Возвращение. бесплатное чтение

Часть первая – Начиная извилистый путь.

Моё имя – Арчибальд. Я – бурильщик, инженер и путешественник. Когда-то был им, но этот человек уже давно мёртв. Мёртв настолько, насколько это возможно.

Всё именно так, вы читаете маленькую биографию человека когда-то жившего свою жизнь на этом свете. Жаль, что прочитать вы сможете только краткую повесть, оттиск того, кем этот человек был.

Я никогда не знал своих родителей. За время своей жизни я оставил попытки выяснить их судьбу. Тайна моего рождения навсегда осталась для меня нераскрытым секретом.

Выходя из ворот детского дома для подкидышей одного из беднейших городов Великобритании, я не имел каких-либо планов. Да что уж там до планов, я не видел даже перспектив. Плачевное финансовое состояние открывало только один путь, путь по грязной, покрытой мокрой глиной и битыми камнями дороге в бедную жизнь. Без хорошего образования и денег мой путь был короток и прям. Он напрямую вёл в городскую ратушу. Там, я планировал записаться на военную службу. Строгие порядки военной службы, требовательность и чистота в быту, осознанность, простая и понятная цель. Тогда мне казалось, что это идеальный вариант.

Но этому не было суждено произойти. Иногда так случается. Иногда судьба подкидывает варианты. И Провидение пришло ко мне в лице Франка, человека, которого я встретил, подходя к дверям серого здания.

Я не знал его. Он – меня. Но судьба свела нас.

Франк представился мне у входа в ратушу и сходу предложил пойти работать на буровые платформы по добыче нефти в северном море. Он – агент компании Агдейла Лимитед и ищет людей для работы по краткосрочным контрактам, по найму. И выбрал место у входа в ратушу он не случайно. По его мнению, именно здесь можно встретить крепких парней без вариантов и состояния, ведь кто ещё пойдёт служить в армию?

Без высшего образования, едва достигнув совершеннолетия – кому я нужен там, на буровых? Но он заверил, что всё устроит. И сделал это. Как? Не знаю, ответа нет. Примите это, и смиритесь, как смирился и я. Как смирился со многими событиями в этом мире, а этот мир за свою жизнь я успел повидать.

Опуская все детали трудоустройства, к слову, в которых я мало понимал, я оказался на судне Королевский Дейфун, которое везло меня на мою первую работу.

Моё имя, документы и одежда. Вот всё, что вёз этот корабль. Холод Северного моря с каждым порывом ветра задувал в мой мозг вопрос. Верно, ли я поступил, взойдя на борт этого корабля?

Вместе со мной, облокотившись на палубные перила, плыл ещё неизвестный мне на тот момент попутчик. Покрывая корабль, меня, и всех на нём, своим присутствием он сопровождал, подталкивал вперёд и одновременно с этим тормозил наше продвижение. Обволакиваемый холодным северным ветром и туманом, он двигался вместе с кораблём и сошёл со мной на буровую платформу под названием Найервик.

Буровую, на которой по прибытию я прошёл кое-какое обучение и начал работу. Я пропущу детали жизни и времени там, потому что они будут малоинтересны и не представляют пользу ни рассказу, ни читателю. Скажу, лишь одно, там было нелегко. Там было тяжело. Первая командировка составляла шесть с половиной месяцев. Две недели стажировки и шесть месяцев после её окончания. Именно столько ты должен отработать. Столько отработал и я.

Работая шесть месяцев без выходных, сменами больше десяти часов, в тяжёлых условиях Северного моря – не задаёшься вопросом, что будешь делать, когда контракт закончится. На это попросту не остаётся сил.

Мои шесть месяцев прошли. Оставались две недели до оплаты, началась загрузка уезжающих. Ты волен был выбирать несколько направлений. Недолго думая – я понял, что хочу повидать мир. Мир, который, пока что, не приносил мне ничего хорошего. И я решил, что заставлю его это сделать. Ведь что ещё остаётся?

Через две недели медленная баржа с названием, которое ей совершенно не подходило – Парфенон, везла меня в Америку.

Часть вторая – Мир, который я заставил.

Деньги. Это первое, что я понял, распознал, разглядел. Без них в Америке ты – никто. У меня они были, их количество открывало многие двери, не все, но для меня было с лихвой достаточно.

Бары, рестораны, аренда дорогих авто. Ночной Нью-Йорк с его неспящими и вечно забитыми до отказа отелями – вот всё, что осталось в моей памяти с первого в моей жизни отпуска. Эти три месяца пролетели незаметно. Деньги почти закончились и, вновь оказавшись без вариантов, я вернулся на верфь и записался в новую командировку. Краткая рекомендация от начальника Найервика несложным языком описывала мой опыт работы там.

«Трудолюбив, упорен, поставленные задачи выполняет. Рекомендован к повторному найму».

Передав эту бумагу работнику в офисе Агдейлы и получив билет на корабль до Найервика, я собрал почти неизменившийся состав своих вещей, и отправился из порта Нью-Йорка в Северное Море.

Предыдущая должность была занята и, после собеседования с начальником станции Диего, которое он проводил со всеми кто решился продолжить работу на буровой после первого контракта, он предложил мне другую, чуть более оплачиваемую.

Старая буровая – новые обязанности. Я учился по мере их выполнения, стараясь разобраться во всех тонкостях работы. Но отсутствие образования по специальности связанной с добычей нефти на морских буровых ставило преграду на пути к повышению.

Агдейла Лимитед – организация, с которой я заключал контракты, позволяла за часть получки проходить обучение прямо на их платформах. Чем я и воспользовался. На это ушло три года и три командировки.

Три года, три отпуска, три новых страны.

Тибет, Исландия и Грузия по пути через чёрное море и Стамбульский порт.

Такой разброс по континентам объяснить читателю я не смогу. Возможно, после шести месяцев на буровой и трёх в шумной Америке я выбирал корабль, на борту которого было меньше всего людей.

В таком темпе прошли двенадцать лет и новые двенадцать стран. Я прошёл по множеству дорог этих стран, останавливаясь на их обочинах, я встречал десятки людей, но не заводил знакомств, покидая очередную страну, за её границами для меня всегда оставалась пустота.

Набравшись опыта на Найервике и занимая должность главного инженера с бессрочным контрактом на руках, мне вновь предстоял выбор очередной страны для отпуска. Отпускной корабль показался на горизонте. То был старый Парфенон. Первый, что вёз меня когда-то в Америку, когда я был никем. Ещё двенадцать лет назад эта посудина была жалким подобием корабля, остатками некогда впечатляющей технологии, но только сейчас я понял связь с названием.

Устав от новых стран с их языками и обычаями, после двенадцати долгих лет работы и путешествий, я вновь хотел повидать Америку.

Чтож, отвези же меня туда, Парфенон!

Не выйдет у меня описать всего, что я делал, что повидал, людей, которых я встречал на обочине длинной дороги моих странствий. Потому что сам почти ничего из тех времён не помню. За это я прошу у читателя прощения.

Пусть эти воспоминания останутся на дне стаканов оставленных мной в неизвестных барах. Пусть бармены смоют и вытрут их.

Как вытер и я всю свою прошлую жизнь после встречи с ней.

Часть первая – В своих карманах ветер носит семена.

Прибыв в Америку и, в очередной раз, найдя временное пристанище в отеле, закинув вещи и приведя себя в человеческий вид после шести месяцев на буровой, я выбрался на улицы Нью-Йорка.

Возможно, в моём возрасте, уже пора было бы найти постоянное жильё, обзавестись семьёй или хотя бы женщиной. Но по неизвестной причине мне этого совсем не хотелось. Неизвестной, потому что я не старался искать ответов. Плыл по течению, как сруб, который сплавляют с лесозаготовок. Порой, реки были спокойными, иногда било о камни. Но каждый раз я упорно всплывал. Казалось, что никто и ничто не сможет меня потопить! Как тот сруб, я был пропитан насквозь водами испытаний и ни одна окалина судьбы не сможет меня ранить. Я был в этом уверен до момента моего подъёма на крышу Эмпайр Стейт, который мне давно хотелось посетить.

Вход. Дверь. Швейцар. Экскурсовод. Лифт. Толпа. Много диалектов, языков. Обрывки знакомых и незнакомых фраз. Путешествия по разным странам дали свои плоды, пусть и небольшие.

Поднявшись на крышу здания, давно потерявшую своё исходное назначение и превращённую в смотровую площадку для туристов, я был удивлён, но, к сожалению, не видом, а глупостью. Глупостью людей. Все перила по краю крыши были варварским образом превращены в высокий трёхметровый забор, пусть и с прорезями для вида.

Зачем? Оказалось, что слишком много людей приходили сюда покончить с жизнью, прыгнув с крыши некогда самого высокого здания в городе. И администрацией здания и города было принято такое решение. Испортить впечатление большинству, чтобы сохранить жизнь меньшинству.

Ну, вот накой чёрт?! Я пришёл сюда, я заплатил, а мне трёхметровый забор и вид через решётку! Кто захочет – найдёт способ или другое здание. Я что-то не вижу заборов на других высотках. Ну что за бред!

Возможно, читая эти строки, читатель меня осудит и скажет – эта решётка может остановить того кто решился, спустившись разочарованным – он пойдёт, пройдётся, передумает, одумается. Но так ли это? Никто не знает, возможно. Я останусь при своём мнении. Дураки те, кто решили прервать то, что возобновить не выйдет больше никогда – поистине великие идиоты. Будешь думать за дурака – повстречаешь беду сам.

Прогнав эти мысли в голове и не оставив в ней ни капли воспоминаний о видах с крыши – я развернулся чтобы пойти к выходу.

Но был остановлен несильным глухим ударом в грудь. Я с кем-то столкнулся?

С высоты моего роста в 186 сантиметров я не сразу понял, с чем или с кем.

Мгновение. Сотая доля самой маленькой секунды. Сознание включалось постепенно, по шагам, как по ступеням лестницы взбирался бы больной в приступе астмы. Шаг за медленным шагом.

Удар гонга, как в Тибете на церемонии, где я когда-то был. Он пробирает до нутра, на его звон откликаются даже органы.

Женский голос ускорил шаги по ступенькам моего сознания:

– Ай! Больно! Ваша пуговица с пальто мне прямо в глаз попала! Теперь слезиться будет.

Я очнулся. Голубые глаза смотрели снизу вверх, на меня, в меня. Гонг всё ещё звенел, гудел, вибрировал глубоко внутри. Ощущение страха сжимало сердце, старого страха, давно мною забытого, не могу вспомнить, откуда я знаю этот страх. Королевский Дейфун! Точно! Так же страшно было и тогда. Страх неизвестности, незнакомости ситуации, невозможности на неё повлиять. И сейчас, в свои тридцать лет, с деньгами, должностью, навыками и опытом за плечами – я не мог ничего противопоставить. Этот страх сковал и обезоружил.

Мне казалось, что если прямо сейчас, в эту самую длинную секунду моей жизни, я найду неведомый ни одному учёному или монаху способ вытащить, извлечь и пожертвовать весь свой жизненный опыт, навыки и силу, всю свою сущность, то, несмотря на всё количество полученного материала, его хватит чтобы уместить лишь на наконечнике иглы, которым я не смогу проткнуть даже воздух. Настолько густ он был.

Гул толпы, столкновения плечами, страх, гонг, запах её духов. Эта смесь не давала сконцентрироваться и не отпускала. Не хочу отсюда уходить, хочу остаться.

Не любил, не влюблялся и не был любим. Столько лет…

Но звуки гонга разрушили те столпы, на которых я незаметно для самого себя построил всю свою жизнь. Рассыпаясь в прах, они покрывали им все мои устои. Впоследствии, ветер времени развеет эти остатки навсегда.

Я взошёл на Эмпайр один, физически и эмоционально, но покидал его с ранее невиданным для меня чувством, которое не мог понять и объяснить.

Намного позже я дал себе ответ, этим чувством была – победа.

И моей наградой была – Эмбер.

Часть вторая – Яркость цвета.

Конец марта. Цвет ячеек календаря – персиковый. Цвет зарождающейся весны, тепла, уюта и любви. Прикосновение одеяла в новом для меня доме. Её запах рядом, без примесей толпы и ветра прогоняющего скрытые в парфюме ноты. Чувство теплоты внутри, оно мягко расплывается по всему телу. Будь я сейчас на буровой в холодном Северном Море – оно бы вскипело, нырни я в него. Скорее всего, это и есть – любовь, думал я в тот момент.

Именно в таком окружении запахов и чувств я лежал в кровати и смотрел на настенный календарь в чужом для меня доме.

Она проснулась. Вслед за ней проснулся и новый я. Водоворот из одной и той же мысли крутился в голове – я ни за что, никогда, никому её не отдам, не позволю забрать. И пусть весь мир будет против. Я этот мир переиначу – кровью и потом. И течь по головам заставлю.

Первыми её словами первым нашим совместным утром, были те – которые я не забуду никогда:

– И как я жила двадцать пять лет без тебя?

Засмущавшись своему откровению, она обняла меня. Крепко прижавшись и закинув на мой живот ногу:

– Тогда давай расскажу, что было в моей жизни все эти двадцать пять лет без тебя.

И я рассказал ей всё. Описал все страны, в которых побывал, обряды, и языки которые видел и слышал. Рассказал даже, о церемонии похорон монаха в Тибете, где в первый раз в жизни услышал звук того самого гонга. И как услышал его стоя в тысячах километрах от Тибетского храма вновь, даже ярче, но уже в совершенно другом месте – на крыше Эмпайр. С предельной точностью я передал ей и холод Северного Моря с той кисло-железной атмосферой буровых. Своих обязанностях там. И как ни странно – её очень заинтересовали мои рассказы про море, про звёзды которых не увидишь за огнями городов.

Отпуск пролетел так же быстро и незаметно, как наступает весна. Ты никогда не заметишь, как первый тёплый ветер протиснулся сквозь щели в твой дом. Страх возврата на буровую, страх оставить её здесь на полгода нарастал, как нарастает гребень рождающейся морской волны. И сейчас он достиг своего апогея, он гудел и раскидывал свои брызги по всему дому, по каждому из остатков дней отпуска. В очередной раз мне пришлось сражаться с противником, стратегию борьбы с которым я ещё не разработал.

Бездействие – не моя черта, повторял я себе в поисках ответа. Ответ был, но всего один. Решение, как мне тогда казалось, идеальное.

Утром июньского дня, в последние дни отпуска, я проснулся в её кровати. Запах кофе обволакивал дом и уже давно был в моих лёгких. Одиннадцать дней до отъезда. Сердце стучит. Нервничаю. Вхожу на кухню. Она сидит за столом. Не дожидаясь приветствий, я выпалил:

– Поехали со мной на буровую!

Эмбер поперхнулась кофе.

– С моей должностью и связями мне несложно было бы всё устроить. Скоро мне возвращаться на буровую. Страх оставить тебя пробирает меня до ужаса с середины отпуска. Полгода без тебя там, среди холодных ветров и волн, шатающих конструкции буровой, я стою один, упираясь взглядом в горизонт – этот ужасный сон мне снится уже неделю, а то и больше. Мне кажется, если я уеду и не заберу тебя с собой, то вернусь в пустой дом!

Мгновение. Стрелка часов за это время сдвинулась на деление, а может и не успела, застыв на месте вместе со мной, но мне показалось, что пролетел год. Июнь ещё не начал плавить асфальт, и по утрам в доме было зябко, но внутри я полыхал. Ещё мгновение и сгорю. Но она меня спасла:

– Поехали!

Пожар предотвращён, аварии не произошло. В долю теплоты июня обрушилась новая порция тепла и, он, словно почувствовав прилив энергии, начал греть сильней весь остаток, теперь уже нашего отпуска.

Через пару дней я смог выбить ей должность делопроизводителя по работе с несложной документацией и архивами. Пришлось сделать небольшой взгрев парочке людей, чтобы устроить её на Найервик и отправиться вместе. Наверху без взяток не работают, к этому я давно привык.

Срок на суше близился к концу, к концу подходил и отпуск. Полные чемоданы набитые доверху вещами Эмбер. Да сколько же у этих женщин вещей?! Суета сборов, разговоры про предстоящую работу. Я пытался хоть немного заполнить её незнание будущих обязанностей. Так заканчивалась последняя пара моих выходных в Америке. Сначала, дом было решено сдать в аренду, чтобы выходил в ноль хотя бы по кредиту, ну, или отчасти. Лучше чем ничего. Но в последний момент мы от этого отказались, и оставили ключи соседке, которая обещала присмотреть за скромную плату.

Тёплый день лета. Июнь в разгаре. Цвет ячеек календаря – красный. Уже давно знакомый порт Нью-Йорка. Полоска на горизонте приобретала форму судна и вот-вот мне придётся затаскивать на борт тяжеленные чемоданы Эмбер. Интересно, меня не заставят доплатить за перевес? А то здесь вещей по весу человек на двенадцать…

Не хочу ехать. Хочу остаться здесь, с ней. Эта мысль давила на меня уже давно, но предельно ощущалась только сейчас, в шаге от погрузки. Давило так, словно на мне полный комплект тёплой и промокшей спецодежды. Дай слабину и утонешь в солёной воде.

Корабль встал на швартовку, пора идти. Не знаю, чего я не хочу больше – уходить отсюда или тащить тяжёлые чемоданы Эмбер. Но она держала меня за руку, и эти неприятные мысли разбивались, о её маленький кулачок, как волны об отвесные Исландские скалы.

Не искал, не ждал, так долго, так много лет. Где-то далеко, глубоко в закоулках своего сердца, что верило, надеялось и скрытно проводило свой поиск вместо меня, нарастал звон Тибетского гонга, под его звук я поднимался на борт корабля и ликовал.

Да будет так!

Моя любовь плывёт со мной и это всё, что меня волновало.

Часть первая – Когда номер из списка определяет судьбу.

С обязанностями на буровой Эмбер справлялась. Я бы даже сказал, справляясь на удивление хорошо для человека, не имеющего опыта в работе делопроизводителя, да ещё и в таких условиях.

Полгода прошли быстро. Быстрее чем все десять лет моих одиночных командировок. Хотелось домой. Каким бы выносливым ты не был, неважно какой сложности работу ты выполняешь – если ты далеко от дома, то с каждой ночью и каждым сном силы восстанавливаются всё медленнее, чем идут в расход. Но я всё равно принял решение предложить ей поехать не в Америку, а хотя-бы на месяц в другую страну. Такое маленькое путешествие, какие я осуществлял раньше в одиночку. Тем более, денег заработанных на двоих – в сумме, хватало с запасом. Она согласилась. Подойдя к стенду со списком направлений уезжающей смены, и предоставив ей свободу выбора – я ждал, сжимая руками кружку с кофе.

Эмбер смотрела на закреплённый кнопками список совсем недолго. Сорвав его не снимая кнопок и поворачиваясь в маленьком прыжке, она подняла список к моему лицу и, тыкая пальцем в бумагу радостно доложила:

– Я выбрала!

Её пальчик указывал на номер двенадцать.

Что? Исландия? Сейчас декабрь, а мы всю тёплую часть года провели в холодном море. И опять в холод? Но она хотела именно туда, наслушавшись моих рассказов, про скалы и традиции местных. Хотела увидеть северное сияние. Декабрь для этого идеально подходит, подумал я.

Ну, чтож, Исландия, так Исландия.

Через несколько дней мы сели на корабль и отправились к холодным фьордам. Путь занимал всего пару дней, не более. И мы провели их в каюте, лишь изредка вылезая на пронизываемую ветрами мокрую палубу.

На второй день нашего плавания мы взяли по чашке гадкого корабельного кофе и выбрались наружу. Корабль шёл медленно, казалось, что он стоит, его движение выдавал только гул дизеля. До места назначения было несколько часов пути. Было около трёх часов дня, но зимой в этих широтах темнеет рано, и уже надвигались сумерки.

Подойдя к перилам, мы остановились, в большей степени используя горячий кофе для согревания рук, а не для питья. Эмбер заметила вдалеке остров с работающим маяком, но это была не Исландия, мы шли мимо. Издалека было невозможно точно оценить его размеры, к тому же остров был словно окутан слабым туманом, белой пеленой. Не более чем обычный путевой остров с маяком, камень в океане раздумывал я. Но Эмбер не унималась и задавала вопрос за вопросом:

– А что это за остров? А зачем там маяк? А как он светит? А почему там туман, а вокруг нас нет?

С каждым вопросом я приоткрывал рот, чтобы дать ответ, но меня перебивал следующий и следующий:

– А кто там живёт? А там есть животные? А людей много?

Незаметно улыбнувшись, я оставил попытки что-либо ответить. Казалось, что её тянуло к этому острову и кружащемуся свету маяка, как мотыльков манит свет лампы ночью. Эмбер всё сыпала вопросами, дёргая меня за рукав. Я поддался, и мы пошли к бортовому1 разузнать.

Мы остановили первого попавшегося члена экипажа, которого встретили на палубе, и Эмбер переключила свой поток вопросов на него.

Оказалось, что это остров, входящий в состав Исландии и с этой стороны видно только часть большого архипелага. Маяк стоит на краю, на маленьком отдельном камне площадью всего в два-три квадратных километра или даже меньше и этот остров называется непроизносимым Исландским названием. Название происходило из старой Исландской легенды. Если верить истории, внутри острова есть небольшая полость, в которую можно попасть проплыв под водой и в этой полости живёт некий дух, проклинающий всех, кто прибыл на остров с дурными намерениями и дающий своё благословление тем, кто поднялся по этим мокрым, отвесным скалам – с добрыми. Сам остров загнут, и образует форму сильно закрученного банана, с небольшой бухтой внутри. Именно благодаря этой бухте на остров получилось причалить много лет назад и возвести там всего несколько построек, главной из которых был маяк, а остальные – служебные, хижина смотрителя, маленький ангар и порт для парома на архипелаг, а так же служебные постройки вроде амбара или склада. Размер острова и его рельеф не позволили построить больше ничего, и не были примечательны для туристов, поэтому судьба путеводного острова была ему предречена.

На основании непроизносимости названия и истории, моряки назвали остров просто – Холлоу Бей2.

Эмбер хотелось узнать, видно ли оттуда северное сияние. Бортовой ответил, что несколько хуже, чем на самой Исландии, но видно будет. Вдруг Эмбер задала, как мне казалось тогда, глупый вопрос:

– А можно вы нас там высадите?

Я опешил, мне казалось, она понимает, что корабль – это не такси и по запросу не останавливается у каждого встречного острова в океане.

Бортовой ответил, что это невозможно. Не только потому, что корабль не отклоняется от курса и это опасно и запрещено, но и потому что на этом острове нет порта подходящего размером для нашего корабля. Почти по всему периметру там отвесная скала и добраться туда можно только с прилегающего архипелага и только на местном пароме, да ещё и погода должна способствовать переправе по бурной воде.

Эмбер немного расстроилась. Я не мог понять, почему её так туда манило, но было видно, что её глаза горят.

Отложив этот факт в своей памяти, я взял её за руку, и мы прошли на корму, за время нашего маленького расследования – остров уже остался позади. Проводив его за горизонт, мы направились перекусить в столовую, а после вернулись в каюту и завалились спать. В порт Рейкьявика прибудем ночью.

Часть вторая – Дальтоник видит мир своими цветами.

Мне бы не хотелось описывать наше пребывание в Исландии. Не потому, что её посещение было сопряжено, с какими-то ни было, неприятностями, скорее наоборот – всё было прекрасно и именно поэтому я не хочу воспоминать всё излишне глубоко, детально. Теребить старые раны, это знаете ли, даже после смерти крайне неприятно. Скажу лишь одно, наша поездка удалась.

Рейкьявик сильно изменился с момента моего последнего одиночного визита, но, даже не смотря на это, присутствие рядом Эмбер изменяло его цвета до неузнаваемости. Я представлял, как могут измениться все другие страны и места, как они окрасятся невообразимыми цветами, недоступными для моих глаз ранее, окажись я там вместе с ней.

Было стойкое ощущение, что все года ранее я был дальтоником, и не различал большинство цветов, довольствуясь преснотой имеющихся, но сейчас… Сейчас всё стало совсем иначе. Моё зрение излечило присутствие рядом Эмбер, тепло её крошечной руки сжимающей мою ладонь расходилось по всему телу с каждым новым прикосновением и добиралось до самого центра глазных яблок, заливало там всё неисчислимыми потоками цветов.

Даже одинокий луч света, в полной темноте проходя через призму, разделяется на множество составляющих его оттенков. Эмбер была моей призмой.

Как я уже говорил ранее, в Исландии было прекрасно, как и время проведённое там вдвоём. Мы провели там месяц и даже доплатили за аренду жилья ещё на недельку, так не хотелось возвращаться в Америку, пусть там и ждал нас дом. Но бытовые дела тянули назад и мы вернулись.

Отбытие состоялось всё из того же Рейкьявика, всё такой же покрытой одеялом северного сияния ночью, как и в момент прибытия. Этот вечер перед отправкой мы провели сидя прямо на камнях недалеко от порта, подстелив поверх влажных булыжников большой плед, который Эмбер тащила с собой в отдельном чемодане ещё на буровую. Мы решили отметить последний день пребывания здесь, последний день видимых миражей местного неба, и для этого я купил отличную бутылку вкуснейшего портвейна. Поддавшись на уговоры продавца, что к этой бутылке грешно не брать кусок местного сыра – я взял и его.

Сыр, портвейн, сияние и мокрый от влажных камней плед. Эмбер прижималась ко мне. Так заканчивался наш последний Исландский вечер. Эмбер выпила больше меня, и по прибытию корабля мне пришлось едва ли не нести её на руках до каюты корабля, что прибыл забрать нас и отвезти домой.

Портовые прожектора пробегались по его корпусу своим жёлтым светом, перекрашивая красный цвет в лиловый и освещая название – Sailors Love3.

Стояла ночь. Она опоясывала всё вокруг, от мелких камней, до корпуса корабля и всего острова. Путь до каюты был труден, но успешно мною преодолён. Эмбер уложена в кровать, а багаж разложен по полкам и немногочисленным шкафам нашей маленькой каюты. Слегка уставший я вышел на палубу. Корабль тронулся, прощаясь напоследок со светом порта отвальным гудком. Дизель заурчал и через пару часов пути корабль был один в окружении темноты и собственных огней, медленно, гулко гудя он пробирался сквозь темноту, словно она была жидкая, как море бьющее об борта.

В голове была спокойная тишина. Путь в Америку проходил вдали от Холлоу Бей, и видно его на этот раз не было, но я вспомнил про этот остров. И в голове вспыхнул план. От самого начала до конца он появился в одно мгновение, обрастая деталями впоследствии перемешивания моих мыслей. Слабая усталость объявила капитуляцию, завидев надвигающийся рой идей, мыслей и чувств, и была без сожаления выброшена за борт.

План был прост и был таков. Моя новая жизнь, Холлоу Бей и горящие глаза Эмбер.

Решено.

В следующий отпуск я сделаю ей предложение именно на этом острове и баста!

Эмоции зашкаливали, и на холодном ветру палубы мне стало жарко. Ноги тряслись, но не от холода, а от осознания серьёзности предстоящего шага. Необъяснимые ощущения, тебя всего трясёт, мелкая дрожь бьёт по связкам и суставам, но страха нет. Что же это тогда? Может быть, счастье? Думал я тогда, опираясь на перила и вглядываясь в тёмные воды.

Это состояние поглотило меня до краев, и я не заметил, как простоял на одном месте больше часа. Один из членов экипажа заметил это и подошёл спросить всё ли со мной в порядке. Я знаю это требование, согласно инструкции любой член экипажа корабля, увидев одинокого человека подолгу стоящего у края борта, без видимых на то причин – обязан вмешаться, обратиться к нему. Ведь кто знает, что у него в голове?

А у меня в голове было столько всего, что мира этого страниц не хватит, чтоб перечислить.

Но прикосновение этого человека к моему плечу вернуло сознание на борт реальности и, машинально, я обернулся:

– Капитан? Удивлённо выдал я и так очевидный факт.

Капитан, молниеносно пробежался взглядом по мне, как и должно быть свойственно человеку с жизненным опытом моряка, обязанного максимально быстро оценивать ситуацию, явно успокоившимся тоном спросил:

– Что, не спится?

Часть третья – Капитан.

Капитан…

Его, я должен, нет, непременно обязан упомянуть. К концу моей жизни читатель поймёт почему.

Уже слегка седой, невысокий, коренастый. С голосом человека повидавшего жизнь, пройдя по её морским путям в одной каюте с десятками невзгод и лишений, бессменными спутниками жизни моряка. Несмотря на качку, он стоял стойко, как статуя, прибитая к полу стальными заклёпками, и казался частью корабля. Плотно сжимая в левой руке табачную трубку, по виду, такую же старую и потёртую, как корпус, иллюминаторы и всё вокруг.

– Не спится, но смею вас уверить, что ничего недоброго я не задумал. Я знаю ваши инструкции. Подойти, побеседовать, расспросить, вдруг, что не так. Не первый раз на корабле. Поумничал я.

– Я знаю, что не первый. На моём борту вы во второй раз. Внешность у вас запоминающаяся. Вас зовут – Аргель… штототам. А! Нет. Арчибальд. Вас зовут – Арчибальд. Однажды забирал вас с буровой в Северном и как-то раз со Стамбульского порта.

Слегка опешив от такой точности, я создал тишину.

Капитан просмеялся и сказал:

– Не удивляйтесь. Говорите вы не первый раз на борту? А я на нём – всю свою жизнь. Профессиональные привычки знаете ли. Прошу меня простить, если прибавил в ваше настроение толику недоверия. Запоминаю иногда некоторых пассажиров и ничего не могу с этим поделать. Сегодня, я не смог не заметить, что у вас была весьма тяжёлая поклажа на загрузке.

На слове поклажа он сделал некую одобрительную интонацию, и я понял, что он хотел сказать.

Эмбер…

На первых ступеньках трапа мне пришлось едва ли не тащить её, словно она – ещё один наш маленький чемоданчик. Я рассмеялся и хотел уже продолжить диалог, но капитан перебил меня. Согнув руку в локте и направив ладонь вверх, он сказал:

– Если человек стоит так долго на борту и не собирается прыгать в пучину, значит, ему есть что рассказать. Поэтому выдвигаю предложение! Тут недалеко есть моя адмиральская каюта, а в ней, весьма предусмотрительно, прошу вас заметить, мной спрятана бутылочка хорошего рома. Продолжим нашу беседу там. Мы уже достаточно далеко отошли от архипелага и ближайшие десять, а то и более, часов – путь безопасен и моё участие в нём не требуется. Команда справится сама.

Отказать было невозможно.

Преодолевая качку, я двинулся вслед за капитаном. Идя в нескольких шагах позади него, я изумлённо наблюдал, как его шаг не прерывался постоянными порывами ветра, а ноги не скользили на мокрой палубе. Опыт, как ни крути!

Добравшись до его каюты, мы сбросили влажные пальто на вешалки и уселись за старый деревянный стол, обитый железными клёпками и стальными пластинами. Прикрученный к полу болтами он занимал немалую часть всего свободного пространства, казалось, что сам корабль построили вокруг этого стола. Из потайной дверцы, неотличимой от деревянной обивки стен, капитан достал не откупоренную бутылку без этикетки и с серьёзным тоном заявил:

– Это отличный ром, забрал его из порта Кубы. Плавал со мной больше пяти лет и всё ждал подходящего момента. Ну, чтож, дружок, настал твой подходящий момент. Настала пора напомнить мне и рассказать нашему спутнику, каково там, на жарких берегах Кубы.

Завершив описание безымянной бутылки, он рассмеялся. Разлив его по двум алюминиевым кружкам с помятыми боками и не пролив ни капли он сел напротив, взял кружку первым едва подняв её над столом, и стукнул по моей. Отпив солидный глоток, он поудобнее уселся в капитанском кресле и, не опуская кружки на стол сказал:

– Ну? Пей, давай. И рассказывай чего так долго стоял там?

Я выпил. И рассказал. Обо всём, о неизвестных мне родителях, о жизни, которую я жил, об Эмбер и жизни после. Я не умолкал, пожалуй, пару часов, но сейчас мне кажется, что я проговорил всю ночь, замолкая только чтобы сделать ещё один глоток рома. И наш разговор с каждым моим глотком становился всё более похожим на монолог. Нет, скорее на исповедь. И старый капитан был моим священником.

Не знаю, что подействовало на меня так, может ром, может личность капитана, внушающая доверие одним своим присутствием, а может, потому что я ни с кем и никогда не делился подробностями своей жизни и переживаниями, которые она несла.

Позже я решил, что повлияло всё вместе в одинаковой степени.

Мы просидели так всю ночь, ром был действительно отличный, он пробирал и согревал, но не брал. Не брал моё сознание себе, оставлял контроль. И за ночь я успел опьянеть и отрезветь дважды, пока бутылка не иссякла.

Не помню, о чём говорил капитан, как прошла почти вся ночь, но помню, чем она кончилась.

Она кончилась словами, которые он сказал перед моим уходом в кровать к Эмбер:

– Арчибальд, у тебя сложная, но интересная жизнь. Поверх серых оттенков она окрасилась красками невиданных цветов, не оставляя ни одного участка непокрытым. Твоя палитра ждёт тебя в каюте. Так иди же к ней! И не смей терять! Без этой женщины не разукрасить тебе так же ярко весь остаток полотна, что отведено тебе судьбой!

Подойдя к двери своей каюты, я остановился. Ладонь сжимала рукоять, но не открывала. Остатки рома ещё гуляли по голове, но сознание не участвовало в этом кутеже, и обратиться к нему я всё ещё мог. Я обдумывал слова капитана всю дорогу до каюты, пробираясь по качающимся от качки коридорам корабля, словно по кишкам железного монстра сожравшего и переваривающего меня. И вот я пришёл к двери, но не к выводу. Вот почему рука не подчинялась, не открывала дверь. Сознание требовало от меня ответа. Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться с капитаном и со своим сердцем.

Я ещё больше укрепился в мысли, что в следующем году сделаю Эмбер предложение на Холлоу Бей.

Часть четвёртая – Украденное платье.

Ром растворился ближе к полудню. Эмбер толкала спящего меня со словами:

– Вставай, я есть хочу! Скоро уже обед подавать будут, а ты всё дрыхнешь. И почему от тебя алкоголем до сих пор пахнет?! Мы портвейн пили больше десяти часов назад.

Выслушав эту небольшую гневненькую тираду, я приподнялся на локтях, и, зевая, ответил:

– С капитаном ночь провёл.

Она рассмеялась и, поставив руки в бока заявила:

– Ах вот как?! Стоит мне уснуть, так ты тут же со всякими капитанами ночи проводишь?.

Слово капитанами она произнесла с отдельными ударениями на каждый слог.

– Вставай уже, твоя любимая женщина голодная!

Пришлось повиноваться, противостоять голодной женщине, знаете ли, опасная затея!

Я собрался, и мы выбрались из каюты в поисках еды.

Дальнейшие сутки дороги прошли гладко, глаже поверхности моря. Вскоре на горизонте показалась береговая линия Америки.

За время отпуска мы обставили дом, накупив кучу декоративных штучек, как их называла Эмбер и, сделав небольшой косметический ремонт, не смотря на то, что, по моему мнению, дом требовал капитального. Мы провели половину остатка отпуска, обсуждая поездку и даже планируя следующую. Что для меня было особенно тяжело, учитывая, что ни один из планов Эмбер по посещению какой-либо страны после отпуска не согласовывался с моим. И мне приходилось всегда увиливать с подобных диалогов словами «ну посмотрим», «да идея отличная, но посмотрим, будет ли туда корабль с буровой» и тому подобными фразами.

Такой подход работал, и позволил не выдавать себя оставшиеся два месяца, благо, что очередная идея куда поехать, посещала Эмбер не реже чем чуть ли не раз в сутки и поглощённая своими планами, она особо не обращала внимания на мои комментарии и извёртливые ответы.

Бедная, бедная моя Эмбер. Столько сил впустую, ведь что бы ты ни запланировала, всё пойдёт по моему сценарию. И, очень надеюсь, что после его реализации я смогу сказать – нашему сценарию.

В такой суете прошёл остаток отпуска, Эмбер завела небольшую записную книжку, куда записывала «разные разности», как она говорила мне каждый раз, когда я задавал вопрос, что она туда пишет, оказавшиеся потом списком стран, блюд и мест, которые нам предстояло посетить и попробовать.

Весь отпуск занял три страницы календаря, с конца декабря по март. Наступал апрель. Приближаясь с океана, держа в охапку, он нёс ворох весенних ароматов, которые не могла перебить даже совокупность всех запахов окраины севера Нью-Йорка. Но, к сожалению, он нёс с собой ещё один запах – смесь смога, масла, мазута, дизельного топлива и ржавого железа, запах отбытия в очередную командировку.

Собравшись в дорогу на буровую, в этот раз Эмбер уже взяла на порядок меньше вещей, и я смотрел на четыре больших сумки вместо шести. Хорошее начало!

Дальше всё было по обычному сценарию, ключи соседке, такси, ну хоть на этот раз не грузовое, порт.

Ожидание, тёплый воздух весны, всё как в прошлый раз. За исключением одного, самого главного – всё это, сумки, вещи в них, такси с нами и таксистом, корабль на верфи, сам воздух Нью-Йорка, были смешаны с одним только мне известным секретом. Ох, Эмбер, знала бы ты, что я планирую организовать!

Утрамбовались в маленькую каюту корабля, везущего нас на буровую. Двое суток в пути, минус два дня от шести месяцев ожиданий! Как же я нервничаю…

Прибытие на буровую было обыденным, как и работа там. Они прошли без эксцессов, и под конец пятого месяца нашей смены там – подошло, наконец, время начать мою секретную операцию.

Договорившись с Диего, с которым я очень хорошо сдружился за столько лет, что мне нужно уехать с буровой на три недели раньше в связи с подготовкой к свадьбе и, попросив держать истинную причину в секрете от всех, включая Эмбер – он пошёл мне навстречу. Договор был таков, что я уезжаю в якобы, внеплановую и срочную командировку на соседнюю буровую для помощи в организации ремонтных работ.

Я шёл по коридорам буровой, окутанные и пронизанные трубопроводом они были похожи на лабиринт, испещрённый железными червями. Журчащие в них пар, вода и нефть наперебой давали мне советы. Мало прислушиваясь к их голосам, я прокручивал в голове, как буду объяснять Эмбер, что уеду на три недели раньше неё. Предвкушал её расстроенный взгляд, возможно, скандал.

Но, на удивление, она отреагировала спокойно и сказала:

– Если по работе так надо, значит отправляйся туда. Но ты же вернёшься, и мы вместе в отпуск поедем? У меня тут целый список вариантов, я очень хочу твоё мнение услышать.

Быстро проговаривая это, она разворачивала свой маленький дневничок–записную книжку и, перелистывая страницы, тыкала пальцем то в список с названием «блюда», то в список с названием «места». В одном из них я мельком успел разглядеть «Галапагосы». Поняв, что впереди ещё с десяток исписанных страниц и вариантов я перебил её:

– Конечно, я вернусь к тебе за день-два до начала отпуска. И мы уедем вместе.

Услышав это, внимание Эмбер ушло от записной книжки, как ушла и её тревожность, явно проявляющаяся во всех движениях и интонации.

Мы провели эту ночь вместе. И, ближе к началу следующего вечера, я сел на корабль до Америки, предусмотрительно захватив с собой одно её платье, из самого большого всё ещё неоткрытого чемодана.

Часть первая – Всё в соответствии с планом.

Морской путь от Найервика до Америки, обычно, занимает двое суток, но при плохой погоде может растянуться до трёх, реже – четырёх. Мне не повезло и море к концу первого дня моего плавания начало вести себя по-скотски, нещадно поливая и так потрёпанную годами палубу везущего меня корабля. Моя поддельная «командировка» сжималась тисками времени ещё сильнее. Проведённые четыре дня пути в море я потратил на планировку и перепланировку своего маршрута.

Первым этапом по прибытию в Америку был ювелирный магазин где-нибудь в центре Манхэттена. Кольцо. Но какое выбрать? Как узнать, что ей понравится? Определюсь по месту. Взгляд упадёт, нутро подскажет.

Ну, что я, в конце-то концов, не смогу жёлтый кружочек выбрать?

Отпросившись у начальника для моей несуществующей командировки и получив поздравления, я получил от него ещё кое-что – очень старую, потрёпанную по всем углам и выцветшую, крайне простую, без тиснений и золотых текстов, но, тем не менее – не потерявшую своего изящества визитку. С одной стороны, по центру, на ней гордо красовалась надпись, аккуратно написанная от руки слегка поблекшими чернилами – Портной Виллиам. Фамилия, выцвела окончательно и не читалась, но смещённое относительно центра имя давало понять, что когда-то давно она там была. На другой стороне – адрес в Питтсбурге.

Вручая этот скромный подарок, Диего, покручивая золотое кольцо на своём безымянном пальце, добавил:

– Когда я организовывал свою свадьбу, мне, как и тебе сейчас, советовали этого портного. И он сшил самое красивое платье для моей будущей жены. Подобного ему я не мог найти во всём Питтсбурге и его окрестностях. Если он всё ещё живёт по тому адресу и занят тем же делом, то я категорически запрещаю тебе покупать платье где-либо ещё! Но, подожди, как ты собрался покупать платье без невесты?! А как же ты подобьёшь размер?!

Выпалив эти вопросы так громко, что вероятно распугал проплывавшие мимо колонн буровой косяки рыб, он стукнул кулаком по столу и замер в ожидании. Возможно, нет, весьма вероятно, ему почудилось, что он застал меня врасплох и одновременно тем самым помог не совершить ошибку.

Сделав крохотную, но достаточную, драматическую паузу и несвойственным мне горделивым тоном, я ответил:

– Я позаимствовал её платье. Их так много, что она не заметит. Подстраховавшись, я взял его из ещё не открытого чемодана и даже если она заметит пропажу, то, вероятнее всего, решит, что забыла его взять. Оно самое подходящее по размеру. С него можно снять мерки.

Диего искренне засмеялся и, подавая мне руку на прощание добавил:

– Ах, ну ты и пройдоха! Удачи в пути.

Таким образом, я получил золотой билет на белое платье.

Дальше – покидаем континент и двигаемся в Рейкьявик. Холлоу Бей входит в состав Исландии. Знакомых в этой стране у меня точно нет, не имея никаких связей и рычагов, придётся выкручиваться. Ну и ладно, всегда остаётся старый добрый способ решения множества проблем – деньги. Может, удастся подкупить кого-нибудь в мэрии, чтобы получить разрешение на организацию свадьбы на острове.

Доставка, украшения, подготовка места, священник и прочее. Это прямо головная боль, как решать не знаю. Сидя в каюте на корабле и глядя на этот список вопросов я понимал, что они оставались без ответа.

Без ответа оставался и ещё один, самый главный вопрос – родственники. С моей-то стороны родственников нет, возможно, они были где-то далеко на островах Великобритании, но ещё давно, в моей прошлой жизни, я принял решение, что в ней не будет для них места. Друзья? Мой образ жизни не располагал к созданию длительных знакомств, но неплохо было бы, конечно, пригласить на свадьбу парочку тибетских монахов и повара грузина из хинкальной с гор Грузии, вот он бы точно устроил там весёлую шумиху! Ладно, со мной, пожалуй, всё понятно, список моих гостей будет весьма коротким, в нём не будет никого.

Но Эмбер? Однажды я спросил её про родителей или родственников, но она вмиг помрачнела. Её просьба больше не спрашивать об этом – вот на чём закончился наш разговор тогда. Друзей у неё оказалось немного, я никого из них не знал, почти со всеми она потеряла любые контакты. Когда уезжаешь на полгода, а отпуск проводишь вне дома – многое меняется в жизни окружающих тебя людей. Полгода это достаточный срок, чтобы потерять множество знакомств и часто недостаточный, чтобы завести новые.

Спланировав всё, я провёл остаток пути в ожидании и был незаметно атакован дурными, но не беспочвенными мыслями. Своим нападением они прогнали сон, который мне так нужен был в преддверии беготни в Америке.

А вдруг, откажет? Мы знакомы всего чуть больше полутора лет. И в возрасте у нас разнобой солидный. В свои тридцать два я могу быть уверен в себе, в своих чувствах, но она… Ей двадцать шесть лет, двадцать семь уже виднеется на горизонте. Разница в пять лет сознания – это пропасть аналогичная одному году между шестью и семью, когда твои, казалось бы, сверстники не берут в свою взрослую компанию.

Сидя с ворохом этих мыслей за столом в каюте, я всё же перебрался в кровать, усталость и качка делали своё дело. Сон нагрянул незаметно, тихо забрал мои мысли, как дурные, так и хорошие и отпустил меня в путешествие по своим водам.

Часть вторая – Кольцо.

Проснулся рано утром, за пару часов до прибытия в порт Нью-Йорка. Сходя с трапа с ясной головой и, почти цельным планом действий, я встречал этот быстро изменяющийся город, а он – ждал моих действий. Небоскрёбы сверкали окнами, каждое из них отражало свой вопрос – успеешь, осилишь, верен ли выбор?

Успею, осилю, всё по будет идти по моему плану. Цель номер один – кольцо, и мой выбор попадёт в яблочко!

Такси едва продвигалось в зыбком потоке утренних пробок. Я заметно ёрзал на заднем сиденье. Торопясь замечаешь замедление всего вокруг кроме стрелки часов. Квартал, второй, четвёртый, нужный – за поворотом. Трёхдневное плавание от буровой прошло быстрей, чем катилось это такси!

Спустя час, первый пункт назначения был достигнут.

Двери ювелирного мягко раздвигались передо мной. Первый этап плана был озарён золотым светом и блеском россыпи камней. Едва переступив порог, озарён был и я.

Я знаю, какое кольцо я выберу! Простое, без витиеватых вензелей и бесчисленного множества камней. С камнем цвета её глаз, с голубым сапфиром и парой алмазов в пятьдесят семь граней.

Производство этого образа в моих мыслях едва ли заняло и пары секунд, но их хватило, чтобы я успел заметить направленные на меня косые взгляды продавцов. Недоумевая и несколько негодуя этому осмотру, я подошёл к витринам и начал поиск. Долгим он не был, едва я просмотрел пару стендов, как взгляд остановился.

Вот оно.

Деликатная огранка двух алмазов, и чуть большего размера светло-голубой сапфир в центре. Эта троица помещалась на двух золотых нитях сплетённых друг с другом. Узел наверху поддерживал три драгоценных камня. В этом кольце не было ничего лишнего и одновременно с этим было всё. Оно сверкало и требовало забрать себя со стеллажей. За блеском его красоты я не видел стоимости, не хотел видеть. Плевать на ценник, я выйду отсюда с ним!

Кольцо было всего в одном экземпляре и в одном размере. И этот размер подходил идеально. За небольшую доплату ювелир за несколько минут нанёс на внутреннюю часть гравировку – A&A4.

Кольцо было бережно уложено в подходящий для него футляр и помещено в нагрудный карман совсем не подходящего для этого вида пальто. Уходил я так же быстро, как и совершил свою покупку, словно вор укравший драгоценность.

Уже после покупки, по дороге в Питтсбург, я понял, как это всё выглядело со стороны. За четыре дня составления списка дел и планов, проведённые в море по пути от буровой до Америки я совсем забыл привести себя в порядок.

Восемь с чем-то утра, центр Манхэттена, не самый дешёвый ювелирный. Двери открываются, и на входе, одной ногой внутри, другой на улице, небритый, не стриженный, в помятом и покрытым белыми пятнами от морской соли пальто стою я, ожидая пару секунд в таком положении, словно обдумывая – а туда ли я зашёл? Молча прохожу и меньше чем за минуту покупаю дорогущее кольцо с сапфиром и бриллиантами. Выглядело всё это так, словно мой ржавый корабль пришвартован за углом и ждёт своего пирата-капитана, наряженный морскими гребешками и водорослями, играть на борту свадьбу с русалкой.

Чёрт побери, вот это, наверное, было зрелище!

Очередное такси, ещё один час пути потрачен. Томительное ожидание вялых пробок Нью-Йорка, гуща которых разбавлялась лёгким чувством спокойствия за успешно выполненный первый шаг из моего авантюрного плана. Присутствие кольца в левом внутреннем кармане пальто проверялось мною каждый десяток минут, и спустя пять-шесть таких проверок я добрался до нашего дома. Надо было привести свой внешний вид в вид достойный поездки за платьем. Забирая ключи у соседки, выслушивая удивлённые вопросы по поводу моего единоличного приезда и не запомнив свой ответ, я забежал в дом.

Время подходило к обеду, но есть мне совершенно не хотелось. Весь организм понимал важность поставленных задач и смиренно отодвигал свои требования. Посетив душ и потратив там чуть больше часа – я вышел из него гладко выбритым и чистым, удачно заметив, что эта чистота не затронула мой разум и в голове до сих пор крутились все поставленные задачи.

Путь до Питтсбурга занимает не меньше десяти часов на поезде или на автобусе. Если выехать в течение часа – доберусь к ночи. Придётся отдать остаток времени этому дню. Огорчённый мыслью, о предстоящем бездействии я всё же перекусил, и наступающий вечер принёс с собой усталость. Поддавшись, я провалился в сон прямо на диване в гостиной.

Часть третья – Бой в промежутке.

Нью-Йорк просыпается рано, бурлящий бульон его жизней не утихает и ночью. Но утром – он кипит, сбрасывая крышку своего котелка и выплёскивая пенящуюся взвесь из людей и их судеб на свои улицы. В гуще этой смеси была и моя судьба, смешиваясь со всеми остальными в хаотичном и бешеном ритме движений, толчков и извинений. Я продирался сквозь это месиво к вокзалу.

Касса. Билет. Перрон, пропитанный ожиданиями, встречами и потерями, слабо вибрируя под ногами от приближающегося поезда, он впитывал в себя и следы моей судьбы.

Вагон четвёртый. Шаг по ступеням внутрь. Место сорок шесть. Выполнение второй задачи из списка началось с гудка трогающегося локомотива. Моя нервозность от нехватки времени ослабевала. Её часть я оставил позади, на ступенях и скамейках вокзала.

Десять часов пути до Питтсбурга я провёл в размышлениях и созерцании мелькающих пейзажей Пенсильвании. Соседнее место не было пустым, но рядом сидел не человек. Крепко вцепившись в края сиденья, там примостился безбилетник. Мы с ним уже давно знакомы. Ощущение его присутствия мне не забыть. Страх – порождаемый незнанием.

Мой старый спутник, давненько ты не появлялся рядом. С тобой бороться для меня – сражение без шансов на победу. Но поддаваться я не стану. Сжав кулаки, преодолевая торнадо кружащих предрассудков, я сделал шаг в эпицентр. В тишине сердца урагана, окружённый свирепствующим, летящим по кругу воем мыслей, я окунулся в глубины своих чувств на поиски ответа. Он должен высадить моего попутчика на ближайшей станции.

Одинаковые иллюзии разных вопросов не собирались разлетаться и безумствовали вокруг. Их вопль перебивал стук колёс:

– Что будешь делать если по прибытию в Питтсбург – ты не найдёшь портного?

– Может он переехал?

– Или давно забросил своё дело?

– А может судьба давно забрала его из этого мира?

Вопросов много, но всё одно.

Достав из ножен шпагу опыта, я не потратил много времени на бой. Удар был прост и точен, без сожалений прервал он шумящий балаган иллюзий:

– Не найду портного, значит потрачу больше времени, но найду другого или выберу один из лучших магазинов Питтсбурга или Нью-Йорка!

Замедлялся ход. Здание путевой станции появилось в окне. Поезд остановился. Попутчик не прощаясь, вышел, оставляя меня на время в одиночестве.

Ещё увидимся – мой старый конвоир.

Гудок.

Старт локомотива.

Готовься встречать меня, Питтсбург!

Часть четвёртая – Великий мастер.

Вслед за прибытием моего поезда прибывал и закат. Поиск адреса у таксиста не занял много времени, от вокзала до дома портного было недалеко, и эта часть западного Питтсбурга была таксисту хороша знакома.

Заезжая в круглый тупиковый дворик и сделав полукруг, мы остановились ровно на двенадцать часов по плоскости циферблата этого двора. Прямо возле деревянного двухэтажного дома. Простой, без каких-либо вывесок и украшений, потерявший за годы без ремонта блеск белой краски, которая местами облезала с деревянных перекрытий и стен. Своим видом он был похож на ту визитку, что я держал в руках.

Закат завершал свой путь. Уходя, он оставлял оранжевую линию. Тонким волосом, крадясь по улице, прорезаясь через трещины в асфальте, она указывала на дом портного.

Я подошёл к двери и постучал. Один удар, секунды ожидания, ещё два удара. Звонка у двери не было. В глубине первого этажа горел тусклый свет.

Никто не открывал.

– Так просто вы от меня не отделаетесь, мистер Виллиам. Говорил я вслух, перелезая через невысокий метровый забор на задний двор.

Возможно, мне стоило сказать что-нибудь громкое, что-нибудь вроде приветствия совмещённого с извинениями за моё варварское вторжение. Но стоило мне подумать об этом, как эта мысль была прервана мягким голосом, смешанным с хрипотой и спокойствием:

– Я попрошу вас не помять эти клумбы. Моя жена следит за ними целый год и только недавно подготовила к надвигающимся холодам. Повредите им – и нам обоим несдобровать. И, поверьте, мне – прилетит куда больше вашего.

Едва закончив эту фразу, старик, на вид лед шестидесяти пяти, спокойно оттолкнулся ногой от перил задней террасы, чтобы качнуть скамейку, подвешенную на цепях и выполняющую роль качели.

С резким ударом изнутри и хлопком об край дома открылась дверь. На пороге появилась, по-видимому, жена портного. Навскидку она держала двустволку нацеленную прямо на меня:

– Если ты мои клумбы повредил, то лучше беги!

Не испугавшись, как ни странно, я поднял руки вверх и хотел начать объясняться, но старик опять заговорил первым:

– Маргарет, убери свой пулемёт! Он всё равно не заряжен. Ты что, не видишь у него в руках моя визитка?

И правда, я до сих пор держал в своей левой руке визитку ещё с момента выхода из такси.

Старик бодро поднялся с качели, её спинка стукнула по стене дома. Забирая свой стакан и бросая туда почти затухшую сигарету, он прошёл по террасе до ступенек во двор, по пути опустив рукой ствол жены. Спустившись ко мне, он взял из моей ещё до сих пор поднятой левой руки визитку и сказал:

– Прошу извинить мою жену, но и вы должны нас понять. Выглядите вы, хоть и опрятно, но ситуация созданная вами сейчас, к доверию не предрасполагает.

Хорошо, что привёл себя в порядок в Нью-Йорке, подумал я. Явись я сюда в таком виде, в каком входил в ювелирный – выстрела мне не избежать:

– Извините за это глупейшее вторжение, но я стучал несколько раз и мне никто не открывал.

Слегка, но не до конца, опустив ружьё, Маргарет сказала:

– Вам никто не открывал, потому что мы никого не ждём!

Старик, протягивая мне обратно визитку, прервал жену:

– Полно вам обоим! Ситуация, похоже, не предполагает к насилию ни с одной из сторон. Маргарет, повесь уже пулемёт обратно на стену и сделай нам чаю. Похоже, что эта визитка говорит за вас. Вы пришли за платьем.

Маргарет стукнула прикладом ружья по деревянному полу террасы и, разворачиваясь, чтобы уйти внутрь дома повышенным тоном отчеканила:

– Виллиам. Это тебе не пулемёт. Это коллекционное двуствольное, вертикальное, ружьё двенадцатого калибра. И если ещё раз назовёшь его пулемётом, то в следующий раз я его точно заряжу! А чай – сами себе теперь готовьте.

Хлопнув дверью, она ушла внутрь дома и по включившемуся наверху свету – стало понятно, что вечер с портным мы проведём вдвоём.

Придвинувшись чуть ближе ко мне, старик прошептал:

– Прошу вас, пройдёмте и присядем за чашкой чая, а когда жена уснёт – может и чего покрепче.

Усадив меня за стол гостиной, мастер занялся приготовлением чая на кухне. По громким стукам чашек и множественным хлопкам дверей кухонных шкафчиков становилось понятно, что сам он редко занимается какой-либо готовкой. Перебивающий эти звуки раздался сверху крик жены:

– Вторая полка слева от холодильника! Зелёная банка! Хватит уже там греметь!

После этого мною были услышаны только два звука, скрип дверцы шкафчика и свист чайника. Прошла пара минут, и старик вернулся, держа в руках поднос с кружками, фарфоровым чайником и зефиром. Поставив поднос на невысокий дубовый столик, он уселся в кресло напротив меня и, пододвигая чашку на мою сторону стола тихо сказал:

– К какому сроку нужно платье? И где невеста?

Уловив мой измученный и удивлённый взгляд, полный вопросов, он продолжил:

– Вы, пожалуй, задаётесь вопросом, как я угадал цель вашего визита? Всё просто. При вас моя белая визитка, она старая и моя фамилия на ней уже стёрлась. По видимому, ей уже пошёл второй десяток лет, а значит, Вам я её дать не мог.

Направив указательный палец в мою сторону, и откинувшись в кресле с кружкой чая в другой руке, он продолжал:

– Это значит, я дал её кому-то другому много лет назад, и этот кто-то порекомендовал меня, передав визитку вам. За всё время у меня было всего два вида визиток. Если визитка с фоном цвета вишнёвого дерева, значит, я дал её человеку, когда изготавливал для него костюм. Если цвет фона белый, значит, я дал её человеку, когда изготавливал для него свадебное платье. Ваша визитка, пусть и запачкана цветом времени, белая. Поэтому я повторюсь – сроки, невеста?

Незаметно для себя я улыбнулся, живой ум старика и складная речь, удивляла. Вытащив из своей сумки платье Эмбер и положив его диван рядом с собой, я сказал:

– Вот невеста. Срок – десять дней.

– Ничего себе заявка! Вот это вы странный человек. Вы, что, действительно считаете, что я смогу сшить вам свадебное платье, сняв мерки с платья совершенно иного покроя, а не с живого человека, да ещё и в такие сроки?! Это невыполнимо!

Сверху послышался стук по полу, видимо Маргарет была недовольна очередными громкими звуками. Приняв во внимание этот сигнал требования тишины, я напористо, но снизив тон голоса заговорил:

– Прошу вас, за деньгами не постою. Назовите сумму. У меня очень сложный план, на первый взгляд, план почти невыполнимый, но я твёрдо намерен его реализовать. Но любой невыполненный шаг из списка дел и вся подготовка пойдёт коту под хвост. Расстояние, которое я преодолел, чтобы попасть к вам приближается к отметке в две тысячи километров, большая часть из которых по бурным водам северного моря. Кольцо я уже купил и не намерен отступать. Мне предстоит ещё с десяток дел, доставка нужных вещей и провизии на остров, и ещё подкуп сотрудников в мэрии Рейкьявика, за доступ к острову! К тому же, мне строго запрещено покупать платье где-либо ещё, кроме как у вас.

После окончания моих слов была поймана тишина. Старик сидел, откинувшись в кресле, и всё ещё держал кружку в руке. Я же, закончив говорить, вонзился в него взглядом. Я ждал, что этот рассказ произведёт на него впечатление. Так прошла пара мгновений и вдруг на всё это он ответил:

– Вы не выпили чаю.

Чаю, Чаю?! У меня тут план срывается, а он про чай говорит!

– Прошу вас, остынув, он будет не так вкусен.

Я взял кружку и сделал глоток, в голове крутилась надежда и ощущение, что выполнив это требование, я получу желаемое.

– Исландия, остров, кольцо… Вы смелый человек, если решились на такое. И, судя по платью рядом с вами – невеста остаётся в неведении, что она – невеста? Не боитесь потратить деньги и время зазря? Что если она откажет? Но, прошу вас, меня извинить, это лишний вопрос. Не отвечайте. И не следовало ли вам начать, в первую очередь, с решения вопроса доступа на остров, ведь платье и кольцо достать куда проще?

И правда. Я вдруг задумался, почему с буровой я уплывал напрямую в Америку, а не в Рейкьявик? Мне совсем не пришло в голову, что лучше начать с посещения мэрии Рейкьявика. Но переделывать всё уже было слишком поздно, пришлось это признать.

Чай и ситуация остывали. Старик понимал, что его замечания попали в самую точку и поставили меня в ступор. Не дожидаясь моих ответов, он достал из кармана своей кофты небольшой антикварного вида ключ и подошёл к закрытому стеклянными дверцами бару. Осторожным движением и поджимая правую дверцу чуть снизу, он провернул ключ. Раздался тихий скрип открывающейся дверцы и слабый звон стекла. Из недр этого старого хранилища была извлечена бутылка и два гранёных бокала. Поставив их стол и, повернув бутылку этикеткой ко мне, он уселся обратно в своё кресло. Устало вздохнув, он размеренно произнёс:

– Пожалуй, без капельки крепкого нам не обойтись. Прошу вас превратить наше чаепитие в нечто более подходящее для достижения вашей цели.

На коричневой этикетке я разглядел надпись, написанную русским языком – Коньяк’ъ. Выдержан 25 лет. Объём 1 литр. Бутылка была закрыта и полна. В этот момент я понял, что задержусь в этом доме до утра.

Сорвав пломбу с рельефным изображением герба на ней, я откупорил пробку. Сбивающий с ног аромат миндаля, кофе и шоколада смешивался с благородным запахом алкоголя, выдержанного в вековой дубовой бочке. Подвинув бокалы ближе к себе, и друг к другу, я налил чуть меньше половины в каждый. Убирая бутылку от бокалов, я был остановлен словами старика:

– Прошу вас не церемониться и налить больше половины. Сейчас мы спустимся в подвал, где располагается моя мастерская. И я хочу, чтобы мой шаг был твёрд. И, кстати, мы с вами собираемся пить старинный русский коньяк, который, чтобы попасть ко мне, преодолел расстояние в десятки большее, чем преодолели вы, но мы до сих пор не знакомы. Моё имя вы уже знаете, оно написано на визитке. А как же ваше?

Он протянул мне свою руку через стол.

– Арчибальд. Ответил я, пожимая его руку.

Виллиам сжал мою руку чуть сильнее и, не отпуская её, деловым тоном сказал:

– Очень приятно Арчибальд. Зовите меня Виллиам. Давайте же создадим платье достойное невесты человека преодолевшего такой путь ради неё!

Мы сделали по глотку, и глоток Виллиама был на порядок больше моего. Посмаковав напиток и выдохнув, старый мастер закусил зефиром и встал с кресла:

– Прошу вас забрать бутыль и бокалы. Следуйте за мной, ах да, и не забудьте захватить украденное платье.

Руки были пожаты. Чай оставлен недопитым. Коньяк начат. Часы показывали девять вечера. Мы спускались в подвал.

Подвал дома, превращённый в мастерскую, представлял из себя три помещения соединённых г-образным коридором. На входе в каждое помещение была закрытая дверь с табличкой.

Мы подошли к двери с табличкой «Чертёжная».

Дверь не была заперта на ключ, и Виллиам открыл её, приглашая меня жестом руки первым войти внутрь. Войдя, я увидел огромный деревянный стол из цвета тёмной вишни, он стоял ровно в центре комнаты. За ним – кожаное кресло на колёсиках с большой спинкой.

По всю левую стену был деревянный стеллаж с полками разных размеров, на одних лежали свёрнутые в форму свитка чертёжные листы, на других книги, на третьих наборы иголок различных форм и размеров, с загнутыми концами, крючками и волнистыми изгибами, напоминающими по форме штопор. Некоторые иголки были устрашающе большого размера и походили больше на пыточные инструменты, чем на орудия портного. Все иголки хранились в стеклянных ларцах покрытых пылью, и было понятно, что к ним давно не прикасались.

По правую стену были расставлены манекены, имитирующие верхнюю часть тела человека, у некоторых не было ног, и они были насажены, словно на кол, на стальную подставку с колёсиками. Были, как мужские, так и женские манекены. Все сделаны из дерева и размечены непонятными для меня линиями и пометками, как дикие аборигены покрывают себя магическими татуировками. Таких манекенов было не меньше десятка. Они скрывали стену, но за ними было видно, что вся она покрыта прикреплёнными к ней листами с чертежами и набросками, рукописными заметками красными чернилами поверх чёрных. Зачёркнутые и заштрихованные рукой мастера пометки, рисунки и таблицы играли роль обоев.

За спинкой кресла стоял шкаф с трюмо, в открытой части которого стоял пустой графин и пара книг.

По бокам от входной двери и на потолке над столом крепились по два светильника тёплого жёлтого цвета. Виллиам пододвинул к столу деревянную табуретку, а сам уселся в скрипящее под его весом кожаное кресло:

– Прошу вас описать мне следующие вещи. Вашу невесту, рост, уж простите, вес, цвет её волос и глаз, по возможности – мерки. Я, конечно, постараюсь их снять с принесённого вами платья, но чем больше информации – тем проще мне будет работать. Кладите платье на стол. И опишите мне остров, на котором будет проходить церемония. Но сначала подождите, материал вашего платья – вискоза с примесью шёлка и велюра. Сложное сочетание. Вкупе эти материалы могут слегка растягиваться. Как оно на ней сидит?

Он определил материал платья, которому уже больше пары лет, без этикетки, с одного прикосновения и взгляда. Это вселяло уверенность в то, что этот человек действительно знает своё дело. Обдумав это, я начал отвечать на поставленные вопросы, описывая Эмбер и остров:

– Её рост где-то 153-155 сантиметров. Я точно не знаю…

Виллиам усмехнулся:

– Не знаете рост своей будущей жены? Эка вы жених то. Ну да ладно, прошу не обижаться. Я рост своей жены тоже точно не знаю. Продолжайте.

– Цвет глаз, светло голубой. Очень похож на цвет сапфира на кольце, которое я купил. Точно, давайте я вам покажу кольцо, цвет в точности такой.

Достав футляр и открыв, я поставил его на стол. Не прикасаясь к кольцу и футляру, Виллиам аккуратно наклонился и рассмотрел моё сокровище поближе.

– Отличное кольцо и отличная работа мастера! Наверное, целое состояние за него оставили треклятым лавочникам?

– Немалую его часть. Волосы, шатен, каштанового оттенка. Длинные, ниже лопаток. Вес где-то сорок шесть, сорок семь килограмм. Размер груди, не знаю точно, средний. Платье, которое я вам принес, не растягивается на ней, а сидит ровно по фигуре, почти идеально повторяя её. Только в области подмышек слегка образуются складки, и Эмбер часто поправляет их.

– Эмбер значит? Красивое имя. С размерами и описанием порядок, пожалуй, достаточно будет. Но сразу вас предупреждаю, Арчибальд, я приложу все усилия, чтобы платье вышло по размеру, но снимаю с себя всю ответственность, если оно будет сидеть не идеально. Сами понимаете, без снятия мерок с живого человека – попасть в размер будет крайне тяжело.

Описание Эмбер предоставленное мной Виллиам записал в толстый блокнот.

– Опишите остров, растительность и погоду, цвет камней. И скажите, я правильно рассчитал, что свадьба будет в конце сентября? Не бывал в Исландии, но предполагаю, что в сентябре там холодно и сыро.

– В октябре. Свадьба будет в первых числах октября. Я точно не знаю, сколько времени займёт путь до острова. Всё зависит от погоды в море, с первого по третье октября мы прибудем на остров. К этому времени платье и всё остальное должно ждать уже там наготове. И там будет немного прохладно, дождливо, возможно, но до первого снега ещё месяц или больше.

Виллиам задумался и спросил:

– А в октябре там видно северное сияние?

В наш первый отпуск, во время Визита в Рейкьявик, я вспомнил слова бортового. Он говорил, что с октября начинается самое лучшее время для наблюдений за северным сиянием.

– Видно отлично. Октябрь самый лучший месяц для наблюдений за северным сиянием.

По-видимому, Виллиам остался доволен этим фактом, и я продолжил описание острова:

– Остров скалистый, по форме напоминающий сильно загнутый банан. Внутри этого закутка есть труднодоступная и недостаточная по своим размерам для создания полноценного порта, скалистая бухта. Деревьев почти нет, до начала холодов поверхность покрыта сочной зелёной травой и карликовыми деревьями. Животных, скорее всего, нет. Площадь два-три квадратных километра или чуть меньше. Из сооружений маяк на краю обрыва, а в центре острова должен быть дом смотрителя. Острые скалы, серые и мокрые от солёной воды по всему периметру. Пожалуй, это всё, что я смогу вам рассказать. В нём нет ничего примечательного и мне до сих пор не понятно, почему Эмбер им заинтересовалась.

Закончив своё описание, я добрался до дна бокала. Бокал Виллиама был уже давно пуст. Продолжая делать свои заметки, он постучал ногтем правой руки по своему бокалу, намекая, чтобы я налил нам ещё.

Не сильно сопротивляясь этому требованию – я залил их выше середины. Не медля, Виллиам взял свой бокал, поднял над столом и ожидал, что я подниму свой. Не смотря на отсутствие льда, этот «Коньяк’ъ» пился очень легко. Он обтекал всю гортань и согревал её, словно густой горячий кисель.

Мы стукнули бокалы и Виллиам заговорил:

– Этой информации, пока что, будет достаточно. Если мне придут в голову ещё вопросы, я задам их до вашего уезда. Здесь мы закончили, хватайте бутылку и пройдёмте.

Захватив бутылку, свой бокал и проследовав за Виллиам к выходу, я потянулся к выключателю света, но был остановлен.

– Прошу вас не выключать свет. После вашего ухода, сегодня ночью и до самого утра мне нужны будут все три помещения.

Подошли ко второй двери. Табличка на ней гласила – «Конструкт». Эта дверь была закрыта. Виллиам открыл её ключом, достав его из полочки стоящего рядом комода.

Мы вошли, и я был удивлён. Нет, скорее – ошеломлён. Как выяснится позже, это помещение было самым большим из трёх. При всех его размерах в нём почти не было свободного места. От пола до потолка оно было обставлено комодами и шкафами, а с потолка свисали верёвки с крюками и вешалками необычных форм и размеров. По всему полу навалом валялись груды тканей всех цветов радуги, от белых и чёрных, до пурпурных и изумрудных.

В свете множества фонарей и лампочек, которых, к слову, здесь было в разы больше чем в чертёжной – ткани переливались и блестели. Некоторые из них своим ярким цветом напоминали жидкость, отражающую небеса из древних сказок.

Система канатов была соединена тяговыми механизмами, а сами механизмы на небольших колёсиках цеплялись за целую рельсовую сеть проложенную прямо по потолку. Вместе с увиденными мною ранее иголками эта комната была похоже больше на бойню для разделки тканей.

Заметив моё удивление и засмеявшись, Виллиам гордо заявил:

– Прошу вас оценить! Моё творение, единственное и неповторимое. За его созданием стоят годы экспериментов и упорного труда, а так же ругани моей любимой жены. Немало шума я издал, пока не смонтировал все эти сооружения. Здесь, я сочетаю ткани и формирую общий цветовой фон будущего платья или костюма. Развесив нужные мне экземпляры тканей по специальным вешалкам и, закрепив на канатах, я, нажимая на рычаги управления и натягивая стропы, могу двигать все подвешенные элементы к центру комнаты, формируя композицию и общий вид моего творения.

Поднимая руки вверх и указывая ими в разные стороны, он продолжал, слегка повышая от волнения тон:

– Свет здесь, организован тоже непросто. Это узконаправленные прожектора разной мощности и теплоты. Холодные цвета хорошо раскрывают яркость ткани, а тёплые – текстуру. Регулируя свет, его яркость и теплоту – я могу определить, как будут выглядеть комбинации цветов будущего наряда в разное время суток и в разных условиях.

Стоило мне встать в центр комнаты и оглядеться вокруг, как я почувствовал, что она наполняет меня ощущением сказочности и нереальности.

– Именно здесь я подберу виды тканей, сошью их цвета в единую композицию. Я клянусь вам, что сочетание цветов, текстуры, мягкости, волнистости и узоров сольётся воедино и будет достойно любой королевы. И, заранее, прошу вас принять тот факт, что весь выбор остаётся исключительно за мной. Ваше участие в этом процессе не предусмотрено. Оно, пожалуй, закончилось в чертёжной. Вся остальная работа – только моя. Это моё требование и оно обсуждению не подлежит!

Увиденных чудес хватало мне с лихвой, чтобы потерять дар речи, но, похоже, мастер разошёлся не на шутку и решил впечатлить меня ещё сильней, показав механизм в действии:

– Арчибальд, немногие видели это место и уж тем более, как здесь всё устроено. Я уже стар и за много лет своей работы считал, что делиться опытом конструкции и функционала этого механизма будет большой ошибкой, но сейчас, седина на голове говорит мне, что ошибкой было поступать именно так. Поэтому прошу простить странному деду его не менее странные желания. Попрошу вас встать поближе к стене. Вот сюда.

Я безмолвно повиновался, встав спиной к противоположной от входной двери стене.

Часть из свисающих с потолка крюков и вешалок уже была занята тканями, на остальные Виллиам, недолго выбирая, докинул несколько других и дёрнул за один из рычагов, вмонтированных в стену.

Весь механизм зарычал жужжанием подшипников и трением канатов. Колёса закрутились, канаты распустились в одном углу и натянулись в другом, подшипники покатили по рельсам. Механизм ожил.

Круговорот тканей летал по комнате. Они цеплялись друг за друга, но не путались. Всё было рассчитано точной рукой создателя. За пару секунд вальс тканей и грохот шестерней затих. Всё замерло.

И предо мной, в оглушающем свете фонарей, предстал силуэт свадебного платья. Ткани мягко покачивались, создавая обманчивый образ присутствующего в них человека.

Но это была лишь иллюзия, искусный и чарующий обман.

Стоя с открытым ртом и не в состоянии произнести ни слова, я был поглощён увиденным. К реальности меня вернуло прикосновение Виллиама к моему плечу:

– Цвета, форма и всё остальное, конечно же, будут совершенно иными, нежели то, что вы видите сейчас. Здесь мы закончили, прошу выпить до дна ваш бокал. Учитывая, что вы не сделали ещё ни одного глотка – задачка это будет непроста, но обязую вас выполнить это требование. Считайте, что это будет прихоть старика номер два.

Вылив содержимое в свой желудок двумя большими глотками, жгучим ударом алкоголя и горечью миндального ядра я был возвращён в реальность окончательно.

Мне не хотелось уходить, но обмякшие от алкоголя ноги поволоклись на выход из этой комнаты чудес. Оставалась последняя, она называлась – «Мастерская».

Самая маленькая из всех комнат, обставлена она была весьма своеобразно. В центре комнаты стоял деревянный манекен, в полный человеческий рост он был разрисован и отмаркирован чёрными линиями, засечками и числами. В метре от манекена, вкруг, стояло шесть столов, с различными неизвестными мне приспособлениями для шитья. На трёх столах были установлены швейные машинки.

В углу комнаты было ещё одно сооружение, напоминающее деревянный скелет, словно с фортепиано сняли обивку и обнажили механизм из тысяч струн, педалей и кулачков.

Над каждым столом и над манекеном свисало по лампе, конструкция которой, предполагала возможность подъёма и опускания этой лампы вверх или вниз.

Виллиам разрешил войти, сопровождая указывающее движение руки описанием:

– Закончив в чертёжной сочинять и сочленять воедино всю композицию на бумаге, я перейду в Конструкт. Запуская механизм и изменяя набор тканей, я соберу образ, а после – перейду в эту комнату. Давайте сюда своё платье.

Забрав платье, он надел его на манекен. Местами в натяг, и немного не попадая в размер, манекен, одетый в это платье теперь напоминал мне Эмбер. Виллиам, пройдя вокруг одетого манекена и задумчиво похмыкивая, добавил:

– Немного мал размер, но это не проблема, придётся разобрать манекен и собрать по другим частям.

Не сводя взгляда с одетого манекена, он присвистнул и добавил:

– Миниатюрную же девушку вы себе подобрали в невесты!

Чёрные линии, которые теперь были скрыты платьем Эмбер, оказались разъёмами, позволяющими разобрать и сконструировать манекен из других конечностей деревянных тел, большего или меньшего размера.

Выхватив бутылку и доливая остатки уже самостоятельно, Виллиам слегка опьяневшим, но, тем не менее, твёрдым голосом сказал:

– За свою жизнь я пошил множество костюмов и платьев, изысканных и простых. Моя жизнь подходит к своему концу. Каждый мастер должен оставить след своего мастерства, сияющий в истории этого мира. Я – Виллиам Вуд. И я создам платье достойное вашей невесты! Сами небеса усыпанные брызгами звёзд выглянут из-под одеяла северного сияния и будут с завистью смотреть на него!

Вытянув грудь и поставив со стуком, опустевшую бутылку русского коньяка на один из столов, задумавшись на мгновение, он сказал:

– Дело с вами закончено, и более вы мне не нужны. На улице стемнело, наступила ночь, а вы и я пьяны. Не ехать же вам домой в таком состоянии? Требую остаться на ночь у нас. Отказы не принимаются!

Пол-литра коньяка булькало в голодном животе, я ничего не ел всю дорогу до Питтсбурга, ноги подкашивались, голова кружилась ещё с момента наблюдений за вальсом тканей из Конструкта. И я вынужден был принять приглашение.

Пошатываясь, мы выбрались наверх из мастерской и, расположив меня на диване в гостиной, Виллиам ушёл. Я же, едва коснувшись головой подушки – потерял контроль над своим сознанием. И опустив одну ногу стопой на пол, как учили моряки для борьбы со штормом в голове, утонул во сне.

В ту ночь, мне снился сон. Будь то влияние алкоголя или увиденное мной в подвале, я с уверенностью сказать не смогу, но этот сон запомнился мне на всю жизнь.

Мне снился старый мастер. Стоя бестелесным наблюдателем в Конструкте я наблюдал за ним из-за спины. Как волшебник-дирижёр он взмахивал руками, направляя силу сотворённых заклинаний и оживляя механизм. Вращая кистями своих рук, он творил гений. Колёса гонялись по рельсам, воспламеняя свои подшипники, оставляя следы дыма. Шестерни свирепствовали с треском разлетающихся щепок и нагревались докрасна от трения. Ссыпалась ржавчина с оживших и шипящих, словно змеи рельс. Канаты рвались и на их концах вырастали новые, как хвосты у саламандр, отрастали как отрубленные головы гидр. Виллиам стоял в центре комнаты. Держа в руках гримуар, он шептал заклинания. С каждым новым заклинанием стёкла светильников разлетались на осколки, из них вырывалось пламя. Комната вспыхивала, покрывая стены и потолок огнём. Обои нещадно сжигались. Падая, их куски визжали от полученных ожогов. Они спадали вниз и замолкали, покрывая прахом зарастающую трещинами поверхность пола. Рассекая воздух с диким свистом, в ревущем водовороте красок, ткани летали по комнате, магия вливала в них жизнь и, облетая мастера вокруг, они, свирепствуя, истошно кричали: «нас!», «возьми нас!», «используй нас!».

Но мастер был непреклонен, не обращая внимания на голоса, крепко сжимая гримуар одной рукой и вращая второй – он создавал чудо, он оставлял свой след в истории.

Преодолевая адский шабаш из огней и тканей, великий мастер выронил загоревшуюся чёрным огнём книгу на пол и в последнем усилии поднял руки вверх, сжав кулаки и соединив их вместе. Преодолевая чудовищную силу, вздымая созданный валун магии, он удерживал его над головой.

Замок двери был сломан, полотно разлетелось на сотни мелких осколков. Из глубины тёмного коридора выглядывали ожившие манекены, безногие лежали на полу, цепляясь за порог, безрукие молча стояли позади. Мастера больше не защищал затвор, магический барьер двери пал. И манекены, покрытые чёрными татуировками крича, скрипя, как мёртвая деревянная армия, толкаясь и сваливаясь в устрашающую кучу, забирались в комнату. Татуировки на их телах и лицах от жара полыхающего огня расплавлялись и стекали, оставляя следы чёрной крови. Манекены возгорались и кричали от боли, но словно безумные марионетки всё равно медленно направлялись к мастеру, царапая своими безногими телами пол.

Огонь овладевал комнатой и поджигал одежды колдуна, края его мантии начинали возгораться. Седые волосы становились чёрными от копоти и сажи, покрываясь голубым огнём.

Рой тканей тысячи цветов, притяженью вопреки, соединялся в сияющий образ волшебства. Слетаясь из вопящих кусков, в центре комнаты паря под потолком, появлялось платье.

Пол перед мастером обвалился. Из этой дыры выплёскивались волны изумрудного цвета и словно сооружение из иного мира, расталкивая волшебную жидкость, поднималась огромная швейная машинка в виде наковальни.

Преодолевая жар, окружённый горящими манекенами, что цеплялись за мантию и взбирались по ней вверх, в последнем надрыве мастер размахом ударил по наковальне. Ураган разлетелся в стороны, затушив пожарище, раскидав умолкшие ткани и обезумевших марионеток. Конструкт замер, наступила тьма, в ней была слышна только дрожь дыхания создателя и нарастающий звон. Исходя из центра комнаты, этот звон создавал светящийся шар. Почти незаметно, нарастая, шар увеличивался в размерах, пока в одно мгновение не взорвался вспышкой умирающей звезды, озарив всю комнату магическим сиянием и осколками волшебства, ослепляя гордо стоящего мастера.

В центре вспышки, словно живое существо парило неземной красоты платье.

Не обладая силой колдовства, не защищён его заклятьем, я был ослеплён. Превозмогая боль, закрыв рукой свои глаза, я старался рассмотреть итог работы великого мага, но сон предательски закончился, оставляя всё самое интересное нераскрытым.

Рассвет разбудил меня похмельем и онемевшей до бесчувствия ногой, я просыпался с поднятой над лицом рукой. Свет солнца слепил сквозь окно.

– Доброе утро, Арчибальд. Виллиам заперся в своей мастерской и попросил меня проводить вас в дорогу, кажется, у вас, помимо посещения нашего жилища ещё большой список дел?

Маргарет стояла рядом со мной и держала в руках кружку, с источающим лечебный от похмелья аромат, кофе.

Похрипывая, я силился вернуть остатки разума под мой контроль, но поняв, что без помощи напитка в кружке мне не справится, пробормотал:

– Прошу прощения если стеснил вас, оставшись до утра. Вчерашняя ночь была очень напряжённой и слишком продуктивной, чтоб прерывать её скорым уездом.

Поднявшись с дивана и забрав кружку с кофе, я уселся, согревая руки.

– Виллиам просил передать вам это.

Марго протягивала конверт, аккуратно замкнутый печатью из красного сургуча с формой герба и буквами WW на нём.

Раскрыв конверт, я прочитал краткое письмо:

– Дорогой Арчибальд! Уже очень давно я отошёл от дел, но ваша история с желанием устроить свадьбу на голой скале расположенной средь ледяных ветров и выпитый, прошу учесть, без толики сожаления с моей и, надеюсь, с вашей, стороны, коньяк – вдохновили меня вновь взять иглу в руки! Прошу вас не беспокоиться, о сроках. Платье будет готово через 10 дней, однако, вынужден обратиться к финансовому вопросу. Я обследовал склад и выяснил, что некоторых материалов мне явно не хватает.

Далее шёл список, дотошно перечисляющий недостающее. От ниток с описанием их толщины, типов материала и цветов до иголок, а так же деталей для швейных машин. Список был немал и занимал почти весь лист до самого конца. Завершала его черта, подводящая к цифре в двести шестьдесят долларов с мелочью. И ещё одна пометка, постскриптум.

– Прожив жизнь скромного человека, я собираюсь оставаться таковым и до самой смерти. Посему, прошу вас вложить в данный конверт сумму, которую вы посчитаете достойной оплаты моего труда, простив мне аванс неизвестности результата.

Платье будет надлежащим образом упаковано и доставлено в центральный почтамт Рейкьявика через десять дней без учёта времени в пути, на имя Арчибальда до востребования.

Удачного вам пути и свадьбы, Арчибальд!

С уважением, Виллиам Вуд.

Допив остывший за время чтения письма кофе одним глотком, я встал с дивана и подошёл к висевшему на вешалке пальто, без раздумий достал из кошелька две тысячи долларов и вложил их в конверт.

Передав письмо Маргарет, и распрощавшись с её ошеломлённым этим действием взглядом, я покинул дом Вудов. Проходя по дорожке от входной двери до улицы, я заметил почтовый ящик, поблёкшая надпись на нём гласила – Виллиам и Маргарет Вуд.

Визитка всё ещё лежала в моём кармане. Достав её, на месте стёртой годами фамилии, я дописал – Вуд.

Положив обновлённую моим действием визитку обратно в карман с мыслями, что, возможно, когда-нибудь, передам её другому человеку, я двинулся пешком в сторону вокзала. Утро было свежим и солнечным, хотелось прогуляться и развеять остатки похмелья, в преддверии предстоящего пути до Рейкьявика.

Тепло конца сентября настигало прохладу утра, подгоняя её поскорее покинуть улицы Питтсбурга. Вместе с ним Питтсбург покидал и я. Покидал ещё более окрылённый и, похоже что, даже более счастливый, чем на пути сюда. Через час поезд до Нью-Йорка постукивал колёсами и на этот раз в вагоне ехал только я один.

Вокзал Нью-Йорка. Перекус в бистро. Знакомый порт. Билет до Рейкьявика в кармане. Впереди четыре дня пути при спокойной воде, пять при бурной.

Корабль прибыл по расписанию. Загрузившись и разложив свои незначительные пожитки, выбираюсь на палубу. Нью-Йорк медленно удаляется на рандеву с горизонтом. Позавидовав этой компании, я слегка затосковал стоя на борту корабля один.

Все мои последние плавания были с Эмбер.

Часть пятая – К удаче по ступеням.

Поддельная командировка уже преодолела середину отведённых ей дней. Путь предстоял долгий, по прогнозам надвигался шторм, и корабль шёл в обход. Четыре дня пути превращались в пять. Но отдавать их на растерзание штормам я не собирался, и было решено потратить эти дни на разработку плана по убеждению мэрии Рейкьявика по поводу моего визита на Холлоу Бей. Учитывая обратный путь до буровой, на решение всех вопросов в Исландии у меня остаётся дней двенадцать при лучшем раскладе, не более. В связи с этим пришлось устроить перебор вариантов, чем убедить руководство Рейкьявика. Мои рассуждения в голове не заняли много времени и быстро материализовались в реальный план. И он был таков.

Путевой остров не приносит большой прибыли, и, не смотря на то, что свет маяка помогает кораблям обходить трудные участки с рифами и мелководьем, он всё равно, почти всегда, остаётся в последних пунктах бухгалтерских отчётов или не попадает туда вовсе. Высока вероятность, что на Холлоу Бей всё обстоит именно таким образом. Если всё действительно так, то можно попытаться убедить мэрию дать разрешение на свадьбу, если предложу им вложиться, так скажем, в ремонт дома смотрителя или самого маяка, может быть освещения на пирсе парома, да чего угодно! Прямое предложение дать денег для одобрения, явно не принесёт успеха по вине всё тех же злополучных бухгалтерских отчётов. Как объяснить, откуда взялись лишние цифры? Бухгалтерия не любит неточностей не только в недостаток.

Потратив весь пятидневный путь разработку плана «Б», на случай, если в предложении ремонта будет отказано и, не придумав ничего лучше, я оставил свой замысел без страховки. Этот факт, объединившись с неспокойными волнами, раскачивал моё сознание и нервы весь путь. Шторм свирепствовал вдалеке по правому борту, мы шли по его краю.

Прибыв в порт Рейкьявика к началу ланча, мной было принято решение сразу направиться в мэрию. Мой разум, перегруженный поездками и планированием деталей, всё глубже увязал в трясине усталости, ноги передвигались сами, без его контроля, но всё же несли меня по верному пути. Через полчаса пешей ходьбы я подходил ко входу в большое белое здание с мраморными ступенями и белыми колоннами, подпирающими массивную треугольную крышу. Обед был в разгаре и состоял из полуденных походов в кафе и разговоров за чашкой кофе жителями города.

Среди них были и работники мэрии.

Стоя на мраморных ступеньках входа, курил охранник. Опустив свой взгляд и с не скрытым недовольством, он наблюдал за мной, пока я поднимался вверх.

Не дойдя пары ступеней до входа и почти поравнявшись с ним, я был остановлен его обращением. Не отходя от перил широкой лестницы и продолжая опираться на них, он хриплым голосом сказал:

– Сейчас обед и многих работников в мэрии не будет ещё не меньше получаса, а вход только по приглашению или по предварительной записи. Я вас здесь вижу в первый раз, на пятницу послеобеденных записей нет. С вашего разрешения я докурю, и мы пройдём внутрь к стойке администратора, чтобы вас записали. К кому конкретно вы хотели попасть на приём?

Закончив, он без удовольствия затянулся и выдул дым в сторону через перила, пряча его тем самым, в ветвях ели.

К кому бы я хотел попасть я и сам не знал. Не такая я уж важная или известная персона, чтобы попасть напрямую к мэру, да и вопрос мой нужно начать решать с кого-нибудь рангом пониже. Я задумался и тем самым вызвал ещё больший недовольный взгляд охранника, заставив его своим молчанием не дожидаться моего ответа.

– Послушайте, уважаемый, если вы не знаете к кому вам нужно попасть, то либо я вам подскажу, либо администратор у стойки. Но, прошу вас учесть, что тётка она ещё менее сговорчивая, чем я. У неё вот телевизор есть, а у меня нет! Сижу целыми днями пялюсь то в газету, то в одинаковые картинки с камер в мониторах. И не могу не заметить, что вы с долгой дороги.

Моя потрёпанная сумка и вновь покрывшееся солёными пятнами пальто выдавали меня с потрохами. Наступаю на те же грабли дважды. Пожалуй, стоило привести себя в порядок перед визитом в государственное учреждение. Здесь не ювелирный, косыми взглядами могу не отделаться.

Охранник, затушив сигарету об скрытую от взглядов поднимающихся боковую часть перил, выкинул его в стоявшую рядом урну и потянулся через поручень. Большой живот мешал это сделать, но приподняв его и мастерски используя поверхность перил, как опору, он всё же дотянулся до еловой ветки и сорвал кусочек. Размяв добычу, слегка позеленевшими от сока пальцами, он закинул получившуюся массу в рот и начал жевать. Причавкивая он продолжал:

– Рассказывайте, зачем пришли? Может быть, ваша история будет поинтереснее сюжетов местных газет.

Я всё ещё молчал, но теперь уже поглощённый увиденным действием, смысл которого мне был непонятен, пусть и лежал на поверхности.

– Ой, ну перестаньте так смотреть. Вы, что, в детстве никогда от предков не скрывали запах сигарет, жуя еловые ветки? Администраторша ругается, что от меня вечно воняет табаком.

Удивившись его изобретательностью, я подошёл ближе и, наконец, заговорил:

– Я не курю, а родителей у меня нет.

Такая обыденная для меня информация, похоже, прозвучала для старого охранника не так привычно, как для меня. Его недовольное лицо смягчилось, слегка опираясь рукой об поручень и используя её, как домкрат он приподнялся и теперь стоял прямо. Сплюнув зелёную массу, он откашлялся и начал приносить свои извинения, но я прервал его, махнув рукой:

– Прошу вас. Я никогда их не терял, так что живу без сожалений. Лучше перейдём к делу. Разрешите воспользоваться вашим предложением, и рассказать вам историю, которая будет интереснее сюжетов местных газет. Так что можете доставать ещё одну сигарету, это займёт какое-то время.

Поведав ему свой план, не углубляясь в детали и акцентируя внимание на доступе к Холлоу Бей, я закончил и ожидал реакции. Сигарета в его руках истлела, будучи ни разу не прикуренной. Ель позади охранника, шатая ветвями, безмолвно благодарила за своё спасение.

На душе было стойкое, обманчивое ощущение, что почему-то только этот человек способен мне помочь, не смотря на очевидное отсутствие таковых полномочий.

Присвистнув от удивления, охранник выкинул в урну второй окурок:

– Вот это у вас идеи в голове. По вашему рассказу не стыдно будет и книгу написать! Знаете что? К мэру вам с этими идеями лучше не лезть, он человек у нас старой закалки, и такие предложения точно не поймёт. Но есть у него заместитель, вот он мужик народный, эксцентричный весьма правда, но это вам даже в плюс. Он такие рассказы точно оценит. Скоро все работники будут возвращаться с обеда, после него он всегда со мной курит одну-другую, если есть о чём поговорить. А сегодня поговорить о чём, точно будет!

Стоя выше меня на две ступени, охранник всё ещё был ниже ростом и, поднявшись на носки, он посмотрел поверх моей головы на примыкающую к лестнице площадь. Я обернулся и увидел группу мужчин идущих поперёк.

– Так, смотрите… как вас зовут?

– Арчибальд.

– Смотрите, значит, Арчибальд. Мужчина с красным галстуком – Кристиан. Он то нам и нужен, ну, то есть, вам. Вот они идут через площадь, и меньше чем через минуту будут подниматься.

Ускоряя темп своей речи, он добавил:

– Как я уже сказал, человек он эксцентричный, немного вспыльчивый, но всякие необычности любит. Мы всегда, пока курим, обсуждаем что-нибудь из местных газет. Терпеть не любит, когда в разговоре упоминают спортивные термины. Поэтому постарайтесь без них обойтись. Завидев меня в вашей компании, он может не подойти покурить, но я об этом позабочусь. Ждите здесь.

Бросив последние слова через плечо, он забежал внутрь здания.

Мужчины подходили ближе, времени оставалось мало, охранника не было не больше двадцати секунд, но я начинал нервничать, боясь, что он не успеет вернуться. Я потратил это время, тщетно пытаясь отряхнуть своё пальто от белёсых пятен соли и не сводя взгляда с мужчины с красным галстуком. Едва он вступил на первую ступень лестницы, как дверь входа отворилась и оттуда буквально выскочив, появился охранник. Он показательно держал в руках перед собой две длинные сигары:

– Приманка готова.

Ехидно улыбаясь, он подмигнул мне.

Приближаясь, Кристиан увидел следующую картину. Растрёпанный и побитый штормом, в засаленном и покрытом солевыми пятнами пальто, с небольшой чёрной сумкой в руках стоит незнакомец. А рядом с ним, в широкой улыбке, стоит знакомый охранник с дорогими, по виду, сигарами в руках.

Оценив это зрелище, сначала недоверчивым, но потом, сменившимся на заинтересованный, взглядом, Кристиан распрощался с коллегами и, поправляя свой галстук, подошёл к нам.

Сердце застучало, я нервничал и, похоже, что даже вспотел. Вот он, этот момент, когда весь план либо канет в небытие, либо будет реализован. Вот он, этот человек, от которого сейчас всё зависит. Ещё одна, но не менее важная, ступенька на пути к финалу моей задумки со свадьбой.

За полшага до нас он вскинул руки и, улыбаясь, громко заговорил с охранником, не обращая на меня никакого внимания, словно я был второй елью, по соседством с первой, сильно оборванной по краям.

– Магнус! Экий ты толстеющий пройдоха! Знаешь, чем меня подкупить, да ещё и в пятницу. Бьюсь об заклад, попросить что-то хочешь. Телевизор не поставлю, даже не думай, а то будешь не за порядком по камерам смотреть, а очередной телемагазин.

Подойдя ближе и всё ещё не удостоив меня, даже взглядом, он широким размахом выхватил одну сигару из рук Магнуса, и очевидно привычным движением чуть подался вперед, чтоб подкурить об уже подготовленную заранее и тотчас зажжённую бензиновую зажигалку охранника. Закурив, закатывая глаза и одновременно закрывая их, он замолчал, выпуская дым вверх над нашим трио.

Охранник закурил и сделал так же. Густой белый дым издавал кисло-сладкий запах и смешивался в маленькое белое облако, постепенно растворяясь, оно медленно поднималось вверх, дожидаясь рождения своих новых собратьев снизу.

– Кристиан, сегодня никаких газет! Прошу вас, выслушайте рассказ и историю этого человека, она будет точно интересней последних недельных новостей! Мы знакомы не больше получаса, но он производит впечатление порядочного мужика, а в определении порядочности, я то уж точно разбираюсь, не зря охранником работаю, у меня глаз-то намётан на это дело.

Не вытаскивая сигары изо рта, заместитель резким и уверенным движением подал мне правую руку. Я подал свою и ощутил, как он крепко её сжал. В свои, на вид, сорок с чем-то лет, он был крепко сложён. Это не только ощущалось моей рукой, но и было заметно по плотно сидящей на нём одежде. Натягиваясь, его рубашка закрывала округлую грудь, слегка поджимая узко затянутый красный галстук, уходящий на половину в ювелирно подогнанное пальто из синего сукна. Не отпуская мою руку, он представился:

– Кристиан. Управляющий делами и заместитель мэра Рейкьявика.

– Арчибальд. Главный инженер буровой платформы Найервик.

Стоя напротив друг друга на одной ступени мы сжимали руки. Наша конституция была почти идентичной, а рост и вовсе одинаков. По его взгляду и манере общения было видно, что он многое повидал. Две разных судьбы встретились в тот полдень, их гранит был испещрён затёсами ветров десятков испытаний. Один из нас был с иголочки одет и держал в своих руках не только мою руку, но и власть, возможности. Другой же стоял в грязном пальто и с недельной щетиной, не имея в руках ни власти, ни возможностей, а только цель.

Похоже, что Провидение осталось довольно такой разносторонней и одновременно до интереса необычной встречей, и, махнув своими крыльями пролетая над нами, направило дуновение удачи в мою сторону.

Разжав и опустив руки, Кристиан ухмыльнулся и сказал:

– Ну, чтож, Арчибальд – главный инженер, в моих руках дымит отличная сигара из Кубинского сушёного табачного листа. Понятия не имею, откуда Магнус её взял, но меня устраивает вкус этого незнания. Я человек занятой, но раз наш общий друг раскошелился такой наживкой для меня, то мне, пожалуй, действительно стоит клюнуть и уделить вам время. Пройдёмте к скамейкам на площади, и, надеюсь, я буду удостоен рассказа не менее удивительного на вкус, чем эта сигара.

Развернувшись и выпуская струю белого дыма, засунув одну руку в карман пальто, а второй держа сигару, он начал спуск вниз по ступеням. За ним последовал и я.

Оставив Магнуса позади, с каждой пройденной ступеней я оставлял на них и свою тревожность. Сойдя с последней мраморной ступени и ступив на бетонную поверхность площади, я был спокоен. В море волнений моей души настал штиль.

Мы расположились на скамье в углу площади, позади нас была линия зелёных елей, а выше, на ступенях, окружённый белыми клубами дыма, стоял довольный охранник.

Будучи маленьким человеком, маленьким винтиком в большой машине государства, он сыграл значительную, неподвластную многим правителям этого мира, роль.

Пусть Провидение оплатит мой долг сполна, пролетая над тобой. Спасибо тебе, Магнус!

Первым заговорил Кристиан:

– Арчибальд, к сожалению, второй сигары у нас нет, но могу угостить вас с моей пачки.

– Не сочтите отказ за грубость, но я не курю.

Убирая пачку обратно во внутренний карман Кристиан сказал, усмехнувшись:

– Да что вы, ничуть не обижусь. Напротив, примите мою искреннюю зависть. Я много лет и много раз пытался бросить, но, каждый раз возвращался к началу. Сегодня пятница, конец недели. Дела я почти все сделал, а те, что не сделал – подождут до понедельника. Вы знали, что, обычно, такие сигары курят не один раз? Её можно раскурить дважды или даже три раза из-за крепости сушёного табачного листа. У дорогих сигар, лист срывают с верхней части табачного куста, сушат и обёртывают перемолотую смесь из других сортов табака. Исходя из моего опыта и ощущений – это очень хорошая сигара, её хватит на полчаса, не меньше. Прошу вас уложиться с вашими рассказами, просьбами или что там у вас на уме, в это время. И если мне действительно станет интересно, то в пятницу бары открываются уже через пару часов после обеда и наш день закончится там.

Предупреждённый кратким рассказом Магнуса о характере заместителя я был вооружён и пошёл в атаку, рассказывая мой план в деталях, опущенных при беседе с охранником. Я рассказал за наш первый с Эмбер отпуск и за визит в Исландию, в Рейкьявик в частности. Упомянул завлёкший Эмбер своим мистическим видом Холлоу Бей, мимо которого шёл наш корабль.

Едва я заговорил про остров, Кристиан удивлённо спросил:

– Чем вашу спутницу так заинтересовал этот остров? Голый камень в море. На нём ничего нет кроме старого маяка, ещё более старого смотрителя, да его развалины дома. Одни затраты у нас по бухучёту, сколько там ремонтов ни делай – всё равно, то доски где сгниют, то краска с маяка осыпаться начнёт. У меня под этот остров целая полка в кабинете отведена, забита вся одними бухгалтерскими отчётами, о затратах. Туда даже туристы не захаживают, а паром, знаете ли, содержать вообще одна большая беда. Эта посудина постоянно даёт течь, да ржавеет с каждым годом, а мы всё красим её да красим, специальной корабельной краской между прочим, а там ржавчина, словно нам войну объявила, в осаде из спецкраски, но не сдаётся год от года.

Бинго! Всё именно так, как я и предполагал. Всё складывается удачно, похоже, план «Б» мне не понадобится. Пульс участился, я вновь начинал нервничать. Победив свои страхи и уняв дрожь в конечностях, я повернулся чуть ближе к Кристиану и, поставив руки на колени, сведя ладони, чуть ближе друг к другу, словно держа в руках этот маленький остров, за который собираюсь просить, я начал выполнение следующего шага моего плана:

– Кристиан, прошу вас. Вы человек, не обделённый властью в этом городе, вы человек с большим опытом, как в вашей должности, так и в жизни. Это видно по вашим манерам и поведению. Я очень прошу вас. У вас есть проблемы с материальным обеспечением острова, а у меня есть свои цели на счёт него. Похоже, мы можем помочь друг другу. Разрешите мне вложиться в ремонт старого дома смотрителя, маяка, парома или территории. Я немного разбираюсь в бухгалтерии и знаю, что прямое появление лишних денег в отчётах недопустимо, а дать их лично, равносильно взятке должностному лицу. Но мы можем обойти эту систему, я за свои средства проведу ремонт, а вы в отчёте укажете обычную сумму равную ежегодной, отведённой на ремонт. И все в выигрыше. Взамен я прошу только одно – разрешите сыграть мою свадьбу на этом острове!

Кристиан поперхнулся дымом сигары. Переводя кашель на громкий закатистый смех, он вскочил со скамейки и закричал в сторону Магнуса:

– Чёрт побери! Ты был прав старый Магнус! История действительно интереснее рассказов местных газет!

Переводя дух от крика и смеха, он повернулся ко мне и, видя мой недоумевающий взгляд, полный надежд на власть этого человека, присел рядом, ткнул мне прямо в грудь пальцем и сказал:

– Вы, Арчибальд, сумасшедший! Но я говорю в хорошем смысле. Вы оголтелый романтик! Вы прибыли сюда аж из самого Нью-Йорка, вы готовы потратить свои деньги на ремонт этого старья, называемого маяком, домом, паромом, а неважно как, называйте, как хотите! Совершенно не располагая к общению своим внешним видом, вы заинтриговали меня своим рассказом и просьбой. Какой ужас, сигара стала не такой вкусной! Ваша просьба, перебивает вкус лучшего Кубинского табачного листа, она – куда вкусней!

Я сидел спокойно, но внутри меня бушевала буря радости, оркестр нервов играл теперь на весёлых нотах. И эта мелодия мне нравилась куда больше той, что была на вершине мраморных ступеней.

– Вы ставите меня в тупик, вам невозможно дать отказ. Моё нутро кричит, что не позволит этого сделать ни за что, и я во всём с ним согласен. Давайте сделаем следующим образом. Сколько у вас на всё про всё отведено дней?

– Пять. Вообще всего девять, потому что два дня уйдут на дорогу за невестой и ещё два обратно. Так что, в моё отсутствие, эти четыре дня могут быть использованы без моего участия.

Кристиан указал рукой на крышу мэрии:

– Посмотрите на купольные часы здания мэрии, они показывают половину второго. Ради такой встречи на сегодня я закончу свои дела прямо сейчас. В шести кварталах по прямой, за зданием мэрии, есть отличный паб – Гальюнов Анкерок. Прошу вас не гнушаться названием, его владелец имеет созвучную с корабельным туалетом фамилию – Галюен, отсюда и название! Я сейчас же отправлюсь домой сменить своё формальное государственное облачение и выдвинусь туда, на это мне понадобится не меньше часа, но я потороплюсь. Поймайте такси, идти достаточно далеко, любой таксист знает это место. Либо, если хотите, прогуляйтесь, ваш путь пешком займёт время равносильное моему. Встречаемся там через час. А, и вот ещё что, если прибудете туда первым – обратитесь к бармену от моего имени, пусть подготовит мой любимый угловой столик и бутылку портвейна, он знает какого.

Пожав руки, подтверждая договор, мы разошлись.

Я выбрал путь пешком. Окрылённый такой удачей я не чувствовал былой усталости, мой шаг был лёгок и путь занял вдвое меньше отведённого времени.

Часть шестая – Резерва нет.

В бар прибыл первым, в два часа дня он был пуст, но открыт. Под удивлённый взгляд скучающего у стойки бармена я зашёл внутрь помещения.

Свет был приглушён, но просматривались детали интерьера. На два десятка столов смотрели чучела невиданных мною рыб. Приколоченные, к ставшим негожими для подачи еды и бокалов посетителям деревянным подносам, они висели повсюду на стенах. Недовольные таким раскладом морские обитатели открыли рты, застыв в безмолвных попытках выругаться. Их глаза чёрными точками сверкали в тусклом свете Эдисоновых ламп. Где бы ты не находился, у входа, за столом или у барной стойки, создавалось отчётливое впечатление, что каждая из рыб смотрит своим испуганным и обвиняющим взглядом именно на тебя.

У противоположной входу стены растянулась барная стойка, соответствующе стилю, организованная из огромного обрубка корпуса корабельной доски, истёртая локтями посетителей и покрытая старыми историями она приковывала внимание входящего своей массивностью и цветом морёной древесины. Ближе к правому её концу виднелись четыре трубки цвета латуни, с кранами и рычагами. Вечером с них будет выливаться эль. Перед барной доской стояло двенадцать стульев на высоких ножках без спинок, их круглые сиденья были покрыты старой потрескавшейся от времени кожей. Стулья частично закрывали нанесённую поверх корабельной доски, побитую ногами посетителей, надпись – Гальюнов Анкерок, выполненную из сколоченных ржавыми заклёпками обрубков досок и прибойных морских ветвей, которые можно найти выброшенными на берег после штормов.

За стойкой стоял лысый бармен лет пятидесяти с седой бородой дровосека, достающей своим концом до верха груди. На его левом плече свисало полотенце, в зубах, перебегая от одного уголка губ к другому, лениво скользила зубочистка.

Вся эта композиция из огромной корабельной доски, торчащих трубок кегов, округлых стульев и блестящей лысины бармена, создавала впечатление, что в центре бара стоит огромный корабль из одной доски, а лысый бармен её капитан. Едва начнёт смеркаться, как на борт взойдут первые пассажиры и капитан заведёт старый дизель, сколоченный из кегов в машинном отсеке в его ногах, он заурчит и забурлит, а из труб вечером будет литься не эль, а валить чёрный дым.

Позади бармена в стену были вбиты сотни корабельных болтов разных размеров и подвластности ржавчине. Болты торчали из стены ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы разместить на них бутылки. Сплющенные шляпки не давали им упасть, образовывая некое подобие защитного бортика. Бутылки стояли неровно и невпопад, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, как бы намекая посетителям, что уже давно сами опьянели от хранящегося в них алкоголя.

Всю оставшуюся часть помещения занимали деревянные столы. Круглые, прямоугольные, косые и кривые, разного цвета дерева, они были покрыты матовым лаком и облачены в одежду из железных пластин, покосившись, но крепко стоя на импровизированных ногах из старых бочек, они завершали свой наряд заклёпками и корабельными анкерами креплений.

Стоявшие вдоль стен прямоугольные столы были отделены между собой свисающими и завязанными десятками узлов корабельными канатами, образующими тем самым, подобие занавесок.

На левой стене прямоугольного помещения бара висела огромная, покрытая составом сохраняющим вид ещё не ушедшей жизни, рыба меч. От края шипа до хвоста её размер составлял не меньше четырёх метров. Шип носа был обрублен, в боку торчал кусок гарпуна, пробивая брюхо рыбы насквозь своим наконечником и болтая разрубленным канатом на другом конце, он бесхитростно давал понять, что поимка этой рыбы была настоящей схваткой для рыболова. Исход этой битвы был очевиден, разочарование проигрыша застыло в глазах побеждённой рыбы.

Свисающий канат касался уголка одной из множества висящих ниже картин разных размеров и форм, цветных и чёрно-белых. Обрамлённые в резные рамы они показывали истории из жизни моряков и рыболовов. На самой большой и висящей по центру, под брюхом рыбы, картине – я разглядел ещё не лысого и молодого, но знакомого мне бармена. Он стоял на борту рыболовного судна, держа рукой обломок, торчащего из подвешенной на снастях рыбы меч, гарпуна.

Поверх неба тусклыми чернилами было записано – ноябрь, 1949.

Бармен молчал, в тишине дневного бара я слышал постукивание зубочистки по золотым коронкам его зубов. От контраста этой пустоты и взглядов рыб мне стало неуютно, казалось, что я зашёл не в бар, а в склеп морских тварей, и бармен был его смотрителем. И гостей, по крайней мере, в этот час, здесь не жаловали.

В попытках отыскать взглядом угловой стол я обнаружил, что таковых два. За какой сесть? Может спросить у молчаливого бармена? Спустя пару минут с момента моего входа, пока я разглядывал интерьер, он не издал ни звука, за него говорила только зубочистка.

Пожалуй, выберу тот угловой столик, что расположен ближе к огромной поверженной гарпуном рыбе. Так я и поступил, направившись к нему и усевшись на искусно сколоченном из поддонов и обитом кожей диване.

Бармен молча наблюдал за мной. Я молча сидел, положив свою сумку у ног.

Прошло не меньше пяти минут нашей общей тишины.

И вдруг бармен ленивым тоном заговорил, но в отсутствии других звуков эти слова звучали, как громкая угроза:

– Этот столик занят.

Что? Ты молчал целых пять минут, ждал пока я дойду, усядусь, посижу. И только сейчас соизволил сказать, что это место занято?! Негодуя такому отношению, я не стал перечить и, привставая из-за стола, ответил:

– Через полчаса я должен встретиться здесь с заместителем мэра по имени Кристиан. Он заверил, что вы хорошо знакомы и потребовал вашего портвейна к двум часам.

Отмолчавшись на мой ответ ещё одной минутой тишины, бармен ещё громче сказал:

– Не знаю никакого Кристиана.

Наступило ещё одно безмолвие, я опешил от такого заявления. В голове мелькали мысли. Как так? Я перепутал бар? Нет. Название именно то, которое сказал мне Кристиан. Похоже, это какая-то шутка или недоразумение, может запах старого лака и паров от пропитанного пролитым алкоголем дерева опьянил разум этого лысого и он забыл заместителя мэра?

Опиравшийся всё это время на скрытый от посетителей край стойки, бармен грозно выпрямился и кинул якорь своего взгляда в глубину пучины одолевающих меня вопросов. Выждав, пока этот груз коснётся дна, он засмеялся. Эхо смеха раскатилось по тишине стен, отражаясь в открытых ртах рыб. Казалось, что в унисон ему смеются и они. Закончив смеяться, он стукнул ладонью по стойке и, наклонившись, выхватил из её недр бутылку портвейна. Зашагав ко мне и, хватая по пути мешочек с орешками, он заговорил, борясь со смехом:

– Да всё, успокойся. Я пошутил. Я открываюсь в полдень, но первые посетители приходят не раньше четырёх и здесь становится слишком скучно. Вот и приходится довольствоваться, подшучивая над залётными. Кристиан придёт сегодня ко мне в три, говоришь? Что-то рановато он сегодня, даже для пятницы. Похоже, что ты весьма его заинтересовал, раз эту встречу он назначил так рано.

Присев за мой стол, он громким ударом поставил бутылку, два бокала и мешочек с орешками. Открыв полную бутыль и плеснув вишнёвого цвета жидкости, он, прокатив мой стакан по стальной обивке стола, стукнул по нему своим и сказал:

– Ну, будем!

Я ещё не успел взять свой бокал, как его уже оказался пуст. Выпив портвейн, едва закрывающий своим объёмом дно прозрачного бокала я, успокоившись его теплом, хотел заговорить, но бармен долил ещё немного нам обоим и уже без удара повторил тост:

– Ну, будем!

Выпив залпом второй раз, он продолжил прерванную этим процессом фразу:

– Будем надеяться, что Кристиан простит нам эту наглость. Время почти половина третьего, а его нет, но мои настенные часы спешат минут на пятнадцать. Старая барменская хитрость, подведи часы вперёд и заглянувший посетитель не задумается, что пришёл раньше наступления времени чудес.

Часы висели на правой стене комнаты и были вручную сколочены из старого деревянного штурвала, какие устанавливались ещё на парусных шхунах прошлого столетия. Покрытый ракушками, рёбрами рыб, свисающими цепями и канатами он выглядел, как зловещий алтарь подводного бога. Кривые стрелки, изготовленные из костей рыб, показывали без десяти три.

Наливая третий раз, бармен подносил бутылку к моему бокалу правой рукой и в тусклом освещении я заметил огромный старый шрам от рваной раны. Проходя от середины ладони и заканчиваясь меж среднего и безымянного пальцев, он выглядел как след от дисковой пилы.

Выпив ещё бокал неоплаченного им портвейна, бармен повеселел и подобрел. Обратив внимание на состояние моего пальто, он стукнул рукой по стене и закричал в сторону стойки:

– Оттар! Живо спустился сюда!

Сверху послышался торопливый топот ног, он направлялся от нас к стойке и затих за стеной с бутылками, но возобновился через мгновение вновь. Тишина в баре позволяла услышать шаги, а дерево его интерьера ещё лучше отражало и проводило звук. Вдруг, за барной стойкой из стены открылась дверь, она была так хорошо подогнана под стиль обитых старым брусом стен, что оставалась незамеченною мной всё это время.

В двери показался парень лет четырнадцати. Юрко подбежав к нам, он навытяжку, как маленький солдат, встал рядом.

– Забери пальто нашего посетителя и приведи его в порядок. Пятна сотри, заплатку поставь в цвет на дырку в левом локте.

Парень слегка повернулся ко мне в ожидании моего пальто, дырку в котором я даже не замечал.

Снимая его, я достал кошелёк и кольцо из внутренних карманов. Положив их на стол, я привлёк внимание бармена. Юный солдат, забрал пальто и убежал наверх, послышались затухающие шаги и шум двигающихся предметов, похоже, он ставил стул, чтобы достать до верха какого-нибудь шкафа или стеллажа.

Проводив эти звуки взглядом на закрывающуюся скрытую дверь, бармен ткнул пальцем в кольцо и заговорил:

– Интересный у тебя футляр. Размером подходит для кольца. Собираешься жениться? Надеюсь не на Кристиане! А то приходишь тут со своим серьёзным лицом и кольцом. И заявляешь, что ждёшь заместителя мэра.

Выдав эту шутку, он засмеялся.

Должен отметить, что ситуация со стороны такого взгляда действительно оказалась смешной. В продолжение нашего разговора и в ожидании уже опаздывающего Кристиана, я рассказал бармену цель своего визита и что заместитель заручился мне помочь.

По сравнению с Кристианом, бармен отреагировал холоднее, моя история казалась ему не такой уж и необдуманно рисковой. Наплёскивая портвейна в бокалы понемногу, он рассказал свою. Узнав её в деталях, я сразу понял, что этого человека будет сложно удивить.

В свои молодые года он путешествовал на рыболовном судне отца, оно было модифицировано с возможностью аварийной установки парусной системы и позволяло продолжить путь даже при пустом баке – ситуации, которую бармен старался не допускать. В свои двадцать пять лет, собрав порядочное количество запасов провианта и уговорив отца, он отправился в одиночку в плавание через океан от Исландии до юга Африки.

Прокладывая маршрут по картам и широтам океанов, он собирался посетить с десяток островов на своём пути, на который были отведены шесть месяцев. В одно холодное Исландское утро, обняв на прощание отца, он отчалил из порта Рейкьявика на своём судне – Иноходец. Почти треть пути прошла прекрасно, Иноходец успешно преодолевал дикий океан, обходя шторма и мелководья побережий посещаемых островов. И даже сделал остановку на парочке необитаемых.

За бортом были два месяца пути, когда по коротковолновой связи капитан получает прерывающийся и хрипящий в ужасном скрежете сигнал:

– «дей, м..ей, мейдей», «т..пим к…шение», «от…аз …ателя», «резерва нет».

Радио зашипело, сигнал перервался и возобновился через несколько секунд вновь:

– «..вторяю», «п…гите», «SOS».

Сигнал исходил из эпицентра шторма, в обход которого шёл его Иноходец.

Морской кодекс диктует морские правила. Его строки написаны солёной кровью погибших людей. Главный пункт обязывает оказывать помощь другому судну, терпящему бедствие. При одном единственном условии – обеспечение собственной безопасности.

Бушующий шторм, бурое и покрытое паутиной всполохов молний небо в пятнадцати километрах по левому борту ясно давало понять, что безопасно там не будет.

Рискуя своей жизнью, бармен рывком повернул штурвал на восток и дал полный вперёд. Безропотно повинуясь, Иноходец загудел и с ускорением направился в сторону покрытого тёмной пеленой горизонта на поиски сигнала. Незаметно приближалась граница шторма, шквальный ветер отталкивал спасательное судно и давал понять – он не отдаст те жизни, что решил забрать. Волны увеличились в размерах метров до пяти и подкидывали Иноходца вверх, но он бесстрашно взбирался на каждую, с грохотом падая вниз с пенящихся гребней. Одна волна, вторая. Без жалоб он преодолевал их и терпел жестокие удары ради спасения людей.

Не имея продвинутых сонарных систем Иноходец шёл почти вслепую, бурлящее варево волн разбивало слабую эхолокацию несложного оборудования. Сигнал терпящего крушения судна не повторялся более ни разу. Стоя в капитанской рубке, крепко держась за штурвал и силясь рассмотреть хоть что-нибудь во тьме, капитан дублировал полученный сигнал и предполагаемые координаты по широковещательному радио, в надежде, что его услышат другие суда. Если повезёт, одно из них окажется спасательным или будет хотя бы лучше оснащено, чем Иноходец.

Но никто не отвечал, сигнал перебивался магнитным полем молний.

Поставив радио на авто-повторение записанного сигнала, капитан заговорил с кораблём:

– Никто нам не поможет мой Иноходец. Здесь только мы и эти люди. Покрыты сумраком убийцы, они нуждаются в нашей помощи. Так не дадим же буре забрать ни нас, ни их!

Прожекторы были включены на максимум, дизель ревел, сигнал бедствия дублировался в частотах невидимых радиоволн, судно бросало по волнам. В один такой толчок бармен не удержался и сорвался с ног, ударившись головой, превозмогая сотрясение, залитый стекающей на лицо кровью он схватился за штурвал и поднялся вновь. Стирая кровь рубахой, он заметил мелькающий огонёк, светлячка заплывшего в ловушку урагана, он появлялся и исчезал поглощаемый чёрными волнами в километре прямо по курсу. Закрепив штурвал в этом направлении, бармен взял сигнальную ракетницу, открыв дверь мостика и хватаясь одной рукой за корпус Иноходца, накрываемый с головой смертельными волнами, он выбрался на палубу, направив вторую руку в чёрное небо.

Выстрел. Ракета взлетела в пучину мрака, оставив на прощанье яркий алый шлейф сигнального света.

Вспышка. Почти невидимая за грузом туч она полыхнула, ворвавшись в их нутро.

Облитый стекающей на лицо кровью спасатель ожидал ответ. Секунда, две, не менее минуты длилось ожидание.

Закрыв рану на лбу рукавом, капитан боролся с яростью воды и ветра. И вдруг зелёный шлейф, летящей в ответ на красный свет ракеты, наметил цель. Огонь её погас в мгновение, но дал понять – до чьих-то судеб не более полукилометра.

Забравшись на мостик, бармен сбавил ход для улучшения манёвренности, направил штурвал и прожектора на северо-восток, на поглощаемый каплями ливня зелёный свет и направился отбирать у шторма его добычу.

Волны откидывали Иноходца назад, но воля его капитана была непреклонна, штурвал закреплён, а путь, как ни старался шторм – неизменен.

Спустя минуту он подобрался к деревянной двухмачтовой шхуне, размером около пятнадцати метров. Сломленную у основания мачту кидало по всему кораблю, обвитая канатами, как огромный вертел она кружилась и разрушала корпус корабля. Вторая мачта была потеряна.

На палубе виднелись три фигуры.

Деревянный корпус шхуны был раздроблен на две неравные части и до сих пор чудом не разорван. Почти поглощённый морской водой этот тонущий корабль молил о помощи, захлёбываясь в волнах.

Каждая из них грозилась стать последней.

Не имея средств для проведения спасательных операций, капитан был безоружен, и он предпринял рискованный и не описанный ни в одном учебнике шаг.

Перезакрепив штурвал в направлении умирающей шхуны, и привязав трос одним концом к гудку, а другим к своей руке – капитан выбрался на палубу. Овившись вокруг пояса снастями и канатами, он обвязал один конец вокруг себя, а другой – вокруг деталей корпуса корабля. Рыболовную сеть он зацепил карабинами за поручни перил и перекинул через левый борт в воду. Свисая вниз и прилегая к корпусу, она образовала подобие канатной лестницы.

Дизель разрывался воем, удары волн подкидывали Иноходца, вода стекала с его бортов потоками, но он отважно шёл вперёд.

До терпящей крушения шхуны оставалось полкорпуса, надвигалась ещё одна волна.

Капитан понимал, она будет последней и решающей.

Поглотив шхуну, волна скрыла её позади гребня, настал черёд спасателя.

Тяжёлый, металлический корпус Иноходца был схвачен силой волны и подкинут на вершину гребня. Время замедлилось, капли тысяч брызг застыли в мёртвом ожидании конца. Капитан дёрнул канат, идущий в рубку к гудку. Иноходец завопил, издавая свой громкий голос. Он кричал шторму вопреки – ему не победить сегодня. Внизу уходящего гребня барахталась раскалывающаяся на две части шхуна, с верхушки гигантской волны на неё летел Иноходец. Время ускорялось, возвращая свой полный ход. Нос Иноходца, словно наконечник скимитара, слетая с гребня вниз, разрубал напополам то судно, что шёл спасти.

Смертельный удар двух кораблей был страшен, щепки шхуны разлетелись в стороны. Одна из фигур сорвалась и упала в воду. Размахнувшись, мачта врезалась в нос Иноходца, оставляя рваную рану на его корпусе, отскочив и рухнув на поверхность воды. Обвивавшие её канаты растеклись. Уплывая прочь, она выглядела, как мёртвый морской монстр с тысячей щупалец. Предсмертный удар монстра разорвал корпус Иноходца, в трюм пошла вода. Заливая отсеки, она пробралась до двигателя, умертвив его в одно мгновение. Иноходец, издав прощальное рычание – заглох, его сердце остановилось. Проводку закоротило, искры летели во все стороны, прожекторы мерцали, нещадно уничтожая лампы и, в конце концов, потухли. Иноходец ослеп. В трюме и машинном отсеке назревал пожар.

Ослепший, без сил к движению, Иноходец захлёбывался от заливающей его внутренности воды.

Отвязав себя от страховочных канатов, капитан забежал на мостик и ударом кулака разбил стекло аварийной кнопки, с усилием нажав её. Включилась аварийная система, радио начало передавать на всех частотах сигнал SOS и текущие координаты, два плунжерных насоса с потугами завелись, получая питание от старых, но ещё живых аккумуляторов. Топящая Иноходца вода, пробивая сухие трубы, начала откачиваться из трюма, выплёскиваясь порциями с обоих бортов.

Затопление замедлилось.

Три фигуры, замеченные капитаном издалека, оказались семейной парой с дочерью. Но только две стояли на краю борта, который теперь был упёрт в корпус Иноходца. Две женщины были на расстоянии вытянутой руки от свисавшей с борта спасительной рыболовной сети. Следующая волна разорвёт эту связь двух кораблей, времени не оставалось. Капитан подбежал к борту и, схватившись одной рукой за сброшенные им ранее спасательные снасти, другой он тянулся вниз – к двум измученным штормом душам.

Пытаясь перебороть вой и грохот волн, он кричал, надрывая голос:

– Прыгайте! Прыгайте на снасти!

Вариантов не оставалось и жертвы урагана, оттолкнувшись от поручней умирающего корабля, запрыгнули на сеть.

Шхуна со скрежетом развалилась и начала тонуть. Две женщины карабкались вверх. Мужчины видно не было. Его затянуло в пучину, ураган издал грохот грома и засверкал молниями. Забрав одну душу, он радовался победе. Схватив и вытащив двух женщин, капитан скинул с себя страховочные снасти и без сомнений прыгнул в воду.

Адреналин и холод побороли боль кровоточащей раны, соль жгла открытые под водой глаза, и во тьме ревущей пучины он увидел силуэт мужчины. Потеряв сознание, он опускался на дно. Сражаясь с подводными потоками капитан, теряя воздух от их ударов, едва добрался и схватил утопающего. Из последних сил он выбрался на поверхность. Первая же волна накрыла их, стараясь утопить. Капитан хлебнул воды, мерзкая горечь оплела нутро. Сделав толчок ногами, он подтянулся и схватил правой рукой сеть, левая держала тело.

В такой шторм и с таким грузом по скользкой леске сети подняться было невозможно, она впивалась в кожу, рассекая руку до кости. И капитан закричал вверх, не зная, слышит ли его кто-нибудь оттуда:

– Багор! Багор вниз!

Обезумев от потери добычи, шторм заревел и послал своих бурлящих убийц на возврат украденного, силы спасателя были на исходе. Ещё немного и путешествию придёт конец. Понимая близость смерти, капитан предпринял последнюю попытку спастись. Вложив все силы в последний рывок ногами, он вытолкнул себя и мужчину вверх из воды, вытянув израненную сетью правую руку вверх.

Вода забрала зрение не только у Иноходца, от её брызг и соли ослеп и капитан, не имея возможности рассмотреть, опущен ли багор, он тянул руку наудачу.

Жесточайшая боль пронзила его ладонь, пройдясь по всем мышцам и костям, она вернула капитану ушедшие силы и, подняв голову над водой, он рассмотрел двух женщин держащих всеми силами рукоять багра, его острый конец торчал из сжатой в кулак ладони капитана, кость хрустела, кровь не успевала стекать смываемая налетающими волнами.

Пересиливая боль и выплёвывая воду, он закричал:

– Тяните! Тяните вверх!

Две ослабевшие женщины, побитые ударами шторма, потянули багор и вместе с ним двух тяжёлых мужчин на борт. Сил на это не хватило бы и у пятерых и женщины смогли подтянуть капитана лишь едва чуть выше, чем по пояс из воды.

Но этого было достаточно. Капитан зацепился ногой за край опущенной снасти и вытолкнул себя и спасаемого из воды. Снять пробитую руку с острого конца багра было невозможно, освободить вторую – значит бросить человека вниз.

Оставалось лишь одно. И капитан не жалея зубы вцепился ими в сеть.

Поднять голову, чтобы подать сигнал наверх, он теперь не мог. Перед лицом была холодная сталь корпуса Иноходца. Закричать – значит отпустить схваченную зубами снасть. Правая рука онемела от холода и потери крови. Думать про левую руку – капитан себе запретил. Свободной была только одна нога, вторая запуталась в сети. До края борта оставалось ещё половина высоты багра.

Понимая, что ещё немного и в таком положении держаться будет невозможно, капитан согнул оставшуюся свободную ногу как можно выше в колене и, поймав упор об сеть, оттолкнулся вверх.

Почувствовав ослабевающую тяжесть веса, женщины приложили все свои усилия и потянули вновь. Спустя бесконечное мгновение боли, капитан концом израненной руки ощутил край борта, потеряв последние капли сил, женщины обронили выскользнувший из их рук багор. Падая, он разорвал капитану руку от центра ладони до середины между средним и безымянным пальцами. Вывалившись с грохотом на палубу багор забрал с собой кусок мяса и кости. Теперь правая рука была свободна. Поняв всё это за мгновение до падения вниз – капитан зацепился.

Схватив за одежду, две женщины затащили двух промокших мужчин на борт. Один изранен, но жив. Второй – не дышал.

Откашлявшись от проглоченной воды, капитан перевернул утонувшего на спину и принялся делать ему искусственное дыхание. Выдох, пятнадцать нажатий, мужчина не приходил в себя, женщины ревели. Ещё выдох, ещё пятнадцать. Не помогало.

После шестой попытки капитан вспомнил учение отца – если ничего не помогает, сделай самый глубокий вдох и вдуй воздух утонувшему, как можно быстрее переверни его на бок, а сам ложись со спины, обними его чуть ниже пупка и сожми руки, со всей силы дёрни свои руки вверх к его голове. Надутый воздухом желудок толчком подожмёт лёгкие и силой вытолкнет из них немного воды. Этого будет достаточно, чтобы попытаться сделать искусственное дыхание ещё раз. Это крайняя мера, если она не поможет – человека уже не спасти.