Пути, ведущие к себе бесплатное чтение

Глава 1

Место для съемок рекламного ролика было выбрано живописное, в небольшом городке недалеко от Рима. Итальянские коллеги к слову «живописное» отнеслись с особой щепетильностью. Они сняли небольшую виллу с просторной верандой, садом и тенистой аллейкой, обрамленной цветущими кустами роз. По высланным фотоснимкам Ян понял, что это намного живописней, чем он себе представлял.

Ян не смог вылететь на съемки вместе с остальными коллегами из рекламного агентства. Он занимался другими делами, поэтому пропустил предсъемочную подготовку и первый день съемок. Но он был уверен, что на съемках все идет по плану. Если проект уже запущен и к работе привлечены настоящие профессионалы, то он просто обречен на успех.

Ян привык быть нарасхват и жить набегу. Он принимал решения набегу, работал набегу и даже отдыхал набегу. В свои сорок два года он сделал блестящую творческую карьеру в рекламном бизнесе, но все время куда-то бежал, чтобы не опоздать, к чему-то стремился, чтобы достичь. Порой ему казалось, что если он будет находиться в одном месте слишком долго, то может пропустить что-то очень важное, о чем потом будет очень жалеть.

Ян любил поездки. Нет, он не был заядлым путешественником и любителем приключений. Достопримечательности, музеи и магазины наводили на него зевоту. Он также не был гурманом, смакующим вкусы традиционных блюд местных ресторанов. Пейзажи радовали глаз, но быстро пресыщали своим повторением.

Единственное, что неизменно приковывало его внимание, – это люди, которых он встречал по пути. Он мог часами наблюдать за случайными попутчиками в аэропорту, самолете или автобусе, следить за развитием сюжетов за столиками кафе и ресторанов.

Длительные перелеты и вечера в незнакомых городах были вынужденными остановками в его спринтерской жизни, которые он оправдывал перед самим собой деловой необходимостью. Сначала они служили ему пассивным отдыхом, но со временем он стал ценить эти вынужденные простои за то, что именно они давали ему время для наблюдений, размышлений, интересных знакомств и бесед.

К своей работе Ян относился с профессиональным интересом и ответственностью, но одновременно со снисходительным чувством иронии и даже цинизма. Ему нравилась эта работа и он был в ней хорош, но понимал, что работа касается только внешней стороны его жизни и не имеет истинной ценности для его внутреннего мира и для других людей, которые жили каждый своей жизнью, своими проблемами.

Он знал, что большинство зрителей, увидев в очередной раз его шедевр в рекламном блоке, без приглашения вторгающийся в их мир, раздраженно переключались на другой канал или выключали звук. И никакие призы и премии рекламных фестивалей не могли изменить сути его деятельности.

Устроившись удобно в кресле самолета у окна, Ян стал наблюдать за своими будущими попутчиками. Это было похоже на игру, где каждый человек выполнял в определенной очередности одни и те же действия: сначала он внимательно или суетливо искал свое место; затем, найдя свое место, забрасывал рюкзак или сумку на верхнюю полку над сидением; после садился, стараясь расположиться поудобнее и, наконец, достигал цели со вздохом облегчения.

Далее начиналась вторая часть игры, которая уже исключала физические действия и определенный порядок: каждый погружался в свои мысли в ожидание начала настоящего скоростного движения к пункту назначения. Люди, сделавшие выбор направления своего движения и объединившиеся в салоне самолета на какое-то время, полагались уже не на собственные силы, а на огромную мощь крылатой машины, ведомую пилотом. Они выполнили определенный ритуал посадки и теперь от каждого из них мало что зависело. Как это напоминало саму жизнь!

Рядом с Яном, в соседнем кресле, расположилась девушка приятной наружности. Она не была красавицей, но привычка тщательно заботиться о своей внешности давала заметный результат. Устроившись на своем месте, девушка тут же достала книгу и стала увлеченно читать, давая всем своим видом понять, что никто и ничто, кроме книги, ее не интересует.

Ян отвернулся в сторону окна и стал смотреть на взлетное поле. Он решил не отвлекать свою попутчицу от столь увлекательного чтения. Он знал по себе: если в руках интересная книга, нет ничего более раздражающего, чем навязчивый собеседник. Ведь за каждой книгой стоит ее автор, и зачастую он оказывается интереснее, чем тот, кто рядом.

Когда девушка доставала книгу, Ян не успел прочитать название на обложке и теперь он сидел и гадал про себя, что это может быть за книга. По отсутствию иллюстраций в книге, он понял, что это не туристический справочник и не путеводитель в мире моды или кулинарии.

Самолет начал взлетать. Ян попытался отвлечься от навязчивых мыслей о книге, стараясь сосредоточиться на наблюдении пейзажа за окном. Когда самолет набрал уже достаточную высоту, безоблачная погода позволила ему еще долго наблюдать за землей под самолетом, давая возможность охватить взглядом большое пространство.

Ян поразился огромным неосвоенным просторам. Сверху все это напоминало камуфляжный узор, небрежно разбросанные пятна различных оттенков цвета хаки. Изредка попадался какой-нибудь заброшенный населенный пункт, который выглядел как плевок или грязное пятно. Такое безобразие хотелось побыстрее стереть, пока никто посторонний не заметил.

Ян вспомнил свой родной подмосковный городок детства, грязные улицы, обшарпанные дома, беспробудно пьяные мужчины, безысходно печальные женщины.

Он подумал о том, насколько это связано с менталитетом русского человека. Наверное, невероятно великие просторы, уходящие за горизонт, которые невозможно смерить взглядом и объять умом, сформировали в характере русского человека отсутствие чувства меры во всем. Ведь если русский человек щедр, то готов снять с себя последнюю рубашку, если он жаден, то у него и снега зимой не выпросишь. Один и тот же человек может быть и жаден и щедр, в зависимости от настроения, количества выпитого и прочих обстоятельств.

Русский человек может сразить не только своей ненавистью и жестокостью, но и бесконечно навязчивой любовью и заботой. Русский человек готов отчаянно сражаться, насмерть стоять за свою землю, а потом на радостях или с горя ее запросто пропить. А уж если он ест или пьет, то о чувстве меры вообще не стоит говорить. Так русский человек привык и строить: либо золоченые дворцы и храмы, либо убогие сараи и лачуги.

Стюардесса, разносившая напитки, вернула Яна в салон самолета. Ян решил воспользоваться этим, чтобы разглядеть название книги в руках у соседки. Он подумал, что он сможет увидеть обложку и рассмотреть название, если она закроет книгу на время, отвлечется, когда будет брать напиток. Но девушка, расправив откидной столик одной рукой, положила на него раскрытую книгу, поставила напиток и продолжала читать, не выдав своего секрета.

Ян хотел взглянуть на текст книги, чтобы понять о чем она, но посчитал, что это будет некрасиво с его стороны. Когда кто-то из-за плеча заглядывает в книгу, то он словно подслушивает чужой разговор.

«Лучше уж прямо спросить у девушки про книгу, – подумал Ян, – вряд ли она откажется ответить».

Ян отхлебнул напитка из своего пластикового стаканчика и, набравшись наглости, обратился к девушке:

– Извините, что отвлекаю, но мне очень любопытно, что за книгу вы читаете.

Девушка молча прикрыла книгу, повернув ее обложкой к Яну, чтобы он мог прочесть название. Сама в этот момент подняла на него глаза, чтобы рассмотреть любопытного соседа, пока он будет читать заголовок.

Ян прочитал на обложке: «Элизабет Гилберт «Есть. Молиться. Любить».

– Забавное название. Это женский роман или что-то посерьезнее? – спросил Ян.

– Женский роман посерьезнее, – коротко ответила девушка, снова уткнувшись в книгу.

– Посерьезнее чем что? – спросил Ян, не удержавшись.

– Посерьезнее, чем другие женские романы, – сказала девушка, не отрывая взгляд от книги.

– Тогда мне сложно оценить степень серьезности, я ведь женских романов не читал никогда.

– Только не говорите, что вас интересует моя книга, – девушка, наконец, оторвалась от чтения и смерила Яна оценивающим взглядом: – Если вы ищите повод для знакомства, то зря. Я с симпатичными мужчинами не знакомлюсь.

– Вот как, – Ян пожал плечами. – Спасибо за комплимент, но вам не обязательно со мной знакомиться, мы можем просто поговорить о книге, которую вы читаете, а для знакомства найдете себе потом менее симпатичного.

– Не надо мне лапшу на уши вешать, – резко ответила девушка, – я прекрасно осведомлена, что большинство мужчин литературой не интересуются, но они постоянно ищут повод для знакомства. А для повода сойдет и книга. Но я не настроена на знакомство в ближайшее время, в ближайшие полгода, как минимум. Лучше год, конечно…

– Я понял. Вы приняли какое-то решение для себя, и я не собираюсь его оспаривать. Я обещаю вам, что не буду с вами знакомиться, не возьму ваш телефон и не дам свой, даже если вы будете меня об этом просить. Давайте просто поговорим. Я хороший собеседник и читаю книги, в отличие от других известных вам мужчин. И самое невероятное для вас – меня действительно интересует ваша книга. Мне интересно, что читают современные молодые женщины.

– Вы статист?

– Нет, я любопытный. Так о чем книга?

– Ну, вообще-то в названии уже все сказано. Я ее не первый раз перечитываю. Если честно, то я поклонница этой книги.

– Вы меня просто заинтриговали.

– Вам правда интересно? – удивилась девушка. – Ну, если так… Эта книга автобиографическая. Элизабет Гилберт, американская писательница, пишет про себя. У нее было все, о чем мечтают многие современные женщины: хорошая творческая работа, любящий муж, большой дом, но ей все равно не хватало чего-то. И вот она решила отказаться от всего, чтобы изменить свою жизнь. Она развелась, взяла деньги в кредит под новую книгу и отправилась в путешествие на год в поисках себя. Она решила пожить в трех странах: в Италии, в Индии и на Бали, и на это время исключить секс из своей жизни.

– Понятно, – сказал Ян, – а вы отправляетесь по ее стопам?

– А как вы догадались? – удивилась девушка.

– Для этого не надо обладать большой проницательностью. Мы же в Италию летим, вы так настойчиво от знакомства отказывались… Ну и чем там у главной героини все закончилось? Нашла она себя в этом путешествии?

– Да, конечно. Иначе эта книга не была бы так интересна. Сначала она жила в Италии, в Риме, пробуя вкусные блюда и вина, изучая итальянский язык. Там она попробовала радости жизни на вкус. Затем она вела аскетическую жизнь в индийском ашраме, медитируя, познавая Бога. Там она нашла душевную гармонию. Потом она отправилась на Бали, и там неожиданно нашла свою любовь.

– С балийцем?

– Нет. С бразильцем.

– А вы теперь хотите все это повторить?

– Да. Я надеюсь, у меня получится что-то подобное. Пусть не совсем так, как у нее, но очень хочется попробовать. Одна моя подруга, побывавшая недавно на Бали, сказала, что там даже есть путеводители и экскурсии по местам, описанным Элизабет Гилберт.

– С пометкой, где водятся знойные бразильцы?

– Ну вот, вы уже надо мной смеетесь…

– Нет, нет, ни в коем случае. Простите, я не хотел вас обидеть. Я понимаю, что это теперь место паломничества для одиноких состоятельных женщин. Но, наверняка, все эти места утратили свою силу, если они превратились в достопримечательности. Они стали туристическими, а туристы – особый вид людей. Это не исследователи, а коллекционеры. Они коллекционируют места в своей памяти и на фотоснимках. Их не интересуют эти места, их интересует вид этих мест, поэтому, как не крути, эти места для них остаются чужими и мертвыми. Впрочем, у вас там еще целый список, кроме Бали. А что вас больше всего интересует из данного списка: радости жизни, душевная гармония или любовь?

– Вообще-то меня все интересует.

– А если честно? Ведь что-то вас интересует больше. Можно я попробую угадать? – Ян прищурился, делая вид, что думает: – Пожалуй, это любовь. Я угадал?

Девушка слегка смутилась и отвела глаза в сторону.

– Вы же не планируете книжку написать, – продолжал Ян, – такая уже есть. Для другой книжки пришлось бы придумывать новый маршрут, иначе вас могли бы обвинить в плагиате идеи.

– Нет, вряд ли у меня получится что-то написать, я об этом и не думала вовсе. Я ведь не писательница, у меня не такая интересная профессия.

– А кем вы работаете, или работали до своего путешествия, если не секрет?

– Я экономист по образованию, закончила экономический институт. Не потому, что мне очень хотелось стать экономистом, просто я после школы вообще не знала, чего хочу. Но мои родители настояли, чтобы я получила высшее экономическое образование, потому что это престижно.

Потом я вышла замуж и стала домохозяйкой. Я не хотела быть домохозяйкой, просто хотела замуж и свадьбу, и чтобы муж обо мне заботился и обеспечивал. Мне казалось, что семейное благополучие сделает меня счастливой. Поначалу это было увлекательно: я благоустраивала дом, научилась неплохо готовить, потом…

В общем, домохозяйкой быть мне скоро наскучило, поэтому муж помог мне устроиться менеджером в свою фирму. Работа менеджера мне тоже быстро надоела. Муж на меня внимание перестал обращать, несмотря на мои старания одеваться и выглядеть привлекательно. У него на уме только бизнес и деньги.

Наша семейная лодка пошла ко дну. У меня началась настоящая депрессия, все время хотелось плакать. Жизнь стала казаться мне скучной и бесполезной. Муж отвел меня к психологу, у самого не было времени со мной разбираться. Я не знала, что мне делать, чтобы выбраться из этого состояния и была в полном отчаянии.

И тут эта книга! Подруга посоветовала почитать. Я прочитала, и эта книга подарила мне надежду на лучшую жизнь. Мне захотелось повторить путешествие, описанное в книге. Ведь, если это путешествие так изменило ее жизнь, может, и мне повезет тоже.

Я поговорила с мужем, попросила у него развод. Он почему-то сразу согласился. Наверное, я ему надоела, может, кого-нибудь нашел уже себе взамен, а может, просто не хотел тратить время на уговоры.

При разводе он сам мне предложил значительную сумму денег, чтобы быстрее все уладить. Подруги уговаривали судиться. Но я не стала. В общем, в результате у меня появилась довольно крупная сумма денег и свободное время, вот я и решила потратить их на путешествие. Другого шанса у меня не будет.

Открытость и наивность попутчицы вызвали в Яне искреннюю симпатию и сочувствие.

– Вы считаете, что повторив все телодвижения героини книги, вы получите то же самое в награду? – спросил он.

Девушка кивнула головой в знак согласия.

– Но вы ведь совсем другой человек! – поразился Ян.

– Но я ведь женщина, как она.

– Да, на мужчину вы мало похожи…

– Понимаете, Элизабет для меня стала как подруга, успешная подруга. Когда женщина показывает свой новый наряд подруге и он ей нравится, то у подруги всегда возникает желание приобрести такой же. Так мы, женщины, устроены.

– Даже если этот наряд ей не пойдет?

– Даже если не пойдет. У подруги новый парень – и тебе хочется, у нее свадьба – а ты думаешь о своей, она побывала где-то – и тебя туда тянет.

– Ну надо же! Никогда об этом не думал, – удивился Ян. – А просто порадоваться за подругу нельзя?

– Нельзя. Чувствуешь себя неудачницей по сравнению с ней.

– А если не сравнивать себя с ней?

– С кем тогда себя сравнивать, с менее удачливой, чтобы не обидно было?

– Да вообще ни с кем не сравнивать! Вы же уникальны по-своему.

– Чем же я уникальна?

– Мне сложно судить. Вы сами должны в этом разобраться. Никто не вправе решать за другого, кто он и чем уникален.

– Вот я и пытаюсь в этом разобраться, найти себя.

– А почему вы считаете, что то, что вы ищете, можно найти только вдали от дома и именно в таком дорогом путешествии? То же самое можно было бы попробовать поискать поблизости. Это значительно экономнее.

– Но, как вы не понимаете, ведь я и так все время жила дома, была поблизости! Вы рассуждаете, как мой бывший муж. Он тоже постоянно об экономии печется. Денег зарабатывает много, но ему все время надо их куда-то вкладывать, бизнес расширять. Просто ненасытный какой-то! Вам, мужчинам, хорошо рассуждать. Вас, кроме работы, ничего не интересует, ни поиски себя, ни любовь.

– Зря вы так обо всех мужчинах. Многие находят себя в работе, многие искренне любят. Да и вы, наверняка, рассчитываете встретить «не такого как все», значит верите в то, что на самом деле мы не такие, или такие не все. Хотите одну любопытную притчу расскажу?

– Расскажите, – заинтересовалась девушка.

– Один великий мудрец, – начал Ян, – спросил своего ученика, знает ли тот о Семи чудесах света и где их найти. Ученик, не задумываясь, перечислил все семь великих построек, считающихся чудесами света. Мудрец улыбнулся и спросил ученика, может ли посещение этих мест подарить человеку личное чудо, если да, то какое? Ученик в недоумении пожал плечами.

Тогда мудрец сказал: «Разве можно называть чудом то, что не может стать чудом для каждого, познавшего его?»

Ученик размышлял об этом несколько дней, но так и не смог найти ответа. И вот он снова пришел к мудрецу и спросил, что тот имел ввиду.

«Главные Семь чудес света, – ответил мудрец, – находятся в человеке, и чтобы их познать, не надо никуда ездить, стоит только заглянуть поглубже в себя и суметь их там найти».

Ян замолчал.

– Что же это за чудеса? – не выдержала девушка.

– Ученик был тоже очень любопытным, как и вы, – с улыбкой продолжил Ян, – он задал тот же вопрос.

«Это великая тайна, понятная только мудрому человеку!» – сказал мудрец.

Ученик стал уговаривать мудреца открыть ему тайну, поклялся ее хранить, обещал помудреть. В общем, мудрец был не очень строгим и решил открыть великую тайну.

«Семь чудес света, – сказал он, – это способности человека: видеть, слышать, чувствовать, понимать, делиться с другими, смеяться и любить. Человек, который в полной мере освоит все семь, постигнет смысл жизни и найдет свое счастье».

– Так просто? – удивилась девушка.

– Ученик мудреца был тоже поначалу разочарован, – продолжал Ян, – но потом, со временем, он понял, что простым это только кажется на словах, а на деле очень сложно. Потому так мало людей могут честно провозгласить себя счастливыми, не исключая путешественников.

Путешествие, само по себе, не является душевным лекарством для всех подряд. Можно объехать весь мир, но так и не найти того, что ищешь. Можно сбежать от обстоятельств и людей, которые нас окружают, сменить координаты и реквизит своей жизни, но невозможно убежать от себя.

Но вам повезло. У вас появились надежда и средства, благодаря книге и бывшему мужу. А это уже не мало. Ваш муж, судя по всему, довольно щедро с вами обошелся. Если бы он не умел зарабатывать деньги, а тратил бы все свое время на поиски вашего счастья, то не смог бы с вами поделиться своим состоянием и помочь в ваших поисках.

– Вы считаете меня ветреной бездельницей? – расстроилась девушка. – А как быть, если не находишь вовремя своего, хорошо оплачиваемого призвания? У вас, наверняка, тоже интересная работа, деловые поездки, путешествия… Ведь вы сейчас по работе едете?

– Вы угадали.

– А кем вы работаете?

– Креативным директором в рекламном агентстве.

– В рекламе! – неожиданно обрадовалась девушка. – Я всегда мечтала о творческой работе в рекламе или на телевидение. Вам не нужна помощница или менеджер? Мне кажется, у меня могло бы получиться. Я готова начать с самой маленькой должности.

Тут Яну не удалось сдержать свою улыбку. Он слышал подобные просьбы от разных людей много раз. Почему-то большинству людей кажется, что реклама и телевидение в наше время – это удачное сочетание денег, творчества и успеха. Им кажется, что эта сфера автоматически делает творческим, богатым и успешным каждого, кто с ней соприкасается. Но это самообман. Не дело красит человека, а человек дело. А дело может быть любым. Главное, чтобы оно было твоим. Но как это можно объяснить человеку, которому хочется быть обманутым?

– Нет, нет. Я не вправе нарушать ваши планы, – твердо сказал Ян. – Помните, мы с вами договорились: никакого знакомства. Я привык свое слово держать. Неужели вы думаете, что у меня всегда припасено дежурное место помощницы? Я не такой.

– Да, я понимаю. Вы правы, – расстроилась девушка и замолчала, вновь уставившись в книгу, на этот раз с показным интересом.

Вскоре самолет начал снижаться и в окне уже была видна земля. Но как она отличалась от того, что Ян видел при взлете! Вся поверхность земли была словно расчерчена под линейку и поделена на зеленые кусочки разного размера. Зеленый цвет каждого кусочка имел свой, неповторимо яркий оттенок, словно его только что покрасили. Все строения гармонично вписывались в окружающее пространство. Видно было, что за каждым кусочком стоит заботливый хозяин, который любит и ценит свою землю, маленькую, но богатую. И, щедро политая дождями, обласканная ярким солнцем, ухоженная человеком земля отвечала своим хозяевам взаимностью.

Ян повернулся к девушке:

– Взгляните, вы когда-нибудь видели растительность такого яркого цвета? Уверен, что еда на такой земле растет очень вкусная. Праздник желудка вам обеспечен. Выше нос! Вы уже на пути к своей первой цели.

Когда самолет приземлился и настал момент расставания, девушка печально посмотрела на Яна и сказала:

– Я знаю, что мы договаривались, но может быть… вы дадите мне свой телефон? Вдруг у меня ничего не получится с этим путешествием.

Ян глубоко вздохнул и обнял девушку на прощание.

– Будьте стойкой в своих решениях, доводите начатое до конца и не изменяйте себе ни за какой лакомый кусок, – сказал он ей на ухо. – И главное – не забывайте о вере. Чтобы добиться чего-то в жизни, должна быть сильная вера.

– Вера во что? – спросила девушка со слезами на глазах.

– А это неважно. Верьте в Бога, в себя, в любовь, во что-то хорошее. Главное, чтобы вера была крепкой и искренней. И тогда то, во что вы верите, обязательно найдете, а то, что найдете – не потеряете.

– Спасибо, – тихо сказала девушка, а потом с надеждой добавила: – Скажите мне хотя бы, что вы женаты, или у вас уже есть любимая женщина…

– Я бы хотел вам все это сказать, – Ян тяжело вздохнул, – но, к сожалению, не могу. Прощайте. Спасибо за приятную беседу. Успешного вам путешествия.

Глава 2

Сюжет снимавшегося ролика для кофейного бренда был неоригинален и глуп. Конечно, творческие работники рекламы могут придумывать интересные идеи, писать захватывающие сценарии, но все это предназначено для их собственного творческого удовлетворения и редко принимается клиентами.

Ведь большинство клиентов живет в своем мире цифр, обозначающих деньги, предметы, а также некие группы людей под названием «целевые аудитории». Они живут в мире ограниченного воображения или полного его отсутствия. Их взгляды на рекламу, как правило, схожи со взглядами большинства мужчин на женщин: должна быть не слишком умна, но непременно красива, иначе у нее нет шансов на успех среди целевой аудитории.

Ян это понял давно, поэтому и был успешным креатором. В его арсенале всегда имелся проходной сценарий ролика. Такой, чтобы не слишком отличался своей оригинальностью и новизной, но при грамотном производстве мог выглядеть внешне привлекательно. Стоило только на этот случай иметь под рукой хороших талантливых «стилистов», которые могли поправить ситуацию бестолкового сюжета, одобренного клиентом.

И тут незаменимыми оказывались зарубежные коллеги, которые любую бессмыслицу могли снять красиво. Их мало волновал сюжет или его отсутствие. Они обладали достаточным талантом и вкусом, чтобы наполнить его внешней красотой. Они могли передавать свои чувства и эмоции зрителю через собственное любование предметами и персонажами в кадре, умение находить красоту даже в чем-то на первый взгляд совсем невзрачном и бесполезном. В случае, конечно, если клиент готов был как следует раскошелиться. И это был как раз такой случай.

По снимаемому сюжету, молодая обворожительная женщина, хозяйка виллы, утром выходит на веранду, полуобнаженная, в роскошном пеньюаре. Она томным взглядом окидывает свой садово-огородный участок. Недалеко от дома, рядом с кустами роз, замечает садовника, который в поте лица окучивает очередной розовый куст.

Взгляд ее заметно оживает. Молодой садовник, естественно, тоже красив до безобразия. Но он увлеченно занят своим делом и старается не обращать внимания на обольстительную хозяйку.

В следующем кадре женщина уже выходит на веранду, вооружившись чашечкой ароматного кофе, и ставит эту чашечку на столик веранды, как сыр в мышеловку. Сама уходит. До садовника долетает сокрушительный аромат свежесваренного кофе. Он не в силах устоять.

Женщина снова выходит, чтобы проверить результат кофейного приворота. И обнаруживает на столе, вместо своей чашечки кофе, букет алых роз. А юный садовник в сторонке попивает волшебный напиток. Ловушка сработала. Они встречаются многообещающими взглядами. Ну а дальше и так все понятно – финальный пэк-шот и слоган.

Формула данного сюжета проста. Большинство помыслов потенциальных потребителей устремлены на удовлетворение желания иметь. Удовлетворение желания вызывает новое желание повторить удовольствие. Отсюда возникает привязанность к определенному желанию и удовольствию.

Человек старается повторить то, что он попробовал однажды, чтобы вызвать в себе те же чувства, что и первый раз, поэтому покупает товар, который ему однажды понравился. В его представлении данный товар напрямую связан с чувством удовлетворения. Он не понимает, что повтор действия не значит точный повтор чувств, которые он испытал однажды. Материальный мир, заключенный в оболочку пространства и времени, постоянно меняется. Он разнообразен и не имеет стабильности. Нельзя войти дважды в одну и ту же воду.

Постоянная «проба» одного и того же товара приводит к надоеданию, потому, что вкус продукта утрачивает главное – привкус новизны. Новая марка известного продукта сулит человеку новизну, не заставляя отказываться от привязанности. Остается только эту новую марку как следует преподнести.

Что такое новый кофе и чем он отличается от другого? Как объяснить потребителю преимущества, которых возможно нет?

Самый простой способ побудить покупателя попробовать новый продукт – сопоставить его потребление с чем-то понятным и привлекательным. Что может быть привлекательным для целевой аудитории, состоящей из молодых мужчин и женщин? Самый простой вариант – сравнить вкус новой марки кофе с привлекательностью нового сексуального партнера, тогда у соответствующей целевой аудитории появится желание попробовать этот новый продукт.

Возможно, новый напиток будет таким же, как и старый, но в представлении потребителя он будет другим – новым. Примитивная, отработанная схема.

На веранде, главной съемочной площадке, вопреки ожиданиям Яна, творился полный беспорядок. Было похоже, что съемки еще не начались. Итальянские коллеги очень громко о чем-то спорили между собой. Они, казалось, не замечали ничего вокруг, раскаленные жарким солнцем и своим спором.

Заметив Яна, они помахали ему рукой, дружелюбно улыбнулись, выкрикивая приветствия на итальянском и английском. Однако, уже через минуту, снова вернулись к своему спору, напрочь забыв о его появлении. Ян стал искать своих российских коллег.

В саду под раскидистым деревом он обнаружил Кирилла, арт-директора проекта. Кирилл полулежал в шезлонге, в модных темных очках, красочной рубахе и шортах, которые он, видимо, уже успел прикупить в местном магазине. В руке он держал чашечку кофе с логотипом кофейного бренда, прихваченную со съемочной площадки. Шезлонг был взят оттуда же. Увидев Яна, он лениво приподнялся и сдвинул очки на лоб. Его глаза мгновенно сощурились от яркого света.

– А вот и наш креативный директор прикатил. Добро пожаловать в рай! – сказал Кирилл, пожимая Яну руку.

– Привет, дружище! Давно уже так прохлаждаемся? – спросил Ян.

– Второй день пошел, – ответил Кирилл.

– А что случилось? Почему не снимаем?

– Да ты посмотри на этих, – Кирилл махнул головой на итальянцев, – они уже второй день не могут между собой договориться, режиссер с оператором, как будто мы тут не рекламный ролик снимаем, а полнометражное кино для каннского фестиваля. Пытаться их угомонить и начать работать – бесполезно. Мы уже пробовали. Они же из-за каждой детали и мелочи спорят, чуть не дерутся! – Кирилл улыбнулся. – Да ты расслабься, чувак. Ты же знаешь, что это нормально у них. Поорут друг на друга, а потом быстренько все сделают в лучшем виде.

– А где все наши?

– Пошли побродить по окрестностям, чтобы времени не терять. Не каждый день в таких красивых местах бываем. А я вот здесь, в теньке пока припарковался. Тебя встречаю. Кофейку не желаешь? Это местный кофе, не тот, который мы рекламируем. Они от нашего такие лица сделали, как будто их вот-вот вырвет. Сказали, что с таким кофе они работать не могут, вот и заменили на свой. Для нас ведь разницы нет, какой там на самом деле кофе у них в чашках. А их кофе действительно волшебный. Только нам он слегка остывшим достается.

Девчонки у них кофе постоянно варят, чашку за чашкой. Эти итальянские ботаники хотят, чтобы в кадре все было настоящее, включая кофе и пар от него. Я им уже говорил, чтобы не парились, все дорисуем на компьютере, будет даже лучше настоящего. Но они – ни в какую! Упертые. Вот мы и допиваем то, что остывает у них, пока спорят. Жалко выливать, кофе хороший. Тебе с дороги очень рекомендую.

– Пожалуй, не откажусь, – Ян сбросил свою сумку и устроился на травке под деревом.

– Сейчас принесу, – сказал Кирилл и неторопливой походкой направился в сторону виллы.

Ян лег под деревом, подложив под голову свою сумку и посмотрел вверх. Разбегавшиеся от ствола кудрявые ветки были похожи на тоннели, словно пути, расходящиеся от основной, уходящей вдаль магистрали. Они переплетались между собой, формируя замысловатый узор необыкновенной красоты. Концы веток-тоннелей уходили куда-то дальше и выше в листву, словно в бесконечность.

Было приятно вот так лежать в полной безмятежности. Назойливое солнце пыталось хоть одним тоненьким лучиком пробиться сквозь массивную крону, чтобы добраться до Яна. Но пока эти попытки были безрезультатны.

Пение птичьего хора из кроны придавало дереву сходство с неким природным храмом, где все было гармонично и возвышенно. И была в этом дереве сила и мощь, скрытая в стволе, и одновременно необыкновенная легкость, уносящая его ввысь. Все это вместе давало человеку, отдыхающему под ним, чувство умиротворенности и покоя.

«Интересно, что это за дерево? – подумал Ян. – Жаль, что я не разбираюсь в деревьях. Кирилл был прав. Место это напоминает рай».

Ян проснулся от яркого солнечного света, бившего ему прямо в глаза. Пока он спал, солнце обогнуло крону дерева и залезло под нее, застав спящего человека врасплох. Рядом на земле стояла чашка совсем остывшего кофе. Сделав глоток, он уже не мог оторваться. Кофе действительно был великолепным. Ян тут же пришел в себя и вспомнил, зачем он здесь. Он встал, немного размялся и направился к месту съемок.

Все члены съемочной группы и представители агентства были в полном сборе. Он поздоровался со всеми и подошел к Кириллу.

– Ну что, лед тронулся? – тихо спросил Ян.

– Тронулся – не то слово. Несется со скоростью света, – ответил Кирилл. – Похоже, что время на споры у них тоже в смету входит. Зато теперь снимают быстро, с двух-трех дублей. Все время смеются, обнимаются, как будто и не спорили полтора дня, как заклятые враги. Странный народ, эмоциональный, но дело свое знают. Так что ты ничего не потерял. Как спалось?

– Давно уже мне так сладко не спалось, – признался Ян, – и кофе у них действительно отменный.

– И девушки красивые, – добавил Кирилл. – Пойду, попрошу у них для тебя еще одну чашечку кофе.

Вечером, когда солнце уже стало слегка остывать, итальянцы показали отснятые материалы. За полдня они действительно успели сделать очень много. Каждый кадр был продуман до мелочей. Перебивая друг друга, они громко и эмоционально пытались описать Яну достоинства каждого кадра. Объясняли, почему именно так надо было снимать, а не по-другому.

Когда-то, на заре своей рекламной деятельности, он интересовался любым процессом, связанным с созданием рекламы. Ему казалось, что достаточно изучить определенные ходы, стандартные схемы и приемы, чтобы сразу стало ясно и понятно, как и почему. Он считал, что в каждом деле важны организованность и знания.

Но со временем Ян убедился, что кроме всего этого, логически обоснованного и рационального, есть еще что-то, не поддающееся изучению. Каждый раз, когда он видел перед собой абсолютно неорганизованных и нерациональных людей, создававших талантливые работы интуитивно, он убеждался в логической непостижимости данного мастерства.

Его всегда удивляла способность таких людей жить сиюминутными радостями и эмоциями, умение вкладывать душу в любое, даже весьма банальное, на первый взгляд, дело, а потом, с той же легкостью эту душу оттуда забирать и перекладывать во что-то другое.

Глава 3

На вечер итальянцы заказали столик в местном ресторанчике и пригласили всех поужинать. Хозяин был невысокого роста, типично итальянской наружности. Ресторан его был маленький и по-домашнему уютный. Всех клиентов обслуживал хозяин лично.

Но как он это делал! Словно истинный король в своем маленьком королевстве. Он прохаживался по ресторану с гордым видом, время от времени обозначая свой итальянский профиль настолько высоко, насколько позволял его небольшой рост.

Когда Ян с коллегами делали заказ, хозяин в роли официанта одобрительно и снисходительно кивал головой, давая каждому понять, что он делает правильный выбор. Еще бы! Ведь любой выбор в его ресторане был бы правильным.

Ян хотел заказать рыбу. Оказалось, что на кухне, по словам хозяина, абсолютно случайно, есть две прекрасные свежие рыбы, только что из моря, и он может приготовить одну из них на выбор. Названия рыб были неизвестные. Коллега Яна, говоривший по-итальянски, попросил хозяина объяснить, чем отличается одна рыба от другой.

И тут наш, до этого момента немногословный итальянец, словно римский бог сошел с небес и начал рассказывать о рыбе. Он был подобен актеру, играющему на сцене. В этом исполнении было столько страсти и вдохновения, словно он говорил о возлюбленной, а не о рыбе. Он темпераментно жестикулировал, и все, кто был за столом, невольно повернули свои головы в сторону исполнителя, забыв о еде и разговорах. Ян, как и большинство русских за столом, не понимал ни слова. Его итальянский ограничивался несколькими словами и фразами. Он попросил коллегу переводить, но тот только отмахнулся.

Этот монолог продолжался минут десять, а когда итальянец сделал паузу, как бы перевоплощаясь, все поняли, что речь шла пока только о первой рыбе, и за ней последует часть вторая.

Вторая часть была не менее проникновенна, поэтому, когда он закончил, никто из сидевших за столом так и не понял, чем же первая рыба отличается от второй по существу, и которая из них вкуснее. Это не упростило выбор, но к счастью, один из зрителей этого спектакля среди коллег Яна тоже захотел попробовать одну из рыб. Итальянец предложил разделить каждую рыбу пополам и разложить на две тарелки. Обе рыбы оказались великолепны. Но уже через несколько дней вкус их забылся, осталось лишь впечатление от рассказчика и его ресторана.

Пока посетители ужинали, хозяин ресторана, не опуская гордо поднятой головы, маленькими зоркими глазками внимательно следил за столами. Как только тарелка или бокал с вином опустошались, он непременно оказывался рядом, как бы невзначай, как будто случайно мимо проходил и заметил. Пустая тарелка вмиг исчезала, а бокалы наполнялись вином. Он словно говорил всем своим видом:

«Все, что происходит у вас за столом, абсолютно меня не волнует. Просто мой стол так лучше смотрится».

Главным украшением стола стало необычное вино, которое выбрали единодушно итальянские коллеги. Оно было разлито не в бутылки или графины, как обычно, а в глиняные бутыли причудливой формы. Вино отличалось особо тонкими оттенками вкуса и аромата, очевидными не только для ценителей, и давало удивительный эффект.

После выпитого бокала Ян почувствовал легкое опьянение, но, вместе с тем, необычайную бодрость, разливающуюся по телу приятным теплом. Возникло чувство домашнего уюта, которого ему так не хватало в насыщенной событиями жизни.

«Вот они – радости жизни, за которыми летела моя попутчица», – промелькнуло в голове у Яна.

Ян поинтересовался, где можно купить это вино. Хозяин сказал, что это особое вино, домашнее, привезенное из Тосканы специально по личному заказу хозяина ресторана и благодаря его личному знакомству с изготовителем. Купить его просто так в магазине нельзя.

– Да заливает, наверно, – сказал Кирилл скептически, – цену набивает своему ресторану. Все-то у него особенное! И рыба, и вино – все досталось по блату. А сам, небось, в соседнем магазинчике затаривается. Завтра на разведку схожу – проверим.

Наконец, в завершение вечера, хозяин появился с цветами и раздал всем женщинам из группы по розе, все с той же грациозностью и достоинством. Конечно, у большинства членов съемочной группы возникла невольная ассоциация с аналогичной сценой из рекламного ролика. Но разница была огромной. В ролике все было фальшивым и надуманным, а здесь, в этом уютном ресторанчике, выглядело естественно и мило.

Хозяин ресторана не старался привлечь внимание посетительниц к себе, не пытался расширить круг завсегдатаев своего заведения, понимая, что перед ним случайные заезжие гости. Он это делал для себя. Он любовался собой, своим гостеприимным ресторанчиком, людьми за столами, и получал от этого невероятное удовольствие. Ему хотелось, чтобы все гости ресторана тоже были довольны, попадая в это уютное маленькое царство.

Для него это была не работа, а любимое дело. Посетители на какой-то срок становились для него частью этого дела, поэтому он и относился к ним, как к своим подопечным, с искренним вниманием и заботой. Он был садовником, но не в чужом, а в собственном саду. В саду, который он создал внутри себя, а потом вырастил в жизни.

Глава 4

После ужина, вернувшись в гостиницу, Ян вместе со своей творческой командой из агентства, арт-директором Кириллом и копирайтером Никитой зашли в гостиничный бар и взяли по порции виски. Они выбрали столик на веранде, откуда открывался чудесный вид на вечерний итальянский городок, утопающий в зелени роскошных садов.

– Отличное место для съемок, – сказал Кирилл задумчиво, – невероятно красивое и соблазнительное. В таких местах так и тянет тряхнуть стариной, взяться за кисти и краски. Если бы у меня была вторая жизнь, то я не задумываясь ткнул бы пальцем в этот цветущий сапог на карте.

– А почему ты забросил живопись? – спросил Ян. – Ты ведь был хорошим художником.

– Скажешь тоже! Сам-то почему живописью не занимаешься? Ты ведь тоже художественную Академию закончил.

– Я на дизайнерском отделении учился. Реклама мне ближе по профилю, – ответил Ян. – Конечно, мы проходили курс академической живописи, но я никогда этим не увлекался всерьез. Вся эта канитель с красками не для меня. Я вовремя понял, что у меня таланта мало. Время от времени получалось что-то, но я реалист и всегда знал, что это временное явление.

Если жить в погоне за случайным успехом, то можно сойти с ума. Я привык полагаться на действия, поступки и конкретный результат. Действуешь – значит живешь. Действия должны приносить постоянный успех, пусть небольшой. А в высоком искусстве можно прождать успеха очень долго, всю жизнь.

– Вот ты сам, Ян, и ответил на свой вопрос, – сказал Кирилл. – Юность дает азарт. Любое море кажется по колено. Хочется вкладывать свой талант и энергию в то, что по-настоящему интересно. А потом вдруг возникают непредвиденные обстоятельства: девушка забеременела – значит надо жениться, появилась семья – надо кормить. Они твою мазню кушать не будут. Масляные краски сколько на холст не намазывай, хлеб с маслом не заменят.

Со временем жена начинает пилить. Мы ведь с ней вместе на одном курсе учились и живописью вместе увлекались. Все бегали по полям и лесам с этюдниками и холстами. Вот и добегались.

Теперь у нее другие приоритеты в жизни. Она ради семьи своими творческими амбициями пожертвовала, стала образцовой домохозяйкой и матерью. Пора было и мне остепениться.

Я поначалу пытался сопротивляться, чуть до развода не дошло, а потом сдался. Подумал, что она права. Вся эта погоня за возвышенным до добра не доводит. Люди либо спиваются, либо им прямой путь в психушку.

Закаты и рассветы существовали и будут существовать без нас, неважно насколько красиво мы их изобразить сумеем. Потому, что они настоящие и красивы сами по себе. Мы ведь только копируем эту красоту, подражая реальности. Мы всего лишь имитаторы, неважно насколько мы хороши в этом искусстве. Искусство в нас не нуждается, это мы в нем нуждаемся по каким-то непонятным причинам. Получается безответная любовь. Зато нашим близким людям мы нужны. Для них мы реальные и создаем реальность. По крайней мере, они нам благодарны за наш труд и вознаграждают наши усилия своими любовью и уважением.

Приходит момент, когда надо выбирать: либо ты там – одинокий, заброшенный, непонятый и никому не нужный, либо здесь – сытый, ухоженный и признанный, хороший муж и образцовый отец.

– Тогда почему же тебя все-таки тянет к искусству? – спросил Ян. – Если это имитация, то почему она кажется более привлекательной, чем реальная жизнь?

– Занимаясь искусством, мы имитируем более интересную и привлекательную действительность, – вступил в разговор Никита.

– А вот и работник писательского цеха проснулся! – Кирилл развернулся к Никите: – Наш юный друг, хорошо, что вы примкнули к нашей дискуссии, а то мы тут сидим распинаемся, а он втихаря слушает и напивается.

– Мне нравится ваша дискуссия, вот и слушаю вас, старичков, внимательно, – ответил Никита. – Хотя, на мой взгляд, несколько лет разницы в возрасте погоды не делают, но если вас интересует моя скромная, юная, по вашему мнению, персона, то готов дать интервью вашему пенсионному фонду.

– Вот и чудненько! – обрадовался Кирилл. – Тогда скажите нам, уважаемый Никита, какие у вас отношения с искусством?

– Искусство – хорошая любовница, но плохая жена, – начал Никита, делая очередной глоток из своего бокала, – поэтому предпочитаю жить в браке с рекламой, а заниматься любовью с искусством в свое удовольствие. Тогда и волки сыты, и овцы целы. С рекламой надежно и сыто, и искусству, вроде бы ничего не должен, кроме любви. Это хороший выход для выпускника литературно-образовательного учреждения.

Заканчиваешь писательский факультет, и все считают, что ты теперь профессиональный писатель и должен обязательно что-то писать. Назвался груздем – полезай в кузов. Тебя ведь этому столько лет учили! Все знакомые и родственники словно замирают в нетерпении: «Ну, давай! Выдай-ка нам что-нибудь эдакое! Покажи, наконец, на что ты способен».

И ты, поддаваясь этому давлению, садишься писать со всей своей решимостью и грамотностью. Думаешь: «Ну, сейчас я вам покажу! Готовьте там все свои литературные премии!»

Один день так садишься, второй, неделю, месяц… А начать так и не можешь. Все какая-то ерунда получается. Знаешь как писать, а о чем писать-то?

Нас учили: «Пишите о том, что хорошо знаете и что вас интересует». А что можно знать о жизни в столь юном возрасте? То, что тебя действительно интересует, женщины, например, – абсолютная загадка. Стараешься узнать их поближе – оказываешься разочарован, потому что все, что тебя в них интересует, – их загадочность и тело.

Ну, с телом, понятно, можно разобраться, а как быть с загадочностью? Стараешься вникнуть – она ускользает. Загадочность их – в нелогичности, а нелогичность – у них в голове. Никто не сможет разобраться в их проблемах, кроме них самих, потому, что эти проблемы только в их воображении, а для нас этих проблем не существует.

В наших головах совсем другие проблемы. Они нам кажутся более логичными и реальными, но, возможно, наши проблемы – тоже плод болезненного воображения. Просто болезни разные. И никто не знает, которые из этих болезней более тяжелые и вредные.

Все, что кажется важным сегодня, назавтра может потерять свою ценность, а мы устремимся в погоню за удовлетворением новых желаний и интересов. Вот и думаешь: «А что тогда вообще важно?»

Создается впечатление, что мы живем в мире сплошных иллюзий. Иллюзии в нашей голове – плод наших фантазий и желаний. Иллюзии в реальной жизни – плод действий и поступков, своих или чужих. В результате таких размышлений приходишь к выводу, что тебе вообще ничто, кроме себя любимого, неважно и неинтересно.

А чем ты сам можешь быть интересен другим? Что ты можешь сказать о себе интересного в свои двадцать с хвостиком? Все, что пытаешься выдумать, выглядит фальшиво. Даже младенцу это очевидно. Сплошное словоблудие ни о чем, и сам задаешь себе вопрос: «О чем это я и зачем это я?»

Конечно, можно тешить себя тем, что найдется горстка читателей, которым твоя прикольная стряпня понравится. Только какой в этом смысл, если ты сам в глубине души знаешь, что все это полный бред, за который когда-нибудь тебе станет стыдно.

Через какое-то время приходится признать, что у тебя полная творческая импотенция. Начинается самобичевание, депрессия, что еще больше усугубляет твое положение нереализованного творца. В конце концов понимаешь, что выход один – жениться на чем-то более конкретном и определенном.

И тут у тебя возникает большой выбор невест с приданым – реклама, журналистика, телевидение, радио и прочее. Выбираешь одну из них – чувствуешь себя уверенней в жизни. От тебя больше уже никто ничего не требует и не ждет, никуда не торопит. Ты в порядке. Пишешь что-то регулярно: тексты рекламные, сценарии роликов, хорошо выглядишь, выпиваешь умеренно, модно одет – молодец! Прямо сейчас на обложку журнала «Жизнь удалась».

Время идет. Неожиданно и с искусством начинают отношения налаживаться. Потому, что напряжение уходит. Тайная связь и свобода от обязательств возбуждают гораздо сильней. Ну и жизненный опыт свою роль играет. Круг твоих друзей и интересов взрослеет и умнеет вместе с тобой. Обнаруживаешь вокруг себя все больше интересных людей, сам становишься интересным.

Такие отношения приносят свои плоды – плоды любви. Появляются первые серьезные мысли в голове, которые складываются в увлекательные истории. Издатели начинают с уважением на тебя смотреть, появляются читатели, поклонники и даже поклонницы. И тогда ты уже с гордостью можешь себе сказать: «Ай да я! Ай да сукин сын!»

– Так ты нас, рекламщиков, покинешь скоро? – спросил Кирилл.

– Нет, ребята. Вам так просто от меня не отделаться, – улыбнулся Никита. – Вы уже как родные. Хорошая компания тоже многого стоит. А когда людей общее творческое дело связывает, пусть даже не слишком возвышенное, то из них потом лучшие друзья получаются, единомышленники. С кем еще вот так по душам поговорить можно, да еще в таком красивом месте в командировке?

Кирилл одобрительно похлопал Никиту по плечу:

– Может, тогда ну его, искусство это! У тебя же есть такие классные друзья, как мы, и новые ботинки, вон, купил. Может оно и не нужно совсем?

– Мы можем быть в нем искренними, – возразил Никита, – воплощать свои истинные желания, а в жизни, чаще всего, позволить себе этого не можем. Мы становимся зависимыми от него. Мы словно уходим от скучной или лживой повседневности в другой, более захватывающий мир, концентрат впечатлений, которым мы можем управлять и быть там полноправными творцами.

– Ты прав, мой юный друг, – согласился Кирилл, – есть в нас тоска по общению с чем-то идеальным. Мы знаем, что искусство всего лишь имитация этого идеала, но это хоть какая-то отдушина.

– Значит, кто-то, помимо нашей воли, вкладывает эту потребность в человека, – рассудил Ян, – может, Бог?

– Но если все это проделки Бога, – сказал Никита, – то получается, Он играет с нами в прятки, постоянно поднося к нашему носу пряник: «Прекрасное где-то есть, но не про вашу честь». Вот мы и ищем его в искусстве.

– Прекрасное есть и в реальном мире, – возразил Ян, – то, что создано самим Богом: природа, солнечный свет, красота, гармония, сам человек, в конце концов.

– Ты считаешь человека прекрасным созданием? – Кирилл поперхнулся. – Со всеми его пороками, завистью, ложью, страхами, злостью и ревностью?

– Я считаю, что Бог создал человека изначально прекрасным, – ответил Ян. – По-другому быть не может. Вглядитесь в лица детей и мудрецов, и вы увидите эту красоту. Просто каждый человек портит себя сам, загружаясь ненужным хламом. Но внутри, в душе, тайно или явно каждый скучает по себе настоящему и обращается к искусству, имитируя идеальное в себе и в искусстве.

– Я смотрю, вы тут все жутко набожные собрались, – сказал Кирилл. – Может, вам лучше в церковь сходить, помолиться?

– Сам-то не пробовал? – усмехнулся Никита.

– Я пробовал, только это мне не помогает. Церковь, как искусство, сплошная имитация. Не много там радостных лиц можно увидеть. Все только попрошайничать ходят: «Бог подай… Бог прости…». Кого-то этим можно привлечь, только не меня.

– Понимаешь, Кирилл, – сказал Ян, – все мы продукты материалистического воспитания. Наши христианские предки сами же снесли ко всем чертям свою веру во время революции. Кто-то по убеждениям, кто-то от страха или поддаваясь всеобщему безумию.

Что они оставили нам взамен? По сути дела ничего. Внутреннюю пустоту, которую мы пытаемся заполнить как попало материальными удовольствиями и развлечениями. Вместе с пустотой наши деды и родители оставили нам недоверие к религии предков, которую так легко разрушили сами. Ведь, если разрушили, значит, не так сильна была у них эта религия. Их родители заставляли ходить в церковь и молиться. А мы ходили строем на пионерские линейки и комсомольские собрания.

Теперь мы освободились от этого, и в отличие от христианских предков и атеистических родителей, у нас, наконец, появился выбор, чем заполнить эту пустоту. Но мы не знаем, что с ним делать, или вообще не знаем об этом выборе, или не знаем, зачем он нам нужен, и нужен ли?

В детстве наши родители делали нам многочисленные прививки от опасных болезней. Они делали их из страха за нас, пытаясь обмануть нашу природу. Они не осознавали, что главную прививку, которую они делали нам – это прививка страха. Страха перед болезнетворными бактериями, природой, врагами, властью, смертью и даже жизнью.

С тех пор мы стали бояться быть счастливыми, жить в полную силу. И в результате мы утратили эту силу, а вместе с ней истинную духовность и здоровье. Зачем она нужна, если страх не дает ей быть востребованной? Он сковывает и парализует нас, наши мысли и действия. Но все же, в нас остается маленький божественный огонек. Хоть и маленький, он напоминает о себе время от времени, когда с человеком случаются серьезные неприятности или человек осознает бесполезность своей жизни. Огонек этот на редкость стойкий, но может погаснуть, если не подкинуть вовремя дровишек. Но тут возникает другой вопрос: «Где взять этих дровишек?»

На наш духовно голодный рынок грянули многочисленные религиозные концессии и секты со своими предложениями. Появилось много духовной литературы разного толка. Как тут сориентироваться простому человеку, который разучился думать о духовном и всего боится?

Многие выбирают самый простой путь – вернуться к религии предков, которая считается для данного народа истинной, официальной и даже престижной. Ведь самые высокопоставленные чины, имеющие деньги и власть, теперь приходят в церковь и молятся там. Что ищут они? Не благословление ли и поддержку своей власти и оправдание своего тщеславия и гордыни?

«Да, я слаб, – думают они, стоя в церкви, – но Ты ведь меня простишь? Ты всех прощаешь. В этом Твоя божественная сила. А моя сила во власти, которую Ты мне дал».

Вряд ли они хотят приблизиться к Богу. В лучшем случае, они хотят прощения своих грехов и благословления своей духовной слабости.

А что ищут простые люди, которых привела в церковь внутренняя тоска по Богу? Они не имеют власти, даже над собой, боятся всего, даже самих себя. Они ищут себе высшего покровителя и заступника – образ всемогущего, справедливого и любящего Бога. Без конкретного образа и качеств человеку трудно представить Абсолют, божественное сознание.

И если человек истинно верит, то находит то, во что верит. А если он приходит туда как ты, Кирилл, «на пробу», то и не находит ничего. И если образ религиозного Бога кому-то помогает найти то, что он ищет, или утешает в беде, значит кто-то нуждается и в религии, и в церкви, как ты в искусстве.

Но все мы нуждаемся в Боге, как источнике духовного вдохновения, вот и ищем его, кто где. А если не ищем совсем, то пребываем в повседневной тоске или безумии.

Кирилл ошарашено смотрел на Яна:

– Не ожидал от тебя такого религиозного спича. Мне всегда казалось, что для тебя, как и для меня, все эти молитвы и церемонии – пустая трата времени. Лучше природой любоваться. Хотя все это любование тоже дело пассивное. Всякие мысли ненужные в голову лезут…

– А может, Бог не хочет, чтобы мы с тобой в церковь ходили, раз нам там неуютно, – сказал Ян, – но это не значит, что мы для него потеряны. Вера и религия не одно и то же.

Наверное, у Бога для каждого есть свой путь. Но мы его не ищем, забываем о нем в повседневной суете и заботах. А когда вдруг поймем, что окончательно запутались, то бежим на проторенную религиозную дорогу, широченный проспект. Там все понятно. Думать не надо и знаки расставлены в нужных местах.

А он на самом деле хочет, чтобы все мы были счастливы, но каждый по-своему, постарались понять его замысел, нашли в нем свой путь и предназначение, и осознав это, начали с ним сотрудничать: сады растить, детей, создавать что-то гармоничное и разумное.

А если человек страдает или тянет его куда-то, значит не по своему пути пошел, отклонился от направления. Ведь, если мы по его образу и подобию созданы, то должны же в нас быть хоть какие-то родственные Богу качества, кроме всего того дерьма, которое ты, Кирилл, перечислил. Может, способность творить и создавать как раз и есть такие качества, доставшиеся нам в наследство от главного Творца?

– Эко ты завернул! Что это тебя вообще на божественную тему сегодня пробило, – спросил Кирилл с удивлением, – получил какое-нибудь откровение свыше?

– Да нет, не то, чтобы откровение… Несколько лет назад со мной произошел интересный случай, – начал Ян. – Я был знаком с одной девушкой…

– Так, так, это уже интересней, – Кирилл придвинулся поближе, выражая крайнюю заинтересованность.

– Так вот, – продолжил Ян, – родители этой девушки, весьма состоятельные люди, были очень озабочены ее образованием и послали ее учиться в престижный Кембриджский колледж. Она пригласила меня в гости в Кембридж, и я, конечно, не заставил долго себя уговаривать.

И вот, гуляем мы по городу. Солнечная погода, настроение превосходное, строгие старинные архитектурные постройки с одной стороны и летние кафе, наполненные многоязычной молодой публикой, с другой. Тут же парк, где на травке валяются студенты с книжками и влюбленные парочки.

Когда мы проходили мимо Капеллы Королевского колледжа, подруга предложила заглянуть внутрь, послушать органную музыку.

Я по началу отказывался. Не такой уж я любитель органной музыки. Пошел однажды на концерт в Москве – еле высидел. Но тут никого высиживать не заставляют. Захотел – зашел, послушал; надоело – вышел тихонько, дальше пошел. Никто на тебя с укором не посмотрит.

Зашли мы внутрь и сели на свободные места, недалеко от выхода, на всякий случай, если сразу захочется уйти. И тут со мной такое случилось, что трудно описать словами. Звуки органа словно внутри меня зазвучали, как эхо, будто музыка эта не снаружи, а внутри, и я в ней растворен.

Я посмотрел вверх на потолок Капеллы и совсем обалдел. Легкие колонны между витражными окнами выглядели словно стволы деревьев по сторонам, держащие на себе крону купола над залом. Купол снаружи смотрелся довольно увесистым, увенчанным ажурной каменной короной, но внутри выглядел очень легким. Я тоже почувствовал себя легким, совсем невесомым. Я впервые ощутил себя в храме музыки, одновременно являясь частью пространства этого храма, наполненного чудесными звуками.

Пробыв там около часа, подруга захотела, чтобы мы продолжили прогулку, но я не мог пошевелиться. Мне не хотелось никуда идти. В тот момент мне хотелось остаться в этом храме навсегда. Я с трудом воспринимал видимую реальность, словно существовал только я и эти необыкновенные звуки в моей голове. Когда я пришел в себя, музыка продолжала звучать во мне еще очень долго, словно продолжение концерта. Все вокруг казалось мне прекрасным.

Я смотрел на людей и мне представлялось, что все они тоже слышат эту музыку, которую нельзя не слышать. Мне хотелось громко крикнуть: «Люди, вы такие классные! Я вас всех люблю!», ведь мы были все частичками этой музыки! Но я боялся своим криком заглушить или прервать поток чудесных звуков в голове.

– Ты был трезв? – уточнил Кирилл. – Может, тебе что-нибудь в еду или напитки подсыпали? Знаешь, есть всякие таблетки, грибочки…

– Вечно ты со своей ложкой дегтя, Кирилл…

– Ладно, ладно… А что подруга? На нее тоже подействовало?

– Ученая подруга хотела вернуть меня к реальности. Она пыталась убедить меня, что вся эта музыка только у меня в голове и больше никто ее не слышит. И еще она сказала, что все это ненормально для взрослого мужчины. А когда я пытался возразить: «Может, ненормально то, что другие этого не слышат или то, что я не слышал этого раньше?» Она ответила, что нормально то, что слышит большинство. А большинство слышит только те звуки, которые раздаются вокруг и снаружи. Для этого существуют уши.

Тогда я привел аргумент, что музыканты и композиторы тоже часто слышат музыку в голове, почему же другие люди не могут? На это она сказала, что у музыкантов, мол, такая профессия, а я не музыкант. Если каждый начнет видеть и слышать, что ему заблагорассудится, то люди перестанут понимать друг друга и начнется хаос.

«Но разве мы сейчас понимаем друг друга? – возразил я ей. – То, что люди говорят и мы слышим ушами, не всегда отображает истинную картину реальности. То, что мы видим, читаем в умных книгах, смотрим в новостях, тоже не всегда является истинным. Стоит ли доверять своим ушам и глазам, или поверить внутреннему слуху и зрению?»

Но она продолжала настаивать на своем. Она не хотела меня слушать, не захотела даже предположить возможность того, что можно слушать внутри себя прекрасную музыку вместо лекций умных профессоров и праздной болтовни.

Чувство любви к людям, которое я испытал тогда, ее тоже очень встревожило. Она сказала, что всех без разбора любить нельзя, это неразумно. Надо как-то определиться и сузить круг своей влюбленности. Вокруг, мол, много наркоманов, воров, мошенников и просто нехороших людей, которые вообще любви не достойны. Не говоря уже о женщинах. Любить всех женщин в подряд – это что-то ненормальное по Фрейду. Она его почему-то очень любила упоминать.

И еще она сказала, что все творческие ребята, конечно, забавные, но, как правило, больные на голову. У них часто бывает неадекватная реакция на обычные вещи.

Я не стал с ней больше спорить. Решил остаться при своем мнении и опыте.

Когда я вернулся в Москву, тут же взял билет на органный концерт. Мне хотелось повторить то состояние. Но ничего удивительного на этот раз со мной не произошло. Я попытался еще раз, но опять безрезультатно.

Была музыка, но не было храма. Музыка звучала в зале, но не во мне. Из чего я сделал вывод, что мое состояние в Капелле Кембриджа было результатом нескольких ингредиентов: музыка, храм, органист, архитектура, место, мое состояние в тот момент и, пожалуй, что-то еще…

И вот сегодня, лежа под деревом, которое ты, Кирилл, обозвал райским, я почувствовал что-то подобное, и мне приснился тот храм и музыка, и я вновь был их частью и испытал необыкновенную легкость и гармонию. Мне не хотелось никуда бежать, хотелось остаться в этом сне.

Когда я проснулся, то стал сравнивать мой сон с состоянием в храме. Ствол дерева напоминал колонну храма; крона надо мной напоминала свод; птичье пение – органную музыку; и было, пожалуй, что-то еще…

– Да, вот он, опиум религии и искусства в действии! – сказал Кирилл с иронией. – Но может, все гораздо проще. Может, ты просто устал и вырубился? Тебе снился очередной сон, который не имеет ничего общего с божественными откровениями и прочей мистикой?

– Может и так, Кирилл. Похоже, вы с моей кембриджской подругой нашли бы общий язык.

– Если она красивая, то я был бы не прочь с ней познакомиться, – ухмыльнулся Кирилл.

– Красивая. Но красота проходит, а человек остается, поэтому, кажется, я потерял ее телефон.

Все замолчали и задумались, каждый о своем. Паузу прервал Кирилл.

– А каковы у вас, юный коллега, отношения с Богом? – обратился Кирилл к Никите.

– С Богом гораздо сложнее, чем с искусством, – ответил Никита. – Я, по словам Яна, пошел по проторенной дорожке, освещенному проспекту православной религии. Я крестился и хожу в церковь. Иногда мне это очень помогает, не знаю почему, но успокаивает. Иногда просто тянет туда, особенно когда хреново на душе. А там возникает чувство, что все в надежных руках.

Время от времени я возвращаюсь к чтению Библии и многие части в ней пронимают до глубины души и вдохновляют. Но вместе с этим возникает много необъяснимых вопросов, касающихся Библии и христианской религии.

Я не раз пытался поговорить с батюшкой, своим крестным, но он не всегда может ответить мне разумно на мои «неразумные» вопросы. Говорит, что веры во мне маловато, вот я и задаю вопросы всякие ненужные. Будет больше веры – будет меньше вопросов. А я не понимаю, почему эти вопросы ненужные, ведь они при чтении Библии возникают, а не при покупке новых штанов.

– И какие это вопросы? – заинтересовался Ян.

– Ну, например, если Бог один, почему он разрешил существование разных религий, каждая из которых претендует на то, что их Бог самый правильный? Это что, все разные Боги или они одного никак поделить между собой не могут?

Потом, Христианский Бог, в конце концов, один или их три? Если он один, и это Иисус, зачем ему было становиться человеком и почему он обращался с молитвой к другому, главному Богу. Значит их уже два, как минимум. Ведь, если Иисус Бог, почему ему не молиться самому себе, да и вообще, зачем ему молиться? Бог ведь всемогущ.

Если у меня родится сын, то я не буду им, а он не будет мной. Мы будем связаны родственными узами, но нас будет двое, а не один.

И уж точно, я бы не хотел, чтобы мой сын страдал. Отправить сына, чтобы он помучался, даже спасая человечество от грехов, – какая в этом любовь? Можно послать сына людям, чтобы тот научил их уму разуму, попытался достучаться до их души, принес священные знания и истины – это я понимаю, но зачем страдать? Разве смысл жизни в страдании? Или в избавлении от бесконечных страданий после смерти? Нельзя ли как-нибудь вообще без этого обойтись? Тем более, что в результате страданий Иисуса грешить люди меньше не стали.

Если Иисус искупил своим страданием все грехи человеческие наперед, то значит ли это, что нам, христианам, можно спокойно дальше грешить, сетуя на слабость собственного характера, главное вовремя покаяться? А безгрешным, но некрещеным дорога в ад заказана?

Теперь возьмем Ветхий завет, пока Бог один был и не растроился. Бог создал каждой твари по паре, разнополой паре, чтобы размножались. Это понятно. Дальше Он создает любимое творение – человека, наделяя его сознанием и правом выбора. Создает снова разнополую пару, но на этот раз запрещает им размножаться. Зачем тогда разнополую? Создал бы однополых двух, если Адаму одному скучно было.

Дальше он помещает их в рай, где много всего растет. Говорит, чтобы ели плоды со всех деревьев, только с одного дерева познания добра и зла не ели. Зачем он тогда посадил его у них перед носом? Это все равно, что маленьких детей в комнате одних оставить, говоря им, чтобы они играли со всеми игрушками, какие найдут, только самую интересную не трогали. Любой разумный родитель просто спрячет ее с детских глаз долой и от греха подальше. Если Бог не хотел, чтобы они срывали это яблоко, зачем вообще ему понадобилось это дерево с яблоками? Поиграть захотел: «Сорвут – не сорвут»? Конечно сорвут, кто бы сомневался!

А может, Он хотел, чтобы сорвали? Хотел, чтобы они полюбили друг друга и размножались в любви, а не в грехе, как настаивает церковь? Почему рождение и воспитание ребенка – богоугодное дело, а зачатие считается грехом? Как это можно совместить?

Ладно, допустим был в этом какой-то тайный смысл. Ева откусила яблоко первой, потом соблазнила беднягу Адама. Значит, она больше виновата? И тут можно все грехи на баб свалить. Это они же нас вечно соблазняют! А куда этот Адам безвольный смотрел? У него что, не было права собственного выбора? Почему он не отказался, если лучше ее? Понятно, что женщины любопытнее мужчин, а в случае с Евой, получается, смелее, настойчивей и сильнее.

А может, ей просто хотелось его любви и внимания? Хотелось стать матерью? А мы, мужики, все меряем на свой аршин. Нам кажется, что нас соблазняют, а они, возможно, совсем о другом думают и не хотят нас соблазнять, а хотят быть любимыми нами. Но как привлечь наше внимание, если мы на них смотрим с позиции соблазна? Вот они и пользуются теми средствами, которых мы от них ждем, и на которые мы клюем, как на наживку. А мы воспринимаем эти средства, как цель, потому, что нам так удобнее.

Женщины потом удивляются и обижаются, что их неверно поняли, но уже поздно – яблоко съедено, и мужики все разбежались по кустам, чтобы Бога не гневить и все на соблазн женщин свалить.

И священники эту тему подхватили, они же тоже мужики, хоть и в рясе. Представляю, как им порой бывает тяжело говорить о чистоте божественных помыслов, глядя на прекрасных прихожанок…

Но вернемся к Библии. История с Моисеем. Воспитанный в жреческих кругах великий пророк Моисей по Божьей воле выводит избранный народ из Египта. Почему именно этот народ избранный? Чем они эту привилегию заслужили? На других людей Богу что, наплевать было?

Далее, Моисей водит их по пустыне сорок лет. Для чего, спрашивается? Чтобы они работать разучились и привыкли к дармовой манне небесной?

Потом Бог направляет их на землю обетованную и приказывает отобрать ее, ни с того ни с сего, у других людей, менее любимых, неизбранных, которым Он забыл свой завет и грамотного пророка послать. Где здесь Божья справедливость?

А все эти жертвоприношения? Согрешил – принес жертву Богу – откупился. Зачем Богу все эти несчастные, бесполезно сожженные животные нужны? Они-то тут причем? Они ведь тоже Богом созданные твари.

Далее читаем про любимцев Бога – Давида, Соломона и прочих иудейских царей. Бог, якобы, ими руководит и направляет. Поэтому они устраивают полный беспредел под его покровительством? Постоянно нападают на другие народы, жестоко убивают иноверцев, трахаются с многочисленными женами и наложницами. А Бог, в контексте этих историй, их поощряет или журит, и изменчив в настроении, как неуравновешенная баба.

На одной странице Он мудро провозглашает, что дети не отвечают за грехи своих отцов, на другой – советует очередному избранному царю уничтожить противника вместе со всем его потомством. Сплошное безобразие творит руками избранных. Где там духовность, справедливость и любовь? Как можно верить в такого жестокого Бога?

Мой батюшка говорит, что Ветхий завет вообще можно не читать. Он для иудеев написан. Почему тогда он до сих пор в Библии? Может, стоит его убрать из Священной книги христиан, чтобы людей не смущать? Но если убрать или не читать, то возникнет другой вопрос: Иисус тоже ведь к иудеям был послан, не к европейцам, славянам и прочим, а только к иудеям. Он сам об этом в Библии говорит. Что с этим делать? Получается, мы чужим посланием пользуемся, адаптировав его для себя и создав свою, традиционную веру на основе чужой, инородной истории? Почему? Своих пророков не было? Или мы второсортные, неизбранные, подбираем крохи?

Еще такой вопрос – кто такие Святые и почему мы им тоже молимся? Я понимаю, что это были благородные и достойные люди, которых церковь удостоила звания Святых за их деяния. Их можно уважать и почитать, но почему мы им молимся? Они что, после смерти стали помощниками Бога? Небесными министрами по определенным вопросам? Не легче ли напрямую к Богу? Или от них Ему удобней наши просьбы выслушивать, могут замолвить словечко? Или они имеют такие же полномочия, как Бог? Тогда чем вся эта иерархия отличается от язычества?

А теперь о заветах. «Возлюби ближнего своего». Как заставить себя любить того, кого совсем не хочется любить? Можно просто уважать, равнодушно относиться или по-приятельски, но любить? Как любить? Ведь любовь тоже бывает разной. Иногда любовь наносит больше вреда человеку, чем нелюбовь. И разные люди в слово «любовь» свой смысл вкладывают. Какой смысл верный? И как она чувствуется, эта правильная любовь? Это ведь чувство, насколько я понимаю, его словами не передашь.

А вот еще. «Не судите, да не судимы будете». Когда христиане говорят: «Мы хорошие» – можно согласиться и порадоваться, но когда они говорят: «Мы хорошие, а они плохие, потому, что они не такие, как мы» – разве это не осуждение, которое является грехом? И ведь не только говорят, но и нападают. Они что, так боятся, что их вера пошатнется?

В Библии сказано: «Возлюби врага своего», но христианская, в том числе и православная церковь была не слишком-то гуманна к своим противникам. Взять хотя бы того же Владимира, который крестил Русь мечом и кровью язычников, добровольно не хотевших креститься. А таких было много, они были по-своему счастливы в своей вере, раз не торопились в его церковь.

Получается, церковь сама же подает дурной пример и расправляется даже со своими, которые верят не так, как ей хотелось бы, и отходят от догмы. Шаг вправо, шаг влево – предупредительный выстрел в голову.

Я понимаю, что со стадом проще, чем с одной заблудшей овцой. Но вы объясните этой овце, почему ей надо быть обязательно в загоне, а не на свободе, оставаясь при этом частью стада.

А вот еще. Меня, конечно, как молодого мужчину, не могут не волновать следующие вопросы. Сказано: «Не желай жены ближнего». Но как я могу этого не делать, если вижу перед собой красивую девушку. Это же рефлекс! Я не собираюсь приставать к ней и совращать ее, но как я могу остановить в себе тайное желание? Если я вижу вкусную еду, но чужую, то конечно, я не буду ее есть, но я же не могу усилием воли прекратить слюновыделение?

А для женщин что? Им не было сказано не желать чужого мужчины. Значит, им можно? К ним почему-то Бог вообще со своими заветами не обращался. Почему? Они не входят в его поле деятельности или он дал нашему полу привилегию ими распоряжаться по воле Бога? Значит ли это, что он им свободную волю ограничил и они люди второго сорта? Почему мы тогда этим не пользуемся в наши дни, позволяем быть с нами наравне?

А может, все наоборот. Если Бог в процессе творения создавал сначала менее совершенное, переходя к созданию более совершенного, а Ева была в этом списке последней, тогда получается, что женщины должны быть более совершенными и, возможно, в Его заветах не нуждаются. Но почему мы этого не замечаем и не чувствуем? Они что, деградировали с тех времен?

Я спросил у своего батюшки: «Что можно считать прелюбодеянием: секс в браке, но без любви, или секс по любви вне брака?». На это он мне, конечно, ответил, что должен быть брак по любви, тогда такого вопроса не возникнет.

А если любовь в браке пройдет, тогда что, развод? Но церковь развод не одобряет. А как тогда сохранить эту любовь в браке? Об этом ничего нет в Библии, там вообще нет ничего про любовь к женщине и как ее сохранить.

Вот и мой батюшка растерялся. Похоже, он сам не знает. Все какие-то возвышенные фразы о вере, а конкретно? Мой батюшка умеет переводить стрелки с неприятных вопросов, на которые не может доступно и убедительно для меня ответить. Видимо, я совсем его достал. Рекомендовал мне почитать Святых отцов.

Я стал читать, но ответов для меня лично, современного человека, живущего полноценной жизнью в миру, не нашел. Там есть ответы на вопросы тех, кто готов принять любые ответы. А для меня они неубедительны. Все те же темы, что и в Библии, но я ее читал и сам еще не разучился думать.

Святым отцам хорошо говорить. Они уединялись в своих кельях. У них совсем другая жизнь была. Они ее сами выбрали. А что делать мне? Тоже в келью? Я не хочу. Мне и моя жизнь нравится. И женщины нравятся, и веселье, и мои друзья – атеисты, евреи, католики и мусульмане, и даже моя рекламная работа.

Почему я должен раскаиваться в том, что сам не считаю грехом? Почему я должен признавать себя заранее слабым, если я стремлюсь быть сильным. Почему я должен быть рабом божьим, если чувствую себя его сыном, не таким продвинутым, как Иисус, конечно, но все же?

Я не хочу от своей веры отказываться, но где мне найти вразумительные ответы на все эти вопросы? Вот и возникает внутренний конфликт. Душе хочется спокойно с Богом общаться, а разум со своими вопросами лезет.

– Да, задал ты себе задачу не из легких, Никита, – сказал Ян. – Может, ты не там ищешь ответы? Ведь часто люди ищут потерянные вещи не там, где их потеряли, а там, где светлей. На освещенных проспектах, например… Они их ищут, но не могут найти, потому что их там нет. Но там, где они находятся, нет фонаря и сложно искать. Если хочется быть там, где удобнее, – не стоит ли успокоиться и прекратить бесполезные поиски? Просто прими все как есть. Твой батюшка порадуется возвращению блудного сына.

А если все же хочешь продолжать поиски, то запасись личным фонариком и терпением, попробуй искать в другом месте и перестань доставать своего крестного. У него и без тебя забот хватает.

– Спасибо за совет, Ян, и понимание. Вы хотя бы меня до конца дослушали, – Никита улыбнулся.

– Тогда давайте выпьем за успешные поиски, за вдохновение и истинные ценности! – оживился Кирилл. – За то, чтобы они нас не покидали, несмотря на наши малодушие и измены.

– За дружбу и за вас, ребята! – поднял свой бокал Никита.

– За истинные ценности! – сказал Ян, а потом добавил: – За семью и детей твоих, Кирилл, тоже. Сколько их там у тебя?

– Много, целых трое, – ответил Кирилл, делая большой глоток из своего бокала.

– А это много считается? – удивился Никита, – Ты что у нас отец-герой?

– Не знаю, как со стороны, но мне мало не кажется, – сказал Кирилл, почесывая лысеющий затылок.

– Наверно иметь детей – это очень здорово, – сказал Ян. – Передавать им самое лучшее, что в тебе есть, стараться самому быть лучше ради них.

– Так говорят только те, у кого своих детей нет или те, кто ими мало занимается, – возразил Кирилл. – Дети, лет до десяти, – сущие кровопийцы, маленькие злобные карлики. Непонятно вообще, как они могут вызывать у окружающих умиление. Самое лучшее, что ты можешь передать им в это время – свои деньги и все свое свободное время на их дурацкие игры, развлечения и капризы. Они же не понимают, что твои часики тикают, пока ты их развлекаешь. Моложе рядом с ними не становишься, а азарт и энергию теряешь.

Но одновременно видишь, сколько матери своей любви, внимания и терпения в детей вкладывают. Начинаешь за это женщин уважать. Понимаешь, что мужчины по отношению к своим детям все равно малой кровью отделываются, даже если стараются изо всех сил.

Но нет худа без добра. Когда дети подрастают – уже другое дело. Настает наше время. И те отцы-герои, которые до него доживают в семье, получают, наконец, свое. Матерям они подростками перестают нравиться: не слушаются их уже, как кролики удавов, поступают по своему. Для них все эти бывшие «солнышки», «зайки» и «котики» вдруг превращаются в долговязых оболтусов, хулиганов и пофигистов.

«Займись старшим ребенком, – говорит моя жена, – он совсем от рук отбился. Мы его теряем». А на деле – это она его теряет, а для меня он, наконец, интересным взрослым человеком становится. У него появляется собственное мнение и собственный взгляд на жизнь – есть о чем поговорить и чем поделиться. Начинаешь узнавать в нем юного себя, понимать этот жизненный круговорот лучше. И даже завидуешь, что у него все впереди, есть время что-то изменить; и что с отцом ему повезло, есть с кем поделиться своими секретами и сомнениями, зная, что тебя поймут и не осудят. И ты уже, вроде, не один во всех семейных неприятностях виноватый. Можно создать свою оппозиционную коалицию.

Конечно, женщинам обидно становится. Они детям все без остатка отдают, а в результате ни с чем остаются. Не нужны детям становятся со своей навязчивой заботой. Матери считают, что это несправедливо. Как будто рождение детей было инициативой самих детей. Они до старости в своих детях хотят видеть тех самых «солнышек» и «заек», – а тут такой облом!

Хорошо, что дети все-таки рождаются, вопреки нашим настоящим желаниям на тот момент, но еще больше радует то, что в отличие от других домашних питомцев, они, вырастая, становятся самостоятельными и отдельными личностями.

Но все же… верни меня сейчас обратно в то, доотцовское романтическое время с этюдниками, – сбежал бы не задумываясь, и с девушками впредь был бы осторожнее. Вот ты, Ян, молодец – заранее все предусмотрел и детей не завел.

– Когда-то и я хотел детей, очень хотел. А теперь, вот, тебя послушаешь, так и неизвестно, что из всего этого вышло бы, – усмехнувшись, сказал Ян.

– Да брось, Ян. Зачем они тебе нужны? А если бы действительно хотел, завел бы уже давно. Ты ведь привык добиваться всего, чего тебе хочется, и в работе, и с женщинами, – сказал Кирилл с завистью.

– Это тебе только так кажется. Когда-то я очень любил одну девушку, хотел жениться на ней, завести семью и детей, – сказал Ян.

– Добровольно жениться? Ну ты даешь! – Кирилл округлил глаза от удивления. – А она что?

– Она предпочла искусство, – ответил Ян.

– Вот это да! Странная девушка, – сказал Кирилл. – Ну ладно, мы, мужики чокнутые… Ты ее к психиатру не водил? Может, у нее все это было несерьезно? Знаешь, у многих девушек такое бывает по молодости, но почти у всех потом проходит. Может, стоило попробовать постепенный выход из зависимости – кружок вышивки или бисероплетения, например?

– Думаю, что эта девушка не нуждалась ни в психиатре, ни в домашнем рукоделии. Она знала, что делала. Она не захотела поступить как все, идти на компромиссы, хотела остаться собой. Наверно, этим она и была интересна.

– Ну и как ее роман с искусством? – заинтересовался Никита.

– Не знаю, – ответил Ян. – В то время я был слишком ревнив и зол, чтобы радоваться ее успехам без меня, а теперь… хочется верить, что она нашла свое счастье.

– Что же, на ней свет клином сошелся? – сказал Кирилл. – У тебя еще есть время, чтобы остепениться и детьми обзавестись. Лучше поздно, чем… рано. Если бы я не был таким конченым женатиком, обремененным семейным долгом и детьми, уж я бы время зря не терял!

Смотрю вокруг – глаза разбегаются. Даже обидно за себя становится, когда жизнь человека на пенсию раньше времени отправляет. Бывает, позволишь себе что-нибудь лишнее, даже в мыслях, – совесть тут как тут: начинает тебя пинать ногами и ставить на место, будто твоя личная жизнь – давно уже вопрос решенный и закрытый.

А у тебя, Ян, все карты на руках, все твое семейное будущее еще впереди. Женщин на свете много, неужели трудно найти другую на роль жены? Ведь, чтобы детей завести, больших премудростей не нужно, да и женщин на детей легко развести, у них материнский инстинкт в крови.

– Это только женатые мужчины так думают. Со стороны кажется, что легко подходящую женщину найти, когда у самого такая уже есть, – возразил Ян.

– А кто говорит о подходящей? – возмутился Кирилл. – Неужели, когда влюблен и гормоны пляшут в двадцать лет, то думаешь о том, насколько эта женщина для тебя подходящая? Это только потом, когда влюбленность проходит, начинаешь сомневаться в том, что именно она твоя подходящая, а поправить или переписать эту историю уже не можешь. Это ведь жизнь, а не живопись. Да и привыкаешь со временем к своему положению, свыкаешься с мыслью, что это твоя судьба, даже если уже не слишком желанная, но все-таки твоя. Ведь никто не гарантирует, что с другой лучше бы получилось. Ну и дети, конечно. Не хочется их бросать.

– Поэтому я и не женился до сих пор, – сказал Ян. – Хочется детей, но не хочется их бросать. Я ведь и сам из тех самых брошенных детей. Не хочется повторять ошибок своего отца, наступать на его грабли.

Со своим отцом я познакомился в семнадцать лет. Он мне тогда показался чудаком, человеком из другого мира и теста. И только теперь, глядя на себя со стороны, я частенько вижу его. Особенно в том, что касается любви к философствованию и прекрасному полу.

Есть такой афоризм от Теодора Хесберга: «Лучшее, что отец может сделать для своих детей, – это любить их мать». От себя я бы еще добавил, что любовь матери к отцу своих детей тоже очень важна. Это то, чего мне не доставало в детстве, то, от чего мои родители сами пострадали.

Я не имею ввиду временную влюбленность или сексуальный интерес, получение прав на единоличное пользование другим человеком или что-то подобное. Я имею ввиду искреннее чувство, которому должны быть не страшны ни время, ни трудности, ни успехи, которые тоже могут опьянить.

– Ну ты размечтался, брат! Где ты вообще такое видел? – удивился Кирилл. – Ты у нас, оказывается, романтик в душе. Кто бы мог подумать, видя как ты увиваешься за каждой юбкой.

– Я просто общительный, – стал оправдываться Ян, – мне нравится знакомиться с новыми людьми и женщинами в том числе. Период влюбленности всегда прекрасен, это заманчиво, украшает жизнь, и трудно устоять перед очарованием и соблазном. Но не стоит забывать, что это виртуальная ловушка.

Каждая женщина, словно новая интересная книга, захватывающая история, которая, так или иначе, имеет начало и конец, завязку и развязку. Но каждый раз, дочитав книгу до конца, задаешь себе один и тот же вопрос: «Готов ли ты перечитывать ее много раз, год за годом, не теряя интерес к прочитанному?». И каждый раз честно себе отвечаешь, что, пожалуй, нет.

Может, кому-то покажется, что я аморальный тип. Пусть так, но зато я честен сам с собой, да и с женщинами тоже. Мне не приходится им врать или изменять. Раз я не могу дать самого лучшего им и своим будущим детям в браке, значит не имею права жениться и заводить детей.

– А как же та девушка, на которой ты все-таки хотел жениться? Она что, была той книгой, которую хочется перечитывать? – спросил Никита. – Я, как начинающий писатель, интересуюсь…

– Скорее, она была книгой, у которой нет конца, – ответил Ян. – Ее нельзя было дочитать. Она бесконечно открывала все новые и новые страницы. И это новое было не чье-то, позаимствованное или скопированное, а только ее, настоящее и подлинное. Как будто у нее была прямая связь с неким источником, откуда она все это черпала. И этот источник был необычайно к ней щедр. Ее нельзя было остановить или удержать, навязать ей чужое, включая брак… По крайней мере, я не смог.

– Нельзя удержать? Тогда я понимаю, почему ты до сих пор холост, – сказал Кирилл с иронией. – И ты еще пытаешься найти в других женщинах нечто подобное!

– Не только в женщинах, во всем, – сказал Ян. – Меня больше всего интересует тот самый источник и все, что с ним связано.

Никита усмехнулся и сказал:

– На эту тему читал я когда-то одну любопытную восточную притчу:

«Однажды Моллу Насреддина спросили, не помышлял ли он когда-нибудь о женитьбе. Насреддин ответил, что много лет назад он и вправду хотел жениться и стал искать совершенную женщину.

Сначала он встретил женщину ослепительной красоты, но познакомившись с ней поближе, понял, что ей не хватает духовности. После он встретил женщину духовную, но не слишком красивую.

И вот, наконец, после долгих поисков, он встретил свой идеал – женщину высокой духовности и редкой красоты, одним словом, само совершенство.

– Почему же ты на ней не женился? – спросили Насреддина.

– К моему сожалению, – ответил Насреддин, – она искала совершенного мужчину».

– Наверное, та женщина так и не вышла замуж, – задумчиво сказал Кирилл.

Глава 5

Поздно вечером, сидя в своем гостиничном номере, Ян никак не мог уснуть. Он пытался читать. Но, то ли книжка была не достаточно интересной, то ли дневной сон, кофе, впечатления и спиртное – слишком крепкими для него.

Так было и в детстве, когда его укладывали спать, желали спокойной ночи, но спать совсем не хотелось. Он просил почитать ему сказку, но сказка заканчивалась, а сон все не приходил.

Ему всегда нравилось чтение, с самого раннего детства. Нравился запах печатных страничек, таивших в себе удивительные истории, кем-то рассказанные специально для него и переданные печатными словами. Ключ к разгадке этих историй был у взрослых, которые научились читать и теперь знали смысл и понятия, заключенные в буквах и словах.

Сначала ему читали мама или отец. Потом взрослые перестали ему читать. Отец ушел от них, а мама была так поглощена навалившимися на нее проблемами и захвачена постоянной обидой на отца, что ей было не до чтения каких-то сказочных историй, где все заканчивалось неправдоподобно счастливо. Негодяи были справедливо наказаны, а добрые герои были награждены по заслугам. Сказочные принцессы непременно получали своих принцев в постоянное пользование и жили с тех пор долго и счастливо.

Сказки почему-то на этом заканчивались и подробности их последующей долгой и счастливой жизни умалчивались. Но он к этому времени уже и сам научился читать, искренне верил в сказочные истории и восхищался смелостью и находчивостью принцев и рыцарей на пути к финалу – долгой и счастливой жизни.

Часто в гости к нему приходили соседские девочки, старшие по возрасту и сказочно начитанные. Они подолгу играли в отважных принцев и принцесс, рыцарей и их возлюбленных дам. Девочкам очень нравились эти игры, которые непременно заканчивались свадьбой. Ему тоже нравились, ведь роль принца или рыцаря доставалась всегда ему как единственному мальчику в этой компании. Он был вне конкуренции, несмотря на то, что еле доходил до плеча самой старшей из них.

А иногда к нему приходила играть одна Катюша, самая младшая и самая близкая по возрасту девочка. Она никогда не приходила с пустыми руками и карманами. Она обязательно приносила одну из своих игрушек, вокруг которой намеревалась затеять игру, а ее карманы всегда были набиты конфетами и сладостями.

– Давай играть в семью рыцарей, – сказала однажды Катюша, врываясь в его комнату с гремящей игрушечной коляской, на которой сидела растрепанная кукла.

– Давай, – ответил он, отрываясь от книги с картинками про рыцарей.

– Тогда, давай, ты будешь папой-рыцарем, я – мамой-рыцаршей, а это будет наша дочка-рыцаренок, – она ткнула пальцем в свою недоумевающую куклу с широко раскрытыми глазами.

– Здорово! – сказал он. – Давай, эта дочка будет помогать нам сражаться со злыми драконами!

– Нет, лучше мы будем ее просто воспитывать и кормить конфетами, – сказала Катюша, и в подтверждение своего намерения, достала конфету и стала тыкать ее в рот все еще удивленной кукле. – На, дочка, ешь, – настаивала она, но кукла упорно не хотела открывать свои пухленькие пластмассовые губки.

Ничуть не смутившись, Катюша быстро засунула конфету себе за щеку:

– Вот так, молодец дочка. Правда вкусная конфетка? У тебя сегодня хороший аппетит. Хочешь еще?

Она достала еще одну конфету и протянула Яну.

– На, теперь ты корми, – сказала Катюша, перемещая из одной щеки в другую, первую конфету, якобы съеденную куклой.

Ян взял конфету и повторил всю процедуру кормления куклы по примеру своей подруги. Теперь и у него во рту была вкусная конфета, и он подумал, что эта игра ему тоже очень нравится, и что совсем не обязательно драться со злыми драконами, пока есть конфеты. Жизнь ведь и так сладка!

«Почему сказки заканчиваются по мере взросления? – подумал Ян, разглядывая за окном силуэты старинных зданий спящего итальянского городка, словно иллюстрацию из сказочной книжки. – Потому, что после свадьбы принцы и принцессы становятся королями и королевами. А у королей должна быть совсем другая, серьезная жизнь.

Ну а дальше начинается настоящая, подлинная история жизни королей. Только для взрослых! Бывшие принцы доказали, что они самые достойные, добились любви своих принцесс, и теперь двое влюбленных всегда будут жить вместе и умрут в один день. Теперь они уже не принадлежат сами себе. Главная цель – процветание королевства и благополучие его жителей. Нужно непременно сделать их счастливыми и довольными, иначе они могут поднять бунт и свергнуть тебя с престола.

Новоиспеченные короли должны посвящать все свое время укреплению и процветанию своего королевства, расширять его пределы и делать его богаче. И большинство королей вынуждены начать это долгое и счастливое будущее. Они, казалось бы, тоже получили свое. Не завоевывать же одну и ту же принцессу всю жизнь! Никому ничего уже не надо доказывать, когда ты и так победитель.

Да и бывшим принцессам теперь их подвиги не нужны. Ведь во время подвигов можно умереть раньше времени. Какая уж тут долгая жизнь? Королевы, бывшие принцессы, тем временем, нарожают детишек, новое поколение принцев и принцесс. Юные принцы подрастут и будут совершать новые подвиги для своих юных принцесс. А королевские подвиги отныне расцениваются как инфантильное детское баловство, не достойное серьезных ответственных мужчин. Ведь, это и есть та самая долгая и счастливая жизнь, к которой все стремились и которая полагается в финале по закону жанра.

А если все-таки будет очень сильно тянуть на подвиги, так сильно, что трудно удержаться, то можно совершать их тайком, желательно подальше от своего королевства, чтобы не лишиться короны и не быть разжалованными снова в принцы.

Почему взрослые люди лишают себя удовольствия быть искренними и открытыми, такими, какими они были в детстве? Почему то, что вызывает умиление в детях, становится неприемлемым во взрослых, вызывает непонимание и гнев окружающих? Почему статус взрослого человека накладывает обязанность что-то скрывать, стыдиться и постоянно оправдываться перед другими за свои поступки?

Может, потому что не хватает смелости быть самим собой, чтобы при этом не выглядеть нелепо перед другими? Или не хочется расстраивать близких своими мыслями и поступками, которые не вписываются в их стандарты и ожидания? А может, потому что очень сложно мыслить и поступать так, чтобы не было за это стыдно перед самим собой?

Может, все дело в пороках, которые мы начинаем осознавать и приобретать со временем? Быть искренним в жизни становится все трудней, все равно, что ходить голым, обнажая перед всеми то, чего ты сам стыдишься. Проще соврать, надеть на себя незримую маску, облачиться в модную одежду, чем набраться смелости и быть таким, какой ты есть.

А может, взрослые люди со временем и вовсе забывают, какими им когда-то хотелось быть и становятся такими, как все, считая это самым разумным решением?»

Чтение почему-то сегодня не шло. Мысли и воспоминания летали вокруг и лезли в голову самым наглым образом, не давая книге сказать ни слова и увлечь в свою сторону.

Его постсказочное детство было охвачено новым, еще более захватывающим увлечением. Оказывается, совсем не надо отказываться от героизма и подвигов, если ты, конечно, не просто принц какой-то второсортный, а исключительный и обладаешь необыкновенными способностями.

Принцы – это для девчонок. Если хотят, пусть верят в своих принцев. Что такого удивительного и сверхъестественного, если ты убил очередного дракона каким-то мечом? Это любой дурак может.

Другое дело – супергерои с их суперспособностями. Если у тебя есть суперспособности – ты неуязвим. Суперспособности делают тебя особенным, оригинальным и неповторимым. Суперспособности превращают подвиги в настоящие захватывающие приключения, которым нет конца. Ведь всех злодеев не истребишь одним махом. Всегда найдется еще один недобитый негодяй, чтобы супергерой мог проявить свою находчивость и силу.

Вот только где их взять, эти суперспособности?

Однажды мама зашла в детскую и обнаружила его в слезах. Она присела рядом, обняла:

– Что случилось, сынок? Почему ты плачешь?

«Мальчик скучает по отцу, которого ему не хватает», – подумала она.

– Мама, это так несправедливо, я никогда, никогда не смогу… – он захлебнулся от нового приступа слез.

– Не сможешь что? – спросила мама, гладя его по голове.

– Не смогу стать супергероем, – выдавил он.

Мама тихонько улыбнулась про себя, а вслух спросила:

– Почему, сынок?

– Ну как же ты не понимаешь, мама, ведь супергероев не бывает на самом деле! Они ведь только в книжках и в кино. Они ненастоящие, выдуманные, фальшивые! Вот ты сама когда-нибудь видела живого супергероя?

– Нет, – сказала мама.

– Вот и я тоже, – сказал он.

– Но ведь не обязательно быть супергероем, – ласково сказала мама, – можно быть просто героем или просто хорошим человеком. Этого вполне достаточно, чтобы тебя любили и уважали люди.

– Может быть кому-то и достаточно, только не мне, – сказал Ян, утирая слезы. – У просто хороших людей жизнь просто хорошая, но совсем неинтересная.

А он хотел интересную жизнь, насыщенную приключениями, где он был бы в центре внимания, а все вокруг признавали его значимость и неповторимость. Жизнь, которой он мог бы управлять, благодаря своим суперспособностям. Жизнь, как в книгах, которые он читал, как в фильмах, которые он смотрел.

Но с каждым годом такая жизнь казалась ему все дальше и невероятнее, пока он окончательно не повзрослел. Пришлось смириться с реальностью. Ладно, пусть у него нет суперспособностей, но и у других ведь тоже их нет. Видимо, таковы правила игры в этой жизни.

Возможно, у него есть какие-нибудь реальные, но редкие способности, за которые его могли бы оценить по достоинству и зачислить в ранг особенных людей, не таких, как все? Не очень-то хотелось стать просто хорошим человеком. Стать просто героем без суперспособностей тоже не слишком заманчиво. Совершать подвиги без суперспособностей – значит рисковать жизнью. Никто не может гарантировать счастливого исхода.

Он постарался искать в себе что-то особенное, какие-нибудь таланты или просто способности, но не находил. Он неплохо рисовал, занимался спортом, играл на гитаре и в шахматы. Но все это было не то. Все довольно заурядно и совсем неоригинально. Многие его друзья делали это лучше.

Он пытался придумать увлечение, – но все безрезультатно. Бывало, какая-нибудь интересная или оригинальная идея захватывала его, но, немного остыв, он смотрел на нее совсем другим, трезвым взглядом. И, на этот взгляд, вся затея выглядела как-то глупо и бессмысленно.

Многое изменилось с тех пор. Он сделал успешную творческую карьеру. Придуманные им глупые идеи пользовались спросом, несмотря на их бессмысленность. Но самое удивительное – теперь кому-то все это казалось нужным и даже полезным. Кто-то считал его талантливым, успешным и особенным. Кто-то считал его работу настоящим творчеством, достойным внимания и хорошего гонорара. Кто-то, только не он сам.

Ян вспомнил своих итальянских коллег и хозяина ресторана. Эти люди не просто выполняли свою работу, они жили в ней на полную катушку, от души, не боясь показаться кому-то смешными и нелепыми. Они заполняли себя ею до краев и были похожи на детей, азартно играющих во взрослые игры.

Было в этом что-то знакомое для Яна, что-то пленительное, но неуловимое, похожее на жар-птицу, которую можно увидеть совсем рядом, но трудно поймать голыми руками.

Ян вспомнил Ольгу за гончарным кругом, ее молчаливый сосредоточенный взгляд, упрямо падающую на глаза прядь рыжих, выбившихся из пучка волос, осыпанных глиняными крошками, тонкие длинные пальцы в глине, из-под которых понемногу начинал вырастать новый глиняный сосуд, как по велению волшебника, приобретавший свою неповторимую форму.

Вспомнил восторг, с которым она доставала свой сосуд или скульптуру из печи, словно ребенок, который радуется новой долгожданной игрушке. Ему казалось, что она похожа на сказочную фею, совершающую превращение простого, ничем неприметного куска глины, в волшебный одухотворенный предмет.

В эти моменты ему самому хотелось немного побыть этой игрушкой, попасть в эти умелые заботливые руки, пахнущие глиной и краской.

Глава 6

Ян познакомился с Ольгой в художественной Академии, куда поступил, закончив к тому времени художественный колледж. При выборе профессии он решил, что из всех его реальных способностей умение рисовать и конструировать, пожалуй, самое увлекательное.

В рисовании, самом по себе, не было ничего особенного. Многие дети любят рисовать, иногда даже взрослые увлекаются. Но это увлечение манило возможностью создавать что-то новое.

Путь к совершенству в искусстве, на его взгляд, лежал через постижение профессиональных навыков, изобразительных и технических приемов, которые он мог освоить при желании и упорной практике.

В Академию Ян поступил на отделение дизайна. Он видел в профессии дизайнера неплохую перспективу, возможность создавать что-то красивое и полезное для повседневной жизни своих соотечественников, окруженных уродливыми вещами со времен советского периода.

Ольга училась в Академии на параллельном курсе на кафедре керамики. Для нее никогда не стоял вопрос выбора. И она никогда не думала о соотечественниках и вообще о пользе и необходимости ее занятия для других.

Она занималась этим для себя. Она родилась с этим знанием и талантом, поэтому художественное творчество для нее было естественным состоянием, как способность дышать и двигаться. То, что она должна стать художником и скульптором, не вызывало у нее никаких сомнений, как не вызывает сомнение превращение головастика в лягушку, а гусеницы в бабочку.

Они учились на разных отделениях, Академия была многопрофильной, занимала несколько корпусов и была разделена на множество кафедр. Поэтому, проучившись в одном учебном заведении, они могли бы так и не познакомиться, даже не заметить друг друга, если бы не возникло случайного повода.

На втором году обучения обязательным предметом для курса Яна стала академическая скульптура, где будущие дизайнеры должны были освоить основы лепки и моделирования формы.

В тот день в мастерской академической скульптуры Ян лепил голову натурщика. Работа его явно не клеилась и он начал нервничать. Пришлось уговорить натурщика остаться еще немного попозировать и доплачивать ему из собственного кармана за лишние часы. К счастью, долго старика-натурщика уговаривать не пришлось. Он, похоже, никуда не спешил и был рад еще немного подзаработать.

Ян знал, что сам виноват и теперь расплачивается за собственную неорганизованность. Пропустил много занятий, приходилось наверстывать, чтобы после сессии не осталось долгов.

Ему никогда не нравились эти занятия скульптурой. Он вообще не понимал, зачем они нужны дизайнерам. Он не любил глину, и она явно отвечала ему тем же. Он думал о том, как бы побыстрей это закончить, умыться и вернуться в студенческое общежитие.

«Была бы это голова красивой девушки, – думал он, – ну ладно, пусть не очень красивой, но хоть чем-то привлекательной. Чем-то, за что можно было бы зацепиться вниманием. Но, как на зло, мне попался этот дряхлый сутулый старикашка. Где они только откапывают древних таких, из какого склепа! И как передать эти несчетные морщинки в глине, найти форму сквозь эту вяленую кожу?»

Он уже представлял, как на просмотре все будут смеяться над его нелепым скульптурным чудищем, и это раздражало его еще больше и заставляло злиться на все: на неподатливую глину, на бедного старика-натурщика, на учителя, который так и не смог объяснить как следует, зачем такой предмет, как академическая скульптура, нужна дизайнерам. И сейчас этот самый учитель с растрепанной бородой, где-нибудь в опустевшей аудитории глушит водку со своими коллегами, такими же неудавшимися и спившимися скульпторами и художниками, как и он сам.

В мастерскую забежала девушка. Ян и прежде видел ее в скульптурной мастерской. Он знал, что она довольно продвинутая студентка на скульптурном поприще, что-то вроде молодого таланта, подающего большие надежды. Перед тем, как выскользнуть из мастерской, она остановилась перед его работой и улыбнулась.

«Ну вот, – подумал Ян, – и она туда же…»

– Я и сам знаю, что у меня плохо получается. Из меня такой же скульптор, как из тебя хоккеист, – сказал он раздраженно.

Девушка, продолжая улыбаться, подошла и стала рассматривать глиняную голову более внимательно.

– В общем хреново получается. Не знаю что с этим делать, – проворчал недовольно Ян.

– Интересно, о чем ты думал сейчас? – неожиданно спросила девушка.

– Какое отношение это имеет к лепке головы? – он старался говорить шепотом, как можно тише, чтобы старик не услышал. – Мои мысли – в моей голове, а в этой голове кроме глины ничего нет. Так какая разница о чем я думал?

– Да вообще-то разницы и нет никакой, – сказала она, – но если хочешь, чтобы у тебя что-то получилось, постарайся лучше вообще ни о чем не думать.

– Как это, ни о чем? Я же должен занять свою голову хоть чем-то, чтобы процедура лепки была для меня не столь изнурительной. Надо наверно думать о форме и объеме, как говорит наш бородатый педагог?

– Мысли о форме и объеме, в отрыве от объекта, который ты изображаешь, абсолютно бесполезны. Вглядись в человека, которого ты лепишь, и ты увидишь в нем и форму и объем. Постарайся представить, что есть только ты, твоя скульптура и он, – она махнула головой на натурщика.

– А тебе не кажется, что в такой веселой компании я могу умереть от скуки довольно скоро, так и не закончив этот чертов портрет, – прошептал он, начиная жалеть что ввязался в этот бесполезный разговор.

– А ты попробуй. Если не получится, то жизнь покажется тебе еще скучнее на просмотре, когда тебе влепят пару и заставят пересдавать.

– Легко тебе говорить, юное скульптурное дарование, а каково нам, простым смертным, которых капризная скульптурная муза обходит стороной! Может, все-таки скажешь что-то по существу, что-то более конкретное и реально работающее?

Но девушка уже его не слушала. Она подошла к натурщику.

– Привет, Потапыч, – сказала она ему, – как твое ничего?

– Здравствуй, Оленька, – ответил старик и засиял беззубой улыбкой, – ничего, помаленьку. А ты как, красавица, жениха себе еще не приглядела?

– Нет, Потапыч, рано мне замуж выходить, да и не хочется совсем.

– Ну, что ж, девка ты видная, еще успеешь. Тут ведь важно не ошибиться. А торопиться не надо. Всегда свое сердце слушай, оно подскажет, – ласково сказал старик.

– Потапыч, а ты только сердце всегда слушал, к другим органам не прислушивался? – спросила Ольга с иронией, которую старик, похоже, не заметил.

– Нет, конечно, не всегда. Дурак был. Вот оно и барахлить стало у меня, – ответил старик.

– А знал бы раньше про сердце, слушал бы только его всегда?

– Не знаю, Оленька. Кто может знать заранее дела сердешные.

– Это ты, Потапыч, про любовь говоришь или про здоровье?

– И про здоровье и про любовь тоже. Как же без любви-то?

– Многие живут и без нее. И ничего себе, живут, не жалуются.

– Может, кто и живет, только что это за жизнь…

– А ты любвеобильный был в молодости?

– Почему в молодости? Это только молодым думается, что любовь только в молодости бывает, а в старости только болячки одни. Может, так оно с кем и случается, да только значит это, что любви настоящей на самом деле нет.

– А как же тогда отличить настоящую от ненастоящей?

– Настоящая любовь в сердце на всю жизнь, а коль остывает быстро, значит и ненастоящая.

– Из твоих слов следует, что определить это можно только на старости лет. А пораньше нельзя как-нибудь узнать?

– Может и можно, только я такого способа не знаю. Все, что могу сказать – слушай сердце свое, оно подскажет.

«Вот я попал! – подумал Ян. – У меня работа горит, а они тут беседы про любовь завели. Ну с девчонкой и так все понятно, а старик-то куда! Ему уже о душе думать надо, а он про любовь…»

– Да, Потапыч, что-то ты туманно излагаешь, – продолжала разговор Ольга, – А у тебя любовь была, та самая настоящая, которую ты имеешь ввиду?

– Была. Да и есть до сих пор, хотя любимой моей нет уже в живых.

– А расскажи-ка нам про эту свою любовь настоящую. – сказала Ольга, удобно устраиваясь на единственном чистом стуле в мастерской, видимо и вовсе раздумав уходить.

«И зачем только я ее просил о помощи, – подумал Ян, – с девушками всегда так. Ты просишь их об одном, а они думают совсем о другом. Вот и сейчас тоже. Черт дернул меня за язык! Шла бы себе по своим делам. А теперь, вместо помощи, вечер воспоминаний пенсионеров тут устроила. Как со старика теперь голову лепить, если у него лицо каждую минуту меняется и губы шевелятся!»

Глава 7

Старик задумался, доставая с дальних полок главные сокровища своей памяти, и осторожно сдувая с них пыль. Лицо его постепенно оживало и даже молодело, расцветая как иерихонская роза.

– Очень я умереть боялся, когда на фронт пошел. Я, конечно, скрывал этот страх от всех. Я ведь Родину защищал и не должен был бояться, никто не должен был. Но мне все-таки было обидно: молодой, совсем мальчишка, только школу закончил, восемнадцать годков исполнилось. Хотелось пожить еще, – а тут война. Иди и умирай, и никого, кроме матери, это не волнует.

Была надежда, конечно, что выживу, но уж больно маленькая. А как в первый бой попал, то и надежды не осталось. Готовили нас быстро, еле успевали стрелять научить, гранаты кидать, да окопы копать. И сразу под Сталинград.

Мы бежали вперед толпой, ничего не различая вокруг, кроме отдельных силуэтов и вспышек. Все было в дыму и пыли. Падали снаряды, падали люди. И я тоже упал, запнулся о кочку. Хотел встать, но тут меня как обдало огнем. Снаряд разорвался совсем рядом, в нескольких шагах от меня. Если б я не запнулся, прямо в меня и угодил бы!

Я почувствовал сильную боль в ногах и груди, начал задыхаться. Подумал тогда: «Вот она какая, эта смерть». И мне вдруг так стало жаль себя. Боль была нестерпимая, и я разревелся как ребенок. Мне уже было все равно, увидит кто слезы мои или нет.

А потом боль прошла. Я уже ничего не чувствовал, кроме освобождения. Боль отступила, а вместе с ней и страх, и жалость к себе. Тогда я подумал, что может, и не так плоха эта смерть. Может, и хорошо, что я умер так быстро.

Вся моя коротенькая жизнь пронеслась перед глазами. Я улыбнулся про себя и подумал: «Пусть так оно и будет. Ничего плохого людям я не сделал, даже убить на войне никого не успел, а долг перед Родиной выполнил – умер с честью и со спокойной совестью. Маму вот только жалко…»

Когда очнулся – вижу перед собой глаза, как в тумане, большие такие, карие, добрые. Подумал, что ангел на меня смотрит уже на том свете. Раньше думал, что ангелы все сплошь голубоглазые и светловолосые, как в церквях да на иконах, а мне темноглазый попался. Вот ведь какая штука! А от ангела такая благодать исходит, что на словах передать невозможно.

Тут ангел мой погладил меня по голове ласково и улыбнулся.

– Ну что, боец, оклемался, – говорит, – теперь нас всех переживешь, раз на том свете не пришелся.

Тут сознание стало возвращаться ко мне. Понял, что ангел мой из плоти и крови, а меня пожить еще вернули. Зачем-то я здесь, на этом свете, нужен был. Ощущения тела моего тоже возвращаться стали.

Как только я это почувствовал, попробовал приподняться, пошевелить ногами, – а их и нет будто. Попробовал еще. Стал напрягать все по очереди сверху вниз: голова на месте, руки тоже, тело чувствую, живот, а ног не хватает. Попробовал еще раз – результат тот же. Все чувствую до ног, а дальше – ни в какую!

«Что же я за человек такой теперь, безногий…» – думаю.

Безногий… Тут до меня стали доходить последние воспоминания с поля боя, боль в ногах, страх.

«Как же мне теперь без ног-то? Что же это я теперь, обрубок какой, – думаю, – может, хоть одна нога осталась?».

– Сестренка, – еле шевеля губами, прошептал я ангелу моему, – а сколько ног-то у меня теперь, глянь.

– Ну что ж, давай посмотрим, боец, вместе, – сказала она прищуриваясь, словно строгая учительница, заранее знающая правильный ответ.

Она приподняла меня на койке повыше, чтобы я и сам смог увидеть. И стала медленно снимать одеяло. Я закрыл глаза в надежде на чудо. Слышу удивленный голос ее:

– Похоже, боец, что теперь у тебя их… три.

Вокруг раздался смех многоголосый. Только тут я понял, что не одни мы. Справа, слева и спереди выстроились ряды больничных коек с такими же бедолагами, как и я, возвращавшимися к жизни и умирающими. Те, кто мог видеть, следили за нами, а те, кто не мог, подслушивали. В тот момент мне даже показалось, что и те, кто не мог ни видеть ни слышать, наблюдали за нами каким-то образом.

– Как это, три? – я открыл глаза, и увидел как она лукаво улыбается.

– Ну смотри, боец, сам, – говорит. – Вот две, как положено, а между ними третья выросла.

Новый взрыв смеха.

Тут только я увидел и понял смысл этой шутки. Кровь ударила мне в голову и я покраснел от стыда. «Надо же, так опозориться при всех! Уж лучше бы умер», – подумал я.

А сестренка, почувствовав мое смущение, накрыла меня быстрее одеялом, как бы извиняясь за свою шутку, наклонилась прямо к уху и прошептала тихонько:

– Не обижайся, боец, это они от зависти смеются. Не всем так повезло, как тебе. Радуйся. А ножки твои заживут. Будешь бегать быстрее всех, только дай срок, – и поцеловала меня в щеку, от чего я смутился еще больше.

В этот момент кто-то с дальнего угла палаты позвал ее. Она, спохватившись, побежала туда. Я осмотрелся вокруг. На соседней койке сидел усатый боец. Он пристально смотрел на меня, улыбаясь в усы.

– Вот уж не знаю, что она нашла в тебе, парень, – сказал он. – Мы тут все с ума чуть не сошли от ревности, пока она за тобой ухаживала. Все думали, что не жилец уже, а она не верила. И ноги твои она отстояла.

Тут ведь всем режут без разбора, – он кивнул на свой обрубок, – а тебе не стали. Это она упросила врача повременить денек. Насмерть стояла, умоляла его, вот врач и махнул рукой. Сказал, что, если подохнешь ты, на ней вина будет.

А на следующий день срочно эвакуировали госпиталь. Немцы быстро шли, уже совсем рядом громыхало. В поезде «свеженьких» много было, прямо с поля боя новую партию завезли. Про тебя и забыли.

Через пару дней, врач мимо тебя проходил, вспомнил, выругался. А ты тихий такой лежишь, все равно, что мертвый. Пульс попробовал, видит – жив еще.

Повезли тебя к операции готовить, развернули повязки – а там чудо какое-то! Врач сказал, что первый раз видит такое. Ноги сами заживать стали, без ампутации! – усатый криво ухмыльнулся: – Первый раз увидел! Ха! Другим-то не давал обождать, мясник чертов. Может, и у других заживало бы!

Вот уж, истинно, молиться ты должен на эту девчонку. Спасла она тебя и ноги твои в придачу. Перевязку каждые три часа делала. И во время эвакуации все крутилась вокруг, чтобы аккуратней несли, как будто ты хрустальный какой!

– А где мы сейчас? – спросил я, оглядываясь, как будто мог видеть что там за стенами госпиталя.

– Чуешь, духота какая и гнильем воняет. Явно не в раю, брат. У черта на куличках, в Средней Азии, в Сталинабаде мы. Во куда забросило! Зато здесь спокойно. Сюда уж точно не доберутся немцы, от жары сдохнут и заразы всякой! – и усатый громко расхохотался.

Так и прозвали меня в госпитале после этого случая Треногим, но обиды у меня больше не было, ни на Наденьку, так звали ангела моего, ни на соседей моих по палате.

Когда я стал возвращаться к жизни, Наденька приходила ко мне частенько. Смотрела на меня, радовалась, что забота ее не пропала зря. Она ведь старше меня была годков на десять. Ну а деток своих еще не было, не успела завести.

Говорили, что жених у нее до войны был, да два брата меньших. Только погибли все, еще в начале войны, на всех похоронки получила. Родители от эпидемии умерли. Вот она, видать, и отдавала нам всю любовь свою, которая им причиталась. А мне особенно. Говорила, что на одного из братьев меньших чем-то похож был, такой же долговязый и ушастый.

До войны училась она на медсестру, потом в медицинский институт поступила, хотела доктором стать, только не успела выучиться. Началась война, пошла в госпиталь работать. Здесь, мол, она сейчас нужнее. А институт подождет маленько. Ласковая такая была, внимательная.

А я все смотрел на нее: как она проворно двигается, улыбается, и поправлялся быстрей. Мог уже пальцами ног шевелить, только не ходил еще.

Приходит она как-то раз ко мне и говорит:

– Ну что, Егорка, вставай давай! Хватит валяться, лежебока.

Другие раненые хохочут: «Ждет, мол, пока третья нога отрастет до нужного размера, чтобы опираться на нее». А она пшикнула на них, серьезно так посмотрела на меня, подошла и руку протянула.

– Вставай, – говорит, – я помогу.

Взял я ее за руку, вытащил свои исхудавшие ножки из под одеяла, поставил на пол. Постарался встать, а ноги не держат. Упал на койку обратно и ее за собой невольно повалил.

Соседи опять хохотать: «Зачем, мол, ему куда-то ходить, если ты сама к нему каждый день приходишь».

Вскочила она, глазками блеснула и говорит:

– А вот, мы посмотрим еще, кто к кому ходить будет!

Гордая была девушка.

На следующий день ждал ее, хотел прощения попросить за вчерашнее. Не знал, правда, за что и как просить-то. Только она не пришла. И через день не пришла. Так несколько дней ее не было. Я все ждал. Другие сестрички за нами ухаживали, а Наденьки все не было.

Вот я не выдержал и на четвертый день спросил у другой сестренки, почему Наденьки не видать давно. Сказали мне, что перевели ее в соседнюю палату. Там теперь за другими бойцами ухаживает.

Тут я ревновать ее стал: «Как же так, за другими ухаживает, а меня бросила. Так и не поставила на ноги, как обещала. Да и я тоже хорош! Она в меня верила, а я…»

Стал я сам потихоньку вставать, день за днем, как дитя малое. Потом ходить начал, сначала по стеночке, потом с костылями научился, потом сам потихонечку. Падал, вставал, снова падал. Соседи мои ходячие, кто поцелее, помогали по очереди. Один устанет, другой встает. Тренировался часами до изнеможения. Через месяц уже ходить мог вполне прилично, всем на удивление.

Хотел пойти к ней, да решиться никак не мог. Все думал, что сказать-то мне ей при встрече нечего. Да, вдруг она и думать про меня забыла. Неделю собирался. Представлял, как увижу ее, как она обрадуется. А может, не обрадуется? А потом решился. Будь что будет! И пошел.

Пришел в соседнюю палату. Вижу, стоит сестренка моя в том же белом халатике и косыночке. Спиной стоит. Не видит меня. Подошел я к ней тихонечко, окликнул по имени. А она оборачивается, смотрю – не моя это сестренка, не Наденька.

– Обознался ты, боец, – говорит сестренка. – Наденьку на фронт забрали. Она давно просилась, вот и дождалась, непоседа. Теперь она медсестрой в военно-санитарном поезде служит. Всего несколько дней назад уехала. Торопили ее, там людей не хватало. Может, я помочь чем могу?

Как я это услышал, словно бревном по голове ударили. Ноги мои подкосились, так и шлепнулся на пол. Глаза закрыл руками, чтобы слез не видно было. Сестренка испугалась, подбежала ко мне:

– Паренек, что с тобой? Ты в порядке?

А у меня ком в горле встал, задыхаться начал.

«Какой же я дурак! – думаю. – Почему раньше не пришел! Почему не удержал ее! Как же я теперь? Почему она меня бросила!»

– А ты что ей, родственник какой, разволновался так? – спрашивает сестренка.

– Да, – говорю.

– Брат?

– Нет, – отвечаю.

– Жених?

Я закивал головой, сам не понимая почему я записался к ней в женихи, да и вообще в родственники.

Тут подбежали врач и санитар с носилками. Видимо кто-то увидел, что я упал, и позвали их. Врач первым делом схватился за пульс, потом ощупал ноги.

– Какого черта тебе не лежится, малец! Зачем по чужим палатам шляешься, сестренок моих пугаешь? – говорит он мне. – Уберите носилки, все с ним в порядке. Впрочем ладно, донесем до койки, а то бледный какой-то, свалится опять где-нибудь по дороге, расшибется, потом возись с ним снова.

– А мне женихом Надюхиным назвался, – говорит медсестра.

– Да какой он жених! – рассмеялся санитар, перекладывая меня на носилки. – Посмотри на него, еще усы толком не растут! Егорка это, из соседней палаты, Егорка Треногий. Надюха его выхаживала, пока он в бессознании валялся, вот и напридумывал себе женихание.

Донесли они меня до койки, стряхнули с носилок. А врач говорит, строго так, как ребенку:

– Чтобы за пределы палаты ни ногой! Это приказ. А женихаться после войны будешь, если доживешь, конечно. Найдешь себе невесту, какую хошь, еще красивее и моложе Надьки. После войны выбор большой будет. Выбирай – не хочу! А сейчас угомонись и сил набирайся. Тебе скоро на фронт возвращаться. Ишь, разбегался, жеребенок борзый!

Когда врач ушел, подсел ко мне сосед усатый, Степаном его звали, и говорит:

– Что, Треногий, по красавице своей сохнешь? Что она тебе отворот-поворот дала?

– Нет, – говорю, – на фронт она сбежала… Даже не простилась со мной. Видать, я для нее, как зверушка несчастная был. Подобрала, выходила, приручила и бросила.

– Да, ну тебя, Егор, и взаправду как дитя малое разнылся тут! На вот, выпей лучше, – говорит Степан, и протягивает мне стакан водки. – А насчет девок, врач дело говорит. После войны свободных баб хоть отбавляй будет. Даже мне, одноногому, авось, хорошая достанется.

Я взял стакан. Он довольно улыбнулся своими усами и налил себе в другой.

– За нас, фронтовиков, – говорит, а потом хитро так подмигивает: – и за них, фронтовичек, или как их там, фронтовых подруг!

Я выпил залпом первый раз такую дозу лошадиную. Уснул, точно мертвый. Снится мне сон, будто возвращаюсь я домой, а у порога мама меня встречает.

– Ты что так долго, сынок, – говорит, – еда уже остыла, да и невесты заждались.

Захожу в дом и вижу – за столом Наденьки сидят, словно близняшки, много их так, даже не помню сколько. И все улыбаются мне. А мама говорит:

– Выбирай, Егорушка, какая тебе по сердцу.

«Только как выбирать-то, – думаю, – если все на одно лицо и каждое лицо – родное, Наденькино. Как же мне разобраться, которая из них моя, настоящая».

А они, будто слыша мысли мои, говорят:

– А ты поцелуй нас, может так узнаешь, которая из нас твоя.

Стал целовать их, каждую по очереди, а их все больше и больше становится, и уже нет этому конца и края. А поцелуи-то все желанные, Наденькины. Как тут разобраться?

«Ну если так, – думаю, – надо бы жениться на всех, чтоб не промахнуться с выбором».

Сколько спал – не помню. Кто-то будить меня стал, а мне просыпаться не хочется, больно сладки Наденькины поцелуи. Но этот кто-то очень настаивал, стал трясти меня за плечо. Слышу голос сквозь сон:

– Егор, просыпайся, тебе письмо.

«Какое письмо, – думаю, – от кого? Мои все здесь, со мною рядом: и мама, и Наденьки вот все. Больше мне никого и ничего не нужно, ни писем, ни газет».

– Уходи, почтальон, не до тебя сейчас, – говорю я сквозь сон, отмахиваясь.

– Это ж надо так отъехать с одного стакана! – слышу голос Степана. – Молодежь какая слабая пошла! Три ноги отросло, а пить как следует не умеет!

А я снова к своим Наденькам. Целую очередную, чувствую что-то неладное, не сладко совсем. Смотрю, а у этой Наденьки усы во все лицо, точь-в-точь как у мужика, растут.

«Что за черт! – думаю, – Вот это точно не моя Наденька, бракованная».

– Да, ты что, с ума свихнулся! – слышу голос возмущенного Степана. – Охренел совсем, салага пьяный!

Глаза открыл – а передо мной усатое лицо Степана, сердитое и брезгливое, словно таракана съел.

– Тьфу на тебя, Треногий! – говорит Степан. – На вот, лучше, дурень, письмо свое целуй, – и письмо мне в лицо сует.

Тут я проснулся окончательно. Посмотрел на обратный адрес: «ВСП 212», из военно-санитарного поезда, значит. Понял, что от Наденьки моей письмецо-то. Чуть не умер от счастья. Значит, помнит меня, не забыла, родимая. Вот и сон в руку. Развернул его, а руки-то трясутся, то ли от волнения, то ли с похмелья.