Реконструкция бесплатное чтение

Москва, 24 февраля 2008 года

Февраль в Москве – похмельное и безденежное послесловие новогодних праздников. А вот в египетском Дахабе в это время тепло, да и кайтсерфингом заниматься приятнее всего. Людей, в отличие от околопраздничных сезонов, приезжает немного, и лагуна практически свободна. Поэтому в феврале у инструкторов намного больше времени для каждого клиента, к тому же оборудование можно арендовать со скидкой процентов в пятнадцать, если не больше…

Шеф московского бюро телекомпании BNN Сэнди Голдберг положила сумку в служебный микроавтобус. Глядя на то, как оператор укладывает аппаратуру в машину, и поеживаясь от февральского ветра, она подумала, что в январе вырваться в отпуск не удалось, а теперь уже никуда не уедешь до самого лета. В марте в России должны состояться президентские выборы, и, хотя их исход был вроде бы понятен, расслабляться не стоило. В такой момент произойти может что угодно, поэтому как минимум до июня – никакого отпуска.

Сэнди работала в России с конца 80-х годов. В то время западные корреспонденты рвались на работу в Москву со страшной силой: «тяжелая» страна, доплаты – лет за пять можно было скопить солидную сумму денег, получить опыт работы практически в горячей точке и, если есть голова на плечах, приобрести значительный авторитет среди коллег. А лет через шесть-семь спокойно возвратиться домой, сесть шефом бюро в гораздо более спокойном месте и до конца своих дней учить работать молодежь.

Большинство журналистов так и поступали, да и сама Сэнди изначально вынашивала приблизительно такой план. Только задержалась в России чуть дольше нужного, а к концу 90-х окончательно призналась себе, что уезжать не собирается.

В главном офисе это всех устраивало, а сама она успокаивала себя тем, что в любой момент может прекратить затянувшееся приключение и вернуться домой – на щите и со всеми полагающимися бонусами.

Накануне выборов политических новостей в России стало намного меньше – все ждали, действительно ли президент и премьер-министр поменяются постами и, если это произойдет, что может выйти из такой рокировки. Поэтому за неимением более интересных сюжетов Сэнди решила заполнить информационный вакуум репортажем о митинге, который собирались провести родители учеников одной из московских музыкальных школ.

В пресс-релизе, который пришел в редакцию, рассказывалось, что школа имени Шуховых была основана вскоре после Второй мировой войны и за прошедшие шестьдесят с лишним лет воспитала добрую половину советских и российских звезд классической музыки из тех, чьи имена гремели теперь по всему миру.

Сэнди узнала, что изначально школа располагалась в здании Шуховского института (ныне академии) – музыкального вуза, который, как и школа, был основан сестрами Шуховыми. А в 1962-м в связи с развитием учебного заведения Шуховской школе был выделен отдельный особняк по адресу Луговка, 12. Этот памятник архитектуры XIX века стоял напротив Генерального штаба Советской армии, приблизительно в километре от Московского Кремля.

В начале 90-х годов стало понятно, что зданию необходим капитальный ремонт. К тому же количество учеников в Шуховке увеличивалось, и со временем школе стало тесно: необходимо было не просто ремонтировать историческое здание, а расширять учебные площади.

Из того же пресс-релиза Сэнди выяснила, что директор школы Дмитрий Вихров с середины 90-х вел борьбу с московскими властями: сначала за возможность начать реконструкцию, а позже – за само право оставить школу в исторически принадлежащем ей здании.

В пресс-релизе также сообщалось, что письмо о бедственном положении школы год назад было доставлено президенту России Бунину, который собственной рукой оставил на нем резолюцию: «Прошу принять согласованное решение и довести дело до конца. Это не рядовой проект. Он имеет действительно важное значение для нашей культуры».

На этом месте Сэнди отвела глаза от бумаги и задумалась: каким образом никому не известный Вихров ухитрился получить на своем письме резолюцию главы государства, да еще такую определенную?

Далее из пресс-релиза следовало, что даже резолюция президента страны не убедила мэра Москвы Полевого «довести дело до конца», так что борьба за особняк продолжалась нешуточная, что и заставило родителей учеников Шуховки выйти на митинг в защиту школы, где учатся их дети.

Сэнди захотелось посетить митинг и посмотреть на этих музыкантов. Классическая музыка ее почти не интересовала, хотя, как любой образованный человек, раза два в год она ходила на концерты и в театр. Но ей было интересно посмотреть, как московские власти будут выруливать из этого противостояния накануне президентских выборов, когда подобная социальная активность совсем не приветствуется.

Кроме этого, Сэнди тянуло выяснить, кто такой этот Вихров, как ему удалось столь долго противостоять всесильному мэру Москвы и даже дойти до президента Бунина. Она была взрослой женщиной и не верила в одиноких супергероев.

Московское бюро BNN располагалось в начале Кутузовского проспекта. Ездить по Москве утром в воскресенье – одно удовольствие, даже несмотря на хмурую зимнюю погоду: машин практически нет, и дорога от Кутузовского до Луговки заняла от силы минут пять.

К моменту приезда Сэнди и ее оператора возле Шуховки собралось уже достаточно большое количество журналистов. С настроенными камерами стояли операторы BRD и еще одной немецкой телекомпании, подъехали и несколько российских телевизионщиков. Пишущих журналистов собралось человек пятнадцать. Обводя взглядом площадку для съемки и в какой-то момент отвернувшись от коллег, Сэнди увидела, что со стороны Арбатской площади медленно и неслышно подкатил автобус московского ОМОНа.

Кто-то из российских журналистов дозвонился до организаторов митинга и сообщил, что никто не появится перед школой раньше назначенного времени. Однако где будет располагаться импровизированная трибуна, организаторы указали: ориентиром стал выступающий из-под сугробов гранитный бордюр клумбы. Сэнди повернулась к оператору Глебу, но увидела, что дополнительные инструкции не требуются: он уже установил штатив, причем в подходящем месте – как раз напротив гранитного уступа. Поймав ее взгляд, оператор усмехнулся:

– Конечно, раньше времени не выйдут. Кстати, смотри, ОМОН подъехал. Похоже, мэрия снова случайно мероприятие разрешила.

Митинг был назначен на двенадцать часов. Шуховская школа стояла, не подавая признаков жизни, глядя на собравшихся темными дырами выбитых окон. На окружавшем ее строительном заборе был натянут плакат с лозунгом «В защиту Шуховки». Сэнди взглянула на часы – 11:55, но на заснеженной площадке перед школой не было никого, кроме переминающихся с ноги на ногу журналистов, нескольких зевак и выставленных полукругом камер, направленных в белые сугробы. Картина была странная.

Внезапно из-за угла здания школы начали выходить люди в рыжих строительных касках, на которых можно было различить все ту же надпись «В защиту Шуховки». Среди них – мальчишки и девчонки лет десяти-пятнадцати. Все они быстро преодолели расстояние от угла сквера до пространства перед камерами, остановились и стали растягивать транспаранты.

Людей, которых Сэнди поначалу приняла за обычных зевак, стало больше. Она сообразила, что случайных прохожих здесь быть не может: район Луговки практически нежилой, и утром в выходные, тем более зимой, мало кто может оказаться здесь случайно.

Из автобуса ОМОНа вышел человек в городском камуфляже и быстрым шагом приблизился к нескольким милиционерам в обычной форме, которые наблюдали за происходящим из дальнего угла сквера. Сэнди приложила к уху мобильный телефон, сделала вид, что шум толпы мешает ей разговаривать, и на несколько шагов приблизилась к сотрудникам милиции. До нее донеслось:

– Что тут?

– Ну, сами видите, товарищ старший лейтенант…

– Я-то вижу. Ладно, погоди… – офицер ОМОНа вытащил из кармана куртки мобильник и приложил к уху. – Алло. Да, начинается митинг… Да. А что делать? Что? Нет, так не пойдет, тут телевидение, я не могу… Да ничего, плакаты развернули, речи собираются говорить… Ну, какие… Сейчас…

Он повернулся к митингующим и стал всматриваться в надписи на транспарантах.

– «Верните детям родные стены!», «Кто пойдет под суд?», «Где вы, слуги народа?», «Чиновники, где предел вашей алчности?» А, вот – «Меняем Хесина на Кисина». Да нет, какой президент… Про Полевого тоже ничего… Понял. Так точно.

Омоновец защелкнул трубку и повернулся к милиционерам:

– В общем, просто ждем. Пока не кончится. Но нам тут работы, похоже, не будет – сами видите, камеры сплошняком. А вы там уточните у своих – может, административку на них повесить или еще как…

Небрежно козырнув, он закурил и, уже не торопясь, двинулся через дорогу обратно к автобусу.

Митинг начался. Слово брали родители, известные музыканты, выпускники – все они говорили о том, как они благодарны школе, как много дала им Шуховка, чем обязана этой школе страна и как важно оставить эту школу на ее историческом месте.

Некоторые стыдили чиновников за их безразличие к проблемам образования и культуры, даже обвиняли городские власти в затягивании реконструкции и намерении поступить со зданием школы так же, как и с некоторыми другими объектами города, в которых ранее располагались учреждения культуры, а теперь – рестораны и развлекательные заведения.

Сэнди подумала, что кадры митинга удачно дополнит интервью с директором Шуховской школы Вихровым: все это разбавит поток политических репортажей, которые BNN регулярно давало из столицы России.

Кабинет директора школы имени Шуховых Дмитрия Сергеевича Вихрова представлял собой средних размеров комнату с двумя окнами. У левой от них стены стоял рояль с лежащей на нем кипой нот и дисков, у правой – кресло и большой письменный стол с компьютером, заваленный стопками бумаг. Но сейчас директора за столом не было – он сидел на старом кожаном диване напротив окон, стряхивая сигаретный пепел в огромную пепельницу, стоявшую на широком журнальном столике.

В ожидании окончания митинга Вихров задумчиво смотрел на фотографию в рамке, которая стояла на одной из полок, подвешенных над роялем. Это был черно-белый портрет человека, которому на вид можно было дать лет сорок пять – чуть меньше, чем было сейчас самому Вихрову.

От размышлений директора Шуховки оторвал оживший и поползший по столику вибрирующий мобильный телефон. Вихров притушил окурок в пепельнице и нажал на боковую кнопку – крышка телефона откинулась. Митя встал: определитель показывал, что звонит начальство. Прижав телефон плечом к уху, он вытащил из пачки новую сигарету.

Некоторое время директор молча слушал голос в трубке, и если бы кто-то наблюдал за ним в этот момент, то не смог бы понять, что Дмитрий Сергеевич думает об услышанном: его лицо ничего не выражало. Наконец он медленно произнес:

– Я сейчас в школе, приехал из больницы. Как узнал об этом, так сразу и приехал. Нет, я не представляю, что делать… Нет, остановить тоже не могу – это все-таки толпа. Да, конечно, я контролирую. Да, и мэру, конечно, – я на бюллетене… Спасибо, постараюсь.

Директор Шуховки закрыл крышку мобильника. Закурив, он выпустил сигаретный дым и улыбнулся – телефонный разговор явно поднял ему настроение.

В коридоре послышались голоса и шум приближающихся шагов. Дверь кабинета распахнулась, в кабинет влетела женщина небольшого роста с пышными растрепанными волосами и затараторила:

– Дмитрий Сергеевич, митинг закончился, все отлично, все выступили, журналисты в восторге, материала у них куча, вагон и маленькая тележка, в общем, па-алным па-а-ално… Ребята идут сюда, сейчас все обсудим!

Следом за ней вошли еще несколько человек. Каждый из них пожимал руку Вихрову. Александр Таранов, директор единственного в России независимого музыкального издательства, сказал:

– Ну, что, Мить, что могли, то нарассказали. По-моему, все прошло как по нотам, просто влет, удалось…

Вихров не успел ему ответить. В кабинет вразвалку вошли три милиционера, один из которых сразу обратился к нему:

– Так, ну что… Это… Вы кто?

– Я – директор.

– А, это ты директор? Ну-ка, давай-ка отойдем, директор…

«Интересно, – подумал Вихров, – чего это их так много? Уж не вязать ли кого собрались?» Митя сосчитал звездочки на погонах у затеявшего с ним беседу милиционера – получалось, что он капитан.

Капитан отделился от напарников, приблизился к Мите и расстегнул бушлат. Глотнув воздуха, директор Шуховской школы понял, что милиционер находится при исполнении уже довольно долго.

Отходить в его кабинете было, в общем-то, некуда, в связи с чем они просто отвернулись от присутствующих. Милиционер, понизив голос, сразу перешел к делу:

– Смотри, тут такое дело… Я тебе должен сказать, что митинг-то, в общем, незаконный. То есть ты провел запрещенный митинг. Улавливаешь? И тянет это на административку. Ты имей в виду…

Капитан вплотную приблизился к Вихрову. Говоря вполголоса, опустив нижнюю губу и подняв брови, он выразительно посмотрел на Митю. Вся эта пантомима, видимо, должна была означать, что он сообщает какую-то важную конфиденциальную информацию – исключительно из желания помочь Мите выйти из трудного положения.

– Я провел? – не обратил внимания Вихров на мимику собеседника.

– Ну че ты прикидываешься… – капитан был разочарован.

– Я не прикидываюсь. Простите, а как ваше имя-отчество?

– Ладно, перестань, – тяжело вздохнул милиционер, поняв, что ласково не получилось, и продолжил по-деловому: – Смотри: митинг запрещенный. Мы сейчас составим протокол, ты его подпишешь, и мы уедем. Вопросы?

Вихров сосредоточенно взглянул на представителя закона.

– Нет вопросов, я подпишу, что нужно. Только вы мне объясните: что подписать и, главное, почему? Я ведь не очень в курсе того, что здесь происходит. Говорят – митинг. Ну надо же! Я сорвался с больничного, приехал сюда прояснить ситуацию – что за митинг? Да еще, получается, несанкционированный! И, кстати, если он запрещенный – можно посмотреть бумагу, где об этом написано?

– Да есть у нас эта бумага… – капитан махнул рукой в сторону окна, видимо, указывая на местоположение отделения, и продолжил: – Не это сейчас главное.

– Если есть – очень хорошо. Покажете бумагу? – не унимался Вихров, почувствовав в собеседнике желание уйти от темы.

– В отделении она.

– Ну, так пошлите бойца, – Митя кинул взгляд в сторону сослуживцев капитана. – Пусть кто-нибудь принесет, мы не торопимся.

Такой инициативы капитан не ожидал, однако признать, что бумаги нет, означало посрамить мундир.

– Слушай, ну что мы будем бегать сейчас туда-сюда? Давай протокол составим, ты его подпишешь и… Хотя погоди. А кто же, если не ты, митинг-то организовал?

– Говорят, что Елизавета Генриховна Романова-Юсупова.

– Кто? Хм… Ясно. А можешь позвать сюда эту Генриховну?..

Вихров повернулся к Таранову:

– Саш…

Таранов уже набирал номер:

– Елизавета Генриховна, вы еще здесь? Да, спасибо… Вы знаете, мы тут в кабинете у Дмитрия Сергеевича, а с вами хотят побеседовать представители Министерства внутренних дел как с организатором митинга… Мы вам крайне признательны!

Елизавета Генриховна Романова-Юсупова

Напарники капитана присели на кожаный диван, а собеседник Вихрова продолжал стоять, как бы намекая, что дел тут осталось немного.

В кабинете становилось жарко, на лицах милиционеров проступил пот, но они не снимали бушлаты, а только стянули влажные ушанки, смяв их в руках и ожидая прихода нового действующего лица.

Возникла пауза, будто ведущий уже объявил программу, а исполнитель еще не вышел на сцену и публика сидит в тишине, покорно ожидая его появления. Складывалось ощущение, что сейчас, как это обычно бывает, кто-то начнет нетерпеливо аплодировать.

Первым не выдержал капитан. Хлопать он не стал, а вместо этого произнес в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Десять минут – и все. Просто закрыть надо этот вопрос. Чего тут, ерунда – пара тысяч штрафа…

Дверь открылась. Полностью закрывая проем, появилась норковая шуба в пол: в кабинет величественно вошла дама лет пятидесяти. Она сделала несколько шагов, и у всех присутствующих без исключения создалось впечатление, что она движется не по узкому пространству директорского кабинета, а как минимум по Георгиевскому залу Большого Кремлевского дворца к ожидающему ее трону. Отсутствие скипетра у нее в руке наводило на мысль, что он где-то тут, в складках этой шубы, скрывающей царскую стать.

Форменная ушанка чуть не выпала из рук капитана. Двое сотрудников, сидевших на диване, медленно поднялись, при этом у одного из них часть слюны вышла наружу и не успела вслед за поднявшимся преодолеть земное притяжение.

Дама неспешно провела взглядом по слипшимся волосам милиционеров, раздав каждому из присутствующих порцию бриллиантового блеска спрятанных в ушах сережек, поздоровалась и низким голосом произнесла главное:

– Я – Елизавета Генриховна Романова-Юсупова.

Сказала она это негромко, но так, как будто в неожиданно возникшей тишине ударили царским посохом о каменный пол.

– Me… – капитан, не отрываясь, смотрел в глаза этому теперь уже явно главному действующему лицу и, видимо, пытался произнести какое-то сложное слово. У него не получалось. Он начал с другого:

– Скажите, это вы – организатор этого… ме-мероприятия?

Елизавета Генриховна нашла глазами источник звука:

– Да, я. А в чем дело?

Милиционер старался правильно подобрать слова, но фразы не клеились:

– Понимаете, э… Мы хотели… Необходимо составить…

Вихров с интересом наблюдал за переменой, произошедшей со стражами порядка: старший потерял способность составлять предложения длиной более двух слов, а его подчиненные неотрывно ели Генриховну глазами, синхронно поворачивая головы в сторону ее движения, как по команде «Равнение на!..»

Капитан продолжал пробираться сквозь бурелом мелькающих в его сознании слов, отбрасывая по дороге те, которые нельзя озвучивать. Больше всего ему хотелось перейти к привычным формальностям, но нужный файл, видимо, в его сознание загрузился не до конца:

– Нужен протокол… Административное нарушение в том… Митинг, значит, запрещен, и вам нужно расписаться… Расписаться в том, что… Зафиксируем это правонарушение…

Все присутствующие прекрасно поняли, что именно нужно представителям органов, но те из находившихся в комнате, у кого не было погон, ждали, когда наконец мысль будет сформулирована полностью. Им даже было любопытно, на какой минуте это произойдет.

Всем, кроме Юсуповой. Она ласково посмотрела на собеседника и благосклонно кивнула, освободив его от пытки.

Торжественность момента немного спала, подчиненные капитана переглянулись, с удивлением обнаружили, что стоят, и снова синхронно опустились на диван. Их начальнику полегчало, он выдохнул, как после стакана водки, достал из планшета бланк протокола и присел рядом с коллегами, засунув шапку за спину.

Юсупова прошла мимо Вихрова и села в кресло у журнального столика. Директор успел на ходу шепнуть ей, что милиция блефует и бумаги о запрете митинга у них нет.

Капитан достал ручку, положил на столик бланк протокола и начал с ним разговаривать, как врач с медкартой пациента:

– Та-а-ак. Кто у нас тут?.. Романова-Юсупова… ИНН… это не надо… дата рождения – ладно… Так, УВД… Центрального… эээ… обстоятельства совершения настоящего правонарушения… двадцать четвертого февраля, ммм… подано второго февраля… было… в двенадцать часов… Романова-Юсупова… нарушили установленный порядок проведения митинга по адресу: Луговка, двенадцать… статья номер… пункт… я, капитан…

Милиционер отер со лба проступивший от усердия пот и ловко передвинул протокол Юсуповой, тыкая ручкой в бумагу:

– Так, Елизавета Генриховна, теперь вы вот здесь и здесь, где галочки, распишитесь, а здесь, что вы ознакомлены, – и все.

Но капитан ошибался – это было совсем даже не все. Самое интересное, как выяснилось, только начиналось.

Несмотря на суетливость милиционера, Елизавета Генриховна Романова-Юсупова не собиралась менять взятого ею ранее величавого темпа пассакальи. Одной рукой она неторопливо придвинула к себе листок, другой расстегнула шубу, расправила шелковый платок и углубилась в изучение протокола о совершенном ею административном правонарушении.

Все присутствующие относились к происходящему как к рутинной процедуре, которую нужно просто пережить или переждать, как дождь в отсутствие зонта. Взаимодействие с правоохранительными органами ни у кого не вызвало положительных эмоций – все-таки мало приятного, когда тебе шьют дело, пусть даже административное. Тем не менее Вихрова не покидало чувство комичности происходящего.

Елизавета Генриховна закончила знакомство с документом:

– Ммм… Так… Я здесь должна что-то написать?

Никто не успел ухватить смысл ее вопроса, так что ответа не последовало. Она взяла лежащую на столике ручку и стала писать в протоколе на пустых линейках, предназначенных для дачи письменных объяснений нарушителем. В ожидании, когда она закончит свою писанину, капитан поерзал губами, встал, вынул пачку сигарет и взглядом спросил Вихрова, можно ли закурить. Митя кивнул.

Ничто не предвещало неожиданностей. Проверив написанный текст и расписавшись в указанных галочками местах, Елизавета Генриховна передвинула протокол обратно в сторону закурившего милиционера. Ее лицо оставалось безмятежным.

Свободной рукой капитан небрежно развернул лист, и взгляд его пополз вниз протокола, к рукописному тексту.

После подписи Романовой-Юсуповой, под строчкой протокола с названием «Статья Конституции Российской Федерации мне разъяснена», ее рукой было начертано:

«Я, Елизавета Генриховна Романова-Юсупова, Княжна Московская, Герцогиня Австрийская, Принцесса Английская и Датская, никаких официальных документов, касающихся организованного мной митинга, не получала».

Представитель закона застыл, словно его только что обвинили в расстреле царской семьи. Он поднял на собравшихся полные ужаса глаза, и руки его замерли – в одной был протокол, в другой он держал сигарету. Для наблюдателей со стороны вся его недвижимая фигура входила в противоречие с дымом от сигареты, поднимавшимся вверх тонкой струйкой, сообщая окружающим, что происходящее – реальность, а не фото.

Поскольку протокол кроме него еще никто не читал, непонятно было, стала ли реакция милиционера следствием прочитанного или его обездвижила какая-то неведомая сила. В конце концов капитан беспомощно опустил руку с протоколом. В этот момент Саша Таранов шагнул к нему и спросил:

– Скажите, протокол составлен?

– Да-а…

– Можно на секунду? Я копию сделаю…

Таранов легонько выдернул из восковой руки капитана протокол, стремительно скопировал его на ксероксе и молча вставил обратно в руку застывшего милиционера. К жизни капитана вернула сигарета, которая, догорая, обожгла ему пальцы. Милиционер чертыхнулся, вдавил ее в пепельницу, оглядываясь, потер палец о бушлат, машинально еще раз поглядел в протокол и, обращаясь скорее к Юсуповой, чем ко всем, сказал:

– Извините. Большое спасибо.

Подчиненные недоуменно глядели на командира: «извините», «большое спасибо» – они не могли взять в толк, что тут произошло, и пытались вспомнить, когда еще их начальник говорил при них эти слова, чтобы выцепить из памяти аналог собственных действий в таких случаях. Очевидно было одно: нужно тихо повторять то, что делает старший по званию, и не задавать вопросов.

Не надевая шапок, почему-то пятясь и кланяясь, они стали медленно перемещаться в сторону выхода из кабинета.

Директор Шуховки не преминул воспользоваться психологическим перевесом и задал свой вопрос:

– Скажите, а вот это уведомление, о котором вы говорили, оно все-таки у вас есть?

– Да-да. Мы привезем. Сейчас все доставим.

Милиционеры исчезли. Вслед за ними, попрощавшись, отбыли и Елизавета Генриховна с шубой.

Оставшиеся в кабинете директора минут двадцать сидели в относительной тишине. Время от времени кто-то вздрагивал от хохота, вспоминая текст объяснения Принцессы Датской и Английской по поводу незаконного митинга, организованного ею в Центральном административном округе города Москвы, который им уже успел зачитать Таранов.

Дверь отворилась, и на пороге снова возник милиционер, правда, другой – совсем юный.

– Простите. А Елизавета Романна… Романова-Юсупова… К ней можно?..

Вихров, который уже сидел в кресле за своим столом, перевел на него взгляд:

– А? А ее нет. Она ушла.

– Э-э… А что же мне делать? Тут письмо для нее.

– На рояль вон положите… Я ей передам.

– Спасибо, – сказал милиционер, положил какую-то бумагу на рояль и вышел.

Когда он закрыл дверь, Вихров встал из-за стола и взял в руки принесенный документ. Это было уведомление, которое, судя по всему, напечатали на компьютере прямо в отделении милиции, а затем пропустили через факс – будто бы милиция получила его откуда-то. Без даты, без подписи… Зато в заголовке другим шрифтом было написано «Романовой-Юсуповой», в чем по закону не было необходимости – имя адресата на «уведомлении» появилось не до начала митинга, а после составления протокола о его проведении.

Вихров оставил бумагу на рояле и вернулся за стол. В кабинете снова настала тишина.

Осень 1988 года

– Дмитрий Сергеевич, можно вас? Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Преподаватель специального фортепиано и заместитель директора по внеклассной работе Московской специальной музыкальной школы имени Шуховых Митя Вихров обернулся. На него смотрела строгая женщина среднего роста с челкой и пучком на голове.

Он только что вышел с обсуждения зачета по специальности и был готов к тому, что родители будут задавать вопросы. Однако здесь был случай особый.

К нему обращалась Зоя Витальевна Богачева – инструктор Киевского райкома КПСС и мама девочки, учившейся в Шуховской школе на фортепиано, правда, не в Митином классе.

– Дмитрий Сергеевич, скажите, пожалуйста, как Маша играла?

Вихров вздохнул. В свои тридцать три года он уже достаточно и сам поиграл на рояле, и позанимался с детьми, для того чтобы четко представлять себе, чего можно ожидать в будущем от того или иного начинающего пианиста. Для дочки инструктора райкома перспектив успешной исполнительской карьеры явно не просматривалось.

– А с педагогом вы говорили? – критиковать чужую работу Мите не хотелось, тем более что дело тут было совсем не в работе педагога.

– Конечно, но я хотела бы услышать именно ваше мнение.

– Понимаете, Маша усидчивая девочка, но, к сожалению, в нашем деле этого мало…

Товарищ Богачева была важным для Мити человеком. Будучи выпускником Шуховской школы, через несколько лет после окончания Московской консерватории он вернулся в Шуховку, для того чтобы стать преподавателем фортепиано. Интересы Мити лежали далеко не только в сфере педагогики, но он четко знал, что должен преподавать, да и, как ни крути, ему требовалась постоянная работа.

Через некоторое время, поработав в школе обычным преподавателем, Вихров оказался еще и заместителем директора по внеклассной работе. Директор школы Исаак Нахимович Варшавский, который в далеком 1946-м принял школу из рук ее основательницы, пианистки Елены Шуховой, достаточно быстро распознал в Мите такие таланты, о которых сам Вихров задумался лишь годы спустя. А Варшавский уже тогда знал, что его собственные дни на посту директора школы сочтены.

1988 год Исаак Нахимович встретил глубоко пожилым человеком. Шуховка находилась в подчинении Главного управления культуры Мосгорисполкома, и там постепенно начало формироваться мнение о том, что школе нужен другой руководитель. К Варшавскому чиновники были настроены негативно: старый директор, а фактически сооснователь школы, в открытую конфронтацию с ними не вступал, но твердо помнил основы, которые позволили Шуховке достичь феноменального успеха в области музыкального образования.

Самым важным в Шуховке было обучение музыке, превращение уникально талантливых детей в профессиональных артистов мирового класса. Та нагрузка, с которой дети сталкивались при обучении профессии, не оставляла возможности требовать от них стопроцентной успеваемости по общеобразовательным предметам. Поэтому все, что не касалось музыки, негласно считалось в Шуховке второстепенным.

В теории это звучало кощунственно, но на практике только перечисление выдающихся артистов, которых дала стране Шуховка за все время своего существования, заняло бы не одну страницу. Поэтому директор Варшавский считал своим долгом лавировать между учебными планами общеобразовательной школы и музыкальными предметами. Жизнь доказала его правоту, однако с административно-хозяйственными вопросами особо не полавируешь – их нужно решать, а возраст брал свое – энергии для оперативного разруливания возникающих проблем у него явно не хватало.

В связи с этим Управление культуры постепенно – но все более настойчиво – искало Варшавскому преемника. Сам директор понимал, что делу его жизни не даст погибнуть только выпускник – человек, с детских лет впитавший в себя те принципы, по которым сам Варшавский день за днем выстраивал деятельность школы.

Потому Исаак Нахимович тоже искал себе преемника. И случилось так, что он нашел его в Мите Вихрове.

Для начала Вихров из обычного педагога превратился в заместителя директора по внеклассной работе. Похоже, что эту должность Варшавский изобрел специально для него, чтобы Митя постепенно привыкал к административной деятельности, так что и сам Исаак Нахимович, и тем более Вихров плохо представляли себе, в чем могут заключаться обязанности такого зама.

Кончилось тем, что Митя стал ходить с ребятами в музеи, организовывать выставки и другие мероприятия внутри школы. Потом Вихров даже организовал из старшеклассников ансамбль старинной музыки, где сам играл на спинете. Еще он составлял график дежурств по школе для педагогов, ну и, разумеется, занимался со своими учениками по фортепиано.

Правда, класс у него был маленький – всего три ученика – поэтому, когда Зоя Витальевна Богачева произнесла следующую фразу, Митя не сразу нашелся с ответом.

– Дмитрий Сергеевич, мне кажется, что Маше лучше было бы заниматься с вами, перейти в ваш класс. Вы энергичный, перспективный, молодой…

Видимо, она хотела сделать комплимент, но, изложенный с партийной прямотой, он больше походил на сводку происшествий. Митя понял, что дипломатичный ответ у него в голове не подобрался, и решил сказать правду.

– Зоя Витальевна, места у меня в классе есть. Но взять Машу к себе я не могу. Видите ли… Я плохо представляю себе ее дальнейшие перспективы – мне кажется, что у нее недостаточно данных для профессии. Вернее сказать, я вообще не вижу для нее никаких перспектив.

Закончив фразу, Вихров почувствовал, что прямо сейчас совершил что-то важное в своей жизни.

Дело в том, что у Главного управления культуры были свои кандидатуры на пост директора, у Варшавского – свои, а у ряда людей внутри школы и вовсе существовали особые взгляды на то, кто должен стать новым директором Шуховки.

Страну к тому моменту захлестнули перестройка, демократизация, и во многих учреждениях смена руководства происходила путем выборов. Коллектив Шуховки тоже планировал выборы директора. Управление культуры не возражало, но с одним условием – будущий директор должен быть членом КПСС.

Зоя Витальевна Богачева

Зная о том, что Вихров может рассматриваться в качестве одного из кандидатов на должность директора школы, именно инструктор Киевского райкома Богачева поспособствовала тому, чтобы через пару месяцев в жизни Мити Вихрова случилось важное событие – прием в члены Коммунистической партии Советского Союза. В таком случае его шансы стать директором становились, по крайней мере, отличными от нуля. Несмотря на демократизацию, райком партии даже не представлял, что назначение директора такой школы может пройти без его указаний.

А если после приема в ряды КПСС райком партии еще и рекомендацию свою даст, то это уже будет серьезная заявка.

Сообщение Мити об отсутствии перспектив у ее дочери Богачева восприняла спокойно. Никак не изменившись в лице, она лишь спросила:

– Дмитрий Сергеевич, а вы уверены в том, что сейчас говорите?

Отступать Митя не привык.

– Абсолютно уверен.

– И вы отдаете себе отчет, что это может повлиять на ваше будущее?

– Зоя Витальевна, вы ж меня спросили как профессионала? Я так и ответил. А повлияют ли мои слова на мое будущее? Ну, наверное, все взаимосвязано… Но, к сожалению, ничего другого я вам сказать не могу, вы уж меня извините.

Богачева с холодным интересом еще раз взглянула на Вихрова и, опустив губы, произнесла:

– Ну что ж, вы свой выбор сделали.

Расставшись с родительницей, Митя вышел на крыльцо Шуховки и, зайдя в одну из арок, закурил. Формально курить на крыльце школы было запрещено. Но Митя, как и бесчисленное количество других учеников Шуховки, первую в своей жизни сигарету выкурил именно в этой арочной нише рядом со входом в школу, еще во время учебы. Это было примерно восемнадцать лет назад.

Сейчас он уже давно был не учеником, а преподавателем, но каждый раз, закуривая в этой арке, чувствовал неуверенность – как будто делал что-то запрещенное.

Ощущение того, что он только что поменял свою жизнь, не проходило. Выдохнув дым, Вихров подумал о том, что директором ему быть не очень-то и хочется. Тем более что он совсем не знает и не понимает, что значит быть директором одной из лучших музыкальных школ в Советском Союзе. А вот что такое играть самому и преподавать – представляет себе хорошо. Так что наплевать.

Оглядевшись и убедившись в том, что людей во дворе школы нет, Митя щелчком выстрелил сигарету в сквер перед зданием школы, будто сбрасывая с себя остаток неприятных ощущений. Окурок приземлился на зеленой траве и продолжил дымиться. Глядя на него, Вихров почувствовал внутри себя какую-то радостную волну и понял, что совершенно не жалеет о сделанном. Он поступил так, как считал нужным, и от этого на душе у него стало легко.

А слухи о его разговоре с Богачевой быстро распространились среди педагогов, и это, как выяснилось, очков Мите сильно прибавило. Для многих такой информации оказалось достаточно, чтобы зауважать Вихрова – несмотря на то, что до этого они и не думали о нем как о потенциальном директоре.

Неуверенность чиновников Управления культуры в том, кому лучше доверить руководство Шуховкой, не давала преимущества ни одному из остальных кандидатов в директора. Некоторые из них, только проявившись, уже вызывали раздражение в коллективе: один в детстве снимался в каком-то кино, другой уже налево и направо раздавал должности своим будущим замам, вместе с которыми придет руководить Шуховкой, третий оказался одним из бывших руководителей Госцирка. «Только цирка нам тут и не хватало!» – смеялись педагоги.

Минусы остальных кандидатов шли в плюс Вихрову. Тем более что Митю в школе все-таки знали: и как бывшего ученика, и как преподавателя, и уже даже как заместителя директора. А теперь еще и как человека, ну, если не отважного, то, по крайней мере, смелого. Это тоже добавило Мите популярности.

В феврале 1989 года состоялись выборы директора Московской специальной музыкальной школы имени Шуховых, на которых победил Дмитрий Сергеевич Вихров. Месяц назад, в январе, ему исполнилось тридцать четыре года.

Май 1989 года

11 мая 1989 года около десяти часов утра директор Московской специальной музыкальной школы имени Шуховых Дмитрий Сергеевич Вихров открыл дверь своего учебного заведения и остановился на пороге. В нос ему ударил ярко выраженный запах сортира.

Шуховка занимала особняк на Луговке с 1962 года. Здание было передано школе решением исполкома Моссовета, и с этого момента она перешла в ведение Управления культуры города. До этого школа являлась составной частью основанного сестрами Шуховыми Музыкально-педагогического института. Впрочем, юридически она стала отдельным учебным заведением в соответствии с распоряжением Совета народных комиссаров СССР о реорганизации, которое в 1944 году подписал заместитель председателя Совнаркома СССР Вячеслав Молотов.

Школа росла, количество учащихся увеличивалось, и поэтому ей выделили собственное здание – невероятные по тем временам две тысячи квадратных метров.

В доме на Луговке развитие продолжилось – расширилось количество специализаций: от фортепиано и скрипки, к которым добавились виолончель и арфа, к 1989 году обучение велось уже по всем оркестровым специальностям. Вместе с музыкальными дисциплинами все ученики изучали полный цикл общеобразовательных предметов. К тому времени десятилетний учебный курс в Шуховке проходили почти триста одаренных детей.

За прошедшее с 1962 года время в особняке делали только ежегодный косметический ремонт, от которого к концу учебного года не оставалось и следа. Многие, в том числе и сам Митя, не задумывались о причинах такой ситуации, хотя они были очевидны: недостаточно метража для учебных площадей, общественных пространств, технических помещений, а уж про места общего пользования и говорить нечего.

О том, чтобы прекратить развитие школы, не могло быть и речи, но и туалеты вместо классов сделать было нельзя. Школа задыхалась – ей не хватало места. А взять дополнительное пространство было неоткуда.

Вихров прошел мимо вахты, повернул в коридор, приветствуя попадавшихся на пути педагогов, и оказался в собственном кабинете. Часы на стене показывали 10:15.

Он знал, что примерно часа через полтора в кабинете появится Исаак Нахимович Варшавский. Встречи у них назначено не было, Варшавский приходил в Митин – то есть на самом деле в бывший свой – кабинет каждый день. Просто потому, что идти ему больше было некуда.

Сначала, в течение первых двух-трех недель, это выглядело как передача дел преемнику. Хотя на самом деле никаких дел никто, конечно, не передавал – передавать было нечего. Вихрова в школе прекрасно знали, а сам он отлично знал порядки, которые были заведены в Шуховке. Исаак Нахимович разве что сообщил ему телефоны Главного управления культуры и телефоны аварийных служб, причем последнее было поважнее – засоры канализации, прорывы водопровода случались в школе чаще, чем ей требовалась помощь чиновников.

А потом Варшавский просто приходил и сидел в кабинете вместе с Митей, и вся школа, разумеется, считала это странным. Хотя документы теперь подписывал Вихров и на нем лежала ответственность за школу, в первые месяцы он ее особо не ощущал- может быть, как раз по той причине, что рядом все время был Исаак Нахимович.

Некоторые из педагогов иногда доверительно шептали Мите на ухо что-то наподобие: «Ты должен сказать ему: хватит сюда ходить, век закончился…» Слышал он и ставшую популярной среди педагогов шутку о том, что раньше у школы был один директор, а теперь – целых два.

Вихров не обращал на все это никакого внимания: ему было проще выслушать разговоры за спиной, шепот на ухо и покивать, чем сказать что-то неуважительное Варшавскому и тем более выставить его из кабинета.

Дверь кабинета открылась, и вошел Исаак Нахимович. Поздоровавшись с Митей, он повесил на вешалку плащ и подсел к столу, выложив на него пачку сигарет «Дымок».

Стол бывшего директора был завален бумагами – папок на нем не было, и кипы листков лежали в полном беспорядке, скрывая под собой телефонный аппарат и пепельницу.

– Митя, – сказал Варшавский, не разжимая губ, чтобы не выпала сигарета. – Я тут подумал, что забыл тебе сказать одну важную вещь. – Варшавский остановился, роясь в листках на столе в поисках спичек.

Спички нашлись, Варшавский машинально встряхнул коробок и закурил.

– Я видел, с тобой Акинфеева разговаривала…

Митя кивнул. Акинфеева была заместителем директора по музыкальному циклу.

– Ты особого внимания на ее слова не обращай. Она педагог хороший и человек, – Варшавский почесал нос, – неплохой, но специфический. И лучше с ней… вообще-то лучше поменьше с ней общаться.

Варшавский подслеповато глянул на стол и сбросил пепел туда, где, по его мнению, должна была находиться пепельница. Ее там не было, но Митя решил пока не перебивать своего руководителя.

Находясь в кабинете, Варшавский курил постоянно, и Митя тоже перестал выходить на перекур. Да и смысла не было: за двадцать семь лет, которые Исаак Нахимович провел в своем кабинете, выветрить из него запах курева было уже невозможно.

Старый директор снова стряхнул пепел на стол – вернее, на один из листков. Бумага не обладала Митиным терпением и начала тлеть. Неожиданно на ней появилось быстро темнеющее пятно с искрящейся бахромой и, как лишай, стало медленно расползаться по желтому листу.

– И вот еще что, – начал было Варшавский, затянувшись.

– Исаак Нахимович, горим… – негромко сказал Митя, показывая глазами на бумаги, оказавшиеся под сброшенным пеплом.

– Да нет, до этого-то пока далеко, – возразил Варшавский и тут же обжегся рукой о вырвавшийся из бумаг язычок пламени.

Митя схватил стоявший неподалеку электрочайник и плеснул на пламя водой.

– Совсем плохой стал, – посетовал Варшавский. – Я-то думал, пепельница здесь…

– Ничего, Исаак Нахимович. Бумаги вот только… Что-то важное, может?

– Да нет, не страшно, что тут? – Исаак Нахимович наконец нашел пепельницу и затушил сигарету. Митя собрал пепел и обгоревшие мокрые листы, отправил их в мусорное ведро и направился к окну: в кабинете стоял специфический запах сгоревшей бумаги.

– Самое важное сейчас, Митя, это те бумаги, которых пока нет, а они нужны.

– В каком смысле? – не понял Вихров.

– Сейчас-то конец учебного года, летние каникулы скоро. Но ты имей в виду: на следующий год тебе в первую очередь нужно сделать обследование здания.

– Почему, Исаак Нахимович?

– Давно пора уже… Я сам сделать хотел, но не успел, вот… Мало ли что со зданием может произойти. Дети тут. Дом без капремонта стоит уже бог его знает сколько времени.

Каникулы вскоре, действительно, начались. Митя с некоторым удивлением отметил про себя, что это первые каникулы в его жизни, которые он проводит в качестве директора, а не как ученик или преподаватель: как-то ему непривычно было ходить на работу – каникулы же!

Наступил новый учебный год. А в конце сентября пришло печальное известие: на семьдесят девятом году жизни скончался Исаак Нахимович Варшавский. Об этом Вихрову по телефону сообщила завуч Шуховки. Они вспомнили, какого он года рождения, как он еще недавно ходил в школу, его болезнь… Потом обсудили все, что необходимо в такой ситуации: организация похорон, прощание, поминки.

Исаак Нахимович Варшавский

Повесив трубку, Митя опустился на табуретку на своей кухне и подумал о Варшавском, курящем сигареты «Дымок» и поджигающем кипу бумаг на письменном столе… Он закрыл лицо руками, его переполняла печаль.

Таких, как Варшавский, ученики помнят долго и приходят иногда повидаться. Такие, как Исаак Нахимович, появляются иногда в критический момент жизни ученика и помогают найти и принять верное решение.

Но теперь рассчитывать на это Вихров уже не мог – он оказался единственным директором школы, и все решения предстояло принимать в одиночку.

Он вспомнил слова Варшавского о необходимости обследования здания, советы о стиле общения со школьными педагогами… Потом вспомнил свою собственную учебу в Шуховке и Варшавского в то время. Сколько ему тогда было? Он казался ученикам таким взрослым, даже старым – а ведь ему тогда было около пятидесяти, самый активный возраст. А когда Шухова назначила его директором новой школы, Варшавский и вовсе был совсем молод…

«Если он родился в 1910-м, – стал считать Вихров, – то в год выхода распоряжения о создании школы ему было 34 года…»

Митя замер: ведь ему самому сейчас 34! Выходит, он стал директором Шуховки в том же возрасте…

В случайности Вихров не верил.

Сентябрь 1989 года

Смерть Варшавского помогла Вихрову осознать, что он действительно является директором Шуховки и что именно на нем теперь лежит ответственность за ее будущее. Перспективы самой школы опасений не вызывали, а вот состояние здания, учебных классов, их размер и количество – как раз наоборот. Думать о развитии и освоении каких-то новых учебных направлений пока было рано – без материальной базы все это оказалось бы замками на песке.

Главное, в чем остро нуждалась Шуховка, – это расширение жизненного пространства. При этом было очевидно, что искать что-то подходящее необходимо именно здесь, на Луговке, – где школа обрела свой дом, собственное лицо и где существовала уже почти тридцать лет.

За счет чего можно добиться расширения площади, если с одной стороны от школы находится Генеральный штаб, а с другой – Ленинская библиотека, Вихров пока не понимал. Но переезжать Шуховке было нельзя. И не только потому, что именно на Луговке школа стала тем, чем она была в истории и даже в реалиях советской культуры.

Став педагогом, Митя, разумеется, регулярно присутствовал на школьных зачетах и их обсуждениях. В тот момент в школе уже работали многие профессора Шуховского института, и Митя мог сравнить, как обсуждают игру учеников преподаватели школы и как оценивают выступления ребят вузовские педагоги.

Было очевидным, что, если исключить из учебного процесса профессуру, уровень преподавания в школе снизится. Педагогам вуза (а Вихров планировал в ближайшее время включить в их число и профессоров Московской консерватории, в которой учился сам и которая тоже находилась неподалеку) было до Шуховки рукой подать, но, если бы школа переехала на окраину, они просто не стали бы в ней работать из-за неудобства и траты времени на поездки. А существовавший тогда уровень зарплат стимула не создавал.

Также ясно было, что здание Шуховки – старинная усадьба, памятник архитектуры. Митя помнил, что Варшавский завещал ему заказать обследование здания, однако, прежде чем начать этим заниматься, Вихров должен был понять, чего в результате хочет добиться. Сначала необходимо было сформулировать план преобразований для себя самого, а уж потом начинать составлять письма, справки и прошения. Перспективы такого плана постепенно стали вырисовываться в Митином воображении.

Именно в этот момент, собственно, и произошла настоящая передача дел – Вихров окончательно освоился за столом Варшавского, начав знакомиться с документами. Пианист, выпускник консерватории – он понятия не имел, как составляются официальные бумаги и ведется переписка: чиновничий язык был для него скорее птичьим.

На Митино счастье, Варшавский хранил абсолютно все, и в это самое «все» Митя погрузился с головой: какие-то записки, статистика национального состава учащихся, их личные дела и списки, бесконечные отчеты, пачки писем в различные инстанции…

С одной стороны, новому директору срочно необходима была школа чиновничества – он сразу почувствовал отсутствие навыков в этой области и старался их восполнить внимательным изучением всех документов без исключения. С другой – среди кучи оставшихся после Варшавского бумаг ему необходимо было найти те, которые он считал на тот момент самыми важными: документы на здание Шуховки и землю. Нужно было официальное подтверждение, что школа имеет право использовать это недвижимое имущество.

Варшавский всегда заботился о развитии Шуховки. Он собрал уникальный коллектив педагогов, увеличил число специализаций, по которым шло обучение, множилось и количество знаменитых исполнителей-выпускников, и этот список достижений только ширился. Шуховка прочно заняла место особой школы для музыкально одаренных детей, превратившись в престижное учебное заведение с мировым именем. Повзрослев, она постепенно выросла из того помещения, которое ей было передано в 60-х.

Теперь право хода перешло к Вихрову. Именно от него зависело, получит ли Шуховка новое пространство, которое будет соответствовать ее нынешним и будущим масштабам, сможет ли она развиваться дальше – или зачахнет из-за неуклюжести и неумелости молодого директора.

Митя даже не подозревал, что по собственной воле ввязывается в историю, которая растянется на долгих двадцать пять лет и отнимет у него огромное количество сил и нервов.

Впрочем, даже если бы он каким-то образом узнал об этом, то вряд ли повернул бы назад. К цифрам Вихров относился спокойно, а жалеть себя не привык. Он чувствовал, что жизнь только начинается.

Декабрь 1989 года

Мите потребовалось несколько месяцев для того, чтобы разобраться во всех документах, которые остались после Варшавского.

Обычно, чтобы начать что-то делать или на чем-то сосредоточиться, Вихрову обязательно нужно было привести в порядок или эстетически организовать пространство, в котором он находится, – без этого он просто не мог сконцентрироваться. За несколько дней Митя немного изменил окружающую среду: пустые белые стены кабинета его больше не раздражали – на них появились репродукции старых картин, для которых он сам сделал паспарту и купил рамы. На письменном столе тоже все поменялось – теперь все было под рукой и не требовало поиска. Громоздкая хрустальная пепельница переехала на стол для заседаний. А на Митином столе появилась пепельница попроще, к тому же он постепенно расставил несколько пепельниц в разных местах кабинета, поскольку любил по нему ходить, когда размышлял над каким-нибудь вопросом.

С бумагами тоже был наведен порядок. Документы, которые стояли на полках или просто лежали в стопках и которые Вихров на первых порах брал и, просмотрев, отправлял на свое место, были систематизированы и сложены в папки, подписанные толстым фломастером.

Теперь ему было точно известно, какие именно документы у него есть, откуда при необходимости их можно взять и куда складывать поступающие бумаги.

К ноябрю 1989 года он уже неплохо представлял себе, как происходит общение с официальными инстанциями, и довольно живо объяснил в переписке с Управлением культуры необходимость заказа обследования технического состояния здания школы.

Но это было не все. В каком-то историческом альманахе Митя прочел, что здание школы – главный дом большой городской усадьбы, некогда состоящей из нескольких строений. Поэтому в той же переписке Вихров смог убедить Управление заказать историческую справку о здании Шуховки.

Во-первых, Мите было интересно получить историю особняка, в котором располагалась Шуховская школа. Можно считать это личной причудой, но Вихров часто думал о том, что могли видеть эти стены, построенные еще во времена Петра. Почему своды перекрытий первого этажа левого и правого крыла здания совершенно разные, отчего его парадный вход расположен левее от центра классического портика и что тут вообще было до того, как Мосгорисполком передал здание школе, которой суждено было стать легендарной.

А во-вторых, Вихров предполагал, что не заметки из альманаха, а официально сделанное историческое исследование территории и зданий станет основанием для восстановления утраченных строений архитектурного ансамбля. И уже тогда можно будет говорить об их использовании для школы.

Правда, новый директор Шуховки догадывался, что дело это небыстрое: необходимо перелопатить огромный пласт архивов – исторических, архитектурных – то, чего сам он не мог сделать как в силу нехватки времени и отсутствия доступа к этим архивам, так и в силу отсутствия необходимого образования.

Митя и не предполагал, что для работы ему потребуются знания не столько в музыке, сколько в областях, весьма далеких от нее. Этому приходилось учиться на ходу.

Заявку в «Спецпроектреставрацию» на подготовку исторической справки он отправил учредителю в декабре – на несколько дней позже, чем была отправлена заявка на проведение обследования технического состояния здания. Управление культуры выделило из резервного фонда средства и на то и на другое.

Время в стране было сложное, поэтому, когда Вихров получил согласие Управления на финансирование этих работ, он обрадовался, посчитав это хорошим знаком, и решил, что движется в правильном направлении – может быть, именно это выведет его на получение новых площадей для школы.

Январь 1990 года

Несмотря на первые удачи в общении с Управлением культуры, Вихров нервничал. Исследования могли занять длительное время, а делать что-то с помещениями для школы нужно было уже сейчас. Митя сломал голову, размышляя о том, где найти то, чего нет.

Однажды, просматривая очередную папку Варшавского, которая содержала переписку директора с исполнительными органами города, Вихров потянулся к звонившему телефону и нечаянно уронил эту папку на пол. Ничего страшного в этом не было – документы были подшиты. Тем не менее из папки вылетел листок, который Митя хотел поймать, но тот изящно спланировал и залетел под тумбу стола.

Договорив и положив трубку, Вихров наклонился, протянул руку и вытащил за уголок непокорную бумажку, положив ее сверху поднятой с пола папки. В шапке листочка было обозначено: «Исполком Моссовета». Проглядев бумагу до конца, Вихров откинулся на спинку кресла, чтобы осмыслить прочитанное. Он не мог поверить в то, что увидел, и боялся еще раз взглянуть на текст, который, если считать его реальным, мог совершенно изменить будущее Шуховки. «Бумажка» оказалась ценнейшим документом!

Перед ним лежал оригинал решения о передаче Московской специальной музыкальной школе имени Шуховых здания по адресу: Воздвиженский переулок, дом 2, строение 2. Документ был датирован 1973 годом.

Вихров прекрасно знал, о каком здании идет речь: это был флигель, стоявший напротив Генштаба, одним торцом упиравшийся в здание, где располагалось бюро пропусков Министерства обороны, а другим смотрящий прямо на здание Шуховки. Митя много раз проходил мимо него, когда подходил к школе со стороны Большой Воздвиженки, но даже представить не мог, что этот пустующий и разваливающийся дом по документам, лежащим перед Митей, уже более пятнадцати лет принадлежит школе.

Главный дом и флигель

Он смутно припомнил давние слова Варшавского, что у школы есть резерв площади, но, видимо, руки старого директора так и не дошли до того, чтобы привести этот резерв в порядок и начать использовать.

Почти двадцать лет назад, в 1973 году, дом был жилым. По крайней мере, Митя помнил, что, когда он еще учился в Шуховке, бабушка, забирая его из школы, часто заходила в овощной магазин, который находился в подвале этого флигеля. Но к январю 1990-го он уже давно был необитаемым и потихоньку разрушался.

Вихров покачал головой, вздохнул, взял чистый лист и стал сочинять письмо в Управление культуры с обоснованиями необходимости начать капитальный ремонт во флигеле. Потом секретарь перепечатает это письмо на печатной машинке. Компьютеров в Шуховке еще не было.

Сентябрь 1990 года

Мероприятия, связанные с организацией ремонта во флигеле, и разработка идеи реконструкции школы отнимали у Вихрова огромное количество времени. Он учился писать официальные письма, разговаривать с начальством из Управления культуры и делать еще целый ряд новых для себя вещей, которым его никто никогда не учил.

Тем не менее он быстро понял, что либо сумеет стать образцовым бюрократом, либо на мечтах о реконструкции Шуховки можно будет ставить крест.

Но чем лучше у него получалось общаться с чиновниками, тем меньше было желания погружаться в административную работу: ему хотелось продолжать делать то, что и составляет основу жизни любого музыканта, – играть, учить…

Уровень своего пианистического мастерства Вихров представлял достаточно хорошо, поэтому не особенно стремился играть сольные концерты. Музицирование в ансамбле прельщало его сильнее, но необходимы были партнеры, а занятость Мити на посту директора не всегда позволяла уделять достаточное время репетициям. Тем более что Вихров все сильнее погружался в дела школы и зачастую ловил себя на том, что любые предложения в свой адрес начинает рассматривать прежде всего с одной точки зрения: может это принести пользу Шуховке или нет?

И однажды он понял, как именно совместить свои желания с пользой для школы. В мае 1990 года, сидя на очередном отчетном концерте, он послушал игру школьного оркестра. Хотя этот коллектив и собирался для занятий каждую неделю, выступал он не более двух раз в год – чтобы придать дополнительные краски отчетным концертам Шуховки, а также оправдать наличие в учебном плане дисциплины под соответствующим названием.

Шуховка являлась школой для особо одаренных детей, поэтому мало кто из них – во всяком случае на этапе обучения в школе – связывал свое будущее с оркестром. Ученики – все как один – грезили сольными карьерами, и у многих они складывались – именно так Шуховка обрела свою репутацию в стране и в мире.

Вместе с тем школьный оркестр играл вполне сносно для того количества репетиций, которое у него было перед концертом. Вихров задумался, как бы этот оркестр мог звучать, если бы, к примеру, перед ребятами поставить более масштабную цель, чем просто отчетный концерт в конце учебного года: скажем, гастроли за рубежом. Наверное, работа пошла бы по-другому.

Но в таком случае обычный школьный коллектив не подойдет – нужен «звездный» оркестр, что-то наподобие «Виртуозов Москвы», чтобы он мог выйти на любую сцену – от Большого зала Московской консерватории до Карнеги-холла – и выступить блестяще. Тогда-то Вихров и придумал камерный оркестр «Шуховские виртуозы», став его дирижером и художественным руководителем.

В самом начале учебного года, в сентябре, посоветовавшись с педагогами по специальности, он отобрал примерно два десятка наиболее одаренных струнников и начал регулярные репетиции.

Один известный музыкант представил Вихрова своему западному импресарио. Тот дал начинающему художественному руководителю несколько ценных советов – какие материалы и как нужно подготовить для возможных гастролей школьного оркестра. «С таким обещающим названием», – улыбнулся он.

Вихров сделал все точно в соответствии с полученными инструкциями и в нужный – достаточно короткий – срок. Импресарио понял, что с Митей можно иметь дело, и не ошибся.

Один известный музыкант

Переговоры шли гладко, и уже в мае 1991 года состоялись первые гастроли «Шуховских виртуозов» в Париже. Тщательные репетиции не прошли зря: ребята старались изо всех сил. Оркестру был уготован успех.

1990–1991 учебный год.

Из отчетов директора Московской специальной музыкальной школы им. Шуховых

Дмитрия Сергеевича Вихрова

Первые зарубежные гастроли оркестра «Шуховские виртуозы» – выступление на международном фестивале «Jeunesses Musicales» в Париже (Франция, май 1991 г.).

Список произведений, исполненных оркестром «Шуховские виртуозы» в 1990–1991 учебном году:

Вивальди А.

Симфония для струнных C-dur

Концерт для гобоя и струнных a-moll

Гайдн Й.

Концерт для виолончели с оркестром C-dur

Моцарт В. А.

Маленькая ночная серенада

Концерт № 3 для скрипки с оркестром, G-dur

Февраль 1992 года

Сидя за столом в своем кабинете, Вихров услышал стук в дверь.

– Зайдите! – крикнул он.

На пороге возникла одна из старейших педагогов Шуховки по фортепиано Ирина Борисовна Викторович. Вихров вышел из-за стола и проводил ее в кресло, сам опустившись на стоявший рядом диван.

– Чаю, Ирина Борисовна?

– Нет-нет, спасибо, я на минутку. Дмитрий Сергеевич, тут Елена Павловна рассказала мне, что на днях у нас открывается какой-то флигель, и предложила заниматься там.

Ремонт во флигеле действительно подходил к концу, и Вихров был откровенно горд этим обстоятельством.

– Да, Ирина Борисовна, флигель мы откроем на днях, там сделан отличный ремонт, часть инструментов новые – я думаю, и вам, и другим педагогам понравится.

– Дмитрий Сергеевич, Митя… Я всю жизнь школе отдала, и что же, ты хочешь теперь меня из нее выгнать?

Пожилая женщина с грустью смотрела на Митю, для которого такой поворот оказался совершенно неожиданным.

– Ирина Борисовна, о чем вы говорите, что значит выгнать? Наоборот, там условия будут намного лучше!

Вскоре после начала ремонта во флигеле Вихров сообразил, что рано или поздно ремонтные работы закончатся и в новых классах на чем-то надо будет заниматься. А помещений добавлялось немало: двухэтажное здание флигеля насчитывало более семисот квадратных метров, увеличивая размер школьных площадей на треть. Поэтому Митя заранее стал готовить Комитет по культуре к тому, что нужно будет выделять деньги на покупку новых и капитальный ремонт старых инструментов.

За год с небольшим в этом направлении кое-что удалось сделать, так что после ремонта во флигеле около пятнадцати классов были оснащены практически новыми роялями и пианино. В пяти классах стояло даже по два рояля – они как раз и предназначались для занятий пианистов.

– Митя, я прекрасно знаю, о чем говорю! Тридцать лет школа в этом здании, здесь уже столько пережито, здесь зал!

– Там, кстати, тоже небольшой зал будет, репетиционный, – вставил Вихров.

– Митя, это совершенно другое, там стены – все не то. Я хочу работать в своем классе, не пойду я туда!

Вихров был уверен, что класс, в котором много лет работает Викторович, по площади меньше, чем помещение, которое ей предлагалось во флигеле. А самое главное – рояли там были гораздо лучше!

Но спорить Митя не стал – как не стал дискутировать с еще несколькими заслуженными преподавателями, приходившими к нему по такому же поводу.

– Хорошо, Ирина Борисовна, я скажу Елене Павловне, чтобы она оставила за вами старый класс.

– Конечно, Митя, так будет намного лучше. К тому же во флигель нужно по улице ходить, а это далеко.

Путь из основного здания Шуховки до флигеля занимал меньше минуты, но Вихров был настолько поражен ходом мысли Ирины Борисовны, что не нашелся, что ответить. Он просто вежливо согласился.

Встав из-за стола и проводив Ирину Борисовну, Митя подумал, что выдающийся педагогический опыт далеко не всегда гарантирует наличие простой житейской логики. Ирина Викторович была ученицей самой Елены Шуховой и за свою жизнь воспитала не один десяток пианистов. Один ее ученик и вовсе стал всемирной звездой.

Изначально Вихров, планируя назначение классов во флигеле, имел в виду, прежде всего, как раз таких, заслуженных педагогов. Ведь ясно, что если ты готовишь детей к выступлениям в лучших залах мира на лучших в мире роялях, то и учиться играть они должны на хороших инструментах. Даже в концертном зале рояль живет не так долго, а уж в классе, где на нем каждый день по десять часов играют ученики, которым только предстоит достигнуть вершин мастерства, инструмент приходит в негодность еще быстрее.

Но план Вихрова не сработал – пожилые педагоги дружно отказались «переезжать» в соседнее отремонтированное здание и заниматься там, несмотря на все плюсы, которые видел в этом начинающий директор.

Ирина Борисовна Викторович

Усевшись обратно за стол, Вихров задумался. Ремонт удалось сделать сравнительно быстро, примерно за полтора года, поскольку конструктивно во флигеле ничего не поменялось.

Огромные балки, которые шли от стены до стены, местами сгнили – их концы пришлось брать в железные обоймы и зачеканивать обратно в стены. Кстати, сгнили они по той причине, что по торцевой стене здания с крыши стекала вода. Крыша у флигеля была трехскатной. При постройке дома этот факт не был критичным, поскольку торцевой скат крыши выходил на проулок и зимой снег с него скатывался. Но впоследствии прямо к этому торцу флигеля было пристроено более высокое здание, стена которого закрывала сход снега, и он скапливался в этом «кармане».

Из-за поступавшего снизу тепла снег на крыше все время подтаивал, и вода находила щелочки, чтобы стекать на чердак, а затем и дальше вниз. Поэтому с ноября – как только выпадал первый снег – и примерно до апреля примыкавшая к высокому зданию стена все время стояла мокрой, балки гнили, а помещения, которые располагались ниже, были в подтеках.

Чтобы убрать этот «карман» раз и навсегда, Вихров предложил рабочим-ремонтникам сделать крышу двускатной, продлив ее конек до стены соседнего здания. «Кармана» бы больше не было, и снег скатывался бы в две стороны. Но чтобы это осуществить, требовался сущий пустяк: для опоры балки, которая продолжила бы конек крыши, нужно было выдолбить углубление в соседской стене. Все бы хорошо, но только в этом соседнем, во всех смыслах высоком здании располагалось Министерство обороны Российской Федерации. О получении официального разрешения на эти работы не могло быть и речи.

В один из поздних пятничных вечеров рабочие под руководством Вихрова забрались на крышу флигеля, приставили лестницы к соседнему дому, проштробили в кирпичной стене Минобороны нишу, вставили в нее балку и к утру аккуратно все заделали. Как показалось Мите, военные даже не заметили, что послужили надежной опорой музыкальной культуре: крыша флигеля стала двускатной. Проблему протечек в новом корпусе Шуховки Вихров устранил.

Кроме того, во флигеле поменяли систему отопления, водопровода и канализации, положили наборный художественный паркет, кое-где заменили перегородки, но перекрытия как были, так и остались деревянными. А вот пол на первом этаже был когда-то отделан плиткой, которая пришла в полную негодность. Ступени лестницы, ведущей на второй этаж, оказались сделаны из песчаника. Часть из них отсутствовала, некоторые треснули и покосились, оставшиеся были стерты с ближней к перилам стороны. Косо лежащие плиты на площадках лестницы производили убогое впечатление. Вихров понял, что здесь нужно менять все.

Теоретически можно было положить на пол и на лестницу обычную плитку. Но Митя представил себе первый этаж флигеля, шикарную лестницу с резными балясинами на второй, и его перфекционистское нутро взбунтовалось: что за общественный туалет в лучшей музыкальной школе страны? Делать так делать. Нужен был только мрамор.

Неприятность заключалась в том, что деньги выделили на ремонт в целом, а поскольку это был ремонт, а не реконструкция, все документы шли за подписью самого Вихрова. И задачи строителям тоже ставил Митя. Но идея с мрамором пришла ему тогда, когда ремонт уже начался, и в утвержденной смете ничего похожего не было. Так что никакой мрамор никто, естественно, не заказал, и карту укладки мрамора тоже никто не сделал.

Еще выяснилось, что мрамор просто так, по желанию, не отпускается, поскольку является ценным отделочным материалом строгой отчетности. Кроме того, непонятно, сколько именно квадратов мрамора необходимо, а главное, неизвестно, где его взять.

Хотя Мите, как любому москвичу, было ясно: если где-то в Москве и может быть мрамор, то только в Метрострое.

В последующие годы Вихрову неоднократно пришлось общаться с руководством метрополитена: через некоторое время офисы этой организации приобрели тот лоск, который свойственен офисам всех крупных и богатых компаний. Но в 1992 году до этого было далеко: офис Метростроя хоть и располагался в новом здании над станцией «Цветной бульвар», но внутри больше напоминал районный ЖЭК. Верхняя часть стен была покрашена, нижняя обтянута пленкой «под дерево», а швы посередине стены закрывала так называемая раскладка – дешевая сосновая рейка. На полулежал линолеум, «дышавший» пузырями в разных местах. Все это Митя успел так подробно рассмотреть, поскольку в поисках кабинета директора обошел два безлюдных этажа и только на третьем набрел на табличку с нужной ему надписью.

Покой начальника, как водится, охраняла секретарша. Однако Вихров не встретил в ее лице серьезного препятствия, так как и секретарша, и сам начальник Метростроя Олег Николаевич Родин (как зовут руководителя, Митя благоразумно разузнал заранее) были слегка удивлены: не каждый день к ним на прием приходил музыкант, да еще и руководитель учреждения культуры.

Войдя в кабинет Родина, Митя представился, протянул свою визитку и сел на предложенный стул.

– Неожиданный визит, – начал разговор Родин, крутя в правой руке полученную карточку и вопросительно глядя на гостя. Левой он нажал кнопку селектора:

– Людочка, принесите нам чаю, пожалуйста!

Родин достал свою визитку и протянул Вихрову:

– Слушаю вас, Дмитрий Сергеевич.

За эти несколько секунд Митя успел рассмотреть кабинет начальника Метростроя. На Вихрова пахнуло семидесятыми: у стены за спиной начальника было развернуто стоящее под углом темно-красное бархатное знамя Метрополитена имени В.И. Ленина, чей ярко-желтый профиль был вышит в центре полотнища, по краю которого шла такого же цвета бахрома.

«Ну ничего себе», – улыбнулся про себя Вихров. – «Прямо как у нас в школе когда-то, в красном уголке пионерской комнаты. И шкафы такие же…»

Единственное, что возвращало в сегодняшний день, – это большой портрет Б.Н. Ельцина, висевший сбоку над знаменем.

– Спасибо, Олег Николаевич, что приняли. Вопрос-то, в общем, простой.

– Ну, слушаю тогда, слушаю. У меня к вам как к директору Шуховки тоже будет вопрос… Но сначала вы!

– Понимаете, Олег Николаевич, Шуховская школа развивается, требуются новые площади. А школа-то на Луговке – там, в общем, расширяться довольно сложно. Но недавно мы начали осваивать флигель рядом с основным зданием. И ремонт практически закончили. Но проблема вот какая. Там в главном здании мрамор лежит. И не сразу мы как-то сообразили, но теперь поняли, что флигель этот, как и основное наше здание, непростой, тоже памятник архитектуры. Не хочется его абы как ремонтировать. Да и не дадут это сделать, честно говоря. Но вот мрамор найти для него не можем. Я и подумал, что если кто-то и может помочь, то это только вы.

– Мрамор-то у нас есть, Дмитрий Сергеевич. Но он ведь разный бывает. Вам какой именно нужен? Вы со своими строителями об этом говорили?

– Говорил, конечно, Олег Николаевич. Нам нужно сто тридцать пять квадратов серого империала в коридор и сорок квадратов антика – на лестницу.

– A-а… То есть уже определились, значит, – Родин одобрительно закивал. – Это хорошо, хорошо… Только вот антик хоть сейчас отгрузим, а империал мы вам вряд ли найдем.

Родин остановился и посмотрел на дверь. Вихров машинально посмотрел в ту же сторону – глядя прямо на Митю, в кабинет вплыла секретарша Людочка с подносом. Двигаясь по знакомой ей траектории, она остановилась прямо напротив Вихрова, не отводя от него глаз, опустила поднос на край переговорного столика и стала плавно расставлять цветастую, с золотой каемочкой чайную посуду перед гостем.

«Чайная церемония»

Округлые чашки нарядного дулевского фарфора как нельзя лучше гармонировали с аналогичными формами, которые Вихров заметил в глубоком вырезе темно-синего кримпленового платья, открывавшего свои тайны при каждом наклоне к столу заботливой помощницы. Пока вся эта посуда не была перенесена с подноса на стол – блюдца, чашки, ложки, конфетница, заварочный чайник – и не был разлит густой ароматный чай, деловой разговор продолжаться, естественно, не мог.

– Брехчу могу предложить вместо империала, – громко сказал Родин на секунду раньше окончания чайного ритуала. – Это хоть сейчас.

Вихров поблагодарил девушку за раздачу чая и других «сладостей», но слово «брехча» вернуло его к теме разговора. Он опустил ложечку в чай и стал его помешивать, стараясь не стучать о край чашки. Митя подумал, что учили его неправильным вещам. Вернее, правильным, но не очень нужным для ситуации, в которой он в итоге оказался. Не считая зазорным чего-то не знать, он прямо посмотрел на Родина.

– Олег Николаевич, брехча – это что?

– Брехча, Дмитрий Сергеевич, – это куски ломаного мрамора. Бой, иначе говоря. Он вполне может в дело идти, только его кладут чуть иначе. Считай, мозаикой кладут, кусочками друг к другу – ну, насколько хватает таких кусочков. А потом пустоты заливаются цементом, шлифуются – и получается в целом тоже вполне неплохо. Просто лежать будет не квадратами, как обычно, а такими вот неровными кусочками.

Митя вспомнил, что весь коридор в правом крыле основного корпуса школы был выложен именно такими разнокалиберными кусочками светлого мрамора. Выглядело это довольно убого, как разводы на полинявшей одежде.

– Нет, Олег Николаевич, брехча нам не подойдет. Будет некрасиво, несолидно как-то. Все же памятник…

Родин не удивился и даже поддержал Митин настрой.

– Ну да, и не дело это, конечно, по большому счету… Ладно, погоди секунду, Дмитрий Сергеевич, сейчас я…

Родин поднял трубку пузатого бежевого телефона, стоявшего на столе, и несколько раз прокрутил диск.

– Витя? Родин. Скажи, у тебя империал есть? И много? А куда он у нас… Угу. Ладно, это неважно сейчас. Ты мне скажи, сто тридцать пять квадратов сможешь изъять, чтобы не расстроиться? Да-да…

Добро, дозакажем потом, дело терпит. Ну, давай, я тебе человека пришлю, отгрузишь ему.

Родин повесил трубку.

– В общем, Дмитрий Сергеич, будут у тебя детишки в школе бегать по мрамору, как раньше графья.

Он коротко хохотнул.

– Смотри, листочек напишу тебе – с ним поедешь на наш склад, на Москву-Товарную… Знаешь, где это?

Вихров не знал, но кивнул. Такие мелочи он мог выяснить сам. Не верилось, что у него с первого раза получилось выпросить стройматериалы у совершенно незнакомого человека.

– Вот. Найдешь там Виктора Васильевича, листочек ему дашь – он отгрузит. Только самовывозом, идет?

– Конечно, Олег Николаевич, о чем речь, я начальнику участка сейчас позвоню…

– Вот, правильно. Так. Рассчитываться как с тобой будем?

– Если вы не против, то счет выпишите – заказчик у нас Комитет по культуре, они оплатят. Средства у нас есть. Мрамора вот не было…

Родин усмехнулся.

– Ну вот, считай, мрамор есть. Теперь мой вопрос: а Кисин-то играет еще?

В то время известность выпускника Шуховки пианиста Жени Кисина ширилась с каждым днем – в какой-то момент о нем знал почти любой человек на улице. Кисин стал таким же символом классической музыки, как Спиваков или Ростропович.

– Играет, Олег Николаевич, но в основном уже не у нас.

– Угу. Ну, это да, это понятно – большому кораблю… Слушай, а вообще концерты бывают у вас?

Вихров коротко рассказал о концертах школы в Москве и за границей, не забыв упомянуть «Шуховских виртуозов».

– Олег Николаевич, а вот в следующий вторник у нас будет концерт перед весенними каникулами. Там и оркестр поучаствует, и много других ребят хороших. Зайдете?

Родин просиял.

– Конечно, Дмитрий Сергеевич! С супругой пустишь?

Митя не возражал.

– Ну, добро, тогда увидимся еще. Заодно, кстати, покажешь, куда тебе мрамора столько. Может, еще что посоветую…

Вернувшись в школу, Митя нашел прораба, попросил его выделить грузовик, а на следующий день на этом грузовике и с запиской от Олега Николаевича отправился на станцию Москва-Товарная. Подчиненные Родина отдали материал безо всякой предоплаты и даже без расписок.

Сам Родин пришел на предложенный Митей концерт и еще на несколько следующих, оказавшись именно таким простым, но умным мужиком, каким показался Вихрову с самого начала. Потом он еще заходил в школу не раз.

А мрамор положили так, как и мечталось Мите: розовый, красивый, дорогой – на лестнице, а сероватый с прожилками, что подешевле, – на полу в холлах и коридоре первого этажа.

Стены в коридорах обшили деревянными панелями, шпон у них был из красного дерева, и внешний вид флигеля окончательно стал радовать глаз даже самого придирчивого эксперта, в которого постепенно начинал превращаться Вихров.

Митя было размечтался о том, что еще можно было бы натворить во флигеле, окажись возможным провести там не ремонтные работы, а полноценную реконструкцию, но отогнал от себя эти мысли. Существовали более насущные задачи.

Разговоры с Викторович и другими педагогами сначала его веселили, но сейчас в голову пришла другая мысль.

Конечно, классы во флигеле пустыми не останутся – более молодых педагогов не смутит, что их рабочее место будет в соседнем здании. Зато у них появятся собственные классы – ведь помещений в школе не хватало, особенно с учетом того, что старшее поколение педагогов предпочитало не делиться классом, а брать его на целый день. Но определенный смысл в претензиях к флигелю был.

Митя протянул руку к телефону.

1991–1992 учебный год.

Из отчетов директора Московской специальной

музыкальной школы им. Шуховых

Дмитрия Сергеевича Вихрова

Гастроли оркестра «Шуховские виртуозы» в Японии – 5 концертов.

Список произведений, исполненных оркестром «Шуховские виртуозы» в 1991–1992 учебном году:

Бах И. С.

Концерт для клавира с оркестром d-moll

Вивальди А.

Симфония для струнных C-dur

Концерт для гобоя и струнных a-moll

Концерт для двух гобоев и струнных a-moll

Гайдн Й.

Концерт для виолончели с оркестром C-dur

Концерт для трубы с оркестром Es-dur

Моцарт В. А.

Маленькая ночная серенада

Симфония № 28, F-dur

Концерт № 3 для скрипки с оркестром, G-dur

Концерт № 11 для фортепиано с оркестром, F-dur

Стравинский И.

Концерт для струнного оркестра in D

Сентябрь 1992 года

– Адик, ты эту фразу играешь как попало, без головы. Как вышло – так и ладно! А ее надо выстроить так, как ты ее слышишь, с движением к смысловой ноте, как тебе хочется, чтобы она зазвучала! – Митя жестикулировал и смотрел на ученика, сидевшего за роялем.

Обычно он проводил уроки прямо у себя в кабинете. Класс Вихрова так и оставался небольшим, всего два или три ученика: увеличить его директор Шуховки уже не мог себе позволить из-за хронического дефицита времени.

Иногда Мите казалось, что, занимаясь в основном делами школы, а не собственной исполнительской и педагогической карьерой, в своей жизни он проходит мимо чего-то очень важного. А иногда он ловил себя на мысли о том, что ничего важнее дел школы у него нет. Сомнения по этому поводу не оставят Вихрова даже через двадцать пять лет.

– Дмитрий Сергеевич, я слышу, как мне хочется, но пальцы-то про это не знают, они сами…

– Пальцы… Плечи опусти – свободной рукой и пальцами легче управлять! А кисти наоборот… Нет… Да, вот так.

Митя задумался, сколько раз в жизни слышал совет про плечи от своих педагогов и сколько раз уже дал его собственным ученикам. Правильная постановка – одна из самых важных вещей для инструменталиста. Правда, Гульд вот с весьма странной постановкой, но все равно стал одной из икон современного пианизма.

Ведь правильно поставить ученику руки – лишь одна из задач, которые должен решить педагог. Главное – мозги в порядок привести. А в одиночку сделать это не всегда удается – важна среда, окружение, в котором находится будущий музыкант.

Вот, наверное, что такое русская школа – творческий подход, передача образа, внутреннего содержания музыкального произведения, высокие требования к его техническому воплощению и, конечно, атмосфера, которая формировалась десятилетиями и которую невозможно воссоздать нигде. И вот что такое Шуховка.

В дверь кабинета постучали.

– Так, Адик, давай, на сегодня все… Зайдите!

На пороге появились двое молодых мужчин в драповых куртках.

– В следующий раз приноси мне оба эти этюда и гаммы тоже – технический зачет скоро, ты помнишь?

Ученик с грустью кивнул, взял ноты и начал убирать их в полиэтиленовый пакет.

– Здорово, мужики! – Вихров пожал руки вошедшим. Они были немногим старше директора, но Митя не выглядел на свои тридцать семь, и казалось, что он намного моложе.

– До свидания, Дмитрий Сергеевич!

– Давай, Адик, я тебя в пятницу жду.

Дверь за учеником закрылась.

– Значит, так, я посмотрел ваши предложения…

Пару недель назад Вихров наконец нашел строителей, которые согласились построить переход между основным зданием Шуховки и отремонтированным флигелем.

Весной 1992 года он решил, что флигель и основное здание нужно соединить переходом: педагогам и детям будет удобнее, если во флигель они смогут попадать не только с улицы, но и по внутреннему переходу. А чтобы не загораживать пожарный проезд во внутренний двор, переход нужно было построить на уровне второго этажа.

Поиск строителей занял некоторое время, но в конце концов увенчался успехом. По предварительным прикидкам, за лето можно было управиться, и директор рассчитывал, что переход будет готов к осени.

Десять дней назад строители принесли Вихрову инженерные расчеты и перечень необходимых материалов для строительства. Но Митин характер не позволял ему верить на слово кому бы то ни было, поэтому он оставил бумаги у себя и договорился о новой встрече. А сам снова сел на телефон, нашел по знакомым хороших инженеров, отнес им все эти бумаги и получил независимую оценку и консультации.

– Проходите, проходите, присаживайтесь.

Вихров сел за большой стол для переговоров, строители разместились напротив.

– Мужики, смотрите. В целом все хорошо, но тут на опоры надо бы взять сталь не по триста восьмидесятому ГОСТу, а по 19282, причем которая 10XCHD. Подошвы, я думаю, лучше сделать немного другие – восемнадцать на двадцать два, и лучше, если мы заложим глубину опор на метр пятьдесят. Береженого, как известно… Да. И цемент – это важно. Цемент должен быть…

Вихров крутил листки с представленными расчетами, поворачивая их то к строителям, то обратно к себе. Причем он не заранее выдал строителям написанные рекомендации, а прямо при них ручкой обводил ту или иную деталь или цифру, корректируя их прямо на оформленных документах, ориентируясь при этом на чертежах в буквенной терминологии по вертикальным и горизонтальным разрезам, как в до-мажорной гамме.

Минут за десять он прошелся своей синей шариковой ручкой по всей документации, написав еще в отдельный столбик список исправлений и комментируя его по ходу дела.

Все это время строители хранили гробовое молчание, сосредоточив внимание на кончике Митиной ручки, следя за ней глазами, как за молоточком на приеме у невропатолога.

Закончив выступление, Вихров собрал листы в стопку, постучал торцами бумажек по столу, перевернул на сто восемьдесят градусов и придвинул к обескураженным исполнителям.

Поскольку даже после окончания его презентации строители не проронили ни слова, у Мити возникло ощущение, что он выступил настолько хорошо, что у аудитории – как это иногда бывает на концерте после впечатляющего исполнения – первые несколько секунд нет потребности ни аплодировать, ни кричать «браво», а хочется побыть еще несколько секунд в этой светящейся тишине концертного зала.

От такой неожиданной ассоциации Вихрову стало смешно, и он чуть не прыснул. Но выдавать себя было ни к чему. Без тени улыбки он встал, разыскал на своем столе сигареты и зажигалку. Закуривая, Митя поставил перед гостями вторую пепельницу и выпустил дым. С тишиной уже надо было что-то делать.

– Вот такие пожелания. Как думаете, что это будет по срокам?

Один из строителей поднял брови и скосил глаза на компаньона, как бы спрашивая: «Ты что-нибудь можешь сказать?»

– Ну… Мы, наверное… Мы, в общем, сделаем тогда заново… документацию.

Тембр голоса говорящего куда-то подевался. В этот момент его коллега решил прийти на помощь:

– Нарисуем как следует, с учетом, так сказать, сказанного… Чтобы все чисто там… И по срокам рассчитаем. Мы уже к пятнице все исправим и принесем… набело.

Он аккуратно взял со стола бумаги, провел по ним рукой и встал. За ним поднялся и второй.

– Ну, давайте, ребята, не будем тогда тянуть – к пятнице нужно все решить.

Вихров по-деловому попрощался с каждым из посетителей за руку, и лишь когда дверь кабинета за ними закрылась, радостно заулыбался, вспомнив округлившиеся глаза строителей после его исполнения арии Прораба из оперы «Воздушный переход».

Оставшись один, Митя сел и откинулся на спинку кресла. У него случались хорошие выступления, когда можно было собой гордиться, но сейчас было ощущение, будто он сидит в артистической после удачно проведенного концерта, в котором своим соло уложил наповал самых настоящих профессионалов, выступив так, как никто от него не ожидал.

Ноябрь 1992 года

В кабинете директора Шуховки сидел сравнительно молодой мужчина, державший в руках пластиковую папку с тиснением «Гидроспецпроект». Они разговаривали уже несколько минут.

– А что было бы? – задал вопрос Вихров.

– Ну что было бы? Навернулась бы твоя школа, треснула и развалилась. Митя, это чудо вообще – она давно должна была грохнуться!

Обследование здания, которое Вихров заказывал еще в конце 1989 года, заняло длительное время, а главное, дало очень тревожный результат: здание Шуховки в буквальном смысле трещало по швам.

Результаты исследования говорили о том, что нужно срочно начинать укрепление фундамента. Тогда Вихров еще не очень хорошо представлял себе, как это выглядит, но инженер из фирмы «Гидроспецпроект» по имени Костя, с которым у Мити сразу же установились хорошие отношения, успокаивающе сообщил:

– Нормально все будет. Поставим буроинъекционные сваи – это верняк!

Тот факт, что фундамент школы укрепят не простыми сваями, а буроинъекционными, успокоить Вихрова не мог: что это такое, он не знал, а неизвестности, как правило, опасался. Но Костя помог ему расширить кругозор:

– Смотри, укрепление фундамента методом буроинъекционных свай, – Костя стал рисовать, – абсолютно надежная штука. Вот тут мы с внешней стороны, на уровне нулевой отметки…

– Нулевая отметка – это уровень земли? – уточнил Вихров.

– Да. Так вот, мы там под углом тридцать пять градусов бурим скважину – сантиметров пятнадцать в диаметре. Глубина скважины – где-то метров десять – двенадцать.

«Ничего себе, – подумал Вихров, – как глубоко: почти трехэтажный дом». Костя продолжал рисовать, заштриховывая детали и снабжая чертеж стрелками с надписями.

– В это отверстие в земле вставляем арматуру – это штырь такой длинный – и под давлением заливаем специальный, особо прочный цементный раствор – получается буроинъекционная свая. Такие сваи у тебя вокруг школы будут с шагом примерно в метр. Такие же сваи под углом делаем с внутренней стороны стен. Получится, что все здание окажется как бы в козлах, и это должно приостановить осадку.

Побеседовав с Костей несколько раз и уверившись, что он разбирается в том, о чем говорит, Вихров дал добро на эти работы. Единственное, что он попросил прибавить, – датчики. После окончания работ нужно было как-то удостовериться, работают ли эти сваи и насколько их несущая способность равномерна. Поэтому, выяснив, что установка датчиков и ежемесячное снятие с них показателей способны обнаружить осадку даже всего на сантиметр, Вихров добился их установки. На это требовались дополнительные расходы. Средства были выделены.

Во время работ по укреплению фундамента учебный процесс не останавливали: педагоги и ученики, довольные тем, что из привычного места никуда не нужно переезжать, стоически терпели шум и пыль от бурильной техники, установленной прямо у окон первого этажа. После каждого сверления рабочие перетаскивали технику на метр дальше – шум, гам и пыль начинались по новой.

Работы шли по графику, Костя регулярно заходил в кабинет Вихрова выпить чаю и рассказать, как все движется. Они уже встречались как добрые приятели и могли спокойно говорить не только о работе. Однако тут вдруг Костя зашел в кабинет к Вихрову как-то слишком порывисто. Он, как обычно, спросил чаю, но Митя обратил внимание на манеру его появления, да и выглядел Костя каким-то возбужденным и озадаченным.

Опустив пакетик чая в чашку и находясь к вошедшему спиной, Вихров спросил:

– Чего случилось?

– Ну, ты в рубашке родился!

Начало было многообещающим.

– Понимаешь, ребята мои вчера начали бурить скважину на углу правого крыла школы – тот угол, который в сторону Ленинской библиотеки смотрит. Представил? Просверлили метра три, и бур у них бац – проваливается!

На слове «бац» Костя резко развел руки в стороны, растопырив пальцы, и застыл. Жест, видимо, должен был символизировать неожиданно раскрывшуюся пропасть. Выразительно посмотрев на Митю, он взял из его рук чашку и продолжил: – Хорошо, бур был на тросе – вытащили. Но ты слушай дальше! Стали закачивать в скважину цемент, ну, как обычно, пока он не появится на поверхности, – это значит, полна коробочка и можно вставлять арматуру. Но цемент все уходит и уходит, уходит и уходит, как прорва какая-то: одну машину цемента залили… вторую… Как будто он в реку какую там внизу впадает. В общем, до десяти вечера машины ходили. Ребята мне звонят: «Слушай, Костя, может, мы в какой секретный туннель между Кремлем и Минобороны попали?» Вообще, думаю, атас! Не хватало еще воякам подземный объект бетоном залить – ты же знаешь, тут у тебя в колодцах спецсвязь проложена! Хотя, думаю, если так – давно бы всех повязали. Но вроде нет, тихо… Блин, Митя, мы семнадцать тонн цемента туда залили, врубаешься?

Костя передразнил Митин уклончивый жест и мелко потряс головой в разные стороны.

– Нет, вообще не врубаешься! У тебя все правое крыло здания в воздухе висело! И, судя по количеству закачанного под него цемента, висит оно уже года два, а то и больше. Это чудо вообще… Не сегодня завтра грохнулась бы твоя школа к…

Не снижая эмоционального накала речи, фундаментщик закончил фразу, звучно обозначив пикантное состояние некоей родительницы, к которой на днях должна была провалиться школа.

Несмотря на то что произнесенное словосочетание никак не обозначало адрес, Митя прекрасно понял, что это не просто далеко, а в контексте «грохнулась к» означает именно очень глубоко. Костя замолчал, его победный вид говорил о том, что планетарная катастрофа предотвращена благодаря доблестным действиям его компании. И за такие вещи надо бы налить.

Сама речь и ее кульминация с точки зрения драматургии удались блестяще, но содержание, по мнению Мити, никак не походило на оптимистичную коду.

– Костя, а почему так? – спросил ошарашенный Вихров. Его пронзила мысль: а если бы это действительно произошло, да еще в учебное время, когда школа полна детей? Параллельно он подумал о том, что документы на землю для Шуховки нужны «вчера», и автоматически сделал пометку в раскрытом ежедневнике. Если бы здание рухнуло, Шуховку, конечно, тут же закрыли бы, а затем перевели в другое место, и о возвращении на Луговку можно было бы даже не мечтать.

Но все эти мысли вихрем пронеслись в голове, а первая встала колом, и в сравнении с ней все остальные померкли. Вихров наконец осознал, какой ужас прошел мимо, буквально в двух шагах, и на него как будто холодом повеяло. Митю бросило в дрожь.

Он вернулся к столику налить себе чаю. Руки не слушались, а чашку, чтобы не дрожала на блюдце, лучше было не держать на весу, а поставить на твердую поверхность.

Костя тем временем, уловив по выражению лица Вихрова, что сегодня тут не наливают, отвечал на вопрос.

– …Ну, тут разные варианты есть. Лично я думаю, что, когда метро «Боровицкая» копали, этим строительством геологию холма нарушили… Здесь же все на холме стоит. Это же Луговский холм, ты в курсе? По составу тут пески и карст.

– Карстовые известняки?

– Ага. Как раз на них здание опирается. Они отдельными сегментами лежат. Вот есть обычная известняковая порода, которая лентой лежит: допустим, полтора метра шириной и полкилометра длиной. А карст – он пунктиром: вот тут есть, потом песок, потом опять есть, а дальше опять песок. И для зданий это не очень хорошо: под землей вода идет, но не как в реке, понятно, а медленно, переходя из одного вида почвы в другой. А если на пути этого движения что-то построить, ну скажем, что-нибудь из бетона, то вода будет искать обходные пути. Появятся новые русла этих подземных рек. Вот, видно, метро построили, направление движения воды изменилось – и весь твой песок вместе с ней ушел под «Боровицкую». Грунтовые воды из метро ежедневно тоннами выкачивают, а вместе с ними и песок. Вот тебе и пустоты и семнадцать тонн цемента в них. Кстати, хорошая смесь была, дорогая, М300…

Ночью Вихрову снилось, будто его поставили следить за небольшим – почти игрушечным – домиком из кирпичиков. Домик был очень симпатичный, и Митя решил, что надо бы на всякий случай построить вокруг него хороший забор. Но начать строить этот забор никак не удавалось, потому что его все время разрушали набегающие волны. Они наступали, не останавливаясь, и уже начали вымывать песок из-под фундамента.

Сначала Митя закрывал основание домика руками, потом стал таскать к нему сухой песок с более высокой части берега. А потом увидел, что в домике есть какие-то люди. И тогда он сам упал в песочную жижу, пытаясь закрывать домик теперь уже всем своим телом. Но вода прибывала.

В доме находились маленькие человечки, которые и не предполагали, что их жилье может разрушиться. Несколько раз Митя хотел крикнуть, предупредить человечков о том, что им грозит опасность, идут волны, нужно спасаться, потому что долго охранять их он не сможет…

Вихров напрягался, широко открывал рот, но крикнуть ничего не получалось – голос пропал. Его никто не слышал и не видел, и человечки неминуемо должны были погибнуть.

Посреди ночи Митя проснулся и долго пытался понять, откуда взялась вода – ведь изначально этот домик стоял на абсолютно сухом месте.

Февраль 1993 года

Как только во флигеле начались занятия, Вихров понял, что пространства много не бывает. Казалось бы, в Шуховке не хватает классов. Тем не менее давно работающие в школе педагоги переходить на новое место отказывались. К счастью, классы во флигеле с удовольствием стали занимать молодые преподаватели.

Вихров рассчитывал, что со временем к молодежи присоединится и старая гвардия, поскольку переход между основным зданием и флигелем был практически достроен.

Но однажды, подходя к школе со стороны Большой Воздвиженки, директор остановился взглянуть на инициированное им самим инженерно-строительное чудо. Посмотрев на почти готовый переход со стороны переулка, он медленно прошел под ним на задний двор, повернулся, задрал голову и понял, что стройка не окончена.

Раз уж переход почти существовал – основательный, на качественных опорах, – грех было этим не воспользоваться. В уме у Мити возникла идея: а почему бы не расширить переход в сторону двора? Длина перехода – метров десять, а расширить его можно метров на пять. Большой светлый класс в пятьдесят квадратов очень даже пригодится.

Приложив руку ко рту, он окликнул рабочего, штукатурившего переход:

– Толя!

Рабочий посмотрел вниз:

– Утро доброе, Дмитрий Сергеевич! Как она?

– Порядок! Где мне Юру найти?

Юрой звали прораба.

– Сергеич, он сказал, попозже подойдет, у него дела там какие-то.

– Передай, чтобы, как появится, ко мне зашел.

– Не вопрос, Сергеич!

Через некоторое время в кабинет директора Шуховки зашел прораб.

– Слушай, Юра, – задумчиво сказал ему Вихров. – Смотри, какая мысль у меня. Переход-то этот вы, конечно, здорово делаете. Но я сегодня подумал – а что, если мы к нему еще небольшой объем пристроим? Буквально квадратов пятьдесят… Ну, расширим его в сторону двора?

Юра озадаченно смотрел на директора, а на лбу у него проявились морщины. Даже на него, человека спокойного и бывалого, этот неожиданный поворот посреди утвержденного плана строительства произвел впечатление.

– Чего, бэ, Сергеич? Ну ты даешь, бэ!..

В свою речь между некоторыми словами прораб время от времени добавлял звук «бэ». Произносил он его вполголоса и на выдохе, поэтому было не совсем понятно, то ли это начало какого-то слова, окончание которого не слышно, то ли ему требуется соединительная фонема для следующего, отчего речь его была плавной и интригующей.

– Да можно, бэ, в общем-то… Надо, бэ, только проект сочинить, бэ, на эту тему – но это не проблема, бэ, если деньги есть, бэ, это мы сделаем, нах (в этом месте была употреблена другая фонема). Сергеич, а деньги-то, бэ, у тебя есть?

– Есть-есть, Юра, деньги есть. Ты давай тогда проект делай, принеси мне его к концу недели, и нужно материалы закупать.

Проект был готов вовремя. Митя уже представлял, что это будет класс музыкальной литературы, оснащенный новой современной техникой: большим телевизором, видеомагнитофоном, хорошим усилителем и колонками, чтобы можно было показывать детям всякие оперы и концерты выдающихся музыкантов в записи…

Вихров привычно отнес проект расширения перехода знакомым инженерам, те не выявили никаких огрехов, и Юра получил указание приступить к закупке материалов и воплощению проекта в жизнь.

А Вихров занялся поиском денег. Потому что Юру он просто успокоил – денег на строительство дополнительной площади, которая в два раза превышает сам переход, у него не было. Ни у него, ни у Комитета по культуре. У них, к сожалению, даже нельзя было этих денег попросить, поскольку у Вихрова было только разрешение на строительство перехода, а на сооружение пристройки к нему никакого разрешения не было.

Митя понимал, что идти по официальному пути означало потерять темп. Даже процедура проектирования заняла бы несколько месяцев, а весь процесс согласования документации и выделения средств – не менее года. Но момент был уж очень благоприятный: можно сделать все и сразу. Комитет по культуре и Административная инспекция города при проверке видят, что идет строительство. Разрешение есть? Вот, пожалуйста. И вопросы закончились: ширина, глубина – это уже неинтересно, это проблемы принимающей комиссии. Никому и в голову не придет, что объем выделенных государственных средств может быть в три раза меньше стоимости объемов строительства. Обычно все бывает ровно наоборот.

Митя уже планировал, как он оборудует кабинет музыкальной литературы, какие будут мебель и цвет стен. Идея была отличная, но финансово она была ничем не подкреплена. И тут Вихров вспомнил про своих вертолетчиков.

В стране уже наступило новое время – время невиданных по советским временам свобод и настолько же невиданной нищеты – как государства, так и его граждан. Поэтому руководителям государственных предприятий не возбранялось использовать вверенные им имущественные ресурсы так, чтобы частично облегчить стране заботы по финансированию людей, за ними присматривающих.

Вихров такой возможностью воспользовался, отремонтировав флигель, а две комнаты в нем сдав какой-то фирме по продаже – ни много ни мало – вертолетов. Комнаты располагались напротив туалета, и педагоги заниматься в них совсем не хотели.

Как понял Митя, фирма имела отношение к Министерству обороны. Во всяком случае арендаторы назвались бывшими военными, а представить, что у нас в стране вертолетами могут торговать частные лица, у Мити тогда не получилось.

Проще говоря, Вихров особенно не вникал в то, кому он сдал помещения. Фирм в то время расплодилось немерено, поэтому раз вертолеты – значит вертолеты.

Оказалось, впрочем, что эта фирма была какой-то особой: договор с ней Вихров заключил в марте 1992 года, но сколько с тех пор он ни пытался увидеться с арендаторами, сделать этого не удавалось – комнаты оставались запертыми. Лишь несколько раз кто-то говорил Вихрову, что видел людей, входивших или выходивших из них, однако сами арендаторы с Митей не общались, а застать их он никак не мог.

Тем не менее рассчитывать в этой ситуации можно было только на «вертолетчиков»: других источников дополнительного финансирования у Вихрова просто не было. Поэтому в течение следующих нескольких дней Вихров поставил себе в план регулярное посещение этих помещений. Он аккуратно приходил в недавно отремонтированный корпус и дергал дверные ручки комнат, отданных в аренду. Двери были заперты.

У Мити вошло в привычку заходить во флигель и в буквальном смысле слова ломиться в закрытые двери. Однажды вечером, перед уходом из школы, он автоматически направился во второй корпус для очередной проверки.

Вихров нажал на ручку двери, и она, против обычного, подалась. Он оказался в темноте между дверьми – все классы первого этажа были оборудованы тамбурами для лучшей звукоизоляции – и почувствовал, что в комнате явно кто-то есть. Тогда Митя осторожно приоткрыл вторую дверь.

За столом сидели двое худощавых мужчин с обветренными, чисто выбритыми лицами, их стрижки с короткими висками не скрывали пробивающуюся седину. Несмотря на то что они были в штатском, Вихров узнал в них тех самых бывших военных, которые год назад арендовали у него помещение.

Один из мужчин посмотрел на Митю и встал из-за стола. Пока они сделали навстречу друг другу несколько шагов, Митя заметил, что с тех пор, как он был здесь год назад, ничего не изменилось. Ремонт был почти так же свеж, у окна стояли те же стол и стулья, которые он сам распорядился сюда поставить. Ни шкафа с бумагами, ни каких-то скоросшивателей, офисных причиндалов, ни папок с надписями «Входящие» и «Исходящие» и проч. – ничего этого не было. Из нового были только серый кнопочный телефон «Панасоник» и початая бутылка дорогого французского коньяка. Пластиковая тарелка с дольками лимона и граненые стаканы не в счет.

– О! Директор! Сколько зим! Прости, из головы вылетело, как тебя…

– Дмитрий Сергеевич, – тихо сказал Вихров.

– Митя, значит! Ну да, конечно! Извини. Ты проходи, садись – мы тут как раз…

Мужчина придвинул еще один стул так, чтобы Мите было удобнее оказаться за столом. Его партнер извлек из портфеля стакан и молча поставил его перед Митей – взаимопонимание между мужиками было полное.

– Ты прости, Дмитрий Сергеевич, мы по-походному… – он махнул рукой в сторону Министерства обороны. – Были тут напротив и зашли, вот – неожиданно как-то все получилось.

Митя сел на предназначенный для него стул и посмотрел на слезливые дольки лимона. Во рту появилась слюна. Отставник что-то говорил, а Вихров прикидывал, когда лучше начать разговор о деньгах: сейчас или все-таки сначала придется с ними выпить?

На бутылке было написано Hennessy – хм, можно и выпить, потом проще будет разговаривать.

Говоривший с ним мужчина закашлялся, судя по характерному грудному звуку – от многолетнего курения. Это сбило его с излагаемой мысли, он взял бутылку и разлил коньяк по стаканам.

– Так. Значит, я – Александр Семенович, это, – указал он на сидевшего напротив него, – тезка мой, Сан Саныч. Мы тут по хорошему поводу собрались – так что давайте, братцы, выпьем.

Все трое чокнулись. Военные опрокинули стаканы, и, несмотря на то что объем жидкости значительно превышал глоток, содержимое стаканов удалилось в одно движение.

Митя не ожидал столь радикального отношения к французскому коньяку: он собирался пригубить напиток и поставить стакан на стол, поскольку не любил пить коньяк залпом и к тому же знал, что это считается плохим тоном. Но подумав, что цель его визита не в демонстрации культуры пития, последовал примеру бывалых офицеров.

Мужики не обратили никакого внимания на то, что этюд «повтори за мной» Вихров выполнил на «отлично» – видимо, это само собой разумелось, – закусили лимоном и откинулись на спинки стульев. Митя решил, что пора:

– Александр Семенович, вообще-то я вот зачем зашел…

Александр Семенович усмехнулся.

– Да понимаю я зачем! Небось, думал, что мы на дно ушли? Видишь, старик, время какое? Сложное время! Пахать приходится – мама не горюй. А толку: голову вытащишь – хвост увязнет, хвост вытащишь – голова утопла. Мы вот год пахали…

Митя кивнул, хотя так и осталось неясным, над чем именно так усердно трудились его визави все это время.

– Конечно. Мы тут тоже, в общем. Но вы все-таки год не платили…

Александр Семенович разлил по стаканам новую порцию.

– Знаю, старик, все помню. Но что делать – и Москва не сразу строилась. Не переживай, сейчас все будет. Ну, мужики… – он поднял стакан. Все трое чокнулись и снова выпили залпом.

– Давай, Дмитрий Сергеевич, договоримся так. Обстановка у нас хорошая, но сложная. Все-таки советская… то есть российская авиационная промышленность – это тебе не баран чихнул. Страну просрали, а промышленность так просто не просрешь. Пока. Так что мы тут тебе и деткам твоим приготовили конвертик… Сан Саныч, – обратился он к коллеге, – ты не томи, доставай.

Молчавший до этого Сан Саныч опять наклонился к своему портфелю, но теперь выяснилось, что он носит там не только стаканы. Достав большой конверт, он протянул его Вихрову, неожиданно заговорив тихим уверенным голосом:

– Это для вас, Дмитрий Сергеевич.

Вихров взял в руки конверт. Он был не запечатан, и Митя невольно заглянул внутрь. Да, собственно, конверт был настолько пухлым, что и заглядывать в него не было необходимости – он просто не закрывался: там лежала толстая пачка денежных знаков. Митя раздвинул банкноты – это были немецкие марки, причем не в банковской упаковке, а явно собранные из купюр, уже бывших в ходу.

Митя двумя руками держал конверт. Да нет, не конверт – символический ключ от новенького класса музлитературы, возникшего рядом с переходом между корпусами в буквальном смысле из воздуха. Только как в это поверить?

Вихров поднял голову и посмотрел сначала на Сан Саныча, а потом на Александра Семеновича. Последний поймал его взгляд и не сдержал широкую улыбку:

– Не пугайся, старик. Все по чину, даже больше, чем уговаривались. Ты прости, что затянули, – сам понимаешь, пока все разрулишь…

Митя сглотнул слюну с остатками Hennessy. Он все-таки хотел ясности.

– Александр Семенович, это точно все в счет договора? – спросил Вихров, пытаясь демонстрировать твердость, с одной стороны, и расставить все точки над «i» – с другой.

Военный подобрался.

– Ты, Дмитрий Сергеевич, нас не обижай. Время, конечно, непростое, но мы – люди военные, мы же обещали… И это не тебе, это детям: а детям – значит детям. Тебе, конечно, спасибо большое, что нас приютил. Вошел, так сказать, в положение и помог – но и мы школу твою не обидим. Не пришел бы ты сейчас – завтра мы сами пришли бы к тебе с этим конвертом. Так что не сомневайся. Но сейчас вопрос другой, договориться нам все же надо. Мы задачу свою выполнили, с тобой, видишь, рассчитались… Офис нам здесь больше не нужен, и надо бы нам расставаться. Ты там договор наш закрой как-то так аккуратно, добро?

Коньяк уже начал «доходить» до Вихрова, к тому же он не предполагал, что получит деньги прямо сегодня и проблема с оплатой строительных работ в переходе решится вот так, после двух стаканов Hennessy. Конечно, все это вместе не могло не повысить его настроение.

При этом Митя совершенно не представлял себе, чем занимаются люди, сидевшие рядом с ним, хотя, с учетом полученного конверта, он начал верить, что они, видимо, действительно успешно что-то кому-то продают. Возможно, даже и вертолеты.

В любом случае обстановка становилась все более нереальной. Так что он посчитал необходимым уточнить:

– Аккуратно – это как?

– Аккуратно, – неторопливо ответил Сан Саныч, – это так, Дмитрий Сергеевич, чтобы ни у кого завтра не возникло вопросов, какие у вас отношения были с вашими арендаторами, кто они… Вы курите?

Он выложил на стол из кармана пиджака пачку Marlboro и зажигалку. Потом достал из другого кармана маленькую переносную пепельницу.

Митя до сих пор никогда не видел таких пепельниц и подумал, что на следующих зарубежных гастролях нужно будет купить такую же.

– Спасибо, у меня свои.

Сан Саныч щелкнул зажигалкой и поднес ее к Митиной сигарете. Подвинул пепельницу в его сторону и после этого закурил сам.

– Была аренда – и нет аренды. Все хорошо, претензий ни у кого никаких нет. Ведь у вас нет претензий? – Сан Саныч выпустил дым в сторону окна и посмотрел на Митю.

Митя покачал головой – рот у него был занят вытягиванием дыма из туго набитой отечественной сигареты, а по организму расходилось тепло от импортного коньяка.

– Вот и прекрасно, – уверенно сказал Сан Саныч.

Александр Семенович снова разлил по стаканам коньяк. Все еще раз выпили, после чего Митя поднялся, забеспокоившись: вдруг у Сан Саныча в его волшебном портфеле еще одна бутылка? Тогда от этих парней самостоятельно не уйдешь.

– Пожалуй, я пойду. Дома ждут.

Александр Семенович тоже встал:

– Бывай, Дмитрий Сергеевич. С твоего позволения, мы еще посидим тут…

Он оглядел комнату.

– Вроде нормально все. Да мы и не трогали ничего, – Александр Семенович посмотрел на «Панасоник», стоявший на столе. – Телефончик вот тебе оставим – он нам теперь ни к чему. А ключ от комнаты в двери будет, – военный протянул Мите руку.

– Хорошо, – сказал Митя, пожимая руку Александру Семеновичу. Дойдя до двери, он обернулся и посмотрел на сидящих. Александр Семенович разливал по новой, Сан Саныч нагнулся к портфелю.

– Спасибо, – Митя хотел сказать что-то еще, но понял, что это будет не в кассу.

Александр Семенович взглянул на него, немного приподнял кисть руки и коротко улыбнулся, давая понять, что все прошло и говорить об этом не стоит. А Сан Саныч вытащил руку из своего чудесного портфеля – на этот раз он извлек новый лимон.

Вихров аккуратно закрыл за собой дверь и направился к выходу из школы.

К концу марта 1993 года строителям удалось не только пристроить дополнительный объем, но и закончить в переходе и новом классе отделочные работы.

Во время сдачи «объекта» Вихров, разумеется, сам в сотый раз обошел и переход, и пристроенный к нему класс. Убедившись, что все в порядке, они с прорабом вернулись в директорский кабинет, где Митя протянул Юре конверт. Прораб заглянул внутрь и сказал свое коронное «бэ», только раза в три длиннее, с каждым новым «э» понижая голос и расширяя глаза.

– Бээээээ, Сергеич, это, бэ, что такое?

– Как что, Юра? Ты же спрашивал про деньги. Вот они и есть – и за материалы, и за работу.

– Так я думал, бэ, ты безналом сразу, это, за все переведешь, бэ…

– Бери, бери, Юра, это ваши. И потом, у меня других-то и не будет. Безналом мы вам за сам переход переведем, когда все акты подпишем, не переживай. А это – за то, что пристроили дополнительно, бэ…

Видимо, самым убедительным аргументом для прораба в Митином ответе была последняя фонема. Он расплылся в улыбке, спрятал конверт в карман и, пожав Мите руку, вышел.

Вечером, уходя из школы, Вихров завернул из переулка во двор. Задрав голову, он оглядывал новый переход, пройдя под ним между основным зданием Шуховки и флигелем. Особенно долго он рассматривал окна класса на уровне второго этажа, который внезапно получила школа. Уже на следующий день Митя планировал поставить в класс мебель и в самое ближайшее время оборудовать его техникой для тех самых демонстраций видеоопер и видеоконцертов.

Ситуация показалась ему забавной. Есть класс, в котором будут заниматься дети. Вполне реальные дети во вполне реальном классе. Хотя по бумагам этого класса не существует. И никто никогда не узнает, откуда он взялся, потому что официально на него нет ни проекта, ни сметы, ни отчетности.

Митя обернулся. Ему показалось, что воздух неожиданно потеплел, откуда-то заструился свет, и в глубине двора он смог рассмотреть людей, сидевших к нему спиной на деревянных скамейках. Чуть дальше, под навесом, располагалась довольно большая сцена. На ней сидел пианист за роялем и еще несколько музыкантов. Их ярко освещенные лица показались Мите смутно знакомыми, но точно понять, кто они, он все же не мог.

Звук доносился до него будто через вату, так что узнать музыку тоже не получалось. А главное, до сих пор такие покрытые шатром сцены опен-эйр, то есть установленные на открытом воздухе, он видел только на видеозаписях концертов западных рок-звезд. На заднем дворе Шуховки ничего подобного возникнуть сейчас никак не могло.

Митя сделал шаг в сторону скамеек и сцены, но видение растаяло, и реальность внутреннего двора с обшарпанным задним фасадом школы, жилым семиэтажным зданием в трещинах и сараем Минобороны, разрисованным граффити, снова обступила его.

Какое-то время Вихров еще стоял, задумчиво всматриваясь в темный вечер ранней московской весны. Похолодало.

Апрель 1993 года

В кабинете Вихрова раздался стук в дверь.

– Зайдите! – привычно крикнул Митя, не поднимаясь из-за стола.

Посетители случались разные, встречать требовалось не каждого, а когда без предупреждения заходят незнакомые люди, то и вообще скакать ни к чему: может, они пришли что-то продать – такое бывало, – так их можно развернуть к выходу, не вставая.

Митя взглянул на входящих – в этом случае было что-то другое. В кабинет зашла женщина средних лет с цепким взглядом и кожаным портфелем. Следом шел молодой человек в куртке, в руках у него был плащ – судя по цвету, он принадлежал его спутнице.

Юноша встал у двери, расставив ноги, будто охранник, а женщина уверенно подошла к директорскому столу. Эта диспозиция показалась Мите странной. Судя по всему, женщина была главной.

– Слушаю вас, – Митя встал и изобразил приветливость.

– Дмитрий Сергеевич, если не ошибаюсь? – обратного дружелюбия не последовало.

Митя насторожился и кивнул.

– Мы из КРУ. Пришли провести проверку прошедших во флигеле ремонтных работ.

Если бы Митин внутренний слух транслировал наружу возникающие в нем звуки, все бы услышали распевный присвист. Как расшифровывается КРУ, Митя знал – контрольно-ревизионное управление. Судя по лицам, намерения, по крайней мере у женщины, были серьезные. Для Вихрова это была первая проверка его деятельности как директора Шуховки. Варшавский ни о чем подобном ему не рассказывал.

Тем не менее как себя вести с проверяющими, Вихров приблизительно знал. Во время его работы замом Варшавского в школу приходила какая-то проверка из Управления культуры, и все бегали с высунутыми языками уже за день до ее прихода. Что именно проверяли, он не помнил, но обхаживали проверяльщиков усердно: кивали и улыбались в нужное время, и стол накрыли, и с собой – «Ну, что вы, что вы, ха-ха…» – снабдили сумкой.

Глядя на вошедшую дамочку, Митя в долю секунды уловил, что она ждет от него похожего «правильного» приема, а молодой ассистент был у нее на подхвате – мог не только подержать папки с документами, но и сумки помочь поднести, если что.

Вторая доля секунды ушла у Вихрова на то, чтобы решить, что с ним этот номер у них не пройдет – дырку от бублика они получат, а не «прием с леденцами». Да и вообще, с какого перепуга он должен тратить время на эту парочку?

– Вы присядете или сразу пойдете смотреть? – махнул рукой Митя, одновременно предлагая даме стул, а стоящему у дверей молодому человеку – место на диване около стены. Молодой человек кивнул и остался стоять, а дама заняла стул с видом хозяйки положения. Митя отметил этот нюанс и подумал: «Черт, действительно пахнет потерей времени… Ну а, собственно, почему я должен в этом участвовать? Это же не моя – их работа».

– Там все открыто – пожалуйста, смотрите… Кстати, а что вы будете проверять?

– А мы уже мельком прошлись и знаем, что проверять, Дмитрий Сергеевич. Вы не могли бы нам предоставить документы по ремонту: договор, акты выполненных работ, метраж и карту укладки мрамора?..

Ремонт во флигеле закончился всего пару месяцев назад, и далеко убрать документы Митя не успел. Он сел и, повернувшись в кресле, выдвинул один из ящиков стола, нащупал в нем нужную папку, вытащил и передал ее сотруднице КРУ.

– Пожалуйста… Простите, как ваше имя-отчество?

– Инна Муратовна, Меньшикова, – дама раскрыла портфель и достала несколько бланков. – Поскольку это официальная проверка, я сейчас вам оставлю бумагу – кто пришел, зачем…

Инна Муратовна Меньшикова

Заполнив бланки, Инна Муратовна передала их Мите. Он просмотрел бумаги, сказал «хорошо» и еще раз сообщил, что флигель открыт и в полном распоряжении неожиданных посетителей. «Зачем им карта мрамора?» – подумал Митя.

Каэрушников не было часа полтора. Вернулись они в кабинет Вихрова явно довольные.

– Все хорошо? – спросил Митя.

Лицо у Меньшиковой было розовым, в нем появилась какая-то дополнительная энергия. Она победно смотрела на Митю. Он принял это за добрый знак. Неопытный в начале своего директорства, Вихров еще не знал, что радость чиновника, решающего твой вопрос, как правило, означает, что вопрос решен не в твою, а в его пользу.

– Что же, Дмитрий Сергеевич, ремонт вы сделали очень даже неплохо, но есть один момент.

Митя неуверенно улыбался и с интересом ждал продолжения.

– Вот тут у вас по документам уложено сто тридцать пять квадратных метров серого мрамора. Мы произвели контрольные обмеры, и выходит, что на пол легло сто шестнадцать квадратов.

Если бы во флигеле происходила реконструкция, то по закону Митя не имел бы доступа к ее финансированию – этим бы занимался заказчик, выбранный Комитетом по культуре. Заказчик получал бы госсредства, рассчитывался с исполнителями и нес полную ответственность за расходы. Но поскольку во флигеле всего-навсего делался ремонт, то все финансовые документы шли за подписью директора школы. Таким образом, все претензии по неправильному расходованию средств и любым другим выявленным нарушениям автоматически адресовались Вихрову. Митя задумался.

– Ну и что?

– Что значит «ну и что», Дмитрий Сергеевич? Даже если мы отнимем три процента – норма на бой – то у вас должен лежать сто тридцать один квадратный метр, а у вас, я говорю, мы только что обмеряли – сто шестнадцать. Вы вообще в курсе, что мрамор – это материал строгой отчетности? Поясните, пожалуйста: где еще пятнадцать квадратных метров мрамора?

Мите пришло в голову, что начальник Метростроя Родин относился к мрамору не в пример проще, чем инспектор КРУ Меньшикова, но речь сейчас шла не о Метрострое.

– Интересно, Инна Муратовна, а куда они могли деваться? Я эти ящики с мрамором сам, лично привез, разгрузил, пересчитал, а потом даже стоял и смотрел, как его укладывали. Мне просто интересно было, как мрамор кладут, – я не видел никогда.

– Я не знаю, где вы стояли, откуда привезли и на что смотрели, но я вижу, что по актам у вас оплачено одно, а на деле у вас мрамора гораздо меньше.

– И что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что это нарушение и, если вы не проясните, где недостающая часть, у вас будут серьезные проблемы.

Митя обратил внимание на то, что молодой человек, с которым вернулась Инна Муратовна, был как-то подчеркнуто безмятежен, перекладывал плащ с руки на руку, вертел рулетку, поглядывая то на нее, то на свою хозяйку прозрачными глазами – ситуация ему виделась в радужном свете: явная недостача, но не такая уж крупная. На серьезное нарушение не тянет, но выхода у директора нет, поэтому дело явно пахнет его неформальным взносом в пользу строгих борцов с расхитителями из КРУ.

Однако Вихров, хоть происходящее отчасти и выбило его из колеи, был абсолютно уверен в невозможности описанной каэрушниками ситуации. В конце концов, он действительно видел своими глазами, что весь привезенный мрамор был уложен, ну, разве что за исключением боя и нескольких плиток. Но чтобы пропало пятнадцать квадратов… Черт, это же примерно три ящика…

Митя чуял какой-то подвох, но какой? Где? Доверять этой парочке нельзя – уж больно они денег хотят. Он решил потянуть время, пока нужная мысль не придет в голову.

– Подождите, да этого быть не может! Во-первых, я действительно смотрел, во-вторых, не только смотрел, как его клали, – я смотрел, как его резали алмазной пилой на станке, видел, какие остатки…

Меньшикова вздохнула.

– Дмитрий Сергеевич, мы, естественно, остатки тоже посчитали – это три процента боя относительно общего количества материала, и я вам говорю цифры уже с вычетом этих трех процентов. Вы не понимаете?

Нужная мысль не приходила, Митя открыл новую пачку сигарет, посмотрел на нее и машинально вытащил прикрывающую фильтры серебряную бумажку, которая, как показалось Мите, была немного больше, чем площадь картонной выемки, которую она закрывала, поскольку часть ее была не видна за стенками пачки. «Оба-на!» – подумал Митя и убрал сигареты обратно в карман рубашки.

– Инна Муратовна, а вы ту часть пола, которая под лестницей, там, на первом этаже, считали?

Меньшикова покивала.

– Знаете что – а пойдемте-ка померяем еще разок вместе?

– Дмитрий Сергеевич, мы этим занимаемся каждый день, и если вы думаете…

– Я совершенно ничего не думаю – мне теперь просто самому интересно, как это за два месяца может произойти утруска уложенного мрамора на пятнадцать квадратных метров.

Поднявшись из-за стола, Митя подошел к молодому человеку. – «Разрешите?» – вынул у него из рук рулетку и решительно двинулся к двери. Тот удивленно посмотрел на Меньшикову, но она направилась вслед за Вихровым. Инна Муратовна была готова потратить еще некоторое время перед тем, как перейти к деловому разговору с директором Шуховки о путях выхода из его плачевной ситуации.

В коридоре флигеля Митя попросил у Инны Муратовны листок с обмерами и стал с рулеткой ползать по полу от стены до стены. Наконец он поднялся на ноги, сверяя цифры на взятом листке со своими.

– Так. Ну давайте… – Вихрова трясло от негодования, и в его голосе появились металлические нотки. – У вас ширина коридора от плинтуса до плинтуса сто восемьдесят сантиметров?

Митя указал карандашом на цифру в листке подсчетов каэрушников. Они кивнули.

– А теперь смотрим внимательно!

Он сдернул рукой плинтус, отогнул наличник, закрывавший косяк двери, открыв край декоративной панели и деревянную обрешетку, на которой панель крепилась к стене, постучал рулеткой по мрамору, который лежал и под плинтусом, и под панелью с обрешеткой до самой кирпичной стены, и продолжил:

– Значит, сто восемьдесят сантиметров, говорите, ширина? Теперь считаем, какая она на самом деле, – Вихров стал мерять деревянные изделия. – Плинтус – шесть, панель с бруском обрешетки – восемь, всего четырнадцать сантиметров. И это еще с каждой стороны коридора! То есть всего двадцать восемь. Теперь остается эту ширину, которую вы не заметили, умножить на длину всего коридора. Правильно? Правильно. Какая длина по чертежам? Смотрим… Ага, тут сумма тридцать один, а тут – двадцать девять метров. Вот, всего шестьдесят метров погонных. У вас вроде был калькулятор – не могли бы вы умножить шестьдесят на ноль, запятая, двадцать восемь?

Вздохнув, молодой человек достал из кармана куртки калькулятор и начал считать. Ситуация оказалась более нервной, чем предполагали и он, и его начальница, поэтому считалось плохо.

Вихров размышлял вслух:

– Шестьдесят умножить на три будет сто восемьдесят, минус один знак – восемнадцать, и еще отнять один и два – потому что умножить нужно было не на три, а на два и восемь… Должно быть где-то шестнадцать и восемь квадратных метров.

Инспектор Меньшикова в ожидании результатов напряженно смотрела на оруженосца, как абитуриент на секретаря, оглашающего баллы приемных экзаменов. Что-то ей подсказывало, что она не прошла по конкурсу и уже подсчитанные сладкие леденцы от директора Шуховки тают на глазах, а не во рту.

Применив несколько способов подсчета, ассистент Меньшиковой беспомощно посмотрел на руководительницу. Он повернул табло калькулятора в ее сторону, не решаясь произнести новые цифры вслух – теперь у него получалось, что мрамора положено почти на два квадратных метра больше, чем указано в документах.

Вихрову стало даже как-то неудобно, что он посадил в лужу свою первую комиссию… Он протянул листок с обмерами обратно инспектору:

– Возьмите. Вы знаете, мне работать надо – давайте вы у себя в конторе все аккуратно подсчитаете, чтобы нам друг друга не задерживать. Но мне кажется, что у нас тут все в порядке.

Затем он осторожно снял у растерянного юноши с руки плащ – «Разрешите?» – и любезно помог одеться даме, которая в недоумении еще продолжала смотреть в мраморный пол широко раскрытыми глазами.

Проводив расстроенных сотрудников КРУ до двери школы, Вихров вернулся в кабинет и наконец-то удовлетворенно закурил.

Август 1993 года

Для учеников любой школы учебный год начинается 1 сентября. А вот администрация и преподаватели работать начинают недели на две раньше. Но в этот раз Вихров даже не заметил, как закончился один учебный год и начался другой: почти все лето он провел в общении с историками и архитекторами из «Спецпроектреставрации».

Общение оказалось плодотворным – он наконец получил историческую справку о здании Шуховки, заказанную еще в 1989 году. Держа в руках результаты этой работы, Митя в очередной раз задумался: угораздило же его стать директором школы, расположенной в старинном особняке, да еще и в центре такого города, как Москва.

По исторической справке выходило, что построенное в XVIII веке здание Шуховки было главным, а перед ним по краям участка, как и положено для усадеб того времени, стояли два флигеля, торцами смотрящие на Луговку. Сейчас же все пространство перед основным зданием занимал сквер, в центре которого стоял памятник одному из революционных деятелей, военачальнику Красной армии.

Авторы исследования сообщали, что документов на этот счет сохранилось мало, но тем не менее строения перед особняком точно были. Этот факт не давал Мите покоя – несмотря на недавно освоенный преподавателями и учениками флигель, расположенный за школой, помещений все еще очень не хватало, и директор продолжал ломать голову, пытаясь изобрести, откуда их взять.

Историческая справка, с одной стороны, давала надежду на то, что разобранные когда-то флигели, составлявшие с особняком один архитектурный ансамбль, можно построить заново – восстановить, так сказать, историческую справедливость. С другой стороны, Митя не только не представлял себе, как это возможно сделать, но даже и не знал, с чего начать, – в консерватории его этому не учили.

В итоге он не оставил в покое архитекторов «Спецпроектреставрации» до тех пор, пока не выяснил, какие последовательные шаги нужно предпринять, чтобы в конце концов построить эти здания.

Внешний вид главного дома и флигелей в XVIII веке

Флигели XVIII века стояли перед главным домом усадьбы

Если где-то в глубине души Митя и надеялся, что сделать подобное будет нетрудно, то ответ на корню загубил ростки такой надежды. Выходило, что нужно: а) продолжить поиск документов в архивах, б) провести на месте раскопки, которые подтвердят (а может, и не подтвердят) наличие фундаментов там, где раньше стояли здания. Если раскопки наличие фундаментов подтвердят, то нужно: в) готовить предпроектные предложения, г) проходить регламент архитектурного совета города, д) добиваться разрешения на соответствующее использование земельного участка. Но и это было бы только началом.

Если по всем этим пунктам будут приняты положительные решения, нужно будет заказать проект, подготовив под него техзадание, которое должно соответствовать запросам школы и технико-экономическим показателям этих зданий. А для создания проекта уже нужны серьезные деньги, которые должен выделить не Комитет по культуре, а мэрия, для чего должно быть подготовлено и выпущено соответствующее постановление, на основании которого средства должны быть учтены в плане…

Беседуя с историками, Вихров автоматически делал пометки в блокноте, фиксируя полученную информацию. Параллельно он думал о том, что, хоть все это и необходимо будет сделать, есть одна вещь, которая способна перечеркнуть все предпринятые усилия.

Несмотря на то что Шуховка занимала свое здание в течение десятилетий, она находилась там на птичьих правах: школа не располагала полным пакетом документов, подтверждающих, что и здание, и земля, на которой оно стоит, принадлежат именно ей.

Отложив листы с историческими изысканиями, Вихров взглянул в окно. Ему нужны были документы на эту землю. Да, и в том числе на сквер. Флигели-то стояли по краям его территории – справа и слева.

1992–1993 учебный год.

Из отчетов директора Московской специальной

музыкальной школы им. Шуховых

Дмитрия Сергеевича Вихрова

Гастроли оркестра «Шуховские виртуозы» в Мексике – 6 концертов.

Список произведений, исполненных оркестром «Шуховские виртуозы» в 1992–1993 учебном году:

Бах И. С.

Концерт для двух скрипок с оркестром d-moll

Концерт для гобоя и скрипки с оркестром d-moll

Бах И. К.

Концерт для виолончели с оркестром c-moll

Беллини

В. Концерт для гобоя и камерного оркестра Es-dur

Вагензейль Г. К.

Концерт для арфы и струнных G-dur

Вивальди А.

«Времена года», четыре концерта для скрипки и струнных: «Весна», «Лето», «Осень», «Зима»

Концерт для скрипки и струнных e-moll

Концерт для гобоя и струнных a-moll

Симфония для струнных C-dur

Гайдн Й.

«Семь слов Спасителя на кресте», оратория для солистов, хора и оркестра

Концерт для скрипки с оркестром C-dur

Гендель Г. Ф.

Concerto grosso, ор. 6 № 12, h-moll

Моцарт В. А.

Симфония № 28, F-dur

Маленькая ночная серенада

Стравинский И.

Концерт для струнного оркестра in D

Телеман Г. Ф.

Концерт для гобоя и струнных f-moll

Концерт для гобоя и струнных B-dur

Форе Г.

«Маски и бергамаски», оркестровая сюита (фрагменты)

Реквием (фрагменты)

Сентябрь 1993 года

Перестройка и последовавшие за ней события 1991 года принесли в страну не только свободу, не только нищету и неуверенность и не только развал всех казавшихся незыблемыми основ. В то время людей еще и, можно сказать, разрывало от новой и неожиданной информации.

Во время перестройки жители СССР жадно поглощали новости о сталинских репрессиях и другие внезапно открывшиеся сведения о событиях многолетней давности. Чуть позже большой популярностью стала пользоваться информация об интимной жизни. А потом наступило время духовной революции. Одновременно со снятием запретов на посещение храмов выяснилось, что существуют и различные альтернативные духовные практики.

Религией Вихров не особенно интересовался, а вот экстрасенсорику уважал и даже открыл в себе в этом смысле некоторые способности. Несколько лет спустя он сменит хобби, так как поймет, что есть вещи, которыми не стоит чересчур увлекаться, если ты планируешь достаточно долго оставаться в здравом уме и твердой памяти. Но в то время его увлечение оставалось просто увлечением, хотя и приносило время от времени вполне ощутимые результаты.

Например, Вихров вспомнил, как зимой – в разгар того, что в нашей стране до сих пор принято называть отопительным сезоном, – в Шуховке прорвало трубу отопления. На улице было не так уж холодно, всего-то минус десять градусов. Но если прорывает трубу, то отопление в здании отключают и работать, а тем более учиться в нем становится, мягко говоря, некомфортно.

Ответвление от магистрали городского теплоснабжения входило в основное здание школы со стороны Воздвиженского переулка и шло, естественно, в подвал. К тому времени работы по укреплению фундамента Шуховки были завершены, и в подвале даже был сделан какой-никакой косметический ремонт. Но трубы, несущие тепло, были старыми.

Когда Вихров обнаружил, что батареи в здании холодные, он первым делом подумал, что вышел из строя бойлер – агрегат, распределяющий тепло по всему зданию. Спустившись вместе с завхозом в подвал и проверив датчики, он понял, что ситуация не так проста. Давление в бойлере сильно просело. К тому же в подвале было необычно жарко и влажно, по стенам стекал конденсат.

Другого выхода, кроме как закрыть подачу горячей воды в школу из городской теплотрассы, Митя не увидел. Вызвав аварийку и дождавшись приезда бригады ремонтников, Вихров вместе с рабочими проследовал в тепловую камеру, находившуюся в подземном бункере рядом со школой, и лично присутствовал при торжественном перекрытии заглушки. После этого директор и аварийщики вернулись в подвал.

Коридор в подвале был узким, длиной около шестнадцати метров. На полулежала плитка, под плиткой – цементная стяжка, под цементом – бетонный канал и в нем – трубы с горячей водой.

– Ну, чего, ребята, – спросил Митя, – нужно вскрывать? Компрессор будете вызывать?

Чтобы добраться до труб, необходимо было раскурочить всю плитку и весь бетон в подвале. Митя понимал, что вместе с работой и выносом мусора вся эта операция может занять не один день. И это при том, что прорыв трубы, или свищ, как его называли ремонтники, наверняка был только в одном месте – но где именно, сказать, конечно, было нельзя.

Поэтому вариантов оставалось только два – либо начинать долбить пол с одной стороны подвала до другой, либо наоборот. А для этого в любом случае нужен был компрессор с отбойными молотками.

– Ну да, – ответил один из рабочих. – А какие тут еще варианты?

Митя покивал головой.

– А сколько нужно времени, чтобы вскрыть тут все?

– Дня два, я думаю. Может, и три.

– А потом?

– Потом трубу менять – еще день где-то.

– Угу, – согласился Митя. – А потом заливать это все обратно, потом пока высохнет, и потом еще плитку класть…

– Ну нет, этого мы делать не будем. Наше дело – трубу сменить, а остальное вы уже сами…

Митя представил себе холодную школу, в которой на время замены трубы – считай, неделя – остановятся занятия, раскуроченный подвал, в котором снова придется делать ремонт, если деньги на такой ремонт удастся получить быстро… Перспектива рисовалась довольно печальная. Вихров обхватил рукой подбородок, подперев локоть другой рукой.

– Давайте так сделаем. Сейчас чего уж тут… Давайте лучше завтра утром тогда это все…

Рабочие оживились. Приехали они примерно в одиннадцать часов вечера – теперь на часах было почти двенадцать, и начинать работать в ночь им, конечно, совсем не хотелось.

– Можно и завтра. Мы заявку передадим – другая бригада приедет. Уже сразу с отбойниками и компрессором.

Отпустив рабочих, Митя зашел в кабинет, взял рулетку с фломастером и вернулся обратно в подвал. Он начал измерять пол в коридоре, под которым шла тепловая труба, отмечая фломастером на стене каждый метр. Получилось двенадцать рисок от торцевой стены подвала до входа в бойлерную. Поднявшись в свой кабинет, Митя сел за стол, взял лист бумаги в клеточку и стал чертить.

Вот у нас длинный коридор подвала, тут торцевая стена, через которую труба в него входит из городской камеры, где стоит задвижка – ее закрыли. Дальше… Вот труба идет по коридору.

Митя стал вести прямую линию по центру подвала и делать на ней риски, отсчитывая по пять клеточек на условный метр, – бумаги не хватило. Вихров почесал голову, встал, взял лист в два раза больше и начал все заново. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Двенадцать. Тут труба поворачивает в бойлерную…

Он покачался в кресле, закурил и стал внимательно вглядываться в рисунок. Докурив, не отрывая взгляда от рисунка, стал тереть ладони. Ощутив тепло, занес ладонь правой руки над рисунком в том месте, где труба входила в здание школы. Воображая себе заложенную под пол трубу, медленно повел руку вдоль нее в сторону бойлерной.

Митя пытался почувствовать изменения пространства во взаимодействии ладони с воображаемой трубой. Один, два, три… На риске под номером 6 пространство изменилось. Он приостановился, а потом повел руку дальше – ощущения стали как в начале. Митя повторил этот процесс еще два раза, и каждый раз на шестиметровой отметке ощущал изменения.

Потом Вихров спустился в подвал. Тусклый свет лампочек бросал на пол сразу несколько теней от его фигуры. Директор Шуховской школы прошел вдоль стены до шестой риски, отмеченной недавно его рукой, остановился и фломастером поставил на этом месте жирный крест. После чего вернулся наверх, выключил свет в подвале и уехал домой.

Утром, к моменту приезда новой бригады ремонтников, Митя уже снова был в школе. Когда рабочие затащили в подвал оборудование, он сказал: