В полдень у Магнавры бесплатное чтение

История, которую я собираюсь рассказать, произошла пару лет назад. Все это время понадобилось мне, чтобы осмыслить случившееся, пережить вновь каждое мгновение. И сейчас, как мне кажется, я готов представить миру свой рассказ.

Итак, начиналось все довольно банально. Неожиданно выяснилось, что совместный с моей женой отпуск, запланированный на последнюю неделю октября, оказался под угрозой. Ну как неожиданно… Примерно за месяц супруга объявила, что её чудовищно занятой шеф в намеченные нами даты улетает на конференцию, и, соответственно, в его отсутствие кто-то должен начальника замещать. Естественно, этот кто-то – ну, конечно, моя жена. Здесь надо сказать, что об отдыхе я просто мечтал – сложный и насыщенный служебными событиями год давал о себе знать. Мне даже снилось, как я наконец-то еду на такси в аэропорт, чтобы отправиться в отпуск. И сейчас вдруг вот такой поворот. На мой вопрос И как же теперь быть? из уст жены пришёл ответ:

– Поезжай один.

Должен признаться, ее слова, сказанные так просто и буднично, поставили меня в тупик. Я, конечно, не раз ездил один в командировки, но вот отдыхали мы всегда вместе, и такого опыта у меня не было. При этом мы еще толком не знали, куда конкретно направимся, так что, по крайней мере, хотя бы билеты не пропадали. Сперва меня посетила мысль остаться дома, но затем победило желание отдохнуть. Ну и что, что в одиночку? Зато отдохну! Однако, отринув сомнения в необходимости такого шага, я столкнулся с другой проблемой – а, собственно, куда отправиться? Вообще-то, я очень люблю Средиземное море, и, как вы понимаете, этот вариант уже не годился. Мне нравится загорать и плавать, но в конце октября теплой воды в этом регионе уже не найдешь. Греция и Италия отпадали из-за отсутствия визы. Отдых в Арабских Эмиратах и Египте я, всесторонне изучив вопрос, отбросил по различным соображениям, а куда-то подальше я и сам не хотел лететь. И что мне остаётся? Появилась сумасбродная мысль уехать на неделю в Петербург. И что мне предстоит – бродить там под октябрьским дождем? Я только подумал об этом, как сразу ощутил осеннюю питерскую тоску, которая камнем легла на сердце. Сопротивляясь подступавшей безысходности, мозг лихорадочно заработал в попытке найти выход. И вдруг в голове сладко и нежно прозвучало:

– Константинополь!

Боже мой! У меня даже настроение сразу поднялось. Как мне не пришла в голову такая мысль сразу? Ведь это фантастический, потрясающий и, что самое главное, наиболее логичный и рациональный вариант для меня. Да что там, просто идеальный вариант! Дело в том, что этот город, который мне нравится называть его прежним именем, я очень люблю. Сама фраза отправиться в Константинополь уже обещает какие-то невероятные приключения, от неё веет волшебной сказкой, в воздухе появляется аромат пряностей, а в ушах слышится шум восточного базара. Побывав там несколько лет назад, я ощутил нечто необъяснимое – я гулял по улицам, и мне было очень хорошо. Словно это мой родной город! Данное ощущение появилось не сразу, а где-то на третий день пребывания. Десятилетний сын, как водится, подхватил небольшую простуду, и я, оставив жену и ребёнка в гостиничном номере, вышел за едой в тот ресторан, где нам нравилось обедать. Здесь нужно пояснить, что остановились мы в отеле, расположенном в небольшом квартале между улицей Алемдар (в той части, где к ней примыкает стена султанского дворца Топкапы), улицей Анкара (с её вечной пробкой), вокзалом Сиркеджи и берегом Босфора – то есть, фактически в самом сердце туристического центра. И вот, сделав заказ в ресторане, я пошёл выполнять следующее задание своего квеста – купить лекарства в аптеке. Было около семи вечера и, как выяснилось, известная мне ближайшая аптека уже закрылась. То же самое случилось и со второй аптекой. Перемещаясь с улицы на улицу, я все-таки обнаружил открытое заведение и купил таблетки. И тогда же пришло это странное для меня чувство – воздух, звуки, улицы, дома, автомобили и даже прохожие вдруг перестали быть чужими, словно я жил здесь всегда. С тех пор Константинополь вызывал у меня желание вернуться, походить по улицам и снова испытать то чувство.

Столь внезапно открывшаяся возможность опять посетить удивительный город кружила голову. И в самом деле, почему бы и нет? Я смогу вволю погулять и увидеть те достопримечательности, которые интересуют только меня, без оглядки на их удаленность от центра. А посмотреть я хотел много. В прошлую поездку мы охватили наиболее знаковые места, но они по большей части были османскими, и до Византии ноги не дошли. Конечно, нам удалось посмотреть Святую Софию, но мне хотелось увидеть акведук Валента, взглянуть на Сфендону, посмотреть на спрятанные в глубине города уцелевшие византийские храмы, пройтись вдоль стен Феодосия, рассмотреть останки Буколеона и добраться до Влахернского дворца, расположенного на другом конце исторической застройки. Для этого нужно очень много ходить, а с ребёнком длительные прогулки довольно затруднительны. В общем, плюсы поездки одному в Константинополь ярко засверкали, и я начал работать в этом направлении: нашёл недорогой отель, который располагался в том же районе, где мы уже останавливались, купил билет на рейс Аэрофлота, и в назначенный день я стоял на улице Алемдар, разглядывая стену Топкапы. Откровенно говоря, перед поездкой меня очень тревожило опасение, что, оказавшись снова в Константинополе, я буду разочарован чем-то, и то волшебное ощущение больше не вернётся. Однако, едва такси, везущее меня в отель, застряло в огромной пробке перед Галатским мостом, а на другом берегу стали видны минареты мечети Султанахмет и Айя-Софии, я понял, насколько радостно мне вернуться сюда.

Так вот, остановившись на улице, я огляделся. Вокруг шумел Город – под свистки регулировщика медленно продвигались в пробке машины; звенели, проносясь мимо отреставрированных османских домов с нависающими над тротуаром балконами, скоростные стамбульские трамваи; нескончаемым потоком шли туристы со всех концов света. Я немного полюбовался старинной и такой красивой мечетью Зейнепсултан и не спеша направился по узкой улочке, проходящей между дворцовой стеной и Айя-Софией. Я смотрел на знакомое кафе, притулившееся к стене дворца, и чувствовал восторг, словно я и не уезжал отсюда – за низкими столиками все так же сидели туристы, попивая кофе, а в саду за Айя-Софией шелестели листвой старые деревья. Я, будто томимый жаждой путник, который никак не может напиться, впитывал с жадн остью звуки, запахи, образы Константинополя. Так, томимый этой жаждой, я вышел к Айя-Софии, отошёл подальше и оглянулся, любуясь великолепным зданием, а затем устремился на площадь, где некогда был Ипподром. Египетский обелиск окружили небольшим забором – наверное, что-то реставрировали. Остановившись у Змеиной колонны, я посмотрел вниз – там, на дне находится византийский уровень города, и по той земле проносились в бешеной гонке колесницы вечно соперничающих партий Синих и Зеленых. Затем я начал спускаться по выбранному наугад переулку и вдруг обомлел – передо мной стояла Сфендона – торцевая стена Ипподрома. Из-за неровного рельефа местности византийским строителям потребовалось выровнять площадку, и появилась эта высоченная опорная стена. Я зачарованно разглядывал древние, изъеденные временем узкие кирпичи, закрытые металлической сеткой оконные проёмы и заложенные входы. Подумать только, ведь сегодня это одно из наиболее древних строений Константинополя! Если приглядеться, то даже можно увидеть проступающую кое-где кладку времен Константина Великого и заложенные ныне аркады. Где-то внутри держали и травили диких зверей для боев. Здесь вовсю кипела жизнь: шла торговля, принимались азартные ставки на победу колесниц Синих или Зелёных. В Сфендоне было двадцать пять связанных между собой помещений и даже собственная цистерна и, а как же без них, внизу находились публичные дома. От бурного прошлого Ипподрома остались только обелиски на площади и Сфендона, но мне и этого было довольно. Меня переполнял восторг – наконец-то я ее увидел! Скажу, что не раз и не два проходя мимо этого места, я все так же останавливался и смотрел на кирпичную стену, видевшую столь много – императоров, бунты, триумфы, разграбления и падение города, султанов, парады янычар и прочая-прочая.

Двигаясь переулками, я очень скоро выбрался на берег Мраморного моря. Закат был великолепен – ещё светлое, подернутое серыми облаками небо, голубое море и ярко освещенный заходящим солнцем азиатский берег. На пирсе турки ловили рыбу. Я оглянулся на крепостные стены, но решил, что посмотрю на них в другой раз. Быстро темнело, и с уходом света на берегу стало прохладно. Возвращался к Сфендоне и на Ипподром я уже в темноте. Так как мой отель располагался на изобилующей ресторанчиками улице, поужинать я решил там. Площадь Султанахмет уже практически опустела. На минаретах Айя-Софии и Голубой мечети, а также на стенах Топкапы зажглись прожекторы, подсвечивающие величественные строения, и на минуту я невольно залюбовался видом. Выбравшись на Алемдар, я присоединился к потоку туристов, двигающихся к трамвайной остановке, но, ещё раз порадовавшись выбранной локации, уже через пару минут я шёл мимо отеля к ближайшему ресторану. Поужинав, я сидел какое-то время со стаканом гранатового чая и разглядывал сделанные фото. Меня по-прежнему наполнял восторг – от моего выбора места для поездки, от недавней прогулки и от отсутствия разочарования. В отеле я поинтересовался, как добраться до дворца Долмабахче. Мне очень хотелось посмотреть на него, но в прошлый раз не удалось.

– Сколько времени займёт поездка на такси до дворца?

Полный рыжий турок на рисепшн пожал плечами:

– И до двух часов может дойти.

– А почему так долго?

– Пробки, мистер.

Затем он посоветовал:

– Вы же можете поехать на трамвае. Это гораздо быстрее и к тому же дешевле.

Кроме того, портье предложил мне экскурсию на кораблике вдоль Босфора с остановкой у шоппинг-центра, где я смогу выгодно приобрести изделия из кожи. Последнее меня не интересовало совсем, но на берегах пролива есть две османских крепости – Румелихисар и Анадолухисар, на которые очень хотелось взглянуть. На всякий случай я поинтересовался стоимостью. Рыжий турок сообщил:

– Триста лир, мистер. Экскурсия очень хорошая.

И доверительно добавил «вишенку на торте»:

– За вами заедут и отвезут на корабль.

С учётом близости отеля к Босфору предложение выглядело довольно странным. С другой стороны, проще отвезти иностранца к причалу, чем объяснить ему, куда подойти на берегу. Этот район может и пошутить с приезжим, что и произошло с нами в прошлой поездке. Мы вышли на первую прогулку и, всего-то перейдя через дорогу, немного прошли вперед и свернули направо, наивно полагая, что следующий поворот направо выведет нас в стартовый район. Смешно! Буквально через пять-семь минут мы оказались в толчее узкого переулка у одного из многочисленных входов Гранд-базара. Понимая, что мы не в состоянии ни вернуться назад той же дорогой, ни найти самостоятельно путь, я обратился к охраннику у входа. Нам очень помогла точка с локацией отеля, отмеченная на бумажной карте. И да, с помощью указаний этого замечательного человека через десять минут мы вышли к отелю. Памятуя об этом, по дороге из аэропорта я наотрез отказался от предложения таксиста выйти у Новой мечети, что стоит напротив Галатского моста. До этого мы отстояли длинную пробку на самом мосту, на набережной, и я подумал, что он просто хочет от меня поскорее избавиться. Каюсь, я был не прав Там действительно идти три минуты, не больше. При условии, если ты немного знаешь этот район.

Итак, следующим утром я направился в сторону трамвайной остановки. На решение в пользу этого варианта передвижения повлияло время в пути. С пробкой на мосту я уже познакомился, и если опять будет нечто подобное, то я приеду ко дворцу и встану в самый хвост длиннющей очереди к билетным кассам. Поскольку мне этого очень не хотелось, то я поехал на трамвае и не прогадал. Где-то через четверть часа, добравшись до конечной остановки «Кабаташ», я миновал Часовую башню, встречающую посетителей дворца Долмабахче, и подошёл к кассам, у которых стояло всего два человека. В общем, кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Дворец, ох уж это роскошное султанское барокко!, и волшебный парк, как и ожидалось, произвели на меня потрясающее впечатление. Важную роль, несомненно, сыграла и отменная погода. Как же замечательно смотреть на Босфор тёплым и солнечным днем! Проведя во дворце около пяти часов, в прекрасном настроении я отправился в обратный путь и уже через полчаса наслаждался обедом на своей ресторанной улице. Затем я неспешно прогулялся по парку Гюльхане, посидел немного у Готской колонны и в конце концов вернулся на Алемдар. Тут я вспомнил, что буквально в двух шагах находится вход в Цистерна Базилика, но, увы, она оказалась закрытой на реставрацию. Не особо расстроившись, так как мне довелось там побывать в прошлой поездке, я обернулся к останкам Милея. Это торчащий из земли столб рядом с куском древней стены, который находится на газоне прямо над входом в Цистерну. Милеем называли константинопольскую нулевую милю, и от этого места отсчитывались все расстояния Византии. Я остановился, пытаясь представить себе некогда стоявшую здесь роскошную четырехстороннюю арку, так называемый тетрапилон, от которого осталась только бесформенная руина. Сделав шаг, я едва не споткнулся о ноги расположившегося на газоне нищего. Одетый в грязную цветастую хламиду, он сидел, вытянув перед собой руку с деревянной кружкой, к которой на тонкой бечевке привязали деревянный кубик. Нищий тряхнул кружкой, и кубик, ударяясь о стенки, издал громкий, привлекающий внимание звук. Слепые безжизненные глаза смотрели в пустоту. Клочковатая борода с проседью, темные поседевшие волосы – вид у несчастного был настолько жалкий, что я вытащил из кармана купюру и положил в эту пустую деревянную кружку. Дав милостыню, я отошёл от нищего и вернулся к созерцанию обломков Милея, но воображение уже отключилось. Восхитительная Айя-София на другой стороне улицы привлекла моё внимание, подав мысль снова прогуляться вдоль бывшего Ипподрома. В этот момент за спиной послышался мужской голос:

– Добрый день! Извините, пожалуйста, за беспокойство!

Я обернулся. Передо мной стоял мужчина среднего роста, на вид лет шестидесяти или около того. Черные, немного отпущенные волосы, поседевшие виски, короткая борода и усы. Одет прилично – деловой чёрный костюм, светло-серая рубашка, туфли. И чёрные, пронзительные глаза. Он приветливо улыбнулся, но я ничего хорошего от этого разговора не ждал, будучи наслышанным о русскоязычных аферистах, охотящихся на стамбульских улицах за доверчивыми соотечественниками. Я не успел ничего ответить, так как он с улыбкой произнес:

– Вы с таким вниманием рассматриваете Милей, что я заподозрил в вас любителя византийских древностей.

Я, невольно усмехнувшись, ответил:

– Да, вы правы. Приехал как раз для этого.

Если сейчас спросит, откуда я, то скорее всего мошенник. Однако незнакомец ничего такого не сказал, а проговорил следующее:

– Я работаю здесь частным гидом и как раз провожу экскурсии по Константинополю.

И тут же добавил:

– Точнее по тому, что от него осталось. У меня недорого – всего пятьдесят лир. Группа по пять человек, четверых я уже нашел. Ну как, пойдёте?

Цена небольшая, так ещё и по интересующей меня теме. И уж явно это будет для меня полезнее, чем прогулка на кораблике по Босфору. Мужчина, вероятно, принял мои размышления за колебания, так как поспешил заверить:

– У меня очень хорошие экскурсии, правда.

Именно эта фраза отчего-то расположила меня, и я спросил:

– А когда планируется мероприятие?

– Завтра в десять утра. Вы знаете, где находится Археологический парк?

Это место я, конечно, знал. К сожалению, ни в первую поездку, ни сейчас его не открыли для посещения. А посмотреть там, безусловно, есть на что – ведь это раскопанные руины Большого императорского дворца. Я ответил:

– Отлично. Я завтра подойду.

Он улыбнулся:

– Тогда до встречи.

По тротуару двигалась одна из тех тележек, на которых уличные торговцы жарят и продают каштаны. Её толкали два мальчишки. Неожиданно тележка споткнулась, наехав колесом на камень, и пошла в сторону. Две пожилых женщины, испуганно вскрикнув, шарахнулись прочь от неё, громко ругая мальчишек. Те, на ходу извиняясь, подхватили тележку и покатили её дальше. Кто-то из прохожих засмеялся, и женщины принялись сердито его ругать на турецком. Я обернулся к экскурсоводу, но того уже и след простыл. Ну что же, план на первую половину следующего дня у меня теперь появился, и я продолжил прогулку, дойдя до колонны Константина, а затем углубился в лабиринт Гранд-базара. Позже, оказавшись снова на Ипподроме, я залюбовался Святой Софией. Вся площадь перед ней уже погрузилась в сумерки, и солнце падало лишь на храм и минареты. На фоне еще светлого с лёгкими серыми облаками неба древний собор, ярко освещенный закатными лучами, производил сильное впечатление своей величественностью. Миновав Археологический парк, у которого завтра должна была встретиться наша группа, я спустился мимо образцовых деревянных османских особняков, выстроившихся вдоль дворцовой стены, и отправился ужинать.

Синее море ослепляло солнечными бликами. Стоящее в зените солнце нещадно палило и без того пожухлую траву. Лёгкий ветерок лениво шевелил листья пальмы, в тени которой сидели трое мужчин. Загорелые руки и лица свидетельствовали о том, что они проводят на воздухе много времени. У мостков на волнах качалась большая лодка. Один из мужчин, глядя на город на другом берегу пролива, негромко сказал:

– Я бы сейчас с большим удовольствием поел рыбной похлебки, наваристой и горячей.

Второй ответил:

– Горячая похлебка в такую жару?

Первый поднял на него чёрные глаза:

– А ты бы чего поел?

Собеседник уже открыл рот для ответа, но его перебил третий;

– Тихо! Кто-то едет.

Все трое стали прислушиваться. Наконец первый казал:

– С чего ты решил? Ничего не слышу.

– Я слышал, как храпел верблюд.

Его собеседники снова прислушались, и затем тот, который не хотел похлебки, проговорил:

– Мне кажется, я что-то слышу. Вроде бы кто-то идёт.

Они продолжали сидеть под пальмой. Действительно, через пару минут на берегу появился белый верблюд. Между горбов восседал человек в халате и чалме. Лица было не разглядеть, так как он замотал его шарфом. Лодочники, назовем их так, поклонились прибывшему. Наездник легко спрыгнул с верблюда и приказал:

– Мои вещи перенести в лодку. Отплываем немедля.

Он дождался, пока с верблюда сняли закрепленные на седле две ковровых сумки, и ласково погладил животное по шее:

– До встречи, мой друг! Спасибо тебе за добрый путь.

Он обернулся к лодочникам:

– Верблюда отвести в стойло. Пусть отдохнёт.

Двое мужчин сели вместе ним в лодку и, взявшись за весла, направили её к городу…

Я вдруг проснулся. Вокруг была ночь. В полусне, стараясь побыстрее заснуть, перевернулся и прежде, чем провалиться в сон, успел подумать, что голос наездника показался мне знакомым.

…Лодка уткнулась в песок узкого пляжа под городскими стенами, ощетинившимися зубцами между огромных квадратных башен. Человек, приехавший на верблюде, спрыгнул в воду и, подхватив свои сумки, пошёл к воротам. В стене над ними зияла большая трещина, и незнакомец, с опаской взглянув на треснувшие камни, торопливо прошмыгнул внутрь. Я следовал за ним, но мне никак не удавалось увидеть его лица. Неожиданно я заметил этого человека в окне дома, мимо которого сейчас проходил. Он сидел спиной ко мне в тёмной комнате, которую освещали две масляные лампы. Незнакомец что-то писал, изредка вслух повторяя написанное. Это выглядело, как если бы он что-то сочинял. Во сне я сосредоточился на том, чтобы увидеть его лицо, и не запомнил ни одного слова. Лишь этот голос казался мне очень знакомым, но я не мог определить владельца. Я хотел протянуть руку, чтобы заставить его обернуться, но рука не шевелилась. Пугающее ощущение беспомощности меня и разбудило…

После завтрака я не спеша поднялся к Айя-Софии. Погода была прекрасная – светило солнце, давая уже позабытое в хмурой октябрьской Москве ощущение тёплого сентября. До начала экскурсии оставалось ещё минут десять. Металлическая решетка, которой окружили Археологический парк, не мешала рассматривать раскопки. Подумать только, вот здесь, по этой тысячелетней улице, мимо очищенных от земли руин зданий двигались базилевсы и императорская гвардия, проходили чиновники и дворцовая челядь. Эти стены и плиты видели триумфы, мятежи и убийства. Над развалинами возвели помосты, чтобы будущие посетители могли с высоты разглядывать остов дворца, и я, как мальчишка, вдруг ощутил почти непреодолимое желание проскользнуть за ограду и прогуляться по мосткам, тайком спуститься вниз и встать на эти старые камни, пройти под арками и коснуться рукой вновь увидевших солнце древних стен. Ведь, возможно, где-то здесь находились знаменитые медные ворота Халки, из которых императоры шли в Святую Софию. Удивительно то, что совсем рядом с ними почти до конца девятнадцатого века простояла церковь Спасителя, которая была частью парадного фасада дворца. Я еще разглядывал через решётку раскопки, когда услышал:

– Доброе утро!

Обернувшись, я увидел гида. Те же костюм и туфли, лишь рубашка стала темно-серой. Поздороваться с ним в ответ я не успел, так как к нам подошла довольно яркая пара – рослая, тучная дама лет сорока и примерно того же возраста очкастый и вертлявый коротышка в бейсболке. Лицо дамы скрывали огромные солнечные очки, очевидно купленные неподалеку на развалах поддельных брендовых товаров. Этого добра здесь полно. Одетые в велюровые спортивные костюмы, сплошь забитые известной монограммой из двух латинских букв, оба персонажа, скажу откровенно, мало походили на любителей древностей. Коротышка обратился к гиду:

– Здоров! Мы пришли!

Тот приветливо ответил:

– Добрый день!

Он поискал кого-то глазами и сказал:

– Ждём ещё двоих и начинаем.

Коротышка, недовольно хмыкнув, поинтересовался:

– Сколько ждать-то?

– Не более пяти минут.

Гид взглянул на нас и произнес:

– Я не представился. Меня зовут Велий.

Я тоже назвался, а затем «сладкая парочка» сообщила свои имена – Наталья и Анатолий. Гид снова огляделся по сторонам и со вздохом сказал:

– Вероятно, они не подойдут. Ладно, начнём без них.

Повернувшись лицом к развалинам, он начал говорить:

– То, на что вы сейчас смотрите, является крошечным фрагментом огромного дворцового квартала, который был полон зданий, павильонов, площадей, фонтанов, лестниц и переходов. Большой императорский дворец простирался от храма Святой Софии и Ипподрома на севере до церкви Святых Сергия и Вакха на юго-западе, летней резиденции – дворца Буколеон – на юге. Обратите внимание, что образцов гражданских зданий до сего дня не сохранилось, остались лишь церкви. При этом дворец все равно оставался неотъемлемой частью города. Сегодня большая часть руин дворца остаётся засыпанной, погребенной под современными зданиями. Однако город все же старается выглянуть наружу из-под турецкой застройки.

Велий вытянул вперёд руку:

– Вы видите вон там внизу улицу шириной в четыре метра. Это Меса – главная артерия Константинополя, начинавшаяся на юго-западе и идущая через весь город. Последние метры улицы шли как раз здесь, вдоль стен дворца. На Месе находились многочисленные торговые лавки и…

Очкастый перебил:

– А эти арки, как я понимаю, останки императорского дворца?

Гид обернулся к нему:

– Да, я сейчас расскажу об этом.

Наталья разочарованно заметила:

– Какие то камни…

Гид промолчал, а тучная дама вдруг что-то зашептала спутнику. Анатолий выслушал ее с усмешкой, а затем, помявшись, заявил:

– Слушайте, как вас там зовут… Велий… Пока экскурсия еще толком не началась, мы пойдём. Мы поняли, что нас это не очень интересует.

Парочка развернулась и пошла мимо Айя-Софии в сторону площади Султанахмет. Мы проводили их глазами, и я обратился к гиду:

– Что, теперь экскурсии не будет?

Велий улыбнулся:

– Почему? Вы же здесь! Более того, у вас есть персональный гид. и уверяю, что лучшего гида по Константинополю вам не найти.

Он ободряюще воскликнул;

– Я покажу вам настоящий Город.

Я спросил:

– Велий, я правильно помню, что наибольшего расцвета дворец достиг в IX и X веках?

Экскурсовод ответил:

– Скорее в IX-ом. В десятом столетии дворец уже начал приходить в упадок.

Он прищурился и с улыбкой предложил:

– А хотите, я расскажу вам одну историю того времени?

Я согласно кивнул, и он сказал:

– Тогда пошли! Здесь недалеко, минуты три.

Он взял у, вероятно, знакомого ему турка, продававшего неподалеку воду, две небольших бутылки, и протянул одну мне. Мы зашагали по узкой улице и, пока шли, между нами произошел диалог:

– Впервые в Константинополе?

– Нет.

– Нравится Город?

– Вы знаете, у меня, как ни странно, ощущение, что я здесь как дома.

– Это не странно.

– Вы так считаете? Так было в первый раз, и сейчас тоже. Мне, например, это кажется странным.

Он не ответил. Миновав отель Four Seasons, через три минуты мы оказались в большом ресторане. Велий провёл меня через него на задний двор и остановился перед ступенями, ведущими в яму наподобие погреба. В глубине виднелась освещенная лампочками сводчатая византийская арка. Я спросил у своего спутника:

– Что это?

Велий ответил:

– Останки Магнавры. Это здание имеет непосредственное отношение к моему рассказу. Давайте спустимся вниз.

Шагнув за арку, я оказался в высоком сводчатом зале. И беглого взгляда было довольно, чтобы понять, насколько древние эти стены и своды. Велий заговорил:

– Я поведаю вам историю о любви.

Старинные своды, выложенные византийским кирпичом, вдруг преобразились, и я оказался в высокой галерее, украшенной мраморными колоннами. В ушах прозвучал голос Велия:

УЛЫБКА ЛЮБВИ

К полудню на небольшой площади перед Магнаврским дворцом собралось несколько клириков – стояли два служки, два дьяка, архиерей и монах. К ним примкнули три человека из челяди – те, кому удалось отлучиться из дворца. Поодаль расположились в тени три тучных синклитика. Их слуги помахивали над ними опахалами, стараясь уберечь господ от жары, но сенаторы все равно то и дело стирали пот с лиц. Собравшиеся изредка негромко переговаривались между собой. Хранила молчание только стража, расставленная у дверей Магнавры и на площади. Наконец, со стороны церкви Спасителя по узкой каменной лестнице поднялась ещё одна группа, состоящая из трех священников в золототканых ризах и сопровождавшей их охраны. Впереди выступал грузный шестидесятилетний священнослужитель с окладистой белой бородой. Темные глаза смотрели властно и гневно. При его появлении люди почтительно склонили головы. Он бросил быстрый взгляд на синклитиков, не удостоив вниманием дьяков и архиерея с монахом, и подошёл к дверям Магнавры. Архиерей и дьяки пошептались, но отчётливо прозвучали только слова патриарх и Николай. Стража безмолвно раскрыла высокие створы, и священнослужители прошли в просторный зал, свод которого опирался на удивительной красоты колонны из приконесского мрамора. Сиренево-синие прожилки бежали по светлому полированному камню, а свет, льющийся из-под купола, заставлял мрамор сверкать. В центре зала полукругом расставили двенадцать золоченых кресел. Седобородый уселся в центральное и обвел сопровождавших тяжёлым взглядом, а затем низким зычным голосом приказал:

– Позовите синклитиков.

Вошедшие сенаторы, кланяясь, припадали к его руке, а он лишь повелительно кивал им. Когда они заняли свои места, патриарх бросил обеспокоенный взгляд на пустующие кресла и спросил:

– А где же остальные синклитики?

Священнослужители вдвоём отправились к начальнику стражи. Их негромкая беседа эхом отдавалась в сводах. Наконец они вернулись к патриарху. Явно робея, один из них тихо доложил:

– Ваше святейшество, остальных синклитиков не будет. Кто-то сослался на болезнь и не явился, а некоторых нет в Константинополе.

Чёрные глаза патриарха гневно сверкнули, но ответить он не успел, так как двери распахнулись, и в колоннаде появился толстый коротышка в роскошном парчовом одеянии. За ним плелся долговязый молодой человек с такими рыжими волосами, что, когда по ним пробегали солнечные лучи, казалось, будто на его голове пылает костёр. Стражники, стоящие внутри зала, поклонились вошедшим. Коротышка поцеловал протянутую патриархом руку и неожиданно высоким голосом спросил:

– Ваше святейшего, блаженный август Александр прислал меня проследить за низложением.

Седобородый священник проговорил сквозь зубы:

– Здесь только три синклитика, препозит.

Коротышка озадаченно уставился на него:

– Низложение не состоится, ваше святейшество?

Патриарх рявкнул:

– Как бы не так!

Он сделал знак начальнику стражи, и, когда тот подошёл, приказал:

– Приведи с улицы людей! Десятка будет достаточно.

Офицер, не поднимая на него глаз, ответил:

– Ваше святейшество, я не имею права приводить людей во дворец.

Чёрные глаза патриарха изучали его несколько секунд. Затем прозвучали слова:

– Сын мой, ничего другого я и не ожидал услышать. Однако сейчас на патриаршем престоле ещё остается распутник и властолюбец Евфимий. Я не могу приказывать тебе, но моими устами сейчас с тобой говорит сам базилевс Александр. Повинуйся ему, сын мой.

Сказано это было спокойно, но в голосе звучало столько власти, что стражник опустил глаза ещё ниже. Патриарх посмотрел на одного из священников:

– Иди с ним и приведи людей. Любых людей, кто первым попадётся под руку. Объясни им, что нужно сделать, и не скупись.

Священник кротко обратился к офицеру стражи:

– Пойдём, сын мой, пойдём.

Двери снова отворились, и в зал вошёл один из стоящих снаружи дьяков. Он решительно шагнул вперед, но стража остановила его. Тогда он выкрикнул:

– Николай, что ты задумал сделать с патриархом, заточенным тобой в подвале? Кто ты такой, чтобы так поступать?

Николай исподлобья взглянул на него и бросил страже:

– Уберите этого человека.

Дьяк снова выкрикнул:

– Отступники! Что же вы делаете?

Стражники вытолкали его из зала. Патриарх хмуро оглядел колоннаду и людей вокруг него. Препозит молча уселся в кресло, а его рыжий сопровождающий встал у него за спиной. Снаружи послышался шум, и в открытые створы стража ввела семерых горожан. Следом вошёл священник и, подойдя к патриарху, доложил:

– Ваше святейшество, вот этих семерых я нашёл у ворот Халки.

Николай оглядел вновь прибывших, а препозит вдруг воскликнул:

– Так это же измаилиты!

Патриарх пожал плечами:

– Не важно.

Он повернулся к священнику:

– Ты объяснил им, что нужно делать?

Тот с поклоном ответил:

– Да, ваше святейшество.

Николай, откинувшись на спинку кресла, приказал начальнику стражи:

– Приведи сюда Евфимия.

Через некоторое время в колоннаду солдаты привели старца. На вид ему было около восьмидесяти лет, довольно высокий и худощавый, седые волосы и борода. Шёл он, несмотря на возраст, твердо и с большим достоинством. Поверх простой рясы на плечах у него был омофор – лента с вышитыми православными крестами. Стражники поставили его перед полукругом кресел и отошли. Старец оглядел присутствующих. Тёмные глаза смотрели строго и серьёзно. Николай, хищно прищурившись, воскликнул, обращаясь к собранию:

– Взгляните на этого бесстыжего!

Священники, сидящие рядом, закричали, вторя ему:

– Распутник!

– Отступник!

Один из них подал знак приведённым измаилитам, которые немедленно заголосили:

– На колени, несчастный!

– Моли о пощаде!

– Мерзавец!

Старик посмотрел на Николая и спокойно сказал:

– Я – Евфимий, патриарх Константинопольский. Сам базилевс Лев Мудрый просил меня принять предстояние. По какому праву со мной так разговаривают?

Николай поймал на себе любопытный взгляд препозита и подался вперед:

– На основании того, что сам великий базилевс Александр, да продлится правление его тысячу лет, попросил меня принять предстояние и занять патриарший престол! Видно август сильно устал от творимых тобой бесчинств! Ты позоришь Святую Церковь!

Евфимий возразил:

– Низложить патриарха может только Собор. Я же вижу здесь трех членов синклита, которые явно ищут твоей благосклонности и потому готовы на все. А где же остальные синклитики? Где архиепископы?

Николай ответил, еле сдерживаясь:

– Вот это твой Собор! Другого не будет.

Старец снова спокойно возразил:

– Николай, я однажды уже принимал твоё отречение. Зачем же ты снова идёшь в эту реку? Неужто бес властолюбия овладел тобой настолько?

Вероятно, слова эти сильно задели Николая, и он выкрикнул:

– Хватит! Замолчи!

Затем он резко вскочил со своего места и, подбежав к Евфимию, сорвал с его плеч омофор. И вдруг, закричав, другой рукой вцепился в бороду старика. Евфимий вскрикнул, схватившись за лицо. В это время к старцу подскочили горожане и два священника, которые повалили его на пол и принялись бить ногами в живот, по голове и рёбрам. Они продолжали кричать:

– Нечестивец!

– Отступник!

– Сластолюбец!

Горожанин склонился над ним и, плюнув в лицо, заорал:

– Поделом тебе, развратник!

Несчастный старик пытался прикрыть лицо, но безрезультатно. Один из горожан уселся на него сверху и стал хлестать ладонями по щекам. Священник, которого отправляли за людьми, сказал:

– Остановись, ещё убьёшь!

Наконец люди отступили. На полу Магнавры лежало без движения тело бывшего патриарха Константинополя. Николай, тяжело дыша, вернулся в кресло и знаком подозвал начальника стражи. Едва тот оказался перед ним, патриарх отдал приказ:

– Убедись, что он жив, сын мой!

Препозит, до сих пор не проронивший ни слова, добавил:

– Если жив, то отправить его в Агафов монастырь немедля.

Онемев от увиденного, я стоял, наблюдая, как бедного старика окатили водой. Он слабо застонал, и в этот момент у меня за спиной послышался знакомый звук. Так стучал деревянный кубик о кружку нищего. Я обернулся и увидел непонятно откуда появившегося здесь слепца, которому вчера подал милостыню. Он знаками показывал следовать за ним. Затем, не дожидаясь меня, нищий скрылся за колонной в галерее. Я шагнул в его сторону и неожиданно оказался в темном помещении, освещенном догоравшей свечой…

Сознание постепенно возвращалось, но рывками – как в ощущениях, так и в воспоминаниях. Сначала пришла боль. Болели руки, ноги, лицо, грудь и спина. Евфимий попробовал приподнять голову и осмотреться, но в полузабытьи сумел увидеть лишь огонёк свечи и освещенную ею стену кельи, как память вернула его в прошлое…

Свеча, стоявшая на изящном столике, освещала небольшой участок стены. Прижавшись к ней спиной, на выложенном узорчатой плиткой полу сидел, спрятав лицо в ладонях, молодой человек. Давно нестриженные черные волосы лежали на голове огромной копной. Евфимий, присев рядом, произнес:

– Твой духовник пришел! Как ты, сын мой?

Юноша вдруг зарыдал. Потом, не показывая лица, глухо спросил:

– Отец казнит меня, да? Или ослепит? И все из-за того дурацкого ножа?

Евфимий молчал, собираясь с мыслями, а затем тихо сказал:

– Сын мой, ты ведь уже третий год не выходишь из дворца.

Молодой человек поднял к нему заплаканное, измученное переживаниями лицо:

– Что ты хочешь сказать этим?

Монах пожал плечами:

– Если бы твой отец хотел ослепить тебя, то давно сделал бы это. Дело не только в твоём ноже и словах Сантавариноса.

Евфимий вздохнул, задумавшись. Конечно, базилевс Василий, прозванный в народе Македонянином, сына всегда недолюбливал, что уж тут скрывать, Большую роль сыграла и крайняя подозрительность августа. Опять же, а чего ожидать от того, кто сел на престол, убив своего покровителя? Базилевс Михаил, хоть и вёл безбожную жизнь, напиваясь в стельку чуть ли не каждый день, но такого конца не заслуживал. А мать Льва? Михаил-то и женил Василия на своей любовнице Евдокии Ингерине, вот Македонянин и бесился, подозревая, что Лев не от него, а от августа рождён. Игумен Сантаваринос, мерзавец, зная о подозрительности августа, нашептал ему, будто Лев носит в сапоге нож, чтобы при случае отца зарезать. И на охоте базилевс вдруг возьми и попроси у сына нож, а тот и вытащил его из сапога. Отец, увидев это, лишил Льва всех знаков царского достоинства и бросил в темницу. Изначально Василий даже хотел ослепить сына, но патриарх Фотий вместе с синклитом вступились за Льва. И, он, Евфимий, тоже бросился в ноги и умолял не трогать наследника. Василий внял уговорам и заточил сына вместе с женой в Маргерите, есть такое помещение во дворце. Вот уж кто действительно безвинно страдал, так это бедная Феофано! Она – воплощенная Добродетель! Преданная, любящая и такая несчастная. Словно любовь, которую следовало разделить между супругами, вся досталась только ее мужу. Бедная, бедная девочка!

Святой отец закрыл глаза. Он хорошо помнил, как в Магнавре Василий и августа Евдокия Ингерина проводили смотр невест, чтобы выбрать Льву будущую супругу. По традиции в одном из залов собрали дюжину самых красивых девушек ромейской империи. Они сидели в ожидании появления базилевса, а того все не было. Девушки громко разговаривали и смеялись, стараясь скрыть, что они сильно нервничают. Одна гречанка предложила:

– Давайте погадаем, кому же предстоит выйти замуж за сына августа.

Девушки столпились вокруг:

– Давай! Давай!

Гречанка объяснила правила:

– Сейчас мы все садимся на пол и снимаем туфли. Когда войдут базилевс и августа, нужно будет обуться, встать и поклониться им. Та, кто сделает это первой, выйдет замуж за сына базилевса и станет августой.

Удивительно, но первой это сделала действительно Феофано Мартинакия. Девушка была знатного рода и необыкновенно хороша собой. Она так понравилась Василию и Евдокии, что те сразу и остановились на ее кандидатуре. Евфимий обнаружил также, что Феофано ещё и очень набожна. Зимой молодых обвенчали. Феофано любили за мягкий характер. Она проводила много времени в молитвах и знала большое количество псалмов. Особенно же почитали её сирые, убогие и вдовы. Всем этим людям она постоянно раздавала деньги. Её любили все. Все, кроме собственного супруга. Лев как-то на исповеди открылся, и слова эти глубоко задели Евфимия. Молодой человек вдруг тихо сказал:

– Святой отец, я хочу тебе признаться…

– В чем же, сын мой? Что за грех ты совершил?

Лев помолчал и ответил:

– Я ведь совсем не люблю её.

В ответ на недоумевающий взгляд духовника он пояснил:

– Мою супругу Феофано. Не люблю, но разве это грех, святой отец?

Евфимий воскликнул:

– Зачем же ты женился на ней?

Лев, оглянувшись по сторонам, хотя они здесь были одни, зашептал:

– Разве ты не знаешь нрав моего отца? Как можно было перечить ему? Он, если что возьмёт на ум, то не отступится.

Монах долго молчал, но потом ответил:

– Нет, сын мой, это не грех. У любви много лиц. Кто-то любит и любим в ответ – и тогда он видит улыбку Любви. А кому-то менее счастливому видится суровое, а то и уродливое, искаженное ужасной гримасой лицо. Ты можешь не любить свою супругу, но не лишай её уважения.

Евфимий дотронулся до плеча Льва:

– Не печалься, сын мой. Отец не тронет тебя. Видится мне, как стоишь ты в пурпурных одеждах, и все склоняются пред тобой.

Молодой человек посмотрел на него полными надежды глазами:

– Только ты и есть у меня, мой единственный друг. Ты да матушка моя.

Старик попробовал повернуться набок, превозмогая боль во всем теле. Ему это удалось с таким трудом, что он бессильно закрыл глаза и снова погрузился в воспоминания.

Любовь… Потом Евфимий сильно пожалел о тех словах, увидев их последствия. Лев истолковал все по-своему. Через некоторое время базилевс смягчился и оказал сыну милость, заново провозгласив его наследником. А виной тому стал промысел Божий, не иначе. Был у Льва попугай, обученный разговаривать. Вышло так, что базилевс обедал с магистрами в том самом зале, где висела клетка с птицей. В разгар трапезы попугай вдруг закричал:

– Лев – господин! Лев – господин!

Синклитики отстранились от еды и молча сидели с печальным лицами. Базилевс удивленно поинтересовался, в чем причина их внезапной грусти. И магистры ответили:

– Неразумная птица и то кличет господина своего! Как нам пировать, государь, если мы разумны и господину преданы? Ты либо скажи, что сын твой виновен, и мы убьём его, либо отпусти, коли вины на нем нет.

Так Лев стал появляться во дворце и на выездах вместе с отцом. Скорее всего, на базилевса повлияла августа Евдокия. Однако после её смерти их отношения стали ухудшаться, и причиной послужила опять Любовь. По дворцу разнесся слух, что Лев завёл любовницу, но Евфимий не придал значения сплетням и не разглядел вовремя коварной ловушки, в которую попался его подопечный. А дело было серьезное! Сподвижник Василия – всесильный протоспафарий Стиланос Заутца – познакомил Льва со своей дочерью Зоей. Хитрый начальник императорских телохранителей умело расставлял свои сети, обеспечивая будущее себе и своей семье. И надо же такому было случиться, что из всех женщин Константинополя Лев влюбился именно в Зою Заутцану! Феофано по-прежнему молилась и раздавала милостыню нищим. Казалось, она ничего не замечала или не хотела верить сплетням, но наступил момент, когда не замечать происходящее уже было нельзя. Гордость женщины уязвили настолько, что она решилась на отчаянный поступок и пожаловалась на мужа базилевсу. Василий, узнав о недостойном поведении сына, пришёл в ярость. Как только Лев явился к отцу, тот принялся обвинять его в грехе прелюбодеяния. Не слушая оправданий, Василий сначала оттаскал наследника за волосы, а потом повалил наземь и стал избивать ногами. Окровавленного Льва в полуобморочном состоянии унесли в покои. Дабы избежать пересудов, Зою император самолично выдал замуж за Феодора Гузуанитома. Неизвестно, чем все это могло бы закончиться для Льва, если бы базилевс вскоре не уехал охотиться и не погиб там. Поговаривали даже, что это дело рук наследника, но о чем только не шепчут злые языки! Вот чего уж точно Лев не мог сделать, так это заставить лесного оленя проткнуть своими огромными рогами живот Василия. И вот Лев стал императором ромеев, унаследовав трон.

Евфимий снова тяжело вздохнул, вспоминая. Конечно, конечно, было и хорошее. Лев совершил богоугодное дело, построив монастырь Святых бессребреников Космы и Дамиана в Псамафии. Место это чудесное, тихое и спокойное, расположено недалеко от Золотых ворот. И он, Евфимий, хотел бы лишь там быть погребенным, настолько сроднился он с этим благостным монастырем. Однако, едва воцарившись, молодой базилевс немедленно сместил патриарха Фотия и отдал патриаршую кафедру своему восемнадцатилетнему брату Стефану. И его, Евфимия, произвёл в патриаршие синкеллы. В свое время Фотий не побоялся после убийства базилевса Михаила обвинить в узурпаторстве Василия, за что был низложен и сослан. Правда, через несколько лет Василий все же восстановил его в сане. Фотий же и обучал августейших детей, что все равно не остановило Льва. Но как, как объяснить его следующее решение? Сразу вслед за этим он назначил своим мистиком Николая, уже постриженного в монахи в халкидонском монастыре Святого Трифона. Николая, который был племянником низложенного Фотия! Николая, который именно после низложения дяди удалился от мирских дел! Николая, который недавно чуть не убил его, Евфимия, в Магнавре и сослал сюда! Будто мало было бед от Стилианоса и Самоны, так сюда добавился ещё один властолюбец.

Старик медленно дотронулся до лица и застонал от боли. Неожиданно ему показалось, что в келье он не один. Кто-то лёгкими шагами подошёл к нему. Евфимий приоткрыл глаза и спросил:

– Кто здесь?

Голос, в котором слышалась юность, негромко ответил:

– Святой отец, не пугайтесь! Меня игумен прислал последить за вами. Скажите, как помочь вам.

Евфимий, удивляясь своему утробному голосу, прохрипел:

– Дай воды, инок.

Он услышал, как наливалась в чашу вода. Рука монаха приподняла его голову. Одновременно он почувствовал прохладный и влажный край чаши у своих губ, но попить не смог – трудно было приоткрыть разбитый рот. Евфимий снова застонал, но инок сказал:

– Сейчас, святой отец, сейчас я помогу вам.

Старик вдруг ощутил на губах и во рту влагу, которая понемногу проникала в рот. Вкус был сладкий и очень приятный. Голос произнес:

– Это виноградный сок, святой отец. Я выжимаю губку с соком, так вы сможете хоть немного попить.

Наконец жажда отступила, и Евфимий, устало прикрыв глаза, пробормотал:

– Благодарю, инок. Скажи, где это я?

Мальчишка ответил:

– В Агафовом монастыре, святой отец.

Евфимий пробормотал:

– Это хорошо.

Он вновь видел перед собой Николая, серьёзного и скупого на слова, В качестве мистика или личного секретаря он оказался очень хорош, и Лев ему доверял, отчего-то не замечая его подлой, змеиной природы. Хотя как знать? Время было полное суеты и смуты. Где уж тут заметить… У Льва и Феофано родилась дочка Евдокия, и базилевс души в девочке не чаял. С супругой отношения у него были, мягко говоря, прохладные. Феофано, заботясь о душе, а не о мирских делах, все так же раздавала милостыню и неустанно молилась. Выбрав своим духовником его, Евфимия, она однажды призналась, что под царскими одеждами носит грубую власяницу для умерщвления плоти. Лев её избегал, выискивая улыбки Любви на стороне. И однажды Любовь откликнулась на его призывы и снова подарила императору Льву ещё одну улыбку. Любовь ли? Или то был грех и происки лукавого? По дворцу снова поползли слухи о связи базилевса и Зои Заутцаны. Несчастная Феофано старалась не обращать на это внимания и лишь молилась. И вдруг их девочка, невинное дитя, умирает! Горе не щадит никого – ни убогого, ни базилевса. Лев почти перестал видеться с супругой, находя утешение в объятиях Зои. Однако злая судьба не успокоилась на этом. Следующий год принес ещё один тяжёлый удар – смерть брата, патриарха Стефана. Могущественный Стилианос, используя любовь императора к Зое, раскинул паучьи лапы и опутал Льва со всех сторон своей паутиной. Никто и глазом моргнуть не успел, как он уже сделал патриархом Антония Кавлея. К слову сказать, за годы патриаршества тот много сделал для примирения игнатиан и фотиан. И лишь он, Евфимий, помогал базилевсу своими советами, не позволяя уступить обнаглевшему протоспафарию. Любой может обвинить базилевса в слабости, но не всякий поймёт человека, которого женили в шестнадцать лет на нелюбимой, а потом он встретил ту, которая ему мила. И что делать ему? Не всякий устоит перед соблазном, а человек и так по природе своей слаб. Стоит ли так уж винить базилевса в желании жить с любимой женщиной, продолжить род свой и оставить престол наследнику? Многое можно понять, имея сострадание, но это… В тот день Лев на исповеди сказал:

– Отец мой, я прошу благословить меня.

Евфимий уточнил:

– Что за благое дело задумал августейший сын мой?

И Лев произнес те ужасные слова:

– Благослови, святой отец, мой брак с Зоей Заутцаной. Она родит мне наследника.

Сказанное отняло у духовника дар речи. Он смотрел на базилевса и не мог ничего ответить. Наконец Евфимий выдавил:

– Так ведь у тебя есть супруга, сын мой. Как же можно так поступать с августой Феофано?

Лев долго молчал и затем тихо добавил:

– Ты ведь и сам знаешь все, отец.

После смерти несчастной Евдокии отношения между Львом и Феофано совсем испортились. И однажды на исповеди августа заявила:

– Святой отец, я решилась принять постриг в монастыре, что рядом с храмом во Влахернах.

Евфимий, как до этого в разговоре с её царственным супругом, потерял дар речи и лишь спросил:

– Для чего тебе это, дочь моя? Ты и так все свое время проводишь в молитвах и бдениях.

Она кротко улыбнулась:

– Знаешь, отец, когда слуги уходят из опочивальни и оставляют меня на ночь одну, я ложусь на простую циновку на полу и сплю там. Каждый час я просыпаюсь и возношу хвалу Спасителю в молитве.

Духовник возразил:

– Дочь моя, нет у тебя причин для пострига. И так блаженна ты без меры.

Феофано снова кротко и горько улыбнулась:

– Не нужна я никому, отец. Одиноко мне во дворце. Муж мой не любит меня, что уж тут поделаешь… Он поселил Зою во дворце, не скрываясь. Только тебе я могу открыться, а больше никому. Будешь навещать меня в монастыре?

Странно было слышать настолько горькие слова от совсем молодой женщины. Она ещё не успела увять, и красота её сохранялась, но глаза… Полные боли и одиночества. Евфимий вдруг решительно заявил:

– Нет, дочь моя, благословения моего на такое ты не получишь. Не нравится тебе во дворце – изволь, душа моя, живи в монастыре, но без пострига. Глядишь, и супруг твой образумится рано или поздно – жениться на Зое он не сможет.

Конечно же, Льву стало известно об этом разговоре. Возможно, сама царица и сказала, пытаясь усовестить неверного супруга, что, мол, и отец Евфимий не позволяет принять постриг, дабы император не женился на Зое. Базилевс стерпел и ничего не сказал духовнику. Феофано поселилась во Влахернском монастыре, не принимая монашества. Лев воспринял её отъезд с плохо сдерживаемой радостью и с головой погрузился в омут Любви. Стилианос, увидев для себя такую необыкновенную возможность, тут же принялся за дело, науськивая Зою. И та, конечно, исподволь начала давить базилевсу на больную мозоль, говоря об отсутствии наследника. Делалось это нежно, как умеют женщины, но Лев держался, памятуя о живущей во Влахернах Феофано. В это время скончался Феодор Гузуанитом, муж Зои. Таким образом, возлюбленная императора вдруг оказалась свободна. И вскоре, будто гром среди ясного неба, пришла ужасная весть – преставилась несчастная императрица Феофано, не дожив и до тридцати лет. Всего три года прошло, как поселилась она в монастыре, и вот уж похоронили её в царской усыпальнице в церкви Святых Апостолов. Жизнь свою прожила она так добродетельно, что после смерти у её гробницы стали исцеляться люди, и происходили чудеса. Базилевс возвел рядом храм в память о ней и позволил канонизировать бывшую супругу.

Евфимий открыл глаза. Сквозь крохотное окошко пробивался солнечный свет и узкой полоской ложился на пол кельи. Где-то за спиной кто-то пошевелился, и сразу послышался голос инока:

– Святой отец, как хорошо, что вы поспали. Теперь будет вам полегче.

Старик попробовал приподняться. Движения по-прежнему отдавались болью во всем теле. Он слабо улыбнулся:

– Что-то непохоже.

Инок смочил ему губы виноградным соком. От сладкой влаги Евфимий почувствовал себя лучше и заснул. Пробудившись, старик долго лежал, не двигаясь. Он вспоминал, какая мысль вызвала вчера в нем тревогу. Она промелькнула и исчезла, оставив неприятное ощущение. Что же такое вдруг тревожно кольнуло его? И вдруг он вспомнил. Ну, конечно, это же Зоя Заутцана!

Стилианос после смерти Феофано удвоил усилия, так ему хотелось, чтобы дочка стала августой. А поговаривали, что не только муж ее Феодор, но и покойная императрица не без помощи Зои ушли на тот свет. И ведь как знать? Больше, конечно, похоже, что к этому приложил руку Стилианос. Этот ни перед чем не остановился бы, но то все были лишь слухи. Лев о таком и слышать не хотел. Евфимий, будто бы тот разговор происходил сейчас, услышал:

– Святой отец, император пожаловал!

Инок склонился в поклоне, а в келью вошёл Лев. Ему нравилось вот так неожиданно приезжать сюда, в Агафов монастырь. Одет скромно, и только пурпурные сафьяновые туфли выдают его. Евфимий приветствовал базилевса:

– Сын мой, я так рад видеть тебя! Все ли хорошо?

Лев не любил в разговоре с ним наводить тень на плетень. Было заметно, что им овладела какая-то мысль. Так и вышло. Присев, он произнес:

– Отец мой, видишь, как вышло? Супруга моя Феофано преставилась. Живу я один, а то негоже базилевсу без наследника оставаться.

Евфимий ждал продолжения. Лев пожал плечами:

– Думаю, мне нужно найти себе новую жену.

Духовник развел руки в стороны:

– Желание такое понятно, и я поддерживаю тебя в подобном решении. Ты уже подыскал невесту?

Лев улыбнулся:

– Да, святой отец, нашёл я такую. И думаю, что будет мой брак очень счастливым.

– Кто же такая она, эта девица?

Лев улыбнулся:

– Зоя Заутцана, дочь Стилианоса. Я её люблю, и она меня тоже.

Как же сразу ему не пришёл в голову такой ответ? И все же он застал Евфимия врасплох. Старик воскликнул:

– Мало власти Стилианосу? Так он ещё и с базилевсом породниться захотел? Разве ты не слышал, что про Зою говорят?

Лев нахмурил брови:

– Ты о чем?

– Да о том, что Феодор Гузанитом мог бы ещё долго жить.

Базилевс раздраженно махнул рукой:

– Мне ли не знать, как можно оговорить любого, будь он даже сыном императора. Я три года не выходил из дворца из-за лжи поганого Сантавариноса.

– И Феофано не выходила вместе с тобой. А Зоя поступила бы так?

Лев помрачнел:

– Твоя драгоценная Феофано не смогла мне дать наследника, а Зоя даст. Ты помешал мне тогда, и я ничего не сказал. Думаешь, мне не известно, что это ты не позволил Феофано постричься в монахини? Теперь-то что?

Евфимий вдруг ясно представил себе радостно потирающего руки Стилианоса и, поднявшись на ноги, твёрдо сказал:

– Я этот брак не благословляю, сын мой!

Лев изумленно воскликнул:

– Почему?

Старик ответил:

– Потому что это беззаконное и нечестивое деяние. Неужто ты приведешь на ложе твоей святой супруги эту блудницу Зою? Вы оба при живых супругах изменяли им, вот потому и нечестиво это.

Лев рассвирепел:

– Что!? Вот как ты заговорил? Хорошо же!

Он вышел стремительно, не попрощавшись. Уже через три дня явились стражники и прочитали Евфимию указ императора. Лев велел ему немедленно выехать в монастырь Святого Диомида. Вот тогда они в первый раз рассорились надолго. А Лев женился на Зое и даровал магистру и логофету дрома Стилианосу ещё один титул, сделав его базилепатором. Базилеопатор Стилианос – отец императора! Он, верно, светился от важности, когда объявляли его новый титул. Второй брак Льва – была ли то улыбка Любви или всего лишь похоть? Судя по тому, что патриарх Антоний, узнав о бракосочетании, изверг из сана священника, обвенчавшего Льва и Зою, все же это было беззаконием. Первый магистр Стилианос Заутца умер уже через два года, а вслед за ним ушла от какой-то жуткой болезни и его дочь, августа Зоя. Она так и не подарила Льву наследника. Около двух лет Евфимий провел в монастыре Святого Диомида прежде, чем Лев приехал мириться с ним. Они долго говорили, и базилевс уверял, что советы старца очень ценны, и как все это время ему некому было излить душу. И только ему, Евфимию, нужно находиться одесную августа. Так он снова вернулся во дворец.

Старик вздохнул и горько усмехнулся. Ну разве не счастливчиком был базилевс? Любовь явно не оставалась к нему равнодушна и улыбнулась в третий раз. Незадолго до примирения с Евфимием Лев женился на Евдокии Ваяне, которую привезли из фема Опсикий. Радость нового брака омрачали лишь Заутцы. Лев не имел сил бороться с могущественным семейством, которое не желало терять своего влияния, хоть и ослабевшего после смерти Стилианоса и Зои. Однако вышло так, что вскоре случай помог императору расправиться со своими врагами. У Стилианоса в услужении находился евнух Самона. Говорили, будто происходил он из знатной армянской семьи из Мелитены, что в Малой Армении. Возможно, так и было, ибо отец его даже одно время находился послом при дворе Льва. Мальчиком Самона попал в плен к ромеям, и его оскопили, после чего он и поступил на службу к Заутце. Когда базилеопатор Стилианос и августа Зоя отошли в мир иной, он узнал, что остальные Заутцы устроили заговор против Льва. Евнух раскрыл базилевсу сие преступление. В наказание Лев выслал все семейство, лишив их богатств и титулов. В благодарность за такой подарок – одним махом избавиться от всех врагов разом – Лев даровал Самоне треть их состояния и назначил кубикуларием. Расправившись с заговором, август вздохнул свободнее. Однако судьба явно испытывала исполненного счастьем Льва на прочность. Вот когда улыбка Любви вдруг превратилась в издевательскую усмешку – на Пасху Евдокия родила мальчика, которого нарекли Василием. Женщина не вынесла тяжёлых родов и скончалась, а вслед за ней умер и новорождённый. Евфимий, понимая, как Льву тяжело переносить такие страдания. всячески поддерживал августа, потрясенного кончиной супруги и младенца.

Новопреставленных Евдокию и Василия нужно было похоронить. Лев сидел, опустив плечи и свесив бессильно перед собой руки. Наконец он проговорил:

– Это будут похороны, каких свет еще не видел.

Евфимий оторопел:

– Сын мой, негоже это.

Август изумленно уставился на него:

– Что негоже, отец мой?

Старик пояснил:

– Ты разве не знаешь, что в дни Святой Пасхи Христовой лучше это сделать скромно, без лишней пышности?

Император возмущённо вскричал:

– Да как же это, святой отец! Неужто не может базилевс ромеев схоронить почивших супругу и младенца с должными почестями?

Евфимий кротко ответил:

– Сын мой, не стоит светлый праздник Воскресения Христова омрачать трауром похорон.

Император тихо и зло поинтересовался:

– Мне что же, не хоронить их?

– Похорони, конечно, но пусть это будет скромно.

Лев вскочил на ноги:

– Счастье моё было столь мимолётно! Не успел я обрадоваться рождению наследника, как Господь забрал и жену и сына. И я не ропщу! Однако почему меня лишают возможности хотя бы почести им воздать?

Евфимий так же спокойно произнес:

– Сын мой, не должно роскошествовать в дни Христовой Пасхи. Небогоугодное дело мыслишь ты.

Базилевс, не сказав в ответ ни слова, устремился прочь. Он поступил по-своему и устроил торжественные похороны. Когда Евфимию сообщили об этом, он очень расстроился от такого непослушания. Омрачить светлый праздник трауром! Вне себя от обиды, в подавленном состоянии он отправился в Агафов монастырь. Возвращаться в Константинополь ему вообще не хотелось. И ведь не он один считал, что базилевсу не следовало так поступать. Едва траурная процессия достигла монастыря Святого Лазаря, где Лев хотел похоронить Евдокию, как из ворот показался игумен и объявил, что не примет тело усопшей августы в этот день! Униженный базилевс велел отнести Евдокию обратно во дворец. Даже ему, Евфимию, который знает императора много лет, сложно предположить, что чувствовал Лев в тот момент. Однако его предупреждали, а он как обычно не последовал совету…

Я все ещё смотрел на стонущего в келье старца, когда услышал стук деревянной кружки. Повернув голову, я увидел слепого, который, нащупав рукой дверь, со скрипом открыл её. В проёме виднелась зелень, и веяло прохладой. Я вышел наружу и оказался под высокими деревьями…

Несмотря на жару, в монастырском саду было хорошо. Старые развесистые деревья давали так много тени, что она покрывала почти все садовые тропинки. Немного окрепнув, Евфимий приходил сюда каждый день. Ему нравилось вот так посидеть немного на скамейке в тени и в тишине рассматривать синеву вод Босфора и зелёные леса на другом берегу. На тропинке послышались шаги, и тотчас появился инок Фома, которому игумен велел прислуживать Евфимию. Молодой монах приветливо улыбнулся:

– Святой отец, я воды вам принёс попить. Жарко.

Евфимий посмотрел на него:

– Благодарю, брат Фома.

Выпив воды, старик похлопал ладонью по скамье и пригласил инока:

– Посиди, брат Фома, отдохни немного.

Старик прикрыл глаза, прислушиваясь к легкому шуму ветра в листве. Инок негромко кашлянул. Обычно так он ненавязчиво спрашивал разрешения потревожить Евфимия. Старик, не открывая глаз, спросил:

– Что такое, брат Фома?

Инок сказал:

– Святой отец, вести пришли из Города.

– Что за вести?

Феодор грустно ответил:

– Патриарх Николай изверг из сана многих архиепископов и архиереев из тех, что вами рукоположены были.

Евфимий помолчал немного и разочарованно заметил:

– Что же… этого следовало ожидать. Если уж Мистик осла моего велел прогнать и не кормить… Хотя чем бедная животина виновата?

Инок спросил:

– Святой отец, простите мне моё любопытство! Можно ли мне спросить?

Старик печально ответил:

– Спроси, брат Фома, спроси.