Вы не авторизовались

Нескончаемый белый свет бесплатное чтение

Скачать книгу

* * *

Предисловие

В сборнике «Нескончаемый белый свет» я принципиально решил не выпускать смешные и матерные стихи. Тут все по-серьезному. Это стихи с 2008 по 2024 год – от жуткой мистики через лирические драмы к специальной военной операции. Это стихи, которые вошли в сборники «Красное, черное, белое и нечто совершенно иное» (2021), «Как мертвый Лимонов» (2022) и «Под музыку Вагнера» (2023), а также совершенно новые и не вошедшие ни в одну из книг.

Получилась своеобразная поэтическая биография. То есть, если хотите узнать, кто я вообще такой, – эти стихи обо всем расскажут лучше, чем любые статьи и интервью. Признаюсь, собирать старые тексты и кататься по волнам памяти было интересно. Тут много личного, много мрачного, много очень мрачного.

Фраза «нескончаемый белый свет» неоднократно звучит в моих стихах, а сам образ – еще чаще. Поэтому выбор названия был очевиден. К тому же, это немного похоже на названия альбомов группы «Гражданская Оборона», которая вдохновляла и согревала меня абсолютно всегда.

Я решил не делить стихи на периоды несмотря на то, что с весны 2022 года мои тексты по большей части посвящены специальной военной операции на территории бывшей Украины. Поддерживать свою страну и свою армию – нормально и совершенно естественно для гражданина страны.

К чему всех и призываю.

Приятного чтения, дорогие товарищи!

Метаморфозы

Пустой трамвайчик завершил девятый круг,
Пустой трамвайчик познаёт свой личный ад.
Сегодня ночью разноцветный Петербург
Вдруг превратится в черно-белый Ленинград.

И побегут по рельсам черные коты
Лиловых бабочек на улице ловить.
И мы научимся не падать с высоты,
И мы научимся как следует любить.

И я увижу на твоем лице испуг,
И ты рассердишься – но я не виноват,
Что исчезает твой осенний Петербург
И превращается в блокадный Ленинград.

Когда мы заново научимся ходить,
Когда мы заново научимся дышать,
Трамвай не сможет нас на рельсах задавить,
А мы не сможем от трамвая убежать.

Когда послышится трамвайный перестук,
Мы, словно бесы, совершим с тобой обряд,
И этой ночью безнадежный Петербург
Вдруг превратится в бесконечный Ленинград.

Холодный дождик нарисует на окне
Седого мальчика и красного коня.
Мы с ними встретимся когда-нибудь во сне,
А им приснится, будто встретили меня.

И вот теперь мы начинаем первый круг.
Произнеси веселый тост и выпей яд!
Сегодня ночью черно-белый Петербург
Вдруг превратится в разноцветный Ленинград.

Сентябрь 2008 г.

Когда проснулся Ленин

Когда проснулся Ленин, все исчезло.
Сначала отключился интернет,
Затем умолк на кухне телевизор,
Заткнувшись разноцветной паутиной.
В соседнем доме выключился свет.

Прошла минута – и исчез мой кот,
Свернувшийся клубочком на диване.
Исчез диван, за ним исчезло кресло,
И стрелки на часах остановились
На цифрах 19:23.

Все стало тихо – тише, чем во сне.
Открыв окно, я не увидел неба,
И небо не увидело меня.
Когда проснулся Ленин, мы заснули
И больше никогда не просыпались.

И было так: когда проснулся Ленин,
Исчезли улицы, машины и дома.
Исчезло солнце – стала темнота.
Исчезла темнота, осталась ночь.
Исчезло все. Остались только мы.

А мы – не люди. Мы – лишь силуэты
На серой облупившейся стене,
Которая вот-вот сейчас исчезнет.
Возьми же мою руку. Мы пойдем,
Пойдем туда, где Ленин еще спит.

Пойдем туда,
где Ленин
не проснулся!

И было так: мы шли по Ленинграду
По снегу, под которым нет земли,
Проваливаясь в черную Неву,
Где нет воды – лишь едкая прохлада.
Куда нас только черти завели!

И было так! Когда проснулся Ленин,
Когда он окончательно проснулся,
Мы поняли: пора ложиться спать.
Легли на снег – уже на петроградский, —
Обнялись и увидели —
нас нет.

И было так: когда проснулся Ленин,
Исчезли дни, часы, недели, годы,
Исчезла память и исчезла смерть.
Исчезло 19:23.
Затем исчезли даже наши тени.

«И было холодно: не топят кабинет…»

И было холодно: не топят кабинет.
И затекла рука, и режет лампа
Сощуренные сонные глаза.
Такой неясный непривычный свет.
Такие мутные расплывчатые мысли.

«Дурацкий сон… Проспал всего лишь час,
Но надо приниматься за работу».
Протер глаза, прищурился и встал.

И было двадцать третье октября
Последнего – семнадцатого – года.

Январь 2009 г.

Девятый сон

Мы поедем с тобой на машине с двумя рулями
Вдоль железной дороги, облепленной фонарями.
Фонарями, как мухами, пальцами и цветами,
Вдоль дороги, прокуренной старыми моряками
Мы поедем с тобой на машине с двумя рулями.

Мы поедем с тобой через горы, леса и пашни,
Через диких людей, сквозь толпу вавилонской башни,
Через диких зверей, о которых слагали басни,
Мы проедем с тобой через место стрелецкой казни.
Мы поедем с тобой на машине с двумя рулями
Через горы, леса, водопады, огни и страхи.
Будем пыль высекать из камней и носить папахи.
Будем заживо прятать в ладонях слепые бельма,
Чтобы их не сожгли стробоскопы святого Эльма.

Мы поедем домой на машине с двумя рулями,
И никто никогда не узнает, что будет с нами.

И тяжелый рогатый поезд по рельсам скачет,
Громыхает копытами, стонет, рычит и плачет.
Он совсем еще мал, он боится – утонет мячик.
Он бежит нам навстречу, не зная, что это значит.
Он бежит нам навстречу и знает – имеет право.

Мы поедем домой на машине с двумя рулями
И никто никогда не узнает, что будет с нами.
На железной дороге тебе улыбнусь лукаво
И затем поверну налево, а ты – направо.
Чтобы нас не сожгли стробоскопы святого Эльма,
Чтобы нас не увидели наши слепые бельма.

Июль 2009 г.

Возможно, об этом писал Лавкрафт

Возможно, об этом писал Лавкрафт, когда ему снились рыбьи
Глаза, по которым он мог учить язык добиблейских библий.
Возможно, об этом ему тогда шептали они, ощерясь
Огромными ртами, – и он писал, пока не сводило челюсть,

Возможно, об этом. О том, что здесь опять наступает осень
По правилам тех, кто извечно был не жителем и не гостем.
О том, что пора, и пора давно увидеть свою природу,
И каждую осень мой город вновь уходит со мной под воду.

Дождливые щупальца ищут нас, в песок закопавших лето, —
Поймать, наказать и залить глаза прозрачно-зеленым светом,
И нас заливает, и нас несет, у нас вырастают жабры,
И в мутной воде остается лишь забыть свой домашний адрес,

И город становится вновь собой. Он – бог, он желает жертву.
Пустые трамваи уже плывут ржавеющим брюхом кверху
Над детской площадкой, над школой, над подернутым илом Невским,
Над скользкими парками, где гулять не хочется, да и не с кем.

Иди и смотри, ползи и смотри, лежи и смотри, плыви и
Смотри, как, укрывшись в своих домах, несмело молчат живые
О чем-то, о чем не писал Лавкрафт. Возможно, о прошлом лете,
Которого не сыскать на всем прозрачно-зеленом свете.

Сентябрь 2009 г.

Сказка о времени

Сколько раз мы узнали, что времени нет, а оно
Продолжает назойливо быть и настойчиво есть.
Барабаня костлявыми пальцами в наше окно,
Наблюдает за нами. Как видишь, оно уже здесь.

Наблюдает, как мы говорим, что его больше нет,
И припадочно бьётся в окно его мокрый язык.
Не смотри на него. Лучше выключи в комнате свет.
Я от белого света, как в песне про баньку, отвык.

Посмотри – наша осень становится нашей весной.
Посмотри, как моё возвращение стало тобой,
Как желание греться морозит тела изнутри,
Заставляя шагать наугад. А ещё посмотри,

Как я снова пойду от порта до трамвайных колец
И скажу напоследок: «Кто слушал, тот был молодец».
Как я снова почувствую холод потерянных дней,
Впрочем, времени нет. Я нашел кое-что поважней.

Это сказка, в которой замёрзший усталый трамвай
Сходит с рельс и идет по земле в фиолетовый рай.
Это солнце хватает за плечи и целится в нас
Ослепительно-яростной дробью бесчисленных глаз.

Это наши слова с точки зрения старой овцы.
Это рыжие кошки свои распушили хвосты.
Это жаркой слюной растекаются жадные рты.
Это пеной волны накрывает ночные мосты.
Это нас раздевает и с кожей срывает бинты.
Это нас разбивает о мокрый асфальт с высоты.
Это осень раскрыла над нами слепые зонты.

Это сон. Это время, которого нет.
Это ты.

Сентябрь 2009 г.

Крайний

Давай-ка теперь
закопаем тебя
в самом центре шара земного,
глубже любых ископаемых тварей,
глубже любой самой древней могилы
и ада библейского.
Будем тебя вспоминать,
говорить и любить.
И с каждого нашего слова
ты будешь крутиться
со всей своей яростной силы,
будешь вращать нашу землю,
чтобы на ней пели птицы,
деревья цвели.

Ведь должен быть кто-то,
должен же кто-то,
должен же быть
хоть кто-нибудь
крайний,
последний,
невольно назначенный
осью Земли.

Ноябрь 2009 г.

Колыбельная без слов

Молчи. Слова придуманы для тех,
Кто ищет то, что не было потерей.
Молчи, и ты услышишь тихий смех
В молчаньи притаившихся мистерий.

Усни и стань подобна тишине
В своей недостижимости прелестной.
Стань бесконечной, стань незримой бездной,
Стань тем, что было заперто во мне.

Вначале было слово. Но сейчас
Не время для начала. И для нас
Теперь открылась тайна тишины.

И я молчу. Я забываю имя
И слышу, как под веками твоими
Несмело бьются запертые сны.

Под веками, дрожащими слегка,
В твоем подкожно-теплом запределье,
Так медленно и тихо, как рука,
Бессовестно лежащая на теле.

В тебе. В твоем беспамятстве. Внутри.
И лапками пушистыми стучатся,
Рисуют на тебе картины счастья,
Рассказывают сказки. Посмотри,

Как неподвижна эта тишина,
И как она правдива и сильна,
И сколько в ней сокрыто наслаждений.

Теперь – ни слова. Слушай эти сны.
Они не лгут. Их доводы верны:
Там, где нет слов, не будет и сомнений.

Ноябрь 2009 г.

Сон Мюнхгаузена

Мюнхгаузен спит, и его истончавшая кожа
Настолько прозрачна, что можно увидеть отсюда,
Как тянутся нити его разноцветных сосудов.
Скажи, если вспомнишь, – на что это было похоже?

Застыли усы на отметке без четверти девять.
Лицо неподвижно молчит – значит, сон его крепок.
Не бойся, когда оно станет, как гипсовый слепок.
Мюнхгаузен спит. Но Мюнхгаузен знает, что делать.

Он знает, что Смерть – не старуха, на вид ей лет сорок;
Совсем не костлява, лицо её толсто-румяно,
Ладони и пальцы привычно потеют в карманах,
Когда под сирену кого-то увозят на скорой.

Возможно, она продавщица мясного отдела
(Как минимум, очень похожа, но дело не в этом).
Мюнхгаузен спит. Майским утром, как раз перед летом
Мы видим, как сны проникают в прозрачное тело,

Как кожа становится зеркалом, зеркало – кожей,
И в зеркале кто-то усталый, небритый, заросший.
И если проснешься – и если ты только проснешься —
Скажи, если вспомнишь, на что это было похоже.

Август 2010 г.

В джазовом клубе

Я жду тебя, девочка. Жду среди этого шума.
Я в джазовом клубе. Тону в ослепительной пене.
Смотри – постаревшие ангелы в черных костюмах
Играют на сцене.

И первый трубил в саксофон, и веселье настало.
Запела земля. Загремели вдали барабаны.
Под бой барабанов упали алмазные скалы
На дно океана.

Второй затрубил, и на лбу напряглись его вены,
Он выдул себя, как пузырь, изо рта саксофона
И радугой жидкой забрызгал зеленые стены
С отчаянным звоном.

И третий тогда протрубил, и рассыпался вечер
На тысячи мелких осколков ничтожнее пыли,
И мы целовали их в губы, хватали за плечи,
Пока не остыли.

Четвертый трубил, и взлетели хрустальные птицы.
Они изменили цвет неба и формы созвездий,
Размеры галактик и даже соседские лица
В ближайшем подъезде.

И пятый трубил. И наполнились снегом бокалы.
И время заснуло. И сон покатился по крышам.
Шестой вострубил. Очень тихо. Безмолвие встало.
Никто не услышал.

Седьмой вострубил. И я вспомнил, как все это было.
Разбилась копилка. Монеты посыпались на пол.
Свинья улыбнулась расколотым надвое рылом.
Никто не заплакал.

Октябрь 2010 г.

Другой

Он вернулся домой. Я не видел его много лет.
Он вошел. Он погладил кота. Он прилег на кровать.
Он напомнил, что в детстве любил каждой букве давать
Свой оттенок и цвет.

Вот лимонная «А», вот за ней серебристая «Б».
Через красную «О» мы придем к фиолетовой «Ю»
И к оранжевой «Я», что повисла на самом краю,
все на той же трубе.

Улыбнулся. Я тоже. И он засмеялся. И я
Засмеялся. Потом мы пошли покурить на крыльцо.
А потом я проснулся. Меня разбудила в лицо
Ледяная струя.

Это осень, а осенью часто приходит другой.
«Ты боишься?» – «А ты?» – «Я спросил тебя первый». – «Боюсь».
«Отчего ты боишься?» – «Не знаю. Сегодня напьюсь».
– «И я выпью с тобой».

Наши тени сегодня длиннее, чем были вчера,
Ненамного, на пару минут стали старше, чем мы.
Иногда мы боимся, что тень, дотянув до зимы,
Станет слишком стара.

Станет слишком больна, чтобы все отложить на потом.
И однажды, в одной из бесчисленных съемных квартир
Мы заснем и увидим, как наш перепуганный мир
Притворяется сном.

И, усевшись на стул перед зеркалом этой зимой,
Мы увидим, как то, что мы раньше считали собой,
Вдруг встает и уходит. Встает и уходит домой.
Мы боимся, что вместо него
Сядет кто-то другой.

Октябрь 2010 г.

Аквариум

Ты видишь себя на экране в кино про ковбоев
с торчащей в зубах сигаретой и с кольтом в руке.
Ты помнишь себя заблудившейся пулей в виске,
последним царем на горящих развалинах Трои
и трупом, плывущим в каноэ по черной реке.

В покинутом городе стынет на кухне обед.
Кино продолжает идти, как ни в чем не бывало.
Никто не узнает конца и не вспомнит начала,
как будто прошло между ними две тысячи лет.
Все стало таким же, как ты. Безвременье настало.

Ты вспомнил себя луноходом, забытым в пыли.
Ты вспомнил себя Гулливером в руке великана
и каменным идолом, брошенным в жерло вулкана.
Спи дальше и знай: мы еще никуда не пришли.
Аквариум с рыбками лопнул на дне океана.

Такое случалось и раньше. И вот оно снова.
Садишься в купе. Как всегда, на вечернем вокзале
по запаху рельс мы находим все то, что искали.
Проходит секунда, и ты превращаешься в слово,
в то самое слово, которое было в начале.

Март 2011

Четверо

В тамбуре курят четверо. Первому двадцать пять на вид.
Он выпускает струйку дыма, кашляет и говорит:

«Убили меня в сорок первом, в битве под Киевом, у Днепра,
Видишь, в моей гимнастерке осталась на память о том дыра.
Я похоронен в руинах дома, где мы засели тогда втроем.
Немец для верности кинул гранату в дверной проем».

Второй говорит: «У меня все скучно. Я утонул в шестьдесят шестом.
Были в деревне, купались в речке на тихой заводи под мостом.
Я неудачно нырнул с ограды. Мне было двадцать три.
Господи, посмотри на меня. Господи, посмотри».

А третий смеется: «Прекрасно помню. Мне было пятьдесят.
Я, как нормальный покойник, умер в постели пять лет назад.
В тот день на работе мне стало плохо. Я еле дошел домой».

Четвертый молчит и думает:
«Я живой».

Август 2011 г.

На Васильевском острове

На Васильевском острове спят под песком фараоны.
Под гранитом уснули цари, заржавели короны,
Каждой осенью новый покойник восходит на трон.
Здесь не плачут по мертвым, здесь вспомнили старый обычай.
Здесь в горящей ладье вместе с верным мечом и добычей
По Смоленке уходят вожди безымянных племен.

Здесь живут моряки, одноглазые, пьяные, злые,
Им известны все карты сокровищ, все клады земные —
Все расскажут тебе перед тем, как у стойки уснуть.
Здесь монахи, которые служат рогатому богу,
Рассмеются пьянчуге в лицо и покажут дорогу
В подземелья метро, где живет белоглазая чудь.

На Васильевском острове осень похожа на детство,
На рисунки из книжек, на взгляд команданте Эрнесто,
На Шалтая-Болтая и всю королевскую рать.
Здесь построили порт там, где раньше стояло болото,
Но в сгоревшей ладье, как и прежде, покоится кто-то,
Кто хотел на Васильевский остров прийти умирать.

Октябрь 2011 г.

На Марсовом поле

На Марсовом поле сегодня особая дата.
Приди туда ночью и вспомни, что видел во снах.
За час до рассвета на поле приходят солдаты,
Убитые в разное время и в разных местах.

Здесь тысячи мертвых солдат всех эпох и народов,
Из пепла, из древних курганов, обугленных лодок,
Из выжженных бункеров, из потонувших галер.
Вот лучник Ассирии, с ним его верные стрелы.
За ним, подпирая копьем непослушное тело,
Стоит пополам перерубленный легионер.

И здесь же стоит кривозубая рать Чингисхана,
Их лица ужасны и так же ужасны их раны.
За ними – железные рыцари в черных крестах.
Драгуны в изрезанных саблями синих мундирах
Сидят у костра, говоря о своих командирах,
О долгих походах и славных прошедших делах.

Сидит на броне, прикурив от чужого окурка,
Советский танкист, вот его обгоревшая куртка,
На месте, где должен быть орден, чернеет дыра.
Вот немец, раздавленный танком, поднялся из грязи.
Еще один только пришел, он убит под Бенгази,
Открыт его рот – перед смертью он крикнул «Ура!».

Все эти солдаты, познавшие гибельный запах,
В истлевших шинелях, в изъеденных ржавчиной латах,
Уснувшие в тесных объятиях братских могил,
Давно разучились стареть, им не снятся кошмары,
Вовеки веков не страшны им небесные кары,
Не падали звезды и ангел еще не трубил.

Не двигайся, слушай молчание, будь осторожен.
Привыкни к тому, что здесь пахнет обугленной кожей,
Смотри и не бойся гноящихся ран на груди.
Им хочется спать. Скоро утро. Солдаты устали.
Предутренний ветер срывает с мундиров медали.

Теперь уходи.

Октябрь 2011 г.

Красные звёзды

Сегодня так жарко, что красные звезды с фуражек
Стекают горячей эмалью в густую траву.
Сознание трудно все время держать на плаву:
Мы знаем, что сон пробирает врага до мурашек,
И мы ему снимся, но видим его наяву.

Мы снимся, как снится туман над железной дорогой,
Как запах болота, как шепот в густой тишине,
И наши товарищи знают, что сны о войне
Всегда остаются с солдатом тяжелой тревогой,
Еще тяжелее винтовки на мокрой спине.

Сквозь душное марево над бесконечным пожаром
Мы видим, что солнце похоже на красную медь.
Мы знаем, что явь, а не сон, обернется кошмаром,
И наш командир на секунду покажется старым,
Как если бы вдруг командиры умели стареть.

Пусть бьет пулемет в нашу сторону без остановки,
Пусть рушатся башни и статуи падают ниц.
Мы целимся сквозь пелену окровавленных лиц.
Не дрогнет рука, не опустится дуло винтовки
В строю васильковых фуражек и алых петлиц.

Март 2012 г.

Отправление

Отправление. Синий вагон. Белоснежная скатерть.
Я один в этом поезде. Все это было со мной.
Проводница. Она недоверчиво смотрит на паспорт.
Улыбается: это не вы, это кто-то другой.

Подстаканник, дрожащая ложка, пятно на рубашке,
Полотенце, кричащий ребенок, граненый стакан,
Огоньки за окном, пограничник в зеленой фуражке,
Вот тебе две монеты, не надо смотреть в чемодан.

Раздави нас, безжалостный май, растопчи наши лица,
Раздави, как умеешь, – ты знаешь, как нас расколоть,
Прорастай через наши тела, как густая пшеница
Прорывается после войны через мертвую плоть.

В жадных поисках нового праздника, в поисках чуда,
Исключений, всего, что запрятано в темных углах,
Чтобы здесь и сейчас, чтобы сразу, везде, ниоткуда,
Чтобы черти в аду утопились в своих же котлах.

Мы упрямые, мы неземные, мы славы небесной
Заслужили сполна, и теперь нас увозят на фронт.
Торопись. Поскорее. На небе становится тесно.
Ледяные созвездия рухнули за горизонт.

Все закончится утром, исчезнет, покроется пылью,
Я проснусь в совершенно другой черно-белой стране,
О которой мы знали всегда, о которой забыли,
О которой лишь бронзовый вождь вспоминает во сне.

Огоньки за окном, пограничник, фуражка, винтовка,
Фотография в паспорте, да, это кто-то другой.
Все закончилось. Утро. Вагон. Проводник. Остановка.
Это ангел-железнодорожник приходит за мной.

Май 2012 г.

Песня красноармейца

В темноте и при свете тревожного дня, и в ночи, и в беспамятном сне
Кто-то видит меня, кто-то знает меня, кто-то помнит всегда обо мне.
Это родина крепко меня обняла – горяча, ненасытна, нежна,
Так тонка её шея и кожа бела под одеждой из мягкого льна.

Этой ночью она усыпила меня, прикоснувшись рукой до лица.
Я купался в реке, я увидел коня, он тащил за собой мертвеца.
И была его жаркая грива красна, как душистый осенний сумах,
И багряным закатом сияла спина, и рубины искрились в глазах.

Красный конь искупается в красной реке, отмывая болотную гниль,
Наблюдая испуганно, как вдалеке поднимается красная пыль.
Из земли выбивая копытом свинец вместо сладко звенящих монет,
Он мечтает о том, что однажды мертвец снова сядет ему на хребет.

Знает он, что однажды от крепкого сна, вдруг услышав беспомощный крик,
Встанут древние люди, похожие на великанов из сказочных книг.
Тяжелы их шаги, голоса их – как гром, со звездою у каждого шлем.
Всё, что было на свете, окажется сном, всё, что было ничем, – станет всем.

Всё однажды случится. Всё это не зря, и когда-нибудь конь подо мной
Остановится там, где в конце ноября будет пахнуть весенней грозой.
Так и будет, и утром последнего дня мы поскачем на красном коне.
Ненасытная Родина любит меня и не сможет забыть обо мне.

Октябрь 2012

Ты проснешься в пустыне

Ты проснешься в пустыне, где умер безумный пророк,
Где сгоревшая тень рассыпается в черный песок
И дрожат вдалеке
Миражи: это старые джинны, и это их дом.
Ты захочешь до них добежать и спросить обо всем,
Но уснешь на песке.

И проснешься в трамвае, идущем вдоль старых домов,
По изогнутым улицам, мимо высоких мостов,
По звенящей дуге.
Но когда в голове прозвучит самый важный вопрос,
Ты уснешь под размеренный грохот трамвайных колес
И проснешься в тайге,

Где охотник, сошедший с ума от столетней тоски,
Напевает веселую песню у черной реки
С перекошенным ртом.
Он расскажет тебе о природе нетленных мощей,
Что длинней человеческой памяти память вещей,
И о чем-то другом,

Но об этом ты сразу забудешь. Легки твои сны.
Декорации их бесконечны, их фазы видны
По движениям век.
Ты увидишь меня: расскажу тебе все, что узнал
О стране белокурых гигантов, заснеженных скал,
Водопадов и рек.

И еще расскажу, почему не проснуться во сне,
Почему искажается вечность в трамвайном окне
Безобразной кривой.
Не спеши. Это будет зимой. Будет сильный мороз.
Просыпаясь в постели, ты вспомнишь тот самый вопрос
И окажешься мной.

Сентябрь 2012 г.

Первомай

В тот день на горячий и мокрый асфальт
Прямо под ноги
Вылезли первые черви.

В тот день от железной дороги
Пахло дождем и соляркой.
По рельсам бежал одинокий вагон
Без паровоза,
Без машиниста,
Сам по себе.

В тот день из разрытых дождями могил,
Из перегнивших гробов
Взметнулись наверх разноцветные бабочки,
Мокрые и неуклюжие, злые,
Страшно голодные до человеческих тел.

Знаешь, я помню,
Как первомайская бабочка
С красными крыльями
Прилетела ко мне,
Села на грудь
И застыла.

С тех пор я её и ношу
На лацкане пиджака.

Сентябрь 2012 г.

Окно

Зимой в это время уже темно.
Видения четкие. Ночь длинна.
В квартире напротив горит окно.
Висит фотокарточка у окна.

Такая же мебель, такой же свет,
Такие же рядом стоят цветы.
В квартире живут уже много лет
Такие же люди, такой же ты.

В квартире напротив горит свеча.
Похоже, что скоро туда придут,
И птицы, о чем-то тебе крича,
Сидят на карнизе и долго ждут.

К зиме не осталось абстрактных слов.
Весь мир – это лестница, ночь, крыльцо
И тысячи окон чужих домов,
В которых ты видишь свое лицо.

Октябрь 2012 г.

Спокойной ночи

Спокойной ночи. В твоей кровати
Холодный пот.
Высокий врач в голубом халате
Сейчас придет.

Он входит в спальню, сгибая спину,
И ждет звонка.
Кровать пуста, на стене картина,
На ней – река,

За речкой – поле. За полем этим
Старинный дом,
В котором бабка читает детям
Рассказ о том,

Как пьет цыганка с зеленой юбкой
В ночном порту
И тихо шепчет, мешая трубкой
В беззубом рту:

«Сегодня ночью приехал в город
Незнамо кто;
Он в черной шляпе, и поднят ворот
Его пальто.

Он знает все, и в твоем обмане
Виновен он.
Лежит шкатулка в его кармане,
И в ней – твой сон».

Над ухом лопнул воздушный шарик.
Звенит звонок.
Разбилась чашка. Погас фонарик.
Забыт урок.

Глаза открыты. За стенкой слышен
Тяжелый вздох.
В окне темно. По железной крыше
Гуляет бог.

Ноябрь 2012 г.

«Вот я и рядом. Когда еще выйдет случай?…»

Вот я и рядом. Когда еще выйдет случай?
Ласточки рвутся в неведомые края.
Ты говоришь: «Расскажи мне о них», – и я
Знаю, что надо ответить: «Ложись и слушай».

Всё, что я помню, сегодня застыло тут,
В трещинах на паркете, в разбитой чашке,
В мятой постели, на холоде, где мурашки
Прочь, от макушки до пяток бегут, бегут.

Вся эта память и вся эта жизнь – твоя.
Всё про тебя, все романы, стихи и песни,
Мифы, библейские притчи, благие вести,
Всё для тебя собирается в букву «Я».

Слушай и спи. Мой рассказ – это сон во сне.
Точки опять возвращают в начало текста.
Спи на солдатской шинели, покуда не
Выдохнут сонные ангелы:
«Наконец-то».

Это великое слово тебе и мне.

Декабрь 2012 г.

Письмо

I
Пишет сенатор письмо: «Дорогая, я жив.
Я не забуду о нашей последней прогулке.
В Риме опять неспокойно. Сенат боязлив.
Может быть, скоро зарежут меня в переулке.

Конечно, шучу. Не пугайся. Как ты теперь?
Как твой супруг? Как погода? Опять дожди?
Здесь очень жарко. Всё время открыта дверь.
Чую, сгорит наш город, того гляди.

Ночь на холме у реки я забыть не могу.
Что же теперь? Ноют кости и ломит в шее.
Может, на той стороне, на другом берегу
Будем такие же мы, но уже смелее».

II
Пишет испанец: «Здравствуй, моя Леонор.
Даже не знаю, увидишь ли ты мой почерк.
Вчера эти твари, индейцы, спустились с гор.
В их перекошенных лицах – весь ужас ночи.

Слабость, жара и болезни, дремучий лес,
Этот мерзавец Агирре теряет разум.
Тоже мне, божий гнев, хромоногий бес,
Вот бы его связать и прикончить разом.

Забыть нашу ночь у реки всё никак не могу.
Никто никогда не узнает, о чём жалею.
Может, на той стороне, на другом берегу
Будем такие же мы, но уже смелее».

III
Пишет профессор: «Покорный своей судьбе,
Снова пишу тебе, дорогая Хильде.
Никто не узнает, что я посвятил тебе
Книгу мою о Зигфриде и Брунгильде.

Вагнер вчера заходил. А моя борода
Стала седой. Лучше лысому, чем седому.
Кажется, вроде я счастлив, но всё ж иногда
Хочется все изменить и зажить по-другому.

Только тебе никогда и ни в чем не лгу.
Помни: весенний Берлин, ледяная Шпрее.
Может, на той стороне, на другом берегу
Будем такие же мы, но уже смелее».

IV
Пишет солдат: «Дорогая Танюша, я жив.
Только похоже, что жить мне уже недолго.
Немцы утюжат из пушек, а мы лежим
В этих холодных окопах. За нами Волга.

Танечка, Таня, они подобрались к нам,
Значит, всё скоро накроется ржавой каской.
Пальцами я бы провёл по твоим губам,
Если бы пальцы не пахли ружейной смазкой.

Танюша, я мёртв. Но знай – я не сдал врагу
Речку, где рядом стояли мы, руки грея.
Может, на той стороне, на другом берегу
Будем такие же мы, но уже смелее».

V
К полуночи Рим засыпает. Огни впереди.
Солдаты шагают по улице ровно и гулко.
Укутавшись в тогу и спрятав письмо на груди,
Сенатор выходит во двор и идёт к переулку.

Январь 2013 г.

Старик и тени

Старик не спит. Тяжелы шаги.
Закрыта книга. Погас огарок.
Вода на блюдце. В воде круги.
Они готовят ему подарок.

Старик боится. Старик один.
Второй и третий, четвертый, пятый —
Они глядят из его картин,
Из гордых лиц белоглазых статуй,

Они древнее святых огней,
Древнее копий, мечей и луков,
Древнее дерева и камней,
Древнее памяти, слов и звуков,

Древнее солнца и чёрных дыр,
Они становятся ночью снами.
Они сегодня увидят мир
Его глазами.

Они бесшумно закрыли дверь,
Теперь пустует его квартира.
Они расскажут ему теперь
О том, что есть за оградой мира,

О том, какой у вселенной цвет,
О том, что звёзды уже остыли,
О том, что белый его скелет
Лежит под слоем холодной пыли.

Расскажут сказки из старых книг,
Которым не было больше веры,
О том, что будет, когда старик
Разрежет купол небесной сферы,

Где пляшет бог с миллионом глаз,
В беззвёздном небе смеясь над нами.
Старик сегодня увидит нас
Его глазами.

Февраль 2013

24.07.1915

Мой товарищ лежит у развалин стены, и лицо его стало другим.
Наши глотки разодраны и сожжены, в наших легких отравленный дым.
Вот пришло это время, пора умирать, мы дожили до этого дня.
Вы сегодня убили его и убили меня.

Я кусаю платок окровавленным ртом, я ногтями сдираю покров.
Как у вас там, германцев, в легенде о том корабле из ногтей мертвецов,
Что придет на последнюю битву по льду из обители вечного сна
В ночь расплаты, когда океаны промёрзнут до дна.

Я хочу, чтобы враг слышал собственный вой и удар моего сапога,
Я мечтаю о том, чтобы мёртвой рукой дотянуться до шеи врага.
Ваши бомбы, винтовки и ваши штыки не помогут вам взять Осовец,
Мы еще не узнали, кто здесь настоящий мертвец.

Мой товарищ встает, я встаю рядом с ним, мы стоим
на сгоревших ногах.
Я стреляю сквозь едкий отравленный дым, мне понравилось видеть ваш страх.
Мне награда теперь – не кресты на груди, а на ваших могилах кресты,
Мне приятно смотреть, как у вас перекошены рты.

Кисло-сладкая кровь наполняет мой рот, но мой голос – огонь батарей.
Я покинул теперь человеческий род, я уже не из рода людей.
Я легенда, я шепот Лесного Царя, я покойник, идущий вперёд,
Я дракон из пещеры, я призрачный дух из болот.

И теперь вы хотите вернуться домой, вас пугает ходячий мертвец.
Вы боитесь меня, потому что со мной Мать-Россия и Ужас-Отец.
Вы бежите по выжженной вами земле, как бежали когда-то по льду,
Вы отправитесь в ад, я поймаю вас даже в аду.

И в аду я сожгу ваши души дотла, чтобы снова увидеть ваш страх.
К вашим фрау вернутся лишь ваши тела в крепко сбитых немецких гробах.
Я сильнее вас всех, и поэтому вы не дождетесь моих похорон.
Вот я мёртв – и костлявой рукой досылаю патрон.

Февраль 2013

Капитан и юнга

Спрашивал юнга: «Скажи, капитан, отчего мы не видим земли?
Почему над водой не кричит альбатрос? На какой нынче курс мы легли?
Почему старый кок не готовит еды? Почему наши пушки молчат?
Почему нет приказов? Куда мы плывём и когда мы вернёмся назад?»

Отвечал капитан: «Мы не видим земли оттого, что наш берег далёк.
Старый кок приболел. Альбатросов здесь нет. Мы свернули на юго-восток.
Неприятеля нет, вот и пушки молчат. Нам не нужно стрелять по врагам.
Мы дойдем до Вест-Индии, сгрузим товар и вернёмся к своим берегам».

«Капитан, здесь совсем не бывает ветров». – «Это штиль», – отвечал капитан.
«Я не вижу на небе ни солнца, ни звёзд». – «Нынче выдался плотный туман».
«У меня появляется чувство, что мы никогда не увидим земли.
Капитан, мы уже никуда не плывём. Может быть, мы стоим на мели?»

Отвечал капитан: «Мы не видим земли оттого, что уже на земле.
Мы уже на земле, а над нами – вода. Мы – покойники на корабле.
Оттого, что мы все утонули давно, оттого, что мы встретились с дном.
Оттого, что уже десять тысяч ночей мы с тобой говорим об одном».

Март 2013

Монолог иллюзиониста

Сейчас я тебе покажу удивительный трюк.
Смотри, как прозрачные капли стекают по коже,
Как весь этот цирк превращается в брачное ложе
Мгновенно, у нас на глазах и без помощи рук.

Пусть белые кролики пляшут в твоей голове,
Пусть мертвые в древних курганах смеются над нами.
Пусть падает солнце, пусть громко звенят под ногами
Осколки рассвета, блестящие в мокрой траве.

Смотри, как колеблется время, когда я дышу.
От вдоха до выдоха в небе меняются краски.
Нам надо заканчивать. Зрители жаждут развязки.
Не бойся. Умри прямо здесь. Я тебя воскрешу.

Март 2013 г.

Пена дней

Дни и недели слипаются в толстый слой
Пыли на старом зеркале. В нём живёт
То, что случается только такой весной.
Пыль образует слой толщиною в год.
В горле застрял неоконченный праздник: вот
Праздник, который отныне всегда с тобой.

Память похожа на острый сапожный гвоздь.
Двое стоят у реки: я не вижу лиц.
Запах грозы пропитал их тела насквозь,
В чёрной воде остывают огни зарниц,
Ранний гудок парохода пугает птиц.
Я продолжаю смотреть. Я незваный гость.

Я не скажу им, что будет их ждать потом.
Всё превращается в память одной весны.
Вот эти двое: стоят под моим окном,
В солнечном свете их лица теперь видны.
В зеркале тускло и пыльно. Я вижу сны
Всё об одном.

Май 2013

Туман

Человек моргает и видит свое окно,
За окном зеленеющий двор, во дворе – рассвет.
Человек вспоминает: все это давным-давно
Он хотел показать кому-то, кого здесь нет.

Человек моргает и видит морской прибой,
Видит рыб на песке, и у каждой разорван рот.
Чуя запах залива, волнующий и сырой,
Человек наступает на рыб и по ним идет.

Человек моргает и видит кирпичный дом.
В нем еще человек и еще один рядом с ним.
Человек говорит: как давно я мечтал о том,
Чтобы хоть на секунду однажды побыть другим.

Человек моргает и видит стакан вина,
Видит блики от солнца, их много, они везде.
Он моргает и видит, что солнце похоже на
Отражение света окна в ледяной воде.

Человек говорит: я устал, я хочу в кровать.
К пересохшим губам прилипают его слова.
Человек смеется. Пытается не моргать.
Через трещины старого дома растет трава.

Человек моргает. Лодка, туман, вода.
Он моргает опять: вода. Человек плывет.
Из тумана зовут. Человек отвечает: «Да».
Человек моргает еще и еще, и вот

Человек ничего не видит.

Июль 2013 г.

Превращение

Вспомни о том, что когда-то казалось сном.
Вспомни, что было. Почувствуй губами слово.
Первые звуки расскажут тебе о том,
Чем отличается мертвое от живого.

В мокрой земле серебрится небесный сок,
В нем отражается белый беззвездный купол.
Падай в траву, убегай и не чувствуй ног,
Мчись от тумана, который тебя окутал,

Помни о слове. Мы трижды стучимся в дверь.
Здесь перед входом останутся наши тени.
Вот мы стоим на пороге, и вот теперь
Слово звучит – и у статуй дрожат колени.

Мир изменяется. Дух обретен в отце.
Тот, кто сожжен на костре, обращен во мрамор.
Ночью чужие глаза на твоем лице
Кто-то рисует, пока твой рассудок замер.

Мир изменяется. Тени приходят в дом.
Воздух искрится малиновым и багряным.
Сера и ртуть, отстучав по земле дождем,
В теплую ночь прорастут золотым бурьяном.

Пусть обретенное слово живет внутри,
Множится эхом, гремит по железным крышам.
Вот ты считаешь минуты. Один, два, три —
Слово становится воздухом. Мы им дышим.

Время закончилось. Пар из открытых губ
Стынет и падает льдом, разбиваясь оземь.
Вот замерзает гудение медных труб,
Вот застывает мелодия на морозе,

Вот мы стоим: на песке нарисован круг,
В нем неподвижно повисли частицы пыли.
В черной реке отраженные звезды вдруг
Двинулись вниз по течению и поплыли.

Слово услышано. Мир превратился в звук.

Октябрь 2013 г.

Женщина у кровати

Ты видишь: она для тебя принимает душ.
Горячее белое тело, изгиб спины.
Она перед зеркалом: пудра, помада, тушь,
Тонки её руки и пальцы её нежны.

Она приезжает в твой город, идет в твой дом.
В твоей голове нарастает тревожный гул.
Приходит к тебе, открывая своим ключом,
Садится на край кровати, где ты уснул.

Ты знал, что однажды она за тобой придёт.
Она говорит: «Я сплела для тебя венок.
Пусть мысли твои обратятся в тягучий мёд,
И пусть по сосудам течет виноградный сок».

«Пусть снится тебе, – говорит, – изумрудный сад,
Жемчужное небо, чужой неизвестный край,
И лес, из которого ты не уйдешь назад,
И ветка под пальцами: щелкни, сожми, сломай».

В твоей голове оживает кошмарный сон.
Она говорит: «Мы увидим ночной причал.
Ты выучишь новый язык, где из всех времён
Есть только прошедшее: жил, говорил, молчал».

И каждый твой страшный сон для неё знаком,
Но как бы она ни хотела тебе помочь,
Она говорит: «Не сейчас. Заберу потом».
Устало целует, встает и уходит прочь.

Октябрь 2013 г.

Человек в метро

Что-то опять происходит не так, и что-то опять не то.
Человек, зашедший в вагон метро, почему-то в моем пальто.
Такая же черная шляпа на нем, и тоже в одной руке
Он держит газету, купленную в ларьке.

Дверь закрывается. Я наблюдаю и вижу его вблизи.
Вот он садится, и видно, что он – тоже светловолос.
Даже ботинки с таким же узором вымазаны в грязи.
Точно такие же скулы. Такой же нос.

Мне отчего-то забавно: он даже не знает, кто он такой.
Он издевается, он поправляет мой галстук моей рукой,
Смотрит моими глазами на карту метро за моим плечом.
Кроме него, я не думаю ни о чем,

Потому что с этой секунды мои зрачки – не мои зрачки,
И мое лицо – не мое лицо, и рассудок уже не мой.
Запредельно спокойны его глаза и движения так легки,
И мне кажется, будто он едет ко мне домой.

Я бы кричал, я бы выл от ужаса, но у него теперь мой язык.
Если бы зубы остались моими, то я бы вцепился ему в кадык.
Если бы ноги остались моими, то я бы вскочил и сбежал домой.
Есть ли хоть что-то, что я унесу с собой?

И вот вспоминаю секретное имя, которое сказано лишь во сне,
Имя, которое люди уносят с собой в занебесный край.
Вдруг человек замечает меня. Встает и идет ко мне
И говорит, улыбаясь: «Мое. Отдай».

Февраль 2014 г.

«Ты переводишь слова с одного языка на другой язык…»

Ты переводишь слова с одного языка на другой язык,
Весело щелкаешь тонкими пальцами, «не» превращая в «но»,
Знаешь молитву, с которой солдаты в строю примыкают штык,
Песню, которую в море матросы уносят с собой на дно.

Ты наблюдаешь за спящим соседом под медленный стук колес.

Скачать книгу