Песнь кобальта бесплатное чтение

Глава 1

– Дэни, смотри, как красиво, – выдохнула сестра, чуть пошевелив изящными пальцами, и темно-синие искорки, устилавшие землю, затрепетали в такт ее движениям.

Девочка смотрела как зачарованная, затаив дыхание и не скрывая своего восхищения. Этот фокус, что показывала старшая сестра, всегда отзывался сладким волнением в груди.

Тамилла соединила пальцы, будто ухватилась за невидимую ниточку и потянула ее кверху.

Искорки задрожали, оторвались от земли и поплыли густыми темно-синими переливающимися каплями по воздуху, дрожа, вытягиваясь, принимая причудливые формы. С каждым разом сила все покорнее склонялась перед Тами, стелилась за ней, готовая выполнить любые прихоти, становилась ручной.

– Это так красиво, – прошептала Дэниэль, и в ее светлых, как чистое небо глазах, отразился восторг, – ты волшебница!

– Нет, – засмеялась сестра, – это всего лишь моя Песнь Земли.

– Я никогда не видела такой…красивой. Никогда. Золотые, серебряные, изумрудные. Но вот таких больше нет ни у кого, – в голосе смешалась гордость за сестрицу и легкая обида оттого, что ей самой синее волшебство неподвластно.

– Это Кобальт, Дэни, – прошептала Тамилла, – он редкий, не то что золото или серебро. Его почти не осталось. Он пробивается раз в сотню лет. Один на миллион.

– Откуда же он у тебя?– девочка тоже перешла на шепот.

– Это дар.

– Дар?

– Да. Самый лучший на свете.

– Почему именно у тебя?

– Не знаю, судьба так распорядилась, – сделала круговое движение рукой и синие капли послушным хороводом закружились в воздухе, – но ничего прекраснее в своей жизни я не видела. И каждый раз прикасаясь к нему, чувствую как душа петь начинает.

– Я тоже, – протянув пальчик, попробовала коснуться ближайшей пульсирующей капельки. Та отпрянула в сторону, словно живая. Замерла на долю мгновения, а потом, раскрывшись воронкой, ринулась обратно. Дэниэль испуганно отдернула руку в сторону.

– Ее не надо бояться! Она не сделает ничего плохого, – смех сестры хрустальным колокольчиком пронесся над маленькой поляной, которую так любили сестры. Приходили сюда, в это уединенное место, и Тамилла показывала синие искорки, – Надо принять и отпустить, и тогда она сама пойдет за тобой.

– И за мной пойдет? – в голосе девочки звенела отчаянная надежда.

– И за тобой, – старшая сестра кивнула, погладив ее по русой макушке, – я почувствовала его, когда мне исполнилось тринадцать.

– Тринадцать, – лицо малышки расстроено вытянулось, – так долго. Мне только девять!

– Не торопи время, Дэни, не торопи. Все должно идти своим чередом.

– У меня тоже будет кобальт?

– Я не знаю, Солнышко, – честно ответила Тамилла, – может серебро, может золото, а может и кобальт. Это не зависит от нас. Высшие силы сами выбирают того, кто услышит Песнь Земли, и какой она будет – тоже решают только они. Я могу сказать только одно: в тебе она есть эта Песнь, пока еще спит, но я чувствую ее. Надо подождать. Ты и не заметишь, как пролетит время. Когда придет первая кровь, ты услышишь ее. Примешь, почувствуешь, впустишь в свое сердце, будешь беречь, как величайшую драгоценность. И если сможешь удержать, приручить, то она останется с тобой, если захочет. До дня Больших Смотрин, и там уже покажешь ее остальным. И поверь мне, совершенно не важно какая она будет: золотая или рубиновая. Главное, что она есть.

Девочка насупилась. Она не хотела золота и серебра. Оно не манило ее, не будоражило кровь. Ее тянуло к синему мерцающему чуду. К кобальту.

– Как это было? – спросила она, хотя слыхала эту историю уже сотню раз, и снова, как впервые, слушала нежный голос сестры, с мягкой улыбкой принявшейся за повествование:

– Я почувствовала, как меня тянет в лес. В ту часть, где тропы нехоженые, да болота раскинулись между зелеными рощами. Тянуло так, будто свет не мил, будто сердце мое там. И я пошла. Сбежала ночью из дома, в чем была. Длинной ночной рубашке, босая, с распущенными косами. Бежала сквозь чащи непроходимые, по лугам заливным да по просекам. Ноги сбивала в кровь, но боли не чувствовала, потому что сердце вперед рвалось птицей раненой. Три дня блуждала по лесам, ела ягоды дикие: малину лесную мелкую, морошку кислую, да воду из студеных ручьев пила. А на четвертый день, еле держась на ногах, вышла к Отрогу Белокаменному, тому, что отгораживает нашу долину от Древнего Погоста. Пробралась между истертых временем камней и очутилась на плато из белого камня, перед огромными вратами, ведущими внутрь горы.

– Ты зашла туда? – благоговейный страх овладел девочкой.

– Нет, глупышка. Туда нельзя заходить. Белые чертоги – проклятое место, на краю Погоста. Никто туда по своей воле зайти не может, а выйти оттуда и подавно. По преданиям древним белый камень Чий-Маан, что стоит перед ними, так кровью напоен, что плачет кровавыми слезами когда кто-то проникает внутрь. И тут же демоны древние просыпаются, чтобы душу нарушителя спокойствия в царство теней Хайсаш увести. Я остановилась перед теми исполинскими воротами из резного светлого камня, чувствуя, что и шага больше ступить не могу, будто немощь внезапная одолела. На плечи тяжесть неподъемная легла, так что не разогнуться, не вздохнуть. Сама не знаю, почему опустилась на колени, изрезанными ладонями уперлась в камень и голову к нему склонила в почтительном поклоне. Будто кто подсказывал, как надо, нашептывал да науськивал. Стояла так всю ночь, спины не чувствуя, не замечая, как время бежит. Очнулась только к полудню следующего дня, когда солнце лучами прямыми обжигать начало. Стала подниматься, и тут случилось оно, чудо невероятное. От Тай-бола за пальцами моими нити темно-синие тянулись. Тугие, блестящие, цеплялись за мои руки, будто впитываясь в них. Тогда я еще не знала, что это кобальт.

– Как чудесно!

– Чудесно? – Тамилла усмехнулась,– мне было страшно. Дурман, что привел меня к Белым Чертогам, развеялся, и я испугалась. Одна, далеко от дома родимого, в проклятом богами месте.

– И что ты сделала? – в который раз перехватило дух от этого рассказа.

– Убежала. Скинула с себя нити синие, которые тут же втянулись в трещины между камнями, будто и не было их. И со всех ног бросилась бежать. Дорога домой была долгой. Голос, что гнал меня до этого вперед, теперь молчал. Кое-как, наплутавшись среди темных топей, вышла к дому лесника, приютившемуся на опушке у подножья. Он меня, девчонку босоногую, пожалел и домой отвез. Три дня в пути были. Он только диву давался, как я могла сама забраться столь далеко, и не сгинула в болотах или лапах звериных. Про Погост и Врата Белые ничего не сказала ему, утаила, спрятала истину. И про кобальт не сказала. Боялась я сначала дара своего, отталкивала, забыть пыталась, отказаться. Но постепенно привыкла, полюбила его, приняла. Училась обращаться с ним, приручала. Ни единой живой душе о нем не говорила, ни матери родной, ни батеньке. Только ты знаешь мою тайну, Дэни.

Девочка гордо улыбнулась. Такой тайны не было ни у кого. Ни у хвастливой Лауссы, ни у драчливого Мигу, ни у вечной задаваки Раяты. Только у нее. Осознание этого наполняло душу детскую истинным ликованием.

– Ты, помнишь, Дэниэль, что мне обещала? Никому, никогда не рассказывай про мой секрет! Помнишь?

– Помню, – она важно, не по-детски серьезно кивнула, – никому не скажу! До самой смерти!

– Нет, малышка, до самой смерти не надо, – опять рассмеялась сестра, – сама я тайну раскрою перед всеми. Когда на срединный день лета начнутся Большие Смотрины. Время мое пришло, весной девятнадцать исполнилось, а значит буду участвовать. Пожалуют в нашы Золотые Пески тьерды из Тродоса, вот тогда и покажу кобальт всей деревне. Пусть видят, что есть он еще, не сгинул в пучине времени.

– Тебя заберут в большой город? – встревожено спросила младшая сестра.

– Не знаю. Может быть. Всех, кто слышит Песнь Земли, забирают в Драконью столицу. И золотых, и серебряных, и изумрудных. Всех. Я думаю, кобальт им нужен. Он как драгоценность, которую нельзя упустить.

– Ты уедешь, и мы больше не увидимся? – девочка почувствовала, как слезы скапливаются в уголках глаз.

– Нет! Что ты! Дэни, ни в коем случае! Я обустроюсь в городе и заберу вас к себе. Маму, отца, тебя.

– Безумную тетю Бренну? Я ее боюсь! И не хочу с ней жить!

– Нет, – рассмеялась Тамилла, – тетю Бренну я с нами не возьму. Она живет в другом Уделе. Пусть там и остается, – склонившись к сестренке, заговорщицким тоном произнесла, – к тому же, я ее тоже боюсь.

И сестры задорно  рассмеялись.

Тетя Бренна, старшая сестра отца, так и не вышла замуж, оставшись в старых девах. Может, дело было в том, что природа не наградила ее красотой девичьей, словно в насмешку поставив в поллица печать темную – пятно родимое, а может в том, что с детства раннего была не в себе Бренна. Все бормотала, да наговаривала, вопросы теням задавала, да смотрела на огонь часами, как завороженная. Потом пропала из деревни, скиталась по миру, пытаясь найти свой уголок, да видать не получилось, потому что спустя много лет, вернулась на родину. И состарилась она раньше времени, в свои пятьдесят выглядела, как старуха древняя. Ходила по деревне, детей пугала видом своим безумным. Так что даже присказка появилась для отпрысков непослушных: "не ляжешь спать, Бренну окаянную позову, с собой тебя заберет". И боялись детки, обходили тропами, да улицами соседними, лишний раз опасаясь на глаза ей показаться. Жила она в домике маленьком с крышей покосившейся да крыльцом скособоченным, скрипевшим на все лады. На отшибе от остальных домов, почти под сенью Беличьего леса. Хотел как-то отец девочек забрать непутевую сестру к себе, чтобы век свой доживала, но отказалась она. Захлопнув дверь перед его носом, разразилась угрозами да проклятиями, так и не пустив за порог.

Осерчал отец и с тех пор больше не общались они. Он говорил всем, что нет у него более сестры, умерла она.  Года три уж минуло с тех пор, как виделись последний раз, и никто не грустил о ней, вспоминая лишь изредка, когда к слову приходилось.

– Я приду смотреть на тебя! – воодушевленно воскликнула Дэниэль.

– Конечно! Я помашу тебе, когда меня вызовут к Чий-Маану.

– Не забудешь? – подозрительно спросила девочка.

– Не забуду.

– Обещаешь?

– Обешаю, – едва скрывая улыбку, ответила Тамилла, – а сейчас пойдем домой, вечереет уже. Родители искать будут.

Взмахнула рукой, и кобальтовые капли устремились к земле, упали на нее яркой россыпью и впитались, не оставив за собой и следа, словно и не было их.

Сестры поднялись с земли, отряхнули длинные подолы от соринок да пыли летней и, взявшись за руки, направились в сторону дома.

***

На смотрины Дэниэль попасть не смогла.

За день до этого, изнемогая от жары, убежала с мальчишками на речку, оставив без присмотра цыплят, за которыми мама строго настрого приказала смотреть. Забегалась, заигралась и опомнилась спустя несколько часов. Со всех ног припустила домой, да опоздала. Половину цыплят коты придушили и растащили по углам.

Мать, узнав об этом, долго гоняла по огороду, сломав хворостину об ее спину. Гоняла, да приговаривала:

– Я тебе покажу, как от дел отлынивать, да с мальчишками по лягушатникам барахтаться, мерзавка мелкая!

Потом изловчилась, поймала девчонку верткую за шкирку, домой притащила, и на неделю запретила на улицу выходить.

Сколько Дэни ни плакала, ни просила отпустить на смотрины с сестрой – все без толку. Мать была непреклонна, да и отец еще добавил, когда узнал о происшествии.

В то утро Тамилла была особенно прекрасна. Украсила волосы синими лентами, платье лучшее надела – голубое с цветочками маленькими. В темных, влажных, как у лани, глазах предвкушение светилось.

А Дэни сидела в углу у задней распахнутой двери и чинила одежду старую: где прореху заштопать надо было, где подол подвернуть, где рукав прихватить. Из открытой двери поддувало свежим воздухом, да гомон птичий доносился. И от этого еще острее чувствовалась горечь заточения. Эх, и далась ей эта речка! Зачем убежала с мальчишками! Сейчас бы могла с сестрой собираться, чудо смотреть.

Тамилла попрощалась с матерью, обняв нежно да ласково, подошла к Дэниэль, потрепала по макушке растрепанной, в щеку поцеловала:

– Не грусти, малышка! Будет и на твоей улице праздник, – а потом выпорхнула из дома пичугой звонкой, подбежала к телеге, в которую мерин их чубарый запряжен был, проворно забралась на нее и села рядом с отцом.

Медленно, словно нехотя, старый мерин с места тронулся, похрустывая суставами рабочими.

Тами обернулась и помахала рукой родительнице и сестре, стоящим в дверях. Девочка еле сдерживала слезы, порывисто вытирая глаза рукой и шмыгая носом, а матушка смотрела, прижав руки в груди, и нарадоваться на старшую дочь не могла.

Когда повозка скрылась за поворотом, строго произнесла, обращаясь к младшей дочери:

– Иди, шей!

Дэни, низко опустив голову, побрела обратно в дом. Села на лавку возле стены, притянула к себе ближе ворох старой одежды и за иголку взялась. Пальцы колола да ойкала, потому что от обиды слезы в глазах стояли, собирались тяжелыми каплями, текли по щекам и, срываясь, на руки капали. От обиды горькой и негодования. До последнего ведь надеялась, что отпустит матушка с сестрой на деревенскую площадь. Но родительница была неумолима. Суровым взглядом косила в сторону дочери, горестно склонившейся над шитьем, но молчала, размеренно замешивая серый хлеб.

Когда время достигло полудня, сердце защемило от тоски. Большие Смотрины начались!

Сейчас одна за другой все девушки, достигшие девятнадцати лет, будут подходить к деревянному настилу, специально выстроенному на площади. Поднимутся по грубо сколоченным ступеням и приложат обе ладони к ритуальному Чий-маану – большому, идеально круглому камню, обретающему сакральную силу раз в год, в день середины лета. И если в крови девушки звучит Песнь Земли, то явитсяхх она восторженной толпе во всей красе: золотыми искрами, серебряными молниями, или темно-синими, переливающимися на солнце каплями, как у Тамиллы.

Вся деревня увидит кобальт! Все, кроме нее! И Лаусса, и Мигу, и Раята и все остальные! И будут рассказывать ей об этом снисходительно, поглядывая свысока. Потому что они увидят чудо прилюдно, а она нет. И то, что это была их тайна с Тами на протяжении последних нескольких лет, никого не будет интересовать.

Еще ниже склонилась над грубой тканью отцовских брюк, зашмыгала носом еще отчаяннее, изо всех сил пытаясь справиться с подступавшими слезами.

Все из-за проклятых цыплят!

Вдалеке послышался шум. Нарастающий гомон человеческих голосов, тревожных криков да брани.

Испуганно прислушавшись, девочка замерла, с поднятой вверх иголкой. Неужели драка опять? Хулиганы деревенские разошлись, разухабились?

Матушка недовольно покачала головой, вытерла холщевым полотенцем красные натруженные руки и пошла к дверям – узнавать, что случилось.

– Поди опять демоны окаянные силой меряются! – в сердцах проворчала она, имея в виду местную  молодежь.

Дэни со своего места наблюдала за тем, как мать спустилась по ступенькам, прошла по двору, распугав кур да серобоких гусей, и приложив руку к бровям, пыталась супротив солнца рассмотреть, что происходит.

Девочка прислушалась еще сильнее. Отдельных слов разобрать не получалось, но крики раздавались все явственней. И в них не было тревоги, как показалось изначально. В них была … боль. И страх.

Откинув в сторону недоделанную работу, подхватилась с лавки к порогу и замерла, не в силах переступить через него.

Чуть поодаль, там где плотно стояли центральные дома деревни, взмыли к небу черные столбы дыма. Воздух принес страшный запах пожара. Швырнул его в лицо, защипав глаза, смешав дыхание.

Деревня горела! Ни один дом, ни два! Вся деревня!

– Уходи! Дэни, ради всего святого, уходи! – раздался еле уловимый сквозь нарастающий гул крик матери.

Дородная Марена, развернувшись, со всех ног бежала к двери, некрасиво подобрав длинный подол, оголяя босые чумазые ноги.

Дэни, не шелохнувшись, стояла на пороге, испуганно глядя на черные клубы дыма, расползавшиеся во все стороны.

– Беги! – снова кричала мать, и на ее белом перекошенном лице ни осталось и кровинки.

Девочка, будто в оцепенении перевела взгляд на раскатанную широкую дорогу, ведущую к их дому. Там были солдаты. Много солдат, человек десять. В темных одеждах, длинных подбитых золотом плащах, с легкими шлемами на головах, наполовину скрывающих лица.

Они нападали на деревенских жителей, разили мечами, не жалея никого: ни стариков, ни женщин, ни детей.

Деревенские мужчины пытались защитить свои семьи, да только куда им против тренированных тьердов? Кровь хлынула рекой, затопив Золотые Пески болью, огнем и ужасом.

– Дэни, беги, спасайся! – кричала мать, пытаясь достучаться до оцепеневшей, испуганной дочери, – беги!

Трех шагов не хватило ей, чтобы добраться до дома, когда прозвенела тетива, и стрела с темным оперением пробила грудь женщины, выйдя острием с другой стороны. Дени, не дыша смотрела, как на груди матери расплывается пятно темное, окрашивая белую домашнюю рубаху в багряный цвет.

– Беги, умоляю! – прохрипела Марена, тяжело опускаясь на колени, а потом медленно заваливаясь на бок, в дворовую пыль. И в угасающих глазах, светилась мольба.

***

Девочка, трясясь от ужаса, вскрикнула, зажимая рот рукой, и бросилась к женщине, некрасиво осевшей на землю. На верхней ступени крыльца остановилась, замерла, почувствовав на себе тяжелый взгляд.

Посмотрев вперед, увидела лучника, закладывающего новую стрелу, и гладящего на нее без эмоций, сомнений, сожалений.

Опешив, отступила на шаг, не понимая, в чем провинились она, мама, и все эти люди, павшие от рук тъердов.

Тетива медленно натянулась, и лучник, примерившись к цели, выпустил стрелу. Прямо в нее.

Ветер летний пощадил, пришел на помощь. Бросился наперерез, подхватил стрелу звенящую и отвернул ее в сторону.

В сантиметре прошло острие от испуганной девчонки, прозвенев над ухом безжалостной осой.

Дэни попятилась к двери, бросила горестный взгляд на мать, лежащую на земле. Сердце кровью захлебывалось, но, увидев, как стрелок снова стрелу достает, громко всхлипнула и побежала в дом. Захлопнула за собой тяжелую дубовую дверь, засов массивный опустила и бросилась к черному выходу, ведущему в огород.

Скатилась с крыльца, оступившись на последней ступени. Упала коленями на сухую утоптанную тропинку так, что от боли и страха слезы из глаз хлынули. Но крики, доносившиеся с другой стороны дома, гнали вперед.

Поднялась на ноги и кинулась испуганным мышонком к высоким кустам смородины, растущим в два ряда. Побежала вперед что есть силы, жалея о том, что туфельки свои легенькие не успела надеть – больно по лесу бежать будет. А у тьердов сапоги кожаные, с прядками звенящими – где хочешь, пройдут и не заметят.

Из смородины нырнула в поле кукурузное. Не набрала еще кукуруза полный рост, плохо скрывала от взгляда вражеского, приходилось пригибаться, чтоб макушка растрепанная над метелками не маячила.

На последних метрах остановилась, с трудом переводя дыхание. Конец возделанной земли. Дальше поле открытое, до самой кромки Беличьего Леса. Мужики траву скосили давеча, солнце тычки скошенные подсушило, заострило. Больно ступать, да выхода нет. Позади смерть неминуемая.

По такой траве медленно ходить надо, ведя ногой вперед, приминая колючки окаянные. Вот только времени вышагивать нет. Подхватила подол повыше, закусила губу до крови, и побежала что есть силы, несмотря на уколы болезненные, да царапины.

Уже почти достигла спасительной тени старых кленов, как сзади клич раздался зычный:

– Девчонка сбежала!

– Догнать! – ревом разнеслось ответ, – стрелы в ход пускайте. Никого живым не отпускать!

Первая стрела просвистела у щеки, опалив кожу нестерпимым жаром. Дэни ойкнула, и припустила еще быстрее.

Вторая стрела в землю вонзилась, рядом с маленькой, исцарапанной до крови ногой ребенка. Отпрыгнула в сторону от нее, будто от змеи ядовитой.

А третья цель свою настигла, полоснула по руке у самого плеча, окатив ужасной болью. Девочка вскрикнула, запищала словно раненый зверек, и метнулась между стволов темных, испещренных временем.

Бежала, не разбирая дороги, зажимая рану рукой, чувствуя, как по пальцам сочилась горячая кровь.

Страшно было, одиноко так, что сердце в груди заходилось.

В лесу укрыться от тьердов – дело последнее. Каждый из них следопыт такой, что и бабочку в темной чаще найдет. Поэтому бежала к реке Быстринке. Там в одном месте спуск пологий был, и лодочка маленькая привязана.

Если на ней перебраться на другой берег, то укрыться можно в Сумрачном Лесу. Там света мало, дерево к дереву жмется и нор укромных полно.

Только в реке Гарош серый обитал. Плавал, подстерегая добычу от устья до самого истока. Надежда только на то, что сейчас уплыл от деревни к лугам северным, где скот пасся, да к водице речной неосмотрительно подходил.

Страшно было. Но страх перед тъердами сильнее во сто крат.

Где-то позади крики раздавались, лязг оружия, да брань преследователей. Мужчины взрослые быстро нагоняли раненую девочку, уверенно идя по свежему следу.

Выскочив между ив, свесивших ветви до земли, побежала к реке, сверкающей на полуденном солнце, оставляя за собой неровную цепочку следов. По кромке воды добралась до лодчонки утлой и попыталась отвязать дрожащим пальчикам. Силы не хватало, да проворства, а голоса раздавались все ближе, заставляя еще больше нервничать.

Рванула в сердцах привязь ветхую, дернула, и расплелся узел заковыристый. Толкнула лодочку с мели, попыталась заскочить на нее, да не смогла. Не удержалась дрожащими руками за обшарпанный борт, поскользнулась и ушла с головой под воду. А когда вынырнула, лодка уже отплыла на десяток метров, попала в быстрое течение и понеслась прочь, задорно подпрыгивая на волнах. Не зря это место Быстринкой называли – вода тут студеная, живая, стремительная.

Дэни чуть не закричала от досады, обреченно протягивая руки за уплывающим суденышком.

Совсем близко ветка треснула, да сапоги тяжелой пряжкой звякнули. Вот-вот преследователи выскочат на берег и увидят ее.

Осмотрелась по сторонам и из последних сил бросилась к иве, стоящей у самой воды, упала на колени и полезла под старые вздыбленные корни. Забилась вглубь ямы, путаясь в водорослях, погружаясь в ил склизкий, и замерла, еле сдерживая рыдания. Над водой  только нос с глазами остались, из темного укрытия наблюдая за рекой.

Тут раздался всплеск сильный, уверенный, и к лодчонке, уже кружащейся на середине реки, устремилась большая бурая тень. Здесь Гарош окаянный! Не уплыл к излучине.

Поднырнул под лодку, да ударил головой своей плоской по днищу, подбрасывая утлое суденышко в воздух, тут же оплел его толстыми, лоснящимися щупальцами, покрытыми бородавками и наростами илистыми и потащил вглубь реки, сдавливая до треска жалобного.

На берег выскочили тьерды.  Трое рослых мужчин, с ножнами, притороченными к поясу, кинжалами, креплеными к голенищу сапог, а у одного лук с колчаном за спиной болтался.

Увидев буйство Гароша на реке, выхватил лук и стал одну за другой стрелы в него пускать. Некоторые падали в воду, так и не долетев до чудища, другие попадали в щупальца и отлетали в сторону. Шкуру Гароша простыми стрелами не пробить – тут гарпун тяжелый нужен.

– Что ты делаешь? Остановись! – прорычал грубый голос, – он работу нашу делает! Девчонку утопил, сожрал, а теперь лодку доламывает. Не мешай ему.

Стрельба прекратилась. Все трое стояли на берегу, наблюдая за тем, как трещат и складываются борта лодки, отлетают в стороны покореженные доски. Смотрели, уверенные в том, что Дэни пошла на корм речному чудовищу, и не догадывались, что она сидит в нескольких метрах от них, притаившись под корнями ивы, перемазавшись в тине вонючей, и пытается сдержать крики, разрывающие грудь.

– М-да,  – протянул один из них, спустя некоторое время, – из-за одной девки всю деревню вырезали. Не думал, что когда-нибудь пройду через это.

– Кто ж знал, что этот проклятый кобальт снова пробьется, – ответил второй, смачно сплюнув на землю.

– Не думал, что на моем веку случится такое. Когда последний раз Песня Кобальта звучала? Пятьдесят лет назад? Сто? И как назло именно сегодня, в мою последнюю смену проявилась. Теперь со службы уходить с окровавленными по локоть руками.

– Что развылись, как бабы сельские? – вмешался третий, тот самый, что запретил в Гароша стрелять, – приказ Верховного вы знаете. Кобальт вне закона. И если мы его находим, то должны уничтожить. И носительницу, и всю деревню, чтобы не было повторения. Это наша работа.

– Да знаю я. Просто на душе плохо. Там безоружные все на праздник пришли. И женщины, и дети… Никого не осталось. Даже всех, кто услыхал Песню Земли порешили. И золотых, и серебряных.

– Закон есть закон. Лучше пожертвовать тысячей золотых, чем дать хотя бы одной капле кобальта просочиться в наш мир. Лучше вырезать деревню подчистую, чем допустить такую войну, как в древности. Когда драконы проклятой Вар'шааны в одночасье сжигали целые города, а люди гибли тысячами.

– Так-то да, – с вздохом ответил вояка в возрасте, – но жить с этой кровью на руках нам, а не Императору.

– Ничего. Справишься, – хмыкнул воин, убежденный в своей правоте, – пора в деревню возвращаться, проверить, всех ли жителей добили. Дома сжечь дотла и поля тоже, чтобы ничего не осталось, и люди сюда больше не возвращались.

Развернувшись, пошли обратно в сторону Беличьего Леса, позвякивая оружием да тихо переговариваясь о том, что за такую службу жалование выше должно быть.

Глава 2

Долго просидела Дэни под бурыми, покрытыми склизкой тиной, корнями старой ивы, дрожа и беззвучно всхлипывая, еще не до конца веря, что осталась одна. Только окончательно замерзнув, решилась выбраться на берег, да и рябь, то и дело пробегающая по водной глади, пугала до дрожи. Гарош к берегу не сунется – слишком грузен да толстобок – сядет на мель и уже сам на глубокую воду вернуться не сможет. Но чуял, демон глубины, жертву беззащитную. Кружился, тянул к ней бурые щупальца, но приближаться не решался.

Тихонько, стараясь лишний раз не тревожить темную воду, вышла она на берег и тяжело опустилась на теплый песок, прикрыла лицо чумазыми руками и горько разрыдалась.

Погода словно в насмешку стояла солнечная, ласковая. Кружевные облака скользили по небосводу, отбрасывая светлые тени на простирающуюся под ними землю. На легком ветру шелестели сочные зеленые листья, в зарослях у воды трещали камышевки, а из леса, подступающего к реке, доносился разноголосый перепев голубогрудых варакушек. Над девочкой стремительно пронеслась пара беззаботных золотистых стрекоз, а она продолжала плакать, размазывая по лицу соленые слезы.

Осторожность нашептывала спрятаться, скрыться в лестной чаще, бежать отсюда как можно дальше, но детское сердце было искренне привязано к отчему дому, болело, разрываясь от горя, отказываясь принимать страшную правду.

Стянув с плеча платье, посмотрела на припухшую рану. Отвел опасность ветер защитник – стрела лишь задела, скользнув по коже.

Дэни осторожно прикоснулась к ране: припухла, забилась песком и тиной речной. Надо промыть. Она помнила, как однажды в деревню пришел старый охотник, мотаясь из стороны в сторону, горя страшным жаром. Местные отвели в избушку ведуньи, но та помочь ему не смогла. Только рассказывала потом, что рана у него была неглубокая, сама по себе не опасная, да не промыл он ее, не обработал. Вот и загноилась, испортив кровь.

На дрожащих ножках подошла к кромке, и осторожно, набирая в ладошку воду, начала промывать, зажмурившись и стиснув зубы. Больно!

Не обращая внимания на сырую одежду, неприятно сковывающую движения, побежала в лес. Искать баюн-траву, ту самую, что с ребятами рвали, да к сбитым коленкам  и синякам прикладывали.

Снова всхлипнула. Нет больше ребят. Никого больше нет! И все из-за него! Из-за кобальта проклятого!

Заприметив стройную березу, припустила к ней со всех ног. Любит целебная трава в корнях белоствольных красавиц расти, нравится ей там – светло, спокойно. Искать долго не пришлось – маленькие круглые листочки ровным ковром стелились от ствола в южную сторону.

Опустившись на колени, срывала листья, да в рот засовывала, морщась от горьковатого вкуса. Пережевала до кашицы, а потом покрыла ей рану, и, с трудом оторвав полосу ткани от подола, перевязала сверху.

Не зная, что делать дальше, Дэниэль так и сидела под березой, прислонившись спиной в шершавому стволу, обхватив трясущимися руками острые девчачьи коленки. Щипала себя за руку, мечтая проснуться. Дома, в мягкой постели. Наяву грезила, будто с кухни доносился аромат свежеиспеченных пирогов. И тихие голоса матери и Тамиллы.

Безжалостный порыв ветра принес с собой запах гари – горький, удушающий, отчаянно безысходный, разрушающий желанный дурман иллюзий. Казалось, что слышала чужие крики, наполненные болью и мольбой о пощаде. Слышала затихающий шепот матери: «Беги, Дэни, спасайся».

Снова заплакала. В этот раз тихо, жалобно, вспоминая темное пятно, расползающееся на груди у матери.

Спустя минуту Дэни встрепенулась. Прострелило надеждой, измученной, острой, как лезвие ножа. Полоснуло по груди. Что, если кроме нее кто-то выжил? Кто-то успел убежать? Спрятаться в лесу так же, как она?

Вскочила и побежала к деревне, но через десяток шагов остановилась, да так резко, что споткнулась за спрятавшийся в траве корень и еле удержалась на ногах.

В деревню нельзя идти. Тъерды еще там – жгли, ломали, уничтожали все, что было дорого. Растерянно осмотрелась по сторонам, не понимая, как быть дальше. Она же маленькая! Такая маленькая! В сложных ситуациях ее всегда направляла мама, или суровый отец, или старшая сестра. Как быть сейчас, она просто не знала.

Может, лучше убежать, куда глаза глядят? Или спрятаться? Или бежать за помощью? Только куда? Да и станет кто-либо помогать, зная, что отряд действует по указу императора? Кто ей вообще поверит?

Вместо того, чтобы бежать напрямую к Золотым Пескам, по широкой дуге, продираясь через валежник и прошлогодний сухостой, обогнула деревню и к вечеру вышла к ней с другой стороны. В ту самую рощу, где с друзьями играли пару дней назад. Влезла на «постовую башню» – так они величали старый дуб, с которого удобно наблюдать за селением, и заранее видеть, когда чья-нибудь сердитая матушка шла на поиски сбежавших сорванцов.

Дэни устроилась на широкой развилке между ветками и, осторожно раздвинув густую листву, посмотрела в сторону родной деревни. От увиденного больно защемило сердце, скрутило так, что дышать не получалось. Пришлось зажать себе рот одной рукой, иначе крик, рвущийся из глубины души, не сдержать.

Некоторые дома еще догорали, другие стояли уже почерневшие, с обвалившимися крышами, выставляя напоказ черное обуглившееся нутро. Ухоженные, возделанные поля, окружавшие деревню, тлели. Красная полоса огня неумолимо шла вперед, оставляя после себя безжизненную чернь. Кое-где уцелели островки зелени, но на фоне общей погибели выглядели жалко, жутко, безнадежно.

Людей она не увидела, сколько не пыталась, до рези в глазах всматриваясь в черные скелеты домов, погорелые улицы. Никого. Ни соседей, ни тъердов. Но стоило только решиться и начать слезать с дерева, как донеслись голоса. Громкие, зычные. Не из деревни. Из леса.

Девочка замерла, пытаясь превратиться в веточку, слиться с темной корой дуба. Сидела и тряслась, будто осиновый листок, подхваченный шальным ветром.

Тъерды прочесывали лес в поисках тех, кто уцелел. Благо не заметили ее следов, потому что крюк большой сделала и вышла с неожиданной стороны. Отчитывались перед главным: кто сколько загнал. Холодно, равнодушно. Словно не об убийстве невинных деревенских жителей говорили, а об охоте на зайцев.

Так плохо и страшно стало, на какой-то миг захотелось сдаться. Выйти к ним, чтобы закончить этот страшный день и оказаться за гранью, со своими родными. Только жажда жизни победила, поэтому Дэниэль еще сильнее прижалась к стволу, зажмурилась, и мысленно умоляла их уйти.

То ли просьбы ее подействовали, то ли тъерды решили, что их миссия выполнена,  но они отступили. Сначала вернулись в деревню – прочесали еще раз каждый ее закуток, каждый подпол, каждый куст, а потом, сев на коней, отправились прочь от разоренных домов по широкой, хорошо накатанной дороге. И только один из них, самый старший, на мгновение замер, окинув пепелище странным взглядом, покачал головой и, тяжело вздохнув, отправился следом за остальными.

Дэниэль так и сидела на старом искореженном дубе, смотрела им вслед, глотая безмолвные слезы. Как же так? Неужели все это из-за Тамиллы? Из-за ее дара, что казался прекрасным, волшебным, изумительно красивым, как добрая сказка? Из-за синего мерцания не стало родителей, самой Тами, Лауссы, Мига. Раяты, доброй тетушки Оливии, угощающей сдобными румяными булочками, кузнеца Стеша. Из-за кобальта тъерды, не колеблясь ни мига, уничтожили всех, всю деревню!!!

Дэни не могла понять почему. Это же так красиво! Так безобидно! Почему дар сестры принес за собой черную смерть?

Весь вечер до самой темноты просидела она на дереве, безучастным потухшим взглядом глядя в сторону некогда процветающей деревеньки, теперь покрытой слоем пепла, обагренной кровью жителей. В душе было так пусто, что не хотелось ничего. Ни есть, ни пить, ни спать.

К ночи, однако, начало клонить в сон. Пару раз сонно дернувшись, и от того едва не свалившись с ветки, девочка осторожно спустилась на землю. В деревню идти ночью побоялась. Что, если души убиенных будут ходить по улицам и стенать о своей судьбе? Что, если обвинят ее в своей гибели? Спросят, почему она спаслась, а им пришлось уйти за грань из-за Тамиллы?

От этих страхов лес, казалось, наполнился чужими голосами. Шорохами, криками. Испуганная Дэни бросилась в укрытие – шалаш, построенный ею и другими ребятами в зарослях дикой малины. На коленях заползла вглубь, на старое, истрепанное одеяло, которое когда-то утащил из дома Мига, получив за то нагоняй от матери. Свернулась комочком, и попыталась уснуть.

***

К деревне Дэни не подходила три дня. Каждый раз, когда набиралась смелости и была готова выйти из леса, на нее накатывали сомнения. Вдруг засада? Вдруг кто-то из тъердов остался и поджидает тех, кто осмелится вернуться в мертвую деревню? И она останавливалась, снова отступала в тень деревьев, пряталась, наблюдала. Только время шло, а никаких признаков посторонних не появлялось. Дома давно догорели, лишь легкий дым вился над неостывшими останками деревни. По полю сновали птицы, раскапывая пепел в поисках съестного.

За эти три дня Дэни перестала плакать, звать шепотом маму, отца, сестру. Внутри будто все покрылось коркой изо льда, смешанного с горьким пеплом. Залезала на дерево и часами смотрела в сторону деревни, при этом глаза оставались сухими. Много думала, с каждой секундой становясь все взрослее, молчаливее, угрюмее. Гнала от себя воспоминания о счастливой жизни, причиняющие невыносимую боль.

А еще был голод. Холодный, безжалостный, равнодушный. Ничего съестного, кроме дикой малины, поблизости она найти не смогла, а уходить дальше вглубь леса боялась. Волки да медведи к Золотым Пескам не подходили, но их вой по ночам разносился над вершинами деревьев, мурашками проходя по коже.

Очередное утро встретило неприветливым серым небом и редкими каплями дождя. Дэни поежилась в своем легком платьице, посмотрела на свои перепачканные босые ступни, прислушалась к тому, как надсадно урчало в животе, и приняла нелегкое решение. Надо идти. В деревню. Может хоть что-то осталось, а потом… потом уходить отсюда навсегда.

Умывшись в маленьком, едва пробивающимся между моховых кочек ручейке, попила и, собрав всю свою смелость в кулак, вышла на поле.

Там, где несколько дней назад стояла густая сильная рожь, осталась лишь обгорелая земля да одинокие обуглившиеся колосья. Остальное рассыпалось в прах.

Как неживая, на деревянных ногах, брела по пустынным обгорелым улицам, стараясь не всматриваться в черные головешки, лежащие то тут, то там. Сначала не поняла, что это, а потом, приглядевшись, с содроганием догадалась – тела жителей деревни. Плохо стало, страшно, настигло понимание, что никого больше не вернуть. Жуткое место, наполненное болью, ужасом, а еще воздух казался ядовитым, пропитанным запахом дыма и чем-то отвратительным, гниющим, сладковатым.

По улицам сновала осиротевшая скотина: козы, жалобно мычащие коровы, с распертым молоком выменем, снова куры, утки, индюки. Сколько они продержаться? До того момента, как лесные звери поймут, что человека здесь больше нет.

Сама не помня как, дошла до родного дома. От него остался только сгоревший остов, и некогда прочные бревна стен теперь больше походили на кости погибшего животного. Крыша провалилась, одна стена выгорела настолько, что ее останки выпали вперед, как раз на то место, где она последний раз видела мать, тяжело осевшую на землю.

Судорожно вздохнула, чувствуя, как в груди распирает ощущение потери.

Никого не осталось! Никого!!!

Попыталась проникнуть в дом, но стоило ступить на крыльцо, как прогоревшая доска рассыпалась прямо под ногами, и все вокруг заскрипело, задрожало, так что девочка торопливо отскочила в сторону. И вовремя! Еще одна балка со стоном упала вниз, пробивая деревянный пол.

Нечего и пытаться туда проникнуть.

Несмотря на ужас положения, у измученного ребенка была цель – выжить. Древний инстинкт, заложенный самой природой.

Собрав всю свою волю, сжав маленькие кулачки, она стала переходить от дома к дому, не узнавая прежних мест, упрямо ища что-нибудь полезное.

На веревке рядом с одним из домов, нашла одежду по размеру. Она знала чье это. Миги. Мальчика, с которым дружила с самого рождения, с которым вместе росли. Стараясь не думать, а том, что произошло с другом, надела серые холщовые штаны, покрытые копотью, местами прогоревшие до дыр, из-за того, что на них попали искры с пожарища, рубашку с косым воротом. Там же рядом с крыльцом нашла его потертые ботиночки. Они оказались велики, но Дэни натолкала в носы мягкой травы, и надела их.

Еще побродив по мертвой деревне, нашла котомку пастушью, да еды немного. Зачерствевший хлеб, покрытый коркой сажи, которую она тут же сорвала и жадно откусила неприятно пахнущую мякоть, стараясь утолить голод. Немного ранних яблок, да вязанку сушеной рыбы на одном из столбов. Порыскала в огородах, надеясь, что в земле остались корнеплоды, но морковь еще не набрала силу – только хвосты рыжие, картошка – сплошь горох. Слезы, да и только.

Улов бережно сложила в сумку, прихватив с собой потертую жестяную флягу, и горсть монет, найденных в дорожной пыли.

Бросив последний взгляд в сторону отчего дома, отправилась по серой, унылой улице, которая раньше радовала буйством красок, кустами сирени, цветами в палисадниках, мимо тех мест, что дороги детскому сердцу.

Вот центральная площадь, в середине которой помост, возведенный вокруг покрытого сажей Чий-маана. Камень помогающий услышать Песню. Как хотела Тамилла прикоснуться к нему! И чем в итоге это обернулась?

Сама не зная зачем, поднялась на этот помост и остановилась рядом с ним, долго смотрела, не обращая внимания на расходящийся дождь. Капли падали на гладкую поверхность, и медленно стекали вниз, унося с собой сажу, оголяя трепетно-белый, будто прозрачный камень.

Как же она в этот момент ненавидела. И сам Чий-маан, и императорских тьердов, и, самое главное, кобальт, с его проклятой песней, сгубившей всю деревню.

– Ненавижу! – прошептала Дэни, – никогда не приходи ко мне! Слышишь! Никогда!!!!

Под конец сорвалась на крик. Яростный, полной безысходной боли, тоски. Стремительно сбежав по ступеням, понеслась прочь, едва не теряя на ходу неудобную, неподходящую по размеру обувь.

***

К вечеру следующего дня вышла к большому тракту, по которому то и дело проезжали повозки. Тяжелые, груженые товаром держали путь в Тродос, а легкие, пустые – разъезжались по деревням.

Она смотрела на людей, не скрывая горечи. Они жили дальше: смеялись, разговаривали, думали о своих делах. Они были живые!!! И никто не знал о трагедии, что постигла Золотые Пески.

Дэни держала путь к единственной, оставшейся в живых родственнице – безумной тете Бренне. Больше у нее на всем свете никого не было. Она не знала, примет ли ее ополоумевшая тетка, или нет, но выбора не было.

Сиротливо сжавшись на обочине, хотела остановить первую попутную повозку с просьбой подвести, но тут на глаза попал имперский солдат. Не тьерд в черном плаще, а обычный солдат, у которого на груди красовался золотой дракон.

Тут же окутало страхом. Что, если они ищут того, кто мог выжить? Что если чумазая девочка-бродяжка, заставит их задуматься, откуда она? И они пойдут следом, принеся смерть и разорение в следующую деревню?

Не привлекая к себе внимания, Дэни попятилась назад, спряталась в кустах и не выходила до тех пор, пока солдат на вороной лошади не скрылся вдали.

Решив, что так будет безопаснее, пошла вдоль дороги, скрываясь под сенью редких деревьев. Надо отойти подальше от развилки, ведущей к Золотым Пескам и уже там искать попутку.

И снова долгая дорога в одиночестве. Хотя и слышала храп лошадей да голоса людские с тракта, все равно казалось, что одна на всем белом свете.

Очередная ночь под открытым небом, полная тревог и шорохов. У дороги было еще страшнее. То путник проносился, погоняя резвого коня, то раздавались хриплые голоса, промышляющих разбоем, от которых ежилась и глубже забиралась под корни поваленного дерева.

Утром вскочила, едва солнце забрезжило над горизонтом, а холодная ночная роса еще покрывала ковром сочную траву. Наскоро позавтракав, влажной тряпицей тщательно протерла лицо, руки, чтобы не оставалось следов копоти и вышла к дороге.

Первая повозка, направляющаяся в Тродос, появилась спустя десять минут. Встрепенувшаяся было Дэни, испуганно отступила, увидев бородатого одноглазого мужика, окинувшего ее хмурым взглядом.

– Куда едет такая малявка, да еще без родителей? – осмотрелся по сторонам в поисках взрослых.

– Ни… никуда, – заикнулась Дэни и попятилась назад, – я просто жду.

– Кого?

– Маму! – соврала девочка, а сердце больно кольнуло. Нет у нее мамы, и папы, и сестры. Никого нет.

Бородач еще хотел что-то сказать, но она его уже не слушала, со всех ног припустив к следующей повозке, груженной бидонами с молоком. Круглолицая женщина, увидев малышку, запричитала, засуетилась вокруг нее, как курочка наседка возле цыпленка. Усадила ее рядом с собой на козлы, сунула краюху утреннего, еще теплого хлеба и налила крынку молока.

Дэни с благодарностью приняла еду.

Тут же начала набивать за обе щеки, торопливо жуя и жадно запивая молоком.

– Как тебя зовут, малышка? – ласково поинтересовалась гостеприимная хозяйка.

Дэниэль поперхнулась, а потом, стыдливо опустив взгляд, произнесла:

– Яни.

– Красивое имя. Меня зовут Ульма, а это мой муж Карл, – улыбаясь, представилась женщина, – мы едем в Тродос, везем купцам молоко с нашего хозяйства. Ты куда путь держишь?

Дэниэль напряглась, услыхав такой вопрос, но на удивление ровным голосом ответила:

– Тоже в Тродос. Маменька отправила меня к отцу.

– Откуда?

– Из Горлицы, – снова соврала Дэни, чувствуя себя прескверно.

– Такую маленькую девочку отпустила одну в такой долгий путь? – всплеснула руками Ульма, – а ежели что в дороге приключится?

Дэни только пожала плечами, и откусила большой кусок хлеба. Вкусно! Кажется, что в жизни ничего вкуснее не ела.

Женщина и рада, что ребенок кушал. Подсовывала ей то еще хлеба, то откуда-то из лукошка, прикрытого холщовой тканью, достала пару вареных яиц.

Дэниэль, жившая последние дни впроголодь, никак не могла насытиться, и только успевала благодарить щедрую попутчицу за угощения.

– Не переживай, Яни. Мы тебя довезем до самого Тродоса, и там я тебя доставлю прямо в руки твоему отцу. И выскажу все, что думаю. Нельзя детей отправлять в такой долгий путь одних. Нельзя!

Девочка грустно кивнула. Конечно, нельзя. Только высказывать за это уже некому.

После плотного завтрака ее разморило. Измученная переживаниями и выпавшим на ее долю горем, перебралась в кузов и, растянувшись вдоль бортика, заснула, впервые за последние дни не вздрагивая от каждого шороха.

***

Дэни проснулась через пару часов, когда солнце уже заметно поднялось над горизонтом. Телега, запряженная парой волов, все так же мерно покачивалась, а возничий со своей женой тихо переговаривались.

Широко зевнув, она села и осмотрелась. Все та же дорога, как стрела разрезающая обработанные поля. Впереди, сверкал на солнце золотой столб Тродоса. Яркий, прекрасный как драгоценность, теряющийся в облаках. Столица золотых драконов. По привычке посмотрела вокруг, находя взглядом другие столбы: восточнее, возвышаясь над бескрайними лесами, – серебряный шпиль Бейл-Блафа, потом пульсирующий рубиновый, изумрудный, таинственный аметистовый. Названия тех городов были ей неизвестны. Дэни знала только одно – там живут драконы. Огромные, невероятно красивые создания. Она помнила, как с ребятами бежали по полю, задрав головы к небу, радостно кричали, размахивая руками, когда над их деревней пролетал гигантский ящер, расправив перепончатые крылья. Потом они, находясь под впечатлением, весь день играли, представляя себя драконами…

Вскоре впереди показалась стоянка, на которой толпилось с десяток разномастных повозок. Поравнявшись с ними, телега, в которой ехала Дэни, тоже остановилась, и девочка, воспользовавшись царившей суматохой, бесшумно скрылась, скользнув в кусты на обочине. Стыдно было, что ушла, не попрощавшись с такими радушными людьми, но так было надо.

Сидела тише воды, ниже травы, слушая гомон людских голосов. В какой-то момент отчетливо услыхала, как говорили о ней. О девочке с пшеничной косой, едущей в столицу золотых драконов, из деревни Горлица.

Все правильно. Пусть так ее и запомнят, а не как беженку из погоревших Золотых Песков.

Вскоре Ульма обнаружила ее пропажу и начала метаться, искать, причитать, что не усмотрела за ребятенком. Дэни в этот момент сидела в кустах, пунцовая от стыда, прижимая к себе свой жалкий скарб, но так и не вышла.

Когда все повозки разъехались в разные стороны, Дэниэль тихонько выбралась из кустов, перебежала на другую сторону, и отправилась обратно.

Попутная повозка встретилась только после полудня, когда торговцы начали возвращаться из Тродоса домой.

Сначала ей попался седовласый дед понуро сжимающий в руках поводья и лишь изредка подгоняющий ленивого мула, который не спеша брел вперед. Дэни даже показалось, что он не услышал, как с ним попрощалась и соскользнула с повозки, когда их пути разошлись.

Затем она попала в компанию к молодым девушкам, всю дорогу обсуждающим как прекрасен наследный принц золотых драконов, как хорош его брат. Одна из них хвасталась, что ей удалось прикоснуться к золотому Ильфиду, но ее тут же осмеяли, потому что всем известно – только драконы и те счастливицы, у которых в крови звучит песнь, могут прикасаться к живому золоту. И все дружно долго сокрушались о том, что на отборе не услыхали свою песню.

Услыхав о проклятых песнях, Дэни забилась в уголок, зажмурилась и зажала уши руками, не желая о них слушать. Ничего хорошего в этих песнях нет! Только погибель!

Когда стемнело, остановились на ночлег на поляне у дороги. Кроме них здесь оказалось еще несколько припозднившихся путников. Семья с целым выводком непрестанно орущих маленьких детей, двое мужчин подозрительной наружности, старый маг в тяжелой, запылившейся мантии.

В центре на кострище, видавшем сотни таких ночей, разожгли огонь, в общем котле сварили похлебку, на которую каждый подал что мог. У кого-то нашлось несколько свежих картошин, у кого-то зеленый лук, у кого-то горсть прошлогодней пшеницы. Маг из-под полы достал несколько тонких полос вяленого мяса, а девушки, которые ее подвозили, выложили на общий стол несколько пирогов.

Незамысловатый ужин прошел в оживленной обстановке. Все делились новостями, рассказывали кто, куда и откуда. И только Дэни отмалчивалась, сидя в сторонке и безучастно глядя на происходящее:

– Куда же направляется маленькая отважная путешественница? – поинтересовался старый чародей, присаживаясь рядом с ней.

Девочка осторожно покосилась в его сторону, не зная, что говорить. Когда они с ребятами бегали по полям, играя в драконов, магов, императоров, то свято верили, что маги могут читать мысли других людей, проникать в секретные уголки и видеть, что спрятано на сердце.

Теперь она не знала, что и думать. Этот пожилой человек не производил впечатления великого мыслителя. Обычный, усталый, покрытый слоем дорожной пыли. Глаза, тронутые старческой голубизной, спокойно смотрели из-под кустистых бровей, и в них не было интереса к чужим тайнам.

– Я еду домой. В Серый бор, – вспомнила название деревни, которая располагалась по пути к месту назначения.

– Откуда?

– Из Тродоса, – еще ниже склонилась над тарелкой.

– Из Тродоса? Я скажу, в долгий путь собралась ты, девочка. Дорога еще дня три займет.

– Я знаю, – соврала, молясь, чтобы он этого не понял, не почувствовал.

– И кто же тебя одну отпустил? – никак не успокаивался маг.

– Папенька!

– Разве он не знает, что маленьких девочек в пути могут поджидать опасности?

Дэни подозрительно посмотрела на него, а потом чуть отодвинулась в сторону, вызвав тем самым улыбку у старика.

– Не меня надо бояться, девочка, не меня, – потрепал ее по светлой макушке и сам отошел в сторону, сев поближе к костру.

Когда окончательно стемнело, и небо покрылось сияющей россыпью звезд, Даниэль стала укладываться спать. Выбрала местечко недалеко от огня и легла прямо на землю, свернувшись клубочком – так теплее.

– Что это ты тут удумала? – тот час раздался грозный оклик мамаши шумного семейства, – околеть за ночь хочешь? А ну-ка полезай в повозку к моим сорванцам, места всем хватит.

Девочка, обрадовавшись до слез, вскочила на ноги и бросилась в сторону телеги, на радостях забыв свою котомку на земле. Забралась, цепляясь за истертые поручни, забилась в уголок, удобно вытянув ноги, прикрывшись жестким сукном. За последнее время эта была самая спокойная ночь, когда она не одна, рядом люди – взрослые, дети. Когда живот не сводит от голода, и нет ощущения, что весь мир ополчился против нее. Поэтому заснула. Быстро, глубоко, даже не успев повозиться, истязая себя грустными мыслями.

Утро началось с криков, суеты, ругани.

Ночью все так крепко спали, умученные своими хлопотами, что никто не спохватился, когда двое подозрительных типов, что делили с ними ужин, потихоньку обчистили все карманы. Даже у мага не побоялись прихватить походную сумку.

Пока все метались, словно ополоумевшие, орали друг на друга, пытаясь найти виновного, того, кто не уследил за разбойниками, Дэни стояла и смотрела на свою разоренную потрепанную котомку. Яблоки раскатились в разные стороны и были в суете раздавлены обобранными путниками. Несколько денежек, припрятанные в маленьком внутреннем карманчике бесследно пропали, как и старенькая фляжка.

От этого стало так обидно, так горько! Мало ей того, что от прежней жизни ничего не осталось, так еще и это!

Внутри сжалось, задрожало измученное сердечко, и жгучие слезы градом побежали по щекам. Уткнувшись лицом в дрожащие ладони, заплакала так горько, безутешно, всхлипывая во весь голос, что весь их маленький лагерь, гудящий растревоженным ульем, мгновенно притих. И все взоры обратились на нее.

– О, боги! Мы тут мечемся, как куры по двору, а у ребенка беда такая! – все та же женщина подскочила к ней и обняла сильными руками, прижав к натруженному в поле телу, – ну, тише милая, тише! Все пройдет! Не плачь!

Дэни замотала головой. Ничего не пройдет! Ничего! Все уже прошло! И детство, и жизнь с любимой семьей и дружба с ребятами! Все! Ничего не осталось! Даже старой фляжки, найденной в родной деревне.

– Успокойся, зайка моя, успокойся, – женщина гладила ее по волосам, а потом гневными глазами посмотрела в сторону дороги, – чтоб провалиться этим иродам окаянным! Это же надо удумать такое, у ребенка крохи воровать!

Дэниэль заплакала еще горче. Не в крохах этих дело, не в тусклых монетках!

Ее усадили у костра, заново разведенного после ночи, насильно всунули в руки кружку с горячим чаем, краюху хлеба и оставили в покое.

Взрослые молча собирали вещи, сворачивали лагерь, лишь изредка тихо переговариваясь. Отчаянное, ничем неприкрытое горе в глазах маленького ребенка, выбило из колеи, заставляло стыдливо отводить в сторону глаза, ощущая жгучий стыд за то, что мир такой, за людей, которые ничем не гнушаются ради своей выгоды.

Старый маг, перед тем как тронуться в путь, присел рядом с ней, по-отечески обняв за подрагивающие плечики:

– Не плачь, маленькая, не плачь.

– Не могу, – всхлипнула она. Слишком больно, слишком страшно, слишком одиноко.

– Все пройдет.

Дэниэль отчаянно покачала головой, и сердито начала вытирать слезы со щек, оставляя на коже чумазые разводы. Хватит уже говорить о том, что все пройдет! Такое не проходит! Никогда!

– У тебя все будет хорошо, – он заговорил тихим спокойным голосом, ласкова поглаживая ее по растрепанной макушке, – да, сейчас кажется, что просвета нет и не будет. Но это только кажется. Пройдет время, все тяготы останутся позади, волнения улягутся и забудутся. Ты будешь счастлива.

Она притихла, как завороженная слушая чародея, даже всхлипывать перестала.

– Знаешь, что я вижу, глядя в твои глаза? Небо. Бескрайнее, бесконечно чистое.

– Я умру? – Дэни испуганно посмотрела на него.

– Нет, – чуть улыбнувшись, покачал головой, – ты будешь летать.

Летать? Недоумение так ярко отразилась в ее глазах, что маг рассмеялся:

– Тебя ждет интересное будущее, малышка. И как бы ты от него не пряталась – оно все равно найдет тебя, – ободряюще сжал ее плечо, и с кряхтением поднялся ноги, – Прощай, Дэни. Мы с тобой больше не увидимся. Но ты помни главное. Все у тебя будет хорошо.

Девочка испуганно отпрянула, услыхав свое имя. Она ведь не называла его! Представилась Ульмой, как та попутчица, что попалась на дороге в Тродос! Откуда он узнал ее секрет?

Маг больше не смотрел в ее строну. Поднял на голову серый капюшон, взял прочный посох с резным набалдашником, и бодрой походкой, совсем не подходящей его возрасту, направился по дороге, прочь от разоренной ночлежки.

Девочка проводила его напряженным взглядом, чувствуя, как в груди сжимается от тревоги. Она ему не поверила. Нет никакого неба в ее глазах. И ничего не будет хорошо!

Однако слезы удивительным образом прекратились. И когда повозка, в кузове которой она сидела, отправилась в дальнейший путь, ее охватило странное, неуместное спокойствие.

Глава 3

С девушками-хохотушками она рассталась на большой излучине. Они свернули налево, по тракту, а Дэни продолжила свой путь прямо. Прошла мимо указателя деревни Горлица, к которой якобы стремилась, и отправилась дальше, надеясь встретить попутную повозку.

К сожалению, в тот день ей не повезло. Ни одной телеги, только верховые путники да шумная толпа цыган, от которой спряталась в пролеске, вспомнив истории, что рассказывала матушка.

Вперед продвигалась медленно. Неудобные ботинки натерли ноги. Она устала, хромала, и мечтала только об одном. Чтобы все это поскорее закончилось. Не важно как, главное, чтобы этот долгий путь подошел к концу. А еще хотелось есть и пить.

Фляжка пропала, поэтому и запасов воды не было. Приходилось то и дело сворачивать в лес в поисках ручья, чтобы утолить жажду. Пирог, подаренный на прощание одной из девушек, быстро закончился, и она снова принялась за поиски ягод. Один раз повезло – наткнулась на целое поле земляники. Наелась до отвала, да с собой набрала несколько горстей.

Ночевала под открытым небом, притаившись в расколотом дереве. Неудобно, жестко, всюду сновали жучки, норовя залезть за шиворот. Зато укрыта от посторонних глаз.

Спозаранку продолжила свой путь.

От Горлицы до Змеёва был еще день пути. Это если ты на телеге и тебя везут, а своим шагом ребенку и трех дней не хватит, чтобы добраться до цели.

Дэниэль упорно шла вперед, как никогда четко осознавая, что торопиться некуда. Никто ее не ждет, никто о ней не беспокоиться.

К счастью, после еще одной ночи под открытым небом, удача ей все-таки улыбнулась, и остаток пути она проделала, трясясь в разбитой телеге, которую тащила вперед старая  изнеможенная кляча.

В деревню Змеёво по пыльной дороге пришла уже совсем не та девочка, что бежала из Золотых Песков. Похудевшая, осунувшаяся, бесконечно чумазая. Брела вперед, не обращая внимания на то, что творилось по сторонам. Ни на ярко светившее нежное солнце, ни на волнующийся под ветром ковер высокой пшеницы. Не замечала игривых бабочек, гоняющихся друг за другом. Не слушала веселые трели птиц.

Угрюмо поправляла пустую котомку, на дне которой болталась краюха хлеба, доставшаяся от очередных попутчиков, и, не оглядываясь, шла вперед.

В этой деревне Дэниэль была три года назад, когда отец еще пытался поддерживать родственные отношения с сестрой. Все, что она помнила – это как испугалась и ревела, впервые увидев безумную Бренну. И теперь мурашки по рукам побежали. Ведь она собиралась попроситься к ней жить!

Дом родственницы стоял на отшибе, почти у самого леса. И вела к нему тонкая, поросшая травой тропа, по которой, кроме самой Бренны, редко кто хаживал.

Поднявшись на крыльцо, девочка остановилась и с тревогой посмотрела по сторонам. Все не так! Все какое-то чужое, тревожащее. Ей здесь не нравилось, как и три года назад, только выхода не было.

Задержав дыхание, осторожно постучала в дверь и прислушалась. В доме с наглухо задернутыми занавесками стояла гробовая тишина.

Постучала еще раз. С тем же результатом. Никто не открывал.

Что, если она зря пришла? Что, если Бренны уже давно нет в живых? От этих мыслей Дэни похолодела, задрожала как осиновый листочек на ветру, не зная, что делать дальше.

Постояла на крылечке, не сводя обреченного взгляда с двери, а потом опустилась на скрипящие ступени, подперла кулачками щеки и стала ждать. Сама не зная чего. Просто ждала. Да так увлеклась этим делом, что не заметила, как заснула.

– Эк, что удумали, хулиганы проклятые! – раздался скрипучий голос, – я сейчас покажу, как на моем крыльце спать! Сейчас крапивы надеру, да так отхожу, что неделю сидеть не сможешь!

Не понимая, что происходит, Дэни спросонья подскочила на месте и не сдержала испуганный крик, увидев склонившуюся над ней старуху.

– Проваливай отсюда, пока за косу к матери не оттащила! – продолжала угрожать Бренна, прожигая ее бешеным взглядом.

– Не уйду, – прошептала девочка, пятясь от своей родственницы.

– Что ты там пищишь, как котенок малахольный?

– Не уйду! –  уже громче повторила Дэниэль.

– Ах, ты, мерзавка! Ну, погоди у меня!!!

Бренна проворно поковыляла к крапиве, растущей у стен дома. Сорвала голыми руками несколько сочных зеленых веток, постоянно бубня себе под нос: "ироды окаянные,   совсем житья не дают!»

Потом развернулась и с перекошенным от гнева лицом ринулась обратно, намереваясь проучить несносную девчонку.

Дэни, видя ее решительность, попятилась еще дальше, пока не уперлась спиной во входную дверь.

– Тетя Бренна, не надо! – выкрикнула она, чувствуя, как на глаза снова навернулись слезы, – пожалуйста!

– Какая я тебе тетя?! – родственница с кряхтением поднялась по ступеням.

– Ты моя тетя! – прокричала девочка, – я дочка твоего брата!

– Нет у меня никакого брата!

– Да, есть же! Есть… – она всхлипнула, – то есть был! Демид! Младший брат. Вы поссорились несколько лет назад и с тех пор не виделись! Помнишь? А еще мы приезжали к тебе всей семьей! Мама, папа, сестра, я! Помнишь? Жили у тебя в холодной пристройке! Ты по утрам варила нам кашу из темного зерна! Отец тебе тогда еще гребень резной из столицы привез. В подарок! Ну, помнишь же? Помнишь? – она уже просто кричала, не в силах справиться с болью в груди, – ты водила меня на реку. И мы там ловили пескариков! А еще ты обещала, что когда я подрасту, научишь меня читать! Покажешь свои чудесные книги! Их у тебя много! Больше, чем во всей нашей деревне вместе взятой! Ну, скажи, что ты помнишь!

Не сдержавшись, бросилась к тетке, обхватила ее руками за талию, уткнулась лицом в старое, усеянное заплатами платье, и в голос заревела.

Бренна замерла, так и не опустив руку с зажатой в кулаке крапивой. Стояла в немом изумлении, глядя на ребенка, вцепившегося в подол.

В усталой захламленной памяти всплыл образ младшего брата – рослого мужчины. Косая сажень в плечах, пронзительные карие глаза и улыбка бойкая.

В детстве были они дружны. Маменька часто оставляла младшего сына под присмотром сестры. Дети играли, ходили по лесам, на пруд бегали тайком, проводя вместе много времени. Когда брат подрос, защищал ее от всех, кто шептался за спиной, смеялся над пятном родимым. Никто не смел ее дразнить, потому что все знали, придет Демид и устроит головомойку. Он был ее опорой, ее защитником, самым близким человеком.

Защемило в груди пожилой женщины, заломило, когда всколыхнулись давно истертые воспоминания. Урывками, провалами, но всколыхнулись, набросились, закрутили в безумном водовороте.

И брата вспомнила, и жену его, дородную женщину, и дочерей. Одна уже почти расцвела, превращалась в прекрасную лебедушку, а вторая совсем ребенком была, нескладным, суматошным.

А теперь этот ребенок стоял рядом, прижимаясь к ней дрожащим тельцем, и рыдал. Тяжело на душе стало, потому что так горько плачут, только если беда большая случается. Сердцем почувствовала, что плохое с братом приключилось.

***

Дэни замерла, почувствовав, как на всклокоченную макушку легла рука тетушки и осторожно провела по волосам.

– Пойдем в дом, – севшим от волнения голосом произнесла старуха и, отбросив в сторону так и не пригодившуюся крапиву, высвободилась из испуганных объятий. Дэниэль, по-прежнему дрожа и всхлипывая, смотрела, как Бренна отпирает дверь и распахивает, приглашая войти внутрь темного дома.

Рукавом вытерла слезы, подхватила со ступеней походную котомку и, робко осматриваясь, переступила через порог.

Внутри было на удивление чисто и уютно.

Слева у окна, затянутого льняными занавесками, стол обеденный стоял с двумя лавками. Рядом в углу печь расписная, за ней умывальник. В центре, напротив входа, шкаф дубовый с перекосившимися от времени дверцами. А по правую руку – кровать, заправленная ажурным белоснежным покрывалом, комод с выдвижными ящиками, сундук огромный, старый топчан да несколько стульев. По всем стенам полки устроены, с которых пестрые корешки книг смотрели. Вот и все убранство.

На столе, выглядывая из-под полотенца узорчатого, стояли пироги, при виде которых живот свело и раздалось урчание громкое.

– Голодная? – хмуро поинтересовалась Бренна.

Дэни, потупившись, кивнула, стараясь не смотреть жадным взглядом в сторону еды.

– Садись.

Девочка аккуратно присела на край лавки, а старая тетка засуетилась, внезапно разволновавшись оттого, что впервые за столько лет в ее доме появились гости.

Мысленно коря саму себя за то, что не додумалась накануне щей наваристых сварить, налила из большого кувшина прохладного молока, да пироги ближе к девочке подвинула.

Дэниэль осторожно, боясь показаться невоспитанной, взяла один пирожок и откусила кусочек, тщательно, медленно прожевывая, как маменька учила. В животе опять раздалось нетерпеливое урчание.

– Что ты делаешь? – проворчала Бренна своим по-вороньи скрипучим голосом, – Я же вижу, что голодная! Ешь нормально, не надо передо мной красоваться.

Дэни вздрогнула, вскинув на тетку испуганный взгляд. Не привыкла она к таким резким манерам, пугала ее тетка, не хуже Гароша речного.

– Ешь уже!

Тут уж отбросив скромность и манеры, начала запихивать в рот большие куски, да жадно запивать молоком, и после голодных скитаний казалось ей, что ничего вкуснее быть не может.

Пока девочка ела, Бренна, заприметив, что грязи на внезапной гостье больше, чем одежды, вышла из дома, натопила баньку.

Вернувшись, обнаружила, что Дэниэль с трапезой уже закончила, но так и сидит на лавке, не зная, что же делать дальше.

– Наелась?

– Да, спасибо, – скромно кивнула, изо всех сил стараясь не смотреть на безобразное родимое пятно, черным мазком лежащее на щеке Бренны.

– Сейчас в бане жар сойдет, я тебя отмою, – бесцеремонно заявила тетушка.

Дэни лишь кивнула, продолжая сидеть, как нахохлившийся воробушек.

– Пока расскажи, как ты очутилась на моем крыльце одна, – старая женщина села напротив, по привычке разворачиваясь не обезображенной стороной к собеседнику, – и напомни имя свое. Да не смотри на меня, как волка лютого! С памятью плоховато у меня, что-то помню, а что-то покрылось мутной пеленой, уже не воротишь.

Дэниэль, привыкшая скрываться, похолодела внутри, и прежде чем успела понять, что делает, ответила:

– Меня зовут Эль… Элли.

Не совсем соврала, ее действительно так иногда называли ребята, с которыми играла в Золотых Песках.

– Где отец твой с матерью?

– Нет их больше, – тихо прошелестела себе под нос, – и сестры нет.

Бренна тихо крякнула, когда больно кольнуло в груди, чуть ниже сердца. После стольких лет разлуки вспомнить о брате и тут же узнать о его гибели – страшное дело.

– Как это произошло?

И снова Дэни соврала. Вспомнила одну из историй, что слыхала, пока до Змеева добиралась, да выдала ее за свою:

– Мы в деревне жили. Осиновке, у Медвежьего подножья, – промямлила, глядя на свои трясущиеся ладошки, – ночью, после больших дождей плотину горную прорвало и все дома смыло. Только я и уцелела по счастливой случайности.

К стыду огромному, это была не последняя ложь в ее жизни. Дэниэль не знала, можно ли доверять деревенским жителям, да и самой Бренне, поэтому вот так неуклюже, наивно, по-детски, попыталась защитить свою страшную тайну, себя защитить, да и всех остальных тоже. Тъерды ведь никого не пощадят, если проведают о том, кто она и откуда. Тем же вечером, беседуя с тетушкой, про возраст свой соврала, накинув год лишний. Надеясь, что хитрость эта,  когда придет время, поможет обмануть ритуальный Чий-Маан. Поможет избавиться от Песни ненавистной, ежели та проснется в ней.

Так вместо девятилетней Дэни из Золотых Песков, на свет появилась Эль из Осиновки, десяти годов от роду.

***

Не имевшая своих детей, Брэнна восприняла появление маленькой племянницы как дар небесный, с удовольствием окунувшись в неожиданные заботы. И даже голова стала меньше беспокоить. Хворь отступила, сжалилась над несчастной женщиной, наконец-таки переставшей существовать в одиночестве. Будто моложе стала с появлением в доме осиротевшей дочери брата. Духом воспрянула, сутулиться, склоняясь к земле, перестала, словно десяток лет в одночасье скинула.

Жили они тихо, скромно, сторонясь остальных жителей деревни. Летом на небольшом огородике выращивали овощи, пропадали в лесах, собирая ягоды, грибы, делая запасы на зиму. Излишки продавали или меняли их на зерно, масло и молоко у односельчан. Веники душистые вязали, корзины плели – себе да на продажу. А еще Бренна, вдоволь пространствовав по свету, научилась у городских мастериц плести тончайшее кружево. Такое, что ни одна деревенская рукодельница не могла сотворить. Поэтому ходили к ней не только из Змеёво, но и из соседних деревень, чтобы заказать красоту ажурную. То на свадьбу, то на платье юной кокетки, то для шали почтенной вдовы.

Время шло, зима сменяла лето, а потом снова приходила юная весна. Постепенно Дэниэль привыкла и чудному виду своей тетушки – и к родимому пятну, и к белесым, будто выгоревшим на солнце глазам, да полюбила ее всем сердцем. Жалко ей было женщину несчастную, потому что, несмотря на свои странности, оказалась Бренна добрейшим человеком.

С детства жила она мечтой, что однажды услышит свою Песнь Земли. Ей хотелось уехать из деревни в Драконий город. Там можно найти работу. В больших библиотеках, где собраны тысячи книг, которые так влекли ее к себе.

Однако годы шли, а Песнь не приходила. Она не услыхала ее с первой кровью, не почувствовала желанного пробуждения когда коснулась Чий-Маана. Ничего.

Одни Боги знают, как страстно она этого желала. Как стояла ночи напролет на коленях, прижимаясь к сырой земле, поливая ее слезами и умоляя послать такой вожделенный дар.

Боги оказались глухи к ее мольбам, оставили без внимания наивные мечты деревенской девочки. И она замкнулась, перестала улыбаться, ничто ее больше не радовало.

 Время шло. Младший брат вырос, возмужал, встретил свою суженую, уехал жить в другой Удел, обзавелся детьми, а Бренна так и оставалась одна. Кто позарится на неказистую, вечно сумрачную девушку, чье лицо обезображено родимым пятном размером с ладонь?

Желающих не нашлось. Да она и не ждала, смирившись со своей участью.

Впрочем, ее жизнь не была уж так безрадостна, как могло показаться на первый взгляд. Когда ей исполнилось двадцать восемь, она окончательно поставила крест на мечтах о семейном счастье, но и жить, утопая в жалости к себе, не хотела.

Собрала вещи и отправилась в путь.

Это было долгое путешествие, длиной не в один десяток лет. Бренна обошла всю Драконью Долину, побывала во всех Драконьих Городах, дольше всего задержавшись в серебряном Бейл-Блаффе. Окунулась в жизнь неизведанную, лишь изредка посылая родным весточки, что жива, здорова и возвращаться не собирается.

Она видела своими глазами великие библиотеки, в каждой задерживаясь на несколько лет. Обошла все тропы, посетила места священные.

Только к старости, переступив порог пятидесятилетний, внезапно поняла, что больше не хочет, что увидела все, о чем мечтала, и тянет ее обратно, в родную деревню. Туда, где родилась, туда, где босоногой девчонкой бегала с братом на реку, где бескрайние поля по весне покрывались ковром пестрых цветов.

Так же, как и раньше, молча собралась и ушла. Вернулась в родное Змеёво.

Только возвращение оказалось безрадостным. Все изменилось: и сама деревня, и нравы людей. Они стали злее, и нерадушно встретили пропадавшую столько лет односельчанку. Изводить начали, смеяться над ее уродством, над пустой жизнью бездетной, над любовью к книгам. И рядом больше не было брата, способного защитить, заткнуть рот насмешникам.

Испугалась она, стала прятаться да скрываться, шарахаться от людей, давая еще больше пищи для сплетен и насмешек.

А потом выдалась суровая зима, и Бренна заболела. Лежала одна в своем старом домике, натягивая на себя шерстяное одеяло. Ее трясло, терзал лютый жар, но больше всего изводила нестерпимая головная боль. Думала, все. Конец. Отправится к праотцам. И даже была готова к этому, но выжила. Потихоньку справилась, выкарабкалась. Только с тех пор поразила неведомая хворь ее голову. Забывать все стала. Иногда шла по деревне да останавливалась, не зная, кто она, где она, куда идти дальше.

Люди смеялись. Называли ее Безумной Бренной. Дети дразнили ее, когда она шла по деревенским улицам.

Иногда от обиды срывалась, и, поймав наглого сорванца, тягала его за уши и приговаривала: «я вам покажу! Вам всем покажу!».

Потом байки по деревне поползли, что ведьма она черная, что покарали ее Боги за нечестивые деяния пятном страшным. Тут уж попритихли жители, задевать перестали ее, бояться начали, сторониться.

С тех пор Бренна как изгой жила, не надеясь, что изменится это.

Дэниэль много раз просила тетку рассказать сложную историю жизни и знала ее наизусть. Много бед и горестей выпало на долю Бренны, но и хорошего было немало.

Дэни с восхищением слушала рассказы о больших городах, о путешествии длиною в полжизни. Это было так удивительно, так необычно. Привыкнув жить в своем маленьком мирке, Дэни с изумлением узнавала, что все может быть иначе. И тетушка была иной, разительно отличаясь от односельчан. Она могла говорить не только об урожае или о том, что Ханна нарочно забеременела, чтоб женить на себе Рона. Она не собирала небылицы о том, какова жизнь в драконьих городах. Она не замирала, как остальные, когда над деревней, раскинув крылья, пролетал дракон. Зачем? Все это она видела своими глазами.

А еще она любила читать, и с особым рвением принялась учить Дэни этому занятию. Сначала получалось плохо. Девочка никак не могла запомнить причудливые закорючки, называемые буквами, и не раз получала от тетушки леща за бестолковость, но потом привыкла, освоилась и с нетерпением ждала того момента, когда тетя выложит перед ней новую книгу.

– Тетя, а это правда, что Ильфиды сделаны из металла? Их построили древние великаны, чтобы освещать ночное небо? – спросила Дэниэль как-то вечером, глядя в окно, на сияющий вдали серебряный столб.

– Нет, – коротко ответила Брэнна, склонившись над кружевами.

– Нет? – удивленно переспросила девочка и, ожидая ответа, посмотрела на тетушку, но старая женщина молчала, словно забыла о ее существовании, погрузившись в работу.

Дэни не обижалась. Она уже давно привыкла к тому, что родственница порой бывала не в себе, что молчала, когда надо было говорить, или бубнила невпопад.

Со вздохом снова обернулась к окну, а спустя некоторое время услыхала скрипучий голос:

– Ложись спать! Завтра встаем с первыми петухами.

– Зачем?

– Я расскажу тебе, что такое Ильфиды.

***

Утром тетушка подняла ее, едва на востоке над лесом появилась золотистая кайма восходящего солнца. Девочка сонно потянулась и отвернулась к стенке, не желая выбираться из уютной постели.

– Элька, давай живее! Нас ждет долгий путь, – суровые нотки в голосе Бренны заставили приоткрыть глаза. Зачем она вчера интересовалась Ильфидом? Сейчас бы еще спала!

Превозмогая сон, поднялась, умылась, каши тягучей тарелку съела без аппетита, вяло копаясь ложкой в еде.

В молчании вышли они из дома и по знакомой тропинке углубились в Беличий лес. Сначала девочка шла, спотыкаясь, угрюмо глядя в спину тетки неугомонной, но прохладный утренний воздух взбодрил, разогнал остатки сна.

По Охотничьей Тропе они обогнули небольшое круглое, словно яблоко, Камышовое Озеро, и продолжили свой путь вглубь леса.

Дэни не задавала вопросов, зная, что тетя расскажет сама, когда придет время. Она терпеливо шла за Бренной, искренне недоумевая, зачем отправляться в такую даль, чтобы ответить на простой вопрос! Дернула же нелегкая спросить про эти столбы!

К полудню местность изменилась. Лес расступился застенчиво, и они вышли к подножью Кошачьего Холма. Обликом своим напоминал он ласкового домашнего зверя, свернувшегося клубком у печи.

Бренна уверенно провела ее потайной тропой до самой вершины, где они и остановились.

Перед ними, как на ладони, простирался Беличий лес. Вдали виднелись острые горные вершины, укрытые снежными шапками. Всю долину охватить взглядом не получалось, но Дэниэль заметила несколько деревень, серыми язвами притаившихся среди зелени, изгиб Большой Реки, да дороги, разбегающиеся во все стороны.

– Посмотри вокруг, – хрипло произнесла Бренна, утирая взмокший после подъема лоб мягкой тряпицей, и присаживаясь на плоский, нагретый солнцем валун.

– Здесь очень красиво, – улыбнулась Дэниэль, ничуть не лукавя, – такой вид…

– Элли, мы не о видах пришли толковать, – проскрипела тетушка, – ты спрашивала про Ильфиды. Вот они все, как на ладони, смотри.

Она и смотрела, медленно оборачиваясь, скользя взглядом от одного искрящегося столба, взмывающего до самых небес, к другому.

Самый ближайший, самый яркий – золотой столб Тродоса. Живое золото переливалось на солнце, перетекало, а вокруг пульсировал мягкий свет.

После него, правее, взмывал серебряный шпиль Бэйл-Блаффа. Немного тоньше, изящнее.

Затем изумрудный, что по яркости соперничал с молодой весенней листвой.

Пугающий рубиновый, похожий на кровь.

Чуть заметный, бледный аметистовый.

Голубой топазовый, словно из воздуха сплетенный.

Располагаясь на одинаковом расстоянии, они брали Драконью Долину в кольцо, которое прерывалось только в одном месте – на северо-востоке.

– Красивые, – выдохнула Дэниэль.

– Поверь, девочка, их назначение совсем не в красоте.

– А в чем? Что это такое?

– Это… – Бренна задумалась, не зная, как двенадцатилетнему ребенку объяснить все тонкости мироздания, – это энергия в чистом виде. Дающая силу и жизнь драконьему племени. Их называют Столпами Земли.

– Как они их построили, столбы эти?

– Не столбы, а столпы, – поправила ее тетушка, – Никто ничего не строил, они бьют прямо из недр земли, доставая до самых небес.

– Как? Я не понимаю, – Дэни развела руками.

Тетушка промолчала, задумчиво устремив взгляд к горизонту, потом вздохнула и начала говорить:

– Я попробую объяснить. Не пытайся понять, как оно действует, просто прими, как должное. Так есть и так будет, независимо от того, поймешь ты что-то из моих слов или нет. Наша долина расположена в таком месте, где земля богата не только лесами, полями да урожаем летним. Глубоко под землей залегают жилы магические, в которых сила бьется, мощь природная. Когда выходит она к поверхности, рождается столп искрящийся, что мы Ильфидом именуем. Когда-то много веков назад, привлеченные именно этой силой, к нам пожаловали первые драконы.

– Откуда? – не удержалась от вопроса девочка.

– Долина огорожена от остального мира горной грядой Хатти-Шат. Видишь, вон те, самые высокие вершины? – кивнула в сторону заснеженных пиков, – за ними простираются Серые Пустоши. Поговаривают, где-то там, на бескрайнем каменистом плато стоит исполинское зеркало древнего портала, что ведет в Срединный Мир. Оттуда драконы и пришли, почувствовав энергию долины.

– Золотые драконы?

– Нет, девочка моя. Древние драконы – черные и белые. Все остальные цветные кланы пошли от них. Они расселились по всей долине, основав свои города там, где великие жилы подходят близко к поверхности. Источник их силы – Ильфид. Пока он сияет, драконий клан благоденствует. И чем сильнее свет, чем толще столп, тем могущественнее клан. Именно поэтому наш Император – золотой дракон. Серебро его правая рука. Остальные кланы на вторых ролях. Аметист вон, еле приметен в лучах полуденных.

– Почему они не сделают свой Ильфид ярче, как у остальных?

– Это не в их силах. Если бы драконы сами могли расширять и усиливать свои столпы, нас бы ждал хаос. Они бы зубами землю рвали, когтями драли. Во всем должен быть баланс. Сделать Ильфид ярче по силам только дочерям долины.

– Кто это?

– Девушки, которые слышат Песнь Земли. Их забирают в драконьи города и там они подпитывают Ильфид.

Дэни в ужасе распахнула глаза:

– Они погибают???

– Нет, конечно, глупая! Они прекрасно живут в городах. Многие остаются при Дворах, а некоторые даже выходят замуж за драконов. Им дарят почет, уважение, любовь. Те, кому достается Песнь Земли – большие счастливицы.

Дэниэль только хмыкнула, вспомнив, как повезло Тамилле, а заодно и всем Золотым Пескам.

– Чем больше слышащих Песнь, тем сильнее Ильфид. Сейчас в долине чаще всего рождаются те, кто слышит Золото и Серебро. Изумрудных, Рубиновых и Топазовых тоже достаточно, а вот Аметист очень редкий, поэтому его столп такой бледный.

Опять вспомнилась Тами, ее тихий смех и голос проникновенный.

Кобальт очень редкий. Он появляется раз в сто лет…

Если появляется, то должен быть его столп? Должны быть кобальтовые драконы? Где же они?

Взгляд сам устремился в сторону далеких гор, туда, где круг прерывался, а между Изумрудом и Рубином образовалось пустое место.

– А там что? – дрожащей рукой указала в том направлении, куда смотрела, не отрываясь.

– Там? – Бренна с кряхтением поднялась с валуна и подошла ближе к племяннице, – там запретный город. Вар'шаана.

По спине пробежался холодок. Однажды ей уже приходилось слыхать это название, из уст тъердов, что сгубили Золотые Пески.

– Там тоже должен быть столп?

– Должен.

– Какой? – прошептала, до ужаса опасаясь услыхать ответ.

– Темно-синий. Там должен быть Кобальт, Элли.

Сердечко екнуло и забилось испуганной птичкой, едва прозвучало ненавистное название.

– Он такой слабый, что не имеет даже тоненькой ниточки, идущей от земли? – изо всех сил девочка старалась, чтобы голос не начал дрожать.

– Не-е-ет, – чуть усмехаясь, протянула Бренна, – Кобальт был первым из цветных кланов. Его мощь под стать древним драконам. Когда-то нашей долиной правили именно они.

– Они? – Дэни удивленно посмотрела на тетку, невольно вспоминая густые темно-синие капли, плывущие по воздуху, подчиняясь желаниям Тамиллы.

– Да.

– Что же с ними стало?

– Триста лет назад в долине разразилась страшная война, в которой Кобальт проиграл. Именно тогда Древние драконы ушли обратно за портал, Ильфид кобальтовых был разрушен, а драконов воинственной Вар'шааны практически истребили. Их границы с тех пор заперты на замок, и они потеряли право выходить в долину на поиски слышащих Песнь. Да и смысла в этом больше не было.

Дэниэль почудилось, будто слышит она крики отчаянные, стоны, чувствует боль давней войны.

– Когда Ильфид был разрушен, оборвалась их связь с землей. С тех пор перестали рождаться те, кто слышал Песнь Кобальта. Редко, раз в несколько десятилетий проскакивали такие девушки, но дар их был ничтожным.

Неправда. Хотела было сказать, что у сестрицы сильный дар проявился, да смолчала, вовремя вспомнив о своей самой страшной тайне.

– Проигрыш в той войне, – продолжала тетушка, – стоил Кобальту очень дорого.

– Ну и хорошо! – в сердцах воскликнула Дэниэль, – не нужен нам никакой кобальт! Хорошо, что его не стало!

Ее снова затопила боль, горечь утраты и ненависть. Это все из-за него!

Старуха посмотрела на нее светлыми глазами:

– Не будь поспешна в своих суждениях, Элли! Я многое видала на своем веку, много книг перечитала. И знаю, что иногда история переписывается в угоду победителю.

– Ты симпатизируешь кобальту? – в праведном гневе воскликнула Дэниэль.

– Я всего лишь наблюдатель, путешественник. Я была во всех городах долины, кроме Вар'шааны. Мне всегда хотелось увидеть великий город, столицу прошлого, раскинувшуюся у подножья скал. Огромные залы, высеченные в камне, подземные лабиринты. Но меня не пропустили через границу. Запретный город трепетно хранит свои тайны.

– А драконы? Ты хоть раз видела кобальтового дракона?

– Нет, – Бренна с сожалением покачала головой, – после того, как Ильфид был разрушен, кобальт потерял способность обращаться. Теперь там живут просто люди, в венах которых бежит кровь великих драконов, но они никогда не смогут подняться в небо.

– Они могут возродиться?

– Это навряд ли. Слишком мало тех, кто слышал Песню кобальта. И еще меньше тех, кто добровольно захотел бы им помочь.

У Дэниэль больше не было вопросов. После разговора о ненавистном кобальте она сникла, снова вспоминая, что случилось в Золотых песках.

Бренна рассудила о ее молчании по-своему и решила, что пора отправляться в обратный путь.

***

Спустя еще один год, весной, когда Дэни исполнилось тринадцать, у нее пришла первая кровь.

Как-то поутру обнаружила красное пятно на одежде. Перепугалась, решив, что тетушка будет ее ругать. Сожгла в печке испачканное белье и ни слова родственнице не сказала. Только розовела от стыда, да охала, когда живот прихватывало.

– Принеси-ка воды, полы помыть надо, – проскрипела Бренна, придирчивым взглядом зацепившись за пыль, сбившуюся в углах.

– Я сейчас, – тут же встрепенулась девочка, и, подхватив ведро, выскочила из дому.

Вприпрыжку бежала до колодца, радуясь ласковому весеннему солнышку, а когда обратно шла, скособочившись от тяжести, почти у самого крыльца споткнулась. Облившись водой, упала на колени, а ладонями погрузилась в мягкую рыхлую почву. Тотчас где-то в душе тоска образовалась. Захотелось приникнуть к земле, распластаться на ней всем телом, и, прикрыв глаза, просто слушать.

Чуть не поддалась соблазну великому да вовремя спохватилась, сообразив, что это Песня ее просыпается.

Перепугалась до невозможности. Перетрясло ее, перекрутило. Бросив ведро пустое, убежала домой, за что получила нагоняй от тетушки, ведь объяснить ничего не смогла. Не хотелось признаваться в том, что Песнь ненавистная в сердце стучится.

С того самого дня стала она бояться до земли дотрагиваться. Из дома выходила только в перчатках. Неважно какая погода, какое время года. Все равно. Тонкие девичьи ладошки были затянуты в перчатки, чтобы ненароком не прикоснуться к земле. Босиком ходить перестала, хотя любила утром по росе бродить рядом с домом. Даже присесть на землю боялась, всегда подкладывая под себя сплетенный пестрый половичок.

С той поры в деревне ее стали за глаза называть сумасшедшей племянницей безумной Бренны. Все решили, что боится она неведомой хвори, поэтому из дома только в перчатках выходит, и никто не подозревал о настоящий причинах, что заставили ее от земли отказаться.

Песня, поначалу пытавшаяся пробиться, просочиться в юную душу, постепенно отступила, стала угасать. Дэни прекрасно помнила слова сестры о том, что надо открыться, принять дар, и только тогда он будет покорно следовать за тобой. Дэниэль не хотела и не собиралась ничего принимать, наоборот всеми силами отталкивая от себя, придавливая ростки пробивающиеся.

Бренна, наоборот, очень надеялась, что племянница в отличие от нее самой не окажется пустышкой. Постоянно спрашивала, не слышит ли девочка свою Песнь, и очень расстраивалась, получив отрицательный ответ. Со временем она смирилась, решив, что их линия глуха к Песням, и перестала интересоваться этим вопросом.

Когда ей исполнилось восемнадцать, вся деревня, включая родную тетку, считала, что уже девятнадцать. Ведь она так и не призналась никому, что год лишний себе накинула.

И вот, в срединный день лета, как и много раз до этого, в Змеево пожаловал отряд тъердов.

Ее, как и всех девиц подходящего возраста, привели к деревенскому Чий-Маану.

Она стояла в веренице таких же перепуганных девушек, ожидая своей очереди приложить ладони к белому камню.

Ее трясло, да и всех остальных участниц Смотрин охватило волнение.

Кто-то уже успел услышать свою Песнь и теперь предвкушал ее явление перед всей деревней, а для кого-то это был последний шанс. Никогда еще дар не просыпался после того, как минет девятнадцать, а год перевалит за середину лета.

Каждая надеялась, что услышит свою Песнь. Девушки, замирая с надеждой в глазах, гадали, у кого какая будет, мечтали о золоте, серебре, или о редком аметисте. Дэни тоже мечтала. Только совсем об ином. Стояла в самом конце очереди, сжимая в потных ладонях спасительные перчаточки, которые ей строго-настрого запретили сегодня надевать, и молилась лишь об одном, чтобы Песнь не проснулась, не откликнулась на зов магического камня.

Дэниэль навсегда запомнила тот ужас, что испытала, приложив ладони к голубовато-белой мерцающей поверхности. Сжалась от страха, как котенок, и даже вздохнуть не могла.

Что, если сейчас проявится Песнь? Что, если это кобальт, так же, как у сестры???

Волновалась она зря.

Миновала отведенная ей минута, показавшаяся длиной в целую жизнь, и ничего не произошло, не появилось у нее ни кобальта, ни золота, ни изумрудов.

Деревенские жители пренебрежительно кривили носы, называя ее «пустышкой», ее единственную удостоив такого неприглядного звания, хотя были и другие, кто не услыхал своей Песни.

А Дэниэль была и рада. Сбежала с помоста деревянного, едва удерживая счастливый смех, и, не глядя на односельчан, домой поспешила.

Бренна встретила ее неприветливо. Головой покачала, рукой махнула, да снова к кружевам своим обратилась. Так уж она мечтала о том, чтобы у племянницы дар проснулся, но не суждено было ее чаяниям исполниться.

Сама же Дэни была счастлива, впервые за много лет ощутив, как страх, сковывающий душу, отступает. Ей бы теперь еще год продержаться, чтобы Песнь окончательно заснула и больше никогда не отзывалась в душе томительным трепетом.

Глава 4

– Элька, – прокаркала Бренна, – смотри-ка! Кавалер твой настырный опять плетется.

– Да, какой кавалер, – она лишь махнула рукой, даже не глянув в сторону окна.

Орша, сын кузнеца, давно поглядывал в ее сторону, оказывал знаки внимания, порывался проводить до дому, за руку взять, приобнять. Только не нужен он был. Не билось девичье сердечко быстрее, если подходил, одаривая уверенной улыбкой. Наоборот, внутри все холодело, когда взглядом скользил по изгибам фигуры, думая, что она этого не замечает. Или когда приближался, нависая, как медведь над зайцем, в глаза пристально заглядывал, будто ждал чего.

– Не нравится?

– Не нравится, – не стала врать девушка.

– Почему? Видный парень.

– Видный, – согласилась она, – да внутри будто червоточина какая. Не лежит к нему душа и все тут.

Бренна вздохнула, больше ничего не сказав. Права была племянница, с гнильцой парень, хоть и пытается спрятать это, скрыть за улыбкой открытой, да девчонку не проведешь.  Не повелась на красоту внешнюю, подвох почувствовала сразу.  Ей бы с остальными девушками хороводы водить да о нарядах думать, а она… Другая она. Серьезна не по годам, вдумчива.

Одобряла тетка решение племянницы, да только мысль одна угнетала ее с каждым днем все больше. Стара она стала. Седьмой десяток уж к закату клонился. Спина не разгибалась, глаза слезились и уставали все быстрее. Неровен час и руки начнут подводить, не сможет больше кружева плести. Да и на огород сил не хватит. Сколько еще лет отведено ей на этой земле? Никто не знает. Смерти она не страшилась, а вот за племянницу переживала. Нет у нее больше никого на целом свете, а одинокую девушку могут подстерегать большие опасности. Хотелось пристроить ее в хорошие руки, чтобы душа не болела. Уж вышла бы замуж, пока тетка жива, да и дело с концом!

– Далась тебе эта чудная! – недоумевал Коил, потягивая из тяжелой кованной кружки пенную брагу. – Девок вокруг – тьма! Хороводы водят да красуются. Выбирай любую! А ты на племянницу безумной Бренны глаз положил.

– Она красивая! – хмыкнул Орша.

– Мара покрасивее будет да поперегибистей. А эта как жердь сухая! Подержаться не за что! Ни сзади, ни спереди.

– Все там есть, – отмахнулся парень от друга подвыпившего.

Он часто наблюдал за гибкой фигуркой, за ладной походкой да жестами плавными. Проникла в кровь и не оставляла в покое ни днем, ни ночью. Обосновалась в мыслях, снах, заставив напрочь забыть обо всем остальном. Как наваждение. Болезнь неведомая.

– Она  умная, – произнес, рассматривая содержание своей кружки.

– Тоже мне достоинство! Бабье дело какое? Правильно! Сидеть дома, мужа ласково встречать да детей рожать. Тут большого ума не надо.

– Вот и пусть сидит у меня дома да мне сыновей рожает, – громко треснул кружкой по столу, – женюсь я на ней!

– Не выйдет, – засмеялся Эрик, – не смотрит на тебя Элька. Взглядом не ищет, головы за тобой не поворачивает.

– Женюсь! – хлопнул ладонью по столу, так что посуда зазвенела, – К концу месяца моей женой станет, хочет того али нет.

– Дурное задумал? – нахмурился Коил. – Девка хоть и чудная, но хорошая. Не вздумай обижать ее!

– А ты не суйся, куда не следует! И без тебя разберусь. Я же ее дуру счастливой сделаю. Дом большой построю, платье атласное куплю, а то ходит вечно как бродяжка в мешковине серой.

На том пьяный разговор и окончился. Приятели в тот же миг позабыли о его угрозах жениться в скором времени, а сам Орша твердо вознамерился заполучить себе девчонку гордую. Проняла своим безразличием, так что думать ни о ком другом не мог.

Близился срединный день лета, и Дэниэль, как всегда, не находила себе места. Каждый год, когда тъерды приезжали в деревню, она бродила словно полотно белая, и все ждала, когда кто-нибудь опознает в ней выжившую девчонку из погорелых Золотых Песков.

Год шел за годом, никто ее так и не узнавал, а страх все не уходил, въевшись в кровь так, что не вытравишь.

В этом году ей исполнилось девятнадцать. Тот самый возраст, когда надо прикладывать ладони к Чий-маану. Только не будет этого. Обманула всех давным давно, десять лет назад, когда в деревню пожаловала. Прибавила себе год один, чтобы старше стать, чем есть на самом деле. Чтобы тъердов провести и прикоснуться к ритуальному камню на год раньше срока. Сработала уловка. Прошлым летом увидели все, что пустышка она. Нет в ней Песни.

Выдохнула она тогда облегченно, решив, что все беды остались позади, что больше не надо трястись и бояться, но все равно сердечко в груди металось испуганно, когда ждала появления тъердов в деревне.

Они явились накануне дня Великих Смотрин. Десять воинов на высоких вороных конях, подъехали к постоялому двору, что стоял недалеко от главной площади.

Дэниэль, моющая посуду увидела их в окошечко, и чуть тарелку не разбила, когда та из непослушных пальцев выскользнула. Явились, демоны!

Как жаль, что сегодня именно ей пришлось работать до самого вечера, и ей придется их обслуживать! Робела она рядом с ними, пугалась да путалась, невольно внимание к себе привлекая. Кто-нибудь из местных снисходительно пояснял, что чудная девка, со странностями. А она стояла, краснела, боясь взгляд от пола оторвать. Боясь, что в глазах ее отразится огонь, что поглотил Золотые Пески.

Тъерды зашли вовнутрь, и помещение сразу стало меньше, будто сжалось, испугалось воинов, пожаловавших в тихую деревню.

Уселись за стол большой в углу, заказали еды много. Похлебку наваристую, мясо, картошку кругляшками, зеленью посыпанную, соленья разнообразные, пироги, да браги бочонок.

Весело сидели, смеялись, шутили, с румяной хозяйкой постоялого двора флиртовали да заигрывали. Ярина сегодня сама решила их обслуживать, зная что не скупятся никогда тъерды имперские, с лихвой платят и за постой, и за еду, и за общение веселое.

Дэни сидела в закутке на кухне, боясь пошевелиться и умоляя судьбу, чтобы не сводила ее с этими страшными людьми. Ведь она знала, что скрывается за их весельем, знала, как безжалостны они в исполнении приказа. Понимала, зачем им, увешанным оружием с ног до головы, вдесятером на Смотрины ездить, да девиц по долине собирать. Все это на случай, если кобальт проклюнется.

Мечты о спокойствии были разрушены, когда услыхала оклик громкий:

– Элли! Неси с кухни еще хлеба буханку, да капусты квашенной.

Покрылась потом холодным, затрепетала, с трудом удерживая в непослушных руках свою ношу. Десять шагов до стола дубового показались ей длиной в жизнь.

Смотрела испуганно, перебегая взглядом от одного к другому. Вот трое лучников с тугими колчанами за спиной. Остальные с мечами. Кто с двумя легкими, кто с двурушником пудовым. Еще у одного, огромного, словно дикий бизон, топор боевой к лавке привален был. На мощной груди у него Вей-маан в золотой оправе покоился. Значит командир их, если артефакт для Смотрин у него находится.

Кое-как поставила корзинку с хлебом на край, да блюдо на свободное место, и мышкой скользнула обратно, надеясь, что ее не заметили. Украдкой обернулась на них, и вздрогнула, получив тяжелый взгляд от исполинского тъерда. Смотрел на нее, будто под кожу заглядывал. И во взгляде ни одной эмоции прочитать нельзя было. Только тьма пугающая.

Стушевалась, шмыгнула за стойку и стаканы начала натирать до блеска, чтобы хоть как-то успокоиться. Так хотелось уйти, сбежать отсюда, но старые часы на стене безжалостно показывали, что еще целый час рабочий остался.

***

– Эль, не спи! – подтолкнула ее хозяйка, – добавки просят гости дорогие. Неси! Не стой как столб дубовый.

Вспыхнула как свечка, и извинившись, торопливо побежала на кухню. Повариха наложила на большое круглое блюдо сочного поджаристого мяса и передала девушке:

– Смотри не урони!

Проходя мимо хозяйки, услыхала ворчливое:

– Посуду грязную не забудь забрать! Обновить надо!

Подошла к столу, осторожно поставила блюдо и осмотрелась, ища тех, у кого тарелку сменить на чистую надо.

Это оказался тот самый тъерд, что крупнее любого сельского мужика да выше на пол головы. В отличие от остальных молчалив он был и угрюм. Больше слушал, чем говорил, холодным взглядом осматриваясь по сторонам, останавливая свое внимание на каждом из присутствующих.

Пугал он ее больше, чем все остальные вместе взятые. Такой легко перерубит пополам, перешагнет и дальше пойдет, не оборачиваясь. Но делать нечего. Подошла робко и сиплым шепотом спросила:

– Можно я тарелку у вас заберу?

Он не удостоит ее даже мимолетным взглядом, лишь кивнул снисходительно.

Выдохнула, чувствуя, как кровь в жилах стынет от близости с этими людьми. Протянула руку, чтоб тарелку забрать, да вскрикнула, когда перехватил за тонкое запястье, сжав стальной хваткой.

Дернулась, но он даже не шелохнулся, удерживая ее рядом.

Страшно стало так, что в груди зажгло, сдавило:

– Пустите, пожалуйста! – пропищала жалобно, – мне посуду грязную велено собрать!

Только тут поднял на нее взгляд сумрачный, резанул им, будто по живому вспарывая. Девушка сжалась еще больше, сникла, боясь пошевелиться.

– Забирай, – кивнул холодно и отпустил, потеряв к ней всяческий интерес.

Дэниэль схватила тарелку, едва не уронив ее на пол, и стремглав бросилась на кухню, мечтая скрыться от чужих глаз.

– Простите ее, чудная она у нас, – раздался за спиной голос хозяйки, заметивший, как Дэни мялась и бормотала, стоя у стола.

Тъерды отреагировали весело. Шутками да смехом дружным, а она ни жива, ни мертва стояла, прижавшись спиной к стене, пытаясь отдышаться.

Скорее бы закончился завтрашний день! Скорее бы они ушли из деревни!

До конца смены так больше в зал и не вышла. Хозяйка, испугавшись, что неуклюжестью своей гостей дорогих разозлит, предпочла все делать сама.

А Дэни и рада, что ее не трогают.

Посуду всю в чане большом замочила, а потом отмыла до скрипа, прибралась за собой и домой отправилась. Обычно выходила через главный выход, но сегодня предпочла спрятаться, юркнуть незаметно к черной двери. Что угодно, лишь бы на глаза тъердам не попадаться!

На дворе стоял поздний вечер. Деревня погрузилась в сон, и только редкие окна тускло светились во мраке. Поежившись, натянула по привычке перчатки из тонкой материи и осторожно ступила с крыльца.

Прошла короткими тропами между домов и вынырнула на дорожку, ведущую к стоящему на отшибе жилищу.

Темнота ее не страшила. Девушка привыкла возвращаться, когда звезды уже рассыпались по небосводу. Да и некого тут бояться. Змеево – деревня тихая, мирная.

Пройдя полпути почувствовала, как за ней идет кто-то. Легкой поступью, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания.

Обернулась резко, так что юбка легкая взметнулась вокруг ног.

За спиной Орша стоял, сын кузнеца. Сразу в потемках узнала его, чувствуя, как дрогнуло внутри.

– Ты меня напугал!

Он молча подошел ближе, остановился, глядя на нее сверху вниз.

– Орша? – вздрогнула, когда прикоснулся рукой к щеке, шаг назад сделала, отстраняясь, – зачем ты здесь?

– За тобой пришел.

– Не стоило. Я уже почти дома, – махнула в сторону избушки, где одиноко свеча в окне горела. Бренна всегда ее ночью дожидалась, не ложась спать.

– А я не провожать тебя собрался, – хмыкнул он, снова подступая ближе.

– Тогда зачем…

– Устал я за тобой бегать.

– Не бегай, и тебе, и мне лучше от этого будет.

– Лучше будет, когда женой моей станешь, – раздраженно ответил он, воровато оглянувшись за плечо.

– Не стану, – просто ответила она, отступая в сторону дома. Не нравился ей этот блеск в глазах парня. Точно недоброе задумал, – спокойной ночи, Орша.

Развернулась, чтобы уйти, но он схватил ее за руку и дернул на себя, так что впечаталась в грудь широкую.

– Станешь, – грозно прошептал, – Люблю я тебя, дура! И никуда ты от меня не денешься.

Зажав рот рукой, так что только мычание испуганное раздавалось, повалил на землю, придавив сверху телом своим. Путаясь, полез под юбку.

– Сама же потом спасибо скажешь! Будешь, как царица жить. Не выкручивайся, все равно никто не услышит и на помощь не придет! Обещаю, ласковым буду, нежным.

Замычала еще сильнее, пытаясь оттолкнуть его от себя. Да куда там! Парень молодой, сильный. От обиды слеза на глаза навернулись, когда почувствовала ладони шершавые на своей коже. Изловчилась и укусила его за руку сильно, до крови.

Орша охнул, зашипел сквозь зубы:

– Ах, ты, мерзавка! По-хорошему не хочешь? Значит, по-плохому получишь! Тебе же хуже и больнее будет!

Дэниэль, перепугавшись не на шутку, начала выворачиваться еще отчаяннее. Пиналась, царапалась:

– Сколько бы ты не дергалась, моей будешь! Никто в твою сторону не посмотрит больше, все знать будут, что спишь со мной! Может, повезет, и понесешь сразу же!

Не хотела она такой участи, только вырваться не было сил. Слишком маленькая, хрупкая на его фоне.

В этот миг показалось, что звезды на небе погасли, укрытые чьей-то тенью.

Опомнится не успела, как Орша отлетел в сторону, но тут же вскочил на ноги, желая разобраться с тем, кто посмел ему дорогу перейти.

Это оказался тот самый здоровый тъерд, что смотрел на нее в корчме.

Сердце ухнуло вниз, испугавшись его в сто раз больше, чем кавалера назойливого.

Парень тоже растерялся, не думал, что в защитниках окажется имперский солдат.

– Шел бы ты домой, горе-жених, – насмехаясь, произнес тъерд, сложив руки на груди, – девушка не хочет тебя видеть.

– Она моя будущая жена! – Орша не мог просто так отступить, петушился, пытаясь выглядеть смелее, чем есть на самом деле.

– Это вряд ли, – снова равнодушный ответ, – не нужен ей такой муж, что по-хорошему не может взаимности добиться.

– Это наше с ней дело! Не вмешивайся!

– Иди домой, – еще раз настоятельно посоветовал тъерд.

– Знаешь, кто мой отец? Знаешь? – разошелся парень, чувствуя, как от беспомощности зубы сводит. В деревне все за него, слова лишнего сказать боятся. А тут… Не привык он к такому. Ох, и не привык.

– Уж не кузнец ли деревенский? Подойду завтра, потолкую с ним, пусть знает, чем сын непутевый занимается.

Орша как-то сник, ссутулился. Знал он, что отец за такую выходку по голове не погладит. Мужик он суровый и запросто по хребтине отходит, как пацана сопливого. Только позору на всю деревню будет.

– Ухожу, – буркнул себе под нос, напоследок одарив Дэни многообещающим взглядом.

– Цела? – все так же равнодушно спросил тъерд, когда парень исчез из виду.

– Да, – проблеяла чуть слышно, не зная как поступить дальше. Поблагодарить, пожалуй, все-таки стоит, – спасибо!

Он не ответил, продолжая просто рассматривать ее.

Будто в потемках разобрать что можно!

– Ты тоже иди домой, – наконец произнес, кивнув в сторону избушки.

– Да, – пискнула она, и, подхватив подол, со всех ног припустила домой.

Тъерд проводил ее задумчивым взглядом, дождался, когда за дверь шмыгнет тихой тенью, и направился обратно на постоялый двор.

***

Утром, чуть свет, прибежал к их дому пацан, сонно зевая, потирая глаза сказал, что хозяйка на работу ее зовет. Захворала сменщица ее, не пришла на кухню, некому посуду мыть да помогать.

Дэниэль ужасно хотелось отказаться и не выходить на работу. Просидеть весь день дома, пока тъерды не уедут из деревни. Вчерашней встречи хватило! Полночи не спала, замирая от страха и прислушиваясь.

Но отказать Ярине не могла. Та всегда ее выручала, была добра. Ни разу за год, что проработала в корчме, не слышала от нее обидного слова. К тому же, деньги лишние не помешают, на зиму одежду новую купить надо, а она стоит недешево. Да и Бренна ни свет, ни заря ушла в лес за травами. Ни слова не сказала, не разбудила, только записку на клочке бумаги оставила.

Что толку одной дома сидеть?

Поохала, поворчала, но, отправив пацана с ответом, начала собираться. Затянула волосы пшеничные в косу, умылась, платье старенькое надела и вышла из дома, оставив старой Бренне ответную записку на столе.

На кухне во всю кипела работа. Повариха и ее помощники суетились, готовясь подать дорогим гостям завтрак, попутно занимаясь приготовлением обеда.

Чтобы не мешать им, девушка заняла привычное место возле чана, в котором посуду мыла. Села на лавку затертую, поставила перед собой ведро картошки прошлогодней и начала ее чистить.

 Пока чистила, прислушивалась к тому, что творилось на улице.

Сегодня деревня бурлила, кипела, жизнь в ней била ключом. С самого утра почтенные женщины отмывали Чий-маан, чтобы ни пылинки на нем не осталось. Камень мерцал, переливался, жадно втягивая в себя солнечные лучи.

Из кузнецкого сарая приволокли помост деревянный, на который девицам предстояло подниматься во время ритуала.

Люди готовились, суетились, и над всей деревней витала атмосфера праздничного предвкушения.

Только Дэни была в дурном расположении духа, не разделяя всеобщего веселья. Когда-то давно, когда она еще была маленькой, ей тоже казалось, что Смотрины – это великий день, великий праздник. Как и все девочки, мечтала о том, как подойдет к камню, приложит ладони и услышит свою Песнь. К сожалению, иллюзии развеялись, оставив после себя только горечь.

Это не праздник!

Это десятая годовщина того страшного дня, когда потеряла всех близких.

К полудню народ стал подтягиваться к центральной площади, выстраиваясь полукругом возле помоста, возведенного у камня. Радостно здоровались, обнимались, пересказывали друг другу последние новости, да судачили о том, кому нынче повезет.

Вскоре голоса, смех стали еще громче, и повариха, бросив все дела, вместе с поварятами вышли на улицу, не желая пропускать такое событие. Интересно было, кто же из девиц в этом году услышит Песнь, и какой она будет.

Дэни из своего маленького окошечка могла увидеть только угол, да крепко сбитые доски помоста. Один раз подошла, посмотрела, второй.

Краем глаза заметила тъердов, прохаживающихся из стороны в сторону, лениво наблюдавших за жителями деревенскими.

Как ни держалась, ни убеждала себя, что ничего интересного там нет, но любопытство разыгралось. Захотелось посмотреть, как в этом году Смотрины пройдут. Посидела еще на лавочке, пытаясь унять беспокойство в груди, да делом себя занять. Но не вышло ничего. Прислушивалась, замирала, пытаясь ничего не упустить, к окошечку сто раз подходила, а потом сдалась. Сняла передник, небрежно бросив его на лавку, и поспешила на крыльцо.

В центре деревни было столпотворение.

Все жители собрались, чтобы посмотреть, как девицы-красавицы к камню магическому подходить будут.

Напротив камня арку поставили, обвитую цветами да лентами пестрыми. Лучшая цветочница деревни Рина каждый год ее к Смотринам готовила. Цветы в саду растила сочные, ленты из Тродоса привозила. Не такие как в Змеево грубые, бледные, а мягкие, атласные, на солнце переливающиеся.

По обе стороны от арки народ толпился, ожидая начала.

Сама Дэниэль не стала подходить ближе. Осталась на крыльце. Обхватила опору деревянную, прижалась к щекой к гладкой балясине и наблюдала за происходящим.

Вся деревня в сборе. Даже бабки беззубые из дворов выбрались ради такого дела!

Тут же заметила Оршу в компании других молодых парней. Стоял, сложив руки на груди, подпирая плечом угол дома, и смотрел в ее сторону мрачно, не отводя глаз. Не простит он вчерашней неудачи! Ой, не простит. Вот уедут тъерды, и опять за свое возьмется! И защитить ее будет некому.

Поежилась, невольно выше платье на груди подтягивая. Вспомнила прикосновения вчерашние. Грубые, грязные, вызывающие тошноту и отторжение, и расстроилась пуще прежнего. Нет у нее защитников в этой деревне, и где их взять – неведомо.

Взглядом стала тъердов искать. Двое прогуливались чуть в стороне, а местные девушки краснели и взгляды игривые в их сторону бросали.

Самый рослый из них, тот, что ночью спас, не отдав Орше на поругание, на помосте у камня стоял, на щит тяжелый опираясь, и хмуро толпу разглядывая.

Поблизости еще двое. Один у ступеней помоста, второй рядом с аркой.

Двоих увидела за деревенскими жителями, с другой стороны толпы.

Холодно в животе стало, словно ком ледяной проглотила. Не просто так они позиции выбрали! Дэни много книг читала, среди них попадались и легкие, как весенние облака, и сложные, до слез пробирающие. Про войну. Читала она о том, что это великая наука, что тактика есть и стратегия, что хорошо вышколенный отряд никогда не воюет сломя голову и полагаясь на удачу. Построение должно быть, роль своя у каждого.

Еще раз пробежалась взглядом по фигурам имперских тъердов. Исполин с боевым топором, мечники, все здесь. Где же лучники?

Там, откуда обзор хороший, и стрелять удобно!

Вскинула взгляд выше, по крышам домов пробежалась.

Так и есть! Нашла двоих. Сидят на коньке со скучающим видом, ногами покачивая. Будто шутки ради забрались наверх.

Где же третий?

Осмотрела еще раз. Не видать.

И тут догадалась, что прямо над ней на крыше постоялого двора обстроился.

Плохо стало, страшно. Вдруг у кого-то из девушек тоже кобальт проснется? Что тогда? Погибнет деревня, как когда-то Золотые Пески.

Не справиться сельским жителям с тренированными тъердами, вооруженными до самых зубов.

Испуганно смотрела на толпу. Почему никто не видит, не понимает, что происходит?

Прижалась сильнее к балясине, сдавила ее пальцами, так что больно стало, и попыталась успокоить сердечко мечущееся.

Глупости все это! Где ей, девчонке деревенской, тонкости военного дела постичь? Начиталась глупостей, вот и видит того, чего нет на самом деле. Да и не придет кобальт, не сможет. Сил у него не осталось!

Кое-как успокоилась, а потом и вовсе позабыла свои страхи, убедив себя в том, что привиделось все. Просто пуганая она уже, вот и мерещится везде чертовщина.

***

Ровно в полдень церемония великих смотрин началась.

Большой тъерд вынул из оправы опалово-серый Вей-маан, и положил его в углубление на белом камне. Вспыхнули они на миг красным пламенем, и стали одним целым. По поверхности Чий-маана серые искры пробежали, а потом погасли, скрывшись в земле. Ритуальный камень был готов.

Под тихую песню замужних женщин, шли к арке украшенной семеро девушек. Чинно, степенно. В лучших платьях своих, с распущенными по плечам волосами, украшенных венками цветочными. Девичьи щеки огнем румяным горели, и в глазах каждой надежда и предвкушение светились.

У Дэни кольнуло где-то глубоко-глубоко, в груди, куда не достать. Она должна быть вместе с ними. Это ее год. Девятнадцать ей!

Но для всех она уже была “пустышкой”, что прошлым летом прикладывала ладони, да не услышала Песни заветной.

Неожиданно для себя расстроилась, горечь необъяснимую почувствовала. Закусив губы, наблюдала, как выстраиваются они одна за другой, под аркой, увитой цветами.

Наконец песни стихли.

Вперед вышла жена старосты Мириам. Испокон веков так, что супружница главного по деревне открывала Смотрины своими словами напутственными. Так было и в этот раз:

– В этот день, дочери наши, ждет вас великое событие. Пусть Боги помогут вам, и даруют Песнь Земли, что в крови у вас зазвучит. Удачи вам!

Раздались скованные слова благодарности. Сама Мириам растрогалась от своей проникновенной речи, и, промокнув глаза платочком, вернулась к народу, встав рядом с мужем своим. Остальные одобрительно ей захлопали.

Дэни лишь чуть заметно покачала головой, не разделив всеобщего восторга.

Лучше бы Бренну позвали! Она бы и то красивее сказала, да интереснее.

Тъед, что стоял у арки, развернул список и произнес зычным голосом:

– Лиана!

Первая девушка вздрогнула, испуганно прижав руки к груди, и торопливо, путаясь в длинном подоле, направилась к помосту. Как только без чувств не упала от волнения! По ступеням ей помог подняться молодой улыбчивый тъерд, галантно подавший руку.

Она остановилась возле камня, явно опасаясь подходить ближе, бросила растерянный взгляд в сторону матери. Получив ободряющую улыбку, собралась духом, шагнула вперед и медленно протянула руки к камню, будто до огня боялась дотронуться.

Дэни помнила это ощущение. Камень совсем не горячий, но и не холодный. Он словно живой, чуть заметно гудит и подрагивает.

Прикоснулась Лиана к Чий-маану и замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. На бледных щеках даже пятна пунцовые выступили от волнения. Замерли все, глядя на нее безотрывно.

Наконец минута прошла.

Лиана, задержав дыхание, отняла ладони от Чий-маана, развернула их к себе в надежде увидать следы Песни.

По толпе пронесся разочарованный вздох.

Пусто! Не пришла к ней Песня.

Девушка вспыхнула пуще прежнего, стыдливо пряча глаза, сбежала с помоста и встала слева от арки, под которой ожидали остальные претендентки. Сникла вся, съежилась, с опущенными плечами стояла, кусая губы до крови, чтоб не разреветься.

Дэни лишь улыбнулась. Она-то в том году, чуть ли не смеясь и в ладони хлопая, сбежала со ступеней, а эта дуреха расстроилась.

– Джейна! – прозвучало следующее имя.

Вторая девушка вышла к камню. И результат таким же оказался. Не откликнулась Песнь Земли на ее прикосновения.

– Валери! – снова объявил тьерд громогласный.

В этот раз выходила высокая статная брюнетка. Окинув всех уверенным взглядом, гордо задирая нос, подошла к помосту, и торжественно прихватив подол, будто дама высокого происхождения, поднялась к камню.

Хоть Дэниэль почти ни с кем не общалась, но и до нее доходили слухи разные. Поговаривали, что Песнь давно явилась Валери, еще с первой кровью.

Дэни не знала, правда это или нет, поэтому подалась вперед, с интересом наблюдая за темноволосой девушкой.

Та, в отличие от предшественниц, уверенно ступила вперед и приложила руки к Чий-маану, а минуту спустя, подняла их кверху, и за ними потянулись сверкающие на солнце нити.

Золото!

Так вот как оно выглядит!

Толпа зашумела, возликовала, разразившись радостными возгласами.

Мать Валери облегченно разрыдалась, прижавшись к плечу отца, а сама девушка с видом королевы спустилась на землю и встала справа от арки.

Остальные девушки: Айа, Гойра, Витони, Стерра, одна за другой, на глазах у всей деревни, подходили к Чий-маану. Только одной из них, Гойре, явилась песнь. Все охнули от неожиданности, когда по белому камню разводы кровавые пошли.

Рубин откликнулся!

Остальные трое встали понуро с левой стороны.

Вот так и прошли очередные Смотрины. Из семи девиц только двое Песнь услыхали, и ждало их теперь безоблачное будущее в драконьих городах.

Дэни вздохнула, провела вспотевшими ладонями по подолу. К работе возвращаться пора. Тъерды обедать скоро придут, перед дорогой долгой.

– Ну, вот и все, Смотрины окончены! – подвела итог Мириам, и снова прослезилась.

– Нет! – раздался низкий, раскатистый голос исполинского тъерда.

Дэниэль, которая уже сделала первый шаг в сторону двери, замерла и испуганно обернулась, без труда найдя взглядом мощную фигуру.

Народ тоже притих, да и остальные тьерды удивленно смотрели на своего предводителя.

– Но у нас больше нет подходящих девушек! – робко подал голос староста деревни.

Тьерд смерил его таким взглядом, от которого мужчина сник, беспомощно оглядываясь по сторонам. Не понимал он, чего хочет имперский солдат.

– Пусть еще одна попробует!

– Но кто? Все остальные не подходят!

Словно в бреду наблюдала, как тъерд разворачивает в ее сторону. Он абсолютно точно знал, где стояла Дэни, хотя во время церемонии ни разу даже не взглянул в ее сторону.

Похолодела внутри, когда указал на нее прилюдно:

– Она пусть выйдет.

Дэни отступила на шаг назад, сжавшись и испуганно глядя по сторонам.

– Зачем? – подал голову один из мужиков сельских, – Элька стара для смотрин. В прошлом году уже прикладывала руки к камню. Пустая она.

Тьерд не обратил на него внимания, продолжая смотреть на перепуганную девушку.

– Иди сюда.

Она покачала головой и снова отступила.

– Не вынуждай силу применять.

Еще шаг назад.

Тут к ней подскочила хозяйка постоялого двора:

– Иди, давай, глупая, не упрямься! – зашипела Ярина, схватив ее за руку, – негоже тьердов злить!

– Я не хочу, я уже была там! Зачем еще раз? – взмолилась она пытаясь высвободиться.

– Ишь ты, королева нашлась. Не хочет она! Иди! От тебя не убудет, если еще раз к камню приложишься, – и потянула за собой упирающуюся девушку, – простите ее, дурная она у нас совсем. Не понимает многого.

Чуть не упав на ступенях, Дэни все-таки остановилась, и выдернула ладонь вспотевшую из рук Ярины.

Вся деревня смотрела только на нее, отчего спрятаться хотелось еще больше. Во взглядах непонимание, презрение, насмешка горели. Народ взволнованно перешептывался, переглядывался. Не было еще такого, чтоб одну и ту же девицу два года подряд к Чий-маану подзывали.

– Я сама, – просто сказала Даниэль, когда Ярина опять к ней потянулась.