась Тельма.

– Ну, стресс, срекс, какая разница, все одно ниже пояса? У Крамстина от вашей «Ванны» котелок капитально потек, без отвеса видно было. Я-то тертый калач, меня не проведешь – это для кого другого «кошелка», а я вам так скажу – расчленил он Чеда нашего на части и все дела! – с этими словами Унылый стукнул кулаком по пустой тарелке и быстро придвинул к себе пирожки.

Внезапно слово взял старичок немец. Серенькой крыской подскочив к обалдевшему осветителю, маленький Вассенхаген принялся восторженно жать ему руку:

– Йа, йа, вундербар… именно – бо-ольшой тесак, дер мачете! Хлоп! Хлоп! и все – расчленять ванна!… Данке, майн либе фройнд! Расчленять, зрителю ужас, везде кроффь!

Глаза старичка от возбуждения вытаращились так, что будто даже слегка потрескивали на жаре, рот перекосился, а покрытая красной пылью бородка – пылала в свете софита как жертвенный огонь. Немец даже слегка пританцовывал, неловко поводя руками. И все это происходило на фоне грузной фигуры кроваво-пыльного Снупи. Завороженные открывшимся зрелищем киношники стояли молча, пока наконец Рыжий Док внезапно не перекрестился и не отпрянул, оттолкнув от себя это живое воплощение инфантильной старческой кровожадности.

Вассенхаген вонзился спиной в мягкий подплесневелый живот Снупи (всех немедленно обдало новой порцией пыли), но судя по всему, даже не заметил этого – и тем более не оскорбился. С яростью и восторгом он принялся что-то лопотать, уткнувшись в собачий мех, чтобы потом, вынув лицо наружу, вновь обратиться к собравшимся:

– Ви делать плохой работа, ви есть халтурщики – продавать грязный воздух, пукать с экрана, дас ист клар. Зрителю нужен ужас, ему нужна кровь и мачете. После работы надо много мачете, он много работать, общаться с сотрудники, все время улыбаться и быть хороший американец. И вечером он хотеть кровь и кишки – чтобы пить пиво, есть сосиски и получить хороший настрой! А ви не давать настрой, ви говорить прогресс и давать испорченный воздух – пук! пук! – и никаких женские груди и кровь! Я научить вас делать ужас, я выкрадывать вас, одного за другим! Мистер Сонни Краузэрс желать снимать пытки, хотеть «эстетический шок, снафф». Я ему покажу сниф-сниф, не надо про поросят, нет дети в зале! теперь нет мистера Сонни! Мистер Чед хотеть пристроить свою девку, но у Мэрион никакой грудь, как ее можно резать дер мачете!? – теперь нет мистера Чеда.

В говорившем все меньше можно было узнать скромного мистера Вассенхагена, тихого бухгалтера и безвылазного кабинетного труженика – он все больше напоминал воина-берсерка, религиозного фанатика или безумного поэта, вещающего о конце света или спасении души. Вращая раздраженными красными глазами и редкой всклокоченной бороденкой, никем не останавливаемый, он витийствовал и пророчествовал, ниспровергая царей и вселенские законы. Причитая и проклиная, он отчаянно жестикулировал – до того момента, как, натрудив запястье, пораженное артритом, не схватился за него другой рукой, чтобы унять резкую боль. Но – ни на секунду не останавливая свои страстные излияния:

– Вы не уметь ужас, ви хотеть сунуть в жертву бабочки… (при этих словах Тельма вжала голову в плечи) твою мать, ср..ные бабочки и богомолы, и бамбук! Где тут есть детки, учительница и букварь?! Налейте теплого молока и гоу-гоу дети спать! Не надо бабочек – надо просто взять дер мачете, догнать красивый белый фройляйн и сорвать с нее платье! И ффсе, сможет даже думкопф!

– Так, – восторженно простонал мистер Чиллеас.

Настроение у членов совета сменилось от брезгливого недоумения до благоговения. Перед ними стоял уже не плешивый бухгалтер с непроизносимым именем, о нет! – сам Иисус. Даже насмешник Лесли Барофф в кои-то веки слушал молча – без дурацких смешков и подначек, в то время как Берни Курро – восторженно провожая глазами бухгалтера – доедал пирожок, на который Тельма высыпала пепел.

– ТрусЫ, низкие трусЫ (имелись в виду «трУсы») – ви не хотеть вести нацию к свету! Вы боятся. Но страха нет, если дер манн увидит у милой фройляйн красивая грудь. А потом достанет дер мачете и получит то, что хотчет. Нет, это даст здоровье нации, ин айнен аугенблик, как моргнуть глаз! Кайне таблетки, пилюли, психо-ана-ли-ти-ки, кайне!… Но ви ненавидеть людей, не давать им дер мачете! Ви преступники, и я покарать вас, да-да, покарать! Нихт бабочки, нихт бамбук! Моя рука слаба, но Готт со мной, он не позволит запретить пиво, кровь и сси- си… – у оратора от волнения перехватило горло.

– Сиськи? – благоговейно поддакнула Тельма, будто послушница – падре, читающему воскресную проповедь.

– Йа, йа, сиськи… данке шен, – Вассенхаген устало завершил речь, подошел к членам совета и аккуратно сел на краешек табуретки. Его чахлая грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам, воротник сорочки смыкался и размыкался, как рычаг гаротты, а выдыхаемый воздух – рисовал в танцующей пыли что-то из пуантилистов.

Все долго молчали. Затем Вассенхаген встал и подошел к грузной фигуре Снупи, почти уткнувшись в его грязное брюхо. В руке его что-то блеснуло, немец сделал резкое (но осторожное) движение. Треск, клубы пыли – и огромная кукла, будто лопнув по шву, оседает на пол, а из ее чрева выглядывают две всклокоченные головы. Как новорожденные, Чед Дэрроу и Сонни Краузэрс (а это были именно они) обалдело щурятся на собравшихся, их руки и рты в ярком свете софита источают слюдяной блеск – так блестит скотч, если намотать его щедро и не особенно задумываясь. Никто не спешит им на помощь, все обступили Вассенхагена, а мистер Чиллеас нежно похлопывает его по плечу.

Растерянно улыбаясь, Вассенхаген попытался снова присесть на табуретку, но тут же снова встал – неестественно прямо и немного отклячив зад, со свистом выдыхая через нос.

– Что с вами, мистер Вассенхаген? – почтительно вопрошает Тельмы. Остальные молчат, и только Берни отходит помочь освободиться пленникам.

– Думаю, это запущенный геморрой, – раздается сочувствующе.

Рядом со столом в такой же болезненной позе выпрямилась и стоит полуобнаженная фигура, в которой легко можно узнать продюсера Джорджа С. Крамстина. Крамстин без брюк, низ рубашки сзади густо измазан вазелином. Он стоит, сжимая в руках цветастую жилетку с пятном таинственного происхождения – ту самую, о которой говорил Унылый Док, прикрывает ею причинное место. Спина под рубашкой помимо вазелиновых разводов припорошена земляной пылью, во всклокоченных волосах – белеют клочья ваты.

– Так, – завершает собрание мистер Чиллеас.

***

Спустя месяц с небольшим.

Выдержки из СМИ:

«…Смена режиссера это не каприз, а взвешенное и выверенное решение, учитывающее множество факторов, включая изменившуюся маркетинговую политику – заявляет директор студии … Альфонсо Чиллеас. Он считает новое назначение лишь первой ласточкой в деле изменения всей стратегии деятельности студии. Имя нового режиссера Чиллеас назвать отказался, ссылаясь на договоренности с профсоюзами. Неназванный источник утверждает, что студию покинули сразу два ценных специалиста (оператор и реквизитор), а новое назначение – лишь способ обеспечить дешевому фильму ужасов хорошие отзывы в прессе. Также источник заявил (цитируем): Берни, милый, пока ты не съедешь из дома, у мамы не будет никакой личной жизни…

«…МЕНЯ СПАС САМ ИИСУС,

заявил Тим Харрис, старший осветитель на студии… Напомним, … числа произошло нападение неизвестного на членов креативного совета студии. Злоумышленник, угрожая ножом, попытался похитить двух сотрудников, и все удалось бы, не вмешайся в происходящее Тим Харрис (прозванный коллегами Доком за свое умение вовремя прийти на выручку и дать профессиональный совет). Со словом господним на устах Тим выбил оружие из рук негодяя и выручил товарищей. Преступник скрылся. Полиция прочесывает город и, если верить лейтенанту Дж. Виллерго, перспектива ареста близится.»

«МАЧЕТЕ» – ФИЛЬМ ДЛЯ ЦЕНИТЕЛЕЙ УЖАСА

Вы устали от однотипных слэшеров? Вам не по душе унылые разглагольствования вместо ураганного экшена? Хотите дернуть пивка в компании и посмотреть на орущих подростков, а вместо этого вам подсовывают серую заумную муть? Смотрите в кинотеатрах нашего города «Мачете» и «Мачете убивает ночью», и вы не прогадаете! Лучшие и самые жестокие убийства, самые красивые и самые громкие девушки, у которых есть на что посмотреть! Берите с собой попкорн и запасайтесь колой. Предупреждаем – одной бутылки может не хватить, берите сразу три!

Стоянка машин перед «Поросятами Лоу», вечер. Дежурит стюард Том-Гроза-в-Прериях. На площадку въезжает и останавливается перед ним большая черная машина класса «комфорт», опускается стекло, изнутри появляется женская рука в черной перчатке, два пальца сжимают 20-долларовую банкноту. Том подходит ближе и наклоняется к стеклу:

– Да, мэм?

– Вы случаем не сиу? Мне нужен перевод слова с вашего языка.

– К вашим услугам, мэм.

– Только, пожалуйста, не волнуйтесь, это слово «катчука».

Индеец выпрямился, взгляд его посуровел, на скулах забегали желваки. Голос однако оставался спокойным, даже доброжелательным:

– Ничего особенного, мэм, это с языка сиу переводится «сорванец, малыш».

– Но почему тогда вы недавно, мм… так разозлились из-за этого слова?

– А, вы про тот случай… Мой дед сиу, старый алкаш, как повелся с теми двумя белыми, так меня совсем измучил – сочинил дурацкую песенку про парня по имени Ду-дла-хте-йя, который занимается всякими гнусностями, и поет ее мне каждый раз, когда хочет опять выпить, чтобы я дал денег. В этой песне есть припев, где он обращается к тому парню «катчука», то есть «малыш».

– Так все-таки – что в этом обидного?

– Ничего, мэм, если не знать, как переводится припев. Если вкратце, то он обещает оборвать сорванцу руки и засунуть в задницу так глубоко, что глаза у него станут красными, как у койота. Как напьется – сразу пытается спеть это на английском, да вечно слова путает, с английским у него нелады, впрочем, он слеп, как крот, так что часто поет не мне, а первому встречному – ожидая на выпивку. Так и живем.

– А как переводится Ду-дла-…

– Ду-дла-хте-йя? Это переводится, извините, «молодой мудак, трахающий собак». Вы не подумайте, дед меня любит, просто считает, что нельзя проявлять привязанности, мол не по-мужски…

Машина отъезжает, стюард с удовлетворенным видом сует купюру в карман. Из машины доносятся голоса:

– Ослиная задница, хочешь хот-дог, «жареная собака» сейчас самое то? (со смехом, мужской голос)

– Нет, Унылый, я не хочу хот-Док… Тельма, а как на феминистском будет «Унылый, ты мудак»?

– Унылый, ты мудак, катчука! (женский голос)

11 июн. 17 г. 6 апр. 25 г.