Любовь за гранью 12. Возрождение Зверя бесплатное чтение

Пролог

Последние записи в дневнике Николаса Мокану.

Они поддерживали во мне жизнь. Каждая строчка, написанная его почерком, давала мне надежду, что он все же вернется. Тот, кто писал эти строки, должен был сдержать свое слово. Я думала, что знаю эту тетрадь наизусть. Но открывая её вновь и вновь, я находила какие-то новые штрихи, какие-то пропущенные мною тона или междустрочные признания, новые эмоции от которых душу раздирало на части, и я проживала наше прошлое уже в который раз, но теперь его глазами. Становилась им самим, пропитывалась этими противоречиями, этой горечью и его вечным одиночеством. Боль. Сколько же боли скрывается в его тьме! Он никого туда не впустил. Даже меня. Нет, не потому что не доверял, а, скорее, потому что не хотел меня в ней утопить. И сейчас, читая уже в сотый раз последние записи, я с отчаянием понимала, что он был одинок даже тогда, когда я была рядом. Одинок в своем самоедстве, в изнуряющей ненависти к своим порокам и этой самой тьме. Он любил ее и ненавидел одновременно. Он не собирался ею ни с кем делиться, и в то же время она его пожирала все больше день за днём, то выпуская на свет, то затягивая на самое дно. И словно тоненькая белая ниточка среди мрака его любовь ко мне. Та самая, хрупкая, которая, как ни странно, удерживала его на поверхности.

И меня вместе с ним. Если бы не его тетрадь, я бы сошла с ума за эти дни ожидания. Я была близка к помешательству…Хотя, кто знает, может, было бы лучше лишиться разума или умереть, чем окунуться в то жуткое пекло, которое разверзнется под нами так скоро, что я даже не могла себе представить.

{«9 ЗАПИСЬ

– Вы устраиваете охоту на людей? Вы загоняете их как животных, а потом убиваете? Это ужасно! Это бесчеловечно…Это…

Да, детка. Правильно! Браво! Наконец-то! Добро пожаловать в реальность. Неужели ты поняла, что я такое? Не прошло и пары недель? Быстро это или медленно, решать не мне и не тебе.

С наслаждением, смакуя каждое слово, ответил:

– Конечно, бесчеловечно. Ты знала, что мы не люди, и знала, чем мы питаемся. Так что истерики сейчас ни к чему, и я предупреждал тебя об этом, когда мы ехали в Лондон. Вудвроты живут по другим законам.

– Ты…ты тоже в этом участвуешь? Ты будешь охотиться на этих несчастных, которых вы обрекли на смерть?

– Да, Марианна. Я тоже буду участвовать в охоте. Более того, я должен ее выиграть. Таковы правила, таковы обычаи, не мне и не тебе их менять.

Марианна отвернулась и закрыла лицо руками. В который раз спросил себя, что мы делаем рядом с друг другом? Где она, а где я. По разные стороны баррикад, и ей никогда меня не понять. А мне на хрен не нужно, чтоб понимала. И никогда не было нужно ничье понимание. Главное, чтоб я сам себя понимал, а с этой маленькой ведьмой это становилось архитрудно. Я вдруг превращался в непроходимый квест для собственной логики.

– Я думала, ты другой…я думала…

– Что ты думала? – хищно прищурился, в очередной раз взрываясь яростью изнутри, – Я не другой. Наконец-то ты это поняла. Я – зверь, монстр. Я такой же, как они все. На моих руках столько крови, сколько ты не видела за всю свою жизнь. Мое призвание – приносить людям боль и смерть. Если ты решишь вернуться домой прямо сейчас, я прикажу отправить тебя на частном самолете. Давай, девочка, уезжай, облегчи мне жизнь.

Она молчала, ее худенькие плечи подрагивали. Плачет? Пусть плачет. Лучше для всех, если она сейчас уедет и все это кончится, не успев начаться. Слишком опасными становятся наши отношения. Отношения? Я назвал ЭТО отношениями? Во мне зарождается сумасшествие, незнакомое, мрачное, страшное. Ничего подобного я никогда раньше не испытывал. И я не хочу обрушить его на нее, я с трудом контролирую этот процесс. Как скоро все взорвется? Я не знал ответа на этот вопрос, но я чувствовал, что нас уносит. И её, и меня. Только в отличие от Марианны я прекрасно понимал, чем это закончится. Какой жуткой и безжалостной тварью я могу быть.

– Я не уеду. Не затем я здесь, чтобы испугаться и убежать. Ты прав, ты меня предупреждал. Я остаюсь. В чем заключается эта охота?

Твою ж мать! Что ж ты такая упрямая, а? Что ж ты усложняешь мне и себе жизнь? Я отошел к перилам и посмотрел на вечернее небо. Солнце, похожее на кровавый диск, медленно садилось за горизонт.

– Мы дадим им возможность сбежать. У них будет приоритет в двадцать минут. Потом по их следам отправятся охотники. Для них это будет игра на выживание. Если кто-то из них останется в живых за час охоты, он будет свободен.

Я не видел сейчас её лица, но слышал прерывистое дыхание. Наконец она тихо спросила:

– И кто-либо оставался раньше в живых?

– Нет. У них нет шансов. Никаких. Разве что, если случится чудо. Но чудес не бывает, маленькая. Так что не обольщайся. Их поймают и сожрут.

– Кто считается победителем?

– Тот, кто убьет больше всех. Каждый оставит свой знак на теле жертвы. После того, как охота будет окончена чистильщики соберут мертвецов и посчитают, кто победил.

Да, я любил участвовать в этой игре. Можно сказать, я обожал это развлечение, которое уже давно было запрещено в моем городе, в моей стране, но здесь старина Вудворт все еще соблюдал традиции. У меня зашкаливал адреналин от предвкушения, хищник готовился к самой интересной охоте. Вот только разочарование Марианны портило весь кайф. Заставляло чувствовать себя сволочью. Хотя, прекрасно знал, КАКАЯ я сволочь…но были моменты, когда мне до дикости хотелось, чтобы она этого не знала. Но отказаться я не мог. Слишком многое поставлено на кон. Как ставки, довольно высокие, как и все развлечения хищной семейки Вудворт, так и моя репутация. Уступать титул самого кровожадного вампира Братства я не собирался никому. Страх – это залог уважения. Пока Вудворты меня боятся, я могу оставаться спокойным. Пока они поджимают хвост и готовы выполнять мои условия. Страх – это истинная валюта, которая никогда не обесценится. Его легче всего продать. Заставь кого-то бояться себя, и он будет зависеть от тебя до последнего вздоха.

– Ты не можешь отказаться…да?

Тихо спросила Марианна, и в ее голосе послышалась надежда. Я закрыл глаза. Только ей удается разбудить во мне вот это проклятое чувство осознания собственного ничтожества. Впрочем, так же ей удается разбудить очень много разных чувств. Палитру. Радугу. Где мой черный рассыпается на такие яркие оттенки, от которых постепенно начинает резать глаза.

– Ты права, я не могу. Охота поднимет мой вес в Братстве. Это не просто соревнования, это борьба, понимаешь? За каждую жертву охотники будут драться.

– Драться? Кроме всего прочего, вы будете драться?

В ее голосе послышался неподдельный страх.

– Да, до полного поражения противника.

Марианна подошла ближе, теперь я чувствовал ее запах слишком отчетливо, голова предательски закружилась. Последнее время рядом с ней я с трудом держал себя в руках. Напряжение начинало достигать точки невозврата, когда я могу послать все к чертям собачьим и выпустить Зверя.

– Тебе будет угрожать опасность? Тебя могут убить?

Я вздрогнул. Мне не послышалось? Она волнуется за меня?

Я резко обернулся и увидел, как Марианна прижала руки к груди и с отчаяньем смотрит на меня, ожидая ответа. Никогда в этой гребаной вечной жизни за меня никто не боялся. Боялись меня, боялась того, что я могу сделать, но никто не переживал за маньяка, который мог легко пустить вам кишки и с упоением намотать их на ладонь, глядя, как вы корчитесь от боли. Кому придет в голову жалеть психа и социопата? Нет, это не была та мерзкая жалость, за которую я мог бы убить. Это был страх. В её глазах страх за меня! Неужели за пятьсот лет кому – то не безразлично, сдохну ли я или буду жить? Внутри что-то сжалось. Такая резкая мгновенная боль. Я даже не понял, что это. Потом, спустя время пойму, что лед трескается болезненно, и в каждую трещину ядом затекает одержимость, потому что я готов был поверить…Ей. Поверить, что не играет и не притворяется. Не умеет пока. Не научилась. Искренняя. Настоящая. Моя!

– Да, могут, – эгоистичным восторгом по саднящим, обнажившимся в трещинах льда участкам сердца от вспышки отчаяния в сиреневых омутах, – Такого почти никогда не случается, но риск есть, и каждый из хищников об этом знает.

Вдруг Марианна схватила меня за руки и прошептала, глядя в глаза:

– Тогда пообещай мне, что ты победишь.

Мне показалось, что мое сердце перестало биться и я задыхаюсь. Нервная дрожь в кончиках пальцев. Не она ли оплакивала судьбу добычи несколько минут назад? Да, пока не знала, чем это грозит мне?!

– Тогда я буду вынужден убить больше, чем все остальные, – так же тихо, но безжалостно ответил я. Давай, детка, проснись! Ужаснись! Беги! Сейчас! Разочаруйся!

А она крепче сжала мои пальцы, и я задрожал, ощущая, как постепенно меня охватывает чувство дикого восторга. От неверия в триумфальное поражение равнодушного ублюдка, который подыхал именно в эту секунду внутри меня, он истекал кровью, а я прислушивался к его агонии и не понимал, что попался на крюк, насадился сам. Острие вошло под ребра, слева, пробило остатки льда и мягко вошло в сердце. Намертво. Я в капкане.

– Главное, чтобы ты вернулся живым. Пообещай мне…

Контрольный в голову, чтоб наверняка.

Марианна сжала мои пальцы на удивление сильно. Теперь она молила меня убивать, так же страстно, как до этого ужасалась подобной вероятности.

– Обещаю, – первое обещание ей, приговор Зверю, который скорчился в клетке, – ты не обязана присутствовать на охоте. Ты можешь ждать меня здесь.

Марианна отрицательно качнула головой.

– Я пойду с тобой и буду за тебя молиться.

Кому молиться, девочка? Тому, кого я проклял? Кому молиться и за кого? Преисподняя содрогнется от истерического хохота, когда твои молитвы достигнут границ Ада и Рая.

– Я пойду с тобой, можно?

Перехватил ее запястье и пристально посмотрел ей в глаза. Глотками…не воздух, а кипяток. Ты чувствуешь, как воняет горелой шерстью?

– Ты уверена? Это зрелище не для тебя, возможно, ты увидишь, какой я монстр и кем являюсь на самом деле. Ты возненавидишь меня.

Она не моргала, смотрела, а мне казалось, я увяз, запутался. Вот оно – мое персональное дно, я всегда представлял его себе черным болотом, трясиной или адским огнем, а оно, оказывается, кристально-чистого сиреневого цвета. И я начинаю поджариваться, потому что я хочу верить, что мне не кажется.

– Я знаю, кто ты. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой. И я никогда, слышишь, никогда не смогу тебя возненавидеть.

Я даже не представлял, насколько скоро мне станет страшно, да, мать вашу, страшно, что именно она может меня возненавидеть. Теперь, Марианна касалась моего лица другой ладонью, и мне невыносимо захотелось ее поцеловать. Смять эти наивные пухлые губы своими губами, кусать их до крови, показать ей, какой я зверь, кого она пытается жалеть. Чтобы разочаровать, чтобы сбежала, чтобы, мать ее, очнулась. Но вместо этого я сказал то, чего не ожидал от себя совершенно:

– Я убью их быстро, они не будут мучиться, и я не буду пить их кровь.

Она с благодарностью посмотрела на меня и улыбнулась сквозь слезы.

– Ради меня? – какой простой и вместе с тем невероятно сложный вопрос. Да, ради неё.

– Ради тебя.

Все черти Преисподней насмехаются надо мной в эту секунду. И я, как идиот, не могу решить, чего я хочу больше – избавиться от неё, пока не поздно, или пойти на хрен ко дну и потащить её за собой.

Сука! Наотмашь по лицу, так, чтоб прикрылась руками и заскулила от боли, а она вытирает разбитые губы и вешается снова на шею. Нет ничего омерзительней, чем женщина, которая тебе осточертела и все еще пытается заполучить тебя любыми способами. А тебе в ней уже ничего не интересно, у тебя не стоит на нее. Даже воспоминания, как ты трахал ее всеми мыслимыми и немыслимыми, и как кончал на неё, в неё…везде, где хотел, вызывают отвращение и желание сходить в душ и заодно почистить зубы.

Я смотрел на Мари, которая распласталась у моих ног, обхватывая руками мои колени и чувствовал, как внутри поднимается волна жалости и омерзения.

Хочется одновременно и раздавить, и в тот же момент она такая жалкая, ничтожная. Я слишком люблю сильных противников.

Оттолкнул ногой и вышел из комнаты…Вслед за другой. Не хотел сейчас копаться в себе, анализировать, что-то понимать. Я хотел найти и успокоить, просто посмотреть в глаза и убедиться, что ОНА смогла справиться с тем, что услышала и увидела. Маленькая девочка, которая всего лишь пару часов назад самоотверженно спасала жизнь убийце и отдавала ему свою кровь, даже не понимая, насколько рискует и ради кого.

Марианна забежала в кабинет Вудворта и заперла за собой дверь.

Я усмехнулся – наивная. Какие двери могут удержать меня? Снесу к такой-то матери! Но я дам ей шанс пребывать в иллюзии, что она может спрятаться от меня. Ненадолго, насколько мне хватит терпения.

– Марианна! Открой! Слышишь? Открой мне немедленно, не то я разнесу эти двери в щепки!

Она не отвечала. Представил себе, как плачет, закрыв лицо руками, и содрогнулся. Блядь! Реакция на ее боль чудовищно непропорциональна.

– Марианна. Всё, что ты услышала…Всё было совсем не так. Мари…она ревнует, она, – похотливая, озабоченная, недотраханная сучка…, – знала, что ты всё слышишь, а я потерял бдительность от слабости. Марианна! Открой! Я хочу всё тебе объяснить!

Твою ж мать! К чёрту двери!

Я легко спрыгнул с подоконника в комнату. Сидит на полу, прислонилась спиной к стене, не смотрит на меня. Дьявол! Почему каждый раз в ее присутствии я теряю этот гребаный контроль, этот панцирь, эти маски, с которыми легко и привычно. Голый до мяса и до костей.

– Для меня не существует запертых дверей, Марианна. Ты выслушаешь меня.

Отвернулась, подбородок дрожит:

– Уходи. Я не хочу сейчас ничего слышать, просто уйди.

– Не уйду, пока ты не дашь мне всё объяснить.

Подняла голову и посмотрела на меня:

– Просто ответь, ты спал с моей матерью? Просто скажи, спал или нет?

Всегда предпочитал спрятаться за ложью… А сейчас не смог. Я много чего с ней не могу. Не выходит. Словно она меняет меня, незаметно для меня же самого, а Марианна вскочила с пола и попыталась открыть дверь, чтобы снова сбежать. Иногда молчание красноречивей любых слов. Моё было кричащим и слишком откровенным, чтобы она не поняла. Умная девочка, слишком умная для её возраста.

В секунду оказался возле нее и резко развернул к себе, обхватил лицо ладонями, не давая отвернуться. Да! Смотри мне в глаза, маленькая. Давай, иди ко дну вместе со мной. В этом раунде можешь рассчитывать, что я не дам захлебнуться.

– Да, у нас был секс. Ничего не значащий, одноразовый секс. Слышишь? Ни сейчас, ни тогда это не имело никакого значения. Хоть я и не должен перед тобой оправдываться.

– Как вы могли? Как вы оба могли так предать моего отца! Это низко!

Бледное лицо исказилось от боли, она ударила меня по груди раскрытыми ладонями, пытаясь оттолкнуть. Мне хотелось, чтоб ударила сильнее, расцарапала мне кожу, причинила боль, только не плакала и не смотрела, как на ничтожество.

– Всё было не так! Верь мне, Марианна! Мы не обманывали Влада. Когда между нами произошло…то, что произошло, все считали Влада мертвым. Мы похоронили его. Это не было изменой. Твоя мать никогда и никого не любила так, как его. Мы не были любовниками. Точнее, не в прямом смысле этого слова.

– Но вы переспали! Это отвратительно. Господи, меня сейчас стошнит.

Она увернулась от моих рук, отшатнулась, как от прокаженного, и мною овладела ярость. Еще один глоток разочарования, малыш? Горько? Сколько ты еще сделаешь глотков, прежде чем начнешь меня ненавидеть, понимая, какой я ублюдок? Или мне удалось так быстро? Со второго глотка и полностью?

– Я никогда не понимала, почему вас с отцом разделяет такая пропасть. Теперь я знаю, насколько он прав. Уходи. Я прошу тебя, дай мне побыть одной. Пожалуйста, просто уйди. Как же это все грязно! Низко! Подло! Оставь меня! УХОДИ!

Вот так, маленькая! Наконец-то спали розовые очки. Да, я – грязь, и тебе не место здесь, рядом со мной. Только грязью я почувствовал себя сам и впервые не испытал от этого никакого морального удовольствия. Оставил её. Пусть упивается своим разочарованием и переваривает, кто я и какой.»

«10 ЗАПИСЬ.

Я искал ее гребаных три часа и озверел. Они мне казались вечностью. Никогда раньше я не ревновал. Я вообще не знал, что это такое. Мне было насрать, с кем мои любовницы спали до меня и после меня, я вообще мог отыметь их не один или поделиться ими с кем-то и наблюдать со стороны. Но когда, бл**ь, представил себе, как Вудворт прикасается к Марианне, у меня перед глазами вспыхнула кровавая пелена, и я услышал, как лопаются нервные окончания от бешенства. И это было началом…

Самый первый шаг в мое безумие. Стоит только один раз почувствовать яд, как он уже отравляет все внутри, разъедает, как кислотой. Я ступил за эту грань, где ревность станет управлять мною, и я не смогу ее контролировать. Тогда еще Марианна не была моей, но я интуитивно почувствовал, что каждый шаг к ней приведет меня в ту бездну, где я превращусь в психопата, повернутого до такой степени, что буду ревновать даже к одежде, даже к каплям дождя, ко всему, что может касаться её тела. К мыслям не обо мне, взглядам не на меня. Чёрт возьми, я – больной, конченый ублюдок, но я уже не мог повернуть назад.

Почувствовал её по запаху и шел, как зверь, четко по следу. Меня раздирало изнутри желание порвать здесь всем глотки. Пока только желание, позже я буду их драть, не отказывая Зверю ни в чем.

Растолкал извивающихся в диком танце смертных, которые шарахались от меня в суеверном ужасе, инстинктивно чувствуя опасность. Сканируя помещение, заметил Марианну, стиснул челюсти.

Она скрылась за дверью, ведущей к лестнице и туалету. Пошел следом за ней. Ударом ноги распахнул дверь и застыл. Она смотрела на бешено совокупляющуюся у стены парочку расширенными от удивления и любопытства глазами.

Как же соблазнительна эта невинность, которая плавится под первыми бесстыдными мыслями и желаниями. Её заворожил секс, а меня – она сама и эта реакция, от которой по моему телу прошла дрожь возбуждения. О чем она думает в эту секунду, приоткрыв чувственный рот, не понимая, насколько эротично выглядит сейчас сама? На секунду представил, как прижимаю Марианну к стене и, развернув к себе спиной, сдернув обтягивающие штаны до коленей, остервенело вдалбливаюсь в её тело. В ушах загудел рев персонального цунами, кровь воспламенилась, закипела, свело скулы и скрутило внутренности от бешеного желания сделать это немедленно.

Посмотрел на её тонкую руку с бокалом и бл**ь… представил, как эти пальчики обхватят мой член. Ярость и возбуждение – самый адский коктейль.

Поднесла бокал к губам, и я выхватил его, разбил о стену. Она вскрикнула от удивления и неожиданности, повернулась ко мне. Глаза блестят – слегка пьяная от мартини, а я смотрю на её губы и снова в глаза. Знала бы, что я хочу с ней сейчас сделать, кричала бы от ужаса. Ложь. Не кричала бы. Или кричала очень громко, надрывно, но далеко не от ужаса. Как любой мужчина, который далеко не раз соблазнял женщин и видел их реакцию, а точнее, намеренно ее получал, раздражая их воображение до невыносимости, пробуждая желание, я понимал, что она меня хочет. И кричать тоже хочет…подо мной. Только я этого не позволю ни ей, ни себе.

– Какого дьявола ты здесь делаешь?! Это место не для тебя!

Я отобрал у нее сигарету, смял пальцами, не обращая внимание на ожоги, и швырнул на пол. Затем оттащил парня от стонущей шлюшки и злобно зарычал:

– Пошли вон! Совсем осатанели! Трахайтесь дома!

– Эй ты! Озверел?! Я тебе сейчас морду разукрашу!

Я повернулся к парню, мгновенно меняя облик, давая увидеть вспыхнувшие радужки и вырвавшиеся из десен клыки. Да, мразь, бойся и скажи спасибо, что мне сейчас не до тебя… Парень в ужасе попятился назад, а девка закричала, одернула юбку и побежала вверх по лестнице.

Я снял пиджак и набросил Марианне на плечи, стараясь не смотреть на глубокое декольте, в котором так хорошо были видны полушария груди без нижнего белья:

– Прикройся!

– Иди к чёрту! Я достаточно взрослая, и ты не будешь мне указывать, как будто имеешь на это право!

Не имею. Пока что не имею. Даже больше – не хочу иметь. И хочу! Дико хочу, и внутри стихийное бедствие уже с первыми жертвами – будто не просто имею, а она вся моя. Я резко притянул Марианну к себе и демонстративно, презрительно принюхался:

– От тебя несет алкоголем и сигаретами. С каких пор ты куришь?

– С сегодняшнего дня. А вообще…не твое дело!

Она вырвалась, хотела пройти мимо меня вверх по лестнице, но я снова дернул её за локоть.

– Мы уезжаем отсюда!

– И не подумаю. Мне здесь нравится.

Невыносимо хотелось сбить с неё спесь, наброситься на её рот, кусая, насилуя, врываясь языком, чтоб начала задыхаться, но я заставил себя успокоиться и грубо потащил девчонку за собой, не обращая внимание на сопротивление.

– Оставь ее, Николас. Девушка развлекается!

Майкл преградил нам дорогу. В тонких пальцах Вудворта дымилась сигара. Пускает дым в мою сторону, а я по зрачкам вижу – он под кайфом, под красным порошком. Обдолбанный ублюдок, который, наверняка, собирался хорошо провести время с Марианной. И лишился бы яиц, члена, а потом и жизни. Я бы с удовольствием провел эту экзекуцию уже сейчас только за то, что посмел увезти и иметь какие-то планы на эту ночь. Вообще иметь какие-то планы на НЕЁ.

– Уйди с дороги, Майки, Марианна уезжает отсюда со мной. Сейчас!

– Она хочет остаться, – упрямо возразил Майкл, и его глаза тоже загорелись фосфором. Да! Давай! Разозли меня, и я загрызу тебя прямо здесь! И мне по хер на твоего папочку.

– А я сказал, она не останется в этом вонючем месте! Уйди с дороги Майкл, с тобой я потом поговорю!

– Отчего же? Можно и сейчас.

Всё случилось за одно мгновение, я схватил парня за шею и одной рукой резко поставил на колени. Другой удерживал яростно сопротивляющуюся Марианну, которая что-то возмущенно кричала. Я не слышал и не слушал её. Она могла хоть арии распевать, мне было насрать. Майкл закашлялся, его глаза округлились от удивления и боли, когда мои когти сжали его кадык, разрывая горло.

– Еще секунда – и я порву тебе глотку, достану кадык и выдеру язык, а потом сожру. Я не брезгливый, тебе ли не знать?! Не зли меня, Майки. Не сейчас!

Резко отпустил парня, вытер пальцы о его рубашку, забрал у него сигару и, демонстративно затянувшись, выпустил дым в его разъярённое лицо.

– Не лезь в это, понял?! Я буду решать, когда, с кем и куда она пойдет!

– Марианна – не твоя собственность. Ты даже ей не родственник! – Майкл потрогал горло, на котором быстро затягивались рваные раны от моих когтей.

Я усмехнулся и, подняв Марианну одной рукой за талию, понёс к выходу из бара. Дискуссия окончена. На сегодня, Вудворт. Но мы её продолжим, и что-то мне подсказывает – очень скоро продолжим.

Затолкал Марианну в машину, в который раз стараясь не смотреть на грудь в вырезе туники, когда пристегивал её ремнем безопасности. Девчонка отвернулась к окну. Злится. Знала бы, насколько зол я, то, скорее, боялась бы. В таком бешенстве я не пребывал уже очень давно, потому что никто и ничто не могло вывести меня эмоции чертовую тучу лет.

– Зачем без меня поехала? – спросил, разгоняя автомобиль до сумасшедшей скорости. Всё ещё чувствуя, как от ревности и подозрений выкручивает кости и хочется вытрясти у неё истинную причину. Например, то, что ей нравится проклятый Вудворт. Никогда не стоит задавать вопросы, на которые не хочешь получить честные ответы, а я задавал, потому что, помимо садиста, во мне жил и мазохист, а он хотел в очередной раз получить оплеуху, чтобы убедиться, насколько всегда был прав, запрещая себе верить во что-то.

– Поехала и всё! Не хочу с тобой разговаривать.

– Ты понимаешь, что это место не для тебя? Ты видела, что там творится?

Марианна открыла окно и подставила лицо ледяному ветру:

– Не тебе заниматься нравоучениями. Не лезь в мою жизнь, не пытайся мною командовать, особенно теперь.

Я резко затормозил, и Марианна чуть не ударилась головой о приборную панель, но я грубо опрокинул её на спинку сидения.

– Давай, раз и навсегда расставим всё по местам. Сейчас и прямо здесь. Когда ты, Марианна, упросила меня взять тебя с собой, ты пообещала не действовать мне на нервы и быть послушной девочкой, мать твою! Это было наше условие!

Марианна презрительно фыркнула, и желание сжать её тонкую шею пальцами стало еще навязчивей:

– Тогда я не знала, что ты спал с моей матерью. Теперь ты для меня не авторитет.

Девушка нагло достала сигарету из кармана куртки и повернулась ко мне:

– Зажигалки не найдется?

Я резко отобрал сигарету и, смяв, выбросил в окно.

– Ты забыла, что ты не куришь.

– Курю, пью и сплю с кем попало!

Крикнула мне в лицо и попыталась открыть дверцу машины. Я демонстративно щелкнул задвижкой на дверце, блокируя все выходы. Спит с кем попало? Например? Я хотел бы узнать имя этого смертника, чтобы похоронить его живьём у неё на глазах.

– Похоже на правду! И как? Майкл следующий? – отрава снова потекла по венам, подкармливая зверя, который уже рвал и метал внутри меня.

– Ни с кем я не сплю, если хочешь знать, я ещё девс…ещё никогда. Да иди ты к черту! Я ухожу, поеду на такси. Выпусти меня немедленно!

Я увидел, как зарделись её щёки и почувствовал странное идиотское удовлетворение. Подтвердила мои догадки. И сама же этого испугалась. Проклятые времена, где девушки стыдятся своей невинности и гордятся распутством. Малолетние шлюхи, которые выглядят старше и искушённей тридцатилетних. Они бесплатно раздвинут ноги и отсосут вам за бокалом виски под столом. Марианна подёргала ручку двери, но безуспешно. Всё, маленькая, добегалась. Теперь уже поздно куда-то убегать.

– Ты не выйдешь из машины, пока я не разрешу. Мы поговорим обо мне и Лине прямо сейчас и здесь. Расставим все точки и забудем об этом, ясно?!

Она медленно повернулась ко мне, и тонкая лямка туники сползла с алебастрового плеча, обнажая грудь еще больше. Невольно замер, видя, как ткань зацепилась за острую вершинку соска. Во рту выделилась слюна от дикого желания прикусить его зубами.

Сглотнул и заставил себя отвести взгляд, поднять выше, к её лицу. Скользнув по линии острого подбородка, к губам и наконец-то опять в глаза, в огромные сиреневые омуты, обрамленные густыми, длинными ресницами

– Я никогда, – откашлялся, – слышишь, никогда не предавал брата, но не стану лгать – хотелось периодически вырвать ему сердце. Мне нравилась Лина, очень нравилась, а я слишком её уважал, чтобы просто затащить в постель. Всё случилось само собой, она была в отчаянии. Мы все считали Влада мертвым, я лично задвигал крышку его гроба в склепе. Один раз. Я и Лина. Всего лишь один раз, который ничего для неё не значил, кроме отчаянной попытки цепляться за жизнь и не сгореть от горя.

– Зато этот раз многое значило для тебя

. Выпалила Марианна и посмотрела на меня затуманенным взглядом. После выпитого мартини её глаза блестели, зрачки расширились. Пышные волосы падали ей на лицо. И я представил себе, как впиваюсь в них пальцами, наматывая на руку, как сжимаю эту тонкую шею пальцами, перекрывая кислород в момент, когда она будет кончать подо мной. Бля**ь!

– Значило. Много лет назад. Сейчас – просто воспоминание. У всех нас есть моменты, о которых мы сожалеем.

Мне хотелось прямо сейчас терзать её губы своими, кусать до крови, вдалбливаться языком в мякоть рта. Никогда не терял контроль, а сейчас с трудом удерживал его и чувствовал, как проклятое самообладание начинает трещать по швам, отдаваясь острой болью в паху.

– А ты сожалеешь? – спросило очень тихо, но меня это слегка отрезвило.

Никогда не сожалел ни об одном сексе в своей жизни, а сейчас обязан солгать. Она хочет это услышать, для неё это очень важно, намного важнее, чем для меня.

– Да, я очень жалею, что все это стало между мной и твоим отцом на долгие годы. Но всё в прошлом. Лина любит Влада, а я живу своей жизнью. Считай, что всё это случилось до того, как она познакомилась с твоим отцом. Каждый имеет право на прошлое.

– А ты? Для тебя это в прошлом?

– И притом уже давно.

Её черты смягчились, хотя она по-прежнему казалась взволнованной. Немного пьяная от спиртного, чтобы реагировать нормально. Чувствую, как начинает снова раскаляться воздух вокруг нас, буквально слышу треск статики.

– Я отвезу тебя домой, по-моему, ты перебрала лишнего. Тебе плохо? Ты очень бледная. Майкл, ублюдок, завтра задницу ему надеру. Он к тебе приставал?

От одной мысли об этом руки сжались в кулаки.

– Нет. Просто пригласил развеяться.

– В стриптиз-баре…Хорошее предложение, – ярость снова стремительно нарастала.

– Если бы ты позвал меня на край света, я бы пошла с тобой, – тихо прошептала она, подалась вперед и неожиданно коснулась моей щеки прохладными пальцами.

Провела по скуле, а потом по моим ресницам. Именно по ресницам, а меня шибануло током. Это была самая эротичная ласка за всю мою жизнь, а Марианна напряженно вглядывается в мое лицо, словно ожидая, что я оттолкну, и я просто замер. Никогда и никто не ласкал меня так. Провела пальчиками по моим губам, и я дернулся, как от удара хлыстом. Она смотрит мне в глаза, и я не знаю, что она ищет в них. Там пусто, там вселенский холод и махровый цинизм.

– Не надо, – перехватил её руку за запястье, – Я отвезу тебя домой. Тебе уже давно пора спать. Давай, сделаем вид, что я этого не слышал. Не играй во взрослые игры.

Но я уже и сам понимал, что никаких игр и не было никогда. Это реальность с самой первой секунды, и она может стать смертельно опасной для неё.

Марианна высвободила руку и обхватила моё лицо ладонями.

– У тебя невыносимые глаза, – прошептала, и я понял, что алкоголь заставляет её быть откровенной, но остановить не мог, а точнее, не хотел, – я смотрю в них и исчезаю. Я тону в твоих глазах. Ты же видишь, как я тону?

О, НЕТ! Это я, бл**ь, тону!

Перевела взгляд на мои губы:

– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Такая наивная и вместе с тем бесстыдная просьба. Когда в последний раз я прикасался к девственнице? Сто, двести лет назад? Я уже не помнил. Тело отозвалось мучительной болью желания, до рези в паху. Острого, требовательного. Меня скрутило от бешеной внутренней борьбы. Если позволю себе сорваться, то сегодня она уже не будет девственницей.

– Марианна, ты выпила лишнего, ты устала. Поговорим, когда ты протрезвеешь. Давай, малышка, будь хорошей девочкой.

В этот момент она ударила меня по груди.

– Я не девочка! Я не малышка! Когда ты это поймешь, наконец?! Не притворяйся, что ты ничего не видишь, всё ты понял. Давно понял. Скажи мне правду. Скажи, что я тебе не нравлюсь. Скажи, что я серая мышь, что я не красивая. Что по сравнению с моей матерью я – полное ничтожество. Давай. Ты же смелый, ты сильный, ты ничего не боишься. Скажи, что ты меня не хочешь.

Я молчал, а она продолжала бить меня по груди. Что я мог ей сказать? «Я хочу тебя, хочу до одури, как помешанный и озабоченный малолетний недомерок с постоянным стояком в твоем присутствии»? Марианна вдруг закрыла лицо руками и отвернулась к окну:

– Ненавижу! Ненавижу! – так отчаянно и разочаровано, что я сам не понял, как резко привлек её к себе.

– Дурочка. Маленькая, глупая дурочка. Ты – красавица. Ты – чудо. Ты – ангел. И ещё ты сегодня обещала, что никогда не сможешь меня возненавидеть.

– Я не хочу быть ангелом, – прорыдала Марианна, – я хочу быть твоей, слышишь? Я просто хочу быть твоей.

Стиснул челюсти, стараясь успокоиться. «Хочу быть твоей…твоей…твоей». Мне никто и никогда такого не говорил. Чаще всего – «Хочу, чтобы ты был моим».

– Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это пройдет. Это юношеская увлечённость. Гормоны. Переходный возраст. Поверь, всё пройдёт.

Я укачивал её, мысленно стараясь отвлечься, абстрагироваться, но она вдруг оттолкнула меня:

– Я не ребёнок! Не ребёнок. Я знаю, чего хочу. А ты?! Тебе всё равно. Даже если я буду с кем-то другим. С Майклом, например, ты даже не заметишь. А знаешь, это хорошая идея! – прокричала сквозь слезы, – Почему бы не позволить ему? Он хотя бы не видит во мне малышку!

И меня сорвало. Мгновенно снесло все тормоза. Словно полетел под откос. Контроль к чертям собачьим. Вдребезги. Набросился на её рот и застонал. Невыносимо вкусно, аж скулы свело, и язык коснулся её языка, помедлил и ворвался в рот, лаская нёбо, дёсны, переплетаясь с её в диком танце сумасшествия. Отвечает несмело, задыхается, а меня раздирает от этой робости, наглею и зверею. Ещё. Глоток. Я же смогу остановиться? Мне мало. Ничтожно мало. Впиваясь пальцами в её затылок, привлекая к себе ещё ближе, задыхаясь и глотая её дыхание. Момент просветления, как всполох молнии. Попытка удержать контроль, поймать за ускользающий изодранный шлейф… и мимо. Сквозь дрожащие пальцы. Проклятье!

– Нельзя. Пойми, тебя нельзя быть со мной.

Но она уже меня не слышала. Голые эмоции. Ослепительные. Голод в чистом виде, только он способен настолько свести с ума. Она целовала меня сама, цепляясь за мои плечи, впиваясь в волосы, кусая мои губы, и я дрожал, как в лихорадке. Бл**ь. Кто кого соблазняет? Пытаясь оторваться, отстранить. Сейчас. Остановиться. Если позволю зверю сорваться, будет поздно для нас обоих.

– Ты будешь жалеть, – обхватил её лицо руками, – ты будешь об этом жалеть и проклинать меня.

– Никогда. Никогда я не пожалею ни об одном твоём прикосновении.

Задыхается, смотрит мне в глаза пьяным взглядом, и меня трясёт от возбуждения.

– Дурочка, какая же ты дурочка…

Не смог не целовать её губы, вытирая пальцами слезы, стараясь не напасть, снова не погрузиться в голодное безумие. Пока она меня слышит, и я сам себя слышу. Последние жалкие попытки.

– Я тебя уничтожу…Зачем?! Я превращу твою жизнь в ад…

– Мне всё равно. Я хочу быть с тобой. Пусть недолго. Пусть мимолетно…Не отталкивай меня…Прошу тебя…не отталкивай!

Шёпот, и её голос срывается, Марианна тянет меня к себе за воротник рубашки, ищет мои губы.

– Ты сошла с ума, а я вместе с тобой, – шепчу в ответ, лихорадочно лаская её скулы, губы, щеки. Красивая. До боли. До слепоты.

– Я сошла с ума, когда впервые тебя увидела.

Впивается пальцами в мои волосы и, всхлипнув, снова целует, а я уже мысленно слышу её стоны, крики, и меня ломает с треском, с оглушительным звоном в ушах, и закипевшая кровь плавит вены, разум. Врываюсь в её рот языком, с рычанием притягивая к себе снова. Никогда ещё не терял голову от поцелуя, а сейчас унесло. Словно я уже в ней. Словно занимаюсь с ней самым диким сексом и близок к развязке. Прижимается грудью к моей груди, и я чувствую её напряжённые соски через рубашку и её тунику. Хочу взять их в рот. Терзать, ласкать. Долго. Сводит скулы и печёт дёсны. Зверь рвётся наружу, обрывая звенья цепи. Кольцо за кольцом. От каждого касания губами, от каждого вздоха я слышу лязг стали и утробное рычание. Сильнее сжал её спину, вдавливая в себя. Я могу взять Марианну здесь и сейчас. Она готова для меня, запах её возбуждения взрывает мне мозг похлеще запаха крови.

Но где-то там, в уголках сознания, еще трепыхается рассудок. Слишком банально и унизительно для этой чистой девочки лишиться девственности на обочине дороги. Она заслуживает большего. Не меня! Да, будь я трижды проклят, не меня! Резко отстранился, удерживая её на расстоянии.

– Малыш, давай немножко успокоимся, хорошо? Я требую передышку, не то ты сведёшь меня с ума.

– Может быть, я хочу этого. Хочу свести тебя с ума. Ты же меня сводишь.

Я давно уже обезумел, девочка. Ты даже не представляешь, насколько. И я с трудом сдерживаю этого психопата в смирительной рубашке, а он смеётся мне в лицо и раздирает на себе одежду с кусками мяса. Я не продержусь настолько долго, маленькая. Не доверяй мне. Смотрел ей в глаза и скрежетал зубами, перевёл взгляд на пухлые, истерзанные губы и со стоном впился в них снова. Руки сами скользнули к вырезу туники под тонкую материю и сжали её груди. Застонать слишком мало, мне хотелось заорать или взвыть от наслаждения. Острые соски упёрлись в ладони, и я услышал, как она снова всхлипнула, провел по твердым вершинкам большими пальцами, врываясь языком в её рот, глубоко, жадно. Мешая ей думать, стирая собственные мысли в ничто. Перехватила мои запястья. Трепещет. Испугалась? Я замер и посмотрел ей в глаза, чувствуя, как задыхаюсь, и слыша её сумасшедшее сердцебиение:

– Тебе неприятно? Тебе не нравится?

– Мне нравится…Мне так нравиться, что я схожу с ума. Прикоснись ко мне ещё, у тебя такие нежные пальцы.

Такого я не слышал. Никогда. Меня не называли нежным, скорее, наоборот, порывистым и грубым, жадным и ломающим любое сопротивление. Я сжал её сосок, глядя в глаза и, увидев, как они закатываются в изнеможении, чуть не кончил. Немного помедлил и сжал сильнее, отпустил, потер раскрытыми ладонями, давая ей возможность распробовать ласку. Глаза Марианны полностью закрылись, на нежной коже выступили мурашки, и мне захотелось по каждой из них пройтись кончиком языка, вырывая из неё стоны и вздохи.

– Что со мной? Что ты со мной делаешь? Я с ума схожу! Я сейчас умру…

Хриплый шепот, срывающийся и жалобный. Твою ж мать! Каждый нерв завибрировал, член разрывало от боли и напряжения. Я больше не мог сдерживаться. Резко отстранился от неё, вышел из машины. Охренеть! Я на грани. Я, бл**ь, в миллиметре от точки невозврата, а мы оба одеты. Я даже не видел её голой.

Наклонился и, зачерпнув снега, протер лицо. Немного охладиться, иначе я за себя не отвечаю.

– Я что-то сделала не так?

Обернулся и шумно выдохнул. Стоит позади меня растрепанная, взволнованная и растерянная. В сиреневых глазах разочарование, будь я проклят, куда я влез? На хрена? Когда и взять, и отвергнуть – равносильная смертельная агония. Захотелось зарычать от бессилия.

– Всё так. Все прекрасно. Ты чудо. Просто я…Дьявол, я не железный…Давай сделаем передышку, малыш.

Попросил её уже в сотый раз и самому хотелось над собой истерически хохотать. Я бегу от девственницы, как чёрт от ладана. Мокану, это новый опыт, наслаждайся сексуальным разнообразием.

– Я все испортила, да? Я не должна была ничего говорить.

Такая несчастная, не понимающая, что происходит. Считает, что с ней что-то не так. Всё так, малыш. Это я. Во мне идет ядерная война, апокалипсис. Добра и Зла.

Я заставил себя усмехнуться и привлечь её к себе, стараясь отстраниться мысленно, не думать о её теле и о собственном бешеном возбуждении.

– Ты ничего не испортила. Просто я не смогу долго держать себя в руках.

– Я не понимаю…

Бл****ь, ну как объяснить девственнице, что я сейчас взорвусь, что я кончу если снова прикоснусь к ней, что у меня все планки срывает от возбуждения?!

– Я просто очень сильно возбужден. Мне нужно успокоиться, хорошо? Давай, я отвезу тебя домой.

– Ты на меня злишься… Всё еще злишься за то, что я поехала с Майклом. Или…или ты жалеешь, да? Жалеешь, что целовал меня? Я всё поняла. Я навязалась, ты пожалел.

Глупая, упрямая девчонка. Дёрнул её к себе за вырез туники и хрипло прорычал в её приоткрытый рот, сопротивляясь бешеному желанию снова наброситься на него:

– Ты возбудила меня, как животное. Дьявол, Марианна, ты понимаешь, что я хочу тебя? Я мужчина, а не мальчик из твоей школы, с которым можно тискаться на заднем сидении автомобиля. Я привык завершать начатое самым привычным способом. С тобой я не могу этого сделать. Не здесь и не сейчас.

Она слегка побледнела. Еще один глоток горечи, малыш? Да. Взрослые мужчины привыкли трахать юных девочек, которые сладко стонут от их поцелуев, пахнут влажностью, трахать и кончать не ментально или от петтинга, а в их юные тела или пухлые ротики. Мне сказать тебе это, девочка, чтоб ты немного остыла, отрезвела?

– Я тоже хочу тебя…Так хочу, что мне больно и, кажется, я умру…С этим можно что-то сделать? Или я тоже должна умыться снегом? Это помогает?

Дрожит и смотрит на меня, задыхаясь. Я уже не трогаю, а она трепещет, словно от моего взгляда, в котором, скорей всего, прочла все мои пошлые мысли. Так искренне и так бесстыдно умоляет взглядом, и я в который раз сорвался, впился в её рот поцелуем, проталкивая язык в сладкую мякоть, сплетая с её языком. Сильно. Настолько сильно, что сам ощутил это давление голодного рта на её мягкие губы. Подтолкнул Марианну к машине, усаживая на переднее сиденье, откидывая его назад. Хочу забрать её боль пальцами, языком, довести до крика облегчения, сожрать этот крик с извращенным удовольствием, истязая себя самого.

– Вот что помогает лучше всего.

Скользнул рукой под тунику. Быстро, по животу за пояс тесных брюк, рванув его на себя. Не давая секунды на размышление, пальцами под резинку кружевных трусиков. Коснулся лобка и стиснул челюсти, а она вдруг сжала мою руку за запястье. Посмотрел в испуганные сиреневые глаза. Боится. Напряжена до предела. Едва касаясь губами её губ, прошептал:

– Расслабься, малыш. Я только хочу приласкать тебя. Пожалуйста. Тебе будет хорошо. Я обещаю.

Я просил…я мог бы сейчас умолять, потому что стало жизненно необходимо ощутить её плоть под пальцами. И я не хотел отобрать насильно. Надавить. Хотел, чтобы она раскрылась для меня, чтобы доверилась мне, и в этот момент понял, что, когда она мне доверяет, я сам начинаю себе верить. И сколько таких моментов впереди, не связанных с сексом…Моментов, где я выживал только на одной её вере в меня и больше ни на чём…Выживал там, где веры не было бы даже у святых апостолов.

Позволила проникнуть моим пальцам дальше и снова сжала колени. Прижался поцелуем к её шее, скользя по скуле к мочке уха, слегка кусая, давая ей время расслабиться, сходя с ума от запаха кожи. Вернулся к губам и провёл по ним кончиком языка:

– Позволь, моя хорошая, моя девочка, позволь мне…

Пальцы осторожно коснулись горячей расплавленной плоти. Теперь мне казалось, что я сам задыхаюсь. Я не привык к нежности, не привык быть осторожным, мне никогда это не было нужно…а сейчас, касаясь ее кончиками пальцев, внимательно наблюдая за выражением раскрасневшегося лица, я понимал, что не смогу ласкать её сегодня иначе. Коснулся клитора, слегка надавливая, и она вскрикнула, резко поднялась, а я снова опрокинул её на спину, успокаивая поцелуями в губы, шею, шепча какие-то невероятные слова, о существовании которых не подозревал сам до этого момента. Я ускорял движения пальцев, стараясь сдержаться от невыносимого желания скользнуть ими внутрь и почувствовать, какая она мокрая и тесная, но я лишь дразнил её у самого входа, снова и снова возвращаясь к пульсирующему клитору, играя то медленно, то быстро, и вдруг Марианна распахнула глаза:

– Нет… не надо…, – умоляла так жалобно, но сейчас её слова значили совсем другое – это призыв не прекращать. Страх перед наслаждением, которое накрывало мою девочку, и я это чувствовал – приближение ее оргазма, по изменившемуся запаху, по учащенному пульсу, по дико бьющемуся сердцу, по тому, как сильно увлажнились мои пальцы. Она подрагивала, покрываясь капельками пота, тогда как по моей спине он уже тёк градом. С трудом сдержал триумфальный рык, когда стройные ноги распахнулись шире. Погоня за наслаждением убивает последние капли стыда, и даже самый невинный ангел утопает в бесконтрольной похоти. Я ловил её стоны, вздохи, усиливая трение, застыв в миллиметре от её рта, чтобы сожрать тот крик, который оглушил нас обоих, когда она выгнулась дугой и сжала коленями мою руку. Не прекращая ласку, я с рычанием скользнул пальцем в судорожно сокращающееся лоно и сам застонал, прижимаясь лбом к её лбу. Такая тесная, кипяток и влажность. Да, маленькая, сжимай меня сильнее, кричи, извивайся, если бы ты знала, какая ты в этот момент. Проклятье, как же я хочу тебя! Собирать каждую судорогу, скользя внутри и сатанея от желания взять по-настоящему, утолить собственную боль. Но не здесь и не сейчас…а может быть, и никогда.

Марианна открыла глаза пьяные. Потрясенный взгляд и дрожащие губы.

Улыбнулся, чувствуя, как захлестывает самодовольная радость от понимания, что это был её первый оргазм…Для меня. Мой. Я боялся пошевелиться, чтобы самому не заорать от возбуждения.

– Я люблю тебя.

А это было мое первое «я люблю тебя» за всю жизнь. Первое «я люблю тебя», подаренное мне. Искреннее, потрясенное, усталое и такое несмело-нежное. За всю бессмертную жизнь ублюдка, который сам никогда не произносил этих слов, не надеялся и даже не хотел никогда их услышать.

Посмотрел ей в глаза и вдруг понял, что я сдохну, если Марианна мне их не скажет хотя бы еще раз.»»

«11 ЗАПИСЬ

Тогда я еще не знал, что её слова, скорее, были эхом того, что я чувствовал сам.

Я узнал это спустя несколько дней, когда впервые понял, что мог её потерять.

Точнее, я потерял, видел, как застывает отражение в сиреневых глазах, там, где плескается мое собственное дыхание, чувствовал, как Марианна оседает в моих руках, как между моими пальцами сочится её кровь. Посреди глухой тишины и проклятой толпы, которую я обводил обезумевшим взглядом. Я слышал рёв и не мог понять, что он принадлежит мне. Это я ору, как ненормальный, от отчаяния и бессилия. Девочка приняла стрелу, предназначенную мне, и проклятое дежавю лишило меня рассудка.

Я помню, как её хотели у меня отобрать, как пытались убедить, что нельзя ничем помочь, что я должен смириться. Вряд ли я тогда вообще что-то понимал. Я скалился и рычал, как дикий зверь, готовый порвать любого, кто посмеет приблизиться к ней. Тогда, спустя пятьсот лет после самой жуткой потери в моей жизни, я снова был беззащитен перед проклятой сукой-смертью. Я – её олицетворение, мразь и моральный урод, который считал чужую жизнь чем-то вроде существования скота или продуктов питания в холодильнике со сроком годности до семи десятков лет. Я вдруг понял, что чужая жизнь может быть бесценной. Нет. Не для того, кто её лишился, а для тех, кто должен жить дальше с этой потерей.

Потом Фэй дала мне надежду, жалкую, зыбкую, и я прыгал с бесчувственной Марианной по веткам, к самым макушкам елей, чтобы попытаться вернуть моё персональное солнце, без которого тьма начала казаться не просто невыносимой, а необратимой. Она подступала ко мне, и я чувствовал, как воняет этот смрад мрака без единого луча света.

Помню, как трещала моя обгоревшая плоть, как лопались на ней волдыри, а я держал свою самую драгоценную ношу и улыбался, сумасшедший, не чувствующий боли, полудохлый и поджаренный почти до костей, потому что слышал, как снова начало биться её сердце. Вот когда я понял, что люблю её.

Точнее, я понял, что это даже не любовь – это ненормальная зависимость от каждого её вздоха, взмаха ресниц, пульсации крови, голоса. От всего, что являлось ею и делало меня её рабом. Да! Я мог никогда и никому в этом не признаться, даже Марианне, но я стал им. Жалким, оборванным, извечно голодным рабом, стоящим перед ней на коленях и питающимся только тем, что она есть в моей жизни. И это не романтика, я слишком далек от розовых соплей, обещаний, трагизма. Это приговор. Не только мне, но и ей. Прежде всего, ей, потому что, будучи рабом, я так же стал и хозяином, она принадлежала мне. С той секунды как позволила поверить в её чувства.

Кто-то может сказать со стороны, что я наивный осел, который уверовал в любовь наивной маленькой девочки. Да, идиот. Я не отрицаю, но кому от этого легче? Уж точно не мне и точно не ей. Она подписала себе билет в один конец. На этой цепи и в этой клетке мы теперь вдвоем. На равных ли? Никогда не знал ответа и не узнаю. Да и к черту ответы! Это не имеет никакого значения, потому что я больше не отдам её никому и никогда не отпущу.

Я открыл глаза, встретился с её взглядом и понял, что это конец. Я проиграл окончательно и бесповоротно. Не только она принадлежала мне, но и я принадлежал ей. Сколько бы раз потом ни говорил, ни орал, ни отрицал этого факта, но я принадлежал Марианне. Если мне когда-нибудь вскроют грудную клетку, то ужаснуться тому, что мое сердце покрыто корявыми шрамами со следами букв её имени. И я больше не сдерживался. Я взял то, что считал своим. Её девственность, её любовь, жизнь, душу. Забрал жадно, алчно, как голодный, одичавший без ласки зверь, который набрасывается на свою добычу и, скалясь, рычит, когда хоть кто-то приближается к ней. Теперь я знал, что способен за нее убивать. Раньше я убивал врагов, или для того чтобы насытиться, а сейчас я могу убить лишь за то, что кто-то не так на неё посмотрел.

А потом опять потерял её, и убийца вырвался на волю окончательно. Никогда еще я не был настолько близок к полному безумию, точнее, я не думал, что есть нечто более ужасное, чем потерять Марианну. Я грыз Вудвортов клыками, пил и раздирал плоть, по куску, на ленточки под дикие вопли, утопая в крови. Всех их по очереди сожрал, иссушил, предварительно подвергнув таким пыткам, которые не выдержит ни один смертный. Я сжигал их внутренности вербой и наслаждался ужасной агонией, я вырывал им глаза и языки, отрезал уши и заливал раны всё той же вербой, чтобы они не затягивались. Потом, когда нашли тела, я с ухмылкой психопата смотрел, как чистильщики блюют, глядя на то, что осталось от венценосных аристократов. Блюют бессмертные. Те, кто привык подчищать местность после самых жутких убийств, они ужаснулись тому, что вампир сделал с Вудвортами. Я истязал их пять дней. Час за часом, минута за минутой, вытаскивая все подробности отвратительной сделки с одним из демонов. Потом я их прикончил, сожалея, что не могу поиздеваться еще несколько дней, что они сдохли слишком рано. Ужасала ли меня собственная жестокость? Нисколько. Я в ней купался. Она мне напомнила тот день, а точнее, ночь, когда я вспарывал животы своим насильникам и хохотал, слизывая их кровь с пальцев, будучи еще человеком. Мне стало наплевать на отца, на Влада. Я одичал за несколько дней настолько, что теперь вообще мало напоминал человека. Не прятал сущность ни на секунду. Насильно вернул Влада в мир бессмертных, отвратил от себя отца и Фэй. Как же быстро я умел наживать себе врагов, только потому что больше не чувствовал её рядом. Оказывается, смысл жизни может замыкаться на одном существе и превращать тебя в безумца. Да, я уже тогда знал, что моя любовь к Марианне больная. Страшнее ненависти. Мне самому было жутко от осознания, насколько я одержим ею.

Я хотел сдохнуть. Найти Аонэса, убить тварь и сдохнуть, потому что суд Нейтралов никогда не выпустит вампира-каннибала на волю. Я теперь опасен для общества. Силен и опасен. Словно серийный маньяк у смертных, примерно такой же ублюдочной мразью я стал для своих. Они меня боялись. Липко и панически. Я смотрел на них на заседании суда и видел отчаянный ужас вперемешку с ненавистью. Конечно, ведь для них я был тем, кто усеял трупами дорогу до самого Рима, нарушил все законы, пропитался насквозь порошком и выжил.

А я боялся того, что меня не казнят и теперь я каждую секунду буду слышать её голос, чувствовать запах и медленно поджариваться день за днём. Мне не нужно было ни помилование, ни поблажки.

Когда потерял Анну, я выдержал, а сейчас знал, что не смогу. Я, бл**ь, не мог больше терять. Не мог ни с чем пытаться ужиться, ни с чем смириться.

Но как же быстро желание сдохнуть может вдруг заменить сумасшедшее желание жить, потому что увидел Марианну. Пришла. Спасенная какими-то силами Ада или Рая. Пришла. Чтобы вытащить меня из петли. Маленькая, сколько раз ты потом будешь приходить в тот момент, когда я, отсчитывая шаги костлявой в моем направлении, хохочу, как безумный, понимая, что даже эта старая тварь меня боится и не хочет забирать? Но она боялась не меня, а тебя.»}

Глава 1

Так бывает, когда из вечной тьмы и холода вдруг неожиданно, непонятно за какие заслуги, попадаешь в ярко освещенную комнату. Твои глаза настолько привыкли к полному отсутствию света, что в первые минуты тебе даже физически больно, ощущение, будто их режет лезвие ножа, выкорчёвывая глазные яблоки. Ты закрываешься рукой от смертоносного сияния, сжавшись в самом углу и отвернувшись от всех ламп. Но проходит некоторое время, и ты понимаешь, что ничего не произошло, что ты всё ещё можешь дышать, что ты не сгорел под лучами искусственного солнца, и ты медленно поворачиваешься к середине комнаты. Заставляешь, да, буквально заставляешь себя отвести ладони от лица и попробовать открыть глаза снова. Это получается не с первого, и даже не со второго раза, потому что ты всё ещё помнишь ту боль, что тебе причинил свет, который сейчас мягко касается твоей кожи, согревая теплом. Твоё тело медленно отогревается, шкура Зверя на плечах кажется уже слишком неудобной и громоздкой. Да, и какой в ней смысл, если здесь, в этом помещении так тепло и уютно?

Ты расправляешь плечи и клянёшься самому себе, что сразу же закроешь глаза, если вдруг снова будет больно. Ты ведь ещё не уверен, что не сдохнешь на месте же от того количества цветов, которые обрушатся на тебя. Это не значит, что ты настолько ценишь свою жизнь, чтобы потерять её. Ни хрена. Если бы её можно было продать на рынке, то жизнь Николаса Мокану стоила бы не дороже жизни других подобных ему ублюдков, но ты ведь уже начал забывать об этом. Вот прямо здесь, в этой комнате, в которой и дышать намного легче, когда вдыхаешь не холод, а свежие ароматы цветов, и выдыхаешь не пар, а углекислый газ. Гораздо больше ты боишься потерять себя. Кто сказал, что такие, как ты, не нужны миру? А как же вечная борьба добра и зла? Если тебя не будет, кто же станет тем пресловутым Злом, на фоне которого должно сверкать Добро?

И ты, стиснув зубы, отнимаешь руки от лица, а после, медленно досчитав до десяти…а потом ещё раз до десяти, открываешь сначала один глаз…а после и второй. И стоишь, глядя вокруг широко открытыми глазами и жадно впитывая в себя свет.

Да, мать твою, ты даже не видишь, что тебя окружает! Ты просто купаешься в лучах света, и готов поклясться ещё раз, что видишь атомы, из которых он состоит. И ты, раскидываешь руки в стороны, делая глубокий вздох, и начинаешь кружиться по комнате, оглушительно смеясь и начиная верить, что заслужил это всё. И яркий свет вокруг себя, и разноцветную комнату, и тепло, согревающие плечи и спину настолько, что ты с отвращением, и, да, бл**ь, да, видимым облегчением скидываешь к ногам тяжёлую шкуру Зверя и перешагиваешь через неё к столу, заставленному едой.

И пусть попробует хоть одна тварь сказать, что ты не достоин красочной и сытной жизни. Не заслужил за годы, века страданий, одиночества, холода и голода. И ты настолько наивен, что начинаешь верить в кого-то свыше, одарившего тебя всеми этими благами. Хотя, нет, не верить. Для безоговорочной веры в Него прошло ещё не так много времени, но ты уже начинаешь сомневаться в своих собственных убеждениях. Потому что настолько слаб, что хочешь, чтобы было именно так. Ведь Он не мог тебя обмануть в очередной раз. Зачем Ему это? Ты достаточно дерьма нажрался за свою жизнь, наверняка, даже Ему уже надоело потчевать тебя такой жратвой на протяжении пяти столетий.

Ещё один шаг к столу, второй, но ты останавливаешься через каждые полметра, чтобы вдохнуть в себя воздух полной грудью. И чем ближе подходишь к столу, тем отчётливее чувствуешь, что аромат ванили, еще недавно будораживший обоняние, всё больше и больше начинает походить на вонь. Но ты упорно идёшь вперёд, потому что догадка появилась, но к хорошему быстро привыкают, и ты настолько привык за эти жалкие минуты к этой комнате и свету, к теплу и полному едой столу, что ты безжалостно вырываешь с корнями эту суку и сжимаешь в руках, чтобы раскрошить и не оставить даже следа от неё. Отряхиваешь руки и делаешь последний шаг к проклятому столу. На пальцах всё ещё остались крошки той самой догадки, и ты с усмешкой поднимаешь крышку блюда, чтобы истерически захохотать, в полной мере оценив шутку Всевышнего… чтоб ему сдохнуть на тех самых облаках! Вторая крышка, и тебя едва не рвёт от вида очередного блюда. Третья – и ты жалеешь, что успел сделать вдох и впитать в себя этот смрад Смерти. Четвёртая – и ты уже не удивляешься ничему.

Угощайся, Мокану. Всё, как ты любишь: черви, трупы, грязь, дерьмо. Всё, как тебе и говорил долбаный внутренний голос.

Но разве мы слушаем себя, когда кто-то со стороны говорит и показывает именно то, что хотим мы? Сколько можно быть неприступным, не подпуская к себе ни одну из тех трёх сестриц, дешёвых шлюх, которых имеет весь белый свет? Надежда, Вера и Любовь. Их трахают все, кому не лень, и ты всегда, всегда посмеивался над тем стадом баранов, которые стояли в очереди возле их притона с напряжёнными лицами, поверившие, что хотя бы одна из них подарит им то удовольствие, за которое они платили здоровьем, друзьями, богатством, временем. Но даже тем, кто не знал ничего, кроме мрака и разврата, боли и похоти, иногда до ломоты в костях хочется видеть юных красавиц вместо тех обрюзглых, жирных дам, которым глупые смертные дали такие красивые имена. И пусть у тебя не стоит ни на одну из них, в один момент ты всё же подходишь к этой самой очереди и интересуешься, кто последний.

А здесь… здесь ты отходишь от стола, пытаясь подавить то омерзение, которое охватило душу. Но это отвращение не от вида склизких тварей, копошащихся на тарелке, а от самого себя. Ты оказался настолько слаб, что позволил себе питать надежду. Поверить. И ты вскидываешь голову, осматриваясь по сторонам, и начиная, наконец, замечать и стены, сделанные из человеческих костей, и потоки крови, стекающие по ним к полу. И ты снова слышишь жуткий смех того, кто притаился за дверью, обитой человеческой кожей. Ты ведь не позабыл его голос за эти несчастные месяцы. И ты всё дальше отходишь к тому самому углу, в котором прятался поначалу. Поднимаешь на ходу шкуру, всё ещё валяющуюся в луже на полу, и, даже не отряхивая, накидываешь на плечи. Чья-то кровь стекает по спине, по плечам на твои руки, и ты безучастно поднимаешь ладони к лицу и слизываешь мерзкую жидкость.

А вот и тот самый угол, Мокану. И ты поворачиваешься снова лицом к двери, в которую с жутким рычанием и хрустом уже начинает вламываться Нечто. В своём углу, от которого веет холодом и смертью. Делаешь глубокий вдох и удовлетворенно ухмыляешься. Никакой ванили. Она привиделась тебе, Мокану. Три шлюхи остались за пологом шатра ублажать других идиотов. Всё, как ты и заслуживаешь – кровь, смерть и трупный смрад.

И пусть ты сдохнешь, неспособный противостоять тому, что сейчас ворвется в помещение, но сдохнешь в своем углу, в своей шкуре и со своим оскалом на окровавленном лице. А ведь самое паршивое, что это уже было…ты ведь читал об этом. Читал и смеялся над самим собой в прошлом, потому что не верил, что тебе нынешнему хоть что-то способно причинить боль. Слишком самоуверенный, всезнающий. Ты издевательски насмехался над несчастным, корчившимся в муках сомнений и пожирающим себя до костей. А теперь ты там же. Как тебе собственное отражение, Мокану? Или, кто знает, может отражением являешься именно ты. Забыл свое прошлое? Ты его повторяешь. К сожалению, те уроки, которые мы не усвоили, жизнь заставляет нас учить снова и снова. И этой старой суке мало простой зубрёжки. Она требует гораздо большего… Она требует, чтобы ты вспомнил и научился читать между строк. Чтобы вспомнил и не поверил снова. Да и вряд ли ты теперь сможешь.

И, закрыв глаза, увидеть прошлое черными чернилами на пожелтевших измятых листах. Читать и скрежетать зубами, сжимая руки в кулаки. Вот она – твоя правда. Ты просто был настолько ослеплен, что не желал её видеть…

{«12 ЗАПИСЬ

Я был счастлив. Да, мать вашу! Я был счастлив долгие двенадцать месяцев. Целый год, или чуть больше, абсолютного счастья, щемящей душу любви и радости. Дышал полной грудью, и сердце заходилось от восторга чувствовать аромат её тела. От постоянного вопроса самому себе, не сплю ли я, не снится ли на самом деле мне сон, в котором есть ОНА, и есть МЫ. Мы оба и вместе.

После всего, что было, после всего, через что протащила нас судьба, намертво скрепив невидимой нитью, хотя нет, канатом, прочным и толстым, чтобы уже никогда не отвязаться. Она продела один его конец через душу, а вторым обвязала руки, соединив навечно. Хотя, чёрт его знает, какие понятия о вечности у этой полоумной твари. Ну, или у костлявой есть явные проблемы с чувством юмора.

Но тогда я этого не знал. Тогда я всё же поверил ей. Нет, меня никто и никогда не учил уважать старших и преклоняться перед их почтенным возрастом. Жизнь преподносила мне совершенно другие уроки, за что я был ей бесконечно благодарен, но…но даже дикому зверю иногда хочется не выгрызать себе клыками очередной кусок мяса на ужин, а получить его просто так.

Марианна. Моя девочка. Чёрт подери, но я дышал тогда только ею. Какой на хрен воздух, если Она рядом?

Вы знаете, каким бывает счастье? Что вообще называют этим словом? Вы видели, как искрится оно всеми цветами радуги на кончиках пальцев, как ослепительно переливается в воздухе вокруг, настолько ярко, что хочется на миг, на очень короткий миг, зажмуриться и закричать от радости. Оглушительно громко, так чтобы услышали не только те, кто окружает тебя, но и демоны, затаившиеся на самом дне твоей чёрной души. Они лежат там, ощерившиеся и готовые к бою, неспособные увидеть, что в мире существуют другие оттенки, кроме черного и красного. И тебе настолько жаль их, что ты искренне хохочешь над их страхами и недоверием. Ведь ты, мать твою, счастлив. У твоего счастья есть собственное имя и умопомрачительные глаза сиреневого цвета. Её волосы такие шёлковые на ощупь, и ты просто обожаешь касаться их, наматывать на ладонь, остервенело вдалбливаясь в её сочное тело. Да, ты обожаешь отмечать её всеми доступными способами. Чтобы счастье впитало твой запах, чтобы вспоминало тебя, глядя на свои руки и ноги, на следы от твоих клыков на шее, нежной коже ключиц, чтобы его глаза загорались тем особым, лукавым блеском, в котором ты давно потерял себя. Ведь это ТВОЁ счастье. Ты выстрадал его, ты ради него столько вынес, что любой другой бы сдох ещё на полдороге к нему. Это не значит, что ты полностью растворился в нём и не ждёшь подлости со стороны той самой старушенции. Но ты позволил себе жить в его сиреневом взгляде. И это, Дьявол, самое лучшее из того, что ты позволял себе!

Марианна. МА.РИ.АН.НА. Ма-Ри-Ан-На. Её имя в ритме моего пульса. Мне иногда казалось, что если бы меня провели через рентгеновские лучи, то можно было бы увидеть, как оно бьётся в развороченной грудной клетке, ошалелое и опьяневшее от предоставленной свободы, разбивая ледяные стены хаоса вокруг себя, снова качая чёрную кровь. Она вдохнула в меня жизнь. Маленькая девушка с крыльями за спиной.

Иногда мне больно просто от мысли, что я мог бы не знать её, что Влад мог не забрать её из детдома, что мог не встретить её в том злосчастном лесу…или встретить слишком поздно, что она могла бы стать чужой женщиной до встречи со мной. Она настолько МОЯ, что даже мысль о другой её жизни вызывает тошноту и злость.

Понимание, что мог бы никогда не увидеть, как её выгибает в оргазме, и она кричит, по щекам катятся слёзы, она сжимает меня в судорогах, а мне хочется завыть в победном кличе! Да, вашу мать! ДА! Кричи! Вонзайся в меня ногтями! Царапай! Разрывай! Плачь! Плачь в голос! Умоляй! Проси!

Не могу представить, что не знал бы, каково это – склоняться к её лицу, слизывая солёные слёзы, врываясь языком в её рот, имитируя движения члена в нём. Так же бешено. Осатаневший и голодный. Не давая сделать даже вздоха! Слышать, как несётся её кровь по тонкой вене, и уступать навязчивому желанию. Отстранившись от губ, вонзаться клыками в шею, делая глоток чистой ароматной крови. Глоток на разрыв, после которого меня скручивает в бешеном оргазме, взрывающем тело на отдельные части. Как всегда бывает с ней. До одержимости! Эйфория от дикой агонии удовольствия. Каждый раз…Как в первый.

Наверное, именно таким и бывает сумасшествие в его истинном обличии. Это абсолютная зависимость от другого человека, от её запаха, от её глаз, от звуков её голоса. Это проекция всей твоей жизни на неё одну. К чертям собачьим важную сделку и недовольство самого короля! Я соскучился по своей девочке, и я пересекал океаны, только услышав её стеснительное «Хочу…». Не видеться несколько месяцев, и я уже ненавидел и брата, и всё его грёбаное Братство, из-за которого приходилось быть вдалеке от неё.

Влад, да и отец знали, но вряд ли могли представить, насколько мне безразличны клан и жизни тысячи вампиров в эти минуты. Да и не только тогда. Если бы они могли залезть в мою голову, то долго бы отплёвывались от увиденного там.

Истинные короли своего народа, они ставили его потребности выше всего. Выше своих собственных желаний и стремлений. Благородные, умные и любимые Братством.

Я же всегда был эгоистом до кончиков волос. Пусть сгорает синим пламенем весь этот долбаный земной шар, если на нём не будет моей женщины.

Более того, при необходимости, ради неё я бы лично разодрал глотку любому. Тысячи мёртвых чёрных сердец стоимостью в одно её живое сердце.

Иногда задумывался об этом, и по телу прокатывалась волна страха. Да, Дьявол! Порой я сам боялся этой своей ломки по ней, без неё. Ревновал её к самому себе. К себе вчерашнему и себе завтрашнему. Потому что казалось, что её мало, катастрофически мало для меня нынешнего. Сам дарил украшения и сам же дико завидовал тому, что колье или браслет могут прикасаться к её коже весь вечер, открыто, на глазах у десятков гостей. И тогда я выкрадывал Марианну прямо со званого ужина и затаскивал в тёмный подвал или комнату для гостей и набрасывался на неё с жадностью ненасытного зверя. Но ведь ею и нельзя было насытиться. Никогда.

Произносил про себя её имя и едва не кончал от осознания, что, да, Моя! Носит мою фамилию, улыбается мне, хочет меня. Такого со мной не было долгие пять сотен лет. Не просто полюбить, не просто желать ткнуть лицом в дерьмо Воронова, отобрав у него женщину, не просто позариться на идеальные формы…а сходить с ума каждый день. Много дней. К чёрту ваши наркотики! У меня был свой собственный. Самой высшей пробы. Сорта Марианна Мокану.

Как самый опытный дрессировщик, она могла раздразнить Зверя одним лишь жестом, тихим голосом, так невинно, и в то же время нереально порочно.

– А я люблю свой вкус на твоих пальцах, на твоем теле…на тебе…

И… к чертям весь контроль. И единственное, чего я хочу – это оказаться в ней до боли, до трясучки. Вонзиться в неё и таранить, исторгая крики и мольбы. Видеть, как катятся по щекам слёзы, как закатываются от наслаждения глаза…

Рывком встать с ней на руках, опрокидывая на постель, нависая над ней, раздвигая коленом ноги. Устраиваясь между ними, заполняя рывком. Одним движением. По самые яйца! Застонать, когда она обхватит плотно меня изнутри, и рвануть вперёд. Без раскачивания. Жёстко. Вдалбливаясь в неё и рыча в голос, чувствуя, как меняется лицо, как печёт дёсны, и жажда вонзить в неё клыки дерёт горло. Как всегда с ней. Только с ней. Без тормозов. Бесконтрольно. И бешеное удовольствие, и необходимость, грёбаная необходимость прервать заседание совета директоров и мчаться к ней, выжимая всё из машины, чтобы сухо поприветствовать лучшего друга и едва не вынести из его дома свою жену, закинув на плечо, чтобы, добравшись к себе, наконец, утолить охвативший сознание голод.

Разорвать тонкую ткань трусиков, проникая в лоно пальцами и жадно наблюдая, как они скользят в розовую мокрую глубину и выскальзывают обратно. Влажные, блестящие от её соков. Такая горячая моя девочка! Жаждущая! Склонить голову, проводя языком по её плоти, смакуя вкус, который взрывается тысячами оттенков на губах. Втягивать в рот набухший клитор, ускоряя темп проникновения, вдалбливаясь в тесное лоно, чувствуя, как разрывается ширинка, как пот катится ледяным водопадом по спине, по лбу от дикого желания сменить пальцы членом. Ворваться на всю длину и почувствовать ту тесноту, что обхватит меня. Но ещё больше я хочу слышать, как она кричит, как извивается от наслаждения, как просит войти в неё…взять по – настоящему.

Говорят, нельзя верить признаниям женщины. И когда-то я придерживался именно этой доктрины. А точнее, я не верил никому. Но слова женщины…они всегда были не больше, чем фоновый шум к моим мыслям о том, где и в какой позе я её отымею.

Единственная девушка, которую я любил когда-то, не разговаривала вовсе. Мне достаточно было сияния её глаз, трепета рук, и сбивавшегося дыхания…Мне достаточно было моей юношеской наивности, пусть даже для своих лет я был гораздо более искушённым во многих вещах, чем люди намного старше меня. Но я поверил тогда. Увы, смерть не позволила понять, был ли этот выбор правильным или нет.

И я поверил заново. Да, и как можно было оставаться чёрствым к её словам. Я мог бы сдохнуть, бесконечно доказывая, что она произносила их искренне.

«– Тело, душа, сердце, кровь, мысли, желания. Всё твоё. Всё принадлежит тебе….

– Я буду любить тебя вечно, малыш».

И мне хотелось чего-то особенного для неё. Хотелось, чтобы она не только услышала эти слова. Чтобы не только запомнила их. Я хотел, чтобы они касались её кожи и всегда были с ней, напоминание о моих чувствах, обо мне самом. Пусть даже в виде браслета. Тогда я заново начал верить в вечность.

Я мог бы сказать, что всё началось с приезда Романа Черновского, ублюдка, чудом оставшегося в живых после одной из наших с ним ссор. Я мог бы сказать, что всё началось с приёма, который давала семья Вороновых в честь дня рождения старшей дочери, я бы с удовольствием сказал, что всё произошедшее оказалось следствием чьей-то невероятной жестокости и жажды мести…

Но, ведь, чёрт побери, ничего и не начиналось. ЭТО жило внутри меня. С самого рождения и на протяжении пяти с лишним веков. Уверенность в том, что предадут, бросят, всадят нож в спину и будут громко хохотать над твоим разбитым сердцем. Я всегда знал это…Дьявол! Я верю в это до сих пор, и хрена с два возможно выбить эту веру из головы. Как грёбаную болезнь, от которой не излечиться, но она сжирает твои силы слишком долго, вытягивает твою энергию по крупицам, и со временем тебе надоедает ждать, когда же, мать её, она, наконец, сожжёт тебя дотла. И ты попросту привыкаешь жить с ней. Улыбаешься и смеёшься, ешь и дышишь, потому что доказано не раз, что легче умереть сразу, чем ожидать благословения Смерти. Ты принимаешь правила игры, навязанные твоим недугом, но взамен выдвигаешь ему свои собственные. Хочу жить, хочу чувствовать жизнь, пусть недолго, но такой, какая она есть на самом деле. И болезнь молча соглашается, продолжая потихоньку выпивать твоё дыхание. Чтобы после одним движением выдрать твоё сердце из груди. Жестоко и беспощадно. Именно так, как ты и ожидал в самом начале…Но позволил себе расслабиться и забыться. И только диагноз в некрологе, как кровавая ухмылка твоего врага.

Когда тебе далеко за сотню лет, ты начинаешь ценить собственное время и собственные слова. Ты предпочитаешь тратить свое время лишь на то, что тебе дорого. Без разницы, что или кто это. И слова…Ты перестаешь произносить их недостойным или невыгодным. И я слишком сильно любил Марианну, чтобы говорить то, что не имело смысла.

«Я сойду с ума, если ты меня разлюбишь. Я, наверное, убью тебя, если кто-то другой…»

Наверное, это была её главная ошибка – не принимать всерьёз моих слов.

«Я люблю тебя. Ты понимаешь, что я до боли люблю тебя, малыш? Я люблю тебя так сильно, что иногда мне кажется, я могу причинить тебе боль.

– Боль? Ты всегда такой нежный, такой ласковый…ты не сможешь причинить мне боль. Не мне».

Никто и никогда так не ошибался, как она в эти мгновения. Наивная влюблённая девочка, услышавшая меня, но отказавшаяся поверить. Пока я сам не переубедил её. Её и себя, так как тоже не мог представить, что смогу сотворить подобное.

Когда впервые ударил её, почувствовал, как ладонь обожгла мою щёку. Она ушла, а я всё ещё чувствовал, как горит кожа на лице, обнажая гнилые кости. Никогда я не ненавидел себя больше, чем в тот день. Поднялся к себе, чувствуя, как колотит тело крупной дрожью, как вырываются изнутри языками пламени вонючий смрад ненависти. Так она вырывалась наружу. Оседала серой завесой на стенах дома и шторах, проникая едким дымом во все щели здания, чтобы навсегда остаться здесь. На том пепелище моей грёбаной семьи. Ненависть, поселившаяся во мне, когда раз за разом просматривал плёнку, на которой моя жена убивала моего отца. Хладнокровно. Быстро. Настолько быстро, будто его жизнь, моя жизнь не имела для неё никакого значения.»}

Глава 2

Зачистки начались внезапно. Без предупреждения. Мы не успели даже созвать Совет клана, я уже не говорю о Совете всего Братства. Первыми были казнены самые древние вампиры нашего клана. Одна из самых влиятельных семей – Оранские, потомки принца Люксембургского, принимавшая самые первые законы Братства вместе с Самуилом несколько веков назад, всенепременные члены Совета, без них не проходило ни одно заседание. Их нашли обезглавленными в собственном доме на окраине Лондона. Серафим назвал это казнью, потому что никто и не думал заметать следы. Нейтралы оставили свою «черную метку» – у трупов вскрыта грудина и отсутствует сердце, как доказательство того, что это законная кара. Всех Оранских обезглавили хрустальным мечом. Тогда мы еще думали, что это единичный случай, отправили запрос в Нейтралитет, но ответа не получили. Наше письмо вернулось с пометкой о том, что все мейлы правящего клана занесены в черный список.

Ад начался чуть позже, когда мы поняли, что нас просто убивают. По какому-то чудовищному списку или по распоряжению свыше. И нет никакой зацепки, по какой причине. Одинаково режут головы как Черным Львам, так и Северным, и Гиенам. Представителям правящих семей и к ним приближенным. Всех, кто входит в Совет Братства или имеет влияние.

Шейн с Серафимом начали настаивать на моем отъезде из Лондона, но я еще не верила в то, что это зачистки и Нейтралитет открыто уничтожает всех нас по чьей-то наводке. Я все еще думала, что это какое-то недоразумение или же убийства инсценированы немцами с Северных, стремящимися прийти к власти, чтобы внести хаос и панику. Заставить нас бежать из Европы, отступать и бросать свои дома и земли. Переворот легче всего совершать на фоне какой-либо войны, когда государство защищается от внешнего врага и мало заботится о своих тылах. Именно тогда можно донельзя расшатать всю политику и разрушить изнутри. Вполне возможно, что немцы нашли способ сбросить нашу семью с правления Братством. Я была близка к истине…но даже предположить не могла, что немцы не просто хотят заполучить корону и трон, а еще и полностью заручатся поддержкой Нейтралитета.

Но в те дни я еще даже не думала об этом. Я отчаянно ждала возвращения Ника домой, и это единственное, что меня заботило…по-настоящему. Единственное, что сводило с ума и превратило в жалкое подобие себя самой. Я даже в зеркало боялась смотреть, чтоб не видеть свои потухшие глаза, красные от невыплаканных слез, и скорбные складки в уголках губ. Вечная гримаса страдания. Я ее ненавидела так же сильно, как и нейтралов, удерживающих моего мужа у себя. А в том, что они его схватили, я даже не сомневалась. Оставалось лишь надеяться, что он найдет способ вырваться оттуда или связаться со мной. А пока я должна была держаться изо всех сил и не сломаться. Я не имела права на это. Наверное, только это и спасало меня от безумия. Я висела на волоске от полного срыва, мои нервы уже не выдерживали, за этот год они превратились в жалкие лохмотья.

– Мы никуда не уедем. Это наш клан и наш город. Нейтралы не ставили нас в известность о предстоящих облавах. Не был собран Совет. Я вообще не понимаю, что происходит.

– Вот именно! И это самое главное! Это и должно вас настораживать. Значит, они не сочли нужным, потому что мы есть в их списках на уничтожение. Рано или поздно они придут за каждым из нас, и это лишь вопрос времени.

– Бред! Ник поехал к ним. Он разберется с Курдом, и это прекратится. Я уверена, он знал способ, иначе не сунулся бы туда.

Шейн отвел взгляд, а Серафим, наоборот, внимательно посмотрел мне в глаза. И иногда именно за его бесстрашие и упрямый фанатизм мне хотелось свернуть ему шею.

– Николас уехал почти два месяца назад и все еще с вами не связался. Скорей всего, уже и не свяжется. Я считаю, самое время прислушаться к голосу рассудка и покинуть Лондон, пока не поздно.

Я встала из-за стола и медленно выдохнула, чувствуя предательскую слабость в ногах и головокружение. Эти недели меня основательно вымотали, подкосили до такой степени, что я чувствовала себя тяжелобольной, которая стоит на ногах, лишь благодаря невероятному усилию воли. В какой-то мере именно так и было. Ожидание становилось мучительней день ото дня, как и противостояние всей моей семье, настаивающей на моем отъезде из Лондона. Как они не понимают, что я обещала его ждать?! Ждать каждый день и каждую секунду. Ждать у нас дома. Я слово дала. Я поклялась. Как я могу показать, что не доверяю ему, что не уверена в его силах?

– Нам нужно ехать в Асфентус, как это сделали многие семьи по всей Европе. Это шанс спастись от облав и со временем понять, чего хочет Нейтралитет, – Шейн откинулся на спинку кресла, постукивая шариковой ручкой по столешнице. – у нас отлаженный канал, аэропорт, транспорт. Смерть*1 даст нам пристанище в любую секунду. Нейтралы не сунутся в Асфентус. По крайней мере, в ближайшее время.

– Нейтралитет хочет свергнуть наш клан и уничтожить всех членов правящих семей. Нейтралитет меняет власть в Братстве. Разве это непонятно? – подвел итог Серафим.

Я ударила ладонями по столу, и Зорич вскинул на меня взгляд своих светло-серых глаз. Совершенное спокойствие. Но я уже прекрасно его изучила. Всё показное. Он нервничает. И я вижу это в слегка подрагивающих длинных пальцах, в которых он крутит сигару.

– Не понятно! Мне пока понятно только одно – что мы все бежим отсюда, как трусливые крысы! Не выяснив, не обороняясь, не созвав Совет Братства. Нужно встретиться с теми, кто еще находится в Европе, и решить, что мы делаем дальше. А еще…еще нужно дождаться ответа от Ника. Я уверена, он скоро объявится или даст о себе знать.

Ложь! Я не была в этом уверена. Я уже месяц как не была ни в чем уверена и месяц, как в проклятом дежавю, я отказывалась верить в то, что он не вернется оттуда. Зорич так же резко встал напротив меня. Похоже, его мегатерпение лопнуло именно в этот момент.

– Пока мы будем чего-то ждать, нейтралы перережут нас, как скот. И что значит обороняться? Против кого? Против самых могущественных существ в мире бессмертных?

– Когда-то мы оборонялись от демонов, так почему не можем обороняться против нейтралов?

– Оборонялись и попали прямиком в лапы Курда?

– И все же результат налицо – Асмодей мертв, и убила его я! И я повторяю: так почему мы не можем выступить против нейтралов?! У нас есть хрусталь. Есть меч-образец. В Асфентусе не составит труда отлить сотни таких.

– Потому что это не демоны! – теперь уже Зорич ударил ладонями по столу, – Это хуже! Сильнее! Бежать надо, пока не поздно, а не ждать неизвестно чего. Ваши дети в опасности, ваша семья, вы сами, в конце концов! Ник – нейтрал и, вполне возможно, его настигла кара за те преступления, что он совершил. Возможно, он сидит в казематах Нейтралитета и ждет своего приговора, и вы, госпожа Марианна, ничем в этот раз не сможете ему помочь! Так помогите себе, хотя бы раз, черт возьми!

Тяжело дыша, я смотрела на Зорича, а он не отводил взгляд, он сверлил меня им до самых мозгов, он кричал мне этим взглядом, что я опять воюю с ветряными мельницами.

– Значит, мы соберем Совет Братства завтра же! Значит, я встречусь с бароном Шрайбером, и он мне расскажет лично, какого дьявола не выходит на связь и почему мы в черных списках Нейтралитета!

– Лично?! С нашим осведомителем? С осведомителем, который при последней встрече отказался от дальнейшего сотрудничества с нами? Вы вообще верите, что это сотрудничество было?

– Он работал и на нас, и на Нейтралитет. В свое время он добывал для нас ценную информацию, и это спасло десятки жизней.

– А последние два раза он нас дезинформировал. И он не поставил нас в известность о том, что отряд карателей уже в Лондоне.

– Это могут быть не каратели.

– Они самые! И я не удивлюсь, если ими руководит один из вершителей! Если я прав, то это просто апокалипсис, Марианна! Это конец. Отряд инквизиции Нейтралов просто проедется катком по всем неугодным.

– А как же суд? Как же справедливая кара, которую нам гарантирует Нейтралитет?

– Суд уже был, и приговор вынесен. Если здесь отряд карателей во главе с вершителем, то они приводят приговор в исполнение. Они уполномочены и имеют все права.

Я в отчаянии заломила руки и судорожно смахнула холодный пот со лба.

– Тогда нам не поможет даже Асфентус.

– На какое-то время поможет. Пока каратели не пополнят свои ряды, и не получат приказ начинать войну с беглецами.

– Мне нужно увидеться с Иоанном лично. Я хочу знать, что произошло с Ником. И только он может дать мне информацию. Только этот сукин сын имеет хоть какое-то представление, где мой муж и что с ним происходит. Что ждет всех нас, и какого дьявола на нас объявили охоту?!

Голова кружилась всё сильнее, и я села обратно в кресло, сжимая пальцами переносицу, пытаясь справиться со слабостью.

– Шейн, принеси двойную чистую порцию крови для госпожи из холодильника.

– Я не голодна. Не тратьте запасы. Её потом можно использовать на четыре порции. Мы не в том положении, чтобы шиковать.

– Голодны. Ещё как голодны. Вас ведь теперь двое.

Подняла на него яростный взгляд. Как? Откуда, чтоб его? Никто не знает. Ни одна живая душа. Только я и Фэй.

– Обязан знать по долгу службы, – усмехнулся, скорее, виновато, но не без доли триумфа.

Значит, прослушка даже в доме у Фэй. Ловко. Хотя тайная полиция Братства и не на это способна. Что ж, у меня не было ни сил, ни желания отрицать, что я беременна. Да и зачем? Скоро это станет заметно всем. Пока что я с успехом скрывала чуть округлившийся живот под просторной одеждой, но это ненадолго, дети вампиров развиваются намного быстрее смертных, еще месяц – и вся правда вылезет наружу в полном смысле этого слова.

А пока я всего лишь хотела, чтоб об этом не знала моя семья и дети, потому что …потому что я не была уверена, что смогу выносить этого ребенка. Ни я, ни Фэй.

– Вы бледны, как смерть, – Серафим распахнул широко окно, и я с облегчением вдохнула свежий воздух. Определенно, так намного легче. Даже боль в животе перестает пульсировать и сводить с ума тягучей монотонностью. Но ненадолго. Она набросится снова, и чем я голоднее, тем сильнее скручивает все внутренности в нестерпимой пытке.

– Мне не нужна двойная порция, достаточно и одной разведенной.

Серафим поддержал меня под локоть, когда у меня подогнулись ноги от очередного приступа головокружения.

– Вам нужно уезжать из города немедленно! Позаботиться о себе и о ребенке.

– Собрание и встреча с Шрайбером! – глубоко вдохнула запах дождя и озона, – И только потом я уеду.

Но мы с ним оба знали, что я лгу. Зорич слишком хорошо меня изучил, как, впрочем, и я его. Он понимал, что я буду ждать Ника до последнего и никуда без него не уеду. А я понимала, что ищейка сделает всё, чтоб меня отсюда вывезти по приказу того же Ника.

– Уедете!

– Уеду!

– То есть я могу применить силу, если откажетесь после встречи с осведомителем и собрания?

– Силу? – я опять резко поднялась из-за стола и тут же закрыла глаза, в ушах зашумело с такой силой, словно кровь помчалась по организму на бешеной скорости.

– Это приказ вашего мужа – при угрозе военного положения или переворота вывезти всех членов княжеской семьи, даже если придется применить силу.

– А я не попадаю под этот приказ, так как тоже являюсь твоим непосредственным начальником. Всё! Хватит болтать! Свяжись со всеми представителями семей, кто еще не отбыл в Асфентус. Мы соберемся в нашем тайном убежище. Организуй мне встречу с Шрайбером. Немедленно! Обещай ему что угодно. Чтобы он ни попросил.

Шейн вошел в кабинет и протянул мне пакет с кровью. Первым порывом было отказаться. Не время сейчас для такой роскоши. Банки крови уже взяты под контроль Нейтралитета. Все запасы, что у нас остались, слишком ничтожны, чтобы шиковать двойными порциями. У нас дома я давно перешла на разбавленную синтетикой. Но от дикого желания утолить жажду заболело в желудке и начало печь горло. Сердцебиение усилилось в несколько раз, я покрылась холодным потом, будучи не в силах сопротивляться обострившемуся инстинкту. Мне нужны силы сейчас. В эту секунду я обязана быть в форме, я обязана не дать никому почувствовать, что княгиня Мокану беспомощна и слаба. Вот еще одна причина, по которой я не хотела, чтобы кто-либо знал о моей беременности, и мы с Фэй предприняли все меры предосторожности. Осушила пакет и бросила на стол. Мгновенно стало легче, словно я получила укол адреналина или дозу красного порошка. Даже руки перестали дрожать, и кровь прилила к щекам, перестало так предательски трясти.

– Завтра же устрою вам встречу с Шрайбером.

– ВЧЕРА А НЕ ЗАВТРА! У нас нет столько времени. Сегодня же. А на завтра созывай Совет.

Зорич отвез меня домой, где уже давно была усилена охрана по всему периметру. Хотя вряд ли она бы спасла нас от нападения карательного отряда. Зорич рассчитывал, что я могу уйти через подземный ход в случае опасности, что ж, я тоже на это рассчитывала. Но все мы склонны думать, что нас плохое не коснется, обойдет стороной, пока проблема не обрушивается камнепадом прямо на голову, и иногда нам уже не выбраться из-под обломков. Едва он ушел, как я позволила себе опуститься на диван и закрыть глаза, прислушиваясь к тянущей боли внизу живота. Такой знакомой боли. Присутствие во мне еще одного существа…оно росло, наплевав на все законы природы, на весь происходящий вокруг хаос, наплевав даже на то, что его и быть не должно…Потому что свою долю тройного счастья Падшая уже получила. Но я поняла сразу. Я даже точно знала…я знала, в какую секунду и с какими словами мы её зачали. Да, это девочка. Еще одна маленькая Мокану. Это было потрясением – через две недели после отъезда Ника, когда я в отчаянии ломала ногти в очередном приступе истерики, мне вдруг невыносимо захотелось крови…пакетами, литрами. Самой свежей…даже не из пакета, а из вены. До такой степени, что мне пришлось отправить смертных слуг в отпуск, а некоторых уволить. Уже через два дня я точно была уверена, что со мной происходит, и со слезами смотрела на свое отражение в зеркале, приложив ладони к животу…

«Почему?! Почему, каждый раз, когда ты уходишь от меня, ты оставляешь мне вот такие подарки? Словно специально…словно для того, чтобы я не могла ни черта с собой сделать, чтобы не сдохла от отчаяния, да, Мокану? Где ты? Где ты в этот раз? Возвращайся, черт тебя раздери, возвращайся, чтобы увидеть, какое чудо произошло с нами! Ты мне нужен! Слышишь? Ты сейчас так сильно мне нужен…»

И это действительно было чудом. Потому что я не могла иметь больше троих детей. Так гласили записи в свитках и манускриптах Фэй. Да и с рождения Ярослава прошло уже довольно много времени, и мы убедились в том, что это правда: Падшие не могут иметь больше троих детей.

– Этого не может быть, милая. Видно, ты истощена ожиданием и…

– Я не впервые ношу ребенка, Фэй. Я точно знаю, что со мной происходит.

– Это может быть от волнений, от стрессов. Последнее время их на тебя навалилось…

– Знаешь, я не думаю, что от стресса возникает беременность, но у нее было предостаточно вполне логических и естественных причин возникнуть.

И на губах невольно заиграла улыбка…когда я вспомнила, СКОЛЬКО этих причин было, в каких местах, в каких позах.

О, Боже, Ник, как же я хочу, чтобы ты узнал об этом! Хочу, чтобы был рядом, когда мне так тяжело и морально, и физически, потому что мне так страшно без тебя.

– Меня беспокоит совсем другое, Фэй. Сильные боли в животе и дикая слабость. В прошлые разы это было намного легче. Я теряю сознание, меня выбивает из реальности всё чаще и чаще. И боль…она сильная, режущая.

– Я немедленно вылетаю к тебе. Ничего не предпринимай. Старайся побольше отдыхать и не в коем случае не испытывать жажду. Если нужно, я пришлю к тебе наши запасы, и Влад….

– Нет! Я не хочу, чтобы кто-то знал. Не сейчас.

– Хорошо, милая. Жди меня. Я привезу с собой оборудование, скоро буду у тебя, и мы обязательно со всем разберемся.

И я слышала этот интерес в её голосе. Этот азарт исследователя, который часто преобладал в ней даже над здравым смыслом. Она лишь подтвердила мою уверенность.

– Чёрт…ты по-прежнему остаешься для меня загадкой. Опровергаешь все законы бессмертных. Мне остается только разводить руками и записывать свои наблюдения.

– Ну что там?

С замиранием сердца смотрела в восторженное лицо ведьмы. Боже, каждый раз одно и то же чувство волнения, какой-то трепетный страх и невероятное ощущения счастья. Во мне его ребенок. Во мне мистическое повторение нашей страсти, в очередной раз доказывающее, что бессмертие имеет совсем иную форму, чем простая продолжительность жизни. Это наше с ним бессмертие. Это воплощение нашего «я буду любить тебя вечно». И я смотрю на монитор сквозь слезы, сжимая в пальцах край простыни.

– Что? Ты же и так всё знаешь. На мониторе видишь. Не впервой. Деееевочка. Маленькая, крошечная девочка. Развивается превосходно. Полностью соответствуют заявленным тобой срокам. Я не знаю, что такое мой племянник, но он это сделал с тобой снова. Каким образом ты носишь четвертого ребенка, для меня остается загадкой. Мы сделаем все необходимые проверки. Может, найдем что-то интересное. Я звонила профессору, который наблюдал тебя, когда ты ждала Сэми, и он хочет лично изучить твои анализы. Ооох, какая же она милаяяяя. Смотри, она сосет пальчик. Ещё немножко, и ты начнешь ее чувствовать. Она очень спокойная в отличие от всех ваших бесенят.

Фэй улыбалась, а я вместе с ней, чувствуя, как по щекам текут слёзы.

Глава 3

Улыбаться мы перестали, когда пришли результаты анализов. ДНК ребенка совершенно отличалась от моего собственного, и её организм оказался намного сильнее, чем мой. Она тянула из меня все соки в полном смысле этого слова. Все жизненные ресурсы, как физические, так и моральные. Она питалась мной, и Фэй сказала, что я могу не вынести этого и потерять её. Так сказал профессор. Моё тело начнет её отторгать. Оно уже отторгает. Вот почему у меня так сильно болит живот. Это угроза выкидыша с серьезными последствиями для моего организма. История не знает случаев, где Падшая смогла выносить ребенка Нейтрала, изначально обязанного соблюдать целибат. Нейтрала, который является гибридом всех сущностей вместе взятых. Вампир, пожирающий кровь, эмпат, пожирающий мозг и демон, пожирающий плоть. В этот раз тот профессор, который ужаснулся моим планам избавиться от Сэми, искренне советовал прервать беременность сейчас. Он считал, что я все равно не смогу её родить и не доношу до положенного срока и что лучше это сделать на раннем сроке с малыми последствиями для моего здоровья. Конечно, я послала его к дьяволу. И в этот раз Фэй была на моей стороне.

– Я обязана дать ей жизнь. Я её выношу. Слышишь, Фэй? Я её выношу, и ты мне в этом поможешь. Любые лекарства. Всё, что скажешь.

– Мне нужно время на разработку сыворотки. Я проводила кое-какие исследования в своей лаборатории, помимо тех, что провёл профессор. Он не обратил внимание на то, что несмотря на совершенно непохожую структуру ваших ДНК, ребенок совершенно с тобой совместим. Это твой организм сопротивляется, и я считаю это временным явлением. Кровь нейтрала имеет свойство приживаться в любом существе. Она ядовита и в то же время уникальна и целебна. Я думаю, тебе важно продержаться первые два с половиной месяца. Потом станет намного легче. Ты перестанешь вырабатывать против неё антитела. И береги себя. Никаких нагрузок и стрессов.

Она при этом сильно сжала мои пальцы.

– Постарайся, слышишь? Ради малышки. Никаких стрессов.

– Я стараюсь… я так стараюсь, Фэй. Но иногда…иногда от отчаяния хочется грызть землю.

– Знаю…

– Он жив, Фэй. Я это чувствую. Точно знаю, что жив.

– Конечно, жив. Если ты чувствуешь, значит, обязательно жив.

И я разрыдалась, пряча лицо у нее на груди.

С нашей последней встречи прошло несколько недель. За это время лучше мне не стало, и боль в животе лишь усиливалась пропорционально стрессу, в котором я пребывала всё это время, а голод лишь усугубил мое состояние.

Я не давала себе спать. Боялась, что Ник позвонит или ворвётся в мои мысли, а я не услышу его и не почувствую. Я звала его сама. Беззвучно кричала ему и с замиранием сердца вслушивалась в тишину, от которой хотелось биться головой о стены.

Не заметила, как уснула в его кресле, поперёк, положив голову на один подлокотник и свесив ноги с другого. После двойной порции крови боль притупилась, и сытое состояние заставило разомлеть, погружаясь в сон. Меня разбудил настойчивый звонок сотового. Потянулась за смартфоном, лежащим на столе и, посмотрев на дисплей, тут же ответила:

– Да, Серафим.

– Он готовится покинуть страну. Ждет разрешения Нейтралов. Готов принять нас в одной из своих подпольных квартир прямо сейчас…Но я бы не стал рисковать.

Протирая глаза, я села в кресле, стараясь понять, о чем он мне говорит. Бросила взгляд на часы: черт, два часа жизни к дьяволу!

– Возьмем охрану. Что он может нам сделать?

– Он – ничего…но это может быть засада Нейтралов. Что-то он легко согласился, да и взамен запросил не так уж много.

– Что именно?

– Помочь ему покинуть страну и пересечь границу с Асфентусом. Вот это меня насторожило больше всего. Зачем ему бежать от своих работодателей? Очень похоже на ловушку.

– Зачем Нейтралам нас заманивать в ловушку? Мы не прятались до сегодняшнего дня, они бы пришли к нам, не стесняясь. Я жду тебя у себя через десять минут.

– Я уже внизу. Спускайтесь. Оттуда сразу на встречу с главами кланов. Хочу побыстрее покончить с этим и вывезти вас в Асфентус.

Чёртов ищейка! Такое впечатление, что он находится одновременно во всех местах. И читает мысли похлеще любого Нейтрала. Торопится побыстрее разделаться со всем и бежать. Все они торопятся и ждут только моего приказа.

Запах смерти в доме, где снимал квартиру Шрайбер, я почувствовала еще до того, как мы подошли к зданию. Я вцепилась в руку Серафима и замерла, едва мы вышли из машины, в ноздри ударил запах крови, гари и стремительно разлагающихся тел.

– Он мёртв, – тихо сказала я, глядя застывшим взглядом на Серафима, – я чувствую, что он мёртв.

– Нужно проверить. Оставайтесь здесь вместе с охраной.

– Проверьте.

Зорич с Шейном и еще тремя ищейками направились в здание, а я облокотилась о капот двумя руками и закрыла глаза. Это была моя последняя надежда узнать что-то о Нике. Только что она превратилась в пепел вместе с плотью осведомителя. Тяжело дыша, я смотрела на серебристую краску капота и чувствовала, как сильно мне хочется заорать. Вот так, на всю улицу. Просто кричать, срывая горло. Кричать от бессилия и растерянности. От отчаяния. Все опять уходит, как песок сквозь пальцы. Вытекает в никуда, рассыпается. Я не знаю, что мне делать, Ник? Куда мне бежать и бежать ли? Мне страшно. Как я уберегу наших детей и нашу семью одна, без тебя? Дай мне хоть какой-то знак, что ты рядом, что ты обо всём знаешь. Дай мне надежду, черт тебя раздери! Что мне делать?!

Зорич вышел из здания с привычно-отрешенным лицом, а Шейн на ходу снимал перчатки и с кем-то говорил по сотовому.

– Уничтожен нейтралами каких-то десять-двадцать минут назад. Казнён, как и все остальные. Поехали отсюда. Пусть чистильщики выполняют свою работу. Нам незачем тут светиться.

Серафим открыл для меня дверь и сам сел в машину. Шейн, как всегда, за руль. Охрана следом за нами на двух машинах, выдерживая расстояние, чтобы не привлекать внимание.

– Гони к гостинице. Встреча была назначена на пять. Уже начало шестого. Они все в сборе. Покончим с этим и в аэропорт. Нас там уже ждёт человек Рино. Вывезет грузовым самолетом.

– Как на пять? Но я думала, что мы только созовем их после разговора со Шрайбергом!

– Никто не стал бы ждать так долго. Они все на чемоданах. Все готовы сорваться с места, и сорвутся, едва лишь узнают о смерти осведомителя. Я с трудом их собрал и заставил приехать на встречу. Это собрание – фарс, Марианна. Они уже все давно решили, но из уважения и страха перед вашей семьёй не посмели дернуться. Я простоял под вашими окнами два часа. Я не хотел вас будить. Вы уснули впервые за эти два месяца, а вам был необходим отдых.

Бросила на него быстрый взгляд – такое же бесстрастное лицо, как и всегда. Я могла бы подумать, чёрт знает что, будь это кто-то другой. Но только не Зорич.

– Если вы ослабнете, клану придет конец. Всё держится только на вас. Они в вас верят. Ждут ваших решений. Вы должны быть сильной.

Усмехнулась уголком рта. Вроде не сказал ничего особенного, а вынудил гордо выпрямить спину и взять себя в руки. Редкое качество. Я бы сказала, уникальное. Зорич не раз заставлял меня собираться по кусочкам. Без ложной жалости.

Машина приближалась к зданию гостиницы у моста. Мы должны были объехать его и припарковаться со двора у черного хода. Но в этот момент у меня зазвонил сотовый. Быстрый взгляд на дисплей – Сэми. Как не вовремя. Очередной разговор о том, что я обязана бежать из Лондона. Обязана покинуть страну. Разговор о том, что я должна думать только о них и о себе. И он в чём-то был прав, но…но я так не могу! Я не могу думать только о них и о себе. Я смотрю на этот мир только ЕГО глазами. Ника не станет, и я ослепну. Тогда плохо будет всем. Тяжело вздохнув, я все же ответила сыну, выходя из машины и прикрывая дверцу.

– Да, родной!

– МАМА! – он закричал так громко, что я чуть не выронила смартфон и инстинктивно схватилась за живот, – Уезжайте оттуда! Они все мертвы! Слышишь? Не входите в здание, мама!

Не успел договорить, как Зорич повалил меня на землю и накрыл собой. Раздался взрыв, оглушительный настолько, что у меня кровь потекла из ушей, и сердце дёрнулось с такой силой, что, казалось, сломает ребра. На землю полетели обломки арматуры, черепицы и осколки стекла. На какое-то время я оглохла, тяжело дыша и прижимая руки к животу, пытаясь осознать, что произошло на самом деле.

Вокруг раздавались крики людей и выли сирены полицейских машин и скорых. Скорей всего, пока наши. Потом подоспеют и смертные. Серафим поднял меня с земли и смотрел мне в глаза, а я так же смотрела в глаза ему.

– Улетаем сейчас же! Слышите?! Без вопросов и промедлений!

– Мне надо домой…за вещами, – пробормотала я.

– Мы должны были быть там. И кто-то знал об этом. Вам нельзя ехать домой.

Я судорожно сглотнула и медленно выдохнула, невольно опять приложив ладонь к животу и понимая, что я впервые чувствую, как зашевелился ребенок.

Шейн выбежал к нам из толпы, окружившей здание.

– Убираемся отсюда. Я видел нейтрала среди чистильщиков. Ублюдки зачем-то вернулись обратно. Скорей всего, проверить, не остался ли кто в живых. На здании есть видеокамеры и, судя по всему, они пока не тронуты. Мои ребята наблюдают онлайн, и уже сегодня мы будем знать врага в лицо.

– Зачем взрывать? Если это казнь, зачем заметать следы? – у меня все ещё шумело в голове. Я все ещё не могла окончательно осознать, что они все мертвы. Все те, кто из-за меня пришёл на тайную встречу, кто доверял мне и не уехал без моего разрешения.

– Соблюдают маскарад. Слишком много смертей, чтобы быть незамеченными. И если прошлые зачистки были единичны, то сейчас они уничтожили одним махом два десятка. Нужно было это как-то скрыть. Террористический акт – самое актуальное преступление на сегодняшний день. Убираемся отсюда, пока они не поняли, что уничтожили не всех.

Я села в машину, чувствуя, как трясет от осознания того, что все наши соратники остались там, под обломками. Все, кто верны были долгие годы мне и Нику. На секунду потемнело перед глазами от понимания, что там мог быть мой отец и Кристина, но они уже выбрались в Асфентус. Меня трясло крупной дрожью, и я закрыла лицо руками.

– Там могли быть Влад и Крис с Габриэлем.

– Там должны были быть вы, понимаете!? ВЫ! Я! Никто не знал об этом месте. Никто не знал о нашей встрече. Вы еще кому-то говорили?

– Нет. Только Артуру и отцу. Я советовалась с ними, как лучше поступить.

Шейн вдруг резко начал разворачивать автомобиль и выруливать на встречную полосу.

– Что там?

– Чёрт, там патруль, дороги в аэропорт перекрыты. Они уже знают, что нас не было на встрече. Нельзя светиться. Нужно пережидать. Но где?!

– Можно на квартиру, которую мы купили с Ником. О ней вряд ли кто-то знает и… там есть все необходимое. Даже запас крови. Нам хватит на сутки точно. Давайте туда.

У Зорича снова запиликал сотовый, одновременно с Шейном.

– Прямая трансляция с места взрыва. Ребята подключились к камерам на парковочном этаже.

Внезапно помощник Зорича резко съехал на обочину и дал по тормозам. Я тут же посмотрела на него в зеркало, но он застывшим взглядом смотрел куда-то вниз. Видимо на экран своего смартфона.

– Почему мы остановились? Это видео можно посмотреть на квартире. Поехали.

Зорич нервно открыл окно и резко втянул воздух. Казалось, он задыхается. Никогда я еще не видела его в таком состоянии.

– Нельзя, – мне кажется, или его голос охрип? Он просто сипит, а не говорит, – нельзя вам на квартиру.

– Почему? Это наша с Ником квартира. Мы купили её совсем недавно. О ней никто, кроме него, не знает. Мы вполне можем там пробыть сутки…

– Именно поэтому вам туда нельзя.

Меня накрыло мгновенно. Так сильно, что я и сама начала задыхаться, глядя на бледное лицо ищейки. Каким-то жутким осознанием. Каким-то ненормальным предчувствием надвигающегося кошмара.

– Какого чёрта происходит?! С ним что-то случилось, да? Вам сообщили о Нике? Отвечай, Серафим! Не молчи, дьявол тебя раздери! Говори!

Я трясла его за плечо, но он застыл, как каменный, протянул мне свой смартфон, и я медленно перевела взгляд на экран.

А потом услышала чьи-то судорожные вздохи-всхлипы. Они напоминали стоны задыхающегося в агонии животного…подстреленного или освежеванного наживую. Позже я пойму, что эти страшные звуки издавала я сама…потому что видела на экране пятерых Нейтралов в форме карателей. Они зашли за своим предводителем в здание полуразрушенной взрывом гостиницы. Черные плащи с капюшонами, тяжелые сапоги, и эта поступь, от которой по всему телу поползли мурашки ужаса. Я помнила этот чеканный шаг. Помнила, как они волокли меня по коридорам за волосы. Помнила то ощущение дикого ужаса, которое возникает лишь от взгляда на их бледные, лишённые эмоций лица.

Внезапно они остановились, и вершитель поднял лицо к видеокамерам… в этот момент я громко, надсадно застонала и почувствовала, как моё сердце разрывается на куски, потому что это был мой муж. Вершителем, отдающим приказы об уничтожении правящих семей. Николас Мокану и был тем, кто отдал приказ обезглавить всех членов собрания, вырвать им сердца и взорвать здание. Тем, кто приехал лично убедиться, что казнь состоялась и всех постигла заслуженная кара. МОЯ КАЗНЬ.

Глава 4

Никогда не думал о том, насколько холодным, обжигающее-ледяным может быть огонь. Как может он навевать вселенский холод, замораживающий всё внутри, каждую клетку, каждую выбоину с изнаночной стороны души…даже кости, превращая их в куски хрупкого льда. Если отвлечься от равнодушного треска, исходящего из камина, и прислушаться, то, кажется, можно услышать, как с громким хрустом надламываются они одна за другой. Языки пламени взвиваются вверх, бросая хаотичные тени на серый камень таких же холодных стен. И очередное нестройное движение отдаётся где-то в груди ещё одним оглушающим треском. Насколько хватит тебя, Мокану? Как долго ты готов слушать, как рассыпаются на осколки льда собственные кости? Слушать и перебирать в памяти каждое мгновение, проведенное рядом с ней. Рядом с ними со всеми. Те секунды, которые помнил ты…и то, что тебе позволил вспомнить самый жестокий монстр из всех существующих ныне. Забавно, что им всё же оказался не ты, так ведь? Не ты, а Глава Нейтралитета, любезно поделившийся с тобой информацией, которую от тебя предпочли скрыть. Скрыть те, кому ты позволил подойти слишком близко к себе. Позволил впервые и так фатально ошибся. В отблесках пламени кадры из твоего же прошлого, которые ты видел совсем недавно. В них твое противостояние с Владом…и острая боль от его ненависти. Боль, которой не должно быть. Только не с ним. Но ты не можешь проигнорировать эту дрянь. Только не сейчас, только не тогда, когда проводишь пальцами по листам бумаги, испещрённым сухим юридическим текстом. В них чёрным по белому твоё подписанное рукой Марианны официальное согласие передать Асфентус под компетенцию Влада. Документ, который ты нашёл в сейфе у жены, но в своё время не придал ему должного значения.

В голове раздался насмешливый голос Думитру Курда. Этим именем мне представился…мой, как оказалось, непосредственный начальник.

Я давно уже оставил за спиной невидимую человеческому глазу границу между миром людей и бессмертных и началом заснеженного леса. В первый момент, когда увидел огромные толстые стволы, утопающие в снежных сугробах, опешил. Но именно благодаря белоснежному покрову, я понял, что двигаюсь в правильном направлении. Место, где царила вечная зима. Всё же отыскать самое секретное из подразделений Сатаны не так-то легко. И это я далеко не о демонах. Что значили те демоны перед могуществом нейтралов?

Но что-то подсказывало, что меня здесь всё же ждали. Возможно, ощущение того, как словно вдруг затаился весь лес в абсолютной тишине. Неожиданно возникла мысль, что, если остановиться и просканировать ментально территорию, то я обнаружу застывших, подобно ледяным статуям, животных, если, конечно, они водятся в этом проклятом месте. А, возможно, на подобный вывод натолкнуло то, что слишком легко преодолел дорогу к самим горам, куда, как гласит легенда, не найти вход никому, кого не ждут.

Увидел величественные вершины, подпирающие острыми пиками вечно серый небосвод, и застыл, поражённый мрачной, какой-то страшной красотой этого места, прислушиваясь к своим рецепторам. Понятия не имею, как можно было провести здесь порядка пяти лет и не сойти с ума от ощущения тяжести, которое навалилось вместе с первым же глотком воздуха. Показалось, что даже он здесь отравлен каким-то необъяснимым ядом.

Преклонение.

Дьявол! Возникло дикое желание упасть на колени у подножия самой высокой горы, обвитой спиралью рукотворных выбоин, представлявших из себя некое подобие ступеней, ведущих вверх, к самому тёмному и мрачному из всех зданий, возвышавшемуся над остальными. Почему-то подумал о том, что так мог выглядеть дворец самой Смерти.

И если тишина может вдруг измениться…если тишина может вдруг стать ещё более оглушительно безмолвной…еще более угнетающе беззвучной…если тишина может вдруг словно застыть в невесомости, наваливаясь на плечи, вызывая желание стряхнуть этот тяжёлый полог, то именно это и произошло. Потому что с пронзившим всё вокруг скрипом открывшейся двери того самого замка Смерти наступило именно такое мёртвое безмолвие. Потому что там, наверху, появилась фигура, погрузившая сам воздух в это абсолютное беззвучие.

Думитру Курд. Едва не вздрогнул, когда понял, что различаю…маааать его, различаю это напряжённое лицо с тяжёлым, прищуренным взглядом на таком огромном расстоянии! Смотрел на него снизу вверх, а самому казалось, что кто-то на мгновение увеличил в сотни раз изображение его лица перед моими глазами. Словно он сам захотел, чтобы я увидел его настолько близко. Или же сам настолько близко захотел рассмотреть моё.

Вы знаете, какую смерть я всегда считал самой идиотской и одновременно беспощадной? Вы слышали когда-нибудь о том, что умирающему от голода нельзя позволять есть сразу слишком много. Точнее, нельзя позволять есть больше одного-двух кусков хлеба, больше половины порции обычного человека? Потому что он умрёт. Грубо говоря, организм, долгое время не получавший достаточного количества пищи, попросту не справится с поставленной задачей.

Что может быть более нелепым, чем сдохнуть, наконец, дорвавшись до еды после жесточайшего голода? Сдохнуть от того, что должно было дать тебе силы выжить? Уже после того, как ты почувствовал его на губах. Призрачный. Яркий. Вызывающий моментальное привыкание. И именно этим до боли отвратительный. Вкус жизни. Такой разный для каждого, но абсолютно необходимый всем. Без него жизнь превращается в унылое существование, в бесконечную, изматывающую дорогу по кругу.

Вы знали, что даже у такой дороги бывает конец? Он приходит не тогда, когда человек падает обессиленной, бездыханной тушей на полпути, не имеющем своего завершения. Конец наступает в момент, когда вы только ступаете на эту тропу. И так глупо и наивно полагать, что возможно вырваться из этой бесконечности, прийти к чему-то большему, чем встреча с собственной смертью, но ведь совсем рядом столько проторенных дорожек, что, кажется, только повернись в ту сторону…ведь кто-то же ходил по ним. Кто-то, кто не совершал твоих ошибок, к кому эта долбаная шалава Судьба отнеслась куда благосклоннее, чем к тебе.

Курд столкнул меня с этой тропы. Столкнул безжалостно, не пряча затаившегося в уголках глаз удовлетворения от моего падения.

– Это не сотрудничество, Морт. Сотрудничество предполагает право выбора. У тебя его нет.

Безапелляционный тон, вызывающий едкое желание схватить ублюдка за воротник пальто и встряхнуть, глядя, как меняется раздражающая уверенность во взгляде на страх. Показать, что разговаривает он далеко не с рядовым нейтралом, заглядывающим ему в рот.

Я склоняю голову набок, на задворках сознания отмечая про себя, что ему, вот этому пока живому трупу, начисто лишённому каких-либо эмоций, помимо наслаждения местью, очень подходит обстановка этой комнаты. Своеобразного кабинета, больше напоминающего широкий гроб. Ничего лишнего. Узкое пространство с темно-серыми стенами, стол, кресло Главы и табурет для посетителя. Сделано так, чтобы заставить чувствовать гостей мёртвыми или чтобы не забывать самому, что давно уже убил всё живое в себе, а, Курд?

– Не хотелось бы огорчать ужаснейшего из нейтралов, но я привык сам себе выгрызать права. И до сих пор у меня получалось. Хотя, – смахнул левой рукой воображаемую пылинку с правого плеча, – тебе ли не знать об этом, Думитру?

Показалось, что оторопел, так как понял намёк. Но всего на секунду. Так ненадолго, что я засомневался в том, что правильно истолковал его реакцию. Потому что уже через полторы секунды он прикрыл глаза, скрывая то, что могло в них выдать его истинные эмоции, и произнёс отчуждённо:

– Ради кого ужаснейший из…вампиров рискует собственной шкурой, Морт? Есть действия, результат которых нельзя повернуть вспять. Можно дать свободу и лишить её же. Можно подарить жизнь и самому отнять. Можно убить и снова вернуть к жизни…С тех пор, как ты поменял свою сущность, ты можешь сделать и это. Но нельзя, ни в одном из миров нельзя принести клятву верности Нейтралитету, – распахнул глаза, едва заметно сжимая пальцы, – нельзя испить из ритуальной чаши и вернуться к своей обычной жизни. Ты мёртв, Морт. Тот, кто становится нейтралом, умирает для всего мира, что находится ниже подножия этих гор. Возможно, – намеренное молчание, будто подбирает слова, а по сути, наглядная демонстрация готовности Главы идти на компромисс. Вот только для таких, как он компромисс – это всегда полное и безоговорочное соблюдение всех его условий. Впрочем, как и для меня, – возможно, ты многого не помнишь, но я могу подарить тебе же твои воспоминания. Тебе ведь интересно, как и почему ты стал самым жутким из моих вершителей? Почему ты не можешь вернуться в нижний мир в своем старом качестве?

Пожимаю плечами, душа в себе желание согласиться на его предложение. Конечно, интересно. Всё, что связано с проклятым прошлым, всё ещё остающимся скрытым для меня за плотной черной шторой. Иногда она колышется, будто от дуновения ветра, посылая в голову образы, слова, отрывки разговоров. Но стоит только распахнуть её в надежде поймать собственные воспоминания за хвост, как натыкаешься на непробиваемую стену, спрятанную за куском ткани.

Вот только Курду необязательно знать мою заинтересованность в этом. Ему вообще не следует знать ничего, что связано с личной жизнью Николаса Мокану. Без разницы какого: того или меня. Ничего, что связано с моей семьёй. Именно поэтому я проткнул клыками язык, но не позволял себе думать о Марианне. Несмотря на то, что не ощущал попыток взлома своего осознания. И это означало, что Глава Нейтралитета был уверен в моём согласии и не желал омрачать его демонстрацией своей силы.

Однако, он ошибался. И только то, что я не собирался рисковать тем, что имел…теми, кого любил, стало единственной причиной продолжать этот разговор. Это и желание всё же узнать, какого хрена Николас Мокану согласился на эти грёбаные условия, имея всё…абсолютно всё, о чём мечтал когда-либо. Марианна не говорила со мной об этом. Не вдавалась в подробности, как и Зорич, смотревший мне прямо в глаза и уверенным тоном утверждавший, что на тот момент это было самое верное решение, которое я мог принять. Впрочем, не думаю, что мог когда бы то ни было делиться с ищейкой чем-то настолько личным.

Но сейчас, по крайней мере, я мог с уверенностью утверждать, что у меня было всё. Абсолютно всё. Я не понаслышке знал каждую из эмоций, доступную людям и бессмертным. Как всегда, только черное и белое. Никаких полутонов. Я завидовал до ненависти и ненавидел до лютой злобы, я знал, какова на вкус чистейшая ярость, и как вспыхивает ядерным взрывом в грудной клетке жесточайшая обида. Я питался собственными эмоциями в те мгновения, когда больше нечего было жрать. Думаю, именно это и давало силы выжить. Ну, или существовать до того момента, пока не подохнут те, кто становился моей следующей целью.

И я узнал, что такое любовь. Что такое, когда любишь ты и любят тебя. Я сам писал об этом в своём дневнике. И мне кажется, узнал это не тогда, когда помирился с отцом и братом, когда вежливо созванивался с Владом или вёл беседы с Самуилом. Это было похоже, скорее, на взаимодействие двух государств, двух Вселенных, которым нечего было делить, и они предпочитали вести мирный образ жизни до поры, до времени.

Дьявол, сейчас я понимаю, что именно Марианна заставила полюбить меня своих родственников. Они были частью её, а она стала частью меня. И я учился любить их вместе с ней и без неё. Учился принимать их, как часть себя, всё больше понимая, что подсаживаюсь на острый крючок, вспоровший грудную клетку и намертво впившийся в сердце. Крючок под названием «семья».

Сейчас…Сейчас меня корёжит только от одной мысли, что кто бы то ни было может причинить вред моему брату и Фэй, а тогда…тогда я и был тем самым кем-то, кто бы смог сделать подобное ради своих целей. Видимо, не всякая любовь обрушивается на голову волной цунами, утягивая к самому дну океана, чтобы после выбросить обессиленным на берег, безнадёжно хватающим ртом раскалённый солёный воздух.